Пароль «Аврора»

Бункер. 22 дня после возвращения. Кирилл

Кирилл разминался на стадионе. Спрыгнул с перекладины, мимоходом подумав, что он, должно быть, первый, кто к ней прикоснулся с тех пор, как адапты закончили посещать «школу». Сев на землю, принялся растягиваться, ругая себя – сколько времени зря потерял! Предупреждала ведь Олеся: после ранения, даже если на ноги еще не встал, начинай разминаться. Особенно если долго пролежал без движения. Чем больше времени проводишь, не тренируясь, тем хуже мышцы застывают, разогревать потом умучаешься… Вот он теперь и мучается.

Кирилл потянулся руками к мыскам. Ч-черт, как больно-то!.. Ладно, потерпим. Вчера хуже было. Закончив с растяжкой, поднялся и принялся наносить удары воображаемому противнику. Руками, ногами. Справа, слева… Подкравшегося сзади человека заметил в последний момент. От подсечки ушел, но неловко – споткнулся. Бросился на подкравшегося, пока еще плохо понимая, кто это.

– Ох! – Ударить Кирилл успел, но удар умело блокировали. – Здравствуйте, Герман.

– Бей, – не отвечая на приветствие, подбодрил Герман. Он стоял в боевой стойке, держа руки со сжатыми кулаками перед собой. – Начал – так бей, чего застыл? Или ты не оклемался еще?

– Оклемался… – Выбрасывать вперед ногу Кирилл не рискнул.

Попробовал ударить слева, Герман не повелся. И вообще, понял Кирилл, мог бы расправиться с ним очень быстро, но пока не спешил. Кажется, хотел проверить, чему успела обучить подопечного Олеся.

… «А кто Германа-то драться учил? – спросил однажды у Олеси Кирилл. – Он ведь до того, как все случилось, в хоккей играл, а не боевыми искусствами занимался?»

«Германа – дядя Коля», – коротко ответила Олеся. И замолчала.

Кирилл, покопавшись в памяти, понял, что никогда раньше этого имени не слышал.

«Что за дядя Коля?»

«Прибился к нам, когда все случилось. Давно, я его почти и не помню».

По любопытному взгляду Кирилла Олеся, должно быть, поняла, что дальнейших расспросов не избежать. Неохотно добавила:

«Он у нас в Доме жил. Германа драться учил и пацанов, кто постарше. А потом вдруг пропал, мне тогда лет семь было. Герман с Инной сказали, что во Владимир подался, но только это неправда. Мы просто мелкие были, не понимали… На самом деле Герман его убил. Анжелка рассказывала, они на источник вдвоем с дядей Колей пошли, а вернулся Герман один. Побитый весь, на ногах еле держался. И больше дядю Колю никто не видел».

Кирилл содрогнулся:

«За что?»

Олеся пожала плечами:

«Ну, значит, было за что. Попусту – Герман не тронул бы».

Через пять минут Кирилла уронили на спину.

– Готов, – прижимая коленом его грудь, подвел итог Герман.

– Готов, – согласился Кирилл.

Герман встал и помог подняться сопернику. Удержав его ладонь, сказал:

– Здорово, что ли?

Кирилл улыбнулся.

– Здравствуйте! Знаете, я про вас столько уже слышал, что кажется, всю жизнь знаком.

Герман не изменился, остался в точности таким, каким Кирилл запомнил его перед уходом из Бункера: невысокий, жесткий, пружинистый, будто из проволоки скрученный. Холодные голубые глаза, над бровью – глубокий шрам, волосы зачесаны назад. Кожа темная, но светлее, чем у адаптов. И волосы длиннее, чем у них, не белые, а странно пегие. Разве что морщин на лице у Германа прибавилось.

– А раз знаком, так нечего «выкать». – Герман достал сигареты.

В спарринге Кирилл отвлекся, во время боя ни о чем другом думать нельзя, а сейчас немедленно вырвалось:

– Герман, что с ребятами?! Джек, Олеся, Гарри? Вы нашли их?

– Нашли. Живы.

Кирилл просиял.

– Уф-ф! Вы… то есть, ты не представляешь, как я переживал! Кого ни спроси, никто ничего не знает. Я догадывался, что ты на выручку пошел, но пока с Шелдоном не познакомился, ничего не знал. Как они?

– Нормально, – сказал Герман.

И Кирилл с облегчением улыбнулся. Собственно, а что еще ожидал услышать? Понятно, у кого Рэд перенял свое суровое немногословие. Главное ведь сказано. Ребята живы. Живы!.. И вот этот, охвативший его сейчас восторг – наверное, и есть то, что принято называть неуловимым словом «счастье». Кирилл физически чувствовал, как отпускает его напряжение последних ночей. Германа он с удовольствием расцеловал бы, если бы не сомневался, что порыв правильно поймут.

