Перехламок

2: ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ФОНАРЩИКАМИ

Я был рад убраться от ворот. Проталкивание сквозь толпу вызвало кое-какие дурные воспоминания. Мне показалось, что я услышал среди шума голос моей сестры, но это порой случается, когда я позволяю чему-то себя задевать. Танни теперь не там, откуда до меня мог бы донестись ее голос. Не поднимая головы, я прибавил шагу и шел по Известковой тдороге, пока не осознал, что Нардо отстал.

Он стоял позади у столба из обломков и штукатурки, который поставила городская стража в память о тех из них, кто погиб на посту. Имена мертвых были написаны высоко, угловатыми красными буквами. Многие из них были свежими, и многие из свежих имен были написаны не так аккуратно, как будто автору стало тяжко записывать столько покойников за раз. Налет взял свою дань с городской стражи. Ниже имен, на уровне глаз, были налеплены объявления и указы отцов города, освещенные висячей цепочкой лампочек. Нардо кивнул на мятые желтые листы.

— Заметил, что поменялось?

Сложно было не заметить. В прошлую светофазу вокруг колонны было налеплено с дюжину плакатов с объявлениями о награде за головы преступников: парочка воров, какой-то тип, который подделывал лекарства, еще кто-то, кто избил любимую шлюху одного из отцов города. И еще аж несколько плакатов вдвое больше обычных, изображавших мастера Фолька и брата Хетча, двоих закоренелых психов из Красного Искупления, которые силой пробились в главари разрозненной кавдорской банды под названием «Разжигатели» и превратили ее в настоящий кошмар, готовый стрелять и жечь все вокруг. Говорят, до того, как Разжигателей наконец выгнали из Перекрестка Вильгельма, с перекладин над их лагерем свисала почти дюжина обугленных трупов охотников за головами, и они пополняли свою коллекцию каждый раз, когда награду за них увеличивали.

Но в эту светофазу зловещие черные маски Искупления исчезли, и почти всю колонну опоясывали новые плакаты, налепленные почти край в край. Вода и пятьсот кредов гильдейскими жетонами за Гарма Хелико, живого или мертвого. Мы с Нардо поглядели на цену, поглядели друг на друга и продолжили чтение.

Награда за голову Хелико сама по себе не была сюрпризом. Было достоверно известно, что он попытался напасть на колонну отца города Гарча, что двигалась к Причалу Ловцов, и большинство из нас считали само собой разумеющимся, что это он стоит за лозунгами водяных повстанцев, или просто на стороне тех, кто их делал. То же мышление, как то, что привело к погрому в трущобном поселке. Забраться вверх по Колодцу, до самого Города-улья, и напасть на людей, которые послали к нам вниз налетчиков? Глупость. Большинство подульевиков проживут всю жизнь и умрут, не подойдя к Городу и на расстояние плевка. Поэтому гнев и боль должны были выплеснуться на тех, кто поближе. Или на человека вроде Гарма Хелико.

Вот примерно об этом я думал, когда добрался до конца списка обвинений под хмурым портретом Хелико и едва не поперхнулся. Нардо, который дочитал его раньше, ухмылялся.

— Ну, че думаешь?

— Это несерьезно. Они говорят, будто Хелико был заодно с налетчиками? Их разведчик? Какому заплеванному идиоту это в голову пришло? Да они нас за дураков держат!

Я подумал о налетчиках.

(«Эй вы двое, что это там опускается? Вы видите?» Звук гранаты.)

Их оружие, их экипировка, их численность. Солдаты Города-улья, нанятые, натренированные и вооруженные на деньги Шпиля. Это была не стычка за территорию и не грабительский набег, какие любят устраивать банды дурных зон и мелкотравчатые конфедерации норных поселений. Это был карательный рейд. Слишком высокие торговые тарифы, или какой-то отец города заграбастал в свой личный запас ящик бухла, принадлежавший не тому человеку, или кто-то нахамил гильдейцу со связями, или еще какая-то плевучая дрянь. Их послали вниз, чтобы хорошенько отпинать нас, как ребенок, ужаленный скребжуками, пинает их гнездо. Иногда такое случается, когда какое-то местечко в подулье, находящееся достаточно близко от Города-улья, чтобы нанести удар, становится слишком большим. И обычно с этим никто ничего не может сделать.

