Пария

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Перед убийством человека мне всегда нравилось рассматривать деревья. Это успокаивало. Поздним утром я лежал на спине в высокой траве у обочины Королевского тракта, смотрел на переплетение зелёного и коричневого над головой, слушал, как поскрипывают ветви, как шелестят листья на ветру, и всё это приносило долгожданную безмятежность. Так случалось всегда, с тех самых пор, когда, десять лет назад, я, ещё мальчишкой, впервые неуверенно шагнул в этот лес. Сердце тогда заколотилось, по лбу градом покатился пот, но простой взгляд наверх, на деревья, принёс передышку, которая становилась только слаще от знания, что она продлится недолго.

Заслышав топот подкованных железом копыт и скрежет плохо смазанных осей, я закрыл глаза и перевернулся на живот. Ничто уже не успокаивало, не отвлекало внимание, и сердце тут же забилось чуть сильнее, но меня хорошо выучили этого не показывать. А ещё пот, намочивший подмышки и стекавший по спине, только усиливал мою вонь, добавляя прелести облику, который я принял тем днём. Калеки-изгои редко благоухают.

Я чуть приподнял голову, только чтобы глянуть через траву на приближающуюся группу, и глубоко вздохнул, увидев двух вооружённых всадников во главе конвоя. Ещё сильнее меня встревожили два солдата, которые сидели на телеге, ехавшей следом — вооружённые арбалетами, они обшаривали глазами лес по обе стороны дороги, демонстрируя бдительность, приобретённую ценой суровых уроков. Хотя этот участок Королевского тракта находился за пределами нанесённых на карты границ Шейвинского леса, он длинной дугой проходил по его северной окраине. По сравнению с чащей, леса здесь были не такими густыми, но всё же представляли собой отличное укрытие, и не стоило беспечно путешествовать по ним в такие тревожные времена.

Когда компания подъехала ближе, я увидел, как над ними покачивается высокое копьё, у которого под наконечником прикреплён вымпел — он так сильно трепыхался на ветру, что герб было не разглядеть. Однако по золотым и красным оттенкам всё было ясно: королевские цвета. Рассуждения Декина, как всегда, оказались верными: эти люди сопровождали гонца Короны.

Я подождал, пока не показалась вся группа, насчитав в авангарде ещё четверых вооружённых всадников. Меня немного успокоили землистые коричнево-зелёные цвета их ливрей. Такие носили не люди короля, но герцогские рекруты из Кордвайна. Их забирали из дома по велению военного времени, и они были не такие стойкие, и не так хорошо обучены, как солдаты Короны. Впрочем, куда меньше обнадёживала их явная настороженность и общее впечатление военной дисциплины. Я решил, что вряд ли они сбегут, когда придёт время, к несчастью для всех заинтересованных.

Когда до передних всадников оставалась дюжина шагов, я поднялся, взялся за шишковатую, обмотанную тряпьём ветку, служившую мне костылём, и выпрямился. Усердно проморгался и нахмурился, словно только что очнулся ото сна. А пока ковылял к обочине, не касаясь земли замотанной в почерневшие тряпки ногой, моё лицо с лёгкостью приняло выражение разинувшего рот искалеченного болвана с пустыми глазами. Добравшись до дороги, я опустил ногу на взбитую грязь на обочине, издал довольно громкий мучительный стон и повалился вперёд, рухнув на четвереньки посреди разбитой дороги.

Не стоит думать, будто я и впрямь ожидал, что лошади солдат встанут на дыбы, поскольку многие боевые кони обучены топтать лежачих. К счастью, этих животных не выводили для рыцарской службы, и они неуклюже остановились, вызвав брань и раздражение их всадников.

— А ну съебался с дороги, керл[3]! — прорычал солдат справа, натягивая поводья, поскольку его лошадь испуганно повернулась. Позади него телега и, что важнее, качавшееся копьё гонца Короны также остановились. Арбалетчики пригнулись на куче груза, укреплённого на телеге, и оба потянулись за болтами в колчанах. Арбалетчики всегда стараются не держать своё оружие заряженным подолгу, поскольку это изнашивает плечи и тетиву. Вот только зря они не зарядили арбалеты сегодня — скоро это окажется фатальным просчётом.

Впрочем, я не позволял взгляду задерживаться на телеге, а вместо этого, разинув рот, таращился на солдата широко раскрытыми перепуганными глазами, в которых светилось мало осмысленности. Я усиленно практиковался, чтобы добиться такого выражения лица, поскольку скрыть интеллект не так-то просто.

— Шевели жопой! — сравнительно менее сердито приказал его напарник, словно обращаясь к тупой собаке. Я продолжал глазеть на него снизу-вверх, и он, ругнувшись, потянулся к кнуту на седле.

— Пожалуйста! — всхлипнул я, поднимая над головой костыль. — П-прошу пардону, добрые господа!

Я заметил, что во многих случаях у склонных к жестокости людей подобное раболепие неизменно разжигает, а не гасит позывы к насилию — так сейчас и произошло. Лицо солдата потемнело, он снял с крюка кнут, колючий кончик которого опустился на дорогу в нескольких дюймах от моего съёжившегося тела. Взглянув наверх, я увидел, как его рука сжалась на рукояти с ромбовидным узором. Кожа там сильно истёрлась, а значит этот человек явно наслаждался любой возможностью применить своё оружие.

Впрочем, подняв плётку, он замер, и его лицо перекосило от отвращения.

— Клянусь кишками мучеников, как же ты воняешь!

— Простите, сэр! — всполошился я. — Я не специально. Ноженька-то моя, видали? Вся ступня загнила с тех пор, как по ней проехала телега господина. И вот я на Стезе Святынь. Буду молить мученика Стеваноса меня вылечить. Вы же не станете бить верующего, а?

На самом деле моя ступня представляла собой прекрасный и здоровый придаток не менее здоровой ноги. А вонь, которая так сильно ударила в нос солдата, исходила от острой смеси дикого чеснока, птичьего помёта и перегнивших листьев. Для убедительности маскировки не стоит пренебрегать силой запахов. Важно было, чтобы эти двое не видели во мне угрозы. Случайно встретившийся на заведомо опасной дороге хромой юноша, вполне мог оказаться притворщиком. И совсем другое дело — хромой юнец без следов разума на лице и с ногой, источающей сильный аромат, скрупулёзно составленный так, чтобы походить на запах гноящихся ран, с которым эти двое, несомненно, сталкивались.

Конечно, тщательный осмотр меня бы разоблачил. Если бы эти двое разглядывали меня внимательнее, то увидели бы под гримом почти чистую кожу, а под тряпьём — стройное крепкое тело хорошо накормленного парня. А будь у них глаз поострее и чуть больше времени, то они заметили бы небольшой бугорок ножа под моей изношенной курткой. Но, на беду, им не хватило нужной остроты зрения, и время у них заканчивалось. Прошло всего несколько секунд с тех пор, как я вывалился им навстречу, но этого отвлекающего манёвра хватило, чтобы вся компания остановилась. За свою насыщенную событиями и опасностями жизнь я понял, что смерть вернее всего является именно в такие маленькие промежутки замешательства.

Солдату справа она явилась в форме стрелы с вороньим оперением и зазубренным стальным наконечником. Она вылетела из леса, впилась ему в шею прямо за ухом и в облачке крови показалась изо рта вместе с разорванным языком. Пока солдат валился из седла, его товарищ с кнутом доказал, что он настоящий ветеран, немедленно бросив кнут и потянувшись к мечу. Он двигался быстро, но и я тоже. Выхватив нож из ножен, я поставил перед собой замотанную ногу и бросился вверх, схватив свободной рукой уздечку лошади. Животное инстинктивно попятилось, подняв меня ещё на фут, который позволил бы мне вонзить нож солдату в горло, прежде чем он полностью обнажит свой меч. Ударом стоило гордиться: я его оттачивал не меньше, чем выражение лица дурачка, и теперь лезвие с первого раза вскрыло нужные вены.

Я ещё держался за поводья, когда ступни снова коснулись земли, и лошадь, крутанувшись, чуть не сбила меня с ног. Глядя, как солдат валится на дорогу и, булькая, делает последние вздохи, я испытал острое сожаление о скоротечности его кончины. Уж, конечно, этот гад с изношенным кнутом заслужил умирать подольше. Однако сожаления остыли, едва мне на ум пришёл один из множества уроков преступного искусства, вколоченный в меня за долгие годы: Когда стоит задача убить, действуй быстро и надёжно. Пытка — это излишество. Оставь её только для самых достойных.

К тому времени, как я успокоил лошадь, всё уже почти закончилось. Первый залп стрел свалил всех, кроме двоих стражников. Оба арбалетчика лежали мёртвыми в телеге, как и возница. Одному военному хватило мозгов развернуть лошадь и помчаться галопом прочь, хотя это и не спасло его от топора, который вылетел из леса и попал ему в спину. Последний солдат оказался сделан из более замечательного, пусть и безрассудного теста. Одна стрела из краткого залпа проткнула ему бедро, другая попала в лошадь, но ему удалось откатиться от бьющегося зверя, подняться и вытащить меч против двух дюжин разбойников, выбегавших из леса.

Я слышал версии этой истории, в которых уверяли, будто бы, увидев столь отважную и решительную душу, Декин Скарл лично запретил своей банде убивать его. А сам вступил с этим отважным защитником в поединок один на один. Смертельно ранив солдата, прославленный разбойник сидел с ним до ночи, и они рассказывали друг другу истории о битвах, в которых сражались, и размышляли о капризных тайнах, определяющих судьбы всех вокруг.

Нынче полно всяких песен и баек, в равной мере абсурдных, про Декина Скарла, известного короля разбойников Шейвинской Марки и, как некоторые скажут, защитника керлов и нищих. «Одной рукой он грабил, а другой отдавал» — так поётся в одной особо отвратительной балладе. «Отважный Декин из леса, всегда сильный и добрый».

Дорогой читатель, если ты готов поверить хотя бы слову из этого, то у меня есть для тебя на продажу шестиногий осёл. Декин Скарл, которого знал я, несомненно, был силён, ростом в шесть футов и два дюйма, с мышцами под стать росту, хотя в последние годы уже начал расти живот. И доброту он, бывало, проявлял, но такое случалось редко, поскольку объединить разбойников Шейвинского леса одной добротой не получится.

На самом деле в отношении того стойкого солдата я слышал от Декина только приказ, который он проворчал: «Убить тупого уёбка, и приступим». Он даже не взглянул на кончину бедолаги, которого дюжиной стрел отправили в объятья мучеников. Я смотрел, как король разбойников тяжёлым шагом вышел из тёмного леса с секирой в руке — это жуткое оружие с почерневшим помятым двойным лезвием редко бывало далеко от него. Он помедлил, разглядывая дело моих рук. Проницательные глаза под тяжёлыми бровями ярко блестели, глядя то на труп солдата, то на лошадь, которую мне удалось поймать. За такой приз, как лошадь, стоит побороться, поскольку за них дают хорошую цену, особенно в военное время. И даже если не получится продать, мясу в лагере всегда рады.

Удовлетворённо поворчав, Декин быстро перевёл взгляд на единственного выжившего в засаде — такой исход был вовсе не случайным.

— Если хоть одна стрела пролетит ближе ярда от гонца, — прорычал он нам тем утром, — я сдеру кожу с пустившей её руки, от пальцев до запястья. — И он не грозился попусту, поскольку все мы раньше видели, как он исполняет обещания.

Королевский гонец оказался тонколицым мужчиной в отлично пошитой куртке, штанах и в длинной накидке, окрашенной в королевские цвета. Он сидел на сером жеребце и всем своим видом выражал оскорблённое презрение, даже когда Декин подошёл и схватил его лошадь под уздцы. Впрочем, при всём своём строгом достоинстве и явном возмущении, ему хватило мудрости не опускать копьё, которое он держал, и королевский вымпел по-прежнему высоко развевался над картиной недавней резни.

— Любое насилие или препятствование по отношению к гонцу на службе Короны считается государственной изменой, — провозгласил тонколицый. Похвально, что его голос почти не дрожал. Он моргнул и решил, наконец, одарить Декина всей силой своего властного взгляда. — Вы должны знать это, кем бы вы ни были.

— И впрямь, сударь, мне это известно, — ответил Декин, наклонив голову. — Думаю, и вы отлично знаете, кто я, не так ли?

Гонец опять моргнул и снова отвёл глаза, не соизволив ответить. Я видел, как Декин убивал и за менее явные оскорбления, но сейчас он лишь рассмеялся, а потом поднял свободную руку и громко, нетерпеливо щёлкнул пальцами.

Лицо гонца вытянулось ещё сильнее, кожа покраснела от гнева и унижения. Я видел, как раздуваются его ноздри и дёргаются губы — несомненно, в попытке прикусить их и сдержать неосторожные слова. И, раз уж его не пришлось просить дважды, чтобы он потянулся за кожаным тубусом для свитка на поясе, очевидно, он точно знал имя стоявшего перед ним человека.

— Лорайн! — рявкнул Декин, взяв свиток из неуверенной руки гонца, и протянул гибкой женщине с медными волосами, которая тут же подошла и забрала его.

Барды расскажут, будто бы Лорайн д'Амбрилль была прославленной красавицей, дочерью лордишки из далёких земель, которая сбежала из замка своего отца, чтобы не выходить замуж по расчёту за аристократа с плохой репутацией и дурными привычками. Пройдя множество дорог и приключений, она добралась до тёмных лесов Шейвинской Марки, где ей несказанно повезло, поскольку от стаи голодных волков её спас не кто иной, как добрый грабитель Декин Скарл собственной персоной. И вскоре между ними вспыхнула любовь — любовь, которая, к моему раздражению, эхом прогремела через годы, обрастая в процессе всё более нелепыми легендами.

Насколько мне удалось разузнать, в жилах Лорайн текло не больше благородной крови, чем в моих, хотя происхождение её сравнительно хорошего произношения и несомненного образования до сих пор остаются в некотором роде тайной. Мне не удалось разгадать её, несмотря на продолжительное время, которое я посвятил размышлениям о ней. Впрочем, как и бывает со всеми легендами, стержень правды в них сохранился: она была красоткой. Нежная прелесть её лица не увяла даже спустя годы лесной жизни, и ей каким-то образом удавалось оберегать свои блестящие медные волосы от жира и колючек. Как человек, страдающий от безграничной юношеской похоти, я невольно таращился на неё при каждом удобном случае.

Лорайн сняла крышку с тубуса, вытащила свиток и начала читать, немного изогнув покрытую веснушками бровь. Её лицо, как обычно, приковало к себе мой взгляд, но восхищение на миг померкло из-за краткого, но явного спазма от потрясения, исказившего её черты. Разумеется, Лорайн отлично его скрыла, поскольку именно она обучала меня искусству маскировки, и даже лучше меня умела прятать потенциально опасные эмоции.

— Всё запомнила? — спросил её Декин.

— Слово в слово, любимый, — заверила его Лорайн и улыбалась, приоткрыв зубы, пока возвращала свиток в тубус и закрывала крышку. Хотя её происхождение всегда оставалось загадкой, но я по крупице собирал редкие упоминания об игре на сцене и о её путешествиях в девичестве с актёрской труппой, которые привели меня к заключению, что Лорайн когда-то была актрисой. Может это и совпадение, но она обладала удивительной способностью запоминать большие объёмы текста, всего лишь мимолётно их прочитав.

— Сэр, позвольте воззвать к вашей природной доброте, — сказал Декин гонцу, взяв у Лорайн тубус. — Сочту величайшей услугой, если вы сможете доставить королю Томасу дополнительное сообщение. Передайте ему, что я, как король королю, приношу глубочайшие и самые искренние сожаления в связи с этой неприятной и непредвиденной — пусть и краткой — задержкой в путешествии его доверенного лица.

Гонец уставился на протянутый ему тубус, словно на преподнесённую в подарок кучу дерьма, но всё равно взял его.

— Такие уловки вас не спасут, — сказал он сквозь сжатые зубы. — И вы не король, Декин Скарл.

— Неужели? — Декин поджал губы и приподнял бровь, явно удивившись. — Я командую армиями, охраняю свои границы, наказываю нарушителей и собираю налоги, которые мне полагаются. Если такой человек, как я, не король, то кто же он?

Мне было совершенно ясно, что у гонца на этот вопрос предостаточно ответов, но, будучи человеком как мудрым, так и ответственным, он предпочёл не отвечать.

— Итак, я желаю вам доброго дня и хорошего путешествия, — сказал Декин, отошёл и резко хлопнул лошадь гонца по крупу. — Держитесь дороги и не останавливайтесь до наступления ночи. После захода солнца гарантировать вам безопасность я не могу.

От хлопка лошадь гонца понеслась рысью, и всадник быстро пустил её галопом. Вскоре он уже стал пятном взбитой грязи, а его развевающаяся накидка мелькала среди деревьев красным и золотым, пока он не повернул по дороге и не скрылся из вида.

— Хватит стоять, разинув рты! — рявкнул Декин, окинув банду сердитым взором. — Нам ещё собирать добычу и ехать кучу миль до заката.

Все с обычным энтузиазмом принялись за дело — лучники обшаривали солдат, которых убили, а остальные набросились на телегу. Мне тоже хотелось к ним, и я уже озирался в поисках молодого деревца, чтобы привязать украденную лошадь, но остался на месте, когда Декин поднял руку.

— Всего один порез, — сказал он, подходя ближе, и кивнул косматой головой, глядя на убитого солдата с кнутом. — Неплохо.

— Как ты и учил меня, Декин, — сказал я, улыбнувшись, и почувствовал, как улыбка замерла на губах, когда он бросил взгляд на лошадь и дал мне знак передать ему поводья.

— Думаю, рано ему в котелок, — сказал он, поглаживая крупной рукой серую шерсть животного. — Молодой ещё. Много пользы принесёт. Как и ты, а, Элвин?

Он коротко, хрипло хохотнул, и я тут же повторил этот звук. Я заметил, что Лорайн всё ещё стоит неподалёку, не принимая участия в исступлённом грабеже, и следит за нашим разговором, скрестив руки и наклонив голову. Её выражение лица показалось мне странным: чуть поджатые губы означали приглушённое веселье, а прищуренные глаза и поднятые брови говорили о сдерживаемой озабоченности. Декин разговаривал со мной чаще, чем с другими юнцами банды, вызывая немало зависти, но обычно не со стороны Лорайн. А сегодня она явно увидела в его внимании какое-то дополнительное значение, и я задумался, не связано ли это как-нибудь с содержанием свитка.

— Сыграем в нашу игру? — сказал Декин, снова перехватив моё внимание. Я повернулся и увидел, как он дёрнул подбородком в сторону трупов двух солдат. — Что ты видишь?

Я подошёл к трупам поближе, быстро осмотрел их, прежде чем дать ответ, и постарался говорить не слишком быстро, поскольку на своей шкуре знал, как ему не нравится, когда я тараторю.

— На рукавах и штанах застывшая кровь, — сказал я. — Я бы сказал, день или два назад. Вот у этого… — я указал на солдата, у которого изо рта торчал наконечник стрелы, — …свежезашитый порез на лбу, а этот… — мой палец сдвинулся на полуобнажённый клинок, по-прежнему зажатый в руке того, которого я убил, — на его мече ещё не отполированные зарубки и царапины.

— И о чём это тебе говорит? — спросил Декин.

— Они дрались в схватке, и недавно.

— В схватке? — Он поднял кустистую бровь и спокойно спросил: — Ты уверен, что это была всего лишь схватка?

Мой разум тут же бешено заработал. Всегда тревожно, если Декин говорит спокойным тоном.

— Скорее, битва, — произнёс я, понимая, что тараторю слишком быстро, но придержать слова не получалось. — Настолько крупная или важная, что об исходе надо рассказать королю. А раз они дышали до сегодняшнего рассвета, то видимо, победили.

— Что ещё? — Декин прищурил глаза, что говорило о потенциальном разочаровании. Похоже, я упустил нечто очевидное.

— Они кордвайнцы, — сказал я, стараясь говорить спокойнее. — Ехали с королевским гонцом, а значит их призвали в Шейвинскую Марку по делу Короны.

— Да, — сказал он, и небольшой вздох окрасил его голос, указывая на сдерживаемое ожидание. — И каково же главное дело у Короны в эти тревожные времена?

— Война с Самозванцем. — Сглотнув, понял я, и снова облегчённо улыбнулся. — Королевское войско вступило в битву с ордой Самозванца и победило.

Декин опустил бровь и так долго молча смотрел на меня, не отводя немигающего взгляда, что я вспотел второй раз за это утро. Потом он моргнул, повернулся и повёл лошадь прочь, пробормотав что-то Лорайн, которая двинулась рядом. Слова были сказаны тихо, но я расслышал — как он, не сомневаюсь, и рассчитывал.

— Послание?

Лорайн ответила нейтральным тоном, тщательно убрав с лица всякое выражение:

— Ты был прав, как всегда, любимый. Старый придурок переметнулся.

Декин приказал убрать трупы с дороги и утащить подальше в лес, где благодаря волкам, кабанам и лисам от них скоро останутся лишь безымянные кости. Шейвинский лес — голодное место, и свежее мясо редко пролежит долго, как только ветер разнесёт запах среди деревьев. И с удручающей неизбежностью именно Эрчел обнаружил, что один из них всё ещё жив. Эрчел был голоден, как лесной хищник, вот только этот голод другого сорта.

— Этот хуй ещё дышит! — удивлённо и обрадованно провозгласил он, когда арбалетчик, которого мы тащили по папоротникам, издал озадаченный, пытливый стон. Меня так ошеломило это неожиданное выживание, что я тут же выпустил его руку, и он плюхнулся на землю, где снова застонал, а потом поднял голову. Несмотря на дыры, пробитые в его теле, по меньшей мере, пятью стрелами, он, глядя на своих похитителей, напоминал человека, проснувшегося от странного сна.

— Друг, что случилось? — спросил Эрчел, опускаясь на корточки. Его лицо удивительно правдоподобно изображало сочувствие. — Разбойники, да? Мы с друзьями нашли тебя у дороги. — Его лицо помрачнело, в голосе появилась хриплая нотка отчаяния. — Как ужасно. Они настоящие звери, Бич их забери. Не волнуйся… — Он успокаивающе положил руку на качающуюся голову арбалетчика. — Мы всё сделаем, как надо.

— Эрчел, — сказал я с запретительной ноткой в голосе. Его глаза резко встретились с моими, и они ярко обиженно блестели, а острое, бледное лицо насупилось. Мы были примерно одного возраста, но я уже перерос большинство семнадцатилетних парней, если мне и впрямь столько лет. Даже сегодня мне остаётся лишь гадать о своём настоящем возрасте, поскольку таков уж удел бастардов, выставленных из борделя: дни рождения — загадка, а имя — это подарок, который делаешь сам себе.

— На твои развлечения нет времени, — сказал я Эрчелу. Послевкусие от убийства порождало во мне беспокойный гнев, а разговор с Декином его только усилил, укоротив терпение. В банде не было формальной иерархии как таковой. Декин был нашим неоспоримым и непререкаемым главарём, а Лорайн — его заместителем, но далее порядок со временем менялся. Эрчел, благодаря своим манерам и привычкам — грязным даже по меркам разбойников — в настоящее время стоял на несколько ступенек ниже меня. Поскольку он был прагматичным трусом в той же мере, что и злобным псом, обычно всегда можно было рассчитывать, что он отступит даже перед чуть большей властностью. Однако сегодня перспектива побаловать свои наклонности пересилила прагматизм.

— Элвин, отъебись, — пробормотал он, поворачиваясь к арбалетчику, который — невероятно! — набрался сил и попытался встать. — Не напрягайся, друг, — посоветовал Эрчел, и его рука скользнула к ножу на поясе. — Ляг, отдохни.

Я знал, что будет дальше. Эрчел станет шептать этому несчастному утешительные слова, а потом, ударив быстро, как змея, выколет ему глаз. Затем последуют новые успокаивающие заверения, и он выколет второй. А потом начнётся игра по выяснению того, сколько времени пройдёт, пока размякший бедолага не умрёт от ножа Эрчела, который будет вонзаться всё глубже и глубже. Чаще всего у меня не хватало духу такое терпеть, и уж точно не сегодня. К тому же он меня не послушал, а это уже достаточное основание для удара ногой, которой я попал ему в челюсть.

От пинка зубы Эрчела клацнули, а голова мотнулась в сторону. Я пнул так, чтобы причинить максимум боли и при этом не выбить челюсть — хотя вряд ли он оценил мою заботу. Всего секунду или две он потрясённо моргал, а потом его вытянутое лицо перекосило от ярости, он вскочил на ноги, оскалив окровавленные зубы, и выхватил нож, чтобы ударить в ответ. Мой нож размытым пятном вылетел из ножен, и я согнулся, готовый встретить его.

Скажу со всей честностью, дело могло решиться в пользу любого из нас, поскольку по части драки на ножах мы были примерно равны. Хотя, мне нравится думать, что мои габариты склонили бы весы в мою пользу. Но этот вопрос стал чисто академическим, когда Райт бросил тело, которое нёс, шагнул между нами и наклонился, чтобы воткнуть свой нож в основание черепа арбалетчика.

— Кто тратит время понапрасну, тот понапрасну тратит жизнь, — выпрямляясь, сказал он со своим странным мелодичным акцентом, а потом по очереди уставился на нас спокойным немигающим взором. Встречаться взглядом с Райтом мне и в лучшие времена было нелегко — пронзительные ярко-голубые глаза наводили на мысль о ястребе. И к тому же он был крупнее, выше и коренастее даже Декина, но совершенно без пуза. А ещё более отталкивающими были яростно-красные отметины, складывавшиеся в две диагональные полосы на светло-коричневой коже его лица. До того, как я увидел его, делая первые неуверенные шаги по лагерю Декина, я ни разу не встречал ни одного из потомков каэритов. Ощущение чуждости и угрозы, которое он внушил мне в тот день, так и не исчезло.

В те дни ходило множество баек о каэритах и об их загадочных и, по общему мнению, магических практиках. В Альбермайне их нечасто можно было встретить, и те, кто жили среди нас, становились объектом страха и насмешек, как люди, которых считают чужеземцами. В конечном счёте опыт научит нас, что подобные наветы неразумны, но этому ещё только предстояло случиться. Я слышал много мрачных рассказов о каэритах, полных упоминаний об их колдовских странностях и о тяжёлой судьбе миссионеров Ковенанта, которые опрометчиво пересекли горы, дабы обучить эти языческие души примеру мучеников. Поэтому я поспешил отвести глаза, а Эрчел, неизменно изворотливый, но крайне редко отличающийся смекалкой, немного помедлил, что побудило Райта уделить ему всё своё пристальное внимание.

— Ты согласен, хорёк? — шёпотом спросил он, наклонившись поближе, и его коричневый лоб на миг прижался к бледному лбу Эрчела. Поскольку здоровяк наклонился, его ожерелье с амулетами повисло между ними. Всего лишь шнурок, увешанный бронзовыми безделушками — каждая представляла собой тщательно изготовленную миниатюрную фигурку — и всё равно оно меня нервировало. Я не позволял себе задерживать взгляд на нём слишком долго, но мельком замечал изображения луны, деревьев и разных животных. Одна фигурка приковывала мой взгляд более других: бронзовый череп птицы, которую я принял за ворону. По неведомым причинам пустые глазницы этого артефакта внушали мне бо́льший страх, чем неестественно-ясный взор его владельца.

Райт ждал, пока Эрчел не кивнул, не поднимая глаз.

— Положите его туда, — приказал каэрит, и, медленно вытирая окровавленный клинок об куртку Эрчела, кивнул в сторону нескольких вязов в дюжине шагов от нас. — И можешь понести мой мешок на обратном пути. Хорошо бы из него ничего не пропало.

— Каэритская сволочь, — пробормотал Эрчел, когда мы тащили к вязам труп арбалетчика. Как с ним частенько бывало, наша конфронтация, казалось, совершенно забылась. Спустя все эти годы, раздумывая о его судьбе, я вынужден прийти к заключению, что Эрчел — какой бы отвратительной и ужасной ни была его душа, — обладал одной способностью, которая всегда ускользала от меня: он не таил обид.

— Говорят, они поклоняются деревьям и камням, — продолжал он, тщательно стараясь не повышать голос. — Творят над ними языческие обряды в лунном свете, и всё такое, чтобы оживлять. Мои с таким никогда бы якшаться не стали. О чём только Декин и думает, не знаю.

— Может, стоит у него спросить, — предложил я. — Или я могу спросить для тебя, если хочешь.

Предполагалось, что это любезное предложение заставит Эрчела держать рот закрытым большую часть остатка нашего пути. Однако, когда мы углубились в чащу по пути к лагерю, он, разумеется, нашёл другой повод почесать языком.

— Что в нём написано? — спросил он, снова понизив голос, поскольку Райт и остальные шли неподалёку. — В свитке-то?

— Откуда мне знать? — ответил я, поправляя на плече неприятно тяжёлый мешок с награбленным. Трупы полностью обчистили ещё до того, как я смог поучаствовать, зато в телеге удалось поживиться половиной мешка съестного, несколькими морковками и, самое ценное, парой отличных сапог, которые почти идеально мне подойдут после некоторых небольших изменений.

— Декин разговаривает с тобой. И Лорайн тоже. — Эрчел настойчиво пихнул меня локтем. — Что такого там написано, отчего он так сильно рисковал, только чтобы его прочитать?

Я подумал о потрясении, которое заметил на лице Лорайн, когда она читала свиток, и о противоположном выражении, когда она стояла и смотрела, как Декин вытягивает из меня рассуждения. «Старый придурок переметнулся», — сказала она. За годы, проведённые в этой банде, я научился чуять, когда меняется ветер, направляющий наш путь, и главным в ней всегда оставался Декин. Своими мыслями он делиться не любил и нередко отдавал приказы, которые казались странными или абсурдными, а их истинное предназначение открывалось позднее. Но до сих пор его осторожное руководство всегда приводило нас к прибыли и позволяло избегать солдат и шерифов герцога. Герцог…

Ноги стали замедляться, а глаза расфокусировались — мой вечно занятой разум выдал озарение, которое должно было снизойти ещё на дороге. Охранники гонца были не герцогскими рекрутами из Шейвинской Марки, а кордвайнцами, только что из другой битвы с Самозванцем. Солдаты на службе короля, что вызывало вопрос: на чьей стороне сражался герцог Шейвинской Марки, если его солдатам нельзя было доверить сопровождение королевского гонца?

— Элвин?

От голоса Эрчела мои глаза снова сфокусировались, и взгляд немедленно скользнул на громоздкую фигуру Декина во главе колонны. Мы уже добрались до лагеря, и я смотрел, как он отмахнулся от вышедших поприветствовать его разбойников и потопал в укрытие, которое делил с Лорайн. Инстинкт подсказывал мне, что ни он, ни она не примут участия с нами в общей ночной пирушке, какую мы обычно устраивали после успешного окончания дела. Я знал, что им много чего надо обсудить. А ещё знал, что мне надо это услышать.

— Эрчел, мне кажется, ты должен кое-что узнать, — сказал я, направляясь в сторону своего укрытия. — Ты слишком много пиздишь.

ГЛАВА ВТОРАЯ

После пролитой крови празднования всегда проходят шумно. Декин не жаловал постоянное пьянство, но после успешного налёта обычно позволял элю и бренди течь рекой. Итак, когда опустилась ночь, и боров на вертеле, истекая жиром, зажарился до идеального состояния, мои товарищи по банде дали волю своим разнообразным радостям или взлелеянным обидам. За годы я понял, что события вроде этого — неотъемлемый аспект разбойничьей жизни, выплеск смеха, споров и песен, подпитываемый чрезмерной выпивкой и любыми одурманивающими веществами, какие только удавалось отыскать.

Я часто удивляюсь своей способности оглядываться назад на это собрание подонков с такой нежной ностальгией, и всё же, когда мой внутренний взор переходит с одного лица на другое, понимаю, что так оно и есть. Там была Герта, и в качестве объекта моей похоти она уступала только Лорайн. Она улыбалась и плясала, алели тугие, как яблоки, щёки, развевались юбки. С ней пошли плясать Юстан и Йелк, фальшивомонетчик и домушник — настолько преданных любовников я в жизни не встречал. Старая морщинистая Халберт, которая могла оценить стоимость золота или серебра, лишь раз куснув жёлтыми зубами и лизнув языком, хихикала и передавала трубку Райту. Каэрит не был склонен к излишествам, но при случае вроде этого он, по крайней мере, приходил в состояние приветливой безмятежности и раскуривал свою покрытую орнаментами трубку, которой щедро делился с разбойниками, собравшимися вокруг него. А ночью все они уплывут в то забвение, которое создаст трава в их протухших мозгах.

На границе света от костра Пекарь и Шнур, наши лучшие лучники, сердито смотрели друг на друга и толкались, что говорило о неминуемой драке. Среди этого народа насилие становилось неизбежным, как только выпивка развязывала языки, и закипали воспоминания об обидах. Впрочем, по законам Декина все ножи и другое оружие приходилось оставлять в укрытиях, поэтому серьёзные ранения и убийства случались редко. Глядя, как два лучника тыкают друг другу пальцами в лица, а громкость их голосов растёт, я решил, что итоговый обмен ударами будет кратким, но синяков останется немало. Покатаются, сцепившись, пока их дрязга не надоест Райту или кому-нибудь из ещё более страшных командиров, и те их растащат. А уже к утру Пекарь и Шнур снова будут друзьями, и станут обмениваться шутками, сравнивая свои синяки.

За их нарастающим спором наблюдал коренастый мужчина с лысеющей и обритой до короткой щетины головой, недостаток волос на которой он восполнял обширной бородой. В иерархии банды Тодман стоял на несколько ступеней выше меня. Декин ценил его за разумное применение жестокости, благодаря которому он бывал полезен в схватках, но ещё полезнее — когда приходилось кого-либо наказывать. Мужчиной он был крупным, какими часто бывают те, кто следит за исполнением правил, но всё же меньше Райта или самого Декина. По мере того как тычки Пекаря и Шнура перерастали в удары, в его глазах зрело острое предвкушение, и, как я предположил, он надеялся, что эта драка закончится убийством, отчего появится перспектива ужасной казни. Не всегда легко определить источник ненависти, которую один человек испытывает по отношению к другому, но в случае с Тодманом таких сложностей не возникало. Как и Эрчел, он слишком наслаждался своей жестокостью. Но, в отличие от Эрчела, за этими садистскими глазами скрывался очень острый ум.

Наверное, какой-то инстинкт предупредил его о моём внимании, поскольку он посмотрел мне в глаза и сильно прищурился. Ненависти по природе свойственно находить своё отражение в тех, кого ты ненавидишь, и Тодман с интересом отразил мою. Мне следовало опустить взгляд, как я сделал с Райтом, но я этого не сделал. Возможно, полкружки выпитого бренди сделали меня неразумно храбрым, но, думаю, недостаток осмотрительности больше был связан с растущим подозрением, взлелеянным за последние несколько месяцев, что я могу убить Тодмана, если до этого дойдёт дело. Конечно, у него было преимущество в силе и размерах, но я двигался быстрее, и, в конце концов, одного пореза вполне достаточно.

Я смотрел, как дёрнулось лицо Тодмана в ответ на моё отсутствие страха, и он сделал шаг вперёд, побудив меня встать. Согласно закону Декина ножа у меня не было, но в полусъеденном борове на вертеле торчал зазубренный кинжал. Я знал, что могу до него добраться прежде, чем Тодман доберётся до меня. Но тут пришло осознание: придётся ведь поставить на то, что Декин простит мне смерть такого полезного лейтенанта, и это вызвало запоздалый прилив здравого смысла, заставив меня стиснуть зубы и опустить глаза. Впрочем, вполне возможно, такое раскаяние не остудило бы гнев Тодмана, и я начал сознавать, что моя питаемая бренди гордость, вполне вероятно, будет стоить мне нынче побоев. К счастью, прежде чем Тодман сделал следующий шаг, Шнур попытался вырвать Пекарю глаз, а в ходе дальнейшей борьбы оба свалились в костёр, взметнув фонтан искр.

Недовольно ругнувшись по-каэритски, Райт поднялся на ноги и стал растаскивать колотившую друг друга парочку. Тодману, в соответствии с его признанной ролью громилы, пришлось приложить руку и оттаскивать Пекаря, пока Райт держал мясистую руку на шее Шнура. Теперь разворачивавшаяся драма приковала все взгляды, и я почувствовал самый удобный момент, чтобы ускользнуть. Не стоило привлекать дополнительного внимания Тодмана, и к тому же, у меня имелась своя миссия.

С началом зимы банда Декина разместилась в заросших руинах, в самом тёмном сердце Шейвинского леса. По большей части они состояли из поваленных камней, иногда неотличимых от обычных валунов — такие же потрёпанные непогодой и заросшие мхом. Но кое-где среди переплетения кустов, корней и веток проступали отчётливые формы и структуры. Ради этих преимуществ здесь и устроили лагерь — когда дождь становился холодным, и в утреннем свете начинал искриться иней, эти надёжные, хоть и невысокие, стены легко превращались в укрытия и обеспечивали немало почти готовых складов для награбленного и запасов.

Я слышал, что кое-кто в банде полагал, будто эти руины некогда представляли собою могучий город, который в расцвете своего величия был разрушен яростью Бича. Если и так, то свидетельств того величия я не замечал, как и следов цивилизации. Уж конечно в могучем городе нашлась бы статуя-другая, а может даже и древние сокровища блеснули бы посреди серо-зелёного сумбура. Но ничего такого мне увидеть не довелось. Тут и там можно было разглядеть смутные, стёртые очертания, говорившие о письменах, но они слишком померкли, их форму полностью уже было не различить, и в любом случае никто из этой банды не смог бы их перевести, и уж тем более — такой неграмотный я.

Естественно, Декин и Лорайн заняли самое большое из возможных укрытий — почти целую комнату из четырёх толстых, хоть и укороченных стен, и вдобавок с крышей из переплетённых веток и наваленных папоротников. А ещё оно располагалось в удачной близости от останков побитой непогодой и заросшей мхом огромной поваленной колонны. Я предположил, что это, наверное, был какой-то монумент высотой в сотню футов. Что или кого хотели почтить его создатели, навсегда останется неразрешимой загадкой. Его сегменты лишь частично треснули во время падения. Под одним из таких гранитных цилиндров располагалась небольшая выемка. Я обнаружил её несколько недель назад, когда искал, где спрятать своё самое ценное добро. Воровство в банде категорически запрещалось, но все монеты и разные ценности, которые мне удавалось собрать, имели раздражающую склонность исчезать. По правде говоря, в основном это происходило из-за моей привычки тратить заработанное сразу, как только оно попадало в кошелёк, но я не сомневался, что небольшая часть утекала в карманы моих неблагонадёжных товарищей по банде. Более тщательное изучение моей тайной норы показало, что она обеспечивает отличный вид на вход в укрытие Декина и Лорайн, и располагается достаточно близко, чтобы расслышать каждое их слово.

— «…включая всего двенадцать рот, — говорила Лорайн своим мягким, текучим голосом, закрыв глаза — она с присущей ей точностью цитировала королевское послание. Они с Декином сидели по обе стороны от пылающего костра, он тыкал в огонь почерневшей веткой, а она спокойно сидела, словно на сцене. — Девять пеших и три конных. Таким образом, наша численность превышает три тысячи добрых и верных человек, поклявшихся служить вашему высочеству перед лицом восходящего Дюрейля Веариста, главного и уважаемого служителя Ковенанта Шейвинской Марки. Кроме того, наше воинство подкреплено не менее чем шестью десятками военных, прежде служивших предателю, герцогу Руфону Амбрису. Не сомневаюсь, что ваше высочество обрадуется, узнав о верности этих отважных ребят, которые преданность королю ценят превыше клятв, данных предателю-аристократу…»

Лорайн замолчала, поскольку Декин её перебил, тихо, но сурово:

— Скорее, неверные сволочи, которым хватило мозгов учуять, куда ветер дует. — Его борода шевельнулась от сдерживаемой гримасы, а Лорайн открыла глаза и бросила на него укоризненный взгляд. — Прости, любимая. Прошу, продолжай.

Лорайн, вздохнув, закрыла глаза и продолжила своё выступление:

— «Что до войск Самозванца, то, по моим подсчётам, в них более четырёх тысяч военных, и примерно столько же гражданских. Да будет известно вашему высочеству, что это значительно меньше тех сил, которые прежде приписывали орде бунтовщиков, и тем самым ставит под сомнение честность людей, награждённых за данные разведки, ныне оказавшиеся ошибочными или же откровенно ложными. К сему посланию прикладываю список тех, кого смиренно предлагаю подвергнуть аресту и изъятию собственности за столь постыдное попрание доверия вашего высочества».

«Какой бы плачевной ни была численность врага, но если бы Самозванец преуспел в соединении своей орды с войсками и рекрутами герцога Руфона, числом более тысячи, день вполне мог бы сложиться не в нашу пользу. Хвала провидению, а быть может, милости мучеников, что маршрут, выбранный герцогом Руфоном, оказался нам известен, когда в наши руки попал один из его разведчиков. Герцог разбил свой лагерь в двенадцати милях от места сбора Самозванца, и с рассветом на него обрушились все наши войска в полном составе, его силы уничтожены, захвачены или рассеяны…»

Лорайн помедлила, и я увидел, как шевельнулось её горло, когда она сглотнула, чтобы смочить нервный язык. И всё же, заговорила она своим обычным размеренным тоном:

— «Для меня также большая честь сообщить, что сам герцог сейчас находится под опекой вашего уважаемого защитника сэра Элберта Болдри, который победил и обезоружил предателя в личном бою. Как только под моим командованием был восстановлен порядок, я со всей возможной скоростью направился к расположению Самозванца и нанёс ему сокрушительное поражение, несмотря на яростное сопротивление его последователей. Полагаю крайне важным доложить, что в рядах бунтовщиков было несколько аскарлийских наёмников, союзников еретиков из Фьордгельда. Чтобы одолеть этих северных дикарей, потребовался суровейший бой, и это, к моему бесконечному сожалению, позволило самому Самозванцу сбежать вместе со свитой числом около двадцати рыцарей-предателей. Ваше высочество может не сомневаться, что за лидером бунтовщиков немедленно снарядили погоню, и я в ближайшие дни всецело ожидаю получить вести о его поимке, либо о его кончине.

«В настоящее время мои войска стоят в расположении замка Амбрис, где меня найдёт гонец вашего высочества. За другой стороной, о которой мы говорили перед моим отбытием от двора, уже послали, и её прибытие ожидается в скором времени. Судя по данным разведки от патрулей и платных информаторов, арест герцога не вызвал большого интереса среди керлов, ремесленников и мелкой знати. Так же в герцогстве не наблюдается и широкого распространения симпатий к Самозванцу. Я намерен, в соответствии с предписаниями вашего высочества, немедленно предать герцога Руфона суду. Список пленников знатного происхождения также приложен к настоящему посланию. Ожидаю вашей команды относительно казни, милости или выкупа за оных. Захваченные военные, рекрутированные керлы и гражданские преданы смерти по моему приказу, как доверенного лица Короны с особыми полномочиями».

«Ваше высочество, остаюсь вашим самым верным и преданным слугой, сэр Алтус Левалль, рыцарь-командующий роты Короны».

Слушая всё это, Декин почти не менял выражения лица, и только раз его поведение изменилось, кода Лорайн поведала о судьбе несчастного герцога Руфона. Мясистые ладони Декина сжались, ветка в его руках хрустнула и сломалась, и он бросил остатки в костёр. Когда Лорайн завершила своё представление, он ничего не сказал, позволив тишине затянуться.

— Алтус, — наконец пробормотал Декин, сжав ладони. — Ясное дело, кто же ещё. Ему всегда нравилась грязная работёнка. Вот уж кому доставляет удовольствие превращать хаос в порядок.

— Ты знаком с рыцарем-командующим армии Короны? — спросила Лорайн. Я заметил в её голосе нотку искреннего удивления. Декин явно и от неё хранил секреты.

Его борода дёрнулась от лёгкого раздражения, и он покачал головой.

— Когда-то был. Эта история для другой ночи, любимая.

За следующей фразой Лорайн я различил беспокойство, хотя она хорошо его скрывала и слова выбирала осторожно:

— Как я понимаю, «другая сторона», о которой он говорил, это новоизбранный герцог Шейвинской Марки. Интересно, кто бы это мог быть.

— Список кандидатов невелик. — Декин невесело усмехнулся. — Враги Руфона имели склонность к несчастным случаям и неожиданным болезням. — В следующем смешке уже послышались кислые нотки. — Он никогда не славился излишней добротой к тем, у кого с ним одна кровь.

— Возможно, его преемник окажется более сговорчивым. Достаточно ценный подарок может, по крайней мере, облегчить открытие пути для взаимодействия. Разумеется, придётся подбираться к нему с осторожностью… — Лорайн умолкла, поскольку Декин безучастно махнул рукой.

— Неважно, кто он. — Он со стоном поднялся на ноги и потёр спину. — Время пришло, Лорайн. Ожидание длилось долго, но теперь пора. Руфон вот-вот потеряет голову, война с Самозванцем в разгаре, на севере назревают проблемы — лучшего шанса нам не выпадет.

— Самозванца только что победили. Война почти закончена.

— Так оно выглядит, или, по крайней мере, в этом Алтус убедит короля. Ты не заметила, что он не доложил о своих потерях? Для Алтуса долг превыше всего, но ещё он может напиздеть с три короба, когда ему это выгодно. Предположу, что он громко разбил войска герцога и схватил его, как и сказал, в основном благодаря сэру Элберту на своей стороне. Также ему, возможно, удалось нанести поражение Самозванцу, но не одержать великую победу, как он утверждает. Даже если это и правда, пока Самозванец дышит, всегда есть шанс, что он соберёт новую армию. Притязания на трон по праву королевской крови всегда будут привлекать обездоленных и недовольных. Его восстание далеко не закончено. Когда он в следующий раз поднимет своё знамя, это, скорее всего, будет далеко от Шейвинской Марки, а значит сэр Алтус, и, что важнее, ужасный защитник короля тоже будут далеко.

Лорайн снова закрыла глаза, опустив лицо. Вздохнув, она заговорила, и я знал, какая храбрость требовалась, чтобы это высказать:

— Гонец был прав, Декин. Каким бы титулом не величали тебя керлы и разбойники, факт остаётся фактом — ты не король.

— Любимая, я себя никогда не обманывал. — Гнева не чувствовалось ни в тоне, ни в осанке Декина, когда он шагнул к Лорайн. Крупной рукой он взял её за подбородок и поднял лицо, пока она не согласилась открыть глаза. Следующие слова он произнёс любезно, но при этом твёрдо и уверенно: — Однако я намерен стать герцогом.

Следующим утром Декин велел нам сняться с лагеря и повёл курсом на север по скрытым тропам, известным лишь браконьерам да разбойникам. Как обычно, не было дано никакого объяснения, и те, кто ворчал о своих залитых выпивкой головах или тысячах болячек, быстро умолкали под самым кратким взглядом, брошенным Королём Разбойников. Все мы мастерски умели считывать перемены его настроения, и банда маршировала под гнётом знания, что любое слово или косой взгляд прямо сейчас вызовут самые суровые репрессии.

Я вызвался на разведку впереди банды, пробиравшейся по зелёному лабиринту густой чащи. Маршируя вместе с остальными, мне бы неминуемо пришлось тащиться рядом с Эрчелом, а я в настоящее время исчерпал свою терпимость к его обществу. А ещё так можно было держаться подальше от Тодмана, и я чувствовал, что на некоторое время это полезная мера предосторожности. Хорошее отношение Декина означало, что он может перекинуться со мной парой лишних слов или похвалить, но не обеспечивало защиты.

