Пастыри чудовищ. Книга 3

ПЕРЕКРЕСТЬЕ. СТРОКИ И СНЫ. Ч. 1

«…однажды она мне рассказывала о дневниках,

которые ведут главы и наставники варгов — это память,

которая остаётся от них для потомков.

— Но не все мы наставники. Что останется от нас? — спросила я тогда.

— Наведённые мосты, — ответила она, но я была слишком мала, чтобы понять.

Тогда мне ещё казалось, что записать можно — всё».

ГРИЗ АРДЕЛЛ

Сундучок с виду прост. Ни изящной резьбы, ни замысловатой ковки, ни артемагических замков. Тёмный, скучный сундук — в самый раз, чтобы расположить в нём дюжину таких же скучных, среднего размера книг.

Незамысловатый сундучок, а возьмёшь — покажется непомерно тяжёлым. Приблизишь к глазам, сощуришься — и углядишь в тёмном дереве словно огнистые проблески, тёплые завораживающие переливы…

Тот, кто дарил сундучок на Перекрестки, сказал так: «Ты не любишь бесполезных подарков. Это тейенх, тёплое дерево. То, что внутри, сохранится даже в самом сильном пожаре — дерево Дарителя Огня только становится красивее от пламени, но не пропускает жар внутрь. Ещё оно всегда тёплое… впрочем, тебе не грозит замёрзнуть когда-нибудь. В таких ларцах часто хранят важные документы. Памятные реликвии. Даже сокровища».

Она взяла погладила шелковистое дерево — ощутила вечное тепло тейенха. «Почему же ты не хранишь в нём реликвии или сокровища?» — «Потому что мне плевать на реликвии, а единственное моё настоящее сокровище… вряд ли захочет спрятаться в сундук».

Сундук теперь наполнен памятью и сам — память.

Гриз открывает его вечерами. Коротко проводит пальцами по тёмной полированной крышке — приветствие, от которого теплеет ладонь. Тайная пружинка сбоку. Бережно поднять крышку.

На дне притаилась пачка писем, обёрнутых в жёсткую почтовую бумагу — больно перечитывать, невозможно сжечь. Рядом с письмами, всё в той же бумаге — портрет, который никогда не достаётся, не открывается… вот уже скоро будет семь лет. Сбоку притаились перчатки из мягкой кожи, отличное шитьё — дар на последние Перекрёстки. Гриз примеряла перчатки четырежды, крутила так и этак — и прятала обратно в сундучок: пусть полежат до подходящего случая. Они пропитаны защитным составом, но в питомнике никакие составы не помогают: рукавицы из кожи яприля рвутся и пачкаются… словом, жалко.

Большую часть сундучка занимают тетради. Их десять, каждая — толста как книга, оплетена в кожаный переплёт. Красивые тетради, с листами, пропитанными составами от времени и потускнения чернил — ещё один подарок, от той, которую взяла земля.

— Пусть будут у тебя, — говорила она осенним вечером. — Было дело, дарил мне один человек… «для лучшей из наставниц варгов», так он сказал. А я всё берегла и писала в других. А ты пиши в этих, пусть пригодятся. Пиши и меня вспоминай.

Они проговорили тогда весь вечер — пятнадцатилетняя Гриз Арделл и одна из лучших наставниц варгов, перед болезнью которой оказались бессильны зелья умельцев общины и дружественных нойя. А ночью наставница варгов встала с постели так, словно была молодой. И Гриз поддерживала её под руку, пока та обходила общину — прощаясь с домами, с людьми в них и с животными возле домов. Сидела рядом, когда та с усталым вздохом опустилась на постель из осенней листвы и откинула голову, глядя на звёзды, и в открытых глазах навсегда проросли извивы тёмной зелени.

К утру деревья одели тело в золотистый саван.

Дневники лучшей из наставниц остались в общине добавились к сотням таких томов-тетрадей. Память общины, средство связи с прошлым, источник знаний о зверях и их обычаях, тревожная летопись людских безумств. Теперь по дневникам той, глаза которой были так похожи на глаза Гриз, учатся маленькие варги. Наверное, тоже вздыхают: томов так много, кажутся бесконечными как жизнь, а на реке такой заманчивый лёд, и так весело танцевать на голубоватой глади…

Свой дневник Гриз начала вести через три года после того, как покинула общину. Тогда уже стало ясно, что не быть ей наставником варгов, и поперёк ладони легли первые глубокие зарубки, и затерялся след того, чей портрет она иногда только трогает через бумагу кончиками пальцев, с неизменным ноющим чувством в груди.

Заметки о животных — после середины тетради. «Альфины», «вивернии», «гарпии», «грифоны». Возле каждой заметки — дата и примечание на полях «корм», «привычки», «Дар», «лечение», «размножение». Бывают другие: «внезапно», «важно», «что за…?!».

«Тхиоры очень понятливы и легко откликаются на объединение с разумом варга. В круг хозяев пока явно включают меня и Мел, с симпатией выделяют Йоллу. Вольерных после первой девятницы не пытаются атаковать. Однако установка «Все, кроме хозяев — добыча» — очень серьёзная и поддаётся медленно работе медленно…»

«Единорог-драккайна Вулкан проявляет живой интерес к сородичам. Скучает без общения и игр. Кажется, удалось до него донести, что остальные единороги устроены иначе и не могут выдыхать пламя. Завтра попробуем поместить в соседний от Принцессы загон, под пламягасилкой».

«Плохой аппетит яприля Пьянчужки — обычный запор».

«Йоссы Вафелька и Ромашка быстро оправляются, у Ртути сегодня был жар и нагноение ран. ”Длань Девы“, видимо, на даёт нужного эффекта, попытаемся ввести ”Зимний штиль“».

«С чем связаны сбои в поведении халадриана Сирила — пока неясно. Продолжает петь брачные песни. Сегодня — крики вроде ”Красавица! Красивые! Любви!“ Крики пронзительные и постоянные, завешивание клетки не помогает, варжеское единение тоже. Горевестник уверен, что пришла весна, и разубедить его пока не получается. Впрочем, в практике варгов встречались случаи, когда горевестники видели, что им подберут пару…»

Первой части тетради не должно быть вовсе.

