Пария

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

— Охуеть как холодно! — узкое красноносое лицо Тории было воплощением страдания. Она прикрыла уши тряпками, замотала своё тощее тело в несколько слоёв ткани, и ни то, ни другое, видимо, никак не спасало от ледяных морских ветров, хлеставших нас.

Меня больше занимал не холод, а содержимое моего живота. Похоже, кормчий обладал безошибочным даром находить самые выворачивающие наизнанку волны в этих серых водах. На мой не моряцкий взгляд наш корабль выглядел как бадья из потемневших от времени досок, скреплённых потрёпанными верёвками и ржавыми гвоздями. Он трещал, стонал и содрогался весь путь по верхним пределам Кроншельдского моря. И, хуже всего, он взмывал и брыкался хуже лошади с протухшими мозгами.

С лодками я был знаком, поскольку в своё время в банде Декина проплыл немало рек, как узких, так и широких, с коварными течениями, способными в считаные секунды утопить человека. Но я быстро понял, что море — это не река. Три дня после выхода из порта Фаринсаль тошнота едва отпускала меня от силы на пару минут. Приходилось заталкивать в себя еду, а её тут же выталкивало обратно. Спать удавалось лишь короткими промежутками между беготнёй посреди вонючего содержимого трюма. В этот когг, который носил совершенно неподходящее название «Милостивая Дева» запихнули сорок человек из нашей роты, а остальные плыли следом на семи кораблях, составлявших то, что, по всей видимости, называлось Северным Флотом Короны.

Цель нашего северного похода не объяснялась до тех пор, пока, спустя шесть дней после ухода с Поля Предателей, просящие не построили нас у пристани Фаринсаля. Во время похода на север наши ряды удивительно пополнились — настолько, что теперь нас стало наполовину больше, чем в походе от Каллинтора. Некоторые были злодеями, набранными из различных герцогских тюрем на пути, но большинство рекрутов пришло добровольно — бросить свои деревеньки и городки их побудила растущая легенда о Помазанной Леди.

Эти представляли собой любопытную разношёрстную компанию из безусых юнцов и керлов постарше, распалённых одной ревностной верой в Ковенант, и потому нам, более искушённым душам, было с ними нелегко. Когда Эвадина остановила своего серого скакуна на пристани, эти новички уставились на неё так, словно она только что выехала из Божьих Порталов. Я видел, что столь явное благоговение этих новых рекрутов нелёгким бременем легло на её плечи. И хотя до нас дошли слухи, что Совет светящих повысил её в духовном сане с причастника до стремящегося, она по-прежнему избегала любых титулов помимо капитана.

— Совет Ковенанта и король решили удостоить нас особой чести, — провозгласила она без тени иронии. — Ибо нам надлежит погасить последние остатки нечестивого Восстания Самозванца. К северу расположен Фьордгельд и порт Ольверсаль — до недавних пор оплот узурпатора, переданный ему безбожным герцогом Хьюльвиком, который справедливо повержен и ныне лежит под Полем Предателей. До нас дошла весть, что верные горожане Ольверсаля одолели вероломных лордов и заново присягнули на верность королю Томасу. Они направили Короне петицию с просьбой о защите против банд злодеев, которые до сих пор остаются в диких землях и вынашивают планы вернуть украденную добычу. Мы — ответ короля.

На это все радостно закричали, хотя тон Эвадины не содержал в себе никаких призывов. Такие спонтанные выкрики во время её вечерних проповедей стали уже типичными — в ответ на её уроки восхищённая толпа издавала крики одобрения, иногда переходящие в открытое обожание. Мне это казалось удивительным, потому что — по крайней мере, на мой слух — её проповеди после битвы стали звучать менее зажигательно и более задумчиво.

В тот день в порту я видел, как на её челе промелькнуло усталое раздражение, прежде чем она спокойно улыбнулась и подняла руку, требуя тишины.

— Фьордгельд — не ваш дом, — сказала она. — Многие обычаи, которые вы там встретите, покажутся вам странными. Помните, что в Ольверсале традиционна открытая демонстрация образов аскарлийских богов, и это не является там проявлением ереси. Следовательно, применение стриктур на этот счёт не требуется. Однако присягнувшие там делу Самозванца действительно поступали так в надежде вытеснить Ковенант древними и злобными ересями. По этой причине нашу роту и выбрали для этой задачи. Мы будем охранять права короля Томаса на его собственность и восстановим Ковенант, где бы он ни был нарушен.

Раздалось ещё больше криков, на лбу Эвадины появилась очередная складка тревоги, и она развернулась, кивнув Суэйну.

— Разойтись по отрядам! — крикнула она. — Готовьтесь грузиться по приказу. И осторожнее на трапах, пьяницы кривоногие! Никто не станет вылавливать вас из бухты, если упадёте.

— Попробуй, — сказал Уилхем, подходя к Тории и протягивая ей маленькую фляжку. Мы стояли на корме, где качка казалась не такой сильной, хотя, конечно, такими заблуждениями мы лишь себя успокаивали. Уилхем, как и Тория, похоже, от морской болезни не страдал. Хотя, если её иммунитет происходил от долгого знакомства с мореплаванием в прошлом, то у него, как я подозревал, дело было в обильных возлияниях спиртного, которое он при любой возможности заливал в глотку.

— Что там? — спросила Тория, открыв пробку и нюхая содержимое.

— Бренди, ром и… — Уилхем пожал плечами, — … что-то ещё. Пахнет мерзко, зато приятно согревает. Выменял четверть бочонка у одного моряка в обмен на кинжал. К сожалению, это всё, что осталось. Но если хочешь, допивай, дорогая. Не допущу, чтобы судачили, будто я скупой пьяница.

Тория сделала глоток, причмокнула губами и снова отхлебнула.

— Пила я и намного хуже, — сказала она, передавая фляжку мне. К несчастью, одного глотка кислого содержимого хватило, чтобы я снова сложился пополам над поручнем.

— Итак, милорд, — выдохнул я парой секунд спустя, вытирая рот рукавом, и осоловело посмотрел на аристократа, — не хотите ли просветить нас насчёт истинных причин этой экспедиции?

Уилхем устало посмотрел на меня.

— Когда ты перестанешь меня так называть?

— Хоть ты и лишён наследства и титулов, но, — я бледно улыбнулся, — твоё благородство всё равно просвечивает.

Действительно, в глазах Короны он больше не являлся лордом. На марше до нас дошли сведения, что король отменил эдикт, из-за которого убили столько пленных на Поле Предателей. Резня не ограничилась полем боя и продолжалась ещё несколько дней, поскольку мстительные рыцари забредали весьма далеко в поисках сбежавших бунтовщиков. Я заключил, что королевское милосердие стало результатом петиций от знатных отцов, пожелавших спасти шеи глупых сыновей или остановить сокращение керлов, необходимых для работ на неубранных полях. В любом случае, над Уилхемом больше не висела угроза немедленной утраты жизни, хотя его статус предателя подразумевал потерю титула и наказание в виде службы в роте Ковенанта. Он более не говорил о своём возлюбленном Истинном Короле и не выражал никаких сомнений касательно недавно принесённой клятвы сражаться с ним, если понадобится. Если он на самом деле смирился со своей судьбой, то это было угрюмое, пьяное смирение, и я сомневался, что оно продлится долго, если будет подвергнуто какому-либо испытанию.

— Ты разговариваешь с ней больше всех, — добавил я и скривился, сглотнув желчь. — И твоё понимание глубже, потому что ты судишь с точки зрения аристократа.

Мою страсть к информации подогревало то, что прорехи в ней нужно было восполнять у просящих или у самой Эвадины. Как ротный писарь, я каждые несколько дней проводил с ней некоторое время. И хотя она поручила мне переписать свиток, данный ей сэром Алтусом, из документа не открылось почти ничего помимо того, что она сказала роте в Фаринсале. А ещё я заметил, что теперь она смотрит на меня с холодцой, с ледяной молчаливостью, которая, откровенно говоря, меня несколько расстраивала. Разве не спас я её помазанную задницу?

Уилхем закатил глаза, принимая назад фляжку у Тории, а потом осушил её несколькими короткими глотками.

— Думаю, ты помнишь королевского посланника?

— Сэр Алтус Левалль, — проговорил я, отчего Уилхем удивлённо приподнял бровь.

— Ты его знаешь?

— Только по репутации. Он доставил письмо, из-за которого мы здесь. А ещё я помню, как он сказал нечто такое, отчего наш возлюбленный сержант-просящий сильно взвился.

— Да уж. Понимаешь, это задание — скорее изгнание, чем королевское поручение. После Поля Предателей слава нашего капитана вспыхнула, словно падающая звезда, заслоняя даже известность короля, хотя, как говорят, в бой он вступил довольно храбро, когда пришло время. Впрочем, думаю, кто угодно проявит отвагу, если сражается в тени сэра Элберта Болдри. Но, всё по-честному, и по всем правилам это была победа короля, хотя, слушая простолюдинов, такого не скажешь. Томас по всем отзывам доброжелательный человек, которого не страшит угроза его гордости, но его семья и советники не из таких.

Важно помнить, что король Томас — второй сын всеми любимого отца, Матиса Четвёртого, сильного и мудрого. Все считали, что его перворождённый сын однажды станет Артином Пятым. К сожалению, лошадь принца считала иначе, и Артину было суждено стать Артином Свернувшим Шею, оставив Альбермайн с наследником, который едва оторвался от груди кормилицы. Король Матис породил его поздно, от своей второй, куда более молодой королевы. Справедливости ради, Томас неплохо справился с этим вызовом — как говорят, благодаря наставничеству своего защитника, сэра Элберта Болдри, и мудрым советам старшей сестры, принцессы Леаноры. Но его правление вечно преследует знание, что он младший сын куда более могучего отца.

А потому семейство Алгатинетов и их многочисленные лизоблюды зорко следят за любой угрозой власти Томаса. Растущая известность триумфатора Поля Предателей, воительницы, помазанной, по слухам, аж благодатью Серафилей, несомненно, распалила их страхи. И кто скажет, что они неправы. В конце концов, власть — штука хрупкая.

— Они отправили роту Ковенанта в Фьордгельд, чтобы убрать её с дороги, — сказал я.

— Умно, — прокомментировала Тория, шмыгнув носом. — Гляньте на всех этих набожных дурачков, которые бросились к её ногам во время марша на север. Ещё несколько месяцев, и у нас была бы армия, а не рота.

— Но это ведь ещё не всё? — спросил я Уилхема. — Что так задело сержанта, отчего он потянулся за мечом?

— Слухи, — сказал Уилхем. Он замолчал, перевернул фляжку над открытым ртом, выливая туда последние капли. — Она сражалась с Самозванцем, а он всё ещё жив, по крайней мере, никто не видел его трупа. При дворе шепчутся, что может побег и не был случайным.

— Это чепуха. — Я с отвращением покачал головой. — Неуклюжая попытка поставить её репутацию под сомнение.

— Неуклюжая? Конечно, но даже кривая стрела может выбить глаз. Нашего Помазанного Капитана отправляют не просто в изгнание, а на испытание. Ольверсаль известен как гнездо постоянно враждующих торговых семейств и сочувствующих аскарлийцам. И весь Фьордгельд тоже. Герцога Хьюльвика называют предателем, но на самом деле он был одним из пяти претендентов на герцогство, причём, все остальные до сих пор дышат, и можно поспорить, что теперь, когда он мёртв, им ещё сильнее хочется добиться своей цели. Ольверсаль — крупнейший порт гельда, и давно считается опорой, на которой всё герцогство стоит или падает. Не дать ему погрузиться в хаос будет непросто. Удержать его для короля станет триумфом. Но если Помазанному Капитану это удастся, кто тогда сможет подвергать сомнению её преданность?

— Так значит, Ольверсаль это дыра? — поинтересовалась Тория. — Я-то надеялась, он богат, в смысле, хотя бы по части таверн и нормальной выпивки.

«В смысле, по части карманов и сундуков торговцев», предположил я, но не вслух сказал, хотя и сомневался, что Уилхему не насрать на наши криминальные наклонности.

— На самом деле, дорогая моя, — сказал Уилхем, — его часто называют Жемчужиной гельда. Понимаешь, он очень старый, и много раз переходил из рук в руки между разными лордами и королями. Им правили сёстры-королевы Аскарлии за три столетия до того, как прадед короля Томаса вырвал его из их лап. Там много архитектуры, на которую стоит посмотреть, если тебе это интересно. Некоторые здания, говорят, стоят ещё со времён до Бича. Должен сказать, библиотека там особенно интересна. Хранилище книг под её крышей весьма примечательно. А ещё статуи аскарлийских богов, вырубленные в основании горы Хальтир, хотя лучше, чтобы просящие не видели, как ты на них любуешься.

— Там есть библиотека? — спросил я.

— Да, битком набитая всевозможными древними книгами. Странные они, жители Фьордгельда. За убийство человека выпорют, но не повесят, если тот заплатит семье жертвы виру за кровь. Но если человек осквернит книгу, его привяжут к дереву, вскроют живот на корм воронам, и никакие виры его уже не спасут.

Он снова перевернул флягу, и его лоб сморщился от досады, когда на язык не упало ни капли. Его взгляд стал озабоченным, ищущим, по которому становилось ясно, что его жажда вернулась. Я понял, что трезвым Уилхем мне не нравится — слишком мало болтает.

Ухмыльнувшись, я положил руку ему на плечо и повёл его с кормы:

— А может, найдём того моряка? У меня тут есть пара шеков. А потом расскажешь об этой библиотеке.

Порт Ольверсаль располагался на северном берегу бухты, известной как фьорд Эйрика, как раз там, где канал сужался, но оставался достаточно глубоким для кораблей. Сам порт представлял собой плотную массу конструкций, граничащих с основанием громадной гранитной плиты, той самой горы Хальтир, о которой говорил Уилхем. В своём сером, отвесном величии она вздымалась, по меньшей мере, на тысячу футов. По южной стороне горы змеилась одна узкая дорога — единственный въезд в порт по суше. Она же объясняла, почему у города не было защитных стен, поскольку лишь командир-самоубийца стал бы атаковать по таким узким подступам, а гавань была слишком маленькой для вторжения с моря.

— А тебе всё это солдатское говно и правда нравится, да? — прокомментировала Тория, когда я высказал эти военные соображения.

— В любой профессии надо заниматься самообразованием, — ответил я. — Хоть выбирал ты её, хоть нет.

Осматривая приближающийся город, я был поражён новизной места, которое настолько отличалось от всего в Шейвинской Марке. Парад ветряных мельниц, выше любой из всех, что я видел в южных землях, венчал высокую дамбу, которая изгибалась от гавани до самого северного края горы. Благодаря нетрезвым урокам Уилхема я знал, что они и гавань — источники богатства порта. Во Фьордгельде хватало рыбных мест и выпасов для коз и овец, но было мало возможностей растить зерновые, особенно пшеницу. Зерно привозили на кораблях, а потом здесь мололи и увозили на телегах в деревни и города, где за муку платили шерстью. А ею в свою очередь заполняли трюмы кораблей, которую потом скармливали ткацким станкам южных герцогств. Это плодотворное положение обеспечивало Ольверсалю долголетие, но кроме того, ещё и статус трофея, за который будут бесконечно сражаться.

Однако не мельницы привлекли моё внимание, а мешанина крыш и башен позади них, и особенно большое прямоугольное строение со скошенной крышей. Библиотека короля Эйрика — по всей видимости, какого-то давно умершего героя гельдерских легенд. Она была вторым по размерам зданием в порту после намного более современного и значительно более высокого шпиля, отмечавшего Святилище мученика Атиля.

— Думаешь, найдёшь его здесь? — тихо и осторожно спросила Тория, избегая слов «сокровище» и «Лаклан». — В смысле, знание о том, как его найти?

«И много чего ещё», подумал я, чувствуя под курткой тяжесть тома Ведьмы в Мешке. Я спрятал его в кожаную сумку и крепко привязал к себе, подальше от осуждающих глаз просящих и в безопасности от пагубных воздействий дождя и ветра. По правде говоря, к своему стыду, я оберегал каэритскую книгу даже сильнее, чем завещание Сильды.

— Уилхем говорит, что она укомплектована даже лучше, чем библиотека Ковенанта в Атильторе, — прошептал я в ответ. Мы толпились вместе с остальным отрядом на передней палубе, рядом с просящей Офилой, и лучше бы важные разговоры не долетели до её слишком чутких ушей.

— А когда ты его найдёшь? — тихий голос Тории, был перегружен смыслом.

Я обнадёживающе улыбнулся:

— Тогда настанет время нам отправиться на поиски нашей справедливой награды.

— Несмотря на другие обязательства? — она многозначительно глянула на Эвадину. Капитан стояла на носу корабля в своих прекрасных доспехах без украшений, намереваясь, как я понял, произвести нужное впечатление, когда будем высаживаться. Глядя, как ветер тёмным пламенем развевает её волосы, как спокойно и бесстрастно её лицо, несмотря на брызги солёной воды, которые порывы ветра поднимали от моря, я не сомневался, что именно этот миг выбрали бы будущие иллюстраторы и художники, когда придёт время обессмертить Помазанного Капитана. Я знал, что сегодня стал свидетелем истории, зарю новой главы в её рассказе, ибо здесь она найдёт триумф и славу, или же поражение и позор. А может быть даже и смерть. Несмотря на недавнюю холодность ко мне, желание следить за её эпопеей оставалось сильным, и оно принуждало стать частью чего-то большего, чего-то неоспоримо важного. Но это была её история, а не моя.

— Несмотря ни на что, — сказал я, отводя взгляд от капитана, что оказалось непросто.

На пристани роту встречала группа из дюжины хорошо одетых людей и полсотни воинов в серо-серебристых и тёмно-синих ливреях. Я решил, что эти цвета определяют их как солдат герцога Фьордгельда, кто бы это сейчас ни был. Хорошо одетых гражданских возглавлял высокий широкоплечий мужчина с длинными пепельно-белыми волосами и такой же бородой. От улыбки, которой он одарил спускавшуюся по сходням Эвадину, всё очарование Уилхема стало казаться маленькой свечкой в сравнении с ревущим пламенем.

— Миледи, добро пожаловать! Неужели вы и есть Помазанный Капитан? — кланяясь, он громко, душевно рассмеялся, и ему вторили остальные местные светила, выстроившиеся позади него. — Я старейшина Маритц Фольваст, — прогремел светловолосый, не ожидая ответа, — самый верный слуга доброго короля Томаса, приветствую вас в Ольверсале.

Эвадина, скупо улыбнувшись, вернула поклон.

— Капитан-стремящаяся Эвадина Курлайн, милорд старейшина.

— Я не лорд, миледи, — снова рассмеявшись, ответил Фольваст. — Всего лишь скромный торговец, которого мои товарищи-горожане призвали на правление в эти неспокойные времена.

— Это уже не так, милорд. — Эвадина продемонстрировала мою копию свитка сэра Алтуса. — Наш милосерднейший король, признавая ваши неусыпные и отважные усилия по утверждению его справедливых прав на это герцогство, именует вас сэром Маритцем Фольвастом, рыцарем королевства и защитником фьорда Мид. Здесь вы найдёте соответствующие списки предоставленных полномочий и земель. Я прибыла с королевским указом предоставить свою роту на защиту этого порта и его людей.

По моему опыту, любой человек, называющий себя скромным, неизменно оказывается прямой противоположностью, что и продемонстрировал новопосвящённый рыцарь, взяв свиток из рук Эвадины. Он удержался и не выхватил его, но развернул весьма быстро. Его глаза изучали содержимое с выражением, которое я отлично знал: яркая, узконаправленная сосредоточенность, присущая поистине жадным людям.

— Это огромная честь для меня, — сказал он Эвадине, похвально пытаясь изобразить, будто у него перехватило дух. — Да направят меня мученики на верный путь, чтобы я приносил пользу. А теперь, — Фольваст выпрямился и протянул руку в сторону остальных присутствующих гражданских, — позвольте мне представить своих товарищей, верных старейшин, а затем мы отправимся в зал Торгового Совета, где в честь вашего прибытия готов великолепный пир…

— У меня нет времени пировать, милорд, — оборвала его Эвадина вежливым, но твёрдым тоном. — И никаких представлений. Это может подождать до тех пор, пока я не проведу тщательную инспекцию защитных сооружений порта и не проверю размещение моей роты. Полагаю, подходящее помещение уже подготовлено?

Я увидел, как лицо старейшины дёрнулось от укола признания высшей власти, что для человека его характера всегда нелегко. Но он быстро оправился, опять добродушно рассмеялся и снова поклонился.

— Разумеется, капитан. Как и подобает истинному мечу Ковенанта, да? В Святилище мученика Атиля более чем достаточно места для ваших прекрасных солдат, поскольку большинство священников сбежало с началом недавних волнений. На самом деле для охраны реликвий святилища, остались только один просящий и несколько простолюдинов.

Лицо Эвадины потемнело.

— Очень плохо. И это не останется неотмеченным в докладе Совету светящих. А что с защитными сооружениями?

Фольваст снова рассмеялся, на этот раз не так добродушно, зато искренне и весело.

— Разумеется. Мы осмотрим их сейчас же, если пожелаете. Хотя, должен предупредить, смотреть там особо не на что.

Местные называли её Привратной Стеной — толстая, прочная конструкция из гранитных блоков, высотой в сорок футов и, может, в сто пятьдесят шагов длиной, тянулась от отвесного утёса у основания горы Хальтир до скалистого побережья. По всему верху стены тянулись зубцы и бойницы по обе стороны от дозорной башни над единственными воротами. Створы ворот были сделаны из древнего дуба, усиленного железными скобами, и ещё защищались толстой железной решёткой, которую можно было при необходимости поднимать или опускать. За ней изгибалась дорога, уходя в туман, спускавшийся из фьорда. Пока мы со старейшиной осматривали скудный список защитных сооружений, в ворота заехало несколько телег, но не так много, как можно было ожидать в таком порту, известном своей загруженностью.

— Сто восемьдесят шесть лет назад, — с явной гордостью сказал Фольваст Эвадине. — Именно тогда в последний раз какой-то глупец попробовал взять эту стену приступом. Изгой и бандит, который называл себя королём. Его армия, какая уж она была, очень скоро разбежалась, а его голова торчала на пике над башней больше года, пока совсем не сгнила.

— Слишком толстая и крепкая даже для самой мощной осадной машины, — прокомментировал Суэйн, одобрительно проводя рукой по старому граниту зубца, а потом кивнул на дорогу: — А там, где можно подняться на стену, места хватит только на одну роту за раз. Пять сотен солдат смогут задержать здесь вдесятеро большее войско.

— Что поднимает важный вопрос, милорд, — сказала Эвадина, поворачиваясь к старейшине. — Какова точно численность нашего противника?

— Боюсь, с какой-либо точностью сказать невозможно. — Фольваст, извиняясь, пожал внушительными плечами. — Герцогские подразделения в лучшие годы составляли около тысячи воинов, но они распались в соответствии со своими симпатиями и кровными узами, как только мы захватили порт для Короны. Когда сражение закончилось, мы насчитали на улицах около сотни мертвецов. Остальные сбежали с предателями, которые продались, как шлюхи, Самозванцу, Бич их побери. Сейчас у нас осталось около трёх сотен верных солдат.

Эвадина перевела взгляд на меня, получив в ответ едва заметное покачивание головой. В соответствии с её инструкциями, полученными перед сходом с корабля, во время нашего путешествия по докам и по улицам я вёл тщательный подсчёт всех людей с оружием, пока мы не добрались до стены. Выглядывая солдат, я так же видел множество угрюмых и обиженных лиц, хотя выглядели они подавленно и старались не встречаться взглядом со старейшиной. А ещё я отмечал множество сгоревших домов и лавок — видимо, ставших жертвами недавнего вандализма. Ольверсаль явно представлял из себя неспокойное место. По моим подсчётам, число тех, кого можно было бы назвать солдатами, составляло примерно сто восемь, и потому маловероятно, что численность городского гарнизона была хоть сколько-нибудь близка к озвученной Фольвастом. Быть может, его верноподданнический переворот вовсе не был таким популярным среди герцогских солдат, как он утверждал.

— У наших врагов, несомненно, больше людей, — продолжал он. — Лорды бунтовщиков все старой крови, с крепкими семейными связями среди людей в глубине гельда. Многие из них отправились в обречённый поход Самозванца на юг, но далеко не все.

— Но всё же, ясности об их силах нет? — настаивала Эвадина. — Велась ли хотя бы разведка, чтобы уточнить их расположение?

— Любые патрули, которые осмелятся отправиться на несколько миль за эту стену, скорее всего никогда не вернутся. — Он указал на одинокую телегу, ехавшую к воротам. — Видите, какой скудной стала наша торговля. Те торговцы шерстью, которые продолжают возить её нам, сильно рискуют. Бунтовщики нападают на дорогах, и мало кто из нас знает, где в диких землях они устраивают свои логова. Мои люди знают море и побережье. А вот в глубине гельда — совсем другое дело.

— Как удачно тогда, что в моей роте есть человек, обладающий таким знанием. — Губы Эвадины изогнулись в лёгкой улыбке, и она обернулась на Уилхема. — Не так ли, рядовой Дорнмал?

А я-то ещё удивлялся, почему она приказала ему сопровождать нас в этой инспекции. Теперь, когда Уилхем едва заметно улыбнулся в ответ, стало ясно.

— Прошло немало лет, капитан, — сказал он. — Но, думаю, я знаю гельд, как только может знать южанин.

— Понимаете, мать рядового Дорнмала родом из центральной части гельда. — Объяснила Эвадина Фольвасту. — Он большую часть юности провёл здесь, пока семейные обязанности не позвали его назад в герцогство. Он проведёт разведку. — Её улыбка померкла, когда она обернулась ко мне, и я тут же предугадал её следующий приказ, отчего у меня удручающе скрутило живот: — И наш писарь составит ему компанию, раз уж у него в наших рядах самый острый глаз на числа.

Она смотрела мне в глаза чуть дольше, чем мне казалось необходимым, и с лица её пропала всякая весёлость. Я догадывался, что это какая-то форма наказания, только никак не мог определить преступление, достойное такой кары. Ей определённо не понравилось, когда я позвал роту прикрыть её от рыцарей Алтуса, тут всё было ясно. Но если это и объясняло её недавние настроения, неужели этого хватило, чтобы вот так рисковать моей шкурой? Это выглядело дурной наградой за её спасение. Или как раз то, что я спас её жизнь, и лежит в основе её отношения — как чувство обиды за тяжкий долг?

— Думаю, у вас есть подходящие лошади? — спросила Эвадина у Фольваста. — Быстрые, но крепкие?

— Моя личная конюшня в вашем распоряжении, капитан, — заверил он её, склонив голову.

— Великолепно. — Она снова повернулась к нам с Уилхемом. — Выезжайте, как только сможете, да не теряйте времени. Мне нужно знать, с чем мы тут имеем дело.

— Разрешите обратиться, капитан, — заговорил я, когда она уже отворачивалась, и получил суровый взгляд, от которого в горле запершило. — Я… не умею ездить на лошади. Во всяком случае, хоть сколько-нибудь хорошо.

Она поджала губы, а потом кивнула Уилхему:

— Рядовой Дорнмал научит. Вряд ли это займёт больше пары дней. Потом выдвигайтесь. — Она прищурила глаза и заговорила ещё суровее: — Или хочешь подождать и найти каэритскую ведьму, чтобы она прочитала защитное заклинание?

Едкий тон, которым она выделила слово «ведьму» заставил меня сдержать дальнейшие возражения и покорно опустить голову. Вот, значит, в чём дело. Чей-то излишне пытливый глаз заметил нас в лагере Ведьмы в Мешке. Или просящий Делрик верно вычислил настоящую причину выздоровления Брюера.

— За дело, — отрезала она, дёрнула головой в сторону лестницы, а потом снова повернулась к старейшине. — А теперь, милорд, с вашего разрешения, я должна проинспектировать гарнизон. Затем мы направимся на склады.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Уилхем сказал, что выбрал мне охотничью лошадь, хотя на мой неопытный взгляд по размерам он ничуть не уступал боевому коню. Красивый чёрный зверь со спокойным характером, если верить экспертному мнению Уилхема, хотя конь так и норовил сбросить меня при любой возможности.

— Слишком сильно натягиваешь уздечку, — сказал Уилхем после одной особенно болезненной встречей с землёй. Мои уроки верховой езды проходили в загончике у конюшен старейшины Фольваста. Я не удивился, узнав, что у него самый большой дом в Ольверсале, стоявший настолько близко к центру города, как только позволяли святилище и библиотека. Это было новое сооружение из красного кирпича, а не из добываемого здесь гранита, и каждый кирпич везли сюда за немалую цену, если верить пожилому конюху.

— В этом городе есть старая поговорка, — сказал он нам, заговорщически подмигнул, и его сильно морщинистое лицо сморщилось ещё сильнее. — Ни один Фольваст не потратит шека там, где можно потратить соверен.

— Ослабь хватку, — добавил Уилхем, когда я поднялся на ноги. — Тебе бы не понравилось, если бы кто-то постоянно тянул верёвку, которая продёрнута у тебя во рту, вот и ему не нравится. И попытайся расслабиться. Ты слишком напряжён. Он из-за этого нервничает.

— Не все выросли в замке с наставниками рыцарских искусств, — проворчал я.

Когда я забрался в седло, жеребец, которого конюх назвал Карник, в честь аскарлийского бога охоты, покорно фыркнул. За два дня тренировок я научился пускать его шагом туда-сюда по загону. Падение стало результатом моей первой попытки ехать рысью.

— Мой наставник тебе бы не понравился, — сказал мне Уилхем. Из-за красноты в глазах он выглядел как человек, страдающий от последствий ночи пьянства, а то, как он шевелил губами, говорило о том, как сильно ему хочется ещё. Спиртное его явно захватило, и я подумал, что наше задание может быть попыткой Эвадины избавить его от этой нездоровой привычки, хотя бы ненадолго.

— Редмайн, так его звали, — продолжал он, и, судя по выражению лица, на него нахлынули ностальгические воспоминания. — Он был слишком низкорождённым даже для того, чтобы заслужить титул, но провёл полжизни на войне и турнирах, а остальную половину учил всему, что знал, начинающих щенков, как он называл своих учеников. Если ты у него на глазах падал с лошади, то тебя секли розгами, а задницу окунали в солёную воду. Хуже, если ронял меч.

— Твой отец позволял простолюдину тебя бить?

— Разумеется. Именно так это и происходит. Рыцарями становятся, мастер Писарь, а не рождаются. Задницу моего отца в детстве секли не раз, так зачем щадить мою? Пойдём. — Он развернул свою лошадь, демонстрируя, как я сейчас понимал, завидное мастерство, поскольку животное словно танцевало от его прикосновения. — Попробуем ещё раз.

Всего потребовалось пять дней мучительных уроков, прежде чем меня можно было счесть способным ехать на лошади хоть сколько-нибудь долго. Несколько успокаивало терпение Эвадины, позволившей так долго продолжать уроки, поскольку это значило, что она не хотела, чтобы я сгинул в диких землях гельда. Однако её отношение ко мне оставалось вежливо-властным, и мне дозволялось находиться в её присутствии ровно столько времени, сколько требовалось на внесение нужных записей в ротные журналы. Поначалу я переносил её холодность дружелюбно и лишь усерднее занимался писарскими обязанностями. Но дни шли за днями, а её настроение не теплело, и во мне невольно разрасталось чувство обиды. Теперь наши счёты сведены, так что же я ей должен?

Вдобавок к основам верховой езды Уилхем ещё взялся обучать меня рыцарским приёмам сражения.

— Алебардой с седла не помашешь, — сказал он, бросив мне меч в ножнах, который, как я видел, просящая Офила носила на спине после Поля Предателей. Наши боевые священники не обшаривали трупы в поисках монет или ценностей, но их сдержанность не распространялась на упавшее оружие. По неизвестным мне причинам она, видимо, согласилась расстаться со своим трофеем, что меня удивило, потому что даже я видел, насколько это хороший клинок.

— Я в жизни мечом не пользовался, — сказал я Уилхему, с восхищением, но и с сомнением бросив взгляд на клинок, который я вытащил из ножен. Металл был чистым и по большей части блестящим, хотя тут и там встречались мутные участки, а на лезвии — неровности от попыток сточить последствия битвы. Невезучий благородный владелец явно был человеком опытным, и к тому же богатым.

— Оно и к лучшему, — ответил Уилхем. — Значит, не придётся избавлять тебя от вредных привычек.

И вот, каждый день перед тем, как забраться в седло, он обучал меня владению мечом, и это оказалось сложнее, чем я ожидал. Я быстро понял, что меч — это больше, чем просто удлинённый тесак. Чтобы хорошо им биться, требовалось одновременно искусство и физическая сила, а не ярость и напор, которые так хорошо послужили мне в моей единственной битве. Немалая часть моего начального обучения ушла на выработку особого соответствия мышц и сухожилий, необходимого, чтобы им размахивать — для этого я пытался повторить различные удары, которые показывал Уилхем. Тут стала очевидной причина атлетичности его фигуры, когда он будто бы без усилий и плавно несколько раз элегантно взмахнул своим мечом. Я же от попыток повторить только вспотел, и мои мышцы заныли.

— В седле держи его одной рукой, а на земле — двумя. И никогда не забывай о важности толстой рукавицы. — Уилхем проиллюстрировал свои слова, выставив меч горизонтально напротив груди — одной рукой в кольчужной рукавице держа за рукоять, а другой сжимая клинок. — А вот так меч становится дубинкой. — Он выставил одну ногу и поднял клинок над головой. — А теперь копьё. — Он сместил ноги и продемонстрировал удар, остановив острие в дюйме от моего лица. — А потом булава. — Шагнув вперёд, он поднял оружие и крутанул — медный цилиндр навершия замер прямо перед тем, как размозжить мою челюсть.

Он улыбнулся, когда я дёрнулся и отступил назад.

— Попробуй. А потом посмотрим, сможешь ли вытащить его, сидя в седле.

Из-за тренировок по верховой езде и владению мечом мне лишь за день до нашего отъезда удалось пойти в библиотеку короля Эйрика, только чтобы получить отказ в доступе к тамошним сокровищам.

— Тебе здесь не место, южанин, — сказал мне самый крупный из двух охранников на входе. Они с напарником разительно отличались от остальных солдат в этом городе тем, что оба были прилично одеты и хорошо вооружены. Ливреи у них тоже были не такими, как у герцогских воинов, и включали в себя белую перевязь, расшитую угловатым шрифтом, который украшал здесь так много зданий и статуй. Они держались настороже, и один взгляд на суровые, решительные лица сказал мне, что любые попытки подкупа будут бессмысленными. Похоже, этот город серьёзно относился к защите своих книг.

— Здесь пропускают только горожан с хорошей репутацией и учёных с пропуском, подписанным советом старейшин, — сказал мне крупный охранник в ответ на вежливый вопрос, почему я не могу войти. Он прищурился и подозрительно нахмурился. — Ты ведь учёный?

— Писарь, — ответил я. — Из роты капитан-стремящейся Эвадины Курлайн, если точнее.

Он чуть смягчился, но только совсем чуть-чуть.

— Всё равно, войти нельзя, — сказал он, многозначительно положив руку на меч. — А теперь уходи, и в будущем держись окрестностей святилища. Не все такие добрые, как мы.

Я не из тех, кто преследует безнадёжные цели, а потому вежливо склонил голову, развернулся и спустился по широким ступенькам, ведущим к дверям библиотеки. Либо строителей не заботили удобные пропорции, либо эту лестницу породила эпоха, когда люди были значительно выше, поскольку требовалось хорошенько сосредоточиться, чтобы пройти по ступеням, не грохнувшись на задницу. Я настолько сконцентрировался на успешном спуске, что не заметил, как рядом остановилась стройная фигура.

— А я-то думала, тебе нет дела до старых слов на старой бумаге.

Я остановился, повернулся и увидел юную женщину со светлыми волнистыми волосами, типичными для большинства здешних женщин. Её пронзительно-синие глаза, смотревшие на меня, сияли весельем и узнаванием. Она была в простом коричневом платье под серой шалью, но, как и охранники библиотеки, носила белую перевязь на груди.

— Вижу, ты обманул палача, — продолжала она. — А теперь ты последователь Помазанного Капитана. Удивительная судьба для того, кто однажды насмехался над верованиями наивной девочки.

Упоминание палача и блеск весёлой укоризны в её глазах нужным воспоминанием развеял мою озадаченность. Та ночь в лесу, после того, как Декин убил мечом аскарлийца, та ночь, когда я встал между Эрчелом и его жертвой.

— Беррин, — сказал я.

— Значит, помнишь. — Её улыбка расплылась ещё шире. Она спустилась на одну огромную ступеньку ниже и подошла ко мне, глядя мне в лицо. — Ты не совсем такой, каким я помню. Твой нос, кажется, был тогда намного прямее.

— Это так. — Я формально поклонился. — Элвин Писарь из роты Ковенанта.

— Писарь и солдат? Ты и тогда был странным, а сейчас, похоже, стал ещё страннее. А что сталось с вашим вожаком — с тем бородатым здоровяком? Мне всегда казалось, что я о нём ещё услышу.

«Его звали Декин. И я смотрел, как он умер за свои амбиции».

— Среди живых его уже нет, — сказал я. — А его легенда в каком-то роде продолжает ходить на юге.

Она вежливо шевельнула плечами.

— Скейнвельд тоже получил славу, о которой мечтал, когда мы вернулись в гельд. Мои прежние товарищи сочинили отличную историю о его храбрости и смерти от южного чудища. А меня от этого стало тошнить. И когда они начали последнее восстание, я не захотела в нём участвовать.

— Значит, больше никаких Скард-райкенов? — спросил я. — Никаких альтваров?

— В жизни наступает такой момент, когда нужно отбросить детские представления, или придётся жить дураком. Ну, или тебя привяжут к булыжнику и сбросят во фьорд, где нынче и лежат Скард-райкены.

Она помолчала, обернувшись на вход в библиотеку.

— Сказали отвалить, да?

— Я всего лишь бедный писарь, который хочет развить свой разум. К несчастью этой причины, видимо, недостаточно, чтобы позволить мне войти. — Я присмотрелся к её перевязи и странным письменам, вышитым на ткани. — Как я понимаю, это какой-то знак отличия?

— Лента Знаний означает, что я верный служитель совета старейшин и бесценной Библиотеки Эйрика, их самого священного сокровища. Я работаю здесь, во всяком случае в то время, когда проверяю счета разных торговцев, чтобы они наверняка платили все подати.

— Сборщик налогов? — Я снова поморщился. — В Шейвинской Марке их часто считают хуже разбойников и еретиков.

— У этой работы есть и преимущества. И к тому же, я всего лишь считаю, кто что должен. Самим сбором занимаются старейшины и их стражники. — Она снова оглянулась на двери библиотеки и подошла поближе. — Прости мне подозрения, Элвин Писарь из роты Ковенанта, но готова поспорить, что ты хочешь получить здесь куда больше, чем просто развитие своего разума.

Я скупо улыбнулся и спустился на одну ступеньку, решив, что пора уходить. Эта женщина казалась намного менее закрытой и обиженной версией юной себя, не говоря уже о её чрезвычайной привлекательности, но её талант к прозрениям оставался таким же острым, как и прежде.

— Я и так уже сильно тебя задержал…

— Я могу тебя провести. — Она наклонила голову, весело изогнув губы, а её живые немигающие глаза оценивали мою реакцию. — Если захочешь.

Я помолчал, взбалтывая в голове все свои невеликие знания о ней, и с привычной быстротой взвешивая опасность и награду. «Пока что она слишком дружелюбна. И если ей нужны монеты, то столь умная душа легко обдерёт местных торговцев в обмен на снижение податей». Итак, я не знал, чего она хочет, но то, чего хотел я, было так близко, и потому стоило рискнуть.

— Это предложение и щедрое, и приятное, — сказал я. — Но такая услуга поднимает вопрос, что ожидается взамен.

— Всего лишь честный ответ на один вопрос. — Она шагнула назад и снова улыбнулась, едва заметно кивнув головой в сторону западной стены библиотеки. — Там есть лестница, ведущая вниз к маленькой двери. Будь там час спустя после полуночного колокола.

— А твой вопрос? — спросил я, когда она стала подниматься дальше по огромным ступеням.

— Разве не очевидно? — Она рассмеялась, с натренированной лёгкостью шагая вверх. — Я хочу знать, что ты ищешь.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

У Эйн была привычка петь, когда она готовила, голосом высоким, но совсем не противным. Она иногда довольно мило исполняла старые песни, вроде «Баллады о Ястребе, Гончей и Даме», но чаще пела свои сочинения, которые варьировались от мелодий без слов до загадочных стихов из фраз, соединённые лишь по той причине, что они рифмовались.

— Гельдиец топор поднял, — пела она, нарезая лук в котелок. — Ткачиха бежит от грозы. Мужчина встал в лодке, а охотник содрал шкуру со старой козы….

Она взяла на себя обязанности повара нашего отряда ещё на марше до Фаринсаля. До неё этой работой занимался я, пока общее мнение не склонилось в пользу более вкусных блюд Эйн. Её песни обычно вызывали улыбки среди публики из голодных солдат, ожидающих вечерней пищи, хотя всегда имелось одно исключение.

— Это была она, — сказала Тория, сурово нахмурив лоб и мрачно глядя на Эйн. — Если тебе интересно.

— Она? — спросил я, хотя понятия не имел, что она имела в виду.

— Она шла за нами. — Тория нахмурилась сильнее, и морщины у неё на лбу углубились. — Той ночью, когда мы отвезли Брюера к Ведьме в Мешке. Она возле Помазанного Капитана просто не может держать рот на замке. А теперь ты в дерьме и собираешься ехать в дикие земли, а она распевает песенки.

— Так я и думал. — Я сказал это таким беззаботным тоном, что Тория мрачно уставилась на меня.

— Стукачи не заслуживают второго шанса. По крайней мере, там, откуда я родом.