В разведку мы пошли вчетвером. Пекарь и Шнур со своими луками патрулировали фланги, а от их спора, разумеется, осталось только смутное воспоминание, несмотря на синяки. Во главе отряда по центру шёл Конюх — наш лучший следопыт и охотник — а я следовал за ним в дюжине шагов. Шли мы так с простой целью: если из леса вылетит стрела или другой снаряд и убьёт охотника, то я смогу убежать и поднять тревогу.

Люди шерифа или солдаты герцога редко заходили вглубь лесов, но нельзя было сказать, что это неслыханно. У меня остались мрачные воспоминания о том, что случилось, когда несколько лет назад банда столкнулась с целой ротой дворцовой стражи герцога Руфона. К счастью время было позднее, и большинству из нас удалось сбежать из последовавшей хаотичной стычки. Я тогда был ещё мальчишкой, и воспоминания о том, как убегал от того жестокого обмена стрелами и ударами клинков — а это было самым близким к настоящей битве из всего, что на тот момент со мной случалось — оставили глубокое впечатление.

Вглядываясь в лес по обе стороны от Конюха, который двигался весьма плавно, что шло вразрез с его долговязой фигурой, я в своих мыслях постоянно возвращался к разговору Декина и Лорайн прошлой ночью. «Я намерен стать герцогом». Одно из проклятий умных — это сила воображения, поскольку острый ум гораздо тщательнее исследует тёмные возможности, чем светлые.

«Во что он нас ведёт?» — такой вопрос первым всплыл в моей голове тем днём, а за ним последовала тьма других. «Что он планирует? Куда мы идём? Как он себе представляет, что разбойник, пусть даже король разбойников, станет герцогом?».

Мне хватало ума не делиться ни с кем тем, что я узнал, поскольку доверие — это такая роскошь, от которой юные разбойники быстро учатся воздерживаться. В других обстоятельствах я искал бы ответов у Лорайн, поскольку с первой нашей встречи уяснил, что она единственная по-настоящему умная в этом сборище отбросов.

«Что ж, у нас тут проницательный с виду паренёк». Первые слова Декина в тот день десять лет назад, когда он нашёл грязного и покрытого синяками мальчишку, лежавшего в лесу.

Когда бордельмейстер выкинул меня из того жалкого приюта, который представлял собой бордель, проделал он это с большим воодушевлением. «Вали отсюда, мелкий бестолковый еблан!» — вот и все прощальные слова, что я от него помню, и это ещё одни из самых добрых. Хлыст оставил полосы на моих ягодицах, когда я уносился прочь, в сторону толстого одеяла папоротников, окружавшего кучку лачуг, которое я до этого момента называл домом. Обычно, когда бордельмейстер буянил, я прятался там до ночи, ждал, пока он упьётся до беспамятства, а потом заползал обратно. Можно было рассчитывать, что самые добрые шлюхи поделятся со мной ужином, а потом я забирался на чердак спать. Но не в тот день.

Он рычал и гнался за мной по папоротникам, хлыст попадал мне по шее и по голове, и в итоге оставалось только бежать в тёмные объятья леса. Одного вида стены зазубренных теней хватило, чтобы я остановился, как вкопанный, и начал терпеть дальнейшие удары. В моём детстве хватало историй о судьбе тех, кому хватило глупости отправиться далеко в лес. Проклиная моё упрямство, бордельмейстер присел, набрал камней и принялся меня забрасывать. От одного снаряда, попавшего прямо в лоб, перед глазами вспыхнули звёзды. Помню, как упал, и в глазах почернело, а потом, когда прояснилось, я уже смотрел вверх на переплетение качавшихся ветвей.

Наверное, от тяжёлого удара по черепу у меня начался бред, но тогда я почувствовал, что лес со мной разговаривает. Шелест листьев и треск переплетённых веток сливался в голос, который не говорил понятных мне слов, но он всё равно говорил. Для моего мальчишеского сбитого с толку разума он звучал как приглашение, которое вскоре поглотил звук приветствия Декина.

Сев, я увидел напротив очень крупного мужчину с густой чёрной бородой и стройную женщину с медными волосами, заплетёнными в длинные аккуратные косы. Я видел блеск белых зубов в бороде улыбавшегося мужчины и смесь веселья и интереса в его глазах. Женщина не улыбалась, но её лицо всё равно казалось добрым. С тех пор я установил, что в нашу первую встречу Лорайн не могло быть больше двадцати лет, но даже тогда я почувствовал что-то нестареющее и королевское в её внешности.

— Парень, как тебя зовут? — спросил бородатый мужчина, подходя ближе. Он нагнулся, схватил меня за плечи и поднял, поставив на ноги. То ли из-за затянувшегося ошеломления, то ли из-за какого-то более глубокого опасения, но я не отпрянул от его прикосновения и не попытался убежать.

— Э-элвин, — промямлил я в ответ и заморгал, поскольку от этого на лбу открылся порез, и кровь закапала в глаза.

— Элвин, да? — бородатый человек чуть скривился, вытирая большим пальцем кровь с моих бровей. — Это мать или отец тебе такое имя дали?

— Я их не знал. Сам себя назвал, — ответил я. Сердце от страха забилось быстрее, поскольку ошеломление в мозгах стихало и стал укрепляться простой факт, что я один в лесу с двумя незнакомцами. — Бордельмейстер сказал, что она умерла при моих родах. А мой отец был просто каким-то ёбарем, который ебал её, пока не съебался, так он сказал.

Тогда заговорила медноволосая женщина, которая подошла к мужчине и опустилась на корточки.

— А этот бордельмейстер умеет красочно завернуть фразу, — сказала она. Я понял, что мой мальчишеский взгляд захватило выражение её лица, потому что раньше я такого не видел: смесь сочувствия и стального гнева, пусть и скрытая за тёплой улыбкой. — И характер у него о-го-го, — добавила она, после чего оторвала тряпку от рукава своей шерстяной кофты и приложила к моему лбу. — Думаю, тому человеку не помешает урок смирения. — Она приподняла выщипанную бровь и взглянула на бородатого. — Любимый, ты согласен?

— Согласен. — Здоровяк шумно фыркнул, выпрямляясь во весь рост, и мне пришлось выгибать шею, чтобы встретиться с ним взглядом. — Лучше тебе остановиться на ночь в нашем лагере, юный Элвин. Там в котелке варится целая стая голубей, и нам понадобится помощь, чтобы всех их съесть.

Наклонившись, он сгрёб мою маленькую ручку в свою, а женщина взяла другую. Я шёл между ними, не чувствуя позыва убежать, да и куда бы я пошёл? Конечно, одна ночь в их лагере вскоре обернулась неделей, а та перешла в месяцы, за которые я узнал много нового. А ещё впервые за свою короткую жизнь я уже не проводил каждый час в страданиях от голода или в ожидании внезапного удара хлыста. Месяцы становились годами, и во мне росли мрачные мысли о бордельмейстере, но померкли, когда я поделился своими мстительными намерениями с Лорайн, а она вскользь сообщила мне весёлым тоном, что того человека нашли задушенным на самом пороге его борделя вскоре после моего отбытия. Разнообразные дорожки моей жизни так никогда и не привели меня больше к той группе лачуг, где я вырос, и даже сейчас у меня нет ни малейшего желания нанести туда визит, поскольку там не на что смотреть, и некого убивать.

— Тс-с!

Мои воспоминания прервала резкая боль от брошенной и отскочившей от моего носа ветки, и я сердито уставился на осуждающе-хмурого Конюха.

— Проснись, язычник, — приказал он тихим голосом, но со своей обычной грубоватой прямотой. — Если собрался прикрывать мне спину, так прикрывай, Бич тебя побери.

Я изо всех сил постарался сменить сердитый взгляд на приветливую улыбку, зная, что это раздует его гнев сильнее любого ответа. Конюх, пожалуй, был самым необычным разбойником за все времена Шейвинского леса — ведь другого настолько набожного и преданного приверженца Ковенанта Мучеников я ещё не встречал. Его негодование компанией товарищей-злодеев горело негасимым жарким пламенем, но, кажется, ярче всего оно полыхало в отношении меня, возможно потому, что я никогда не уставал подливать масла в огонь.

Он глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, и пробормотал строчку из писания, которая обычно слетала с его губ, когда я испытывал его терпение.

— Ибо такова судьба истинно верующих: страдать в компании грешников и профанов. Страдание есть очищение в глазах Серафилей. — С этими словами он отвернулся и продолжил своё осторожное продвижение через лес.

Через несколько миль мы присели на ствол упавшего ясеня, чтобы отдохнуть и съесть свои порции солёной свинины. Зима ещё не сжала свою хватку на деревьях, но воздух уже приобретал оттенки прохлады, которая скоро начнёт пробирать до костей. Для парня с моими наклонностями есть много преимуществ жизни в лесу, но погоды среди них нет. Зимы такие холодные, что могут убить, а летом нарождаются тучи комарья и сонмы разных жуков, которые могут свести с ума. Я всегда предпочитал более мягкие, но такие короткие передышки весны и осени.

— Ты слышал когда-нибудь о рыцаре по имени сэр Элберт Болдри? — спросил я Конюха, пока мы ели, тем же тихим шёпотом, каким мы разговаривали на ходу.

— Не изводи меня своим лепетом, язычник, — пробормотал в ответ Конюх. По причинам, которых я никогда не выяснил, Конюх величал титулом «язычник» одного меня. Все остальные для него были всего лишь грешниками.

— Я слышал, он королевский защитник, — беспечно продолжал я. — Подумал, вдруг ваши пути пересекались, когда ты служил солдатом.

Просчитанная колкость, поскольку я знал, что говорить на тему солдатских времён Конюху неприятно. На самом деле я знал об этом только по проповедям, которые он читал сам себе по причине отсутствия другой публики. Чуть ли не каждый вечер он с закрытыми глазами ходил вокруг своего костра, бесконечно цитируя обличительные речи из Свитков мучеников с редкими вкраплениями покаяний за многочисленные грехи, что украшали его жизнь — покаяний, которые не уберегли его от попадания в самую печально известную разбойничью банду Шейвинского леса.

Прошлым летом я видел, как этот человек начисто расколол топориком череп стражнику, нанеся удар без малейшего колебания или цитат из писания. Он был таким же никчёмным и жестоким, как и любой член этой банды, но его вера в собственное спасение никогда не угасала. Я давно пришёл к заключению, что эта вера — всего лишь пламенное убеждение безумца, и прекратил раздумывать об этих несоответствиях, за исключением случаев, когда сам оказывался под прицелом его бредового лицемерия.

Я ожидал очередной краткой отговорки, и потому удивился, когда на лицо Конюха опустилась тень мрачных воспоминаний. Некоторые назвали бы черты его лица красивыми, вот только маниакальный свет, частенько сиявший в его взгляде, обычно сглаживал это впечатление. Впрочем, сейчас он выглядел почти нормальным, и, когда заговорил, в голосе не слышалось обычной прямоты или осуждения.

— Когда я его увидел, он ещё не был королевским защитником, — сказал он. — Всего лишь юный рыцарь на службе у короля Матиса. Но даже тогда вряд ли нашёлся бы боец любого ранга во всех герцогствах, кто мог бы с ним сравниться. Для такого крупного человека двигаться с такой быстротой казалось… неестественным. И некоторые сочли бы греховной ту резню, которую он устроил, пусть и среди бунтовщиков. Но он не радовался этому, как другие рыцари, и не принимал участия в жестокостях, которые они причиняли пленникам. Когда потом мы сложили тела, он с подобающей торжественностью стоял на коленях, пока восходящий возносил прошение. Настоящий рыцарь Ковенанта и Короны.

«Хорошо, что он тебе нравится», — язвительно заметил я про себя, возвращаясь мыслями к разговору Декина и Лорайн. «Может, нам вскоре доведётся с ним встретиться».

— А сэр Алтус Левалль, — сказал я. — Слышал о нём когда-нибудь?

Конюх резко прищурился, и то был ясный знак, что я просчитался. Может, этот человек обезумел, как обезьяна с воспалённым мозгом, но он не был глупцом.

— А с чего такой интерес, язычник? — спросил он, повернув ко мне лицо.

— Слышал, как те кордвайнцы на дороге болтали, — ответил я, пожав плечами и стараясь говорить беззаботно. — Судя по всему, они недавно сражались в битве.

Взгляд Конюха от этих слов не смягчился, так и оставшись подозрительным, поскольку на первый план вышел его инстинкт определять проступки других. Его следующие вопросы могли заставить меня сочинять более сложную ложь. Хоть я и навострился обманывать, но с ним это редко срабатывало. К счастью, меня спас слабый запах дыма, который до наших ноздрей донёс южный ветерок. Мы с Конюхом в унисон моргнули и тут же вскочили, пригнувшись.

На другой от нас стороне маленькой полянки Пекарь и Шнур тоже поднимались на ноги, доставали стрелы из колчанов и наставляли на тетиву. В этой части леса только круглый дурак развёл бы огонь. Мы всё ещё оставались глубоко в пределах признанных границ короля разбойников, и солдаты герцога с шерифами не стали бы вот так выдавать своё присутствие.

Конюх поднял руку, чтобы мы не шевелились, и некоторое время стоял в опустившейся тишине, закрыв глаза и раздувая ноздри. Наконец он открыл глаза и кивнул на северо-запад, где деревья стояли сравнительно реже. Мы встали в обычное построение разведчиков: я позади Конюха, и лучники по флангам. Запах дыма постепенно усиливался, и наконец я увидел его клубы, плывущие вверху над ветками. Потом донеслись голоса. Они звучали тихо и необычно, слова не удавалось разобрать, но они вели нас лучше любого маяка.

Спустя ещё полсотни шагов голоса звучали уже достаточно громко, и я понял, что они говорят на языке, которого я не знал. Озадаченно глянув на Конюха, я увидел, как скисло его лицо, и он одними губами ответил:

— Аскарлийцы.

Он остановился и дёрнул головой в сторону широкого ствола старого тиса в нескольких шагах от нас. Я следом за ним полез вверх, переставляя согнутые руки и ноги с лёгкостью, порождённой годами упорной практики. Лагерь открылся нам, когда мы взобрались футов на двадцать от земли. Я легко различал источник дыма — бледно-серые миазмы испускала в воздух куча сложенных веток. Людей вокруг костра сквозь полог веток и листьев видно было смутно, но я насчитал около дюжины. Двоих разглядел получше, потому что они постоянно ходили в дыму туда-сюда. Тон их голосов говорил о жарком споре, слова сливались в неразборчивую смесь тихих гласных и резких восклицаний.

— Хоть что-то понимаешь из их разговора? — прошептал я Конюху.

— Я не пятнаю себя речью еретиков, — пробормотал он в ответ, осматривая лагерь. — Но это наверняка северные дикари. — Он посмотрел на меня. — Найди Декина. Скажи, у нас тут нарушители.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Перед заходом в лагерь нарушителей Декин приказал его окружить. Двигаясь тихо и с отточенной стремительностью, банда образовала сужающийся круг, который перекрыл все пути отхода. Нарушители не выставили часовых или наблюдателей, и меня подивило их бесхитростное невежество. Они вообще знали, где оказались?

Спор, который разгорался, пока мы ставили нашу ловушку, резко оборвался при виде появившейся из леса громоздкой фигуры Декина. Лорайн стояла справа от него, Райт слева, а Тодман, которому всегда нравилось оставаться неподалёку от Декина, тащился позади. Я примкнул к остальным, и мы остановились на краю небольшой полянки, где эти чужаки разбили лагерь. Я насчитал двенадцать — восемь мужчин и четыре женщины. Во время набегов в портовые города на побережье я встречал несколько человек из Фьордгельда, самого северного герцогства Альбермайна, отнятого у аскарлийцев предками короля Томаса. Эти люди выглядели так же: все на дюйм-два выше жителей южных герцогств, кожа бледная, а волосы светлые или светло-русые. А ещё все были в доспехах и вооружены, хотя и скверно. На поясах висели секиры и топорики, многие носили кожаные туники, украшенные железными пластинами. Мои глаза отметили множество порезов и пятен на этих туниках, а ещё — насколько их лица перепачканы смесью пота, грязи и крови, характерной для тех, кто пережил жестокое столкновение.

Меч носил только один. Самый высокий из них, с копной волос соломенного цвета, заплетённых в косички — некоторые из них разметались, создавая впечатление раскиданного ветром стога сена. Выражение его лица, когда он увидел Декина, было не менее диким — немигающие глаза выпучены, рот чуть приоткрыт. В этом выражении я не увидел страха, а напротив, почти маниакальный приступ облегчения. Разбойничья жизнь прекрасно учит, как определить, пройдёт ли встреча дружественно, или скатится в насилие. Прочитав лицо северянина, я уже не сомневался, во что выльется эта.

Слева от взъерошенного мечника стояла девушка с волосами более золотистого оттенка. Я решил, что она примерно одного со мной возраста, хотя приятное отсутствие каких-либо шрамов на коже под грязью на лице говорило о взрослении в куда более комфортных условиях. Вооружена она была слабее всех в группе, одним кинжалом с длинным лезвием, а поверх одежды, пусть и плотной, не носила доспехов. Она бросила испуганный взгляд на Декина, её глаза сильно расширились, когда она увидела остальную банду, и это мне сказало, что её разум намного рациональнее, чем у её спутника.

Декин, не говоря ни слова, остановился в десяти шагах от мечника и скрестил руки. Атмосфера в лесу сгущалась. Северянин так и таращился круглыми голодными глазами на этого внушительного новоприбывшего, а Декин выжидательно его разглядывал. Наконец мечник заговорил — полился стремительный поток резких слов на его языке, сопровождаемый большим количеством слюны. Плюясь словами, он согнулся в бойцовской стойке и потянулся к рукояти меча. Девушка тоже заговорила, так же непонятно, но едва слышный и дрожащий тембр её голоса свидетельствовал о том, что это отчаянное предупреждение испуганной души. Остальные в их группе обменивались неуверенными взглядами, и я видел, как пот блестит на рукоятях топоров, которые они сжимали нервными ладонями.

В ответ на слова мечника борода Декина вздыбилась, а брови нахмурились.

— Герта! — крикнул он и оглянулся через плечо, подзывая лучшего лингвиста в банде. Эта девица обладала многочисленными талантами, часто дорогими и плотскими по сути, но её замечательные способности к языкам Декин ценил более прочих. Своим искусствам она обучалась в портах на Шейвинском побережье, и теперь бегло разговаривала по меньшей мере на семи разных языках, и ещё на полудюжине могла объясниться.

— Аскарлийский? — спросил Декин, когда она быстро подошла к нему.

Герта согласно покивала головой.

— Думаю, из южных гельдов.

— И что он говорит?

Обычно весёлые черты лица Герты сменились неохотной гримасой, взгляд с опаской метался между Декином и мечником.

— Декин, это… не очень-то приветливо.

— Просто переведи.

Герта прокашлялась, чтобы сгладить дрожь в голосе, и постаралась говорить как можно спокойнее:

— Что это за отбросы явились? Ты пришёл просить или красть? В любом случае, у меня для тебя есть только смерть.

Декин фыркнул от смеха, тем самым позволив остальным членам банды последовать его примеру. От такого веселья северяне плотнее сбились в кучу, за исключением мечника, который, видимо, принял смех за оскорбление своего мужского достоинства. Прорычав ещё что-то, он вытащил меч из ножен, потряс им в сторону Декина, а потом махнул клинком вокруг. Его хриплый голос по своей резкости звучал почти комично.

— Смейтесь, никчёмные негодяи, — добросовестно перевела Герта. — Смейтесь, а я, Скейнвельд, Меч Альтваров, отправлю вас в могилы!

Это, естественно, вызвало новые приступы смеха и колкостей, а северянин так разъярился, что его лицо приобрело багровый оттенок. Однако наше веселье резко стихло, как только Декин поднял руку. Его лицо приняло сосредоточенное выражение без тени улыбки, всем нам отлично знакомое. Что бы дальше ни случилось, забавным это не будет.

Глянув на Герту, он проговорил:

— Скажи этому тупому пидорку, что он в моём лесу без разрешения. Скажи, что в качестве пошлины я возьму этот прекрасный меч, которым он явно понятия не имеет, как пользоваться. А потом дам ему свободный проход до побережья, где он со своими друзьями сможет найти корабль и сдриснуть к себе домой.

Это предложение казалось необычайно щедрым — Декин редко так снисходительно относился к нарушителям. Однако аскарлиец, видимо, почти не слышал слова, которые передала ему Герта. Когда она договорила, его лицо нелепым образом оживилось, и он рукой поманил Декина к себе. Изо рта аскарлийца полились новые слова, а Декин пошёл вперёд и остановился всего в нескольких шагах от него. Голос северянина теперь звучал тише, а его губы шевелились быстрее.

— Новые оскорбления? — спросил Декин у Герты.

— Молитвы, — сказала она. Её лицо напряглось, и она, Лорайн и остальные отпрянули назад. — Его смертная ода Альтварам.

По лицу Декина пролетела тень, слишком быстро, и я не успел полностью считать эмоцию, которую она отражала. Сначала я подумал, что это презрение, но сейчас мне кажется, что скорее это была смесь сожаления и жалости. Но она быстро исчезла, сменившись той же суровой сосредоточенностью. Стоя перед аскарлийцем, Декин поднял руки — обе по-прежнему пустые, поскольку секира всё ещё висела у него на поясе.

— Ну? — спросил он.

Мечник ещё немного шептал свои молитвы, а потом, схватив меч обеими руками, зарычал и бросился в атаку. Всё закончилось за один удар сердца, как я и предполагал. Декин был прав: даже я понимал, что этот аскарлиец не настоящий мечник. Он слишком сильно сжимал рукоять и не умел держать равновесие. Он бросился слишком быстро, не оставив себе возможности увернуться, когда Декин проворно отскочил от клинка, зажал обеими руками шею северянина и свалил его на землю. Декин заворчал, дёрнув руками, и я услышал громкий хруст переломленного позвоночника аскарлийца.

Декин поднялся от дёргавшегося тела, повернулся и посмотрел на остальных северян. Некоторые открыто плакали из-за смерти своего соотечественника, но большинство так перепугалось, что могло только безмолвно таращиться. Исключение составляла только золотоволосая девушка, которая смотрела на предсмертные судороги мечника с выражением, выдававшим лишь усталое разочарование. Когда он замер, она сняла с пояса длинный кинжал и швырнула на землю. Посмотрев на товарищей, она тихо проговорила одно слово на аскарлийском, и они быстро последовали её примеру — секиры и топорики полетели в неровную кучу у ног Декина.

— Думаю, мы прошли достаточно миль на сегодня, — сказал он, нагибаясь, чтобы забрать меч из обмякшей руки мёртвого северянина. Меч отличался от тех, что встречались в герцогствах Альбермайна: клинок шире, рукоять короче, сделан под одноручный хват.

— Герта, — продолжал он, — спроси наших посетителей, не желают ли они присоединиться к нам на ужин. Утром они могут забрать своё оружие и идти своей дорогой, поскольку их пошлина уплачена кровью. — Он помедлил, взглянув на кромку клинка, на которой блеснуло солнце, довольно хмыкнул и добавил, чуть ухмыльнувшись: — И сталью.

С наступлением вечера Декин позвал меня присоединиться к нему за ужином. Райт, Лорайн и Герта тоже присутствовали, а ещё северная девушка. Я видел, что в тенях за костром бродит Тодман — пламя осветило его хмурое сердитое лицо, когда он посмотрел на меня. В ответ я приподнял в его сторону кружку с элем и по-товарищески улыбнулся. В награду я ожидаемо увидел, как он ещё сильнее нахмурился, зарычал и скрылся в темноте. А ещё я заметил среди мелькающих деревьев менее громоздкую фигуру, в голодных глазах которой отражался блеск костра. Мрачный взгляд Тодмана был прикован ко мне, а вот Эрчел свой интерес сосредоточил исключительно на нашей золотоволосой гостье.

За ужином Декин задавал девушке кучу вопросов. Он вёл себя, как учтивый хозяин с желанным гостем, но девушке явно хватало ума понять своё истинное положение. Большую часть трапезы она просидела, опустив взгляд, и почти не отводила глаз костра, лишь изредка встревоженно бросала взгляд на своих хозяев. Остальные северяне собрались вокруг соседнего костра. Их место в центре лагеря лишало смысла и превращало в опасное предприятие всякую попытку убежать.

— Беррин, — сказала девушка, когда Герта перевела просьбу Декина представиться. Отвечала она кратко и без интонаций, то ли из-за страха нанести оскорбление, то ли из желания не выдавать слишком много.

— Беррин, — повторил Декин. — Звучит красиво. А что оно означает?

— Дочь Моря, — пояснила Герта. — У аскарлийцев это обычно дело, приплетать всюду море. Похоже, все их песни и сказки, так или иначе, его поминают…

— Только её слова. Герта, спасибо, — встряла Лорайн и мило улыбнулась, когда Герта резко умолкла. — Думаю, всем нам хочется послушать интересную историю о том, как она со своими друзьями оказалась здесь.

Я увидел, что при этих словах аскарлийская девушка поджала губы — движение едва заметное, остальные и внимания не обратили, но мне оно рассказало кое-что исключительно важное. Я внимательно следил за её лицом, пока она слушала, как Герта пересказывает ей просьбу Лорайн. Ответ девушки был таким же кратким, как и предыдущие. Однако я заметил кислое затаённое чувство, которое позднее в жизни узнал как юношеский идеализм, столкнувшийся с реальной жизнью.

— Она из Альдвиргельда, самой южной провинции земель, управляемых сёстрами-королевами Аскарлии, — перевела Герта речь Беррин. — Она и её друзья состоят в чём-то под названием «Скард-райкен». — От следующих фраз лоб Герты в замешательстве сморщился. — Не уверена, что это такое конкретно, но «скард» означает топор, а «райк» — нечто вроде просящего или жреца.

В ответ на этот перевод губы Беррин едва заметно презрительно изогнулись, хотя она неплохо это скрыла. И снова я предпочёл не делиться тем, что это мне сказало.

— Фанатики, — заключил Декин. — Воины, посвятившие себя Альтварам, аскарлийским богам.

— Наверное, — сказала Герта, и замешательство исчезло с её лба, когда Беррин продолжила. — Несколько месяцев назад из-за моря явился человек, посланник того, кто зовёт себя Истинным Королём Южных земель.

— Самозванец, — предположила Лорайн. — Так значит, он искал союза с сёстрами-королевами.

— Она говорит, что королевы его не приняли, — перевела Герта чуть позднее. — Но ему разрешили говорить с кем угодно, кто станет слушать. Он пообещал великие дела сильным духом воинам, которые придут и сразятся с ненавистными южанами. И не только золото: ещё и земли во Фьордгельде, которые будут возвращены сёстрам-королевам, как только Самозванец получит трон.

Декин насмешливо фыркнул.

— Они с этими щенками и правда верят в это дерьмо?

— Она говорит, что Фьордгельд это священный долг Скард-райкенов. За него они сражаются. Золото их не интересует.

— А вот это жаль, — сказал Декин, сочувственно улыбнувшись Беррин. — Потому что оно им понадобится, чтобы купить проезд домой. Я хочу узнать о битве. Насколько сильно проиграл Самозванец?

От этого вопроса лицо аскарлийки потемнело, а в ответе, который она выпалила, явно слышался гнев.

— Она говорит, что он потерял не больше пары дюжин человек из своего войска, — пояснила Герта. — Как она говорит, Самозванец узнал о приближении армии Короны и свернул лагерь прежде, чем те смогли атаковать. Аскарлийцы сдерживали их, пока большая часть толпы Самозванца не убралась. А она и остальные — это всё, что осталось. Уже несколько дней они убегают от королевского войска.

Я увидел, как Декин самодовольно глянул на Лорайн, а потом снова повернулся к северянке.

— Не скажу, что я удивлён. Если этот дурачок с мечом хоть сколько-нибудь показателен, то эти скард-райкены в битве не справятся и с кучей облепленного мухами дерьма. Не говори ей это, — устало добавил он, когда Герта начала переводить его слова.

Декин перевёл взгляд с девушки на меня, приподняв бровь.

— Итак, Элвин, эта фанатичная поклонница ложных богов врёт или нет?

На меня произвело впечатление то, как Беррин умудрилась выдержать мой пристальный взгляд, и при этом смущённо опустив брови. Я уверен, остальных это убедило в том, что она понятия не имела, что следующие мои слова могут означать её смерть. В предыдущие месяцы Декин всё чаще обращался к моей способности определять неправду — по его словам этот дар происходил от весьма острых глаз и привычки слишком много думать. Ничего магического в этом не было, всего лишь инстинктивная способность чувствовать лживость в сочетании голоса и выражения лица. Я не всегда оказывался прав, что имело неприятные последствия для тех, кто говорил правду неубедительно. Но я был прав чаще, чем неправ, во всяком случае, надеюсь на это.

Пожалуй, моё положение ещё немного укрепилось бы, если б я сообщил всё, что увидел на лице Беррин, но я не стал этого делать. Вместо этого я повернулся к Декину и покачал головой:

— Если она и врёт, то у неё получается отлично.

Декин глянул на Райта. Но каэрит не взглянул на девушку, и как будто даже не особенно интересовался тем, что она сказала, а просто смотрел в огонь, теребя в пальцах один из амулетов на ожерелье: вороний череп с какими-то выгравированными крошечными буквами. Подняв глаза, он едва заметно кивнул Декину, а потом продолжил любоваться огнём. Я увидел, как Лорайн неуютно поёрзала от этого безмолвного обмена. Я и раньше предполагал, что она косо смотрит на редко упоминаемую, но очевидную зависимость Декина от предполагаемых прозрений Райта. Одно дело ты разбойник, и совсем другое — еретик, ведь это навлечёт осуждение не только со стороны закона, но и со стороны Ковенанта. А такое бремя официального неодобрения опасно даже для короля разбойников.

— Поблагодари её за искренность, — сказал Декин Герте и наклонил голову в знак окончания разговора. — Наутро и она и остальные вольны идти своей дорогой, как я и сказал. Сообщи ей имена капитанов-контрабандистов, которые вернее всего довезут их до дома, но предупреди, что цена будет высока.

Герта повела Беррин от костра, но остановилась, услышав, как Декин проворчал приказ остановиться.

— За это должны дать пристойную цену, — сказал он, протягивая меч, который забрал у убитого аскарлийца. — Возмещение за её честность. И к тому же мне от мечей всегда было мало прока. — Он бросил меч опешившей Беррин, которая поймала его за ножны, чуть не уронив, и прижала к груди.

Когда Герта и Беррин ушли, Декин погрузился в молчание, явно не замечая тяжёлого взгляда Лорайн. Рискнув взглянуть более пристально, я увидел на её лице смесь беспокойства и ожидания — эмоции, которые она решила не скрывать. Рассказ Беррин подтвердил заключения Декина о том, что Война с Самозванцем далеко не закончена, а это значило, что не изменится и курс, которым он нас вёл. И я не сомневался, что Лорайн всё это совершенно не по душе.

— Раз Самозванец всё ещё в деле, — отважилась она, когда молчание Декина затянулось, — во всех землях вокруг Амбрисайда будет полно патрулей.

— Какие-то солдаты будут, — рассеянно признал Декин. — Но я бы сказал, что большая часть всадников Алтуса будет гоняться за Самозванцем, куда бы тот ни делся. Пехоту он не уведёт, пока не осудит герцога. Не волнуйся, любимая. — На этих словах его голос стал чуть резче, а глаза стрельнули на Лорайн, ясно давая понять, что это приказ. — Скажи остальным, чтобы хорошенько отдохнули, — сказал он и поднялся, бросив беглый взгляд на костёр. — Завтра сильно поднажмём, к замку Амбрис, если ты ещё не догадалась.

Он повернулся и ушёл во мрак. Примечательно, что Лорайн даже не шевельнулась, чтобы идти за ним. Вместо этого она сурово и осуждающе уставилась на Райта.

— Если эти твои безделушки такие могущественные, — сказала она, — то почему же они не предостерегли его от этого пути?

Каэрит по-прежнему не отводил взгляда от пляшущих язычков пламени, теребя в пальцах гравированный вороний череп.

— Некоторые пути необходимо пройти, — ответил он. В его напевном голосе послышались мечтательные оттенки, и я подумал, не выкурил ли он свою трубочку раньше этим вечером. — Несмотря на все предупреждения.

Лорайн скривила губы и презрительно фыркнула.

— Я в своё время знавала нескольких вроде тебя. Торговцы безделушками и ворожеи, которые берут монеты у честных людей, а в ответ рассказывают враки, которые те хотят услышать. Всё это просто дерьмо.

— Я не беру монет, кроме своей доли члена этой банды, — ответил Райт. Он по-прежнему говорил спокойным тоном, но, наконец, встретил её взгляд. — И где здесь честные люди, скажи на милость?

Лорайн взяла свою накидку и поднялась перед костром. Её лицо неприкрыто выражало неприязнь.

— Ой, еби сосну, еретик херов, — сказала она каэриту, а потом сердито посмотрела на меня. — Ты слышал Декина. Иди, поспи.

Я посмотрел, как она в бешенстве умчалась в ночь, специально направляясь в противоположную от Декина сторону. Раздор между ними случался так редко, что мне стало не по себе.

— Пути, которыми идти. Судьба, которую там встретить.

Я повернулся к Райту и увидел, что он снова принялся разглядывать огонь. Однако теперь он не теребил вороний череп, а крепко сжал ожерелье в кулаке. Его лицо выражало лишь то же самое умиротворённое спокойствие, хотя я видел, как дрожал его кулак и между пальцев стекала струйка крови.

Эта картина показалась мне завораживающей, но в то же время и отталкивающей. Я попятился и ускользнул в тень, решив, что прощальных слов лучше не говорить.

Беррин посмотрела на меня с неприкрытой подозрительностью, когда я стал укладываться спать, выбрав себе полость на стволе древнего дуба всего в нескольких футах от места, где расположились аскарлийцы.

— Какая прекрасная сухая ночь, — заговорил я, раскатывая сшитые и подбитые мехом одеяла своей постели. — Хотя бы этому стоит порадоваться.

Она ничего не ответила, с тем же выражением глядя, как я устраиваюсь. Все её спутники спали, думаю, просто от истощения. Некоторые храпели, что для нашей компании казалось странным. Храпящие разбойники в лесу редко живут долго, а инстинкты тела обычно подавляют этот импульс.

Прислонив спину к дубу, я проводил время, подбрасывая камень в воздух. Поднял его, уходя от Райта — маленький плоский булыжник с подходящими острыми краями. Беррин прищурила глаза, глядя на то, как взлетает и падает камень. Она так и сидела, прислонив меч к плечу и положив руки на ножны. Хотя она наверняка устала, её глаза не закрывались, и носом она не клевала. Я подозревал, что если бы она заснула, то храпеть бы не стала.

Я перестал подбрасывать камень, когда окружающие костры прогорели, став дымящимися углями в темноте. Вскоре лес завёл свою ночную песню потрескивающих веток, шелеста листьев и редкого шуршания и царапанья невидимых существ. Только опытное ухо могло бы определить один инородный звук: едва слышный шорох по земле, подчёркнутый хрустом стеблей папоротника. К счастью, моё ухо было весьма натренированным.

Я подождал, пока не заметил покачивание деревца в нескольких шагах справа от себя. Это было лёгкое движение, но против ветра. Взмахнув рукой, я бросил камень и услышал глухой удар, когда тот попал по телу, а затем резкий возглас и короткий, быстро подавленный выплеск ругательств.

— Отвали, Эрчел, — сказал я суровым и спокойным голосом, и вытащил нож, зная, что даже в таком слабом лунном свете он увидит блеск лезвия.

Наступил опасный момент — время, когда базовые позывы Эрчела соперничали с его инстинктом самосохранения. Он мог достать свой клинок и броситься на меня, но поднятый шум наверняка разбудил бы весь лагерь, и уж конечно вызвал бы раздражение Декина. А ещё, если бы дошло до поножовщины, то тут уж дело случая, кто бы победил.

По сдавленному стону и досадливому ворчанию из темноты я понял, что по крайней мере сегодня здравомыслие в Эрчеле возобладало. Спустя мгновение я увидел его гибкую тень, мелькавшую среди деревьев, и задумался, не пройдёт ли к утру его нежелание таить обиды, особенно с учётом награды, которой я его лишил. Испортить такую девицу, как Беррин, было для Эрчела вожделенной радостью, хотя вряд ли она стала бы лёгкой жертвой.

— Он не вернётся, — сказал я ей.

Лицо Беррин, на четверть освещённое неровным лунным светом, пронизывающим полог леса, сейчас казалось намного более перепуганным. Когда она не ответила, я пожал плечами, лёг на свою постель и укрылся одеялом. Я знал, что сон придёт быстро, несмотря на все перипетии дня, поскольку разбойники быстро учатся отдыхать, где только можно.

Первые нити дрёмы уже вились по моему разуму, когда Беррин заговорила. Она шептала на отличном альбермайнском, пусть и с небольшим акцентом:

— Чего он хотел?

Вздохнув, я приподнялся и увидел, что она подобралась поближе и по-прежнему держалась за меч.

— А сама как думаешь? — спросил я.

Она стрельнула взглядом в окружающие тени и сдержала дрожь, и я понял, что сон этой ночью придёт к ней нескоро.

— Спасибо, — выдохнула она. — Но если ты ждёшь платы… — Она замолчала, услышав мой тихий смешок, и страх, не сходивший с её лица, заставил мою весёлость поутихнуть.

— В качестве платы я возьму ещё немного информации, — сказал я. — Раз уж ты предложила. Ты куда свободнее говоришь по-альбермайнски, чем по-аскарлийски, и твой акцент из Фьордгельда. Ты ведь на самом деле не одна из них?

— В моих жилах течёт аскарлийская кровь, — сказала она, и от яростной настойчивости в её голосе послышалось шипение. — Как течёт во всех настоящих уроженцах Фьордгельда, хоть нам и приходится кланяться южным королям. — Её голос задрожал, и она на миг умолкла. Снова она заговорила уже с натренированной интонацией, словно зачитывала писание. — Есть люди, которые придерживаются старых обычаев, принятых ещё до того, как наш гельд украли, прежде чем наша слабость обесчестила нас в глазах Альтваров, и нашу кровь испортили южные обычаи и безрассудные верования.

Я заметил, как во время этой речи вцеплялась она в меч, словно пыталась добыть убеждённости в стали под ножнами. И потому знал, что передо мной душа не менее приверженная своей вере, чем Конюх — своей, хотя ужасные события её и поколебали.

— Твой друг, — сказал я, кивнув на меч, — который владел им. Он ведь хотел умереть, да?

Она опустила голову, и я услышал, как она печально сглотнула.

— Скейнвельд, — прошептала она. — У него было сердце истинного аскарлийского воина, но навыки торговца шерстью. Понимаешь, это было дело его отца, на побережье Альдвиргельда, где всё спокойнее, чем во всей Аскарлии. И всё же именно там зародились Скард-райкены, среди юных, но истинных сынов и дочерей Аскарлии. Именно в Альдвиргельд я сбежала, когда не могла уже выносить приверженность моей семьи вашей смертопоклоннической вере. Там я встретила Скейнвельда и поняла, что мой истинное призвание — со Скард-райкенами. Там мы и услышали слова эмиссара Истинного Короля.

Она замолчала и горько вздохнула.

— Мы думали, пришло наше время. Что сразимся в его войне и завоюем свободу для гельда. Но война — это не то, во что заставляют верить саги. Война — это жизнь в лишениях среди негодяев с ужасными привычками. Война — это обман и убийства.

Я не торопил её, слыша и видя, что ей есть ещё, что сказать. Бывает, люди озвучат незнакомцам такое, в чём никогда не признаются друзьям или родным, поскольку суждение незнакомца мало что значит.

— Это, — сказала она, поглаживая ножны, — меч деда Скейнвельда, который бился им в сражении против армии южан. Он умер с этим мечом в руке, тем самым завоевав себе место среди могучих лордов и дам Бесконечных Залов. Скейнвельд хотел подражать своему предку, быть воином, о котором он слышал столько историй. Но когда началась битва…

Она опустила голову, и тени пробежали по её лицу. На этот раз я знал, что побуждение будет уместно:

— Он сбежал, — сказал я.

— Все мы сбежали. — Она подняла голову, кратко и невесело усмехнувшись, в глазах блестела влага. — Все мы, отпрыски Альтваров, Скард-райкены, бежали.

— Значит, им правил стыд.

Затем я услышал, что в её голосе смешались благоговение и страх, как у человека, вспоминающего кошмар.

— Думаю, всё из-за одного вида того чудовища, которого они послали против нас. Громадный человек в стали смерчем прорывался через людей Истинного Короля, словно они были простой соломой. Когда он сражался, красное пламя на его шлеме, казалось, полыхало. Я видела, как и намного более стойкие сердца, чем наши, бежали от гнева чудовища. Так с чего бы и нам не убежать? И когда мы оказались глубоко в чаще, когда ушёл страх, тогда явился стыд. Скейнвельд гневался на нас, на меня, винил нас в том, что мы заразили его трусостью. На самом деле он первым показал пятки, и сам это знал. И если бы не пришли вы со своими друзьями, он отыскал бы путь покончить с собой, если не клинком, то верёвкой.

— Никогда не знаешь, кто есть кто, пока не замелькают клинки, — пробормотал я. Этой жемчужиной мудрости Декин поделился со мной в мои первые дни в банде. Тогда два разбойника решили уладить спор ножами, и один, получив порез на руке, быстро сбежал в лес. Он вернулся вечером, пряча стыд за натужной весёлостью и уверяя, что спор полностью улажен. Декин встретил его с распростёртыми объятьями, а потом размозжил ему череп одним ударом своей помятой секиры.

«Все люди так или иначе трусы», — сказал он мне, глядя, как труп бедолаги утаскивают прочь. «Но мне не нужен человек, который сбегает после первого же пореза. Два означает, что ты умён. Три — что ты упрям». Он наклонился и прикоснулся окровавленным пальцем к моему носу. — «Помни это, юный Элвин».

— Я не воин, — сказала Беррин, развеяв мои воспоминания. Она опустила голову, встретилась со мной взглядом и раздражённо вытерла слёзы. — Теперь я это понимаю. Южные обычаи слишком меня ослабили, а ваши традиции размягчили. Нужно найти другие способы служить Альтварам. Сёстры-королевы вернут богов в Фьордгельд и сотрут всю грязь вашего Ковенанта. Так было предсказано.

Её глаза вдруг сверкнули пылким рвением, от которого у меня с губ сорвался встревоженный стон. Она уже было понравилась мне благодаря своей честности, но вот эта упорная приверженность богам вызвала печальное узнавание. Она вела себя, как второй Конюх, только бормотала другое писание.

— Истинно верующая, да? — я вздохнул, откидываясь назад на одеяло. — И кто же, скажи на милость, это предсказал? Какой-нибудь покрытый грязью отшельник, который долгие годы провёл, изнуряя себя в пещере, чтобы вызвать видения? Так оно обычно бывает.

— «И пересекут море корабли Альтваров, и принесут огонь отступникам. Украденное будет возвращено. Убитые будут отомщены». — Она триумфально вскинула голову. — Так говорит Альтвар-Ренди, священнейший из всех текстов.

— Старые слова на старой бумаге, — зевнул я, закрывая глаза. — Они не помешали тебе бежать с поля боя. И не помешают бежать со следующего.

Мой разум уже погружался в сон, когда она снова заговорила. Слова звучали монотонно и произносились на аскарлийском, но по какой-то неведомой причине моя память умудрилась сохранить их даже по сей день. За прошедшие годы мне удалось овладеть несколькими языками, и аскарлийский среди них, поэтому я знаю, что слова, которые она произносила, были цитатой из Альтвар-Ренди, сборника легенд и мифов, которые составляют основу аскарлийских верований.

— «Ибо так говорил Ульфнир, Отец Альтваров: Всякая битва есть кузня, и всякая душа, выжившая в пламени, закаляется сильнее».

События долгой и интересной жизни привели меня к заключению, что Ульфнир, как и многие боги, был полным дерьмом.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Когда я проснулся, Беррин и её друзья уже ушли. Декин, как всегда верный своему слову, позволил им подняться с рассветом и без дальнейших препятствий отправиться к побережью, и даже снабдил несколькими мешками зерна, чтобы поддержать их в пути. Естественно, Конюх косо смотрел на любые формы помощи еретикам-северянам, и, когда мы продолжили наш путь на север, мне пришлось терпеть обличительные речи на эту тему.

— Все, кто закрывает сердца примеру мучеников и благодати Серафилей, будут страдать от своего вероломства, как в этом мире, так и в следующем, — сказал он мне во время одной остановки на отдых. — Ибо своими грехами они приближают нас к заре Второго Бича.

Мы уже сильно углубились в верхние пределы Шейвинского леса, где деревья расступались, образуя широкие поляны, которых лучше избегать. Мы встали на краю одной такой поляны, где на цветочном лугу росла одинокая яблоня. Даже поздней осенью вид перед глазами открывался приятный, хотя, похоже, Конюх этого не замечал.

— Этот урок тебе стоит хорошенько выучить, неблагодарный юнец. — За последние дни слово «язычник» постепенно вытесняло слово «неблагодарный», когда он обращался непосредственно ко мне. Я решил, что это результат моего постоянного сопротивления урокам, которые он мне преподавал в качестве самоназначенного учителя по духовным вопросам. Не знаю, какое слово вызывало во мне бо́льшее негодование, поскольку я ни о каком обучении не просил.

— Пусти эти учения в свою душу, — продолжал он. — Следуй примеру мучеников и познаешь мирную и полноценную жизнь.

— Они-то не познали, — пробормотал я в ответ. Я давно понял, что лучше прикусить язык, когда он принимался проповедовать, поскольку иначе можно было накликать долгие часы утомительных споров. Но иногда его слепота к собственной нелепости перевешивала мою сдержанность.

— Что? — требовательно спросил он, и его рука с овсяным пирогом замерла на полпути ко рту.

— Мученики, — сказал я. — В смысле, их название говорит само за себя. Они умерли, все. Сотни, а то и тысячи бедолаг умерли из-за слов, накарябанных тысячи лет назад. И, насколько я понимаю, ни один из них не получил лёгкой смерти за свои старания. Если ты хочешь, чтобы я следовал такому примеру, то спасибо за заботу, но останусь-ка я лучше язычником.

— Кровь мучеников, — проскрежетал Конюх, — смывает грехи человечества, и тем самым держит открытыми Божьи Порталы Вечного Царства, позволяя течь благодати Серафилей. Если только их благодать оскудеет, то Малициты восстанут…

— … и, дабы очистить землю от их порчи, Серафилям придётся снова бичевать её, — закончил я, осуждающе закатив глаза. — Тебе не кажется это немного странным? Все эти бесчисленные крылатые существа, живущие в раю на небесах, которого никто из нас не видит, хотят уничтожить мир, чтобы доказать, как сильно они нас любят. Похоже на то, как один мой знакомый втюрился в шлюху. Он так сильно её любил, что платил сутенёру, чтобы тот её бил до крови раз в неделю, чтоб ни один другой мужик на неё не смотрел.

— Не сравнивай безграничную любовь Серафилей с каким-то неверующим негодяем, гоняющимся за блудницами! — Он наклонился ко мне, выронив из ладони овсяный пирог, схватил меня за руку и говорил неразумно громко.

— Ты бы лучше успокоился, — посоветовал я, глядя в его широко раскрытые пылающие глаза, и прикоснулся обнажённым кинжалом к его руке, которая так и цеплялась за мой рукав. Я не стал бы раскаиваться, если бы пришлось перерезать вену-другую, и Конюх понял бы это, если бы я не раздул его праведный гнев до безрассудного кипения. Он всё сильнее тянул меня за рукав, а я всё сильнее стискивал нож. Всё катилось к жестокой развязке, пока на плечо Конюха не легла рука Декина.

Он ничего не сказал, да и прикосновение не было особенно тяжёлым, но этого хватило, чтобы Конюх убрал свою руку. Фанатик отступил назад. Его лицо побледнело от гнева, ноздри раздувались, и он вдохнул холодного воздуха, чтобы остудить свою ярость.