«Пиши, что с тобой случается каждый день», — не глупо ли. Вместить на бумагу тысячи дел. Десятки тысяч мыслей. Вылить боль, страх, радость, усталость, опасения.

Гриз совсем не умеет этого — потому пишет то, что видит.

Короткие, сухие заметки — словно краткие сообщения для кого-то, кого не видела годы:

«На патруле ночью были Янист и Мел, взяли двух браконьеров. Не местных и с хорошим грузом ловушек».

«Обед с благотворительницами. Четыре часа расспросов и сплетен. Новое Чудо Энкера — тема всех светских салонов».

«Игольчатый волк, у которого охотники убили подругу. Нэйш. Проводить я не успела».

«Гости Лортена решили отметить второй день Перекрёстков фейерверком прямо у поместья. Истерика у зверей, Мел чудом никого не убила. Как выразился Лайл, “Праздник продолжается”».

«С утра Тербенно на два часа. Допрос о наших прошлых потерях. Связывает то ли с Душителем, то ли с пропадающими охотниками».

Временами строк больше — словно ученица хочет посоветоваться с наставником: «Лайл пытается вести себя как ни в чём не бывало, и это выглядит самым тревожным из всего. Хуже то, что он молчит — или, вернее, пытается никак не проявить того, что с ним происходит. Меня пытается по возможности избегать. При этом я вполне верю, что он не сердится за моё вмешательство в замке Шеу. Он отлично скрывает чувства — но в его поведении видна даже не подавленность, а что-то вроде вины…»

Некоторые страницы исписаны целиком. Здесь притаились истории о крупных и значимых выездах. Бешенство одиннадцати единорогов в знатном поместье. Рассказ о вызове в цирк Эрнсау. Потеря второго «клыка» — бешеный виверний… Описание эффекта Овхарти и история феникса, который весной поднимется в небо и будет возвращён в родные места. Тхиоры и невинная девочка Милли. Линешенты и их фамильяр. Кровь на снегу Заброшья и замок Шеу. Истории притёрлись на страницах (как вместились?!). Со страниц опасливо глядят на другие.

Другие — это бешенство зверей в питомнике Гэтланда. Визит к Моргойлам и проклятие Врага Живого. Луна Мастера, Энкер и новое Чудо. Другие… между которыми вьётся, насмешливо подмигивая, цепочка. Связывает страницу со страницей, притягивает одну историю за другой. Нанизывает на себя всё новые тревожные строки:

«Ещё два нападения в зверинцах. В Ракканте свидетели утверждают, будто видели женщину, которая надрезала себе ладонь — и после этого звери взбесились. Обошлось без больших жертв, но прогрессисты в газетах уже начали трубить о зловещих варгах. Тем временем всё больше наших не откликается на вызовы и не отвечает на письма».

«Хаата в последнее время беспокоит меня — то и дело отлучается куда-то (к своим?), не желает ничего рассказывать, твердит о дурных знаках, дурном соке в корнях».

«Сегодня я почувствовала смерть варга. Не знаю, кто, не знаю, почему, но переживание было крайне острым. Когда я вообще в последний раз ощущала не смерть одного из наших, но рождение?»

Строки… Тени от настоящего. Короткие зарубки (словно те, что поперёк ладони — не забыть).

Обмакни перо в чернила. Открой желтоватую от особой пропитки страницу — и укрась размашистой вязью букв, за которыми — день.

«Сегодня утром случилось то, что уже называют вторым Энкером…»

* * *

Звук появляется раньше. Она ещё только бежит от «поплавка», а он лупит в лицо: плотный, пронзительный. Тревожный вой псов, ржание коней, вопли, стоны, ругательства. Гриз бежит по снегу, розовато-утреннему и умильно-пушистому, а звук тащит её за собой, и в нём она различает главное: что бы там ни было, многие остались живы…

«Стрелой сюда, тебе понравится», — сказал тот, кто позвал её сюда.

Увиденное Гриз не нравится.

В белом пухе барахтаются люди, собаки и кони. Несколько сотен. Лежат — нелепо рассыпанными игрушками под дымчато-голубым небом. Рядом — опрокинутые столы, разорванные шатры, щепки от повозок, раскиданные вещи. Опушка высокого леса вытоптана, изуродована огнём, стволы перекосились, лежат друг на друге. И на опушке — тоже тела.

— О, Единый, — выдыхает Янист Олкест, который напросился с ней на выезд. — Что… что это?!

Наречённый Мел не хуже Гриз знает — что такое Охота Дикта, Зимняя Травля — главный зимний выезд аристократии Даматы. В восточной стране снег приходит только на северную окраину и только в Луну Дикта («Ледяная Дева папашку посетила», — хмыкают даматцы). Потому травля назначается на первое число луны. Но подготовка начинается за месяц.

Сперва являются егеря и загонщики: приманивают зверей из глубины лесов. Рассыпают душистые снадобья — и грифоны, яприли, игольчатники идут, не в силах сопротивляться. В округе разбрасывают побольше подкормки, чтобы не ушли. Являются контрабандисты и торговцы — привозят опасных бестий для любителей изысканно опасных забав: виверний, мантикор, альфинов… Этих сажают в клетки, в обустроенные загоны — выпустят потом. Затем приезжают слуги и распорядители: нужно поставить шатры (у кого богаче?), подготовить столы и яства, разложить вороха мехов, установить согревающие артефакты…

Окружённое лесами поле, которое называется Охотничьей Плешью, оживает, набирает краски. Зарастает шатрами, стягами, деловито снующими фигурами. С утра в день Травли начинают со всей страны прибывать знатные эйшееты: хвастают мощью атархэ, драгоценностями на одеждах, сбруей коней, сворами. Пьют и болтают, пока егеря (тоже собранные со всей страны) не подают первый сигнал. Тогда разномастная толпа выезжает на позиции — выстраивается по краю Плеши, нацелившись в лес. Белые одежды смерти, разгорячённые лица, бесшумные слуги, нетерпеливое взлаивание псов…

И пение рога — сигнал, после которого несколько сот охотников рвутся в лес, показывать удаль. На конях, на единорогах — летят между деревьями (каков ты наездник?), гикают и убивают всё, что попадётся. Пение рогов, завывание псов, ржание, ругательства, крики — и загнанная дичь, и удары по ней, всё равно чем: Даром, артефактами, атархэ… Потеха длится до вечера — а после наступает время пирушек и плясок приглашённых нойя у воздвигнутых шатров. Похвальба добычей, демонстрация трофеев: «Как, только две огнистые лисицы? Мы вон двух грифонов завалили и пару йосс!» — «А где Ахэт?» — «Ему не повезло с той мантикорой, ха!» — «Помянем!»

