Отрок московский

Хмурень 6815 года от Сотворения мира Неподалеку от Витебска, Полоцкая земля, Русь

Гогот и выкрики разбойников вдруг стихли. Мир сузился до размера круга, окаймленного разношерстной толпой.

Никита раскинул руки в стороны, поднял согнутую в колене ногу и медленно выпрямил ее, направляя пятку в небо.

У Любослава округлились глаза – видно, атаман никогда не сталкивался с ухватками чиньской борьбы. Но он если и удивился, то не растерялся. Ударил с левой. Раскрытой ладонью. Так, оплеуха зарвавшемуся вьюноше, чтобы не убить, но на место поставить, показать, кто чего стоит.

Парень за миг до соприкосновения широкой ладони со своим ухом качнулся и упал, становясь на широкую «разножку». Со стороны могло показаться, что его ветром сдуло. Любослав качнулся, но не дал размаху увлечь себя. Выровнялся и отскочил, избегнув подсечки. Снова пошел вперед, вихляясь, то и дело перенося вес с одной ноги на другую.

«Драться не дурак, – отстраненно подумал Никита. – С таким совладать непросто будет. Ну да ты знал, на что шел. Теперь давай, выкручивайся…»

Решив сперва прощупать противника, он не стал атаковать, а пошел приставным шагом по кругу, уворачиваясь от хлестких, частых ударов.

Любослав показывал себя с самой лучшей стороны. Бил с обеих рук одинаково сильно и умело. Передвигался легко и свободно, будто большой, сытый, излучающий уверенность и силу кот. Наверное, до сих пор он чувствовал себя непобедимым. Кто в ватаге мог сравняться с атаманом? Никто. А если он еще и с оружием так же умело обращается, то место его не среди разбойников, а в княжеской дружине – своим присутствием такой боец украсит войско любого князя и очень скоро выбьется в воеводы. Или он – опальный? Был дружинником, а после поссорился с князем или с кем-то из бояр. Разве этого не может быть? Часто и густо. Тот же Акинф Гаврилович, ближний боярин Михайлы Ярославича, обиделся некогда на князя Данилу Московского…

Кулак со свистом пролетел в вершке от головы Никиты.

Видимо, от досады, что не может достать верткого мальчишку, Любослав допустил ошибку, открыв бок.

Парень ударил пяткой.

Атаман только охнул. После зарычал, как медведь, но не полез нахрапом, как можно было бы ожидать, а, напротив, отступил, закрываясь в «глухой» защите.

Никита взвился в высоком прыжке, целясь ребром ступни в висок противника.

Любослав слегка отклонился и попытался сграбастать его за лодыжку.

Куницей выворачиваясь в полете, парень не совсем удачно приземлился и, чтобы избежать следующего удара, перекатился длинным кувырком. Вскочил на ноги, встретил тяжелую накидуху[31] согнутым предплечьем – аж кости заныли, будто бы ослопом[32] приложили, – и ударил основанием ладони в подбородок Любослава.

Голова вожака дернулась. Если бы не бычья шея, позвонки переломились бы. Но разбойничий атаман уцелел. Просто отступил на несколько шагов, ошарашенно мотая головой.

Никита, развивая успех, бросился за ним, проводя один за другим удары в колено, в лоб, в живот…

Острой болью отозвались костяшки кулака, разодранные о пластину бахтерца.

Любослав вновь устоял на ногах и ответил хлестким оплётом[33], в первый раз за время драки ударив ногой. Парень успел прикрыть ребра локтем, но отлетел в сторону, как пушинка. Переводя дыхание, застыл в низкой стойке на согнутых ногах.

– Ух, не прост ты, малый. Не прост… – Вожак потряс головой, как пес, которому в ухо попала вода.

Никита, улыбнувшись, согнул пальцы в положение, называемое Гораздом «когти тигра». Что это за зверь, он мог только представлять – огромный кот, величиной с коня, рыжий, полосатый, смертельно опасный. Нападает быстро, бьет сильно, ломая добыче хребет.

Атаман озадаченно качнул головой. Самую малость, чтобы не ударить лицом в грязь перед ватагой. Он и так уже, можно сказать, опростоволосился. Вызвал на бой незнакомого, но щуплого и непохожего на знаменитого бойца мальчишку, рассчитывая на легкую и сокрушительную победу. А тут – на тебе!

– Ну, держись! – Любослав сплюнул на снег и, раскачиваясь, как поднявшийся на задние лапы медведь, зашагал на Никиту.

