Перехламок

3: СТАЛЬНОГОЛОВЫЕ У ВОРОТ

— С каких пор это оружие фонарщика?

Тощий маленький лохмач, который ошивался в Оружейной, заговорил со мной впервые. И вообще это был первый раз, когда я услышал его речь. Обычно он просто присутствовал где-то на заднем плане, ходил в серой куртке орлокского шлакодобытчика и таскал коробки или развешивал занавеси от пыли, и я видел его только боковым зрением. А сейчас он смотрел на меня глазами-бусинками, которые как-то странно и неприятно отражали свет.

— С тех пор, как я решил его носить.

На ответ мне понадобилась пара секунд. То, что у меня сначала повисло на языке, звучало бы мягче. Если бросить в меня вопрос, я рефлекторно отступлю, отвечу вежливо, неважно, кто спросил и его ли это дело. Мне это не очень нравится, и я был рад, что успел себя перехватить.

— Я думал, вы должны быть популярными, — в глазах паренька все еще мерцал этот тараканий блеск. — Думал, все любят фонарщиков. Думал, вы никогда не имеете проблем и никогда не…

Весь этот треп звучал слишком наигранно для человека, которому мозгов не хватало связать больше трех фраз подряд. От этого я не почувствовал себя ни капли лучше.

Товик прервал его речь, появившись сзади и дав такого подзатыльника, что неопрятная голова качнулась вперед.

— Тихо! Пастью щелкать будешь, когда право такое заработаешь, личинка болтливая. Тебе велели убрать то дерьмо вокруг домкрата, а оно до сих пор там валяется. Если оно никуда не денется, когда я закончу с этим джентльменом, будь уверен, без шкуры останешься.

Лохмач бросил на меня еще один тараканий взгляд и удалился. Сзади на шее у него была язва, и сальные коричневые волосы слиплись от ее выделений. Каждый подульевик должен знать, как разбираться с болячками, кистами и сыпью, потому что здесь полно дряни, от которой их можно подхватить. Ну и зачем, спрашивается, заморачиваться из-за какого-то юнца, который даже язву не умеет прочистить?

Внезапно я осознал, что Товик говорит со мной.

— Извини, отвлекся. Можешь повторить?

Он махнул рукой.

— Не беспокойся насчет мальца. Он себе много воображает. Вот когда сможет перетащить ящик снарядов через комнату, не рассыпав на пол половину, тогда можно будет на него обращать внимание. Я говорю, давно не видел двухцветника. Вот и спрашиваю, он еще у тебя?

Он заглянул под стойку, в бронированные ящики, где хранил боеприпасы для автоганов. На минуту у меня упало сердце — я вдруг понял, что даже не знаю, смогу ли купить здесь подходящие боеприпасы. Когда слишком долго пользуешься лазерным оружием, о таких вещах забываешь. Потом он крякнул и выпрямился с двумя коробками в руках.

— Это хорошая идея, запастись как следует, — сказал он, пересчитывая патроны. — Говорят, что не все торговые караваны так уж горят желанием сюда приходить.

— Налет.

— Ага, налет, — он осмотрел один из патронов и закрыл вторую коробку. — Слово всех проблем. Люди думают, стоим ли мы такого риска.

Секунду мы стояли в мрачном молчании. Товик его нарушил.

— В общем, не трать больше, чем требуется. Внизу по дороге на Сияющие Обвалы есть кузнец, который клянется, что может подделать патроны Эшеров так качественно, что твоя пушка их от настоящих не отличит, но ты постарайся загружаться настоящими боеприпасами сверху, пока возможно.

— Кстати говоря… — сказал я, и на миг вернулась тишина.

— Я могу дать тебе чуток пристреляться, Кэсс, чтоб рука вспомнила, — осторожно сказал Товик. — Но не как обычно. Я не могу это просто поставить на счет. Извини, но в такой ситуации…

Он не закончил предложение и молчал, пока я не сделал лицо, как будто так и надо, и выложил гильдейский жетон. У Товика раньше была привычка выдавать фонарщикам по несколько бесплатных снарядов и записывать их на счет отцов города. Похоже, этот обычай пошел в то же место, что и многие другие вещи после налета.

— Оставь мне свой пистолет, Кэсс. Я хотя бы заряжу его за счет заведения.

