Перекрёстки Эгредеума

ГЛАВА 11. ФЕСТИВАЛЬ ДРЕВНИХ

Стремление изучать окружающий мир и систематизировать знания о нём было присуще обитателям Эгредеума испокон веков. Говорят — в шутку ли, всерьёз, — что первый разумный эгредеумец был учёным. Совет Эгидиумов, конечно, был основана позднее появления разума на планете, хотя, как считается, ненамного.

Это величайшая научно-исследовательская организация, объединившая под своим началом мудрецов всех мастей, занималась образованием и просвещением населения объединённых островов. Эгидиумы были естествоиспытателями и учителями, инженерами и лекарями, они исследовали законы небесной механики, силясь проникнуть в тайны космических глубин, и природу материи, дробя её до мельчайших частиц. Они изучали всё, что их окружало: мёртвое и живое, несмышлёное и разумное, — ничто не ускользало от их зорких глаз и пытливых умов, от остроты скальпелей, режущих плоть, и мыслей, безжалостно расчленяющих целое до исчезающе малых долей.

Большинство жителей Королевства считали Знание — Эгрэ — высшим благом и в то же время первоначалом всего сущего. Эгрэ — свет разума во тьме холодного бескрайнего космоса. Изучение окружающего мира и самих себя, познание различных аспектов Эгрэ — вот смысл и цель существования эгредеумцев. В эгидиумском понимании, по крайней мере.

Наука являла собой единственно верный путь к Эгрэ. Фактически, наука была официальной религией Королевства, а Эгидиумы — носители истинного Знания, отважные первопроходцы, смело ступающие во тьме неизведанного и освещающие дорогу идущим вслед, — были её жрецами. Каждый крупный город объединённых островов изобиловал её величественными храмами: огромными библиотеками, школами, университетами, двери которых были открыты для всех. А главным святилищем Эгрэ был величественный Агранисский университет, жемчужина столицы — Янтарного сердца мира.

Культ Эгрэ, исповедуемый большинством обитателей планеты, не прижился только на мятежной Галахии да на Уфтабийских болотах. Впрочем, на Рат-Уббо вследствие крайней примитивности мышления местного населения, занятого в основном добычей солнечной энергии для Пояса Феоссы в глубоких шахтах, сохранялись архаичные формы культа.

Рат-уббианцы истово почитали Радоша — провозвестника Эгрэ, якобы сотворившего мир. Эгидиумы относились к этим верованиям, не чуждым, впрочем, и простому населению других островов, с высокомерной терпимостью: ну не укладываются, мол, в неотёсанных головах законы мироздания, всё им нужен какой-то Всемогущий Управитель, запредельный и в то же время похожий на обычных смертных, — что ж поделать? Пусть тешатся красивыми сказками, лишь бы с мостами и догмами всё было в порядке.

На самом деле, конечно, никакого Радоша никогда не существовало: это легендарный образ, выдуманный великим Теотекри, основателем Совета и Агранисского университета.

Теотекри с острова Тазг, чьи сородичи, под натиском непримиримых галахийцев некогда бежавшие на остров Агранис под защиту короля Феоссы, построили чарующий янтарный город на месте прибрежной деревянной крепости.

Теотекри, который в юности странствовал по миру и, влекомый запретными тайнами, по слухам, бывал даже на Игнавии.

Теотекри, который, остепенившись и став вернейшим соратником короля Феоссы, не без помощи его мудрости объединившего острова, получил титул герцога Галахийского вместо безвременно погибшего принца Ландамара, а заодно и честно отвоёванный у голубокожих дикарей остров Тазг с замком Картреф, что сделался домом для многих поколений его потомков.

Он, этот почтенный учёный муж, прожил удивительную и долгую жизнь, а потом бесследно и беспричинно исчез — отправился, как говорят, на Игнавию…

Услышав шаги за спиной, Эмпирика вздрогнула, но не двинулась с места, продолжив созерцать из окна читальной комнаты сонный Адарис, выползающий из-за стены тусклых облаков на горизонте в призрачном бледно-лиловом ореоле. Слуги и стражники в библиотеку почти не заходили — особенно в такую рань, — а больше во дворце никого не осталось. Король с Хранителем ещё не вернулись с Канума, Эвментара, раздосадованная внезапной болезнью любимого трага, спешно отбыла в королевский питомник, а остальные сёстры отправились на юг, в родовой Варагнийский замок.