«Тигр против медведя… – отстраненно подумал парень. – Сила и уверенность против силы и быстроты».

Он бросился вперед, поднырнул под летящий в лицо кулак, закрывшись локтем, пустил вскользь второй, ударил ребром стопы атамана под колено. Любослав не растерялся – убирая ногу, сразу повел ее для удара «быком»[34]. Но Никита использовал то единственное преимущество, которое у него имелось, – скорость.

Заканчивая движение ударной ступней, ученик Горазда оттолкнулся ею от земли, помогая телу взвиться в прыжке широким взмахом левой ноги и рук. Столб, на котором Никита отрабатывал ежедневно равновесие, был на пол-аршина выше атамана, а потому дальнейшее не представляло никаких трудов. Любослав почуял опасность, но поднять руки не успел. Пятка Никиты врезалась ему точно в лоб.

Приземлившись, парень глянул на противника. Тот еще стоял – вот что значит здоровущий мужик, – но глаза его закатились, жутковато поблескивая белка́ми. Миг, другой… и Любослав рухнул лицом вниз. Аж гул прокатился по обступившему дорогу ельнику.

Разбойники молчали, ошеломленные поражением своего непобедимого главаря. Только фыркали кони и тоненько подвывал кто-то из плененных купцов.

– Да что ж это деется, православные?!! – срываясь на визгливый хрип, заорал кривоносый. Его рот перекосился, на бороде поблескивала ниточка слюны. – Уби-и-и-ил!!!

«А когда вы убивали, это тебя не пугало?»

Ватажники вдруг разом заволновались, зашумели. Кто послабее духом, шарахнулся в задние ряды. Позлее да позадорнее шагнули вперед.

– Убил атамана!

– Мыслимо ль дело?

– Человека живого да пяткой в лоб!

– Супостат!

– Не по-русски бьется…

– Нехристь!

– Басурманин!

– А в кулаки его, православные! – надрывался кривоносый. – Бей!

– За Любослава! – вторил ему русобородый крепыш – про таких говорят: что поставить, что на бок положить.

– На ножи подлеца!

И только один, самый, наверное, здравомыслящий, пискнул:

– Тикаем, братцы!

Конечно, его никто не послушал. Мужики распаляли себя криками, махали кулаками, топали и рвали на груди кафтаны и однорядки, полушубки и зипуны. Швыряли оземь шапки.

Иногда прямо удивительно, как люди в толпе отважными делаются. Очень похоже на стаю шавок, когда через свалку, которой они владели целиком и безраздельно, вздумал неторопливо прошагать волкодав. И тогда случается вот что. Любая облезлая собачонка из тех, что, повстречав могучего пса один на один, поджала бы хвост, а то и обмочилась бы с перепугу, становится отважной и отчаянно яростной. Ну прямо огнем пылает! Заходится лаем, скалит желтые клыки, бросается в атаку. Но через два-три прыжка останавливается и возвращается к своим, в толпу. Там ей легче. Рядом мохнатый бок товарища. Он внушает уверенность, дает призрачную надежду победить. Так и здесь. Любослав мог с легкостью сломать шею любому ватажнику. Его боялись. Его уважали. Его слушались. За ним могли пойти в огонь и в воду. Против княжеских дружинников и обозной охраны, хорошо обученной и вооруженной. И вот явился человек, который победил их дорогого атамана голыми руками. Вернее, ногами, но какая, в сущности, разница? Они были озадачены, они были напуганы, они были растеряны. Но достаточно одного выкрика кривоносого, как все почему-то решили, что способны справиться с победителем Любослава. И теперь горят боевым задором…

Ну что ж… Никита, вдохновленный победой, их не боялся.

– Убирайтесь прочь, пока целы!

Вряд ли кто-то расслышал его голос за общим криком и гамом, но догадались многие. Только вместо того, чтобы послушаться, они бросились в бой, пылая жаждой мести.

Первым мчался кривоносый, выставив перед собой рогатину.

«На тигра не охотятся, как на медведя», – успел подумать ученик Горазда, а дальше размышлять стало некогда. Тело все делало само.

Никита повернулся на пятке, как заправский плясун, захватывая пальцами левой руки древко рогатины чуть пониже лезвия, а локоть правой с наслаждением впечатал в перекошенный, орущий рот разбойника. Мужик шлепнулся навзничь, только подошвы мелькнули.

Прежде чем остальные подбежали достаточно близко, парень очертил вокруг себя широкий круг отобранным оружием. Ватажники отпрянули, кто-то взвыл, получив кончиком лезвия.