Таким образом он извинялся. Пистолет висел на моем бедре достаточно высоко, так что я быстро вытащил ячейку и передал ее Товику. Пробормотав ремесленный заговор на счастье, он воткнул ее в зарядник. Я подумал, не сказать ли еще что-нибудь, потом пожал плечами и понес двухцветник мимо стоек и куч оружия («Изьято у приступников, придлагай цену, используй на свой риск», гласила табличка, лежащая на одной из них) в маленький тупиковый коридор, который Товик отгородил, оснастил мешками с песком и облагородил названием «стрельбище».

«Двухцветником» Товик прозвал единственное длинноствольное оружие, которое у меня было, и я перенял прозвище, так как другого названия у него не было. Это был гибрид, который я сохранил с тех пор, как ездил с караванами по большим торговым путям. Заплатил за него немало. Ложа и коробка у него были производства дома Делакью. Они скорее воры и шпионы, чем воины, и их оружие идеально для таких, как я. Оно компактное, удобное, сделано так, что его можно быстро достать и легко хранить, и не мешается, когда надо двигаться быстро и тихо, или залезть повыше, или спускаться по узкой трубе.

А с другой стороны, Перехламок находится не под территорией Делакью. Я в общем-то был поблизости от их владений в Городе-улье лишь раз в жизни, еще при живых матери и сестре. Лет мне тогда было мало, а Танни еще меньше, и уж не знаю, кто из нас больше боялся Делакью с их большими, бледными как грибы головами, утопающими в воротниках этих длинных плащей-мантий, которые они носят, и с маленькими блестящими глазами того же цвета, что их кожа. Они издают такой тихий звук, который легко спутать с шелестом их одежд, пока не поймешь, что это на самом деле их голоса.

Нет, когда видишь в Перехламке людей из Города-улья, то это ярко выделяющиеся женщины-бойцы дома Эшер с косами, нарядами, кричащими цветами, или амбалы дома Голиаф, которые орут друг на друга и бряцают металлическими браслетами на толстых руках. Или эти синеглазые, в красных банданах, из дома Орлок, с рубленым акцентом, от которого кажется, что они обо всем говорят с отвращением. Но вот похожую на вздохи речь Делакью слышишь нечасто, а боеприпасы их производства видишь еще реже. Дома держат своих людей раздельно — потому-то они и выглядят по-разному, и одеваются, и говорят — и снарягу тоже. Пушка Делакью без боеприпасов Делакью — это просто балласт.

Поэтому уже вскоре после того, как я попал в Перехламок, стало ясно, что оружие это надо немного доработать. Венц воспользовался услугами одного кузнеца из гильдейского бункера, что на полдороги от Чащобы, и работа, которую тот проделал, стоила утомительного пути туда и обратно. Он снял затвор и ствол с какого-то неуклюжего оружия с длинным прикладом, которое, как он сказал, принадлежало охраннице каравана дома Эшер, потом обрезал ствол и поколдовал над затвором, чтобы они подходили к основе Делакью. Когда я впервые взвесил гибрид в руках, я едва ощутил разницу. Он по-прежнему был удобным, как оружие Делакью, но стрелял, как оружие Эшер — быстро и ровно, с отдачей, но без этого резкого задирания ствола вверх, как пушки Голиаффов и Кавдоров, и питался эшерскими боеприпасами как миленький.

Единственным признаком его смешанной родословной была расцветка, из-за чего он и получил от Товика такое прозвище: ровная матовая чернота от старого оружия Делакью, яркое искристое серебро от эшеровских затвора и ствола. Я все хотел сделать его тусклее с помощью смазки, как это делают бандиты, но чем больше разрастался Перехламок, укрощая дикие земли вокруг себя, тем меньше и меньше я нуждался в двухцветнике, и в конце концов просто стало лень его доставать.

А вот теперь пришло время. Слишком давно я последний раз держал его в руках, не говоря уже о том, чтобы стрелять из него в гневе. Я хотел напомнить своим рукам и глазам, каков он на ощупь и как он работает. Просто я подумал, что надо об этом вспомнить.

На ощупь он был хорош, а работал еще лучше. Люди, которые говорят, что можно быть либо по лазерам, либо по пулям, что можно уметь стрелять из одного, но не из другого, они все брешут. Не слушайте их. Мне казалось, что отдача у него была сильнее, поэтому из-за чрезмерной компенсации первая очередь ушла в сторону, но потом включились рефлексы, и двухцветник стал выдавать быстрые плотные очереди. Я упер приклад в плечо, и ряды отверстий пошли вверх по полоскам плас-листов. К тому времени, как от магазина осталась половина, я уже привычно попадал в мишени, а когда он щелкнул, опустев, я продырявил нарисованное яблочко. Я работаю с инструментами, у меня руки механика. Не думаю, что смог бы справиться с одной из чертовски громадных пушек голиафских банд, но если дать мне точный инструмент вроде двухцветника, я буду стрелять из него не хуже. Я вышел со стрельбища с пустым магазином, запахом кордита и настроением куда лучше.

