Пасынки

Эпилог

Десять лет прошло.

Всего лишь десять лет…

Целых десять лет, что стоили любой вечности.

«…Прости, сынок, всё никак не могла найти случай поблагодарить тебя за ту решительность, что ты проявил. Неведомо, стал бы меня слушать тот лихой майор, как послушался тебя. Может статься, что и нет. Тогда ещё неизвестно, чем бы всё закончилось для нас.

Касаемо Андрея Ивановича: я уже намекнула ему, что он останется канцлером до тех пор, покуда союз с Австрией полезен России. А степень полезности стану определять я сама, не полагаясь на его бесспорно авторитетное мнение. Пускай повертится. Вена давно желает нашими руками себе жар загрести, император ещё батюшку заманивал на Балканы. Что с того вышло, ты не хуже меня знаешь. Воевать с османами станем в союзе, но бить их надобно порознь. А там уж кто кого.

Нет, Петруша, сынок. Не «кто кого», а мы обязаны выбить турок с Южного берега, иначе потеряем всё, с таким трудом приобретенное. Мы не можем проиграть. Не имеем права. В противном случае — прав был батюшка — через полвека, кровью умывшись, возвращать потерянное станем. Уж лучше сейчас поднапрячься и удержать. Плохи нынче у осман дела. Посол наш, Вешняков, отписывал, будто янычары бузят, требуют выступать в поход, а у султана как на грех с деньгами туго. То неурожай, то бунты, то мы Тавриду отобрали, то Надир в Персии побил, а король французский, «братец» наш сволочной, всё подарков не шлёт. Султан своего визиря казнил, имущество секвестировал, а всё равно мало оказалось. Скребёт сейчас, бедняга, по сусекам, умножая и без того частые бунты в провинциях. Но, думаю, не на нас он пойдёт, а на цесарцев, считая их сильнейшими. А уж после нами займётся.

Хотела бы я поглядеть, с каким лицом он воспримет весть о потере Очакова и Кинбурна…

Дядя твой, мой братец, повёл себя именно так, как я ожидала. Офицера, привезшего «решение сенатское», велел в подвал посадить, а сам разослал курьеров в Астрахань, в Дербент и к хану калмыцкому, чтобы присягали на верность тебе, как новому императору. Волынский-то в Астрахани едва к измене не склонился. Вроде светлый умом человек, а ненадёжный. Впрочем, у нас ещё есть время подумать над тем, где взять надёжных.

Школы нужны хорошие, сынок. Школы. С них всё начинается.

Даст Бог, рожу вскорости, и к началу похода смогу, хотя бы и в карете, выступить с армией. Я обещала, сынок. Батюшке обещала, когда он умирал, что возьму Очаков. Значит, так и будет.

И спасибо тебе за то, что помог мне пережить вчерашний день. Похороны ни у альвов, ни у людей не являются приятным для семьи покойного занятием, а мы с тобою, да Павлик с Наташей… Что там говорить, сынок. Ты сам знаешь.

А ещё странное нынче мне во сне привиделось. Сказать кому — не поверят. Но ты ведь сам наполовину альв, и знаешь, какое значение мы придаём подобным снам. Словом, видела я батюшку во сне. Будто ехал он верхами, и почему-то не в Петербурге, а в Москве, которую не жаловал. И приветствовали его оба полка лейб-гвардии, а он салютовал им шпагой. А за преображенцами и семёновцами выстроились иные полки, так же приветствовавшие государя. Но, чем далее ехал батюшка, тем более странным делалось обмундирование тех полков, и здания вокруг становились неузнаваемыми. С удивлением я видела чудные шляпы с султанами и короткие кафтанишки, после и вовсе стояли солдаты в каком-то серо-зелёном, с диковинными знаками и невиданными ружьями. А батюшка всё ехал не спеша, здания вокруг становились всё выше и помпезнее, а воинство и вовсе оседлало железные чудовища с невероятно длинными пушками наверху. Наконец над ними с рёвом начало пролетать нечто, отдалённо похожее не то на железных птиц, не то на гигантские наконечники стрел… Я помню лица тех людей, сынок. Они были потрясены, некоторые даже испуганы, но все — все без исключения! — становились по ранжиру и отдавали честь императору. Под конец, перед самым пробуждением, я видела совершенно непредставимой высоты здания, словно отлитые целиком из тёмного стекла, а мундиры солдат сделались странными — пятнистыми, будто в грязи вываляны. Я услышала… Ты ведь помнишь, как батюшка бурчал, когда вроде бы и доволен был увиденным, и довольство своё показать не желал. «Настроили башен вавилонских, а сукно красить разучились…» Отчего-то мне стало так легко и весело, как всегда было с батюшкой… Ну, почти всегда. И — я проснулась.

