Глава 2

Я думаю, всех благородней на свете

Тот, в ком живет добро, как добродетель.

О, сердце милосердное превыше золотой короны,

А вера чистая сильней норманнской крови.

Лорд Теннисон.

"Леди Клара Вер де Вер"


Двигатель не взорвался. Он даже работал не громче обычного. "Маунти" почему-то не засекли нас своим радаром и не передали нам никаких замечаний по поводу затемненных окон; в общем мы без всяких препятствий промчались над провинцией. Большую часть пути мы летели выше атмосферы – так высоко, что горизонт был отчетливо виден, как кривая линия. Думаю, при такой скорости так все и должно было быть, но если нас и заметили спутники Сил Мира, они решили промолчать. Девятнадцать минут спустя машина перестала сбрасывать скорость, резко остановилась и перешла в режим парения. Ее корпус слегка светился, раскаленный за счет скорости и входа в плотные слои атмосферы.

– Подожди, – сказала Джинни то ли "Сильверу", то ли мне – я не понял.

Я посмотрел на нее, потом повернул голову к стеклу с моей стороны и снова поглядел вниз. И конечно, примерно в трех тысячах метров под нами лежал почти безликий ледник. Восточнее, с ледника, стекал большой водопад, а прямо под ним, в тени, виднелся каменный уступ – не слишком большой, но все же на нем вполне могло разместиться несколько десятков машин размером с "Сильвера". Я оглянулся и посмотрел на Джинни. Она смотрела прямо перед собой, хотя лобовое стекло по-прежнему оставалось затемненным.

На этот раз мне было нетрудно промолчать. Я не только не понимал, как себя ощущаю, я даже не знал, насчет чего я должен что-то ощущать. Примерно так же я мог бы соображать, если бы меня сунули головой в мешок. Что бы я ни хотел сказать, все мне казалось глупым, а мало что я так ненавижу, как брякнуть какую-нибудь глупость.

– Я сто раз это репетировала, – наконец выговорила Джинни. – А теперь все окончательно испортила.

Я подозревал, что все так и есть, но помалкивал.

Она развернула свое кресло ко мне и отстегнула страховочный ремень, хотя мы все еще парили в трех километрах над толстенным слоем льда. Из-за того, что Джинни отстегнула ремень, она смогла наклониться и сжать двумя руками мою руку. Я непроизвольно почувствовал, как горячи ее ладони.

– Ты когда-нибудь слышал о Гаруне аль-Рашиде? – спросила она.

– Он играет в защите в "Тахионах"?

– Тепло, – сказала Джинни. – Ты ошибся всего-то… погоди, сейчас сосчитаю… на чуточку больше, чем полтора тысячелетия. На пятнадцать веков с хвостиком.

– Но в защите он все-таки играет, да?

– Стинки, пожалуйста, заткнись! Он был богач, он был отпрыском могущественного воинственного рода в Древней Персии. Его отец был калифом – это примерно как теперь премьер-министр провинции. Он был настолько крут, что вторгся в Восточную Римскую империю, которой тогда правила императрица Ирина.

– Ты все выдумываешь, – предположил я.

Ее глаза сверкнули.

– Я же попросила тебя помолчать, Джоэль.

Я застегнул рот невидимой "молнией".

– Гарун и сам стал калифом в семьсот восемьдесят шестом году, – продолжала Джинни. ("За тысячу лет до того, как появилась возможность куда-то путешествовать", – отметил я для себя.) – Пожалуй, он был богаче и могущественнее любого из людей на свете за всю историю. И при всем том он, не был тупицей и невеждой.

– Поразительно, – вставил я, стараясь оказать Джинни посильную поддержку.

Бесполезно оказывать хоть какую-то поддержку женщине, которая что-то вам рассказывает.

– У него возникла странная идея. Ему стало важно узнать, что его подданные думают и чувствуют о разных вещах, – продолжала Джинни таким тоном, будто я ничего не говорил. – Ему хотелось узнать правду, а не то, что ему или его посланцам сказали бы люди, страшась за свою безопасность. Он понимал, что его богатство и могущество все портит в его отношениях с другими людьми и что им трудно, почти невозможно сказать ему правду. Ты же понимаешь, каково это, правда?

– Конечно. Боссам все всегда врут.

– Да! – ("Ну наконец-то мне удалось попасть в точку!") – И вот однажды он услыхал, как один из его военачальников обмолвился о том, что никто так хорошо не знает город, как вражеский лазутчик. И это послужило для Гаруна аль-Рашида подсказкой.

В ту же ночь он переоделся нищим, неузнанным выскользнул из дворца и пошел по улицам Багдада. Он стал шпионом в своей столице, всюду, куда бы он ни пошел, он слушал разговоры и порой задавал невинные вопросы. Поскольку все принимали его за нищего, никому не приходило в голову лгать ему. Он просто упивался своей выдумкой и стал поступать таким образом всякий раз, как только выпадала возможность.