Но мы что, должны поверить, будто самые сливки войск Города-улья объединились с Гармом Хелико? Я был почти разгневан. Нардо посмеивался. Мы сказали друг другу, что не верим в это, и пошли дальше по Известковой дороге.

Хелико обитал в окрестностях Перехламка уже не знаю сколько, но достаточно давно, чтобы приобрести некоторую известность, какую приобретают определенные люди, надолго задерживаясь в городе. Не принадлежащие конкретному Дому, не из какого-то конкретного места, не за какую-то конкретную сторону. Пираты подулья, так их называют. Стрелки из стоков. Они кочуют от поселения к поселению, всюду, куда приведут их ноги и работа — сдача напрокат своего оружия и мышц. Там наймутся к боссу каравана, сям за пару жетонов ввяжутся в перестрелку, потом в другой городок — пропивать заработанное и искать новую работу в том же духе.

Я вроде как помнил, что Хелико принимал участие в войнах между Берсерками и Эксерами вокруг Высокодомной гати. Нардо сказал, что Хелико был в гуще событий, когда Берсерки и Проклятье собрались вместе, чтобы атаковать Разжигателей Фолька и выгнали этих психов подальше, к Перекрестку Вильгельма. Мы не смогли вспомнить, на какой стороне он был, но это не имело особого значения. Банды всегда затаивали злобу лишь на полноценных членов другой банды, а всякие наемные прихлебалы, типа пиратов и крысокожих, были там только из-за денег. Ничего личного. Одна из тех вещей, что характерны для подулья.

Я точно помнил, как он участвовал в пьяных бунтах на Циклоповой площади в прошлом году. Поговаривали, что после этого он записался охранником в караван и ушел от греха подальше по дороге к Упырьей Излучине. Видимо, там у него что-то не сложилось, потому что в конце концов он снова явился в Перехламок и устроился помогать какому-то человеку, который предположительно был его братом, продавать дешевый алкоголь и дерьмовые боеприпасы, добытые у его знакомых из Колонного Леса и Двухпсов.

— Дрался как сукин сын, когда за ним пришли, — сказал я Нардо. Я в тот день был в трущобах вокруг Высокого купола, искал одного мужика, который должен был мне полдюжины нитей для ламп накаливания, и слышал выстрелы и вопли. Хелико был первым, кто стал накапливать запасы воды, когда из Писцовой впадины пришли известия о том, что налетчики сделали с насосной станцией. Немногие последовали его примеру. Не может в Перехламке просто взять и закончиться вода, мы ведь богатый город, а такие вещи случаются только в убогих дырах на дне улья, там, где живут эти, другие люди.

— Зажадничал, однако, — прокомментировал Нардо, когда мы прошли мимо кучки унылых шлюх у начала аллеи Ансельма и начали осторожно пробираться вниз, во мрак. Мы оба положили руки на рукояти пистолетов и замедлили шаг, чтобы хорошо видеть все, что могло быть впереди. Через аллею можно было удобно срезать до бункера, где жили отцы города, но она проходила прямо через лабиринт тесных вонючих трущоб, втиснутых между Греймплацем и Известковой дорогой. Прошло прилично времени с тех пор, как в аллее кого-то убивали, но всякое ведь бывает.

Нардо был прав. Гарм Хелико стал слишком жадным, слишком довольным тем, как он ловко придумал сбить цены, установленные отцами города, и его слишком очаровала идея, что в это странное время сразу после разорившего нас налета каким-то образом отменились все ставки и все средства стали хороши. Городская стража отправилась прямиком за Хелико.

— Че, сильно отбивался? — спросил Нардо.

— Ага. Вышел к ним лицом к лицу, я слыхал. Стоял в дверях с пистолетами в обеих руках.

Классическая пиратская бравада, но тщетная. Он исчез из своей крысиной норы, когда стражник с огнеметом наполнил ее горящей жижей. У него там наверняка был потайной ход, и, так или иначе, он пропал. Потом его один раз видели в Тарво, где он менял боеприпасы на еду, а потом он ушел с концами.