Цена Зимней Травли — не меньше сотни зверей… и не меньше десятка охотников. Каждый раз.

В этот раз Травля не удалась. Или удалась слишком основательно. Вот группа в белом — собрались, взмахивают руками, обсуждают что-то… кто-то пытается выбраться из-под упавшего шатра. Жалобно ржёт упавший конь — не может подняться. Егеря несут прикрытые белым тела…

— Ну? Каково?

Широкое лицо Норна Клеска согрето огнём рыжей бородищи. Норн выныривает из-за ближней сосны (сам больше сосны в обхвате, так что непонятно, как он там схоронился). И косолапит навстречу, ухмыляясь так восторженно, будто учинил всё это сам и исключительно для Гриз.

— Говорил же, тебе понравится, — без лишних церемоний загребает в дробилку объятий. — Сто лет не видались, куда пропала? Хлия обижается уже, когда к нам выберешься?

— Тышшшаша джел, — попробуй поговори, когда тебя втискивают в меховую куртку. — Ты ж, вроде, собирался с семьёй посидеть.

— Так… Хлия сама выперла, понимаешь. Надоело ей, что я к малому кидаюсь на каждый хлюп. Мол, разбалую. Ну, и говорит — берись уже за лук, а то совсем мозги размякли колыбельные петь…

В пламени бородищи прячется смущённая улыбка, и легко представить Норна — одного из лучших охотников Кайетты — поющим над кроваткой первенца. Пальцы поглаживают сжимают лук-атархэ, изукрашенный затейливой резьбой — наверное, так же бережно, как погремушку.

— На Травлях раньше не был, ну, и решил сюда… что смотришь, не егерем же! Бывший клиент, хороший мужик, позвал: говорит, я на травли отъездился, а сын молодой, горячий — присмотри, чтобы на мантикору какую не полез. Кто ж знал, — и гордо обводит широченной ладонью зрелище. Потом сует ладонь в лицо Янисту. — Новенький? Ну, ты-то, парень, как к ней под крыло угодил, а?!

Олкест бубнит что-то невнятное, а Норн берёт его за рукав, кивает Гриз — пошли — и тащит за деревья. Подмигивает на ходу:

— Ты, парень, не пойми неверно — с Гриз бы я и сам работал. Когда на выездах пересекались… эх, до сих пор вспоминаю, как она контрабандистам-то кнутом и по сусалам! Но вот быть у неё под начальством — тут извините, у вас там условия в группе — проще сразу на Рифы отъехать. Всё удивляюсь, что чокнутые какие-то находятся.

— Да я не… и у нас не… м-м-м-могу заверить, что условия меня полностью устраивают!!

Норн Клест дотаскивает их до вершины более высокого холма — теперь вся Охотничья Плешь как на ладони. Гриз рассматривает пропалины на опушках.

— Они были не готовы, когда началось?

Слишком многие пытаются выбраться из-под шатров. Много упавших коней — словно скакали в бешенстве, в панике. И тела керберов и игольчатников повсюду — испепелённые, пронзённые стрелами…

— Первый рог ещё прозвучать не успел, да. Кто-то уже начал места занимать, кто ещё копался, снаряжение проверял. Смолкли сигналы…

…лагерь жил — предвкушением, охотничьей суетой. Тревожно фыркали лошади, сновали деловитые слуги, готовили снадобья травники — вдруг кому нужно будет восполнение Дара, а то и кроветвор. Лагерь заливался звуками — и потому не заметил, как звуков вокруг не стало. Короткие сигналы рожков егерей в лесу будто задавило — только одинокий короткий взвизг…

Отлив перед высокой волной. И сразу же вслед — знак приближающейся бури. Рёв, треск стволов и пламени, клич гарпий, и рык, и «Песнь крови» — всё одновременно, отовсюду, и ближе, ближе…

«Это, что ль, сигнал?» — глупо спросил кто-то из первогодок, когда хаос звуков рухнул на лагерь.

— …потом взбесились бестии в лагере. Все, сколько было. Единороги, керберы, игольчатники из свор. Девятеро помиловали — алапардов никто не припёр покрасоваться! Звери были дрессированные, обученные на людей не кидаться. А тут рванули убивать. Единороги, воображаешь себе?! Что ж с ними такое случилось-то…

Я знаю, молчит Гриз, поглаживая правую ладонь. Под пальцами ощущаются извилистые следы, один ещё сравнительно свежий.

— И… что же вы сделали тогда?

Норн молча демонстрирует ладонь — на ней выгнулся лук. Стрела наложена на тетиву, трепещет — сейчас полетит.

— Прикрывал своего парня, сказал слугам — уведите в шатёр, спрячьте. Сам — в позицию, ну, и… кто ближе, того и… Ты прости, Гриз. Сам не рад, что так, но тут…

Норн Клеск искренне любит природу. Обожает путаные лесные тропы, и птичье пение, и звериные игры. Терпеть не может капканы. Не отстреливает дичь бессмысленно — берёт заказы на людоедов. Норну Клеску нечего извиняться перед ней и смотреть так, будто варг сейчас вскрикнет: «Убийца!»

Они теперь молчат вдвоём — глядя на хаос внизу. Слушают друг друга.

Молчание Норна Клеска — густое, словно суп сердитой Фрезы.

Плавают воспоминания: перевернуть стол, загородиться вторым, воззвать к Печати — и лук становится продолжением пальцев, стрела — продолжением взгляда, мир словно замедляется в тягучем вздохе… Окровавленная пасть кербера. Игольчатник взвился в прыжке. Единорог, весь в кровавой пене, храпя, мотает головой… Пальцы легко отпускают тетиву — опять, и опять, и опять. Вокруг вопли, кто-то бьёт магией, кто-то бежит, несётся лошадь — волочит за собой всадника, полыхает шатёр слева, и лавина грохочет в лесу, снося и подпаливая деревья, всё ближе и ближе, с воем и рёвом…

Молчание Гриз — лёгкое, печальное. Будто розоватый пушистый снег на земле.