Я смотрел, как Эйн сбросила лук в котелок и принялась за мясо — большой поросячий бок, по надрезам на котором жир каскадом стекал в огонь и шипел. Дальше она напевала без слов, переворачивая шампур и посыпая верхнюю сторону смесью соли и шалфея. От разносившегося аромата в животах всех присутствующих одобрительно заурчало.

— Она уже лучше, чем раньше, — сказал я. — Её разум меньше занят позывами сделать… то, что она обычно делала. Разумеется, она рассказала капитану. Не будешь же ты винить верующего за то, что он молится? — Видя, что черты лица Тории ничуть не смягчились, я добавил: — Оставь её. Я серьёзно. Тория, если я вернусь с завтрашней экскурсии и увижу, что ей причинён какой-нибудь вред, то всё кончено.

Я мог бы сказать и больше, напомнить о моей слабости таить неразрешённые обиды, но похоже, хватило и угрозы окончания нашей дружбы.

— Хотела предложить только побить её, — проворчала Тория, отворачиваясь.

«Нет, не только». Вслух я этого не сказал. С Торией угасающий огонь лучше не ворошить. А ещё она указала на важный момент. Эйн, несмотря на все проблемы с головой, оставалась раздражающе наблюдательной.

— У тебя ещё осталось то, что нам продал моряк? — спросил я. — Не ром с бренди, а эликсир, который, как он сказал, успокаивает внутренности.

На самом деле в части облегчения моей морской болезни эликсир мало помогал, зато обеспечивал несколько часов блаженного сна без сновидений. Настолько крепкого, что когда я принял маленький глоток на пробу, Офиле наутро пришлось пинать меня, чтобы разбудить.

— Осталось почти всё, — сказала Тория, копаясь в сумке в поисках бутылки. — Мне не понравилось, как оно на меня действовало.

— Тогда сегодня тебе лучше поесть где-то в другом месте.

Я подождал, пока Эйн не начала петь более известную песню, «След Паромщика» — весёлый, энергичный мотив, которому все обычно начинали подпевать. В конце все засмеялись, и этого оказалось достаточно, чтобы вылить всю бутылку Тории в котелок, не привлекая ненужного внимания.

Когда все поели и повеселились, мы вернулись в свои кельи в Святилище мученика Атиля. Хотя оно по всем стандартам местной архитектуры считалось юным, но в нём было прохладно, как это бывает свойственно старым зданиям, а неприветливую в целом обстановку усиливало то, что строили его не как казармы. По большей части рота Ковенанта располагалась под сводчатой гулкой крышей главной часовни. Благодаря нашей негласной, но уже привычной роли охранников Помазанного Капитана, отряд Офилы располагался в комнатах, примыкающих к личным покоям стремящейся. Единственный, оставшийся в святилище священник — старый сутулый просящий, который, как я решил, остался, когда остальные убежали, только потому, что вряд ли пережил бы путешествие — настоял, чтобы Эвадина заняла самую большую комнату по причине старшинства в иерархии духовенства.

Я скрытно ухватил еды у соседнего отряда и лежал на своей койке, не подвергаясь воздействию сонного эликсира моряка. Тория проигнорировала мой совет и немедленно провалилась в сон, а за ней быстро отправились и остальные члены отряда. И всё равно, отсчитав минуты после полночного колокола, я тщательно убедился, что Эйн глубоко и громко спит, и только потом вышел босиком. Святилище охранялось, но, как всегда, внимание охранников было обращено наружу, и не очень сложно оказалось выскользнуть незамеченным.

Выбравшись из святилища, я нашёл тёмный уголок, где натянул сапоги. А потом быстро направился к библиотеке, держась самыми тёмными переулками, поскольку опасался встретиться с патрулями старейшин. Для человека, называвшего себя воплощением воли горожан, Фольваст явно хотел очень тщательно за ними наблюдать, особенно с наступлением темноты. За сравнительно короткое путешествие мне пришлось прятаться от трёх разных патрулей.

Отыскать нужную лестницу вниз и маленькую дверцу было несложно, хотя, дёрнув за ручку, я понял, что она закрыта. Подозревая ловушку, я пригнулся, держа руку на ноже. «Слишком дружелюбная». Однако тихий стук хорошего замка приглушил мои подозрения. Я быстро убрал клинок в ножны, и открылась дверь, за которой стояла Беррин. На её лице играла прежняя весёлая улыбка, а в глазах отражался жёлтый свет маленькой лампы.

— Ну, пошли, — приветливо прошептала она, шагнула в сторону и наклонила голову. — Не мешкай. Если тебя поймают здесь, то нам обоим вспорют животы.

Похоже, такая перспектива ещё сильнее её развеселила, и когда я забегал в тёмное помещение, с её губ слетел лёгкий смешок. Старые инстинкты заставили меня прижаться к стене коридора, а глаза разглядывали тени, которые плясали в неровном свете от лампы Беррин, пока она запирала дверь.

— Не волнуйся, — насмешливо прошептала она. — Уверяю тебя, мы совершенно одни.

— И на главном входе нет охранников? — спросил я, следуя за её силуэтом по коридору к витой лестнице.

— Двое, как и всегда. Но они привыкли, что я работаю допоздна. Я и сплю здесь частенько. Удобно, когда тебя считают усердной душой, не находишь?

В её тоне прозвучала насмешливая нотка, как в шутке, которой делятся люди одной профессии. Я уже считал Беррин опытной обманщицей, но неужели она ещё и воровка?

Я поднимался вслед за ней, и лестничный пролёт вдруг сменился вместительным пространством, в котором свет её лампы казался всего лишь угольком. Со всех сторон от пола до далёкого потолка в своём монолитном великолепии поднимались прямые, высокие тени. Беррин повела меня к ближайшему монолиту, в котором я опознал громадный стеллаж полок, и её свет блеснул на длинных рядах кожаных книжных переплётов. Посмотрев наверх, я увидел то, что поначалу показалось сложной паутиной, свитой каким-то гигантским пауком, а на самом деле было сетью лестниц и переходов, тянущихся между огромными стеллажами полок.

— Добро пожаловать в библиотеку короля Эйрика, — сказала Беррин сильно изменившимся тоном, утратившим большую часть весёлости. Она проницательно и оценивающе изучала моё увлечённое, изумлённое лицо. — Вижу, у нас есть общие интересы, — добавила она.

— Сколько? — выдохнул я. Даже в таком скудном свете ряды книг казались бесконечными.

— На самом деле точно посчитать невозможно. — Беррин чуть наклонилась, и свет лампы упал на нижний ряд ближайшего стеллажа, где я увидел древний и потрёпанный переплёт, ветхую кожу умирающей книги. — Старые книги изнашиваются, новые добавляются. Разумеется, мы копируем старые, но некоторые с годами неизбежно утрачиваются. Так происходит с любым архивом. Как и у памяти, его мера всегда угасает.

Она выпрямилась, подошла ко мне поближе и поднесла лампу к моему лицу, заставив моргнуть от неожиданности. Теперь вся её весёлость пропала, а в глазах полыхала проницательность.

— Что приводит меня к единственному вопросу, Элвин Писарь. Что ты здесь ищешь? И прошу тебя, не оскорбляй меня ложью. Если, конечно, тебе нужна моя помощь.

Я скользнул взглядом на громаду стеллажа, высившегося надо мной. Всего лишь один из множества здесь, в этом лабиринте знаний, где невозможно ориентироваться без помощи специалиста.

— Да, — прошептала Беррин, с лёгкостью читая мои мысли. — Без меня ты никогда не найдёшь это, что бы там ни было. Я лазала по этим полкам с детства. Это здесь я узнала старые тёмные легенды об альтварах, и нашу настоящую историю, а не ту чепуху, которую несут такие как старейшина Фольваст. Мои родители были торговцами, приверженцами Ковенанта, и отказались от меня, когда я связалась со Скард-райкенами, но я в любом случае их никогда не любила. Они вечно тряслись из-за денег, а я всегда жаждала знаний. Эти книги и есть мои настоящие родители, и если тебе нужна их помощь, то придётся проявить честность.

Я снова встретился с ней взглядом, зная, что с таким проницательным человеком ложь не сработает.

— Клад Лаклана, — сказал я.

Беррин моргнула, презрительно вздохнула и отступила назад. Свет лампы внезапно пропал, оставив меня в пустоте, в которой я разглядел её удаляющийся силуэт.

— Обыденнее некуда, — сказала она. — Всего лишь очередной искатель сокровищ.

— У меня есть важная причина считать, что это правда, — сказал я, спеша догнать её. — У Декина была намётка, где его найти, а он не из тех, кто гоняется за фантазиями.

— Так говорят все легковерные идиоты по всему миру. — Голос Беррин разносился громким эхом, а сама она целенаправленно шагала, ведя меня по одному проходу между стеллажами, пока не повернула в перпендикулярный. — Неужели ты вообразил, будто ты первая заблудшая душа, что приходит сюда с убеждением, будто нашёл ключ к расположению давно спрятанного сокровища? Если не клад Лаклана, то золотой топор короля Талрика. Неужели ты не думаешь, что по прошествии стольких веков такие вещи уже нашли бы, если бы их можно было найти?

— Вещи теряются. Ты сама говорила.

Она снова вздохнула и резко остановилась возле окованной железом лестницы, поднимавшейся на утёсоподобную стойку.

— Говорила. А ещё обещала тебе доступ в обмен на честный ответ на мой вопрос, что ты и сделал, каким бы разочаровывающим ни был твой ответ. Три уровня вверх, — она наклонила голову, глядя на лестницу, — двадцать шагов вправо. Все книги, карты, свитки или письма в этой библиотеке, где есть упоминание клада Лаклана. Мы ещё десятилетия назад за внушительную плату собрали их для герцога из южных земель, убеждённого, что он сможет найти прославленный клад, который ускользал от стольких людей. — Она безразлично улыбнулась мне. — Он не смог. Занимайся, Элвин Писарь. — Она поставила лампу и отвернулась, чтобы уходить. — Могу дать тебе время только до заката, так что поспеши.

Я лишь испуганно глянул на лестницу, зная, что нескольких часов будет совершенно недостаточно для содержательного поиска, а потом подхватил лампу и побежал за Беррин.

— Могу пообещать долю от найденного…

— Как обещают все обезумевшие от золота дураки, кто сюда попадает. Прости меня, но мне нужно перевести очень захватывающий случай из Первого Царства Сестёр-Королев. — Она завернула за очередной угол, а я, попытавшись пойти за ней, столкнулся с каменной опорой.

Я сдержал проклятие, потирая руку в синяках, и крикнул вслед её быстро удаляющейся тени:

— Есть кое-что ещё. — Беррин немножко замедлилась, но остановилась, лишь когда я добавил: — Думаю, тебе это покажется ещё более захватывающим.

Раздались медленные шаги Беррин, и когда она появилась из тени, на её лице была скептическая гримаса.

— И что же это может быть?

Сунув руку за пазуху, я понял, что мне приходится преодолевать приступ нежелания. Показывать книгу другому человеку казалось предательством, а ещё — опасностью. Но что мне ещё оставалось?

Она тихо присвистнула, когда я вытащил книгу из ткани, которой та была примотана к моему боку, сдерживая желание сунуть её обратно, когда Беррин брала её из моих рук. Она провела пальцами по абстрактному узору, открыла книгу и тихо усмехнулась от удовольствия, а её глаза расширились, упиваясь открывшимся текстом.

— Каэритское письмо, — прошептала она. — Архаическая форма, ничего себе. — Она перевела глаза на меня. — Откуда она у тебя?

— От ведьмы, — сказал я, не видя уже смысла обманывать. — Ты можешь её прочитать?

— Несколько символов, пару фраз. Смотри. — Она протянула мне книгу и провела пальцем по одной строчке. — «И в одной песчинке отыщешь целый мир».

Я нахмурился.

— Что это значит?

— Среди всех найденных фраз на старом каэритском эта одна из самых часто используемых. А что до её значения, то никто точно не знает, за исключением самих каэритов, конечно, которые всегда демонстрировали сильную неприязнь к посещавшим их учёным. Те же, кто путешествуют за пределами своих пустошей, уж точно держат рот на замке, если только у тебя нет монет на заколдованные безделушки.

Беррин захлопнула книгу и вернула её мне в руки, а её улыбка полностью вернулась. Теперь она стала даже намного теплее, менее весёлой, но освещённой чем-то, чего я не видел на женском лице уже довольно давно.

— Зачем искать сокровище, когда оно у тебя уже есть? — спросила она, проводя пальцем по обложке книги, пока тот не коснулся моей руки, в которой она лежала.

— Возможно, ты удивишься, — сказал я, — но я попал в роту Ковенанта не совсем по своей воле. Я уже повидал одну битву, и буду рад их больше не видеть. Клад Лаклана, если его можно отыскать, станет моим билетом в куда более мирную жизнь.

Беррин изогнула бровь, задумчиво надув губы.

— И ты обменяешь эту книгу на какую-то баснословную кучу краденого?

— Нет. — Я так резко отказал, что заставил себя дальше говорить спокойнее. — Но я дам тебе её скопировать и может быть перевести её при помощи знаний, которые тут хранятся, если сможешь.

На самом деле я просил о двух услугах, а не об обмене. Мой долг перед Ведьмой в Мешке требовал извлечь знания, заключённые в этой книге, хотя Беррин этого и не знала. Её жажда к книге была такой очевидной, и я даже подозревал, что она готова заплатить немалую сумму за возможность ею обладать. Хватит ли ей возможности сделать копию?

— Так значит, — сказала Беррин, — у того человека, который, по твоим словам, не гонялся за фантазиями, была какая-то намётка, где искать клад?

— На Шейвинском побережье, как мне сказали.

— По крайней мере, это лучше, чем было у твоих товарищей-кладоискателей. Пойдём. — Её палец выскользнул из моей руки, и она прошла мимо меня. — За долгие годы я получила достаточно понимания, чтобы отличить фантазии от чего-то сто́ящего.

Взбираться по лестнице в такой темноте казалось довольно опасным делом, хотя Беррин поднималась с беспечной быстротой человека, который может с закрытыми глазами ориентироваться во всей этой библиотеке. Пока я нервно перелезал с лестницы на металлический помост, тянувшийся вдоль всего третьего уровня, она светила мне лампой, а потом повернулась к нужным томам.

— Хотя история Лаклана с годами сильно приукрасилась, — заговорила она, и её голос сильно напомнил мне наставнический тон Сильды, — нет сомнений, что он на самом деле существовал. Вот здесь, — она покачала лампой над рядом высоких узких книг в красной коже, — у нас копии записей шерифа во времена самых активных его периодов грабежей и убийств. Написание его имени варьируется, и очевидно он использовал несколько псевдонимов, но часто упоминается его привычка накапливать, а не тратить награбленное. Однако есть только два современных ему источника, упоминающих знаменитый клад.

Она передала мне свет и встала на цыпочки, чтобы дотянуться до деревянного тубуса для свитка, а потом отвернула крышку и вытащила содержимое.

— Письмо от герцога Шейвинской Марки королю Артину Третьему, — сказала она, разворачивая документ, состоявший из одной страницы и нескольких строчек текста. — Оно датировано временем вскоре после исчезновения Лаклана и отсылает к утерянному письму, в котором король спрашивает о местонахождении клада разбойника. Похоже, Лаклан за несколько лет украл немалую долю налоговых сборов, и королю хотелось их вернуть. К несчастью, герцог явно понятия не имел, где они могут быть.

Беррин покопалась в пергаментах и достала другой документ, состоявший уже из нескольких страниц.

— Полный отчёт некого сэра Далрика Стретмора, тогдашнего королевского защитника, подготовлен через два года после кончины Лаклана. Похоже, король Артин отправил своего самого доверенного рыцаря с поручением отыскать сокровища разбойника. Бедняга долгие месяцы прочёсывал Марку и не только ради любой подсказки, где может находиться клад. Он перечисляет, как подверг пыткам три дюжины прежних сообщников Лаклана «чтобы принудить их к честному завещанию вместо керлской лжи». И всё безуспешно, хотя один из них — прежде чем дыба переломила ему хребет — упомянул знакомого Лаклану контрабандиста.

— Контрабандист, — сказал я. — Который отлично знает все укромные места на Шейвинском побережье.

— Именно. К сожалению, тот парень бесцеремонно умер, прежде чем успел прокашлять имя указанного контрабандиста. — Она помахала страницами в сторону других книг на полке. — В остальных содержатся разные исследования и догадки о возможном местоположении клада, одни академические, но по большей части чепуха. Богатеи из штанов лезли в поисках клада, и тратили свои жизни преследуя то, что может быть даже и не существует.

Я осмотрел остальные книги, — одни толстые, большинство маленькие, и все пыльные и запущенные.

— И здесь нет других упоминаний этого таинственного контрабандиста?

— Одни только домыслы. Контрабанда в те дни была распространена ещё сильнее, и среди тех, кто многого добился, полно кандидатов. Но, как часто бывает с разбойниками, невозможно отсеять факты от слухов и легенд, чтобы определить настоящего человека.

Я разочарованно хмыкнул, но не сильно удивился. Клад всегда был не настоящим устремлением, а скорее самонадеянной фантазией, нужной чтобы удерживать при себе Торию. И всё же, прошли месяцы, прежде чем у меня начали появляться сомнения.

— Так значит, — сказал я, проводя пальцами по пыльным рядам книг, — никаких подсказок о том, где Гончая преклонила голову.

— Гончая? — Беррин подошла ближе, снова заинтересованно нахмурив лоб.

— Так говорил Декин, и кое-кто ещё, кто что-то знал об этом. На самом деле это тот парень, в которого я бросил камень. Кстати, он тоже мёртв.

— Они говорили о Гончей в отношении Лаклана?

— Эрчел говорил. Декин выражался намного осмотрительнее. Я решил, что это очередное прозвище Лаклана. Может, люди называли его Гончей Шейвинского леса или как-то вроде того.

— Нет, — Беррин нахмурилась сильнее. — Нет свидетельств, что его так называли. Псом называли много раз, но Гончей — никогда.

На секунду её глаза расфокусировались, как у задумавшегося человека, а потом она быстро развернулась и зашагала прочь, а железный настил загремел под её целеустремлёнными шагами. Я пошёл за ней не так быстро, поскольку оттого, как металлический помост скрипел и содрогался, я задумался, сколько ему лет. Беррин подвела меня к очередной лестнице и с привычной лёгкостью полезла по ней, не обращая внимание на то, как мало света даёт своему спутнику. И потому мне пришлось самому нащупывать путь вверх по лестнице, пока я, наконец, не нашёл её, стоящей на коленях, а её руки вытаскивали и откладывали одну книгу за другой.

— Где же она? — пробормотала Беррин. Читая выражение её лица — специалиста, сосредоточенного на работе — я не раскрывал рта, решив, что никакие отвлекающие внимание вопросы ей не понравятся. Покопавшись в книгах ещё немного, она триумфально ахнула и вскочила на ноги, держа в руке книгу.

— Написание слегка устарело, — сказала она, протягивая мне книгу. — Но писарь наверняка сможет её прочесть.

Взяв книгу, я прищурился, глядя на слова, вытесненные на потрескавшейся кожаной обложке. Они составляли чересчур затейливый альбермайнский шрифт, позолота на буквах уже облупилась, и остались только золотые точки. Я не знал, как такое делается, хотя некоторое представление имел, поскольку видел, как мастер Арнильд рисовал нечто похожее на пустых обрывках пергамента.

— «Морская Гончая», — прочитал я и наклонился поближе, вглядываясь в слова поменьше под основным заглавием: «Хроника пиратства в первом Троецарствии». Я знал, что первым Троецарствием назывался период истории Альбермайна, когда правили первые три короля из династии Алгатинетов. Современные учёные часто считают его золотым веком, временем, когда королевство было юным, а королевская кровь оставалась чистой. Сильда отмахивалась от таких идей, называя их «шовинизмом зависимых от ностальгии».

— Морская Гончая, — произнесла Беррин со скрытым восторгом, — был отъявленным пиратским капитаном во времена королей Артина Второго и Третьего. Он грозил побережью королевства от Фьордгельда до залива Шалвис. Неизвестно, где он родился, но ясно, что его родной порт находился не в герцогствах.

Она взяла книгу из моих рук, перелистнула несколько первых страниц и показала карту, в которой я узнал изображение морей, омывающих западное побережье Альбермайна. Палец Беррин ткнул в маленькую кучку островков посреди Кроншельдского моря.

— Железный Лабиринт, так его называют. Знаменитое кладбище кораблей. Говорят, его не мог пройти никто, кроме Морской Гончей. Удобное место, чтобы прятать сокровища, как думаешь?

— Ниточка тоненькая, как мне кажется, — сказал я. — Думаешь, Лаклан и Морская Гончая были союзниками?

— Возможно. Но мы точно знаем, что они были современниками. И не будет сильной натяжкой представить, что первейший разбойник Шейвинской Марки и величайший пират своего века организовали какой-либо союз. Хотя до сих пор никто подобной связи не предполагал. Всё это время люди искали контрабандиста, когда надо было искать пирата.

Видя, что сомнение не сходит с моего лица, она рассмеялась и наклонилась поближе.

— Конечно, потребуются дальнейшие исследования. Но в этой библиотеке намного больше упоминаний про деяния Морской Гончей, чем про Лаклана. В конце концов, жители Фьордгельда любят морские байки. Дай мне время и, возможно, мне удастся указать в конкретную точку на более детальной карте.

— Сколько времени?

— Сколько потребуется, — её голос стал тише, она наклонилась ещё ближе и сунула руку мне за пазуху, куда я спрятал ведьмину книгу, — чтобы перевести часть вот этого, поскольку мне кажется, это твоя основная цель, не так ли? Сокровище — мелочь, по сравнению с этим.

Её губы уже касались моей щеки, вызывая инстинктивную реакцию, которую я, к своему удивлению, пытался сдерживать. Слишком, слишком дружелюбная. Впрочем, всякое сопротивление исчезло, когда руки Беррин сомкнулись на моих плечах, и она жарко дохнула мне на ухо.

— Когда аскарлийцы закладывали фундамент этой библиотеки, — прошептала она, — король Эйрик при всех трахнул любимую рабыню на краеугольном камне, а потом перерезал ей горло и облил камень её кровью. Так в те дни призывали благословение богов…

Слова утихли, когда я прикоснулся к её губам своими, крепко прижав её к себе и наслаждаясь чувством женского тела. От движения помост снова дёрнулся, и довольно сильно, и я остановился, прервав поцелуй и нервно оглядываясь.

— Эта штука прочная? — спросил я, на что Беррин ответила смехом, который в этом древнем месте разнёсся долгим и громким эхом.

— Достаточно, — сказала она и приподняла юбки. Вида её ног — длинных, бледных и золотистых в свете лампы — хватило, чтобы забыть все тревоги и снова притянуть её к себе. К счастью для этой истории, мой возлюбленный читатель, насчёт прочности помоста она оказалась права.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Медальон выглядел старым и помятым, но настоящее серебро ярко блестело в моих пальцах. Умелые руки превратили металл в точное подобие верёвки, завязанной сложным узлом. Переплетения верёвки и вздутости в тех местах, где она прижималась к себе, были сделаны с такой тщательностью, которая вызвала улыбку на моих губах.

— Возьми, — сказала Беррин рано утром. После нашего первого довольно энергичного раза мы оставили отвлекающий скрипучий помост и теперь лежали в комнате, где она часто спала вечерами. Спустя пару часов мы, потные и уставшие, сплелись в приятной летаргии на её узкой кровати. Беррин подарила мне серебряный узел, который носила на цепочке под халатом, когда я рассказал ей, что собираюсь сегодня отправиться в пустоши.

— Возможно, тебе придётся хранить эту книгу, — сказал я с легкомысленностью, которой не чувствовал. — Ведь я бы солгал, сказав, что уверен в своём возвращении обратно.

— Это просто что-то вроде талисмана на удачу, — сказала она мне, видя, как я, озадаченно нахмурившись, разглядываю талисман. — Не волнуйся, — вздохнула она, положив голову мне на грудь. — Это не значит, что мы связаны навеки. Подобные заблуждения свойственны вашим поражённым Ковенантом землям, где женщин порабощают как шлюх, называя «жёнами».

Если бы посткоитальная вялость не размягчила мой разум, то ненависть, с которой Беррин говорила о Ковенанте, побудила бы меня расспрашивать её дальше. А так мне хотелось ещё немного с ней полежать, и мой взгляд блуждал по многочисленным страницам, приколотым к стенам её комнаты. Они представляли собой смесь рисунков и надписей, часто пересекающихся.

— Это мои исследования, — пояснила она, видя мой интерес.

— Исследования чего?

— О-о, на что только глаз не ляжет. Всё время что-то новое.

Разглядывая записи и рисунки, я заметил, что писала Беррин быстро, почти лихорадочно, а вот её рисунки говорили о размеренном и тщательном внимании к деталям. Художник из неё явно вышел лучше, чем писарь, хотя вслух я решил этого не говорить. А ещё я увидел, что большинство заметок написано альбермайнскими буквами, но некоторые надписи выполнены угловатым письмом, вырезанным на многих окнах и дверях этого города.

— Аскарлийские руны, — объяснила она, когда я спросил, как это называется. — Архаическая форма, по сравнению с более стандартизированным текстом, который используется сейчас. Я уже долгие годы пытаюсь в них разобраться, но это сложно. Значение может измениться от маленькой разницы в расстоянии между символами.

Одна группа страниц привлекла моё внимание больше других. Все они были исписаны рунами и хаотично располагались вокруг рисунка статуй, вырезанных в основании горы Хальтир. Их мне ещё вблизи разглядеть не удалось, я лишь мельком видел могучих богов-альтваров, возвышавшихся над крышами домов.

— Основания статуй обильно расписаны, — сказала Беррин, видя, как мой взгляд остановился на этой части стены. — И не все надписи переведены. Мастер-библиотекарь поручил мне заняться ими, когда позволяет время. Если смогу составить полный перевод, то он обещал, что на этих полках будет стоять и моя книга.

В её голосе прозвучала осторожная нотка, которую Беррин хотела скрыть, но я различал ложь, только услышав. В этих заметках заключалось нечто большее, чем просто обещание книги с её именем на обложке, каким бы похвальным ни было такое желание. Я подумал было поднажать на неё в этом вопросе, но в щели между ставнями маленького окна уже проникал дневной свет, и я решил, что лучше будет уйти.

— Пять дней, — сказала она, пока я одевался. — Думаю, тогда у меня появятся ответы.

Она лежала, опираясь на локоть, светлые волосы каскадом ниспадали по плечам, а простыня лишь частично скрывала её наготу, и от такого вида у меня возникло резкое искушение остаться. Но мысль о реакции сержанта Суэйна, если он захочет отыскать меня — а он непременно захочет, если я не явлюсь к отведённому часу, — заставила меня натянуть штаны и взять ботинки.

— А каэритская книга? — спросил я.

— Это займёт больше времени, как ты и сам знаешь. Впрочем, рискну предположить, что твоя рота останется здесь надолго, так? Я отыщу тебя, когда вернёшься. Снова приходить сюда тебе опасно. — Её губы надулись от сожаления, и она легла на спину, прикрыла рукой глаза и чуть не зевнула. — Это было занимательно, но если бы тебя здесь нашли, то нам бы повезло, если бы нас просто выпороли.

Чувствуя очередной приступ искушения, я оторвал взгляд от её груди и направился к двери.

— Только рекогносцировка, — сказала Эвадина Уилхему, пока мы вели лошадей к Привратной стене. — Не сражаться, если только не будете вынуждены. Ожидаю, что вы вернётесь через три дня. Через пять буду считать, что вы мертвы. — Ей хватило вежливости печально нахмуриться при этих словах, вот только холодность в её глазах, с которой она осматривала меня, заставляла усомниться в её искренности.

Капитан замолчала, пожимая Уилхему руку. Они ничего не говорили, но их взгляды друг на друга говорили о давней привязанности. Я чувствовал ощущение прощания в том, как она сглотнула и чуть опустила голову, а потом шагнула назад и направилась ко мне. С невозмутимым лицом она проговорила мне почти шёпотом:

— Если он решит бежать, отпусти его.

Я глянул на Уилхема, как он взбирается в седло и проводит рукой по гриве коня. Ясно было, что он немало выпил этой ночью, и такое выражение лица, как у него, я видел не раз: пустые глаза и чуть ироничная маска человека, который считает себя пропащим.

— Он не сбежит, капитан, — так же тихо ответил я. — Только трусы убегают от тех, кого любят. А он не трус.

Эвадина отвела взгляд, и её губы дрогнули от сдерживаемой эмоции.

— И всё же, — сказала она тоном краткого наставления. — Помни мой приказ.

Я влез в седло, отчего Карник фыркнул, но хотя бы не стал протестующе мотать головой.

— Вот. — Услышав грубый скрежет Суэйна, я посмотрел вниз и увидел, как он привязывает арбалет и колчан болтов к задней луке моего седла. Это был арбалет со стременем, без ворота, из которого вряд ли свалишь человека одним выстрелом, но зато его намного быстрее перезаряжать. — Надеюсь, знаешь, как пользоваться? — поинтересовался Суэйн, отступив назад.

Я ухмыльнулся, с ожидаемой услужливостью ударив костяшками в лоб:

— Так точно, сержант-просящий!

— Хорошо. Если потеряешь, то стоимость вычтут из твоей платы. И помни, что сказала капитан: пять дней, и ты мёртв.

Через пару миль от фьорда постоянный туман, который он выдыхал на побережье, рассеялся, открыв крутобокие долины, окружённые лесистыми холмами. Низовья под склонами также укутывал густой зелёный покров деревьев, а редкие участки открытой местности были изрезаны многочисленными ручьями и речушками разной глубины и ширины.

Я был привычен к местам, где не ступала нога человека, но только в глубине Шейвинского леса, где боялись ходить даже герцогские лесники. Но больше мне были знакомы внешние границы леса, прореженные дровосеками и углежогами, за которыми лежали огороженные поля, где трудились керлы. Во внутренних пространствах Фьордгельда я не увидел никаких оград или каменных стен. Поистине, дикое место, да ещё и холодное.

— Сейчас конец лета, — со смехом сказал мне Уилхем, когда я пожаловался на прохладу. — Если тебе сейчас плохо, то стоит взглянуть на зиму в гельде. Когда ночи становятся длинными, а наружу и не выйдешь больше чем на пару секунд, не вдохнув лёгкими крошечных осколков замороженного воздуха.

Мы ехали спокойным шагом, и Уилхем, казалось, не особо обращал внимания на наш курс, стараясь только ехать приблизительно в восточном направлении. В ответ на мои вопросы о том, куда мы едем, он лишь бормотал:

— Куда угодно, где можно найти врагов, наверное. — Меня эти слова не утешили.

— А тебе не приходило в голову, что тебя испытывают? — спросил я. Моё настроение, и так невесёлое, испортилось ещё сильнее от пересечения вброд особенно энергичного ручья, течение которого бурлило над шаткими камнями, отчего Карник раздражённо затопал, как только мы выбрались на берег. В сапогах булькала ледяная вода, и я боялся, что к ночи ноги замёрзнут. — В конце концов, ты уже дважды переметнулся, — продолжал я. — И странно, что Помазанный Капитан доверила тебе командование настолько важным заданием.

— Странно, — согласился Уилхем, спокойно пожав плечами. — Но раз так, то она ожидает, что я сбегу, да? — Он смотрел на меня, по-прежнему с усталой обречённостью, но и с пониманием. — Она приказала тебе меня убить? Арбалет для этого? Возможно, господин Писарь, нас обоих испытывают. Или наказывают. Меня за предательство, а тебя за кощунственный визит к языческой целительнице.

Мы остановились, одни в пустошах, далеко за пределами видимости порта или других человеческих глаз. Внезапно я вспомнил умения, которые демонстрировал Уилхем, пытаясь обучить меня владению мечом. Расстояние между нами было маленьким, не оставлявшим мне времени достать арбалет, зарядить его и выстрелить. Я мог вытащить свой меч, но не было сомнений, к каким результатам это приведёт.

— Мне надо вылить воду из сапог, — сказал я, спускаясь с седла, потом сел на поводья Карника, чтобы тот не ушёл, и расстегнул по очереди оба сапога. Уилхем спокойно наблюдал, как я выливал воду.

— Она приказала мне отпустить тебя, — наконец сказал я, когда его взгляд стал уже раздражать. — Подозреваю, моё испытание заключается в том, чтобы вернуться с каким-нибудь полезным знанием. Предполагалось, что ты не вернёшься вовсе. — Я с пустой улыбкой посмотрел на него. — Видать, хорошо расти среди благородных, раз даже настолько приверженный вере человек, как наш капитан, забывает о своих принципах, чтобы спасти друга детства. Точнее, бывшего наречённого. Помолвка была расторгнута из-за её благочестия? Она предпочла тебе мучеников. Это, наверное, неприятно.

— Ты думаешь, что знаешь её, — сказал Уилхем. — Ты думаешь, она кто? И фанатик, и лицемер? — Он покачал головой. — Ты понятия не имеешь, что делает её той, кто она есть.

— Видения, ниспосланные ей Серафилями. — Я стащил носки и выжал, стряхивая влагу. — Так она утверждает.

— Видения, да. И неважно, реальные они или нет — для неё они реальны. Я только одно знаю, господин Писарь: она лучшая из нас. Не просто лучшая из благородных — она лучше всех нас. Она выше всего этого, поскольку она — единственное истинное сердце среди всех, кого я встречал.

— А как же Самозванец? Его сердце не такое истинное?

Лицо Уилхема потемнело, спокойствие в кои-то веки сменилось проблеском гнева.

— Ни у одного короля сердце не бывает полностью истинным, — сказал он и потянул уздечку, поворачивая лошадь на восток. — Поспеши, или я тебя оставлю. А это не место для путешествий в одиночку.

Когда мы добрались до лесистых холмов, Уилхем стал вести себя встревоженно, и я решил, что это скорее укоренившееся воинское чутьё на опасность, чем внезапное соблюдение обязанностей. Мой же врождённый нюх на невидимые угрозы навострился, как только нас скрыла тень леса. Здесь росли по большей части сосны, иногда встречались берёзы и ясени. Высокие деревья росли плотно и составляли тёмную, неровную стену, полную теней, каждая из которых могла скрывать бунтовщика с луком или топориком наготове. Уилхем отказался взять курс полегче, между холмами, и нам пришлось постоянно слезать и вести лошадей вверх по череде подъёмов. Передвигаться было нелегко, но жаловаться не хотелось — каждая канава и овраг здесь представляли собой готовую засаду.

Мы шли до темноты и разбили лагерь на каменистом гребне самого крутого холма, на который только удалось взобраться. Привязав коней, мы поднялись до вершины, которая напоминала миниатюрную природную крепость, и скалы образовывали башенные зубцы. По тому, как Уилхем шёл по холму, я понял, что он бывал здесь и раньше, и это подозрение подтвердилось, когда он присел и соскрёб мох с одного камня, открыв грубо нацарапанную, но читаемую надпись.

— Гора Уилхема и Алдрика, — вслух прочёл я. — А Алдрик это…

Уилхем провёл пальцами по буквам и едва слышно прошептал:

— Всего лишь старый друг. — Он поднялся и кивнул в сторону восточного склона. — Любые гости, скорее всего, явятся с той стороны. С других сторон проходы перегораживает река. Мы поедим, а потом я первым встану в дозор.

Я сел, чтобы достать солёную свинину из седельной сумки, и даже спрашивать не стал о возможности развести огонь, поскольку это бы нас выдало.

— В мои самые тёмные и непросвещённые дни, — сказал я, — в смысле, до того, как меня взяли в ряды солдат Ковенанта, наша банда всегда знала в пределах часа, когда в наши земли забредали чужие. Думаю, жители Фьордгельда, которых мы ищем, вряд ли менее наблюдательные.

— Писарь, у тебя и впрямь есть дар подыскать десяток слов, когда хватит и одного. — Уилхем уселся на камень, вытащил меч, оселок из мешочка на ремне и принялся точить лезвие. — Если ты имел в виду «знают ли они, что мы здесь?», то ответ: возможно, но не наверняка. И, предвидя твой следующий вопрос: да, они определённо попытаются нас убить, если найдут.

— А если так, то ты будешь с ними сражаться?

Он, не отрывая глаз от клинка, провёл оселком до самого кончика.

— Не видишь, я же точу свой меч? — спросил он, и на его губах мелькнул призрак старой обаятельной улыбки.

Он меня растолкал через несколько часов после полуночи, хотя особо расталкивать не пришлось. Спал я некрепко, но, к сожалению, не настолько, чтобы не видеть снов. Поле Предателей регулярно посещало меня по ночам со времён не менее беспокойной дрёмы на борту «Милостивой Девы». Во сне обычно дико смешивались бешеное насилие и нестройные крики, но то и дело из хаоса во всём своём кричащем блеске проявлялось лицо первого человека, которого я убил в тот день. Иногда он просто отстранённо смотрел, его лицо выглядело обмякшим и серым, за исключением крови, которая текла широкими ручейками из-под секача, торчавшего во лбу. Иногда же он бывал более разговорчив, его губы извивались, как черви, когда пели песни, читали писание или — хуже всего — дружелюбно и с лёгким любопытством задавали вопросы.

— Ты никогда не задумывался, — спрашивал он перед тем, как Уилхем разбудил меня стоять в дозоре, — почему твоя шлюха-мать не придушила тебя при рождении? Или не бросила тебя волкам и лисицам? Что заставило её сохранить такого, как ты?

Как следствие, в часы перед рассветом желание поспать меня не беспокоило, поскольку мне совсем не хотелось выслушивать новые вопросы трупа. Арбалет Суэйна я держал под рукой. Меч я оставил в ножнах, чтобы нас не выдал его предательский блеск, но вытащил нож, спрятав лезвие под плащ. К счастью, никакие бунтовщики нас той ночью не потревожили, но, когда мы с первым светом снялись с лагеря и пошли дальше, от этого опыта у меня осталось ноющее чувство постоянной опасности. Не тот зуд, как когда на тебя смотрят невидимые глаза, а скорее покалывание кожи, предупреждавшее, что я иду по опасным местам. Когда мы поехали, арбалет я держал привязанным к луке седла, и в каждом сапоге — по болту.

Около полудня до меня донёсся запах — в основном дым сгоревшего дерева, но с тонкой ноткой дерьма. Уилхем тоже его почуял и немедленно вытащил меч, прижав большой палец к клинку, чтобы приглушить предательский скрежет металла. Я с той же осторожностью зарядил арбалет, мы развернули коней по ветру и пустили медленным шагом.

Когда мы заметили тонкие струйки дыма, поднимавшиеся над деревьями, Уилхем остановил коня и поднял руку. Мы спешились, привязали коней к веткам и, пригнувшись, двинулись вперёд. Я напряжённо вслушивался, ожидая звука голосов, но слышал только скрип деревьев и редкий щебет летавших птиц. Я остановился, увидев человека, и предупреждающе тронул Уилхема за руку. Незнакомец, окутанный дымом потухшего костра, стоял в странной позе — вытянув обе руки и опустив голову вперёд. Подкравшись поближе, я увидел, что его руки привязаны верёвками к двум саженцам. А ещё он был совершенно мёртв.

— Ну, этот свежий, — тихо заметил я.

Тело стояло в центре небольшой поляны. Его раздели донага и поставили посреди остатков полностью развороченного лагеря. Спину человеку вскрыли двумя глубокими вертикальными разрезами, и наружу торчали сломанные рёбра, неприлично чистые и белые посреди крови. Вокруг красно-чёрных органов, которые вынули и разложили на его плечах, жужжали мухи. Теперь я порадовался прохладному климату, потому что погода потеплее привлекла бы куда больше насекомых.

— Алый Ястреб, — сказал Уилхем. Судя по мрачному выражению лица, он такое уже видел. Он указал на внутренности, лежавшие на плечах человека: — Видишь, лёгкие должны напоминать крылья.

Я отвёл взгляд от жуткого зрелища, чтобы посмотреть, что осталось от лагеря.

— Милые обычаи у этих жителей Фьордгельда.

— Это не их работа. Это ритуал аскарлийской крови, и его совершает только тильвальд высшего ранга.

— Тильвальд?

— Одновременно воин и жрец. Помимо Сестёр-Королев они у аскарлийцев ближе всего к аристократии. — Уилхем осторожно осматривал окружающий лес. — И поодиночке они не ходят. Бедолагу поймал военный отряд.

— Здесь следы телеги, — сказал я, пиная взбитую грязь у края двух узких борозд в земле. Они вели на восток, через пару дюжин шагов исчезая в лесах. — Наверно это торговец шерстью, который ехал в Ольверсаль. Отчаянный, если уж рискнул путешествовать без защиты в такие времена.

— Если рыбы мало, то фермеры начинают голодать. И кроме шерсти им торговать нечем. — Уилхем вытащил кинжал, подошёл, взял мертвеца за запястье и приставил кинжал к верёвке, которая его связывала. — Хороший мужчина рискнёт всем, чтобы накормить своих детей.

— Лучше оставь его как есть, — предупредил я. — Срежешь его, и они узнают, что кто-то здесь проходил.

— Я намерен сделать так, чтобы очень скоро они хорошенько обо мне узнали. — Он дёрнул кинжалом, срезал верёвку и перешёл ко второй.

— У нас нет времени хоронить его, — сказал я, глядя, как Уилхем укладывает труп.

— Люди Фьордгельда не хоронят мертвецов. Они произносят молитвы и оставляют их кормить диких существ и помогать земле костным мозгом. Так смертью мы приносим жизнь. — Он встал на колени, закрыл глаза и забормотал незнакомый напев на архаичном диалекте. В упоминаниях мучеников и Серафилей я узнал связь с Ковенантом, но по большей части на мой слух это звучало бессмысленно.

Закончив, он поднялся на ноги и целенаправленно зашагал в сторону своего коня.

— Ты знаешь, что это значит, — сказал я, быстро догоняя его. — Аскарлийский военный отряд в пределах границ королевства это не пустяки. Капитан должна об этом знать.

— Так иди и скажи ей. — Он взобрался в седло и направил коня вдоль следов от телеги. — Хотя вряд ли умно́ возвращаться, не узнав их точное количество.