— Довольно с меня этого неблагодарного, — сказал он Декину. Он тщательно старался не повышать голос и не придавать ему какого-либо неповиновения, но тон его был решительным. — Его мерзкие манеры и ересь слишком сильно марают мою душу.

Декин уставился на меня, а я понял, что невольно отступил на шаг назад, и только тогда заставил себя замереть. Он не выглядел довольным, что всегда плохо, но попытаться сбежать в этот миг значило навлечь на себя ещё худшее наказание. Так что я стоял и готовился к удару. Если настроение у него великодушное, то это может быть всего лишь пощёчина. А если нет, то я проснусь спустя час-другой с характерным синяком на подбородке, а то и с выбитым зубом.

Поэтому я приятно удивился, увидев, как он дёрнул головой, отпуская меня.

— Найди Эрчела и ступай к Лорайн. Время нового обличья. Надо выучить его задолго до того, как доберёмся до замка Амбрис.

— Всё ещё слишком аккуратно, — решила Лорайн, оглядывая нас и поджав губы. Щёлкая ножницами, она распорола швы и нарезала дыр в шерстяной куртке и мягких кожаных штанах на мне. А до этого заставила меня покататься по земле и папоротникам, перепачкав одежду, после чего хорошенько плеснула эля и вина, чтобы создать убедительную палитру пятен. Одежду Эрчела ей почти совсем не пришлось изменять, поскольку ему несложно было выглядеть, как обедневший, туповатый керл.

— Почему вас выгнали из деревни? — спросила она меня, убирая ножницы.

— Я напился и покрыл дочку пахаря. А она была наречённой сына кузнеца, так что мне оставалось либо бежать, либо встать вместе с ней к позорному столбу.

— А настоящая причина?

Один из самых ценных уроков Лорайн по части обмана заключался в том, что всегда стоит наслаивать одну ложь на другую, и оставить на потом постыдную или преступную тайну, раскрытие которой создаст узы доверия.

— Я ударил просителя, потому что он трогал меня за яйца? — предложил я после секундного раздумья.

— Нормально, — сказала она, довольно кивнув. — Но говори, что избил его, а не просто ударил. Солдатам нравятся кровавые байки. — Она изогнула бровь, глядя на Эрчела, и, когда он принялся излагать свою смесь врак, подняла руку, чтобы он придержал язык. Несмотря на всю свою хитрость, Эрчел был никудышным лжецом, и байки у него получались либо абсурдно замысловатые, либо ужасно отвратительные.

— Ты дурачок, который украл поросёнка, — сказала она. — Пучь глаза пошире, разевай рот и оставь разговоры Элвину. Вы двое встретились на дороге. Слышали, что в Амбрисайде можно найти работу, или хотя бы дармовой эль по случаю суда над герцогом. Где найдёте солдат, которые скорее всего заговорят?

— В самой дешёвой пивнушке или на постоялом дворе, — ответил я.

— Точно. — Лорайн склонила голову, довольная тем, что её урок усвоен хорошо. — И помните, любой ценой избегайте роты Короны. У них слишком острый ум, и нет потребности в рекрутах. Вам нужны герцогские военные, и чем пьянее и жаднее, тем лучше.

Её глаза посуровели, когда она перевела взгляд с меня на Эрчела.

— Декину нужна информация, а не кровь и не добыча, — отчётливо произнесла она. — Выясняете, что можете, и проваливаете. И надеюсь, никто даже не вспомнит, что вы там были. Ясно?

Я редко видел, чтобы Лорайн уделяла Эрчелу настолько пристальное внимание. С тех пор, как пять лет назад его дядя привёл в лагерь Декина, Лорайн смотрела на него в основном с пустым презрением. Она учила его, как и всех щенков, но, очевидно, ни капли бы не пожалела, если бы он исчез однажды ночью. Эрчел же со своей стороны всегда усердно изъявлял ей уважение как главному командиру Декина. Даже в самые незащищённые моменты, когда он думал, что никто на него не смотрит, его лицо при взгляде на Лорайн выражало подавленный страх, а не мерзкий голод, который можно было бы ожидать. В конце концов, хищникам по природе свойственно бояться более опасных тварей.

— Конечно, — пробормотал он, качнув головой и избегая её суровых глаз.

Лорайн тихо хмыкнула и шагнула назад.

— Имена?

— Пепел, — сказал я. — Короткое и легко запомнить. Понимаешь, мой папаша был углежогом. — Я кивнул на Эрчела. — А этого я зову Болтуном, поскольку он почти не говорит.

— Сойдёт. — Постукивая пальцем по подбородку, она последний раз оглядела нас. — Оба на мой вкус немного перекормлены, так что пайки вам урежем вполовину, пока не доберёмся до замка Амбрис. Не ворчать, это всего на пару дней.

— Знаешь, он не молил о пощаде.

Многочисленные морщины на лбу старого погонщика сложились в выражение, которое я принял за восхищение. Он вместе со мной уставился на южную стену замка, которая в этом месте была ниже всего, а под ней — самая узкая часть рва. И это тщательно выбранное место открывало отличный вид на жуткие предметы, расставленные на стене. Уже темнело, но небо в кои-то веки выдалось чистым, и очертания я отлично различал. Герцога Руфона я видел лишь однажды, мельком, издалека — два года назад, когда пришёл с Декином на поляну в западных лесах. Мы прятались в густом кустарнике и смотрели, как этот человек проехал мимо нас на высоком коне с соколом на запястье, а позади него бежала свора собак и охотники. Я вспомнил, как поразительно суровое неподвижное лицо Декина отражало лицо аристократа на великолепном коне. А ещё вспомнил ненависть, сиявшую в его глазах, и подумал, насколько сильно Декин хотел бы оказаться здесь и насладиться кончиной этого человека.

Несмотря на разрушительное действие пыток и обвислость, которая приходит со смертью, я всё ещё мог подтвердить, что голова на пике действительно принадлежит герцогу Руфону Амбрису, до недавних пор рыцарю Альбермайна и повелителю Шейвинской Марки. Остальные головы из-за ран или вздутий стали анонимными, но я решил, что это те, кого схватили вместе с герцогом — семейные вассалы или крепостные, обязанные разделить как его предательство, так и его судьбу.

— Ты видел процесс? — спросил я погонщика, который в ответ осуждающе цыкнул языком.

— Видел, как раз нынче утром, и было бы там на что смотреть, на этом процессе-то. Они поставили герцога на эшафот вместе с остальными предателями. Лорд-констебль зачитал обвинения и спросил, выступит ли кто-нибудь с оружием в руках на их защиту, как полагается. Разумеется, никто не выступил. Там же стоял королевский защитник и целая шеренга роты Короны. Потом вышел восходящий Дюрейль и заслушал завещание герцога, а когда он закончил, сэр Элберт отсёк его голову одним ударом своего громадного меча. Заметь, только голову герцога. И, покончив с этим, здоровяк ушёл, а прочих оставил палачу.

— Ты слышал завещание герцога? — спросил я, понимая, что хотел бы узнать Декин.

— Слишком далеко было, да и вряд ли у него оставались силы говорить громко, после всех пыток-то. Но, как я и сказал, о пощаде он не молил. — Погонщик снова посмотрел на голову на стене и снова цыкнул языком. — Он был не из худших, для знатного-то. Справедливый, по большей части. И щедрый на милостыню, в неурожайный год. Но, как все говорили, к своим дочерям его лучше было не подпускать, и дорогу ему лучше было не переходить, коли своя кожа дорога́.

Погонщик в последний раз цыкнул языком и дёрнул поводья своего вола. Животное послушно потащило телегу по дороге вдоль рва.

— Не ходили бы вы в город на ночь, парни, — посоветовал он нам через плечо. — Если только не любите маршировать под знамёнами. Солдат тут нынче жуть как много.

Я благодарно поднял руку, а сам посмотрел на скопление зданий, стоявших на площадке к востоку от главных ворот замка вдоль берега речки Ливин, питавшей ров. За долгие годы сравнительного мира городок Амбрисайд вырос в большое, хоть и нестройное, скопление домов, постоялых дворов, мастерских и конюшен. Несмотря на то, что вырос я в похожей кучке лачуг, только поменьше, я понял, что вонь дровяного дыма и навоза вызывает во мне скорее неприязнь, чем ностальгию. Я предпочитал леса — несмотря на все опасности, среди деревьев всё намного проще.

— Я знаю, что там было, — сказал Эрчел.

— Где?

— В его завещании. — Он кивнул в сторону головы на стене, с любопытством наклонив лицо. Как и прежде, вся его враждебность по отношению ко мне, видимо, исчезла, несмотря на скверный синяк, который наверняка остался у него после брошенного мною камня.

— Я, герцог Руфон Амбрис, прошу у Серафилей прощения за мои многочисленные грехи, — продолжал он, подражая речи аристократов. — Долгие годы я сидел своей жирной жопой на лошадях, которых не растил, жрал еду, которую не выращивал, и мясо животных, которых не забивал. И всё это время я ебал каждую керлскую девицу, которая приглянется, и прикарманивал чужие монеты и товары под видом податей Короны. А ещё я то и дело сваливал куда-нибудь и резал каких-нибудь несчастных бедолаг, потому что так приказывал король. Потом я предал его, как неблагодарный пёс, за то, что он не сделал меня ещё богаче, чем я есть, и вот мы здесь. А теперь очистите мою душу, набожные ублюдки, чтобы я навечно отправился жить в раю.

Ухмыляясь, он повернулся ко мне.

— Расскажи Декину, что он так сказал. Ему понравится.

— Нет. — Я вспомнил лицо Декина в тот день, когда мы следили за охотничьим отрядом герцога, бросил последний взгляд на жуткий парад на стене, а потом повернулся и уставился на город. — Не понравится. Пойдём, Болтун, займёмся делом.

Согласно наставлениям Лорайн, мы направились в самую неказистую на вид таверну, полагая, что только солдаты с самой сильной жаждой станут собираться в местах с самым дешёвым элем. Выбранный нами столик в задней части тёмного заведения предполагал необходимость немного припугнуть двоих сидевших там керлов. Оба — старики с косматыми бородами и тощими усталыми лицами людей, рождённых пахать или мотыжить. Эти двое уставились на нас изнурёнными глазами, но даже и не подумали вставать. Один вроде бы даже собирался насмешливо вякнуть, но осёкся, когда Эрчел наклонился, схватил его глиняную кружку и вырвал из руки.

— А ну съеблись, — сказал он с лёгкой улыбкой и подмигнул. Чтобы подчеркнуть свою мысль, он дёрнул лицом и раздул ноздри, демонстрируя, что сдерживает жестокость. Этого обоим керлам, видимо, хватило, поскольку они освободили столик и быстро покинули таверну.

— А точно это лучшее место? — сказал Эрчел, опускаясь на стул и с презрительным видом поставив кружку. — Даже пьяница не стал бы пачкать язык этой мочой.

— Настоящий пьяница приходит не за элем, а за выпивкой покрепче. — Я указал на бочонки бренди за спиной крупного трактирщика. — Чем дешевле, тем лучше. Не волнуйся, они придут. И придержи язык. Ты же дурачок, помнишь?

Вскоре, как я и предсказывал, заявилось полдюжины солдат из числа герцогских рекрутов. Они вошли без какой-либо шумной развязности, свойственной новичкам в их профессии, а их морщинистые обветренные лица выглядели одинаково сурово. Видимо, мрачные утренние дела вызвали мрачное настроение и желание залить его выпивкой. Война, как я узнал позднее, во многом сдирает юность с юношей. Они избавились от доспехов, но оставили кинжалы и мечи в ножнах на поясах, и многие могли похвастаться больше, чем одним. Все были прилично вымыты и пострижены, но их одежда — в основном кожаные куртки, штаны, да шерстяные рубахи — выглядела латаной-перелатаной, сплошь заплатки да обноски.

— Бренди, — крикнул один из них трактирщику, бегло осмотрев тёмные интерьеры. — И, приятель, проследи, чтоб пойло было хорошее.

Он бросил на стойку несколько шеков, и солдаты заняли столики возле камина. Несколько горожан, сидевших там, сбежали, причём, куда расторопнее, чем пара керлов, которых напугали мы с Эрчелом. Мы наблюдали, как солдаты молча расселись, а трактирщик наливал каждому по порции бренди в глиняные чашки. Когда он закончил, тот, который платил — здоровенный тип с более морщинистым лицом, чем у его товарищей — торжественно поднял чашку, и остальные последовали его примеру.

— Вознесём хвалу мученикам за короткую кампанию и молим их, дабы приняли они к себе душу герцога Руфона, — сказал он. — Он плохо кончил, но с его храбрым сердцем всё равно заслуживал лучшего.

Остальные солдаты согласно проворчали, осушили свои чашки, после чего их мрачность как ветром сдуло.

— Ещё! — крикнул Морщелицый трактирщику, поднимая свою чашу. — И не останавливайся, пока мы тебе не скажем.

Они пили, а мы с Эрчелом вживались в свои роли, придвинувшись друг к другу и едва потягивая эль в знак того, что не в состоянии позволить себе вторую кружку. Я осторожно бросал на солдат взгляды и наклонялся, явно пытаясь услышать байки, которые они принялись рассказывать, как только бренди поднял их настроение и развязал языки.

— Видал его у Велкина брода, да уж, — говорил один. Он был шире остальных, и с одним искалеченным ухом, похожим на маленькую розовую капусту. А ещё он, похоже, быстрее других достиг нужного состояния опьянения, и потому рассказывал свой анекдот во всю глотку. — Герцог… бывший герцог. Он был на самом переднем крае атаки, и сэр Элберт вместе с ним. Вода побелела, когда они пошли в атаку, и покраснела, когда они брели назад, спустя всего четверть часа. Только мученикам ведомо, сколько керлов они в тот день порубали, и ни одного из благородных. Худший день для грабежа, который у меня когда-либо был.

— Парень, тебя что-то заинтересовало?

Я поднял глаза на Морщелицего, ошарашенно моргнул, как подобает, и быстро отвёл взгляд. По опыту я знал, что дальше случится одно из двух. Морщелицый либо нецензурно посоветует мне не совать свой нос в чужие дела, либо встанет из-за стола и втянет двух потенциальных рекрутов в разговор. Всё зависело от того, насколько мало у них монет. Сержанты обычно платили вознаграждение своим солдатам за любых юнцов, которых тем удавалось заманить в жизнь под знамёнами. У Морщелицего кошелёк был явно тощим, поскольку он со скрежетом отодвинул стул и вразвалочку пошёл к нам с дружелюбной ухмылкой на лице.

— Сложно винить вас за то, что подслушивали. Ведь мой друг рассказал отличную байку, хоть и не самую лучшую из своих. Так ведь, Потс?

— Даже не средненькую, — согласился Потс, добродушно усмехнувшись, хотя его глаза выдавали внезапный приступ жадности. Он напился явно не настолько, чтобы упустить возможность получить долю в сержантском вознаграждении. — Вот был как-то я на штурме цитадели в Куравеле, да. В последний день Герцогских войн, и что это был за день! Сокольник… — и он подмигнул Морщелицему, — а почему бы не поставить парням эля, да не рассказать об этом.

Так всё и пошло. Мы с Эрчелом сидели, выпучив глаза, и в основном помалкивали, якобы изрядно набравшись, пока Потс рассказывал свои байки, а Сокольник подливал эль. Проходили часы, и байки о битвах сменились байками о добыче и женщинах.

— Пускай девчонки и проявляют благосклонность к симпатичным мужикам с песенками, но только мужик со шрамами и полным кошельком по-настоящему их заводит.

Я послушно посмеялся, хотя его сломанный нос и лицо, покрытое сеткой вен, вызывало неприятные воспоминания о пьянчугах, которые толпились в борделе всякий раз, как мимо проходила армия. Шрамов у таких мужиков было множество, а вот кошельки редко бывали полными, и очень уж они любили пинать маленьких мальчиков, случайно оказавшихся на пути.

— И герцог там тоже был? — пропищал Эрчел, когда Потс поделился очередной историей. Мне удалось не зыркнуть на него укоризненно, хотя озорной блеск в его глазах вызвал у меня сильное искушение пнуть его под столом. Эрчел явно решил, что роль бессловесного дурачка ему не подходит, и это неизбежно сделает ночь куда сложнее, чем нужно.

— Бывший герцог, — отметил Сокольник довольно суровым тоном, от которого Эрчел в раскаянии опустил взгляд.

— Не, в тот день не был, — сказал Потс. Его историю я уже слышал. Байку о Битве Братьев знали все: грандиозное столкновение армий под началом двух благородных братьев, которые выбрали разные стороны в Герцогских войнах. В конце битвы один брат держал другого, пока тот умирал, жалобно лил слёзы и молил мучеников о прощении. На самом деле, как уверял меня Декин, сам ветеран Герцогских войн, эта явно трагическая эпопея была всего лишь крупной, но безрезультатной стычкой, после которой выживший брат помочился на труп зарезанного брата, поскольку всю свою жизнь они друг друга ненавидели.

— На самом деле в бою я его видел только один раз, у Велкина брода, — продолжал Потс. — Но увидел достаточно, и знаю, что он был одним из лучших рыцарей из всех, кого я когда-либо встречал. — Его лицо помрачнело, он хлебнул ещё бренди и пробормотал: — Не то что этот мешок дерьма, который прячется на севере. Вот уж охуенный герцог из него выйдет.

— Мешок дерьма? — спросил я, тщательно стараясь говорить неразборчиво, и нахмурил лоб, демонстрируя, что это меня почти не интересует, и вообще я вряд ли могу запомнить хоть что-то, что нынче узнаю.

— Троюродный брат герцога Руфона, или кто-то вроде того, — ответил Потс. — Единственная знатная жопа хоть с каким-то кровным родством, которую только смогли найти во всём герцогстве, да помогут им мученики.

— Потс, — сурово сказал Сокольник.

Но Потс уже заблудился в своих чашках, и не обратил внимания на предостережение.

— Герцог Эльбин Блоуссет, так нас заставляли его называть. Всё равно что повязать золотую ленту на дохлого борова. Услышал пару слов между ним и сэром Элбертом, когда мы были расквартированы в той куче дерьма, которую он называет своим замком. «Сударь, но я же не военный. Оставлю подобные вопросы вам…»

Я хотел было выведать точное расположение дерьмового замка, но тут Сокольник громко ударил рукой по столу и строго приказал умолкнуть. Потс скривил губы, но он ещё не настолько напился, чтобы нарываться на драку, и потому замолчал, оставив своему товарищу потчевать двух юных друзей прелестями солдатской жизни.

— Думаю, вы, парни, с тяжким трудом знакомы, как и я когда-то, — заметил Сокольник. — Долгие годы я горбатился подмастерьем у жестокого господина. Моя спина болела от его палки и от бесконечной работы, к которой он меня приставлял. Ничего такого не будет, если принесёшь присягу знамени.

— Я-то думал, солдат всё время порют, — пьяно и медленно прокомментировал Эрчел, убедительно не фокусируя глаза. Он наслаждался своей ролью, радовался успеху своего обмана. Мне это показалось тревожным, поскольку обманы Эрчела всегда означали прелюдию к более мрачным деяниям.

— Кнута в нашей роте доводится отведать только трусам, — заверил его Сокольник, похлопав нас по плечам. — И я вижу, что два столь отважных парня никогда бы не убежали из боя…

День перетёк в ночь. Потс и Сокольник любезно пригласили нас посетить их роту, где полно выпивки и ещё больше историй. Я знал, что случается с теми несчастными, которым хватает глупости сунуть ногу в ловушку. С наступлением утра они проснутся с головной болью, прикованные к колесу телеги и с серебряным совереном, засунутым им в рот. Сержант избавит их от соверена с уверениями, что его вернут вместе с другим, когда окончатся пять лет под знамёнами. В разгар войны с Самозванцем, с учётом всех лагерных лихорадок, болезней и ежедневных опасностей солдатской жизни, шансы получить обе монеты были невелики. Дни, когда юноши с мечтами о славе стекались под знамёна, давно прошли, отсюда и нужда в такой жестокой тактике для поддержания сил роты.

«Есть два вида солдат-добровольцев», — сказал мне как-то Декин, — «безумные и отчаянные. Все остальные не более добровольцы, чем какой-нибудь бедолага на Рудниках».

— Сначала надо отлить, — сказал я, нетвёрдо поднимаясь на ноги. По плану мы с Эрчелом должны были доковылять до ямы позади таверны и просто исчезнуть. Солдаты поругаются на своё невезение, что дали нам ускользнуть из ловушки, и, может быть, довольно скоро нас забудут. А к утру мы бы уже вернулись в лагерь и рассказали Декину всё, что знаем.

— Отольём по пути, — громко провозгласил Эрчел, поднялся на ноги и допил остатки эля. — Гришь, у тя есть бренди?

— Целый бочонок этого пойла, — заверил его Сокольник, похлопывая по плечу, и повёл его к дверям. — Подарочек от самого Самозванца. Этот ублюдок сбежал и оставил нам всю выпивку.

Мы вывалились из таверны в объятья холодного воздуха на покрытую свежим инеем землю. Это сразу помогло развеять эффекты ночной пьянки. Мы вразвалочку шли с Сокольником и Потсом, и у меня скрутило живот от осознания, что скверного завершения этого вечера уже не избежать. Остальные солдаты остались позади, на удачу нам, но не этим двоим.

Роту Короны расквартировали в замке Амбрис, а герцогские роты стояли лагерем на другом берегу реки, предположительно в качестве охраны на случай волнений среди горожан. Эрчел подождал, пока мы не перешли на дальний берег по узкому деревянному мостику, остановился и покачался вперёд-назад. Его лицо скривилось, как у человека, которому нехорошо от излишне выпитого.

— Я… — пробормотал он, и уковылял в густые заросли камыша на берегу реки. Вскоре мы услышали звуки блюющего юнца.

— Этому нужна небольшая закалка, — посмеиваясь, комментировал Потс, пока Эрчел продолжал блевать — так громко, что полностью захватил внимание обоих солдат. — Несколько лет под знаменем, и кишки будто как из железа.

К счастью их капитан не посчитал нужным выставить пост для охраны моста, а пикеты, патрулировавшие лагерь, находились слишком далеко, чтобы заметить дальнейшее.

На поясе у меня была спрятана мягкая дубинка — крепко сплетённый шестидюймовый столб из кожи с шаром из спаянных шеков в конце. В драке от ножа или обычной дубинки больше пользы, но в случаях вроде этого, да в искусных руках, эта штука отменно работала, а мои руки были отлично натренированы. Тяжёлый конец попал Сокольнику за ухо, и удар мигом отправил его наземь, словно все жилы в его ногах разом перерезали. От его падения Потс озадаченно заворчал, повернулся и уставился на меня. Благодаря спиртному в жилах его глаза не расширились, но это случилось, когда Эрчел вонзил маленький кинжал в основание его черепа.

— Какого хуя, блядь?! — яростно прошипел я, надвигаясь, чтобы схватить Эрчела за груботканую рубаху. Когда тащил его к себе, на его лице застыла привычная смиренно-насмешливая маска, искушавшая меня врезать дубинкой ему промеж глаз.

— Они видели наши лица, — сказал он, пожав плечами. — Мертвецы языками не мелют.

— Мы должны были уже давно съебаться, чокнутый ублюдок! — В его глазах мелькнуло самодовольство, как у мальчишки, пойманного с пальцем в свежеприготовленном пироге, и мне захотелось сменить дубинку на нож. Я мог бы пырнуть его свалить отсюда, и вряд ли Декин был бы против. Я понимал, что это частично моя вина. Несколько ночей назад я хитростью не дал Эрчелу совершить убийство, и теперь он до сих пор лелеял свою потребность. Пускай он и не таил обид, но, похоже, всё-таки был подвержен мстительности. Это ведь мне придётся объяснять всё Декину. Я знал Эрчела с детства. Несмотря на всю его мерзость, он всё ещё оставался членом банды. И к тому же у него тоже был нож.

— Вся их ёбаная рота к утру будет охотиться за нами, — проскрежетал я, отталкивая его прочь.

— Их подстерегли разбойники. — Эрчел стряхнул кровь с кинжала и пожал плечами. — В лесах полно злодеев.

— Нас видели, как мы выходили из таверны вместе с ними, говно ты тупое! Одно дело, когда солдат подстерегли и ограбили те, кого они пытались продать за соверен — такое постоянно случается. И совсем другое — убийство. Сам будешь рассказывать Декину, блядь, и не жди, что я стану врать ради тебя.

Его полуухмылка превратилась в жалкую дрожащую улыбочку, и он таращился на меня всё суровее. Только теперь, когда начало стихать возбуждение от убийства, он начал понимать последствия. Момент затянулся, а потом Сокольник слабо застонал, напомнив нам обоим, что времени мало.

— Я с ним разберусь, — сказал Эрчел.

— Нет. — Подбрасывать жару в его безумие новым убийством так скоро было бы неразумно. — Я сам. Обыщи того и оттащи в реку. Если повезёт, течение его унесёт.

Я прикончил Сокольника одним из его кинжалов, быстрым, глубоким ударом в шею. Держал и поворачивал клинок, пока он не вздрогнул и не затих. У него в сапоге был спрятан другой кинжал, который я сунул себе в сапог. Потом обыскал его труп и нашёл лёгкий кошелёк и медальон Ковенанта. Это было грубо отчеканенное бронзовое солнце, символ мученицы Херсифоны, первой Возрождённой мученицы, чьи благословения по слухам приносили добрую удачу. Глядя на безделушку, я тихо и горько усмехнулся. Эта плохо сделанная штука ничего не стоила. Всё равно оставил её себе, повесив на шею, а потом взял Сокольника за ноги и потащил к реке.

Пришлось заходить в ледяную воду, от которой яйца скукожились, чтобы убедиться, что течение унесёт трупы. Не было времени собирать камни, чтобы утопить их — уже скоро их товарищи покинут таверну и направятся в лагерь. Прежде чем река унесла тела, вода наполнила их карманы и сапоги, скрыв под поверхностью, но я знал, что телесные жидкости, порождённые их мёртвой плотью, скоро вытолкнут их вверх.

С трудом выбравшись из воды, мы побежали к деревьям и скрылись в тёмных и желанных объятьях лесов. Пока мы бежали, я обдумывал и отвергал различные схемы убийства Эрчела. Но не было времени, как и уверенности в успехе. Дорогой читатель, знакомясь дальше с историей, изложенной на этих страницах, ты полностью поймёшь, почему с тех пор не было ни дня, когда бы я не сожалел, что не изобрёл способ перерезать ему глотку той ночью.

ГЛАВА ПЯТАЯ

— Так значит, убийство? — спросил Декин спокойным голосом без эмоций. — Даже два убийства, — добавил он, посмотрев на меня немигающими глазами.

— Если уж один умер, то и второго пришлось, — я старался отвечать спокойным, как у него, тоном. До этого я почти не говорил, позволив докладывать Эрчелу, в слабой надежде, что вся вина целиком падёт на его плечи.

— Ясно, — сказал Декин ещё тише. — Вот только не припомню, чтобы я приказывал совершить убийство, а тем более два. Лорайн, — сказал он чуть громче и посмотрел туда, где она стояла с мрачным видом, прислонившись к дереву и скрестив руки. — Я что, всё позабыл? И сам отдал приказ на убийство?

— Нет. — Голос Лорайн звучал спокойно, а выражение лица оставалось мрачным, то ли от осуждения, то ли от разочарования. — Вряд ли ты приказывал такое, любимый.

— Но наверняка ведь приказал. — Декин нахмурился, изображая озадаченность, и его кустистые брови изогнулись. — Поскольку убийство совершил один из членов моей банды. Значит… — он посмотрел на остальных, вся банда молча стояла среди окружающих деревьев, — …наверняка это я приказал, разве нет?

Одна его огромная рука быстро, как змея, метнулась и сомкнулась на шее Эрчела. Декин выпучил глаза, сжимая ладонь, и напряг руку, поднимая его так, что носки ног заскребли землю.

— Поскольку те, кто оказывают мне честь своею верностью, понимают, что к чему, — продолжал Декин, чуть помедлив. Всё более громкие хрипы Эрчела подчёркивали его слова. — Так ведь?

Когда вырывается такое чудовище, как ярость Декина, лучше не заставлять его повторять вопрос, и все тут же наперебой принялись соглашаться, а мой голос среди них был, пожалуй, самым громким.

— Разве я по доброте своей не позволил тебе вступить в эту банду? — Он подтаскивал Эрчела ближе, и в его голосе появились дрожащие и рычащие оттенки. — Крысомордому, бесполезному куску говна, которого притащила в мой лагерь его родня, не в силах больше терпеть его привычки?

Сначала Эрчелу хватало ума держать руки по бокам, но от нехватки воздуха в лёгких он схватился за запястье Декина, без какого-либо эффекта. Это напомнило мне мокрые листья, прилипающие к ветке, когда ветер гонит дождь по деревьям. А потом в его глотке что-то хрустнуло, словно поддалось под давлением, как треснувшая ветку дерева.

— Твоё великодушие известно повсюду, любимый. — Я заметил, что Лорайн хмурилась всё сильнее по мере того, как сжималась рука Декина. Она перевела взгляд от слабых попыток Эрчела на меня, а потом глянула на уже рычащее лицо Декина. Это было ясное указание заговорить. Я не думал, что она питала какое-либо расположение к Эрчелу, да и никто из нас не питал, так что списал её заботу на желание сохранить численность банды. Впрочем, свой язык я развязал не только из-за неё. Ведь, когда Декин покончит с одним самовольным убийцей, что помешает ему заняться другим?

— Говорят, он умер достойно, — сказал я после того, как хорошенько сглотнул, чтобы подавить любую предательскую дрожь. — Я о герцоге.

Рука Декина перестала сжиматься, его маленькие глазки уставились на меня, а Эрчел продолжал задыхаться.

— Вот как? — спросил он. — И с какими же прекрасными словами он встретил свой конец?

— Тот человек, с которым мы говорили, стоял довольно далеко и не слышал его завещания. — Я понял, что мне снова надо сглотнуть, но умудрился сдержать кашель и продолжил: — Но он держался храбро. И не молил о пощаде.

Маленькие глазки Декина чуть прищурились, ноздри раздулись — он глубоко вдохнул. В этот миг Эрчел кашлянул, и покрасневшая слюна попала Декину на руку — скорее непроизвольное последствие удушения, а не жест неповиновения, поскольку даже перед лицом неминуемой смерти он знал, что это был бы крайне недальновидный поступок.

Декин фыркнул от отвращения и отбросил Эрчела, лёгкое тело которого врезалось в ближайшую берёзу, а потом соскользнуло на землю.

— Строй, — сказал Декин, обращаясь ко всей банде.

Тодман и Пекарь послушно вышли вперёд, подняли Эрчела на ноги, сорвали одежду и подтащили его к параллельным шеренгам, в которые выстроились остальные члены банды. Все держали наготове дубинки или посохи — некоторые с радостью, другие безразлично, но все были целиком и полностью согласны, и готовы исполнить приказание Декина.

Тодман сильно пнул по голой заднице Эрчела, запустив его в проход между шеренгами. Первый удар пришёлся ещё до того, как он сделал шаг — Пекарь сочно хлестнул его по ногам кожаным ремнём, который держал как раз для таких случаев. Эрчел, к его чести, умудрялся держаться прямо, медленно ковыляя через строй, от которого на него сыпался град ударов. Но никакой чести не было в его всё более жалких криках и рыданиях, звучавших весьма громко, несмотря на новую хрипоту его голоса. Однако меня всецело захватил пристальный взгляд Декина. За годы в банде я несколько раз претерпевал наказания — побои и удары палкой — когда моё воровство или едкий язык привлекали внимание Декина. Но через строй меня ещё не проводили, и я не раз видел, как это испытание забирало жизни других.

Наконец маленькие глазки Декина снова моргнули, и он повернулся к Лорайн.

— Не дай им убить его, — сказал он, кивнув головой в сторону продолжавшегося представления. — Мелкий говнюк кое в чём полезен, а его дядя всё ещё мне должен.

Она кивнула, наградила меня едва заметным изгибом губ и пошла прочь, выкрикнув резким, но приятным голосом:

— Ладно, хватит! — Даже несмотря на свой страх, я невольно обратил внимание на покачивание её бёдер, прежде чем ворчание Декина не вернуло мой взгляд на него.

— Пойдём-ка, пройдёмся, юный Элвин. Хочу ещё послушать об отважной кончине герцога.

Я пошёл за Декином к поваленному, заросшему мхом стволу высокой берёзы вдалеке от лагеря. Шагая за ним, то и дело переводя взгляд с его широкой спины на окружающие деревья, я развлекался дикими и очень краткими мыслями о том, что стоило бы просто сбежать в лес. Может, он хотел разделаться со мной наедине, убить по-тихому, вдали от банды, ведь некоторым в ней я на самом деле нравился. А может, он собирался меня покалечить, забрать ухо или глаз, что остальные сочли бы за доброту — ведь все видели, как недавно он отрезал мужику член и яйца?

Но я не сбежал, отчасти просто потому, что у меня не было убежища, куда можно было бы сбежать, кроме сомнительного утешения на холоде и одинокой голодной смерти. Свою роль сыграла и тупая верность, поскольку так всегда бывает с мальчишками, которых приняли бандиты — из щедрости сильного произрастает особая форма привязанности, которую не так-то просто разорвать. Но я предпочитаю думать, что плёлся за ним, как послушная собачонка, из понимания, что желание убивать из него уже выветрилось. Он шёл, согнув спину и опустив голову, что говорило о мрачном разочаровании — а это настроение обычно вело его к размышлениям, а не к насилию.

Он тяжело вздохнул, выпустив облачко пара, опустился на упавшую берёзу, кивнул мне садиться, а потом протянул руку в ожидании:

— Монеты.

Я быстро передал ему кошелёк, украденный с трупа Сокольника. Обычно он взял бы половину и вернул остальное, но не сегодня.

— И это всё? — спросил он, засовывая кошелёк за пояс.

— Ещё вот, — сказал я, доставая украденные ножи, которые он тоже взял. — И это. — Я схватил цепочку на шее, но Декин насмешливо фыркнул, заметив грубо отчеканенный медный диск на ней.

— Херсифона? Оставь сучку себе. Мужчина в этом мире сам добывает себе удачу.

Я отпустил цепочку и посмотрел, как он перевёл взгляд на лес.

— Почему ты не убил Эрчела? — спросил он, и его голос выдавал лишь едва заметную нотку интереса.

— Не знал, хотел ли ты этого. Впрочем, кажется, хотел бы.

— Херня. Ты этого не сделал, потому что сам не захотел. Потому что ты не такой, как он. Убийство для тебя не удовольствие, а тяжёлая работа. Все прирождённые убийцы — разбойники, но не все разбойники — прирождённые убийцы. — Он улыбнулся своему остроумию, и его борода встопорщилась. — Для Эрчела убийство слаще ёбли. Ты и сам знаешь, видел же. Ими вот. — Он положил одну руку мне на голову, поднял другую и провёл двумя большими грубыми пальцами мне по бровям, заставив веки закрыться.

— Они, Элвин. — Пальцы немного надавили, чуть больно, только чтобы напомнить мне, что сил ему с лихвой хватит продавить глаза до самых мозгов, если захочет. — Они — твоя принципиальная ценность для банды, для меня. Я понял сразу же, много лет назад, когда мы нашли тебя в лесу — комок тряпок, кожи и костей, в паре часов от могилы, но с такими ясными глазами. Эти глаза так много видят, а мозги за ними всё это хранят. Лорайн мой советник, Райт — мой проводник к невидимому, Тодман мой палач, но ты… ты мой шпион, который видит то, что нужно видеть. И я знаю, ты видишь, что однажды с Эрчелом нужно будет покончить, и, когда придёт время, это сделает твоя рука.

Пальцы снова надавили на мои глаза, на этот раз чуть сильнее, а потом он со вздохом отпустил меня.

— Вот твоё наказание, Элвин, за то, что не действовал так, как показывали тебе твои глаза. Если есть возражения, то озвучь их сейчас.

Я моргнул, смахивая слёзы, и ответил, не позволив себе помедлить, и стараясь, чтобы голос не дрожал:

— Никаких возражений, Декин.

— Что ж, хорошо. Пройдёт ещё несколько недель, так что не зацикливайся на этом слишком сильно. У Эрчела есть кровные узы, так что мне придётся сначала поторговаться. — Он замолчал и долго смотрел расфокусированным взглядом в сторону деревьев.

— Так ты… — проворчал он наконец, — видел кончину герцога?

— Нет, это было тем утром. Но мы слышали, что он довольно долго говорил с восходящим. Восходящий Дюрейль. Кажется, он был недоволен всем этим делом. Как и… — я кашлянул. — Королевский защитник, насколько мы слышали.

— Но он-то всё же выполнил свой долг, а? Махнул-таки мечом и отхватил для короля голову ублюдку-предателю.

Я ничего не сказал, раздумывая, хочет ли Декин на самом деле услышать полное описание измученных останков, которые торчали на пике на стене замка Амбрис. К счастью, Декин заговорил прежде, чем я промямлил ответ:

— Вот только он не был ублюдком, — пробормотал Декин. — Бастардом-то. А я был. Одним из многих. Знаешь, я даже представления не имею, сколько моих братьев и сестёр шныряет по этому герцогству. О четверых знаю точно, и ещё нескольких, немного похожих, видел мельком за эти годы. Непризнанные отпрыски чресл герцога, бедные как грязь, каким был и я.

Он помолчал, рассказав этот секрет, который на самом деле никаким секретом не был, поскольку слухи о родителях Декина ходили давно, разве что открыто не обсуждались. Сходство мог заметить каждый, стоило только взглянуть, и он никогда этого не отрицал, но никогда и не хотел об этом разговаривать. Все мы знали, что говорить в присутствии Декина о герцоге Руфоне чревато непредсказуемыми последствиями.

— Если я правильно помню, ты своего отца не знал? — спросил он, когда я уже задумался, стоит ли что-нибудь сказать.

— Нет, Декин. — Я натужно усмехнулся, как часто делал, когда всплывал вопрос моего детства. — Это мог быть любой из тыщи капризных ебак, толпившихся тем месяцем в борделе.

— Тогда считай себя счастливчиком, поскольку я понял, что отцы обычно сильно разочаровывают своих сыновей. Кто ещё был свидетелем казни?

— Помимо защитника и восходящего, только лорд-констебль достоин внимания из тех, о ком мы слышали. Только они, рота Короны и кучка солдат из других герцогств. Думаю, они ожидали волнений от горожан.

— Но никаких волнений не было, ведь так? — Я увидел, как его губы под бородой скривились в ухмылке. — Наверное, они терпели своего господина, а может он им даже немного нравился, но никогда его не любили. Его мало кто любил.

Он наклонил голову, чтобы посмотреть на меня, и заговорил. И голос, и взгляд на этот раз стали более резкими:

— Что ты узнал? Если ты выпытал хоть что-то из тех бедолаг, прежде чем их убить.

Я отвечал быстро, радуясь, что тема сменилась:

— Говорят, нового герцога зовут Эльбин Блоуссет. Троюродный брат…

— Двоюродный, — поправил Декин. — Сын сестры моего деда. Что ещё?

— Солдаты сказали, что они какое-то время были расквартированы в замке Блоуссета. Там находился и сэр Элберт. Они подслушали их разговор. Похоже, Блоуссет оказался слишком труслив, чтобы сражаться против кузена.

— Трусость и благоразумие часто одно и то же. Что ещё?

— По большей части это всё. Ещё куча баек о битвах, которые они видели, сплетни о сержантах, которых они ненавидят, или о капитанах, которые им нравятся — всё, как всегда. Мне так и не удалось узнать название замка.

— Я его знаю. Замок Шелфайн, уже три поколения родовое гнездо Блоуссетов. Может, он и куча дерьма, но стены там толстые, и их просто так не взять. Но, к счастью, вряд ли он будет долго сидеть в своей резиденции. — Он снова погрузился в молчание, изредка поворачивая голову в сторону лагеря. — Ступай, поешь. Скажи Лорайн, я скоро подойду. И Элвин, — добавил он, когда я поднялся на ноги, — ей ничего из этого не рассказывай. — Он улыбнулся мне едва заметной улыбкой, которая не вязалась с суровым приказом в его глазах. — Как бы сладко она не просила.

— Не скажу, Декин.

Он снова принялся разглядывать лес, а я со страхом и облегчением поспешил прочь в поисках более приятного развлечения.

— Этого даже на мою руку не хватит, не говоря уже об остальном, — сказал Герта, с весёлым презрением разглядывая протянутый медальон.

— Это подарок. — Я улыбнулся ей своей самой обаятельной улыбкой, которой тренировался некоторое время. И добавил тоном, казавшимся мне по-разбойничьи очаровательным: — Символ моего почитания.

— Почитание на хлеб не намажешь, а? — С профессиональной презрительностью рассмеялась Герта. — И я у тебя больше ничего не возьму, если не принесёшь чего-нибудь получше мелкой мученической хреновины. Элвин, неужели я, по-твоему, похожа на девушку, склонную к набожности?

— Ты всегда казалась мне похожей на даму проницательного ума, не говоря уже о невыразимой красоте.

— Ой, отъебись. — Герта снова рассмеялась, и я почувствовал небольшой прилив оптимизма, заметив, что она искренне развеселилась. — Невыразимая. Снова подбираешь слова? В Амбрисайде услышал?

Она приподняла бровь, и от здорового румянца на её щеках с ямочками по моему изнурённому похотью телу прошла голодная дрожь. Год назад Декин нашёл Герту в южных лесах. Её выперли из борделя, когда сутенёр раскрыл привычки её ловких пальчиков в отношении монет клиентов. Такие навыки — как лингвистические, так и плотские — всегда ценились в банде. Но Декин был честным нанимателем и настаивал, чтобы она получала соразмерную награду за свои услуги, обычно по ценам, которые я находил совершенно для себя недоступными.

— Тот торговец, которого мы в прошлом году держали ради выкупа, много болтал, — признал я, пожав плечами.

— Да ну? Жалко, что ты не сохранил свою долю. Тогда не тратил бы моё время на бессмысленный торг. А теперь сдрисни, юноша. Мне ещё готовить надо. — И она вернулась к прерванному мною делу — стала мешать с кроличью похлёбку в горшке, от которого поднимался ароматный пар.

— Я возьму миску этого, если уж больше ничего не предлагаешь, — сказал я, выудив два шека, свои последние деньги. Каждый шек, заработанный мною в банде, имел обыкновение просачиваться сквозь пальцы с раздражающим рвением. Я льщу себя тем, что за свою жизнь овладел множеством навыков, но искусство сберегать монеты никогда среди них не значилось.

Она хотела три шека, но, по крайней мере, на этот счёт готова была поторговаться. Я взял наполненную ею миску и пошёл прочь. Проходя по лагерю, я обменивался кивками и тихими приветствиями. Мы редко повышали голос в лесу, где предательские звуки, привлекая ненужное внимание, могут отражаться эхом дольше, чем это кажется естественным.

Лизун, прозванный так по причине отсутствия языка, поприветствовал меня своей беззубой ухмылкой, а Халберт дерзко подмигнула морщинистым лицом, покрытым оспинами. Неразлучные Юстан и Йелк помахали из темноты своего укрытия, где, как я предположил, они некоторое время предавались блаженным утехам. Тодман, Пекарь и Шнур коротко глянули на меня, занятые игрой в семёрки. Пекарь и Шнур кивнули, а взгляд Тодмана задержался на мне чуть дольше.

— Похлёбка, но не ёбля, да? — Спросил он, довольно ухмыляясь. — Даже у Герты есть стандарты.

Надо было просто улыбнуться и пройти мимо без комментариев. Но вместо этого я помедлил и, в полной мере вернув ему взгляд, не спеша съел ложку похлёбки. Обычно этот человек вызывал во мне страха не меньше, чем ненависти, но не сегодня. По моим подсчётам к этому времени я убил, пожалуй, не меньше человек, чем Тодман, и, хотя он определённо был сильнее, мне казалось, что я быстрее.

— Мальчик, тебе чем-то помочь? — спросил он, подходя ближе. Своё презрение и беззаботность он продемонстрировал, скрестив руки, чтобы ладони явно держались подальше от ножей. В тот миг я осознал, что моих навыков точно достаточно, чтобы его убить. Он был слишком неосторожен, слишком привязан к демонстрации своего превосходства. Опасный тип по любым меркам, но в душе просто хулиган. Брось похлёбку ему в морду, быстро взмахни ножом, пока он тратит время, отплёвываясь и ругаясь, и всё. Нет больше Тодмана.

Я сдержал порыв, понимая, что убийство настолько полезного члена банды сразу после такой катастрофы выйдет далеко за пределы способности Декина прощать. Но и взгляда я не отвёл. Если бы Тодман ударил первым, то меня нельзя было бы винить в том, что случилось бы потом.

Но, к моему большому удивлению, он не ударил.

Вместо этого он смотрел, как я ем похлёбку, а я смотрел, как раздуваются его ноздри, и кожа краснеет от бессильной ярости. И, как я оценил его, так, видимо, и он оценил меня. Я понимал, что этот человек глубоко сожалеет о том, что не убил меня много лет назад.

— Всё меняется, мальчик, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Его благосклонность меркнет после каждого твоего проёба. А она не будет рядом вечно.

Его губы сомкнулись, как только с них слетели слова, и красная кожа побледнела от страха. В этой компании одно неуместное слово могло означать смерть, а он наговорил уже несколько. Говорить плохо о Лорайн было так же опасно, как подвергать критике руководство Декина, а может и опаснее, с учётом её поразительной способности выискивать несогласных.

Я приподнял бровь, безмолвно приглашая Тодмана продолжать, чего он, разумеется, не сделал.

— Иди глазей в другое место, — пробормотал он, отворачиваясь. — Это игра для мужиков. — Он нагнулся, бросил шек в круг и быстро проиграл его, неловко и поспешно бросив кости.

Я убедился, что он расслышал мой смех, и только тогда ушёл.

Ко времени, когда я доел похлёбку, мои скитания привели меня к костру Конюха. Как обычно, он устроил себе логово в отдалении от остальных членов банды. Тут действовало по большей части невысказанное, но взаимное соглашение, что он не досаждает нам своими бесконечными проповедями, а мы в ответ избавляем его от созерцания наших бесконечных грешных делишек. В результате он обычно пребывал наедине с собой, пока Декин не решал, что от него что-то нужно. Впрочем, одиночество, по всей видимости, никогда не останавливало поток его обличительных речей.

— Аки с жертвенностью, такоже и с состраданием, — говорил он, когда я обогнул широкий вяз и увидел, как он ходит вокруг костра у входа в логово. Его глаза были закрыты, а голова закинута назад, как будто он вызывал слова из бездонного колодца своей памяти. — Аки с состраданием, такоже и с неустрашимостью. И с этими словами мученик Лемтуэль претерпел стрелы мучителей, язычников с чёрными сердцами, но лишь у одного из них сердце было не таким чёрным…

— А разве Лемтуэля не запороли до смерти? — спросил я, и декламация резко прервалась.

Брови Конюха негодующе нахмурились, он открыл глаза и обратил на меня суровый осуждающий взгляд.

— Его ударили кнутом сто раз, — сказал он. — А потом пронзили сотней стрел, но ни одна из них не убила его. И выпало тогда одному еретику, до которого дошли его слова, окончить его страдания. Аки с жертвенностью, такоже и с состраданием.

— А-а, точно, — сказал я, и моя ухмылка ничуть не померкла от осуждения в его взгляде.

— Помнишь, я говорил, что с меня довольно тебя, неблагодарный?

— Помню. А ещё помню, как глубоко мне было на это насрать. — Подкалывать его было не очень-то умно, поскольку Конюх, пожалуй, был намного опаснее Тодмана. И всё же одно его присутствие побуждало меня насмехаться.

Однако вместо ожидаемых угроз или применения кулаков на этот раз Конюх рассмеялся. Это был короткий хриплый звук, очень странный из-за своей редкости.

