Отказаться от благодати

Глава 10. Урок

Мария попросила показать ей дом, и я с радостью согласилась. Не то, чтобы я чувствовала себя неуютно в одной комнате с охотником, но ощутила явное облегчение, когда удалось оттуда улизнуть.

Мы обошли дом, выпили чая с пирогом на кухне, поностальгировали о прошлом. Хотя с Марией особо не расслабишься – она всегда собрана, немногословна и спокойна, как удав. Элен бы уже давно рыдала на моем плече, погрузившись в воспоминания, а Мария лишь улыбнулась уголками рта и перевела тему.

Затем девушки из хегни пришли готовить ужин, Мария заболталась с Ларой о защитных амулетах, а я решила проверить, насколько продвинулось дело с Богданом.

В кабинете было подозрительно тихо, а у двери столпились все, кому не лень. Напирали друг на друга, словно толкучка поможет услышать, что происходит за той самой дверью. Я мысленно предположила, что Богдан уже мертв – будь он живым, орал бы наверняка, с охотниками у Эрика разговор короткий. Вряд ли брат пойдет на сделку, положившись лишь на слова, а доказательств Богдан не предоставил.

Но ради приличия я спросила у Полины:

– Ну что там?

Она нервно дернула плечами, не сводя взгляда с двери.

– Говорят. Вроде…

– Или Эрик прячет труп охотника в шкафу, – усмехнулся Роберт.

На его попытку пошутить я не отреагировала. Вообще решила игнорировать Роба до последнего. После разговора в кабинете осталось чувство гадливости, и оно было тем сильнее, чем чаще я думала, насколько Эрик привязан к жрецу и насколько ему доверяет. Даже странно, что он попросил о клятве именно меня…

Роберт же, казалось, ждал ответа именно на шутку. Иначе зачем стал бы смотреть так выжидающе?

– Там Влад тебя искал, – рассеянно бросил Глеб, полностью сбивая меня с мысли о Роберте. – Он, кажется, поднялся наверх.

Боги, и как я могла забыть?! Разговор, о котором мы условились. Наконец-то! И если так, то сегодня, возможно… Так, соберись, Даша. Главное – не забывай дышать, иначе голова закружится. Не хватало еще в обморок рухнуть, как героиня бесконечных любовных сериалов.

Мышцы будто обросли ватой, во всяком случае, подниматься по лестнице было неимоверно тяжело, и каждый шаг давался с боем. Я считала их – эти шаги – цепляясь за перила. И потом, в коридоре. Всего вышло сто шестнадцать, когда я замерла в нерешительности.

И что сказать? Как начать… и вообще… Я никогда толком не умела объясняться.

Испуг перед важным разговором усиливал неуверенность, а лучший способ для девушки исправить ситуацию – знать, что выглядишь ты безукоризненно. Зеркало в этом деле лучший советчик и друг.

Я улыбнулась собственным мыслям и, на радостях, что передышка у меня все же есть, толкнула дверь собственной спальни.

Помню, было слишком темно, чтобы сразу понять. Осознать. И осознанием этим подавиться. Захлебнуться буквально. Опьянеть.

Говорят, что сильная боль отрезвляет. Врут. Она пьянит похлеще выдержанного вина, и, стараясь не упасть, я цепляюсь за стойку двери. Ноготь болезненно загибается, но даже эта боль не способна вернуть меня в реальность. Или реальность в меня.

Мутный воздух рябит, сгущается вокруг сцены. На сцене – кровать. Моя, между прочим, я на ней с юности сплю. С тех самых пор, когда родители решили, что я уже достаточно выросла, чтобы иметь и собственную комнату, и взрослую кровать.

Смятые простыни. Сброшенное на пол одеяло. Чувственные прикосновения… Странно, касаются не меня, а кожа горит. И в горле крик застревает – не пристало воспитанным девушкам кричать от отчаяния.

Они меня не заметили. Не повернулись даже – ни он, ни она. Влад был слишком занят ее шеей, а Эльвира, откинувшись на подушку, прикрыла глаза, и на лице застыло выражение абсолютного блаженства. Густые русые волосы рассыпались и шелком свисали с кровати, опускаясь до самого пола.

И как я разглядела все эти детали в полумраке? А может, воображение многие дорисовало само?

Помнится, тогда подумалось, что я не видела у нее раньше этого комплекта белья. А еще она показалась мне в тот момент до тошноты грациозной и женственной. Странно, ведь до этого я воспринимала ее исключительно ребенком. Я плела ей косички, когда ей было пять. И сидела ночами у ее постели, когда Эля болела. Читала сказки на ночь. Раскачивала качели, и она, подлетая почти к самым небесам, хохотала от детского, искрящегося счастья.