Не вини себя, Норн, — молчит Гриз. Это были уже не они. Алая паутина, огненная, сжирающая — то, что опутало их в этот момент. Не ты виноват — тот, кто закутал их в эту паутину. Кто-то, кто ходит по лёгким путям.

Чуткости Норна Клеска могут позавидовать десять Следопытов.

— Не сердишься. Тогда дальше. В лагере началось… ты видишь, что. Даматский Энкер какой-то! Ещё никто отойти не успел, все орут, кто отбивается, кого единорог топчет — а из лесу уже все остальные ломанулись.

«Кто?» — шепчет Янист Олкест, и его широко раскрытые глаза — глаза ребёнка, которому рассказывают страшную сказочку. Норн машет лопатой-ладонью:

— Дичь. Добыча. Бестии. Все.

С высоты холма можно рассмотреть следы и тела. Первыми были яприли, и это они сшибали стволы. Рядом неслись бескрылые гарпии, дикие игольчатники, керберы… вивернии поджигали лес, они отстали, как и грифоны. А вон там — густая пропалина, там шла мантикора.

Все, кому дали сигнал для начала Зимней Травли.

Словно сотня стрел, нацеленных на лагерь, где и так уже царит хаос.

— Вон, смотри, шатёр клиента внизу. На макушке голова грифона позолоченная, ага. А вон столы, за которыми я был. Близко к лесу, да? В общем, в мыслях успел уже и со своими попрощаться. В жизни такого не видел. Стреляю… в яприля, который на нас шёл, пришлось четыре раза.

Яприль лежит в снегу: до шатров осталось шагов тридцать, не больше. Четыре стрелы — одна глубоко ушла в глаз, опытный Стрелок всё же попал.

— Больше вряд ли успел бы, там алапард был, да и гарпия… Стрелу наложил, а они остановились.

Люди кричали. Закрываясь руками, как в детстве: «А-а-а-а-а, мама!» Кричали — слуги, и охотники, и егеря, и богатые, эйшееты, визжали служанки и рабыни, которых привели для пирушки. Люди вопили от боли, ругались, молились — и всё это падало во внезапную тишину. Уходило частым дождём — в пустыню.

Грохота, треска, рёва и клёкота больше не было. Ярость унялась, как внезапная гроза, и звери на миг обратились в статуи.

Потом повернули головы и уставились на холм.

— На этот, — для надёжности Норн притопывает по холму. — Только он стоял вон там, пониже, у деревьев.

Одинокий человек в плаще с капюшоном. Они находят его следы — простые сапоги, стоптанная обувь. По размеру чуть больше, чем у Олкеста. Норн ставит рядом свою лапищу — разница в пару дюймов.

— Слышал, ты была в Энкере, когда там вся эта заваруха с мэром и алапардами?.. И там правда был тип в капюшоне, который ходит в пламени? Я думал, газеты врали.

— Нет, Норн, мы его сами видели. А насчёт пламени — он…

— Ну да, у него же был феникс.

…маги тоже взглянули, тоже видели это. Высокий силуэт человека в капюшоне на фоне побледневшего от испуга неба.

И над его головой — огненный знак, распластавший крылья феникс.

— Вроде как, он только руку протянул, а звери разбежались. Рванули — кто куда, со всех ног. Кто-то даже и в его сторону. А он просто развернулся и с холма начал спускаться, потом полыхнуло там, за холмом… ну, и всё.

Следы человека в плаще точно, спускаются с холма. Потом идут — неторопливые и ровные. Потом — чёрная проплешина. Магическое, быстро прогорающее пламя. Растопленный снег.

Больше нет следов.

«Чистые ходят в пламени», — шепчет Янист Олкест. Гриз впервые готова поспорить с ним о правильности цитат. Она помнит из дневников варга другое.

«Пламя — путь безумцев и чистых».

— Если это не Дитя Энкера, то я уж не знаю, кто. Вот я тебя и вызвал. До кучи ещё думал — может, просветишь, кто это сотворил? Отовсюду слышно, что будто бы варги…

Тихо охает Янист позади. Взглянул на Охотничью Плешь, представил, что последует: цвет аристократии Даматы… сейчас ещё журналисты подтянутся.

— Много жертв? — спрашивает Гриз, продолжая его мысль.

Охотник машет рукой на лагерь.

— Человек двадцать тут — мелкая знать и слуги в основном. Местные славу Дикту возносят — отвёл, мол, Всеотец. Раненых много. Худо другое — от егерей ничего не слышно. По-моему, о них и не вспомнил никто. Я думаю пойти посмотреть, ты со мной?

Вместе они оставляют холм и углубляются в лес — тихий и утративший нежно-розоватую рассветную гладкость. Тонкий снежный покров взорван, изрыт копытами, лежат посреди лесных дорог и троп поваленные стволы. Олкест шумно выдыхает — ещё не видел, как выглядит «тропа ярости» яприля.

Насмешники-скрогги примолкли ошеломлённо, что видели? Вот сожжены кусты — тут шёл виверний. А вот стремительный мах алапарда. Здесь неслась, хохоча и предвкушая кровь, гарпия.

Обратные следы тоже есть — совсем не такие страшные. Звери улепётывали стремительно. Будто кто-то шепнул: «Послушайте, это же не вы. Бегите от этих, чуждых…»

Говорю я, настоящий пастырь.

Изуродованный лес безмолвен и строг. Тяжко вздыхает ветер в кронах: зачем пришли? Поздно уже, тут всё без вас…

Гнедая загнанная лошадь — вздрагивает, с храпом пятится в кусты.

— Кого-то из загонщиков, — говорит Норн, когда Гриз оглаживает и успокаивает лошадку. — Привяжи покрепче, потом заберём. Мы уже близко — они где-то мили за две и должны были работать.

