Отдых на свежем воздухе

Когда они наконец оторвались друг от друга, было уже темно. Угли в костре почти погасли, и Джудо, вспомнив о каше и картошке, полез в котелок, даже штаны не успев застегнуть, а Маринья палочкой выкатила из углей картошку. Но ничего не подгорело, так что они плотно поужинали, наслаждаясь человеческой едой, втройне вкусной на свежем воздухе после пресной фейской пищи и хорошей любви.

Утром их разбудила Калаэр: тихонько заржала у шатра, Джудо подскочил, спросонья подумав, что откуда-то забрела чужая лошадь, но тут же почуял черного единорога.

Калаэр выглядела намного лучше, чем вчера. Рана полностью зажила, и на черной блестящей шкуре с трудом угадывался рубец. Грива ее была заплетена в косы, на шее сверкало серебряное ожерелье с вырезанными из лазурита цветами.

– Приветствую вас, Джудо и Маринья, – сказала она. – Время пришло, идемте.

А стоящий рядом с ней полусид Андрес добавил:

– Не беспокойтесь, мы тут приведем всё в порядок. А Калаэр проведет вас прямо к Шэару.

Раньше ни Джудо, ни Маринья никогда не бывали во владениях Двора Фэур, и не видели их дворца Шэара. Знали только, что Народ Высоких Трав (таким было другое название этих сидов) строит дома из белого камня и украшает их вьющимися кустами и травами, и что Шэар славится своей красотой. Но сейчас это были развалины, покрытые изорванными плетями вьющейся фейской розы, а на белых камнях виднелись следы копоти и серебристо-серые пятна засохшей крови сидов. На разбитой широкой площади перед Шэаром стояли князь Лайэхди, принцесса Ланнаи, принц Айдлахи, два Стража-полукровки, держащие на железной цепи пленную Бруэх, еще четыре сида и две сиды, все вооруженные, и донья Лайоса с Аодахом. Чуть в отдалении стояли единороги: король черных Адарбакарра, повелительница серых Силиннэ и князь белых Даэлан. Джудо и Маринья поклонились всем и заняли свое место рядом с Лайосой и Аодахом.

А на площадь верхом на марах выехали князь Бруэх и его свита. Принцессу Эстэлейх тоже вели на цепи, выглядела она намного хуже, чем пленница кровавых сидов: нагая, обстриженная, испачканная засохшей кровью, со следами побоев, но ее зеленые глаза горели безумной надеждой и лютой ненавистью. Увидев ее, принц Айдлахи опустил голову, а Аодах улыбнулся и поднял ладонь вверх, приветствуя сестру. Та выпрямилась и к ней даже как будто силы вернулись.

– Я получил твое послание, князь Фьюиль, – безо всякого приветствия сказал князь Бруэх, спешившись. – По какому праву ты решил, что можешь требовать с нас виру за Фэур? Мы всего лишь наказали их за нарушение Равновесия.

– Ты слишком груб, Скайдл Кьера Бруэх, – ответил на это кровавый сид, и темный альв с трудом удержал на лице наглую ухмылку. – Не умножай своих вин еще и оскорблениями.

– Говорю как умею, кровавый, – всё с той же наглостью ответил альв. Видимо, решил, что терять всё равно уже нечего, а может, просто еще не понял, насколько крепко вляпался. Темные альвы вообще отличались среди всех высших фейри крайней недальновидностью и полным неумением просчитывать последствия своих слов и поступков. Оттого и грызлись между собой и с другими кланами с завидным постоянством.

– Отдай мою дочь, и я буду так любезен, что не потребую платы за ее плен. Будем считать это отплатой за нападение на твоих квартеронов.

– Скайдл, сказано же – не умножай своих вин, – вдруг подал голос юный Аодах. И голос этот звучал громко и уверенно. – Бруэх напали на мой дом. Бруэх убили всех Фэур, кроме меня и моей сестры. Бруэх пролили мою кровь. Я требую с тебя платы за это, ибо Равновесие нарушено. И я передаю право взять эту виру князю Фьюиль.

– О, любопытно, – оскалил клыки темный альв. – Кровавый, мальчишка тебе разве не сказал, за что мы убили их? Не сказал, что мы брали свое?

– Я знаю суть вашего спора, – поднял руку князь Лайэхди. – И знаю об отказе выплатить откупное. И о причинах этого отказа. В этом есть часть вины моего клана, и я не скрываю вины ни перед тобой, ни перед Даэланом и Силиннэ, которых я призвал в свидетели и судьи. Но ты превысил меру. И ты знаешь это.

Не успел князь Бруэх огрызнуться, как заговорил Адарбакарра:

– Полукровка Бруэх посмел нарушить неприкосновенность моего народа. За это мы всегда карали вдесятеро. Калаэр не погибла – но кровь ее пролилась. Пять полукровок Бруэх принадлежат мне. Я желаю их смерти.

Белый единорог и серая единорожица молчали, ожидая, когда все претензии будут озвучены.

– Я просил руки принцессы Фэур, – подняв голову, с болью сказал принц Айдлахи. – И она обещала ее мне – до того, как ты, Скайдл, потребовал ее как откупное. Ты пленил ее и мучил, и за это должен понести кару.

– Фэур посягнули на наше, – не сказал, а выплюнул князь темных альвов. – Забрали у нас поклонение людей, заняли наше место. Я предложил им откупиться – они не захотели. Я не собирался забирать принцессу навечно, я был так милостив и щедр, что назначил срок в сто лет. Сто лет кровавый принц мог и потерпеть. Но Фэур отказались платить – и я взял с них другую плату. Теперь кровавые пленили мою дочь – и за это тоже должны платить. Если ты, кровавый князь, хочешь взять виру – иди и попробуй. Наши мечи жаждут снова вкусить сидской крови.

Кровавые сиды ничего на это не сказали. Вперед вышли Силиннэ и Даэлан, и белый единорог заговорил:

– Нас призвали как Судей и Хранителей Равновесия. Мы выслушали. Взвесили. Рассудили. Согласен ли ты, князь Фьюиль, принять наше решение и смириться с ним?

– Да, – коротко ответил кровавый князь.

– Согласен ли ты, принц Фэур, принять наше решение и смириться с ним?

– Согласен, – сказал мальчик.

– Согласен ли ты, князь Бруэх, принять наше решение и смириться с ним?

Темный альв ответил не сразу – очень уж не хотелось уступать в этом споре, но ссориться еще и с белыми и серыми единорогами он все-таки не решился. В конце концов, полукровками можно и пожертвовать. Равно как и парой-тройкой не очень нужных сородичей.

– Да, согласен.

– Хорошо, – Даэлан прошелся туда-сюда между ними, внимательно глядя на всех участников спора. Его пронзительный золотой взгляд причинял физическую боль, и Джудо чувствовал, что белый единорог видит его насквозь.

– Адарбакарра имеет право на пятерых полукровок Бруэх. Это безусловно и обсуждению не подлежит. А что касается остального… Князь Фьюиль может убить половину чистокровных Бруэх как виру за клан Фэур для принца Аодаха. Принцесса Фэур должна быть освобождена, как и принцесса Бруэх. Откупное для Бруэх сочтем исполненным: Шэар разрушен, могущество Фэур пало, и на поклонение людей они долгое время не смогут отвечать так, как отвечали раньше. Но право на их поклонение остается за Фэур. Принц Фьюиль может взять виру за утраченную невесту – любую из женщин Бруэх в рабство на сто лет. Либо же всё останется как есть: вира не будет взята, принцесса Фэур будет пленницей сто лет, как и принцесса Бруэх – тот же срок, и принц Фэур не сможет мстить, не нарушив Равновесия.

А Силиннэ добавила:

– Равновесие нарушено во многих точках, и грань справедливости зыбка. Каждая из сторон в чем-то права, и каждая – в чем-то неправа. Потому мы все должны положиться на волю Судьбы. Князь Бруэх, выбери того, кто будет биться в Поединке Правосудия за тебя. Князь Фэур, ты также должен выбрать своего бойца. Оружие можно выбрать любое, даже зачарованное, но только одно. Бой до смерти одного из бойцов, чистая телесная сила против чистой телесной силы, меч на меч, один на один. Сторона, нарушившая правила, проиграет.

Этого никто не ожидал. Аодах хотел что-то возразить, но сумел промолчать. Князь Бруэх тоже не выглядел довольным: понимал, что сиды наверняка выберут самого сильного бойца, а в бою без магических сил альву против сида выстоять будет непросто. Его воины с ожиданием уставились на него. А кровавые сиды повернулись к своему князю. Айдлахи сказал:

– Позволь мне, мой князь. Я…

– Нет, – перебил его Лайэхди. – Не ты. Если мы хотим настоящей справедливости, биться должен тот, кого выберет Аодах. На нашей стороне он имеет на это больше всего прав. Слышишь, юный Фэур? Выбирай своего бойца.

Аодах серьезно посмотрел на князя и спросил:

– Я могу выбрать кого угодно?

– Верно, – уголками губ улыбнулся ему князь. – Даже меня.

Маленький принц задумался… и показал на Джудо:

– Он. У него первого я просил помощи и защиты. Ему первому я обещался залогом и кровью. Он спас меня и помог Калаэр. Он сильный, и в нем кровь людей. Он справится. А если нет… что же, тогда я все-таки найду возможность наказать Бруэх, пусть это случится нескоро – но найду. Скажи мне, Джудо, внук кровавой сиды – ты будешь за меня биться?

Паладин провел рукой по лицу, возвращаясь в людской облик. Хорошо бы дали время подумать… но думать было некогда. И к тому же он чувствовал, что Аодах поступает правильно. Что так надо. Другой вопрос, что «правильно» и «так надо» вовсе не дает гарантии победы.

– Буду, Аодах.

Донья Лайоса подошла к нему, поцеловала в лоб:

– Да хранит тебя Мать, Джудо.

И отошла быстро в сторону, утирая слезы. Сам Джудо не испытывал никакой радости от такого поворота, но деваться было некуда. Мог, конечно, отказаться. Но совесть не позволила – обещал же сидскому мальчишке помощь. Он подошел к князю, опустился на одно колено:

– Если я погибну, мое тело должно быть доставлено в Ингарию и погребено на родовом кладбище Луческу… А мой меч отдайте матушке, она сделает всё, что требуется.

Князь коснулся его лба и кивнул:

– Если ты погибнешь, мы так и поступим.

Последней к нему подошла Маринья, обняла за плечи и прошептала на ухо:

– Джудо, не вздумай помереть! Тебе еще нашего сына учить мечом махать!

От таких слов у Джудо сразу улучшилось настроение. И не испортилось, даже когда на середину площади со стороны темных альвов вышел сам князь Скайдл.

– Кровавые! – крикнул альв. – Вы уже выбрали, кто будет от вас биться?

– Я, – Джудо вышел ему навстречу.

Он был выше князя Бруэх и на вид куда крепче, но на самом деле физически их силы были примерно равны, а по опыту поединков Бруэх его наверняка превосходил, и намного.

– Что? Совсем измельчали кровавые сиды, раз выставляют на бой квартерона! – рассмеялся князь Скайдл. – Значит, справедливость на моей стороне!

– У людей есть такая пословица: «не говори «я переплыл реку», пока ты ее не переплыл», – сказал на это Джудо, положив руку на рукоять меча.

– Люди ни на что не годны, бабочки-однодневки, – презрительно плюнул Скайдл. – Я буду к тебе милосерден и убью быстро.

– Попробуй, – Джудо улыбнулся.

– Прими сидский облик, чтобы мне не так противно было тебя убивать, – Скайдл обнажил меч из черной бронзы и молнией бросился на паладина.

Тот уклонился от атаки, пропустил альва мимо, развернулся, вынимая меч, и отбил вторую атаку:

– Придется тебе потерпеть, альв.

Конечно, он мог принять сидский облик, в нем он был бы сильнее и быстрее, но… Джудо вдруг понял, что его безумно взбесили эти сидско-альвские разборки с выяснением, кто кому сколько должен, и их нежелание просчитывать последствия своих поступков. Потому и решил, что в Поединке Правосудия будет биться как человек, чтобы хоть так высказать свое нелестное мнение обо всей этой фейской серо-буро-малиновой морали под названием «Равновесие». И, по меньшей мере, князь Фьюиль это понял. Да и все остальные тоже, кроме Скайдла. Но и до него дошло, когда Джудо, увернувшись от его очередной атаки, сам перешел в наступление, ударил из нижней правой четверти, отскочил и ударил снова, теперь из верхней, и сталь паладинского меча высекла из черной альвской бронзы целый сноп разноцветных искр. Удивление Скайдла было так велико, что он едва сумел отвести следующий удар и получил порез на левом плече вместо раны в груди.

– Ты паладин! – возмущенно рявкнул темный альв.

Джудо только усмехнулся. В сидском облике он бы не смог пользоваться всеми свойствами своего меча. Не смог бы снять зачарование с альвской черной бронзы.

Он атаковал снова, Скайдл отпрыгнул, пригнулся, рубанул ему по ногам, но Джудо сам подпрыгнул и нанес удар сверху, темный альв успел принять удар на клинок. Это сняло последние чары, и на черной бронзе появилась зарубка. Скайдла это взбесило страшно, он отбросил черную бронзу и заорал:

– Ладда, меч!

Один из полукровок швырнул ему свой стальной клинок, Скайдл поймал его за бронзовую рукоять, оплетенную ремнем, и тут же бросился на Джудо. Паладин успел увернуться и отбить удар – но не до конца. Острие пропороло ему правое бедро, хлынула кровь, алая с проблесками серебра. Джудо припал на колено, заваливаясь на бок, но устоял, опираясь на меч, на котором под крестовиной засиял золотой акант. И тут же вскочил, перебросил меч в левую руку и рванул вперед, словно у него утроились силы. Альв летел ему навстречу, метя острием меча в грудь, и Джудо принял этот удар на клинок вскользь, не заботясь о том, что отбить его он не сможет. Мечи проскользили один по другому с длинным лязгом, острие альвского вонзилось паладину под левую ключицу, а паладинский меч глубоко пропорол альву горло. Скайдл споткнулся. Джудо выдернул меч, коротко замахнулся и отрубил Скайдлу голову. Она отлетела в сторону и подкатилась к ногам принцессы Фэур. Сам паладин упал на колени, зажимая рукой рану.