Теперь она тоже парила под небесами. Там, где мне уже не суждено… наверное. Через это я точно не сумею перешагнуть. И момент этот не вычеркну.

Я осторожно вышла и прикрыла за собой дверь. Выдохнула. В голове было странно спокойно и пусто, лишь обрывки мыслей летали хлопьями пепла от остывших пожаров.

Нужно бы подумать о комнатах для прибывших бранди. Позаботиться о полотенцах – их в последнее время катастрофически не хватает. А еще с утра звонил Антон, просил к его приезду просмотреть документы по ближайшему тендеру. Да и Алану я обещала реанимировать старую железную дорогу Эрика.

И… мне есть, чем себя занять. До конца жизни дел хватит. Только зачем? Об этом, наверное, нужно поразмыслить.

С этой мыслью я и поднялась на чердак. И только там, в окружении пыльных картин и хлама поняла, что плачу.

Не помню, когда в последний раз так плакала. Казалось, легкие выйдут горлом – так я рыдала. И кулак в рот сунула, чтобы не закричать. Кричать в тот момент было отчего-то стыдно, я и так унизительно капитулировала на чердак, не хватало еще, чтобы домочадцы выслушивали мои истерики.

– Так и знал, что найду тебя здесь! – послышался от люка торжествующий голос Богдана. Выжил все-таки! Натуральный таракан!

Мысль о том, что он увидит меня зареванной, показалась невыносимой, поэтому я отвернулась и голову опустила, прикрываясь волосами. Жалкое, должно быть, зрелище.

– Эй, ты чего?

Скрипнули петли опускающегося люка, и чердак поглотила почти кромешная тьма. Наверное, не этого эффекта Богдан добивался, но я была благодарна за то, что он отрезал этот пока еще не заселенный людьми кусочек пространства от остальной части дома. Да и слез в темноте обычно не видно. Жаль, звук всхлипов не затереть.

– Ты чего… ревешь, что ли?

Не знаю, как он меня нашел в кромешной тьме – возможно, охотники неплохо ориентируются в темноте, а может, к жертве их ведет благодать. Богдан присел рядом и руку закинул мне на плечо. Она была такой теплой, сильной, что жалость к себе окончательно победила. И через секунду я уже вовсю рыдала на его плече, вытирая слезы о светлую футболку.

– Ну ты это… не реви, слышишь? – Охотник аккуратно погладил меня по голове, словно боялся лишним движением причинить боль или ранить. Глупый. У меня в душе дыра размером со Вселенную. – Я много гадостей говорю, но зато правду, без принятого у вас жополиз… В общем, что думаю, то и говорю. Но я не хотел тебя до слез доводить, честно.

– Что? – непонимающе переспросила я.

– Я тебе гадостей наговорил. Ты ведь из-за этого ревешь?

– Ты законченный нарцисс, – всхлипнула я и устроила голову у него на плече. В конце концов, когда единственная в жизни настоящая мечта рушится, какие-то там рамки и запреты имеют мало значения. Богдан обнимает меня, и мне уютно. А еще я помню, что целуется он обалденно.

– Цветок? – усмехнулся он. – У нас росли такие, кажется. Желтые, да?

– Да, – киваю в темноту. – Желтый – цвет разлуки.

– Примета такая, что ли? Я вот не верю в приметы – вранье все это.

– Зачем же сегодня пришел? – Я с неохотой отстраняюсь, пытаясь вглядеться в его лицо, и внезапно понимаю, что оно близко – опасно близко от моего собственного. В темноте не разглядеть выражения, лишь остроту скул и цепкий взгляд. Он смотрит и отвечать не спешит, и я буквально чувствую, как из дырки в груди выходит боль. Она растекается густой лужицей у наших ног, мне вдруг дышится легко, свободно, и я готова многое отдать за следующий такой вздох.

– Потому что Хаук появится скоро, – шепчет Богдан и улыбается уголками губ – я не вижу, но представляю себе эту улыбку, теплую и целительную для меня. Мелькает малодушная мысль, что если сидеть так до утра, то я, быть может, смогу выжить. Выкарабкаться. – Я просто хочу жить.

– Зачем? – вопрос вырывается невольно, и я отворачиваюсь, понимая, что перешла черту. Душу я ему точно открывать не собираюсь, жаловаться – тем более.