Оказалось, не все.

Эмпирика удивилась, но не подала виду: Эмеградара остановилась за её спиной, и некоторое время сёстры молча смотрели друг на друга в отражении оконного стекла.

Непослушные соломенные волосы с озорной чёлкой, лукавая полуулыбка, лёгкий прищур внимательных глаз.

— Смотришь на луну? — наконец спросила Эмеградара. — Так пристально, словно боишься, что она исчезнет, если ты отвернёшься.

Невольный тихий вздох. Возвращение к безмятежному созерцанию облаков стало невозможным. Эмпирика внутренне приготовилась к болезненному соприкосновению с внешним миром — особенно болезненному, если в нём участвовали её сёстры.

— Да брось, — рассмеялась, наконец, Эмеградара, — у меня к тебе дело.

Это было крайне необычно. Нет, это было нечто совершенно выходящее из ряда вон. Хотя Эмеградара относилась к младшей сестре терпимее, чем остальные, — по крайней мере, никогда не задирала и не унижала, как Эвментара, и не выказывала открытого презрения, как близнецы, — но сказать, что они общались, было бы огромным преувеличением.

В душе Эмпирика симпатизировала Эмеградаре: их объединяло стремление к познанию мира, но если Эмпирику больше привлекали скрытые стороны бытия, где примитивная логика и общепринятый здравый смысл теряют силу, то Эмеградара предпочитала не отдаляться от известной реальности и описывающих её надёжных теорий, рождённых наблюдением и проверяемых экспериментом.

Она училась в университете и хотела стать Эгидиумом. Эмпирика лелеяла ту же мечту — до того, как уверилась в беспомощности традиционной науки. Эмеградару привлекали опыты с преобразованием материи, в то время как младшая дочь короля с годами всё более углублялась в изучение тайн сознания.

Эмпирика медленно обернулась, но не взглянула на сестру и не проронила ни слова.

— Ладно, — сказала та, — я знаю этот рассеянный взгляд и каменное лицо, а ещё, хоть мы особо и не общаемся, я знаю, что на самом деле ты душка.

Улыбка и смех Эмеградары были такими искренними и располагающими, что у Эмпирики невольно дёрнулся уголок рта.

Эмеградара отправлялась на Фестиваль Древних. И приглашала — нет, решительно настаивала на том, чтобы Эмпирика поехала с ней. Поскольку Фестиваль организовали её знакомые, она устроила так, чтобы в этот раз празднество совпало с отъездом короля на остров Канум для инспекции недавно восстановленной подземной крепости.

— То есть отец не знает? — недоверчиво спросила Эмпирика. — Он против твоей задумки?

Эмеградара покачала головой.

— Университетские Эгидиумы порицают подобные сборища, а отец предпочитает не вмешиваться в их дела. Ему лучше не знать, что мы там были, хотя сам он не видит в Фестивале ничего дурного. Мы смешаемся с толпой. Нас никто не узнает.

— Но я не хочу его обманывать.

— Разве это обман? — усмехнулась Эмеградара. — Просто не будем говорить ему, если он не поинтересуется. Спроси я разрешения — и ему бы пришлось выразить открытое несогласие с мнением Эгидиумов, а он на это никогда не пойдёт. А так — что не запрещено, то разрешено.

Эмпирику эти рассуждения не убедили. Она по-прежнему не видела смысла выходить из дома, а тем более ввязываться в столь сомнительное мероприятие.

Эмеградара не отступала.

— Помнишь, Эвментара недавно сказала, что тебе никогда не стать Эгидиумом. А ты ответила, что считаешь их… как же это было…

— …напыщенными педантами, закоснелыми в своём невежественном нежелании отказываться от обветшалых догм огульного формализма.

— Точно. И, скажу по секрету, я полностью разделяю это мнение.

Эгидиумы настаивают на непреложности собственных толкований и описаний любых явлений и событий, объяснила Эмеградара. История мира не является исключением.