На ближайшей развилке отходит от них влево — Гриз и Янист берут вправо. Тропы в Охотничьей Пуще хорошие, наезженные за годы охот. На деревьях прибиты таблички-указатели — чтобы знатные охотники не потеряли лагерь из виду.

Гриз копается в слякотной неразберихе следов. Выстраивает их цепочки — кожей ощущая на себе взгляд Олкеста.

— Янист, я что говорила по поводу этого вашего «держать мысли в себе»?

— Думаете, это он? Тот самый, который… в Энкере?

— Если только у вас на примете нет другого варга уникальной силы, да ещё и с фениксом.

— Но… почему он так? Получается, он просто появился, спас людей, да? И не показался им, не поговорил, ничего не объяснил, просто исчез. Это всё как-то…

— Подозрительно?

За густыми кустами — поляна, на поляне — свора. Собаки скулят жалобно, бегают кругами. Двое псов зарылись в снег, мелко дрожат. Подозвать тихим голосом, успокоить — лаской и зельями. Слушая сердитое бормотание Олкеста. Подозрительно, что внезапный варг очень удобно появляется во время катастрофы. Так вовремя вмешивается. И уходит, оставляя за собой разве что домыслы да легенды. С чего бы это он?

— Потому что время ещё не пришло.

— Что, простите?

— Ничего, продолжайте.

Голос Яниста странным образом успокаивает, не даёт уплыть вслед за зрением и слухом (слух ловит мёртвую тишь, зрение — спутанные следы с пятнами крови).

— Вы думаете, он как-то связан с теми, кто натравил животных на лагерь.

— Я не утверждаю, но… как он вообще узнал, что они здесь будут?

— Феникс в небесах. Варг смотрел его глазами.

— Это я понял, но я не о том… как он вообще узнал, что это случится? Он же как-то сюда прибыл… получил сигнал или заранее был здесь?

Это кажется маловажным, понятным. Словно тот, другой, в капюшоне, идёт сейчас рядом по тропе. Говорит тихо: мы же вместе, сестра. Так что ты знаешь.

Ты же видела все эти зверинцы… питомники. В которых тоже было бешенство зверей. Куда приходили хищные пастыри. Кровавые пастыри. Но питомников слишком много, и я не знал — где начнётся… Здесь же было просто, ты понимаешь?

— Понимаю, да… Это должно было случиться обязательно — вот почему он был здесь.

— Боюсь, я не совсем по…

Она отворачивается от следов (теперь они уже густо испятнаны кровью), вглядывается в удивлённое лицо Яниста Олкеста.

— Этот варг… Пастырь. Был уверен, что те, другие, не пропустят Зимнюю Травлю.

— Почему тогда он не предупредил охотников? И почему не остановил животных сразу же?

Ты знаешь, сестра, — отвечает тот. Кажется — у него там хорошая улыбка, под капюшоном. Они были слишком далеко. И я не ожидал, что взбесятся животные в лагере. Силы мои велики, сестра, но я не могу остановить всех и сразу. Может, если бы они не были опутаны силой Хищных Пастырей… но я явился слишком поздно. Такое случается даже с теми, кто идёт сквозь пламя.

Пересказать это Олкесту Гриз не успевает: они натыкаются на первое тело. Парнишка-егерь лежит, глядя удивлёнными, широко раскрытыми глазами, в пальцах зажат посеребрённый рожок. Грудная клетка смята страшным ударом — алапард.

— Никто не выжил, — шепчет Олкест. — О Единый. Никто не выжил…

Под поваленными стволами, разодранными кустами, в оврагах — тела… Гриз кажется, что она вернулась в Заброшье, опять бежит с Мел по следам пропавшей охоты. Только снега слишком мало, и вместо россыпей ягод кровяницы — брызги крови, и никто не подумал прикрыть трупы белым, хрустким саваном.

— Уйдём, — просит Олкест, когда они находят шестого егеря. — Всё уже понятно, просто… уйдём. Не смотрите туда. Пожалуйста.

Гриз упрямо мотает головой. Прикрывает глаза пожилому, седоусому, пожранному пламенем виверния.

— Янист. Кричите.

— ?!

— Тихо идём, если кто живой — может, услышат. Давайте. В Энкере у вас получилось неплохо.

Дарит ему кривую улыбку — крепость в порядке, крепость выстоит… Непонятно, чем Олкест ошеломлён больше: гримасой Гриз или распоряжением, но он набирает воздуха побольше — и сотрясает лес пронзительным: «Эээээй, кто живооооой?!»

Вот и ладно, кивает Гриз. А то у меня что-то с голосом — каменеет в горле.

И нужно разобраться. Почему так лежат тела егерей и загонщиков. Их убили, но словно бы мимоходом. Не пытаясь разорвать, растерзать… В зверинцах было иначе.

Кровь варга — и неудержимое бешенство всех, кто учуял эту кровь. Потому звери калечили людей и друг друга, разносили клетки и всё вокруг. Но здесь на это непохоже. Яприли сшибали деревья, будто они в бешенстве или ранены — но не метались из стороны в сторону, а неслись в сторону лагеря. Виверний не бил огнём по гарпиям, по игольчатникам. Только целясь в людей.

«Лю-у-у-уди!! — надрывается Олкест. — А-у-у-у-у!» — и словно пробуждает криками лес. С разных сторон отзывается ржание лошадей, лай и вой псов — но не человеческие голоса.

Кони и собаки попали под удар — только те, на ком были всадники или кто попытался защищать людей. Их тела тоже здесь, на снегу. А остальных слышно, они живы.

«Потому что это не было бешенство на крови варга, — шепчет тот, который ходит в пламени. — В зверинцах… но не здесь. Здесь зверей вели. Толкали вперёд. И потому я замешкался — пришлось преодолевать сопротивление тех, которые направляли их ярость…»

Поляна и загоны для крупных и опасных бестий — массивные приземистые строения, одно сожжено, высокая ограда в кольях разнесена в щепки. Из-за одного загона доносится слабый отклик:

— Здесь!

Чёрные волосы егеря присыпаны — пеплом, пылью, сединой? И прогоревший пепел ужаса в глазах — но двигается твёрдо, говорит чётко.

— Нас восемь, есть раненые, один пошёл в лагерь на разведку. А вы кто? Что творится?