– Я победил. Правда за Аодахом и Фьюиль, – сказал он, чувствуя, как туманится сознание.

Последнее, что он увидел перед тем, как провалиться во тьму – это как принцесса Эстэлейх поднимает голову князя Бруэх за волосы и мстительно смеется.

Эпилог

Паладины живучие – это всем известно. А уж если они еще и четверть-сиды при этом, то их вообще, как в народе говорят, «лопатой не добьешь». Раньше Джудо не доводилось проверять это утверждение на практике. Оказалось – правда. Провалявшись без сознания остаток дня и ночь, наутро он очнулся в том же шатре, где ночевал перед поединком, и обнаружил, что от ран остались только тонкие рубцы и общая слабость. Конечно, матушка и Маринья позаботились о том, чтобы залечить его раны, но все-таки, будь он обычным человеком, то даже с магической помощью восстанавливался бы намного дольше. А так они с Мариньей, позавтракав, собрались в путь, обратно в Каса ду Манзанья. Повела их туда Калаэр, она же и рассказала, чем всё кончилось. В общем-то, кончилось примерно так, как и было решено перед поединком: Адарбакарра получил свою виру, князь Лайэхди – свою. И, последовав совету Джудо, не стал казнить без разбору, а сначала спросил у Эстэлейх и Аодаха, кто именно из Бруэх участвовал в резне. Тех и казнил. Сама Эстэлейх получила свободу, но жить в разрушенном Шэаре не захотела. Князь кровавых сидов поселил их у себя, и Аодах, как новый князь Фэур, принес ему вассальную присягу сроком на тысячу лет. Принцессу Бруэх взял на сто лет в рабство принц Айдлахи, а остатки ее клана лишились прежнего могущества и сделались в мире фейри презираемыми отщепенцами. Теперь им придется с трудом отстаивать свои владения от посягательств других неблагих, где уж там помышлять о чем-то еще.

А Джудо и Маринья с большим удовольствием провели вместе остаток своего двухмесячного отпуска в Каса ду Манзанья. Через положенный срок, когда Маринье пришло время рожать, Джудо испросил отпуск и приехал к ней, и первым принял на руки новорожденного сына, удивляясь и радуясь чуду жизни.

Воздаяние по-мартиникански

На Чаматланском нагорье чего только нет: и широкие долины с крутыми склонами, и плато, и водопады, и высокие горы, и глубокие ущелья. Даже есть пустыня, Атлакалли Матли, место неприветливое и суровое. Но люди живут и здесь, в оазисах, больших и малых, и там выращивают кукурузу и фасоль, а в пустыне – пейотль, агаву и опунцию. Между оазисами еще в царские времена были построены дороги с трактирами и пунктами эстафеты, и после падения Чаматланского Царства вся эта система поддерживалась в порядке и расширялась. Но всё равно путь через Атлакалли Матли был нелегок: злое белое солнце слепило глаза и обжигало зноем, сухой ветер пробирался под одежду и щедро обсыпал пылью. Тени здесь было не найти: сплошь только низкие колючие кустарники с узенькими листьями да разнообразные кактусы. Разве что смерть от жажды благодаря тем же кактусам путешественникам не грозила: достаточно было срезать верхушку у шаровидного или колоннообразного кактуса, и открывалась водянистая мякоть, способная утолить и жажду, и голод. Вкус, правда, у нее был очень своеобразный, но в пустыне выбирать не приходится. Но всё равно люди старались ездить по этим дорогам ночью и иметь при себе припас воды и еды.

Двое путников на верховых ламах почему-то рискнули ехать днем, и попали под пылевой вихрь. Конечно, они были к этому готовы и успели замотать морды лам в тонкие хлопковые платки, да и сами закутаться в плащи и закрыть лица.

– Мне кажется, или пыль – соленая? – спросил один из них из-под белого платка, окутывавшего его голову. Спросил на фартальском. Товарищ его ответил на том же языке, но с легким чаматланским акцентом:

– Не кажется. Здесь неподалеку, вон там, во впадине, есть соленое озеро. В сезон дождей в нем вода, сейчас – только соль. И таких озер здесь много.

– И их до сих пор не разработали? Не выгребли всю соль? – удивился фарталец. – Вы же говорили, что люди в этой пустыне очень давно живут…

– А зачем? Недалеко от Чаматлана есть богатые соляные копи, в них отличная соль, очень чистая. А здешнюю надо еще мыть, да от пыли и всякой ядовитой дряни очищать. Слыхал же про «черную соль»? Примеси в здешней соли в состав этой отравы входят. Так что добыча тут невыгодна и опасна. Конечно, местные жители для себя ее чистят, но на продажу не копают.

– Жаль. А то бы нам не пришлось глотать эту соленую пыль, – проворчал фарталец. – Мы хоть не отравимся?

Чаматланец усмехнулся:

– Нет, но, конечно, приятного мало, так что ты пока лицо не открывай. Скоро доберемся до оазиса. Там помоемся… Хотя толку – всё равно ведь опять запылимся.

Спутник встревожился:

– Вы думаете – мы его не догоним в этом оазисе?

– Я знаю, что в этом оазисе мы его не догоним, – мрачно ответил чаматланец. – Он, как и мы, мало отдыхает, гонит как может и в каждом оазисе меняет лам. Но он с пленником, а это его замедляет, и расстояние сокращается… По моим подсчетам, мы должны нагнать его завтра. Если, конечно, ничего не случится такого, что может нам помешать.

Целую милю они ехали молча. Пыльный ветер улегся, дышать стало легче, и мужчины всё-таки сняли с лам платки, да и сами открыли лица. И верно, один из них, помоложе, был фартальцем, судя по чертам его лица – дельпонтийцем. Второй, постарше, оказался чаматланцем с характерными татуировками на лице и орлиным носом.

– По-моему, пахнет водой, – сказал дельпонтиец, глубоко вдохнув. – И свежей зеленью. А оазиса не видать еще.

– Сейчас вот поднимемся на этот гребень, и увидим, – ответил его старший товарищ. – Здесь все источники во впадинах, иначе вода не задерживается. А через два часа, как раз к закату, будем там. Помоемся, поедим, поспим немного, сменим лам и двинемся дальше. Если повезет и сможем взять запасных лам, тогда завтра нагоним точно.

– А если он поступит так же? – рассуждал дельпонтиец. – Вы говорили, что магическую почту в Атлакалли Матли еще не наладили, только эстафета… Успела ли сюда дойти наша секретная эстафета?

– В предыдущий оазис не дошла, – вздохнул чаматланец. – А нас никто не обогнал. Мы, выходит, движемся быстрее эстафеты. Своего рода достижение.

И он прибавил пару слов на чаматле, которых его спутник не понял. Чаматль он знал еще плохо. Впрочем, судя по интонациям, мартиниканец явно выругался.

Когда они поднялись на гребень, и правда увидели оазис. Небольшой, но и не слишком маленький: воды и места здесь оказалось достаточно для поселка в двадцать с лишним домов, садов и огородов. По краю оазиса были высажены страшно колючие кусты караганы, защищающие поля, сады и огороды от коз, которые паслись вокруг оазиса на скудных пастбищах.

– И как эти оазисы пылью не заносит? – удивился дельпонтиец. – Магических щитов не вижу…

– Конечно, их и нет. Вон, зато есть пустынные акации, бумажные пальмы и тутовые деревья, они хорошо задерживают и ветер, и пыль. Вырастить здесь дерево трудно, но зато потом оно лет двести и больше служит людям. В старые времена в этих местах за порубку живого дерева виновника приносили в жертву богине Ицпапалотль, покровительнице растений. Обычно она не требовала кровавых жертв, но за срубленное живое дерево от нее можно было откупиться только таким жертвоприношением.

– А как сейчас? – полюбопытствовал дельпонтиец.

Они уже спускались с гребня вниз, к широкому проходу в полосе карагановой изгороди. Солнце только что село, и теперь быстро темнело.

– А сейчас налагают огромный штраф и делят его пополам: половину для местной общины, половину на Церковь. А если нет денег, то всё имущество продают с молотка, а виновник и его семья отрабатывают недостающие деньги. Почти что долговое рабство. Жестоко, конечно, но в этих краях вообще суровые обычаи.

Как раз когда они миновали проход в колючей изгороди, солнце село. Сумерки в Мартинике короткие, темнеет очень быстро, и не успели путники проехать широкий пояс из кукурузных полей, как стало совсем темно. Оба путника засветили маленькие светошарики, прикрепленные к грудным постромкам их лам. Верховые ламы выводились из вьючных долгой и упорной селекцией сначала в Вилькасуаманском Царстве, потом и чаматланцы этим же занялись, и получили больших выносливых животных с крепкими спинами и могучими мозолистыми ногами, но почему-то эти ламы очень плохо видели в темноте, намного хуже, чем их вьючные и шерстяные сородичи. Так что долгое время ночные путешествия верхом в Мартинике считались делом невозможным, пока фартальцы не завезли сюда лошадей и ослов. А когда местные маги научились делать маленькие светошарики, то владельцы лам додумались цеплять их на верховую сбрую… и оказалось, что с освещением верховые ламы способны отлично идти и ночью. Теперь в Мартинике в основном ездили на ламах, они были куда выносливее лошадей и не такие привередливые в еде. Лошади использовались только на относительно коротких дистанциях, или же когда надо было действовать слаженным отрядом. К сожалению, при всех их достоинствах лам невозможно было научить тому, что умели боевые кони.

После кукурузного поля проехали полосу каких-то фруктовых деревьев. Здесь уже было светлее – на деревьях кое-где висели тусклые светошарики.

– Интересно, зачем шарики висят так далеко от дороги? – полюбопытствовал дельпонтиец. – Местные сюда и ночью ходят?

– Нет, это для синих мотыльков, чтоб опыляли, – пояснил чаматланец. – Свет их привлекает сильнее, чем запах нектара. Потому-то вдоль дороги освещения нет, чтоб не сбивать их с толку. Сейчас огороды еще проедем, потом еще полосу деревьев, и должно уже светлее стать. Это богатый оазис, здесь даже свои маг и лекарь есть. Надеюсь, и ламы для нас тоже найдутся.

Проехали и огороды, и второй сад, за ним уже вдоль дороги появились каменные светильники со светошариками. А впереди виднелись приземистые домики, крытые маисовой соломой. Дом, стоявший у дороги, был намного больше остальных в длину, но по высоте ничем не отличался. Над широкой дверью виднелась подсвеченная двумя светошариками надпись «Станция Энтин Ицтикочитль, южный въезд». Чаматланец спешился и повел ламу в поводу, дельпонтиец последовал его примеру:

– На ламах ездить удобнее, чем на лошадях… после целого дня езды не так задница болит, как от конского седла. Но всё равно болит.

– Не у тебя одного, – хмыкнул чаматланец и, взяв подвешенную на веревке перед дверью здоровенную палку, загрохотал ею по двери.

На грохот выскочил пожилой мужчина в широкой рубахе, коротких штанах и сандалиях из волокна агавы, заорал на чаматле:

– Слышу, слышу! Чего дубасишь…

– Вечер добрый, почтенный, – чаматланец выпростал вторую руку из складок плаща и показал ему подорожную. – Печать узнаешь?

Тот, бурча неразборчиво, спустил пониже один из светошариков и посмотрел на кусок картона. Едва увидел печать, тут же ворчать прекратил и поклонился:

– Рад служить, сеньоры. Чего желаете?

– Лам в стойло, нам ужин, мыться и поспать, а через три часа – припас в дорогу, свежих лам, и две запасных, – ответил чаматланец.

– Простите, сеньор, но запасных нет. Ваш человек забрал всех четырех… – развел руками смотритель станции и по совместительству трактирщик.

– Неужели ни у кого здесь нельзя найти годных верховых лам? – удивился чаматланец. – Не может быть, у вас ведь богатое поселение.

– Сеньор… сами знаете – люди неохотно свою скотину для такого дела отдают, – смутился трактирщик.

– Как будто им за эту скотину не платят полновесным серебром, – поморщился чаматланец. – Дело Церкви и Короны, понимаешь, почтенный? Найди нам за три часа шесть хороших верховых лам в полной сбруе. Владельцы получат за услугу по двадцать реалов за ламу, а если ламы падут – то еще двадцать реалов за каждую. Я особое письмо на этот счет составлю, пусть не беспокоятся. Те, что у тебя тут, нам не годятся, на них перед тем семь часов гнали без передыху. А за услугу я лично тебя отблагодарю. Не пожалеешь.

Трактирщик снова согнулся в поклоне:

– Постараюсь, сеньор… А вы пока проходите, располагайтесь, ужин только-только с огня сняли.

– Благодарю, почтенный. А скажи-ка, наш человек когда отсюда уехал?

– Да сразу после обеда. Даже отдыхать не стали… Пообедали, лам сменили да и поехали, – смотритель открыл дверь в тратторию станции.

Внутри станция выглядела попригляднее, чем снаружи: стены беленые, расписанные геометрическими узорами, под потолком на балках развешаны красивые гирлянды сухих цветов, красного перча чили и несколько довольно ярких светошариков. Хорошо, когда в селении есть собственный маг! В предыдущем оазисе станция была освещена беспощадно коптящими масляными лампами. Мебель здесь была на мартиниканский манер – низкие столики и скамеечки с широкими плетеными сиденьями, на которых надо было сидеть, поджав ноги.

Путники прошли к лучшему столику – в углу, у окна, с удобными скамьями со спинками, сбросили плащи и уселись. Под плащами у них оказались мартиниканские паладинские мундиры, и взоры всех присутствующих тут же обратились на них. К тому же пялились еще и на дельпонтийца – для здешних поселян человек из-за моря был диковинкой.

Народу в траттории было много: видно, жители поселка собрались отдохнуть после тяжелого дня.

– Вот бывает же! – сказал кто-то. – То ни разу в жизни паладина не видел, а то за один день аж троих… Сеньоры… А можно спросить?

– Спрашивай, почтенный, – махнул рукой чаматланец, откинувшись на спинку скамьи. Поселянин подошел ближе, отвесил легкий поклон. Другие повставали со своих мест и сгрудились за ним, сгорая от любопытства. Татуировки на их лицах были у всех почти одинаковые – это даже дельпонтиец разобрал. Видимо, из одного клана все, кроме трех женщин, у тех татуировки немного отличались.

