Отрок московский

Студень 6815 года от Сотворения мира Нижний замок, Витебск

Именитый гость Андраш Чак из Пожоня оказался, на взгляд Никиты, очень неприятным попутчиком. Всю дорогу до Витебска он почем зря костерил бросивших его охранников: сурового Дьёрдя, молчаливого Иштвана, коренастого Лайоша, пучеглазого Чабу. Слава Богу, все эти «kutya», «disznо́», «kos», «szamár»[58] звучали для ученика Горазда одинаково заковыристо и непонятно. Но мадьярский купец произносил их с таким смаком, а телохранители, обвешанные оружием, выглядевшие так, словно в одиночку могли разогнать ватагу Любослава одним только грозным видом, молчали, втянув головы в плечи. Дьёрдь попытался вяло оправдываться, но вызвал такой поток брани, сопровождавшийся потрясанием кулаков и размахиванием плеткой, что счел за лучший выход захлопнуть рот и кивать в ответ на каждое слово.

– Сколько ж это платить охранникам надо, чтоб такое терпели?.. – недоуменно произнес Мал, стараясь, чтобы услышали его только Никита и Василиса.

– Да, видать, немало, – усмехнулся парень. – Очень богатый этот Андраш, если такими конями торгует.

– Торгует? – презрительно бросила девушка. – Вот и видно, что ты в лесу вырос. Таких аргамаков не продают и не покупают. Таких красавцев только дарят, – повторила она слова Любослава.

– Дарят? Да он же стоит…

– Он столько стоит, что ты такую кучу кун и представить не можешь, – поддержал Василису старик. И признал, подумав: – Да и я тоже не могу.

– Дарят великим князьям, ханам и королям западным, – пояснила смолянка.

– Зачем купцам дарить что-то князьям? – удивился Никита. – Ради вольной торговли? Чтоб не утесняли пошлинами?

– Вот еще! Другие князья и короли дарят. Ради дружбы, союза воинского, в благодарность за помощь и поддержку.

– А купец тут при чем?

– Ну ты и темный…

– Я, может, и темный, – даже обиделся слегка Никита. – Я, может, и в лесу вырос. В державных делах ничего не понимаю. Ну так я и не лезу никуда. А что тебе мешает объяснить по-человечески? Или я тайны какие-то выпытываю, которые тебе князь Александр Глебович по доброте душевной открыл?

Мал с Василисой переглянулись.

– Ты не обижайся, – извиняющимся тоном проговорила девушка. – Это я про темноту твою, не подумав, ляпнула. Сейчас расскажу, что думаю…

Тем временем мадьярский купец знаком отпустил помощников, но ругаться не перестал. Ударяя кулаком по передней луке, от чего его конь шарахался в сторону и взбрыкивал, он то и дело выкрикивал охрипшим голосом:

– Tokfilkó világtalan és suket! Elmúlt értelem veszteget![59]

Слуги опасливо держались чуть поодаль.

«Хоть бы ты в болок свой забрался, – устало подумал Никита. – Всех уже замордовал…»

– Эка его разбирает, – крякнул Мал, слегка натягивая поводья, чтобы остаться рядом с придержавшей коня Василисой.

Девушка же, убедившись, что ее слова не достигнут ушей мадьяр (кто знает, все они не понимают русскую речь или только прикидываются «валенками»), сказала:

– Думаю я, никакой он не купец.

– А кто? – выпучил глаза Улан-мэрген.

– Тебе что за дело? – срезала его смолянка. – Езжай себе да помалкивай!

Ордынец надулся, как сыч, и отвернулся.

– Не похож он на купца, – продолжала Василиса. – Вы сами заметили, как орет на свиту. Купец не позволит себе так на охранников шуметь. А вот князь… или кто у них там в Венгерском королевстве? Боярин? Воевода?