— Думаешь, я не вижу твою душу, неблагодарный? — с праведным удовлетворением спросил он. — Я вижу правду о тебе. Считаешь себя умным, а на деле ты ещё глупее остального сброда здесь. Они слепы к своей судьбе, а вот у тебя достаточно ума, чтобы увидеть свою, но из-за лени и страха ты предпочитаешь этого не делать. Какой, по-твоему, будет твоя жизнь? Однажды ты возглавишь эту банду и станешь Королём Разбойников? Нет, Бич заберёт тебя задолго до этого.

Я устало застонал и пошёл дальше. Проповеди Конюха о мучениках были утомительными, но когда он начинал вещать о Биче, то становился непереносимым.

— Он грядёт, неблагодарный, — крикнул Конюх мне вслед. Страсть к этой теме заставила его отбросить обычную для разбойников склонность к тишине. — Его вызовут грехи и пороки этого лицемерного мира. И тебя он не пощадит! Всё будет в огне! Сплошная боль! Как уже было прежде, так же будет и снова, когда благодать Серафилей снова нас покинет…

Дорогой читатель, в этом месте ты, вероятно, ждёшь рассказа о часто упоминаемом Откровении, ниспосланном мне. Был ли это тот самый миг моего прозрения? Неужели проповедь фанатика с протухшими мозгами открыла мне глаза на истину Ковенанта и поставила меня на путь окончательного искупления?

Если кратко: нет. Тогда я не поверил ни единому слову, сардонически махнул рукой на прощание и ушёл прочь, а его голос преследовал меня среди деревьев. Вся моя вера пришла позднее — этот дар, которого я никогда не хотел и не был за него благодарен. Если и есть один главный урок, который можно извлечь из моего прихотливого, а то и вовсе хаотичного жизненного пути, так это знание, что истинная вера — не механическое лицемерие отчаявшихся перепуганных шавок вроде Конюха — это скорее проклятие, чем благословение. Бедный дурачок этого так никогда и не узнал. Удивительно, но я никогда не питал к нему ненависти, и жалость соперничает с презрением, когда я думаю о нём сейчас, поскольку сложно ненавидеть человека, который спас тебе жизнь.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Шейвинский лес был намного больше во времена, когда орды углежогов и дровосеков ещё не опустошили его до нынешних размеров ради нужд кузниц и кораблестроения. И хотя это разорение уже вовсю шло, когда в чащобах обитала банда Декина, всё же в моих воспоминаниях лес остаётся громадным. Мне он и сам по себе часто представляется зверем — раскинувшимся левиафаном древних деревьев с несколькими полянами и бесчисленными оврагами, задушенными корнями, где искусные и опытные разбойники могут месяцами, а то и годами, прятаться от герцогских шерифов.

Так что, когда пришло время сняться с лагеря и отправиться на Леффолдскую поляну, мы шли осторожно и медленно, в строгом порядке бесшумно передвигаясь от одного укромного места к другому. Старый герцог любил то и дело отправлять роту солдат и охотников в тёмные закоулки леса, где, если повезёт, гончие выгонят злодея-другого прямиком в петлю. Оставался открытым вопрос, будет ли столь же усердным и этот новоназначенный кузен, а потому Декин не хотел рисковать и идти быстрым маршем.

Его решение в банде популярностью не пользовалось, хотя дураков чесать об этом языком не нашлось. Путешествие в начале зимы означало долгие дни мучительного блуждания по замёрзшей земле, где дичи мало и с наступлением темноты сложно развести костёр. Ночи были хуже всего — я долгими часами дрожал в темноте, и только Герта их изредка облегчала, соглашаясь прижаться ко мне, чтобы погреться. К сожалению, только прижиматься она и позволяла, и я слишком хорошо знал об её маленьком, но остром кинжале, и потому не рисковал шарить руками.

Леффолдская поляна располагалась в двадцати милях к северу посреди густого леса между центром герцогства и болотистыми землями на северо-восточной границе. Чтобы добраться до неё, надо было пересечь несколько миль открытой местности, а такое мы делали лишь глубокой ночью и в тщательно установленном порядке. Лучников поставили по обоим флангам, в добрых тридцати шагах от центральной группы, где все с кинжалами и различным оружием в руках плотно сбились вокруг Декина и Лорайн. Я не обладал какими-либо навыками стрельбы из лука, и считался ещё недостаточно крупным, чтобы выполнять роль телохранителя, поэтому меня отправили разведать местность впереди и при виде любых патрулей солдат издать пронзительный свит.

Когда банда выстроилась, я бегом преодолел расстояние до дороги и помчался дальше. Хотя люди старого герцога редко патрулировали по ночам, но, случалось, шерифы устраивали засады в часто использовавшихся местах встреч. Той ночью удача нам улыбнулась, и я добрался до укрытия леса, не заметив никаких неприятностей. Только в лесу повсюду слышался скрип деревьев — первые зимние снега тяжёлым слоем укрывали ветки. И хотя я отлично привык к жизни в лесах, но находиться одному в дикой темноте всегда неприятно, и это вызывает страхи, рождённые инстинктивным знанием, что здесь для человека не место и не время.

Поэтому стоило обрадоваться, увидев бегущую ко мне Лорайн, вокруг которой на фоне мрака клубился белый пар от дыхания, но что-то в выражении её лица заставило меня напрячься. Она осторожно улыбалась и, судя по ясному, испытующему взгляду, старалась выглядеть как человек, который хочет понять реакцию другого. Этот обман меня обеспокоил, как и тот факт, что я его так легко разглядел — обычно она играла куда лучше.

— Подумала, ещё пара глаз тебе не помешает, — сказала она. — Раз уж Эрчела здесь нет.

Эрчел обычно ходил со мной в разведку, но из-за понесённого наказания, сейчас мог только печально стонать и ковылять вместе со всеми. Я кивнул Лорайн в ответ, подул на руки и потёр ими друг об друга. Она сделала вид, что оглядывается, а потом удовлетворённо вздохнула. Если бы не её поддельная улыбка, мой окутанный похотью разум наверняка сочинил бы версию, будто она организовала эту небольшую уединённую встречу для развлечения, как особую награду за мои недавние труды. Опасная, но всё же соблазнительная фантазия, которая исчезла тут же, как только посетила мой разум. Я почувствовал сильное желание отодвинуться от Лорайн, отточенные инстинкты предупреждали, что вот-вот начнётся весьма опасный разговор.

Сначала она не говорила, а повернулась, сложила руки у рта и трижды ухнула совой, сообщая остальным, что путь чист. И когда начали проявляться их тёмные фигуры, она прошептала:

— Как я понимаю, ты знаешь, что он задумал?

— Конечно нет. — Я снова подул на руки, прикрыв ими глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом.

— Элвин, ты далеко неглупый парень. Я знаю, что ты за нами шпионишь. Знаю, что ты слышишь и видишь больше, чем тебе следует. — Я чувствовал на себе её взгляд, под которым кожа становилась горячей, несмотря на холод, и этот жар не имел ничего общего с моими сладкими представлениями о том, каково это, остаться наедине с этой женщиной. Как и всегда в жизни, реальность резко и неприятно отличалась от мечты. — Скажи… — она подошла поближе, снег захрустел под её ногами, — Что, по-твоему, он планирует?

— Что-то с новым герцогом. — Я рискнул взглянуть на неё и увидел, что улыбка исчезла, и она пристально меня разглядывает. — Он бы получил большой выкуп. Мы такое уже проворачивали. Схватим его, и королю придётся собрать полную телегу золота, чтобы его вернуть.

— Раньше ради выкупа мы захватывали торговцев, да пару раз дворянчиков. А тут другое дело. И с чего ты решил, что Декину нужен только выкуп?

«Я намерен стать герцогом». Я не стал повторять сказанные слова Декином той ночью, хотя не сомневался: она знала, что я их слышал. Весь разговор напоминал ловушку, словно я упал в яму, и повсюду шипели змеи.

— А что же ещё? — Я пожалел об этом вопросе, как только он слетел с моих губ, поскольку она тут же подошла ещё ближе.

— Он разговаривает с тобой, — тихим голосом сказала она. — Рассказывает то, чего не говорит мне. Узы между бастардами сильны, да? Скажи мне, что он задумал.

Глядя в её изучающие глаза, я понял, что вопрос не риторический. Она искренне думала, что я знал что-то такое, чего не знала она.

— Мы разговариваем, иногда, — сказал я. — Он много говорит, но мало рассказывает.

— Он рассказывает тебе больше, когда на него находит плаксивое настроение, и нужно выместить всю ту грусть, ненависть и любовь к человеку, который его породил. Раньше он это вымещал на мне. Теперь на тебе.

Её рука быстро и резко дёрнулась, отчего я шагнул назад, ожидая укола клинка. Вместо этого в воздухе между нами что-то блеснуло, закрутилось, отражая тусклый лунный свет, и упало мне в ладонь. Жизнь рано меня научила, что нельзя позволять падающей монете упасть на землю, поскольку всегда полно других рук, готовых её подобрать. Серебряный соверен весил не больше, чем пара шеков, но ощущался в руке тяжёлым, и тем более, когда она добавила к нему второй.

— Он рассказывает тебе всякое, — начала она, — то, что я должна знать, ради всех нас…

Она резко умолкла, когда я перевернул руку, и обе монеты, упав, оставили в снегу маленькие дырки.

— Лорайн, ты мне всегда нравилась, — сказал я. С её лица вдруг пропало всякое выражение, но ещё, как мне показалось, оно чуть побледнело. Я глянул ей через плечо, на тёмные силуэты банды, бегущие к деревьям, и крупнее всех над ними высилась фигура Декина.

— Поэтому, — добавил я, отворачиваясь от пустой маски её лица, — я забуду об этом. Тебе тоже лучше забыть.

Леффолдская поляна, была, пожалуй, самой хорошо охраняемой тайной среди разнообразных разбойничьих банд, когда-либо орудовавших в Шейвинском лесу. В это готовое и удобно расположенное место для встреч приходили разрозненные шайки злодеев заключать союзы или решать споры. По неизвестным причинам её никогда не находили ни герцоги, ни шерифы, и тем самым для людей наших устремлений она стала чем-то вроде места паломничества — настоящим разбойником не мог считаться тот, кто не видел поляну.

На тот момент моей жизни в мой лексикон ещё не вошло слово «амфитеатр», но именно им это место когда-то определённо и было. Нисходящие ряды многоярусных ступеней образовывали чашу вокруг плоского круга шириной около сорока шагов. Конечно, вся эта штука поросла корнями и травой, но гранит и мрамор, видимые под покрывалом припорошённой снегом зелени, ясно говорили о том, что это не естественная особенность местности. Несмотря на то, что камни потрескались и поросли лишайником, грандиозность замысла сохранилась, и мой юношеский разум вызывал разнообразные и, несомненно, причудливые фантазии каждый раз, когда мы сюда приходили.

Я представлял себе на этих ярусах огромные массы толпившихся людей, которые кричали или насмехались, какое бы представление ни разворачивалось на арене внизу. На самом деле я и до сих пор точно не знаю, была ли это именно арена. Записи до Бича реже золота, и, хотя некоторые утверждают, что в качестве развлечения использовались сражения, но другие говорят о том, что те люди страстно любили театр и поэзию, как и кровавые зрелища. Впрочем, в те дни подобные догадки оставались за гранью моего воображения, и я продолжал представлять себе жуткие битвы между древними воинами-рабами, после которых победители, несомненно, наслаждались любовными утехами с поклонницей, а то и с двумя, а их похоть при виде крови становилась ненасытной…

— Элвин.

Я повернулся и упёрся лицом прямо в труп зайца-беляка, немало развеселив Юстана.

— Пора готовить! — смеясь, сказал он мне и протянул связку недавно пойманных зверьков.

Юстан был небольшого роста, и мне хватило бы сил побить его, но он, несмотря на любовь к розыгрышам, был ещё самым беззлобным членом этой банды, и потому его трудно было не любить. А ещё он умел весьма ловко обращаться с ножом, и обычно это охлаждало любые глупые идеи касательно мелкой мести.

— Возьми кого-нибудь из щенков, — сказал я, имея в виду дюжину или около того юнцов из нашей компании. Мне показалось, что с учётом моих недавних успехов такие задания уже меня не достойны.

— Приказ Декина. — Он отошёл, авторитетно дёрнул головой в сторону кучки юнцов, собравшихся у костра на краю арены. — Хочет закатить по-настоящему вкусный пир для наших гостей, а раз уж мой дорогой Йелк отправился в путешествие, то ты наш следующий на очереди лучший повар.

К этому времени мы стояли на поляне уже почти три недели. По прибытию Декин выбрал гонцов. К моему удивлению, Эрчел оказался среди них.

— Не забудь рассказать дяде, почему ты хромаешь, и весь в царапинах, — проинструктировал его Декин, передавая предмет, который менее опытный глаз принял бы за моток потёртых шнурков. На самом деле он состоял из четырёх разных отрезков верёвки, завязанных каждый своим особым узлом, каких большинству людей не связать. Читать из разбойников мало кто умел, но любой, кто не зря ел свой хлеб в Шейвинской Марке, понимал значение этих узлов: вызов от Короля Разбойников.

Совершенно запуганный Эрчел, доведённый до трусливого повиновения, каким я его никогда не видел, покивал головой и тупо заковылял на восток. Шнуру, Пекарю и Йелку доверили другие узлы и отправили на остальные стороны света. В ожидании ответов на вызов Декина, мы построили укрытия от усиливающегося холода и всё более обильного снегопада, и выбивали всю дичь, какую только могли найти в окружающих лесах. Накануне вечером дальние разведчики вернулись с новостями о том, что с востока и запада приближаются другие банды, а это означало, что вскоре в этом месте произойдет крупнейшее за многие годы сборище разбойников, каждый из которых будет ожидать от хозяина достойного гостеприимства.

Вздохнув, я оставил дальнейшие протесты при себе и направился к костру.

— Нам потребуется больше дров и намного больше воды.

Самыми впечатляющими трофеями наших охотничьих усилий стали два взрослых кабана, которых хорошенько выпотрошили, насадили на вертела и подвесили над костром на много часов, необходимых для того, чтобы приготовить их к столу. Я, как сержант, управлялся со своей ротой подчинённых, выдавая им кучу поручений, которые приходится выполнить, когда нужно накормить большое количество людей. Над множеством котелков и кастрюль с супом, приправленным дикими травами и костным мозгом, тучами клубился пар. В банде имелся приличный запас соли, и Декин разрешил мне пустить в ход её всю. Настоящие специи встречались реже, хотя у нас было полно чеснока и тимьяна. Декин сердито зыркнул, и этого хватило, чтобы остальные сдали свои личные запасы перца и сахара, а Герта даже рассталась с маленьким кулёчком шафрана.

— Собиралась продать его весной, — мрачно и неохотно пробормотала она, и мне сразу захотелось вернуть его, пускай и в обмен на особые услуги. Но Декин смотрел, так что я ограничился виноватой улыбкой в ответ и отправился добавлять драгоценные алые листья в миску с арахисовым маслом.

Мои юные работники занимались своими разнообразными задачами по большей части молча, прилежно и усердно, без жалоб или препирательств. В этом заключалось одно из противоречий разбойничьей жизни: те, кто попадали в неё в юном возрасте, часто вели себя лучше, чем это естественно для детей. Впрочем, страх — великий воспитатель дисциплины. Тем не менее, до полного подобострастия они не опускались, и их неизбежно приходилось иногда корректировать.

— Эй! — сказал я, хорошенько приложив Уффеля по затылку, за то, что его руки, которым следовало рубить кости на бульон, потянулись к девчонке рядом с ним. У Эльги, помимо Лорайн, была самая симпатичная мордашка в нашей банде, и хоть ей было тринадцать, но выглядела она моложе, что делало её полезной на экскурсиях по карманам в крупных городах. Уффель же был на год её младше, но страсти возмужания пришли к нему рано, вместе растущей россыпью гнойных прыщей, усеивавших его лицо от лба до шеи.

— За работу, — прорычал я, зловеще зыркнув на него. И он исполнил приказ, посмев хмуро глянуть в мою сторону. Эльга, чистая душа, хихикнула и послала ему воздушный поцелуй, отчего его прыщавое лицо нахмурилось ещё сильнее. Она надула губки и повернулась ко мне, с отточенной изысканностью сделав реверанс.

— Благодарю за защиту моей чести, добрый господин.

— Я такой же господин, как ты дама. — В моей руке мелькал нож, которым я строгал хрен. Протянув руку за очередным корнем, я заметил в поле своего зрения Тодмана, который разговаривал с Лорайн. Всего лишь обмен парой слов мимоходом, но они так редко говорили, что я обратил внимание. По большей части Лорайн, казалось, относилась к Тодману лишь с чуть меньшим пренебрежением, чем я, и можно было ожидать, что любое общение между ними будет коротким и резким. Но тут всё было иначе, неслышные мне слова произносились без какого-либо видимого раздражения, а скорее с осторожной, рубленой краткостью.

— Могу поспорить, её бы ты с радостью назвал дамой, — сказала Эльга. — А то и похлеще. — Я обернулся, увидев её озорную ухмылку, и ткнул пальцем на недотолчённый чеснок в её ступке.

— Если не доделаешь, то можешь звать меня господином всякий раз, как я буду охаживать твою шкуру ореховым прутом.

Она снова надула губки, но послушно вернулась к работе, а я смотрел, как Лорайн и Тодман идут в разные стороны, и вспоминал тяжесть двух серебряных соверенов, которые она сунула мне в ладонь. Вопросы, которые это поднимало, были очевидными и тревожными, поскольку знаменовали собой затруднительное положение. Сколько она положила ему в ладонь? Что она ждёт взамен? И, самый тревожный: Должен ли я рассказать Декину?

Я слышал, в других частях мира разбойничьи банды часто дают себе названия, но в Шейвинском лесу нас такие формальности не беспокоили. Банды сливались и разделялись так часто, что отслеживать их всех казалось бессмысленной задачей. Банда Декина была единственным исключением: в ней уже больше десятилетия оставался более-менее сплочённый костяк под одним главарём. Обычно шайки бывали более разрозненными и часто возникали благодаря родственным узам. Эти преступные братства и составляли расплывчатую, постоянно меняющуюся территориальную мозаику.

Хотя Декин и пользовался неоспоримым господством надо всем лесом, его абсолютная власть покрывала только центр и юг леса. В западных пределах держались в основном всевозможные фракции семейства Сакен, где они грабили караваны, перевозящие товары из прибрежных портов. Менее процветающий север был вотчиной небольших разрозненных банд под контролем братьев Тессил, которые по слухам раньше служили сержантами под личным знаменем старого герцога, но попали в немилость, когда слишком сильно разграбили одну деревню и не поделились с герцогом.

Меньше всего чувство порядка среди воров проявлялось на востоке. Там разрозненные семейства разбойников вели распри неясного происхождения и бесконечно и безуспешно соперничали за власть. Именно из тамошнего клана, Рубщиков, ещё щенком изгнали Эрчела, когда его склонности стали непереносимыми даже для его жестокой родни. Декин взял его в качестве услуги, и, разумеется, за приличное вознаграждение. Тогда ещё тлела надежда, что со временем подход Декина к дисциплине укрепит извращённую душу Эрчела, превратив во что-то полезное. Как выяснилось, нынче основная польза от него — посредничество с его же семьёй.

Клан Эрчела прибыл первым — банда человек в тридцать, и все в той или иной мере напоминали крыс. Следом за ними на поляну явились их восточные собратья — шесть разных шаек разной силы, и все смотрели друг на друга с дикой враждебностью, которая в обычном случае очень быстро переросла бы в насилие. Однако старый обычай гласил, что на поляне нельзя проливать ни капли крови, а эти негодяи, несмотря на все свои многочисленные недостатки, яростно держались традиций.

Я наблюдал, как Эрчел стоял в сторонке, пока Дренк Рубщик, его дядя, обменивался любезностями с Декином, и оба весело смеялись и дружески хлопали друг друга по спине. Эрчел же, сгорбившись, смотрел в землю, несомненно, боясь привлечь слишком много внимания. Я раздумывал, знал ли он, что одна из многих дискуссий, которые должны были произойти в этом убежище, будет касаться его собственного неминуемого убийства, и решил, что вряд ли. Хотя Эрчел и обладал завидной хитростью и нюхом на неприятности, но интриганом он не был. Его инстинкты были настроены на сиюминутное выживание, и я считал его неспособным загадывать намного дальше завтрашнего дня.

Следующими прибыли братья Тессил — оба мускулистые мужики под сорок со свитой человек в шестьдесят. Декин поприветствовал их намного формальнее, чем родню Эрчела: уважительно отвесил полупоклон и затем протянул руку. Братья не были близнецами, но имели одинаковый рост и одежду, и оба приняли протянутую руку одинаково настороженно. Оба держались с солдатской выправкой и отличались опрятностью во внешнем виде и в одежде, тем самым отличаясь от большинства толпившихся здесь разбойников. Глядя на презрение, которое они пытались — в основном безуспешно — скрыть на своих коренастых лицах, осматривая сборище, я счёл их людьми, которые очень сильно предпочли бы остаться под знаменем.

Последними явились Сакхели, и, после банды Декина, оказались самыми многочисленными — из леса в сумерках вышло больше сотни мужчин и женщин. За долгие годы их клан много раз делился и перестраивался, но сохранял единообразие в одежде и украшениях на лицах. Я слышал, что много поколений назад они происходили из воинов, изгнанных из морозных пустошей северного Фьордгельда. Посмотрев на изобилие татуированных лиц с шипами в носах и в ушах, я решил, что эта легенда весьма правдоподобна. А ещё они были вооружены лучше всех из присутствующих: у каждого меч или топор, и на некоторых выгравированы руны, говорившие о древнем происхождении.

Во главе у них стояла высокая женщина со светлыми волосами, которые в угасающем свете казались золотистыми. Они длинной косой спускались из центра лысого скальпа, а бритую часть плотно покрывали татуировки рунических надписей. Они с Декином были почти одного роста, и я отметил, что оба склонили головы одновременно.

— А ты быстро постарел, — ухмыльнулась женщина. — Вижу, седина в бороду.

— Немного. — Декин тоже ухмыльнулся. — А вот ты, Шильва, как будто помолодела.

— Ой, отвали. — Она рассмеялась, и они оба крепко обнялись. — Соскучилась по тебе, старый бродяга! — сказала она, отодвигаясь, а потом схватила его за шею, и их лбы соприкоснулись. — Похоже, папаша ошибался. Ты прожил больше одного лета.

— Он едва не оказался прав. Я уже в первую неделю чуть не потерял голову, что уж говорить о лете. Пошли. — Декин положил ей руку на плечи и повёл на поляну. — У нас тут жарятся кабаны, и нужно выпить много эля.

Как и следовало ожидать, когда в одном месте собираются худшие отбросы со всего герцогства, да ещё с кучей еды и выпивки, ночка вышла шумной. Весь мой тщательно приготовленный пир исчез в коротком и неистовом исступлении. И, доложу я вам, всё было сожрано без особой признательности или хотя бы элементарной благодарности. Все мои тонко составленные вкусы задушили потоки эля и бренди, от которых вскоре множество голосов затянули песню. Горстка музыкантов среди нас добавила к не очень-то мелодичному шуму звуки флейт и мандолин, и вскоре уже на арене начал разворачиваться своего рода танец. Многие толкались, но никто не дрался — правила поляны и угроза немилости Декина заставили всех отложить старые вендетты, хотя бы на эту ночь.

Я приберёг для себя приличную порцию своей самой тщательно изготовленной свиной похлёбки, взял миску и отправился на поиски Герты, надеясь, что поток выпивки несколько ослабил её твёрдую приверженность торговле. Увы, эти надежды разбились, когда я увидел, как она исчезает в темноте с двумя татуированными головорезами из клана Сакхелей. По её громкому хихиканью я определил, что сегодня вечером она действительно отложила дела, только не в мою пользу.

Я старался утешиться похлёбкой и чашкой бренди, осматривая различных гостей женского пола в поисках наиболее вероятной перспективы. Только одна посмотрела на меня в ответ — тонколицая девушка, приютившаяся среди родни Эрчела. Я начал придумывать какую-то хитрость, как вытащить её из подозрительного окружения, когда громко загремел сильный голос Декина:

— Друзья мои, вам нравится пир?

Музыка и песни поутихли, сменившись одобрительными криками собравшихся злодеев.

— Полны ли ваши животы? — спросил Декин, шутливо оскалив зубы. В ответ все закричали ещё громче. — Стало ли вам веселей от эля, который я принёс? Легко ли у вас на сердце?

Снова раздались крики, взмыли кубки и кружки, но шквал благодарностей резко стих, как только лицо Декина потемнело и скривилось от ярости:

— Вы все — кучка безмозглых пиздюков!

Он обводил взглядом остолбеневшие и ошеломлённые лица, а его губы осуждающе скривились. Я заметил, что только Шильва Сакен, видимо, не удивилась такой внезапной перемене настроения, и прятала улыбку, опустив лицо к кружке. Декин иногда говорил о ней, обычно грубо, но уважительно, но теперь я понял, что их союз куда глубже и продолжительнее, чем мне представлялось. Она не хуже меня понимала, что яростная обличительная речь, которую нам предстоит выслушать — сплошной театр, тщательно подготовленное представление, организованное для получения особого результата.

— Как легко было бы нынче убить вас всех, — прорычал Декин. — Я мог бы перерезать нахуй горло каждому из вас. Подсыпать болиголов в выпивку, которой вы глушите свои чувства, и вы бы его никогда не почувствовали, тупые болваны. Думаете, вы тут в безопасности? — Он обвёл рукой многоярусные ступени древних развалин. — Это всего лишь груда старых камней. Думаете, лес — наша защита? Вы ошибаетесь. Это наша тюрьма. Старый герцог метнул кости, поставив на измену, и помер за это. Новый герцог — ставленник короля, и можете поспорить на свою душу, что первым делом Томас прикажет своему ставленнику раз и навсегда разобраться с нами.

Он замолчал и повернулся, чтобы позвать из толпы Конюха.

— Многие из вас знают этого человека, — сказал он, положив руку на плечо Конюха. — И вы знаете его как человека, который никогда не врёт, хоть и присягнул тем, кто живёт за гранью тирании закона. Конюх с правдивым языком, так его называют. Расскажи им, Правдивый Язык, расскажи им о том, кого мы схватили на Королевском тракте, и что он нам сказал, пока не погиб.

Конюх, которого до сих пор при мне ни разу не называли Правдивым Языком, кашлянул и поднял глаза на толпу. Обычно, когда ему выпадала редкая возможность выступить перед аудиторией из более чем одного человека, он говорил громко, голосом проповедника, и декламировал писания до тех пор, пока хоть кто-нибудь слушал. Сейчас голос звучал определённо слабее. И хотя громкости хватало, чтобы его услышал каждый присутствующий, но для всех, кто его знал, это был голос лжеца.

— Солдат, которого мы схватили, был смертельно ранен и вскоре покинул этот мир, — сказал он. — Он отчаянно хотел, чтобы его завещание выслушал просящий, и облегчил передо мной свою душу, поскольку я сказал, что я истинный приверженец Ковенанта мучеников. — Он замолчал, всего лишь на миг, но я видел, как качнулся его кадык, когда он сглотнул внезапно пересохшим горлом. — Этот человек был капитаном роты из Кордвайна и знал немало приказов короля новому герцогу. Он говорил, что от войны с Самозванцем выделят тысячу королевских солдат и сотню рыцарей. Они соединятся с рекрутами герцога и вычистят этот проклятый лес от края до края, сказал он. Ни один пойманный пёс не избежит петли. Если понадобится, то они сожгут весь лес дотла и отыщут всех до последнего. С наступлением весны в Шейвинской Марке некого будет проклинать, поскольку не останется живых разбойников. Так приказал король, и так оно и будет. — Он снова сглотнул, но его лицо напоминало маску сурового целеустремлённого правдивого человека. — Вот что я услышал из уст умирающего человека, которому не было нужды лгать.

— И это ещё не всё! — добавил Декин, и я почувствовал, как у меня скрутило живот, когда он махнул рукой в мою сторону и поманил пальцами. — Наверняка кто-кто из вас уже знает этого юного шельмеца. — Меня встретили раскаты хохота, когда я встал и пошёл к нему, заставив себя робко улыбнуться. — Лис Шейвинского леса, так его называют. У него самый острый глаз и самое чуткое ухо во всём герцогстве, и, хотя он всем известный враль… — его рука легла мне на плечо, вроде бы легко, но давила не меньшим бременем, чем соверены Лорайн, — он никогда не врёт мне, если, конечно, хочет сохранить свои острые глаза. — Снова раздался смех, и рука на моём плече немного сжалась. — Скажи им, Элвин.

Я не закашлялся. Не сглотнул. Вместо этого мрачно нахмурился, словно не хотел говорить, и честными глазами посмотрел на внимательные лица людей, которые притихли и в предвкушении смотрели на меня.

— Всё это правда, — сказал я. — Недавно меня отправили шпионить в Амбрисайд. Солдаты там только и болтали, что о вознаграждении, которое им обещано: серебряный соверен за голову каждого разбойника. Они рассуждали, что с бабами, которых поймают, сначала позабавятся, а уж потом будут рубить головы, и с мальчонками тоже. Да ещё ржали при этом.

Лёгкое пожатье пальцев Декина на плече показало, что я уже сказал достаточно, а может даже слишком сильно приукрасил враки. Впрочем, судя по нарастающему сердитому гулу со всех сторон, слова попали в цель.

— Итак, друзья мои, сами видите. — Декин отошёл, убрав ладонь с моего плеча, и поднял руки одновременно повелительно и умоляюще. — Сами видите, я позвал вас сюда не для того, чтобы спланировать какое-то грандиозное ограбление, чтобы просто набить ваши кошельки. Я созвал вас здесь, чтобы мы спланировали своё выживание.

Он позволил сердитому одобрительному гулу немного покружиться, а потом снова заговорил, на этот раз жёстче и более требовательно:

— Эти леса наши. По праву любого естественного закона или правосудия лес принадлежит нам, поскольку мы завоевали его кровью. А теперь герцог-выскочка, без роду, без племени, какой-то жополиз короля, который ни разу не поднимал меча на защиту дома или семьи, хочет этот лес у нас отобрать. Я собираюсь его остановить. Я хочу положить конец тем дням, когда мы прятались и замерзали, когда мы убегали от меньших душ. Я собираюсь бросить вызов этому королю, этому Томасу Доброму, которого на самом деле все знают как Томаса Притеснителя, этому лжецу, этому вору, который обворовывает всех и утопил эту землю в крови и нищете, но всё равно требует верности от тех, кого сам же и обездолил. Он хочет получить головы, так давайте же дадим их ему. Дадим ему сотню. Тысячу, если понадобится. Столько, сколько будет нужно, чтобы он понял: этот лес ему не принадлежит, и никогда принадлежать не будет. И начнём мы с этого жополиза, которого он натравил на нас. Кто со мной?

Ворчание сменилось криками, которые вскоре переросли в рёв — все воры, головорезы, конокрады, шулеры и шлюхи вскочили и воплями выражали добровольное подчинение новорождённой вражде Декина Скарла. Однако я видел, что их главари кричали с гораздо меньшим энтузиазмом.

Братья Тессил жали друг другу руки и обменивались жадными ухмылками своим последователям, но я-то видел, что всё это лицемерие. Дядя Эрчела, Дренк, радовался сильнее всех, проливая эль, и рычал что-то одобрительное вместе со своей яростно празднующей роднёй, но даже в его пьяных глазках-бусинках блестела тревога. По непонятным для меня причинам реакция Шильвы Сакен показалась мне самой тревожной, поскольку она просто смеялась, пока её люди вопили и кричали в голодном предвкушении. И это был не радостный смех, а скорее раскаты искренне удивлённого человека, который услышал особенно весёлую шутку.

Крики стихали, и мне на плечи легла рука Декина, затянув меня в объятья.

— Молодец, парень, — тихо сказал он, не переставая ухмыляться толпе. — В трудном положении ты всегда врёшь лучше всего. Впрочем, мальчонок вряд ли стоило упоминать.

— Прости, Декин.

— А-а, — он похлопал меня по груди, — ничего страшного. Они сожрут любое говно, что я поднесу им на лопате, и ещё добавки попросят. — Я поднял глаза и увидел, что его взгляд немного потемнел, остановившись на Шильве, которая по-прежнему давала волю веселью. — А наутро, — вздохнул он, — начнётся сложная часть.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

— Это не армия. — Даник Тессил, старший из двух братьев, по большей части говорил за них обоих. Как я и ожидал, их внешний энтузиазм к плану Декина наутро испарился, а его брат, Рубин, в основном сурово молчал большую часть разговора. — А это не солдаты. — Даник указал на поляну, где поднимались клубы дыма, и многочисленные негодяи просыпались, чтобы ощутить последствия прошлой ночи.

Декин собрал этих разбойничьих капитанов на небольшой лужайке неподалёку от поляны. К моему удивлению в это августейшее собрание включили и меня. Менее удивительным стал приказ Декина сидеть в сторонке и ничего не говорить, если только он лично не позволит.

Даник Тессил первым поделился своей мудростью, не стоившей и ломаного шека, касательно предложенного мероприятия, и лица остальных присутствующих выражали схожую приверженность к реализму. Дренк Рубщик явно страдал от излишне выпитого эля, но в его покрасневших глазах оставался проблеск проницательности. Как и его племянник, он обладал острым инстинктом выживания, какие бы страсти не вызывал в его родне Декин. С лица Шильвы Сакен всё это время не сходила полуухмылка, через которую то и дело едва не прорывался сдерживаемый смех. Очевидно, веселье, вызванное речью Декина, всё ещё не прошло.

— Да, пока это не армия, — признал Декин. Меня всегда восхищала его способность менять настроения при необходимости. Яростное вдохновение прошлой ночи сменилось целеустремлённой, спокойной убеждённостью. — Но станет ею. Все революции начинаются с искры, от которой разгорается пламя. Мы охотимся на знать и торговцев, а не на керлов. Они знают, кто их настоящие враги. Сколько селян умерло прошлой зимой, потому что их запасы разграбили, чтобы заплатить королевские налоги? Сколько встретит эту зиму с пустыми животами и больными детьми?

— Мы охотимся на знать и торговцев потому, что у них есть деньги, — сказала Шильва, не спуская улыбки с губ. — А у керлов — нет. А ещё у них нет оружия, доспехов и лошадей. Да и у нас всего этого немного.

— Коса или колун убивают не хуже меча, — ответил Декин. — А доспехи полезны только когда надеты. Я не собираюсь бить, когда наш враг готов к битве.

— Так мы убьём этого нового герцога, керлы восстанут в нашу поддержку, и герцогство наше, да? — Шильва выглядела так, будто опять вот-вот рассмеётся.

— А что ещё нам остаётся? — Декин кивнул в сторону, где я стоял без дела, прислонившись к дереву с видом, как я надеялся, беззаботной уверенности. На самом деле моя голова болела от бездумного смешивания эля с бренди, а живот постоянно и тошнотворно крутило в равной мере как от страха, так и от излишеств. — Ты слышала, что сказал парень. Они явятся за нами, Шильва, не сомневайся.

Светловолосая женщина посмотрела на меня, прищурилась, и уже без улыбки стала пристально меня изучать. Я попытался в полной мере вернуть ей взгляд, сохраняя безучастное выражение лица, но в этой женщине сквозила такая уверенность, что я помимо воли моргнул пару раз.

— Дружище, ты что, заманиваешь меня в войну? — спросила она Декина, не отрывая взгляда от меня. В этот миг мой живот несвоевременно решил заурчать, и я почувствовал, как с макушки на лоб покатилась предательская капелька пота.

— Ты же меня знаешь, — сказал Декин. — А я знаю, что ты станешь сражаться, только если светит прибыль. И она будет. На пути в герцогство Эльбин везёт с собой полный сундук золотых королевских соверенов, которые по предписанию короля будет раздавать своим приятелям из знати. Когда мы его захватим, делить будете вы. — Он раскинул руки, показывая, что братья и Дренк попадают под его щедрость. — Я из него не возьму себе ни монеты. Когда всё закончится, вы сможете присоединиться ко мне, чтобы обеспечить наше будущее в этом герцогстве, или вернуться в своё логово, и с моей стороны тут не будет никаких обид. — Он помолчал, чтобы приманка немного повисела перед ними. Треть сундука, набитого золотыми королевскими соверенами, для любого разбойника стоила того, чтобы ради неё рискнуть, поскольку представляла собой шанс исполнить легендарную и редко осуществимую мечту: обеспеченную пенсию.

— И сундук тоже твой паренёк видел? — осведомилась Шильва, переводя взгляд с меня на Декина. Я тут же запаниковал, решив, что придётся озвучить очередную ложь, которую эта чересчур проницательная женщина непременно раскроет. К счастью, у Декина была приготовлена другая байка.

— По-твоему, у меня только один шпион? — Он изогнул бровь, глядя на Шильву. — Я ради этого момента трудился много лет. В этом герцогстве полно тех, кто куда вернее мне, чем какому-то далёкому королю, которого они никогда не видели, или трусливому щёголю, по прихоти случайной капли крови попавшему в герцоги. — Он обвёл взглядом всех и сурово заговорил с непререкаемой властностью. — Даю вам слово, что золото там будет, а вы знаете, что я слов не бросаю на ветер и никогда не нарушаю.

Это, по крайней мере, было правдой. А что до остального — кто знает? Мои многочисленные исследования и бесконечные раздумья о последующих событиях не раскопали ни подтверждения, ни опровержения легендарным соверенам, которые предположительно перевозил новоназначенный герцог. Единственное, что сейчас могу засвидетельствовать с какой-либо уверенностью, так только то, что все присутствующие, и даже явно сомневающаяся Шильва Сакен, поверили нерушимому слову Декина Скарла.

— Где? — спросила светловолосая женщина после недолгой задумчивости. — Когда?

— Замок Дабос, — сказал ей Декин. — Родовое гнездо лорда Дабоса, самого знаменитого и уважаемого рыцаря Шейвинской Марки, который ещё женат на сестре нашего нового герцога. Эльбин захочет заручиться его поддержкой, если уж он собрался управлять этим герцогством. Сомневаюсь, что Дабоса порадует то, как почил герцог Руфон — они вместе сражались в Герцогских войнах.

— Свита герцога наверняка уже добралась до замка, но ему самому придётся задержаться там до пира Высокой Луны. Если уедет раньше, то нанесёт оскорбление своему сводному брату, который так же будет ожидать кучи дорогих подарков.

— Скверно убивать на Высокую Луну, — сказал Дренк Рубщик высоким скрежещущим голосом. — Говорят, от этого восстанут Малициты и станут творить зло по всей земле. — Он уставился на Декина, а потом хрипло и резко рассмеялся. — Хотя мне насрать. За столько соверенов пускай Малициты хоть мою бабку выебут. Мои люди с тобой в этом деле, Декин. Рассчитывай на нас, но… — его тонкое лицо посерьёзнело, — Мне нужно, чтобы ты забыл ту услугу, о которой меня просил.

Декин пожал плечами и беспечно махнул рукой:

— Замётано. Но твой племянник в моей банде не пробудет больше ни дня. Если хочешь, чтобы говнючонок остался жив, то забирай его, и удачи тебе с ним.

Братья Тессил обменялись долгим взглядом. Хотя на мыслительной шкале они находились на пару делений выше обычных разбойников, но всё же двигала ими жадность и мечты об обеспеченной старости. А ещё их, вероятно, беспокоила реакция товарищей-бандитов, если они не ответят на призыв Декина.

— Одна треть золота, — сказал Даник, — и мы первыми грабим замковую оружейную.

— Забирайте, — сказал им Декин, а потом выжидающе обернулся к Шильве. — Твой отец всегда мечтал построить свой торговый дом в Фаринсале, — начал он. — На свою долю ты могла бы купить себе флот.

— Голова моего отца была забита мечтами, — ответила она. От веселья уже не осталось и следа, и если она и считала по-прежнему всю идею шуткой, то уж точно не смешной. — Мечты его в итоге и прикончили, поскольку они склонны пересиливать разум. — Она откинулась назад, и, уступая, вздохнула. — Но многие из моих ребят после твоих чудесных слов уже рвутся с поводка и наверняка пойдут за тобой, с моим благословением или без него. Я пойду с тобой, Декин, но знай, что я отправлюсь домой, как только получу свою долю.

— Разумеется, миледи, — Декин куртуазно склонил голову, — ничего иного я бы и не ждал.

— Замок Дабос сильная крепость, — заметил Даник. — А его хозяин известный солдат. Об осаде не может быть и речи.

— А мы и не собирались этого делать, — уверил его Декин. — Я знаю замок Дабос. Мальчишкой я работал там на конюшнях и неплохо изучил его тайны. Там есть проход внутрь, он скрытый и трудный, но нас прикроют празднования Высокой Луны, и мы окажемся внутри и всё сделаем ещё до того, как они услышат первый сигнал тревоги.

— Потребуется список, — сказала Шильва. — Кого убить, кого пощадить.

— Никаких списков. — Черты лица Декина отразили мрачную уверенность, он говорил тихо, но непримиримо. — Никого не щадим. Все падут, каждый аристократ, солдат или слуга за стенами, а иначе вся затея обречена ещё до начала.

— Лорда Дабоса в герцогстве любят, — сказал Даник. — И простолюдины, и знать. А его невесте нет ещё и восемнадцати лет.

— И её утробу, возможно, уже оживило семя старика. — Голос Декина стал ещё тише, но не менее властным. — С родом Амбрисов должно быть покончено. Все они умрут. Не щадим никого.

— Хочешь мне что-то сказать, юный Элвин?

Для такого крупного человека Декин обладал неприятной способностью появляться за спиной без предупреждения. Я уверен, ему это очень нравилось, почти так же, как задавать неожиданные и неудобные вопросы.

Один взгляд на его спокойное, но настойчивое выражение лица сказал, что попытка сбить его с толку или побушевать будет не только бесполезной, но и опасной. На следующий день после переговоров с другими главарями мы выступили маршем к Болотному озеру. Четыре группы направлялись к точке сбора в деревне под названием Моховая Мельница, двигаясь по отдельности, из опасения привлечь слишком много внимания. Но всё равно такое крупное перемещение злодеев, пусть даже и разъединённое, несомненно привлекало внимание, и поэтому разведчикам отдали приказы обеспечить молчание лесничих и любых других герцогских служителей, с которыми они столкнутся. Также им разрешили разбираться с любыми керлами, которые выглядели слишком пытливыми, или могли побежать к ближайшему шерифу с ценным рассказом. На деле это означало, что Декин выдал разрешение почти всем разбойникам Шейвинского леса убивать и грабить всех подряд по пути на север. Меня удивляло, как такого легендарного защитника керлов ничуть не беспокоит то, что он на них спустил, и его способность читать моё настроение оставалась такой же острой, как и всегда.

— Тебе хватает отваги, когда начинают размахивать клинками и кулаками, — добавил он, шагая рядом со мной, — но в промежутках твои мозги начинают выдумывать всевозможные страхи, особенно если у тебя есть причины для волнений. В общем, выкладывай.

На самом деле мои мозги назойливо беспокоили две причины, и я решил озвучить ту, которую считал менее опасной:

— Герцогский сундук, набитый соверенами, — сказал я голосом, лишённым эмоций, кроме лёгкого любопытства.

— А что с ним?

— Сдаётся мне, что если мы станем солдатами, а не разбойниками, то захват этого герцогства будет дорогим делом. Если мы отдадим все соверены другим бандам, то что останется нам? Разбойники всегда могут пограбить где-нибудь, если придётся, а солдатам, чтобы они и дальше маршировали, нужно платить.

Декин подмигнул, бросив на меня взгляд, и его борода дёрнулась, говоря мне о весёлом удовлетворении.

— Всего лишь день прошёл после моего грандиозного выступления, а ты уже не думаешь, как вор. — Он рассмеялся, добродушно пихнув меня в плечо. — А над этим, конечно, стоит задуматься. Одна из причин, по которой я так долго не делился своим планом, был вопрос, как за всё это заплатить. Потому что ты прав, юный Элвин, солдатам надо платить. И достаточно сказать, что тут всё под контролем. — Он помедлил и, немного нахмурившись, добавил: — Или скоро будет, теперь, когда я знаю, где Гончая преклонила голову.

— Гончая? — спросил я. Незнакомое имя пересилило мою обычную осторожность. Задавать вопросы Декину — всегда плохая затея, особенно без разрешения.

— Не забивай-ка ты этим свою занятую голову, — сказал он, и огонёк в его глазах превратился в предупреждающий блеск.

Я быстро опустил голову, изобразив раскаяние.

— Прости, Декин.

Он тихо фыркнул, но я почувствовал, что он всё ещё смотрит на меня.

— Что ещё Элвин? Я чувствую, что тебя тревожит не только приличная доля добычи.

Так я и знал, что он докопается до обеих причин беспокойства, и вторую озвучивать было намного опаснее. Однако, если уж он направил на тебя этот стальной требовательный взгляд, то отмолчаться бы уже не вышло. Глубоко вздохнув, я оглянулся, убедившись, что никто не услышит.

— Лорайн… — начал я, но он оборвал меня громким хохотом.

— И к тебе приходила, да? — осведомился он, отсмеявшись. — Хотела знать детали наших маленьких бесед, надо полагать? И что она предложила? Серебряный соверен?

— Два, — сказал я, вызвав очередной приступ смеха.

— Тодману она предложила только один, как будто я сообщил бы ему хоть что-то дороже крысиного дерьма.

— Он тебе рассказал?

— Конечно. Уж Тодман-то не станет переживать о том, как заслужить расположение. В отличие от тебя, а?

От неожиданного сердечного порыва мне захотелось выпалить покаянное объяснение, которое он остановил, покачав головой:

— Успокойся, парень. Не впервые Лорайн крысятничает, где не надо. И не в последний. Интриговать у неё получаются лучше всего, а ещё лучше выходит только бесить меня занудным беспокойством. — Его лоб мрачно нахмурился. — Признаюсь, я пока не решил, что делать с ней, когда всё закончится. Если сделать её герцогиней, то в будущем это может вызвать всевозможные осложнения.

— Герцогиней? — от смеси удивления и понимания слово слетело с губ, и я не успел его остановить. Я ведь слышал, как он признавал свои устремления, но поразительно было, что сейчас он говорил о них так открыто. «Так он на самом деле собирается это сделать», — подумал я, и меня передёрнуло от беспокойства, что он может обидеться, но он лишь снова рассмеялся.

— А в чём, по-твоему, заключался весь мой грандиозный замысел, Элвин? Не бывает же герцогства без герцога, а?

На этот раз мне удалось не озвучить весь поток вопросов, вскипевший у меня внутри, и я лишь разинул рот, как хромой попрошайка, которым часто притворялся.

— Ты хотел узнать, как простой бастард осмеливается сесть на место герцога? — осведомился Декин. — Ты думаешь, что король уж точно никогда не потерпит такой произвол. Позволь, я поделюсь с тобой уроками, которые получил от своего отца. Возможно, ты считаешь, что я его ненавидел, и тут ты прав. Да и как мне не ненавидеть человека, который отказался признать моё рождение? Человека, который приговорил своего сына, своего старшего сына, добавлю, к жизни в голоде и насилии. Но ненависть рождается не из безразличия, а из опыта. Я ненавидел его, потому что я его знал.

Моя мать, наверное, не была его любимой среди нескольких женщин, которых он держал в разных домах и замках. Всем давалась должность экономки и платилась разумная плата, поскольку он всегда был щедрым любителем шлюх. У моей матери был острый язычок, который её знаменитая красота не всегда восполняла, но он был достаточно острым, чтобы найти мне местечко, когда я из младенца вырос в безбашенного, раздражающего ребёнка.