– Сеньоры… А по какому делу вы едете на север? Там что-то стряслось нехорошее?

Дельпонтиец почти ничего не понимал – с того момента, как на порог траттории-станции вышел смотритель, все говорили на чаматле, а местные – еще и с каким-то тягучим акцентом. Оставалось только сидеть с умным видом и ждать, когда старший товарищ ему перескажет самое важное.

– А с чего, почтенный, ты взял, что там стряслось нехорошее?

– Ну, как… два паладина туда едут. У нас же тут две станции с одним названием, одна на южном въезде, вторая – на северном. Вы с юга подъехали, стало быть, едете на север. А перед вами еще двое были, паладин с инквизитором. Тоже туда же торопились. А если куда паладины так торопятся, да еще и много их – то там точно гадость какая-то завелась. Вот нам бы и знать, какая – чтоб, может, меры какие принять, что ли…

Чаматланец хмыкнул:

– Ничего особенного, на самом деле. Дошла до канцелярии в Большом Чаматлане весть о том, что в Атлакалли Матли, в самых предгорьях, найдены развалины старого храма с усыпальницами, не запечатанными и не очищенными. Вот мы и едем там посмотреть и порядок навести, если потребуется. Вам ничего не угрожает, если тут Вера крепка и каждый день в церкви все положенные службы проводятся и все на них ходят. Ведь проводятся и ходят?

Он оглядел всех присутствующих, и поселяне быстро закивали. Так-то он знал, что в пору созревания урожая селяне частенько пренебрегают дневными и утренними службами. Припугнуть их будет нелишним, все-таки Атлакалли Матли – суровое место и всякой дряни здесь и правда хватает.

– Ну раз так, то и бояться вам нечего. А теперь, почтенные, нам бы поесть спокойно и поспать. Служба не ждет, скоро в путь.

Поселяне оказались понятливыми и быстренько разошлись по своим столикам, допили чичу и пульке, доели печеную кукурузу и покинули тратторию. Подавальщица, немолодая полноватая женщина, принесла паладинам сначала тазик с водой для мытья рук, потом большую стопку еще дымящихся тонких кукурузных лепешек, потом огромный поднос, на котором стояли глиняное блюдо с кроличьим рагу с овощами, большая миска с печеными бататами с кукурузным маслом и тертым перцем, и жареная курица. Напоследок она принесла большой кувшин кукурузной чичи.

Дельпонтиец с подозрением посмотрел на кувшин, его старший товарищ заметил этот взгляд и спросил у подавальщицы, как готовили чичу. Та смутилась:

– Да по-новому, сеньор, закваску на дрожжах делали и варили потом… Старики недовольны, но нас, баб, уж не заставить кукурузу днями напролет жевать, как из-за моря эти дрожжи привезли, вот и делаем по-заморскому… Но если вам охота правильной чичи, то у нас немного есть. Свекровь сама готовит.

– Нет, благодарю, нам и такая сгодится, – ответил чаматланец. Когда женщина отошла, сказал товарищу:

– Можешь пить спокойно, Стефано, это не чича, а кукурузное пиво. Туда никто не плевал.

– И хвала богам, – Стефано налил себе полную кружку. – Еще бы в еде перца поменьше… Никак не привыкну. Желудок вроде не бунтует, но все-таки тяжко…

Он свернул лепешку лопаточкой и зачерпнул густое рагу, чаматланец последовал его примеру. Они молча и быстро съели рагу, и только после этого Стефано спросил:

– Сеньор Ринальдо, что рассказал смотритель? Они тут на каком-то диалекте говорят, я вообще ничего не понял, кроме отдельных слов.

– Аймо был тут в обед, почти не отдыхал, забрал всех свежих лам и погнал дальше.

Стефано расстроился:

– Ну вот. Так мы его догнать не успеем, да еще ламы нам загнанные достанутся.

– Не всё так плохо, Стефано. Ламы у нас будут, двадцать реалов за ламу для здешних селян – большие деньги. Аймо же, хоть и взял свежих лам, всё равно будет двигаться медленнее, чем вчера.

– Почему вы так думаете? – Стефано отпил пива, поморщился. Хоть оно и было сделано привычным, фартальским способом (а Стефано надеялся, что это и правда так), вкус у него все равно был мерзким.

– Потому что он всем здесь отводил глаза, чтобы вместо связанного пленника видели молчаливого инквизитора. Он устал, Стефано. И просто вынужден будет ночью где-то на дороге поспать, хоть пару часов. Мы его догоним завтра, и я очень надеюсь – раньше, чем он доберется до Ихайо Аматекалли.

Стефано одной рукой взял батат, другой оторвал ножку жареной курицы, и принялся задумчиво жевать. Он перевелся в Чаматланское отделение Паладинского Корпуса полгода назад по совету лейтенанта канцелярии в Сальерно, где он служил раньше. Стефано был крепко влюблен в молодую учительницу городской школы, как назло, расположенной неподалеку от паладинской канцелярии. И что самое грустное – влюбленность была взаимной и очень страстной. Хорошо хоть у Стефано хватило ума вовремя остановиться и попросить совета и помощи у старших товарищей. Лейтенант ему и предложил перевестись как можно дальше. Правда, не ожидал, что Стефано из всех вариантов выберет Чаматлан в Мартинике. Это было как-то уж слишком далеко. Паладин же рассуждал так: Мартиника – место необычное, здесь всё другое, много нового и незнакомого, а значит, есть большой шанс заглушить сердечную боль. В общем-то так оно и вышло. По крайней мере стало полегче, он хоть и продолжал переписываться со своей возлюбленной, но письма понемногу становились больше дружескими, чем любовными, и всё больше он писал о Мартинике и мартиниканцах, и всё меньше – о своих чувствах. Ему здесь понравилось, и он даже начал привыкать к местной еде. Вот только чаматль ему давался с трудом. Да еще разобраться в тонкостях местных обычаев было очень непросто.

– И все-таки я не понимаю, зачем он так туда стремится. Ведь мог бы сделать то, что хочет, где угодно, лишь бы вокруг не было лишних глаз, – Стефано взял еще один батат и оторвал от курицы крыло. Ринальдо тоже взял батат и отломал от курицы вторую ногу вместе с бедром:

– Мог бы. Но тогда это бы от убийства ничем не отличалось.

– А так – будет отличаться? – поднял бровь Стефано. – Сеньор Чампа… мне в ваших обычаях ничего не понять. У нас ведь… за подобное, в общем-то, тоже убить могут, но это хоть так, хоть этак убийство. Чем бы оно ни было обосновано. Но все-таки обычно не убивают, а просто морду бьют, если простолюдины, или дуэль, если дворяне.

– Разве дуэли не под запретом? – прожевав кусок курятины, Ринальдо Чампа налил себе пива. – Разве его величество не выдал пять лет назад особый указ на этот счет?

Стефано бросил обглоданное крылышко на пустое блюдо из-под рагу и отломил себе куриное бедро:

– Выдал. Но там оговорен ряд исключений, при которых дуэль допустима. Например, в Кесталье, Плайясоль, Кольяри и Орсинье разрешена кровная месть – там по закону можно в поединке убить врага, если дело касается семейной чести или чего-то в этом роде. А в Дельпонте и Кьянталусе разрешена дуэль до первой крови. И еще, конечно, поединки Правосудия, но для этого должны быть особые условия... Так все-таки – почему он не убил Алонсо сразу, а поволок через Атлакалли Матли в старое поместье своего рода?

Чампа доел бататы, отломил себе еще кусок курятины от грудки и собрал им остатки масла с перцем в миске из-под бататов:

– Потому что решил наказать его по старому обычаю Чаматланского царства. Аймо остался старшим мужчиной в роду Ихайо, и решил, что это его долг – исполнить наказание.

– А что предусмотрено по закону?

– По нашему, чаматланскому кодексу, Алонсо Кульмек должен получить двадцать ударов плетью с колючками агавы и выплатить семье Ихайо огромный штраф. Но Аймо этого показалось недостаточно. И я его, Стефано, понимаю… У меня ведь тоже дочь. Но дело не только в этом, а в том еще, что Алонсо Кульмек посягнул почти на святое… Видишь ли, издавна у нас считалось, что главное богатство любого рода – это его женщины. Так не только у нас, так во всей Мартинике. В старые времена женщины умирали рано, мало кто доживал до пятидесяти лет из-за частых родов и болезней. А половина детей не доживала до пяти лет, из оставшихся же до взрослого возраста доживала только треть. Сейчас не так, конечно, но память об этом очень сильна, и потому у нас до сих пор каждый должен исполнить свой долг и стать родителем, даже если собирается сделаться паладином, монахом или священником. И вот поэтому у нас так неохотно отпускают женщин в служение Деве. В здешних монастырях все монахини – это женщины старше пятидесяти, молодые только послушницы, которые не приносят полных обетов. Вот почему Мартиниканская Коллегия Святой Инквизиции почти полностью состоит из мужчин. А преступления против женщин караются суровее, чем преступления против мужчин. Особенно если они связаны с продолжением рода.

Он долил себе пива, запил курицу и продолжил:

– Аймо сделался паладином, но сначала стал отцом, как у нас и заведено. Это был союз по договору, в таких случаях если рождается сын, то он остается в клане отца, а дочь уходит в клан матери. Но если рождается двойня, то тогда один ребенок достается отцу, второй – матери, независимо от пола. Аймо повезло, и родились две девочки. Для захудалого клана, в котором на тот момент уже не было своих женщин – это подарок богов. Можешь себе представить, как сильно Аймо полюбил свою дочь! Конечно, он не смог совладать с жаждой мести.

– Но ведь он мог потребовать наказания по закону, – всё еще недоумевал Стефано. – Похищение девушки, принуждение к близости, побои… на те самые двадцать ударов агавовой плетью Алонсо заработал сполна. Я видел однажды такое наказание. Недавно ездил в Ольмехо по делам, как раз когда там на площади пороли насильника. Палач трижды плеть менял, спину и задницу ему изорвал в мелкие клочья, весь помост был кровью залит. А потом его к позорному столбу привязали, и прохожие бросали в него всякой дрянью. Как по мне, очень суровая кара. И позорная.

– Возможно, если бы имело место просто принуждение к близости, Аймо согласился бы с наказанием по закону, – вздохнул Чампа. – Но Алонсо очень жестоко насиловал и избивал девушку, и она теперь вряд ли сможет иметь детей. Разве что Мать дарует чудо и целительницам в Калли Ушочиль удастся ее излечить. Вот почему Аймо хочет наказать преступника сам, своими руками и по древнему обычаю здешних мест. Он не может его убить где угодно – иначе бы сделал это, как только нашел его. Он везет Алонсо в древнее поместье своего рода, давно заброшенное, чтобы вырвать ему сердце там, на алтаре Судии в старой семейной церкви Ихайо.

– Но это же язычество, осквернение священного места, оскорбление богов! Неужели он настолько обезумел от горя и не понимает этого?

Чампа опять вздохнул, разлил по кружкам остатки пива:

– Он понимает. Но самое страшное, Стефано – что и я его понимаю. И я не могу сказать о себе, что в подобной ситуации не поступил бы так же. Вот я и хочу его догнать раньше – не из жалости к Алонсо, не из-за того, что Аймо намерился совершить языческий обряд… А из сочувствия к Аймо и страха, что, если он все-таки это сделает, я не смогу выполнить свой долг и применить к нему Право Наказания, хотя и должен буду. Аймо не сдастся просто так. Он или будет биться, или, если у него хватит времени – покончит с собой. Но что так, что так плохо – если мы опоздаем, и он убьет Алонсо на алтаре, он станет еретиком, а это хуже, чем просто убийцей, если бы убил Алонсо просто где-нибудь по дороге. Тогда даже смерть не избавит Аймо от расплаты…

Он опустил голову, прикрыв рукой глаза. Стефано сидел молча и думал. Насильника ему было совсем не жаль, а вот Аймо – жалко безумно, и мысль о том, что завтра, возможно, ему придется биться с другим паладином насмерть, обжигала его болью.

– Как бы там ни было, но нам надо спешить, – поднял голову Ринальдо. – Отдохнем немного и в путь.

Тут как раз вернулся смотритель и сказал, что в пристройке приготовили бочку с водой и тазики – помыться, а в задней комнате – постели. И что лам для паладинов нашли, выбрали самых лучших.

– Благодарю, – Чампа вынул из поясной сумки бумажник, извлек из него блокнот гербовой бумаги, вырвал листок и написал поручительство на обещанную сумму – в сто двадцать реалов за верховых лам. Подписал и поставил свою печать старшего паладина:

– Держи, почтенный. Завтра, наверное, сюда дойдет эстафета. Я для них напишу записку, а гонца, как отдохнет, отправишь обратно с этой бумагой. Деньги придут через пару недель… и вот что. У вас тут маг есть – а он способен телепорты строить?

Смотритель вздохнул:

– Нет, сеньор. Рукастый он у нас и мозговитый – и целитель, и предметник, а вот этого не умеет и погоду заклинать тоже…

– Жаль.

Чампа написал еще одну записку, сложил ее особым образом:

– Это отдашь гонцу. А мы сейчас помоемся, поспим до полуночи – и двинемся дальше.

Смотритель записку спрятал в карман на поясе и спросил:

– А все-таки, сеньоры, что такое стряслось на севере? Неужто и правда древние развалины языческие такие опасные, что аж три паладина и инквизитор туда едут, да еще и эстафету присылают срочную?

Паладин посмотрел на него пристально, и сказал тихо:

– Смотри, не трепи языком. Никаких развалин, конечно же. Ловим паладина-отступника. Но об этом, сам понимаешь, никому знать не надо. Селянам, если они мне сразу не поверили и будут тебя вопросами осаждать, скажи – мол, заезжие ученые копались в тамошних местах и откопали какую-то древнюю гадость. Вот мы и поехали разобраться. Поселку ничего не грозит, так что пусть успокоятся. Всё понятно?

– Конечно, понятно, сеньор. Пойдите, пожалуй, на лам посмотрите, чтоб если что не так, заменить успели.

Ламы оказались отличные, хорошо откормленные и бодрые, так что Чампа остался ими доволен и наградил смотрителя десятью реалами из собственного кармана. Потом они со Стефано быстро смыли дорожную пыль и повалились на соломенные тюфяки в задней комнате. Перед тем как заснуть, Чампа завел на своих часах репетир на полночь, и понадеялся, что его тихий звон все-таки их разбудит.