– Воевода – это в Валахии… – неуверенно произнес Мал. – Или в Молдавии. А у мадьяр, кажись, жупаны…

– Да и леший с ним! – отмахнулась девица. – Он на них орет, а они молчат! А сам он как выступает, видели? Ну, самое малое, князь удельный. Где вы видели купца такого значительного да настолько себе цену знающего? А?

Никита пожал плечами. Он и незначительных, раболепных купцов не видал. Те, с которыми ехал на Смоленск, были самыми обычными людьми – в меру хитрыми, в меру прижимистыми, в меру честными.

– А если он не купец, то что тут делает? – Парень посмотрел в спину малость приутихшего, но продолжающего возмущаться Андраша. – Кому подарок везет? Если это, конечно, подарок и ты не ошибаешься…

– Думать надо… – Василиса будто и не заметила его намека. Она была уверена в собственной правоте. – Если он, в самом деле, из Венгерского королевства, то может быть посланцем Карла Роберта…

– Откуда ты все знаешь? – прищурился Никита.

– Не твое дело! Знаю, и все!

– Оно, может быть, и не мое… Только что ты за птица? Все знаешь. Всех князей поименно. И королей тоже…

– Я? – возмутилась Василиса. – Да я, если хочешь знать… – И осеклась на полуслове. – Не твое это дело.

– Ну вот. Опять не мое дело. Раз не мое, то нечего и разговоры разводить!

– Ой, не очень-то и хотелось! – Девушка вскинула подбородок.

Стукнув каблуками коня, она быстро нагнала Андраша и пристроилась с ним рядом. Мадьяр тут же прекратил ругаться, отвесил изысканный поклон. «В самом деле, – подумалось Никите. – Купец так не смог бы. Не та выучка. Неужели их попутчик – знатный боярин. Или нет, как там правильно. Жупан? Смешное название…»

– Ты, паря, не обижайся на нее, – подал голос Мал. – Балованная она…

«С чего бы это старик вздумал сочувствовать?»

– С детства никого не слушалась. А как она воеводу Илью Приснославича изводила…

– Это который Лют?

– Он самый. Только он с другими лют. А с нею тает, словно кусок масла на солнце. Виданное дело – девке позволять в разъезды с дружинниками скакать?

– А как же ее родители отпускали? И почему Илья им пожаловаться не мог?

– Родители… – вздохнул смоленский дружинник. – Матери у нее давно нет. Преставилась еще в год, когда под Дорогобуж князь Александр ходил. А отец… Нет, ты лучше не расспрашивай меня, а то сболтну лишку по-стариковски. Лучше не надо. – Мал даже затряс стриженной «под горшок» головой, будто стараясь отогнать искушение.

Никита пожал плечами:

– Нет так нет. Выпытывать против воли ничего не хочу. Когда решите, что пора, сами все расскажете. Только уж и вы не выпытывайте у меня ничего. Все равно не скажу.

Так они замолчали до самого Витебска.

Уже заприметив в неясном лунном свете громаду крепостной стены, парень подумал, что в город их, конечно же, не пустят. Кто это станет ворота ночью открывать? Да и зачем, если задуматься? Постоялых дворов и в посаде должно хватать. И дешевле там…

Он оказался неправ.

Ворота до сих пор держали нараспашку. Да не одну половинку, а обе створки, чтобы болок и сани с товарами проехать могли. Рядом с недовольными стражниками стояли двое мадьяр в коротких полушубках и барашковых шапках. Удерживая ладони на рукоятках кривых сабель, они низко поклонились Андрашу и отступили с дороги, пропуская обоз в город. Никита успел заметить, как в руки седоватого стражника – должно быть старшего над витебчанами – перекочевал округлый мешочек. Понятно, что ради одного только почтения к чужестранному гостю никто не стал бы нарываться на разнос от местного князя или воевод. А за хорошую мзду и пострадать можно. Даже потерпеть, если суровый командир вздумает по шее накостылять.