Не ведаю, что мог бы значить этот сон. Смысл в нём определённо есть. Может, когда-нибудь и дознаюсь. Хотя есть одна мысль, но она мне самой кажется слишком безумной даже для этих записей.

Подумаем-ка мы лучше о делах насущных, сынок».

Европа встретила весть о смерти Петра с двойственным чувством. Этот неугомонный царь им всем до чёртиков надоел, всё носился с какими-то странными идеями насчёт союзов христианских стран против магометан. Но престол унаследовал его малолетний сын. По отзывам — папашина копия, только мал ещё. Притом регентшей при мальчишке сделалась его мать-альвийка, а к альвам среди германских монархов понятно какое отношение. Помнят.

И пусть помнят подольше.

Перед Раннэиль лежал ворох бумаг, которые ещё следовало просмотреть. Отчёты полковников и интендантов, отчёт Ревизион-коллегии, доклады о состоянии дорог, о качестве хлеба на складах… Нет, в этом году ни зёрнышка Европа не увидит, покуда новый урожай не снимут. Тот год скудным выдался, и в первую голову надобно думать, как своих прокормить. Английские купцы ругаются? Пусть ругаются, хоть треснут, но неурожай суть особое обстоятельство, которое является уважительной причиной для перенесения сроков исполнения обязательств по торговым контрактам. А будут настаивать, вопреки оговорённому — так и попросить их недолго. «Петруша давненько искал причину выгнать их с концами, — думала она, пробежав глазами очередную записку от Коммерц-коллегии. — Вот и будет причина: несоблюдение условий договоров. Нет. Они, скорее, утрутся, спрячут фигу в карман и подождут нового урожая. Странные люди. За лишнюю копейку готовы стерпеть что угодно. Но, едва представится малейшая возможность, сотрут тебя в порошок. Ну их к демонам, лучше держаться от таких подальше».

Мелькнула мысль, мало связанная с предыдущими: а может, стоило послушать советов светлейшего, и запереть молодого Петра Алексеевича в Шлиссельбург? Там к нему точно никакие заговорщики не пролезут. Содержать с уважением к его происхождению, но лишить всякого общения. Может, так и следовало поступить. Но письменное отречение от прав на престол, пострижение и схима — это тоже не шутки. В особенности, на Руси. Расстригу на троне не потерпят, буде таковой вздумает отречься от Служения ради власти.

Он ещё легко отделался. Прочих вовсе обезглавили. Хорошо же по их милости началось новое царствование: с попытки дворцового переворота и казней. Хотя царствование её супруга началось ещё веселее. Что ж, тенденция не может не радовать. Так, глядишь, хотя бы правнук получит власть скучно, без приключений.

Раннэиль-Анна, регент, императрица-мать — оставила перебирать бумаги и подошла к окну. Оттуда открывался хороший вид на строящийся мост. Вернее, у места весенней стройки уже соорудили склады, куда свозили доски для опалубок и тёсаный камень для арок и настила. Временные мостки с опор уберут, едва установится более-менее сносная погода, и начнутся каменные работы. Но сам мост уже получил имя.

Таврийский мост. В честь славной победы, одержанной в прошлой кампании.

Может, слишком громко названо, но в эту зиму впервые за три с лишним сотни лет люди южной Руси спали спокойно. Право же, это стоит одного пафосного наименования.

А сколько дел ещё впереди — страшно представить.

Ребёнок несильно толкнул матушку изнутри, и Раннэиль, положив ладонь на живот, не спеша вернулась за стол. Поход походом, а пока воз бумаги не испишешь, дело с места не сдвинется.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