Джинни не спускала с меня глаз. Ей явно было очень важно, чтобы я ее слушал и понимал.

– Понимаешь, Джоэль? Впервые в жизни Гарун получил точную картину того, о чем думают простые люди… и не только это: он сам увидел, какова их жизнь на самом деле; он начал понимать то, о чем они даже не задумывались, потому что принимали это как данность… и с тех пор он сам о многом стал думать иначе. Он стал одним из самых любимых народом правителей в истории человечества. Его имя означает "Аарон Справедливый", а как ты думаешь – многих ли правителей так называли? Как-то раз он повел в бой пятнадцать тысяч воинов против сто двадцать одной, и его войско победило, и сорок тысяч вражеских легионеров пали на поле битвы, а остальные обратились в бегство. Он дожил до глубокой старости, а когда умер, его оплакивал весь мусульманский мир. Понятно?

Я кивнул. Я понимал каждое ее слово. Вот только не догадывался, к чему она клонит.

Она сделала глубокий вдох.

– Так. Теперь представь себе, что ты – юная персиянка, живущая в Багдаде. Да, да, я вижу – у тебя челюсть отвисла, поэтому я молю бога, чтобы, если ты заговоришь, ты сказал что-то умное… Вот так-то лучше. Ты – бедная, но честная юная персиянка, ты трудишься, не разгибаясь, на какой-нибудь тяжкой работе, чтобы прокормиться и также…

Неожиданно прямо в пространстве между Джинни и мной зазвучал незнакомый голос, хорошо поставленный альт. Голос звучал довольно громко, и от неожиданности я так вздрогнул, что чуть не свалился с кресла.

– Температура обшивки вашей машины опустилась настолько, мисс Джинни, что теперь можно безопасно совершить посадку.

Я испугался, а Джинни просто рассвирепела. Я это заметил по ее лицу. Тише и медленнее, чем раньше, она выговорила:

– В слове "подожди" всего семь букв, Смитерс. По-моему, трудно понять неправильно.

– Прошу прощения, мисс Джинни, – мгновенно извинился Смитерс, и хотя не послышалось никакого там щелчка, не стих шум на фоне голоса, я понял: он исчез.

– …и также живет твой возлюбленный… Назовем его Джелал. Вы очень любите друг друга и хотите пожениться, но у вас нет денег. И вот в один прекрасный день…

– Погоди, – прервал я ее. – Кажется, я догадываюсь, к чему все это… почти догадываюсь. В один прекрасный день является нищий сосед, он оказывается сказочным богачом и говорит, что случайно подслушал, что понимает ваши трудности и предлагает Джелалу… – Я замолчал. Я вдруг по-настоящему понял, к чему она вела этот разговор – по крайней мере в общем. – О… о господи… – выдохнул я. – Все наоборот, да?

Ее глаза подсказали мне, что я прав.

– Понимаешь, по-другому было нельзя. Познакомившись с тобой, как Джинни Гамильтон, я не могла сказать тебе. И вообще все было…

Ты – Гарун аль-Рашид!

– Ну, скажем так: я – его внучка, – тоскливо вымолвила она.

Я был в шоке.

– Ты богата.

Она грустно кивнула:

– Жутко.

Все начало становиться на свои места. Я попытался ускорить этот процесс.

– Ты даже не сирота, да?

Она покачала головой.

– Я не могла позволить, чтобы кто-то в колледже имени Ферми познакомился с моими родителями. Они… слишком хорошо известны. Так что пришлось изобрести парочку приемных родителей для социальных нужд.

– И ты поступила в колледж имени Ферми, вместо того чтобы пойти учиться в школу имени Лоренса Кэмпбелла или в любой другой престижный колледж, чтобы тебе можно было… что? Посмотреть, как живет другая половина человечества?

– Ну… отчасти.

Я отчаянно копался в воспоминаниях, задним умом доходил до одного, до другого, понимал разные мелочи, прежде озадачивавшие меня. Неожиданная мощность "Сильвера". Необычайные для сироты всегдашние уверенность и самообладание Джинни. Как это получалось, что стоило только кому-то заговорить о поездке в поистине сказочные места – в Туву, или в ледяные пещеры на Земле Королевы Мод в Антарктиде, или о полете в Гаррмиан-сити на Луне – Джинни словно бы буквально на днях посмотрела солидные документальные фильмы об этих местах. И как, когда мы ели фисташки, она всегда выбрасывала те, которые самую чуточку плохо раскрывались…

Я вдруг заметил, что Джинни сидит неподвижно и молча пытливо смотрит на меня, стараясь догадаться, о чем я думаю. "Неплохая мысль, – подумал я. – Вот бы поглядеть на себя в зеркало и тоже попытаться это понять". И еще мне захотелось стукнуться головой о лобовое стекло, чтобы перезагрузить мозги.

А я посмотрел на нее и развел руками.

– Мне понадобится время, чтобы это переварить, – признался я.