Как успел шепнуть вновь разговорившийся Мал, Витебск был старым городом. Ну, не старше Великого Новгорода или Киева, но с Москвой запросто мог поспорить. В народе говорили, что заложила его еще княгиня Ольга. Мол, проезжала она по Новгородской земле, ставила погосты[60] по рекам Мсте и Луге, а на обратном пути остановилась в том месте, где Витьба впадает в Двину. Видно, глянулся ей удобный пригорок, защищенный обрывистыми берегами, а также мудрая правительница не могла упустить возможность держать под надзором сразу две реки. Вот и основала на левом берегу Витьбы небольшое сперва поселение с деревянными кольями вместо огорожи. А, скорее всего, там люди уже жили, и Ольга пришла «на готовое», только повелела укрепление соорудить. Так или иначе, там, где некогда стоял посад, высился Верхний замок, по сути дела детинец. С юга и востока к нему пристроился Нижний замок – здесь стены были пониже, насколько позволяла разглядеть ночная темнота. Внутри располагались ремесленные слободки, торговая площадь и гостиный двор для заезжих купцов. Чего-чего, а посада, обнесенного крепостной стеной, Никита раньше не встречал. Ну так а какие города он видел? Москву да Смоленск? А кроме того Можайск, Вязьму, Дорогобуж – и те мельком, некогда было разглядывать.

В Верхнем замке обитал князь с боярами и ближней дружиной, стояли церкви, строились самые богатые купцы из местных. В Нижнем жил народ поплоше. Хотя, как пояснил Мал, Витебск славился искусными ремесленниками издавна. Кузнецы и столяры, гончары и кожевники. А таких изразцовых дел мастеров, как здесь, и в западных королевствах не сыщешь. Не зря князь литовский Витень точит зубы на город и окрестные земли. И захватит. Не мытьем, так катанием. Все к этому идет.

А может так случиться, что и купцы, владеющие тугой мошной, а следовательно, имеющие немалое влияние на князя и бояр, сами предложат перейти под руку сильного и крепнущего с каждым годом Великого княжества Литовского. Ведь купцам надо торговать. Витебские торговые гости вывозили на все четыре стороны света желтый и белый воск, душистый мёд, соленое сало, лён, пеньку, деготь, поташ… И это еще не все! А обратно везли из чужих держав тонкие дорогие ткани, соль, доброе железо, сельдь, серебряные и золотые украшения. Но, если на юг и восток обозы уходили беспрепятственно, то на запад и север купцы направлялись неохотно. Тому виной было постоянное немирье витебчан с рыцарями-крыжаками Тевтонского Ордена, которых без изысков, не разбирая дотошно, кто есть кто, звали попросту немцами. Из-за этих самых немцев, так и норовящих перекрыть дороги на Литву и на Польшу, на Псков и Новгород, торговля не ладилась. А всем известно, как Витень с Гедимином не любят тевтонцев. Потому лучше дружить с литовскими князьями… Примерно так, по словам Мала, рассуждали нарочитые мужи Витебска.

У города был еще посад в правобережье Витьбы. Ну не помещались уже все мастера и торговцы в Нижнем замке, а потому город потихоньку разрастался, расплывался вширь. Там тоже, при желании, любой мог отыскать ночлег. Слава Богу, постоялых дворов хватало с избытком.

Никита, проезжая ворота, подумал, помнится, что предположение Василисы оказалось ошибочным. Если Андраш не тот, кем представляется, то ему надо бы скрываться, выбирать постоялый двор на отшибе, где посетителей – раз, два и обчелся. Ведь купечество друг дружку знает, если не в лицо, то по слухам. Новым человеком могут заинтересоваться, а потом возникнут ненужные расспросы, разговоры. А то еще можно наткнуться на торгового гостя из родного Пожоня, который выдаст тебя с потрохами неосторожным словом. Не со зла, а просто захочет проявить уважение – поклонится да назовет по настоящему имени…

Но мадьярский купец или ничего не боялся, что свидетельствовало бы о его честности и открытом сердце, или был полным дураком. Хотя в последнем Никита усомнился, учитывая седины и несомненный достаток Андраша. Глупцы если и доживают до почтенного возраста, то вряд ли способны нажить богатство.