– Але! – Герман потеребил Кирилла за рукав. – Ты чего застыл? Слышь меня?

– Слышу.

– Я спрашиваю, пойдешь со мной? К нашим?

Казавшаяся несбыточной мечта сбылась так просто и буднично, что Кирилл поначалу опешил.

Пойти с Германом «к нашим»?!.. Обрести возможность спокойно продолжать эксперимент?!.. Снова увидеть Рэда, Джека, Олесю… Лару. О которой все эти ночи не позволяет себе даже вспоминать, чтобы не расклеиться окончательно?

– К вам? – пробормотал Кирилл, – в Дом? А можно?

– Можно – Машку за ляжку, – сообщил Герман, – и козу на возу.

Ух, до чего же он на Рэда похож!.. И на Джека. И даже на Лару… То есть, ерунда, конечно, это ребята – на него.

– У Евгеньича спрашивай, что тебе можно, а чего нельзя. Мне-то – не вопрос, хоть сейчас заберу.

Кирилл покраснел от удовольствия.

– Пойдемте… Пойдем к Вадиму Александровичу? Я у него спрошу, надеюсь, что отпустит.

– А чё к нему? – нахмурился Герман. – Чё не к Евгеньичу?

– Сергей Евгеньевич… неважно себя чувствует.

– Ну, окей. К Ваде, так к Ваде.

«Может, оно и к лучшему, – идя за бункерным – пацан едва не приплясывал на ходу – хмуро думал Герман, – что к Ваде».

Вадя – придурок, напыщенный козел. А старика Евгеньича Герман любил. И то, что собирался сделать, было, по отношению к нему, и к этому вот, прямо засветившемуся от счастья мальчишке, полным скотством.

Владимир. Ранее. 10 дней после возвращения. Герман

Толян встретил Германа с бойцами на дороге.

– Здорово, командир! Давненько не видались. – Они и в самом деле лицом к лицу не встречались уже несколько лет. – Постарел, смотрю…

– Так, небось, не баба, чтобы молодиться, – парировал Герман. Взъерошил рукой волосы. Здороваться с диктатором не стал. – Плешью не сверкаю, и то ладно.

Толян скрипнул зубами и тон мгновенно сменил.

– У меня здесь пятьдесят стволов, – предупредил он, – и конные. И вторая бригада на подхвате.

Герман хмуро оглядывал воинство. И без предупреждения о численном превосходстве владимирцев знал. Ну, хоть палить Толян сразу не начал, уже хорошо.

– Что с моими?

– Живы-здоровы! Ждут не дождутся дорогого папочку.

– Вот он я. Приводи.

– Смешно, – оценил Толян. – Значится, так. Долго тереть не об чем. Меняю твоих, всех трех, на одного бункерного с чемоданом. Я его уж сколько месяцев пасу, утомился. Приводи сопляка, тогда твоих отпущу.

– Какого бункерного? – прикинулся дураком Герман, – с каким чемоданом?

– Командир, мне некогда, – пожаловался Толян, – обед стынет. Я все сказал! Хочешь своих забрать – тащи сюда бункерного. Не хочешь – всех на солнце спалю. По одному, на глазах друг у друга. Девку – последней, а сперва отымеем ее всем колхозом. Ты меня знаешь.

Герман предпочел бы не знать. Он напряженно думал.

Если правильно понял Лару, то никакого чудесного лекарства, с помощью которого у Толяна смогут появиться дети, в природе пока не существовало. Однако, все, что было нужно для его создания, ребята из Новосиба действительно привезли. Технологию в Бункере, если, опять же, Герман правильно понял, по записям мальчишки разработают и без него самого. Выбор – почти не знакомый полудохлый пацан, или Джек, Олеся и Гарри – перед Германом не стоял. И в то, что парень, пусть даже при наличии реактивов, сумеет создать для Толяна что-то путное, он не верил. Так и пусть Толян подавится.

Герман думал лишь о том, что, когда уезжал из Бункера, Кирилл, несмотря на заверения Лары, что выживет, был плох и как бы уже не загнулся. Толян – не дурак, чтобы обменивать троих живых ребят на единственный труп.

– Моих покажи, – от души надеясь, что Толян по его лицу ничего не сумел прочитать, потребовал Герман.

– Не веришь, – сокрушенно покачал головой диктатор. – Старому корешу – не веришь… А зря. Лысый! Приведи мутантов.