Сначала я крутил вертела на кухнях, часами потел перед жаром огня и всё думал, что и сам жарюсь вместе с мясом. Потом я убирал навоз из конюшен, полол сорняки в садах и выполнял любые работы по дому, на какие только меня из-под палки не гнали его управляющие. Разумеется, все они знали о моей крови — это не было какой-то тайной, но никто не говорил ни слова, и уж тем более я. На меня не жалели ни палок, ни кулаков, есть давали помои и заставляли спать среди гончих. Мой отец любил своих гончих. Относился к ним с огромной теплотой и всех знал по именам. Они сбегались к нему, тявкали, лизались, а он раздавал им угощения и добрые слова — слова, которых никогда не говорил мне. Столько лет под его крышей, меня таскали в его свите из замка в замок, и за всё это время мне не было сказано ни слова. Но не поэтому я его ненавижу, хотя считаю, что этой причины уже достаточно.

Моя мать умерла спустя месяц после моего тринадцатого дня рождения. Какая-то болезнь от вздутия в утробе, так мне сказали, а точнее сказали ему, а я стоял рядом, сопя и пытаясь не захныкать. Я думаю, звук моего сопения привлёк его, и это единственный раз, когда он прямо на меня поглядел. Осмотрел меня с ног до головы, всего за миг. «Он уже довольно крепкий», — сказал он управляющему. «Отведи его к сержанту».

Декин замолчал, и, шагая дальше, смотрел куда-то вдаль. Я увидел на его лице отражение неприятных воспоминаний и понял, что это будет редкая, а то и вовсе ни разу не рассказанная история.

Когда он продолжил, то говорил уже с резкой, нарочитой лёгкостью циника от рождения.

— Шесть лет под знамёнами. Мне повезло стать солдатом аккурат, когда снова начались герцогские войны. Если какой-нибудь уебан тебе скажет, что битва — это славная штука, то разрешаю вырезать его лживый язык. И всё же там я получил целую кучу ценных навыков. Резать человеку глотку лучше всего, когда он лежит раненый — надо зажать ему рот ладонью и наклониться над ним, чтобы остальные подумали, будто ты добрым словом облегчаешь ему последние секунды. Я узнал, как часто солдаты прячут самые ценные вещички в сапогах. Помни это, если доведётся когда-нибудь обыскивать поле битвы ради наживы. Но более всего служба научила меня, что знати плевать на жизни тех, над кем они себя поставили. По-настоящему их волнует только удвоенная жажда богатства и власти. Знаешь, маршируя за стенами отцовского замка, я узнал о своей семье куда больше, чем в нём. Оказалось, что всего-то дюжину десятилетий назад родня моего отца почти не отличалась от простых керлов.

Притязания Руфонов на это герцогство появились, когда предыдущий герцог выбрал не ту сторону в споре с каким-то королём касательно прав на воду, или что-то вроде того. Неважно. Важно то, что закончилось всё кровавой резнёй, после которой у обедневшего семейства из Амбриса оказались незначительные притязания на герцогство, которые король решил поддержать, поскольку бедняками управлять легче, чем богачами. Сытое брюхо после жизни впроголодь даёт огромную лояльность. И, что важнее, первый герцог из рода Амбрисов, сэр Милтрам, и сам был бастардом, как ты и я. Всё это записано в истории, если тебе захочется разузнать. А ещё там есть, но не так легко отыскать, что сэр Милтрам, заполучив место герцога, целый год потом разыскивал и убивал любого несчастного хотя бы с каплей крови старого герцога. Готовность сделать необходимое, невзирая на сомнения — издавна одна из отличительных черт моей семьи.

Первый герцог, несмотря на свои жестокие поступки и худородство, понимал нечто очень важное в отношении власти: её можно унаследовать по праву крови, но только проливая кровь можно её по-настоящему завоевать и удерживать. У Самозванца нет ни капли королевской крови, несмотря на все его притязания, но у него за спиной целая армия и неплохие шансы захватить трон у Алгатинетов. Бастарды и раньше высоко возносились в этом королевстве, и так будет и снова.

— Все они умрут, — сказал я как можно более спокойным и безучастным голосом. — Не щадим никого.

— Да. — Он мрачно улыбнулся и остановился, вынудив замереть и меня. — Вот, — сказал он, копаясь в недрах своей накидки из медвежьей шкуры. — Награда за твоё выступление на поляне. Только не разбазарь всё разом.

Он взял моё запястье, протянул свою лопатоподобную кисть и уронил в мою ладонь серебряный соверен.

— Я попросил Герту, чтобы она отказала другим клиентам, когда придём в Моховую Мельницу, — сказал Декин, положив руку мне на плечо, и мы пошли дальше по снегу. — На постоялом дворе для тебя будет отдельная комната. Когда будешь говорить обо мне спустя много лет, юный Элвин, говори хорошее, что бы там ни болтали другие.

Большую часть дня потом мы шли вместе, а он рассказывал о битвах, которые повидал солдатом, о сержанте, которого убил, когда дезертировал из-под знамени, и о своих многочисленных последующих приключениях. Мне нравится думать, что в тот день я узнал от Декина Скарла больше, чем за все предыдущие годы нашего союза. Однако главный урок, который он преподаст мне в очень скором времени, будет заключаться в следующем: все амбиции являются глупостью, когда их не подкрепляет благоразумие.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Моховая Мельница была единственным поселением хоть сколько-нибудь заметных размеров в северных пределах Шейвинского леса. По границам громадного зелёного пространства встречались и другие горстки жалких лачуг, но только Моховая Мельница могла считаться настоящей деревней.

Её правовой статус постоянно оставался нерешённым вопросом, поскольку все деревни в герцогстве должны были получить от герцога грамоту, главным образом для облегчения сбора налогов. Однако поселения в лесу были категорически запрещены, и потому с точки зрения герцогских отчётов, деревни формально не существовало. Несмотря на это жители Мельницы существенную долю ежегодных доходов отдавали лесничим, которые считались самыми ценными клиентами здешних постоялых дворов и борделей. Лесничие следили, чтобы герцог должным образом получал свою долю, и таким образом Моховой Мельнице дозволялось продолжать своё уединённое существование в качестве удобного перевалочного пункта как для разбойников, так и для жителей леса. И хотя в деревне не действовал тот же традиционный запрет на распри, как на Леффолдской поляне, но всё равно её все считали нейтральной землёй между шерифами герцога и злодейским братством, если только те и другие не появлялись там в одно и то же время и в слишком большом количестве.

К нашему приходу уже прибыли многие люди Шильвы Сакен, и дюжина головорезов от Тессилов. Они разбили лагерь вокруг границ деревни или вдоль берега неподалёку от мельницы, давшей название этому месту — огромное колесо уже сковал лёд, покрывший ручей, который вился вокруг поселения от севера до юга.

— Декин, откуда здесь все эти уёбки? — вопросила Иззи Сума́ с крыльца своего постоялого двора. — Вчера целая орда западных дикарей, а нынче ещё и твои подвалили.

Иззи была женщиной мясистых пропорций, ростом почти с Декина и фигурой один в один как он. Предмет, благодаря которому она получила своё прозвище, висел на её шее на толстом кожаном шнурке — тяжёлая сумка, по слухам набитая монетами, и всегда под рукой. Самый большой торговый дом, фактория и мельница принадлежали ей и её многочисленным отпрыскам. Людям из этого сплочённого клана дорожку лучше было не переходить, поскольку те, кто вызывали неприятности на Мельнице, нередко тихо исчезали.

Обычно слоило бы ожидать от Декина каких-нибудь дружелюбных умиротворяющих слов, но сегодня он лишь сам сердито на неё посмотрел:

— Дельце намечается на севере, — суровым голосом сказал он. — И это не обсуждается, Из. — Он снял с пояса тяжёлый кошель и бросил ей. — За неудобства. Мы уйдём через два дня. А до тех пор будем сидеть тихо. За все товары и эль заплатим, но твои пусть сидят дома и не шатаются.

Широкое морщинистое лицо Иззи напряглось от возмущения, и она не спеша изучила содержимое кошелька. В лесу она определённо представляла собой силу, но ей хватало мудрости распознать того, кто сильнее, особенно когда он приходит с деньгами.

— Не хочу ничего знать. — Она фыркнула, туго затянула кошель и отправила его в свою суму. — Что бы там ни было. Шерифы будут разнюхивать, и я не могу гарантировать, что никто из моих людей не заговорит.

— Не будут, — заверил её Декин. — На самом деле я думаю, что шерифа ты снова увидишь ещё не скоро.

Иззи снова фыркнула и прищурилась явно от задетого любопытства, но для этой женщины осторожность всегда побеждала жадность, и потому больше она ничего не спросила.

— Полагаю, ты захочешь большую комнату, — сказала она.

— Да. — Рука Декина хлопнула меня по спине, и остальные прыснули от смеха. — Но не для себя.

— Знаешь, Элвин, — вздохнула Герта, подняв голову с моего живота, и опустила её мне на плечо, — Честно сказать, я ожидала чуть больше воодушевления.

Я провёл пальцем по лбу, чтобы убрать с глаз мокрые от пота волосы, и, запыхавшись, ответил:

— По-моему, три раза — это вполне воодушевлённо.

— Это неплохо, признаю. — Зубы Герты куснули моё ухо, дразняще и восхитительно, но недостаточно, чтобы пробудить во мне новую страсть. — Но всё же, такой юноша, как ты. — Она надула губки. — Однажды меня наняли обучать юного лордишку из Фаринсаля. Той первой ночью его хватило на пять раз. На другой день я едва ходила. — Она ностальгически и соблазняюще хихикнула, поводила пальцами по моему влажному животу и положила ногу мне на бёдра. — Понимаешь, у меня есть стандарты, а на целый соверен можно купить немало. Мне же не хочется, чтобы ты побежал к Декину с болтовнёй о разочаровании, а?

— Я не разочарован. — Я примирительно и очень признательно поцеловал её в лоб. — Просто… устал.

Она снова вздохнула, перестала меня дразнить и устроилась возле меня в дружеских объятиях. Я почувствовал, как она смотрит на меня в темноте, зная, что в нужном настроении её глаза видят почти так же много, как мои.

— Дело не в этом, — прошептала она. — Ты снова думаешь. Бедный Элвин. — Она ткнула пальцем мне в висок. — Там всегда слишком многое происходит. Так что же это? Ты что-то забыл рассказать Декину? Или придумываешь, как наконец разделаешься с Тодманом? — она снова хихикнула, когда я напрягся. — Всё в порядке. Мне он тоже не нравится. Итак… — она настойчиво ткнула в матрас, — в чём же дело?

— Ты знаешь, что планирует Декин?

— Я немного отвлеклась, когда он толкал свою большую речь, но суть потом у остальных выяснила. Он собирается захватить герцогство.

— А знаешь, как он собирается его захватывать? Это ты выяснила?

— Наверное, так же, как мы захватываем всё остальное.

— Он собирается убить всех в том замке. Всю знать, всех слуг. Даже… — Я замолчал: перед глазами с раздражающей ясностью встали образы беременной невесты лорда Дабоса, как они вставали и во время наших недавних забав. Я эту женщину никогда не видел, и даже знать не мог, правда ли старый козёл умудрился её обрюхатить, но это не мешало моему живому уму воображать образы красавицы с фарфоровым лицом и круглым животом, которая лежит мёртвая посреди кучи убитой родни. Все они умрут.

— Ты же убивал и раньше, — сказала Герта. — Как и я, если уж на то пошло. Такова судьба тех из нас, кто не захотел умирать в канаве, в которой родился. Не плачь по знати, Элвин. Они-то по тебе не поплачут.

Она прижалась сильнее, с нетерпеливой настойчивостью возобновила свои соблазны, а потом протянула руку вниз и тихо и удовлетворённо простонала:

— Так-то лучше. Ну вот.

Она начала залезать на меня, когда я вдруг услышал резкий крик за оконными ставнями. Разбойники прибывали всю ночь, и гул их разговоров с вкраплением песен или взрывов хриплого хохота становился всё громче, но тут вскрикнули по-другому, скорее от боли или удивления, чем от шутки. Герта, не обратив внимания, со стоном опустилась, но замерла, поскольку я никак не отреагировал:

— Да ёб твою мать, Элвин…

— Тихо! — сказал я, напрягая слух, когда снаружи донёсся очередной крик. Сначала я решил, что какие-то люди Шильвы ввязались в драку — злодеям такое нравится, когда ночь затягивается или становится скучной. Но в этом крике послышалась дополнительная резкость, пронзительная особенность, говорившая о настоящем, а то и смертельном ранении. Ещё тревожнее был тихий, но отчётливый звон стали по стали. Я почувствовал, как Герта напряглась от следующего звука — резкий, сухой щелчок, который мы оба узнали. Арбалет.

— Бля! — Она вмиг слетела с меня, собирая одежду, и я помчался делать то же самое. Натянул штаны и рубашку, надел сапоги, в спешке царапая ногтями по коже, а снаружи суматоха уже переросла в несомненный хаотичный хор множества людей, вовлечённых в схватку.

— Стой! — прошипел я Герте, которая намного больше меня практиковалась одеваться быстро, и теперь уже мчалась к двери. Я закончил завязывать сапоги и натянул куртку, потом надел ремень, на котором висели мои ножи, и вытащил самый длинный из двух. Герта вооружилась маленьким, но опасно острым серповидным клинком, который держала на случай неприятностей.

— Драка или шериф, как думаешь? — спросила она, и поморщилась, услышав нарастающую какофонию, которую подчёркивало изобилие резких щелчков.

— Для драки слишком много арбалетов, — сказал я, взял её за руку и повёл наружу на лестничную площадку. — И не думай сражаться, беги к лесу. Если разделимся, то доберись до Поляны.

Мы бегом спустились по лестнице и резко встали при виде тел, перегораживавших вход на постоялый двор. Они лежали друг на друге — женщина, видимо из людей Шильвы, судя по татуированным рукам, лежала под дёргающимся мужиком. Ему рубанули по лицу, и я под кровью не сразу узнал Пекаря. Его разрезанные губы шевелились в попытке что-то сказать, но в глазах уже стояла пустота, характерная для быстро приближающейся смерти.

Услышав новые крики и грохот копыт, я перевёл взгляд от умирающего лучника на мрак за дверью. В тёмном прямоугольнике промелькнули фигуры нескольких бегущих людей, а за ними на всём скаку промчалась лошадь. Всего лишь мельком, но я заметил отблеск огня на доспехах, свидетельствовавших о рыцаре, а не о людях шерифа, которые обычно носили дублёную кожу. Ясно, что это значило. Проезжий шерифский патруль мог случайно наткнуться на самодельную армию Декина, но никакой рыцарь никогда не явился бы в Моховую Мельницу, кроме как по особому делу.

— В заднюю дверь, — сказал я, развернулся и потащил Герту по пустому постоялому двору, в котором царил беспорядок, отбрасывая в стороны перевёрнутые столы и поскальзываясь на пролитом эле. К счастью, у заднего выхода новых трупов не было, в отличие от улицы за ним. Несколько тел валялись на земле, на покрытых инеем корнях грунтовой дороги темнела кровь. Только половина из них была разбойниками, остальные — деревенские, которых порубили без разбора. Я смотрел на них, пока взгляд не остановился на крупном теле, которое я узнал. Даже после смерти Иззи цепко держалась за свою суму, содержимое которой высыпалось и теперь кучами лежало рядом в луже крови. Куда хуже были два тела поменьше, лежавшие рядом. Герта всхлипнула, когда мы подошли ближе.

Смерть часто крадёт с лиц красоту, но бледные, овальные черты Эльги, слепо уставившейся в небо, оставались симпатичными. На ней лежало тело Уффеля. Судя по его рваной одежде и их неестественно выгнутым конечностям, я заключил, что он бросился на неё в тщетной попытке защитить от копыт мчавшейся лошади.

Оторвав от них взгляд, я посмотрел в другую сторону, а потом потянул Герту за руку, и мы быстро перебежали через дорогу. Обогнули домик и, услышав фырканье и звон скачущих лошадей, перебрались через стену в свинарник. Пригнувшись, мы слышали, как мимо промчались лошади, а вокруг не прекращались звуки сражений и убийств. Вскоре свиньи стали протестующе визжать, заставив нас двинуться дальше. Спустя несколько безумных перебежек из одного укрытия в другое, мы оказались в узком пространстве между домиком и сараем. До манящего рая леса оставалось всего пару десятков ярдов.

Лес освещало мерцающее зарево из деревни, а значит, многие строения там уже полыхали. Хор криков сзади также указывал на то, что битва быстро превращается в резню, и мне совершенно не хотелось на неё смотреть.

— Пошли, — прошептал я, покрепче сжал руку Герты и побежал к деревьям. Я успел сделать лишь несколько шагов, когда её ладонь вдруг обмякла, и Герта резко охнула. Обычно годами отточенный инстинкт заставил бы меня отпустить её руку и бежать дальше, но сложно оставить женщину, с которой только что трахался несколько часов.

Резко остановившись, я развернулся и почувствовал сильное облегчение, увидев, что Герта всё ещё стоит. Однако безжизненно поникшие плечи и голова говорили о другом. Спустя секунду я заметил оперение, торчавшее в центре её груди. Арбалетный болт пригвоздил её к деревянной стене сарая позади. Навсегда останется загадкой, почему я не слышал звона тетивы, но долгие годы с тех пор научили меня, что посреди бойни чувства многое пропускают.

Услышав треск во́рота, я перевёл взгляд с обмякшего, словно тряпичная кукла, трупа Герты на человека в дюжине ярдов от меня. Он был одет в старую плохо сохранившуюся кольчужку, бурая ржавчина которой контрастировала с недавно начищенным нагрудником. Под неподходящим по размеру шлемом виднелось бледное безбородое лицо, покрытое по́том, несмотря на прохладу. Он, продолжая крутить ворот своего арбалета, встретился со мной взглядом, и я увидел, какие у него блестящие перепуганные глаза, по которым понял, что этот юнец немногим старше меня. Юнец, который, несмотря на страх, уже по меньшей мере один раз сегодня убил. А ещё, сместив взгляд, я увидел, что он уже наполовину натянул тетиву арбалета.

Рука Герты выскользнула из моей, и я бросился в атаку, подняв за собой облако снега, а из моего горла утробным рыком вырывалась дикая ярость. Более опытный воин бросил бы арбалет и достал бы кинжал. Но этот солдат, как я увидел, подбежав к нему, был всего лишь испуганным мальчишкой, даже младше, чем я сперва подумал. Надо отдать ему должное, он умудрился вставить тетиву в замок до того, как я до него добрался, но болт, который он достал из колчана, отлетел прочь, когда я низко пригнулся, а потом взвился вверх, вонзив нож ему под подбородок. Я прыгнул, обхватил его рукой и уронил, не выдёргивая нож, и в падении заталкивал его всё глубже — от удара клинок вошёл ему прямо в мозг.

Он дёрнулся подо мной, кашлянул, брызнув мне на лицо кровью, и замер. Я слез с него, быстро осмотрелся в поисках других солдат и, никого не увидев, схватил мёртвого паренька за ноги и потащил его в сарай. Я не был знаком разнообразными ремешками и застёжками, с которыми нужно разобраться, чтобы сначала снять, а потом надеть нагрудник, так что понадобилось несколько минут лихорадочной возни, прежде чем удалось прикрыть свою грудь этой хитрой приспособой. Со шлемом оказалось попроще, и я подумал, что на мне он сидит лучше, чем на владельце. Не зная, сколько у меня осталось времени, я оставил прочие части снаряжения парнишки, за исключением кошелька с жалкими восемью шеками, колчана и арбалета, который подобрал на снегу, выбежав из укрытия.

«Не беги», — сказал я себе, и постарался изобразить что-то похожее на солдатскую выправку, ковыляя по снегу нарочито прихотливым курсом в сторону тёмной стены леса. Вокруг были уже и другие — алебардщики в красно-золотых ливреях, которых я в прошлый раз видел на казни герцога: люди короля. Они прочёсывали окраины деревни, то и дело останавливаясь, чтобы проткнуть любого лежачего, которому не посчастливилось перед ними дёрнуться.

Эта оконечность Моховой Мельницы по мере приближения к лесу немного поднималась, и отсюда открывался хороший обзор на центр деревни. Большую её часть закрывал дым от полыхающих домов. За исключением нескольких зданий поодаль, все строения там уже горели, создавая жуткий спектакль движущихся теней над сценами различных ужасов.

Я увидел одного человека из клана Шильвы, который еле ковылял, размахивая топором в круге вооружённых мучителей. Огромный косматый мужик впечатляющего роста с каждым безрезультатным взмахом топора издавал кличи на диалекте Фьордгельда, и эти крики превратились в визг, когда один солдат бросился вперёд и вонзил наконечник алебарды ему в ногу. Остальные расхохотались и тоже бросились вперёд, поднимая и опуская алебарды и секачи.

— Не стой, разинув рот, болван!

Я тут же обернулся и увидел рядом бегущего по снегу коренастого алебардщика. Я испытал приступ благодарного облегчения за последний кашель мёртвого арбалетчика, поскольку кровь, наверное, настолько скрыла черты моего лица, что его товарищ не узнал меня в темноте.

— Вали того уёбка! — крикнул он, указывая на что-то у деревьев.

Проследив за его рукой, я разглядел в качающихся тенях леса бегущую фигуру — длинноногий человек, который двигался весьма быстро. В банде мало кто обладал таким ростом, и я не раз видел, как он бегает, поэтому сразу узнал убегающего Конюха.

Я не стану утверждать о каких-либо колебаниях касательно моих дальнейших действий. Не стану, дорогой читатель, оскорблять твою проницательность, притворяясь, будто испытывал душевные муки или нежелание, поскольку мне кажется, ты уже понял состояние моей души в этом повороте нашей истории. Однако, да будет известно, что я не испытывал никакого удовольствия, когда взял из колчана арбалетный болт и уложил его на ложе. И не смаковал удовольствие, когда поднимал и нацеливал оружие: блестящая полоска зазубренного наконечника болта метила на снег, пока не совпала с убегающей тенью Конюха. Несмотря на все его недостатки, на утомительные верования и бесконечные проповеди, он был одним из нас, и мне больно было спускать этот болт. Разумеется, не так больно, как ему.

У меня не было особых навыков или опыта в обращении с арбалетом, но мы с Эрчелом довольно часто играли ворованным, и основы я знал. А ещё, полагаю, близость неминуемой смерти всегда оттачивает навыки, если только удастся справиться со страхом, чтобы не тряслись руки.

Болт пролетел по небольшой дуге, попал Конюху в плечо, и он рухнул на землю к удовлетворению моего нового товарища.

— Зоркий глаз, в кои-то веки. Пошли. — Пробегая мимо меня, он хлопнул меня по плечу. — Дам тебе половину любого добра, что у него есть.

Я чуть медленнее пошёл по его следам в снегу, постоянно крутя головой и проверяя, нет ли поблизости других солдат. К счастью, когда я добрался до Конюха, ближайший из них маячил примерно в сотне шагов.

— Ещё остались силы драться, а? — весело заметил алебардщик, уклоняясь от пинка длинной ноги Конюха. Тот уставился на нас перекошенным от ярости и боли лицом. Красный наконечник болта торчал из плеча, а обмякшая рука бесполезно болталась. Другой он вцепился в нож и периодически пытался встать и броситься на солдата, но боль вынуждала его рухнуть обратно.

— Заклинаю вас, мученики, — услышал я его хрип, — даруйте мне силу сразить неверных.

— Набожный разбойник! — удивлённо обрадовался солдат. — Прости, друг. — Он шагнул вбок и врезал древком алебарды Конюху по голове. — Мученики нынче не здесь. Только мы явились вершить правосудие.

Вся весёлость резко слетела с его лица, и он нанёс очередной удар, на этот раз по сгорбленной спине Конюха — судя по звуку, достаточно сильно, чтобы сломать ребро.

— И ты же не станешь утверждать, что это не заслуженно? — Он скривился в ухмылке от злобного наслаждения и снова опустил древко алебарды, породив очередной глухой хруст ломающейся кости.

— Подержи, — сказал он, передавая мне алебарду, и вытащил из ножен на поясе фальшион. — Чтобы назад его труп не тащить. — Он поставил сапог на спину Конюха, заставив его распластаться, и поднял фальшион двумя руками. — Друг, если хочешь последний раз помолиться, то сейчас самое время.

Он повернулся ко мне и заговорщически подмигнул, явно собираясь срубить голову Конюха с плеч, как только тот заговорил бы. Но тут новый взрыв пламени из деревни полностью осветил моё лицо, и солдат озадаченно замер.

— Они уже схватили Декина Скарла? — спросил я. Солдат моргнул, и я увидел, как на него нахлынуло понимание. Он успел наполовину повернуться ко мне, но не смог увернуться от моего удара, и я вогнал острое лезвие алебарды ему в лицо. Я горжусь тем ударом, которого хватило, чтобы стальной наконечник пробил кость и хрящи так глубоко, что перерубил хребет. Солдат на конце оружия обмяк, и под его весом древко вырвалось из моих рук, а я тем временем зыркал по сторонам, высматривая, не видел ли его кончину кто-нибудь из его товарищей.

— Неблагодарный, — сказал слабый от боли голос.

Конюх лежал на спине, из его рта вырывалось дыхание с алыми каплями, и снег под ним темнел от крови, текущей из его раны. Несмотря на боль, он обескураживающе пристально смотрел на меня. Глядя на него в ответ, я подумал было принести объяснения или даже извинения, но знал, что они станут лишь оскорбительной скороговоркой для умирающего человека. Вместо этого я нагнулся, чтобы подобрать фальшион солдата, а потом присел возле Конюха.

— Они его схватили? — спросил я. — Декина.

Он со стоном вздохнул и кивнул. Его слова вылетали прерывистыми, наполненными болью хрипами:

— Сняли пикеты… сначала, тихо… Никто не знал, что… происходит, пока не начали арбалеты… Потом они были… повсюду. Слишком много, не справиться…

Он обмяк, глаза расфокусировались, и я потряс его.

— Декин, — настаивал я.

— Он сражался… убил нескольких… а потом высокий рыцарь… защитник… пришёл.

Я бросил ещё взгляд на деревню, выискивая высокую фигуру в доспехах среди клубов дыма и мерцающего мрака.

— Болдри, — выдохнул я. — Он здесь?

— Со своими рыцарями… и не только. Он сбил Декина… посохом. Даже не стал… вытаскивать меч. Потом его люди… связали его. А всех остальных… — Конюх снова обмяк, глаза ещё сильнее погасли.

— Юстан? — потряс я его. — Лорайн?

— Не видел. Я побежал… — Я увидел проблеск стыда в его угасающем взгляде. Почувствовал, как выходит из него сила, и его голова упала на снег. — Я осрамился перед мучениками… страхом своим… — Руки его вздрогнули, так слабо, как крылья раненой птицы, пытающейся взлететь. — Умоляю вас… святые мученики… блаженные Серафили в благодати своей… узрите моё раскаяние и примите душу мою… Не откажите мне в портале…

Он продолжал бубнить свои молитвы, руки всё сильнее взметались, а голос становился всё громче. Я уже видел такое раньше — люди находили последние запасы сил на пороге смерти, перед тем, как она их забирала. Он мог ещё минуту или две разглагольствовать, привлекая ненужное внимание. А ещё, если бы я оставил его в живых, то какой-нибудь солдат мог бы выпытать из него знание, что не все члены банды Декина умерли этой ночью.

— Тс-с, — сказал я, положив руку на лоб Конюха, удерживая его на месте. — мученики и Серафили знают, что у тебя на сердце.

Я думаю, это улыбка выдала моё намерение, поскольку, когда я ему улыбался, кроме как в насмешку? Лицо Конюха посуровело и приняло выражение, которое я видел чаще всего: холодное, разочарованное осуждение.

— Неблагодарный, — тихо, но тщательно выговорил он это слово.

Я приставил лезвие фальшиона к его шее, и улыбка соскользнула с моих губ.

— Да, — сказал я.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Забежав в лес, я выбросил арбалет, а следом нагрудник и шлем. Мне нужно было пробежать много миль до рассвета, а с таким весом я бы не смог этого сделать. Но фальшион оставил. У него был приятно увесистый клинок, и, судя по лёгкости, с которой он вскрыл шею Конюха, острое лезвие, которое мне ещё пригодится. Перекинув на груди пояс солдата так, чтобы фальшион оказался на спине, и ногам ничего не мешало, я побежал. Вскоре пошёл снег, довольно густой, который пролетал через деревья и укрывал землю. Двигаться по нему было труднее, зато утешало, что следы скоро заметёт, и любая погоня замедлится. Но всё равно я бежал, сломя голову, и вслушивался, не раздастся ли вдалеке лай собак. Следы-то снег, может, и скроет, но не запах потного юноши, покрытого кровью.

Я ещё в раннем детстве понял: чтобы убежать от погони, нужно отдаться своим страхам. Когда смерть кажется неизбежной, тело отвечает всеми укоренившимися инстинктами, придавая силу и скорость, обычно недоступные простым смертным. Я совсем не пытался сохранять равномерный темп, позволяя панике заставлять меня бежать со всех ног, и в моей голове ярко разыгрывались недавние сцены резни. Как ладонь Герты внезапно обмякла в моей, как истязали человека с топором, конец Конюха — как он захлебнулся от крови, когда глубоко вонзилось лезвие фальшиона. И вдобавок ужасы, которых я не видел, но знал, что они имели место посреди спалённых развалин деревни. В последующие годы я выяснил многое из того, что случилось во время Резни на Моховой Мельнице, как её называют в истории, и всё там оказалось даже хуже, чем в воспалённых фантазиях моего охваченного ужасом мозга.

Со временем я узнал, что братьев Тессил загнали в амбар, и некоторое время они храбро сражались. Когда амбар подожгли, они бросились в атаку в пылающей одежде и с горящими волосами. Рубин умер быстро, а Даника схватили и заставили смотреть, как солдаты по-всячески надругались над трупом его брата. Истории разнятся, но большинство сходится на том, что Даник встретил свой конец, когда его повесили на крыльях мельницы, используя внутренности Рубина в качестве верёвки.

Шильвы Сакен не было той ночью среди многочисленных жертв. Однако большей части её дикарского клана не так повезло, как и жителям Моховой Мельницы. Тех, кого не убили во время первого приступа, прикончили при попытке сбежать, либо согнали в огороженный загон. Наутро шериф зачитал герцогский указ, объявлявший их самовольными поселенцами на герцогских землях, и, следовательно, подлежащими обязательной службе по найму.

Примечательно, что среди выживших той ночью оказались плохо организованные восточные разбойники. По всей видимости, родня Эрчела очень не спеша двигалась от Леффолдской поляны к Мельнице, и, благодаря своей лени избежав смерти, вскоре растворилась в лесах и вернулась в свои обычные охотничьи угодья. По крайней мере, так рассказывали.

А что до Декина, дорогой читатель, так его судьбу ты узнаешь в свой черёд, поскольку она неразрывно связана с моей.

Все эти неприятности мне открылись позже, но той ночью меня заставляло бежать моё живое воображение. Лёгкие горели огнём, ноги болели, а ступни и ладони посинели от холода, но я всё равно бежал. Усталость в итоге меня свалила, когда снег, наконец, стих, а небо, мелькавшее за деревьями, приобрело чуть менее тёмный оттенок серого. Мои ноги подкосились, и я ничком рухнул в сугроб. Кожа уже слишком остыла, чтобы чувствовать, как снег царапает по лицу. На миг я совершенно не мог двигаться, и уже испугался, что могу задохнуться, но потом собрался с силами и перевернулся на спину. Глядя вверх на хаотичное переплетение укрытых снегом ветвей, я наблюдал, как, словно из кипящего чайника, поднимается пар моего дыхания.

С отдыхом неотвратимо пришла боль, как только к онемевшим конечностям вернулась чувствительность и дало о себе знать напряжение от бега. Больно оказалось настолько, что я даже закричал, но всё равно почувствовал признательность, поскольку боль придаёт сил. Я знал, что надо вставать. Знал, что лежать там означало бы смерть. Но всё же искушение было сильным, поскольку боль быстро утихла в согласии с затуманившимся зрением и померкшими страхами, ведь никакой разум не может вечно пребывать в страхе. И уже скоро ледяная насыпь снега, на которой я лежал, стала напоминать тёплый матрас, подобный тому, который я делил с Гертой всего лишь несколько часов тому назад.

Образа трупа Герты, которая, как тряпичная кукла висела на стене сарая, хватило, чтобы сдвинуть меня с места, поскольку к стихающей боли он добавил гнева. «Она этого не заслужила», — повернувшись, подумал я и сунул руки в снег, чтобы встать. Вообще, вопрос казался спорным. Герта была опытной и увлечённой воровкой, а ещё шлюхой, да и нож в дело пустить не стеснялась. Но всё равно, она обладала своей особенной добротой. Более того, она была семьёй — во всяком случае, такой семьёй, на которую мог рассчитывать кто-то вроде меня. Так же как Пекарь, Шнур, Лорайн, и даже Тодман, которого я собирался однажды убить. А теперь они все уже, скорее всего, трупы, если им повезло.

Застонав от боли, я выпрямился и заковылял вперёд. Последующее путешествие состояло из голодных дней и страшных, холодных ночей, когда я не смел зажечь огонь. Даже зимой можно ставить ловушки на кроликов и зайцев, но не получится перемещаться по лесу и одновременно жить за его счёт. Моя еда состояла лишь из кореньев, выцарапанных из замёрзшей земли, и редких схронов орехов, сложенных неудачливой белкой. От такой скудной еды сводило живот, но она спасала меня от настоящей голодной смерти, пока я не добрался до Леффолдской поляны.

Издавна у разбойников вошло в привычку оставлять на поляне тайник с припасами, чтобы застраховаться на случай, подобный этому. Всё лежало за большим сдвигавшимся камнем посреди развалин в лесу к западу от амфитеатра. Обычно сдвинуть камень можно было за секунду-другую, но в моём ослабленном состоянии у меня на все усилия ушёл, казалось, час, если не больше. Дюйм за дюймом камень мучительно скрежетал по замёрзшей земле в ответ на мои жалкие потуги, пока наконец мне не удалось протиснуться в щель и добраться до сокровищ внутри. Те запасы не назовёшь изобильными: немного сушёного мяса и глиняные горшки с солёным луком, ягоды, да маленький бочонок эля. На всём вместе целая банда и дня бы не продержалась. Но для меня тогда это был щедрый пир, на который я бросился с жадной страстью.

Голод оказывает на тело любопытный эффект, заставляя желудок бунтовать, когда ему дают обильное питание. Как следствие, мне пришлось вскоре исторгнуть большую часть того, что я съел. После этого я долгое время валялся рядом с укрытием, стонал от боли в животе и то и дело пронзительно хохотал от неожиданной новизны своего выживания. Мне было бы приятно сообщить, что это был единственный случай, когда я испытал глубокое удивление, обнаружив себя до сих пор живым, но, как ты увидишь, это было бы очень далеко от истины.

Той ночью холод опустился с такой захватывающей дух силой, что я, несмотря на опасность, позволил себе развести огонь. Сложив небольшую кучку веток и растопки в овальном центре древней каменной чаши, я ударил кремнем, надеясь, что окружающие ярусы скроют свечение. Тайну о Леффолдской поляне тщательно охраняли, но кто знает, что удалось выпытать у захваченных в Моховой Мельнице? Оказалось, что мне пришлось справляться с искушением задержаться здесь, сдаться на милость фантазии, будто бы это древнее место дарует какую-то сверхъестественную защиту. Но Декин был прав: это всего лишь груда старых камней, местоположение которой вполне возможно уже сдали людям шерифа или ужасному сэру Элберту Болдри.

Пока я бежал, моему охваченному страхом разуму огромный королевский защитник казался всё больше и больше, принимая поистине чудовищные размеры и вызывая неприятные сны вовремя моих кратких попыток поспать. «Кто выступит с оружием в руках на защиту этого предателя?», — вопрошал он из-за своего забрала, поднимая капающую голову, вот только не герцога Руфона, а его непризнанного бастарда, которая дёргалась и разбрызгивала кровь. Разумеется, в день, когда умер герцог, всё было не так. Я никогда не видел сэра Элберта в таком ракурсе, и не слышал его голос, и никаким способом не мог узнать, похож ли тот на этот хриплый, почти нечеловеческий скрежет, доносившийся из шлема. Но моё воображение всегда было изобретательным садистом. А той ночью на Леффолдской поляне, когда я скрючился возле своего жалкого костерка и отдался сну, говорила голова Декина.

«Ты сбежал», — сказал Декин. Он смотрел на меня трупными глазами, серыми зрачками в молочно-белых шарах, которые каким-то образом сохранили свою пронзительность, которой обладали при жизни. В его тоне звучали нотки сожаления, а не обвинения. «Почему ты сбежал, Элвин? Разве я не был всегда справедлив к тебе? Ты бы погиб, если бы не я, но всё же ты убил Конюха и просто сбежал…»

Я проснулся, продрогнув до костей — и лишь частично из-за того, что мой костёр за ночь потух, превратившись в чёрный обугленный круг. Усевшись, я прислонился спиной к стене арены и оглядел огромную пустую чашу своего убежища, которое совсем недавно было забито празднующими злодеями. Сейчас оно казалось больше и намного холоднее. И всё равно я снова почувствовал искушение задержаться здесь. Если уж я сбежал, то и другие могли. Возможно, они спешат сюда, и мы встретимся, печальные, но счастливые оттого, что выжили. Если их окажется достаточно много, то родится новая банда, банда Элвина, побеги наследия Декина…

Мои абсурдные грёзы развеялись, когда я горько усмехнулся и покачал головой.

— Никто не придёт, — сказал я сам себе. Сказал вслух, поскольку, а почему бы и нет? — Если кто-то и умудрился сбежать, то он побежит в другое место.

Я вспомнил, что родня Эрчела не попала под резню, а значит, в восточных лесах меня, возможно, ждало убежище. Не очень-то радовала перспектива оказаться в шайке из тех, кто, возможно, той же крови, что и Эрчел, но ещё меньше радовала перспектива смерти в одиночестве от голода или холода в глубинах леса. Пока я сидел в печальном бездействии, на ум пришла другая мысль, рождённая наверняка недавно пережитым кошмаром. «Они схватили Декина живым».

До замка Дабос можно добраться, если я запасусь провизией и буду избегать дорог и поселений. И уж наверняка королевский защитник именно в замок Дабос отвезёт свою добычу на суд герцога.

— И что же, — насмешливо вопросил я, — ты будешь делать, когда доберёшься туда?

«Там есть проход внутрь», — пришёл ответ от какого-то предательского идиота глубоко внутри. «Тот, о котором нам рассказывал Декин».

— Нет! — я вскочил на ноги, стиснув зубы, и так быстро затряс головой, что в глазах потемнело. — Ни за что, блядь!

«Почему ты убежал?», — спросил предатель, выставляя дёргающуюся, капающую голову Декина на передний край моих мыслей. «Разве я не был всегда справедлив к тебе?»

Я захлопнул глаза и крепко скрестил руки на груди, чувствуя, как нарастает непреодолимое стремление. Я часто размышлял о том, что, среди прочего, человеческое существование отравляет склонность к зависимостям. Кто-то проживает жизнь рабом выпивки, одурманивающих трав, искушений плоти или же иллюзорных обещаний карт или игральных костей. Моей же основной зависимостью всегда оставались позывы к неблагоразумным действиям, страсть к драматическому течению, неутолимая жажда неожиданных поступков. Я целый час, если не больше, сражался с предательским голосом, требовавшим вспомнить каждое доброе или ободряющее слово, которое Декин говорил в мой адрес, и при этом игнорировать все тычки, угрозы и нечастые побои, но всё без толку.

Уже собирая узелок в путешествие, я говорил себе, что эта миссия родилась исключительно из чувства любопытства. Мне хотелось выяснить судьбу Декина, вот и всё. Разве не заслужил он хотя бы того, что его конец будет засвидетельствован? Спасение ведь было фантазией, причём смертельной. Впрочем, долгие дни тяжёлого путешествия и одинокие ночи неизбежно привели к размышлениям, а те в свою очередь породили планирование. «Его запрут в подземелье и, даже если я проберусь за стены, как его освободить? В подземельях есть замки, так что нужны ключи. У кого эти ключи? У тюремщика, который, наверное, склонен к пьянству, или, ещё лучше, не против подкупа. Но как подкупить человека, если у меня нет ни гроша? Укради, ебанько…»

И так далее. За долгий поход до замка Дабос мой разбойничий разум разработал и отверг множество планов освобождения Декина Скарла. Я знал, продумывая их, что это глупость наихудшего пошиба, из-за которой многообещающего и способного парня очень быстро подвесят рядом с его наставником. Несмотря на бесконечный шёпот предательского голоса и на всё более запутанные схемы, которые он создавал, я совершенно точно знал, что шагаю навстречу своей погибели и на самом деле никогда больше не увижу Декина Скарла.

Я ошибался по обоим пунктам.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Выступит ли кто-нибудь с оружием в руках на защиту этого предателя? — Голос лорда-констебля звонко разносился в холодном утреннем воздухе. В ответ собравшиеся керлы и горожане лишь немного поворчали. В шёпоте и бормотании я услышал капельку гнева и даже несколько молитв мученикам, но никаких открытых криков неповиновения, и уж точно никто не собирался принять вызов констебля. Среди нескольких десятков зевак, столпившихся тем днём перед эшафотом, никто не вышел вперёд и не поднял оружие в защиту Декина Скарла. Он стоял на коленях на краю помоста, оборванный и истекающий кровью, туго обмотанный тяжёлыми цепями. Его бороду и волосы сбрили, и теперь его лицо представляло собой поразительное зрелище из шрамов, струпьев и разноцветных синяков. За его спиной стоял рыцарь впечатляющего роста, закованный в латные доспехи, которые ярко блестели, как и медный орёл, выгравированный на кирасе.

«Орёл, а не пламя», — подумал я, осматривая рыцаря. Значит, это не знаменитый сэр Элберт Болдри. Взгляд на помост — там стояла четвёрка королевских солдат в ливреях роты Короны, но больше никаких рыцарей. По неизвестным причинам королевский защитник в этот день не присутствовал.

В замок Дабос я прибыл тем самым утром — приковылял по ледяной дороге, разбитой колёсами, — и обнаружил, что ради грядущего представления собралось уже огромное количество людей. И тут не нужно было выведывать информацию или задерживаться поблизости от сплетничающих незнакомцев. Причина их присутствия была у всех на устах: сегодня они увидят смерть самого Короля Разбойников.

Как и у замка Амбрис, за стенами Дабоса располагалась кучка лачуг, и эшафот соорудили на широком участке травы, отделявшей их от замка. Трава была скошенной, и я заключил, что это место обычно используют для турниров или ярмарок. Количество зрителей говорило о том, что их тут намного больше, чем могло бы набраться из хижин или из самого замка. А судя по их накидкам и походным сумкам, я решил, что они прошли несколько миль, только чтобы увидеть приговор Декину Скарлу, да ещё посреди зимы.

— Щас он на короля не очень-то похож, а? — услышал я, как один парень в толпе шептал своему соседу. Пока я пробирался через толчею, отовсюду доносилось множество подобных комментариев. Одни шутили или озвучивали едкие замечания. Другие негромко вспоминали прошлые встречи с Декином Скарлом, и их голоса окрашивало увлечённое удовлетворение. Ни разу я не услышал слов симпатии и не увидел пролитых слёз. Несмотря на всю славу и редкую чисто прагматичную щедрость, Декин оставался разбойником. И такая судьба — заслуженный итог для таких как он, как всегда было, и как всегда будет.

Я проталкивался вперёд, пока толпа не стала слишком плотной. Однако я подобрался довольно близко, чтобы видеть лица людей на помосте и слышать каждое сказанное слово.

— Смотри, предатель! — выкрикнул лорд-констебль, поворачиваясь и указывая на склонённую голову узника. При менее зловещем событии констебль — тощий человек с длинными руками и ногами — выглядел бы комично, несмотря на громкий голос. То, как хлопал его длинный плащ и взмывали кисточки на шлеме, напоминало прыжки мартышки на ярмарке. — Смотри, все жители этого герцогства знают о твоей измене, — негодовал он, — ведь ни один не поднял руку на защиту твоей ничтожной жизни!

Его резкость и почти маниакальная экспрессия выдавали человека, который явно наслаждается как своей работой, так и славой, что приходит с ней. На этом этапе он встал в мелодраматичную позу, вскинул голову и взмахнул рукой перед толпой. Если бы всё это видела Лорайн, то наверняка рассмеялась бы от профессионального презрения.

Я поискал её на помосте, но там помимо Декина других пленников не было. Зато на зубчатой стене над замковыми воротами виднелась длинная вереница голов на пиках. Я мог только поверхностно на них глянуть, но все они уже слишком сильно разложились, и никаких знакомых черт было не разглядеть. Я заметил одну голову с длинными волосами, развевавшимися на ветру, но на таком расстоянии невозможно было понять, есть ли в этих локонах медный оттенок.

— Слишком долго этот человек наводил ужас на добрый люд нашего герцогства, — продолжал констебль. — Ведь он осуждён перед простолюдинами, Короной и Ковенантом за такое количество злодеяний, что только на их перечисление ушёл бы целый день и ночь. Но, добрые люди, знайте, что сегодня его наказание определено не его преступлениями, но его предательством. Да будет известно, что этот, — губа констебля скривилась, и он махнул рукой в сторону Декина, указывая обвиняющим пальцем, — бесполезный пёс не удовольствовался простым грабежом и кровавыми убийствами, но ещё сильнее приговорил себя через подлую измену Короне. Этот человек преднамеренно напал на представителя Короны и ограбил его, самого́ королевского гонца. Кроме того, были представлены веские доказательства того, что он вступил в сговор с мятежником-предателем Магнисом Локлайном, широко известным как Самозванец, дабы разжечь в этом герцогстве жестокий бунт. И сделал он это, чтобы отомстить за справедливую казнь своего отца, предателя и лжегерцога Руфона Амбриса. Я спрашиваю вас, добрые люди Шейвинской Марки, был ли когда-либо другой человек, который больше бы заслуживал справедливой казни?

Констебль с этим вопросом широко раскинул руки, несомненно, ожидая какого-нибудь рёва или кровожадного одобрения. Вместо этого ответом стал одобрительный шёпот и ворчание от предвкушения, подчёркнутые покашливаниями и нетерпеливым бормотанием. Я увидел, как лицо констебля сердито дёрнулось в замешательстве, а щёки стали покрываться румянцем, оттенок которого вскоре стал более насыщенным, когда с помоста донёсся новый звук.

Декин дёрнул головой, брызгая кровью из ран на передние ряды толпы. Сначала я подумал, что у него начался приступ кашля, а потом, по мере нарастания хрипов из его горла — что это какая-то истерия. А затем он полностью поднял голову, открыв лицо, изрезанное шрамами и обугленное ожогами, но при этом застывшее в маске искреннего веселья. Декин Скарл смеялся.

— Утихомирьте эту свинью! — бросил констебль, величаво указав на рыцаря, который стоял позади Декина. Однако рыцарь, вместо ожидаемого удара по голове пленника, лишь чуть наклонил голову и, молча, пристально посмотрел на констебля из-за забрала. Я увидел, как его узкое лицо констебля побледнело, хотя на нём и отразилась ярость. Это, как я знал, был признак человека, который борется со своей гордостью. Как главному представителю Короны из присутствующих здесь, власть над этим разбирательством принадлежала ему, но его только что открыто проигнорировали. Его статус требовал, чтобы он высказал замечание, но перспектива делать замечания этому рыцарю явно совсем его не привлекала. К счастью, решать ему не пришлось, поскольку смех Декина сменился речью.

— Если нужно, убей меня за правду, — сказал он констеблю. Слова с его распухших и потрескавшихся губ слетали хрипом, который всё же доносился до моих ушей. — Я не отрицаю, что заслуживаю это. Но не убивай меня за ложь, бесполезный кусок говна.