Я хотел и дальше спорить, но он уже ударил коня пятками, и тот пошёл рысью. Я стоял, охваченный нерешительностью, и смотрел, как он скрывается в тени леса. «Просто скажи ей, что он умер», бубнил мой осторожный внутренний критик. «Его убили аскарлийские дикари, а ты едва унёс ноги. А что касается военного отряда, так полсотни звучит нормально. Шестьдесят, если хочешь казаться храбрым».

— Она узнает, — проскрежетал я, взбираясь на Карника, и бросился в погоню. — Она всегда знает.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Уилхем был намного лучшим наездником, и очень скоро уехал так далеко, что я потерял надежду догнать его прежде, чем он найдёт свою цель. Но всё равно я ехал дальше на стук копыт, поскольку, как только лес редел он пришпоривал коня до лёгкого галопа. Я решил дать волю Карнику, чтобы он, следуя своим охотничьим инстинктам, отыскивал наилучший маршрут среди деревьев, выглядывая своего товарища по конюшне. Я знал, что это глупость, неблагоразумное следование желаниям, которые в кои-то веки надо было игнорировать. «Если он побежит, отпусти его». И вот он убегал, хотя и с целью карательной экспедиции, в результате которой, скорее всего, нас обоих скоро убьют. И если я поеду в другую сторону, разве не будет это означать, что я просто выполнял приказ?

Я часто раздумывал, почему в тот момент не смог уступить благоразумию. Обычно я списываю это на странную, почти необъяснимую паутину дружеских отношений, привычки и взаимного доверия, которая привязывает одного солдата к другому. Или всё дело было в том, что мне нравился Уилхем Дорнмал, и мне не хотелось его смерти. Чувства — всегда самый сильный яд.

Но всё же, когда за милей погони пролетела вторая, а потом и третья, зудящее чувство опасности, терзавшее меня с самого попадания в этот лес, переросло в глубокую уверенность неизбежной погибели. Почему бы мне не довериться этому чувству? Разве не страх так долго помогал мне оставаться в живых?

Наконец, когда от вызванной ужасом тошноты у меня скрутило живот, и меня чуть не стошнило, я натянул поводья Карника, заставив его остановиться. Он протестующе пыхтел и топал, по-прежнему желая найти своего друга, но я ему не позволил.

— Заткнись! — рявкнул я, поворачивая его голову на запад, и конь в ответ громко фыркнул. «Семьдесят», решил я. «По меньшей мере, семьдесят, капитан. Огромные светловолосые дикари. И у каждого на мече насажена свежеотрубленная голова…»

Однако в этот самый миг удача решила меня покинуть, поскольку из-за деревьев донеслось эхо громкого крика коня, которому причинили сильную боль. Карнику этого хватило, чтобы забыть все узы повиновения, развернуться и без спросу броситься галопом. Мне оставалось только выдохнуть несколько неприличных ругательств и держаться. Я пригибался под одними ветвями, а другие царапали мне макушку, и несколько раз едва не выпал из седла, когда Карник, почти не замедляясь, огибал крупные деревья. Скачка была настолько тревожной, что я всерьёз обдумывал возможность достать кинжал и вонзить зверю в шею, если он вскоре не остановится.

В клубах сосновых иголок и листьев мы вырвались из леса, и меня немедленно ослепил густой покров чёрного дыма. Я закашлялся и заморгал, а Карник нёс меня через дым, пока ветер не дунул в другую сторону, и внезапно не блеснуло солнце. Слёзы от дыма выветрились из глаз, и мне удалось бросить взгляд на сцену впереди. Дым шёл от кучи полыхающего дерева, тёмный столб поднимался высоко в небо. Куча располагалась там, где каменистая земля заканчивалась краем крутого утёса, за которым виднелась широкая полоса голубого моря.

За огнём я мельком увидел Уилхема, который яростно размахивал мечом посреди не менее шестерых вооружённых нападавших. Все они выглядели одинаково крупными, все в мехах, коже и доспехах. Пара носила железные шлемы, но большинство были простоволосыми, и в драке их косы разлетались во все стороны.

Конь Уилхема лежал на земле, молотя ногами, изо рта лилась алая пена, а из большой раны на боку ручьём текла кровь. А ещё я заметил на земле два тела в шкурах, и это значило, что Уилхем, перед своей неминуемой кончиной, по крайней мере, смог хоть как-то отплатить за невезучего торговца шерстью.

Но важнее было осознание того, что Карник несётся галопом к краю утёса и явно не собирается останавливаться. Когда мы домчались до края, из-за камней перед нами выскочила другая фигура с луком в руках. Он целился в Уилхема, но услышав грохот копыт Карника, мгновенно направил стрелу на нас. Несмотря на всю быстроту, он оказался недостаточно быстр — Карник без промедления сшиб его, лук пустил стрелу в никуда, а вопли его владельца окончились коротким вскриком, сопровождаемым хрустом ломающихся костей.

Заметив, наконец, опасность, Карник попытался встать на дыбы, заскользил по земле и с такой силой врезался в большой валун, что меня выбросило из седла. Я приземлился на бок, к счастью на мягкую землю, а не на камень. А ещё у меня не осталось оружия под рукой, помимо ножа на поясе и арбалетных болтов в сапогах. Не лучший набор для того, кто приземлился посреди яростной схватки. Услышав рядом крик, я сдержал желание вскочить, а вместо этого лежал и стонал, будто от боли, и изображал ранение до тех пор, пока перед полузакрытыми глазами не появилась пара сапог. Тогда я и выхватил нож с пояса.

Мне повезло, что сапоги этого парня были сделаны из мягкой кожи, и лезвие сравнительно легко прорезало их над лодыжками. Их владелец издал крик, в котором смешались вопль и рычание, а я откатился, и его меч вонзился в землю, а не в мою шею. Дальше я действовал исходя из давно укоренившихся навыков и разбойничьей интуиции. Уилхем мастерски владел мечом, зато я с детства убивал людей ножами.

Я передвинул под собой ноги, вскочил перед мечником, обхватил рукой его шею и развернул нас обоих в нестройном пируэте. Потом притворился, что бью ему в глаз, чтобы он поднял локоть, и вонзил лезвие глубоко ему под руку, прямо в щель между мехами и кожаным доспехом. Как только лезвие попало в цель, и по моей руке потекла жаркая кровь, я свалил его с ног. Этот крепкий парень, несмотря на то, что рана определённо была смертельной, рычал и боролся, стараясь переложить меч в другую руку. Я поднялся и врезал лбом ему по носу. Это оглушило его лишь на миг, которого мне хватило, чтобы вытащить нож и ударить его в горло.

Над его дёргающимся телом я потянулся к мечу, за который он по-прежнему цеплялся обмякшей рукой, но быстро бросил это дело, услышав сзади топот ног. Ещё один мечник бросил драку с Уилхемом ради добычи полегче. Этот на голове носил крепкий железный шлем, а в руке держал дубовый щит. Позади него Уилхем по-прежнему сражался с нападавшими, которых осталось уже трое, а значит он забрал ещё одну жизнь в противовес убийству торговца шерстью. Хотя видно было, что он устаёт.

Крик мечника со щитом привлёк моё внимание к более насущным задачам. Его лицо скривилось в маске яростного вызова, и, перед тем как развернуться и побежать в противоположную сторону, я успел разглядеть угловатую паутину синих татуировок на коже под его бородой. Дорогой читатель, я должен честно сообщить тебе, что если бы на моём пути в тот миг не оказался Карник, я, скорее всего, сбежал бы в лес. Но он оказался, а вместе с ним и арбалет сержанта Суэйна, всё ещё привязанный к луке седла, прямо у меня под рукой.

Я сорвал его, нырнул, перекатился под Карником и бросился вперёд, слыша сзади крики коня и щитоносца, пытавшегося убраться с пути животного. Я забежал за самый высокий валун, вскочил на него и сунул ногу в стремя арбалета, заставив себя не отрывать от него взгляда, пока не натянул тетиву на замок, а потом выхватил болт из сапога, положил в паз, поднял и немедленно выстрелил.

Мой преследователь опрометчиво решил прыгнуть, чтобы ударить мечом мне в грудь, опустив в процессе щит. Поэтому ничто не помешало болту попасть ему в щёку прямо слева от железного наносника. Арбалет со стременем не настолько мощный, как с воротом, но с такого расстояния несложно вогнать болт через мышцы и лицевую кость прямо в мозг. Щитоносец умер ещё до того, как коснулся земли.

Я быстро перезарядил арбалет, поставив второй болт на место и направив его на трио воинов, всё ещё нападавших на Уилхема. Все мысли о побеге уже исчезли, как часто бывает, когда тебя захватывает сражение, прогоняя рациональные мысли и принуждая наносить всё новые повреждения.

Инстинктивно я выбрал целью самого высокого из трёх — похожего на медведя мужика с топором, который так же носил шлем, но никаких доспехов для защиты ног. Он споткнулся, когда болт попал ему сзади в бедро, чем быстро воспользовался Уилхем, бросившись вперёд и проткнув ему шею. Уилхем, не опуская меча, схватил содрогавшегося воина за плечо и развернул его, чтобы отразить очередное нападение одного из выживших оппонентов. Он так и подставлял умирающего человека в качестве щита, наклоняя его туда-сюда, чтобы отразить следующие атаки.

Я побежал к Карнику, надеясь вернуть колчан болтов, но у него сохранялось капризное настроение. Как только я подошёл, он развернулся, не дав мне схватить колчан, зато передо мной появилась рукоять меча. Мне удалось схватить навершие и выдернуть клинок из ножен, когда Карник развернулся и с выпученными от паники глазами бросился прочь.

— Ёбаный трус, — пробормотал я, поднимая меч и поворачиваясь к трём сражавшимся мужчинам. Уилхем по-прежнему держал прямо свой полумёртвый импровизированный щит, а два атакующих постоянно пытались обойти его с флангов. Я видел, что силы бывшего аристократа уже почти на исходе. Мечники, очевидно, тоже это понимали, перестав атаковать, чтобы немного отступить, и теперь один заходил по кругу слева, а другой справа. Как только Уилхем позволит упасть их истыканному компаньону, тут ему и конец.

Отметив, с какой лёгкостью оба мужчины крутят в предвкушении мечами, я решил, что ввязываться в эту схватку напрямую было бы слишком серьёзным вызовом моим скудным навыкам владения мечом. Вместо этого я побежал за щитом человека, убитого из моего арбалета. Штука оказалась тяжёлая, по его дубовым доскам от железного умбона в центре спиралями расходился красно-синий узор. Впрочем, во мне бурлил жар битвы, и щит, когда я взял его за лямки на предплечье, показался довольно лёгким.

Я выбрал нападавшего справа от Уилхема, поскольку он казался сильнее увлечённым своей ослабшей жертвой. Я пригнулся и побежал прямо на этого мужика, держа щит так, чтобы он закрывал меня от носа до паха, и сдерживая желание прокричать воинственный клич. То ли из-за этого, то ли просто благодаря удаче, он не оборачивался, пока я почти не добежал до него. Ему удалось махнуть мечом мне в голову, но я вовремя пригнулся, и клинок лишь срубил щепки со щита, а потом умбон ударил его в грудь.

Мужик отлетел на несколько футов, но не упал, хотя от удара стал вялым. Поэтому ему удалось парировать удар, который я метил ему в живот, но не остановить инерцию клинка, и тот, скользнув по его мечу, вонзился глубоко в бедро. Мужик упал, закричав от боли и досады, и зарычал на меня, когда я приблизился для смертельного удара. Нанести его не получилось — его компаньон махнул мечом над головой, и мне пришлось снова пригнуться. Я подставил щит и ответил корявым ударом. Мужик проворно уклонился от летящего по дуге клинка и снова поднял свой. По его злобной роже ясно читалось, как сильно он хочет меня убить. Очередной удар он так и не нанёс, поскольку в этот миг меч Уилхема срубил верхушку его золотоволосой головы.

Человеческие мозги, выставленные вот так вот напоказ — болезненно захватывающее зрелище. Я заворожённо таращился на открывшийся орган во всей его блестящей розовости, а воин поворачивался, по-прежнему цепляясь за жизнь какими-то странными причудами своего уже почти безжизненного тела. Его губы промямлили нечто похожее на пару последних слов, но вряд ли в них был смысл, даже на его языке. Когда он наконец соизволил грохнуться, все позывы к насилию во мне резко исчезли, сменившись волной глубокой, тошнотворной усталости, из-за которой я, тяжело дыша, опёрся на меч.

Ко мне заковылял раненый человек и ткнул мечом мне в ноги, но это был слабый жест. По всей видимости, я задел ему какую-то важную вену, поскольку по его ногам густо лился красный поток. Его глаза выглядели как жаркие угольки на быстро бледнеющем лице, и белели оскаленные зубы, когда он выкрикнул, как я понял, какое-то проклятие на языке, которого я никогда не слышал.

— Безбожный шлюхин сын, — перевёл Уилхем. Он стоял, положив меч на плечо, и с мрачным удовлетворением рассматривал поражённого воина. Алый Ястреб не был прощён. — По крайней мере, мне так кажется, — добавил он. — Я немного подзабыл аскарлийский.

— Нельзя сказать, что он совсем неправ, — ответил я, поднимая вспотевшее лицо к небу и чувствуя прохладный поцелуй морского ветра.

— Должен сказать, Писарь, ты меня удивил. — Уилхем говорил задумчивым тоном, но в нём слышалась и нотка признательности. — Стыдно сказать, я-то решил, что ты уже на полпути к Ольверсалю.

Мне хотелось сардонически ответить, но тут раненый аскарлиец внезапно запел. На мой слух мелодия казалась нестройной, но, видимо, ему она казалась мелодичной, или он просто очень плохо пел. Он закинул голову назад, выкрикивая слова в небеса. Поначалу его голос звучал сильно, но вскоре стал слабеть, по мере того, как его лицо бледнело ещё сильнее.

— Что это было? — спросил я, когда песня наконец стихла. Аскарлиец упал на спину, его грудь с новой силой вздымалась и опускалась — это тело пыталось оттянуть неизбежный конец.

— Его смертная ода. — Уилхем наклонил голову, глядя на последние секунды представления воина. — Он просит Ульфнира, отца альтваров, признать воина, павшего в битве, и принять его тень в Залы Эйвнира, где никогда не прекращаются пиры и сражения.

Глядя, как аскарлиец содрогнулся, испустил последний неровный выдох, дёрнулся и замер, я проворчал:

— Я бы предпочёл пир, а не сражение.

— Это одно и то же.

Уилхем первым отреагировал на новый голос, развернувшись и выставив меч для удара. Я же так устал, что с гораздо меньшей живостью скривился за щитом, неожиданно ставшим раздражающе тяжёлым, поднял его повыше и положил меч на кромку.

Я уже догадался, что аскарлийцы от природы высокие, но мужчина, стоявший от нас в дюжине шагов, был ещё более внушительного роста, чем те, которых мы только что отправили в их мифические залы. Я решил, что он ближе к семи футам, чем к шести — широкоплечий и с толстыми руками и ногами. Тот факт, что человек таких размеров смог подобраться настолько бесшумно, производил тревожное впечатление. На его плечах лежала чёрная медвежья шкура, резко контрастируя с нечёсаной копной седых, как сталь, волос. С одного взгляда на это глубоко морщинистое и потрёпанное непогодой лицо, на столь же седую бороду, на кожу, покрытую сложным узором татуировок потускневших синих чернил, становилось ясно, что этот человек далеко не молод. И всё же возраст не мешал ему с лёгкостью поднимать руками огромную секиру. В дополнение к размерам оружие ещё больше смущало двойными лезвиями, сделанными скорее из камня, чем из стали.

Одна только мысль об очередной битве уже сама по себе удручала, но сражение с этим чудовищем определённо означало смерть. В любом случае идея становилась всё менее привлекательной по мере того, как на склон позади него выходили ещё два десятка аскарлийцев. Большинство с мечами или топорами, но некоторые держали в руках длинные луки со стрелами на тетиве. Хотя окончательно изгнало из моей головы любые мысли о битве появление двух волков.

Они появились по обе стороны огромного аскарлийца, один с чистейшим белым мехом, другой чёрный как смоль, и оба крупные. В Шейвинском лесу волки довольно обычное дело, и, несмотря на множество нагоняющих страху баек, они не представляют собой большой опасности, если относиться к ним с осторожным уважением. Шейвинские волки обычно серые и, хоть обычно намного больше любой собаки, но им далеко до этой парочки, каждый из которых был, по меньшей мере, четырёх футов в холке. Они довольно спокойно уселись по бокам от аскарлийца, но прямой, немигающий взгляд их жёлтых глаз говорил, что они не испытывают того страха перед человеком, как их южные собратья.

Я безнадёжно рассмеялся и опустил щит, а Уилхем ощетинился, подняв меч вровень с глазами, чтобы кончик указывал на седоволосого гиганта. Он прорычал что-то на аскарлийском, и хотя я так и не узнал, что именно, но эти слова вызвали у наших врагов громкий насмешливый хохот. Два волка чуть пригнулись, их губы задрожали от рычания. Впрочем, они успокоились, когда громадный человек с секирой поморщился и сказал:

— Ты говоришь так, будто кошка блюёт.

Аскарлиец говорил по-альбермайнски с тяжёлым акцентом, но правильно и легко.

— Прошу, не оскорбляй больше мой язык.

Уилхем ничего не сказал, но меч не опустил, хотя аскарлийца это не сильно беспокоило. Он перевёл взгляд на меня, и в нём появилось удивительно выжидающее выражение. Я бы принял его за узнавание, но не было никаких шансов, что кто-либо из нас до этой секунды мог видеть другого.

— Как я понимаю, — сказал я Уилхему, — это и есть тот самый тильвальд, о котором ты говорил.

Гигант рассмеялся, прежде чем Уилхем ответил, и чуть поклонился, хоть и немного скованно, то есть такой жест был ему непривычен.

— Это я. Маргнус Груинскард. На вашем языке это значит Маргнус Каменный Топор. — Он кратко оглядел окружающие нас тела, демонстрируя скорее задумчивое восхищение, чем гнев. — Ну а вы, мои отважные и искусные друзья?

— Элвин Писарь, — представился я, возвращая поклон. — Это значит… Элвин, и я писарь. — Я глянул на Уилхема и увидел, что его лицо тревожно покраснело. — А это Уилхем Дорнмал. Я не знаю, что значит это имя. Вам придётся простить его грубость, но то, что вы сделали с торговцем шерстью, которого мы нашли в лесу, подстегнуло его рыцарскую натуру.

— А-а. — Маргнус Груинскард уставился на Уилхема. — Алый Ястреб — это просто наказание для тех, кто нарушает клятву, принесённую альтварам. Все фермеры этих земель поклялись не продавать больше шерсти в Ольверсаль. Человек в лесу оказался лжецом и заплатил за это.

— А клятвы они приносили добровольно? — выкрикнул Уилхем. — Вряд ли. И как теперь вы будете кормить его детей, когда некому рыбачить во фьордах и обрабатывать землю?

Аскарлиец немного напрягся, и в его ответе послышались чуть обиженные нотки:

— В королевстве Сестёр-Королев дети не голодают. У нашего народа мало законов, но этот исполняется.

— Эта земля не принадлежит Сёстрам-Королевам, — заметил я куда более мягким тоном, чем Уилхем. — На самом деле вы нарушили границы законных владений короля Томаса Алгатинета, и я буду очень вам признателен, если вы как можно быстрее удалитесь отсюда.

Лицо тильвальда на секунду озадаченно наморщилось, а потом он добродушно усмехнулся, и его товарищи-воины эхом рассмеялись вместе с ним. А два волка всего лишь зевнули.

— Ты говоришь цветисто, — заметил Маргнус Груинскард, а потом кивнул на Уилхема. — А у этого голос чище. Он, как это называется, «высокородный»? А ты низкорождённый. Так?

— В роте Ковенанта нет различий между аристократами и простолюдинами, — ответил Уилхем. — Все мы равны в приверженности благодати Серафилей и примерам мучеников.

— Рота Ковенанта. — С явной неприязнью повторил Тильвальд и покачал головой. — И после всех этих лет ваш народ порабощает себя ложью. Поэтому вы здесь? Это… — неприязнь сменилась весельем, — великий поход против язычников?

— Мы всего лишь пришли защитить то, что по закону наше, — сказал Уилхем. — И было нашим сотни лет.

Аскарлиец снова усмехнулся, но на этот раз коротко и горько.

— Когда я был мальчишкой, я украл поросёнка у соседа, прятал его в лесу и вырастил в отличного борова. На мой пятнадцатый день рождения мы его зарезали и зажарили в честь альтваров. От выпивки у меня развязался язык, и я признался отцу, что сделал несколько лет назад. Он отхлестал мой зад до крови, а потом заставил всю зиму работать на ферме соседа. Что украдено, остаётся украденным, сколько бы времени не прошло.

Он без предупреждения поднял топор и быстро пошёл вперёд. Уилхем приготовился к атаке, а я сдержал желание поднять щит. Сражаться сейчас было бессмысленно. Я попробовал придумать какую-нибудь последнюю остроту, которая бы отвела грядущую резню, но прикусил язык, когда гигант прошагал мимо нас и уставился на парня, чей щит я держал. Тильвальд разглядывал его с безразличием на лице, но тон его был мрачен, когда он снова глянул на меня и кивнул на щит:

— Это не твоё, — сказал он.

Я был рад любой возможности получить хоть какое-то расположение, и потому снял с руки толстый деревянный круг и поставил на землю. Маргнус Груинскард едва заметным кивком одобрил мой жест и снова стал разглядывать павшего воина.

— Это Талвайлд, мой племянник, — сказал он. — Болван и хвастун, следует отметить, и его женщина не станет горевать по нему, да и дети его, по правде говоря, тоже. Но никто никогда не скажет, что он не почитал альтваров, выпускал весло или поворачивался спиной к обнажённому клинку. Теперь мне придётся везти его щит домой его матери. А язык моей сестры, заточенный горем, нелегко перенести.

Я обдумывал, насколько мудрым будет каким-либо образом извиниться, когда вскричал Уилхем:

— Никто тебя сюда не звал, аскарлиец! Чума на твоего племянника и на весь твой отряд трусов!

Я раздражённо зыркнул на него, и в ответном взгляде увидел только гнев и жажду новой крови. Тогда я понял, что этих нарушителей он искал не ради свершения правосудия. Здесь он хотел найти свой славный конец: рыцарь-предатель получает полное искупление в безнадёжной, но отважной битве против северных язычников.

— Помирай, если хочешь, — прошипел я. — Но не жди, что я с тобой. C меня уже на сегодня хватит спасать твою благородную жопу.

— Я и не просил тебя, Писарь, — спокойно ответил он. — Она же приказала тебе позволить мне сбежать?

От непристойного ответа меня удержал громкий кашель Маргнуса Груинскарда. Когда я обернулся к нему, он уже покрыл значительную часть расстояния между нами. Теперь я стоял в пределах удара его топора, а вот моим мечом до него по-прежнему было не достать.

— Не бойтесь меня, — сказал он, и я снова увидел то выжидающее выражение в его взгляде. Оно сменилось приглушённой сосредоточенностью, когда я ответил лишь ошеломлённой ухмылкой, которая наверняка больше походила на гримасу страха.

— Наше сражение предначертано не на сегодня, — продолжал он, а его рука тем временем доставала из-под шкур медальон, который висел на его шее, на кожаном шнурке: маленький самородок серебра, из которого умелые руки сделали завязанную в узел верёвку. Тильвальд пошевелил его большим и указательным пальцем, и я почувствовал под курткой пульсацию жара. Долгими часами потом я убеждал себя, что это была всего лишь иллюзия, какой-то плод моего почти паникующего разума, но всё же я это почувствовал. Жар был несильный, всего лишь как тепло от пламени тонкой свечки, коснувшееся кожи, но он был, и исходил от талисмана, который дала мне Беррин. Талисмана, идентичного тому, что сейчас держал этот тильвальд, одновременно воин и жрец.

— И к тому же, — добавил он, — у меня есть к вам просьба. Буду очень признателен, если вы доставите послание капитану вашей роты. — Он выронил серебряный узел из пальцев и поднял руку, указывая за моё плечо.

Я всё ещё нервничал из-за разогревшегося талисмана, и не был уверен, что не получу вот-вот каменным топором между лопаток, но всё же повернулся, куда указывал его вытянутый палец. А указывал он на синюю ширь моря за утёсом. Солнце стояло высоко в почти безоблачном небе, а туман немного рассеялся и опустился вниз. Поэтому вскоре я разглядел полоску тёмных пятен на горизонте. Поначалу я насчитал дюжину, потом ещё дюжину, а потом пятна стали широкими квадратными парусами. Когда они ещё приблизились, я различил опускающиеся и поднимающиеся вёсла. Корабли направлялись к этой самой полоске берега, ведомые, без всяких сомнений, полыхающим маяком огня на вершине утёса. Я насчитал около сотни, прежде чем тильвальд снова заговорил.

— Вы неправы, говоря, что нас сюда не звали. — Я обернулся и увидел, что он наклонился поднять щит племянника. Выпрямившись, он мрачно, почти извинительно ухмыльнулся и закинул щит за плечо. — Возвращайтесь в Ольверсаль и доложите о том, что видели. Я сочту особым одолжением, если расскажете это лично псине Фольвасту. Когда мы возьмём порт, я сохраню вам жизни, пока не расскажете мне о выражении его лица.

Он поднял топор и указал на лес:

— А теперь, друзья мои, вам пора. Мне нужно провести погребальный пир, и хотя ваша компания мне по душе, но, к сожалению, вынужден сказать, что ваше присутствие не понравится альтварам.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

На выражение лица Фольваста во время нашего доклада определённо стоило посмотреть. Он не мог скрыть ни вспышку жуткого страха, полыхнувшую в его глазах, ни пот на побледневшей коже. Я много раз видел, как люди встречались со своими худшими страхами, и часто это до зевоты однообразно. Ясно было, что сейчас его внутренности и мочевой пузырь готовы опорожниться, а сердце быстро колотится в груди. Я бы не удивился, увидев лужу мочи вокруг его сапог. Но всё же он был отличным актёром — отважным усилием взял себя в руки, закашлялся и попытался принять безразличный вид. А Эвадина лишь вздохнула и повернулась к карте, развёрнутой на большом столе в её покоях.

Мы с Уилхемом прибыли к Привратной стене за час до этого, потрёпанные и измотанные усиленным маршем по пересечённой местности. Трусливый Карник не появлялся, пока мы не оказались в пределах видимости порта, и даже тогда он носился впереди, не соизволив подойти поближе, чтобы на него можно было сесть. Большую часть пути мы хранили холодное молчание. Уилхем шёл с угрюмым, но решительным выражением на лице, а в моих мыслях тоже царил разброд. Конечно, перед глазами стоял вид аскарлийского флота, но по большей части мой разум встревоженно обдумывал горячий импульс от серебряного талисмана под курткой. «Это всего лишь от страха», твердил я себе. «Или какой-то языческий фокус, иллюзия». И всё же я с вынужденной одержимостью всё думал об этом, подстёгиваемый столь же озадачивающими воспоминаниями о Ведьме в Мешке и цепаре.

Мы лишь раз обменялись осмысленными словами во время короткой остановки на отдых в лесу. По негласному уговору не стали разбивать лагерь, а шли, несмотря на темноту. Пускай Маргнус Груинскард и называл нас друзьями и позволил уйти, но он оставался язычником и дикарём со старыми обидами, и кто сказал, что его милость не была некой садистской шуткой?

— Ты ведь всё равно мог умереть там, — сказал я, прислоняясь к дереву и сопротивляясь желанию опуститься на землю. Я знал, что засну, стоит мне присесть. — Напал бы на тильвальда или на его друзей. Последняя доблесть. Они, может быть, даже оставили бы меня в живых, чтобы я принёс эту историю в Ольверсаль. Так почему ты не бросился? Смерть ведь была твоей целью?

Уилхем рухнул на четвереньки перед ручьём и опустил руки в воду, чтобы смыть засохшую кровь.

— Ты же видел их флот, — сказал он. — Теперь ей понадобится каждый меч.

— Здесь, говоришь? — спрашивала его теперь Эвадина, указывая на бухту на северном побережье длинной полосы земли, лежавшей между фьордом Эйрика и открытым морем.

— Насколько я могу судить, — подтвердил Уилхем. — Хороший выбор. Высокий берег, который прикроет прибытие, а ещё много леса на дрова и для починки кораблей.

— Две сотни — это всё? — спросил сержант Суэйн, глядя на меня.

— Столько я насчитал, пока нас не отослали, — сказал я, покачав головой. — Догадываюсь, что Маргнус Каменный Топор не хотел, чтобы мы видели их флот целиком.

Назвав имя тильвальда я бросил взгляд на Фольваста, снова насладившись тем же приступом страха, как когда я впервые описывал аскарлийца столь впечатляющей внешности. Ясно было, что старейшина слышал это имя прежде, и шанс встретиться с ним лично совсем его не радовал.

— Аскарлийские длинные корабли очень разные по размерам, — сказал Уилхем. — Но даже самые маленькие могут взять на борт по меньшей мере двадцать воинов. Нам приходится рассчитывать на армию в пять тысяч человек.

— Их будет больше, — сказал Фольваст со страстью, которой не удалось полностью скрыть дрожь в голосе. — Маргнус Груинскард не просто тильвальд. Он Первый Присягнувший Сестёр-Королев, их величайший воин из живущих, и самый уважаемый жрец. По его зову соберутся все воины Аскарлии. Его присутствие в Фьордгельде означает открытую войну. Спустя столько лет они пришли захватить эту землю.

«То есть, ты имеешь в виду вернуть», подумал я, вспоминая историю тильвальда про украденного поросёнка.

— Сколько воинов он может привести против нас? — спросила у Фольваста Эвадина.

— Полного подсчёта численности населения земель Сестёр-Королев никогда не проводили. — Старейшина сложил руки и стал поглаживать подбородок, в чём я увидел попытку изобразить спокойное размышление. Вряд ли капитану это представление показалось более убедительным, чем мне. — Эти люди презирают формальности и ограничивают письменность записью своих еретических саг и военных подвигов. Впрочем, в библиотеке Эйрика есть запись об их последнем вторжении в Фьордгельд сотню лет назад. Там размер их армии определён в двадцать тысяч. С учётом прошедшего времени их армия сейчас может быть даже больше.

— Исторические записи часто преувеличивают численность, — сказал я, и этот возглас навлёк на меня резкий взгляд Фольваста. По всей видимости, он был из тех, кто ожидал, что простой солдат в его присутствии должен знать своё место. Я продемонстрировал, как мне на это насрать, открыто встретив его взгляд, а потом ещё поддал жару его страхам, добавив: — И к тому же, вряд ли тильвальд рассчитывает только на численность. Он сказал, что аскарлийцев в Фьордгельд пригласили.

Лицо Фольваста зарделось, и я позволил себе чуть ухмыльнуться, пока он подбирал быстрый ответ. Однако заговорила Эвадина:

— Ты о чём?

— Я всю свою жизнь знаю интриганов, — сказал я. — Груинскард интриган, а не просто бездумный громила с большим топором. У него есть план, и, подозреваю, друзья в этих стенах помогут ему его воплотить.

Недовольство старейшины закипело гневом, и он посмотрел на Эвадину:

— Капитан, почему вы позволяете этому керлу вот так клеветать на моих людей?

— Ваши люди, — ответил я, ухмыльнувшись ещё шире, — так вас любят, что вам приходится патрулировать улицы по ночам, чтобы они не сговорились и не воткнули нож вам в спину…

— Довольно, Писарь! — рявкнула Эвадина. Она предупреждающе уставилась на меня и смотрела, пока я не ударил себя костяшками в лоб и не отступил от стола. — Вы оба хорошо потрудились, — уже мягче сказала она, глядя то на меня, то на Уилхема. — Ступайте и отдохните.

Мы поклонились и направились на выход, а я замешкался у двери и, пока она не захлопнулась, успел расслышать замечание Суэйна:

— Даже с двадцатью тысячами человек взять эту стену невозможно. А для флота нет другого места высадки, кроме бухты, которую легко перекрыть...

Я немного поспал, но сон оказался коротким и беспокойным, несмотря на усталость. Большая часть роты тренировалась, а Уилхем куда-то убрался — как я понял, в поисках выпивки. По большей части я лежал без сна на своей койке, катая серебряный узел между большим и указательным пальцами и раздумывая о его загадках. Сейчас талисман был просто холодным металлом, совершенно обычным, если не считать мастерство изготовления, и всё же я знал, что в нём есть какое-то значение, ускользавшее от меня.

Наконец, по-прежнему испытывая усталость от похода, но не в силах заснуть, я поднялся и отправился к статуям в основании горы. Проходя по улицам, я почувствовал в людях новое напряжение, они смотрели ещё более настороженно, и окна закрывали даже днём. Матери уводили детей внутрь, а лавки, которые работали всего несколько дней назад, теперь стояли закрытыми. И хотя мы с Уилхемом поклялись хранить строжайшую секретность, я невольно соединял эту смену настроения с нашим возвращением. Слухи и сплетни разлетаются с удивительной скоростью, особенно в городах. Прибытие двух пеших мужчин, которые пару дней назад уезжали на конях, наверняка не прошло незамеченным. А ещё, возможно, напряжённая атмосфера была связана с увеличившимся числом солдат на улицах. По большей части это были люди Фольваста, городское ополчение, а не воины герцога, и вели они себя далеко не весело — хмурились и зыркали глазами под шлемами. В основном у меня сложилось впечатление, что Ольверсаль замер в ожидании, вот только чего?

Благодаря всепроникающей мрачности, возле статуй, когда я туда пришёл, почти никого не было, и я смог без помех насладиться впечатляющим зрелищем, которое они собой представляли. Все статуи в высоту были около пятнадцати футов, вырезанные в том же угловатом, почти карикатурном стиле множества деревянных фигур, высеченных на дверях и столбах по всему городу. В них не было той прекрасной, пусть и подпорченной непогодой анатомической точности, какую я за долгие годы не раз встречал в обыкновенно неполных примерах скульптуры из времён до Бича. Однако благодаря только размерам и величию эти каменные боги пересиливали любое ощущение, что их породила менее развитая культура. Этот парад божественных сущностей стал плодом десятилетий труда искусных рук, рук, которые каким-то образом создали иллюзию, что статуи выросли из само́й сущности горы, а не появились благодаря неустанной работе бесчисленных зубил.

Я не знал их имён, кроме самого высокого, бородатого воина серьёзного вида с мечом в одной руке и молотом в другой. Ульфнир, отец альтваров. Об именах двух женских фигур по бокам от него я и понятия не имел, но Беррин, разумеется, знала их отлично.

— Эрлдан и Нерльфея, — сообщила она, появившись возле меня. — Возлюбленные Ульфнира, Мирового Кузнеца, матери младших богов.

Я повернулся и увидел, что она смотрит на меня с улыбкой, в которой читалось даже некоторое облегчение, или же его неплохое подобие. Я подумал было, хорошо ли с моей стороны таить такие подозрения по отношению к женщине, с которой я с таким энтузиазмом кувыркался всего пару дней назад, но всё же старый разбойничий нюх на двуличие не стоило игнорировать. Как и серебряный узел на моей шее.

— Ты не умер, — отметила она, изогнув бровь. — Молодец.

— Тебя это как будто не очень-то и удивило, — ответил я, стараясь говорить легко, но нейтрально.

— У таких людей, как ты, есть врождённые способности к выживанию. — Она подошла ближе, качнула головой, чтобы поцеловать мой нос, и со смехом отпрянула назад. — Может, потому ты мне так нравишься.

Она выглядела довольной моим возвращением, но ещё я чувствовал в ней настороженность, деловой настрой в глазах и напряжённость в осанке, в которой узнал контролируемый страх.

— За тобой никто не шёл? — спросил я, оглядывая в основном пустые улочки вокруг. — Я знаю, что ваш старейшина — весьма подозрительный тип.

— Никто за мной не шёл. Если я выгляжу… смущённой, то это по другой причине. — Из сумки на плече Беррин достала каэритскую книгу, которую я ей дал.

— Ты уже закончила? — удивлённо спросил я.

— Нет. — Я заметил, как она сглотнула, и как дрожали её руки, когда она отдавала мне книгу. — И не буду, Элвин. Не хочу с этим связываться.

— С чем?

Она не ответила сразу же, а вместо этого протягивала книгу, пока я её не взял.

— Я пометила страницу, до которой дошла, когда… решила прекратить исследования.

Я долистал до нужной пометки на пергаменте и между двумя страницами нашёл маленький лист накарябанными заметками.

— Мой перевод, — сказала Беррин. — Прочти.

Нахмурившись, я взял листок подставил под свет и прочитал вслух неровную надпись:

— В качестве платы я возьму ещё немного информации. Раз уж ты предложила. — Я озадаченно вздохнул и снова посмотрел на Беррин. — Что это?

— Читай дальше, — сказала она с совершенно серьёзным выражением лица.

Я пожал плечами и вернулся к словам на листке.

— В моих жилах течёт аскарлийская кровь, — прочитал я, — как течёт во всех настоящих уроженцах Фьордгельда, хоть нам и приходится кланяться южным королям. — Мой голос постепенно стих, когда из глубин памяти всплыло воспоминание.

— Это мы, — тихо и испуганно прошептала Беррин. — Ты и я той ночью в лесу. Там пять страниц, на них записано каждое слово, которыми мы обменялись, а я едва помню, что говорила их. — Она рассмеялась, и это был краткий пронзительный выдох, лишённый веселья. — Сначала я подумала, что ты грандиозно пошутил надо мной, пока не поняла, что это невозможно. Но то, что написано в этой книге, тоже невозможно. Здесь, ясно как день, записаны наши слова на каэритском языке в книге, которой, должно быть, несколько сотен лет.

Я закрыл книгу, и мои руки вдруг задрожали, как и у неё. В голове пронеслись мысли о Ведьме в Мешке, я искал смысл, а находил лишь одни загадки. «Итак, ты всё-таки пришёл ко мне на поле крови», сказала она тогда. Сейчас мне стало ясно, что наша встреча на Поле Предателей была предсказана. А если так, то ведьма прочитала это в книге? Неужели все её разговоры об утраченном знании были лишь притворством, чтобы поместить её в мои руки? Но зачем?

— И там всё в таком духе? — спросил я.

— Не знаю. — Беррин улыбнулась, хотя выглядело это так, словно она поморщилась. — Первые несколько страниц — фрагментарные разговоры между юным разбойником и мужчиной, который кажется его наставником. Как только я поняла, что перевожу свои слова, я остановилась. Я считаю себя женщиной, не чуждой отваги, но… — С её губ слетел лёгкий вздох. — Есть знание, которое лучше не открывать, по крайней мере, мне.

Она снова сунула руку в сумку и достала другую книгу. По чистоте переплёта я понял, что она новая. Открыв её, я увидел чистые страницы, заполненные неровным, но читаемым почерком Беррин.

«Руководство по переводу древнего каэритского, Беррин Юрест», — сказала она. — Моя первая книга, только для тебя. С ней ты сможешь закончить свой перевод. Хотя — и мне, как библиотекарю, больно это говорить — я бы предложила тебе бросить её в первый же костёр.

Я подумал, что с этим сложно поспорить: книга была неестественной, плод мерзких языческих практик. Впрочем, я знал, что не смогу бросить её в огонь, как не смог бы броситься сам.

— А сокровища? — спросил я, чтобы сменить тему на менее тревожные вопросы. — Ты нашла логово Морской Гончей?

Она выпрямилась, и с вернувшейся в какой-то мере прежней уверенностью кивнула на новую книгу в моей руке.

— Последняя страница.

Снова открыв её, я обнаружил карту, выполненную с такой тщательностью, которая подтвердила, что её рука лучше подходит для рисования, чем для письма. Я узнал уточнённое и детализированное изображение островков посреди Кроншельдского моря из пиратских хроник, описывающих деяния Морской Гончей.

— Железный Лабиринт, — сказал я, и мои глаза загорелись при виде маленького кружочка вокруг одного из островков поменьше. — Оно здесь?

— Я раскопала рассказ моряка, который служил на торговом судне, захваченном Морской Гончей, — сказала Беррин. — Он описывал, что его привезли в цепях в огромную пещеру под маленьким островом. Там не было упоминаний о знаменитом сокровище, но о каком укрытии ещё мечтать Гончей?

Я взглянул на неё, увидев, что она снова тепло улыбается.

— Какая-то часть меня хочет отправиться с тобой, — с ноткой сожаления проговорила она.

— Так поехали. — И я говорил всерьёз. Несмотря на всю её очевидную двуличность, Беррин была интересным спутником, да и перспектива возобновления постельных приключений в немалой степени привлекала.

— Я не могу оставить библиотеку. — Она вздохнула и печально опустила плечи. — Назревает столько бед, что скоро ей потребуется настоящий охранник.

— Беды и впрямь назревают, — ответил я. — На самом деле я даже не знаю, сколько ещё будет безопасно для меня и моих товарищей оставаться в этом порту. Лучше всего было бы убраться отсюда как можно раньше.

— У меня есть знакомый капитан, который готов взять на борт лишнего пассажира за хорошую плату.

— Двух лишних пассажиров. У меня есть напарник.

— Как пожелаешь. Тебе нужен Дин Фауд, капитан «Утренней Звезды». Это старый когг, но быстрый. А капитан — старый негодяй, но когда сделка заключена, ему можно верить. Когда отыщешь его, упомяни моё имя, а иначе он, скорее всего, рассердится. И мне известно, что «Утренняя Звезда» вернётся через шесть дней.

— Начинаю подозревать, что в этом порту мало есть такого, о чём ты не знаешь. — Я махнул книгами, а потом убрал в складки туники со словами: — Мы ещё не обсудили твою цену за это.

— О-о, — сказала Беррин, поворачиваясь, чтобы уйти, — Думаю, Элвин Писарь, ты уже сполна со мной расплатился.

— Ты не спросила почему, — сказал я, заставив её помедлить.

Она повернулась, изогнув бровь.

— Почему?