– Конечно, – с готовностью подхватила Джинни. – Утро вечера мудренее. Не надо торопиться. Завтра я представлю тебя моему настоящему отцу. А пока я готова ответить на любые твои вопросы. Больше не будет никакой лжи во спасение и уверток, обещаю.

Пока я знал слишком мало и не мог сформулировать хоть сколь-либо связный вопрос. Хотя нет – один вопрос у меня все же имелся. Задать его для проформы было необходимо, но, правда, я не знал, чем мне сможет помочь ответ. И все-таки…

– А как на самом деле?

Она удивленно заморгала.

– Прости?

– Ты сказала: "Познакомившись с тобой как Джинни Гамильтон". Значит, это не твое настоящее имя. Ладно, допустим. А как звучит настоящее?

– О, – пробормотала она.

– Джинни О? Ты китаянка, милая?

Шутка ее не развеселила.

– Джоэль…

– Ладно тебе. Что такого страшного? Послушай, давай знакомиться заново. Привет, я – Джоэль Джонстон с Ганимеда. А ты…

Она так долго и так растерянно смотрела на меня, что я начал беспокоиться – что же она мне скажет. Я не мог вспомнить, чтобы раньше ее что-то так сильно смущало, а тем более – так долго. Мне многое нравилось в ней, и в частности то, что она всегда знала, что хочет сделать в следующую минуту. Наконец она зажмурилась, глубоко вдохнула, выдохнула, расправила плечи, открыла глаза и встретилась со мной взглядом.

– Очень приятно познакомиться с вами, мистер Джонстон. Меня зовут Джинни Конрад.

Пару секунд ничего не происходило. А потом у меня сами собой вздернулись брови и бешено заколотилось сердце. Это было невозможно.

– Но ты не…

– Я из семейства Конрадов, – подтвердила Джинни.

Нет, это было совсем уж невероятно.

– Это правда, – сказала она. – Мой отец – Альберт Конрад. Третий сын Ричарда Конрада.

– А ты – Джинния Конрад из семейства Конрад, – сказал я.

Она кивнула.

Я не то чтобы упал в обморок, но хорошо, что я сидел в кресле, пристегнувшись. Из головы у меня, как вода из раковины, словно бы разом вытекли мозги.

"Жутко богата", – сказала она. Вот-вот, а Млечный Путь жутко здоровенный!

Информационно-промышленная империя Конрадов была крупнее всего, что принадлежало семейству Ротшильдов, Ганзейской Лиге, компании "Кинетик Сайенсиз Интерплэнетэри" и концерну "Роллс-Дэву", вместе взятым, а величиной едва уступала Солнечной системе. До начала эры космических полетов ничего подобного существовать не могло – а может быть, это стало неизбежным на первом же году этой самой эры, когда Лесли Лекруа еще не успел заглушить двигатель "Пионера", совершив посадку на девственную поверхность Луны. Конрады представляли собой династию возрастом в сто пятьдесят лет, и каждый член этой династии символизировал богатство, могущество и влияние, сравнимое с теми, какие были присущи в свое время компании "Гудзонов Залив" или "Гарриман Энтерпрайзиз". Комплекс интересов этой империи простирался от научной станции на Меркурии и снятия пенок с облака Оорта[5] до изучения межзвездного пространства на расстоянии в шестьдесят пять световых лет от Земли. На данное время более десятка звездолетов летели туда или обратно, а восемь (из восемнадцати улетевших) уже благополучно вернулись из полетов, и пять из них доставили те или иные Крезовы сокровища. Три из этих звездолетов принадлежали семейству Конрад.

Джинни дала мне минуту – то есть я точно не мог бы утверждать, сколько времени я приходил в себя.

– Послушай, – проговорила она. – Мне надо совершить посадку. Смитерс мне не зря об этом напомнил. Мы не любим… тут парить. Это выглядит несколько подозрительно.

– Ладно, – сказал я – просто так, чтобы сказать хоть что-то. – А "здесь" – это где?

– Через минуту отвечу. "Сильвер", ты свободен.

– Слушаюсь, Джинни, – ответила машина. Джинни потянула за себя ручку управления, и мы с такой скоростью рванули вниз с трехкилометровой высоты, что у меня защемило сердце.

А потом чуть было не случился инфаркт – когда земля полетела нам навстречу, а Джинни вовремя не затормозила. Мы должны были разбиться…

…Но пролетели прямо сквозь воображаемый ледник…

…И оказались в глубоком ущелье, дно которого поросло пышной зеленью и так и манило к себе, а самым приятным было то, что до дна оставалось еще несколько сотен метров. Джинни образцово посадила машину на маленькой полянке, которую сверху было трудно выделить среди десятков других, похожих на нее, – по крайней мере мне это сделать было трудно. Но в то же мгновение, как только Джинни заглушила двигатель, из земли выросли шланги и кабели и принялись подкармливать "Сильвера". Впереди лежал здоровенный валун. У меня на глазах в нем открылся огромный дверной проем.

– Мы здесь, – сказала Джинни.