– В смысле? – Он отстраняется, и, наверное, пытается поймать на моем лице тень ответа.

– Забудь.

Я уже жалею, что сказала и что вообще сюда пришла. Подумать только, распустила сопли перед охотником! Скажи кому, засмеют.

– Что случилось? – Теперь он не спрашивает – требует, и я не уверена, что у меня хватит сил на отпор. Лечь бы здесь, прямо на пол, укутаться в шерстяной плед с головой и уснуть. Лет эдак на пять.

– Сам сказал, Хаук придет нас убивать.

– И ты сдалась?

– А если и так, что что? – Я отпихнула его с силой – то ли от злости, то ли от обиды – и отодвинулась. Так, на всякий случай. Глаза привыкли к темноте, и теперь я различала и недоумение на лице Богдана, и следы от моих слез на белой ткани его футболки. Тушь потекла. Качественная, между прочим. Сложно отстирывается. – Какое тебе дело? Разве для тебя мы не звери? Разве ты не пришел сюда в первый раз убивать? Что же сидишь со мной вместо того, чтобы исполнить свой долг? Выпустить свою чертову благодать на волю?!

Я вскочила, отчего-то сидеть резко перехотелось. Нужно было двигаться, говорить, действовать. Делать глупости. Сходить с ума.

– Слышишь, охотник! Сделай это сейчас. Исполни свой треклятый долг и убей меня, наконец!

– Чего ты взбеленилась, блондиночка? – Он встал, взял меня за плечи, аккуратно сжал. – Случилось чего – так скажи. Орать-то зачем?

– Ты же хотел меня убить. В первый раз, помнишь? Так что изменилось?

– Не знаю, – подал он плечами. – Ты красивая. У меня еще не было таких красивых девчонок.

– Я не твоя девчонка.

Он вздохнул и опустил меня. А я поняла, что в глубине души мне нужно было, чтобы в этой темноте и сырости хоть кто-то меня касался. Потому что холодно, а лето так далеко. Летом можно выйти на лужайку перед домом, улечься на траву, раскинуть руки и чувствовать, как солнечный свет постепенно проникает под кожу, согревая изнутри.

– Не моя, – согласился Богдан, и в голосе его мне почудилось сожаление. Не от моего ответа, а оттого, что я та, кем являюсь. А он – тот, кто он есть. Охотникам нельзя крутить романы с хищными.

– И что теперь? Будешь жить с нами? – спросила я устало.

Он пожал плечами.

– После того, как выдам твоему брату Гарди. Пока это единственный вероятный способ выжить. У охотников, которые соблюдали законы Альрика, нет шансов.

– Странно, что Хаук убивает своих же…

Богдан отвернулся и некоторое время молчал. Воцарилось то самое молчание, которое принято называть неловким.

– Мне, пожалуй, пора, – сказал он, наконец.

– Ладно, – ответила я. И, немного помедлив, добавила: – Идем, провожу.

Сегодня он был в доме гостем, а я все еще оставалась радушной хозяйкой.

Мы молча спустились в гостиную и под пристальным вниманием домочадцев я закрыла за Богданом дверь. Затем зажгла ароматические палочки – запах сандала всегда успокаивал меня – и долго смотрела в окно на подъездную дорожку, где под светом фонарей таяли призрачные следы охотника.

Я не заметила, как опустела гостиная и как погасили свет. Внутри было странно пусто и легко, и я боялась двинуться, чтобы легкость эту не спугнуть. Во всяком случае, плакать желания не было. Да и остальные желания померкли, отодвинулись на задний план. Странно, что Эрик не напомнил мне о Элен, Марии и Ричарде. Ведь кто-то же их расселил. Не станут же они, в самом деле, ночевать в гостиной на диване.

Где буду ночевать я?

За спиной послышались шаги, и я обернулась.

– Охотник ушел, – сказала Полине. И, чтобы она не расстроилась раньше времени – ведь отчего-то днем она болела за то, чтобы Эрик с Богданом договорились – уверила: – Он вернется. Они договорились. Кажется… Думаешь, альянс с охотниками возможен?

– Частично это уже случилось. Охотники тоже хотят жить. Богдан тоже, иначе бы не пришел. – Полина подошла поближе, положила руку мне на плечо, развернула к себе. От жалости, мелькнувшей на ее лице, стало тошно. – Что с тобой?

Я почувствовала, как вскипает все внутри, норовя выбраться на свободу, выплеснуться обидой и разочарованием. Горечь во рту стала невыносимой, и я, подавляя разгорающуюся изжогу, выпалила:

– Охотник сказал, что я красивая.