— Почему здесь будет небезопасно. И не спрашивала о моих последних приключениях. Разве тебе не любопытно, что я нашёл в диких землях?

Она ничего не сказала, продолжая смотреть на меня лишь с лёгким любопытством, а я указал на могучую статую:

— Вышло так, — сказал я, — что я встретил человека, который сильно напомнил мне вот этого Ульфнира, только у него был топор. Огромный каменный топор.

— И всё же, ты вроде бы не ранен. — Беррин с улыбкой наклонила голову. — Не все южане, встретившие аскарлийца, настолько везучие.

— Я не говорил, что он аскарлиец.

От этих слов её губы робко дёрнулись, но это явно её не особенно встревожило.

— Мы встретились с ним вскоре после того, как он запытал человека до смерти, — продолжал я, отчего выражение её лица хотя бы стало намного серьёзнее. — Алый Ястреб. Ты о таком слышала? Это сделали с человеком, который совершил, видимо, ужасное преступление, везя шерсть на продажу в этот город, чтобы накормить свою семью.

— Это вызывает огромное сожаление, — ответила Беррин. — Хотя, как и многое на войне.

Я подошёл ближе, потянул за шнурок на шее и достал её подарок.

— А ещё у него был такой же. — Я покачал серебряным узлом у неё перед глазами. — Любопытно, тебе так не кажется?

На краткий миг взгляд Беррин задержался на талисмане, а потом она отступила и подняла лицо, глядя на бесстрастный каменный лик Ульфнира высоко вверху.

— Альтвар-Ренди, — сказала она, — повествует о том, как Ульфнир, повелитель Дальних Царств, сражался в великой битве против Хельтваров, мерзких зверей из Ямы мучений. Одолев их, он пожелал очистить свои владения от их трупов и сплёл их всех в новое царство, в землю, на которой мы стоим. Таким образом, когда этот мир родился, сама почва была засеяна злом. И из этого зла растут все беды человека и природы. Устыдившись своей ошибки, Ульфнир поклялся защитить своё творение и всех смертных, обитавших на нём, посвятив всех своих детей и внуков этой задаче. Себя он поставил стражем Залов Эйвнира, чтобы даже за покровом смерти самые достойные получили справедливую награду. Такова преданность Ульфнира своему творению, и таков долг нас, смертных, перед ним. А чему предан ты, Элвин?

Я сомневался, что она ждёт ответа, и потому промолчал. Беррин перевела взгляд с мрачного решительного лица Ульфнира на основание его статуи — квадратный постамент, густо исписанный рунами. До сего дня я не знаю, специально ли она остановилась на одной конкретной группе символов, или это был просто бессознательный рефлекс, рождённый долгими годами изучения. Исключительно из сентиментальности я предпочитаю верить в последнее.

— Приятно было снова с тобой повидаться, — сказала она, а потом ушла быстрым шагом.

Я подождал, пока она не исчезнет в лабиринте улочек, и подошёл к постаменту. Рунические символы, которые привлекли её внимание, находились в самом конце надписи и буквально ничего для меня не значили. Я очень тщательно их скопировал, взяв из кармана кусочек угля и пергамент. Где-то в этом порту, который скоро будет осаждён, обязательно найдётся хоть одна душа, кому известно их значение.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

— Редмайн называл его ударом обманщика, — объяснял Уилхем, стукнув навершием меча по нижней кромке моего забрала. Мы сцепились в центре двора у конюшни Фольваста. Уилхем снова надел свои отличные голубые доспехи, а я — разношёрстный, но вполне исправный набор добычи с поля боя, присвоенной или купленной у моих товарищей-солдат. Заняться было нечем, помимо изнуряющей муштры или прогулок по короткой стене, так что мы, получив капитанское разрешение, решили продолжить мои уроки рыцарских искусств.

На моё счастье бывший аристократ оказался весьма терпеливым наставником. А ещё, судя по живости его взгляда и отсутствию запаха спиртного изо рта, сейчас он был совершенно трезв. Он проводил меня по разным уровням владения мечом с заботливым советом, а не с презрением или наказанием, которые, как я знал, украшали его обучение. Через несколько дней на тренировке с ним легко было дурачить себя, что я почти сравнялся с ним в мастерстве. Хотя то и дело он демонстрировал внезапную ярость или хитроумную тактику, которая наглядно демонстрировала, насколько я оставался хуже него.

— У всех рыцарских шлемов есть слабое место, — продолжал он, крепко прижав навершие к моему забралу и больно наклонив мне голову. Он поймал меня так, невероятно быстро повернув меч, который прижал мой клинок к его закованному в броню боку. Слишком быстро, а потом он обхватил левой рукой мою правую и подтянул меня к себе. Я мог бы ударить его по голове, но ясно было, что прежде, чем удар достигнет цели, его навершие закончит своё дело.

— Ударь им достаточно сильно, — продолжал он, — и забрало отлетит, а может даже, сломает твоему оппоненту шею. — Он отпустил меня и отступил назад. — Теперь попробуй ты.

— Все эти хитрости не похожи на рыцарские, — прокомментировал я, пока он медленно демонстрировал нужную последовательность движений. Он уже показал мне все возможные прорехи в рыцарских доспехах, куда можно ткнуть кинжалом, и особенно ему нравился незащищённый участок за коленом. Один хороший удар — и любой рыцарь охромеет.

— Война — это всегда хитрость, — ответил он. — Во всяком случае, так любил повторять мастер Редмайн. Керлов хитростью заставляют идти под знамёна их лорда — обещанием добычи или угрозой хлыста, чего они могли бы избежать, если бы просто встали как один и сказали ему идти на хер. Знать дурачит себя идеями о славе или о королевских милостях. А рыцарство, — Уилхем горько усмехнулся, — худшая хитрость из всех, поскольку дурачит нас иллюзией, что война — это не просто хаос резни и страдания.

— Весёлый он был парень.

— Нет, он был жалким садюгой, хуже не придумаешь. Но и у него случались минуты озарения.

Вскоре после этого мы тренировались на палицах, которые Уилхем использовал вместо деревянных мечей за длину и вес как у настоящих мечей. Я быстро понял, что в первую пару дней он относился ко мне мягко, и по мере продолжения занятий он всё более и более жестоко отказывался от этой уступки. Благодаря бойцовской хватке мне удавалось отразить первые несколько ударов, но очень скоро он неизбежно находил способ сбить меня с ног. И всё же я знал, что мои навыки улучшаются, и меч уже не казался громоздким куском железа, как раньше. Я считал, что если хватит времени, то я и впрямь смогу сравниться с Уилхемом, или, по крайней мере, получу шанс выжить в настоящей схватке с рыцарем схожих способностей. Однако время работало против нас. Через три дня я собирался отыскать знакомого Беррин капитана и купить себе выход из этой роты и её сомнительного положения.

Я подумал было, не позвать ли Уилхема со мной и Торией, когда придёт время, но знал, что только напрасно потратил бы силы. Большую часть вечеров они беседовали наедине с Эвадиной, и часто советовались с сержантом Суэйном. Несомненно, они планировали защиту порта, то есть Уилхем фактически стал частью командования ротой. У него по-прежнему не было никаких чинов, как и у меня, и всё же он мог высказывать свои мысли Эвадине и просящим, не боясь наказания. И никто не ожидал, что он будет бить себя костяшками в лоб в их присутствии.

Я не заметил, что после нашего возвращения из рекогносцировки Эвадина как-либо оттаяла ко мне, и в её взгляде по-прежнему читалось укоризненное обвинение. Впрочем, она больше не назначала угрожающие жизни наказания, а это уже что-то. А ещё её готовность освободить меня от солдатской рутины ради уроков Уилхема говорила о щедрости, которая не распространялась на моих товарищей. Быть может, меня простили, или хотя бы сочли достойным возможного искупления за потворство языческим практикам. Не то чтобы сейчас это имело значение — по крайней мере, так я думал до того самого мига, когда один слуга Фольваста в панике пробежал мимо нас, пронзительно крича:

— Они здесь, милорд! — вопил он, махая руками так, что обычно я счёл бы это забавным. Перед окном Фольваста он резко остановился и жалобно, отчаянно прокричал: — Северные чудовища здесь!

— Триста сорок восемь, — доложил я, не в силах скрыть печаль и разочарование в голосе, и передал подзорную трубу Эвадине. Аскарлийский флот показался из тумана в трёх милях от входа в бухту, и многочисленные всплески их якорей лучше любых фанфар объявили об их присутствии.

— Как и говорил рядовой Дорнмал, — продолжал я, — одни больше, другие меньше, но все низко сидят в воде.

— Значит, полностью загружены, — предположил сержант Суэйн, и прищурился, рассматривая флот. — Старейшина оказался прав: они привезли против нас, по меньшей мере, двадцать тысяч мечей. И, похоже, они не собираются делать одолжение и лезть на стену.

— И всё же, высадиться им негде, — задумчиво проговорила Эвадина. Она не казалась особенно обеспокоенной, а лоб морщился скорее озадаченно, чем озабоченно. — Внешние дамбы защищены морской стеной и даже в высокий прилив слишком круты для кораблей. Они могут напрямую атаковать гавань, но с заблокированным входом им придётся подниматься по молу, а его оборонять так же легко, как и стену.

— Может, они не видят смысла атаковать, — вставил Уилхем. — Пока они остаются во фьорде, ни один торговец не выедет из города и не попадёт в него. То же касается и рыбаков.

Суэйн тихо одобрительно хмыкнул.

— Значит, блокада. Этот их тильвальд хочет морить нас голодом, пока не сдадимся.

— И это поднимает вопрос запасов, милорд Фольваст, — сказала Эвадина, повернувшись к старейшине.

Он сегодня выглядел более собранно, стоял прямее, и на его красивом лице застыло выражение спокойной уверенности. Однако мне показалось, что он чуть бледнее обычного, а выражение лица — результат усердных тренировок перед зеркалом.

— У нас достаточно зерна, солёного мяса и других припасов, чтобы протянуть всё лето и до самой зимы, — сказал он. — И даже дольше, если правильно делить еду. Если ручной пёсик Сестёр-Королев думает, что сможет одолеть мой город, то его ждёт разочарование. — Он фыркнул, напряг спину и беспечно махнул рукой в сторону аскарлийских кораблей: — Скорее они будут голодать, капитан. Пускай сидят там и варятся в своей языческой вони. Зимой фьорд Эйрика становится каналом для айсбергов, которые откалываются от ледников на западе. Только последний дурак останется там на якоре в это время. Если их не заставят убраться урчащие животы, то перспектива получить пробоину в корпусе уж точно заставит.

— Нет ничего хорошего в том, чтобы просто сидеть здесь месяцами, капитан, — сказал Суэйн. — У нас в гавани хватает лодок. Дайте мне около дюжины, мы выберемся ночью и подпалим эти скорлупки. Это наверняка воодушевит роту.

Эвадина немного подумала и кивнула головой.

— Хорошо, Сержант. Но только добровольцев. — И любые идеи о том, что у неё остались ко мне какие-либо тёплые чувства, испарились, как только она перевела взгляд на меня. — Что думаешь, Писарь? — спросила она, подняв брови, и едва заметно изогнула губы в выжидательной улыбке. — Хочешь ещё раз сразиться с язычниками?

«Она считает меня предателем?», подумал я, и задался вопросом, не вызвало ли у неё подозрений моё возвращение в целости и сохранности. Но с другой стороны Уилхем тоже вернулся невредимым, и она не питала к нему никакой ненависти. «Значит, просто злится», решил я. Стиснув челюсти так, что они заныли, я поклонился, снова прижав костяшки пальцев ко лбу.

— Как прикажет Ковенант, капитан, — сказал я.

Всего добровольцев Суэйн набрал три десятка душ. Брюер и Тория, как только узнали, что я участвую в этом безумии, тоже шагнули вперёд, и их уже было не отговорить. Уилхем также к нам присоединился, и, к моему удивлению, Эйн разрешили пойти добровольцем.

— Она горит желанием доказать свою отвагу и приверженность Ковенанту, — сказала капитан, когда я коротко, но решительно высказал возражения. — Кто я такая, чтобы отвергать её?

Группа собиралась на пристани неподалёку, на всех были только самые лёгкие доспехи. Все вымазали лица сажей, и можно было брать только затемнённые фонари. Эйн явно горела желанием и ловко запрыгнула в одну из трёх лодок, которые должны были вывезти нас из гавани. Я смотрел, как она расположилась на носу, а потом повернулась и радостно помахала нам с Эвадиной, стоявшим на набережной.

— Она по-прежнему безумна, — сказал я. — Не настолько, как раньше, но её разум не в порядке. Сомневаюсь, что битва его исправит.

— Тебе нужно больше веры в твоих товарищей. — Эвадина говорила тихо, но с привычной твёрдостью. — На самом деле, Писарь, тебе не хватает веры во многих отношениях.

С губ едва не сорвался яростный ответ: «Да нахуй мою веру!», но мне удалось вовремя его удержать.

— Капитан, я понимаю ваше желание наказать меня, — аккуратно сказал я. — Но мои друзья тут ни при чём.

— И почему ты решил, что это наказание? — Она вопросительно уставилась на меня. — Что ты мог натворить, чтобы заслужить такое отношение?

Закипали ещё более неразумные слова, но и на этот раз их удалось сдержать, хоть и с большим трудом.

— Я не буду извиняться за спасение жизни Брюера, — сказал я. — Хоть языческими средствами, хоть нет.

— А как же его душа? Ты думаешь, Серафили пропустят его через Порталы, когда она настолько замарана?

— Писание гласит, что благодать Серафилей безгранична в своём сострадании. Возможно, капитан, это вам не помешало бы побольше веры в них.

Гнев завёл меня далеко за грань, и я ждал суровой команды знать своё место, а то и приказ Суэйну заковать меня в железо. А вместо этого гнев Эвадины оказался лишь мимолётным. Её лоб наморщился, а потом разгладился, она опустила голову, закрыла глаза и медленно вдохнула.

— Я знаю, почему ты сделал то, что сделал, — сказала она, открывая глаза. — И Серафили в своей мудрости сочли нужным явить многое из того, что ты сделаешь, Элвин Писарь. Так что знай, это… — она указала на лодки, — не наказание.

Её взгляд остановился на моём лице, и в нём сияла такая проницательность, которая показалась мне более обескураживающей, чем её страх. В кои-то веки я не мог придумать ни слова в ответ, просто тупо молчал и смотрел, как она подошла ближе и, прищурившись, уставилась мне в глаза.

— То, что они показывают, часто… запутано, и даже противоречиво. Я видела и триумф, и поражение на Поле Предателей. Видела, как Совет светящих и смеётся, и благословляет меня, когда я прошу разрешения создать эту роту. А теперь Серафили послали видения о тебе… и мне. — Она подняла руку и протянула к моему лицу. — Иногда мы…

От тихого покашливания Суэйна её рука замерла. Эвадина моргнула и отдёрнула её, отступила назад и с оживлённой улыбкой повернулась к сержанту.

— Итак, сержант-просящий, готовы отплывать?

— Лодки загружены, и все с нетерпением ждут встречи с язычниками, капитан.

Я не знал, что беспокоило меня сильнее — прищуренный взгляд, полный ошеломлённого подозрения, которое Суэйн пытался скрыть, или полное отсутствие иронии в его голосе.

— Отлично, — сказала Эвадина. — Я соберу всю роту на причале, на тот случай, если аскарлийцам хватит глупости преследовать вас, когда вы закончите своё дело.

Она в последний раз напряжённо взглянула на меня и зашагала прочь. Смесь испуга и сомнения в её глазах заставила меня смотреть ей вслед, и моё беспокойство перерастало в дикий страх. Что-то очень неправильное творилось этой ночью, что-то намного хуже, чем перспектива грести в темноте навстречу тысячам аскарлийцев.

— Хватит таращиться и лезь на борт, Писарь, — рявкнул Суэйн, когда высокая фигура капитана скрылась во мраке за фонарями.

Когда я проходил мимо него, сравнительно легко было бы резко ударить его в грудь мечом в ножнах. Возможно, стоило посмотреть, как он барахтается и брызжет слюной в водах гавани, какими бы страшными ни были последствия. Но я не стал. Интуиция подсказывала мне, что ещё до конца ночи я буду признателен за способности сержанта.

Во фьорде Эйрика отлив начинался сразу после полуночи, создавая медленное изменение течения, благодаря которому лодка может выплыть из бухты без помощи вёсел. Разумеется, вёсла у нас были. Их мы собирались вставить в уключины и яростно грести на обратном пути, но подплывали мы в напряжённой, тянущейся тишине, если не считать всплески воды по корпусам. От луны лишь тонкий месяц выглядывал из-за облаков, а значит лодки напоминали всего лишь трио теней в потемневшем хаосе колыхавшихся вод фьорда.

Мы все лежали под чёрными накидками, с клинками в ножнах, пока они не потребуются. В передней лодке у всех было по дюжине глиняных горшков, наполненных ламповым маслом. Когда корпус первого корабля оказался бы в пределах броска, мы собирались метать горшки в доски, а лодки позади должны были зажечь факелы, и уже вскоре на внешней границе аскарлийского флота бушевало бы приличных размеров пекло. При наличии везения и нужного ветра, оно бы даже перекинулось на соседние корабли.

Как таковой план, следовало признать, был умён. Какая бы судьба нас ни постигла, победа так или иначе сегодня обеспечена. Меня беспокоила не вероятность успешного поджога нескольких кораблей, а маловероятность возможности добраться назад в гавань, когда аскарлийцы полностью проснутся. Конечно, Суэйн считал наши жизни справедливой ценой за выживание порта, но я так не считал.

Поэтому, когда мы подплыли к внешнему ряду кораблей, я приподнял накидку, чтобы лучше видеть. Я надеялся, что замечу, или меня заметит бдительный воин, стоящий ночью на часах. Я собирался привлечь внимание такого парня и тем самым вызвать суматоху и крики, которые заставили бы нас бросить это самоубийственное предприятие. К несчастью никакой остроглазый аскарлиец не сделал мне такого одолжения, и ближайший корабль оставался явно пустым. И раздражающе небрежная команда не предприняла даже такой простой меры предосторожности, как выставить факелы на носу и на корме. Наоборот, насколько я мог понять, весь аскарлийский флот был погружён в темноту, которую не нарушал ни один факел.

— Готовьсь, — прошептал Суэйн. В лодке зашевелились мои товарищи, готовя свои горшки. — Ждать приказа.

На носу корабля была вырезана и ярко раскрашена кричащая хищная птица. Разинутый клюв нависал над нами, и наша лодка громко соприкоснулась с корпусом корабля. Любопытное отсутствие всякой тревоги ещё сильнее меня обеспокоило. Не только никого не стояло на часах, и не было ни одного факела — с корабля не доносилось почти ни звука, помимо скрежета досок и тихого шелеста верёвок.

— Стойте, — сказал я, повернувшись к Суэйну, который уже открыл рот, чтобы отдать команду бросать. — Что-то не так.

— Просто готовься, Писарь, — прошипел он в ответ. — Капитан может и прощает тебе недисциплинированность, но я не…

Я отвернулся от него, встал, отбросил накидку и прокричал в сторону корабля:

— Эй, есть кто-нибудь?

Вместо шеренги спешно вооружённых воинов, бегущих к поручням, я увидел лишь одно маленькое бледное лицо. Оно высунулось, моргнуло двумя вытаращенными перепуганными глазами и исчезло, а следом раздался напряжённый шёпот двух юных голосов.

— Бич тебя побери, Писарь! — разразился Суэйн, когда я подпрыгнул на лодке и ухватился за поручни. Вскарабкавшись, я перевалился на палубу и тут же пригнулся, протянув руку к рукояти меча. Я уже начал было доставать его, но остановился, увидев в нескольких шагах от себя пару мальчишек.

У них были светлые волосы, заплетённые в косички, как и у других аскарлийцев, что я встречал, но не наблюдалось никакой свирепости. Я решил, что самому маленькому лет десять, а второму не больше двенадцати. Старший отреагировал первым после того, как они с напарником нерешительно переглянулись. Вытащив с пояса маленький ножик, парень довольно неплохо попытался вызывающе зарычать, и бросился на меня, нанося удары, в которых энтузиазма было больше, чем умения.

— Хватит уже, — сказал я, схватил его за запястье и поднял. Ножик выпал, стоило мне стиснуть руку посильнее, и тогда я обернулся и увидел пустую палубу. — А где твой приятель? — спросил я, и получил в ответ вызывающий плевок в глаз. Моргая, я перевёл взгляд на корабль, стоявший на якоре в дюжине ярдов по левому борту. На его палубе команды так же не было, помимо трёх маленьких фигурок. Взгляд на соседние корабли подтвердил, что и на них всё то же самое.

Не выпуская пацана, я развернулся и крикнул через поручень:

— Что-то не так, сержант! Все корабли пустые, здесь только щенки вроде него!

Несомненно, гневный ответ сержанта утонул в громком медведеподобном вопле с кормы корабля. Из тени показалась фигура куда более высокая. Сначала я подумал, что это и впрямь медведь — косматая голова и покрытая шкурами туша создавали определённо звериное впечатление, но потом заметил в его руках боевой топор.

Отшвырнув парнишку, я отошёл от поручня и вытащил меч. Нападающий из-за этого подправил траекторию, высоко подняв оружие. Он всё вопил хриплым, но сильным голосом, а потом, резко вскрикнув от удивления, умолк, когда Брюер перевалился через поручни и ударил его ногами в спину. Тот свалился ничком на палубу, и топор вывалился из его рук. Хрипя от натуги, он попытался подняться, но ему пришлось опуститься, когда Брюер прижал колено к его шее и приставил кинжал к виску.

— Не убивай его пока, — сказал я.

— Что тут такое? — спросил сержант Суэйн, забираясь на корабль. Его ярость немного стихла от разворачивающейся загадки, но всё равно он смотрел на меня мрачно и напряжённо, что говорило о неизбежном возмездии.

— Тут нет ни одного воина, — сказал я, и сдвинулся, чтобы ткнуть носком сапога по голове прижатого владельца топора. — Впервые я увидел, насколько седые у него волосы, и глубину морщин вокруг глаза, которым он пытался на меня зыркать. — Кроме него, а он, на мой взгляд, по меньшей мере, дед.

Я видел, как в сержанте гнев соперничал с долгом, пока он осматривал палубу и окружающий флот. Эйн и Тория тоже взобрались на борт — первая была охвачена простым любопытством, а вторая, как я понял, искала добычу. Вскоре за ними последовал и Уилхем, который осматривал всё и хмурился скорее понимающе, чем озадаченно. Пригнувшись, он посмотрел в щель между досками палубы и хмыкнул.

— Корабль набит свежесрубленным деревом, — мрачно сказал он. — Вот почему они так низко сидели в воде. Если их воины не здесь, то явно их цель где-то в другом месте.

Я моментально отвлёкся, увидев, как Эйн направляется к двум аскарлийским парнишкам. Они жались друг к другу у основания главной мачты, глаза блестели от ужаса.

— Привет, — со своей обычной нежностью к щеночкам поздоровалась с ними Эйн. — Как вас зовут? — Они в ответ лишь озадаченно и подозрительно таращились на неё, и Эйн огорчённо надула губы. — Не будьте злюками, — сказала она и протянула руку, чтобы потрепать младшего по голове. — Меня зовут Эйн…

Её голос оборвался, когда к ней бросилась Тория, обхватила за талию и уронила на палубу, и тут же в воздухе засвистел залп стрел. Всего лишь несколько дюжин, и не очень точно нацеленных, но всё равно всем нам пришлось искать укрытие. Я нырнул за бочку и дёрнулся, когда стрела в цветке искр отскочила от железного обода. Чуть приподняв голову, я увидел на соседнем корабле ещё одного седовласого человека с луком в руках. Позади него ещё несколько таких же старцев. Пускай их было мало, и для битвы они были староваты, но явно собирались дать что-то вроде боя.

И тут через фьорд эхом донёсся громкий, но совершенно незнакомый звук из порта. Я бросил взгляд на город и увидел взлетающие клубы пыли у основания горы Хальтир, как раз там, где стояли статуи аскарлийского пантеона. Звук напоминал водопад, но жёстче, и его сопровождало множество одновременных ударов, говоривших о тяжёлых предметах, падающих на мостовые. Густую пыль лишь частично освещали огни города, но за её вздымающимися клубами я различил падающую огромную фигуру.

— Статуя Ульфнира, — выдохнул я.

— Во имя всех мучеников, что происходит? — Сержант Суэйн приподнялся из-за мотка верёвки, за которым прятался. От замешательства и страха его лицо вдруг стало почти неузнаваемым. Я же почувствовал растущее понимание, а статуя завершила своё падение, породив громоподобный рокот такой громкости, что затрясся корабль.

Сунув руку в карман, я помчался туда, где Брюер по-прежнему держал аскарлийца. К счастью, пожилых лучников на других кораблях, видимо, тоже захватило обрушение статуи, поскольку они не пускали по мне стрел, пока я бежал по палубе.

— Что здесь говорится? — спросил я, развернув кусок пергамента перед глазами аскарлийца. Тот прищурился, явно поняв рунические символы, но его лицо оставалось каменным, а губы — крепко сжатыми.

— Уилхем! — крикнул я, не отводя глаз от пленника, и указал на двух парнишек, всё ещё сидевших у главной мачты. — Объясни этому старому еблану, что если он не скажет мне, что здесь написано, то увидит, как я перережу глотки этим щенкам.

Мужик явно знал альбермайнский достаточно, чтобы понять мои слова, поскольку яростно зарычал и безуспешно попытался встать.

— Трусливая южная шваль! — прохрипел он, брызгая слюной через стиснутые зубы. — Воевать с детьми!

Я схватил его за волосы и поднёс пергамент к его лицу.

— Скажи, что здесь написано, и мне не придётся.

Ноздри старого воина раздувались, пока он несколько раз яростно, неровно вдыхал, хотя я услышал оттенок самодовольства в его хриплом ответе:

— «Ульфнир падёт, чтобы воспрял Аскар». Вот что здесь написано, паршивый шлюший сын.

— Парши у меня нет, — пробормотал я в ответ. Отпустив его, я снова посмотрел на город. Пыль серой тенью покрывала большую часть зданий, откуда доносилось множество криков и воплей. На улицах возле горы полыхало оранжевое сияние — вероятно оттого, что на развалинах домов занялся огонь. Но мои мысли переполняли многочисленные рисунки и надписи на стене спальни Беррин. А ещё то, как её взгляд задержался на этих словах, нанесённых на основании статуи Ульфнира. «Ульфнир падёт, чтобы воспрял Аскар».

— Сержант Суэйн!

Мой взгляд привлёк знакомый звук голоса просящей Офилы, и я увидел два десятка лодок, быстро приближавшихся к флоту из гавани. Офила стояла на носу переднего судна, приложив руки ко рту.

— Капитан послала приказы! — крикнула она. — Мы должны захватить как можно больше кораблей и плыть домой!

— А где она? — крикнул Суэйн в ответ.

— Всё ещё на берегу! Она сказала, что последует за нами, когда будет готова, а мы не должны останавливаться!

— И вы её оставили?

Я увидел, как Офила беспомощно пожала широкими плечами.

— Это был её приказ!

— Она рассказала мне, что у неё было видение, — сказал я, отчего Суэйн посмотрел мне в глаза. Его лицо, обычно непреклонное, передёрнулось, и мне стало ясно, что этот человек изо всех старается держать себя в руках.

— Какое видение?

Я покачал головой.

— Она… говорила расплывчато. — Я отвёл взгляд, чтобы снова посмотреть на порт. Крики, доносившиеся из клубов пыли, звучали теперь ещё громче. В шуме людей, наблюдающих резню, есть уникальные нотки, хоть раз услышав которые, потом ошибиться невозможно. С внезапной уверенностью я понимал, что огонь — не единственная опасность в тех клубах. «Знай, это не наказание», сказала Эвадина.

— Думаю, она собирается там умереть, — сказал я Суэйну. — И пытается избавить нас от своей судьбы.

Я видел, как собрался Суэйн, как он опустил голову, выпрямив спину, и всё впечатление неуверенности из него испарилось. Когда он поднял лицо, подёргивание прошло, и он впервые на моей памяти произнёс ругательство:

— Блядь, но этого же не будет, а?

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

В гавани царил хаос. Набережную заполонила толпа паникующих горожан, и все старались забраться на борт кораблей или рыбацких лодок, стоявших на якоре у причала. Чужеземные торговцы, как могли, отпихивались и уплывали прочь, а команды этих кораблей били по толпе дубинками и баграми, отправляя вопящих людей в воду. Рыбаки вели себя куда приветливее. Пока мы заплывали в бухту, мимо нас проплыло несколько лодок, палубы которых были забиты горожанами, цеплявшимися за тюки с ценностями, которые им удало собрать до побега из обречённого уже порта.

— Аскарлийцы выскочили из горы! — крикнул один рыбак в ответ на вопрос Суэйна. — Этих сволочей там тысячи! Убивают всех, кого найдут!

От его слов наши вёсла заработали быстрее и без команды Суэйна. Он приказал Офиле взять две трети роты и захватывать корабли, как только будет устранена помеха в виде старых лучников. Среди солдат было несколько бывших моряков, которые должны были подготовить суда к отплытию.

— Если мы не вернёмся к рассвету… — начал Суэйн, а Офила напряглась и — редкий случай — перебила его:

— Тогда мы сойдём на берег и найдём вас, сержант-просящий. Без капитана мы не уплывём.

Около сотни солдат набилось в пять лодок — жалкое войско против тысяч кровожадных северных дикарей — но все мы неустрашимо изо всех сил гребли к причалу. На Поле Предателей я, несомненно, закрыл долг перед Эвадиной Курлайн, и ещё таил зерно обиды за приказ о рекогносцировке, едва не ставшей фатальной. Но всё равно, веслом я работал с тем же рвением, что и остальные, поскольку считал просто немыслимой перспективу остаться позади.

В отличие от меня Тория скрылась, как только стало явным намерение Суэйна. Она бросила на меня отчаянный, презрительный взгляд, а потом потащила Эйн к бочкам на корме корабля, игнорируя её жалобные крики:

— Но я хочу помочь спасти капитана…

— Заткнись, чокнутая сука!

Толпа людей на причале была такой плотной, что Суэйну пришлось отдать приказ пробиваться на берег. Брюер возглавил группу солдат, которые перевернули алебарды и колотили толпу, пока та быстро не поредела. После этого даже убегающим в панике горожанам хватало мозгов держаться от нас подальше.

Суэйн приказал паре десятков солдат охранять лодки, а потом замолчал, осматривая задымлённые улицы за доками.

— Стройся «копьём»! — рявкнул он.

Это новое построение рота отрабатывала во время марша на север. Оно состояло из узкого треугольника алебардщиков, за которым в две шеренги строились солдаты с мечами и кинжалами. Оно предназначалось для пробития боевых порядков врага быстрой сконцентрированной атакой, а мечи и кинжалы завершали бросок, выполняя потом свою смертоносную работу посреди хаотичной толпы. Брюер встал во главе «копья», а мы с Уилхемом, обнажив мечи — в основании, вместе с Суэйном.

— Как мы тут её найдём? — спросил Уилхем, кивнув на дым впереди. За пляшущими тенями мало что можно было разглядеть, но постоянный хор криков говорил о многом. Он же указывал на всплески битвы. Кто-то до сих пор сражался.

— Пойдём туда, где бой самый жаркий, — сказал ему Суэйн, а потом снова рявкнул по-сержантски: — Быстрым маршем, вперёд!

Тут нас окутал дым, и стало невозможно что-либо различить на расстоянии больше пары футов перед носом. Но, благодаря целеустремлённости и сурово вколоченной дисциплине, построение не распадалось. Мимо нас постоянно пробегали горожане, и некоторые в ужасе врезались в наши ряды — их тут же отталкивали в сторону. Другие осаждали нас, отчаянно умоляя о помощи или защите. Я видел парня — успешного торговца, судя по горностаевой накидке и отличной одежде — который некоторое время бежал за нами, держа в вытянутой руке раскрытый кошель. По его мясистому лицу текли слёзы, и он всё обещал нам богатство за безопасный проход из города. Мы уделили ему не больше внимания, чем босоногой женщине через несколько улиц, поднимавшей своего ребёнка и обзывавшей нас трусами, когда мы проигнорировали её мольбы.

Чем больше трупов мы видели, тем больше усиливалось чувство, что мы вступаем на территорию кошмаров. Я перестал считать тела после дюжины. Они лежали на липкой от крови брусчатке, зарубленные вне зависимости от пола и возраста. У одних зияли раны, говорившие о работе топора, у других явных повреждений не было видно, но всё равно они истекали потоками крови. Я часто считал жутким преувеличением байки о текущей по улицам крови, когда город подвергается набегу, но той ночью видел это своими глазами.

С первыми аскарлийцами мы встретились, когда Суэйн приказал нам бежать по одной из широких улиц, окружавших квартал торговцев. Он направлялся на грохот битвы, и этот маршрут вёл нас всё ближе к основанию горы Хальтир, что и не удивительно. Завернув за угол, мы наткнулись на дюжину аскарлийских воинов, деловито рубивших кучу тел — по большей части горожан и нескольких местных солдат. Увидев нас, северяне бросили своё занятие и в явном изумлении смотрели, как мы приближаемся стройным шагом. Видя, как они не атакуют и не бегут, я решил, что они опьянели от крови, или же просто пьяны. Очевидно, наше появление стало неожиданностью, и довольно большой, поскольку только когда до них оставалось несколько шагов, они вместе издали воинственный клич и бросились на нас.

Их свирепость производила впечатление, как и пренебрежение к собственным жизням, но теперь им противостояли настоящие солдаты, а не наёмники Фольваста или беззащитные гражданские. А ещё нас было значительно больше. Алебардщики без особых сложностей зарубили их всех, получив лишь несколько мелких царапин, и «копьё» направилось дальше. Естественно, настолько успешно стычки завершались всё реже, по мере того, как всё больше и больше аскарлийцев узнавало о нашем вмешательстве в их весёлую резню.

Трое северян с топорами выбежали с криками из переулка и успели зарубить двух алебардщиков, прежде чем пали под ударами клинков их товарищей. Противники поумнее пускали в нас стрелы с крыш и забрали ещё несколько жизней, пока мы не выбрались из квартала торговцев, где узрели картину полного опустошения. Ближайшие к статуям улицы лежали в развалинах, камни и доски превратились в груды мусора, в уродливые насыпи, усеянные трупами и пестревшие огнями. Посреди разрушения лежал гранитный монолит, расколотый на пять огромных кусков, бывший когда-то Ульфниром.

Суэйн остановил отряд в дюжине шагов от огромной каменной головы Ульфнира, громадные глаза которой смотрели на нас, как мне показалось, с насмешливым удовлетворением. Позади я увидел огромную трещину в горе на том месте, где всего несколько часов назад стояла статуя, и зазубренный чёрный треугольник, из которого дюжинами появлялись аскарлийцы. Выход был узким, а туннель внутри предположительно тянулся вдоль всей северной стороны горы. Я ошибочно предположил, что всё воинство уже в городе, но сейчас понял: то был всего лишь авангард. Основная часть их сил только сейчас вступала в бой.

Перед входом в туннель на самой высокой насыпи обломков бушевала яростная схватка, где около сотни герцогских воинов бились с захватчиками. Северяне, по всей видимости, не видели смысла в прелестях правильных построений и с бешеной энергией бросались на оцепление, выставленное герцогскими людьми на склонах насыпи, в центре которой стояла закованная в доспехи высокая фигура с мечом.

— К капитану, живо! — рявкнул Суэйн, и отряд бросился самым быстрым шагом, при каком только можно сохранять построение. До насыпи, где схватка становилась всё яростнее с каждой секундой, оставалась по меньшей сере сотня шагов. Горы обломков и частые клубы дыма тоже замедляли продвижение, как и растущее число аскарлийцев, желавших перегородить нам путь.

Первых нападавших отбили довольно легко, но сопротивление нарастало и наконец стало напоминать настоящее построение. Перед нами вытянулись две неровных шеренги весьма крикливых воинов, многие были со щитами, и Суэйну пришлось отдать приказ к атаке.

Всё «копьё» разом побежало, и наконечник ударил в центр аскарлийской шеренги. Благодаря скорости и количеству удалось пробить их ряды, но, как нас и учили, схватка немедленно распалась на стычки всех со всеми.

— К капитану! — прокричал Суэйн, уклонился от удара аскарлийского меча и свалил воина ударом булавы. Потом бросился вперёд, сокрушив череп очередного северянина, оказавшегося на пути. — К капитану!

Остальные из отряда быстро подхватили слова Суэйна, которые громко эхом отдавались в моих ушах, когда я бежал за Уилхемом позади сержанта. Зная, что глупо было бы ввязываться в продолжительную драку, я бежал и хлестал мечом по любому приближавшемуся воину. Через клубы дыма и за дерущимися фигурами я видел высокий силуэт Эвадины, меч которой безостановочно двигался, а аскарлийцы валились перед ней, как пшеница под серпом. Потом мой глаз различил намного более крупную фигуру, поднимавшуюся на насыпь позади Эвадины — это был косматый гигант с топором, от которого, как от камня, почти не отражался свет костров.

— Капитан! — крикнул я, но предупреждение затерялось в шуме битвы. Бросившись вперёд, я нырнул под качнувшимся мечом, уклонился от опускавшегося топора, и мой путь перегородил аскарлиец со щитом. Не в настроении задерживаться, я прыгнул, поставил ногу на поднятый щит и перевалился через него. Он попытался достать меня мечом, и я почувствовал затылком ветерок и лёгкий укол. Проигнорировав его, я помчался дальше к Эвадине, продолжая выкрикивать предупреждения. И Суэйну, и Уилхему пришлось остановиться и отбиваться от нападавших, а мне открылся свободный путь до неё.

Сложно сказать, услышала Эвадина моё предупреждение, или нет, но всё же она вовремя обернулась и уклонилась от первого удара топора Маргнуса Груинскарда. Обломки разлетелись в пыль, когда на них опустилось массивное каменное лезвие, и тильвальд тут же поднял его для очередного удара, словно топор весил не больше пёрышка. Казалось невероятным и практически невозможным, что человек такого возраста и комплекции может двигаться с такой скоростью, но и Эвадина билась столь же быстро.

Вместо очередного удара Маргнусу пришлось поднять древко топора, чтобы отбить удар Эвадины, нацеленный ему в горло, а потом ещё раз, когда она крутанулась и хлестнула ему по лицу. Тильвальду удалось блокировать удар, но Эвадина продемонстрировала ещё бо́льшую быстроту — низко пригнувшись, она бросилась вперёд так, что сократила расстояние между ними и поднялась в последний миг, чтобы вогнать кончик меча под подбородок аскарлийца. Если бы ей удалось попасть, то удар наверняка пронзил бы его голову и лишил бы северян их главаря. Другой вопрос — сохранило бы это Ольверсаль для короля, хотя многие историки скажут, что да. Лично я в этом всегда сомневался. Даже со смертью тильвальда у аскарлийцев хватало людей, чтобы несколько раз захватить порт, и кровь у них закипала от резни. Ольверсалю и большей части его жителей в любом случае суждено было погибнуть той ночью.

Как бы то ни было, подобные измышления чисто академические, поскольку Маргнус Груинскард в тот миг не умер. На самом деле все эти годы спустя я изредка получаю доклады, что этот загадочный старый гад каким-то образом умудряется дышать до сего дня. Если это и так, то дышит он через изуродованные губы, и я сильно надеюсь, что выбитый глаз причиняет ему сильную боль.

Тильвальд, снова двигаясь с отрицающей возраст скоростью, дёрнул головой в сторону как раз в тот миг, когда кончик меча Эвадины коснулся его кожи. Лезвие пробороздило его лицо, разрезав обе губы и левый глаз, и оставило глубокий канал в лабиринте морщин, покрывавших его лоб. Но какой бы ужасной ни была эта рана, она его не убила.

Вывернувшись с рёвом боли и ярости, тильвальд широко взмахнул топором. Эвадина низко пригнулась и занесла меч для очередного удара. Раненый Груинскард потерял равновесие, и уже этот удар вполне мог оказаться для него последним, но Помазанной Леди не довелось его нанести.

Через вершину насыпи перескочили два волка — чёрный подпрыгнул высоко, а белый низко. Эвадина вовремя развернулась и глубоко полоснула бок белого волка, но тот успел сжать челюсти на её ноге. А чёрный наклонил огромную голову и сомкнул огромную пасть на груди Эвадины. Я уже подбежал достаточно близко и видел, как кираса прогнулась под давлением, и брызнула кровь, когда зубы прокусили сталь.

Меч Эвадины вывалился из её рук, а волки свалились с ней в клубок, не разжимая зубов и яростно тряся головами. Из бока белого хлестала кровь, но это не отвлекало его, и он вместе с братом усердно пытался разорвать Эвадину. Они так сосредоточились на своей жертве, что не заметили моей атаки. Чёрный был ближе, так что я ударил его первым, и, навалившись всем весом на меч, глубоко вонзил в спину зверя. Целился я в хребет, но в последний миг тот сдвинулся, и клинок пронзил рёбра.

Отпустив грудь Эвадины, волк изогнулся и клацнул зубами в дюйме от моего лица. Жар дыхания зверя на коже вернул мой страх, а нос наполнился жуткой вонью из его пасти. Перед такой неистовой свирепостью моё тело содрогнулось от желания бросить меч и убежать, но инстинкт бойца говорил мне, что это будет ошибкой. Один взгляд на злобные, переполненные ненавистью глаза волка — и стало ясно, что теперь он нацелен на мою смерть. Несмотря на его рану, если я побегу, то успею сделать лишь несколько шагов, прежде чем он меня свалит.

Так что я стал биться и ударил кулаком волку в глаз, а потом сомкнул обе руки на мече, приподнял его, повернул клинок, и вогнал как можно глубже, туда, где, как я надеялся, находилось сердце. Удача мне улыбнулась — волк резко напрягся и издал звук, в котором смешались рык с жалобным всхлипом. Дёрнувшись и извергнув кровь, чёрное чудовище рухнуло.