— Королевский питомник Вейгорда, — отвечает Гриз. — Лекарственные зелья у вас есть? Помощь нужна?

Подсобка возле загонов — с плотными стенами, защищена артефактами. Поэтому тем, кто добежал до неё, удалось выжить — и сюда же направились уцелевшие. У двоих глубокие раны — укусы игольчатников, еще трое обожжены, остальные с переломами и вывихами. Хромая, выходят из полутёмной подсобки. Бинтуют товарищей, булькают водными трубками, кто-то делает глоток из фляжки. Рассказы одинаковые: выпустили зверей из загонов и клеток, те разошлись в глубь леса — как раз насколько нужно. А потом понеслись назад, словно подчиняясь невидимому приказу.

— Их не брала магия, — старший из егерей поднимает фляжку — будто тост готовится произнести. — Хвала Всеотцу, алапарды были в лесу дальше, по нам ударили яприли и гарпии. Все, кто пытался задержать, испугать, остановить… — прикладывает руку к губам, — прими, вода. Кровью братьев могу поклясться — магия зверей не брала, они все были… как вы зовёте это в Вейгорде? У нас говорят — «тайфун»: это когда бестия в бешенство приходит.

— И проявляет максимум магических способностей, — кивает Гриз. — Как алапарды на кровной мести или яприли в момент ярости. В Вейгорде никак особенно не зовут, а варги, бывает, говорят, что животное полн…

— Т-ты.

Будто струна лопается. Туго-туго натянутая. Встаёт из-за спин друзей — молодой парнишка, с исцарапанным лицом. Тяжело припадает на изодранную гарпией ногу. И наводит на Гриз дрожащую ладонь со знаком Огня.

— Т-ты… из н-н-них, — губы у него сводит, а Печать на ладони плюётся искрами, но он всё идёт, выпучив глаза. Выплёвывает: — Т-ты… варг… ладонь… шрамы…

Что-то с грохотом рушится внутри Гриз одновременно с последним словом:

— К-к-к-кровавая!!

— Кровавая?!

Остальные егеря оказываются на ногах, поднимают ладони с Печатями. Кто-то хватается за атархэ, в воздух взлетает дарт — даматское оружие… А раненый хрипит и идёт на неё, покачиваясь, Гриз отшатывается от перекошенного лица, от скрюченных пальцев, мелькает короткая мысль: кнутом нельзя, раненые же — а бессмысленные глаза и дрожащие губы всё ближе:

— Т-т-т-тваа-арь! Ты с ними! Ты…

— П-позвольте!

Это втискивается перед ней Рыцарь Морковка — полыхая шевелюрой. Перехватывает кисти раненного, выпаливает ему в лицо сердито:

— Вы что творите, а? Да в своём ли вы уме, я вас спрашиваю?! Как вам не стыдно!

От егерей долетает слабое «Ч-чего…» — и даже парень с огненной Печатью застывает с недоумением на физиономии.

— А вам я бы посоветовал лечь и не бросаться бессмысленными подозрениями, — добивает его Олкест. — Эй, кто там есть, уложите своего товарища. И выкладывайте — откуда набрались этого, о… кровавых варгах.

Янист Олкест великолепен в своём рыцарственном порыве: сверкает глазами, внушает почтение осанкой, мечет глазами молнии. Егеря сразу тушуются, переглядываются, опускают ладони, бормочут, что Жикс сказал, он видел, да…

— Пусть ваша милость не сердится, — бормочет верзила-егерь с переломанной рукой. — Да это я вроде как видел. Ну, издалека. Женщина, в капюшоне. А рука разрезала, и кровь по земле идёт… посмотрела на меня, а потом звери как набегут…

— Про глаза огненные скажи, — напоминают шёпотом остальные. Кто-то чувствительно прибавляет: «Нам-то про драконский хвост врал, небось!» Старший егерь вклинивается осторожно:

— В зверинцах по всей Кайетте уже не первый месяц, значит. И в Энкере тогда, на Луну Мастера — варги с кровью…

— И вы с чего-то решили, что госпожа Арделл — из их числа?! — Олкест как будто становится выше ростом. — Мало ли от чего могут быть шрамы на ладони! А что до Энкера — я был там сам, желаете — расскажу?

И бестрепетно шагает в самую гущу егерей. Начиная повесть с убойного: «Если уж речь зашла о варгах крови — я знаю побольше вашего».

Гриз стоит в молчаливом оцепенении. Янист Олкест, читающий даматским егерям лекцию о варгах крови и Энкере, завораживает, словно пламя. Кажется, он даже согревает воздух вокруг себя — энергичными взмахами рук.

Иначе с чего бы щекам так тепло.

Норн выходит из леса почти неслышно — несмотря на всю свою медвежью стать. Возникает за левым плечом и пару минут с почтением внимает огненной речи Яниста: «…уверяю, что никакого отношения к так называемым Хищным Пастырям госпожа Арделл не имеет. Они, как я уже говорил, считаются отступниками в общинах, а госпожа Арделл — глава ковчежников и все силы свои отдаёт на защиту жизни. Так вот, а теперь об Энкере…»

Потом охотник трогает её за плечо — пошли, мол, покажу чего.

Олкест тревожно дёргается за ними, но видит успокаивающий жест Гриз и остаётся расписывать егерям Энкер и Луну Мастера.

— За ранеными скоро подойдут, — говорит Норн. — Я связался.

Гриз не задаёт вопросов, но он отвечает на её мысли — чуткий, как даарду.

— Выжило четверть, не больше. Может, одна пятая. У кого были быстрые лошади и кто смог добраться до укрытия. Или влез на дерево повыше и его не заметили. Я четверых нашёл. Всё равно не меньше сотни примет вода.

Не меньше сотни. И два десятка в лагере. Второй Энкер, Даматское побоище — в газетах назовут это поярче, покрасивее. И прогрессисты своего не упустят — те, кто истово верует, что бестии лишь кровожадные твари, а варги их натравливают. Это распишут в газетах на сотни ладов, преувеличат в десятки раз слухами — и будет вторая волна за первой…

Площадка между деревьями — небольшая и укромная. На ней нет места монументам, её не стискивают дома. И всё-таки Гриз кажется — та, что стояла здесь, представляла себя ребёнком Энкера на белой площади, залитой закатно-алым. Вечный сюжет: протянуть руку, сказать: «Умрите»…

Только в этом сюжете умирают не алапарды.