Уж лучше шокировать ее, чем провоцировать на жалость. Полина оторопела. Глаза распахнула и ресницами захлопала, будто я сказала самую большую ересь в мире. А потом, видимо потому, что нужно было что-то ответить – люди так много значения придают словам – сказала:

– Так и есть. Но, Даша вы… у вас никогда…

– Знаю, несовместимость. – Я пожала плечами. – Ну и что? Все равно приятно.

Я отвернулась, смотреть на кого-либо сейчас не хотелось. Если бы умела телепортироваться, отправилась бы на какой-нибудь необитаемый или, на худой конец, малообитаемый остров. Лежала бы голышом на пляже и наслаждалась теплым песком, следила за чайками и слизывала с губ соленый привкус океана.

Без людей лучше. Люди жестоки. Полина тоже доказала это, невольно, но все же.

– Ты бы поговорила с Элей, – произнесла она тихо, срывая меня с небес на землю. Хитрый ход – я только расслабилась.

– А что с ней? – стараясь сохранить остатки самообладания, спросила я.

– Я только что двери спутала. Вошла в вашу комнату, а там…

– Нет! – Выслушивать кривой пересказ моего поражения я была не в силах. – Замолчи. Больше ни слова!

И, пока Полина не вздумала углубиться в психологический анализ, используя меня как подопытную крысу, я ушла – бесславно капитулировала из гостиной. Однако, я собиралась выиграть бой посложнее. Поздно уже, и выспаться было бы весьма кстати.

Когда я вошла в свою спальню, Влад уже ушел, постель была аккуратно заправлена, а Эля задумчиво водила щеткой по волосам. Взгляд ее блуждал где-то в глубинах зеркала, а щеки пылали здоровым румянцем.

Странно, но ярость улеглась, остыла, и руки перестали трястись. В голове прояснилось, и слова гладко складывались в предложения.

– Даша! – Эльвира меня, наконец, заметила.

– Мне нужно, чтобы ты кое-что сделала, – произнесла я бесстрастно. – Узнай, куда поселили Марию и Элен – девушек из бранди, которые прибыли сегодня. Помоги им перебраться в эту комнату, позаботься о полотенцах, их вечно мало. И завари липового чаю – Элен пьет его перед сном.

– Сюда? – удивилась Эля, ловко заплетая русые волосы в толстую косу. – Разве здесь не будет тесновато вчетвером?

– Будет, – согласилась я, направляясь в ванную, огибая при этом кровать, насколько это было возможно. Для этого пришлось приблизиться к Эльвире, и я на секунду задержалась, не в силах отказать себе в удовольствии видеть ее лицо, глаза, наполненные обидой. Наверное, это нечестно – мою обиду ей разглядеть не удалось. Но кто виноват, что в тот момент она была занята делами поважнее? – Потому тебе придется переехать.

– К…куда? – спросила она растерянно и выронила резинку для волос.

Я пожала плечами.

– Уверена, ты что-нибудь придумаешь.

Я погладила ее по волосам – мягким и густым – и вспомнила, как они струились до самого пола, когда… Наверное, проще было бы не вспоминать. Не представлять того, что они с Владом делали дальше. Но я не стала. Простые пути никогда не приводят к вершинам.

Я постояла рядом с ней немного, всего пару минут, прощаясь с той девочкой, которую любила, и знакомясь… нет, не с соперницей – Эля, как и остальные, были для Влада девочкой-однодневкой. Скорее, я знакомилась с воровкой, укравшей у меня мечту.

А потом, запомнив наконец, и черты лица, и растерянный взгляд, и сползающую с лица улыбку, почувствовав значительное облегчение, направилась в ванную. У самой двери обернулась и бросила застывшей перед зеркалом Эле:

– И постель смени, будь так добра. А эту выбрось.

Смотреть на ее реакцию на последние мои слова не стала – азарт пропал, и стало скучно. Когда я вышла из ванной Эльвиры уже не было, а кровать была застлана черным бельем с огромными красными маками, больше похожими на кровавые пятна. Наверное, она хотела меня этим уязвить, заставить устыдиться, но мне нравилось и белье, и отсутствие Эли. А после теплой воды с расслабляющей лавандовой солью, я чувствовала себя удовлетворенной. Взяла флакончик духов и дважды брызнула на простыни, окончательно убивая и ванильный аромат кена Влада, и кислый запах Элиного разочарования.