– Я тебя еще раз спрашиваю: где находится это "здесь"?

Она покачала толовой:

– Не находится.

– Не находится что?

– Не находится нигде.

Я повернул голову так, чтобы видеть Джинни краешком глаза.

– Это не находится нигде, – словно эхо, повторил я.

– Именно так.

Я зажмурился. Если бы я остался дома, на ферме, сейчас я бы уже имел от урожая столько прибыли, что мог бы себе позволить нанять работника. Это, в свою очередь, позволило бы мне немного освободиться от работы и начать ухаживать за какой-нибудь девушкой – на космическом фронтире на добрачные отношения смотрели более снисходительно, чем на современной Земле.

Но я точно знал, что нигде на Ганимеде мне не найти девушку, хотя бы отдаленно похожую на Джинни. То есть я точно знал об этом еще до того, как выяснил, что она богаче Генерального секретаря…

Нет, пока я еще не мог толком это осознать.

– Мне бы жутко хотелось придумать что-нибудь поумнее, чем "Что ты имеешь в виду", говоря "Это не находится нигде".

Она пожала плечами.

– Попробуй сказать сам. Если место не обозначено ни на одной карте… если его не видно ни на одном снимке, сделанном со спутника, даже при самом высоком разрешении… если через него не ведут никакие провода и кабели, никакие дороги, если сюда не доставляется почта ни одной страны, если отсюда никуда не платятся никакие налоги, если никто не называет это место своим адресом… то как можно судить о его существовании? Оно нигде не находится. Этого места нет. Есть мы.

– Здесь.

– Да.

Я кивнул и прогнал от себя эту мысль.

– И это твой дом?

– Один из них.

Я снова кивнул.

– И еще твоя квартирка на Ласкетти. Наверное, странно иметь два дома.

Она не проронила ни слова и глазом не моргнула. Я повернул голову, посмотрел на нее.

– Больше двух?

Молчание. Неподвижность.

– Сколько же у тебя домов, Джинни?

Очень-очень тихо она ответила:

– Восемь. Не считая квартирку на Ласкетти.

– Вот как?

– Но три из них на других планетах!

– Естественно, – согласился я. – На зиму можно смотаться в космос.

– О, Джоэль, не надо так.

– Ладно. Давай войдем, что ли?

У нее был ужасно огорченный вид.

– О… Если ты и дальше собираешься язвить, то, может быть, лучше покончить с этим, пока мы еще не вошли.

Я опять кивнул. Мистер Согласие.

– Конечно. В этом есть смысл. Хорошо. Тогда – главный вопрос. Как ты могла так поступить со мной, Джинни?

Она не вздрогнула, не побледнела, не опустила голову.

– Ты сам все обдумай хорошенько, Джоэль. Поспи с этой мыслью. А завтра утром ты мне скажешь: как я могла поступить иначе?

Я заготовил гневную тираду, но проглотил ее. Вынужден был признаться: пока я еще не начал по-настоящему думать об этом, а отец мне всегда втолковывал: сначала подумай, потом говори. К тому же я уже начинал догадываться, что она имеет в виду. Я сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и сказал:

– Ты права. Хорошо, я готов вести себя по всем правилам этикета. Давай войдем.

– Никакого этикета не потребуется. Обещаю: до завтрашнего утра ты не увидишь никого из моих родственников. Я добилась от них этого. В конце концов, сегодня у нас с тобой выпускной бал.

Я нахмурился.

– Жаль, что я не прихватил с собой туалетные принадлежности, пару носков, свежую сорочку, бритву…

– Насчет этого можешь не беспокоиться, – сказала Джинни и отперла дверцу кабины "Сильвера".

Я промолчал. Наверняка тут в прикроватных тумбочках лежали вещи намного лучше моих.

– Ладно. Ну, приглашай. Поднимемся к тебе?

– На самом деле спустимся.

Мы открыли дверцы и вышли из машины. Поверхность мнимого ледника снизу не была заметна, у нас над головой без всяких помех светили луна и звезды – блестящий фокус. Но экология явно не была естественной. Воздух имел температуру кожи человека. Лишь время от времени дул более теплый ветерок. Пахло землей и свежей зеленью. Чувствовался легчайший запах озона, будто бы только что прошел дождь, но на самом деле никакой дождь не прошел. Суглинистая земля у меня под ногами была необыкновенно плодородной, она просто дышала жизнью; любой фермер на Ганимеде отчаянно позавидовал бы такой земле. И она тянулась на много акров, и ее слой был, по меньшей мере, в метр толщиной: девственная, необработанная земля, на которой росли только деревья, кусты и несъедобные ягоды. Земля здесь просто лежала. Подозрительное пренебрежение. "Привыкай, старик", – подумал я. Мне захотелось кое-что сказать об этом, но я знал, что Джинни этого ни за что не поймет. Забавно: самое слово "земля" означает "почва", но при этом ни один голодный землянин понятия не имеет о том, насколько она важна, насколько драгоценна. Я покачал головой.