Я начал вытаскивать меч, когда почувствовал на плечах огромную тяжесть. Под моей спиной треснули обломки, когда волк надавил лапами, а разинутая пасть отодвинулась, чтобы нанести смертельный укус. Раздался громкий хруст, и в глазах мгновенно покраснело. Но вместо ожидаемого взрыва боли, за которым, как я надеялся, сразу последовало бы забвение, я почувствовал жаркую влагу, залившую моё лицо.

— Поднимайся, Писарь! — скомандовал сержант Суэйн. Я моргнул, стёр с глаз тёплую кровь и увидел, как он, хрипя от напряжения, оттаскивает труп белого волка. С его булавы капала кровь, и я заметил на склоне насыпи ошмётки мозгов из расколотого черепа зверя.

— Взять капитана! — крикнул Суэйн, и мимо меня промчалась группа солдат из роты. Я, шатаясь, поднялся на ноги и смотрел, как они поднимают Эвадину. Меня поразило её бледное осунувшееся лицо. Глаза были открыты, но лишь тускло поблёскивали, а лицо постоянно напрягалось от боли.

Громкий рёв привлёк моё внимание туда, где шеренга солдат сдерживала толпу аскарлийцев. В центре стоял Уилхем, и его меч поднимался и опускался со смертоносным мастерством. Рёв — громче криков и воплей сражавшихся — донёсся из-за границ схватки. В дымке я различил огромную фигуру Маргнуса Груинскарда, окружённую группой северян. На один безумный миг я решил, что он напал на своих же, а потом понял, что они утаскивают его из драки.

— Стройся полумесяцем! — рявкнул Суэйн, и отряд быстро построился в эту фигуру, удобную для упорядоченного отступления. К нам примкнули около дюжины выживших герцогских воинов, но быстрый подсчёт показал, что мы потеряли почти половину наших сил, добираясь до капитана.

К счастью, в первоначальной атаке отряду хватило свирепости, чтобы убить или отбросить большинство северян в непосредственной близости. Ещё несколько упрямых или обезумевших от битвы душ не пожелали отпускать нас так скоро и бросились на изогнутую шеренгу во время нашего отступления. Уилхем быстрыми выпадами убил двоих, а алебардщики покончили с остальными. Конечно, последовали бы и более мощные атаки, возможно превратившие бы наше отступление к пристани в бегство, а потом и в резню. Но удача снова нам улыбнулась в виде густого удушающего покрова дыма с пеплом, который принесло из центра города. Он вмиг окутал нас, жаля глаза и вызвав хор кашля.

— Хватайте плечо соседа! — крикнул Суэйн хриплым, но всё ещё сильным голосом. — Не расходиться!

Я вытянул левую руку и не нашёл в пределах досягаемости ни одного подходящего плеча, а рука, коснувшаяся моей, не смогла ухватиться за мой залитый кровью наруч. Ослеплённый дымом, я толкался и спотыкался, пытаясь остаться в строю, пока мои ноги не наткнулись на неудобно лежавший труп.

— Кишки мучеников! — ругнулся я, жёстко свалившись на мокрую мостовую. Попытался подняться на ноги, но снова упал на залитую кровью землю. Вдруг пыхнуло жаром, раздался треск и рёв падающих досок, и мне пришлось съёжиться, закрыв голову рукой. Когда жар стих, я проморгался влажными глазами и увидел, что дым поредел, и я остался один на усеянной трупами улице. Путь к докам перекрыли рухнувшие останки горящего дома.

Поднявшись снова на ноги, я побежал, позволив чувствам вести меня подальше от жара. Указатели скрывал дым, который щипал мне глаза всякий раз, как я их открывал. А ещё каждый вдох казалось, будто я глотаю облако раскалённых иголок, и то и дело накатывали приступы кашля, иногда настолько сильные, что я едва не падал на колени. Наконец ветер сменился, принеся некоторое облегчение, и я увидел, что стою посреди знакомой широкой мостовой, окружавшей библиотеку.

Мой паникующий разум тут же счёл огромное каменное здание возможным убежищем. Но как только я заковылял в его сторону, сразу же увидел яркое доказательство тому, что аскарлийцы не разделяют священных убеждений жителей Фьордгельда касательно книг.

Стены библиотеки построили из камня, но крыша была сделана из древней и сухой древесины. Перекинулся ли на эти старые балки какой-то уголёк, или пожарище, охватившее здание, стало результатом преднамеренного вандализма, остаётся предметом учёных догадок. Какой бы ни была правда, итогом стало почти полное уничтожение архива, который существовал, по меньшей мере, тысячу лет. Подпитываемые бесчисленными листами пергамента языки пламени, поглотившие крышу и всё внутри, полыхали ярко и жарко, тянулись в небо, словно мириады языков какого-то эфирного голодного духа. Для писаря это зрелище казалось уродливым — почти таким же уродливым, как трупы, усеивающие улицы. Для библиотекаря, разумеется, оно выглядело гораздо хуже.

Я увидел её стройную фигуру, окаймлённую пламенем, стоявшую слишком близко к пожару, но она, казалось, не обращала внимание на угольки, кишевшие вокруг, словно сердитые осы. Когда я подошёл, Беррин стояла, как статуя — неподвижный свидетель разрушения места, которое было для неё больше, чем работа, больше, чем дом.

Признаюсь, я думал тогда убить её, не видя ничего постыдного в том, чтобы рубануть по беззащитной женщине, пока она даже не обернулась. Но не убил. «Все прирождённые убийцы — разбойники, но не все разбойники — прирождённые убийцы». Слова Декина из давнего прошлого. Пускай он давно умер и был дураком, которого предали, но моё сердце он знал безошибочно.

Поэтому, вместо того, чтобы перерубить ей шею мечом, я кашлянул и желчно проговорил:

— «Ульфнир падёт, чтобы воспрял Аскар».

Тогда она наконец повернулась, и её лицо оказалось таким же напряжённым, как и тело. Слёзы проложили бледные каналы на саже, покрывавшей её щёки, но казалось, что сейчас она уже выплакалась насухо. Глаза, смотревшие на меня, нельзя было в полной мере назвать глазами сумасшедшей, но и безупречно здоровыми их было не назвать. Вина и ненависть придают глазам особенный блеск, и в её взгляде я видел и то, и другое. Хотя сомневаюсь, что это была ненависть ко мне.

— Его проложили, когда город бы юн, — сказала она. В голосе слышалось тревожное спокойствие, и слова лились из горла без какой-либо хрипотцы от дыма. — Когда это место почтили статуями альтваров. Где ещё лучше устроить путь для побега, если он когда-нибудь потребуется?

— Побега? — Я горько усмехнулся и увидел, как её лицо передёрнуло от такой жестокости. Мне было плевать. Я не собирался её убивать, но и щадить — тоже. — Больше никто не знал, так ведь? — спросил я, перекрикивая рёв пламени. — Только ты со своим уникальным знанием этой библиотеки и её многочисленных тайн. Только ты могла раскопать такое бесценное сокровище. Ты, наверное, чувствовала себя такой особенной. Что тильвальд пообещал тебе в обмен на ключ к этому порту?

Ответом мне был только ясный, немигающий взгляд, но я и без того знал.

— Все они стали бы твоими, так? — Я ткнул пальцем в сторону почерневшей оболочки библиотеки. — Все книги. Никаких больше старших библиотекарей, которые вечно путаются под ногами. Это было бы твоё королевство. И глянь-ка на него теперь.

Она продолжала таращиться на меня, так что я бросился к ней, схватил за плечи и заставил обернуться на инферно.

— Смотри!

— Пожалуйста… — стройная фигурка Беррин содрогнулась в моих руках, в голосе наконец-то послышались эмоции, она колебалась, и отчаянная мольба окрасила слова, которые она выдохнула: — Пожалуйста… убей меня… Элвин.

Гнев уже покинул меня, а оглушительный грохот обрушивающихся балок библиотеки и очередная смена ветра напомнили мне, что моё время в этом месте на исходе. Я отпустил её и отошёл, а потом остановился. Не знаю, почему я сказал следующие слова — может из-за старого змея сентиментальности, или от обязательств, рождённых недавней близостью.

— Мы захватили несколько кораблей, — проворчал я. — Если хочешь, место на борту для тебя найдётся. — Я снова усмехнулся, на этот раз скорее насмешливо, чем жестоко. — В южных землях ещё полно книг.

Мне нравится думать, что на лице Беррин мелькнула признательность, прежде чем она опустила голову, но возможно это была всего лишь игра отсветов огня.

— С чего ты взял, что у меня есть выбор, куда идти? — спросила она. Потом сунула руку за воротник и достала маленький талисман на кожаном шнурке. Меня поразило не то, что это был ещё один серебряный узел, а то, что он мерцал ярко-жёлтым свечением, и это было очень тревожно.

— Он зовёт меня, — сказала она. — И тебя, Элвин.

От внезапной вспышки тепла на моей груди я потянулся за своим талисманом. Вытащив его, я увидел, что он тоже начал светиться. Не так ярко, как у Беррин, и цвет был скорее красным, чем жёлтым. В другое время такое чудо заворожило бы меня, заставило бы мой вечно любопытный разум остаться и требовать ответов. Но в тот миг я чувствовал лишь отвращение от совершенной невозможности этого.

— Похоже, ты ему нравишься, — заметила Беррин. — Но ещё, видимо, ты его рассердил. Что ты сделал?

«Убил одного из его волков», подумал я, не понимая, как узнал это, но всё же полностью был в этом уверен. Я попятился, и серебряный узел с каждым шагом пульсировал всё ярче.

— Придётся заплатить свою цену, — предупредила Беррин. — Но ты выживешь, и его награда будет огромной, если останешься. В конце концов, что тебе этот юг?

Она уже кричала, хриплым увещевательным голосом, таким непохожим на её собственный, и я раздумывал, действительно ли это она говорит. От этих мыслей мой страх взмыл на новые высоты, и стремление выжить с непримиримой силой заявило о себе. Я последний раз взглянул на её строгое требовательное лицо, бросил к её ногам серебряный узел, развернулся и побежал.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

— Она умирает?

Глаза Эвадины были закрыты, а кожа бледная, как у мраморной статуи. Просящий Делрик перевязал её торс бинтами и влил в горло кучу разных медицинских настоев, но ни один из них не вызвал ничего значительнее слабого стона с её губ. Делрик менял бинты каждые несколько часов, но кровь на них с каждым разом казалась всё более тёмной.

Он не дал мне никакого ответа на вопрос помимо краткого сердитого взгляда, который отразился и на лицах Суэйна и Уилхема. Ясно было, что они, как и вся рота Ковенанта, не желали сталкиваться с тем, что всё сильнее казалось страшной неизбежностью.

Эвадину положили под навесом на корме нашего украденного у аскарлийцев длинного корабля. Видимо, их корабелы не утруждались такими удобствами, как каюты, и потому укрытие на палубе состряпали такое, какое только и можно соорудить из плащей и неиспользованных парусов. И всё же, мне этот корабль казался более пригодным для моря, чем то выворачивавшее внутренности ведро, которое везло нас на север.

Отведя взгляд от безответного лица Эвадины, я посмотрел на двадцать кораблей и несколько дюжин рыбацких судёнышек, загруженных горожанами, составлявших наш новый флот. Просящая Офила как обычно эффективно справилась с захватом достаточного количества судов, чтобы перевезти всю роту. Дело не обошлось без потерь, поскольку мальчишки и старики, оставленные на кораблях, не желали сдаваться без борьбы. И всё же к тому времени, как Суэйн вернулся с раненой Эвадиной, сопротивление было по большей части подавлено, а излишние суда преданы огню. Стариков по большей части зарубили, но мальчишек в основном оставили в живых. Офила приказала затолкать их в шлюпки и отправила по течению. Нескольким аскарлийским кораблям удалось наскрести достаточно рук и уплыть подальше от опасности, но ясно было, что эта победа дорого обошлась Сёстрам-Королевам, если не в жизнях, то в кораблях.

Мой же побег из Ольверсаля не был лёгким — пришлось сторониться многих падающих зданий и пробиваться через растущую толпу убегающих горожан. Не приходилось удивляться, что мои товарищи решили не ждать меня, хотя Уилхем потом уверял, что решение отчаливать далось нелегко, но было принято быстро. Увидев, что на пристани нет кораблей, и несколько оставшихся рыбацких лодок тоже отчалили, я бросился к молу, от которого с разной успешностью пытались отплыть несколько маленьких лодочек. Я выбрал самую крупную и вместо того, чтобы спускаться по железной лестнице, просто спрыгнул посреди семейства торговцев, которое ею каким-то образом завладело. Муж поначалу противился моему вступлению в их команду, но обнажённый кинжал переубедил его, и вскоре мы гребли к кораблям.

Спустя день пути от Ольверсаля дым от его разрушения по-прежнему поднимался над северным горизонтом. Позднее мне станут известны страшные деяния, отмечавшие его падение. Сожжение библиотеки — это главное преступление из тех, что помнят учёные, описывающие это событие, и потому упускают из вида сопутствовавшие ему резню и безответственное уничтожение, включая осквернение святилища мученика Атиля. Одна из самых жутких историй гласит, что старый просящий стоял на коленях перед алтарём с реликвией, и его губы продолжали молить мученика об избавлении даже после того, как аскарлийский воин срубил его голову с плеч.

История лорда старейшины Фольваста куда более правдоподобна. Когда его нашли, он прятался под навозной кучей в своих конюшнях, откуда его быстро вытащили и вырезали на нём Алого Ястреба под суровым одноглазым взором Маргнуса Груинскарда. Открылось, что перед захватом Ольверсаля для Короны старейшина вступил в переговоры с Сёстрами-Королевами, чтобы сдать им город за подходящую цену. Когда они отказались выполнять его требования, он быстро вспомнил о своей верности королю Томасу. Когда при случае я сожалею о многом, случившемся в том злополучном порту, среди этого нет кончины Маритца Фольваста.

Глядя на поднимающийся дым, я раздумывал о судьбе Беррин и о пугающих невероятных событиях, которым я стал свидетелем. Каэритская книга снова находилась на моём боку вместе с руководством по переводу древнего текста. Я не сомневался, что когда найду время взяться за эту задачу, найду в ней подробное описание нашего отплытия. Книга теперь стала ещё более неотразимой, и обещание на её страницах одновременно пугало и очаровывало. Похоже, я получил карты к двум сокровищам: к давно разыскиваемому кладу давно мёртвого разбойника и к моему собственному будущему. Последняя, разумеется, представляла собой очевидную дилемму, но не с тем значением, с которым должна была: «Если что-то уже написано, могу ли я это изменить?».

— Делрик не скажет, но я могу прочитать ответ в его глазах. — Я обернулся и увидел, что рядом со мной стоит Уилхем и тоже смотрит на далёкий столп дыма. — Она умирает. — Его голос надломился, и я избавил его от неудобства, отведя взгляд от слёз, навернувшихся ему на глаза. Взглянув на бледное лицо Эвадины со впалыми щеками, я понял, что это зрелище цепляется мне в сердце с такой силой, которая мне совсем не нравится.

«Значит, она будет мученицей, которой не стала Сильда», подумал я, пытаясь вызвать горький цинизм, которого не чувствовал. «Ей построят святилище. Законсервируют её органы и кости и выставят на алтарь, перед которым столетиями будут пресмыкаться отчаявшиеся дураки. Мученица Эвадина, Помазанная Леди, Меч Ковенанта, убитая коварными язычниками. Только подумать, сколько десятины она принесёт».

Уилхему я ничего из этого не сказал, подозревая, что он убьёт меня за такое.

— Море спокойное, — сказал я, решив использовать натужный оптимизм за неимением ничего другого. — Мы быстро доберёмся до Фаринсаля, где есть лекари искуснее Делрика.

Уилхем вытер глаза, и его скорбь сменилась гримасой мрачных предчувствий.

— А ещё агент Короны, который, не тратя времени, доложит о нашей неудаче королю Томасу. Мы отдали аскарлийцам жемчужину Фьордгельда, а с ней и всё герцогство.

— А ещё мы уничтожили большую часть их флота, захватили несколько трофеев и отступили почти без потерь в роте. Это чего-то да стоит.

— Этого не хватит. Ты же знаешь, каких врагов она нажила. Будь она хоть сто раз смертельно ранена или мертва, они не позволят разрастаться легенде о Помазанной Леди. — Уилхем крепко и настойчиво схватил меня за руку. — Мы ей понадобимся. Защищать её наследие, если уж не жизнь. Пообещай мне, Писарь, что ты её не бросишь.

Меня подивило, что он придаёт такое значение клятве низкорождённого разбойника, но яростность его требования означала искреннюю заботу, или, по крайней мере, высокое мнение о моей полезности в скверных обстоятельствах.

— Я всегда был вором, — сказал я. — Часто — лжецом, иногда мошенником и, по нужде или в ярости, убийцей. Но, — я высвободил руку, — я ещё никогда не бросал друга. — Я криво улыбнулся ему, отчего заныли мои синяки. — У меня их мало, понимаешь? Так что это редко требуется.

По прибытию в Фаринсаль нас встретила отвратительная погода. И без того не особо живописный порт съёжился под низкими серо-чёрными тучами, периодически изливавшимися на лабиринт узких улочек. Благодаря спокойным морям и усердной заботе Делрика Эвадина по-прежнему дышала, хотя и неглубоко, и болезненно стонала. Несколько раз за время путешествия она приходила в сознание, но лишь ненадолго. Суэйн, Уилхем и я по очереди сидели с ней, когда Делрику приходилось поспать, и мне не повезло стать свидетелем её первого пробуждения.

Я ожидал выражения озадаченности или боли на её лице, если она вообще когда-нибудь проснётся, но вместо этого на меня с негодованием мрачно смотрела разъярённая душа.

— Я… — выдохнула она, стиснув зубы и сжимая руки в кулаки. — Я… приказала… уплывать!

И хотя прежде она много раз меня приводила в замешательство, тогда я впервые её по-настоящему испугался. Смертельно раненная и слабая, едва способная сделать вдох, но всё же глубина возмущения и гнева в её взгляде вызывала почти такой же страх, как некогда вызывал во мне Декин. Её немигающие глаза, каким-то образом ставшие чёрными, как позже и будут утверждать легенды, обвиняюще уставились на меня. Чувство, что меня второй раз считают предателем, после того, как я спас ей жизнь, вызвало достаточно гнева, чтобы прогнать страх.

— Мы не могли, — ответил я ей, и мой голос прозвучал грубее, чем обычно говорят, обращаясь к умирающей женщине. — Если ваши видения столько вам рассказывают, то, наверное, и это они должны были показать.

Тогда её глаза затуманились, в них было немного раскаяния, но в основном лишь усталое сожаление.

— Они показали мне… — пробормотала она, и её голова упала на подушку, поскольку на неё снова стало наваливаться забытье, — …что случится… если вы не дадите… мне… умереть.

На конце длинной пристани, господствовавшей в гавани Фаринсаля, нас встречала несколько ошеломлённая делегация местных чиновников. Единственным достойным внимания оказался лорд обмена. По статусу он де-факто являлся начальником этого города, поскольку его назначала Корона, а значит он подчинялся королю, а не герцогу Эльбину. На самом же деле он был всего лишь возвеличенным сборщиком налогов, но в оживлённых портах такие люди могу взлететь высоко, если не будут завышать свою долю, и следить за тем, чтобы король получал положенное.

Суэйн поручил Уилхему заняться необходимыми формальностями, считая, что голос аристократа тут подойдёт лучше. Лорд обмена — мужчина преклонных лет, но непреклонных дарований — отреагировал на вести о захвате Ольверсаля с неприкрытым потрясением. Его интерес к нашему раненому капитану оказался куда менее значительным, но всё же он взялся собрать самых способных местных лекарей. Эвадину надлежащим образом перенесли в его дом, а роте Ковенанта дозволили разместиться в пустующих ныне портовых сараях, которые обычно отдавали торговцам шерстью.

— Гонцы к королю и герцогу будут отправлены незамедлительно, — зловеще сообщил лорд обмена Уилхему. — Знайте же, юный сэр, я ожидаю, что делегация Короны прибудет, как только сможет. И когда они прибудут, приготовьтесь со своими товарищами предоставить полный и неприкрашенный отчёт об этом бедствии.

Тот факт, что он не упомянул об Эвадине в части подготовки отчёта, многое говорило о том, как он оценивал её шансы. А у Уилхема это вызвало неблагоразумную вспышку гнева:

— Рота отвечает только перед капитаном, милорд, — ответил он, выговаривая слова с такой точной лаконичностью, какую любой аристократ воспринял бы за оскорбление. — А она отвечает лишь перед мучениками и Серафилями.

Я увидел узнавание в глазах ощетинившегося старого сборщика налогов. Он знал историю Уилхема, и, несомненно, собирался высказать упрёки и оскорбления, которые подняли бы это противостояние до совершенно ненужных высот. Я встал между ними, низко поклонился и заговорил как можно подобострастнее:

— Милорд, среди нас есть много обездоленных людей. Небогатые, но верные души, которые оставили свой древний дом в поисках королевской милости. От их имени прошу крова и провизии.

— Король славится своей милостью, — его светлость явно обрадовался возможности продемонстрировать важность и щедрость, ведь подобные люди часто склонны к такой привычке. — Высаживайте их на берег, дабы они познали доброту короля Томаса, а я пока удаляюсь, чтобы собрать средства им в помощь.

Он едва заметно поклонился и зашагал прочь, выкрикивая приказы поспешавшему за ним служке:

— Запиши каждое имя и полный перечень всех ценностей в их владении…

— Проклятый грабитель, — пробормотал я, зная, что любые милости выжившим Ольверсаля будут предоставлены лишь за внушительную цену.

Как и подобает человеку, который большую часть своего времени выискивает в оживлённом порту любую лишнюю монетку, принадлежащую королю, жилище лорда обмена больше напоминало крепость, чем дом. Поначалу это была привратная башня в западной городской стене, но последующие владельцы расширили её до размеров небольшого замка, оснастив зубчатыми стенами и защитным рвом. Я счёл примечательным, что ров перекрывал подходы из города и не шёл за внешние стены.

Эвадину поместили в большую спальню, которую обычно выделяли важным людям, в том числе, видимо, знаменитому отцу короля Томаса во время оного из его путешествий по королевству. Благодаря этому его светлости позволили украсить комнату большим вычурным изображением герба Алгатинетов. Мне казалось, что Эвадина предпочла бы разместиться в Святилище мученика Айландера — самом большом здании Ковенанта в городе, — но лорд обмена и слышать об этом не желал. А ещё Делрик согласился, что в святилище слишком сквозит, что плохо для выздоровления капитана.

— Выздоровления? — тихо переспросил я. Я стоял рядом с ним в углу комнаты, где он на маленьком столике смешивал снадобья. Весь день самые способные лекари приходили осматривать Эвадину. Этот парад пожилых по большей части мужчин и женщин обладал общей похвальной чертой — все они отказывались подавать ложные надежды. В основном все сходились, что она продержится не больше недели, хотя одна сутулая старуха настаивала, что Эвадина протянет две.

— На ней благословение мучеников, — сообщила она, уверенно фыркнув. — Вижу это ясно, как день. И не я одна.

Это уж точно была правда. Люди стали собираться на следующий вечер после нашего прибытия. Сначала только пара десятков самых ярых ковенантеров из порта организовали молчаливое бдение на полоске земли за рвом. К рассвету их число выросло до сотни душ, и с каждым часом прибывало всё больше и больше. Я видел их через полуоткрытые ставни на окнах. Некоторые собирались вокруг проповедников без сана или просящих из святилища и, опустив головы, слушали бесконечно повторяемые писания и бормотали молитвы. Так же приходили донесения о путешествующих сюда из окрестных деревень, поскольку слава о возвращении Помазанной Леди распространялась быстрее, чем огонь по пересохшему под солнцем лесу.

— «И хоть ужасны были его раны, и песок потемнел от его крови, Атиль поднял лицо к небу и улыбнулся», — сказал Делрик. Это была единственная цитата из его уст, что я слышал, и самое большое количество слов в одном предложении за всё время нашего знакомства. Цитату я знал отлично, как знает её любая душа с базовым образованием по учению Ковенанта.

— «Учитель, отчего ты улыбаешься?», спросили его последователи»», — процитировал дальше я. — «Разве смерть не уготована тебе?». «Нет, мои возлюбленные», сказал он. «Ибо красота есть во всей жизни, а для верующей души жизнь никогда не потеряна, какие бы раны ни поразили тело».

Слова Делрика были ближе всего к признанию неминуемой смерти Эвадины, и по напряжению челюсти я видел, чего это ему стоило.

— То, что ты сделал после Поля Предателей, — сказал он, не глядя на меня. Сильными руками он толок пестиком в ступке очередную смесь трав и загадочного порошка.

— Что с того? — спросил я, украдкой глянув на Эйн. Всё путешествие она не отходила далеко от Эвадины, и теперь не давала выгнать себя из комнаты. Когда не нужно было менять бинты или помогать с естественными потребностями капитана, Эйн взволнованно ходила, или сидела, в отчаянии уставившись на бледное лицо Эвадины. Но всё же, какой бы поглощённой Эйн не казалась, кто знает, что она могла услышать и потом беспечно разболтать?

Руки Делрика продолжали безостановочно давить на пестик, рельефно бугрились вены. Когда он заговорил, его голос звучал так тихо, что почти сливался со скрежетом камня по камню.

— Можно это повторить?

— Вы знаете, о чём просите? — пробормотал я, решив не углубляться в разговоры о языческих практиках.

Пестик перестал толочь, и Делрик повернулся ко мне, сурово и настойчиво глядя на меня.

— Знаю. Как и сержант Суэйн, и лорд Уилхем.

«Значит, все мы сгорим вместе», подумал я, не в силах сдержать пустой смешок.

— Он уже не лорд, — сказал я, но весёлость быстро испарилась под каменным взглядом. — Не знаю, — добавил я, честно вздохнув от отчаяния. — Мне бы пришлось найти… её. Если её можно найти.

— Две недели это… оптимистично. — Делрик посмотрел на Эвадину, ещё недавно такую живую и высокую, а теперь казавшуюся маленькой из-за величины кровати, на которой она лежала, и неумолимой близости смерти. — Но не невозможно.

«Где проходят сборы, там и она». Во всяком случае, если верить сержанту Лебасу, который, насколько мне известно, лежит на дне речки Шалевель. Ниточка тоненькая, но других у меня не было. И к тому же, её последние слова той ночью, когда Ведьма в Мешке вылечила Брюера, давали повод верить, что это не безнадёжное дело, хоть оно меня и не радовало. «Следующая услуга, о которой ты меня попросишь, повлечёт за собой куда более серьёзный долг. Подумай хорошенько, захочешь ли ты его выплачивать».

— Мне понадобится лошадь, — сказал я. — И деньги. Много денег.

Все хотели поехать со мной — и Тория, и Суэйн, и Уилхем и Брюер. Подозреваю, вся рота вышла бы разыскивать Ведьму в Мешке, стоило только предложить. Все, кроме Эйн, конечно же, которой немыслимой казалась идея отойти от Эвадины. Я отказал всем. Что-то говорило мне, что отыскать эту каэритскую женщину можно только в одиночку — сделка, которую мне придётся заключить, касалась только нас двоих и больше никого.

Уилхем на ротные средства купил самую быструю лошадь, какую только смог найти — пегую кобылу с милосердно более спокойным норовом, чем у труса Карника. Когда я на неё забрался, Суэйн передал мне кошель, разбухший от летинов и нескольких серебряных соверенов.

— Ротное жалование, — проговорил он. Тот факт, что он не колебался, передавая в мои руки такое состояние, многое говорил о его текущих приоритетах. — Обещай больше, если потребуется.

На самом деле я не очень-то верил, что Ведьму в Мешке монеты заинтересуют больше, чем доспехи Уилхема. Но всегда полезно иметь под рукой средства, если возникнет нужда.

— Где будешь искать? — спросил Уилхем.

— Говорят, шериф герцога Эльбина нанимает бойцов, чтобы прочесать леса, — сказал я. — В деревне в десяти милях к северу. Это единственные хоть сколько-нибудь масштабные сборы, о которых мне удалось собрать слухи. Во всяком случае, подходящее место для начала.

Уилхем натянуто улыбнулся и хлопнул пегую по крупу:

— Езжай быстро, Писарь.

Я неплохо знал дороги вокруг Фаринсаля, поскольку много лет назад занимался здесь грабежами. Выехав по восточной дороге, на перекрёстке в двух милях от порта я повернул на север, потому что такой маршрут получался наиболее быстрым к верхним границам. Мою кобылу выводили для скорости, и вскоре она уже капризничала оттого, что ей не дают бежать быстрее. От первого же касания шпор она с радостью бросилась галопом, и мчалась так весьма долго, пока небо не начало темнеть.

И вот так, мой возлюбленный читатель, началось знаменитое и опасное приключение Элвина Писаря, который отправился на поиски Ведьмы в Мешке. Многие мили ехал он по тёмному лесу. Частыми были опасности на его пути. Могучими были враги, которых он порешил, пока, наконец, еле живой от всех страданий, он её не нашёл. По крайней мере, такую байку расскажут вам сказочники в обмен на еду и место у очага.

На самом деле мои поиски длились едва ли больше нескольких часов от ворот Фаринсаля. Наверное, разумно было бы заставить кобылу перейти на шаг, а потом, когда совсем стемнеет, разбить лагерь. Однако я всё ещё был новичком в верховой езде, и, поглощённый задачей не выпасть из седла, не заметил верёвку, натянутую через дорогу, пока с ней не соприкоснулись передние ноги кобылы.

Слетев с её спины, я услышал хруст костей, и кобыла пронзительно завопила от мучительной боли. Я приземлился жёстко, и на мне не было доспехов, которые смягчили бы удар. Их я брать не стал, хоть и не без сожаления, поскольку питал своеобразную нежность к этой разношёрстной коллекции. Сожаление переросло в отчаяние, когда я лежал на обочине с разинутым ртом в попытке наполнить внезапно опустевшие лёгкие.

— Она сказала, что ты слишком умён, и на такой трюк не купишься. — Раздался тихий смех где-то за пределами видимости. Голос с акцентом и, несмотря на все пролетевшие годы, немедленно показавшийся до жути знакомым. — Она ошибалась.

Я не видел его лица, когда он встал надо мной, но его фигуру было ни с кем не спутать, и косматая копна волос, когда он наклонился, добавляла впечатления страшного призрака, вызванного из кошмара.

— Ударь человека едва-едва, и всё равно он может умереть, — сказал цепарь, и в его руке появилось что-то маленькое и блестящее. — А она хочет, чтобы ты дышал и был целым. Так что бить тебя не будем. А резать будем потом…

Крепкие пальцы схватили моё лицо, колено прижалось к груди, чтобы я не мог подняться. Я хорошо разглядел блестящую штуку, когда цепарь перевернул её, разжимая мне челюсть стальными пальцами. Это была маленькая бутылочка, из которой мне в рот капала густая и вонючая жидкость. На моё счастье, я потерял сознание раньше, чем полностью распробовал эту смесь, но даже от этого краткого воспоминания меня до сих пор передёргивает. Если у смерти есть вкус, то это был точно он.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Я проснулся от немелодичной погребальной песни, которую помнил по телеге, вёзшей меня на Рудники, и быстро пришёл к печальному заключению, что голос цепаря с годами лучше не стал. Когда глаза сфокусировались, неприятное чувство узнавания усилилось от вида оков на моих запястьях. А ещё мою грудь опутывала толстая цепь, и твёрдый неровный ствол дерева прижимался к моей спине. От треска горящих дров я перевёл взгляд на крупный силуэт в шкурах, согнувшийся над костром.

Его песня поутихла, и он немного напрягся, но не обернулся. Ясно, что ему очень нравилось показывать спину узникам.

— Так значит, ты очнулся, — сказал он чисто, но с тем же акцентом. — Ты теперь сильнее. Мальчик стал мужем, а? — Это явно его повеселило, поскольку он приглушённо рассмеялся своим противным смехом, который я так хорошо помнил.

Я ничего не ответил, подняв глаза к небу. Было ещё темно, хотя угасающая луна сказала мне, что близится начало рассвета. Опустив голову, я осмотрел окрестности, увидев лишь безымянную поляну, каких полно в Шейвинском лесу. Несмотря на это, я подумал, что с моей поимки вряд ли прошло больше нескольких часов, а значит мы не дальше, чем в паре миль от дороги.

— Вижу, ты по-прежнему любишь всё просчитывать. — Цепарь блеснул глазом через плечо, частично открыв своё пятнистое, покрытое языками пламени лицо. — Тогда это тебе не помогло. Не поможет и сейчас.

Я уставился в этот глаз. За прошедшие годы у меня хватало времени подумать об этом человеке, и, хотя я был бы дураком, если бы не боялся его, но главной эмоцией, поднимавшейся тогда во мне, был не ужас, а переполненный ненавистью гнев.

— Она сказала, что ты проклят, — сказал я ему. — Сказала, что какой бы ни была твоя языческая способность, она врёт тебе, заводит на пути, где лучше не бродить…

Он двигался со скоростью, которую я счёл бы невозможной для человека такой комплекции. Закутанный в шкуры силуэт размытым пятном исчез от костра, и секундой позже слова замерли у меня в горле, когда на нём сомкнулась его рука. Перед глазами всё поплыло, а он наклонился ближе, и я за грохотом в ушах услышал краткий вдох.

— Доэнлишь, — прошипел он, голосом, дрожащим от голода и едва сдерживаемого ужаса. Несмотря на боль, я почувствовал смесь триумфа и понимания, что это же самое слово он говорил Райту перед тем, как убил его. Похоже, этой ночью я, по крайней мере, получил один ответ, хоть в тот миг мне от него было мало проку.

— Я чую её на тебе. — Его рука сжала моё горло. — Она близко? Она идёт за тобой?

Мой страх всё-таки не расцвёл в полной мере, и мне, даже с плотно сжатым ртом, хватило силы духа насмешливо уставиться на него. Цепарь сжал ещё сильнее, а потом остановился, его рука на моей шее задрожала, и он отдёрнул её.

Он пробурчал что-то на своём языке, отступил назад и всё дёргал руками меховую накидку, напомнив мне ребёнка, которому не хватает уверенности. Его взгляд метался по теням среди окружающих деревьев, а глаза ярко блестели в усталом ожидании.

— Доэнлишь, — прохрипел я после приступа болезненного кашля. — Я не знаю этого слова. — Я поднял голову и посмотрел на него, изогнув бровь. — Что оно означает?

Он уставился на меня, и бледные участки его лица ярко выделялись и казались в темноте почти белыми. В тот миг я увидел его не призраком, вызванным из кошмара. Сейчас он казался всего лишь человеком, которого долго культивируемые страхи сделали жалким. Но все мгновения убегают, так же произошло и с цепарем. Огненная маска его лица потемнела от ярости, кулаки сжались. Я подозревал, что он наверняка забил бы меня до смерти, если бы его не сдерживала необходимость.

— А ты думал, она… — сказал он голосом, наполненным презрением, — ведьма? Или целительница? Вы, аешлины, все одинаковые. Такие невежественные. Вас так легко одурачить. Доэнлишь за пределами вашего понимания. — Он подошёл ближе, и впервые я понял, что во многом его страх связан со мной. Пускай я был скован цепями и беспомощен, но страх не давал ему снова ко мне прикоснуться, по крайней мере, пока.

— Мальчик, ты думаешь, я проклят? — спросил он, наклонив голову и не моргая. — Не буду отрицать. Я хожу по миру мёртвых, и они шепчут мне свои истины. Моя песня не даёт их шёпоту увести меня за границы разума, но мне приходится позволять им говорить, когда возникает нужда. С большинством негодяев, которых я заковываю в цепи, есть, по меньшей мере, одна обиженная душа, что желает поделиться своими тайнами. С тобой это мужчина, которого ты убил, чтобы сбежать из Моховой Мельницы. Он нашептал мне твои планы, когда ты ехал в моей телеге. Он говорил о том, что ты сделал, и что хочешь сделать. Потому что таков удел мёртвых. Они убраны из этой реальности как раз настолько, что видят не только пути, которыми сами ходили в жизни, но и пути тех, кто их обидел. Но… — его лицо передёрнуло от гнева, и он придвинулся ещё на дюйм, сжимая и разжимая кулаки, — …им нравится лгать. Они получают удовольствие, мучая меня, эти ожесточённые души. В тот день у Рудников он дождался, пока я тебя не продал, а потом сказал, что однажды ты умудришься стать причиной моей смерти. Но вот ты сидишь здесь, связанный, как боров в ожидании мясника, а я… — он разжал кулак и положил лапу на грудь, — я увижу рассвет, мальчик, а потом ещё тысячу. Если улыбнётся удача, то я даже увижу, как горит Доэнлишь. Прекрасное будет зрелище, а?

Он замолчал, глубоко вздохнул, словно набирался сил, а потом бросился ко мне, обхватил мою голову руками и прижал толстые большие пальцы к моим глазам.

— Но тебя там не будет, — прохрипел он, пока я тщетно пытался вывернуть голову из его хватки, — и неважно, что там говорит лживый труп…

— Хватит! — Раздался новый, командный голос. Женский голос, и, несмотря на аристократический налёт, знакомый.

Цепарь замер, его руки задрожали, а у меня в глазах мелькали красные и белые вспышки, пока его пальцы продолжали давить. А потом, закричав от досады, он убрал руки. Из моих глаз потекли слёзы, я яростно моргал, и жидкое размытое пятно расчищалось, открывая смутную, стройную фигуру перед костром.

— На самом деле это ты проклят. — Я посмотрел в ту сторону и увидел, что цепарь отступил на несколько шагов, снова глядя на меня с той же смесью страха и гнева от досады. Но в его взгляде сквозила и злоба. — Проклятие Доэнлишь хуже всех остальных. Она привязала тебя крепче, чем я бы когда-либо смог…

— Я сказала, хватит. — Стройная фигура приблизилась. Её лицо закрывал капюшон, но несколько прядей волос завивались на лёгком лесном ветру. Я совсем не удивился оттенку этих локонов, окрашенных светом костра в глубокий рыжий цвет.

— Наше соглашение… — начал тюремщик, но умолк, а его голос надломился, и мне стало ясно, что эту женщину он боится почти так же сильно, как и меня. — Мне обещали…

— Ты получил обещанное. — Женщина подошла ещё ближе, заставив меня выгнуть шею, чтобы вглядываться в чёрную пустоту её капюшона. — И, — добавила она, — если хочешь и дальше вести дела в этом герцогстве, то заткни свой языческий рот, пока я не разрешу тебе говорить.

С моих губ слетел тихий смешок — внешняя сладость и внутренняя сталь всегда были её отличительной чертой.

— Мои комплименты твоему голосу, — сказал я ей. — Долго тренировалась?

— Когда-то я была актрисой, — напомнила она. — Голос — это всего лишь очередной инструмент в моей сумке.

Она присела передо мной на корточки и подняла руки, чтобы откинуть капюшон, продемонстрировав алые отполированные ногти. Улыбка Лорайн оказалась куда теплее, чем я ожидал, но не вызывала никакого чувства уверенности. Если по отношению к цепарю я чувствовал лишь ненависть и ярость, то Лорайн без труда добавляла в эту ещё смесь и страх.

— Ты выглядишь… неплохо, — попробовал я. — Благородство тебе идёт.

Её улыбка немного померкла.

— И всегда шло, — сказала она. — А ты… — она протянула руку с длинными ногтями и потрепала волосы у меня на лбу, мягкими кончиками пальцев провела по коже, — …изменился, Элвин. — Её пальцы прошлись по моему лицу, коснулись старых и новых шрамов, приласкали неровность на носу. — Прошу прощения за это.

От приступа гнева я отдёрнул голову и зарычал, брызгая слюной:

— Нахуй мне твоя жалость!

Лорайн скривилась, убрала руку и глубоко вздохнула.

— Вижу, тебе есть, что рассказать. Или это та самая байка, которой ты потчуешь себя все эти годы? Сказ о Великой Предательнице Лорайн. Вероломная шлюха, которая продала Декина Скарла и вдобавок сделалась герцогиней.

— Не только Декина, — напомнил я.

— Да. — Она снова скривилась, глаза затуманились печалью, которая либо была настоящей, либо свидетельствовала об её актёрских навыках. — Ты знал, что остались только мы? Только мы. Все остальные погибли. До недавних пор из нашей легендарной банды дышал ещё только Эрчел. Я слышала о том, что случилось с ним в Каллинторе. Выглядит слегка чрезмерным, но, видимо, к такому приводит жизнь на Рудниках.

— И не только. — Бурление в животе и усиливающееся биение сердца предупреждали меня, что страх во мне уже пересиливает гнев. Я заставил себя встретиться с Лорайн взглядом, надеясь, что ненависть его сдержит, но даже ненависть сейчас была непостоянной. Я хотел, чтобы Лорайн надо мной насмехалась. Хотел, чтобы она мучила меня смехом довольного победителя. Так всё должно было закончиться. Но я видел перед собой очень грустную женщину, которую сжигает огромное сожаление.

Лорайн подвинулась, сложила накидку и села на неё рядом со мной, пристально вглядываясь мне в глаза.

— Ты думал когда-нибудь о том, как сильно тебе повезло в детстве? — спросила она. — Оказался в лесу без еды и крова и был спасён самим Королём Разбойников. Какое удобное совпадение, а, Элвин?

Я отвёл взгляд, ничего не сказав, и по-прежнему пытался разбудить ненависть, без особого успеха.

— У Декина было соглашение с бордельмейстером, — продолжала Лорайн. — Кормить лучших шлюшьих щенков и оставлять их в лесу, когда они вырастут достаточно, чтобы приносить пользу — а ты принёс ему немало пользы, а? Других ублюдков он всего лишь использовал, как инструменты, и выбрасывал, когда нужда пропадала, но не тебя. С тобой он видел шанс поиграть в отца. Иногда ему нравилось воображать, что ты и правда от его чресл, так много от себя он в тебе видел. Он часто посещал этот бордель, так что такое возможно. Лично я сомневаюсь. Ты вырос большим, но не таким большим, как он. А ещё, думаю, ты намного умнее него, и ты не безумен, каким стал он. — Она придвинулась, и её тон стал очень настойчивым: — А в конце он совсем обезумел. И ты это знаешь, Элвин.