— Выше тебя и малость погрузнее, — говорит Норн, когда Гриз присаживается на корточки, задумчиво касается женских следов. — В длинном плаще. Вот здесь интересно — смотри: это она переступала с места на место, будто нехорошо ей стало. А тут на колени свалилась, а после почти сразу ушла.

Неверные следы ведут в глубь леса, отмечены частыми каплями кровью. Останавливаются — и пропадают, теряются среди следов зверей, которых спугнул неизвестный варг с фениксом.

— Что скажешь?

— Она ушла верхом. Вон там следы копыт — это единорожий прыжок. Единорог вряд ли из лагеря, скорее всего — на нём и приехала. Вскочила и — в галоп.

Норн хмыкает презрительно — мол, а то сам не понял.

— Гляну, куда направлялась. И остальных поищу. Только лошадку добуду. Чего интересное скажешь, говорю?

— Кроме того, что ты понял и увидел сам?

Они пришли сюда незадолго до травли и начали действовать. Кто-то был ближе к лагерю — нужно было взбесить животных там — а кто-то здесь, на границе, у которой животных выпускают из клеток и загонов перед травлей. Как только животных выпустили — они взяли их под контроль на крови и отдали приказ: убить людей, только людей.

И добились бы своего, если бы им не помешал тот, другой. С фениксом и хорошей — точно хорошей — улыбкой.

Норн пристально вглядывается в её лицо, качает головой:

— Кто-то из ваших здорово сбрендил, а? Ладно, пошли твоего парня забирать. Кто он там в твоём «теле» — «кровь»? Ну и совпадение.

Они забирают Яниста — егеря вежливо раскланиваются с ней на прощание. Норн рассказывает Олкесту о находках, а Гриз всё повторяет один и тот же вопрос — обращаясь к ним, потому что их просто должно было быть несколько, чтобы удержать такое количество животных. Один и тот же вопрос, пока он не становится эхом в её крепости.

Зачем?

— Понавыперлось… — ворчит Норн, когда они выходят из лесу к тому самому холму — холм густо усеян ищейками и журналистами.

В лагере — суета: туда принеслись родичи пострадавших, ещё слуги, законники, местные урядники, другие какие-то представители закона — и между них снуют охотники в белых костюмах из таллеи, рассеянно стряхивая с нарядов драгоценности. Норн задумчиво ворошит пальцами пожар бороды.

— Пожалуй, что вам тут не будут рады. По следам я гляну — может, смогу чего нарыть. А ты гляди поосторожнее там! С вашими, у которых мозги набекрень.

— Будь и ты осторожнее, — отвечает Гриз. — Приветы Хлие и сыну.

На прощание он награждает её костоломным объятием и басит: «В гости ждать буду. И тебя, и Яниста». И добавляет лукавым шёпотом:

— Хороший выбор, кстати… не чета тому придурку в белом.

После чего, утробно похохатывая, скрывается за сосной.

Олкест оборачивается с опозданием — в самый раз, чтобы заметить пунцовость главы ковчежников.

— Буду счастлив навест… о. Он уже ушёл? Позорная неучтивость с моей стороны — вот так, не попрощаться. Прошу прощения, мне отвлекаться не следовало… — он кивает на лагерь. — Причудливое зрелище, знаете… похоже на съезд Нэйшей. Кхм. Извиняюсь.

С какой, спрашивается, стати я вообще потащила его сюда? — думает Гриз, потирая лоб. Ну, помимо того, что сам напросился?

— Янист. Прекращайте уже извиняться. Возвращаемся к «поплавку».

Позади остаётся гул растревоженного лагеря, гневливое человечье гнездо.

Для возвращения Гриз выбирает обходной путь — всё равно дорога занята всеми, кто принёсся на знак беды. На тропинке — нетронутый снег, Гриз расшвыривает его сапогами. Самое время распахнуть темницы там, внутри себя, как следует обдумать всё это — варги крови, смерти, Пастырь и феникс…

А думается всё больше о глупостях. Вроде той, что надо бы поменьше брать Олкеста с собой. Он, конечно, сам рвётся на выезды, а Мел так и вовсе демонстрирует облегчение. И нельзя сказать, что наречённый Мел бесполезен.

Но Олкест отвлекает, словно шрам, о котором постоянно помнишь — его вечная тревога, чересчур навязчивая забота, искренность и громкость переживаний, и прописанное в манерах аристократическое воспитание, манера ерошить волосы и таскать в сумке хоть одну книжку, нерешительно мяться и покашливать — а вдруг, мол, потревожу…

— Вы как будто знаете здешние места? — спрашивает Янист за спиной, и рука Гриз невольно взмывает к волосам — поправить. Вот какого чёрта, а.

— Охоты тут бывают не только зимой. Несколько крупных выездов… а мелкие не прекращаются — бестий много.

Гриз цепляет упрямой рукой ветви кустарника, растирает в пригоршне снег — всё такой же пушистый.

— Вы пытались спасти зверей?

— Старалась увести подальше в лес… или остановить, если в опасности охотники. Вы же видели сегодня, что может раненый яприль.

Не совсем так, — поправляет внутри занудный голос, удивительно похожий на голос Олкеста. Как раз раненые яприли крушат всё, до чего могут дотянуться. Но не целенаправленно отмахивают пару миль по направлению к лагерю охотников.

— Они… направляли их, да?

Наверное, он ступает за её спиной, след в след — точно так же, как идёт вслед за её мыслями.

— Направляли, как… вы тогда, с йоссами. Только вы приказали зверям уснуть, а они…

— Да.

Гриз старается считать следы. Старается — не обернуться, чтобы увидеть, какое у него лицо.

— Вы сказали мне как-то, что варгов крови считают в общинах изгоями. Что рано или поздно они переступают грань и становятся Хищными Пастырями. Значит, кто-то из них мог… к примеру, решить, что зверинцы — зло. Приходить, разбрызгивать кровь, пробуждать бешенство в зверях… Всего один варг — ведь его было бы достаточно, чтобы учинить все эти бесчинства в зверинцах, да?