Общество Древностей Аграниса, организованное разношёрстными студентами-вольнодумцами — завсегдатаями библиотеки и бездельниками, одержимыми искателями и праздными спорщиками, самодовольными дворянскими детишками и выходцами из полудикой глуши дальних островов, — осмелилось не согласиться с некоторыми общепринятыми историческими постулатами. В частности, члены Общества всерьёз отнеслись к легендам и преданиям, рассказывающим о существовании в далёком прошлом более развитой цивилизации, о переселенцах с исчезнувшей планеты, Водном Народе и тому подобном — в общем, ко всему, что официальная наука считает не более чем вымыслом дикарей.

Узнав о том, что под самым носом учёного сообщества пустили корни пагубные семена вопиющей антинаучной ереси, Эгидиумы пришли в бешенство. Они со скандалом отчислили нескольких наиболее рьяных участников Общества — тогда-то его деятельность, ставшая известной всему университету, привлекла внимание Эмеградары.

Уязвлённая несправедливостью принцесса просила отца убедить руководство университета отменить своё решение, но тот отказался. Со времён короля Феоссы Совету Эгидиумов предоставлялась полная свобода в области научных изысканий и образования, и Ингрид не собирался нарушать это право.

— А как же предания и легенды, которые ты рассказывал нам в детстве? — в сердцах воскликнула Эмеградара тогда. — Про Теотекри, победившего злого колдуна в чёрной башне, и про Радоша, который создал пространство и время, и про злобных ашей, затаившихся на обратной стороне Эгредеума, и про Зал Потерянных Душ?.. Эти студенты всего лишь предположили, что древние сказки могут быть правдой!

— И тем не менее это всего лишь сказки, — ответил Ингрид, — с точки зрения науки. Никто не запрещает рассказывать их и верить, если угодно. За пределами университета.

После того, как указом Верховного Эгидиума вольнодумцам было запрещено проводить собрания в университете, Общество учредило Фестиваль Древних близ Карахии. Изначально это мероприятие должно было стать чем-то вроде встречи свободомыслящих исследователей, но в итоге всё вылилось в нечто иное. На Фестиваль стекались все, кто хотел хорошо провести время на природе в обстановке костюмированного маскарада.

Наряды и обычаи островитян, их песни и танцы — исконные, забытые или вовсе выдуманные, — сплетались здесь самым невероятным образом. Сюжеты легенд и сказок: сражения, поединки и колдовские обряды — разыгрывались собравшимися перед пёстрой толпой на окраине леса, и любой желающий мог принять в них участие.

— Но зачем тебе я? — недоверчиво спросила Эмпирика.

Признаться, всё это звучало весьма заманчиво. В мечтах ей не раз доводилось созерцать события древних сказаний и слушать чарующие песни забытых времён. Но одно дело — мечтать и грезить, и совсем другое — наяву оказаться в толпе народа, пусть даже движимой похожими мечтами.

— Нужно же, в конце концов, вытащить тебя из дома.

Через потайной подземный ход, ведущий из дворца к восточному порту — единственный способ уйти незаметно, — по пустынным в ранний час окраинным нижним улочкам, овеянным приторным ароматом, к которому по временам дуновением ветра примешивался резкий запах рыбы, они обогнули городской холм и вышли у западных ворот, где ждала крытая повозка, запряжённая парой пятнистых нилькев.

Молчаливый рат-уббианец на козлах не задавал вопросов, а других попутчиков не было, что изрядно успокоило Эмпирику. Она до сих пор не понимала, как согласилась на это.

В туманной дымке зачинающегося дня булыжная дорога полого спускалась меж сизых лугов к изумрудному лесу. Вокруг — свежо и тихо, да так, что даже Эмеградара первое время не решалась произнести ни слова. Заметив, с каким любопытством сестра глядит по сторонам из-под полотняного навеса, Эмпирика догадалась: не только она засиделась во дворце.

— Здесь недалеко, — сказала Эмеградара, когда, свернув на лесную просеку, повозка погрузилась в зелёный сумрак. — Не успеет Адарис миновать Мерру, как мы уже будем на месте.

В голосе её слышалось затаённое волнение. Возможно, она просто боялась поехать одна? Как это странно. Раньше Эмпирике и в голову не приходило, что среди её безупречной родни кто-то может испытывать подобные чувства.

Чтобы развеяться и скоротать время, Эмеградара начала болтать, и, вопреки опасениям Эмпирики, рассказ сестры заслуживал непритворного внимания.