— Я знаю, — проскрежетал я, пытаясь приблизить к ней своё лицо, — что в итоге его голова оказалась на пике из-за тебя. Я знаю, что Герта получила арбалетный болт в грудь, а Юстана, Йелка и всех остальных зарезали, из-за тебя. Я знаю, что мне пришлось перерезать глотку Конюху… — Запнувшись, я замолчал и отвернулся. В эту игру о возмездии я играл уже долгие годы, а когда столкнулся с поражением, эта перспектива показалась мне утомительной и, несмотря на усиливающийся ужас, странно приятной. В конце концов, только один из нас мог победить.

— Просто сделай уже, — простонал я. — Если только ты не пришла заболтать меня до смерти. На самом деле я предпочитаю нож твоему языку.

— Раньше ты так не думал. — Услышав улыбку в её голосе, я поднял глаза и увидел, что она смеётся, и в её глазах снова светилась теплота. — Я скучала по тебе, Элвин. И по остальным тоже… ну, по многим. — Она помолчала, наклонив голову, и её лицо стало совершенно серьёзным. — Что сказал тебе Эрчел, перед тем, как ты отрезал ему яйца?

Я пожал плечами, а точнее попробовал, связанный цепью.

— Какая разница?

— Удовлетвори моё любопытство. Я теперь герцогиня, и хоть немного любезности кажется уместным.

Я снова усмехнулся, коротко и горько, но всё же усмехнулся.

— Это было уже после того, как он потерял свои яйца, — ответил я. — И на самом деле обрезание сделала другая рука, поэтому ему оставалось совсем немного. Он рассказал про клад Лаклана, и про обещания, которые ты давала ему и его родне. Рассказал, что ты их всех тоже порешила.

— Клад Лаклана. — Голос Лорайн стал задумчивым. — Любимое безумие Декина. Он действительно думал, что найдёт его, представляешь? Раскопает секрет из тех сказок, которые он собирал. Предполагалось, что под Серыми Утёсами на Шейвинском побережье вырыта огромная пещера, и там расположен древний покинутый город из дней до Бича. Лаклан неизвестно как на него наткнулся и стал хранить там свои знаменитые сокровища. Пару лет назад я заставила своего любимого мужа отправить экспедицию, чтобы отыскать этот город под землёй. Они вернулись ни с чем. Ни пещеры, ни города, ни сокровищ. Такой же призрак, порождённый разумом Декина, как и его мечты сделаться герцогом. А что касается резни — я с радостью признаюсь, что убрала из этого мира вредоносную родню Эрчела, но Декин и остальные не моих рук дело. Боюсь, Элвин, всё это время ты гонялся не за той лисой.

Она снова протянула ко мне руку, схватила меня за подбородок и повернула лицо к себе. Она спокойно смотрела мне в глаза и говорила твёрдо, желая, чтобы я услышал её правду.

— Мельница была планом Тодмана, — сказала она. — Я бы и не подумала, что он на такое способен, но оказалось, что большую часть ума он скрывал за маской грубияна. Я подозревала, что он что-то затевает, ещё когда мы отправились на Леффолдскую поляну — слишком часто отсутствовал без объяснений, слишком много совал нос, куда не надо. Я решила, что он просто хотел свалить с частью добычи, а может даже сдать нас шерифу — если и так, то всё равно уже было слишком поздно, и не хватило бы времени остановить наш поход на замок Дабос и не дать Декину вырезать двор герцога. Но та сложная западня, которую он расставил, требовала многих недель подготовки и весьма хитрого ума. Тодман, наверное, отправился в роту Короны сразу после того, как старый герцог лишился головы, заключил сделку и вернулся в лагерь, пока никто не заметил. Эрчелу, конечно, он сказал, что это была моя идея, а мелкий крысёныш сказал своим родным. Той ночью на Мельнице…

Глаза Лорайн затуманились, и она опустила голову.

— Тодман затащил меня в конюшню прямо перед тем, как лучники из роты Короны дали первый залп. «Теперь ты моя», сказал он. «И лес, и всё. Всё моё. Так приказали король и герцог». Я сопротивлялась, пыталась вырваться, но он был сильным мужиком. «Лорайн, он убил бы нас всех», сказал он, и я знала, что это правда. Я так много раз пыталась увести Декина с безумного пути, но его было не свернуть. Его сломала потеря той благородной мрази, которую он называл своим отцом. Я знала это, но всё равно шла за ним. Потому что так и получается с теми, кого мы любим, да? Вот почему этот языческий хуй знал, что ты поедешь один по этой дороге именно в этот час. Ты отправился спасать безумную бабу, которая думает, будто получает видения от Серафилей. Я же послушно следовала за безумцем, который считал себя герцогом. Любовь нас обоих сделала дураками.

Той ночью я убила Тодмана. Не очень-то было и сложно. Несмотря на весь свой скрытый ум, он был человеком, которым управляла похоть. Только притворилась благодарной шлюхой, и он уже ослабил хватку — достаточно, чтобы я разрезала его от хера до гланд. Уродливая смерть, но на мой вкус он сдох слишком быстро. Частью его соглашения было то, что я достанусь ему. Он сказал им, что я тоже участвую в этом плане, так что мне оставалось только подыграть. И всё равно этот ублюдок Левалль собирался вздёрнуть меня вместе с остальными, но королевский защитник и слышать об этом не хотел, как и новый герцог, которому я очень быстро понравилась. А ещё больше я ему понравилась, когда он услышал мудрость моих советов, но, думаю, влюбился он в меня только после того, как я придумала план, как очистить леса от оставшихся разбойников. Элвин, то, что я сделала с роднёй Эрчела, было местью, а не предательством, и я в могилу сойду, настаивая, что без них мир стал лучше.

Тогда её губы дрогнули. На глазах выступили слёзы, она провела рукой по моему лбу и поднялась.

— Но не без тебя. Твоя смерть — это необходимость, а не удовольствие. Я вижу, ты всё ещё винишь меня, всё ещё цепляешься за свою ненависть. Я не могу оставить тебя за своей спиной. Не сейчас. — Она сунула руки под накидку, откинула её и показала раздутый живот. Я решил, что она уже на четвёртом или пятом месяце.

— Так ты скоро принесёшь герцогу наследника. — В животе снова забурлило от вероломного страха, но мне хватило силы духа ухмыльнуться. — Это его? Или ты еблась со всеми его воинами, пока не нашлось настолько грязное семя, что смогло прорасти в твоей ядовитой утробе?

Сильный удар в челюсть наполнил рот железным привкусом крови, и перед глазами полетели звёздочки. Больно, конечно, но ещё и удивительно. Прежняя Лорайн прирезала бы меня в тот же миг.

— Ты столько перенёс, и все равно остался злоязыким ребёнком, — выдохнула она, отходя от меня. — Я думала, до тебя можно достучаться, что можно пронзить ненависть, которой ты себя окутал. Я нашла бы тебе местечко возле себя. Это герцогство моё во всём, кроме имени. То, что мы могли бы сделать… — Она замолчала, увидев, как злобно я на неё смотрю, и безнадёжно вздохнула.

— Я вижу только один способ с этим покончить, — сказала она, закрыла глаза и выпрямила спину, собираясь с духом. А потом, не взглянув больше на меня, она повернулась к цепарю и кивнула.

Он приближался, и страх наконец победил ненависть. Глаза цепаря блестели от предвкушения. В моей голове пронеслось множество отчаянных надежд. В последний миг из теней появятся Суэйн и остальные. Арбалетный болт со свистом вылетит из темноты и убьёт каэритское чудовище. Тория свалится на него, словно бешеная лиса. Ничто из этого не случилось.

Цепарь положил руку мне на голову, и я почувствовал, как от этого прикосновения у меня скрутило живот. Я сдержал жалобные мольбы, поднимавшиеся изнутри, но знал, что стану умолять, когда он примется за дело. В конце концов, я не отличался от всех тех, кто плакал, умолял и обещал в последних мучениях.

— Что ещё сказала тебе Доэнлишь? — спросил цепарь, сжимая пальцы на моём черепе. — Скажи правду, и я закончу быстро.

Я судорожно вдохнул, собираясь посоветовать ему отыскать ветку побольше и выебать себя ею. Впрочем, с губ сорвались совсем другие слова:

— У неё была книга. Книга с пророчеством.

Его пальцы замерли, и огненная маска его лица приобрела потрясённое выражение человека, одновременно изумлённого и перепуганного. Он произнёс тихим, детским голоском:

— Кни…?

Кончик ножа Лорайн выбил несколько зубов и показался между его губ. Это был её фирменный смертоносный приём — единственный удар в основание черепа, нанесённый с такой силой, что лезвие пробивало насквозь. Цепарь задёргался и выкашлял один зуб мне на лицо, а потом кровь полилась густым потоком, который окончился, когда Лорайн выдернула клинок, позволив телу упасть.

Она сурово и укоризненно посмотрела на меня, присев на корточки, и вытерла лезвие об его шкуры.

— Ядовитая утроба?

Мне хватило ума ответить самым нейтральным тоном, каким только возможно:

— Я был уверен, что ты дашь ему убить меня.

Лорайн засопела, обшаривая одежду цепаря. И её руки показались с кольцом ключей.

— Полагаю, — сказала она, снова присев возле меня, — что это закроет все вопросы между нами.

Я жадно смотрел на ключи в её руке, сердце стучало от недавней опасности. И всё же я колебался. Я так долго пестовал месть, что забыть о ней оказалось сложнее, чем ожидалось — как отрезать часть души, какой бы обманчивой и больной она ни была. Я молчал так долго, что Лорайн снова меня ударила — но на этот раз скорее отвесила пощёчину.

— Очнись, Элвин! Я сказала тебе правду, и я знаю, что ты её услышал.

Разумеется, она оказалась права. Она была прекрасной актрисой, и возможно впарила мне ложь. Но зачем? Если бы были верны мои давние подозрения, то она просто стояла бы молча и смотрела, как цепарь меня убивает, или вообще даже смотреть не стала бы. Зачем герцогине лично заботиться об уничтожении старого врага, о котором лучше забыть?

— А он знал? — спросил я. — Декин. Или умер, думая, что ты его предала?

Лицо Лорайн напряглось, её горло перехватило, губы сжались в суровую линию. По всей видимости нелегко описывать судьбу человека, которого она, несомненно, любила. Но я тоже его любил, по-своему, и хотел знать.

— Я видела его лишь раз, перед тем, как его утащили, — сказала она. — Он слышал, как я подтверждала историю несчастного Тодмана, и заверяла, будто это я придумала всю эту замечательную ловушку. Я посмотрела на него, когда его бросили в телегу, всего окровавленного и закованного в цепи. Он улыбнулся мне, Элвин. Всего на секунду, но он всегда мог многое сказать одной улыбкой. — Она сунула кольцо ключей мне в руку. — Он знал.

Лорайн помедлила, суровость на её лице снова сменилась тёплой улыбкой, а потом она прижала губы к моему лбу.

— Чокнутая сука умрёт, — тихо прошептала она. — Так или иначе. Пускай себе лежит, а ты убирайся из этого королевства как можно дальше.

Она поднялась и пошла прочь — стройная тень в капюшоне в сгущавшемся рассветном тумане, которую вскоре поглотили тени леса.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Сунуть ключ в наручники оказалось нелёгкой задачей, которая требовала намного больше ловкости, чем оставалось в моём избитом и недавно перепуганном теле. Поэтому в первую попытку я выронил всю связку ключей из рук. Долгий поток брани, излившийся тогда из моего рта, громким эхом разносился по лесу довольно далеко и давал надежду, что Лорайн его услышит. Если и услышала, то это не заставило её вернуться.

Я обмяк в своих узах, тело содрогалось от напряжения последних событий. У моих ног лежал цепарь, изо рта которого лилась кровь, и он смотрел на меня невидящими, но блестящими глазами. Я раздумывал о призраках, которые изводили его при жизни — задержались ли они поблизости, или его кончина их освободила?

— Конюх, ты здесь? — Устало простонал я, откинув голову на грубую кору дерева. — Если здесь, то прости меня. За всё. Не только за то, что убил тебя, но и за то, что тебе пришлось так долго терпеть этого ублюдка. — Я сильно пнул труп цепаря, и удачно — его таращащееся лицо качнулось набок, густым каскадом пролив застоявшуюся кровь.

— Но тебе стоит признать, — продолжал я, и на моих губах появилась слабая улыбка, — что всё это довольно иронично. В смысле, ты всю жизнь унижался перед мучениками и Серафилями, надеясь, что они дадут тебе пройти прямиком через Порталы, когда придёт твоё время. А вместо этого твоя душа оказалась на долгие годы прикованной к такому еблану.

От этой мысли я рассмеялся, и хохотал намного дольше, чем следовало, с учётом моего положения. Когда смех наконец затих, я сморгнул с глаз влагу и увидел, что в паутину веток надо мной попался первый отблеск рассвета.

— Прости, — снова сказал я Конюху. — Вечно не мог удержаться, чтобы тебя не подначить.

— С кем ты разговариваешь?

Она стояла в обрамлении тонких завитков костра цепаря — стройная фигура в зелёном плаще, с любопытством наклонившая голову, закрытую мешком. Она говорила чистым голосом с лёгким акцентом, который я помнил по тем фразам, когда она перестала притворяться после излечения Брюера.

— Со старым другом, — сказал я. — Он мёртв.

— А-а. — Она подошла ближе, лишь чуть-чуть помедлив, чтобы взглянуть на труп цепаря. Когда она вышла за пределы видимости, на мои чувства набросились цветочные ароматы лета, которые я помнил по нашей последней встрече. Этого хватило, чтобы убедить меня, что она на самом деле здесь, а не порождена моим отчаянно надеющимся разумом.

Звякнули ключи, я почувствовал прикосновение её пальцев к моим запястьям, и кандалы упали. Я плюхнулся вперёд, застонав от облегчения, и от внезапной свободы глубокий вдох вызвал боль в груди. Когда я поднял взгляд, Ведьма в Мешке присела возле угасающего костерка. Маленькие чёрные ромбы её глаз смотрели на мертвеца у моих ног, а в голосе, доносившемся из мешка, слышалась задумчивость.

— Несколько лет он искал меня. Удивительно, но ему надо было всего лишь сидеть здесь и ждать.

— Доэнлишь, — сказал я, и она перевела на меня свой взгляд. — Это твоё имя? Твоё настоящее имя.

Похоже, вопрос почти не вызвал интереса, и её накидка лишь чуть шевельнулась от пожатия плечами.

— Это просто имя. У меня их несколько, как и у тебя.

— Звучит как титул, — настаивал я, и стиснул зубы, потирая затёкшие запястья.

— Его значение есть в книге, которую я тебе дала. — Я заметил в её голосе нотку лёгкой весёлости, и знал, что за тканью мешка она сейчас улыбается. — Не думал поискать там?

— Я был занят, — угрюмо нагрубил я в ответ, и с хрипом поднялся, опираясь на дерево.

Она смотрела, как я отходил от тела цепаря, и, когда заговорила, в её тоне снова прозвучала весёлость:

— Они все исчезли, все призраки, что досаждали ему при жизни.

— Ты тоже их видишь?

— Нет, но знала бы, будь они здесь.

Я кивнул, встречаясь со взглядом её спокойных глаз.

— Рад тебя снова видеть, — сказал я, и сам удивился, что так оно и было. — На самом деле я тоже тебя искал.

Мешок чуть смялся, но она так и сидела в тишине, глядя на мои неловкие попытки сформулировать просьбу. К счастью, Ведьма в Мешке пожалела меня:

— У тебя есть кое-что для меня, — заявила она.

Разумеется, я знал, что она имела в виду. Каэритская книга висела на моём боку плотным неудобным комком, который цепарь в своей жажде покончить со мной не заметил. Но, несмотря на все неудобства, что она мне причиняла, мысль о расставании с ней вызывала непривычно глубокое нежелание. Большую часть жизни я провёл, охотясь за собственностью других людей, и при этом сам никогда не обладал чем-то поистине драгоценным. Потеря тех немногих сувениров, что мне удавалось собрать, совершенно меня не печалила, с учётом всех неудач, которые они, похоже, приносили. Книга — совсем другое дело, поскольку её ценность была неизмеримой.

— Итак, — сказал я. — Это та цена, о которой ты говорила.

— Нет. Это плата за услугу, которую я уже оказала, как мы и договаривались. Цена за следующую будет намного выше, в соответствии с той услугой, о которой ты меня просишь.

— И о какой же?

Она наклонилась вперёд, и глаза за ромбами прищурились.

— Хватит пытаться меня отвлечь. — Она выжидающе протянула раскрытую ладонь. — Отдай мне книгу и средства для её расшифровки, или я уйду, и мы больше никогда не встретимся.

Я бы солгал, сказав, что отдал её без колебаний. Что сунул руку за пазуху, выхватил книгу, бросился на колени и протянул Ведьме в Мешке, обещая, что отдам ей всё, что попросит, лишь бы она спасла жизнь Эвадине. Но я так не поступил.

Я стоял, едва сдерживая гнев, и все мысли вертелись вокруг всевозможных оправданий, которые позволили бы мне уйти с этой встречи. Я бы отправился в другой порт, нашёл корабль и уплыл, а потом отыскал бы милый тихий уголок в какой-нибудь далёкой земле, где и составил бы свой перевод. И таким образом, вооружённый картой к курсу моей жизни — довольно длинной, судя по плотности текста — я в своей юношеской глупости воображал, что впереди меня ждут лишь беззаботные годы. Эвадина скоро умрёт, но разве не жаждала она мученичества? И разве её карательные приказы не завели меня на край могилы?

Мой гнев нарастал не только из-за страха потерять книгу, но ещё от глубокого самоуничижения, что я не расшифровал из неё ни единого слова. Я говорил себе, что это из-за отсутствия времени по дороге из Ольверсаля, да и последующие деньки тоже выдались занятыми. Но всё это было ложью. После того, как я узнал об истинной природе книги, я едва прикасался к ней, разве только чтобы привязать к своему боку. И, хотя признать этого я не мог, меня пугала перспектива узнать то, что записано на этих страницах. Когда-нибудь я, может быть, и нашёл бы в себе силы открыть её, но время уже вышло.

— Ты знала? — вежливо спросил я Ведьму в Мешке, доставая книгу из повязки. Руководство Беррин по переводу крепилось к ней шнурком, и, передав оба тома Ведьме в Мешке, я смотрел, как она провела по нему пальцами. То ли от страха, то ли от нервного удовольствия, сложно сказать. — Ты знала, что там? — настаивал я, пока она убирала книги в ранец.

— Я знала, что она будет представлять собой огромную ценность для тебя и для меня. Так и должно быть, если смещено равновесие от смерти к жизни. У… природы того, что я делаю, есть структура, ты бы назвал это сетью, которую нельзя перестроить такой обыденностью, как материальные богатства. Чтобы её изменить, требуется что-то настоящее, что-то от души и сердца.

— Ты ведь тоже есть на этих страницах, да? И не только сегодня, или когда мы встречались в прошлый раз. Вот почему она тебе нужна. В нашу следующую встречу у тебя будет преимущество.

— В нашу следующую встречу… — Её голос стих, а потом резко сменился таким неожиданным и громким смехом, что я вздрогнул. — Ты всё ещё думаешь, как вор. Меряешь преимущества и недостатки, словно это какая-то игра. — Она снова рассмеялась, на этот раз тише и куда горше. — Если это и так, то мы — очень незначительные фигурки на доске.

Всё больше загадок, но мне не очень-то хотелось и дальше её расспрашивать. Я знал, что ей нечего ответить, по крайней мере, сейчас. А ещё я почувствовал, что внезапное отсутствие книги на боку принесло только лёгкость, а не сожаления о потере. И всё же я не мог удержаться от ещё одного вопроса, поскольку некоторые просто нужно задать.

— Почему я? — спросил я. — Почему какой-то неизвестный каэритский писарь из прошлых веков решил записать пророчество о моей жизни? Я всего лишь незаконнорожденный сын шлюхи, ставший грабителем и убийцей, потому что другого места в этих землях для меня не было. Я — пария, которого сторонятся и керлы, и знать. Этим землям и этим людям от меня никакой пользы, и мне остаётся лишь заслужить уродливую смерть и безвестную могилу, сражаясь в их войнах.

— Жизнь парии может оказаться не менее значимой, чем жизнь короля, — ответила она. Её голос теперь звучал тише, и в том, как опустились её плечи, я заметил усталость. — Каждая жизнь важна, но некоторые… важнее. Ты, как выясняется, стал ключом к тайнам этой книги, и с этим ключом мой народ откроет и другие тайны. У нас так много книг, не прочитанных ещё с Падения. А теперь бесценное знание, заключённое в них, снова будет принадлежать нам. Ты должен гордиться.

Она выпрямилась, и ткань мешка, закрывавшая рот, затрепетала, когда ведьма сделала вдох.

— Итак, к насущному делу, — сказала она, поднимаясь на ноги.

Я не стал спрашивать о том, откуда она знает, что я от неё попрошу, как и выяснять, какую высокую цену это за собой повлечёт. Как говорил Райт, некоторые пути необходимо пройти.

— Там довольно далеко, — предупредил я. — Думаю, на дорогу до порта уйдёт весь день. И по пути придётся украсть телегу, чтобы спрятать тебя и пробраться в дом лорда обмена. Там сидит большая толпа дураков, которые устроили бдение ради выздоровления капитана. Будет лучше, если они не увидят…

Я ошеломлённо замолчал, увидев, как она взялась за край мешка и осторожно подняла его. Ветерок разметал её волосы, на миг закрыв лицо, а потом оно полностью открылось.

Я мог бы несколько страниц потратить на поэтические рассуждения о женщине, представшей перед моим взором, но довольно будет сказать, что она была настолько прекрасной, что это уже представляло собой опасность. Такая красота заставляет мужчин и, рискну предположить, многих женщин видеть в человеке то, чем хочется обладать, драгоценный предмет, которым надо лишь владеть и никогда не делиться. С одного взгляда я убедился, насколько мудро с её стороны было все эти годы носить мешок. В отличие от Райта и цепаря на её лице не было узора из родимых пятен, а только одна маленькая красная отметина между бровей, напоминавшая рубин тем, как она выделялась на гладкой бледной коже.

— Когда я впервые стала путешествовать по этим землям, — сказала она, откидывая назад спутанные локоны, — я быстро поняла, что твой народ слишком много внимания уделяет внешности. Пойдём?

Суэйн нашёл ей платье горничной, а потом мы провели её в дом, дополнив маскировку корзиной белья. Она неизбежно привлекала множество взглядов от охранников лорда обмена и городских часовых на воротах, но все ограничились лишь плотоядными взглядами. Мы прошли через вход для слуг, и пока Брюер отвлекал других слуг, громко требуя чистой воды для Помазанной Леди, мы быстро провели нашу посетительницу по винтовой лестнице до спальни.

Эйн, увидев нас, подозрительно нахмурилась. Обычно её завораживало всё красивое, но, увидев светловолосую новоприбывшую, она не выказала никаких признаков очарованности.

— Кто это? — потребовала она ответа, встав между незнакомкой и капитаном.

— Эйн, это друг, — сказал я, мягко сдвигая её в сторону. — Она пришла помочь.

Лицо Эйн, и в лучшие времена редко казавшееся зрелым, по-детски презрительно сморщилось, и отойти она согласилась лишь очень неохотно.

— Она пахнет… странно, — прошептала она, когда я направлял её к окну.

Делрик, дремавший в кресле в дюжине шагов от кровати, резко проснулся и с гораздо большей готовностью посторонился. Он уставился каэритке в лицо, хотя я не видел в этом взгляде похоти, только страх.

— Вы можете…? — начал он, и замолчал, когда Ведьма положила руку на лоб Эвадине. Та снова впала в дрёму, и впадины под её щеками казались ещё темнее, а кожа — ещё серее.

Губы Ведьмы сжались в плотную линию, и я увидел, как по её лицу промелькнуло сомнение, прежде чем она убрала руку и выпрямилась.

— Все вон, — сказала она, резко глянув на Делрика и Эйн. — Ты, — добавила она, поймав мой взгляд, пока я выводил упрямую Эйн из комнаты, — должен остаться.

Пожалуй, последнее, чего мне сейчас хотелось — оставаться в этой комнате, где вдруг стало ещё чуть холоднее, несмотря на огонь, весело плясавший в камине. Усиливалось ощущение, что я стою на краю очень глубокой пропасти, и к тому же для любого трибунала Ковенанта все мы уже так запятнали наши души, что их ничем не очистить.

И всё же я послушно вытолкал Эйн в коридор и закрыл дверь перед её сердитым лицом и перед мрачно нахмурившимся Делриком. Обернувшись, я увидел, как Ведьма избавляется от наряда горничной. Ранец и накидку она оставила внизу на попечение Брюера, и теперь на ней оставалась лишь свободная хлопковая рубашка. Довольно тонкий материал почти не скрывал большую часть тела, и этот вид был бы возбуждающим, если бы не мой нарастающий страх. У неё не было никаких инструментов, никаких амулетов или склянок с чудесными эликсирами. По всей видимости, для того, что будет сделано, требовалась только она сама — по крайней мере, так я думал, пока она не повернулась и не протянула мне руку.

— Цена в соответствии с услугой, — сказала она. — Подумай хорошенько, хочешь ли ты её платить.

Я уставился на протянутую руку, и мой страх быстро превращался в ужас. Огонь в камине по-прежнему полыхал, но от капель пота, вдруг усеявших мою кожу, я задрожал. В тот миг я снова был потерявшимся и отчаявшимся ребёнком, как в тот день, когда Декин нашёл меня в лесу.

— Что… — начал я, и чтобы продолжать, мне пришлось сглотнуть и откашляться. — Что ты будешь делать?

— Переделаю сеть, которая связывает эту женщину с жизнью. Многие нити оборваны и их нужно соткать заново. — Она настойчиво согнула пальцы. — Но их нельзя соткать из ничего. Чтобы восстановить жизнь, её нужно взять.

Я содрогнулся, мои глаза стреляли в сторону двери, а ноги, видимо, стали единым целым с полом. Может, она бросила какое-то заклинание, чтобы принудить меня не шевелиться, думал я, но знал, что эта нерешительность, эта трусость — только мои.

— С Брюером ты такого не делала, — отчаянно прохрипел я.

— Чтобы переделать его сеть, нужно было уничтожить яд в его венах. Здесь всё по-другому.

— Это… убьёт меня?

— Нет.

— Будет больно?

— Да. — Её пальцы снова согнулись. — Если ты не заплатишь эту цену, то она умрёт до восхода солнца.

От этих слов мой взгляд сместился на бледное, худое лицо Эвадины. Очередная смерть, которой я стану свидетелем. На самом деле очередное убийство, поскольку отказом я точно её убью. Сколько их уже? Я никогда не позволял себе пересчитать их, но и забыть не мог. Солдат с амулетом мученика, который едва не стоил мне жизни. Конюх, который спас меня своими уроками, но не смог спасти себя. Тот бедолага на Поле Предателей, которому в лицо попал мой секач... И так много кто ещё. Подумаешь, ещё одна?

«Пускай набожная благородная сука сдохнет!», резко и колко звенел в моей голове дикий голос. «Без меня она померла бы уже дважды. Эта ведьма говорит о ценах. А какая цена у меня? И кто вообще стал бы за меня платить?»

— Видимо, — сказал я, и мои губы чуть изогнулись в слабой улыбке, — нет шансов, что ты снова дашь мне посмотреть в ту книгу? Наверняка там найдётся страница-другая о том, что я сейчас делаю.

На её губах тоже появилась улыбка, в которой смешались грусть и симпатия.

— Ты и так знаешь, что делаешь. И знаешь, почему.

Я не находил больше слов, и мои запасы сопротивления иссякли, так что я шагнул вперёд и взял её за руку. Её кожа в моей грубой, мозолистой ладони казалась гладкой и тёплой — это краткое и приятное ощущение длилось, пока её ладонь не сжала мою с такой силой, что я охнул.

Много раз потом я пытался вспомнить, что произошло дальше, но мой разум соглашается показать лишь несколько фрагментов. Я помню, как онемение ползло по моей протянутой руке. А ещё помню сильное чувство, что меня куда-то тянут, хотя я по-прежнему стоял на месте. Перед глазами всё расплылось, онемение добралось до плеча и стало распространяться на шею и грудь. Сквозь колышущуюся дымку я видел, как Ведьма протянула свободную руку и сжала её на бледном, обмякшем предплечье Эвадины. А потом началась боль.

В последующие годы я много раз задумывался, согласился бы я на эту цену, если бы Ведьма подробнее описала её природу. «Боль» — это слишком скудное и вздорное слово, которым не описать то, что я пережил за несколько грохочущих ударов моего сердца, прежде чем рухнул в забвение. «Мучение» и «пытка» также не подходят. На самом деле сравнения с любыми формами физического страдания здесь во многих смыслах неуместны. Это было за пределами одного лишь физического. Даже теряя сознание, я знал, что из самого ядра моего существа что-то вытаскивается, что-то жизненно важное. «Чтобы восстановить жизнь, её нужно взять». Чтобы выполнить задачу, Ведьме нужно было взять у меня то, что я никогда не восстановлю. Лишь намного позже я полностью пойму, что именно она сделала.

— Элвин Писарь.

Я очнулся с ощущением, словно в глазах песок, и почувствовал на лице высохшие слёзы. На секунду я испытал счастье от отсутствия боли, но длилось оно недолго, поскольку вскоре тело предъявило свои недовольства. Казалось, почти все мои мышцы и жилы напрягались едва ли не до предела, а хребет казался особенно оживлённым гнездом огненных судорог. Я не по-мужски содрогался и всхлипывал, пока свежие слёзы не вымыли песок из моих глаз.

— Тебе больно?

Эвадина смотрела на меня, нахмурив бледный, но снова здоровый лоб. Я мог лишь глазеть на неё, разинув рот, и обалдев оттого, что она стояла без помощи, и была, помимо бинтов, абсолютно голой.

Её бровь осуждающе изогнулась, а я продолжал таращиться.

— Ты, часом, не пил прошлой ночью?

Я моргнул и смог вытереть слёзы дрожащей рукой, переводя взгляд на спальню.

— Где она?

— Она?

— Э-э-э… — чуть было не начал я, а потом здравый смысл пробился в мой ошеломлённый разум и захлопнул мне рот. Судя по озадаченному лицу Эвадины стало ясно, что она понятия не имеет о том, что выяснилось этой ночью, и мне не хватило храбрости ей рассказать. «Оставь это Суэйну, или Уилхему. Они храбрые».

— Эйн, — прохрипел я. — Она была тут… раньше.

— Возможно, она пошла за помощью, когда ты свалился. — Эвадина повернулась, подошла к окну и распахнула ставни, не беспокоясь ни о каких пытливых глазах за ними. Солнечный свет белым золотом обрамил её фигуру, и она выгнула спину, застонав от удовольствия. — Какой славный день.

Потом она немного напряглась, её рука легла на повязку, закрывавшую грудь.

— Мне приснилось, или меня кусал волк?

— Два волка, — простонал я, поднимаясь на ноги. Комната ещё немного покружилась и, наконец, замерла. — Одного убил я. Сержант Суэйн другого.

Она посмотрела на меня через плечо, чуть озорно ухмыльнувшись.

— Значит, мой долг перед тобой вырос ещё сильнее.

«Да уж», подумал я, стараясь не морщиться от воспоминаний о том, что я ради неё перенёс.

— Долги между солдатами выплачиваются в каждую битву, — сказал я. Не знаю, откуда взялась эта жемчужина. Может, подцепил её у пьяного воина в какой-нибудь таверне, но Эвадине, видимо, этого хватило.

— Совершенно верно. А где именно мы находимся?

— Фаринсаль. Лорд обмена любезно предоставил для вас комнату.

— Значит, Ольверсаль потерян. — Улыбка слетела с её губ, и она отвернулась, опустив голову.

— Сомневаюсь, что его вообще можно было спасти, — сказал я. — А ещё подозреваю, что именно поэтому вас туда и отправили. — Я помолчал, заставив себя выпрямить спину, несмотря на боль. — Капитан, королевские представители, скорее всего, уже направляются сюда. Я знаю, что вы не можете не замечать голоса, которые нашёптывают против вас…

— Ложь — это ложь, шепчут её или кричат. — Задумчиво сказала Эвадина, подняв руку. — В конечном счёте разницы нет. Поскольку мне врать нечего.

Услышав нарастающий гул из-за окна, я пошёл к ставням.

— Пожалуй, их нам лучше закрыть.

Эвадина нахмурилась, впервые заметив толпу.

— Кто они?

— Горожане, селяне и так далее. Все верные ковенантеры собрались молить мучеников и Серафилей о вашем выздоровлении.

Я захлопнул ставни, поняв по нарастающему шуму толпы, что обнажённую женщину в окне увидели многие.

— Значит, это им я обязана, — сказала Эвадина, поглаживая повязку, а потом принялась её срывать. Я понял, что не в силах отвести глаз, и она полностью открылась. Раньше под грудью у неё всё было сплошь красным, лиловым и тёмным до черноты в тех местах, где зубы волка пронзили кожу. А теперь ей вернулась обычная бледность, хоть и отмеченная двумя изогнутыми линиями маленьких шрамов в форме пуговиц.

— Во сне мне было видение, Элвин, — сказала она дрожащим шёпотом, широко раскрыв немигающие глаза. — Совершенно не такое, как остальные. Прежде, когда приходили Серафили, я чувствовала их присутствие, но никогда они не показывали мне своих лиц. А на этот раз… — На её губах мелькнул призрак улыбки. — Раньше я считала, что они чужды такой обыденности, как пол, ибо они настолько выше нас. Они преступили границы клеток, которые мы называем телами. Но Серафиль, явившаяся ко мне, была женщиной, и такой прекрасной. — Она растопырила пальцы, прикасаясь к своим шрамам. — С таким состраданием. Сегодня меня воссоздала благодать Серафили.

Чистая восторженность на её лице быстро сменилась решительностью, и её глаза уверенно прищурились.

— Люди должны узнать об этом. Я не могу лишать их этого знания.

— Королевские представители… — начал я, но она меня оборвала:

— В глазах Серафилей король не выше любого человека.

От такого спокойного признания в государственной измене я прикусил язык. Даже Сильда в самых радикальных проявлениях никогда не говорила ничего столь предосудительного. Я хотел было напомнить ей эдикты Совета светящих касательно возвышенного статуса и особого благословения королевской крови, но, судя по её решительному виду и по-прежнему немигающим глазам, это никак не повлияло бы на её твёрдость.

— Надо собрать роту, — сказал я, решив, что плоды может принести более практичный подход. — И уходить отсюда.

Эвадина наконец моргнула и ошеломлённо уставилась на меня.

— Куда?

— Туда, где королевским агентам сложно будет нас найти…

Она едко усмехнулась и покачала головой.

— Я не буду носиться по этому королевству, как загнанная мышь.

— Есть и другие королевства под властью Ковенанта. Другие короли с радостью примут ваши услуги, а особенно — полную роту ветеранов под вашими знамёнами.

— Нет. Моя миссия здесь. Теперь я вижу это. — Её взгляд стал мягче, и я почувствовал себя неловко, когда она подошла ко мне и взяла меня за руки. Мы были примерно одного роста, и её глаза напротив моих светились удивительной смесью доброты и командирской настойчивости.

— Я знаю, ты тоже это видишь, — сказала она. — Серафиль, которая мне явилась, в своей милости и мудрости многое мне явила. Я знаю, что наполняет твоё сердце, Элвин Писарь, несмотря на всю ложь, которой ты закрываешься, словно щитом. Я знаю, что ты выстрадал, и знаю, что ты сделал, чтобы сохранить мою жизнь.

Она наклонилась ко мне и опустила голову, так, что наши лбы соприкоснулись. Такая близость к настолько красивой женщине, и к тому же обнажённой, должна была пьянить. Я должен был притянуть её, прижать к себе, впиться губами в её губы. Но в тот миг я не чувствовал похоти. Я замер, а внутри бурлили замешательство и страх. Эвадина излечилась, но в то же время и изменилась. Её прежний пыл казался маленькой свечкой рядом с этим пламенем, и я знал, что если сейчас останусь с ней, то оно меня наверняка спалит.

Впрочем, отсутствие вожделения у меня явно никак не соответствовало настроению Эвадины, которая придвинулась ещё ближе.

— Есть многое, — сказала она, жарко дыша мне в лицо, — чего я себя лишала. Мне казалось это необходимым. Чтобы служить Ковенанту таким образом, мне приходилось избегать искушений, в которые попадается так много других людей. А теперь мне интересно…

Всякое могло бы случиться далее и, несомненно, значительно изменить многое из того, что последует в этом повествовании. Но так уж бывает с моментами огромной важности — их исход могут изменить ничтожнейшие события. На этот раз изменения явились в форме тихого стука в дверь, следом за которым раздался неловкий кашель. Тот факт, что даже по этому бессловесному покашливанию я узнал Суэйна, многое говорит об отличительных особенностях его голоса.

Эвадина со смехом вздохнула, пожала мне руки и отступила от меня.

— Ты был прав, — сказала она, направляясь в кровать. — Насчёт сбора роты, хотя мы никуда не пойдём. Будь добр, передай приказ сержанту и попроси Эйн принести мне какой-нибудь халат. И еды, если ей не трудно. Похоже, я весьма проголодалась.

Торию я нашёл в портовой таверне, где она играла в кости с какими-то моряками. Она проигрывала, как обычно, поскольку среди её многочисленных талантов не было везения в азартных играх. Как следствие, такие игры портили ей настроение и сушили горло. Поэтому, когда я вытащил её из круга, смотрела она слегка расфокусировано, зато на язык была остра как никогда.

— Отвали, лживый ослиный хуесос, — рявкнула она, выдёргивая свою руку из моей.

— Тебе хватит трезвости послушать? — спросил я. — Или мне окунуть тебя в лошадиное корыто?

Она насупилась, и на её лице отражались внутренние дебаты: ударить меня или прокричать ещё ругательств?

— Где твоя ведьма? — спросила она, озираясь. — Съеблась и бросила тебя?

— Да. — Это простое подтверждение маскировало глубокое сожаление. Исчезновение Ведьмы в Мешке из дома лорда обмена не заметил никто, и всё же она определённо покинула этот порт. Накидка и ранец, оставленные под присмотром Брюера, тоже исчезли, а часовые на воротах не видели никаких необычайно прекрасных светловолосых женщин.

Тория лишь для вида постаралась скрыть триумфальную ухмылку.

— А капитан?

— Полностью выздоровела и ещё решительнее, чем прежде, настроена на мученичество.

Ухмылка Тории сменилась усталой гримасой.

— То есть, надо полагать, ты снова захочешь маршировать подле неё, пока тебя не прибьют?

Я подошёл ближе и заговорил тихо:

— То есть, пришло время нам с тобой уёбывать отсюда. У тебя сохранился тот соверен?

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЁРТАЯ

— Беррин Юрест? — Капитан Дин Фауд в широкой улыбке оскалил впечатляюще белую стену зубов. Хотя тёмная кожа выдавала в нём чужеземца, по-альбермайнски он говорил, растягивая гласные, как жители южного побережья, и вдобавок чересчур экспрессивно выражал эмоции обветренным бородатым лицом.

— А она ничего так, — отметил он, и его брови изогнулись от вожделения и от приятного воспоминания. — Свободная духом, и к тому же щедрая, особенно если есть книжки в подарок. Как там она?

— Горюет из-за потери библиотеки, — сказал я. — Последнее, что я видел.

— А-а, да. — Уголки рта Дина Фауда печально опустились. — Я слышал о том, что творится на севере. Знаешь, для торговли это всегда беда — война и всё такое. А аскарлийцы со своими налогами ещё жёстче вас, хотя и утверждают, будто любят свободу. Попомни мои слова, не скоро ещё я свою дорогушу приведу в окрестности Ольверсаля.

«Дорогушей», как я понял по нашему короткому знакомству, он называл свой корабль, который назывался «Морская Ворона», и оттенок досок и парусов соответствовал этому названию. Судя по узкому корпусу и обильному такелажу, корабль явно строили с прицелом на скорость. А его цвет — по уверениям капитана, натуральный оттенок специально выведенного дуба, из которого был сделан корпус — тоже отлично подходил для корабля, занятого контрабандной торговлей.

— Но, — добавил Дин Фауд и от его вычурного подмигивания я усомнился, что он, практикуясь в подобной манерности, когда-либо смотрелся в зеркало, — вам-то, голубки, не туда надо, а?

— Нихуя мы не голубки, — сказала ему Тория.

— Значит… — Дин Фауд попытался изобразить раздумье, и его брови стали похожи на скрутившихся змей, — брат и сестра?

— Не важно, кто мы, — сказал я. — Важно то, куда мы хотим отправиться, и есть ли у нас на это деньги. Или я ошибаюсь?

Дин Фауд немного откинулся на скрипнувшем стуле, изучая нас таким безучастным взглядом, что было ясно: он нас тщательно оценивает. Наш поход по разнообразным и многочисленным тавернам, окружавшим фаринсальские доки, принёс несколько возможностей, но все капитаны оказались чрезмерно любознательны. Случайно услышав имя Дина Фауда, мы пришли в этот сумрачный дворец рома на одной из узеньких улочек. Многочисленные суровые взгляды, и руки, потянувшиеся к ножам, как только мы вошли, убедили нас, что мы попали в нужное место.

— Вы молоды, — высказал наблюдение Дин Фауд, и я заметил, что его акцент сменился на нечто более точное и менее знакомое. — Но уже знаете, как себя вести в дыре вроде этой, а? Руки всё время возле оружия. Сидите спинами к стене. Она осматривает комнату, а ты следишь за дверью, и вряд ли сам это замечаешь.

— Это проблема? — спросил я.