Проснулся он за три минуты до звона часов. Тело ломило от усталости – все-таки четыре дня по восемь часов езды, с маленькими перерывами на еду и сон утомят кого угодно. Но делать нечего, надо вставать и ехать дальше.

Паладины проехали через спящий поселок, набрали во фляги воды из источника и покинули оазис через северные ворота. Сытые и ухоженные ламы шли быстро, ночь стояла прохладная и безветренная.

– Хвала богам, хоть пыль улеглась, – сказал Стефано, снимая плащ и укладывая его валиком поперек седла перед собой. – И не жарко. Сеньор Ринальдо… А если… если мы успеем и арестуем Аймо – что с ним будет?

Чаматланец вздохнул:

– Всё равно ничего хорошего, Стефано. Ты же и сам знаешь, какое наказание полагается за нарушение устава. В таких случаях и намерения идут в счет. Решать, я думаю, будут все старшие паладины коллегиально, и учтут всё, что только можно. Но всё равно Аймо придется отправиться на покаяние – и надолго. Если не на всю жизнь. Алонсо, конечно, подвергнут всем положенным наказаниям… и если он выживет после порки и позорного столба, его могут наказать повторно уже старейшины его клана – за то, что навлек на их род гнев богов и людской позор.

– Хм… Но если кара за изнасилование так сурова – почему же всё равно находятся те, кто это делает? – задумался Стефано. – Никогда не мог понять.

– За государственную измену кара тоже сурова – а предатели всегда находятся, – горько усмехнулся Ринальдо. – Демоны их знают, почему… Жажда подчинять, жажда обладать, нежелание справиться с собственной похотью, жестокость, подлость, глупость… много причин. К тому же часто доказать факт изнасилования непросто, жертвы, бывает, молчат об этом, если насильник занимает более высокое положение… или как-то сумел их запугать. Как дознаватель, я имел дело с такими случаями. Иногда за помощью обращались сами жертвы. Иногда – их близкие. Иногда бывало, что обращались родственники насильника, из страха, что на их род падет гнев богов. Алонсо же попался потому, что девушка от него забеременела, пока он держал ее в своем загородном поместье, и он ее избил, а потом отвез в пустошь и бросил там умирать. Но Ихайо славятся живучестью, и она сумела добраться до города. У нее случился выкидыш, и Аймо нашел насильника по крови… Сама девушка не знала ни кто ее похитил, ни где ее держали, она не видела его лица – Алонсо всё это делал с ней только в темноте. Если бы Аймо сразу пришел ко мне и рассказал – Алонсо бы уже сидел в камере в цепях, ожидая приговора. Но Аймо решил совершить правосудие сам. Боялся, что Алонсо уйдет от наказания – Кульмек очень влиятельный род и очень богатый.

– А… он ушел бы? – осторожно спросил Стефано. Он не удивился таким словам – в Мартинике взяточничество и кумовство тоже имелись, как и везде, даже хуже: тут они усугублялись еще и местными особенностями. С этим боролись, и небезуспешно, но, к сожалению, отмазать богатого и знатного преступника его родичи вполне могли.

– Нет, – оскалился Ринальдо Чампа. – Я же сказал. Я бы этого не допустил, заставил бы его признать вину публично, перед алтарем Судии. И не такие у меня говорили правду.

Он вздохнул тяжко:

– И ведь мне, если мы сумеем арестовать Аймо, придется допрашивать и его. Боги, как же это горько… Мы с ним ведь друзья с первого дня в Корпусе…

Они сменили лам через три часа, а еще через два, на рассвете, Стефано заметил недалеко от дороги свежее кострище. Осмотрев это место, паладины убедились: Аймо с пленником были здесь совсем недавно, каких-то пять часов назад.

– Догоняем, – сказал Чампа. Настроение у него немножко улучшилось. – Ну, быстрее. До Ихайо Аматекалли осталось недалеко. Мимо тех двух взгорков проедем – и увидим его. Лишь бы только Аймо нас не почуял раньше времени!

Взгорки миновали еще через пару часов. Опять сменили лам и перекусили на ходу кукурузными лепешками, вареными бататами и вяленой козлятиной. Солнце уже поднялось высоко и беспощадно жарило зноем, а с пустоши понесло пылью, так что плащи пришлось набросить снова. Стефано порадовался, что в походное обмундирование мартиниканских паладинов входят эти плащи и соломенные круглые шляпы с огромными полями. Поначалу они казались ему смешными, но теперь он оценил все преимущества такой шляпы. В городах, конечно, они были бы неудобными, но паладины их в городах и не носили, надевали головные повязки с красными и золотистыми перьями. А вот в пустыне без шляпы можно было и пропасть.

После взгорков дорога пошла вверх – здесь уже начинались предгорья. На обочине попалась дохлая верховая лама в полной сбруе. Старший паладин глянул на нее, но даже останавливаться не стал:

– Совсем недавно пала. Часа два назад.

«Почти догнали», – подумал Стефано, но вслух говорить ничего не стал. Мало ли… он не был суеверным, но в таких делах предпочитал не дразнить судьбу.

Чампа ударил свою ламу пятками в бока, и она побежала быстрее. Стефано сделал то же. Это была уже третья пара лам, предыдущие две плелись за ними, даже не в поводу, а сами по себе – стадная привычка заставляла их идти следом за более быстрыми товарищами, и можно было не опасаться, что ламы побегут куда-то в стороны. Они отстанут, но не потеряются.

Когда они поднялись наверх, на низкое и узкое плато, прилегающее к горе, сразу увидели старое поместье – ступенчатое нагромождение квадратных построек из песчаника, примыкающее к скальному обрыву. Вокруг этого строения была пустошь, на которой кое-где торчали остовы засохших деревьев – всё, что осталось от пышного сада. Когда-то это было очень богатое поместье, настоящая крепость для большого рода, но те времена давно прошли. Высокий забор сильно разрушился, крыши на постройках провалились, всё было заброшено, росли кактусы и ветер гонял кусты перекати-поля.

– Последняя крепость рода Ихайо, – с грустью сказал Чампа. – Аймо всегда говорил: боги разгневались на их род за что-то, и он угас. Сам Аймо пошел в паладины в надежде своим служением вернуть Ихайо божественную милость, и то, что его договорная супруга родила двух девочек, счел проявлением этой милости… А теперь сам же всё и погубил.

– Никого не осталось больше? – спросил Стефано, на ходу заряжая маленький арбалет-«ублюдок» болтами, смазанными обездвиживающим ядом. Не хотелось стрелять в собрата по служению, но придется…

– Младший брат Аймо женился пять лет назад, но детей не было, – вздохнул Чампа. Потрогал рукоять пистоли, но махнул рукой. – Вон, видишь отдельное строение на каменной подошве? Это родовой храм. Нам туда. Дева, даруй нам свою милость. Нам и Аймо.

Паладины въехали в ближайший к ним пролом в ограде и устремились к развалинам храма. Когда-то это был языческий храм, для него насыпали высокий каменный фундамент из двух ступеней, каждая в человеческий рост высотой, а на этом фундаменте поставили сам храм – прямоугольное в основании строение со слегка наклоненными внутрь стенами и двускатной высокой крышей из сланцевых плиток. После принятия Откровения изображения языческих богов на стенах внутри и снаружи заштукатурили, а над крышей подняли шпиль с позолоченным акантом. Крыша провалилась во многих местах, штукатурка обсыпалась, а акант стоял до сих пор, хоть вся позолота слезла, но железное дерево, из которого он был сделан, даже не потрескалось. Ко входу вела полуразрушенная лестница из песчаника.

Бросив лам внизу лестницы, паладины скинули плащи и шляпы, Чампа, подумав, отстегнул ольстры с пистолями и тоже оставил:

– Мы должны взять его живым, Стефано. Постарайся не убить.

Они взбежали наверх. Из-под ног сыпалась песчаная крошка, и один раз Стефано чуть не упал, когда под его ногой отломился край древней ступеньки, но до входа они добрались быстро. И вбежали в храм, как раз когда Аймо, одетый в старинную набедренную повязку-маштлатль и тунику-шиколли с гербом рода Ихайо, занес древний обсидиановый нож над привязанным к алтарю голым Алонсо Кульмеком.

Стефано показалось, будто время застыло на этом мгновении, будто он видит какую-то картину. Древний храм, засыпанный пылью и затянутый паутиной, с обвалившейся штукатуркой, из-под которой проглядывают жуткие изображения языческих богов… Сквозь проломленную крышу бьет сноп яркого солнечного света, освещая алтарь с распростертым на нем молодым обнаженным красавцем и стоящего над ним высокого для мартиниканца мужчину сорока с небольшим лет в старинной чаматланской одежде и с ножом для жертвоприношений в руке.

– Аймо! Остановись! – крикнул Ринальдо Чампа, потянув ману и сбросив на него силовым ударом. Добежать всё равно бы не успел.

Стефано выстрелил из «ублюдка».

Но Аймо увернулся и от удара, и от выстрела, нагнувшись к самому алтарю, и за те пару секунд, которые понадобились паладинам, чтобы набрать маны и добежать к нему, схватил левой рукой Алонсо за член у основания, дернул вверх, а правой рубанул у самого паха широким лезвием обсидианового ножа. Хлынула струя крови, залив и алтарь, и руки Аймо, и его шиколли и маштлатль, страшно заорал Алонсо.

Аймо поднял вверх руку с отрубленным членом, словно показывая древним богам, и резким движением запихнул его в распахнутый в крике рот Алонсо.

Два силовых удара отбросили Аймо к стене, он сполз по ней и лежал, не шевелясь, хоть и был в сознании. Чампа подбежал к нему, а Стефано – к искалеченному Алонсо. У него была способность к магии целительства – очень скромная, но для того, чтобы освоить несколько самых нужных заклятий, вполне достаточная. Так что он быстро потянул ману и наложил кровоостанавливающее заклинание. Потом обернул руку платком и, брезгливо морщась, вынул изо рта Алонсо отрубленный член, бросил на пол. Мог, вообще-то, обезболить, но… почему-то не хотелось.

Чампа присел возле Аймо, схватил его за плечи:

– Что ты наделал, дурак…

– Совершил правосудие, – тихо ответил тот. – Я знал, что вы идете за мной. И что не успею сделать всё, как положено по древнему обычаю. Потому сделал то, что успел.

– Его ждало наказание по закону, Аймо. Я бы этого добился, ты ведь меня знаешь, – горько сказал Чампа. – Он бы получил сполна.

– Ты не знаешь всего, – всё так же тихо и не поднимая глаз сказал Аймо. – Я взял его на пути к побережью. Он собирался удрать в колонии Алевенды – Кульмек позаботились об этом. А теперь… куда бы он ни удрал – он уже никого не сможет изнасиловать. А я… Мой род умер, так пусть Ихайо запомнят как людей, всегда платящих по счетам.

– Аймо… Когда мы выехали за тобой, меня на станции телепортов перехватил твой брат. И просил сказать тебе, что ваш род не умрет. У них с женой милостью Матери родилась двойня, мальчик и девочка.

Аймо улыбнулся:

– Это хорошо. Хвала богам! Но я не жалею о том, что сделал. Алонсо останется жив… пусть благодарит богов за это. Прощай, Ринальдо. Ты всегда был моим другом, и я рад, что ты рядом в мой последний час.

– Ты что несешь!!! – Ринальдо встряхнул его за плечи, видя, как туманится его взгляд. И заметил черные следы в уголках его губ. – Ты с ума сошел… Аймо, что ты наделал…

– Молись за меня, Ринальдо. Моли Деву и Судию простить меня, – прошептал слабеющим голосом Аймо. – Прощай.

Он захрипел, дернулся в жестокой судороге и обмяк. «Черная соль» действует наверняка. И противоядия нет. Аймо, зная, что за ним идут, успел принять яд.

Ринальдо уложил его на пол, закрыл ему глаза. Стефано подошел, опустился на колени:

– Что же делать теперь, сеньор Ринальдо?

И Чампа понял, что молодой паладин спрашивает вовсе не о том, что им делать с покойником и искалеченным преступником.

– Молиться за него, как он и просил… Молить Деву и Судию о милости и справедливости для Аймо Ихайо.

И старший паладин Ринальдо Чампа, известный своей суровостью и жесткостью, тихо заплакал у тела своего старого друга, которого так и не успел спасти.

Деревенские каникулы

Кадетам Паладинского Корпуса, как известно, отпуск не положен. Так что юноши, попавшие в Корпус, первый год не имеют ни каникул, ни увольнительных, разве что свободные пару-тройку часиков по вечерам раза два или три в неделю. Но и те приходится в основном тратить на всякие нужные дела вроде покупки белья, починки сапог, посещения цирюльни и тому подобное. Увольнительные и отпуск полагаются начиная с младшего паладинства. И неудивительно, что в свой первый отпуск почти все младшие паладины поехали домой – за два года ведь многие родных ни разу не видели.

Не поехали только Робертино и Оливио. Робертино очень хотел домой, конечно. Но практика в больнице у знаменитого хирурга мэтра Пастеля, на которую сам мэтр его позвал, привлекала его не меньше, чем поездка домой. И Робертино выбрал практику – родню он ведь время от времени видел, когда семейство Сальваро приезжало в свою столичную резиденцию. Оливио же просто было некуда ехать, и он оставался в казармах. Если подумать – тоже неплохо. Спать можно до самого завтрака, от караулов освобожден и от тренировок обязательных тоже. А по вечерам в младшепаладинской гостиной никого нет, и можно спокойно валяться на диванчике и читать книжки. А днем – гулять по городу. Так что Оливио не очень и расстраивался, что ему некуда поехать.

А через полторы недели вернулся в столицу Жоан – не потому, что дома надоело, а потому, что брат Джорхе должен был возвращаться на службу, а без него Жоану было скучновато: отец уехал по делам и надолго, сестра Аньес вернулась в пансион в Корунье (был последний год ее обучения, и пришло время сдавать там экзамены), братец Микаэло где-то шлялся в путешествиях, и даже старые Жоановы друзья из кабальерос тоже все отсутствовали – кто на военной службе, кто по делам. Так что Жоан вернулся из отпуска на пятнадцать дней раньше, и теперь от скуки дубасил в тренировочном зале чучела, шлялся по городу, а по вечерам ходил в Театр Комедии смотреть по неизвестно какому разу любимые пьески.