Дверь в здоровенном валуне, как выяснилось, принадлежала кабине лифта. Когда мне было четыре года, мне довелось прокатиться в таком шикарном лифте. Это было в Стокгольме, когда мой отец прилетел на Землю, чтобы получить Нобелевскую премию. Как и в той кабине, в этой был лифтер, живой человек – пожилой мужчина, редкостно некрасивый. Похоже, он считал делом чести не замечать нашего присутствия. Мы вошли в кабину, и лифтер сразу же приступил к делу и спустился вместе с нами под землю метров на пятьдесят. Кабина вершила спуск с неторопливой элегантностью. Это дало мне время подумать о тех людях, которые жили глубоко под землей, в месте, которого не существовало… и тем не менее ощущали потребность укрыться небом, как одеялом. На мой взгляд, тут очень годилось слово "паранойя".

По счастливой случайности, лифтер решил остановиться и проверить, исправно ли работают двери, как раз в то самое время, когда мы оказались на нужном этаже. Он занялся осмотром дверей настолько увлеченно, что мы смогли незаметно выскользнуть из кабины и очутились в помещении вроде вестибюля – таком роскошном, что оно напомнило мне фойе той гостиницы в Стокгольме. Ковер был похож на траву. Но у меня не было времени как следует осмотреть эту комнату; почти сразу я почувствовал, как кто-то легонько тянет меня за рукав. Обернувшись, я увидел мужчину, еще более пожилого и некрасивого, чем лифтер. Мужчина пытался снять с меня плащ. Я немного поупирался, но позволил ему сделать это. Наверное, я совершил ошибку, потому что мужчина тут же отдал мой плащ мальчишке, которого я заметил краем глаза. В следующее мгновение мальчишка буквально бросился к моим ногам и принялся расшнуровывать мои туфли. Я… отреагировал. Будь сила притяжения нормальной, как на Ганимеде или на Марсе, я бы, пожалуй, выбил ему зубы; а тут он просто отлетел от меня, упал на спину, но при этом утащил мою туфлю. Это меня восхитило настолько же, насколько смутило. Джинни рассмеялась. Я совладал с собой, снял вторую туфлю, всеми силами стараясь сохранять достоинство, и как только мальчишка снова приблизился ко мне, я отдал ему туфлю. Он воссоединил ее с первой, отвесил мне низкий поклон и попятился назад.

Я обернулся к Джинни и напрочь забыл о том, что собирался сказать. Ее плащ и туфли унесли куда-то высокорослые эльфы, и она выглядела… и как только это удается девушкам? Только что она была такая, а стала другая. И проделывают они это глазом не моргнув.

– Добрый вечер, мисс Джинни, – прозвучал баритон с другого конца комнаты. – Добро пожаловать домой.

На пороге двери, которую я не успел заметить, стоял мужчина ростом почти с меня – бритоголовый, в костюме, стоившем дороже всего моего курса обучения в колледже имени Ферми. Также, как мы и те несколько эльфов, которых я уже успел повидать, он был разут. Наверное, эльфы за ночь должны были пошить всем нам новую обувь.

– Спасибо, Смитерс. Я… вот черт… Извините. – Она прижала к уху маленький мобильный телефон, послушала пару секунд, нахмурила брови, сказала: – Да, – и прервала связь. – Мне нужно отлучиться на несколько минут. Разместите Джоэля, ладно, Смитерс? Извини, Джоэль, – я вернусь как только смогу.

– Хорошо.

И она ушла.

Смитерс каким-то образом в мгновение ока очутился рядом со мной, хотя вроде бы не сделал ни шагу.

– Добрый вечер, мистер Джонстон. Меня зовут Алекс Ренник, в данный момент я являюсь здесь управляющим. Добро пожаловать в Северное Поместье. Позвольте мне сначала проводить вас в вашу комнату, а затем, если пожелаете, я вам устрою короткую экскурсию.

Глаза у него были серые, с сиреневым оттенком. И голова у него была небритая, волосы с нее были удалены посредством депиляции. Несмотря на его рост, я нашел с десяток подсознательных подсказок того, что он – уроженец Земли. Он был строен и подтянут и всем своим видом излучал величайшую компетентность и величайшую уверенность. Обычно я хорошо угадываю, сколько человеку лет, даже при том, что теперь все выглядят почти одинаково, но возраст Ренника я смог определить не точнее, чем в промежутке между тридцатью и шестьюдесятью. Мне показалось интересным то, что он знает мою фамилию, хотя я ее ему не сообщал.

– Благодарю вас, мистер Ренник. Вы очень добры. Пожалуйста, зовите меня Джоэлем.

– А вы меня Алексом. Будьте так любезны, пройдемте со мной, Джоэль.