— Я думал, вам не надо носить оружие.

О, какая радость, снова он. Облокотился на ящик, полный отремонтированных стволов для лазеров.

— Думал, вам не надо кипишиться насчет банд и всего такого. Думал, вы, люди… это… ха. Ну.

Третье предложение подряд по-прежнему ему не давалось, но, судя по ухмылке, это его не беспокоило.

— Надо двадцать минут, чтобы ячейка нормально зарядилась, Кэсс, — окликнул Товик с другого конца лавки. — Знаешь что, не трать тут время зря, слушая этого недомерка. Просто заходи обратно, когда пойдешь к воротам, и все будет готово.

Лохматый паренек самодовольно посмотрел на меня, как будто утер мне нос. Я его проигнорировал. Возле лестницы у меня заиграли нервы, и я дважды проверил двухцветник и трижды — что нож на месте в сапоге, прежде чем спуститься. Я остановился в тесном уголке, где лестница обходила неправильный угол, снова проверил оба, и только тогда вышел.

Я давно оттягивал поход в бункер, и до нынешнего момента для этого было много поводов. Мрачное совещание с городской стражей касательно нападений, визит в крематорий у начала дороги на Глубокую Камеру, чтобы посмотреть, как троих убитых мной людей обратят в пепел для удобрения плантаций Кишкодера. Когда я вернулся в свое жилище, то поспал совсем немного и сидел всю темнофазу, затачивая нож, приделывая крюк к новому фонарному шесту и начищая двухцветник. Все это хорошее дело, которое занимает мозги, но вот оно закончилось, и по пути в бункер я уже никак не мог отделаться от мыслей о том, что случилось с остальными.

Шпионы-фонарщики получили по заслугам.

Шпионы-фонарщики.

Кто-то объявил нам войну. Кто-то знал, о чем нас попросили, и только духам стоков ведомо, как. И кто-то заказал нас.

Они целились в нас или в отцов города? Вода ведь для всех, не только для богатых. С этим ли все связано? Я подумал о том, как Нардо прятал флягу с водой, когда мы возвращались с обхода. Но ведь все знали про то, что фонарщики получают водяной паек, разве нет? Я не помнил, чтобы этим кто-то возмущался. Мы были фонарщиками, и все в Перехламке знали, чем мы занимаемся. Как же дошло до такого?

Я похолодел, когда вспомнил, как Желтая Дженси подмигнула мне тем вечером на Греймплаце. Я думал, она просто не хочет рассказывать мое будущее, но что, если я ошибался? Я поискал ее, лязгая сапогами по металлической решетке, из которой состоял пол Греймплаца, но ее закуток был пуст.

Внезапно все вокруг опустело, Перехламок стал городом незнакомцев. Ни Нардо, с которым можно выпить, ни Йонни, с которым можно поговорить. Кислолицый маленький лакей в бахромчатом жилете из выделанной крысиной кожи сунул мне лист с приказами, а когда я попытался задать ему вопросы, пролаял, что работа никуда не делась.

Это было неправильно, все было неправильно. Я поплелся назад через Греймплац, смяв в кулаке нечитанную грубую желтую бумагу. Мои костяшки побелели на темном металле нового фонарного шеста.

Два других фонарщика, мои друзья, лежали в палатах костоправов за Красной Кучей и истекали кровью сквозь повязки. Еще двое были мертвы и ждали своей очереди у огненной ямы.

Греймплац был не таким, как должен быть. Я недоумевал, почему не заметил этого раньше. Теперь дело было не только в тишине и настороженной угрюмости. К тому времени, как я прошел 'Плац наполовину, я заметил, что дело было во мне.