Робертино мэтр Пастель тоже выпинал после полутора недель практики. Узнал, что у того, оказывается, отпуск, а он вместо того, чтобы отдыхать, на практику пристроился. Великий врач обругал своего ученика, прочитал ему длинную лекцию о том, что врачи тоже должны отдыхать, особенно хирурги, и потому – немедленно догуливать отпуск! Робертино не хотел, но когда мэтр пригрозил написать письмо его наставнику, сдулся. Против объединенных усилий старшего паладина Андреа Кавалли и мэтра Пастеля он бы не выстоял.

Так что вечером пятницы все трое сидели в младшепаладинской гостиной, мрачно дымили палочками в окно, за которым капал дождь, и рассуждали о том, что им делать оставшиеся девять дней отпуска.

– Скукота же. В Театре Комедии одно и то же сейчас ставят, новое только после Ночи Духов обещали, – выпустив колечко дыма, сказал Жоан. – И чучела Кавалли мне лупить запретил. Сказал, что чрезмерные тренировки опасны. Это он, наверное, из вредности.

– Не думаю, – Робертино тоже выпустил изящное колечко дыма. – Мне он то же самое сказал, когда я вчера всё утро приседал с гирями в зале. Почему они нам этого не говорят в другое время?.. А что, в Театре Комедии и правда так всё плохо?

– Угу, – грустно подтвердил Жоан. – По вторникам у них «Кабальеро Тонто и Костяной некромант», по средам – «Кабальеро Тонто и Прекрасная Базилья», по четвергам – «Дон Хуан, кестальский развратник», по пятницам – «Кабальеро Тонто и Дракон», а по субботам – «Дон Хуан и сиды». Пьесы смешные, но не по двадцатому же разу. Мне кажется, если они на следующей неделе еще раз покажут что-нибудь про кабальеро Тонто или дона Хуана, их точно гнилыми апельсинами закидают. И я тоже парочку с собой принесу.

– В Драме и Трагедии тоже не лучше, – вздохнул Робертино. – «Страдания юного Иоганна», «Джулио и Романетту» и «Разбойников» уже второй месяц подряд ставят. На «Иоганна» вообще вчера кроме меня только аллеманские иммигранты пришли… Представляете – ползала сплошных аллеманцев, и все хором рыдают, причем почему-то на тех эпизодах, где ничего душещипательного нет. А когда Иоганн бросился со скалы, они зааплодировали.

– Странные они, эти аллеманцы, – Жоан пыхнул палочкой и выпустил сразу три колечка дыма.

– А в Королевской Опере сейчас только «Смерть в Вальядино» дают, и еще «Летнюю Симфонию» маэстро Мозелли, – Оливио допыхал палочку и погасил ее в обсидиановой пепельнице. – Про другие театры вообще говорить нечего, у всех межсезонье. Разве что балаган с куклами и шутами на Рыночной площади открыт.

– Это пусть гвардейцы на балаган смотреть ходят, – с сожалением сказал Жоан. – Паладинам не к лицу… Тоска. Чем бы развлечься, а, парни?

– В карты сыграем? – предложил Оливио.

– Да ну тебя, еще Кавалли нас застукает. Он этого не одобряет, – поморщился Жоан.

– Мы же не на деньги, а так, – пожал плечами Оливио. – На деньги я и сам бы не стал.

Жоан задумался было, но тут подал голос Робертино:

– Тогда уж лучше в лото. Я в карты не умею играть, проигрываю всё время, скучно.

– Лото надоело. И триктрак тоже, – махнул рукой Оливио. – И гусек с шахматами. Тонио вот из отпуска обещал какую-то мартиниканскую игру привезти, клялся, что интересная.

Робертино открыл свою палочницу с крышкой из черно-белого оникса и задумчиво посмотрел на палочки, размышляя, не раскурить ли еще одну. Потом закрыл и спрятал в карман:

– Знаете… Я тут только что сообразил. Мы же можем уехать за город!

– И куда? На острова на лодке, с палаткой и удочками разве, – сказал Жоан. – Хм… По крайней мере это получше, чем тут киснуть.

– Нет, я имел в виду – в загородное поместье, в село. У моей двоюродной тетки по матери есть в Замостье, в селе Боргетто поместье в сервитуте от ее деверя. Это не так и далеко отсюда, всего-то часа четыре верхом. Тетушка Ванесса, думаю, не откажет мне в такой любезности и даст письмо к управляющему. Сама она живет там только летом и осенью, но сейчас она в Фартальезе, так что я завтра утром к ней наведаюсь. И днем мы уже будем там.

– А что там, в том поместье? – заинтересовался Жоан. – Чем там заняться?

– Там речка с запрудой, рыбные пруды, большая роща, лесок, сады, развалины древней крепости, небольшая библиотека в усадьбе… Ну, усадьба – это громко сказано, скорее большой сельский дом. Ничего особенного, но, как бы то ни было, всё же какое-то разнообразие.

– Это верно, – согласился Оливио. – Если твоя тетушка разрешит нам туда поехать, это будет просто отлично. Даже если там нечем заняться, кроме рыбалки и охоты, всё равно это веселее, чем тут торчать.

Утром следующего дня Робертино встал пораньше и отправился к тетушке в гости на завтрак. Бездетная тетушка Ванесса своих двоюродных племянников очень любила, особенно младших, и потому Робертино был уверен: не откажет. И правда. После сытного и вкусного завтрака на кольярский манер тетушка Ванесса тут же написала письмо управляющему и разрешила Робертино с друзьями делать в ее поместье что им захочется, и даже сказала, что не поедет туда в эти десять дней (хотя и собиралась), чтобы не смущать молодых людей. Так что, как Робертино и обещал, в десятом часу все трое, взяв в конюшнях лошадей и подписав у наставников отпускные свидетельства, поехали в село Боргетто.

Погода наладилась, вчерашний дождь смыл с деревьев и трав накопившуюся за три недели пыль, воздух был прозрачным и свежим, особенно он посвежел, когда паладины выехали из города, миновав наконец пригородный кожевенный квартал.

– Ну и воняют же эти кожевенные цеха, – плюнул на обочину Жоан. – Кошмар просто.

– Это ты еще мыловарни не нюхал, – усмехнулся Оливио. – В Вальядино целая мыловаренная слобода есть… Так вот пока варят знаменитое плайясольское мыло, пахнет оно совсем не так хорошо, как готовое. Городские маги всё время там специальные щиты ставят, чтоб вонища на город не шла, но всё равно… даже до герцогского дворца иногда долетает.

За кожевенным кварталом наконец потянулись домики и огороды сельского пригорода. Здесь уже не воняло ничем, кроме компоста и навоза с перекопанных огородов.

– А все-таки, чем бы нам там заняться, в этом Боргетто? – задумался Оливио. – Робертино, ты сказал – село селом… А чем можно в селе развлечься?

– Ну, на самом деле много чем, – Жоан принялся загибать пальцы. – Первым делом сельские девушки… но нам это не подходит. Так что это не считаем. Вот… рыбалка, раз там рыбные пруды есть. Купанье в запруде. Охота, раз есть лесок. Уж каких-нибудь зайцев или что в этом роде можно добыть. Я бы предпочел что-нибудь посерьезнее, волка хотя бы… Но там волков скорее всего не водится. Еще наверняка там погреб винный есть, да и в самом селе сидроварня и пивоварня, не может не быть. Развалины… Развалины – это интересно. В общем, найдем чем заняться. Предлагаю первым делом рощу и лесок осмотреть на предмет того, можно ли там поохотиться.

– Мы с собой ничего для охоты не брали, – пожал плечами Оливио. – С чем ты собираешься на охоту идти?

– В усадьбе есть все, что надо для охоты, – сказал Робертино. – А в роще куропатки, зайцы, лисы, на лугах фазаны, на прудах утки... Тетушка Ванесса – заядлая охотница, так что как раз поохотиться мы сможем. А тамошняя кухарка отлично умеет готовить дичь, и если мы добудем фазанов или куропаток, то она нас порадует фазаниной с орехами в сладком соусе, например… А если порыбачить захочется, то у управляющего наверняка удочки есть. И насчет девушек… это хорошо, что мы в мундирах поехали, не стали в цивильное переодеваться. Тамошние парни, как Марио жаловался, очень ревнивые и чужаков не любят. Ему один раз даже бока намяли, не посмотрели, что он Сальваро. А нам такое не грозит, даже если мы на Празднике Урожая с поселянками будем всю ночь отплясывать. Кстати, вот еще развлечение, и как по мне, неплохое. Праздник Урожая там весело отмечают. Главное абрикосовкой не упиться.

– В любом случае лучше провести неделю в селе, чем в казармах, – подытожил Жоан.

Погода сегодня была намного лучше вчерашней: солнечно, безветренно и не очень жарко. Младшие паладины перекусили в придорожной траттории на развилке, и свернули на дорогу к селу Боргетто.

Само село произвело на них приятное впечатление. В зеленой и лесистой долине речки Боргас, над ее излучиной и по склону пологого длинного холма были рассыпаны домики обычного для Срединной Фартальи вида: двухэтажные, с четырехскатной черепичной крышей, побеленные и с ярко-синими или зелеными ставнями. Всё это утопало в садах, а над рекой виднелся роскошный луг. На самой реке торчала водяная мельница – видимо, там и была запруда. А усадьба стояла чуть поодаль от села, за ней по склону холма раскинулся лес, и на верхушке этого холма – те самые развалины древней крепости.

– Низкие тут холмы, прямо даже не холмы, а взгорки какие-то, – сказал Жоан, уроженец Сальмы, которую иначе еще называли Краем Долин и Холмов. – Но красиво. И всё зеленое, хоть уже и осень.

– А тут желтеть только в ноябре начинает, – ответил на это Робертино. – А холмы да, низковаты, то ли дело наши горы… Ну, поехали в усадьбу.

Вблизи усадьба оказалась не очень приглядной, по крайней мере и у Жоана, и у Оливио лица разочарованно вытянулись. Как и предупреждал Робертино, это был по сути сельский дом, только очень большой и со множеством пристроек. Вокруг усадьбы было что-то вроде сада – беспорядочно росли самые разные деревья и кусты, а всё это ограждал низкий забор из дикого камня. На воротах никого не было, и они были открыты, но из приличия Робертино всё же громко постучал воротным кольцом перед тем, как въехать во двор.

На крыльце их встречал пожилой мужчина с большим пузом, одетый в стеганый халат и кожаные шлепанцы. Рядом с крыльцом сидела лохматая серая дельпонтийская овчарка и смотрела на спешивающихся паладинов внимательным взглядом голубых глаз.

– Приветствую, сеньоры паладины, – сказал он. – По какой надобности приехали?

Робертино подошел к нему, протянул письмо:

– День добрый, сеньор Минелли. Не узнаете разве? Я Роберто Диас Сальваро и Ванцетти.

Толстяк прищурился близоруко и вгляделся в паладина. Расплылся в улыбке:

– А, точно! Простите, сеньор, не узнал вас в этом мундире! Слыхал, слыхал, что вы в паладины подались, конечно, да только не мог сообразить, что вы сюда приехать вздумаете. А сеньоры-то дома нет.

– Тетушка Ванесса знает, что я с друзьями сюда приехал, она для вас письмо передала, – Робертино поднял письмо повыше, чтобы Минелли его наконец увидел. Собака за всем этим наблюдала с внимательным равнодушием.

Минелли взял письмо, поднес его к глазам, вздохнул:

– Ну вот как его читать, ежели лорнет невесть куда пропал…

Но все-таки прочел, то возя по нему носом, то наоборот, отодвигая лист подальше, щурясь и закрывая то один глаз, то другой. Потом сложил, спрятал в карман халата:

– Сеньора пишет, что вы можете чувствовать себя здесь как дома и делать что угодно. Ну, в таком случае – добро пожаловать. Сейчас вас устроим, а через полчасика и обед поспеет. У нас тут, конечно, не столица, и разносолов не будет, но всё своё и свеженькое. Масло только сбили, яйца Лючия утром собрала, лепешки еще горячие и полента в печи поспевает… Эй, Томо!!! Коней у сеньоров прими да устрой как полагается!!! И овса не жалей!

Из раскрытых дверей конюшни, зевая, выполз рябой паренек и, отвесив поклон всем троим паладинам сразу, занялся лошадьми. А паладины пошли в дом следом за управляющим.

Внутри дом тоже не слишком-то отличался от дома зажиточного селянина: резная мебель местного производства, цветные рогожные коврики на дощатом крашеном полу, вязанные крючком занавески на окнах, сундуки под ткаными покрывалами… Просто, но уютно. Паладинам досталась одна комната на троих – видимо, из тех, какие предназначались для гостей, да еще, судя по всему, управляющий и экономка решили не заморачиваться потом на уборке лишних комнат. Впрочем, Робертино не стал возражать. Комната была вполне удобной: четыре кровати, пара сундуков вместо шкафов, деревянная вешалка, у окна – столик, в углу у двери – умывальник. Не успели паладины скинуть верхние кафтаны, как появилась экономка с большой стопкой полотенец и белья:

– Пожалуйте, сеньоры, обедать. А я пока вам постели постелю. Вечерком мыльню согреют, но если прямо сейчас помыться охота – так в сарайчике за домом есть вода в бочке, можно облиться. У нас тут столичных удобств не водится, сеньора Ванесса малым довольствуется…

– Благодарю, Ассунта, мы тоже можем удовольствоваться малым, – сказал Робертино. – Мы, пожалуй, сначала в сарайчик, а потом и к обеду.

Прихватив с собой по полотенцу, паладины отправились в указанный сарайчик. По сути это было дощатое строение, похожее на обычный уличный сортир, только побольше и с железной бочкой на нем сверху. Внутри от бочки были отведены две трубки с кранами – вверху с лейкой и сбоку обычный кран. Оливио всё это оглядывал глазами человека, впервые увидавшего этакую простоту.

– М-м-м… а как этим зимой пользоваться? – наконец спросил он. – Холодно же.

Жоан отвернул боковой кран и подставил тазик, набрал воды, переставил тазик на скамейку, прибитую к одной из стен, и принялся умываться. Робертино последовал его примеру.