— Все проблемы можно решить за правильную цену. — Он наклонился вперёд, по-прежнему изучая нас, и на лице почти не отражалось никаких эмоций. — Но ты прав, на самом деле нам надо обсудить лишь два вопроса: куда и сколько? Как ты понимаешь, ответ на второй очень сильно зависит от ответа на первый.

Я обменялся с Торией кратким взглядом, получив в ответ короткий кивок. У нас обоих хватало опыта общения с такими, как Дин Фауд. Тут всегда оставалась возможность предательства, но обычно такие стараются придерживаться условий сделки.

— За Кроншельд, — произнёс я. — К Железному Лабиринту.

Его лицо дёрнулось, и я решил, что это он старается не показывать сомнение.

— Там сильные течения и много зазубренных скал, — сказал он. — Я видел, как там проваливались корабли, и зрелище это не из приятных. Риск отразится на цене. — Он погрузился в молчание. Не спрашивать, зачем нам туда надо, было, разумеется, последним испытанием в этой операции, и он его прошёл.

Соверен Тории мерзко скрежетнул, когда она положила его на стол и протащила до кружки Дина Фауда.

— Только за то, чтобы доставить нас туда, — сказала она.

Капитан секунду смотрел на монету, а потом взял её. Он не стал оскорблять нас, пробуя её на зуб, но поднял на свет, лившийся из окна.

— Из времён, когда на троне сидел последний Артин, — сказал он, снова обнажая зубы. — Милая вещичка, вдвое дороже соверена с головой короля Томаса. — Он щелчком отправил закружившуюся монету обратно Тории, которая выхватила её из воздуха. — Не достаточно. — Вернулся южный говор Дина Фауда, вместе с любовью к преувеличенной эмоциональности — его брови тут же изогнулись крутой дугой. — И, раз уж вам больше нечего предложить… — Он начал подниматься со стула, — … желаю вам, дорогая молодёжь, всего хорошего.

— Будет больше, — сказал я, и убедительности в моём голосе хватило, чтобы он помедлил. Я заговорил тише, зная в этом заведении нас могут подслушивать: — Но только когда доберёмся до места назначения. Считай соверен авансом перед будущими поступлениями.

— Они должны быть внушительными, — предупредил капитан. — Железный Лабиринт далековато от моего маршрута, поскольку мне очень уж хочется плыть к южным торговым путям, а то в этих северных странах нынче неспокойно. И мне нужно думать о команде, о свободных мужчинах и женщинах, которые принесли клятву перед моей мачтой в ожидании достойного вознаграждения. Я не могу подвергать их такому риску, полагаясь только на слово двух дезертиров из роты Ковенанта. Без обид.

Мы с Торией снова переглянулись. Считав моё намерение, она предупреждающе выпучила глаза, но я не видел других вариантов.

— Моему слову можешь не верить, — сказал я. — А как насчёт слова Беррин?

Дин Фауд пожал плечами.

— Приятель, её здесь нет, так что поручиться она не сможет. Ты, может, и вовсе её никогда не видел, а просто состряпал байку из слухов.

— Я с ней встречался. Она показала мне библиотеку. А тебе показывала?

Он наклонил голову, и на его губах появилась менее преувеличенная улыбка.

— Может и показывала. Что с того?

— Тогда ты знаешь, как умело она копалась во всех этих многочисленных книгах, во всех этих пергаментах, чтобы найти сокровища. — Последнее слово я выделил совсем чуть-чуть, но капитан это заметил.

Я увидел, как он заинтересованно прищурился, хотя при этом тихо и насмешливо фыркнул.

— Я уж сорок лет моряк. Байки о сокровищах я слышал отсюда и до Костяного Рога. Гоняться за ними глупо.

— Только если нет карты. Карты, нарисованной собственной рукой Беррин.

Он снова фыркнул, на этот раз скорее заинтересованно, чем презрительно.

— Хочешь продать её мне?

— Это было бы сложно. Я её сжёг. — Эту ложь я подчеркнул, постукав пальцем по лбу. — Она теперь здесь. — Я наклонился и заговорил почти шёпотом: — Клад Лаклана. Он настоящий, и я знаю, где его найти.

— И Беррин просто отдала её тебе? Наверное, это был какой-то особенный визит в библиотеку.

— Я… оказал ей услугу. — Облачко сожалений, пролетевшее по моему лицу, должно быть, произвело впечатление, поскольку из взгляда капитана пропала большая часть сомнений. Пускай его попытки изображать эмоции и выглядели нелепыми, и совершенно фальшивыми, но, похоже, он обладал даром читать искренние чувства других.

Вздохнув, Дин Фауд покачал головой.

— Должен сказать, что я старый дурак. Но эта байка манит, не буду отрицать. — Посмотрев на нас по очереди, он строго добавил: — но если всё окажется враками, то скалы Железного Лабиринта просто пополнятся ещё парой комплектов костей.

Поднимаясь, он последний раз отхлебнул из кружки.

— Мы отплываем со следующей луной — а пока мне тут надо разобраться с делами. Поднимайтесь на борт через шесть дней перед вечерним отливом. Если ваши приятели-солдаты придут за вами, чтобы повесить, пока мы не поднимем якорь, то не ждите, что я или мои люди станем за вас сражаться. Тот соверен — плата за проезд, и всё. О ценах мы ещё поговорим, если это… — он помедлил, бросив осторожный взгляд на других посетителей, — …твоё обещание принесёт плоды.

Тория посмотрела, как он уходит, а потом повернулась ко мне и тихо, но яростно прошептала:

— Застрять на корабле с кучкой контрабандистов, которые наверняка перережут нам глотки, как только увидят… его. Да ты просто замечательно торгуешься.

— У тебя есть другой подходящий корабль? — поинтересовался я. — А если б и был, ты знаешь, как ходить под парусом?

— Я под парусами походила немало. — Она, засопев, отвернулась, и пробурчала: — Хотя и не в одиночку.

— Ну, в том-то и дело. Либо мы остаёмся и пытаем удачу с Помазанной Леди, либо пытаем удачу с добрым капитаном. — Заметив на её лице нерешительность, я добавил: — Знаешь, эти набожные болваны уже называют её Воскресшей мученицей. Они на самом деле думают, что она умерла, и Серафили её вернули. Наверняка до Совета светящих и до короля вскоре дойдёт весть, что первый новый мученик за сотни лет не только провозглашён, но ещё и до сих пор дышит. Ты точно хочешь быть здесь, когда они в полной мере осознают всю важность этого?

Она так и сидела, насупившись, но я заметил, что неуверенность в её взгляде пропала.

— Брюер? — спросила она.

— Он никогда её не бросит, тем более сейчас.

То же самое, несомненно, касалось и Эйн с Уилхемом, да я бы и не рискнул предложить им присоединиться к нашему предстоящему приключению. Однако мне не хотелось оставлять их перед событиями, которые, как я знал, закрутятся в очень скверную бурю. Случаются времена, когда образованный разум может быть проклятием, поскольку я видел, как всё разыграется. И хотя сидящий во мне вечно любопытный учёный хотел посмотреть на преобразующий момент в истории этого королевства, разбойник не желал принимать участия в грядущем хаосе. Потерпев поражение, Эвадина Курлайн стала куда могущественней, чем могла бы стать, одержав победу. Таков парадокс мученичества, хотя она будет единственной, кому довелось при жизни увидеть плоды своей жертвы. Столпы Короны и Ковенанта вместе не потерпели бы такого могущественного проводника перемен. Пока Эвадина здесь читала проповеди, там уже наверняка собиралась рота Короны, а старшее духовенство Ковенанта готовило осуждающие прокламации.

Меня несколько успокаивало расстояние между Фаринсалем и столицей — добрых две недели на лошади, даже на самой быстрой. И всё же, я знал, что следующие шесть дней покажутся поистине долгими.

На третий день после предполагаемого воскрешения Эвадины толпа, стоявшая лагерем вокруг дома лорда обмена, выросла, по меньшей мере, до тысячи человек. Ещё через день она утроилась, поскольку Эвадина лишь на третий день прочитала первую проповедь. До того людей привлекал лишь шанс мельком увидеть Помазанную Леди, ныне преображённую в Воскресшую мученицу. Однако реакция народа, когда она начала говорить, привела меня к заключению, что мои предыдущие предположения оказались несколько оптимистичными.

— Зачем вы здесь? — спросила она голосом, не утратившим своих способностей привлекать внимание. Да что там, он усилился и легко достигал теперь всех ушей. Вдобавок к орде приверженцев, столпившихся возле дома, многие горожане заполнили окружающие улочки или высовывались из окон, не в силах противиться проповеди новой мученицы. Мы с Торией вместе с остальной ротой стояли кордоном перед защитным рвом дома для обороны от любых волнений толпы. Осматривая увлечённые лица, я заметил, что просящий из святилища споро записывает слова Эвадины — как и несколько местных писарей. Сам я перо с пергаментом не достал, зная, насколько маловероятно, что я когда-либо забуду эту речь, как оно и оказалось.

— Вам нужны указания? — Продолжала Эвадина. Она стояла на балконе перед своей спальней, в простой белой одежде, которая словно блестела в полуденном солнце. — Думаете, у меня есть мудрость и прозорливость, которых нет у вас? — Она тихо усмехнулась, скорее по-доброму, чем осуждающе. — Знайте, друзья, я очень мало знаю о Ковенанте такого, чего не знаете вы. Вы знаете, что от нас требуют Серафили. Знаете о важности примера мучеников. Знаете, что если мы потерпим крах с этими обязательствами, то Божьи Порталы закроются пред нами, и Второй Бич поглотит этот мир. И всё же… — она подняла руки, раскрыв ладони к собравшимся, — вы стоите здесь и ждёте, как я скажу вам то, что вы всегда знали. Зачем же?

Я увидел, что перо просящего замерло. Его лицо было строгим и сосредоточенным, по контрасту с окружавшими его зеваками. А когда Эвадина ответила на свой вопрос, я ничуть не удивился, что лицо священника потемнело ещё на пару тонов.

— Я долго об этом думала, друзья мои. — Примечательно, как голос Эвадины стал ещё громче, волны напряжения накатывали на публику, и становилось ясно, что вот-вот будет сказано нечто очень важное. — Но, как и всегда, только с помощью самих Серафилей я узнала ответ: вы потерпели крах. Вас предали. Вас лишали правды и лгали вам. Эта… неуверенность, эти сомнения, которые привели вас к моим дверям — не ваша вина. А моя. И их. — Она вскинула руку, указывая прямо на шпиль Святилища мученика Айландера. — Это наше общее преступление, всех тех, кто присоединился к Ковенанту, ибо сейчас я вижу, что он испорчен и не выступает больше от лица мучеников.

Забавно, хоть и страшно, было видеть, как перо просящего поставило уродливую кляксу на пергаменте. Теперь уже он разинул рот вместе с остальными, но это был взгляд потрясённого и перепуганного человека. Эвадина Курлайн, Воскресшая мученица, только что произнесла ересь в присутствии тысяч человек, и теперь ей конец.

— Друзья, часто ли вы испытывали голод? — спросила она, и в её голосе послышался нарастающий гнев. — И, чувствуя голод, слушая плач ваших детей из-за пустых животов, видели ли вы голодных просящих? Как часто вы смотрели, что ваших юношей уводят на войну, не имеющую к ним отношения, и слышали, что просящие благословляют грядущую резню? Как часто вы отсчитывали монеты на десятину в обмен на пустые обещания удачи или излечения?

Она умолкла на краткий миг, дав закипеть страстям толпы, а потом провозгласила таким голосом, который, казалось, разнёсся по всему порту:

— ГОВОРЮ ВАМ, ЭТО НЕПРАВИЛЬНО!

Толпа зарычала и радостно завопила. В небо вздымались кулаки, а нестройные выкрики вскоре соединились в скандирование:

— Мученица говорит! Мученица говорит!

Крики продолжались, а я смотрел, как потрясение просящего сменилось сперва гневом, а потом страхом, когда соседи заметили его рясу. За насмешками и плевками последовали тычки и толчки, а потом невезучий священник оказался на коленях, а его перо и пергамент втоптали в грязь. Я знал, что его, по меньшей мере, отпинают, а может и ножом пырнут, если гнев толпы будет нарастать и дальше. Признаюсь, я обдумывал возможность быстренько сбегать в давку и спасти его, но решил, что самому лезть в сердце бушующей толпы не очень-то разумно. Поэтому я стоял и только сочувственно морщился, когда крупный рыбак пнул сапогом в бок просящего, что стало естественным сигналом, по которому к избиению присоединились все разъярённые мужики. Первая публичная проповедь Воскресшей мученицы легко могла увенчаться смертью просящего, если бы Эвадина не заметила суматохи.

— ПРЕКРАТИТЕ!

Казалось, её голос мгновенно возвёл невидимую стену льда вокруг стоявшего на коленях залитого кровью несчастного — так быстро толпа прекратила избиение.

Опустилась тишина, и только просящий, свернувшись на земле, содрогался от боли, кашлял и жалобно всхлипывал. Я видел, как Суэйн посмотрел на капитана и, дождавшись кивка в ответ, быстро организовал троих солдат унести павшего священника.

— Доставьте его просящему Делрику, — рявкнул он, пока те несли его к дому, и Эвадина снова заговорила.

— Я пришла восстановить сломанное, — сказала она собравшимся, которые снова стали не толпой, а паствой. — Не уничтожать. Этим землям уже хватило войн. Судите своих соседей, как судите себя, и знайте, что все мы виновны. Этот грех в равной мере разделён между нами, от самого высокого лорда до самого низкого керла. Мы слишком долго избегали примера мучеников. Там, где они жертвовали, мы жадничали. Где они говорили суровую правду, мы укрывались в удобную ложь. Но хватит!

По толкучке прошла очередная волна, на этот раз вызванная контролируемой яростью, которую они услышали в голосе мученицы Эвадины. Когда я снова поднял глаза на неё, то увидел, что её глаза закрыты, и на лицо возвращается подобие спокойствия. Глубоко вздохнув, она открыла глаза и заговорила тоном самой искренней мольбы.

— Через несколько дней я уйду отсюда, ибо мне открылось, что нужно распространить знание, которым я с вами поделилась. В каждом уголке этого королевства, и во всех пределах за его границами все души должны узнать эту правду, ибо, друзья мои, Второй Бич с каждым днём всё ближе. Мы всё глубже погружаемся в обман и заблуждения, и оттого воспрянут Малициты. Мы должны подготовиться. Мы должны вооружиться щитом благодати Серафилей и мечом примера мучеников.

Она снова подняла руки, вскинула голову и бросила последний вопрос:

— ВООРУЖИТЕСЬ ЛИ ВЫ? ВОЗЬМЁТЕ ЛИ ЩИТ И МЕЧ?

Коллективные решения толпы — удивительная вещь, поскольку они принимаются очень быстро и совершенно без обсуждений. И уже после совсем небольшого промежутка времени хаотичные выкрики превратились в то, что позднее станет кличем мученицы Эвадины:

— ЩИТ И МЕЧ! ЩИТ И МЕЧ! ЩИТ И МЕЧ!

Глядя, как они скандируют, как раскраснелись их лица от страсти, с какой ритмичной точностью они выкрикивают эти слова, я впервые задумался, что для Короны и Ковенанта эта женщина страшнее, чем они для неё. Эта мысль могла бы снова разбудить мои инстинкты учёного, если бы не толпа. Распалённые набожностью и несравненным красноречием, они разительно отличались от искателей убежища в Каллинторе, которые увлечённо сидели и слушали мудрость Сильды. Эти больше походили на лающую толпу, которая мучила меня у позорного столба: обычные люди, жестоко обращавшиеся с беспомощным юношей только потому, что им дали на то разрешение. Какое разрешение Эвадина выдала этим людям? Какие страсти она выпестовала в других, начав свой путь мученицы по королевству? Сильно избитый просящий был только началом, и я не хотел принимать участия в том, что будет дальше.

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

За два дня после этого я попрощался со своими вскоре-уже-бывшими друзьями, хотя они о том и не подозревали. На следующую ночь после проповеди Эвадины я стоял на посту с Брюером, и мы несколько часов отгоняли верующих обожателей. Они по-прежнему во множестве располагались за рвом, но самые пылкие и находчивые не соглашались находиться вдалеке от своей возлюбленной мученицы.

— Но у меня сообщение огромной важности для мученицы Эвадины! — протестующе пищал один из них, когда Брюер вытащил его из канавы. Этот маленький мужичок, наверное, часами полз по залежам дерьма в попытке добиться личной аудиенции.

— Она скорее приговорит тебя к Бичу за то, что ты провонял здесь всё, — сказал Брюер, скривившись от отвращения, и потащил мужичка ко рву.

— Она никогда так не поступит! — настаивал её крошечный поклонник. Он хватался за запястья Брюера, прованивая его рукавицы. — У неё слишком доброе сердце. Прошу тебя, бравый солдат! Она должна услышать моё предупреждение!

Брюер посмотрел на меня, изогнув бровь и, получив в ответ пожатие плечами, поставил коротышку на краю рва.

— Ладно, — сказал он. — Какое именно предупреждение?

Нарушитель оглянулся, наморщив перепачканный навозом лоб, а потом шёпотом ответил:

— Надо быть осторожным, чтобы они не услышали.

Брюер поджал губы, наклонился вперёд и проговорил таким же шёпотом:

— И кто же эти «они»?

— Малициты, конечно. — Он снова заозирался и перешёл с шёпота на шипение: — Они думают, что я их не вижу, но я-то вижу. Они поразили каждый уголок этого порта и живут здесь долгие годы. И теперь, когда здесь мученица Эвадина, я боюсь того, что они натворят.

Брюер мрачно кивнул.

— Но видеть их можешь только ты?

— Я вижу их настоящие лица, которые они прячут за украденными масками из плоти. — Он посмотрел на верхние окна дома. — Один из них лорд обмена.

— Да ну? — Брови Брюера взмыли, демонстрируя, как он потрясён. — А кто ещё?

— Мастер Экалд, пекарь с улицы Кроссмарк. И его жена, а ещё их отродье, мелкий жирный говнюк. Так же скупщик с десятого причала, и вороватый писарь из переулка Миддлрич…

— Ну и списочек, — сказал, выпрямляясь, Брюер, и развернул мужичонку. — Иди-ка ты домой и запиши его.

— Я не умею писать…

Его слова сменились жалобными криками, когда сапог Брюера соединился с его задницей, отправив его в ров.

— Тогда сдрисни и учись!

Коротышка некоторое время барахтался во рву, выбулькивая потоки обвинений, включавших, наверное, всех лавочников и важных людей, которых он только встречал. Замолчал он наконец, когда кто-то из верующих за рвом устал от этих криков и начал бросать в него мусор. Выбравшись из рва, он огорчённо зыркнул на Брюера, несомненно добавив его в список замаскированных плотью злодеев, а потом зашагал во мрак.

— А раньше приходила женщина, утверждавшая, что она — мать Помазанной Леди, — сказал Брюер. — Когда я заметил ей, что с виду она примерно того же возраста, она сказала, что рождение случилось посредством союза с Серафилем, который с тех пор хранит её молодой. Для матери Воскресшей мученицы она ругалась настолько грязно, что могла бы посрамить и Торию.

— Как, по-твоему, что бы об этом подумала восходящая Сильда? — спросил я, кивнув на толпу за рвом. После проповеди она поредела, но задержались ещё сотни человек, которые в своей набожности собирались вокруг костров. То и дело раздавались кличи «Щит и меч!» и «Внимайте Воскресшей мученице!». Мне они казались в равной степени раздражающими и тревожащими.

— Этого не узнать, — ответил Брюер, хотя по неловкости в его глазах я понял, что он не раз обдумывал этот вопрос. — Ты же записывал её завещание, — указал он. — Разве сам не знаешь?

— Она многое предвидела, но только не это. — Я перевёл взгляд на окно Эвадины, уже закрытое ставнями, за которыми сиял яркий свет. — Только не её.

— И всё же, вот она, настоящая живая мученица, реальная, как ты или я. — На его широком грубом лице появилась напряжённая, но искренняя улыбка человека, довольного тем местом, куда его поставила жизнь. И хотя я знал, насколько бессмысленно спрашивать его о путешествии со мной и Торией, но теперь понял, что это ещё и опасно.

— Думаю, восходящая была бы… довольна, увидев, как награждена твоя вера, — сказал я, и он смущённо наморщил лоб. Да, в какой-то мере мы были друзьями, но это не та дружба, которая требует выражения внимания или доброты.

— Ты грогу, что ли, напился? — спросил он, и я подумал, что у меня и капли на языке не было с самого Ольверсаля, и даже там я не выпивал столько, чтобы напиться.

— Нет, — сказал я. — И этот недочёт надо бы поскорее исправить.

Последняя тренировка с Уилхемом случилась на следующее утро. Он всегда старался следовать расписанию, установленному неприятным мастером Редмайном, которое требовало вставать очень рано и окунаться в корыто с холодной водой. После этого он выполнял серии упражнений с мечом, а я пытался повторять его движения. Когда он только начал меня учить, мне всё казалось до нелепости сложным, а теперь же я понимал, что те первые упражнения были равносильны танцу, которому учат детей. К моему удивлению оказалось, что по большей части я могу повторить его движения, пусть и не с той же скоростью и проворностью, но я не был уже и тем медлительным, неуклюжим увальнем, как в начале. Впрочем, хотя моим прогрессом по части владения мечом он, кажется, остался доволен, а вот мои пёстрые доспехи не так его впечатлили.

— Бесполезный хлам, — сказал он, щёлкнув по моему налокотнику — помятому и обесцвеченному приспособлению, который я выменял на два шека у другого солдата после Поля Предателей. Налокотник никак не желал блестеть, сколько бы я его не полировал. — Попрошу у капитана средств, чтоб тебе сделали доспехи, — добавил Уилхем. — Раз уж ей, видимо, нужны сопровождающие рыцарского вида, когда она начнёт свой поход.

Я заметил, что теперь, говоря о ней, он всегда называл её «капитан», и никогда «Эвадина». И никогда «мученица Эвадина». А ещё я заметил в его взгляде осторожность в её присутствии, и обращался он к ней кратко и формально, вместо прежней фамильярности. Я знал, что частично это из-за её внезапно возвысившегося статуса, но в основном приписывал эту перемену в поведении чувству вины.

— Ты не сказал ей, да? — проговорил я. — Про Ведьму в Мешке.

Он подтянул ремешок на моём налокотнике, отошёл и неприятно поддёрнул мой нагрудник.

— Как и ты. И сержант Суэйн не сказал, и просящий Делрик, по взаимному согласию. И лучше, чтобы так оно и оставалось, как думаешь?

«Я думаю, она верит, что Серафиль спустилась из Царства Бесконечной Благодати, чтобы вернуть её к жизни. Думаю, она собирается отправиться в поход, который навсегда преобразует эти земли, и быть может, зальёт их кровью от края до края, и всё на основе лжи». Ничего такого я не сказал, поскольку знал, что, несмотря на всю свою силу, отвагу и мастерство, Уилхем во многих отношениях — ранимая душа, и я не хотел причинять ему боль в эту нашу последнюю встречу.

— Тебе же не нравится врать ей? — спросил я. — Этот обман давит на тебя. Это ведь противоречит рыцарскому кодексу, или что-то вроде того?

— Рыцарский кодекс — это собрание бессмысленных вирш, скроенное лицемерами. Мастер Редмайн знал это и пытался научить меня правде о нём, но я был слишком молод и витал в самолюбовании, чтобы его слушать.

Он отошёл, приставил свой меч к столбу забора, окружавшего загон, где мы тренировались, и взял пару деревянных мечей. Потом немного помолчал, задумчиво глядя куда-то вдаль.

— Знаешь, его убили. Мастера Редмайна. Повесили за предательство. За несколько дней до того его ранили в битве, в одной из последних стычек Герцогских войн. Как и полагается человеку, который продаёт свои навыки за деньги, он пообещал свой меч герцогу с самым толстым кошельком, который не отличался здравомыслием. Его вытащили из постели, несмотря на кровоточащие раны, и повесили вместе с дюжиной других предателей. Мой отец, лорд, которому тот служил много лет, сам накинул верёвку ему на шею. Перед смертью Редмайн умолял бывшего господина позаботиться о жене и сыне, которым после конфискации его имущества пришлось бы побираться. Мой отец всегда любил казаться милосердным, по крайней мере, на публике, и потому взял их. Жену Редмайна сделал горничной, а мальчика — моим пажом. — Губы Уилхема скривились в уродливой, горькой улыбке. — Редкий случай доброты, о котором он наверняка жалеет по сей день.

Улыбка слетела, как только он встретился со мной взглядом, бросив мне один из деревянных мечей.

— Я же рассказывал, что вниз меня толкнула любовь? — Он отсалютовал мне ясеневым клинком и целеустремлённо направился ко мне. — Это была любовь к пажу, который стал воином.

Он не стал дожидаться, пока я отвечу на приветствие, а бросился в атаку, сделал вид, что замахивается мечом над головой, а сам ударил мне в корпус. Мне удалось парировать и отскочить в сторону как раз вовремя, чтобы следующий удар не попал мне по ногам.

— Воином, который научился всему, чему только мог научить его отец. — Голос Уилхема стал грубым и неровным. Он бросился в очередную атаку, держа меч двумя руками, и теснил меня назад, а я пятился, поднимая ногами пыль.

— Всего лишь простолюдин, который мог одолеть любого рыцаря, разве только кроме сэра Элберта Болдри, и, думаю, даже ему пришлось бы нелегко.

Я пригнулся от удара в голову и попробовал ткнуть его в живот — Уилхем лёгким движением запястья отвёл удар.

— Следить за ним на турнире было всё равно, что смотреть на какого-то легендарного героя старины, или на одного из аскарлийских богов-воинов. Сын Ульфнира во плоти. — Он шагнул вперёд — слишком быстро, не уклониться — зажал латной перчаткой мою руку с мечом и, крепко держа меня, проскрежетал мне в лицо: — Каково это, любить бога, Элвин. И что за судьба быть любимым в ответ.

На его губах снова мелькнула горькая улыбка, а потом он повернулся, согнулся и бросил меня на землю. Удара хватило, чтобы выбить деревянный меч из моей руки, но я не стал бросаться за ним. Встав на одно колено, я как раз вовремя схватил Уилхема за предплечья, а то бы он опустил свой меч с такой силой, что легко мог расколоть мне череп.

— Отцу это, конечно, не понравилось. — Прохрипел Уилхем, взмахнув левой ногой, и ударил закованной в броню ступнёй в центр моего нагрудника. От пинка я разжал хватку и, чтобы избежать дальнейшего града ударов, откатился по грязи. — «Соси хуи, сколько влезет», сказал он мне, «но зачем ты меня позоришь со своей волоокой привязанностью к простолюдину?».

Я подавил инстинкт и дальше уклоняться от его ударов и перекатился на спину, отдёрнув голову, когда он ткнул в её сторону. Деревянный клинок от удара по земле раскололся, громко треснув у меня над ухом. Вздрогнув, я сам пнул так сильно, что помял нагрудник Уилхема и заставил его отступить на пару шагов.

— Итак, — продолжал он, отбросив сломанное оружие и подняв кулаки. Я вскочил на ноги, но он легко уклонился от моего первого удара, — когда мой юный бог сказал, что жаждет убежать и присягнуть Самозванцу, как я мог не пойти за ним?

Он хотел врезать мне по носу, но я отбил удар, и наши латные перчатки лязгнули от соприкосновения.

— Алдрик, — сказал я. — Так его звали.

— Да. Мы далеко путешествовали вместе, до самого Фьордгельда и обратно. — Уилхем блокировал мой правый хук, которым я целился ему в челюсть, и ответил сам. По большей части мне удалось уклониться, но краем рукавицы он оставил кровавую царапину на моём скальпе.

— Мило, что ты обращаешь внимание на детали. Но… — он опустил голову, бросился на меня, обхватил меня руками за пояс и повалил наземь, — ты ведь всегда такой, да? Элвин Писарь всё замечает.

Я поднял руки, защищая наручами голову от потока его ударов.

— Какой внимательный керл! И как отлично владеет пером! Он так достоин благосклонности Помазанной Леди!

Я терпел удары и ждал неизбежной паузы, когда он устанет. Это заняло больше времени, чем мне бы хотелось, и я не сомневался, что когда сниму доспехи, на руках останется множество синяков. Наконец он немного обмяк и споткнулся, и мне этого хватило, чтобы зажать его запястье, выхватить с пояса кинжал и взмахнуть перед его глазом. И хотя меня рассердила его атака и боль от моих синяков, мне хватило здравого смысла остановить клинок, наклонить и прижать лезвие к его частично открытой шее.

— Нахуй мне сдалась её благосклонность! — бросил я.

В глазах Уилхема так и не появилось страха, когда клинок прижался к его коже.

— И всё же она её оказывает, — спокойно заметил он. — Ты видишь её насквозь, а вот она тебя — нет. Уже нет. Она не видит человека, который собирается сбежать.

Он опустил глаза, и я, проследив за его взглядом, увидел его кинжал над щелью между двумя пластинами, прикрывавшими мою талию. Уилхем держал его там довольно долго, а потом тяжело вздохнул, и мне захотелось, чтобы он успокоился.

Я убрал кинжал от его шеи, мы откатились друг от друга, и, тяжело дыша, лежали на спинах, глядя в небо и чувствуя, как пот холодит кожу.

— Что с ним случилось? — Спросил я, когда моё сердце успокоилось. — С Алдриком.

Уилхем закрыл глаза рукой от солнца и ответил после долгого молчания:

— Он упал и сломал шею. Мы сопровождали Истинного Короля через Альтьенские холмы, где набирали в кланах людей, готовых примкнуть к его делу. Большинство кланов хорошо нас принимали, поскольку у них полно обид на династию Алгатинетов, которые давным-давно их приструнили. Но не все. Между собой кланы любят воевать сильнее, чем с Короной, и союз с одним приносит вражду с другим.

Они стремительно набросились на нас, сотни человек бежали по склонам долины реки, и так громко кричали, что конь Алдрика встал на дыбы. Это был молодой жеребец, не натренированный для войны, и вскочил он так неожиданно и яростно, что Алдрика выбило из седла прежде, чем появилась бы возможность успокоить коня. Несмотря на крики людей и лязг клинков, я слышал, как сломалась шея Алдрика. Слышал, и знал, что он умер. Я сидел и смотрел на его изломанное тело, а вокруг меня кипела схватка. Я знал, что смерть придёт и за мной, и ждал её. А вот Истинный Король — нет. Он пробился ко мне и срубил голову горцу, который собирался ткнуть копьём мне в лицо.

Это Алдрик всегда страстно хотел примкнуть к его великому походу, а не я. Но после того дня мне показалось, что я в долгу перед Истинным Королём, и я остался. К тому же я хотел, чтобы меня убили при первой возможности. Даже это умудрился провалить, благодаря отцу Эвадины. Эх, если бы Алдрик был на Поле Предателей…

Он жалобно вздохнул, а потом застонал, усаживаясь.

— Что ж, я почти уверен, что в этом случае ты сейчас называл бы меня «лорд-камергер Уилхем Дорнмал», и я бы занимал высокое положение при дворе короля Магниса Первого.

— Нет, — сказал я, отряхиваясь. — Я был бы мёртв. Как и все в этой роте, включая и её.

С этой очевидной истиной он спорить не стал.

— Я с тобой не пойду, — сказал он, поднимаясь на ноги. — На тот случай, если ты собирался спросить.

— Не собирался.

Уилхем рассмеялся и наклонился, протягивая руку.

— А у тебя уже лучше получается, — сказал он, поднимая меня. — Намного лучше на самом деле. Куда бы ты ни собрался, тебе лучше бы найти другого учителя, желательно такого, который знает толк в лошадях. Верхом ты по-прежнему ездишь как толстожопый увалень на осле.

— Ты ей расскажешь? — спросил я, когда он собрался уходить. — Что я уезжаю.

— Уже рассказал. Она рассмеялась мне в лицо. Судя по всему, то, что ты её бросаешь, противоречит её виде́нию, а значит, этого просто не случится. — Уилхем Дорнмал низко мне поклонился, и это первый раз на моей памяти, когда по отношению ко мне так поступил аристократ. — Прощай, Элвин Писарь. Когда будешь обо мне писать, а я не сомневаюсь, что будешь, сделай меня… — он выпрямился и задумчиво нахмурился, — … красивым. Человек, которого может полюбить бог. Думаю, такое должно мне понравиться.

— Она говорит, что ты научишь меня буквам и цифрам, — сообщила мне Эйн, остановившись на лестнице из покоев Эвадины. — Говорит, ты будешь слишком занят, чтобы вести ротные журналы, так что теперь это моя задача.

— Занят чем? — спросил я, проходя мимо неё.

— Ну, войной и всем таким, наверное. Она говорит, что впереди трудные времена, и мне надо к ним подготовиться. — На её гладком лбу появилась морщинка. — Мне не нравится, когда она так говорит.

— Мне тоже не нравится, Эйн, — добавил я, а она отвернулась, чтобы вприпрыжку спускаться дальше. Глядя на её открытое бесхитростное лицо, я понял, что мне нечего сказать, во всяком случае такого, что она сочла бы значимым. Из всех душ, по которым я буду скучать, эта вызывала самое сильное чувство вины. Какой бы опасной Эйн ни была, она оставалась по-своему хрупкой, как те щенята и котята, которыми она так восторгалась.

— Она права, — сказал я наконец. — Когда рота выйдет отсюда, на дороге будет много плохих мужиков. Держи свой нож острым и под рукой, ага?

Она пожала плечами.

— Как всегда. А что с буквами?

Я отвернулся и пошёл вверх по лестнице, чтобы не показывать ложь в своих глазах.

— Завтра, — грубо сказал я, чтобы скрыть, как мне вдруг перехватило горло. — Найди меня после утренней муштры.

Постучав и получив разрешение войти, я увидел, что у Эвадины посетитель. Лорд обмена, обращаясь к ней, опускал голову как можно ниже, а руки сцепил на поясе. Моя оценка его ума подтвердилась белизной его пальцев и жёстким контролем голоса, который звучал вежливо и формально, но не скатывался в угодливость. Предоставляя кров Воскресшей мученице, которая недавно с его собственного балкона провозглашала ересь, и, возможно, государственную измену, он попадал не просто в неловкое положение. И этот человек прекрасно это знал. А ещё он знал, что просить её уйти не менее рискованно, поскольку её окружали верные солдаты и по-прежнему растущая паства.

Он замолчал, когда я вошёл, бросил на меня взгляд, но, не увидев никого важного, тут же принял прежнюю удручённую позу.

— Думаю, миледи, это сильно поможет успокоить настроения в городе, — сказал он. — Вновь подтвердит вашу приверженность основам учения Ковенанта.

— Возможно, милорд, — сказала Эвадина. Она сидела у окна в походной одежде, как на марше. Её меч стоял у камина, в пределах досягаемости. Я подумал, насколько существенно то, что она не поправила аристократа, назвавшего её «миледи», а не «капитан». — Однако, — быстро продолжила она, — обычно предполагается, что просьба стоять у алтаря во время прошения, да ещё в день мученика, исходит от главного священника святилища.

— В настоящее время восходящий не отваживается выходить. — Опрятный на вид лорд обмена поёжился, стараясь скрыть то, как ему неловко. — А с учётом того, что произошло с одним из его просящих во время вашей проповеди, его осторожность понятна. Кроме того, мне пришлось выставить стражу вокруг святилища. В последнее время имели место… случаи вандализма. Если бы вы поприсутствовали сегодня на прошении, то многие восприняли бы это как ваше благословение Ковенанту этого порта. Будем надеяться, они поймут, что лучше свою досаду вымещать где-нибудь в другом месте.

— Если под досадой вы имеете в виду праведный гнев и обновлённую веру, то я принимаю вашу точку зрения. — Эвадина поднялась на ноги и наклонила голову. — Пожалуйста, сообщите восходящему, что я рада буду присутствовать. А ещё мне следует поблагодарить вас за гостеприимство. Моя рота завтра утром соберётся и отбудет, и вряд ли по такому случаю потребуются какие-либо формальности.

На меня произвело впечатление то, как лорд обмена, кланяясь, умудрился ни голосом, ни позой не показать всю необъятность своего облегчения:

— Это было удовольствием и высокой честью, миледи. — Он попятился к двери и умудрился уйти без суеты.

— Я тут раздумывала, не опустошить ли его закрома перед уходом, — сказала Эвадина, когда я закрыл дверь. — Средства, украденные у этих людей, в наших руках получат лучшее применение, как думаешь?

— Я думаю, королевской дружбы не добиться, если вы начнёте с кражи его налогов. — Я замолчал, тоже поклонившись. — Капитан.

Она изогнула бровь от смелости моего заявления, но её губы дрогнули в улыбке.

— Почему меня должна заботить дружба короля? — спросила она.

— Потому что, нравится это вам или нет, чтобы склонить это королевство к вашей цели, вам потребуется одобрение Короны. Или… — я взглянул на дверь и понизил голос: — …другая голова для неё.

Мы смотрели друг другу в глаза, и я знал, как мало сейчас значит разница в наших статусах. И в этой комнате, и где бы мы не оказались в будущем наедине, мы будем чувствовать себя настолько равными, насколько это возможно. Такое осознание могло бы заставить меня бросить свой план, но вместо этого я благодаря ему лишь укрепил свою решимость.

«Если останусь с тобой, то очень скоро умру».

— Я вижу, как твой совет может направить наш курс, — сказала она, сжав губы в плотную линию. — Советам я рада, Элвин. Надеюсь, ты это знаешь.

— Знаю. На самом деле… — я сунул руку за пазуху и достал толстую пачку пергамента, связанную чёрной лентой, — …я пришёл с другими советами, хотя и не моими.

Взгляд Эвадины потеплел, когда она приняла у меня пачку и пробормотала вслух — с заметным артистизмом, надо сказать — написанные на первой странице слова:

— Завещание восходящей Сильды Дойселль.

— Я бы предпочёл переплести его, как следует, — сказал я. — И может быть даже проиллюстрировать, но времени нет. Это полное завещание, включающее в себя куда больше её мудрости, чем копия во владении восходящего Гилберта в Каллинторе. А ещё оно содержит… определённую информацию, которая несомненно поможет любым вашим переговорам с Короной.

Теплота в её глазах потускнела, а на лице появилось выражение хитрой расчётливости, какое мне редко доводилось видеть у неё до выздоровления.

— Каким образом?

— Вы поймёте, когда прочитаете. Некоторые наверняка скажут, что это ничего не значит, всего лишь чернила на пергаменте, поскольку любой писарь или опозоренный священник могут лгать. Но правду этого завещания, провозглашённую Воскресшей мученицей, отрицать будет гораздо сложнее.

Она провела рукой по титульной странице, как женщина ласкает драгоценный подарок от возлюбленного.

— Тогда прочитаю с интересом, — тихим шёпотом заверила она.

Я поклонился и собрался уходить, но резко остановился, когда она добавила совсем не шёпотом:

— Элвин, это не прощальный подарок.

Развернувшись, я увидел, что выражение её лица больше печальное, чем командирское, на самом деле даже почти примирительное.

— Хотя, — продолжала она, — я знаю, ты воображаешь, будто это так. Не буду бранить тебя за страх, поскольку только глупец порадовался бы стоящей перед нами задаче. Но это наша задача, хоть бойся, хоть не бойся. Она нам ниспослана, и все твои планы обернутся ничем. Мы теперь связаны. Так предрешили Серафили.

Тогда я чуть не рассказал ей, губы уже раскрылись, выпуская правду, поднимавшуюся изнутри, требующую освобождения. «Твои видения — это ложь! Серафили ничего не предрешали, ни тебе, ни мне! Всё это результат действий языческой, каэритской ведьмы!»

Несмотря на все бесчисленные сомнения и вопросы, обуревавшие меня все годы с тех пор, ни разу я даже не задумывался о том, что стало бы, выскажи я в тот миг всю правду. Сколько жизней я бы спас? Какая часть этого королевства и других стран избежали бы разрушения? Бесспорно, мне многое нужно искупить, но среди моих преступлений нет того факта, что я тогда не заговорил, поскольку я знаю без всяких сомнений, что это не изменило бы ничего. Её вера уже укрепилась, выковалась во что-то более твёрдое, чем сталь.

— Я… — я запнулся, закашлялся и попятился под её твёрдым, но печальным взглядом, которым она провожала меня до самой двери. Я подумал, что она может приказать Суэйну заковать меня в цепи, чтобы она могла держать меня при себе, как собачку. Но она не приказала, поскольку знала, что в случае со мной ей никакие цепи не нужны.

— С вашего позволения, капитан, — сказал я, протягивая руку к двери, прижал костяшки пальцев ко лбу со всем возможным уважением, а потом повернулся и быстро побежал вниз по лестнице.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

В ночном воздухе царило безветрие, и воды гавани успокоились под безоблачным небом, а среди многочисленных кораблей, стоявших на якоре, светил яркий диск полной луны. Дин Фауд посоветовал нам с Торией ждать с подветренной стороны от груза сложенных досок возле причала. Умнее было бы отыскать тенистый уголок среди сложенных досок и пересидеть там бесконечные часы до начала отлива, но я понял, что не могу остановиться. Вздрагивал от каждого звука, ожидая, что из мрака выйдут Суэйн и Офила с кандалами в руках, в сопровождении дюжины рядовых из роты. Вместо этого мой взгляд приковывали только хвосты разбегавшихся крыс.

— Блядь, да сядешь ты или нет? — сказала Тория. Она уселась на самый высокий штабель досок, чтобы наблюдать за доками, и такой весёлой я её раньше не видел. Напряжённость, которую я считал для Тории естественной, исчезла, как и привычная насупленность. Причину несложно было угадать: после стольких лет в заключении она наконец-то чувствовала себя свободной. Я же, с другой стороны, чувствовал себя так, словно попался крепче, чем когда-либо.

Мой взгляд метался между всеми тёмными уголками и кромкой воды, по которой я тщетно пытался определить начало прилива. «Сколько ещё?». После настолько тщательного планирования казалось невероятным, что всё пройдёт так легко. Я собирался дезертировать из роты Ковенанта Воскресшей мученицы Эвадины Курлайн и, похоже, никто не собирался меня останавливать. Эта мысль могла бы уколоть мою гордость, если бы я так сильно не хотел убраться из этого порта.