Констебль довольно долго переводил взгляд с Декина на упрямого рыцаря и обратно. Наконец усиливающийся гул кашля и раздражённого бормотания из толпы напомнил ему, что надо ещё завершить казнь.

Глубоко вздохнув, констебль повернулся обратно к толпе, и кисточки на шлеме снова взметнулись.

— Да будет известно, что наш сюзерен, великий король Томас, первый своего имени, превыше всех заслуживающий благодати Серафилей — человек милосердный и сострадательный, даже в отношении самых подлых. Ни один подданный, будь он благородной или низкой крови, не будет предан смерти без возможности очистить душу. — Он замолчал и взмахнул рукой в сторону задней части помоста. — Пусть выйдет причастник Анкред, назначенный капеллан замка Дабос, чтобы мы услышали завещание предателя.

Причастник Анкред — высокий мужчина в летах с длинной седой бородой — нерешительно доковылял к Декину. Он так сильно горбился, что казалось, стои́т он лишь благодаря посоху, в который вцепился покрытыми пятнами руками. В обвисших морщинах его лица я не увидел особого рвения к задаче, и даже наоборот заметил проблеск страха в слезящихся глазах. Остановившись возле Декина, он заговорил таким тоненьким писклявым голосом, что большинство присутствующих эти трели расслышать не могли.

— Расскажи о своих прегрешениях и не говори лжи, — нараспев произнёс старый священник. — Ибо Серафилям ведомо всё, что есть в твоей душе. Почти пример мучеников правдой и прими их очистительную благодать.

Несмотря на увечья, нанесённые лицу Декина, я всё ещё мог различить выражение горького презрения по отношению к причастнику.

— Моему отцу привели восходящего, — устало покачал Декин головой. — А мне достался старый вонючий козёл.

Волна смеха, прокатившаяся по толпе, не была особенно громкой, но её хватило, чтобы вызвать суровый взгляд констебля. Он открыл рот, чтобы высказать негодование, но Декин его перебил:

— Я скажу завещание, — проговорил он напряжённым, но всё же достаточно громким голосом, который услышали все присутствующие. — Но не этому дурачку с его мучениками. Мои слова для них. — Декин дёрнул головой в сторону толпы.

— У тебя нет здесь никаких прав, предатель! — прорычал констебль, двинувшись в сторону Декина. — Ты не имеешь права говорить! Никаких прав, кроме как умереть за свои преступления…

Его голос стих, когда у него на пути встал рыцарь. И если раньше гордость констебля приглушала страх, то теперь он перерос в полный ужас — глаза чиновника расширились, когда из-за забрала вылетело несколько коротких слов. Ни я, ни кто-либо другой из толпы не услышал слов, произнесённых рыцарем, поскольку он сказал их слишком тихо, да и шлем мешал. Однако констебль расслышал их весьма отчётливо.

Сглотнув, он отступил от рыцаря, нервно вытирая ладони о свой длинный плащ, а затем сцепил их. Через некоторое время он всё-таки взял себя в руки и снова обратился к толпе:

— Согласно обычаю и закону Ковенанта предателю разрешено огласить завещание.

Декин с жалостью глянул на констебля, потом сгорбился и попытался встать на ноги. Сильно шатаясь, он поднялся на дрожащих ногах, и цепи загремели по доскам помоста. Его запястья были скованы, и я думал, что он сжал руки в кулаки, пока не заметил, что его пальцы отрезаны по вторую костяшку. И хотя сказанные им слова никогда не угаснут в моей памяти, я думаю, именно вид его рук направил меня на тот курс, который властвовал над моей жизнью в последующие годы. И пускай те руки много раз запугивали меня и оставляли синяки, глядя на них тогда, я вспоминал лишь те случаи, когда они с любовью или утешением лежали на моём плече. И отчётливей всех вспоминался тот первый день в лесу, когда с их прикосновением пришло ощущение избавления. Что бы там Декин Скарл ни сделал, но однажды он спас мне жизнь.

— Мне не нужно прощение Серафилей, — начал Декин. Сперва его голос звучал хрипло, но потом он собрался с силами и выпрямил спину. — Пускай лепят из меня, что захотят, и чума на них, если им не нравится то, что они видят.

От этих слов толпа радостно загудела, а причастник Анкред в ужасе разинул рот. Старик едва не кувырнулся, стараясь как можно скорее удрать от еретика-разбойника, и это развеселило толпу ещё сильнее.

— Что до измены, — продолжал Декин, — не буду скрывать своё намерение захватить это герцогство, но не ради своего отца я планировал это. Король отрубил ему голову не без причины, и поделом. Нет, я планировал захватить это герцогство, потому что оно моё, по праву силы и воли, если уж не крови. Все герцогства и королевства завоёваны точно так же, и не позволяйте знатным уёбкам рассказывать вам что-то другое. Если это измена — так тому и быть, и прощения за неё мне не нужно. А что касается Самозванца, так я с этим ублюдком ни разу не встречался и не имел никаких сношений, а значит тут тоже никакого прощения не нужно. Но… — Его голос надломился, он немного качнул головой и постарался выпрямиться, поскольку едва не рухнул от дрожи в ногах.

— Но я прошу прощения у вас, — продолжил Декин. — Меня осудили как вора и убийцу, поскольку вором и убийцей я и был. Я могу назвать причины, но они будут ложью, и к тому же вы их все уже слышали. Я мог бы сказать, что воровал ради еды и убивал, чтобы сохранить украденное. Но правда в том, что я крал и убивал ради амбиций. Я не стыжусь за ограбленных или убитых аристократов, но мне стыдно, что я крал у вас. За то, что убивал ваших родных, и таких как вы. Вот мои настоящие преступления, и за это я прошу у вас прощения.

Он снова замолчал, опустив глаза, и побитое, исцарапанное и грязное лицо стало печальным. Тогда он и увидел меня. У Декина всегда было необыкновенно острое зрение — он мог с неестественной, как мне казалось, быстротой заметить в колышущейся зелени леса засаду или добычу. И теперь эти глаза с той же лёгкостью узнали моё лицо среди собравшихся, лишь немного расширившись, хотя сам он ни единым жестом не выказал узнавания, только едва заметно искривил губы. Он лишь один удар сердца смотрел мне в глаза, а потом отвёл взгляд, но даже за этот короткий промежуток я увидел достаточно и знал, что Декин Скарл умрёт в этот день, получив хотя бы крупицу утешения.

— Вся моя банда, все мои последователи теперь мертвы, — ещё более хриплым голосом сказал он. — Но если их души задержались, чтобы выслушать это завещание, то я бы хотел, чтобы им было известно, что я ценил их услуги и их общество больше, чем они знали. Да, мы дрались и ссорились, но ещё мы вместе страдали от голода и холода, как семья, а семью нужно беречь, как саму жизнь. — Его глаза вновь остановились на мне, всего на один краткий миг. — А жизнь нельзя тратить на бессмысленные ссоры или безнадёжные устремления. Этому я научился.

Он моргнул, глянув на рыцаря, и кивнул.

— Благодарю, старый друг.

Рыцарь не ответил, во всяком случае я ничего не слышал. Положив руку в латной перчатке на плечо Декину, он опустил его на колени. Мне не хотелось видеть то, что будет дальше. Я хотел сбежать и забиться в угол, где можно порыдать. Но я этого не сделал. Сбежать от вида кончины Декина было бы предательством. Насколько я знал, из банды злодеев, которую он называл семьёй, остался только я. И только я мог стать свидетелем его смерти, испытывая скорбь, а не ликование.

Рыцарь с орлом на кирасе взялся за дело быстро и без колебаний — никакой финальной паузы, чтобы усилить напряжение толпы, никаких красивых жестов, чтобы поднять и опустить длинный меч. И никакой задержки, во время которой Декин мог бы выкрикнуть какое-нибудь последнее заявление, как, вполне возможно, собирался. Я стоял, оцепенев, и наблюдал, как с первого же удара голова Декина отделилась от тела. Она глухо ударилась об доски, тело обмякло, став кучей костей и плоти, а из обрубка хлынула кровь — сначала густым потоком, который потом стал тонкой струйкой.

Прежде я никогда не видел казни предателя, поэтому лишь позже узнал, что по традиции палач поднимает отрубленную голову и объявляет, что правосудие свершилось во имя короля. Но этот рыцарь тем утром плевать хотел на традиции. Как только дело было сделано, он быстро повернулся, зашагал на прежнее место и встал в ту же позу, опустив окровавленный меч. Даже голову не повернул, когда опустилась тишина, и не ответил на выжидающий взор констебля.

К моему удивлению, из толпы не доносились выкрики или улюлюканья. Обезглавливание встретили резким вздохом, а не диким весельем, которого я ожидал. Обычно, если вешали разбойника или пороли еретика, в воздухе стоял гул весёлых криков. То ли из-за последнего слова, то ли из-за неожиданной быстроты его кончины, но в тот день толпа не пожелала радоваться смерти Короля Разбойников Шейвинского леса.

Рыцарь так и стоял равнодушно, и я увидел, как констебль раздражённо напрягся, покраснел от смеси отвращения и смирения, наклонился и схватил обеими руками голову.

— Узрите, — сказал он и выпрямился, поднимая на всеобщее обозрение капающую голову с обмякшим лицом. Его голос прозвучал хрипло, и ему пришлось прокашляться, чтобы восстановить свою прежнюю резкость. — Узрите! Голова Декина Скарла, предателя и разбойника. Пусть его имя будет забыто. Да здравствует король Томас!

С последними словами он опрометчиво решил потрясти головой Декина и сильно забрызгал кровью свой плащ, весьма подпортив момент. Констебль не смог сдержать отвращения, после чего его стошнило, и дворянская рвота смешалась на досках с кровью разбойника. Реакция толпы была такой же неутешительной — ропот неохотного подчинения, а не пылкое излияние преданности.

— Да здравствует король Томас, — пробормотал я вместе со всеми.

Толпа немедленно начала рассасываться в сторону деревни, где все таверны наверняка будут забиты. Мне удалось задержаться, глядя, как рыцарь подождал, пока не уйдут констебль и сопровождающие чиновники, и только потом сменил позу. Несколько замковых слуг взобрались по лестнице, чтобы убрать труп, но рыцарь прогнал их, взмахнув рукой и рявкнув команду:

— Прочь!

Он поднял руку и подозвал людей короля, стоявших внизу. Полдюжины из них поднялись на помост и принялись аккуратно заворачивать тело и голову в муслиновый саван. Закончив, они подняли тело на плечи, спустили по ступеням и унесли в тёмную громаду замка.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Я держался в самом тёмном уголке пивнушки, не желая привлекать внимания солдат, набившихся в это жалкое помещение. Те, кто пришли на казнь, к этому времени уже свалили, и, закинув за плечи узелки, топали долгим путём к своим фермам или деревням. Следом за ними пришли солдаты за грогом. А я начал вечер с ясным намерением: сидеть тихо и собрать все детали насчёт кончины Декина и остальных. Особенно мне хотелось узнать имя рыцаря с медным орлом на кирасе.

Я узнал намного больше, чем мне хотелось бы, о мести и о её бесчисленных осложнениях, но возможно главный урок, который стоит принимать во внимание, заключается в том, что она начинается с мелочи, семени, которому суждено прорастить чудовищные ветви. Распри — неотъемлемая и, в некотором смысле, необходимая часть разбойничьей жизни, поскольку они обеспечивают некий порядок среди хаоса тех, кому приходится жить за гранью ограничений закона. Предательство неминуемо завершается смертью или её обещанием, как и убийство человека, которого ты считал главарём.

Поэтому я сидел и слушал болтовню солдат, понимая, что на самом деле она меня не очень-то интересует, и мой живой ум снова принялся планировать. Теперь вместо причудливых схем спасения он разрабатывал абсурдные стратагемы убийства орлоносного рыцаря, кем бы тот ни был. Моё планирование отличалось угрюмостью, и образ головы Декина, падающей на помост, усиливал этот недуг. И, как это бывает со страданием, что сваливается на юношу, оно вызвало опрометчивую жажду эля, который в этом заведении оказался не таким уж разбавленным, как можно было ожидать.

— Сударь, ещё одну, — немного невнятно сказал я трактирщику, натужно улыбнулся и поставил кружку. Он подождал, пока я не подвинул ему шек по неровной доске, а уж потом согласился налить. На меня вдруг навалилась усталость, и я тяжело облокотился на стойку, чувствуя такой прилив печали, что — невероятно! — на глаза навернулись слёзы. Неотвратимое понимание того, что теперь я совершенно один, вызвало воспоминания о той первой ночи в лесу. Я вспомнил боль от синяков, оставшихся от побоев, нанесённых сутенёром. И как я плакал, ковыляя, пока Декин с Лорайн меня не нашли.

Я опустился ещё ниже, и перед моим расфокусированным взором блеснуло что-то маленькое и металлическое. Я сморгнул влагу и увидел качавшийся перед глазами медальон Ковенанта. Настолько лёгкий и несущественный, что я даже забыл о том, что он висит на шее.

«Оставь сучку себе», — подумал я, вспомнив слова Декина о везении, которое даруют мученики. «Мужчина в этом мире сам добывает себе удачу». Я взял маленький бронзовый диск, и мои губы изогнулись в улыбке от мысли, что этот знак служил защитным амулетом в моих недавних горестях. Как же разъярился бы Конюх, услышав от меня такие мысли.

— Почитатель мученицы Херсифоны?

Я моргнул и снова вытер глаза, а потом повернулся и посмотрел на человека возле себя. Я тут же узнал в нём солдата, но не из таких, к каким я привык. Худощавое гладко выбритое лицо и выкрашенная в королевские цвета туника. В ножнах на поясе кинжал с гранатовым навершием, а рядом — меч с оплетённой проволокой рукоятью. Кинжал был, возможно, для виду, а вот меч точно нет. Солдат дружелюбно улыбался, но в его взгляде сквозила увлечённость, которая могла бы меня встревожить, если бы я не принял столько неразбавленного эля.

— «И, о чудо», — процитировал я, поднимая кружку перед солдатом, — «когда родные уложили её в землю, её тело было изуродовано, и дыхание замерло, но с наступлением утра она поднялась, и никакие раны не марали её красоту». — Я улыбнулся и хорошенько отхлебнул из кружки. — По крайней мере, так говорят свитки.

— Такой юный, и уже знаток учения Ковенанта. — Солдат рассмеялся, устраиваясь возле меня, и махнул трактирщику. — Бренди, и ещё один моему набожному другу.

— Не знаток, — пробормотал я, крутя в пальцах медальон. — Но у меня был… учитель. Он много знал о мучениках, хотя основной областью изучения для него был Бич.

— Просящий? — сказал солдат.

— Вряд ли. — Я снова рассмеялся, и этот звук раздражал своим цинизмом. Однако веселье быстро угасло, когда в голове ярко вспыхнули уродливые воспоминания о смерти Конюха.

— Не печалься, друг. — Рука солдата, лёгкая, но сильная, пихнула меня в плечо. — В конце концов, нам есть что отпраздновать. Голова Декина Скарла наконец-то на пике, где ей и место. Выпей за это… — он сунул бренди мне в руку, — если уж больше не за что.

— Он зла-то натворил, это уж точно, — пробубнил я, поднося кубок к губам, а потом замер от подозрения: — Ты туда соверен положил?

Солдат снова рассмеялся, похлопав меня по спине.

— Я из роты Короны, друг. Тем, кто ходит под знаменем Короны, нет нужды в хитростях, когда требуется свежая кровь. Я видел, как люди дрались за эту привилегию. — Он понизил голос до заговорщического шёпота: — И оплата. Втрое выше, чем выложит любой герцог, и плюс доля от выкупа за любого аристократа, которого поймаем. А ещё то и дело вознаграждение. Каждый из нас получил по два серебряных соверена за участие в поимке этого говноеда Скарла.

Он сказал эту фразу с какой-то особой интонацией, от которой мне следовало насторожиться, подчёркнутые слова и тяжесть во взгляде говорили о человеке, который хочет определить ответную реакцию. И снова, к моему стыду, мои способности слишком ухудшились, чтобы обратить на это внимание.

— Ты был там? — спросил я. — В… когда его схватили?

— Само собой. Если честно, подраться пришлось чуть больше, чем мы ожидали. Потеряли троих из нашей роты и ещё человек двадцать из людей герцога и шерифа. Татуированные пидоры были хуже всего. Но в итоге мы всех взяли, кроме нескольких бегунов. Трусливые крысы сдриснули в лес, пока их братьев резали, как свиней. — Он поднёс кубок к губам и выпил, не сводя с меня глаз. Он смотрел так твёрдо, что я, наконец, напрягся.

Медленно окинув таверну взглядом, я увидел ещё двоих солдат, стоявших у двери. Никаких кружек в руках, ладони на рукоятях мечей. Я чуть сместил взгляд налево и увидел ещё одного, прислонившегося к стойке. Этот был на несколько дюймов выше остальных, и рядом с мечом на его поясе висел моток крепкой верёвки. Никто из них не смотрел прямо на меня, и это о многом говорило.

Мало что отрезвляет так же быстро, как страх. Он протекает по тебе от головы до ног, возвращая ясность со скоростью, недоступной никаким снадобьям и зельям. А ещё страх заставляет трястись руки и добавляет в голос предательской дрожи, что я, к счастью, умел подавлять. Однако перед тем, как снова заговорить, мне не удалось сдержать кашель. Всего лишь едва заметный звук, но люди вроде этих воспримут его, как доказательство, что какая-то жертва попалась в их ловушку.

— Ну и бой там был, наверное, — сказал я, добавив в голос нотку скуки и незаинтересованности, и от души хлебнул бренди.

— Да уж, — согласился солдат. — И, должен признаться, я горжусь им больше, чем любой, даже самой скверной битвой против толп Самозванца. Видишь ли, парень, — он придвинулся ко мне поближе и заговорил мягко и искренне: — Мне тут надо уладить одну обиду. Совсем недавно у меня появилась сильная ненависть к разбойникам. Война всегда скверная штука, но хуже, когда в деле замешана кровь. Я имею в виду, семейная кровь.

Пока он продолжал компанейскую беседу, его рука скользнула мне на плечо.

— Семья-то у меня не богатая, но и не совсем керлы. Папка был фермером, но владел своим участком, так что мы жили лучше многих. Но у него было три сына, и все милостью Серафилей дожили до взрослых лет, а наследовать может только старший. Я был младшим, а Ральф — средним. Наверное, мы могли бы и остаться, да только нелегко батрачить на своего брата, а потому, когда появились знамёна на марше, это показалось достойным выбором.

Особой войны тогда ещё не было, так что сержанты могли себе позволить немножко разборчивости. Но мы были сильными ребятами, сытыми и мускулистыми благодаря всей нашей работе, и они нас взяли. Со временем меня выбрали в роту Короны. А Ральф, да благословят его мученики, всегда слишком увлекался выпивкой и потасовками, а потому остался среди людей герцога. Из-за приказов о наступлении мы годами друг друга не видели, до недавних пор, когда по службе я снова оказался в Шейвинской Марке. Вот только брат, которого я увидел, на этот раз был мёртв. Какой-то уебан пырнул ножом его вместе с другом.

Солдат замолчал, снова подняв чашку с бренди. Он не спешил, и его рука всё крепче сжимала мои плечи.

— Честно говоря, я бы его не узнал, если бы сержант меня не заверил. Лицо опухло и его обглодали рыбы. Похоже, тот, кто его убил, скинул потом тело в воду. Только три дня спустя его вынесло внизу по реке. В роте думали, что он дезертировал, а зря. Несмотря на все свои промахи, Ральф не был трусом.

Просящий написал для меня письмо об этом домой. Маманя читать не умеет, но моя сводная сестра буквы знает. Отправляя его, я хотел вернуть подарок, который она дала ему в тот день, когда мы ушли под знамёнами. И мне тоже дала. Видишь ли, она — как и ты — в своей вере особенно привержена мученице Херсифоне. «Вам понадобится удача», — говорила она нам. — Рука солдата скрылась за воротом его туники и показалась с маленьким бронзовым диском на цепочке. — «А она приносит удачу».

Он положил руку на стойку рядом с моей, и я увидел, что его медальон почти идентичен тому, что до сих пор болтался на моих пальцах.

— Она искусно делает безделушки, маманя-то, — продолжал солдат. — Продаёт их на ярмарках и всё такое. Сделала один медальон мне, а другой Ральфу. Хотя вряд ли ты его знаешь по этому имени. Видишь ли, у него был дар приручать птиц, вот его и звали Сокольником. Любопытно: когда его выловили из воды, его медальон так и не нашли.

Солдат вздохнул, прижал меня ещё сильнее и заговорил почти шёпотом:

— В ненависти нет ничего хорошего, парень. Она пожирает человека, как опарыш кормится душой изнутри. Моя ненависть была такой сильной, что после всех убийств в Моховой Мельнице я пришёл к нашему просящему за советом и спросил его: «Простят ли мученики человека, который радуется таким потокам крови?». Знаешь, что он мне ответил? «К примеру мучеников надлежит стремиться, но благодать Серафилей закрыта лишь для тех, кто не прикладывает усилий к стремлению».

Его губы коснулись моего уха, и кожу обожгло пропитанное бренди дыхание.

— И как сильно стремишься ты, мелкий гов…?

Годы научили меня многим способам, как выскользнуть из захвата, и по большей части они основаны на правильных расчётах размеров и способностей оппонента. Этот парень был на дюйм выше меня, намного тяжелее и мускулистее. А ещё я не питал иллюзий относительно его навыков с мечом. Но он был солдатом, а не разбойником. Солдаты умеют сражаться, а разбойники знают хитрости.

Во время всей этой трагической истории я держал большую часть бренди во рту, и теперь, чуть повернув голову, прыснул ему прямо в глаза. Каким бы сильным или умелым ни был человек, его тело на подобное всегда реагирует на чистых инстинктах. Он отпрянул назад, приглушённо зарычав, и рука на моих плечах ослабла достаточно, чтобы я смог врезать локтем ему по челюсти — сильный удар разбил его губы об зубы.

Я пригнулся, а голова солдата дёрнулась назад, разбрызгивая кровь. Я бросился на колени и откатился, а здоровенный гад сзади попытался схватить меня за ноги, но у него ничего не вышло. Я не побежал к двери, откуда на меня уже мчались ещё двое, а вскочил на стол и вывалился в ближайшее окно, подняв руки, чтобы прикрыть голову. К счастью, ставни были старые и трухлявые и развалились от первого удара, хотя и оставили несколько заноз в моих руках и лице.

Охнув, я приземлился на утрамбованный снег снаружи, почти не чувствуя неожиданно ледяного воздуха, вскочил на ноги и бросился прочь. Успел пробежать лишь дюжину ярдов, когда что-то вылетело из темноты. Бросок был умело нацеленный — палица попала между моих ног точно в нужный момент, и я кубарем полетел в грязь. Закричав, я пнул её прочь, поднялся на ноги и тут же получил оглушительный удар по голове. Как и брошенная палица, удар был нанесён очень точно, прямо в висок, и его силы как раз хватило, чтобы меня вырубить. Падая, я мельком заметил человека, который его нанёс — коротышка с топорным лицом в ливрее роты Короны, которого не было в таверне. И пускай он не был разбойником, но этот солдат тоже знал немало хитростей.

Я лежал, слишком оглушённый, чтобы двигаться, и услышал хруст множества сапог по снегу. Страх породил во мне волну силы, позволившей встать, пусть и ненадолго, пока на голову не упала верёвочная петля. Я судорожно глотнул воздуха, после чего она натянулась, сорвала меня с места и потащила по земле, заставляя дрыгать ногами.

И вот так, дорогой читатель, меня поймали.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

— Значит, боец, да? — спросил голос, а потом мне в живот врезался сапог, я согнулся пополам и прекратил сопротивляться. — А мой брат сражался? Могу поспорить, ты не дал ему и шанса! — Новый пинок, на этот раз в голову, от которого перед глазами загорелось небо звёзд, но, к сожалению, не настолько сильный, чтобы лишить меня чувств или сделать невосприимчивым к боли, поскольку пинков впереди меня ждало ещё много. Я бы прикрыл голову и пах руками, если бы они не застряли в петле на моей шее.

— Ладно, поднимай его.

Пинки прекратились, меня подняли и потащили прочь от таверны, ослабевшего и истекающего кровью. Глаза мне застилал красный туман, через который я различил очертания большого дуба в центре деревни, и одна ветка росла довольно низко, что через неё можно было перекинуть верёвку.

— Гордись, парень, — сказал мне солдат и ухмыльнулся, несмотря на распухшие губы и покрасневшие зубы. — Сдохнешь в один день со своим прославленным главарём. — Его товарищи бросили меня под ветви и дали волю предвкушающему смеху, когда он вытащил свой кинжал с гранатовым навершием и поднёс лезвие к моему лицу. — Он у меня чистый, так что рана не загниёт. Хотя она и не успеет. Но всё по порядку.

Я услышал скрежет верёвки по дереву, а потом петля на моей шее снова затянулась. Мне удалось просунуть пальцы между верёвкой и шеей, и это значило, что я не задохнусь немедленно, хотя моим мучителям этого и не хотелось. Они потянули за верёвку, оторвав меня от земли, а я всё сражался с петлёй, дёргаясь в бессмысленной панике, которая свойственна при близости смерти.

— Вот так, парень! — крикнул один, вызвав шумный смех, — Спляши нам!

Грохот пульса в моей голове вскоре поглотил их насмешки, а зрение снова затуманилось, когда верёвка вдавила пальцы в шею. Изо рта пошла пена, а я всё брыкался, чувствуя, что глаза уже так сильно выпучились, что я не понимал, как они ещё не вылетели. Но тело, которому не хватает воздуха, не может сопротивляться вечно, и, как бы мне не хотелось, мои руки на верёвке обмякли, а ноги перестали молотить и могли уже только подёргиваться. Красная пелена перед глазами посерела, а потом, быстрее, чем я ожидал, стала полностью и беспросветно чёрной.

Если ты склонен к набожности, то здесь, наверное, ждёшь красочного описания Божьих Порталов, что ярко и великолепно сияют в небесах, а их охраняют Серафили, и приветственно поёт хор мучеников. Или же, с учётом моего жизненного пути до этого момента, тебе простительно вообразить, как, под мои бесконечные крики, Малициты тащат меня в свои огненные владения, чтобы завладеть моей несчастной душой. В любом случае, мне жаль тебя разочаровывать.

Это правда, что той ночью я умер, всего лишь на миг, поскольку, когда опустилась чернота, я почувствовал, как моё сердце остановилось. Но, несмотря на обилие чепухи, сочинённой с тех пор недостойными сказочниками, претендующими на титулы учёных или хронистов, этот визит в царство смерти не стал моментом моего откровения. Ведь тот наступит гораздо позднее. Нет, дорогой читатель. Мне больно рассказывать тебе, но, почувствовав, как угасает последний слабый удар моего сердца, я ничего не увидел. Ничего не почувствовал. Всё просто… остановилось.

— Вы его убили, неуклюжие ебланы!

Огорчённый голос солдата громко, и даже болезненно прозвучал в моей голове. И не менее болезненным стал ледяной поцелуй морозной земли на моей щеке. И даже ещё больнее — хоть это была ликующая форма мучения — показался мне огромный вдох ледяного воздуха, который я втянул в лёгкие, поскольку он возвестил сильную рвоту и излияние желчной слюны.

— Видишь? — произнёс другой голос. — Говорил же, он ещё не помер.

Холод исчез со щеки — это рука схватила моё лицо и повернула вверх. От нескольких сильных пощёчин зрение снова сфокусировалось, явив солдата из таверны. На его лице не осталось никаких следов приветливого притворства. Теперь это была окровавленная, дикая маска человека, полностью поглощённого местью.

— Хорошо, — проворчал он, переворачивая меня на спину. — Держите его! — бросил он своим друзьям. — Брыкается сильно.

Я снова попытался сопротивляться, но сил хватило только на пару вялых судорог, а потом меня прижало множество рук, и солдат стал срезать мою одежду — прорезал своим кинжалом куртку и штаны, обнажив меня от груди до паха.

— Предупреждаю, — прошипел он, наклоняясь ближе и глядя на меня широко раскрытыми голодными глазами, — На ферме у меня всегда неважно получалось потрошить свиней. — Он перехватил рукоять кинжала, опустил кончик, пока тот не коснулся моей кожи, и надавил так, чтобы показалась маленькая капля крови. — Они всегда визжали всё дольше и дольше…

— Что за балаган тут творится?

Голос донёсся из-за кружка солдат — не очень громкий, но проникнутый такой несравненной властностью, что все они тут же перестали меня держать и поднялись на ноги. Солдат с окровавленным лицом задержался чуть дольше, расстроенно скривив лицо, а потом убрал кинжал и поднялся, напряжённо вытянувшись по стойке смирно.

— Поймали очередного злодея, сэр Алтус, — отрывисто и уважительно ответил он. — Готов поклясться, один из людей Скарла. А ещё… — он на миг злобно оглянулся на меня, — убийца моего брата.

— А-а. Одного из тех ребят, что мы выловили из реке в Амбрисайде?

— Да, милорд.

— М-м-м. — Солдаты в кружке склонили головы и отступили, захрустев по снегу. Мужчина, который, видимо, смотрел на меня, был возрастом за тридцать, высокий и крепко сбитый, с короткими тёмными волосами и небольшой аккуратной бородкой. Он носил отличную куртку из хлопка и меха, с вышитым золотом орлом на одной стороне. Он смотрел властно, но мои глаза приковал к себе орёл.

Рыцарь, сэр Алтус, довольно долго рассматривал моё лицо, прищурив глаза, будто узнал меня, вот только я был уверен, что он никогда меня прежде не видел.

— Чем докажешь? — проворчал он, глянув на солдата.

— Вот, милорд. — Солдат присел, сорвал с моей шеи медальон и протянул его вместе со своим. — Видите, как они похожи. Один сделан для меня, а другой для моего брата. Есть только один способ, каким этот негодяй мог бы им завладеть.

Сэр Алтус на эти слова лишь чуть приподнял бровь. Взяв у солдата медальон, он подошёл поближе и присел возле меня на корточки. И снова его взгляд задержался на мне дольше, чем обычно аристократы разглядывают пойманных разбойников.

— Как тебя звать, мальчик?

Мне пришлось справиться с приступом кашля и сглатывания, прежде чем гортань согласилась прохрипеть ответ:

— Габ… м'лорд.

— Габ. — Его лицо оставалось по большей части бесстрастным, но я заметил, как чуть изогнулись его губы, и понял, что у этого человека острый слух на ложь. — Итак, скажи, Габ… — он покачал медальоном перед моими глазами, — как к тебе попала эта ценная семейная реликвия?

— В-выиграл… м'лорд. В… семёрки.

— Лживый говнючонок!

Солдат развернулся и поднял ногу, чтобы топнуть мне по груди, но остановился под суровым взглядом сидевшего на корточках рыцаря.

— Да кто будет играть в кости на медальон мученика, милорд? — спросил он, опустив сапог, и снова поднял безделушки: — А эти, к тому же, гроша ломаного не стоят.

— Я видел, как люди в настроении поиграть ставили всё подряд, — спокойно ответил сэр Алтус, в основном, не отрывая от меня взгляда. — Однажды я видел, как парень поставил на кон свою жопу, так верил в свою удачу. — Он тихонько усмехнулся. — Оказалось, что он ошибся. Так всегда с игральными костями: у них нет любимчиков. Упали так — и ты богач. Упали сяк… — Он приподнял бровь, глядя на меня, и его губы сложились в лёгкую ухмылку, которая в этих обстоятельствах показалась мне немного непристойной, — и тебя выебут.

— Он… — солдат запнулся, явно пытаясь умерить ярость, которая наверняка окрасила бы его голос, обращайся он к человеку рангом пониже. — Он не местный, милорд. Явился сюда в день казни Скарла, совершенно один, посреди зимы. Откуда он, если не из разбойничьего логова?

— А это любопытно, — признал сэр Алтус, наклонив голову, чтобы взглянуть на меня. — Ткань хорошей не назовёшь, — добавил он, протянув палец к подолу моей куртки, — но она и не керлская.

— Прощальный подарок моего хозяина, милорд, — сказал я, уже не запинаясь, но в голосе остался скрежет, который так до конца и не сгладился за все долгие годы с тех пор. — Не мог меня оставить, понимаете? Мало работы. С той поры я в дороге, пытался найти другое место. Слышал, в замке Дабос можно найти работу подмастерьем.

— Очередное дерьмо с лопаты! — прошипел солдат, стиснув зубы и выпуская пар из ноздрей. — Милорд, он злодей. Я нюхом чую.

— Твой нюх не является доказательством, солдат. — В голосе рыцаря прозвучало нечто пренебрежительное, что явно вызвало немалый страх. Все присутствующие военные немедленно ещё напряжённее вытянулись по стойке «смирно», включая скорбящего брата с окровавленным лицом. Месть — крепкое варево, но даже её не хватало, чтобы посягнуть на авторитет, которым обладал сэр Алтус.

— Это ты его так? — спросил он меня и наклонил голову, указывая на окровавленное лицо солдата.

— Запаниковал, милорд, — затараторил я, и попытался изобразить улыбку, которая, из-за нанесённых мне побоев, скорее всего, напоминало многоцветную горгулью. — Иногда и сам не знаю своей силы…

— Силы, значит? — Оборвал он, поднимаясь на ноги. — Посмотрим, насколько ты силён.

Он повернулся к окружавшим его солдатам.

— Королевский эдикт о чрезвычайном правосудии распространяется только на тех, кто действовал сообща с Декином Скарлом. В соответствии с законом Короны вина этого мальчика будет определена герцогом Эльбином по результатам надлежащих слушаний, в ходе которых могут быть подтверждены заявления о том, что он разбойник, и любые заявления об обратном будут услышаны. В то же время несомненно, что он нанёс вред солдату из роты Короны и ответит за это.

Он резко махнул рукой, и тут же подбежала другая группа солдат. Как и мои прежние палачи, эти были одеты в королевские ливреи, но выглядели опрятнее и, как и рыцарь, носили на туниках золотого орла. Остальные солдаты при виде них быстро отступили, хоть и не без обиженных взглядов.

— Один день у позорного столба будет достаточным возмещением, — сказал сэр Алтус, когда новоприбывшие подняли меня на ноги. Идти я всё ещё не мог, так что они закинули мои руки себе на плечи и потащили меня прочь, остановившись, когда рыцарь поднял руку.

— Глупо было приходить сюда, — он наклонился поближе и говорил так тихо, чтобы другие не слышали. Если бы нанесённые мне раны не начали затуманивать мозги, теперь, когда паника уже стихла, то от следующего слова моя голова наверняка бы удивлённо вздёрнулась. А так мне удалось лишь качнуть головой в сторону и увидеть его печальную гримасу, когда он сказал: — Элвин.

Если большинство керлов могли не сомневаться, что проведут всю свою, часто недолгую, жизнь, трудясь на полях, и редко что будет прерывать монотонные тяготы, то горожанам обычно бывало доступно значительно большее количество развлечений. По городам в большинстве герцогств даже в военное время путешествовали группы музыкантов и отдельные исполнители, и их прибытие часто совпадало с основными праздничными днями мучеников. А ещё лоточники, сапожники и продавцы сомнительных снадобий, составлявшие передвижные ярмарки, находили множество клиентов посреди лачуг вокруг замка, порта или часто забитого моста. Однако я часто размышлял о том, что, несмотря на все эти многочисленные развлечения, никакому представлению горожане не радуются так, как возможности причинить мучения и урон любому бедолаге, которому не повезло оказаться прикованным к позорному столбу.

«Как дети с пойманной в ловушку лисой», — размышлял я, когда что-то мягкое и гнилое плюхнулось мне в щёку. Часто сложно противиться возможности совершить жестокость без последствий, особенно тем, кто рождён для ежедневной борьбы за выживание. Таким образом, не ремесленники или торговцы города собрались здесь, чтобы кидать в меня свои нечистоты, но их слуги или подмастерья, а ещё пьяницы и попрошайки, ютившиеся на обочине городской жизни. Эти были хуже всех — собирали камни с земли вдобавок к нескончаемому потоку гнилых овощей и обглоданных собаками костей. Для людей, которые на протяжении всей своей жизни так сильно страдали от холода или пьянства, они обладали удивительно острым зрением и силой рук. Когда камень за камнем отскакивали от моего лба, носа или подбородка, я чувствовал признательность вонючему навозу и другой грязи, которой меня уже забросали — миазмы, порождаемые ей, наверняка отталкивали любые нечистые гуморы, от которых иначе мои многочисленные раны стали бы загнивать.

Как и следовало ожидать в подобных случаях, граду снарядов сопутствовал поток оскорблений. И снова, самые цветистые обороты изобретали городские отбросы. Большая их часть не достигла моего ошеломлённого и ослабленного сознания, но отдельные жемчужины и по сей день сохранились в памяти:

— Свиноёб, детокрад, шлюхин сын! — вопила женщина с таким красным от выпивки носом, что моим одурманенным мозгам казалось, будто она привязала к лицу яблоко.

— Получи, говноед! — ворчал тощий, как палка, мужчина, и приплясывал босыми ногами по замёрзшей земле, швыряя в меня разбитый горшок. К счастью, он оказался не таким остроглазым, как его негодяи-приятели, поскольку горшок острой кромкой всего лишь царапнул мне макушку и разбился об столб.

Не стоит думать, что всё происходило совершенно неуправляемо. Солдаты подождали, пока солнце не взошло полностью, и только потом поставили меня на колени и всунули мою голову и запястья в три полукруглых канала в тяжёлой окованной железом колоде, образующей нижнюю балку позорного столба. Когда они зафиксировали верхнюю балку, сержант огласил собирающейся толпе горожан мой приговор — короткое заявление, в котором не преминул упомянуть о моём потенциальном статусе участника банды Декина. Возможно, из-за этого толпа начала собирать снаряды ещё до окончания речи сержанта.

Свернув свиток, сержант взял алебарду и процарапал ей кривую линию на ледяной земле, обозначив барьер в пару десятков шагов до позорного столба, за который моим мучителям запрещено было заходить. Бывали случаи, когда люди умирали у позорного столба, если ревностной страсти толпы к правосудию позволяли выйти из-под контроля. Последующий поток мусора, камней и оскорблений изливался на меня почти весь день, с редкими периодами затишья, пока стая палачей отправлялась собирать новые снаряды или восстанавливаться при помощи выпивки. Эти интервалы показались мне ужаснее самих нападений, поскольку они возвращали моему побитому телу чувствительность вместе с подобием рассудка.

Я знал, что попался, и знал свою судьбу. Всё, что я переживал сейчас, было ерундой по сравнению с тем, что будет дальше. Я предстану перед герцогом, и, надо полагать, слушание будет коротким. И хотя складывать слова я умел, но сколько ни лицедействуй, сколько ни выдумывай баек, конкретно эту петлю не ослабить — и к тому же я сомневался, что к утру смогу произнести речь. Мои губы опухли и потрескались, а шея пульсировала от боли оттого, что меня почти повесили. И к тому же по мере того, как продолжались мучения, мой разум всё сильнее ускользал. Каждый камень, брошенный по моей уже опущенной голове, каждый шлепок грязи по коже, и даже бесконечные насмешки всё сильнее и сильнее выталкивали меня из мира. Я сбегал из него, как черепаха прячется в свой панцирь, и находил убежище в искажённых воспоминаниях и грёзах о том, чего никогда не было и не будет.

И я настолько полностью отдался бреду, что когда порыв жуткого холода вернул меня обратно в мир, я понял, что смотрю на потемневшую и почти пустую городскую площадь. На чистом небе ярко горели звёзды, а окружающие здания стояли тёмными, если не считать слабого мерцания свечей за ставнями. В тёмных углах задержалось несколько пьянчуг, но они не смели подходить ближе, благодаря дюжине королевских солдат, стоявших вокруг столба.

— Ты здесь ещё? — вопросил голос, и у меня перед глазами появилось бородатое лицо сэра Алтуса. Он заглянул в мои мутные глаза, потом хмыкнул и отступил назад, отбросив ведро, куда в ледяную воду окунал мою голову. — Конечно, здесь. Он сказал, что тебя нелегко убить.

Он достал из куртки глиняную трубку, сунул пальцем в чашу лист и бесстрастно наблюдал, как я моргаю и с фырканьем возвращаюсь в сознание. Хотя я уже не чувствовал своих рук и большую часть тела, но голова и лицо словно пылали огнём. Не удивительно, что мне не удалось вдохнуть через нос, и я долго задыхался от боли, а холодный воздух и вода щипали мои многочисленные царапины.

— Вот, — проворчал сэр Алтус с трубкой в зубах и поднёс к моим губам фляжку. В рот потекла вода, и на вкус для моего пересохшего и разбитого горла она была чудеснее любого самого сладкого нектара. Выхлебав фляжку досуха, я вытянул шею и уставился на него, глядя, как он сунул трубку между зубами. Закусив её, он чиркнул кремнем над умятым в чашу листом. Это был натренированный искусный жест, и уже вскоре сэр Алтус выдохнул мускусный, травянистый клуб дыма.

— Видал я и похуже, — протянул он и наклонился, разглядывая моё побитое лицо. — Но сомневаюсь, что какая-либо девица когда-нибудь сочтёт тебя красавчиком. Попробуй-ка. — Он вытащил трубку изо рта и сунул меж моих опухших губ. — Немного поумерит боль.

Трубочный лист в те дни считался редкостью, поскольку его привозили на кораблях по морю издалека, и соответственно, продавали задорого, а потому он оставался роскошью, которой наслаждалась только знать. От первого вдоха я снова закашлялся, но очень скоро, как только странно сладкий аромат проник в мои лёгкие, я почувствовал, как огонь, охвативший моё лицо, начинает стихать.

— Не слишком много, — сказал он, убрав трубку, прежде чем я смог вдохнуть ещё благословенного дыма. — Нам же не нужно, чтобы ты лишился чувств? По крайней мере, пока немного не поговорим.

Он вытер трубку об тунику и снова сунул в рот, вздохнул и сел на верхнюю ступеньку маленького помоста, на котором стоял позорный столб.

— Я бы извинился за весь этот… спектакль, если бы не пребывал в глубочайшей уверенности, что ты его заслужил, и даже более того. — Он повернулся так, чтобы я, не слишком сильно напрягаясь, видел его лицо, и хмуро посмотрел на меня, серьёзно и настойчиво. — Ты ведь действительно убил брата того парня, Элвин?

Мне на ум приходило множество разнообразных ответов, от полного отрицания до отчаянной попытки обвинить того, кого я считал скорее всего мёртвым. «Это всё ужасный, кровожадный злодей по имени Эрчел. Это он силой втянул меня в разбойничью жизнь, м'лорд, клянусь всеми мучениками». Но с моих губ в итоге слетел лишь утвердительный стон, в котором сэр Алтус услышал достаточно правды и удовлетворённо хмыкнул.

— Так я и думал. Полагаю, приказ Декина?

Я в ответ и сам нахмурился, а потом застонал, поскольку усилия вызвали новый всплеск боли, и кровь закапала из открытых ран.

— Нет? — Рыцарь удивлённо поднял бровь. — Могу поспорить, он не обрадовался, когда ты ему рассказал. Когда его нрав начинал кипеть, от него всегда было лучше держаться подальше. Однажды я видел, как он выбил жизнь из лучника, который слишком громко кукарекал о том, что побил его в карты. Но тогда он был моложе, возможно, годы его размягчили. Или только его любовь к тебе избавила тебя от ножа?

Я постарался не шевелить лицом, опасаясь как очередного приступа боли, так и выдачи опасных секретов этому чересчур проницательному рыцарю. Однако упоминание прежнего знакомства с Декином заставило меня чуть прищуриться от любопытства.

— Да, — сказал он, и дым скрыл его зубы, когда он улыбнулся. — Я знал его, когда его звали Декин Ве́ртел. Так его называли в замке старого герцога, потому что он там много лет крутил мясо перед огнём. Это прозвище ему не очень-то нравилось, но так называл его сержант, когда впервые загнал нас под знамя и заставил пробубнить присягу. Мы её в один день принесли, понял? Два мальчишки, у которых ещё и яйца-то не совсем опустились, и вот мы уже солдаты, и маршируем на войну.

Сэр Алтус хорошенько затянулся, выпустил бледно-серое облако дыма, а потом печально и горько усмехнулся. Когда он снова заговорил, я отметил, что его голос изменился — тихие модуляции и идеальное произношение аристократа сменились грубыми тонами и рубленными гласными простолюдина.

— Казалось бы, они могли и не бросать нас в самое пекло, по крайней мере некоторое время. Подождали бы, пока мы чуток вырастем, а уж потом ставили бы в шеренгу с алебардами в руках, которые весили больше нас. Но так уж было заведено под знамёнами в конце Герцогских войн. Сколько бы тебе ни было лет, пускай доспехи тебе не подходят, или ты не умеешь обращаться с оружием — всё равно, сражаешься со всеми остальными, и, если мученики пошлют тебе удачу, останешься жив. А ещё хорошо, когда крепкий друг прикрывает тебе жопу, если всё идёт слишком оживлённо. Смотри.

Сэр Алтус задрал рукав на правой руке и продемонстрировал голый участок бледной кожи посреди волос и мышц.

— Арбалетный болт, прямо насквозь, во время второй осады Илвертрена, или то была третья? — Он пожал плечами. — Неважно. Смысл в том, что в тот день я был ближе к смерти, чем когда-либо с тех пор, и это Декин утащил меня от стен, пока ещё какой-нибудь остроглазый гад не закончил дело.

Я застонал от очередного приступа боли, а он замолчал, сунул трубку мне в рот и дал на этот раз затягиваться немного дольше. Дым значительно приглушил мои мучения, но при этом затуманил зрение. Когда сэр Алтус сел назад, его лицо показалось мне смутным и искажённым, хотя его слова я по-прежнему отчётливо различал.

— Время и перипетии войны в итоге разделили нас с Декином, — сказал он с ноткой ностальгического сожаления. — Мне выпал шанс попасть в роту Короны, и я им воспользовался, а он остался у герцога. Подозреваю, тогда он и решил встать на путь разбойника, когда отец, которого он ненавидел, вернул его в Шейвинскую Марку. Все годы, что я его знал, он был одержим этим — грандиозным планом окончательного возмездия. Как же, наверное, его взбесило, что герцог Руфон умудрился сложить свою голову на плахе.

Рыцарь покачал головой и тихо усмехнулся. Он уже смотрел расфокусированным взглядом не на меня, а куда-то вдаль, и я заключил, что эта история на самом деле не для меня. Я был всего лишь парой удобных ушей для истории, которую он не мог рассказать своим знатным друзьям.

— Итак, — продолжил он после недолгих мрачных размышлений, — Декин стал разбойником, а я, после многих бед, стал рыцарем. Не буду нагружать тебя подробностями своего возвышения, Элвин, поскольку, наверное, тебе на это глубоко насрать. Достаточно сказать, что если раньше я кланялся и лоб расшибал перед теми, кто родился в привилегиях, то теперь мне кланяются и расшибают лоб другие. Несколько лет назад отец короля Томаса положил меч мне на плечо и нарёк меня сэром Алтусом Леваллем, рыцарем-командующим роты Короны. У меня знатная жена, пусть и не самых примечательных кровей, свой замок, земли и керлы. Можно сказать, что такова награда за войны, если проживёшь достаточно долго, чтобы претендовать на неё. И у Декина всё это тоже могло бы быть, если бы не его одержимость, ведь как солдат он всегда был лучше. Он и сам так сказал, когда я сидел возле него в темнице всего три ночи назад, как сейчас сижу возле тебя. Палачи герцога поработали над ним, но он им ничего не сказал, только не им. Зато сказал мне. «Если бы не я, ты бы умер дюжину раз», — сказал он, и я не смог бы обвинить его во лжи. «Ты должен мне дюжину долгов, старый друг. Но я прошу погасить только два».