– Так мыльня же есть, с подогревом. А это только на лето, чтобы лишний раз дрова и уголь не тратить, – сказал он, вытираясь. – Здесь печи и камины по-старому топят, огнекамни пока еще очень дорогое удовольствие…

Оливио взял и себе тазик из стопки в углу, набрал воды и, спустив рубашку до пояса, стал мыться. На его спине виднелись старые, хорошо залеченные и едва заметные рубцы, явно от порки и мелких ожогов, и все младшие паладины уже не раз их видели, хотя Оливио и старался по возможности либо мыться в одиночестве, либо прятаться куда-нибудь в самый дальний уголок мыльни. Но любопытствовать было не принято, и никто не спрашивал его, откуда взялись эти шрамы. Самым близким друзьям – то есть Жоану, Робертино, Бласко и Тонио – было известно, что Оливио сбежал из дому, не пожелав становиться моряком, как того хотел его отец. Робертино к тому же догадывался, что фамилия Альбино – не настоящая, или, по крайней мере, не совсем настоящая. Оливио хоть и старался изо всех сил вести себя попроще, но частенько в нем проскакивало нечто такое, что прямо свидетельствовало о его знатном происхождении и аристократическом воспитании. Некоторые жесты, общая манера держать себя, умение обращаться со всеми столовыми приборами, с мечом и пистолью, хорошо поставленная фартальская речь, знание древней таллы – такое среди простолюдинов не встретишь, да и среди рядовых дворян тоже. А среди плайясольской знати Робертино не знал ни одной семьи с фамилией Альбино. Оливио, конечно, мог быть бастардом, но тогда непонятно, почему его сразу не отправили в паладины – всем было известно, что плайясольские доны своих внебрачных сыновей с детства готовят именно к такой судьбе, как и внебрачных дочерей – в инквизиторки. В общем, Оливио был загадкой, которую очень хотелось разгадать, но Робертино, конечно, не навязывался – считал, что если тот захочет, сам расскажет. А Жоан в такие тонкости не вникал, и тоже не лез с вопросами.

Помывшись, паладины отправились обратно в дом, где по запаху свежей еды безошибочно нашли столовую. Столовая, конечно, это было громко сказано – так, большая комната с длинным простым столом, покрытым толстой льняной скатертью. На столе их уже поджидали большие тарелки с дымящейся полентой со шкварками и с яичницей-глазуньей, масленка с куском золотистого свежесбитого масла, большая стопка лепешек, миска салата из крупно порубленных помидоров и огурцов с козьим сыром и сладким луком, и кувшин сангрии.

Управляющий сел за стол вместе с ними. Халат он сменил на коричневый просторный кафтан с большими оловянными пуговицами, причесался и выглядел теперь очень представительно – по сельским меркам, конечно. Когда паладины расправились с полентой, яичницей и салатом и доедали лепешки с маслом, он сказал:

– Сеньор Роберто, вы можете тут делать что хотите, как написала сеньора Ванесса. Я вам даже ключи от всего выдам, от погреба в том числе. Хм, понимаю – вам ведь хочется отдохнуть от службы и всех этих строгостей, и не стану возражать, если вы туда наведаетесь. К тому же совсем недавно туда отнесли несколько бочек пива – темного и светлого, так что можете попробовать.

– Мы бы на рыбалку вечером пошли, – сказал Робертино. – Куда лучше – на пруды или речку?

– Да куда душа пожелает, – развел руками управляющий. – В прудах отменные караси и карпы, даже удочка не нужна – можно сачком вычерпывать.

– Нет, это скучно, – вместо Робертино сказал Оливио. – На реке порыбачим, пожалуй. У вас же удочки и прочая снасть найдутся?

– Само собой, сеньор…

– Оливио, – подсказал ему Робертино.

– Сеньор Оливио, у меня полно удочек и прочего, я ведь и сам порой рыбалкой балуюсь.

– А в ночь на рыбалку можно? – поинтересовался Жоан. – Палатка, котелок для ухи, всё такое?

– Палатки нет, есть только промасленный тент с сетками от комаров и подстилки, а котелок на кухне берите, какой понравится.

– Отлично, тогда сегодня пойдем на рыбалку, – подытожил Робертино, доедая лепешку с маслом.

После обеда они пошатались немного по дому и саду, осматривая их, а потом Жоан углядел возле садового сарая пару лопат и старое ведро, и взялся копать червей для рыбалки. Робертино и Оливио пошли в погреб, глянуть на бочки с пивом, потом на кухню за котелком. От ужина паладины отказались, взяли с собой лепешек, колбасы и сыра с огурцами и помидорами, а также овощи и крупу для ухи, и отправились на берег реки с удочками и прочим снаряжением.

Там растянули между двумя вербами тент, развесили сетки, Жоан развел костер, заодно показав Оливио, как это делается – оказалось, что тот понятия о таком не имеет. Зато Оливио, как выяснилось, отлично умел рыбачить, рыбу он подсекал получше, чем Жоан и Робертино. Так что очень быстро в сетке-садке у паладинов набралось довольно много мелкой рыбы, и Жоан решил, что можно варить уху. Тут оказалось, что воду-то как раз и забыли взять. А из реки набирать Робертино наотрез отказался. Так что пришлось Оливио и Робертино, оставив Жоана караулить удочки и костер, пойти к усадьбе за водой. Экономка выдала им две огромные кожаные фляги, они набрали из колодца воды и поволокли фляги обратно. Но… стоило им выйти за ворота усадьбы и пройти мимо заброшенной маслобойни, как на дорожке, ведущей в село с заливного луга, показалась темная громадина с большими рогами и раздалось грозное мычание. Паладины остановились.

– Обойдем, – сказал Оливио. – Через луг, как думаешь?

Робертино пожал плечами – сам-то он не видел причин делать крюк, но если товарищ так хочет, почему бы и нет…

Но паладины не успели обойти: громадина повернулась к ним, наклонила рогатую голову и, тяжело гупая копытами, помчалась на них.

– Бежим! – крикнул Оливио и рванул к большому дуплистому ореху, торчащему посреди луга, бросил флягу, схватился за ветку и мгновенно взлетел наверх. Робертино последовал за ним.

– Зараза… Быки, говорят, бросаются на красный цвет!!! А мы в мундирных камзолах! – Оливио, поерзав, покрепче вцепился в ветку. – Хоть бы он побыстрее ушел…

– М-м, Оливио, это не бык, – хихикнув, сказал Робертино. – Это корова.

– А вымя где? – паладин посмотрел вниз, и наткнулся на внимательный коровий взгляд. Внимательный и недобрый.

– Это молодая корова, телка. Оно у нее маленькое, – пояснил Робертино. – Но нам от этого не легче. Не скажу насчет красного, но мы ей чем-то не понравились…

– И что нам теперь делать? Мне, знаешь ли, не хочется быть затоптанным коровой… как-то это глупо. Уж лучше быком.

– Она, наверное, паслась внизу, на лугу, да отвязалась, – Робертино глянул на корову. Корова глянула на него, и этот взгляд ему не понравился – какой-то он был заинтересованный.

– Вот что. Я придумал, – сказал он. – Только бы не перестараться… Тяни ману, и сбросим на нее силовым ударом, на голову. Убить не убьем, зато оглушим. А пока она будет в себя приходить, мы успеем убежать.

– А если всё-таки убьем? – встревожился Оливио. – В конце концов, она нам ничего плохого не сделала еще. Да и ведь денег стоит немалых, наверное.

– Ну если случайно убьем, то у нас на завтрак будут говяжьи отбивные, – мрачно пошутил Робертино. – Корова тетушкина, вон на ней клеймо. Но я не думаю, что наши дохлые силовые удары смогут убить такую здоровенную коровищу. Ну, давай. Раз, два… три!

Получив в лоб одновременно два силовых удара, корова жалобно замычала, помотала головой, ноги ее разъехались, она упала сначала на колени, а потом на бок, глаза ее закатились. Но судя по тому, как вздымались ее ребра, была она вполне жива и здорова. Паладины, выдохнув с облегчением, слезли с ореха, подобрали фляги и побежали через луг к реке. Там на них напустился Жоан:

– Где вас носило? Уже костер прогорел, давно пора котел ставить.

– Да так, корова на нас набежала, пришлось разбираться, – Робертино вылил из своей фляги воду в котелок.

– А, понятно. С ними это бывает, – усмехнулся Жоан, вешая котелок на рогульки над углями. – Как стукнет чего в башку, так ничем не выбьешь. У нас как-то наша лучшая молочная корова взбесилась – шершень ее в жопу укусил… так она через всё Вилла Дельгадо промчалась за дояркой, на рога ее поддеть пыталась. Слава Деве, навстречу кабальеро Ланс попался, схватил корову за рога и повалил, тут ее и отпустило. Он и меня потом этому приему научил. Хотите, я вас тоже научу?

– А можно, – Робертино с уважением посмотрел на широкие плечи и сильные руки Жоана. – Только не знаю, сможем ли.

– А что там мочь, главное – правильно взяться да налечь всем телом. Покажу. Ладно, вода кипятится, давайте пиво теперь попробуем.

Они открыли прихваченные из усадьбы фляги с пивом и воздали ему должное. Потом варили уху, не забывая попутно прикладываться к пиву. А потом обнаружили, что среди фляг с пивом затесались две с местным самогоном из абрикос.

– Я такого в погребе не брал, – удивился Робертино. – Это, наверное, ты, Жоан, когда ты туда после нас ходил.

– Да ну. Я же смотрел, что откуда наливаю. На бочке было написано – «Пиво темное», – Жоан почесал висок. – Не мог я самогон брать, терпеть его не могу и не пью, вонючий он.

– Это ты зря, – Робертино понюхал флягу, отпил из нее. – Здешняя абрикосовка делается с любовью, для себя, ее очищают семь раз! Получше вашего агвардиенте, между прочим. И почти как наша кестальская граппа. Вот попробуй.

Жоан с недоверием заглянул в горлышко фляги, потом осторожно отпил.

– Ох ты ж сука!!! – закашлялся он. – Забористая… но не вонючая, признаю. Хм… – он глотнул еще. – А ничего, и правда хорошая.

Оливио молча взял флягу и приложился к ней.

– М-м-м… неплохо. Наш ром получше, но это тоже ничего.

Робертино тоже сделал глоток:

– Раз уж мы его прихватили, не нести же обратно. Нас трое, мы крепкие парни, что, мы шесть пинт на троих не выпьем?

…Они, конечно, выпили – и шесть пинт самогона, и всё пиво, что у них было с собой. При этом ухитрились сварить уху и съесть ее, потом принялись закидывать удочки и петь песни. Песни сначала были вполне приличные, но потом Жоан, выпив еще, запел совершенно непристойную сальмийскую песенку. Потом петь захотелось Оливио, и он исполнил плайясольскую канцону с не менее непристойным сюжетом. Робертино решил от товарищей не отставать, и порадовал их богатством кестальского нецензурного фольклора. Причем все трое языков друг друга не знали, общались между собой на фартальском, но почему-то в изрядном подпитии они отлично понимали всю эту песенную похабщину и даже подпевали друг другу.

Проснулись на рассвете. Первым очухался Робертино. Проморгавшись и протерев глаза, сел и потянулся. Во рту было гадко, но в целом чувствовал он себя сносно. Сказывался опыт студенческих попоек. Вот товарищам наверняка куда хуже… Робертино повернул голову направо (там, как он смутно помнил, вчера… точнее, уже сегодня, свалился спать Оливио). Оливио там и нашелся – лежал на боку, свернувшись калачиком, и подергивал босой ногой, по которой ползала муха. Робертино осторожно потормошил его за плечо:

– Оливио… проснись.

Тот открыл глаза, моргнул, и его взгляд прояснился. Он сел, потянулся, потер виски:

– Вот это мы гульнули, – он зевнул. – Во рту словно кошки ночевали. Ты сам как?

Робертино пожал плечами:

– Да ничего, я устойчив к спиртному. Меня больше не сам самогон накрыл, а то, что мы его с пивом мешали. А ты как?

Оливио кивнул:

– Вроде бы в порядке. Я тоже устойчив… как выяснилось. По крайней мере блевать не тянет и голова не трещит. Только немножко поташнивает. А что Жоан? Помню, он не хотел самогон пивом запивать, ты его уговаривал…

Оба повернулись к Жоану. Тот как раз начал ворочаться и стонать, потом со стоном же сел, держась за голову:

– Мать моя… за что мне это…– он грязно выругался, попытался подняться, но смог встать только на карачки. На карачках же вяло отполз в кусты, где его и тошнило несколько минут.

– Ну вот. А такой с виду крепкий, – разочарованно сказал Оливио.

– Он и свалился раньше нас, – напомнил ему Робертино. – Так бывает. На спиртное слаб, зато в остальном вон какой здоровый. Пива у нас не осталось? Ему бы похмелиться сейчас. Когда до усадьбы доберемся и поедим – его и отпустит.

Оливио поднял одну из фляг, потряс ее:

– Тут что-то плещется.

Из кустов вернулся Жоан – уже не на карачках, но все равно выглядел он очень плохо.

– Парни… пива не осталось?

– Осталось, держи, – протянул ему флягу Оливио. Жоан выхлебал остатки пива в два глотка:

– Вроде полегчало чуток… Слушайте, а чего это мы все босые? Когда это мы разуться успели? В упор не помню…

Робертино посмотрел на свои ноги, пошевелил пальцами:

– Ну… нам на донку сом попался, мы его пытались вытащить… пришлось сапоги снять, штаны закатать и в воду лезть. Вон, кстати, сом лежит, – он махнул рукой в сторону ближайшей вербы, под которой на куче травы и правда лежал здоровенный, длиной в шесть с половиной футов, сом. – Мы его все-таки выволокли и ты его взял за хвост, размахнулся и об дерево приложил.

Жоан недоверчиво посмотрел сначала на сома, потом на дерево, потом на свои руки.

– Ничего не помню. Вот холера… Никогда больше не буду мешать пиво и самогон, клянусь своими сапогами, – простонал он. – А сапоги-то где, кстати?

Паладины огляделись. Сапог нигде не было.

Робертино вскочил, принялся шарить в траве и кустах, Оливио тоже. Жоан начал переворачивать всё, что лежало на подстилке и вокруг нее, и даже в воду залез. Сапог нигде не было. И чулок тоже.