Дженси по-прежнему отсутствовала. Огненные жонглеры, что выступали для путешественников, приходящих по дороге Высокородных, остались без зрителей, которые смеялись бы их кувырканиям и бросали всякие безделушки, и поэтому они сидели у маленького газового огонька и наблюдали за мной. Я слышал, как кто-то плюнул мне вслед. Громилы у притонов для избранных в дальнем конце 'Плаца пристально оглядели меня, скрестив руки на груди, а когда я завернул в аллею Братств, рядом невесть откуда появился едва знакомый мне странствующий картежник, пробормотал «За кем ты следишь для них, Кэсс?» и исчез в толпе. Я чувствовал на себе взгляды. Я привык, что меня узнают и приветствуют, но это было совсем другое, враждебное чувство, от которого холодела кожа. Я усилием воли заставил себя выпрямиться, поправил шляпу, подтянул плащ и пошел вверх по извилистой лестнице к Оружейной так быстро, как позволяло достоинство.

Лохмача нигде не было видно. Товик сидел на корточках у дальней стены перед расстеленной на полу грязной холстиной. На ней было разложено несколько разных видов оружия, настолько побитого и грязного, что оно могло принадлежать падалюгам, а с другой стороны, скрестив ноги, восседал Дренгофф-браконьер. Он ухмыльнулся, когда я вошел, отчего его сальная борода разъехалась в стороны и сквозь нее блеснуло полдюжины желтых зубов.

— У меня тут неплохой груз, Кэсс! Пришлось потрудиться. Чертовски опасная у нас работенка, а?

Дренгофф любил притворяться, будто он некий вольный боец, который бродит среди банд и охотников за головами и сражается с отбросами подулья за добычу. Не было секретом, что он проводит большую часть времени у дороги на Тарво с флягой пойла и следует за бандами на почтительном расстоянии, дожидаясь драки, где могут потерять что-либо ценное. Нечасто бывало, чтобы я предпочел его компанию более респектабелным жителям Перехламка. Наверное, нервы у меня расшалились хуже, чем я думал, потому что я сел на ящик рядом с ним.

— Попал в очередную драку, Дренгофф?

Поощрять его мне не хотелось, поэтому ничего больше я не сказал.

— Их вокруг все больше и больше, Кэсс, — довольно сообщил он. — Много народу сюда приходит. И ближе к Перехламку, чем я когда-либо видел. Не только мы потеряли свою воду, так ведь выходит?

Я через силу кивнул.

— За все дам три с половиной, Дренг, — вставил Товик. — И не пробуй торговаться, они прямиком пойдут в утиль на переработку. А тесаки я не беру. Попробуй сбагрить их Каппитту на литейный двор, он может взять их на переплавку, даст одну пятую жетона. Кэсс?

Он перебросил мне ячейку для пистолета, которая мигала зеленым огоньком, показывая, что полностью зарядилась.

— Товик? — сказал я и кивнул. Мы переместились к стойке, оставив Дренгоффа морщить лоб над своей добычей. Видимо, он пытался посчитать, сколько бухла он сможет за нее купить.

— Ты что-нибудь слышал? — я понизил голос. — Что говорят насчет фонарщиков, чего я не знаю?

Долгое мгновение он смотрел на меня.

— До прошлой темнофазы прошел слушок, что вы делаете больше, чем просто следите за лампами. Недомерок чуть не лопался от новостей. Он сказал, что все знают, что вы скоро станете ушами и глазами отцов, если уже не стали.

Под моим пристальным взглядом он пожал плечами.

— Не думаю, что в это так уж сложно поверить. Вы же везде повсюду, все время, а отцов невзлюбили с тех пор, как водяные пайки урезали. А за то, что они выдают, теперь еще и больше требуют. Воды все время становится меньше, и никто не знает, откуда придет пополнение.

Я подумал о том, что говорил мне Йонни, и прикусил зубами щеку изнутри.

— Кто-то в бункере говорил, что водяная дань, которую взимают, чтобы пропустить людей в ворота, идет прямиком в личные заначки отцов, и никто другой не может ее купить ни за какие деньги. И еще я слышал разговоры, что последнюю пару светофаз отцы пропускают сквозь ворота бандитов. Ты про это что-нибудь знаешь?

— Я только делаю свою работу. И все.

Это было лучшее, что я смог из себя выжать, и во рту от этих слов остался гнилой привкус. Но что я еще ему мог сказать?

По тому, как Товик крякнул и отошел обратно к Дренгоффу, я понял, что каким-то образом напортачил, пропустил некий шанс. Я пытался придумать, что бы еще сказать, а тем временем Товик бросил пару гильдейских жетонов на холст. Они исчезли в пухлой грязной руке, и старый браконьер снова заговорил со мной.

— Что у тебя, Кэсс? Все обходы, да? Ага, там снаружи опасно, ну ты знаешь.

Я поборол дрожь.