В тот миг меня окутала внезапная, глубокая усталость, от которой я клюнул носом, отчего с губ снова сорвался стон. То ли из-за трубки, то ли из-за сгущающихся сумерек, всё вокруг темнело. И сэр Алтус, когда снова заговорил, казался далёким эхом:

— Всего лишь две услуги, вот что он у меня попросил. Первое: чтобы я держал тот меч, которым приведут в исполнение королевский приговор. «Я бы предпочёл смерть от руки друга, если ты не против».

Я никогда не уклонялся от работы, Элвин. Долг есть долг, так я присягал. Тебе тоже неплохо бы это помнить: давай клятву только если собираешься её исполнить, даже до самой смерти. Ложная клятва не имеет никакой ценности, и единственная награда, которую она приносит — это недоверие и враждебность других, обычно тех, у кого больше богатства и власти, чем у тебя когда-либо будет. Поэтому, если даёшь слово, то будь уверен, что сдержишь его. Как я сдержал, когда отрубил голову человеку, которого когда-то любил как брата. И как держу его сейчас. Понимаешь, вторая просьба Декина заключалась в том, чтобы я присмотрел за его знакомым юнцом, который достаточно умён, чтобы сбежать от резни в Моховой Мельнице, но не настолько умён, чтобы держаться подальше отсюда.

Крепкие руки взяли меня за подбородок, приподняли голову, и я увидел его живое лицо, размытое по краям. Моё сознание затуманивалось всё сильнее, но всё же я различил мрачное сожаление в его глазах и голосе.

— Декин попросил, чтобы я вытащил тебя отсюда и подыскал место в моём доме, но благодаря твоим вчерашним приключениям, теперь это вряд ли возможно. Боюсь, на мою совесть ляжет слишком большой груз, если я предоставлю убежище тому, кто убивает солдата.

Эти слова вызвали глубоко во мне шквал ужаса, пускай и ограниченный, поскольку трубка и болезненное, истощённое состояние не давали ему разрастись.

— Но не волнуйся, — продолжал сэр Алтус. Теперь его голос звучал ещё более отдалённо, так что, казалось, он говорил с дальнего конца очень длинного туннеля. В то время его слова лишь едва цеплялись за мой разум, так что для сочинения этого отчёта мне пришлось угадывать большую их часть. Однако я мог бы многое поставить на их точность, если бы сэр Алтус мог её подтвердить — чего, как знают изучающие историю, он сделать определённо не может.

— Не потащу я тебя и на суд к новому герцогу, — думаю, именно это он говорил, пока я быстро соскальзывал в беспамятство. — Та сука, которая ему так нравится, наверняка подтвердит твоё участие в банде Декина, и тогда я уже ничего не смогу для тебя сделать. Нет, парень, тебя ждут Рудники. К счастью, как раз приехал цепарь, забрать отбросы из темниц лорда Дабоса. Он берёт двадцать шеков за каждую заблудшую душу, которую доставит на Рудники, так что нетрудно было уговорить его взять ещё одного. Тот парень, который так хотел вспороть тебе живот, наверняка будет беситься от ярости, но серебряный соверен его успокоит, особенно когда я скажу, куда тебя отправили. А спустя некоторое время на Рудниках, ты, возможно, подумаешь, что верёвка и вспоротый живот были бы предпочтительнее…

Я знаю, он говорил что-то ещё, но для меня те слова навеки утрачены. Помню, как смотрел на сапоги, которые быстро скрывало чёрное облако, а его голос становился скорбной бессловесной погребальной речью. С тех пор я несколько лет не видел сэра Алтуса Левалля, а когда увидел, во мне закипел сильный гнев — несмотря на всё, чем я был ему обязан, и в отличие от сожаления, которое будят во мне мысли о Декине. Да, сэр Алтус меня спас, так что я не должен испытывать к нему ненависти, но ещё он меня обрёк, и потому я его ненавижу.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Я проснулся от песни — не особенно мелодичной, да ещё и на языке, которого не знал, — зато исполняли её с энтузиазмом под стать громкости. Я моргнул, стряхнув с век засохшую кровь, и поднял голову, тут же сильно обо что-то ударившись, поскольку поверхность, на которой я лежал, резко дёрнулась. Зрение оставалось затуманенным и ограниченным, но качающийся пол и скрип осей сказали мне, что я в какой-то телеге. А вонь от пота и застарелого дерьма сказали мне, что я не один.

— Спящая принцесса всё же не сдохла, — прокомментировал голос, и затуманенное поле моего зрения сместилось на бледный смутный овал. Голос был женским, но немного скрипучим, а акцент говорил о корнях за пределами Марки. «Из южных герцогств», — подумал я.

— Впрочем, может ещё один, в голову ударенный, — продолжал голос, а я, разинув рот, всё смотрел на его владельца расфокусированным взглядом. Лицо придвинулось ближе, и я различил нахмуренный лоб над маленькими, проницательным глазами. — Ты дурачок? — медленно спросила она. — Слова знаешь?

— Я знаю, блядь, слова, — раздражённо пробормотал я, стряхивая замешательство. Я попытался поднять руку и оттолкнуть эту инквизиторшу, но оказалось, что запястье заковано в кандалы на короткой цепи. От острой боли из-за впившихся в руку железных оков с губ сорвалось шипение, а глаза чуть увлажнились, отчего зрение, к счастью, чуть прояснилось, и теперь я мог разглядеть, что меня окружает.

Первоначальное недоумение при виде неба, разрезанного на ряд неровных квадратов, сменилось горьким огорчением, когда я понял, что смотрю через клетку. Прутья из плоских железных полос составляли ящик, соединения которого крепились толстыми болтами. Мой опытный взгляд быстро отыскал пятна ржавчины, но совсем немного, а это значило, что клетку сломать непросто. Я увидел лес по обе стороны от телеги, которую, как я с тревогой отметил, сопровождало шестеро военных на лошадях в незнакомых серо-чёрных ливреях. Я понял, что моё внимание моментально приковал к себе лес, состоявший в основном из высоких сосен, поднимавшихся из одеяла покрытых инеем папоротников. Это был не Шейвинский лес, который я так хорошо знал.

Я обратил прояснившийся взгляд на женщину, которая приветствовала моё пробуждение, и обнаружил, что это скорее едва ли не девчонка. Её волосы представляли собой копну чёрных шипов, обрамлявших овальное лицо, которое могло быть и симпатичным, вот только сложно было что-то разглядеть под маской грязи. Её тело выглядело на мой вкус слишком тощим, чтобы возбудить мою похоть, и к тому же в моём нынешнем состоянии я на такие подвиги был неспособен. Рядом с ней лежал источник большей части запаха, который показался мне настолько неприятным, несмотря на мой разбитый нос — очень крупный мужчина, шириной под стать его росту. Он сонно лежал в грязи, а его подбородки и живот покачивались всякий раз, как телега переезжала колею. Одет он был в тонкие потёртые лохмотья, но, судя по струйкам пара, поднимавшимся из его расслабленного рта, тем не менее умудрился пережить холод.

— Я его зову Спящий Боров, — проговорила со скрипучим акцентом шиповласая девчонка. — Поспорила с Тихим Дуралеем, что ты первым проснёшься, вот только он не принял спор. — Она наклонила голову в сторону другого пассажира телеги, и, увидев его, я дёрнулся в цепях от удивления.

— Райт!

Каэрит, казалось, почти не обратил внимания на моё приветствие, полностью сосредоточившись на крупной фигуре погонщика этой клетки на колёсах, который поднял косматую голову и снова, даже ещё громче, затянул свою песню сильным, хоть и нестройным голосом, который эхом разносил по лесу чужеродные слова.

— Поёт он немало, — сказала девчонка и поёрзала, чтобы облегчить боль в спине. — Но ты лучше не проси его заткнуться, как бы ни хотелось. У него есть крепкая палка, и он не стесняется её использовать.

— Райт, — снова сказал я и протянул руку в оковах в сторону каэрита. На этот раз он ко мне обернулся, и мне предстала впалощёкая тень того человека, которого я знал. Пересечённый узор отметин на его лице теперь казался ещё более яростно-красным, даже алым по контрасту с нездоровым, восковым блеском его кожи. На нём была потрёпанная куртка без рукавов, и руки, которые всегда выглядели толстыми от мышц, сейчас казались намного тоньше.

— А вы тут старые друзья? — вопросила девчонка. — Надеюсь, ты поразговорчивей, чем он. Сидит тут и таращится день-деньской на цепаря. Даже не ест отбросы, которыми нас тут кормят. Как будто хочет умереть.

— Декин… — начал я, поняв, что больше мне говорить нечего, поскольку Райт явно либо уже знал всё, что я мог сказать, либо ему было всё равно. В его взгляде я увидел лишь едва заметный проблеск разума, но всё равно, не имея других источников информации, чувствовал необходимость его растормошить.

— Лорайн, — сказал я. — Ты видел…?

— Она его зарезала, — монотонным голосом проговорил каэрит. — Вскрыла его снизу доверху.

— Кого? — озадаченно покосился я на него. — Кого она зарезала?

Но Райт уже не счёл нужным отвечать. Моргнув, он повернулся и продолжил зачарованно созерцать широкую спину нашего погонщика. Я покряхтел, смирившись с поражением, и, садясь на место, заметил, что впервые на моей памяти на Райте не было ожерелья с амулетами.

— Давно выехали из замка Дабос? — спросил я девчонку.

Она осторожно посмотрела на меня любопытными глазами, а потом сподобилась ответить:

— Три дня с тех пор, как тебя сгрузили вместе с Тихим Дуралеем и этим ведром сала. — Она ткнула ногой в вялое тело Спящего Борова. — А я морожу тут свою жопу уже три недели. Думала уж, останусь без компании.

Девчонка безрадостно улыбнулась, и я разглядел жёлтые зубы, прежде чем она быстро закрыла рот и принялась снова меня разглядывать. Я знал, что она разбойница, хоть и не слышал ещё ни слова из её истории — просто она так выглядела, полудикая, и едва сдерживала энергию, свойственную юным ворам. Я немного порадовался, поняв, что она захочет выбраться из этой клетки не меньше, чем я. Помощь всегда пригодится, если хочешь выбраться из цепей.

— Элвин, — сказал я, прислонившись спиной к прутьям, и улыбнулся, о чём тут же пожалел, поскольку открылось несколько порезов.

— Элвин что? — поинтересовалась она.

— Просто Элвин.

— Значит, Элвин Простак?

Я бросил на неё испепеляющий взгляд, и она ухмыльнулась, снова продемонстрировав жёлтые зубы.

— Когда тебя сюда засунули, я слышала, как говорили о Декине Скарле, — сказала она, немного приглушив голос и бросив встревоженный взгляд на закутанную в шубу спину напевающего цепаря. — Это правда? Ты под ним ходил?

Я подумал, не соврать ли снова, но нечестность сейчас казалась бессмысленным излишеством. Декин и все остальные уже мертвы, а мы с Райтом, единственные выжившие из той легендарной стаи злодеев, на пути к краткой жизни на Рудниках.

— Ходил под ним, — сказал я. — Воровал с ним. А иногда и убивал с ним. — Я попытался пожать плечами, но этот жест лишь сильнее натянул мою цепь. Она крепилась к полу телеги большой железной скобой, которая, как и прутья, была почти не ржавой. Я внезапно рассердился, пнул ногой по скобе и сильно потянул за цепь в тщетной надежде, что дерево телеги расколется.

— Нет! — резко прошипела девчонка, предупреждающе показав глазами на спину цепаря. Я заметил, что он перестал петь, и теперь тихо мычал, немного наклонив голову, так что я мельком увидел яркий, пятнистый лоб. Предупреждение девчонки и моё чутьё на опасность заставили меня оставить свои попытки, опустить голову и сидеть тихо, пока цепарь не повернул голову и не продолжил петь.

— Когда песня стихает, — посоветовала девчонка, — вот тогда начинай волноваться.

«Подо всей этой грязью она определённо симпатичная», — решил я, когда гнев стих, и я попристальнее вгляделся в её лицо. «Да ещё и умная», — размышлял я дальше, видя проницательность в её глазах. Умным людям всегда труднее изображать глупых, а эта, похоже, никогда и не пыталась.

— Я представился, — напомнил я ей. — А ты нет. Как грубо.

Сразу она не ответила, а только молча созерцала меня немигающими, умными глазами, которые, как я заметил, были бледно-голубого оттенка.

— Тория, — сказала она, наконец. — И не спрашивай, откуда я, и почему в этой клетке. — Очередная вежливая желтозубая улыбка. — Тебя это ебать не должно. Достаточно сказать, Элвин не-Простак, что я не шлюха, а потому не жди ничего, кроме разговоров.

— Даже и не думал, — честно ответил я. Потом склонил колени ещё на дюйм ближе к ней, морщась от напряжения и стараясь вернуть жизнь в затёкшие мышцы. Опустив голову, я заговорил шёпотом, чтобы наш поющий пленитель не смог расслышать: — Предполагаю, дорогая леди, что вам не очень-то по душе находиться здесь в цепях. И, по моим представлениям, Рудники не назовёшь замечательной перспективой, особенно по части долголетия.

— Слова ты складываешь неплохо, — сказал Тория, ухмыльнувшись. — Но, может, просто выложишь, хули там у тебя на уме?

— Я говорю, что не хочу закончить жизнь на Рудниках, работая до смерти следующие несколько лет. Между здесь и там обязательно выпадет по меньшей мере один шанс ослабить эти цепи. По всему будет легче, если возьмёмся за это вместе. — Я глянул на Райта и с сомнением пробормотал: — Все втроём.

— Для человека, который очнулся несколько минут назад, очень уж ты уверен насчёт наших перспектив.

— Время наш друг. — Я тоже попытался улыбнуться, но остановился, потому что с разбитых губ покатилась капля крови. Сплюнув, я добавил: — Ведь время приносит возможность. Надо только быть к ней готовым.

— То есть плана у тебя нет, одно намерение. — Она весело и чуть презрительно покачала головой. — Упасите меня мученики от амбиций мужиков, которые воображают, будто мир всегда вращается согласно их планам.

— А ты слова тоже неплохо складываешь. И что плохого в амбициях?

— Ну, начнём с того, что они завели тебя сюда, не так ли?

Я опустил глаза, и от внезапной усталости с губ слетел вздох.

— Нет, — пробормотал я, уступая, и отодвинулся от неё. — То были чувства и глупость.

Она смотрела, как я обхватил себя руками, лёг на бок, сжал кулаки и свернулся, чтобы они не замёрзли. Я знал, что спать было бы неразумно, ведь если ещё похолодает, то я могу и не проснуться, но усталость навалилась с такой внезапной неодолимой силой, что я почувствовал, как меня неуклонно тянет в дрёму.

— Эй! — нога Тории — маленькая, в туфле из тонкой кожи, но всё равно раздражающе твёрдая — пнула меня по ягодице. — Спи только когда телега остановится. Цепарь с наступлением ночи разводит костёр. А если не будешь клянчить, то может, даже, бросит немного еды.

Я хотел было недовольно заворчать, но затих, потому что упоминание еды порождает надежду в любой оголодавшей душе. Но всё же усталость сильно на меня навалилась, затягивая назад в чёрные объятия забвения.

— Охранники, — шёпотом добавила Тория. В её тоне прозвучала настойчивость, от которой я приподнял голову.

— А что с ними?

— Они ленивые. Он — нет. — Она дёрнула головой в сторону цепаря и снова обратила на меня свой проницательный взгляд. — Кажется, почти не спит. Но этим охранникам, которые за нами едут, думаю, будет плевать, доедет эта телега до Рудников полной или пустой.

Ворчание всё-таки слетело с моих губ, но это было скорее раздумье, чем недовольство.

— Похоже, у тебя тоже есть амбиции.

Она фыркнула и бросила тревожный взгляд на цепаря. Перед тем, как усесться на место, еле слышно прошептала:

— Ты прав. Рудники не манят. Совсем. — Увидев, что я снова клюю носом, поскольку снова навалилась усталость, она ещё раз ткнула носком туфли меня в зад. — Не спать! Дождись ночи. И не сомневайся, до тех пор я буду пинать тебя по жопе каждую минуту. Можешь не благодарить.

Следующие несколько дней принесли множество свидетельств наблюдениям Тории. Охранники выполняли свои обязанности спустя рукава, отъезжали слишком далеко от телеги — как я понял, в основном из-за вони, разносившейся от нашего тучного сонного спутника. Окружающие леса они осматривали бессистемно, и большую часть дня вели лошадей на поводу или вели унылые беседы. Я заметил, что все они старше большинства солдат, которых я встречал — по моим оценкам, среди них никому не было меньше тридцати лет. У всех имелись шрамы, и судя по суровому виду, немало войн за плечами, но по неопрятному оружию и доспехам я решил, что прошло уже довольно много времени с тех пор, как им приходилось по-настоящему сражаться.

— Старые, усталые солдаты мне нравятся больше всего, — пробормотал я Тории как-то утром. — Люди вроде этих придают огромное значение своему выживанию. В юности они много рисковали, и теперь их отвага развеялась вместе с иллюзиями славы.

— И что? — спросила Тория с набитыми щеками, поскольку жевала морковку, которую бросил нам цепарь. Он сидел на корточках возле большого костра, разведённого довольно близко к телеге, который давал немного тепла её пассажирам. Однако, чтобы насладиться сиянием, нам приходилось натягивать цепи, прижимаясь к туше Спящего Борова, и страдать от его ароматов. Райт в этом мероприятии к нам не присоединился, и не согласился ничего есть, несмотря на мою настойчивость. Вместо этого он продолжал таращиться на цепаря, который со своей стороны отвечал полнейшим равнодушием.

— И то, — ответил я, откусив от своей половины морковки. Раньше этот овощ мне не особо нравился, а теперь казался слаще медового пирога, — если перед ними встанет выбор, рискнуть собой или дать нам убежать, вполне вероятно они выберут последнее.

Цепарь давал нам ровно столько еды, чтобы мы не умерли с голода, и недостаточно, чтобы накопили силы. Я подозревал, что Тория оставалась довольно живой, потому что на её тело требовалось сравнительно мало хлеба насущного. Но меня ослаблял каждый день, проведённый в телеге, и делал побег всё более недостижимой мечтой, от которой я не собирался отказываться.

— Значит, надо организовать опасность, — сказала Тория, скептически нахмурившись. — Сложновато будет.

— Не обязательно, чтобы опасность исходила от нас. — Я оглянулся на лес, в котором по-прежнему росли в основном сосны, выглядевшие во мраке как высокие, безымянные стражи. За всю дорогу я мало что слышал, помимо далёкого воя волка или полночного царапанья и крика барсука или лисицы. Да, места тут были дикие, но недостаточно. — Ты представляешь, где точно мы находимся? — спросил я Торию.

— Точно? Нет. Но, думаю, милях в пятидесяти от Рудников. Они ведь на стыке герцогств Альберис, Альтьена и Шейвинская Марка. И потому знати удобно сбагривать туда тех, кто им не нравится.

Я замолчал, дожёвывая остатки морковки и пытаясь откопать в памяти любые обрывки знаний о восточный районах Марок. Я немало путешествовал по герцогству, но никогда за его пределы, и редко заходил дальше нескольких миль от леса.

— Нелисская Топь, — сказал я, когда память наткнулась на фрагмент разговора с Клантом, другим старым солдатом, который попал в банду Декина, когда поругался со своим капитаном. — Там случилась битва, в начале Герцогских Войн. Много народу утонуло из-за доспехов, или что-то вроде того. Топь на много миль занимает западный берег реки Иловки. Думаю, любому, кто направляется на Рудники, придётся её объезжать, или искать путь по ней.

— Значит, сбежим в болото, и эти ленивые ублюдки побоятся гоняться за нами. — Глаза Тории, блестевшие в свете костра ярко и увлечённо, остановились на крупной фигуре цепаря. — Они-то может быть, но не он. И это ещё если мы сможем выбраться из цепей и из клетки.

Я и сам уставился на цепаря. Он, как обычно, сидел к нам спиной, по привычке напевая себе под нос. Солдаты с ним костёр никогда не делили, предпочитая разбивать свой лагерь в нескольких ярдах от него. Так же я ни разу за всё путешествие не видел, чтобы они обменялись с ним хоть одним словом. Керлы часто избегали людей его профессии, но я не знал, что и солдаты их тоже презирали. Заметив, как они стараются не встречаться с ним взглядом, я предположил, что это связано не только с обычаем, но и со страхом. Я лишь несколько раз мельком видел лицо цепаря, и оно показалось мне странной обесцвеченной маской красных пятен на бледной, почти белой коже. Может, он жертва какого-то недуга, подумал было я, но выглядел он довольно здоровым, и уж точно давал нам крохи не потому, что сам нуждался в большем количестве еды. А ещё он никогда не говорил. С его губ слетали только звуки непонятной песни, из-за которой я раздумывал, способен ли он вообще членораздельно говорить.

Я спросил Торию, есть ли у неё хоть какие-то подозрения, на каком языке он поёт эти душераздирающие частушки. На её лице мелькнула тревога, она бросила на цепаря быстрый взгляд и еле слышно проговорила:

— Каэритский.

— Он каэрит? — спросил я, вызвав её сердитый взгляд, поскольку удивление добавило громкости моему голосу. Взглянув на Райта, я впервые увидел, насколько узор из отметин на его лице похож на уродство цепаря. Я пришёл к заключению, что у всех каэритов из одного региона за южными горами одинаковая раскраска. А ещё язык песни цепаря сильно отличался на слух от более мелодичного языка, который я слышал от Райта.

Я едва не улыбнулся разбитыми губами, узнав, что оказался пленником человека из народа Райта, а ещё принялся строить догадки о том, как этот язычник умудрился стать цепарем в королевстве Альбермайн. Очевидно, это был весьма интересный тип, но мой опыт научил меня, что чем интереснее человек, тем больше опасности он представляет. Даже тогда, в конце моей зелёной юности, я почувствовал огромную опасность в этой интересной душе.

— Шанс представится, — убеждал я, скорее себя, чем Торию. — Так всегда бывает. Всего секунда или две, мимолётный миг, который может пройти, прежде чем мы его заметим. Так что будь бдительной… — Я перестал говорить, поскольку напев цепаря резко оборвался. Он наклонил голову, в точности как в тот раз, когда я впервые проснулся. Я был уверен, что мы слишком тихо говорили о наших планах, и он никак не мог нас услышать, но, прежде чем цепарь отвернул своё пятнистое лицо и продолжил напевать, я мельком заметил, как он весело и понимающее улыбнулся.

— Элвин… — встревоженно зашептала Тория, но замолчала, когда я сердито посмотрел на неё.

— Высматривай шанс, — сказал я, прошипев эти слова, как команду. — Он представится. Просто жди.

Следующим утром я резко проснулся, разбуженный скрежетом открываемой дверцы клетки. Воздух был даже холоднее обычного, и я содрогнулся, разглядывая местность за прутьями. Вид уже изменился — деревья сменились затуманенной травянистой равниной болот. Я знал, что всего через сотню шагов от дороги начнётся трясина, куда ни один здравомыслящий человек в доспехах не посмеет сунуться, а вот отчаянный разбойник сунется непременно.

Моё сердце, жаждущее перспективы побега, забилось быстрее, как только я увидел открытую клетку, но волнение вскоре поутихло от понимания, что цепи всё ещё на месте. Тория лежала рядом со Спящим Боровом, и черты её лица говорили о неизбежном пробуждении. А вот Райт отсутствовал. А ещё я уже не слышал песни цепаря.

— Кэйр тиасла?

Голос приковал мой взгляд к двум фигурам перед клеткой. Цепарь стоял над коленопреклонённым Райтом. Поразительно было видеть настолько запуганным человека, которого я боялся столько лет: он опустил голову и плечи, словно ребёнок, ждущий удара от рассерженного родителя. Его лицо с широко раскрытыми глазами оставалось всё таким же неподвижным, а вот выражение цепаря застыло суровой маской презрения. Впервые я целиком видел его лицо. Красные отметины, от которых его бледная кожа казалась и вовсе бесцветной, выглядели намного обширнее, чем у его каэритского собрата. Они тянулись от лба до шеи, напоминая своим хаотичным узором пламя, и резко выделялись на коже. Видя морщинки вокруг его глаз и губ, но ни единого седого волоса в чёрных космах, я понял, что мне сложно угадать его возраст.

Наклонившись поближе к Райту, пленитель поднял руку и потряс возле уха разбойника чем-то, негромко звякнувшим: ожерельем амулетов Райта.

— Кэйр тиасла? — повторил цепарь, и я услышал насмешку в его голосе. Что бы ни значил этот вопрос, очевидно, ответ он уже знал.

Выпрямившись, цепарь затараторил какую-то тарабарщину на своём иностранном языке, слишком быстро для моего слуха. Однако для Райта эти слова явно что-то значили, поскольку выражение его лица, наконец, изменилось. Закрыв глаза, он сделал долгий неровный вдох и поднял лицо на цепаря. Когда он снова открыл глаза, в них ярко пылал непоколебимый вызов, и заговорил он сквозь сжатые зубы:

— Ихс Доэнлишь курим ихса гаэлир.

Презрение на лице цепаря резко сменилось гневом, хотя я заметил, как прежде там промелькнул приступ страха. Его кулак опустился, сильно ударив Райта по щеке. Я услышал, как от удара хрустнула кость, и разбойник, пошатнувшись, рухнул на дорогу. Он кашлял кровью, а цепарь поставил ноги по обе стороны от его головы, низко наклонился и задал вопрос на том же удивительном языке:

— Виарат?

Райт какое-то время содрогался на земле, выплюнул пару зубов, а потом несколько раз неровно вдохнул и смог чуть приподняться.

— Виарат?! — требовательно прокричал цепарь.

Однако Райт не обернулся к нему, а вытянул шею и посмотрел на меня. Молчаливый, поражённый ужасом человек, каким он казался всё путешествие, теперь исчез, и снова стал Райтом, которого я знал — со спокойным взглядом без тени испуга.

— Пути, которыми идти… — он поперхнулся, по подбородку потекла кровь. — Судьба, которую там встретить…

Тогда цепарь дико зарычал от ярости, опустил обе руки и схватил Райта за голову. Вены на его плечах и запястьях вздулись, и он давил всё сильнее. Я видел, как многие люди умирали по-разному, но такого — ни разу. Прежде, чем всё закончилось, я зажмурился, но от влажного хруста черепа Райта, подавшегося силе цепаря, меня всего передёрнуло. Если бы в животе ещё хоть что-то оставалось, то я, несомненно, исторг бы всё.

— Ебать. — Открыв глаза, я увидел, как Тория совершенно зачарованно смотрит на зрелище за решёткой. — Такого он раньше не делал.

Я заставил себя смотреть, как цепарь тащит труп Райта в болотную траву на краю дороги. И услышал всплеск, когда он добрался до трясины. Снова появившись, цепарь остановился на обочине, мрачно взглянул на ожерелье амулетов в руке, поднял его вверх и стал разглядывать бронзовые фигурки на шнурке. Я увидел, что дольше всего его внимание задержалось на черепе ворона, но без особого интереса. Вскоре на его лице застыла презрительная усмешка, и он швырнул ожерелье в болото к убитому владельцу.

Потом протопал обратно к телеге, захлопнул дверцу, и я услышал, как он хрипло пробормотал на незнакомом языке:

— Ишличен. — Слово прозвучало как оскорбление или проклятие, и на лице цепаря сохранялось угрожающее выражение, пока он усаживался на своё обычное место в передней части телеги. К сожалению, испортившееся настроение не помешало ему снова быстро запеть свою песню. Он щёлкнул поводьями, приводя телегу в движение, и его скрипучий голос взмыл ещё выше и ещё более нестройно, чем обычно.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Прошло ещё три дня, прежде чем нам выпал шанс, явившийся в форме непрошенного подарка, от которого всё же в моей груди пышным цветом распустилась признательность.

— Он мёртв. — Тория несколько раз ткнула ногой тугое пузо Спящего Борова, вызвав самый вонючий и долгий пердёж из всех, что до сих пор исходил из этой в остальном недвижимой туши. Мы проснулись, дрожа от росы, и обнаружили, что от мясистого лица нашего спутника не поднимаются, как обычно, струйки пара. И его гороподобный живот не поднимался и не опускался. А его кожа определённо приняла трупный вид — стала бледной и пронизанной венами на оконечностях, и тёмной от застоявшейся крови около дна телеги. Впрочем, я повидал людей в подобном состоянии, которые настороженно вскакивали, когда рядом уже начинали копать им могилу.

Я натянул свои цепи, чтобы поближе взглянуть на лицо Борова — его губы обмякли и отогнулись от зубов в посмертной ухмылке, и я испытал облегчение от осознания того, что он больше никогда не сядет. Если бы голод и холод не разжигали мой отчаяние, то я наверняка уделил больше внимания смерти Райта и тому, что это говорило о нашем пленителе. Впрочем, необходимость убрать труп Борова из телеги предоставляла возможность, от которой я не собирался отказываться.

— Он мёртв! — громко повторил я заявление Тории в сторону широкой спины цепаря. Он продолжал напевать, даже не обернувшись, и телега катилась дальше.

— Эй! — я так громко перекрикивал его гул его пения, что заболело ещё не зажившее горло. — Этот хуй мёртв! Слышишь? Ты не можешь оставить нас здесь с мертвецом!

Эти слова вызвали смех у наших сопровождающих, которые ехали ближе, поскольку дорога в болотистой местности сузилась.

— По крайней мере, еды у вас теперь навалом! — крикнул один из них в ответ. Он был самым старым, и потому самым измученным из них. Набухшие вены и желтоватый цвет угловатого лица говорили о пристрастии к выпивке. По большей части солдаты равнодушно смотрели на нас с Торией, если не считать редких презрительных взглядов, но этому нравилось нападать на нас с потугами на остроумие, особенно по ночам после того, как по кругу прошлась бутылка бренди. Он весело хихикнул и хотел было выдать очередную колкость, но навеки останется неизвестным, какую жемчужину он собирался озвучить, поскольку его рот резко захлопнулся, как только цепарь остановил телегу.

Солдаты быстро подъехали к обочине, чтобы оказаться от телеги как можно дальше. Так они поступили и перед кончиной Райта, а значит, уже привыкли к методам цепаря, или пережили ужасный опыт того, что может случиться, если помешать ему.

Он слез, раскачивая скрипучую телегу, а потом пошёл назад и вставил тяжёлый ключ в замок размером с кирпич, который запирал дверцу клетки. Когда дверца открылась, я не увидел на лице цепаря почти никаких эмоций — он лишь слегка нахмурился, как человек, занятый обычной рутиной. К моему удивлению я обнаружил, что самым неприятным в нём оказалось не его лицо, а тот факт, что стихли все остатки песен. С его губ не слетало ни малейшего гула, когда он наклонился в телегу и крепко схватился за кандалы Тории.

Я ожидал какого-нибудь предупреждающего рыка или по крайней мере злобного взгляда, но цепарь лишь ловкими движениями быстро повернул ключ и снял оковы. Отступив назад с кандалами в руке, он жестом указал Тории выбираться, что она и сделала с некоторыми трудностями, стиснув зубы от напряжения, поскольку тело отвыкло двигаться. Едва её ноги коснулись земли, как каэрит положил ей руку на плечо, заставив опуститься на колени. Он нагнулся, и я потерял их из вида, услышав лязг цепей, которые продевали через спицы колеса.

Выпрямившись, цепарь нагнулся в телегу, чтобы снять мои кандалы. Выражение его лица при этом сменилось от невыразительной осторожности до явного, пусть и приглушённого, веселья. Я видел, как искривились его губы, когда он встретился со мной взглядом, а руки работали с доведённой до совершенства точностью, освобождая мои запястья. Моя уверенность несколько поутихла, когда я понял, что он выглядит как человек, которого веселит своя шутка.

Отступив назад, он качнул косматой головой, приглашая выйти. Всё время взаперти я пытался разрабатывать мышцы ноги и руки, сгибая и разгибая их всякий раз, когда наш пленитель отворачивался, но всё равно вылезать из клетки оказалось больно, равно как и чувствовать морозную землю под ногами, замотанными в тряпки.

Не сейчас, предупредил я себя, сгорбившись от приступов разнообразной боли и бросая краткие взгляды на окружающую местность. Которая, впрочем, выглядела всё так же — только трава, да туман, и ни дерева, ни холма в поле зрения. По крайней мере, так легче выбирать маршрут. Подожди, пока он не попытается снова надеть цепи. Сиди тихо и мирно, как побеждённый пленник, а потом быстро бодни его по носу и давай дёру.

Помимо воли я задержал взгляд на Тории, всего на миг. Она сидела на холодной земле, расставив ноги и руки так, что казалось, будто она обнимает колесо телеги, и смотрела на меня с суровой покорностью. Её вид меня немного успокоил — мы оба знали, что только один из нас сбежит из клетки, и в её взгляде я не заметил осуждения. Но всё же чувство вины за то, что оставляю её одну, оказалось сильным и неожиданным.

— Держи.

Я дёрнулся от звука голоса цепаря. Он говорил со странной интонацией, с незнакомым ритмичным акцентом. От потрясения, что он разговаривает по-альбермайнски, я не поймал ключ, который он мне бросил. Тот выскользнул из моих неловких рук и упал в колею на дорогу, и мне пришлось сгибать протестующую спину, чтобы поднять его. Подняв глаза, я увидел, что каэрит указывает пальцем на труп Спящего Борова.

— Ты не хочешь с ним ехать, — сказал цепарь со своим странным акцентом, тщательно выговаривая слова, как человек, не рождённый в этом языке. — Ты его и вытаскивай.

Я уже приготовился к насилию, и это внезапное отсутствие цепей и сдерживающих рук погрузило меня в состояние растерянной нерешительности. Цепарь стоял и смотрел на меня, с любопытством наклонив голову и с лёгким оттенком весёлости на лице. Он был в добрых шести шагах от меня — приличное расстояние для парня, который привык ускользать от нападающих мужчин.

— Да, — сказал он, и изгиб его губ растянулся в полноценную улыбку, — ты можешь бежать. — Он указал на окружающие болота. — Я не буду преследовать. И они тоже. — Он дёрнул головой в сторону охранников на лошадях. Я отметил, что, в отличие от него, им совсем не весело, и они даже не пошевелились, чтобы подъехать ближе. Я знал, что они из тех, для кого жестокость — это отдых, но сейчас их поведение пугало даже сильнее, чем рвение. Они сидели в сёдлах, глядя на разворачивающуюся драму осторожно, но твёрдо, как люди, которые не в силах отвести взгляд от мерзкого представления.

«Они ожидают, что я здесь умру», — понял я, и снова посмотрел на цепаря. Он всё так же улыбался, не пытаясь подойти ближе.

— Болото ближе всего в ту сторону, — сказал он, указывая мне за плечо. — Помучаешься где-то с милю по топкой земле и окажешься у него. А там будешь ходить по краю трясины и медленно замерзать. Спустя какое-то время попытаешься вернуться на дорогу, но ты до неё не доберёшься. Тебя раньше убьёт холод, если только не решишь утопиться. Или нет. — Его губы дёрнулись, когда он сдержал смех. — Может, тебя найдёт какой-нибудь добрый рыбак, проверяющий свои сети. Может, эта добрая душа затащит тебя в лодку и отвезёт в свой тёплый уютный домик.

Тут у него вырвался смешок — пронзительное хихиканье, наводившее на мысли о придушенной кошке. Когда смех утих, он опустил руку на голову Тории — тут её лицо скривилось от страха и отвращения — и мягко провёл пальцами через спутанные шипы её волос. Память о том, что эти руки сделали с Райтом, несомненно, вспыхнула в ней так же ярко, как и во мне.

— Но знай, — продолжал цепарь, — что, если ты убежишь, она умрёт. Я её не убью, но не буду её кормить, и не дам воды. До Рудников пять дней. — Он чуть сильнее наклонил голову и в искреннем любопытстве изогнул брови. — Как думаешь, проживёт она так долго?

Его весёлость испарилась, сменившись напряжённой сосредоточенностью, а глаза буравили меня так, что он напомнил мне Декина, обдумывающего очередной план. Исход этого испытания очень интересовал цепаря. А ещё, судя по мрачному спокойствию, с которым за этой драмой наблюдали охранники, я не первый, кого он так испытывал. Сколько тел усеивают болота по краям этой дороги? Сколько ещё отчаянных глупцов сбежали вместо того, чтобы остаться и спасти едва знакомого спутника?

«Шанс всегда есть», — напомнил я себе, а глаза неумолимо возвращались к Тории. Она отказывалась смотреть на меня, опустив голову и закрыв глаза, избавляя меня от вида своего страха. То, что эта доброта — если это была доброта — оставила выбор целиком в моих руках, вызвало во мне краткий приступ негодования. Из-за одной Тории я бы не задержался. Будь дело только в ней, я рискнул бы отправиться на холодную, почти верную смерть в болота и трясину. Нашёл бы свой путь. Если бы пришлось, то переплыл бы ебучую трясину, и Бич побери всех добрых рыбаков.

Сдержав стон, я покрепче сжал ключ, который кинул мне цепарь и на дрожащих ногах пошёл к телеге. Вытащить из неё на дорогу всё сильнее вонявший труп Спящего Борова в моём-то состоянии было ох как непросто — потребовалось немало долгих минут напряжения всех сил без помощи цепаря или наблюдающего эскорта.

— Стащи его в трясину, — приказал он, когда тело, наконец, вывалилось из телеги, и, коснувшись твёрдой земли, породило очередной порыв вонючего газа. — Это королевский тракт, и негоже засорять его останками разбойника.

Я сделал, как он велел, и, проваливаясь по колено в трясину, с трудом потащил вонючую тушу Спящего Борова до травы. Мне не суждено было когда-либо узнать его имя или преступления, за которые он попал в телегу. Но кто бы это ни был, и каковы бы ни были его проступки, я не мог себе представить, что он заслуживал того, чтобы умереть среди незнакомцев и быть выброшенным на обочину дороги, словно мусор. Мне доводилось видеть, как мёртвым собакам оказывали больше уважения.

От сильной усталости обратно в телегу мне пришлось ползти, а подниматься в клетку — на руках, которых я не чувствовал. С первой попытки я упал, снова вызвав пронзительный смешок цепаря. Наконец-то испытание, видимо, привело к повеселившему его результату, и моё истощённое состояние сильно ему понравилось.

Я улёгся на дно телеги, а он наклонился поближе, поднёс губы к моему уху и прошептал своим излишне точным тоном:

— Они почти всегда выбирают побег. Даже если к колесу прикован родственник. Страх разбойников перед цепями обычно побеждает. Но ты остался.

Он наклонился ещё ближе, положил руку мне на шею, и его прикосновение показалось мне холоднее, чем зимний воздух.

— Это не искупает твоей вины, — сказал он. — На Рудниках тебе выпадет ещё немало испытаний, мальчик. Сомневаюсь, что и они искупят. Мы оба знаем, что ты остался не ради неё. Ты просто слишком умён, чтобы бежать. — Он говорил практически шёпотом, хотя мне казалось, будто прокричал: — Конюх хочет знать, остался ли ты до сих пор неблагодарным? Пожалуй, скажу ему, что определённо остался.

Он затолкнул меня дальше в телегу, запихнул внутрь Торию, а потом быстро и эффективно запер наши кандалы и захлопнул дверцу. Секунду я мерялся с ним взглядами через прутья. Его красно-белое лицо теперь ничего не выражало, кроме обоюдного понимания, что со временем наши судьбы будут связаны. Я и раньше встречал плохих людей — злобных, жестоких, жадных, — но по-настоящему злые души мне до сих пор не попадались. Теперь же я увидел такую, и знал, что именно мне довелось увидеть.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Истории о Рудниках я слышал всю свою жизнь, поскольку разбойники их часто боятся больше петли. Около столетия назад кто-то из более прагматичных предков короля Томаса оказался перед двойной дилеммой. На восточных границах Шейвинской Марки нашли богатую жилу железной руды. Чтобы выкопать столь ценное сырьё из земли, требовались шахты невиданной прежде глубины и многие дни опасного труда. Если бы такой работой заставили заниматься местных керлов, то они наверняка устроили бы настоящий бунт. Однако благодаря очередному раунду династических ссор и сопутствующих им сражений этот многоумный король стал обладателем нескольких сотен пленников, которых можно было смело осудить как мятежников. Убийство зараз такого количества человек навсегда запятнало бы его наследие титулом мясника, а подобное прозвище некоторых монархов весьма тревожит. Его гениальность заключалась в том, что он нашёл решение обеим проблемам, поженив их друг на друге: мятежники стали добывать руду. В последующие годы, когда мятежники поумирали, свежих рекрутов на то, что вскоре стало известно под названием «Рудники», стали искать во всех герцогствах королевства. Как правило заключённые Рудников состояли из недовольных и разбойников, репутации которых не хватало на то, чтобы их казнь стала полезным примером. Поэтому мы с Торией были идеальными кандидатами.

Я не знал, чего ожидать от Рудников, но уж точно не ожидал увидеть простой деревянный частокол высотой в пару десятков футов. Он вился на несколько сотен шагов в обе стороны по холмистой местности без деревьев, и заканчивался на юге каменным за́мком скромных пропорций и мрачного вида. Цепарь остановил телегу перед башней, охранявшей внешнюю стену замка, и спешился, чтобы отпереть клетку и снять цепи. Охранники, сопровождавшие нас в путешествии, без единого слова направили лошадей в замок, даже не взглянув на цепаря, который не соизволил обратить внимание на их отбытие.

Маленький огонёк возможности, который затеплился во мне, пока я шёл из клетки следом за Торией, быстро погас, когда я заметил дюжину, если не больше, солдат, стоявших неподалёку — большинство с алебардами, но пара держала в руках арбалеты. Вперёд вышел коренастый мужчина в сержантской ливрее, бросил на цепаря краткий взгляд узнавания и повернулся к грузу, который явно не произвёл на него впечатления.

— Всего двое? — спросил он нетерпеливым рубленым голосом. Как и охранники на дороге, он не встречался взглядом с каэритом и держался от него вне досягаемости.

— Сначала было четверо. — Цепарь пожал крупными плечами. — Зимой урожай скуден, и новый герцог Марки обожает вешать.

Сержант явно хотел поскорее с этим покончить, но один взгляд на Торию и меня заставил его помедлить.

— За этих полную стоимость дать не могу, — сообщил он, скривив тупое лицо. — В их состоянии они и недели не протянут.

— Ты ошибаешься, — ответил цепарь. Больше он ничего не сказал, и только смотрел на сержанта, пока тот не согласился встретиться с ним взглядом. Я видел, что сержант привык к властности и жестокости, присущей его роли здесь, но демонстрировал практически такую же реакцию на цепаря, как и охранники на дороге. И всё же, то ли из-за гордости, то ли из-за глупости, он не мог позволить себя запугать, а потому стиснул зубы, помрачнел и спросил:

— С чего это?

Цепарь как будто бы не обиделся на то, что его слова подвергают сомнению, а только указал на меня пальцем и спокойным тоном ответил:

— Этот протянет долгие годы и в конце концов постарается сбежать. Внимательно наблюдайте за ним. А эта… — его палец указал на Торию, — не столь… важна. Но она сильнее, чем кажется. — Он убрал от нас руку и протянул открытую ладонь сержанту. — В любом случае, их труд здесь принесёт прибыль твоему господину, следовательно, я требую полной оплаты.

Я увидел, как на лице сержанта разыгралась маленькая война — мышцы сокращались, морщины углублялись, он сражался с инстинктивным желанием обострить это разногласие. Ненависть сражалась со страхом, пока не победил последний — по моему опыту он обычно сильнее — и сержант потянулся к кошельку на поясе.

Получив свои сорок шеков, цепарь повернулся к своей телеге, но вдруг замешкался и развернулся ко мне. Я не собирался особенно вызывающе таращиться на него. Все дни после испытания на дороге я получал даже меньше еды, чем прежде, и потому, кроме голода, в моей голове мало что осталось. Однако цепарь, наверное, различил что-то в моём внешнем виде, поскольку шагнул вперёд, и огнеподобные отметины на его лбу сжались, когда он нахмурился. Если бы не истощение и сонное состояние, я бы, наверное, опознал его выражение лица как страх, который нарастает из-за очень серьёзной недооценки, но это осознание пришло позднее. В тот миг в ответ на его пристальный взгляд я мог лишь равнодушно смотреть тупыми глазами, а мой разум сосредоточился на возможности того, что эти новые пленители меня накормят.

— Минутку, — сказал цепарь сержанту, подняв свой кошелёк. — Я выкуплю этого обратно…

— Не могу, — прервал его сержант, вежливо, но с явным удовлетворением, и поднял счётную палочку с двумя новыми насечками. — Видишь, уже пометил палку. Его светлость ужасно любит проверять палки каждый день.

Я увидел, как цепарь немного пригнулся, красные отметины на его лице приобрели более глубокий оттенок.

— Я заплачу вдвойне, — сказал он, распуская завязки на кошельке.

Тут сержант помедлил, но даже перспективы получить дополнительные монеты не хватило, чтобы отказаться от удовольствия позлить цепаря. Да, страх обычно побеждает ненависть, но страх же её и усиливает.

— Слишком поздно, — с явным облегчением проговорил сержант. — А теперь, — продолжал он, многозначительно глянув на солдат поблизости, — думаю, пора тебе куда-нибудь убрать отсюда свою языческую каэритскую жопу. Сам знаешь, мои ребята не любят, когда ты задерживаешься.

Цепарь в последний раз бросил на меня раздражённый взгляд, и с его губ слетело тихое шипение. Потом он что-то сказал, короткую фразу на том же языке, на котором говорил с Райтом:

— Эорнлишь дьен тира.

Несмотря на мою озабоченность усиливающимся голодом и стужу, которая охватывала уже все части моего тела, а также тем, что я никак не мог узнать, что он сказал, от этих слов меня ещё сильнее бросило в холод. А ещё страх усиливала загадка того, что он сказал после испытания. Конюх хочет знать, остался ли ты до сих пор неблагодарным.

Я понял, что инстинктивно отпрянул от смысла, заключенного в этих словах, и так же отшатнулся от того зла, которое увидел во взгляде цепаря, когда он закрыл клетку. Я понятия не имел, как он узнал о судьбе Конюха, или о термине, которым тот меня обычно очернял, и какое-то первобытное чувство предостерегало меня от размышлений о странности всего происходящего. Только одно я знал наверняка: зло этого человека и его способность знать то, чего он знать не мог, были связаны воедино в одной уродливой, оболочке с пламенным лицом. Я не хотел иметь с этим ничего общего, и когда он, наконец, побрёл к своей телеге и забрался на неё, я почувствовал огромное облегчение, зная, что скоро меня отправят в сравнительно безопасные объятия Рудников.

— Сюда смотри, парень! — рявкнул сержант, сильным ударом по макушке переключая моё внимание с удаляющегося цепаря. Сержант отступил, скептически оглядывая пару измождённых негодяев. — Сорок шеков, — пробормотал он, качая головой, а потом прокашлялся, немного выпрямился и дальше говорил уже монотонно, словно часто повторял эту речь:

— Слушайте внимательно и запомните хорошенько, ибо повторять вам не будут, — начал он. — По закону Короны вы приговорены к пожизненной службе на лорда Элдурма Гулатта, милостью короля хранителя замка Лофтлин и Королевских Шахт, более известных сброду вроде вас как Рудники. Лорд Элдурм известен своим великодушием и щедростью, которые он оказывает тем, кто находится под его опекой, при условии, что они подчиняются очень мудрым правилам, установленным его уважаемым предком сто лет назад. Первое: работайте хорошо, и вас будут кормить. Второе: если совершите нарушение, то вас выпорют. Третье: если совершите нарушение повторно, то вас повесят. Четвёртое: если совершите любую попытку побега от своих обязательств честно трудиться, то вас повесят. А в остальном, — он скупо улыбнулся, как наверняка улыбался бесчисленному количеству несчастных, — вы, грязные, беззаконные засранцы, вольны делать всё, что, блядь, угодно. Здо́рово, правда?