Никого особо не волновало, куда именно. Он ведь был просто стрелком с претензиями. Был бы это респектабельный горожанин, о нем бы еще услышали, но бродяга вроде Хелико? Такой человек заслуживал, чтобы у него отобрали воду. Все так и сказали.

— Но почему так много и только сейчас? — спросил я Нардо, пока мы пробирались по аллее. — Если они настолько тупые, чтобы поверить, будто подонок вроде Хелико каким-то образом был замешан в налете, тогда почему они об этом говорят только сейчас?

— Эт какая-то хитрость, — решил Нардо, когда мы снова вышли на свет. Когда мы пересекли неровную открытую местность, где дорога Братства сужалась и приближалась к бункеру, я спросил, что он имел в виду.

— Трюк. Они хотят, шоб мы озлобились на Хелико. А сами, значится, не верят, что он налетчик. Отцы боятся лозунгов, потому и выставляют его налетчиком, шоб все рассердились и переключились на него.

Я думал над этим, пока мы шли к дверям бункера. Это вроде было логично, но… налетчики Города-улья и Гарм Хелико? Есть в Перехламке хоть кто-то настолько тупой, чтобы поверить в связь между ними?

И что-то еще не давало мне покоя. Связанное не с новым плакатом, но с колонной. Я моргнул и попытался понять, что это такое было. Над нами нависла тень стены бункера.

Когда налетчики приземлились в Перехламке, первым делом они разнесли Греймплац. Стреляли во все, что двигалось, и жгли, что не двигалось. Именно грохот оружия от этого открывающего акта бойни отдавался эхом в колодце и в моей звенящей от взрыва голове в лебедочном гнезде номер четыре. И до сих пор это эхо временами отдается в моих снах.

Когда они добрались до бункера, то взялись за дело всерьез. Почти все, кого они встретили до сих пор, погибли или сбежали, а городские стражи либо были сметены до того, как поняли, с чем имеют дело, либо все еще двигались сюда из других частей города. Поэтому единственными, кто по-настоящему бился с ними в бункере, были личные телохранители отцов. Кто-то кое-как отстреливался из снайперских бойниц на верхних этажах, но отсюда я четко видел тесные скопления отметин от пуль вокруг каждой из них. Ответный огонь убил всех, кто отважился высунуть наружу ствол.

Потом они занялись большими дверями-заслонками, и вот тут-то стало по-настоящему страшно — так мне потом рассказала Тэмм — потому что для этого они воспользовались очень мощными штуками. Это были не газовые дрели или тускло светящиеся красным мельта-гранаты, которые есть у банд, любящих попортить железо. Штуки, которые большинство подульевиков могут увидеть лишь раз или два за всю жизнь. Длинные резаки-горелки, так же сверкающие бронзой, как их панцири, раскаленно-белые мельты, которые обрушили ворота за время, что ушло бы у их бедных родственников из банд только на разогрев. И даже сейчас створки все еще висели под углом, неприятно напоминая двери заброшенного здания.

Я дружил с полудюжиной охранников бункера, и я побывал на поминках пятерых из них. Если бы я наклонил голову чуть-чуть вперед, то поля моей шляпы заслонили бы большую часть стены, и мне не пришлось бы больше смотреть на следы выстрелов.

— «Вода для всех, не только для богатых».

— Четыре, — сказал Нардо. Он повысил голос, чтобы не бормотать, как обычно, а говорить цивильно по такому случаю.

— А у тебя?

— У меня? Мм, — я осмотрелся и подумал. — Примерно два.

— Примерно. Два.

Отец города Робен Хармос свирепо посмотрел на меня этими своими странными глазами. Они были обычными, серо-голубыми, почти того же цвета, что и у меня, но почему-то в первую очередь становились заметны зрачки. Они были крошечные, как следы от уколов иголкой, но когда он глядел на тебя, только в зрачки и можно было смотреть. Вместо этого я перевел взгляд на Йонни, что было немногим лучше. Он стоял за плечом Хармоса и переминался с ноги на ногу Когда он имел дело с отцами города или их прислужниками, он всегда так делал — ерзал и крутился, будто у него кожа со спины пыталась переползти вперед. И смотрел он на меня тоже как обычно — как будто то, что происходило между ним и его нервными окончаниями, было по моей вине.