Среди Эгидиумов давно назревает раскол, поведала Эмеградара.

С гибелью последнего потомка Теотекри во время давней резни на острове Тазг закончилась золотая эпоха науки. Дит Ут-Квинси[1], сменивший герцога Альвара Галахийского на посту Верховного Эгидиума, и его вернейшие помощники Стиви Зитоп[2] и Стиви Тъекоб[3], — настоящие буквоеды и формалисты. Они решительно отвергают возможность научного рассмотрения вопросов, не разрешаемых экспериментальным путём. Они настаивают на том, что достигнуть Эгрэ можно лишь одним способом: изучением чувственно воспринимаемого мира, чья растерзанная плоть и раздробленные до мельчайших частиц кости служат благодатной почвой для наблюдений и предсказаний результатов других наблюдений. В этом, по их мнению, и заключается суть науки.

Эгидиумы старой школы первыми восстали против новых догматов. Воззрения Дит Ут-Квинси прямо противоречат заветам великого Теотекри, легендарного основателя Совета Эгидиумов, говорили они. И поплатились за это: почти все лишились своих постов — якобы в связи с почтенным возрастом и необходимостью «дать дорогу молодёжи». А Фрагилий — наиболее рьяный оппонент Верховного Эгидиума, издавна известный экстравагантными взглядами, и вовсе был объявлен безумцем.

— Ещё бы, — вырвалось у Эмпирики, — ведь он во всеуслышание заявил, что «реальность хрупка, как сон, и, стало быть, нет никаких причин противопоставлять одно другому». Я читала его труды.

— В университетской библиотеке их не осталось. Всё сожгли прямо на площади у главного корпуса. И это наука? Какое-то варварство.

Фрагилий исчез на несколько лет. Все думали, что он не смог оправиться от удара. Ходил слух, что он отправился на Игнавию — но никто не воспринял это буквально. В народе ведь «отправиться на Игнавию» значит умереть.

Впрочем, ему уже доводилось переживать опалу. Впервые — при короле Бакринде, после публикации «Галахийских путевых заметок». Очередное усмирение островитян далось Агранису нелегко, и Королевство даже не успело залечить раны, а тут прямо в университетском издательстве выходит книжка, где чёрным по белому напечатано: ребятушки, почто кровь понапрасну проливаете? Галахийцы со столичным дворянством — двоюродные братья, король Феосса — чистокровный потомок нереи, а одно из северных племён — прямые потомки герцога Ландамара. Мол, сам там был, сам видел. Раздавал пра-пра-сколько-то-раз-внучатам Феоссы погремушки и сладости. Так что пусть, мол, родственнички между собой разбираются, ибо вышло недоразумение: королевская линия основателя Аграниса прервалась в прошлом веке, нынешняя династия происходит от его воеводы — тоже галахийца, по-видимому, — а прямые потомки Феоссы мужского пола живы-живёхоньки расхаживают по мятежному острову, проклиная столичных захватчиков.

И буквально на следующий день одно из северных племён нападает на остров Тазг, уничтожая всех до последнего его немногочисленных жителей — знатных дворян и величайших Эгидиумов из рода Теотекри…

Может, в обычное время известный строгим, но справедливым нравом Бакринд и закрыл бы глаза на измышления учёного Зрящего Странника, но не теперь, после чудовищной трагедии, когда сплочённость народа перед лицом врага была важнее выяснения родословий — неприятных и нежелательных к тому же.

Итак, Фрагилий как в воду канул, так что многие — кто в печали, кто с облегчением — поспешили списать его со счетов.

Каково же было удивление научного сообщества, когда в столице откуда ни возьмись стали появляться экземпляры новой книги опального Эгидиума, изобилующей такими вопиющими небылицами и баснями о мире, преподнесёнными в виде наукообразной теории, что ни у кого не осталось сомнений в душевном нездоровье автора.

Когда Лагнария — бывшая ученица Фрагилия, унаследовавшая его университетскую должность, — на заседании Совета открыто заявила о том, что бредни безумца не лишены смысла, её постигла участь наставника. Только тогда Эгидиумы с прискорбием осознали, что антинаучные настроения отравили молодые умы. Поэтому руководство университета и взялось за студентов — и с ужасом обнаружило еретическое Общество у себя под носом.