– Прочь! – скорчив страшное лицо, выкрикнул Никита и закрутил рогатину, словно привычный посох. Сказать по правде, она была тяжелее, но злость придавала сил. – Не пощажу!

«Только бы не додумались за луки схватиться», – билась мысль.

Но разбойники оказались не способны нападать слаженно – единственный человек, умеющий управлять ими, валялся убитый, а если и живой, то не слишком-то отличающийся от покойника. Среди оставшихся не нашлось никого, кто смог бы взять на себя командование. Руководить боем – это не подзуживать товарищей, тут думать нужно, и разум должен оставаться холодным.

Кистени и длинные ножи, которыми размахивали лесные молодцы, никуда не годились против рогатины. Да что там говорить – они и от простой палки не отбились бы! Лишь у двоих имелось оружие на длинном древке, но они бестолково топтались позади более отчаянных соратников. Еще несколько размахивали топорами, стараясь перерубить оскепище[35] рогатины. Никита несильно ткнул ближайшего в плечо. Лохматый мужик взвыл и бросил оружие на снег, пытаясь ладонями удержать кровь, быстро пропитывающую рукав армяка.

– Уррах! Уррах! – донесся издалека знакомый голос.

Один за другим четверо разбойников рухнули ничком. Никита успел заметить торчащую из груди одного из них стрелу.

Неужто, Улан-мэрген? Самое время…

– Спасайтесь, кто в Бога верует! – истошно заорал коренастый грабитель, округлое пузо которого перетягивал ярко-синий кушак. Втянул голову в плечи и кинулся наутек.

Еще двое, самые сообразительные, последовали его примеру. Остальные никак не могли оставить бесплодных попыток зацепить ученика Горазда хоть кончиком оружия, хоть острием стального клинка. Никита резанул с потягом по рукам, сжимающим топорище, а затем, пустив рогатину полукругом за спиной, отогнал, а судя по крикам, и хорошенько зацепил еще парочку нападавших.

Обезоруженные и усаженные на снег купцы встрепенулись и кинулись на обидчиков, одолевая не умением, а числом – висли на одежде, хватали за ноги, за руки, валили, а после душили, били кулаками, выцарапывали глаза.

Татарин картинно остановил коня, едва не посадив его крупом на дорогу, и пускал стрелу за стрелой, не боясь промахнуться.

Разбойники метались по вытоптанным обочинам, превратившись в мгновение ока из охотников в добычу. Они рванули в лес – видимо, в ту сторону, откуда пришли, – но навстречу им выскочили верхами Мал и Василиса. В руке старого дружинник сверкал меч, а девушка крутила над головой саблю.

Взмах – удар!

Вправо! Влево!

Люди в серых армяках безжизненно валятся на снег.

Алые брызги разлетаются веером.

– Наша взяла! – радостно голосит Василиса.

А Мал довольно улыбается в седые усы.

– Уррах! – Ордынец отправил в полет последнюю стрелу и, подняв лук над головой, громко закричал: – Никита-баатур всех победил! Великий воин!

Парень остановился, упер древко рогатины в снег и наблюдал, как поднимается тот самый восточного вида купец и идет к нему неторопливой походкой уверенного в себе человека, привыкшего, что обычно ходят к нему. Но Никита не спешил шагнуть навстречу. Пускай первым представляется. Почему-то эти обозники были ему неприятны. Возможно, потому, что сдались на милость победителей, потеряв всего двоих? Уж охрана, которой командовал покойный Добрян, так запросто не сложила бы оружия.

Почтенному купцу осталось преодолеть не больше десятка шагов, как вдруг светло-рыжий конь, которого Любослав называл фарем, пронзительно заржал, взбрыкнул и рванулся прочь. Убитый разбойник волочился за ним – неосторожно привязал чембур[36] к запястью.

– All! All, Aranyos!![37] – закричал старший купец, бросаясь коню наперерез. Поскользнулся и, нелепо взмахнув руками, растянулся во весь рост. Немедленно вскочил на четвереньки…

Но он не успевал. Никак не успевал.

Мал залихватски свистнул, разворачивая коня, но он тоже был слишком далеко.

Никита на миг представил, что жеребец южных кровей, привыкший к уходу и доброму корму, останется один среди витебских чащоб, и ему стало жалко скакуна. Долго он тут не протянет. Или волки сожрут, или от голода и холода падет. Первое даже предпочтительнее, ибо несет меньше мучений.

– Ай-я-я-я!!! – отчаянно завизжал Улан-мэрген, кибитью[38] ударяя по крупу своего саврасого.