У меня на языке вертелась старинная шутка, но я выбросил ее из головы и пошел следом за управляющим. Я дал себе торжественное обещание: какие бы чудеса ни предстали передо мной в этом доме, я не стану охать и ахать от восторга. Каким бы сказочно шикарным ни оказалось это место, я ни за что не почувствую себя униженным. Мой отец был лауреатом Нобелевской премии, а моя мать – великим композитором. Многие ли из этих людей могли бы похвастаться подобным?

– У вас уже есть какие-нибудь вопросы? – осведомился Ренник на ходу.

– Да, Алекс, – ответил я, стараясь запоминать дорогу. – Почему Джинни называет вас Смитерсом?

– Не имею представления, – проговорил Ренник совершенно нейтральным тоном, но я почему-то понял, что притронулся к больному месту. То ли он переживал из-за того, что не знает почему, то ли ответ был унизителен для него.

– А, – понимающе кивнул я и заговорил тише: – Значит, для того, чтобы вас позлить.

Мне было любопытно, как он отреагирует на предложение шутливо, как мужчина с мужчиной, поболтать о хозяйке, про которую лично я знал, что она – сущее наказание.

Ренник ловко ушел от ответа:

– Боюсь, это невозможно.

– А вы тут давно работаете?

– Да.

Понятно.

– И сколько же людей живет в этом… Северном Поместье – я правильно назвал?

– Число колеблется.

Его упорное нежелание делиться информацией начало меня слегка раздражать.

– Не сомневаюсь. Но наверняка вам, как управляющему, известна нынешняя численность жильцов.

Я ожидал, что он, скорее всего, ответит: "Да, известна" – и заткнется.

Но он был не настолько ребячлив. Вместо этого он использовал прием джиу-джитсу.

– В данный момент в Северном Поместье постоянно проживает восемьдесят четыре человека. К полуночи численность возрастет до девяноста двух, а завтра, вскоре после завтрака, ожидается ее уменьшение до восьмидесяти девяти.

– Ага. – Я немного растерялся перед следующим вопросом. – И сколько людей из этого числа – работники?

– Все, кроме четырех. Завтра будет пять.

Вот как! Значит, Конрады тут действительно жили.

– Мы пришли.

Ренник остановился перед дверью, ничем не отличавшейся от нескольких десятков дверей, которые мы миновали по пути, и нажал на кнопку, которую на Земле почему-то всегда именуют "дверной ручкой".

Дверь открылась. За ней оказалась комната, наполненная плотным розовым дымом. По крайней мере это было похоже на дым и вело себя в точности как дым – он клубился и стелился, вот только не желал проникать из дверного проема в коридор. Я напомнил себе о том, что твердо решил ничему не удивляться, и, проявив, как я надеялся, лишь самую малую толику растерянности, шагнул прямо в розовый дым, прошел через него…

И ахнул. Хуже того: я просто-таки вскрикнул.

Я оказался на Ганимеде.

Послушайте, я вовсе не отрицаю того, что я – провинциал. Но к тому времени мне довелось видеть сим-стены, пусть я сам себе такое дорогое удовольствие позволить не мог. Но даже самые высококачественные сим-стены не в состоянии обмануть вас на все сто; всегда можно понять, что они ненастоящие, что это – всего-навсего прямоугольные окна, ведущие в миры, о виртуальности которых вы никогда не забываете. Я видел даже шестистенный сим, с обзором в триста шестьдесят градусов, и все равно – даже в этом случае, чтобы иллюзия работала, нужно было самому сотрудничать с нею. Кроме того, и в шестистенном симе немного фальшивило сглаживание углов, хотя все остальное смотрелось отлично.

А это было реально. Я был дома, на Ганимеде, и все выглядело настолько убедительно, что на долю мгновения мне показалось, будто бы я утратил две трети своего веса. С изумлением я почувствовал, что у воздуха запах и вкус, как на Ганимеде, что он слегка, но безошибочно отличается от земного воздуха. Я стоял посередине свежевспаханного поля, где земля только-только пробуждалась к жизни. У меня под ногами просыпались после анабиоза дождевые черви и начинали догадываться, что они уже не на Земле. На краю поля, метрах в пятнадцати-двадцати от меня, стоял новенький фермерский дом, и из трубы на его крыше шел дым. Попробуйте где-нибудь на Терре разжечь огонь – и вас, как минимум, сочтут дикарем, невеждой. До сих пор я не видел ни единого клочка голой земли с тех пор, как прибыл на планету, которая называлась так же – Земля. Глаза у меня стало щипать, навернулись слезы. Меня охватила острейшая ностальгия.

Я обернулся как раз в тот самый миг, когда порог комнаты переступил Ренник. С того места, где я стоял, казалось, что дверь затянута густым розовым дымом. Но только эта дверь никуда не вела. Она просто торчала посреди поля. Прямоугольник, сотканный из розового дыма – и никакой стены, отверстием в которой он являлся бы. Я отвернулся от двери и управляющего.

– Мисс Джинни подумала, что вам это очень понравится, – послышался у меня за спиной голос Ренника.

Я кивнул.

– Пожалуйста, следуйте за мной.