Но купец из Пожоня направился прямиком на самый большой постоялый двор. Расшумелся во дворе, требуя особого отношения к себе. Вначале он тряс мешочком с монетами и уговаривал хозяина – кривоногого и плешивого бородача с хитрыми, по-татарски прищуренными глазами – прогнать всех прочих постояльцев. Он-де, Андраш Чак из Пожоня, все убытки оплатит. А останавливаться под одной крышей с целой толпой незнакомых людей – один Бог знает, что у них на уме, – он не хочет. Слишком ценный груз. Следует отдать должное хозяину гостиницы, он стоял насмерть и не поддался на уговоры. Тогда Андраш потребовал выделить отдельную конюшню для его коней. Никита догадался, что мадьяр хочет прежде всего обезопасить Золотого от конских татей, но подумал, что поднятая купцом шумиха скорее привлечет нежелательное внимание. А там поползут слухи… Или он, правда, несмотря на седины, ума не нажил?

И тут напор Андраша успеха не имел. Единственная уступка, на которую ему удалось уговорить колченогого хозяина, заключалась в том, что для мадьярских коней освободили близлежащие стойла. Дьёрдь тут же назначил сторожей, погрозив им сперва кулаком, а потом и плетью и добавив длинное высказывание, из которого Никита запомнил только многократно повторенное «anya»[61].

Но перебранка во дворе вновь испортила настроение почтенному Андрашу. Входя в харчевню, он бурчал под нос: «Szemét szálloda… Szemе́t ljistálló… Szemtelen paraszt…»[62] Ни за что ни про что дал подзатыльник тихому, бессловесному слуге, который запомнился Никите еще по заснеженной дороге – парнишка стоял на коленях и быстро-быстро шевелил губами, должно быть, молился.

К счастью для Андрашевой свиты, за длинными столами сидели несколько купцов. Двое, судя по вышивке, украшавшей воротники рубах, из Литвы, откуда-то из-под Новогрудка. Один в смешном суконном зипуне, кургузом, с узкими рукавами, и странной шапочке, облегающей голову, словно мокрые волосы. При виде громогласного мадьяра по их лицам промелькнула тень озабоченности, но, убедившись, что это всего-навсего господин распекает нерадивых слуг, торговые гости тут же уткнулись носами в глубокие миски.

Андраш пренебрежительно махнул рукой, усаживая охранников за дальний стол, поближе к чадящему очагу – здесь топили «по-черному».

– Надеюсь, что спасители согласятся megvacsorazik… Как это будет по-русски… А! Поужинать со мной? – повернулся он к Василисе с Никитой.

– Не откажемся, – кивнула смолянка, подмигивая парню. О дорожной размолвке она, похоже, уже забыла.

Мал уже давно занял место по чину – между Лайошем и Чабой. А Улан-мэрген решительно направился к тому же столу, что и Никита.

– А татарин куда? – нахмурился Андраш. – Слуг распускать нельзя…

– Он не слуга, – вступился за друга Никита. – Улан из славного рода. Он – сын нойона. Это князь по-нашему.

– Fia herceg? – удивился купец. – Nem tala€n! – И, вспомнив, что лопочет по-своему, перевел: – Не может быть, чтобы это был сын князя!

– Может, – подтвердила Василиса. – Разве у вас младшие дети знатных родов не пускаются в странствия, чтобы сыскать славу, почет, богатство?

– Так то у нас… – задумчиво протянул Андраш. – Hagyomány elokelo lovag[63]…

– Чего-чего? – прищурилась девушка.