Конечно, коренастый, мохноногий жеребчик, которого дала ордынцу Василиса, не годился, даже чтобы нюхать пыль из-под задних копыт благородного аргамака, но мастерство наездника и волочащийся на чембуре мертвый разбойник сделали свое дело. На коротком рывке саврасый догнал фаря. Улан, бросив лук, ловко перехватил рыжего за недоуздок.

– Стой, погоди, хурдун[39]! – почти ласково воскликнул татарчонок.

Аргамак косил глазом, но подчинился, почувствовав уверенную руку. Перешел на неспешную рысь, а через несколько шагов и вовсе остановился. Улан-мэрген спешился, обнял скакуна за шею, прижимаясь щекой к теплой морде, что-то едва слышно зашептал.

Никита поневоле улыбнулся. Так трогательно смотрелись конь и человек. Они казались созданными друг для друга. Как меч и ножны, как солнце и небо, как море и волна. Парень махнул рукой и рассмеялся, обратив лицо к ярко-синему, как бесценный самоцвет, небу.

– Что ты хохочешь, будто рехнулся? – нарушая мгновение счастья, раздался удивленный голос Василисы. – Снегом умойся – полегчает.

Девушка шагала к нему, ведя коня в поводу. Мал ехал следом, поглядывая по сторонам из-под сведенных бровей – не пошевелится ли кто их поверженных грабителей, не попытается ли принести вред смолянке?

Продолжая улыбаться, Никита зачерпнул полную пригоршню колючего снега и бросил себе в лицо.

– Правду говоришь. Полегчало, – усмехнулся он.

– А ты, взаправду, умелый воин, – Василиса покачала головой. – Пальца в рот не клади. Не врал.

– А мы, тверские, такие!

– Не врете или деретесь знатно?

– Слов на ветер не бросаем.

Девушка кивнула:

– Верно. И в задних рядах не стоите на поле боя. Это я поняла. Так ведь, Мал? – Она повернулась к старику.

Тот серьезно кивнул. Даже не кивнул, а скорее поклонился парню. В его глазах светилось, как ни удивительно, самое настоящее уважение. А потом старый воин поднял меч в воинском приветствии: острие клинка – в небо, крестовина – на уровне глаз.

– У тебя сердце витязя, Никита, дружинник тверской. Дружинников бывших не бывает, но и притворяться ими нельзя. Как ни старайся, все равно не выйдет.

– Спасибо. – Парень вежливо ответил на поклон, приложив левую ладонь к груди. – Спасибо на добром слове, Мал, дружинник смоленский. Только князю тверскому я никогда не служил и служить не буду. Хочешь уважить по справедливости, зови дружинником московским.

– Все-таки московский? – Легкая тень пробежала по лицу старика. – Ну да ладно, паря… Московский так московский. И это тебе спасибо. Ты мне напомнил, что русский человек не должен по кустам прятаться, если кто-то где-то непотребство чинит. А я стал трусливый и малодушный.

– Неправда! – возразила девушка. – Ты не о своей шкуре думал…

– Хватит ругаться! – остановил их Никита, который заметил приближающегося купца.

Спасенный подходил не спеша, сохраняя степенность, достойную именитого и небедного человека. Обходил валяющихся то здесь, то там разбойников. Большинство лесных молодцев сумело все-таки уйти в лес, воспользовавшись неразберихой, которую вызвал фарь. Остались лежать с полдюжины. Из них шевелился и поскуливал только кривоносый, с рогатиной нападавший на парня. Он двумя ладонями держался за лицо, и между пальцами сочилась алая влага. «Похоже, нос я ему все-таки подровнял», – подумал Никита.

– Kоszоnоm szе́pen! – Купец с достоинством поклонился, сдернув с головы мохнатую шапку с роскошным, но надломленным пером. Когда только успел подобрать? Заметив озадаченные лица спасителей, он повторил по-русски, но со странным выговором. – Спаси… Бог… Вас… Так, кажется, говорят у вас?

– Рады помочь. – Василиса выпрямилась, расправила плечи и отвечала с поистине княжеским величием: – Ты уж прости, гость чужестранный, что Русская земля так тебя приветила.

Купец улыбнулся, водрузил шапку на место.

– В моих родных краях… rablo… как это будет… А! Грабители! В моих родных краях грабители встречаются чаще. Даже рыцари не брезгуют обирать… негоциантов.

– Кого? – Никита округлил глаза.

– На западе так купцов называют, – пояснила девушка.