Эмпирика не следила за новостями. Теперь она мысленно укоряла себя: как можно было пропустить новую книгу Фрагилия, одного из немногих современных Эгидиумов, чьи работы не были сплошным словоблудием и переписыванием чужих трактатов?

За лесом до Карахийских холмов на горизонте раскинулась живописная долина, устланная ковром душистых жёлтых цветов. Сейчас она была усеяна разноцветными палатками и островерхими шатрами, похожими на жилища дикарей, меж которыми сновали умопомрачительные толпы.

Оставив повозку вместе с множеством других на окраине леса, сёстры нырнули в шумное море разноликого многоголосия.

Народ здесь и вправду собрался самый разный: златовласые агранисцы и темнокожие рат-уббианцы в традиционных нарядах, болотные жители в лохмотьях из тины и раскосые островитяне с крошечных Кито и Апсары в узорных платьях. Попалась даже пара рыжих верзил с Гната в грубых крестьянских рубахах и краснощёкая девица с Миса, так задорно играющая на балалайке, что ноги сами просились в пляс.

Некоторые, перемазавшись с головы до пят голубой краской, нацепив ожерелья из морских раковин и приделав к ушам ребристые гребни, а к рукам — плавники, изображали нереи — гипотетических представителей древнего Водного Народа. Другие вырядились в серые рубища, подражая галахийцам. С невнятным монотонным мычанием они стояли вокруг костра, держа в руках длинные красные палки, которые под одобрительный смех окружающих одновременно выбрасывали вперёд наподобие копий, когда кто-то проходил мимо.

Настоящие галахийцы, конечно, пришли бы в подлинное бешенство от этой клоунады, но кому какое дело, раз со времён короля Бакринда им под страхом смерти запрещено покидать свой остров?

— Ну как тебе? — весело спросила Эмеградара.

— Их слишком много, — сдавленно вымолвила Эмпирика.

Сборище оглушило её, привыкшую к тишине пустынных башенных покоев. Музыка, пение, крики и смех неслись со всех сторон без разбору. Смешение цветов, яркость красок, мельтешение образов — всё сбивало с толку.

Зато теперь можно было не опасаться привлечь чьё-либо нежелательное внимание: наряды сестёр сливались с царившей повсюду пестротой. Янтарынй плащ золотое платье Эмеградары напоминали традиционные костюмы воинов-феоссаров, которые носила добрая часть собравшихся, и даже повседневное чёрно-красное игнавианское облачение Эмпирики, не решавшейся, однако, снять капюшон, на общем фоне казалось закономерной частью маскарада.

Тёмные одеяния здесь не были редкостью.

Группка ребят с приделанными бородами облачилась в чёрные шкуры джаобийских венцеклювов — хищных зверей с длинной шерстью, мощными когтистыми лапами, чудовищной головой с огромным птичьим клювом и пятью загнутыми вперёд рогами. Очевидно, они изображали нуаров, но не слишком удачно: очень уж были смешливыми и громкими, в отличие от настоящих мрачных кочевников. Некоторые носили тёмные балахоны и страшные шлемы из рогатых черепов.

— О, ты из ашей? — крикнул какой-то парень, когда сёстры проходили мимо.

Эмпирика испуганно обернулась. И оцепенела от ужаса, поняв, что обращаются к ней.

— Отменный костюм, — весело улыбнулся светловолосый агранисец в золотой мантии, нагнав сестёр, — твои уже собираются у холмов. Не знал, что у вас девчонки тоже сражаются.

Недоумевающая Эмпирика растерянно взглянула на спутницу.

— А что там будет? — поинтересовалась Эмеградара.

— Лучшая часть Фестиваля. Битва ашей с радошианцами. Конечно, мы как всегда победим. Но ты не расстраивайся, костюм всё равно шикарный.

Древняя битва за Эгредеум. Эту легенду Эмпирика с детства любила больше прочих. Возможно, оттого, что сказание было смутным, составленным из разрозненных обрывков похожих легенд с разных островов, так что у читателя, вынужденного многое додумывать самостоятельно, оставался огромный простор для фантазии.

Давным-давно на Эгредеуме была война, — вот и всё, в сущности, что гласило предание. Радошианцы сражались против ашей. И победили. Но кем были те и другие, зачем сражались и что стало с побеждёнными? Эти вопросы оставались без ответа.