– Я говорю, hоlgy[64] Василиса, что не ожидал в ваших землях встретить последователей рыцарских обычаев, освященных веками благородных войн…

– А мы, значит, рылом не вышли? – жестко прищурилась смолянка. – Дикари? Язычники?

Мадьяр пожал плечами:

– Но ведь у вас нет рыцарей…

– Рыцарей нет, а кто вашу Европу грудью прикрыл, когда монголы навалились?

– Неправда, hоlgy Василиса, Венгрия от той… háború… войны в стороне не осталась. Король Бела отважно сражался! Но воинская… szerencse… удача отвернулась от него. Враг ворвался в Буду на плечах наших воинов…

– И спалил город, – подсказала Василиса.

– С Субудай-баатуром шутки плохи, – усмехнулся Улан.

– Если бы Бела успел соединиться с Генрихом Набожным… – не заметил издевки Андраш. – Кто знает, чем бы обернулась битва при Лигнице?!

– Если бы да кабы… – пробормотал ордынец.

– Били татары и ваших рыцарей, и наших ратников, – подвела итог смолянка. – Так что воины они хоть куда, и их нойоны ничем не хуже наших с вами князей.

Купец с сомнением пожевал губами, но потом просиял и отвесил легкий поклон:

– Я склоняюсь перед мудростью и… как это сказать… szе́pség… А! Красотой.

С легкой улыбкой он пропустил Василису к столу. Сам уселся напротив. Никита пристроился рядом с девушкой, а Улану ничего не оставалось, как присесть около мадьяра, который так потешно на него покосился, что татарчонок не сумел сдержаться и фыркнул в рукав.

– Эй! – Андраш помахал рукой, хотя хозяин постоялого двора никуда не уходил. Стоял неподалеку и ждал, когда же говорливые гости подумают о еде. – Эй, как тебя… Иван!

– Молчан я… – Корчемник откашлялся, переступил с ноги на ногу.

– Все русские – Иваны, – скривился купец. Потом глянул исподлобья на Василису, поправился: – Jól[65], Молчан. Неси нам bor… вино! Самого лучшего. А к нему porkolt[66].

– А… это… Чего, господин?

– Глупый parasz… Как это правильно сказать? Pecsenye… Мясо…

– Так пост же, господин. Филиппов пост[67]…

– Пост? А… Ну да, пост… И что с того?

– Так сухоядение нонче. А ты, господин, мяса просишь…

– А тем, кто в пути, Церковь дозволяет не поститься, – вмешалась Василиса. – Или ты не знал, Молчан?

Витебчанин задумался на миг, а после развел руками:

– Так-то оно так, да нет мяса, не держу до Рождества.

– А вино? – насторожился Андраш.

– Вино есть. И пиво есть. Только…

– Что только?

– Так это… Пост.

Никита едва сдерживался, чтобы не расхохотаться в полный голос. Он сам был неприхотлив в еде. Живя с Гораздом, привык поститься едва ли не каждый день. Мясо они видели очень редко. Молоко, творог, грибы, орехи, ягоды… И ничего. Хватало для каждодневных упражнений в боевом искусстве. Улан, отвернувшись, рассматривал гостей, сидящих за столами. Его вера постов не признавала. Монголы и так всю жизнь в дороге – не пожируешь.

– Вот, опять за свое! Я сегодня с жизнью прощался. Мне вина выпить kellene… надо. – Андраш начал багроветь. Еще чуть-чуть – и разразится криком, а то и в ухо может засветить несговорчивому корчемнику.

«Ну зачем нам еще заботы со стражей? – подумал Никита. – Нужно как-то выкручиваться…»

– Почтенный Андраш, – проговорил парень. – А может, мы яичницей обойдемся?

– Пятница сегодня… – снова забубнил Молчан, но уже без былой убежденности. – Сухоядение…

– А мы путешественники! – прихлопнула ладонью по столу Василиса. – Мяса не просим, хоть яичницы принеси!

– Igen! Jásrántotta!!![68] – обрадовался мадьярский купец. – Тащи, parasz! И много! Sok! Быстро тащи.