– Вот зараза, похоже, у нас кто-то спер сапоги! – сказал Жоан и плюнул. – Фу, какая стыдоба. Три паладина наклюкались как последние свиньи, и у них пьяных умыкнули сапоги. И чулки.

– И это странно, – Робертино взлохматил свою челку. – Почему только сапоги и чулки? Остальное же на месте. Сом вон опять же лежит себе. И котелок, и фляги, и баселарды, и ремни наши при нас, и в карманах тоже всё на месте. Кошелек, часы, палочница, светошарик, наваха, четки… у меня ничего не украли.

Оливио полез в свои карманы, вынул четки, балисонг, светошарик и потертый кошелек, заглянул в него:

– У меня тоже всё на месте.

Жоан тоже проверил и кивнул:

– И у меня тоже. Очень странно, правда – кто бы мог спереть сапоги, но не пошмонать при этом карманы у трех пьяных паладинов? Ладно ремни, на них все-таки пряжки с акантами, а на баселардах – клейма, но карманы-то можно было и облегчить. Странно.

– Может, это местные? – задумался Робертино. – Скажем, в карманы им лезть было страшновато – вдруг мы не настолько пьяные, как кажется? А сапоги все-таки рядышком валялись, вот их кто-то и прихватил, не удержался. К тому же сапоги хорошие, прочные, подкованные, с подметками из серного каучука, для местных немыслимая роскошь. Да и чулки тоже, я их только позавчера купил… Так, вот что. Давайте-ка собираться. Пойдем в усадьбу, расскажем управляющему, заодно попросим какую-нибудь обувь. И надо во что бы то ни стало отыскать воров.

– Вот это правильно. Воров надо отыскать и сапоги вернуть, – Жоан даже протрезвел от мысли, что у него у пьяного украли сапоги. – Если Кавалли узнает, что мы вернулись в казармы без сапог… Даже думать не хочу, что он сделает. И карцер, кстати, будет не самым страшным. А вот если он моему дедуле отпишет… вот это будет просто блядский стыд. Дедуля мне всегда говорил: «сапоги и штаны – это самое важное в паладинском снаряжении после меча. Потому как без остального еще можно, а без меча, штанов и сапог – никуда».

Жоанов двоюродный дед был странствующим паладином и знал, что говорил. Так что Робертино и Оливио с ним не могли не согласиться. К тому же Джудо Манзони, наставник Оливио, очень не одобрял спиртные напитки. Наказывать за их употребление вряд ли бы стал, но… словом, Оливио не хотелось бы ему сообщать о том, что он по пьяни продолбал сапоги.

Пособирав барахло и свернув подстилки и тент, они побрели к усадьбе. Сома поволок Жоан, продев ему веревку через жабры. Босиком с непривычки идти было тяжело, все-таки раньше никто из них так подолгу не ходил, так что когда они наконец добрались до усадьбы, ноги пекло огнем.

Признаваться почтенному Минелли в том, что у них украли сапоги, было очень стыдно. Но управляющий им вполне искренне посочувствовал, похвалил при этом за сома и, позвав кухарку с экономкой, кухарке велел приготовить из сома роскошный обед, а оставшееся мясо закоптить, а экономку попросил что-нибудь придумать сеньорам с обувью. А сам со вздохом сказал:

– Вы не первые, кто от этих воров пострадал. У нас тут по всему Боргетто вещи пропадают. Селяне уж с ног сбились, воров выискивая. Есть тут у нас три мужичишки, раньше были замечены в воровстве белья с веревок и прочем таком, их для порядку поколотили, но они клялись и божились, причем в церкви перед иконой Судии, что ничего не брали. А вещи между тем пропадают. У меня вот очки и лорнет пропали, я теперь толком и не вижу ничего. Я ж так-то в очках хожу, а когда читаю, то еще и лорнетом пользоваться надо… Вот и мучаюсь теперь. Новые-то чтоб заказать, надо в город ехать. А некогда, сейчас самая пора хозяйственная, никак не могу отлучиться. У Ассунты с подоконника утюг новый исчез, с огнекамешками, а потом еще кофейник медный с чеканкой, старинный. Пили мы кофе в саду в беседке, на четверть часа без присмотра оставили – и того… И что-то еще со двора пропадало, уже не упомню, мелочь всякая. А уж сколько по селу… И крадут, такое впечатление, что под руку подвернется: и белье с веревок, и сапоги с башмаками, и шляпы, и посуду, и всякие вещи хозяйственные. Сковородки там, скалки даже и ступки с пестиками – и главное, со дворов да из летних кухонь. У нас тут ведь по летнему времени в домах никто и не трапезничает, но теперь стали – из-за воровства этого… Вы после завтрака сходите в село, с нашим алькальдом побеседуйте, он уже извелся, этих воров поймать пытаясь. Может, и поможете ему в поисках. Вы же паладины, у вас ведь какие-то такие особые умения есть, а?

Робертино кивнул:

– Есть. Но мы сами еще ученики, мы мало что умеем… Но сапоги отыскать надо, стыдно ведь. И очки ваши поищем.

На завтрак подали отварную картошку, салат из помидоров, базилика, сладкого лука и перца, и… говяжьи отбивные. Жоан с удовольствием на них набросился, а Оливио, потыкав в отбивную ножом, вздохнул и тихонько сказал Робертино:

– Выходит, мы таки перестарались? Как-то мне неловко есть эти отбивные…

Робертино тоже смутился. Все-таки корову ему было жалко – ведь не мясная, явно молочная она была, и к тому же очень молодая. Да и наверняка недешевая.

– М-м, почтенный Минелли… А скажите, эти отбивные… они из чего? – отважился он спросить управляющего. Тот удивился:

– Говяжьи же, сеньор.

– Я не то имел в виду, – слегка покраснел Робертино. – Эм… я хочу спросить – они случайно не из такой большой черной телки с кривыми рогами?

Управляющий удивился еще больше:

– Да с чего вы взяли, Чернуха же молочной породы, кто ж ее на мясо пустит! Это вчера вечером бычка пестрого зарезали на солонину и тушенку, а я велел для вас на завтрак кусок вырезки отложить.

– Просто вчера мы… на нас отчего-то Чернуха напала, пришлось от нее, хм, отбиваться. Мы ее слегка оглушили, чтобы не бежала за нами, – пояснил паладин, вздохнув с облегчением. – Вот и испугались – вдруг мы перестарались.

– А-а-а, – рассмеялся управляющий. – Понятно. С Чернухой это бывает, она последнее время что-то взбрыкивает частенько. Наверное, пора ее уже к бугаю вести, хватит ей в телках ходить.

Робертино и Оливио после такого разъяснения воздали должное вкусным отбивным. После завтрака остатки хмеля окончательно выветрились, даже Жоан почувствовал себя намного лучше. А тут и экономка принесла им три пары новых яловых сапог, купленных у сельского сапожника. Паладины возместили ей траты и добавили реал сверху за беспокойство. Правда, когда они примерили обнову, обнаружилось, что простые сельские сапоги – это совсем не то, что паладинские форменные, сшитые хорошим мастером по личной мерке.

– И как это носить? – задумался Робертино, топая сапогом. Сапог слегка болтался на ноге и было ясно, что к вечеру на пальцах и пятках появятся кровавые мозоли.

Оливио покрутил в руках свои сапоги:

– Я думаю, нам надо опять побеспокоить Ассунту и попросить какие-нибудь старые простыни… Сделаем портянки.

Робертино поднял бровь:

– Портянки?.. Хм… а как их наматывать?

Вопрос был не праздный: паладинский Корпус – это всё-таки элита, паладинов обшивают по высшему разряду и индивидуально, даже провинциальных странствующих, так что им нет нужды пользоваться портянками для подгона сапог под нужный размер, в отличие от армейцев и флотских. Сам же Робертино был из очень знатной и богатой семьи, всю жизнь ему шили обувь по мерке и он понятия не имел о портянках, так только, слышал о них. Как, в общем-то, и Жоан, потому что в Сальме сапоги носили только те, кто служил в кавалерии, а остальные ходили в местных башмаках-эспадрильях, которые хорошо садились по ноге благодаря ремешкам и шнуркам.

– Я покажу, надо только их раздобыть для начала, – сказал Оливио, чем очень удивил Робертино – тот был железно уверен, что Оливио тоже из знатной семьи, откуда ему знать о портянках. Разве что… разве что его таки сначала сумели упихать во флот, и он сбежал уже оттуда. Там с портянками и познакомился. И если так, то тогда понятно становится, почему он пошел в Корпус – из Корпуса, если туда человек принят, не выдают даже тех, кто из армии или флота сбежал.

Экономка вошла в их положение и пожертвовала на это дело две старые простыни и ножницы, чтоб нарезать их на лоскуты. А потом Оливио продемонстрировал искусство наматывания портянок и проследил, чтобы Жоан и Робертино сделали всё как надо. На вопрос Жоана, откуда он знает, как это делать, Оливио неопределенно пожал плечами.

– Ну, мы при обуви, теперь пойдем в село, поговорим с алькальдом, – Робертино надел мундирный кафтан. – Может, если вор нас увидит, испугается и вернет сапоги. Я надеюсь…

– Как же, – хмыкнул Жоан. – Но пойти всё равно надо.

Как и в любом селе, вся общественная жизнь Боргетто сосредоточилась на площади: здесь были траттория, церковь, общинный дом, сельская управа, дом алькальда, большая лавка, торгующая всем подряд, и домик лекаря. Посреди площади торчал помост, на котором у столба сидел на цепи грустный мужик в рваной рубахе, закиданный гнилыми помидорами, яблоками и апельсинами. На его шее на веревке висела дощечка с надписью «Пьяница и развратник». У помоста стояла корзина с гнилыми фруктами – для тех, кто желал внести свою лепту в наказание, но не хотел идти искать «снаряды».

– Как мило, – ухмыльнулся Жоан, показав на него. – Полагаю, приставал к кому-то по пьяному делу, и не успел убежать от разгневанного мужа?

– Наверняка, – кивнул Робертино. – Впрочем, не думаю, что именно от мужа. Здесь нравы довольно легкомысленные, за соблазнение замужней женщины к позорному столбу вряд ли бы посадили, просто побили бы да и всё. Скорее всего приставал к какому-нибудь парню или подростку, вот этого тут очень не любят.

Оливио посмотрел на развратника с нескрываемым отвращением, заглянул в корзину и плюнул:

– Раз так, то так ему и надо. Жаль, в корзине одно месиво, нечем в него кинуть, а то я бы добавил к уже имеющемуся.

Они подошли к дому алькальда и постучали. Дверь не открылась, зато открылось окно и в него высунулся мужчина лет тридцати, взлохмаченный и помятый:

– Кто такие, зачем стучите?

– Мы к алькальду, сеньор, – сказал Робертино.

Лохматый уставился на него, увидел паладинский мундир, моргнул:

– Ого. Паладины. Ну заходите, там открыто вообще-то. И подождите в сенях, сеньоры.

Ждать долго не пришлось: спустя минуту лохматый открыл внутреннюю дверь и предложил войти. Он был уже кое-как причесан, а на плечи вместо латаного халата был наброшен черный алькальдский кафтан.

– Прошу, сеньоры. Позвольте представиться – Антонио Пьяччи, алькальд села Боргетто. И по какому вы вопросу? Вроде бы мы сюда паладинов не вызывали… Я, во всяком случае, не вызывал… – алькальд прошел за ними в тесную комнату, где из мебели был только деревянный диван, обитый потрескавшейся кожей, стол, заваленный вперемешку бумагами и грязной посудой, книжный шкаф, акант со знаком Судии и портрет короля на стене.

– Изначально ни по какому, – сказал Робертино. – Мы вчера сюда в отпуск приехали, живем в усадьбе. Я – Роберто Диас, а это мои товарищи Оливио Альбино и Жоан Дельгадо.

Робертино справедливо рассудил, что не стоит называть свое полное имя, а то еще алькальд или лебезить начнет, или показушничать, или упрется и скажет – «у меня тут полный порядок, ничего ни о каких ворах не знаю», или же проявит ненужную бурную деятельность и окончательно спугнет воров.

– И сегодня ночью, когда мы были на рыбалке, у нас кто-то украл форменные сапоги, – старательно сохраняя каменное спокойствие на лице, продолжил Робертино. Алькальд, услыхав такое, встрепенулся:

– Что? И у вас? Да что ж это такое…

Он забегал по комнатке, размахивая руками. Паладины уселись рядком на диванчик, надеясь, что он на них не налетит. На подоконник открытого окна со двора запрыгнула крупная черная кошка, покрутилась, словно собираясь умываться, но не стала, просто села и пристально уставилась на паладинов и на алькальда Антонио. Однако тот, согнав ее во двор, закрыл окно, сел за стол, покопался в бумагах и показал паладинам исписанный лист:

– Вот, сеньоры. Я уж было начал составлять запрос в столичную канцелярию вашего Корпуса, да потом передумал и решил рапорт в Замостьевское управление стражи порядка сначала написать. Об этих самых чертовых кражах!

– А почему вы сразу не сообщили туда, а начали писать запрос в паладинскую канцелярию? – удивился Робертино.

– А потому, сеньоры паладины, что тут явно дело по вашей части, – Антонио бросил бумагу на стол.

– А почему тогда вы передумали? – теперь удивился Жоан.

– А потому что побоялся, что засмеют. Мне священников племянник сказал, что глупости это и такого не бывает.

– Какого – «такого»? – хором спросили все три паладина, даже про сапоги свои забыв. Антонио вздохнул, встал из-за стола и скрылся за дверью во внутренние помещения. Впрочем, вернулся быстро. В руках у него была заткнутая кукурузной кочерыжкой бутыль самогона и подносик с четырьмя стаканчиками и миской маринованных огурчиков.

– Давайте сначала выпьем, сеньоры, – ставя всё это на стол, прямо на бумаги, сказал алькальд. Но Робертино решительно выставил вперед обе ладони:

– Нет, спасибо. Мы крепкое не употребляем.

Алькальд Антонио недоверчиво на него посмотрел, подняв бровь, хмыкнул:

– Да? Ладно. Хорошо. М… может, оно и правильно.