Эгидиумы, казалось, мало интересовались этим. В данном случае они не исключали категорически, что в основе сказания могут лежать реальные события, но отводили роли радошианцев и ашей гипотетическим дикарским племенам — всегда разным.

А Радоша, который, по мнению набожных рат-уббианцев, и создал Эгредеум, учёные мужи и вовсе считали исключительно «мифологическим персонажем». Его, мол, придумал Теотекри, основатель Совета Эгидиумов, чтобы легче было объяснять устройство мира простому народу. Но откуда тогда, спрашивается, в ранних работах Теотекри отсылки к некой «Книге Радоша» — утерянной? Намеренно сокрытой? Вовсе никогда не существовавшей? В последнее Эмпирике отчего-то не верилось.

Миновав оживлённые торговые ряды с замысловатыми нарядами, самодельными украшениями и свистульками, пройдя мимо пустого деревянного помоста, вокруг которого крутилось множество ряженых, сёстры по пологой тропинке меж редкими зарослями кустарника спустились к ручью.

На берегу несколько девушек в голубых платьях плели венки из цветов. Другие, с флейтой, лютней и бубном тихо наигрывали неразборчивую мелодию, всё время прерываемую недовольными замечаниями одной из них.

— Может, начнём нормально репетировать? Нам же нужно ещё распеться, — укоризненно воскликнула девушка с венком.

— А что я могу, если Личенья всё время фальшивит! — взвизгнула обладательница бубна, грозно потрясая им в воздухе.

В другой стороне, на зелёном лугу за ручьём, у подножия холмов, теряющихся в сизой дали, вокруг приземистого сарая из неотёсанных досок сновали чёрные фигуры. Сквозь гул и смех слышались крики команд и лязг металла.

Армия ашей, догадалась Эмпирика. Ну, не то чтобы армия, — так, небольшой отряд. Очевидно, аши не пользовались у собравшихся такой популярностью, как феоссары, в чьи янтарно-золотые цвета вырядился каждый второй на Фестивале.

Сёстры подошли ближе, к самой воде.

Отсюда хорошо было видно красные спиральные узоры на груди воинов, строящихся перед сараем неровными шеренгами. Длинные чёрные сюрко, замысловатые наплечники с острыми шипами, у некоторых — закрытые цилиндрические шлемы с ветвистыми рогами. Не все подошли к изготовлению доспехов с подобной тщательностью: кое-кто вообще ограничился чёрными занавесками, надетыми на манер плаща.

Чёрные копья, чёрные мечи, чёрные с красной спиралью щиты всех форм и размеров мелькали тут и там.

— С ростовыми щитами — вперёд! — скомандовал воин в рогатом шлеме — очевидно, предводитель.

Полы его длинного плаща украшали алые языки пламени.

— Ничего, что у ашей вряд ли такие были? — съехидничал кто-то.

— Поэтому и проиграли, — хохотнуло басом в ответ.

Поодаль несколько рогатых фигур в чёрно-красных балахонах, размахивая длинными рукавами, похожими на птичьи крылья, изображали нелепые первобытные пляски.

Пара воинов устроила игру в догонялки. Легко размахивая мечами, — судя по всему, деревянными, — они носились меж рядами, путая строй.

— Убива-а-ать! Смерть Радошу! — орали они во всю глотку.

Эмеградара хихикнула.

— Вот идиоты!

Эмпирика испытывала смешанные чувства. Общая насмешливость этого балагана вызывала непонятное раздражение, но в самой глубине её существа просыпалась странная, доселе неизведанная взбудораженность. Это не поддающееся осмыслению чувство отчасти напоминало закипающую ярость, что испытывала она во время нападок Эвментары. Едва сдерживаемая злость, от которой мелкой дрожью трясётся всё тело, непреодолимое желание стереть глумливую ухмылку с надменного лица, чёрная досада, изнутри рвущая душу, скованную осознанием собственного бессилия.

Но, в отличие от прежних тягостных терзаний, это новое ощущение было приятным.

По лицу её расползалась зачарованная улыбка.

— Я хочу к ним, — неожиданно для себя выпалила принцесса.

[1] «Индуктивист».

[2] «Позитивист».

[3] «Объективист».