Гриз кивает, заворожённая чистотой, белизной бесконечного свитка тропы, который разворачивается под ногами. Можно написать сколько угодно красивых догадок. Замечательных догадок про одного сумасшедшего варга крови. Который с чего-то решил нападать на зверинцы. Или — ещё лучше — не менее замечательных догадок о прогрессистах, которые всё это подстроили. Взяли кровь варга, перебаламутили несколько питомников — а потом последовал бы Энкер, молодой Мастер под маской явил бы чудо на всю Кайетту — и варги бы стали изгоями, а на зверей открыли бы охоту… В эту версию даже отлично вписывался артефакт Петейра — того самого Мастера. Ведь в основе артефакта лежала именно кровь варга, и Мастер как-то достал её.

Дивные версии. Гриз стирает их. Разрывает снежный свиток тяжёлыми ударами сапог.

— …но сегодня мы увидели иное. Вы же говорили — контроль на… «легких путях» сложен. Значит, та женщина, следы которой вы с Норном видели, действовала не одна. Как вы полагаете, сколько их было?

— Сложно посчитать. Для этого надо было бы обыскать весь лес вокруг Охотничьей Плеши. Найти все места, откуда они… Норн поищет, он обещал. В любом случае — зависит от мастерства. Удержать дюжину зверей достаточно сложно. Два десятка… опасно, сознание может уйти.

Откуда-то она знает, что Рыцарь Морковка сейчас морщит веснушчатый нос. Так, будто наткнулся на сложную главу в книжке.

— Значит, если учитывать, что они не превосходят вас по мастерству — действовало пять или семь варгов-на-крови?

— Могло быть и больше — они направляли зверей долго, на большом расстоянии. Отдавали приказы…

Гриз потирает шрам на ладони, и пытается объяснить, что это неправильно, невозможно, что на «лёгких путях» — свои опасности, и вот так держать зверей полчаса на контроле крови — это за пределом всего, что она себе вообще себе представляла, потому что там — ты каждую секунду ступаешь по грани, и секунда тянется — годы, а в ушах отдаётся твой собственный крик, и нити, нити, навевающие безумие нити… неужели те — не слышат их зов?!

— Отдельные отшельники-варги пытались приспособиться к «легким путям». Иногда даже сами отказывались от сочувствия к животным и полностью практиковали Дар на крови. Но я не слышала, чтобы они достигали такого уровня. Потому я надеюсь, Янист… я очень надеюсь, что их было десять. Хотя бы семь. Потому что если пять или меньше… тогда мы столкнулись с силой, природа которой мне непонятна.

— Как у того Пастыря? Дитя Энкера?

— Наверное, да. Дар Варга — но в то же время нечто иное. Способности за пределами. Просто в одном случае — на крови, а в другом просто так.

— Но он действительно мог это сделать? Мог остановить их всех, обратить в бегство? Звери ведь были уже под контролем, на крови. Получается, что он просто…

— Просто освободил их сознания.

— И исчез в пламени, — подхватывает Олкест. — Знаете, я читал — в прежние времена… до Пламенного Мора и Прихода Вод — это считалось знаком особой праведности. Нечто вроде благословления высших сил — и в легендах даже утверждается, что в Аканторе до сих пор существует испытание для Кормчей: названная претендентка должна пройти сквозь огонь — и только тогда… впрочем, это, конечно, не находит подтверждения.

Тропа становится шире, и теперь он идёт с Гриз бок о бок. И от того, что они почти сталкиваются плечами, она чувствует себя странно неловкой — но живой, и тёплой, а от его голоса растворяется тряская, жадная, алая паутина перед глазами. Становится легче дышать и думать.

Янист Олкест потчует её легендами — почтенными, обомшелыми, пахнущими пылью. Но клубы воздуха, которые рвутся у него изо рта, похожи на маленькие вопросительные знаки.

— Попытаюсь узнать, откуда они, — отвечает Гриз на незаданный вопрос. — В Кайетте сейчас триста сорок три… хм, триста сорок четыре варга. Большинство в общинах, но есть ковчежники, «сеятели» и отшельники. С последними мне не связаться, так что попытаю удачи в других группах. Десяток варгов на «лёгких путях», кто-то же должен знать.

Вопросов вокруг Яниста становится больше.

— Ну конечно, я пыталась. Только вот у меня с немногими из собратьев сложились доверительные отношения, — Гриз поворачивает ладонь с рубцами. — В общинах недолюбливают варгов крови. Но я пыталась, а результаты…

Здесь нужно говорить долго. Рассказывать о дежурных вечерах наедине с Водной Чашей — когда сидишь, обняв за шею Морвила, и глядишь в огонь, и ловишь бирюзовые блики, блики, блики — но вода в чаше спокойна, в ней не появляется ничьё лицо. Нет ответа, или ответы уклончивые и невнятные: слышали, знаем, отношения не имеем, а ты зачем спрашиваешь?! Может, она была недостаточно настойчива. Может, ей следовало не пытаться связаться с общинами или другими ковчежниками, а попросту вышибить им дверь с ноги. Ворваться в стиле Мел, махнуть кнутом и заорать: «А заткнуться, вы хоть понимаете, что творится?!»

Она сама не понимает — что творится, но может — нужно бы уже наконец сделать это.

— Вы навестите свою общину?

В голосе Олкеста — живое сочувствие. Он ведь был там, — вспоминает Гриз. Говорил с ними… с ним.

— Рано или поздно придётся. Не сейчас, но если не удастся узнать ничего… или наоборот — удастся… Перекопаю всё, что знаю, к весне соберусь, думаю. Пока попробую через мать. Мы с ней видимся временами, связываемся через «сквозники». Но она мало знает о делах варжеских — живёт на отшибе, возится с малышнёй. Вряд ли отец будет её слушать… но с ним больше шансов, чем со мной.

— Если я могу чем-нибудь помочь… поехать с вами…

— Спасибо. Я съезжу сама. Семейный визит, — она усмехается. Наверное, слишком устало.

Олкест делает такое движение, будто хочет взять её за руку.

Впрочем, это ей, конечно, просто кажется.