Он повернулся и подозвал пару охранников. Как и солдаты на дороге, все они носили одинаковые серо-чёрные ливреи, хотя эти вели себя заметно менее напугано. У тех присутствие цепаря приглушало привычную им жестокость, а этих ничего не сдерживало. Осознав повышенный риск, я опустил взгляд, как подобает подчинённому, и ткнул Торию, чтобы она тоже перестала зыркать своими слишком умными глазами.

— В сарай их, и покормите пару дней, а уж потом отправляйте, — проинструктировал сержант двух охранников. — Иначе они и пары недель не протянут, а его светлость в последнее время ругается из-за потерь.

Сарай, в который нас запихнули, оказался маленьким и забитым колотыми дровами, и нам пришлось жаться друг другу, чтобы согреться. Охранники удивили меня, бросив нам пару одеял и приличный запас хлеба, сыра и воды.

— Не глотай всё разом, — предупредил я Торию, когда дверь захлопнулась, и она набросилась на хлеб. — Живот, который так долго пустовал, должен заново привыкнуть к еде. Он всё исторгнет обратно, если съешь слишком быстро.

Она сразу стала жевать медленнее и старалась не встречаться со мной взглядом, несмотря на близость. Я завернул нас в одеяла, и пар от нашего дыхания стал смешиваться на холоде. После испытания цепаря Тория мало говорила, но усердно исполняла самоназначенную роль не давать мне уснуть днём. А ещё мы вместе страдали от его усилившейся бережливости в части еды. И сейчас я прижимался к молодой женщине, но не чувствовал похоти, только голод, а когда стихла боль от него — растущую и знакомую ненависть к нашему недавнему пленителю.

— Даже если это займёт все мои оставшиеся годы, — сказал я с набитым сыром ртом, — я отыщу этого языческого гада.

Тория глянула на меня и снова отвела глаза, оставив мне чувство чего-то несказанного, но очень важного.

— Что? — спросил я.

— Слова, которые он сказал, — проговорила она и снова замолчала, нерешительно замерев.

— Ты говоришь по-каэритски? — сказал я, и настойчиво пихнул её, когда она не ответила.

— Каэриты в южных герцогствах обычное дело, — недовольно пробормотала она. — По большей части они там торговцы, которые работают на дорогах между портами. Я выучила несколько слов, когда была моложе. Эорнлишь — это значит «судьба». Думаю, он сказал «судьба — это ложь». Хотя он говорил не очень-то уверенно.

— Какая судьба?

— Блядь, а мне откуда знать? Как бы то ни было… — она пожала плечами, — наверняка он пожалел, что не убил тебя по дороге.

С этим я не мог поспорить. И намеревался со временем хорошенько расспросить цепаря о его непонятных словах, и может даже даровать ему быструю смерть, если он ответит нормально.

— Ты не убежал, — сказала Тория, прервав поток моих мыслей, которые уже скатились к замыслам мести. — Там, на болотах. Почему?

— Как он и сказал, я бы очень быстро сдох. Остаться было умным решением.

Она снова бросила на меня взгляд проницательных глаз.

— Ты врёшь. Это плохо.

Еды у меня в животе становилось всё больше, и её действие оказало уже настолько укрепляющий эффект, что с моих губ слетел небольшой смешок:

— Почему?

— Потому что, когда ты не убежал, ты создал обязательство, я теперь обязана тебе жизнью. А это многое значит там, откуда я родом.

— И откуда? Ты ещё не рассказывала.

Её овальное лицо раздражённо дёрнулось, и она снова откусила хлеба.

— Неважно. А важно то, что мне не дозволено дать тебе умереть.

— Не дозволено кем?

— Серафилями, конечно. Если ты умрёшь из-за моей оплошности, то они никогда не пропустят меня через Порталы.

Из горла у меня чуть не вылетел новый смешок, но тут же стих, когда я увидел серьёзность её лица. Это была не та непоколебимая набожная уверенность, которую я видел в Конюхе, но всё равно, это лицо отражало искреннюю веру.

— Тогда не давай мне умереть, — сказал я. — Хотя, подозреваю, тебе придётся нелегко, поскольку я не собираюсь оставаться в Рудниках ни часом больше, чем потребуется, а во время побега придётся рискнуть.

— Отсюда никто не сбегал. Каждый разбойник в королевстве это знает: с Рудников не сбежать.

— За последние недели я должен был умереть дюжину раз, и всё же я ещё дышу. Не волнуйся, я тебя не брошу. — Я положил руку ей на плечи — впервые прикоснулся к ней, почувствовав только кости и мышцы, почти ничего мягкого. Я почти ожидал, что она оттолкнёт меня, но она придвинулась ближе, из-за потребности в тепле, как я понял.

— Я всё ещё не собираюсь с тобой ебаться, — предупредила она. — Какие бы обязательства между нами ни были.

— Я постараюсь скрыть своё горе, миледи.

Тория издала тихий звук, не совсем смех, но уже в следующих её словах не было ни тени веселья:

— Лучше бы тебе попридержать свой язык, который так неплохо складывает слова. Вряд ли нашим товарищам-рудокопам они понравятся.

Прелести еды и сравнительного тепла вскоре начали меркнуть, сменившись тревожной скукой по мере того, как истекали два дня в сарае. Мы с Торией обменивались разбойничьими байками о различных событиях, от удивительных неудач до неожиданных барышей. Она по-прежнему до обидного скупо рассказывала о своём прошлом, но из того, что мне удалось узнать, её карьера началась в Дульсиане — самом южном герцогстве Альбермайна. Ещё она наворовала денег на проезд, а где и хитростью пробиралась по Алундии, а потом переехала в Альберис, самое населённое и богатое герцогство королевства. Меня особенно интересовали её рассказы о Куравеле, огромном городе, где располагался двор короля Томаса. Как говорили, людей там жило — не счесть. Судя по её описанию, для таких, как мы, это было плохое место.

— По большей части там одни дома друг на дружке, между которыми узкие улицы, забитые дерьмом, нищими или полумёртвыми. Добыча скудная, если только ты не хочешь резать глотки для какой-нибудь банды. Они управляют шлюхами и пивными и постоянно сражаются между собой. Если мы отсюда когда-нибудь выберемся, то туда я не вернусь.

Её в свою очередь очень интересовала моя жизнь с легендарным Декином Скарлом. Я знал, что в Марке он был фигурой весьма известной, но, похоже, в королевстве его слава достигала каких-то абсурдных величин.

— Так он… — спросила она, плотнее закутываясь в одеяло от ночной прохлады, — …и правда раздавал бедным?

— Когда хотел, чтобы они держали рот на замке, или чтобы подлизаться к ним. Но в основном, что мы крали, то сами и тратили.

— Всё? Он должен был что-то сохранить. — Она чуть отодвинулась и скептически посмотрела на меня. — Ты же не стал бы скрывать какое-нибудь ценное знание, а? Сдаётся мне, где-то в глубине Шейвинского леса есть место, где Декин Скарл копил свои сокровища.

— Если у него и была копилка, то я её не видел.

— Ты упускаешь суть. — Она состроила сердитое личико. — За карту, на которой указан путь к зарытому добру Декина Скарла, легко можно получить соверен, если не три. А за дюжину таких карт можно получить намного больше, особенно если её будет неохотно продавать единственный выживший член знаменитой банды.

— Очень хорошая суть. — Я дал волю своему разбойничьему разуму, раздумывая о возможностях и многочисленных исходах. — Или такая карта могла бы привлечь внимание охранника, который пожелал бы однажды тёмной ночью расстаться со своими ключами.

— Но сначала надо её нарисовать и подписать. Я не умею ни того, ни другого.

— Я тоже. Но этим как раз можно занять будущие дни.

— Или годы.

— Дни, — твёрдо сказал я с уверенностью, которая сейчас вызывает лёгкую улыбку на моих губах от глупости юношеского оптимизма. — Мне ещё много предстоит сделать, и ничего не получится, если тратить время в шахте.

Первый удручающий удар моя уверенность получила, когда я в первый раз увидел Рудники целиком. Многого я не ожидал, разве только хорошо охраняемый туннель, ведущий в подземные бездны. Вместо этого ворота раскрылись ровно настолько, чтобы охранники протолкнули нас с Торией, и я увидел огромный кратер шириной в три сотни шагов и около сотни в глубину. Стены прорезал непрерывный нисходящий пандус, который спиралью опускался к полу, похожему на арену. Монотонность серо-бурой почвы и камня спирального прохода нарушали тёмные прямоугольники шахт, из которых непрерывным потоком входили и выходили люди. Выходившие гнули спины под тяжеленными мешками, а входившие двигались сравнительно энергичнее и спины держали прямее, но опускали головы от усталости. Мешконосы поднимались по спиральному пандусу и складывали свою ношу в большую кучу у края кратера. Доставив груз, они разворачивались и начинали тяжкий путь вниз.

Мрачность этой сцены сама по себе действовала угнетающе, но мой разум, одержимый мыслями о побеге, больше сосредоточился на том факте, что весь кратер легко просматривался любым, кто поднимался на деревянную стену, вившуюся вокруг него. Теперь я увидел, что стена на самом деле представляла собой два барьера, и внутренняя сторона по своей прочности выглядела гораздо солиднее, чем внешняя. А ещё, на каждого охранника, смотрящего наружу, приходилось по три охранника, смотрящих внутрь, и среди них — немало арбалетчиков.

— Ни одного за сотню лет, помнишь? — вздохнула Тория, когда охранники закрыли за нами ворота. Когда нас выдернули из прерывистого сна, мы предприняли краткую и быстро пресечённую попытку вовлечь их в разговор о мифических сокровищах Декина.

— А у тебя есть карта, да? — поинтересовался один, а потом сурово врезал мне по рёбрам рукой в латной рукавице. Не настолько сильно, чтобы я согнулся пополам, но достаточно, чтобы вызвать болезненный приступ рвоты. — Вечно у них есть блядская карта, — пробормотал он своему спутнику, пока они вытаскивали нас из сарая. Тории хватило совести робко пожать плечами, а потом нас протолкнули за ворота с радостными словами: — Постарайтесь как можно быстрее завести друзей. — Охранник помедлил, плотоядно ухмыльнувшись Тории. — Особенно ты, милашка.

Я потёр ушибленные рёбра и стал дальше выискивать хоть какие-то уязвимости. Очень скоро я понял, что передо мной идеально сконструированная ловушка. Тория же, которую намного больше волновали наши насущные перспективы, хлопнула меня по руке и кивнула в сторону кратера. Реакция каторжников на наше прибытие свелась к нескольким усталым взглядам, но подойти никто не пытался. По приказу Декина я однажды позволил людям шерифа схватить меня и бросить в темницу какого-то мелкого замка. Это было частью плана по освобождению его старого соратника, который, как выяснилось, уже скончался от чахотки ещё до моего прибытия. Там арестанты кишели вокруг меня, как крысы вокруг свежего куска мяса, и уже приступали к побоям, которые наверняка вылились бы во что-то скверное, если бы я не достал ножик, спрятанный в туфле, и не выколол пару глаз. А здесь люди бесперебойно продолжали свой нелёгкий труд, пока Тория не заметила две фигуры, маленькую и большую, поднимавшиеся к нам по спиральному пандусу.

Когда они подошли ближе, я увидел, что маленькая — это женщина с практически седыми волосами, хотя её лицо, пусть и не без морщин, выглядело удивительно гладким, отчего сложно было угадать её возраст. Я подумал, что крупному мужчине возле неё около сорока, хотя уже вскоре мне предстояло узнать, что даже короткое время в Рудниках может добавить возраста и лицу, и телу. Его лицо и голова были побриты до седой щетины, а на левом глазу он носил повязку, вокруг которой на коже паутиной вились отметины старых шрамов. Я решил, что это здешний главарь. Они есть во всех тюрьмах — заключённый, который благодаря своей хитрости и жестокой силе возвышается до господства над другими. Один взгляд на руки мужчины — крупнее даже, чем у Декина — развеивал всякие сомнения в том, что бросать ему вызов совершенно немыслимо. Пара остановилась в нескольких шагах от нас, и по злобному блеску его единственного глаза я заключил, что отсутствие явного неповиновения вряд ли избавит меня от ритуальной демонстрации власти.

И потому я удивился, когда первой заговорила женщина, и тем удивительнее была её речь — чистая и беглая, как у образованного человека. Не сказать, что этот голос принадлежал аристократке, но в то же время был явно не с полей и не с улиц.

— Добро пожаловать, друзья, — сказала она нам, скупо улыбнувшись и положив руку на грудь. — Меня зовут Сильда. А это… — она коснулась руки одноглазого мужчины, — Брюер. Позвольте поинтересоваться, а кто вы?

— Элвин, — сказал я, подражая её вежливому тону, и изобразил поклон. — А это Тория. Нас бросили в это место в результате жестокой несправедливости…

— Это неважно, — сообщила Сильда. Её голос звучал не особенно громко, но зато с такой привычной властностью, которой хватило, чтобы остановить мой поток вранья. — Не имеет значения, что вас сюда привело, — добавила она. — Важно только ваше поведение в границах этого священного места.

Это слово прозвучало так неожиданно, что я от удивления насмешливо спросил:

— Священного?

— Да. — Её улыбка оставалась на месте, демонстрируя знакомое чувство спокойствия, от которого следующие слова уже не так удивляли: — Можно смотреть на эту огромную царапину в земле и видеть только место труда и наказания, но на самом деле вам повезло оказаться у дверей священнейшего храма примера мучеников и благодати Серафилей.

— Ох, блядь, — с отвращением прошептала Тория, к счастью, слишком тихо, и эта набожная женщина не расслышала.

— Храма? — спросил я, испытывая крайне непривычное ощущение: я не знал, что сказать. — Понимаю.

— Нет, — рассмеялась женщина. Этот звук оказался удивительно приятным, поскольку в нём не было ни злобы, ни осуждения. — Не понимаешь. Но, возможно, со временем поймёшь. — Она наклонила голову и шагнула ближе, напомнив мне кошку, которая разглядывает то, что может оказаться едой или несъедобной дрянью. — Скажи мне, Элвин, почему Алианна отказалась выйти замуж за короля Лемесилла?

«Снова испытания», — понял я. Однако в отличие от маленькой игры цепаря, я знал, как играть в эту, благодаря Конюху. Состроив на лице подходящее набожное выражение, я решил, что эффективнее всего ответить цитатой:

— «Как могу я, услышавшая слова Серафилей и узревшая истину о Биче, отдать своё сердце такому, как ты? Ибо, каким бы сильным и храбрым ты ни был, сердце твоё погрязло в жестокости и неисчислимых обманах Малицитов».

Она спокойно кивнула, демонстрируя тревожное отсутствие восторгов по поводу моей впечатляющей речи. Вместо этого она ещё на шаг подошла ко мне, пристально глядя на меня немигающими глазами.

— И что стало с ними?

Я вспомнил только один пассаж из этой конкретной истории, и потому мне пришлось составить её итог, изо всех сил выцарапывая из памяти все проповеди Конюха.

— Разъярённый отказом, Лемесилл приказал казнить Алианну. А потом, обезумев от чувства вины, он присягнул на верность Ковенанту и начал первый Священный поход мучеников, в котором уничтожал армии невольников Малицитов, пока в конце концов его не убили в битве грязным и неестественным способом. В Свитках Ковенанта он и Алианна названы Вторым и Третьим мучениками.

— Да. — Голос женщины смягчился, но суровая подозрительность в её глазах рассказывала другую историю. Какой бы набожной она ни была, я знал, что вера не притупила её разума, как часто случается с другими. Я не сомневался, что эта женщина отлично понимала, что слова, сказанные мной, меня ничуть не трогают. — И теперь они проживают за Божьими Порталами, да? Навечно связанные в своей любви?

Это была ловушка, которой легко избежать:

— Серафили обещают вечную милость тем, кто последует примеру мучеников, но только они ведают, что лежит за Порталами. Нам не дано узнать, какая награда ждёт нас, когда закончится наше время на этой земле, ибо знание приносит сомнения. — Я серьёзно и даже немного обиженно нахмурился. — Строить подобные предположения — ересь.

— Воистину. — Она немного отступила, переключив внимание на Торию. — Дорогая, ты столь же сильна в учении Ковенанта?

— Насколько нужно, настолько и сильна, — спокойно ответила Тория. Как обычно, ум её не распространился на сокрытие чувств, и лоб наморщился от глубочайшей подозрительности. Её реакция на эту набожную женщину показалась мне странной для человека, который придавал потусторонний смысл тому долгу, который, по её мнению, был у неё передо мной.

— Её набожность в ряде аспектов отличается от моей, — встрял я. — Но можете не сомневаться, что связывает нас вера. Понимаете, у неё есть передо мной обязательство, и она боится, что вызовет ярость Серафилей, если не сможет его исполнить.

Сильда приподняла бровь, взглянув на Торию, которая согласно пожала плечами.

— Он спас меня, — сказала она. — Неуплаченный долг жизни разгневает Серафилей.

— Разгневает? — Бровь Сильды приподнялась ещё выше. — Ковенант не приписывает такого базового чувства Серафилям, по крайней мере истинный Ковенант.

В ответ лицо Тории потемнело, губы вызывающе скривились:

— Истинный для тебя, а не для меня.

Я ожидал, что такая жёсткость вызовет у Сильды какой-нибудь гнев, но она просто весело рассмеялась и отвернулась.

— Не бойтесь, друзья мои, поскольку в нашем храме рады всем, кто стремится следовать примеру мучеников, какие бы ереси не раскалывали веру за нашими стенами. — Она приглашающе махнула нам рукой и направилась вниз по спиральному спуску. — Пойдёмте, позвольте мне показать вам наше место для молитв.

Мы с Торией поспешили за ней, но резко остановились, когда дорогу нам загородил Брюер. Он осматривал нас единственным глазом, в котором блестели подозрительность и тревога.

— Они слишком умны, — прохрипел он с грубым акцентом Марки. Он явно обращался к Сильде, хотя глаз неотрывно смотрел на нас. — Ложь легко даётся, особенно этому. — Он ткнул пальцем в мою грудь. — Мне это не нравится.

— Я лжи не слышала, — сказала Сильда, и эта фраза мне многое объясняла. Видимо, её разновидность набожности допускала нечестность, поскольку я знал, что она видела меня насквозь, как хорошее стекло. — И к тому же, — добавила она, — умные нам нужны, не так ли?

Губы Брюера дрогнули, и я видел, как он сражается с желанием поспорить. Это была очень странная тюрьма, поскольку в тот момент мне уже стало ясно, что власть здесь сосредоточена не в жестокой силе и преступной хитрости этого мужчины, а в словах маленькой набожной женщины.

— Не заблуждайся на мой счёт, парень, — сказал Брюер, наклонившись так близко, что зловонное дыхание ударило мне в лицо. — Пусть я и набожен, но выжму всю кровь до капли из твоего переломанного тела, если ты сделаешь или скажешь что-то против восходящей Сильды.

— Восходящей? — Я посмотрел на маленькую женщину, спускавшуюся по уклону, и отметил, как она, проходя мимо других каторжников, одаривала их ласковой улыбкой. Большинство из них либо отводили взгляд, либо отвечали полупоклоном, положив руку на грудь — обычным жестом уважения к старшему служителю Ковенанта. Тогда я задумался, сама ли она присвоила титул восходящей, или же — хоть такое и казалось невероятным — действительно была высокопоставленным представителем духовенства. И если да, то из-за чего её могли бросить в эту яму?

— Пойдём-ка лучше, — сказал Брюер, развернулся и пошёл за Сильдой. Когда мы проходили мимо других каторжников, я увидел, что никто не считал нужным кланяться ему, но все тут же отводили глаза. Да, Сильда вызывала здесь уважение, но Брюер внушал страх. Когда мы проходили мимо ковыляющей вереницы измученных душ, я заметил несколько злобных взглядов в спину Брюера. По большей части всего лишь мрачные гримасы, обиды слабых на сильного, но некоторые выглядели жёсткими, яркими, какие порождает настоящая ненависть или давно вынашиваемая злоба. А ещё встретилось несколько плотоядных ухмылок или откровенно похотливых взглядов, направленных в основном на Торию, но некоторые и на меня тоже.

— Хули вылупился, крысомордый? — прорычала Тория одному чересчур заинтересованному каторжнику с необыкновенно узкими чертами лица и выдающимся носом. Он отпрянул на шаг, но, видимо, не мог отвести глаз, вынудив меня сдержать Торию, которая уже едва не бросилась на него, сжав кулаки.

— Оставь, — сказал я, стараясь говорить и выглядеть невозмутимо, и потянул её дальше.

— Не люблю зевак, — сказала она, вырывая руку.

— Может, лучше тебе привыкнуть. — Я взглянул на вереницу проходивших мимо немытых тел в грязных одеждах, ещё не ставших совсем лохмотьями. — Женщин тут, похоже, маловато.

Мы шли за Брюером по изогнутому пандусу до самого дна кратера. Здесь тоже работали люди — две дюжины узников таскали мешки из шахты и складывали у основания подъёма. По контрасту с остальными каторжниками эти не выглядели такими тощими, и их одежда не так износилась. А ещё они казались приветливее.

— Я рада приветствовать в храме наших новых брата и сестру, — сказала Сильда и рукой показала нам выйти вперёд. — Элвин и Тория.

Все заключённые приостановили свой труд, чтобы кивнуть, а некоторые положили руки на грудь, как приветствуют друг друга набожные ковенантеры. Я быстро изобразил на лице выражение подобающей торжественности и вернул жест, а Тория скрестила руки и на все приветствия отвечала резким кивком головы. Хотя эта группа отличалась от людей на верхних ярусах кратера, в том числе и наличием среди них нескольких женщин, но это ничуть не смягчило настороженной подозрительности Тории.

— Пошли, — Сильда пошла дальше, к тёмному проходу в шахту. — Не сомневаюсь, вы хотите посетить святыню мученика, прежде чем мы перейдём к другим делам.

Я не дал очевидному вопросу слететь с губ, а вот Тория не проявила такой осмотрительности.

— Каким делам?

— Всему своё время, юная сестра, — мягко сказала ей Сильда, и её голос разнёсся эхом, а маленькая фигурка исчезала в темноте шахты.

Тория остановилась и беспокойно обернулась ко мне. Я многозначительно глянул на Брюера, который подчёркнуто ожидал у входа в шахту. Она всё колебалась, и я положил руку ей на плечи и повёл вперёд, чувствуя, как она задрожала и едва не охнула, когда нас поглотила тень.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

За время в дороге я счёл Торию практически бесстрашной душой, или по крайней мере человеком, который натренировался в искусстве скрывать страх. Однако её вздох, когда мы вошли в туннель, говорил об обратном.

— Темнота или закрытое пространство? — Тихо пробормотал я.

— И то и другое, — прошептала она в ответ. Её глаза ярко сверкали, отражая небольшой отблеск факела, горевшего где-то в глубинах впереди. Я знал, что её чувства усиливал здоровенный Брюер позади нас. — Не люблю находиться так далеко от неба.

— Я с тобой, — сказал я, надеясь, что изложение очевидного её немного успокоит. — И к тому же вряд ли эти люди желают нам зла.

— Они слишком дружелюбны. — Её глаза блеснули, когда она огляделась. — Что это за темница?

Я заговорил как можно тише, поднеся губы к её уху:

— Темница со святыней. А значит, здесь есть люди, которые хотят верить в надежду. Это нам на руку.

Она ненадолго замолчала, а потом шумно сглотнула и с натужным смехом быстро затараторила:

— Или можем продать им карту к сокровищам Декина.

— Да, — рассмеялся я в ответ, сжимая её плечи. — Это всегда пожалуйста.

Вскоре, по мере того как мы продвигались глубже, к свету одного факела присоединились и другие, освещая грубо вырубленные из камня стены и удивительно гладкий пол. Мои ноги отметили лёгкий, но отчётливый уклон вниз, а кожа покраснела от неожиданно тёплого воздуха. В шахте стоял затхлый запах, в котором смешивались влажный камень и лёгкий аромат гнили, но он не был непереносимым, и в нём не чувствовалось ни следа экскрементов. Тем, кто здесь трудился, по крайней мере хватало здравого смысла прятать свои отходы где-то в другом месте.

Спустя где-то сотню шагов мы вышли к перекрёстку, где эта шахта встречалась с несколькими другими. Из других туннелей эхом доносились звуки кирки и молота, и нам пришлось отойти, пропуская каторжанина, идущего на поверхность с мешком свежевыкопанной руды.

— Труд — это цена, которую мы платим за службу в этой святыне, — объяснила Сильда. Она стояла перед самым узким туннелем, единственным, из которого я не слышал никаких звуков. — Брюер, будь так добр, покажи Тории её комнату и обеспечь инструментами, которые ей понадобятся. Элвин, — она указала на тихий туннель, — прошу, ступай за мной.

Тория напряглась под моей рукой — сработал разбойничий инстинкт к побегу.

— Всё в порядке, — прошептал я. — Это просто очередная клетка. Потерпи.

Поворчав, она выпрямилась, скинула с плеч мою руку и пошла за Брюером в пасть самой широкой шахты.

Сильда с выжидающей улыбкой на губах стояла у входа в туннель, пока я не соизволил войти в него его. Он тянулся от меня вдаль, и его окончание терялось в такой абсолютной черноте, что она, казалось, поглощала свет от факела. Чувствуя, что дальнейшие расспросы неуместны, я направился вперёд, и Сильда сама начала спрашивать:

— У тебя есть другое имя, помимо Элвина?

— По правде говоря, нет, — ответил я и прикусил язык, чтобы с него не слетело бранное проклятие, когда моя голова ударилась о низкий и неровный свод туннеля. — Как принято у незаконнорожденных.

— Но не у разбойников. К примеру, за этими стенами Брюер был известен как Брюер Мясник. Может быть, ты о нём слышал?

— Не припоминаю. — Я сказал правду, хотя это казалось странным, поскольку в банде Декина обычно знали всех хоть сколько-нибудь известных разбойников. Поэтому я подумал, что Брюер мог несколько преувеличить свою репутацию.

— Неважно, — сказала Сильда. — Итак, если он был Мясником, скажи на милость, кем был ты?

— За эти годы ко мне приставало много прозвищ, по большей части слишком грубых и бранных для ушей восходящей. Хотя один довольно известный разбойник назвал меня как-то Лис Шейвинского леса. Всё это было до моего, как я это называю, просветления…

Я услышал, как она издала тихий приглушённый звук, в котором я не сразу опознал сдержанный смех.

— Как гладко ты говоришь, — сказала она. — Проходил обучение?

— Только истине Ковенанта. Мне повезло с учителем. Этот человек своим добрым сердцем и глубокими знаниями свитков вывел меня из разбойничьей жизни и открыл мою душу благодати Серафилей.

— Поистине похвально с его стороны. Как ты с ним встретился?

— На Стезе Святынь. Мы с несколькими спутниками занимались своими делами на Королевском тракте, без особого успеха, стоит отметить, когда нашли его. Всего лишь одинокий человек, скромный конюх по роду деятельности, совершавший паломничество к святилищу мученика Стеваноса, и страх был ему неведом, поскольку он знал, что вера его убережёт. Так и вышло. Когда мои друзья стали на него нападать, он не поднял руку в свою защиту, но стал зачитывать писание Ковенанта. Мои друзья остались глухи к его посланию, но не я…

Я умолк, остановился и задумчиво покачал головой.

— Истина ранит сильнее любого ножа, и в тот день она меня поразила, восходящая Сильда, до самого нутра. Я отдал товарищам-разбойникам всё своё накопленное добро в обмен на то, чтобы они оставили конюха в покое, и мы вдвоём совершили паломничество к святилищу. Там я увидел реликвии самого мученика Стеваноса и почувствовал, как благодать Серафилей наполняет мою душу и смывает грехи. К несчастью… — я печально хмыкнул и пошёл дальше, — когда меня схватили люди шерифа, из его-то записей мои грехи не смылись, и так я оказался здесь.

— История прекрасная и печальная. В ней есть хотя бы слово правды?

Я остановился, обернулся и увидел, что на лице Сильды не осталось ни следа весёлости. Теперь она с суровым видом вопросительно смотрела на меня, черты её лица выражали уверенное ожидание человека, который не питает никаких сомнений относительно своей власти. И я знал, что это поистине лицо восходящей Ковенанта Мучеников. Я никогда не принимал всерьёз диковинные рассказы о прозрениях, предположительно посещающих людей, высоко поднявшихся в вере — об их умениях безошибочно распознавать правду, о способности к непогрешимому суждению в вопросах закона или разногласий. Однако несравненная лёгкость, с которой эта женщина разглядела мою ложь, заставила меня впервые задуматься, что во всех этих предрассудках, возможно, что-то есть.

Я ещё немного обдумывал мысль продолжать ложь, и может даже ещё украсить её шутливыми возражениями о том, что после искупления в святыне мученика Стеваноса я неспособен к обману. Но любой разбойник, обладающий хоть каплей мудрости, знает, когда его маска спа́ла. Я не сомневался, что мои будущие перспективы выживания и в конечном счёте побега полностью зависят от благосклонности, которую я смогу получить от этой женщины.

— Человек, научивший меня знаниям Ковенанта, действительно был конюхом, — сказал я и попытался изобразить виноватую улыбку, но по непонятным мне причинам смог лишь мерзко скривить губы, и без того кривые благодаря моему пребыванию у позорного столба. — Или был им в прошлой жизни, — добавил я, закашлявшись, и понял, что придётся сглотнуть, прежде чем продолжать. — Но он истово верил в учение Ковенанта, хотя и был таким же злодеем, как и все, кто ходил под Декином Скарлом.

— И где же сейчас этот набожный злодей?

— Мёртв. — До сего дня я не знаю, почему я продолжал говорить, но слова лились легко и свободно, как эль из пробитой бочки. — Я его убил. Мне пришлось. Остальных из банды схватили или убили. А он был ранен и замедлил бы меня. Я хотел притвориться, что по доброте избавил его от боли, но на самом деле боялся, что он расскажет солдатам, если его схватят живым.

— Значит, — она шагнула ко мне, её факел остановился в дюйме от моего лица, и по лбу вдруг полился пот, — не будет ли справедливым сказать, Элвин, что ты здесь находишься по заслугам? Ты заслуживаешь наказания, не так ли? За совершённое тобой убийство? За другие грехи, которых, несомненно, немало?

Её глаза захватили меня, не давая шевельнуться, несмотря на неприятную близость факела. Во мне всё громче звучал привычный рефрен отрицания, знакомый любому разбойнику: а какой выбор оставался бездомному ублюдку шлюхи? Ведь благородные не оставляют нам других объедков? Разве вы поступили бы иначе? Но этот хор оправданий стал теперь маленьким, хнычущим существом, которое под её взглядом уменьшалось всё сильнее.

— Да, — покорно согласился я. — Я заслуживаю здесь находиться. Я заслужил стоять у позорного столба и заслужил виселицу, на которой меня собирались повесить. Я всё это заслужил, и много чего ещё.

Сильда медленно кивнула и отступила назад. Чуть печальная улыбка удовлетворения мелькнула на её губах.

— Большинство думает, что пример мучеников состоит лишь в страдании и жертве, — сказала она, обходя вокруг меня, что, с её стройной фигурой, не составило труда, даже в таком узком туннеле. — Но большинство ошибается, поскольку на самом деле их урок заключается в силе знания. Каждый мученик, умерший за то, чтобы заключить Ковенант, умер в точном знании того, кто они, и чего от них требует вера. Пойдём, я покажу, что Ковенант требует от тебя.

Она пошла по туннелю, а я за ней следом, как собака, которая бежит за своим хозяином. Не знаю, сколько я за ней шёл, ловя каждое слово, что она могла сказать. Даже в самые безвольные моменты в компании Декина я не испытывал такой отчаянной потребности в одобрении, или, точнее, как я понял позднее, в отпущении грехов.

Шахта в итоге привела нас в комнату, размеры которой скрывала полная тьма, пока факел Сильды не осветил гранитные стены. Они поднимались на высоту по меньшей мере в два десятка футов и пропадали во мраке, и только долгое эхо от наших шагов говорило о поистине впечатляющем пространстве.

— Добро пожаловать в Святыню мученика Каллина, — сказала Сильда, прикоснувшись своим факелом к другому, державшемуся на стене с помощью грубой железной скобы.

— Каллина? — спросил я. Это имя отозвалось в моей памяти, но подробностей на ум почти не приходило. Я помнил, как Конюх несколько раз бормотал это слово, особенно в поздний час, когда сидел уставший и рассерженный на неблагодарную и невосприимчивую публику.

— Ты не знаешь его историю? — спросила Сильда, насмешливо покачав головой, и пошла зажигать второй факел. — Меня всегда удивляло, что те, кто мог бы извлечь больше всего пользы из примера мученика Каллина, знают о нём меньше всех.

Она двинулась дальше и зажгла ещё три факела, свет которых осветил большую часть помещения. Стены из гладкого и грубого камня по обе стороны от нас арками поднимались в безымянную темноту, напомнив мне более богато украшенные святилища Ковенанта. Между стенами заключалось пространство шириной по меньшей мере в полсотни шагов, и его пределы скрывала темнота.

— Да, — согласилась восходящая, снова демонстрируя поразительную способность проникать в мои мысли, и добавила: — Удивительно, как такой идеальный собор могла по чистой случайности изваять рука природы, если хоть что-то в этом мире можно назвать по-настоящему случайным. Будь добр, взгляни сюда.

Она подошла к гладкому участку камня, где мерцали тени вокруг того, что я поначалу принял за непрактично маленькую дверь. Подойдя ближе, я увидел, что на самом деле это в стене вырезали альков. Даже на свой неопытный взгляд я мог сказать, что руки, создавшие это, обладали настоящим мастерством — идеально плоское основание и элегантно изогнутые стороны. На это основании стоял маленький глиняный сосуд с крышкой.

— Священники других святилищ стараются заставить свои алтари любыми реликвиями, до которых только могут дотянуться, — сказала Сильда. — Многие из них, если не большинство — подделки, созданные, чтобы обмануть священников, жаждущих завлечь побольше паломников. Но здесь нам нужна лишь одна реликвия для нашего алтаря, ибо мученик Каллин был человеком, который научился избегать коварства богатств.

Установив факел в пустую подпорку у алькова, она подняла крышку сосуда.

— Узри, Элвин, — сказала она, отступив на шаг и поманив меня вперёд. — Священная реликвия мученика Каллина.

Прежде я ни разу не видел настоящей реликвии. Мои визиты в разные святилища Шейвинской Марки предпринимались исключительно в целях воровства. Если бы я на самом деле вошёл в святилище мученика Стеваноса, то дюжина, если не больше, костей, полоски содранной заживо кожи и почерневшие одеяния, украшавшие алтарь, несомненно произвели бы куда больше впечатления, чем-то, что я увидел сейчас.

— Шек? — спросил я, с сомнением глянув на восходящую, а потом снова перевёл взгляд на единственную медную монету в сосуде.

— Именно так, — сказала она. — Можешь посмотреть, если хочешь.

Я помедлил, а потом протянул руку к сосуду. Каким бы неверующим я ни был, если прожить всю жизнь под воздействием учения Ковенанта, то перспектива на самом деле прикоснуться к настоящей реликвии покажется устрашающей. Но когда я сбросил монету на ладонь, на меня не снизошло никаких видений Серафилей, и их благодать не затопила мою душу. Я почувствовал только холодок металла и увидел всего лишь маленькую монету, каких бессчётное количество просочилось через пальцы за мою насыщенную и неблагоразумную жизнь. Подняв монету на свет, я увидел, что голова, отчеканенная на одной стороне, отличается от обычной чеканки Короны. На нынешних шеках красовалась либо голова короля Томаса, либо его отца, по слухам более солидного короля Матиса Четвёртого. Ещё необычнее было то, что здесь отчеканили голову женщины.

— Королева Лиссель, — сказала Сильда, глядя, как я рассматриваю монету. — Единственная женщина на троне из династии Алгатинетов. В те дни керлы называли её «Кровавая Лисс», поскольку сердце её не отличалось милосердием.

— Сколько лет этой монете? — спросил я, поворачивая монету в свете факела. На реверсе были отчеканены цифры, но слишком мелкие, не различишь.

— Я бы сказала, прошло почти два столетия с тех пор, как эту монету отчеканили, и в итоге она попала в кошелёк Каллина. Он сказал, что это единственная монета, которую он заработал, и потому её одну он будет хранить. Понимаешь, Каллин, как и ты, большую часть жизни был разбойником. Истории о его искуплении сильно разнятся, поскольку его свиток был написан неумелой рукой, а переписывали его ещё менее умелые. Однако известно, что, получив виде́ние Второго Бича, он прекратил злодействовать и исходил Альбермайн вдоль и поперёк, проповедуя свои предостережения. «Истинно говорю вам, что Бич заберёт богатых, но пощадит бедных, если они откроют сердца свои Ковенанту», — сказал он. «Чтобы познать спасение, надо познать нищету».

Хотя слова Сильды показались мне не менее властными, чем её взгляд, моя склонность к цинизму никуда не делась:

— Сомневаюсь, что для него это хорошо закончилось, — сказал я, напряжённо ухмыльнувшись. А восходящая лишь улыбнулась чуть шире.

— Отнюдь, в своих странствиях Каллин собрал множество последователей, — сказала она. — В какое-то время за ним ходило больше двух тысяч человек. А точнее, две тысячи керлов. Люди благородных кровей оставались одинаково глухи к его посланию и очень недовольны тем, что так много подданных оставляют свои фермы и ходят за босоногим вором, который никогда не мылся и проповедовал, что владение землёй является мерзостью в глазах Серафилей.

Королева Лиссель всегда ужасно эффективно умела останавливать всё, что раздувало беспорядки в её королевстве. Каллина схватили, а его последователей разогнали. Один из самых искажённых пассажей его свитка ссылается на личную встречу с королевой, но что там произошло, утрачено навеки. Однако она даровала ему милость обезглавливания вместо обычной для еретиков казни, к вящему раздражению духовенства Ковенанта, стоит отметить. Они сочли его проповеди столь же тревожными, как и знать. Когда Каллина подвели к плахе, он отдал эту монету — единственное своё имущество — палачу в уплату за работу.

Сильда взяла у меня сосуд и протянула мне, а я опустил туда монету.

— Мне она досталась очень давно, но это история для другого раза. — Она поставила сосуд на место в искусно вырезанном алькове и закрыла крышку. — Скромная реликвия человека, который ценил скромность превыше всего. Поскольку он видел, что когда мы смиряемся, тогда мы себя искупаем.

Она снова перевела взгляд от сосуда на меня — её глаза удерживали меня так же надёжно, как кандалы, которые недавно приковывали меня к телеге цепаря.

— Жаждешь ли ты смирения, Элвин? Желаешь ли ты достичь искупления по примеру мученика Каллина?

Слабый нестройный хор врак зародился и погас внутри меня. Правильной стратегией казалось говорить заключённому светочу Ковенанта то, что она хочет услышать, но я понял, что не хочу больше врать. Только не ей.

— Я не знаю, — честно сказал я. — Пускай я и заслуживаю здесь быть, но всё равно жажду только побега, только свободы.

— Свобода. — От этого слова в её голосе послышалась нотка весёлости, хотя взгляд оставался неумолимо серьёзным. — И что бы ты с ней делал?

Из моего рта потоком полилась новая честность, удивив меня самого страстностью в голосе:

— Мне нужно закрыть долги. Свести счёты. — У меня челюсть свело от непрошенной ярости. — Есть люди, которых надо убить! И пусть это приговор мне в ваших глазах, но я не стану этого отрицать!

— Кого? — вопросила она, с любопытством изогнув бровь. — И почему?

И я ей рассказал. Всё. Все детали своей грязной злодейской жизни. Обо всех преступлениях, совершённых мной и против меня. О своей по-прежнему гниющей злобе на Тодмана, если тот ещё дышит. Перечислил всех своих предполагаемых жертв. Брат солдата, которого я убил, и все его товарищи, за то, что пытались повесить и выпотрошить меня. Лорд Алтус Левалль, за его лицемерное милосердие. Цепарь, который убил Райта и устроил мне на дороге испытание, оставив на моём растущем счету возмездий последние и самые грубые отметины.

Наконец замолчав, я раскраснелся и запыхался от своей гневной речи и ожидал слов утешения от восходящей. Я знал, что она будет советовать мне не глупить с мстительностью. Поучать меня о том, что возмездие — это пустое, поскольку оно только принесёт больше насилия в мою и без того жестокую жизнь.

Вместо этого она некоторое время поразмыслила, задумчиво поджав губы и нахмурив лоб, а потом сказала:

— Сдаётся мне, в твоём списке не хватает нескольких имён.

Я выпрямился, озадаченно глядя на неё.

— Не хватает?

— Да. Если ты хочешь по-настоящему отомстить за преступления против тебя, то, похоже, по большей части они — результат атаки на Моховую Мельницу, да?

Я тупо кивнул, а она ещё чуть поразмыслила и продолжила:

— Репутация Декина Скарла дошла даже сюда. Мне кажется, он слишком коварный разбойник, чтобы беспечно влезть в ловушку. Или ты воображаешь, что рота Короны той ночью оказалась там случайно?

— Я знаю, что нас, наверное, предали, — сказал я, — но не могу себе представить, кто. Может кто-то из деревенских сбежал и рассказал людям шерифа…

— И каким-то образом личные солдаты короля умудрились той же ночью осуществить хорошо спланированную атаку? Нет, они ждали прибытия Декина, и может даже несколько дней, если не недель. А это значит, что кто-то сильно заранее рассказал им о его планах. Думаю, список людей, способных расставить такую ловушку, очень короткий. А ещё полезно подумать, не просто о том, кто умер у Моховой Мельницы, но кого там не было той ночью.

Моему разуму на ответ потребовалось всего несколько секунд, и слова вылетели облаком гневной слюны:

— Родня Эрчела! Этих блядей там не было!

— Элвин! — резко предупредила она, бросив многозначительный взгляд на реликвию в алькове.

— Простите, — автоматически раскаялся я.

Сильда склонила голову, принимая извинения, и сказала:

— Может, ещё вспомнишь людей, которых ты не видел мёртвыми, и голов которых не было на стене замка. Отсутствие знания тоже может рассказать о многом.

«Люди, которых я не видел мёртвыми…». Для начала это Тодман, и не только он. На самом деле мне только сейчас пришло в голову, что, помимо Конюха и Герты, список товарищей по банде, которых, как я точно знал, убили на мельнице, был довольно коротким. Судьба многих оставалась неизвестной. Список потенциальных предателей был довольно длинным, а отделять виновных от невинных я не мог, пока трачу свою жизнь в шахте.

— Вижу твоё раздражение, — сказала Сильда, прерывая нарастающий поток моих мыслей. — Ты желаешь воздаяния. Скажи… — она наклонила голову, и её голос окрасило искреннее любопытство, — почему человек вроде Декина Скарла, вызывает такую страсть к справедливости?

Тогда мой гнев утих до небольшого кипения, и вежливая любознательность её вопроса принесла задумчивое спокойствие. На секунду я снова стал потерявшимся в лесу мальчиком, который отчаянными влажными глазами смотрит на большого бородатого незнакомца.

— Потому что… — начал я, и мне пришлось сглотнуть, поскольку горло перехватило, и никак не получалось протолкнуть в него слова. — Потому что больше никто и никогда обо мне не заботился.

— А-а, — только и ответила она, а потом её лицо снова приняло сосредоточенное выражение истинной восходящей. — Я могу дать тебе свободу, которой ты так жаждешь.

— Как?

Она опять по-кошачьи наклонила голову и снова стала похожа на сурового следователя, как когда допрашивала меня об учении Ковенанта. Глядя, как она молча стоит и делает свои расчёты, я знал, что сейчас работает не только немалый интеллект, но ещё и определённая безжалостность. Восходящая ты или нет, мудрая и добрая или нет — на одних этих качествах в таком месте, как это, не выживет никто.

— Если ты предашь моё доверие тебе, — сказала она, убирая свой факел и отворачиваясь, — то я не смогу защитить тебя от гнева Брюера. Он истинный и набожный служитель Ковенанта, но его… промахи бывают разом и эффектными, и безобразными.

Жестом показав мне следовать за ней, она зашагала прочь в самые тёмные глубины этого природного собора.

— Разумеется, твоя свобода будет получена не только через принятие Ковенанта, — поучала она, а я плёлся за её качавшимся факелом. — Но ещё и через долгое обучение и тяжёлый труд. Боюсь, последнего будет больше, чем первого, но даже верующим нужно есть. По большей части ты будешь добывать руду из камня и доставлять её наверх в обмен на пищу, которая нас поддерживает. Наша группа производительнее других, и потому мы получаем еды больше и лучшего качества, чем те несчастные души, которые отринули наше благочестие. Еда и наша приверженность Ковенанту дают силы, необходимые на это.

Она внезапно остановилась, и мне пришлось встать как вкопанному, чтобы не врезаться в неё. Мы прошли не меньше сотни шагов от света других факелов, и потому казалось, будто плаваем в бесформенной пустоте, таким абсолютным был здесь мрак. Но тут не было тихо. Где-то бурным потоком стекала вода, и даже на моей коже оседал лёгкий туман. Сильда подняла и протянула факел, и свет заиграл на пелене воды, текущей в трещину в скале над головой.

— Река Иловка протекает прямо над этим местом, — сказала Сильда, указывая на мрак над падающей каскадом водой. — Её восточный берег в полусотне ярдов в ту сторону. Когда я много лет назад впервые пришла сюда, этого водопада не было. Каскад, образующий его, был скрыт под многими тоннами камней. Видишь, Элвин, чего могут добиться верующие, когда их убеждения искренни и тверды?

И тогда я увидел странные закономерности на скалах, видимых через падающую воду — прямые кромки и острые выбоины, которые говорили о том, что камень здесь долгие годы подвергался воздействию кирки и зубила. За каскадом стена сильно изгибалась, формируя что-то вроде воронки, которая оканчивалась маленьким тёмным отверстием. Подойдя ближе, я выдохнул, переполненный надеждой и возбуждением от того, что увидел. Туннель был маленьким, взрослый человек едва смог бы проползти там на четвереньках, но это определённо был туннель.

— Далеко он идёт? — спросил я и нагнулся, чтобы, несмотря на холод пройти через пелену воды.

— Недостаточно далеко, — ответила Сильда. — Пока. Резчик — единственный опытный каменщик среди нас и архитектор этого туннеля на протяжении большей части его существования, — говорит, что той стороны реки мы достигнем за четыре года. Чтобы не попасть в заболоченную землю, он советует сначала копать вниз ещё шесть месяцев, а уж потом начать туннель вверх.

— Четыре с половиной года, — пробормотал я, и моя радость поутихла. Проклятие юности — воспринимать время как медленную смену времён года. Для моего же юного и жаждущего мести сердца четыре с половиной года казались поистине вечностью.

— Я не стану тебя принуждать, — спокойно и успокаивающе сказала Сильда. — Если хочешь, то можешь со своей подругой проделать свой путь через эти стены. Но какие бы планы ты не вынашивал, уверяю, они не сработают. Стражникам тут слишком хорошо платят, и они слишком боятся своего господина, так что их не подкупить, а его предок создал идеальную клетку. Единственный путь к свободе — здесь.

Она ещё немного помедлила, печально улыбнувшись, потом повернулась и направилась назад к выходу.

— Пойдём, у тебя есть время устроиться в своей комнате и немного поесть перед вечерней сменой. За едой мы обычно читаем те немногие свитки, что у нас есть. Может, ты тоже захочешь попробовать.

— Я не умею читать, — сказал я, следуя за ней с той же собачьей преданностью, что и прежде, и, по правде говоря, что и буду продолжать делать в течение следующих четырёх лет.

Тогда восходящая Сильда остановилась и с небольшим отвращением вздохнула.

— Что ж, — сказала она, оглядываясь на меня, — это никуда не годится.