Я посмотрел, как Тория поёрзала на своём насесте, как её острое лицо направлено к тёмной туше «Морской Вороны». На корме горела одна лампа, и я мог различить тёмные фигуры, спускавшие сходни.

— Готов? — спросила Тория, спускаясь ко мне. Я уловил блеск стали, когда она достала нож, а потом перевернула хватку, чтобы предплечье скрывало клинок. — Лучше проявить осторожность, — сказала она, пожав плечами. — Капитан, кажется, заслуживает доверия, но всё же он разбойник.

— Прямо как мы, — сказал я, и пошёл к кораблю, не отрывая взгляда от штабелей грузов, расставленных на причале.

— Точно. — Тихо усмехнулась Тория, следуя в нескольких шагах позади меня, и этот звук в своей лёгкой воздушности прозвучал странно, — Прямо как мы.

«Она снова та, кем хочет быть», понял я, чувствуя острый приступ зависти к её отсутствию сомнений.

Перед сходней ждали два моряка, встретившие нас подозрительными взглядами, свойственными всем людям с криминальными наклонностями. Меня порадовала их недружелюбность — в такие моменты улыбки и протянутые руки указывали бы на обман и предательство. Подняв глаза, я увидел крупную фигуру Дина Фауда на палубе «Морской Вороны». Как и я, он разглядывал доки в поисках любых признаков проблем — тоже хороший знак.

— Зря тратишь время, — сказала одна из морячек — темнокожая женщина с ятаганом за спиной.

Я кивнул и встал на сходню, когда меня накрыло. Сначала я решил, что нас всё-таки предали, таким суровым оказался удар, который меня свалил. Но быстро понял, что он пришёл изнутри, а не снаружи. Я зашатался, оттого что мою грудь словно кулак сжал, сердце вдруг заколотилось, и перед глазами всё расплылось. На секунду я вновь оказался в спальне Эвадины с Ведьмой в Мешке, и всё та же уникальная разновидность боли пронзила меня до основания. Я откатился от корабля, и мой взгляд невидимой, но неодолимой рукой приковало к городу.

Сначала я ничего не видел, зато слышал. Расстояние и лабиринт пересекающихся улиц приглушали звук, но мои уши отлично различали шум людей, вовлечённых в какой-то конфликт. Короткие, но громкие крики, несколько воплей, потом мерцание факела, жёлтые и красные тени на высоком шпиле святилища мученика Айландера.

Мой пульс немного успокоился и боль стихла, но осталось тяжёлое предчувствие. Мерцание факелов сместилось от стен святилища и заиграло над крышами ближайших домов, быстро двигаясь в сторону восточной портовой стены.

— Беда в святилище, — прохрипела Тория, и теперь в её голосе совсем не осталось той лёгкости, что была совсем недавно. Встретившись с ней взглядом, я увидел, что она полностью поняла, что будет дальше. Её глаза увлажнились в лунном свете, щёки впали от стиснутой челюсти. — Думаешь она… тебя любит? — спросила она, и слова едва вырывались из клетки зубов. — Ты самый тупой болван, Элвин.

Я хотел было обнять её, но побоялся ножа в её руке.

— Идти по ней должно быть довольно просто, — сказал я, вынимая из кармана свёрнутую карту и протягивая ей. — Может, когда-нибудь захочешь бросить монетку старому дураку.

Она без промедлений выхватила карту из моей руки и бросилась по сходне, не оглянувшись назад.

— Если с ней что-нибудь случится, — сказал я женщине с ятаганом, — то вам от меня не спрятаться нигде в мире. Скажи это капитану.

Я не стал ждать неизбежных споров и оскорблений, а со всех ног побежал в сторону святилища.

Чтобы добраться до двери святилища, мне пришлось пробиваться через растущую толпу прихожан, чувствуя, что внутри меня не ждёт ничего хорошего. И всё же мрачным сюрпризом стало количество крови, залившей проход. Возле двери лежал мертвец в рясе просящего. Взглянув на его лицо, я не опознал никого из знакомых, но через дыру в рясе увидел блеск кольчуги.

Услышав от алтаря крики и мольбы, я протолкался мимо пары ротных солдат, которые были все в крови из-за ран на лице и на руках, и резко остановился от представшей передо мной картины. На ступенях алтаря лежали мёртвые священники, и среди них — восходящий. Большая часть шума доносилась из глотки лорда обмена. Он стоял на коленях, и на месте его удерживала рука Офилы в латной рукавице, а второй она подносила к его шее меч.

— Я не знал… — придушенно повторял аристократ. — Клянусь всеми мучениками, я не знал…

Услышав плач, я перевёл взгляд с умоляющего аристократа на Эйн — её стройная фигурка содрогалась на широкой груди Брюера. Он лежал перед алтарной лестницей с обмякшим и совершенно неподвижным лицом. Подойдя ближе, я увидел, что Эйн вцепилась в три арбалетных болта, пронзивших его нагрудник.

— Вставай, — говорила ему Эйн сквозь покров слёз и соплей. — Её забрали, и ты должен идти за ней…

Присев, я прижал руку ко лбу Брюера, к холодной и гладкой коже, лишённой всякой жизни. Теперь даже искусство Ведьмы в Мешке ему бы не помогло.

— Она не хотела мечей в святилище, — сказала мне Офила, не убирая кончика меча от тощей шеи лорда обмена. — Её сопровождал только Брюер. Мы прибежали, как только услышали шум. — На тяжёлой челюсти заходили желваки — она сдерживала ругательство. — Они поставили в толпе дюжину мечников, и ещё несколько изображали просящих. Сдерживали нас, пока не увели её через задний выход. — Офила посмотрела мне в глаза, и в её взгляде ошеломление смешивалось с яростью. — Писарь, она даже не сражалась.

— А сержант Суэйн? — спросил я. — А Уилхем?

— Они отправились в погоню. Сержант приказал мне вытянуть всё, что смогу, из этого. — Она крепко сжала закованные в броню пальцы на плече лорда обмена, и тот охнул от боли.

— Восходящий, — жалобно всхлипнул он. — Это он попросил, чтобы она присутствовала. Я ничего не знаю!

— Он мёртв, — заметила Офила. — А ты нет, пока.

Я поднялся и пошёл к одному из убитых священников. Как и у мертвеца возле двери, у этого через глубокие порезы на рясе виднелась кольчуга. Однако судя по разбитым и покрытым кровью останкам его головы, его свалил удар медного канделябра. «Работа Брюера», со скорбью решил я. Лицо мертвеца скрывала кровь, но, вглядываясь пристальнее, я почувствовал узнавание. Схватив его за липкие от крови волосы, я поднял лицо от пола и увидел тощее лицо жилистого парняги, которого видел несколько месяцев назад. «Тогда он был чище», подумал я, с влажным шлепком уронив голову жилистого сержанта.

«Чокнутая сука умрёт, так или иначе». Слова Лорайн в лесу теперь приобрели новый смысл.

— Этот из людей герцога Руфона, — сказал я, подходя к Офиле. — Наверное, они везут капитана в замок Амбрис. Убивать Воскресшую мученицу в святилище просто нельзя. Им нужен быстрый судебный процесс, но в таком месте, которое легко защищать, и с кучей публики, которая его засвидетельствует. — Я уставился в подёргивающиеся глаза лорда обмена. — Милорд, правильно ли я всё понял? И предупреждаю, я очень хорошо слышу ложь.

На лице аристократа промелькнули лихорадочные расчёты, а потом сильный рывок руки Офилы заставил его отвечать:

— У них был ордер Короны! — выпалил он. — И письмо с печатью герцога. Что мне ещё оставалось?

Я отошёл, глядя как Офила борется с перспективой убийства. Капля крови набухала на кончике её меча, который она всё сильнее прижимала к побледневшей коже аристократа.

— Неверный мерзавец, — проворчала она. Здравомыслие пересилило в ней гнев, и она оттолкнула аристократа. Убить вот так высокопоставленного представителя Короны было бы катастрофой, даже сейчас, когда и без того всё, казалось, потеряно. Зато у Эйн никогда не было лишних мыслей, ни здравых, никаких иных.

Когда его светлость с облегчением опустился, она дико и яростно бросилась на него, размахивая ножом. Густым фонтаном брызнула кровь, Эйн повалила лорда обмена, нож колол его в лицо, в шею и в глаза, за считанные секунды сделав неузнаваемым. Я не собирался вмешиваться, и Офиле тоже хватило здравого смысла не пытаться оттащить Эйн, пока она не закончила.

— Плохие мужики… — выдохнула она, поднимаясь с изувеченного трупа аристократа, и фыркнула, вытирая капающую кровь из-под носа. — Плохие мужики повсюду. — Она повернулась ко мне, оскалив зубы в красных пятнах, и устало помахала ножом. — Держала под рукой.

Я улыбнулся в ответ, а потом повернулся и зашагал к двери.

— Писарь, ты куда? — спросила Офила.

— В замок Амбрис, — сказал я. — А куда же, блядь, ещё? Вы со мной?

Часовой сержант на восточных воротах не желал отдавать свою лошадь, но решил не отстаивать свою точку зрения, когда свалился на задницу, зажимая только что ударенный нос. Моя украденная лошадь оказалась крепкой кобылкой с косматыми ногами, которую выводили для силы, а не для скорости, но мне удалось пустить её приличным галопом.

Выезжая, я лихорадочно хотел попасть в замок Амбрис, но потом это желание поостыло. Дорога всё тянулась, а кобыла перешла сначала на рысь, а затем и на шаг. Это дало мне возможность подумать на тему, что именно я собираюсь делать, когда доберусь до пункта назначения. Я знал, что герцог и все вовлечённые в это мероприятие представители Короны захотят всё сделать поскорее. Чем быстрее Эвадину признают еретичкой и придушат все предположения о её мученичестве, тем лучше для короля и Ковенанта. По всей вероятности, мне повезёт, если я приеду вовремя, чтобы увидеть казнь Эвадины, не говоря уже о том, чтобы её предотвратить.

Мои раздумья прекратились, когда я заметил тела на обочине впереди. Я остановил лошадь, положив руку на меч и осматривая деревья по обе стороны дороги. Взглянув на трупы, я увидел троих воинов в ливреях Шейвинского герцога, а их раны говорили о недавней яростной схватке. Впрочем, один был не вооружён и одет в лёгкую одежду, что выдавало в нём гонца, а не воина.

— Он вёз письма королю.

Я дёрнул головой на голос Суэйна. Он стоял на краю леса с окровавленной булавой в руке и с подозрением сердито смотрел на меня. Я решил, что в кожаном тубусе на его поясе и содержится груз невезучего гонца.

— Писарь, ты где был? — спросил он, и, судя по тону, он ожидал меня раньше.

— Я знал бабулек, которые бегали быстрее этой клячи, — сказал я, спешиваясь, и, уводя её с дороги, кивнул на тубус гонца: — Как я понимаю, вам нужна помощь, чтобы это прочитать?

Лицо Суэйна немного напряглось от обиды, но он всё же бросил мне тубус. Читать он умел, и даже немного писать, но не очень-то хорошо.

— Пошли, — сказал он, разворачиваясь. — Наш лагерь тут недалеко.

— Это о процессе над ней, — сказал я Суэйну и Уилхему перед тем, как зачитать вслух содержимое единственного листа пергамента. Это был единственный документ у гонца, написанный корявым почерком, а значит его в спешке писал неопытный писарь.

— «Сим извещаем его величество, что Эвадина Курлайн, в прошлом известная как госпожа Лешалля и стремящаяся Ковенанта Мучеников, сегодня была признана законным собранием аристократов и священников вовлечённой в мерзейшие формы государственной измены и ереси. А именно: сговор с агентами Сестёр-Королев Аскарлии, в целях передачи в их руки порта Ольверсаль, а также еретическая и очевидно ложная претензия на мученичество и воскрешение посредством вмешательства Серафилей. Смертный приговор провозглашён по законам Короны и Ковенанта и будет приведён в исполнение в течение двух дней. Если его величество соизволит даровать милосердие этой ужасной предательнице, его пожелания будут всецело исполнены.

— Лживые ублюдки! — сказал Уилхем. Его раненую руку удерживала перевязь, а сам он ходил вперёд-назад, хотя, судя по бледности и пятнам на повязке, ему лучше было бы отдыхать. Они со Суэйном галопом мчались в замок Амбрис и схватились с людьми гонца, не имея времени устроить засаду. От ярости и спешки Уилхем стал необычно неуклюжим и пал жертвой удара третьего воина, после того как быстро разобрался с первыми двумя. К счастью булава Суэйна разобралась с последним солдатом прежде, чем тот успел закончить дело. Гонец же принял глупое, хоть и достойное восхищения решение сбежать, вместо того, чтобы отдать свой груз, и потому за свои страдания получил булавой по черепу.

— Подписано герцогом Эльбином, — сказал я, опуская письмо, — и ещё длинным списком священников и аристократов, из которых только один имеет значение. — Я протянул пергамент Уилхему, указывая на нужную подпись.

— Сэр Алтус Левалль, — сказал он, и от усилившегося гнева его лицо чуть порозовело. — Так значит, Корона в этом замешана.

— По крайней мере, рота Короны, — сказал Суэйн. — А что до короля, так то, что его здесь нет, тоже может кое-то означать. И зачем задержка на два дня? Всё закончится ещё до того, как гонец даже до столицы доедет.

— Показуха. — Уилхем поморщился и поправил перевязь. Ярость и боль боролись за контроль над его лицом. — Если простолюдинов это рассердит, он сможет заявить, что ему не сказали вовремя и потому он не мог вмешаться, а значит, винить его не за что. Готов поспорить, интервал в два дня им нужен, чтобы поставить эшафот и собрать публику. Если они просто умертвят её за стенами замка без толпы свидетелей, то это будет убийством, какой бы там фарсовый судебный процесс они ни организовали. Они боятся. А это уже что-то.

— Боятся или нет, — задумчиво сказал Суэйн, теребя подбородок, — у них есть рота Короны и полный комплект герцогских воинов. Даже со всей нашей ротой пробиться к ней практически невозможно.

— За два дня из Фаринсаля — это тяжёлый марш, — сказал я. — Но для преданных своему делу солдат вполне возможно. И я бы удивился, если просящая Офила ещё не отправила в путь всю роту.

Суэйн беспомощно хмыкнул, покачав головой.

— Этого всё равно не хватит. У них перевес в численности, и никакая набожность не одержит победы в битве, когда шансы настолько неравны.

— Набожность… — тихо повторил я, поскольку его слова нашли отклик в моей голове.

— Писарь? — лицо Суэйна выражало неохотную настойчивость. Он по-прежнему таил сомнения на мой счёт, и не зря, но похоже в него закралась капелька уважения к моей хитрости.

— Вы с Уилхемом возвращайтесь по дороге, — сказал я ему. — Найдите роту и ускорьте, как только сможете. А что до численности, то вряд ли это будет проблемой.

— Сложно будет, — предупредил Уилхем. — Казни всегда проводят по утрам.

— Тогда придётся вызвать ещё задержку. Если они хотят, чтобы всё выглядело по закону, то им придётся соблюдать нужные процедуры. И это предоставляет возможность.

— Какую?

Удивительно, что мне живот не скрутило от той хитрости, которую я собирался предложить. «Проклятие Доэнлишь хуже всех остальных», сказал цепарь. «Она привязала тебя крепче, чем я бы когда-либо смог»…

— Вряд ли… — сказал я — …ты захватил мои доспехи?

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

— Посмотрите на предательницу!

К тому времени, как я начал проталкиваться через толпу, оглашение обвинения уже началось — кто-то невидимый мне выкрикивал командирским голосом с эшафота. Плотная толпа — куда многочисленнее, чем пара десятков зевак, пришедших поглазеть на кончину герцога Руфона — закрывала мне обзор, но я легко мог угадать, кто присутствует на эшафоте. Впрочем, голос говорившего не опознал.

— Она ужасно попрала истины Ковенанта! Узрите её позор и вину!

Несмотря на то, что рассвело уже несколько часов назад, некоторые из собравшихся — или из тех, кого заставили быть свидетелями этого уродливого представления — были уже пьяны и не желали сдвигаться без сильного толчка. Те, кого злил мой напор, забывали прорычать угрозы, как только в полной мере оценивали мой внешний вид. Мои доспехи остались в Фаринсале, но Уилхем был в своих, когда шёл за Эвадиной к святилищу мученика Айландера. Всё неплохо подошло мне, а после тщательной полировки тряпкой и слюной голубая эмаль ярко блестела. Поэтому на взгляд неохотно отходивших трезвых и пугавшихся пьяниц я выглядел рыцарем. И многие даже кланялись и склоняли головы, убираясь с дороги.

— Не обманывайтесь её лицом, добрые люди! Ибо это всего лишь маска! Личина, скрывающая невыразимую пагубность!

Я услышал, как один керл спрашивает другого:

— Чё такое «пагубность»? — и получает не менее озадаченный ответ:

— Хер знает. А чё такое «личина»?

Я уже подошёл довольно близко и различал, что за высокопоставленные лица стоят на эшафоте, и ничуть не удивился, разглядев там герцога Эльбина. На Поле Предателей я видел его лишь мельком, и он показался мне совершенно невыразительным — из выдающегося у него было только кислое и нетерпеливое выражение лица. Вокруг него стояло несколько приближённых, но Лорайн рядом с ним не было. Сильно сомневаюсь, что он хотя бы подозревал, где была его жена неделю назад, или, если уж на то пошло, в любую другую ночь.

— Не довольствуясь продажей возлюбленной жемчужины нашего королевства нашим ненавистным языческим противникам на севере, эта ужасная обманщица также осмелилась наградить себя мантией мученицы! Неужели нет конца её источнику развращённости?

Говоривший обладал отличным, сильным голосом, и даже командирским, если бы не выбор слов. Эвадина всегда знала не только как докричаться до ушей слушателей, но и как захватить их души понятными им словами. А этот человек любил своё красноречие, и, как я подозревал, мнение этой толпы и в грош не ставил. Я остановился, добравшись до переднего края толчеи, и, увидев наконец говорившего, понял, что всё-таки знаю его.

— Итак, добрые люди, — провозгласил стремящийся Арнабус, — в последний раз прошу вас, узрите эту предательницу. — Он выставил руку и недрогнувшим пальцем указал на женщину в белом, стоявшую в нескольких шагах от него. Узкое лицо Арнабуса, казавшееся в тот день у королевского лагеря необычайно бледным, сейчас раскраснелось и покрылось капельками пота. Уж не знаю, от страха или от радости.

По разительному контрасту лицо Эвадины выглядело спокойным, практически безразличным. Её кожа — обычно и так бледная — казалась белой, как её одежда, а в спокойствии было что-то от статуи. Запястья ей связали верёвкой, но боли она не выказывала. Скорее у неё было выражение терпеливого ожидания, как у женщины, которая страдает от очень утомительной беседы, но слишком вежлива, чтобы её прерывать. А признаков страха я не видел вообще.

По бокам от неё стояли два королевских солдата из роты Короны, а рядом с краем эшафота — крупный рыцарь в полном доспехе, с кирасой, украшенной медным орлом. Рискованно было ставить на то, что я не встречу здесь королевского чемпиона, но это был просчитанный риск. Судя по всему, сэр Элберт Болдри с огромной неохотой взял на себя роль палача старого герцога. И, к моему большому облегчению, он явно отказался марать свою рыцарскую честь, принимая хоть какое-либо участие в этом фарсе лжецов. Впрочем, сэр Алтус Левалль таких сомнений не испытывал.

— Я прошу вас засвидетельствовать её законную казнь и, скрепив сердца, не допустить жалости. — Я снова посмотрел на стремящегося Арнабуса, голос которого звучал всё громче. — Прошу вас, как верных подданных короля Томаса, запомнить то, что увидите здесь сегодня. И, наконец, я спрашиваю вас, после того, как были доказаны все обвинения против неё, выйдет ли кто-нибудь с оружием в защиту этой предательницы?

— Я ВЫЙДУ!

Я не оставил паузы между вопросом и ответом и, проталкиваясь мимо последних керлов, проорал так громко, как только позволяла моя глотка. Перед эшафотом стояла шеренга герцогских воинов, которые на моё появление отреагировали с предсказуемой тревогой. Ближайшие ко мне опустили алебарды и выстроились передо мной полукругом.

— Я пришёл с оружием в защиту несправедливо обвинённой! — Выкрикнул я, поднимая меч над головой и вытаскивая его из ножен. Небо тем утром частично затянуло, но мне повезло, что обнажённый клинок довольно ярко заблестел, когда я поднял его вверх. — Это моё право! Право всех подданных Альбермайна по законам, установленным в первое Троецарствие!

С этими словами я повернулся, не опуская меч, чтобы это услышала толпа:

— Подданный любого звания может бросить такой вызов, будь он керл, рыцарь или попрошайка! Примете ли вы его, или пускай все сочтут это слушание балаганом, каковым оно и является?

Я снова посмотрел на эшафот, увидев парад изумлённых лиц, с тремя примечательными исключениями. Пока герцог со своими присными возбуждённо перешёптывались, стремящийся Арнабус смотрел на меня, подняв брови, но без особого недовольства или беспокойства. Мне показалось, что его губы слегка изогнулись и, если уж на то пошло, лицо его было как у ребёнка, получившего новую и неожиданно приятную игрушку.

Эвадина тоже улыбалась, светло и радушно, но не демонстрировала удивления священника. За тот короткий миг, когда наши глаза встретились, я понял, что она не питала ни малейших сомнений, что я приду.

Сэр Алтус Левалль в общем-то не улыбался, на его широком лице появилась скорее гримаса удовлетворения, и я задумался, не предвкушал ли и он моего появления.

— Кто этот человек?

Герцог Эльбин вскочил на ноги, зашагал к краю эшафота и уставился на меня со всем возбуждением и гневом, которых не хватало стремящемуся Арнабусу. Перед надвигающейся резнёй на Поле Предателей герцог, по крайней мере, пытался говорить аристократично. А теперь его голос показался мне настолько детским и капризным, что я задумался, как Лорайн умудряется так долго терпеть его общество, а уж тем более зачать с ним наследника. Он адресовал свой вопрос к Арнабусу, размахивая рукой, чтобы подчеркнуть свою мысль.

— Кто он такой, чтобы прерывать это… важное дело?

— По всей видимости, тот, кто знает закон, — мягко ответил Арнабус, а потом крикнул мне: — и, в этом случае, он так же знает, что, бросая формальный вызов, оспаривающий вердикт нашего суда, необходимо назвать своё имя.

— Меня зовут Элвин Писарь, — крикнул я в ответ, повысив голос и наполовину обернувшись к теперь уже пристально наблюдавшей толпе. — Солдат роты Ковенанта, и слуга Воскресшей мученицы Эвадины Курлайн, осенённой благодатью Серафилей!

— Ложь! — Герцог махнул рукой на меня. — Ложь и ересь! Вы! — Он замахал рукой на кордон герцогских солдат. — Связать этого человека! Он тоже встретится с правосудием…

— СТОЯТЬ!

За эти годы голос сэра Алтуса не утратил ни капли своей командирской силы. Солдаты герцога, хоть и не служили под его знамёнами, резко замерли. Рыцарь-командующий медленным, размеренным шагом пошёл к лестнице эшафота, держа шлем под рукой и положив кисть на рукоять меча. Он не отводил от меня взгляда, даже когда герцог Эльбин схватил его за руку и пробормотал что-то яростное, чего я не разобрал. Однако я расслышал ответ сэра Алтуса:

— Заткнись, дерьмо беспомощное.

Тем же неспешным шагом он спустился по ступенькам, выкрикивая приказы, в ответ на которые пара десятков королевских солдат бросились оттеснять толпу назад. Расчистив приличное пространство, они встали вокруг нас кордоном, отгоняя алебардами уже весьма заинтересованных собравшихся.

— Неплохие доспехи, — прокомментировал сэр Алтус, останавливаясь в дюжине шагов от меня. — Где украл?

Он безрадостно улыбнулся, и я вернул улыбку в полной мере.

— Это был подарок.

— Тогда жаль будет их запачкать. — Он надел шлем и стал завязывать лямки. — Значит, месть? — спросил он. — Как я понимаю, за позорный столб и за Рудники.

— Я здесь не ради вас. — Я надел свой шлем — единственную часть доспехов, не взятую у Уилхема. Его шлем оказался слишком маленьким для моей головы, поэтому пришлось ограничиться менее качественной заменой, утащенной Суэйном с Поля Предателей. Шлем был довольно крепкий, но без полного забрала, а лицо защищала решётка из четырёх железных зубцов.

— Значит, из-за неё? — Сэр Алтус кивнул на Эвадину, отстёгивая меч, и вытащил его из ножен. — Ты и правда воображаешь, что она та, кем себя называет?

— Я воображаю, что её стоит спасти. — Я опустил свой меч, не утруждаясь традиционным салютом. Я знал, что он всё равно не отсалютует в ответ. И к тому же, у меня не было никакого желания воздавать почести этому человеку. — И знаю, что вас стоит убить.

По его лицу промелькнула тень интереса, но глаза оставались суровыми.

— На этот раз щадить тебя не буду, мальчик. Мои долги перед Декином оплачены, и я ничего тебе не должен.

— Наоборот, милорд. — Я взялся обеими руками за меч и наполовину пригнулся, как учил Уилхем. — Вы должны кровь, и не только мне.

— Ладно, — сэр Алтус вздохнул, отбросив пустые ножны, и опустил забрало, — быть посему.

Он атаковал без дальнейших преамбул или осторожного кружения в поисках прорехи — просто поднял клинок на уровне плеч и напал. Благодаря урокам Уилхема я знал, что такую тактику часто практикуют против рыцарей-новичков на турнирном поле. Природный инстинкт требовал парировать меч и оказаться открытым для удара коленом в пах или крепкого пинка по голени. Уилхем несколько раз ронял меня такой хитростью, пока я не выучил урок. И потому не стал отбивать меч рыцаря-командующего, а отошёл влево и ударил своим ему по забралу.

Он пригнулся, прежде чем кончик отыскал щель, и клинок оставил царапину на его доспехах. Я поднял меч и резко рубанул его по плечу, но он слишком быстро отшатнулся и не подпустил к себе ударом мне в ноги.

— Немного подучился, а? — Из-за забрала его голос звучал словно металлическая насмешка. — Где-то за дюжину лет ты смог бы стать приличным рыцарем, парень. А сейчас ты всего лишь ребёнок в мужских доспехах.

Он снова атаковал, и, держа меч двумя руками, нанёс серию ударов мне в голову. Мне удалось их парировать, но в процессе пришлось отступать, и мои ноги не могли двигаться таким же лёгким и быстрым шагом, какой без труда демонстрировал Уилхем. Через несколько шагов я запнулся, всего лишь чуть-чуть, но этого хватило, чтобы сэр Алтус нанёс удар мимо моей защиты. Я повернул голову, когда клинок ударил, но недостаточно, и почувствовал, как ужалили искры и отлетел кусочек металла — это он срубил один из зубцов на моём шлеме.

Чувствуя на коже первый влажный поцелуй крови, я зашатался, с виду ошеломлённый, и меч в моих руках немного опустился. Я подумал, что из-за самонадеянности рыцарь-командующий проявит беспечность, и так оно и оказалось. Он слишком скоро и слишком быстро сделал выпад, пытаясь попасть мечом в моё частично открытое лицо, но от этого потерял равновесие. Наклонив голову, я пропустил его меч над своим шлемом, а потом врезал плечом в центр его груди, погнув пластину и заставив его отшатнуться. Он быстро восстановился, выставил меч для защиты, но не достаточно быстро, чтобы остановить мой удар по его правой ноге.

Я надеялся её сломать, но сэр Алтус умудрился частично отразить удар, и перелома не вышло. Зато я преуспел в двух важных аспектах. Во-первых, силы удара хватило, чтобы сорвать набедренник и оставить на бедре яркий и, несомненно, болезненный синяк. А во-вторых я его разозлил.

— Ах ты ёбаный керл-говномес! — яростно фыркнул он приглушённым из-за забрала голосом.

Гнев делает человека неосторожным, но ещё он делает его быстрым. Уилхем, наверное, и смог бы отбить следующий удар, нацеленный мне в голову, но не я. Вспышка молнии ослепила меня, земля покачнулась под ногами и перед глазами поплыли мириады разноцветных точек. Меня от головы до пят затопила странная внезапная усталость, и когда я упал, мягкая, тронутая росой земля показалась очень похожей на одеяло в тёплой постели.

Спас меня резкий удар моего шлема по земле, вспышка боли и тесёмки, которые впились мне в кожу и пережали горло, мгновенно вытеснив усталость. Схватившись за тесёмки, я сорвал шлем, хватая воздух ртом и пытаясь подняться.

— Нет, — посоветовал сэр Алтус, поставив закованную в латы ногу мне на грудь и прижимая меня обратно к земле. — Думаю, тебе лучше полежать.

Я хлестнул по нему мечом, который как-то умудрился удержать, но он просто поднял руку, приняв на неё слабый удар, а потом зажал клинок.

— Подходящий конец для тебя, — проворчал сэр Алтус, поднимая ногу и направляя заострённый носок мне в лицо. — Быть забитым до смерти в грязи.

Поняв, что всё ещё держу в руке шлем, я быстро выставил его на пути его ноги. Заострённый носок пробил металл, но до кожи не достал. Я зарычал, извернулся, бросил рукоять меча и выхватил кинжал с пояса. Увидев опасность, сэр Алтус попытался выдернуть ногу, но я крепче надавил на шлем, не выпуская его как раз столько, чтобы вонзить кинжал в незакрытый бронёй участок за коленом. Кинжал не нанёс того урона, на который я рассчитывал, поскольку сэр Алтус под бронёй носил толстые стёганые штаны, но я порадовался, почувствовав, как потекла жаркая свежая кровь.

Зарычав, он врезал кулаком в латной перчатке мне по голове. Очередная вспышка молнии перед глазами, снова кружащиеся цветные точки, но на этот раз без сопутствующей усталости. Сейчас я полноценно дрался, поскольку это уже и была обычная драка. Все притязания на рыцарство были забыты. Теперь мы дрались до смерти, как два разбойника, а в таком я раньше уже участвовал.

Не отпуская нож, я повернул его, чтобы усилить боль, принуждая сэра Алтуса потянуться к нему и выпустить мой меч. По чистой случайности я почувствовал, как тот шмякнулся мне в руку, и я, не тратя времени, взмахнул им как можно сильнее. Клинок соединился с его шлемом в слабом месте забрала, которое, крутясь, отлетело вместе с брызгами крови и слюны.

Я пнул рыцаря-командующего в пах, заставив откатиться и дать мне подняться на ноги. Сильно хотелось броситься на него и прикончить, но теперь, когда пропала немедленная угроза, моё тело потребовало передышки. Я опёрся на меч, моя грудь вздымалась, пока сэр Алтус вставал в нескольких шагах от меня. На этот раз, подняв меч, он начал кружить, заметно хромая. Его лицо с прищуренными глазами застыло маской ремесленника, поставившего себе непростую задачу.

— Не такой уж и ребёнок, а? — спросил я.

— Я всегда рад убить и мужика, — бросил он в ответ и ударил меня в корпус, заставив поднять меч. Одна из пластин, прикрывавших мой живот, отвязалась в процессе борьбы, открыв искушающую брешь. Лязгнула сталь, когда я парировал удар, и ответил взмахом сбоку по его раненой ноге, от которого он с лёгкостью уклонился.

— А женщину? — спросил я, когда мы снова принялись кружить друг вокруг друга.

— Парень, она ебанутая. — Ухмыльнулся сэр Алтус, и с его разбитых губ капнула кровь. — А этому королевству не нужна новая мученица.

— Я не про неё, — сказал я, остановившись, и уставился ему в глаза. — Сильда.

Я увидел, как имя попало в цель с силой удара по лицу, с которого тут же слетела ухмылка, и рыцарь-командующий потрясённо заморгал.

— Вы, наверное, думали, что она много лет назад умерла на Рудниках. — Сказал я, не отводя от него взгляда. — А она не умерла. Она прожила достаточно долго и обучила меня грамоте, чтобы я мог записать её завещание. Она рассказала мне всё, милорд. Как думаете, этим людям интересно будет послушать ту историю?

— Заткни рот. — Этот приказ прозвучал хриплым шёпотом, а лицо Алтуса побледнело и задрожало. Я-то воображал, что такая чёрная душа, как у него, невосприимчива к чувству вины, но, видимо, ошибался.

— Она рассказала мне, — продолжал я, приближаясь к нему, — о двух юных рыцарях, которые сопровождали в её святилище беременную аристократку. Один был простолюдином, произведённым в рыцари, а второму суждено было стать величайшим рыцарем своих дней.

— Заткнись! — Алтус бросился быстро, но из-за гнева неуклюже, и разящий клинок легко было отбить. Я не стал наносить ответный удар, продолжая говорить и кружить вокруг него.

— Она рассказала, как между ней и этим рыцарем-простолюдином расцвели доверие и дружба, как они часами разговаривали. Со временем доверие и дружба переросли в любовь. Но, когда родился сын аристократки, рыцарь согласно своей присяге покинул её вместе со своим братом-рыцарем, который, как оказалось, и был отцом ребёнка. А его мать была королевой.

Алтус высоко взмахнул мечом и, бессвязно завопив от ярости, обрушил его вниз. Я не стал уклоняться, а пригнулся и бросился к нему ближе. Наши закованные в сталь тела соприкоснулись, и я попытался вбить острие меча в щель между его горжетом и кирасой. Но неверно рассчитал угол, и клинок скользнул вверх по его щеке и уху. К счастью силы удара хватило, чтобы сбить его с ног, и воздух со свистом вышел из него, когда я приземлился ему на грудь. Он хотел нанести удар, чтобы сбросить меня, но я врезал лбом ему по лицу, дезориентировав его.

— Она вас любила. — Шипел я ему в лицо, брызгая кровавой слюной. — Она вам верила. Когда вы вернулись много лет спустя, она думала, что это ради неё. Но вы убили просящего и обвинили в этом её, чтобы запихнуть её в ту сраную дыру!

Я поднялся, перехватил меч, направив острие ему в рот.

— Томас Алгатинет — бастард, у которого прав на трон не больше, чем у меня! — выкрикнул я, надеясь, что эти слова услышат все присутствующие уши, но судьба всегда переменчива.

В тот самый миг толпу охватило сильное волнение, и поднялся такой шум голосов, что мои слова в нём утонули. Я замер, обернулся и увидел, как толпа за кордоном королевских солдат содрогается, а потом начинает напирать на него, словно запаниковали люди в задних рядах. Солдаты попытались сдержать их, сначала тычками и угрозами, а затем и клинками. Но толпа уже настолько выросла, что её тяжело было сдержать, несмотря на кровь, которая полетела, как только алебарды стали подниматься и опускаться.

Вторая вспышка привлекла моё внимание к эшафоту, где начиналось очередное волнение, но прежде чем я разобрался в его причинах, сэр Алтус — человек, не упускающий преимущества — набрался сил и врезал навершием меча мне по сбоку по голове.

И снова земля приняла меня в свои радушные объятья, хотя на этот раз они показались намного холоднее. Я отчаянно пытался шевельнуть обмякшими конечностями. Меня отпихнули, перевернув на спину, надо мной замаячила большая тень, и в этой неразберихе я вполне мог бы встретить свой конец, если бы сэр Алтус не пожелал, чтобы я выслушал его прощальные слова.

— Слушай меня, мальчишка! — Сильный удар ладони в кольчуге по щеке принёс достаточно боли, чтобы в моей голове прояснилось, но, к несчастью, не дал мне сил. Я моргнул, глядя на окровавленное, перепачканное лицо рыцаря-командующего, который наклонился поближе. Его глаза светились от яростной ненависти, так хорошо мне знакомой — такой ненавистью, которая ранит душу, а не тело, и режет глубже любого клинка. Глядя в его расширенные безумные глаза, я знал, что пронзил доспехи, которые он носил на сердце все эти долгие годы. Какие бы байки ни рассказывал он сам себе, чтобы оправдать заключение женщины, которую когда-то любил, в худшую из тюрем — сейчас все они оказались позорной ложью. Всегда нелегко слушать правду о том, кто мы есть на самом деле, и сэр Алтус явно счёл её настолько болезненной, что решил добавить ещё немного лжи:

— Я сделал это ради долга, — проскрежетал он. — Поскольку лишь долг связывает это королевство, Писарь. Долг таких людей, как я, оберегает нас, не подпускает хаос, разрушает планы и интриги таких отбросов, как ты.

Вынужден с сожалением отметить, что это был один из тех редких случаев моей жизни, когда мне нечего было ответить. Как бы ни хотелось мне составить остроумное и проницательное возражение, подходящее этому случаю, но правда состоит в том, что единственный ответ, который мне удалось подобрать в тот момент, это смачный плевок кровью в лицо сэра Алтуса Левалля, рыцаря-командующего ротой Короны и самого отвратительного человека из всех, кого я встречал.

Когда он, зарычав, поднял руку для смертельного удара, мне оставалось лишь тщетно махнуть рукой в сторону его нагрудника. А когда он опускал меч, на периферии моего зрения мелькнул другой клинок, который мастерски отбил меч сэра Алтуса, а потом развернулся и глубоко вонзился в незащищённый череп. Я смотрел, как закатились глаза рыцаря-командующего, и как удивлённо изогнулись его брови, словно ему задали особенно тревожный вопрос. Но на этот вопрос он так никогда и не ответил.

Его лицо продолжало озадаченно хмуриться, когда плюхнулось на землю в дюйме от моего. Его выражение на миг захватило меня, пока вид клинка, который выдернули из его черепа, не вернул меня в некое подобие сознания.

— Элвин Писарь, идти можешь?

Запястья Эвадины были по-прежнему связаны, и меч она держала двумя руками. Её рубашка прилипла к телу в тех местах, где промокла от крови, а промокла она сильно. Я смотрел на неё, разинув рот, пока знакомый крик атакующего солдата не заставил меня отвести взгляд. На нас бежал один из королевских солдат, направляя на меня алебарду. Будь он поумнее, направил бы её на Эвадину. Поворот белого и красного, лязг стали по стали — и вот уже солдат лежит мёртвым возле своего рыцаря-командующего.

— Элвин! — резко и нетерпеливо сказала Эвадина. Она перевернула меч, воткнула в землю и принялась перепиливать верёвку, связывающую её запястья. Я увидел, что позади неё на эшафоте царит хаос дерущихся фигур — люди герцога тщетно пытались сдерживать напор толпы. Как я и ожидал, многие из них были прихожанами, которые собирались перед домом лорда обмена в Фаринсале. Долгий марш от порта, казалось, не утомил их, поскольку они бросались в драку с животной яростью. Некоторые принесли посохи или топоры, но большинство просто вцеплялось в быстро редевшую шеренгу солдат.

Оглянувшись вокруг, я увидел такую же резню повсюду. Отдельные королевские солдаты отбивались алебардами, пока их не одолевали и не втаптывали в грязь. Не все нападавшие оказались прихожанами — многие были горожанами Амбрисайда и керлами с окрестных полей. Хотя они лишь этим утром мельком увидели Воскресшую мученицу, и всё же поднялись на её защиту.

Я увидел, как несколько дюжин королевских солдат выстроились в защитный круг и некоторое время сдерживали ряды прихожан. Однако попытка пробиться через них закончилась тем, что они оказались перед ротой Ковенанта. Я ощутил извращённую гордость, видя, как они побеждают закалённых королевских солдат. На быстроту победы сильно повлиял численный перевес, но всё же, получилось отлично.

— Подъём! — Эвадина сунула руку под мою и попыталась поднять меня. Покряхтев несколько секунд, я смог подняться на ноги, хотя постоянная качка серого неба и земли означала, что мне приходилось держаться за Эвадину.

— Капитан!

Скрежет Суэйна, который ни с чем не спутаешь, пробился через общий шум, и я увидел, как он ведёт в нашу сторону отряд солдат из роты.

— Герцог заперся в замке и собирает полный гарнизон, — доложил он. — Говорят, в цитадели ещё две роты.

— Тогда возьмём его, — сказал Уилхем, появляясь возле меня. Осмотрев меня, он поморщился и положил мою руку себе на плечо. — Этот народ, похоже, может захватить целый мир.

Я смутно посмотрел на Эвадину, которая оглядывала поле боя. Все люди короля были убиты или скрылись, а герцог умудрился сбежать с приличным количеством слуг и воинов. Многие прихожане и горожане неровной толпой стремились к замку, но я, как и Эвадина, сомневался в их шансах против запертых ворот и крепких стен.

— Нет, — сказала она. — Сегодня пролилось довольно крови. Сержант, разнесите весть как можно шире. Скажите этим людям, что мученица Эвадина благодарит их за отвагу и набожность и просит вернуться по домам.

— Тогда куда мы пойдём? — спросил Уилхем. — Обратно в Фаринсаль?

Эвадина покачала головой.

— Я не позволю невинным оказаться из-за меня в осаде.

— Тогда куда?

— В лес, — пробормотал я, чувствуя желание помочь. Моя голова качнулась, и я повернулся к Эвадине. — В лесу много где можно спрятаться…

— Элвин?

Голос Уилхема стих, превратившись в смутный, далёкий шёпот, а перед глазами у меня снова закружились разноцветные пятна. Какое-то время я ничего кроме них не видел, а когда они рассеялись, я понял, что смотрю вверх на пролетающие облака. Моё сердце билось медленнее, чем ему следовало, с каждой секундой замедлялось, и мне хватало ума понять, что это значит. Я смутно понимал, что меня тащат, голоса постоянно повторяли моё имя, но всё это было очень далеко. Вскоре облака закрыла тёмная паутина веток, и в воздухе повеяло знакомой прохладой.

— Деревья… — пробормотал я, чувствуя, как по моим губам крадётся улыбка. — Всегда… успокаивает… рассматривать деревья…

И вот, опять в леса, где родился, и снова я разбойник.