— А что у тебя, Дренгофф? Что ты про нас слышал?

Его взгляд стал подозрительным.

— О вас?

Он поглядел на меня и Товика, надеясь отыскать в наших лицах подсказку, чтобы сказать то, что мы хотели услышать. Товик фыркнул и стал сгребать железо, за которое заплатил, а я сделал свое лицо картежника.

— Будут проблемы, вот все, что скажу, — через миг сказал он. — Придется следить за спиной там, где раньше было безопасно. Нельзя позволять себе убирать руку с кобуры. У дальних городков вода кончается еще быстрее, чем у нас. И дело не только в людях, — он сменил тему. — Ты сегодня за стены выходишь, Кэсс?

— Эм, — я моргнул и расправил желтый лист, который по-прежнему был у меня в руке. — Да. Прожекторы у ворот и полдюжины лампочек по дороге на Тарво.

Мои мозги опять на полшага отстали от языка. Рассказывать свой маршрут. Умница, Кэсс. Но если Дренгоффу и не терпелось выбежать наружу и продать меня с потрохами, он этого не показал. Он снова посмотрел на жетоны в своем кулаке и кивнул.

— Будь там осторожен, Кэсс, — только и сказал он.

Эту светофазу Перехламку предстояло провести в полумраке. Большие дуговые светильники включились с центрального щитка, но осветить меньшие улицы и переулки мог только я, и меня ни за что не хватило бы на весь город. От этой мысли я ощутил прилив необычного, озлобленного удовлетворения. Раз уж эти неблагодарные ублюдки напали на своих фонарщиков, пусть посмотрят, каково им придется, когда в светофазу будет гореть только одна из дюжины ламп. Я вынашивал в себе эту кислую мысль, когда оставил город в тени и пришел к шестичасовым воротам. Мне хотелось поскорее занять руки честным трудом, но если в прошлую светофазу у Кишкодерских ворот было плохо, то здесь было еще хуже.

Даже на расстоянии пятидесяти шагов я слышал отчаянные вопли толпы снаружи и ответный рев привратников, более низкий, чем обычно, чтобы запугивать и командовать, так, как научили их боссы. Когда я приблизился, из гущи шума начали пробиваться отдельные голоса — крики боли, смешанные с гневом и горькой мольбой. Лязг ворот, через которые пропустили горстку тощих фигур. Крики детей. Меня снова пробрал озноб.

Над воротами, вдоль парапета, тянулся толстый металлический поручень, на который опирались жаркие желто-белые прожекторы, готовые метнуть здоровые резкие лучи через заваленный мусором пол старого купола на дорогу, ведущую к Тарво. Настолько яркие, что они ослепят любых бегущих к воротам врагов и превратят подступы в тир для стрелков на стене. Прожекторы шестичасовых ворот были последним, что видели в своей жизни многие падалюги и разбойники.

Три центральные лампы не работали. Крайние были в порядке, и в их отсветах я видел, как привратники двигают их взад-вперед, направляя вышибал внизу. Но парочка из них уже начинала мигать и запинаться, и если это вовремя не исправить, они перегорят, и если это случится, то они будут остывать несколько часов, а до тех пор с ними невозможно будет работать. Прожекторы на воротах были любимчиками Венца, но я достаточно знал о них, чтобы справиться с проблемой.

Я был на середине лестницы, ведущей на вершину ворот, когда как следует разглядел привратников и остолбенел.

— Приветики, человечек в шляпе, — раздался голос с вершины лестницы. Тройной блеск в сиянии фонарей на воротах: отделанные металлом сапоги, яркие цепи на теле и руках, непонятные глянцевые пятна на бритом черепе.

— А шляпа-то какова, — сказал бандит из Голиафов. — Молодец, что носишь такую шляпу. Наверное, тяжеловата она для такого маленького человечка.

Он немного отступил назад и дал мне подняться по лестнице, потом без предупреждения схватился за мое запястье и затащил меня наверх. Он вообще-то был на полголовы ниже меня, «маленького человечка», но в доме Голиаф людей меряют по мускулистости, и хотя у меня длинные пальцы, я бы вряд ли смог сомкнуть их вокруг его бицепсов. Или шеи. Он ухмыльнулся мне. Ему недоставало примерно трети зубов, а десны были испещрены шрамами. Наверное, когда-то он неумело попытался вставить металлические зубы и напортачил. Очень немногие доки в подулье знают, как это провернуть, но полно тех, кто пытается вставить их самостоятельно.