Все они шли своими ногами – и это, зная Толяновы методы ведения допроса, Герман уже посчитал удачей. Руки связаны за спиной. Гарри без очков, близоруко щурит заплывшие глаза. Одна рука примотана к телу, вторая висит на перевязи. Левая, стрелковая. Сломали, уроды, дай бог, чтобы срослась нормально… Сперва ведь Катя как-то по-другому мальчишку назвала, сейчас уже и не вспомнишь, как. А в Гарри он превратился, когда стало ясно, что плохо видит, и пришлось разыскивать в завалах очки. Хоть и близорукий, а стрелок – от бога, только бы руку не сильно повредили.

Видно, что обоих парней жестоко били, особенно досталось Джеку. Вместо смазливой физиономии – сплошной красно-синий блин. Достебался, поганец. Вот что за характер такой – и перед расстрелом не удержится, ржать будет! С самого младенчества всех подряд цепляет, как только говорить научился. Герман его по детству даже наказывать не мог, рука от смеха опускалась. Как вот его лупить, если смешит до слез?.. А Олеська вроде цела.

Герман действительно знал Толяна. И знал, что жестокий псих ни перед чем не остановится. Но и Толян крутой нрав командира адаптов знал. Стычек между ними давно не случалось, худо-бедно поддерживали мир, однако Толян хорошо помнил, что за своих девчонок Герман глотку перегрызет. Олесю не били и не насиловали, это командир сразу понял.

– Здравия желаю, – прошлепал губами-оладьями Джек. Привычная ухмылка на изуродованном побоями лице выглядела жутковато. – Докладаю: втроем одиннадцать бойцов положили. Мы б и с остальными управились, да с большака этот урод нарисовался, – Джек мотнул головой на Толяна. – А с ним отряд, с автоматами. Там уже без вариантов было… Как Сталкер с Ларкой? Добрались? Бункерный живой?

– Добрались, – обронил Герман, – и бункерный живой. – Сейчас главное было – не раскисать. Чтобы ребята не почувствовали. С возрастом он стал безобразно сентиментальным, по молодости таким не был. – Через месяц домой вас заберу, раньше никак… Еще раз хоть пальцем тронешь, – пригрозил Толяну, – хоть кого – хрен тебе, а не бункерный! Ясно?

– Без базара, – согласился Толян. – Этому вот только скажи, – он ткнул в Джека, – чтобы язык свой поганый в задницу засунул! Мои, знаешь, тоже не железные. Нервничают.

– Засунет. – Герман строго посмотрел на Джека.

– Засуну, – легко согласился тот. – А при чем тут бункерный?

– Ни при чем.

– А по-моему, причем, – пристально глядя на командира, проговорила вдруг Олеся. – Герман… Ты нас на бункерного менять собрался, что ли?

Глаза всех троих уставились на командира – недоуменно и недоверчиво.

– А вот это не ваше дело, – обрубил Герман. – Всё, не прощаюсь. Через месяц приду… Уводи, Толян.

– А ну, брысь! – отшатнулся от протянувшего руки Лысого Джек. – Олеська правильно сказала? Менять будешь?

– А если и так? – Взгляда Герман не отвел.

Он мог вести себя с ребятами по-разному, но старался им не врать. Сам всегда учил: если сделал какую дрянь, так имей смелость признаться. А уж пытаться обмануть Жеку – вовсе гиблое дело, до сих пор ни у кого не прокатывало.

– Если так, то хоть бы нас сперва спросил, – оглянувшись на друзей, заявил Джек. – Может, мы домой не хотим? Может, нам тут нравится? А чё – хозяин щедрый, прислуга ласковая… – Заплывшие кровоподтеками глаза со знакомой издевкой стрельнули поочередно в Толяна и Лысого. – Ни кнута, ни матюгов не жалеют.

– Ты кого, сука, прислугой назвал?! – немедленно оскорбился Лысый, и от удара Джека спас только повелительный окрик Толяна.

По решительным лицам ребят Герман с изумлением понял, что они и впрямь не хотят обмена. Уверены, что сумеют выкрутиться сами. Обмануть, убежать, прорваться с боем. Три пары светлых глаз убежденно – верь нам, командир, мы справимся! – смотрели на него.

А он смотрел на них – и видел себя. Семнадцатилетнего. Отважного. Ни черта, ни дьявола не боящегося… Он ведь не так далеко ушел от ребят возрастом. И хорошо помнил, каким сам когда-то был – до тех пор, пока не подломила гибель Кати.

Подростки не верят в смерть, даже если видели ее не раз. Даже если прощались с погибшими товарищами, такими же гордыми и бесстрашными. Твердая убежденность в том, что ты вечно будешь молодым и горячим, не умрешь и не состаришься никогда, в семнадцать лет особенно сильна. Ребята полны уверенности, что смогут вырваться – в отличие от бункерного, если тот окажется на их месте. Какую участь приготовил им садюга-Толян, пока не знают.