Он звякнул по столу серебряной монетой. Подумал и добавил еще одну:

– И вина неси…

Молчан повздыхал-повздыхал и отправился выполнять распоряжение. А что поделать? Каким бы ты набожным ни был, как бы ни придерживался постов, а терять богатого и влиятельного гостя никому не хочется.

– А что, почтенный Андраш, – вкрадчиво проговорила Василиса. – Король ваш, Карл Роберт, укрепился ли на престоле?

– Карл Роберт? – нахмурился мадьяр. – Этот мальчишка? Tej… молоко на губах не обсохло, а туда же, в короли… – Он сдержанно, но с чувством стукнул кулаком по столешнице. – Неаполитанцев нам не хватало на… trón…

– На престоле?

– Да, на престоле. Уж на что Вацлав Пржемыслович никчемным королем был…

Андраш задумался, сжимая и разжимая кулак. Брови его при этом шевелились, как две мохнатые гусеницы.

– А ведь это он, Карл! – вдруг воскликнул купец.

– Что? – удивилась Василиса.

– Карл этого rabló подкупил! Чтобы на меня напал! Допросить его надо!

– Карла? – сделала глупое лицо смолянка.

– Что ты, hоlgy Василиса! Rabló. Разбойника, то есть… Дьёрдь!

Пока подбежавший охранник выслушивал приказания, Василиса наклонилась к Никите и шепнула:

– Не похоже, что он посланник венгерского короля.

– Ну так я и не говорил…

– Это я говорила!

– Верно. – Парень рассеянно кивнул. История мадьярского торговца почему-то перестала его интересовать. А вот раскрасневшаяся в тепле щека девушки, ее синие глаза и пушистые ресницы… Так бы сидел рядом, касаясь плечом плеча, и разговаривал бы, а все короли, князья и купцы пускай провалятся под землю с громким треском.

– Эй, ты о чем задумался? – толкнула его локтем Василиса.

– Да так… – уклончиво ответил ученик Горазда. – Ты что-то говорила про короля?

– Ага! Я тут стараюсь купца нашего разговорить, а ты вылупился в стенку и улыбаешься, будто пыльным мешком по голове пристукнутый… – зашипела она.

– О чем беседуют мои благородные спасители? – Андраш отпустил старшего охранника.

– О том, что допросить разбойничка лучше утром, – лучезарно улыбнулась Василиса. – У нас говорят: утро вечера мудренее.

– А у нас говорят… – покачал головой мадьяр. – У нас говорят: красивая и умная девица – чудо немалое.

Девушка зарделась пуще прежнего. А Никита ощутил мгновенный приступ ненависти к говорливому купцу. Ишь ты! Седина в бороду, бес в ребро… Он уже собирался было сказать какую-нибудь резкость, не считаясь с почтенным возрастом и, несомненно, высоким положением Андраша, но подоспевший Молчан, тащивший пузатый кувшинчик, отвлек парня.

– Ваше вино, почтенные, – процедил сквозь зубы корчемник. От желчи, разлитой в его голосе, это самое вино могло запросто скиснуть. – А вот и яичница поспела…

Вихрастый конопатый мальчишка подтащил, придерживая сложенным вчетверо полотенцем, широкую сковороду. Поставил посередке стола.

Обрадованный Андраш не обратил внимания на недовольную рожу Молчана. Разлил вино – красное, будто кровь, – по кружкам. Провозгласил:

– Egészségére! – И перевел на русский: – Ваше здоровье!

Никита хмельного не любил. Пробовал пару раз, но не находил в опьянении какого-то особого удовольствия. Поэтому он просто пригубил благородного напитка, оказавшегося неожиданно сладким и густым, наподобие взвара.

– Э-э-э… Так не годится! – возмутился мадьярский купец. – За здоровье пьют до дна! Или ты меня, harcos[69] Никита, обидеть хочешь?