Я поднял взгляд от его зубов, избегая глаз, и осознал, что блестящие пятна на голове — это не следы болезни, а татуировки, кляксы металлических чернил под кожей.

— Стальноголовые! — радостно пророкотал он, когда увидел, куда я смотрю, и шлепнул себя ладонью по голове. — Знакомься, маленький человечек, мы ваша новая охрана. Лучшие люди дома Голиаф на страже закона в маленьком Перехламке.

Мне говорили, что «маленький» — это худшее оскорбление, которым один Голиаф может обозвать другого. Когда они приходят в подулей, сбиваясь в банды и ища удачи, они постоянно так называют всех нас.

Товик упоминал, что сюда привели бандитов, и я об этом особо и не думал. Берсерки или Проклятье, ну, может, Бритвы или Зубоклацы. Какая-нибудь из тех банд, с которыми можно вести дела. Но Стальноголовые! С их-то репутацией! И кто это сделал?

Понадобился выстрел, хор криков внизу и еще три секунды созерцания ухмылки Стальноголового, чтобы я решил, что сейчас не время задавать вопросы.

— Фонарщик! — заорал я поверх гула. — Пришел чинить прожекторы! Они нуждаются в ремонте!

Мне приходилось напрягаться, чтоб меня услышали, но Стальноголовый, похоже, не прилагал никаких усилий. В его бочкообразной груди, должно быть, скрывалась та еще пара легких. Он демонстративно поклонился и препроводил меня на парапет, все время ухмыляясь. Там было еще полдюжины Стальноголовых, все они посмеивались, принимали позы, смотрели сверху вниз на толпу у ворот и поигрывали оружием.

Работа была легкая, но они ее усложнили. Кто-то, кому не хватало места на стене, пнул в сторону коробку, внутри которой провода расходились к разным лампам, так что одна сторона смялась, и изнутри с треском летели искры. Я нахмурился, слыша, как окованные металлом сапоги Стальноголовых лязгают туда-сюда по проходу, и решил, что лишь слепая удача пока не дала электричеству поразить металл и зажарить всю эту шайку. Фонарщики довольно часто такое видят.

Разобраться с коробкой — дело нехитрое, у меня в ранце был чистый и неповрежденный стыковочный хомут. К тому времени, как я его достал, один Стальноголовый якобы случайно ударил меня коленом в ребра, пока я сидел на корточках, а другой, опять же как бы случайно, едва не припечатал мне пальцы сапогом, но я успел их отдернуть. Они глядели на меня и гоготали, и похоже, даже не заметили, что я отключил энергию, чтобы заново подсоединить провода.

А вот толпа заметила. Без яркого света прожекторов они могли меня разглядеть — парапет был не такой уж высокий — и крики стали такими же, как у ворот со стороны подъемника.

— Фонарщик! Впусти нас! Поговори с ними!

— Ты! Я тебя видел, ты всегда тут ходишь! Пропусти меня внутрь! Не пожалеешь! Не пожалеешь, если я тебя не поймаю на дороге одного, ты, жалкая крысиная морда! Впусти меня!

— Пожалуйста, скажи этим людям, скажи, что у меня достаточно воды для них, она просто в моей норе, только впустите меня и дайте поесть, и я за ней схожу…

Кроме одного.

— Кэсс! Я знаю тебя! Синден Кэсс! Мы встретились на тропе! Я Эннинг! Ты помнишь меня, не притворяйся! Мои братья прошли, они уже в Перехламке, они там со своими семьями, ты можешь хотя бы передать им весточку? Поговори с ними, Кэсс, их зовут…

Но к тому времени уже слишком многие услыхали мое имя и подняли гам. Я лихорадочно доделал работу до конца, ругаясь и не успевая убирать волосы с лица. Все, что я хочу — это делать свое дело, продолжал я говорить им настолько тихо, что едва слышал свой голос. И все. Я никак не влияю на привратников, и взимание дани водой — не моя идея. Даже в Перехламке она заканчивается, почему бы им не попытать удачу выше или ниже по улью, где ее может быть больше? Это не моя проблема.

Даже когда прожекторы включились и громилы со стрелками отогнали толпу назад, даже после того, как трое Стальноголовых эскортировали меня из ворот и повели к дороге на Тарво, все равно это были единственные слова, которые я мог сказать.

Я ничего не могу сделать. Я не могу дать вам то, что вы хотите. Это не моя проблема. Это не мое дело.

Я ушел прочь.