— Что еще? — Хармос хотел знать больше.

— «Вода Перехламка — наша вода», — ответил Нардо. — Пара таких.

— Да неужели, а чьей еще она может быть? — сказал Хармос. Его руки были сцеплены за спиной. Ему никогда не нужно было записывать то, что ему говорили. Никогда. Это было где-то в начале списка тех вещей, из-за которых он вызывал у меня тревогу.

— Ладно, что еще? Кэсс?

— Мм. «Мы будем бороться и мы будем пить». Такой я в первый раз видел.

Крошечные черные точки пристально уставились на меня. Видимо, он хотел услышать больше.

— Но краска была та же самая и, мм, почерк тот же. Мм.

У меня никогда не получалось разговаривать с Хармосом, сохраняя достоинство.

Наши отчеты, похоже, не больно его порадовали. Он немного покачался на пятках, переводя свои глаза-точки то на меня, то на Нардо, а потом разговор окончился. Он коротко кивнул Йонни, развернулся на каблуках и пошел прочь быстрыми твердыми шагами. Отец города Робен Хармос любил проделывать такие штуки. У лестницы на второй уровень бункера его ждал незнакомый мне мужчина, моложе меня, с гладким узким лицом и тяжелым, закутанным в ткань диском на шее, который мог быть только медальоном гильдейца. Он смотрел на меня, я смотрел на него, потом, когда Хармос прошел рядом, он улыбнулся мне странной, чрезмерно дружелюбной улыбкой, и последовал за отцом города. Я моргнул и потряс головой.

— Новые приказы, господа, — сказал нам Йонни. Он сразу расслабился, как только отец и гильдеец ушли. Он был одним из первых фонарщиков Перехламка, теперь к тому же самым старым, чем-то вроде нашего старшины. Когда я видел его в бункере, то всегда думал, что на самом деле его место, как прежде, на окраинах города, с инструментами и пистолетом, но он все время настаивал — иногда даже, когда его об этом не спрашивали — что ему вполне нравится в бункере. И все-таки он выглядел здесь неуместно — похожий на утес мужик с подбородком как двутавровая балка и со странной диагональной лысиной в том месте, где он когда-то рассек скальп о перекладину, и в рану попала споровая зараза. У него были мощные руки, которые выглядели так, что жалко было бы пользоваться ими для чего-то менее эпичного, чем сворачивание шеи какому-нибудь шпилевику. Называли его Бугром, сколько я себя помню.

— Новые приказы? — мне не то что бы нравилось, как это звучит. Нардо рассматривал кончики своих пальцев, как он всегда делал, когда мечтал, чтобы разговор закончился.

— Хармос передал их мне, пока мы вас ждали, — продолжил Йонни. — Тэмм, Мутноглаз и Венц уже знают, мы с ними поговорили, когда они вернулись из Жерновых Нор.

Йонни огляделся, вздохнул и тряхнул головой, указывая нам, что надо идти за ним вниз.

Наше небольшое собеседование проходило в том, что Мутноглаз с недавних пор называл «галереей блюдолизов» — комнатах на один пролет выше, чем атриум бункера. Их довольно сильно повредили бои во время налета, когда остатки стражи попытались контратаковать, а охрана бункера думала, что еще может отбиться. Ни один из выживших отцов города не хотел возвращаться в эти комнаты, где на стенах еще зияли свежие следы от пуль и бомб. Зато здесь поселились стайки их приятелей и второстепенных подручных, надеясь, что им удастся легко и просто занять вакуум власти, образовавшийся после налета.

Когда Мутноглаз дал галерее это название, он пошутил, что налет не мог так уж сильно подорвать дух старого Перехламка, если здесь по-прежнему так много жадных упырей, готовых захватить эти комнаты, когда мозги их прежних хозяев еще не оттерли с пола. Остальные не нашли эту шутку особенно смешной. Напуганные и злые лица самоназначенных лакеев того, что осталось от нашего правительства, были лишь еще одним признаком того, что в городе большие проблемы, и все.

Мы остановились на ступенях, не доходя до атриума. Он был вырыт ниже уровня улиц, так что если бы кто-то вышел по делам наружу, мы бы могли увидеть сквозь оконные прорези их ботинки. Но там никого не было.