И не узнают. По крайней мере, сейчас. А потом сами спасибо скажут.

– Уводи, – с нажимом повторил Герман.

– Если опять соскочить попытаетесь, – добавил Толян, – одного сожгу! Чтоб двум другим неповадно было. Так и знайте.

Светлые адаптские глаза сверкали ненавистью. Лысый с подручными утаскивали ребят с дороги.

– Месяц – долго, – провожая процессию взглядом, объявил Толян. – Две недели.

Герман покачал головой.

– Бункерному твои бойцы бок прострелили. Пока еще оклемается… Да плюс добраться туда-сюда… Месяц. – На ребят он старательно не смотрел.

– Окей, – согласился Толян. Сам понимал, что Герман будет спешить, как только может. – Месяц. На второй – зажарю. Так и знай.

Недалеко от Ногинска. 23 дня после возвращения. Кирилл

Дождь на улице поливал такой, что с высоты лошадиного роста едва видна была дорога. Лошади шли натужной рысью, копыта вязли в грязи.

– Это везде сейчас так? – перекрикивая хлещущий по капюшону дождь, проорал Кирилл.

Настенный монитор в бункерной столовой отражал дату, время и погодные условия снаружи. Благодаря чему подземные жители знали, что сегодня девятнадцатое января, температура на поверхности плюс тринадцать (по ощущениям – пять), проливной дождь и шквалистый ветер.

– Здесь еще ничего, – донесся сквозь шум голос Германа. – Здесь хоть дорога не совсем убита, верхом проехать можно. А за Пекшей – звездец, как развезло, хрен продерешься. С Крещением Господним тебя.

– Что? – не понял, сквозь ветер, Кирилл.

– С праздничком, говорю! С Крещением Господним. До того, как все случилось, с этого дня крещенские морозы начинались, верующие в прорубь ныряли.

– Зачем?

Герман знакомо дернул плечом – адапты скопировали не только тон и речевые обороты командира. Только вот прибор ночного видения ни адаптам, ни Кириллу теперь был не нужен – а из капюшона Германа выглядывал, напоминая странной формы козырек.

– Не знаю. Вроде, положено.

– Прорубь – это ведь отверстие во льду замерзшего водоема? – покопавшись в памяти, уточнил Кирилл. Перед глазами возникла ледяная переправа на подходе к гарнизону: как это было страшно, лезть в темноте в холодную воду, и как тяжело физически. – Неужели верующие люди…

– Цыц! – оборвал Герман.

Кирилл послушно замолчал и замер. И услышал далекий стук копыт. Рука сама дернулась, расстегивая кобуру. Герман, увидев Кирилла собранным в дорогу по всем адаптским правилам, пожал плечами – «тут ехать-то три часа», но возражать против пистолета и ножа не стал.

– Кто это может быть?

– Без понятия. – Герман тронул ПНВ, поправляя. – Батарея, зараза, садится… – Оружие он выхватил раньше Кирилла.

– Здесь спрячемся? – Кирилл заставил коня перешагнуть ограждение у обочины. – Или дальше уйдем, в лес?

– Здесь.

По голосу Германа сложно было разобрать, удивился он боевой готовности спутника, или озадачился. Но, как бы там ни было, присоединился к Кириллу. Они замерли за ограждением.

– Может, пронесет, следов не увидит, – прошептал Герман. – А может, и вовсе не по нашу душу.

Кирилл с надеждой кивнул. Ему очень хотелось верить, что это кто-то из адаптов не утерпел и скачет встречать их с Германом. В направлениях не ориентировался, диагноз «топографический кретинизм» Олеся в свое время поставила ученику безоговорочно, и искренне считал, что Герман везет его к Дому. Но скоро, по стуку копыт, понял, что всадник следует им вдогонку, а не навстречу.

Наездник – расплывчатая фигура в комбинезоне – пролетел было мимо, но поодаль остановился. Увидел, вероятно, что две цепочки следов закончились. Повернул обратно.

Кирилл напряженно застыл. И едва не подпрыгнул, услышав знакомое чириканье.

– Свои, – облегченно выдохнул он.

– Вижу. – Жеребец Германа перешагнул отбойник. – Чего тебе?

– Сталкер! – Теперь и Кирилл узнал седока. – Привет! Ты как здесь…

Рэд на приветствие не ответил. Он Кирилла будто бы и не заметил. Осадив коня возле командирского, заглянул Герману в закрытое капюшоном лицо. Начал без предисловий, тяжело дыша после скачки:

– На обмен везешь?