Это было сказано таким тоном, что я понял: лучше промолчать. Мы подошли к фермерскому дому и вошли в него.

– Ванная комната и развлекательный центр расположены в типовых местах. В этом шкафу вы найдете одежду. Вот консоль с неограниченным доступом. Если вы что-то захотите – что угодно – изложите ваши пожелания домашнему серверу. Его зовут Лео.

С ностальгией я уже успел совладать настолько, что решился подать голос:

– Лео слушает все время?

– Лео слушает все время, – ответил Ренник. – Но он не услышит ничего до тех пор, пока к нему не обратиться. Охрана вашей частной жизни и безопасности, как гостя, гарантированы безусловно.

– Конечно, – произнес я таким тоном, словно поверил ему. Затем я приоткрыл дверцу шкафа и обнаружил в нем всю мою одежду. Вот это да.

Рассмотрев одежду более внимательно, я понял, что это – копии почти всех принадлежавших мне вещей. Всех, которые видела Джинни. Копии оказались не вполне идентичными. Во-первых, почти во всех случаях копия была чуточку лучше оригинала качеством.

Я вдруг ощутил жуткую усталость. Не было сил ни чему изумляться, не было сил этому противиться.

– Мистер Ренник… Алекс… Спасибо вам за предложение прогуляться по Северному Поместью, но, пожалуй, я пас – по крайней мере сегодня.

– Конечно, Джоэль. Если я больше ничего не могу сделать для вас сейчас, я вас покину. Отдыхайте.

– Ничего не нужно. Спасибо.

– Доброй ночи.

Он ушел. Глядя в окно, я увидел, как он прошагал по полю и исчез за пеленой розового дыма в двери без стены. Я обвел взглядом "фермерский дом", снова выглянул в окно, увидел на небе две луны, чуть было не расплакался, но решил, что для этого я слишком взрослый.

– Лео?

– Да, мистер Джонстон?

– Можно мне чашечку кофе?

– Уже на столе, сэр.

Я изумленно заморгал. И точно: на столе рядом со мной стояла дымящаяся чашка с кофе. Секунду назад ее не было, но я не заметил, каким образом она появилась. Не говоря ни слова, я взял чашку и попробовал кофе. Потрясающее качество кофе меня вовсе не удивило. Чуточку удивила его температура – идеальная для питья. Но вот сливки и два кусочка сахара…

– Джинни сказала тебе, как я люблю пить кофе, Лео?

– Мисс Джинни мне многое о вас рассказала, мистер Джонстон.

– Зови меня просто Джоэль.

– Хорошо, мистер Джоэль.

Я открыл рот и тут же закрыл. Наверное, есть на свете кое-что более глупое, чем спорить с искусственным интеллектом, но в тот момент я ни о чем таком вспомнить не смог. Я уселся в кресло-качалку, которое весьма реально скрипнуло, положил ноги на пуфик, постарался забыть о Лео и стал думать о предстоящем разговоре с Джинни. И тут у меня мелькнула мысль. Нарочно не обратившись к серверу по имени, я спросил:

– Как долго ты продолжаешь слушать после того, как я замолчу, прежде чем решишь, что мне больше ничего не нужно и ты можешь прекратить слушать?

Ответа не последовало. Я подсчитал: пять-десять секунд. Это были полезные данные.

– Лео?

– Да, мистер Джоэль?

– Ты можешь сообщить мне о том, что сюда идет мисс Джинни – прямо перед ее приходом?

– Нет, – ответила Джинни, стоящая у двери. – Он не может.

И она, и я устали и были расстроены. И она, и я понимали, что надо поговорить, иначе не сможем уснуть. Я убрал ноги с пуфика, и Джинни села на него передо мной и взяла меня за руки.

– Больше никаких обманов и уловок. Скажи мне все, – попросил я. – Если коротко, в чем дело?

Она не стала уклоняться от ответа.

– Я предлагаю пожениться, Джоэль. Так, как мы и говорили: на всю жизнь, старомодный верный брак. И еще я предлагаю вот что: я готова обеспечивать нас… по крайней мере до тех пор, пока ты не получишь диплом, начнешь свою карьеру композитора и станешь зарабатывать деньги. Я могу себе это позволить. Я почти уверена в том, что ты получишь стипендию Калликанзароса – но если не получишь, это не важно. А самое лучшее – это то, что мы можем зачать нашего первенца безотлагательно – завтра ночью, если хочешь.

– Что? Скинни, а как же твой диплом? Как же твоя карьера?

– В смысле, моя вторая карьера. Она подождет. Я всегда знала о том, какой должна быть моя первая карьера. – Она крепче сжала мои руки и наклонилась чуть ближе. – Стинки, может быть, теперь ты поймешь, почему я была такой… – Она вдруг покраснела. -…такой противной задавакой. Почему я была так груба – даже для землянки. Почему я не ложилась с тобой в постель, почему я неласкова, почему я всегда отказывалась куда-то ходить после начала комендантского часа, почему наши объятия всегда были сдержанными – а чаще обходилось и вообще без объятий. Думаю, ты понимаешь, что я не хотела быть такой. Но у меня не было выбора. Другие девушки, быть может, могут себе позволить нарушать правила и рисковать, но с тех пор, как мне исполнилось три года, мне вколачивали в голову, какая на мне лежит ответственность.