— Вы знаете, что это все из-за воды, — сказал Йонни.

— Что, правда? Да я и подумать такого не мог.

— Хватит, Кэсс. Я не могу, ну то есть, мне сказали… — он бросил взгляд вверх и понизил голос до хриплого шепота. — К черту. В общем, вам двоим я могу довериться, но больше никому, даже другим фонарщикам, ясно? Лучше в ближайшее время точно не станет. Поселения выше по Колодцу слишком боятся второго налета, чтобы помочь нам с насосами, так что все, что мы можем с ними сделать, нам придется делать в одиночку. Нормирование только начало работать, а Гарч возвращается с пустыми руками.

Это нас поразило. Гарч должен был привести свой караван от Причала Ловцов с запасом воды на целый месяц. Люди шумели на улицах от радости, когда пришла новость о том, что он отбился от засады Хелико и его людей.

— Причал — это тупик, — сказал Йонни. — Помните, что это только между нами? Точно помните? Хорошо. Да, Причал на грязевом озере. Это правда, что они очищают для себя воду. Но машины у них — дерьмо, их едва хватает на маленький городок. Впереди каравана прибежали скороходы, и они говорят, что Гарчу едва удалось раздобыть достаточно воды на обратную дорогу.

— И как все это относится к нашим приказам? — спросил я.

— Это мало что меняет, Кэсс. Не прибавляет к ним ничего особенного, — он снова начал переминаться с ноги на ногу. — Они только хотят, чтобы вы теперь держали глаза нараспашку. Смотрели по сторонам. Хармос думал, что вся эта «вода для всех» сойдет на нет, но когда Гарч вернется пустым, наверняка станет хуже. Больше лозунгов, больше драк.

— Больше драк? — голос Нардо стал подозрительным.

— Уже были беспорядки у цистерны рядом с гильдейцами, какая-то возня вокруг личных запасов отцов, кто-то пытался… — Йонни оглянулся, — …кто-то пытался пролезть на плантацию Вилферры, чтобы подсоединиться к трубопроводу. Все пресекли, насчет этого не беспокойтесь. Ваши пайки в безопасности.

Мы переглянулись.

— Но такие вот собеседования теперь будут происходить каждый раз, как вы придете. Они хотят, чтобы вы докладывали о любых новых надписях, которые увидите, насколько свежими они выглядели, где они… короче, вы люди умные, сами знаете, что важно, а что нет. Касательно этих лозунгов или, ну, понимаете.

— Или что? — Нардо снова смотрел на свои пальцы, но вопрос был по делу.

— Или что-то еще, ну, подозрительное. Все, что вы видите и чем, как вы думаете, должна заняться городская стража. Вы люди умные, — снова сказал он, и его взгляд забегал между нами, — вы знаете, что сейчас такое время.

Я подписывался работать фонарщиком, а не шпионом. Эта мысль полностью сформировалась в моей голове уже позже, но чуял это я уже с самого начала. Я задался вопросом, надо ли мне докладывать про людей, которых я вижу в питейных заведениях, с кем и о чем они говорят. Или должен ли я подслушивать разговоры охраны на воротах, или торговцев на дороге Высокородных, или…

Я начинал сердиться, но из осторожности сделал лицо как у картежника. Нардо опять смотрел на свои пальцы, и, не успели мы оглянуться, этот разговор тоже закончился.

Никому не хотелось задерживаться в атриуме. Покрытие пола было обожжено выстрелами и заляпано кровью десятка попавшихся под руку отцов города и их лакеев, которых налетчики стащили вниз по ступеням и застрелили одного за другим. Последнее, что они сделали, это заставили остальных пленников смотреть, как их предводитель окунул свою перчатку в кровь и провел ею по карте Перехламка, нарисованной на длинной стене атриума. Ни один налетчик не сказал ни слова, но смысл и так был ясен.

К тому времени, как налетчики пробили и прожгли себе путь из бункера наружу и через Денежный мост, никто уже и не пытался с ними бороться. Большая часть города залегла на дно, охраняла то, что имела, и втихую мечтала о том, чтобы налетчики прошли как можно дальше от них. Организованное сопротивление закончилось с разорением бункера, и очень скоро люди, оказавшиеся на пути налетчиков, поняли, что их шансы — пятьдесят на пятьдесят в случае, если они попытаются сбежать или спрятаться — падают до нуля, если остаться и попробовать вступить в бой.