Пришлось допить. Попав в голодный с раннего утра желудок, вино разлилось горячей волной. Закружилась голова.

Андраш немедленно разлил еще по одной.

– А скажи, harcos Никита, пойдешь ко мне в охранники? – льстиво улыбаясь, проговорил купец.

Ученик Горазда тряхнул головой:

– Не пойду.

– Почему?

– Я не нанимаюсь торговцев охранять.

– А на что же ты живешь? – искренне удивился Андраш. – Кому служишь?

– Руси служу, – твердо отвечал парень.

– Глупости! – Наниматель поднял кружку, призывая сидящих за столом присоединиться к нему. – Служат князю или королю. Иногда нанимаются, как это… в охрану… к торговым людям… – Он отхлебнул, отер рукавом усы, подцепил изящной серебряной вилочкой здоровенный кус яичницы.

– Не все за деньги купить можно, – коротко бросил Улан.

– Igen? – повел бровью купец. – Ezust… серебро то есть… все решает.

– А честь? Честь баатура?

– Толку от чести, когда vminek… э-э… зад голый? Прости, hоlgy Василиса… Рыцарь служит королю. Дружинник – князю. Нукур служит нойону или хану. Нельзя служить земле. За что кольчугу и меч купить? Чем коня кормить?

– Если никто не пробовал, это не значит, что нельзя, – сказал Никита и сам себе поразился. Никогда уверенные и значительные речи не входили в число его достоинств. Или это вино подействовало?

– Igen? – Купец пожал плечами. Отхлебнул еще. – Egészségére!

– А кому ты, почтенный Андраш, коня везешь? – вдруг прямо в лоб спросила Василиса.

– Коня? А… Aranyos… Нравится? Красавец.

– Ты ведь в подарок его кому-то приготовил, так ведь? – смолянка прищурилась.

– Jaj! – воскликнул Андраш, в притворном ужасе сжимая голову ладонями. – Несчастный тот княжич, который твоим мужем будет, hоlgy Василиса!

– А все-таки? Ливонцам или Витеню?

– Ты как догадалась, hоlgy Василиса? – Багровые щеки мадьяра побелели. – Про то знать никто не знает. И не положено никому знать… Rejtély! Тайна!

– Ладно, почтенный Андраш… – Девушка развела руками. – Не хочешь говорить – не надо. Только на Руси умных больше, чем ты думаешь. И не одна я такая догадливая. – Она подмигнула купцу и пригубила вина.

Тот забурчал что-то невнятно.

– Ur! Bajok[70]! – Откуда ни возьмись у стола вырос горбоносый Дьёрдь. Его лицо выражало озабоченность и даже, к удивлению Никиты, испуг.

– Mi kell? – вскинулся Андраш.

Охранник залопотал что-то по-венгерски, бросая косые взгляды по сторонам.

Никита следил, как мрачнеет купец, как наливаются бурым его обрюзгшие щеки, вздуваются жилы на висках.

– Не к добру это… – шепнула Василиса.

И тут Андраш рявкнул так, что покачнулось подвешенное к потолочной балке колесо со светильниками. Вскочил. Грянул кувшином об пол. Дьёрдь шарахнулся и побежал к своим, озабоченно оглядываясь через плечо.

– Сбежали! – Он повернул искаженное бешенством лицо к сотрапезникам. – Оба разбойника! Уходить нам надо…

– Да чего ты так испугался, почтенный Андраш? – Василиса, хоть и съежилась, но сохранила присутствие духа. – Что тебе разбойники сделают в городе? Тут и стража, и твоя охрана не дремлет…

– Они к тем побегут, кто их нанял. Скажут – здесь Андраш Чак.

– И что с того?

Купец будто не заметил ее вопроса. Сказал, тяжело опираясь ладонями о стол:

– Последний раз предлагаю с нами ехать. Я – Андраш Чак из Пожоня. Я слов на szél… ветер… не бросаю. Поможете – озолочу. Помешать мне вздумаете – не обессудьте.