– Да, – кивнул спасенный. – Я – Андраш Чак из Пожоня[40]. А кого мне благодарить перед Господом? Кому я обязан?

– Ого! Далеченько ты забрался, почтенный Андраш.

– Дела торговые… – развел он руками.

– Я – Василиса. Из Смоленска. Со мной мои друзья и охранники. Путешествуем. Сейчас в город Витебск путь держим.

– О! С такими друзьями путешествовать не страшно, – Андраш кивнул на Никиту. – Olyan fiatal[41], а великий боец. Я хотел сказать…

– Да мы догадались!

– Не такой уж и великий, – засмущался парень.

– А что ж ты, почтенный Андраш, – пришла на выручку Василиса, – такую плохую охрану нанял? Только лихие людишки на дорогу, а они лапки кверху?

– Лапки? Кверху? – не понял мадьяр.

– Ну, сдались сразу. Без боя, без сопротивления.

– А! Так это не охрана! – Купец презрительно скривился, поглядывая на своих людей, копошившихся у возов. Они распихивали обратно вытащенные разбойниками товары. Трясущимися руками запрягали лошадей. – Я охрану отпустил вперед, в город. Думал, если Витебск sorban… э-э… рядом, можно не опасаться. Со мной двое были… Вон они лежат.

«А Любослав – не дурак, – подумал Никита. – Сразу понял, кого нужно из засады положить. Не простой в этой ватаге атаман… был. Или живой он еще? Посмотреть бы».

– Этого vezе́r… Как это по-русски? Вожака! Его нужно вязать и с собой забирать, – будто услышал его мысли Андраш. – Допросить с пристрастием… Думаю, вы со мной в город поедете? Я не обижу.

– Не нужна нам плата, – решительно отказалась Василиса. – Мы – не наемники.

– Но в помощи не откажем, – снисходительно промолвил Мал. – Или мы не русские люди?

– О! Leа́ny[42] благородного рода. Я это сразу увидел. Должно быть, дочь герцога… Э-э… Я хотел сказать – князя.

– Вот еще! – фыркнула смолянка. – Поедем, почтенный Андраш. Да поскорее, вечер скоро.

На том и порешили. Да только человек предполагает, а Бог располагает. Сборы затянулись. Пришлось чинить обрезанные постромки и гужи – разбойники торопились и чужого добра не жалели. После скрутили ремнями и усадили в сани Любослава и кривоносого. Атаман пришел в себя, но соображал туго: крутил головой и водил ошалелыми глазами по сторонам.

Андраш долго осматривал коня, которого звал Золотым, пока не убедился, что ни одна шерстинка не упала с драгоценного фаря. Не доверив никому, перебинтовал ноги, поправил завязки, удерживающие попону. Улан-мэрген сунулся было помочь, но нарвался на такой отпор – молчаливый и холодный, но решительный, – что поспешил убраться от греха подальше. Лишь завистливо поглядывал со стороны и вздыхал.

Так и вышло, что в путь тронулись уже в сумерках.

Никита вез попрек седла честно, с боя, отобранную рогатину. Унижаться и просить Василису дать ему меч он не хотел. Хотя Мал, сопя в усы, предложил парню выбрать что-нибудь по вкусу из его оружия. Ордынец, воспользовавшись случаем, оставил себе лук, перещупал все стрелы, отобрав подходящие.

Тьма сгустилась очень быстро. Бледный серпик месяца почти не давал света. Лес и дорога выглядели призрачно и немного пугающе. Будто обоз провалился в сказочный мир, недобрый и очень подозрительный.

Когда уже потянуло дымком от витебского посада, а вдалеке послышался лай собак, на дороге показались несколько всадников с факелами. Мал потянул клинок из ножен, а Улан-мэрген наложил стрелу на тетиву.

– Ur Андраш! Tulajdonos! Hat оn, úr Андраш?[43] – донеслось из темноты.

– Hat én, Дьёрдь![44] – громко крикнул купец и пояснил русским спутникам: – Вот они, охранники мои. Явились, не задымились… Так у вас говорят?

У Никиты отлегло от сердца. Еще один кусок пути пройден. Из Витебска можно поворачивать на полдень, к Лукомлю, а оттуда уже выбираться на Бобруйск. Воевода Олекса советовал именно так ехать на Вроцлав. Там можно, если улыбнется удача, нагнать отряд Емельяна Олексича. И повстречать Федота Каина, которого татары прозвали Кара-Кончаром[45]. Вот тогда он, Никита, или отомстит за смерть учителя, или погибнет.