У бедолаг, которые охраняли Писцовую впадину, не было выбора, и шансов тоже. Шок, вызванный налетом, продолжался еще долго после того, как последние отблески бронзовых панцирей исчезли на восьмичасовой тропе. К тому времени, как вспомнили о бригаде во впадине, прямо на том пути, и выжившие стражники прекратили говорить об ополчении и все-таки собрали его, было уже слишком поздно. Водяная станция, как дружно согласились потом фонарщики, наверняка была в планах налетчиков с самого начала.

К тому времени я более-менее пришел в себя после взрыва в гнезде номер четыре, а когда ополчение вернулось, я уже кое-как добрался до своего потрепанного города. Я помню, как стоял, опершись о столб у восьмичасовых ворот, и, согнувшись пополам, одурело смотрел, как капля крови из носа падает в дорожную пыль передо мной. Мое восприятие все еще было смутным и медленным, и мне показалось забавным, что капля упала быстро и прямо, в то время как все остальное плавало вокруг. Помню, как я наблюдал за тенями, которые отбрасывал в свете привратных фонарей, и думал: «седьмой вырубился, наверное, кожух испорчен, а у нас на складе в бункере всего одна запаска».

Я помню это, потому что через миг мы услышали приближение ополчения, и кто-то поймал меня, когда я попытался доковылять до ворот, чтобы услышать, что они рассказывают. Они кричали издалека, что налетчики захватили впадину, убили Кинч и всю ее бригаду, что насосы и очистители уничтожены, они использовали краки и мельты, и воды в цистерне больше нет, не осталось ни капли.

Мы с Нардо недолго пробыли на Греймплаце. Мы просто убивали время до темнофазы, последнего обхода фонарщиков. Все дуговые светильники над самыми важными точками Перехламка получали питание из маленькой скалобетонной норы у бункера, где Йонни проводил время, приглядывая за змеиным кублом тяжелых кабелей, ведущих к сетям по всему городу. Их мы могли отключить одновременно, но фонари на улицах и переулках других районов надо было тушить вручную. Так происходит в большинстве крупных поселений, ну или слегка иначе. Просто люди живут лучше, когда выключаешь освещение каждые десять часов или около того — еще одна особенность подулья.

Так что мы бродили по Плацу, убивая время. Он изменился после налета. Все еще видно было большую часть следов от выстрелов и обломков, и люди вели себя тише, осторожнее. Обычно на Греймплаце и Циклоповой площади было невероятно громко, они полнились той отчаянной энергией, которая образуется в местах, где скапливается критическая масса подульевиков, каждый из которых пытается забыть о своих проблемах — в тесных пространствах, набитых питейными заведениями, игровыми притонами и борделями. Теперь здесь мало говорили, мало кричали и вообще не смеялись.

Мы пропустили по стаканчику в одной из уличных нор, но у нас пропал аппетит к алкоголю после того, что рассказал Йонни, и секретов, которые мы должны были хранить. Я не хотел напиваться среди незнакомых людей, хоть я себя и контролировал. Мы поглядели на Желтую Дженси, что сидела в своем уголке плаца, предсказывала будущее тем, кто бросал ей гильдейский жетон, и громко ругала тех, кто этого не делал. Когда я приподнял шляпу, проходя мимо, она не сделала ни того, ни другого, но постучала пальцем по своему носу и подмигнула мне. Я все еще думал, что это значит, когда мы с Нардо разошлись своими путями у рампы, ведущей к Шарлатауну.

Она проходила вдоль сточного канала, и в этом месте Черная Куча была слишком крутой, чтобы на ней строить, и слишком шаткой, чтобы в ней копать, поэтому справа от меня высилась лишь безжизненная темная масса. Через каждые десять шагов слева от меня на краю канала стояли металлические столбы, каждый из которых поддерживал несколько фонарей — часть с проволокой накаливания, часть с фитилями. Их установил Йонни после того, как стая падалюг отважилась полезть в ядовитую слякоть канала, чтобы тайком пробраться в город по нему. Тогда Перехламок был не так велик и больше страшился банд падалюг, но благодаря Йонни канал стал достаточно хорошо освещен, так что следующих налетчиков, пытавшихся провернуть этот трюк, заметили и перебили. Йонни был не первым фонарщиком, но уважали его больше всех остальных.