– Да ты пугать нас вздумал, не иначе?

– Nem… Нет… – Загадочный гость из Венгрии неожиданно смутился. – Нет, hоlgy Василиса. Просто я очень хочу, чтобы ты поехала со мной. Таких умных и красивых leány я не встречал. Да еще и боевитых… Стоило покинуть родину и отправиться в дикую варварскую Русь для того, чтобы повстречать тебя…

Василиса выпрямилась, выгнула бровь:

– Тебе не вино ли в голову ударило, почтенный Андраш Чак из Пожоня? – Слово «почтенный» она выделила особо. – Я еду туда, куда хочу. Тогда, когда хочу. С тем, с кем хочу. Ясно тебе, почтенный Андраш Чак из Пожоня?

– Это твое последнее слово, holgy Василиса?

– Последнее.

– Тогда, bocsánatot kér… То есть прощения прошу. Прощай, holgy Василиса. Может, когда свидимся.

Мадьяр развернулся и, не удостоив Никиту и ордынца ни словом, ни поклоном, отправился прочь. Его свита потянулась следом.

– Он такой же купец, как я смердова дочь… – в наступившей тишине проговорила смолянка.

– Знать бы раньше, какой он гад подколодный… – задумчиво отозвался Никита.

– Надо тебе было за него вступаться? – вмешался татарин. – У нас про таких говорят: лицо белое, а сердце черное.

– Я бы себе никогда не простил, когда бы людей бросил в беде… – рассеянно ответил ученик Горазда. – Что ж мне, сравняться с ним, что ли?

– Русский человек даже инородца в беде не бросит, – добавил подошедший Мал. И тронул за рукав Василису. – Темная душа у этого Андраша Чака. Нам теперь настороже быть надо.

– Андраш Чак… – повторила за стариком девушка. – Андраш Чак… Слыхала я про одного Чака. Уж не родич ли?

– Что ж он, совсем дурак, если с тайным поручением едет, а своим именем называется? – удивился Никита. – Неужто придумать ничего нельзя было?

– Ты же видишь – он себя самым умным, самым богатым, самым красивым считает. А мы дикари и схизматики.

– А что такое «варварская?» – спросил Улан. – Почему он Русь так назвал? Обидеть хочет?

– Да он и не хочет, а обидит, – махнула рукой Василиса. – Ладно. Утро вечера мудренее. Спать пора. А утром уж отправимся… Куда ты хотел, Никита?

– На Туров нам надобно…

– Это, значит, через Друцк и Свислач… – рассудительно проговорил смоленский дружинник.

– Да, – кивнул парень. Он хотел добавить: «И Олекса Ратшич то же самое советовал», – но вовремя прикусил язык. Надо меньше болтать, а иначе вся Белая и Черная Русь будет знать, куда он собрался.

Никита поднялся, ощущая непривычную слабость в коленках. Неужели вино так подействовало? Украдкой взялся за край стола, чтобы не шатало.

– Утро вечера мудренее…

– Что это ты со мной соглашаться начал? – непритворно удивилась Василиса.

– А я сейчас со всеми согласен. Лишь бы спать отпустили.

– Тогда пошли.

Конопатый мальчишка – тот самый, что приносил яичницу, – отвел их наверх. Горенка, которую Молчан отвел парням для сна и отдыха, больше походила на собачью конуру – тесная, узкая, пыльная.

«Небось Андраша не в такой устроили, – подумал Никита, с наслаждением вытягиваясь на жесткой лавке. – А может, и в такой… Да какая разница? Лишь бы выспаться…»

За стеной бурчал недовольным голосом Мал. Василиса отвечал односложно: «Да! Нет! Не знаю! Отстань!» Последнее, что запомнил Никита, проваливаясь в глубокий сон, был громкий, со стоном и подвыванием, зевок Улан-мэргена.