– Честь семейства.

– Пусть честь семейства катится куда подальше! Семейные гены! Стинки, я – женская особь, самка; моя задача номер один – выйти замуж и наплодить детей. А из-за того, что я – это я, член могущественной династии, имеет огромное значение, какого ребенка я рожу – и кто станет его отцом. – Она отпустила мои руки и села прямо. – Это ты. Это не скоропалительное решение.

До меня начало доходить, что мне не просто дозволено прикоснуться к краешку семейства Конрад. Мне предлагали стать отцом наследников этого семейства.

Я вырос на Ганимеде и видел, как привозят и используют племенных быков. К ним всегда относились с величайшей заботой и уважением, их хорошо кормили, и конечно, им предоставляли возможность двигаться столько, сколько нужно здоровому самцу. Их ДНК была гораздо более качественной, чем у большинства других быков, и жили они гораздо более долго. Никто не отпускал шуточек по их адресу поблизости от них.

Но я не мог вспомнить ни одного быка, который казался необыкновенно счастливым и довольным своей участью.

– Не надо так волноваться, Стинки. Все будет хорошо. Ведь ты же хочешь на мне жениться – это мы с тобой выяснили, да?

Я разжал губы – понял, что меня загарпунили, и промолчал. Я утверждал, что только деньги удерживают меня от того, чтобы сделать Джинни предложение; теперь было бесполезно отпираться.

В общем я сам не понял, как встал и обнял Джинни. Объятия получились очень приятными – теплыми, крепкими и нежными.

– Тогда все очень просто. Тебе нужно будет только мило и долго поболтать с дедулей Ричардом. Он тебе понравится, честное слово. И я точно знаю, что ты ему тоже понравишься.

Я замер в ее объятиях и поборол желание лишиться чувств. Добрый старый дедушка Ричард. Известный остальному населению Солнечной системы, как Конрад из семейства Конрад. Патриарх. Глава семейства и империи. Я слышал, что он важнее премьер-министров. Но, наверное, самым ужасным в его могуществе было то, что на самом деле, если задуматься, я ровным счетом ничего не знал о нем, кроме его имени и его выдающегося положения. Я не читал о нем ни одной статьи, в глаза не видел его биографии, даже его фотография ни разу не попадалась мне на глаза. А ведь это он запросто мог взять у меня плащ, когда я вошел. Гарун аль-Швейцар.

Джинни отпустила меня и сделала шаг назад.

– Ты встретишься с ним завтра утром. Он тебе все объяснит. А потом мы с тобой будем завтракать и строить планы. Спокойной ночи, Стинки.

Мы расстались без поцелуя. Она не предложила, а я не стал пытаться ее поцеловать. Мне было здорово не по себе из-за того, что со мной так долго играли – и кроме того, я не очень верил, что на нас не нацелены камеры.

После того, как Джинни ушла, я подумал было о том, чтобы воспользоваться тем самым неограниченным доступом в сеть, о котором упомянул Ренник-Смитерс, и выяснить истинные размеры и масштабы империи Конрадов. Но я понимал, что, если я здесь, сейчас заберусь в эту компьютерную систему, об этом обязательно узнает дедушка Ричард. Мне показалось, что это дурно пахнет. Миледи привозит домой красавца-провинциала, и он начинает с того, что принимается за оценку меблировки. От одной этой мысли у меня запылали щеки.

Вместо этого я воспользовался неограниченным доступом в сеть для того, чтобы разгадать загадку со "Смитерсом". Оказалось, что Ренник действительно мог не знать, откуда взялось это имечко. Джинни сравнивала его с персонажем древнего мультика – законченным подхалимом, приживальщиком, несчастным, никому не нужным гомосексуалистом. Я стал гадать, многое ли из этого действительно относилось к Реннику. И далеко ли простиралась эта аналогия: хозяин Смитерса в мультике, мистер Бернс, был сказочно богат, невероятно стар, а во всем прочем – настоящее чудовище. Чей же образ он воплощал? Деда Джинни? Или ее отца?

Что ж, утром мне предстояло это выяснить. "А может быть, мне повезет, – думал я, – и сначала меня на смерть сразит метеорит".

Кровать оказалась точно такая же, как была у меня в спальне пансиона, только матрас был мягче, простыни намного мягче и легче, а подушка пышнее. Меня настигли галлюцинации или наволочка действительно слегка пахла шампунем Джинни? Из-за этого все выглядело несколько иначе. Было бы приятно ощущать этот запах, исходящий от моей подушки, каждую ночь. И каждое утро. Если я действительно его сейчас ощущал. Думая об этом, я уснул.

Загрузка...