От этого я задумался про то, что Йонни передал нам приказы Хармоса, что мы должны шпионить на него, и что это значит, и следует ли мне чего-то опасаться из-за этого. (Или могу ли я что-то выиграть. Но после налета все чего-то опасались). Вопросы были как сеть черной колючей проволоки в моей голове, и я пытался извлечь из этого сплетения связные мысли, пока мои руки работали сами по себе.

Я работал над центральным столбом, у дальнего изгиба дороги, в тихом местечке, откуда Гильдейский холм выглядел лишь тусклым намеком на стену, возвышающимся над каналом, а огни 'Плаца скрывались за Кучей. Я стоял на лестнице, погрузившись глубоко в свои мысли, мои руки и лицо озарял свет. Только затушил последний фонарь на столбе, когда кто-то схватил меня за руку, сдернул с лестницы, и я рухнул ничком на дорогу.

Я приземлился уже полным животного страха и адреналина. Мои лестница и фонарный шест упали, и их пинками отправили в канал. Одна рука запуталась в лямке ранца с инструментами, а лазпистолет зажало между телом и землей.

Там, где я был мгновение назад, возник силуэт. Темный капюшон вместо головы, темная тканевая маска вместо рта.

— Ага, — сказал он. — Это Кэсс. Ты его сделаешь или я?

В спину мне врезался сапог, я закричал и забил ногами. Ранец наполовину торчал из-под моего тела, большой, неповоротливый, ловушка для руки. Моя правая рука металась туда-сюда. Шляпа свалилась.

— Неважно, главное, быстро. Времени у нас мало.

Раздался звук пистолета, покидающего кобуру. Снова в голову брызнул этот животный страх.

Оттолкнувшись ногами, я перевернулся. Оперся на одно колено, резко повернулся плечом вперед, так что ранец с инструментами крутанулся вместе со мной и налетел на человека в маске. Это застало его врасплох, он пошатнулся, потеряв равновесие, и не выстрелил. От того же движения ранец слетел с плеча, и я отчаянно затряс рукой, высвобождая ее из ремней.

Позади кто-то выругался, я повернулся, не вставая. Второй человек ударил сверху вниз ножом. Он бы выпустил мне кишки, если бы я вскочил на ноги, а так оцарапал острием лоб и кожу под волосами. Я схватился за рукоять ножа, с трудом пытаясь удержать его от обратного взмаха, а потом меня захлестнула ярость, я зарычал и рывком поднял себя почти прямо.

Мне недоставало силы, чтобы сразу вывернуть ему руку с ножом, и он все равно уже собирался схватить клинок свободной ладонью, но к этому времени я уже достал из сапога свой собственный нож. Первый взмах пришелся слишком высоко и только разодрал ему куртку, но когда он, в свою очередь, попытался перехватить мой клинок, то утратил равновесие, и я этим воспользовался — присел и нанес второй режущий удар слишком низко, чтобы его можно было поймать. Из такого положения мне удалось распороть ему внутреннюю часть бедра, там, где большая артерия.

Он тут же потерял ко мне интерес и упал, зажимая рану. Я развернулся и схватился за пистолет — длинноствольный лазер, который еще ни разу меня не подводил. Шагнул в сторону, вытащил его из кобуры, и в тот же миг заработал автопистолет с глушителем. Человек, которого я ударил ранцем, промахнулся: короткая очередь прошла в ширине ладони от меня. Прежде чем он успел сделать поправку, мне хватило времени, чтобы четырежды нажать на спуск. Я видел в темноте лучше, чем он, хотя и не совсем приспособился к ней после яркого света ламп, и к тому же он вырисовался четким силуэтом на фоне фонарного столба.

Он упал, не издав ни звука. Я почуял запах прожженной одежды и плоти сквозь гнилостное зловоние канала, а затем упал на одно колено и прицелился в третьего, который, видимо, думал, что раз он стоит поодаль от драки, ему не нужно доставать оружие. К тому времени, как он осознал свою ошибку, я выстрелил в него дважды. Он сделал три неровных шага и перевалился через край канала. Стаббер в его руке бесполезно громыхнул, пока он падал, но куда улетел снаряд, сказать было невозможно.

Лазерные лучи отпечатались у меня в глазах поверх размытых пятен, оставленных фонарями. Я потер глаза пальцами и попытался усилием воли ускорить прозрение. Выстрелов больше не раздавалось — что, все мертвы? Я оглядел дорогу впереди и за собой, держа перед собой пистолет. Хватка у меня была слабая, рука дрожала. Я стал копаться с ранце с инструментами в поисках чехла с лампой накаливания, которой я пользовался для работы вблизи. Где ж эта дрянная штуковина, знал же, что… а нет, вот она. При свете, испускаемой ею, сумрак развеялся, открылась совершенно обычная дорога — зернистый серый скалобетон, пятна лишайника, следы харчков. Два человека, один застрелен, другой истекает кровью. Он приподнял голову и посмотрел на свет, а через мгновение, когда крови вытекло уже слишком много, обмяк. Ему не хватило сил зажать рану, и, пока я смотрел, его руки соскользнули с нее.

Я убивал не в первый раз, но я не из тех, кто к этому привыкает. Или получает от этого удовольствие. Я стоял, пытаясь сложить какие-то слова и не зная, что говорить. Адреналин драки скис и пропал, и я просто стоял там и светил на этого человека, пока он не умер, а потом от цистерны Черной Кучи явилось двое охранников, услышавших тот последний выстрел стаббера. Они осторожно спустились к тому месту, где я по-прежнему стоял, дрожа и сжимая в руках пистолет и лампу.

Этих людей я не знал. Лица под масками были незнакомыми. Позже, через ополченцев городской стражи, я выяснил, кем они были, хотя и незачем было это делать. Наемный шлифовщик металла из ремонтной мастерской, что по дороге на Двухпсов, полупрофессиональный картежник из игорных притонов вокруг Циклоповой площади и оружейник из бойцовых домов Латунной Ямы. Это был тот, которому я выпустил кровь.

Но самое главное, что я не мог понять, зачем они пришли за мной, назвали мое имя. Они все продумали, удостоверились, что это именно я, проследовали за мной во время темнофазного обхода, чтобы напасть на меня в тусклом свете. Стража не знала, как так получилось, и я тоже.

Это было до того, как мы узнали про Нардо. Когда он вышел отлить в переулок за одним из постоялых дворов на Мертвом Проходе, на него напали двое. Нашли его только полчаса спустя, в пятидесяти шагах дальше по переулку и избитым почти насмерть.

Примерно в то время, как мы с ним разошлись у рампы, уходящей с Греймплаца, кто-то забросил кустарную дымовую шашку в спальный угол на Двенадцатичасовой дороге, который снимала Тэмм, и когда она, кашляя, выбежала из дыма, ее четыре раза пырнули ножом.

Мутноглаз бездельничал в туннеле, что вел от Красной Кучи к Циклоповой площади, и флиртовал с парой девчонок, которые работали в тамошних публичных домах, когда из двери вышел какой-то мужчина и дважды выстрелил ему в лицо. Убийца исчез в переулке, прежде чем ближайшая девушка успела закричать.

А Венц — Венц, который лучше управлялся с оружием, чем любой из нас — Венц лежал мертвым у шестичасового конца Хельмаврского моста через канал. Два человека в тканевых масках и с обрезами открыли перекрестный огонь, когда он проходил через тамошний уличный рынок. Он успел выстрелить один раз, а потом рухнул.

Никто не знал, в чем их план, и никто не знал, в чем причина. Никто не знал, выживет ли Тэмм, и были ли у Венца родственники, и сколько времени понадобится Нардо, чтобы снова прийти в сознание. Мы не знали, за что зацепиться, пока кто-то не заметил новый лозунг, написанный той же зеленой краской, на полпути к разрушенной водяной станции в Писцовой впадине.

ШПИОНЫ-ФОНАРЩИКИ ПОЛУЧИЛИ ПО ЗАСЛУГАМ.

И вот тогда-то мы все поняли, что то, что происходило в Перехламке, теперь было всерьез.