Сам он все-таки выпил стаканчик, заел огурцом и после того сказал:

– Сначала я думал – народу по пьяни мерещится. Ну, у нас летом, еще до Солнцестояния, абрикосы же ранние поспевать начинают, а в этом году урожай на них хороший был. Вот чтоб не пропадало, народ и гонит абрикосовку – потому как ранние абрикосы только на нее да на сок и годны, варенье из них жилковатое получается, и на сушку тоже не того... Ну и… по традиции, с первого сбора надо обязательно брагой упиться. Ну не то чтобы упиться, но попробовать обязательно. Вот народ и пробует. Потом самогон уже поспевает, опять пробуют… Так вот барахло пропадать стало примерно в это время. Сначала по мелочи – там, белье с веревок, вилы, грабли со дворов, кухонная утварь вроде скалок и ступок с пестиками. А потом стали ценное переть. Я, конечно, первым делом взял за жабры всех троих местных воров – ну, тех, кто в этом деле раньше был замечен. Правда, раньше они по мелочи крали, до ценных вещей дело не доходило. Они клялись и божились, что не при чем. На всякий случай я всех троих засадил в погреб. Но в ту же ночь у Минелли очки сперли, а у лекаря – эту его трубку, которой он нутро слушает. Всё обыскали – нет как нет. А на следующую ночь у Минелли уже и лорнет пропал, а у старостихиной дочки – бусы жемчужные. Эта дурища на окно шкатулку выставила, перед подружками приданым хвасталась, да и убрать забыла. Девки, подружки ее то есть, украсть не могли – плохая это примета, по здешним представлениям если приданое чужое взять, то замуж потом не выйдешь… Тогда я и понял, что наши воры и правда не при чем, что это заезжий кто-то.

– Так ведь заезжих вычислить проще, – удивился Жоан.

– Если бы! Одно дело – такой заезжий, который на виду живет в гостинице там или у кого угол снимает. А если прячется где? У нас тут вокруг села полно мест, где можно спокойно спрятаться. Начиная с этих старых развалин и заканчивая заброшенной маслобойней возле усадьбы... Мы, конечно, поискали там, да только людей у меня мало, три альгвасила всего. А селян на это дело позвать не могу – самая пора, работы невпроворот и всем некогда по округе шарить… Разве что детишек подбить на это дело. Ну мы и подбили… Однако ничего и никого мы с детишками не нашли, и даже следов никаких – по крайней мере в развалинах, на старой маслобойне и заброшенном скотном сарае за околицей.

– А странное? – напомнил Робертино.

Алькальд вздохнул, выпил еще полстаканчика и заел еще одним огурцом. Хрустел он ими смачно, у паладинов аж слюнки чуть не потекли.

– А потом вещи пропадать стали всё время. Каждую ночь три-четыре кражи. И теперь уже вещи, как я говорил, хоть небольшие, зато недешевые. Сапоги, кстати, тоже крали, и туфли женские, но только если хорошие. У меня самого сапоги сперли, дождь был, я их промочил, да и потом выставил их на крыльцо сушиться… а утром нет как нет. Я решил по ночам покараулить. Вместе с лекарем мы засели в засаду, у него во дворе как бы забыли на столе кофейник фарфоровый, чашки, ложки серебряные и серебряную же сахарницу. Сами спрятались в кустах сирени. И вот ночью… видим – во двор коза заходит. Черная, молочная, соседки Марты. И в зубах у козы – мешок. Подходит коза к столику, становится на задние ноги, и кофейник передним копытом в мешок – раз! И смахнула. И не успели мы из кустов выбраться, как она отскочила, на все четыре ноги опустилась и как скаканет через забор! Мы сразу к Марте, перебудили там всех, сарай ее проверили – ни козы, ни барахла.

Мы с лекарем решили, что, может, нам привиделось. Или иллюзию какую на нас навели. А тут утром еще двое обворованных пришли, и один говорит – мол, не поверите, но это черная коза Марты пуховый платок кестальский сперла! Мы опять к Марте – стоит ее коза в стойле, траву жует, как ни в чем не бывало. Я альгвасилов призвал и мы у Марты всё перевернули – но ничего, никаких вещей не нашли. Еще и Марта на меня обиделась… Но это не всё. Потом мне еще люди говорили – то собака, то свинья, то кошка на задних лапах ходят и всё крадут. Саму Марту тоже обворовали, только она ничего не видела, очень уж хорошо абрикосовкой угостилась. Мы к священнику, он на всякий случай всё село обошел с иконами и молитвами. На какое-то время стало тихо. А потом кражи пошли по новой. Вот тогда я и решил писать в вашу канцелярию. Хотел, чтоб еще лекарь и другие, кто чудеса эти видел, подписали, да тут священников племянник, ученый студент из столицы, сказал, что над нами в Корпусе только посмеются – мол, перепились всем селом абрикосовки и видят всякое.

– А перепились? – прищурившись, спросил Оливио.

– Ну, я же говорю – с июля по октябрь тут чарку абрикосовки вечером только дети да беременные и кормящие не пьют, – смутился алькальд. – Может, и правда привиделось. Дети, конечно, говорили, будто бы что-то такое видали… Но дети – они ж на выдумки горазды. Пес их знает – правду говорят, или сами себе навыдумывали и в свои выдумки поверили… Вот мы с лекарем подумали и решили – сначала стражу вызовем. А если стражникам тоже чего привидится… тогда уж и паладинам отпишем. Но всё-таки… ну не может же это быть фейри. Или может? – алькальд уставился на паладинов.

Паладины переглянулись, и Жоан сказал:

– Конечно, это не фейри. На фейри не похоже… Ну то есть как. Лепрехуны, конечно, воровать любят, да и не только они. Но, во-первых, так помногу они всё равно не крадут. А во-вторых, вещи многие железные, не стал бы фейри железо красть.

– А бестий таких не бывает, – кивнул Оливио. – Странно. Может, это иллюзии кто-то наводит?

– Очень хорошие иллюзии, – алькальд посмотрел на бутыль самогона, но наливать не стал. – И все разные. На кой черт тогда барахло красть, если такие иллюзии наводить умеешь? Да с таким талантом в театре, даже бродячем балагане, заработать можно куда больше и честным путем, не боясь от поселян палок отхватить.

– Может, конечно, это маг-нелегал, – задумчиво протянул Робертино. – Но всё равно, кто-то же его учил. Без должного обучения такие иллюзии не наведешь. А раз учился, то лицензию получить можно…

Тут Жоан вдруг сказал:

– А знаете… вот сейчас я смутно припомнил, что дедуля мне что-то такое рассказывал… А скажите, сеньор Антонио, у вас список украденного есть?

Тот порылся на столе, нашел несколько листков, скрепленных большой скрепкой, и протянул паладину. Жоан их развернул и принялся читать, комментируя:

– Сапоги сафьяновые с подковками и кисточками… Ступка с пестиком каменные, с резьбой, из летней кухни украдены… Грабли новые с ясеневой ручкой… Хм, странно, нахрена красть грабли?.. Кувшин анконский расписной фаянсовый, с забора украден, на коем сушился… Туфли женские новые, сафьяновые красные с медными пуговицами, на крыльце стояли… Чепец праздничный с золотыми кружевами, с веревки украден… Шляпа фетровая с золоченой тесьмой, украдена вместе с горшком, на коем после чистки сушилась… Книжка с картинками раскрашенными про дона Алонсо Кехану, из садовой беседки пропала. Интересно, какое издание? Если новое, то там картинки дурацкие, в старом гравюры лучше были. Очки в роговой оправе с резьбой и перламутровыми накладками, у управляющего Минелли украдены… Утюг новый, чугунный, с огнекамешками, с подоконника усадьбы пропал… Кофейник медный с чеканкой, старинный, из беседки в усадьбе украден… Шляпа женская с фазаньими перьями и аграфом из красной яшмы, у старостихи украдена. Панталоны женские, с кружевами дельпонтийскими, с веревки украдены… Панталоны женские с кружевами еще раз… Панталоны женские с кружевами золотыми. Хм, наверное, в пару к тому чепцу… Сапоги сафьяновые с кисточками еще раз… Сапоги яловые, на непромокаемость зачарованные. Сапоги яловые, высокие, с отворотами, новые, украдены с сапожникова двора прямо с верстака. Сапоги сафьяновые на каблуке и с загнутыми носками по ингарийской моде, у альгвасила Спинелло украдены… Да что ж это такое, у вора прямо страсть какая-то к сапогам! Сюда и паладинские сапоги хромовые, прочные, на каучуковой подошве с подковками, три пары, на рыбалке похищенные, приплюсовать надо… Лорнет в бронзовой оправе на костяной ручке, у управляющего Минелли украденный. Бусы жемчужные, нитка длиною в три фута, украдены из шкатулки старостихиной дочки, шкатулка стояла на подоконнике… Бусы коралловые с большой подвеской из коралла же, длиною в четыре фута с половиною, сняты с Марты Кальцоне, когда она после абрикосовки в своем саду заснула… Кофейник фарфоровый ингарийский с зачарованием на прочность, у лекаря похищен. Стетоскоп никелированный гномьей работы, у лекаря же украден… Платок пуховый азурийский… Чепец шелковый с алыми лентами, снят с бельевой веревки… Панталоны женские с лентами же, сняты с бельевой веревки… Мда, у вора не только к сапогам, но и к женскому белью какое-то нездоровое пристрастие. Нож складной кестальский «наваха» с костяной ручкой и медными насечками… Туфли женские замшевые с золотой вышивкой… Книжка с картинками «Похождения дона Хуана, развратника кестальского». Хе, картинки-то, небось, похабные. Анхель в паладинскую гостиную такую недавно купил, мне Габриэль говорил… Туфли женские новые, сафьяновые черные с тиснением и на каблучке. Пояс шелковый с ткаными узорами и золотой нитью… Кофейник медный с чеканкой и костяной ручкой… Книжка детская «О чудесных приключениях зачарованного мальчика Тино, балаганного клоуна Пьетро и полуфейри Мальвы, и их борьбе с малефикаром Карло Барбоссой» с картинками… Вот зараза, представляю, как детишки расстроились, у которых эту книжку сперли! Я сам ее в детстве очень любил. А тут еще и с картинками!.. Палочница самшитовая с латунными накладками и агатовой камеей… Нож хлебный с перламутровой ручкой… Платок женский шелковый с ткаными узорами кьянталусской работы и кушак мужской такой же.

– Недешевые вещи, – сказал Робертино. – Небольшие, не особо тяжелые, кроме граблей, пожалуй, и утюга, и довольно дорогие. И… что-то в них еще общее есть…

– Они все лежали вне дома, всё было сперто или со двора, или с крыльца, или с подоконников, или из беседок садовых, – сказал алькальд. – В дома никто не залезал. У Марты, когда они вместе с мужем, дочкой и зятем абрикосовкой крепко укушались и в саду спали, дом-то открыт стоял, двери нараспашку. Но ничего в доме не взяли.

– Хм… Наши сапоги тоже сперли не из помещения, – сказал Жоан. – Мы рыбу ловили, сом большой попался, пришлось разуться и в воду лезть. Ну, потом мы надевать не стали, так спать и легли. А утром – сапог нет как нет. Всё остальное на месте.

Робертино взял у него список украденных вещей и перечитал. И медленно поднял голову:

– Я, кажется, понял. Сеньор Антонио… сдается мне, дело как раз по нашей части. Только нам будет нужна помощь.

Алькальд встрепенулся:

– Что? Неужто все-таки фейри?

– Нет, конечно. Фейри бы не стал красть железные вещи, – напомнил ему Робертино. – И не маг-иллюзионист. Вот смотрите: все вещи украдены с улицы. В дома, как вы и сказали, никто не залезал. Это первое. А второе – ни одной вещи из серебра или с серебряными частями. Ни одной со священными символами. А после того как священник село с иконами обошел – какое-то время было тихо. Хотя, как по мне, надо было молитвенное шествие по всем правилам устроить. Ну да ладно. Думаю, мы справимся.

– Так что это, черт подери, такое? – алькальд взлохматил и без того лохматую шевелюру.

Робертино вздохнул:

– Бесформенный демон, видимо. Которого кто-то подчинил и заставляет красть. Демон не может зайти в дом без приглашения. Не может прикоснуться к серебру. Не может прикоснуться к священным символам или освященным предметам. А животные на задних ногах – так это он просто вселяется в них. Бесформенный демон не способен вселяться в людей, разве что пьяных до умопомрачения, но всё равно ему это непросто. А животные и покойники ему вполне подходят.

– Черт, то-то та черная корова на нас так смотрела странно, – вспомнил Оливио. – И собака управляющего. И кошка, которая тут на подоконнике сидела.

– Точно! – Жоан даже к окну подошел, открыл его и выглянул во двор. Черная кошка, сидевшая на заборе напротив окна, тут же спрыгнула с него и удрала.

– Может, переловим тогда всех черных котов, коз и собак со свиньями? – предложил алькальд.

– Не поможет, демон с легкостью меняет тела. Да и не обязательно черные, это он просто, видимо, по привычке или предпочтению, ведь собака Минелли – не черная, – сказал Оливио.

– А как тогда ловить будем? – алькальд оживился. Теперь, когда появилось внятное и понятное объяснение загадочных событий, появился и шанс поймать вора. Не демона, а того, кому он служит.

– На приманку, – сказал Оливио. – Устроим ужин с выпивкой во дворе, чтоб на столе было побольше дорогой посуды, сами как бы упьемся и завалимся спать в доме. Но на самом деле спать не будем, конечно. И… даже не так, пожалуй. Думаю, второй раз нас обокрасть демон не рискнет. Все-таки мы паладины. Надо, чтобы это были посторонние люди, а мы туда тихонько придем и спрячемся.

– Да как тихонько, вас же в ваших красных мундирах издалека видать, – развел руками алькальд.

– На этот счет не волнуйтесь, глаза нас отводить уже научили, да мы и вечером будем идти на дело, – сказал Робертино. – И переодеться нам ничто не мешает, вообще-то. Самое трудное – не незамеченным остаться, а демона потом допросить… Если поймаем. Мы-то ведь совсем недавно младшими паладинами сделались, мы еще мало что умеем.

Алькальд с недоверием посмотрел на них:

– А может, я лучше запрос в вашу канцелярию отправлю?

– Нет, сами справимся, – решительно сказал Жоан. Перспектива выслушивать нотации насчет сапог сначала от Кавалли, потом от дедули его не устраивала совершенно.

– А я вот подумал… – Оливио почесал кончик носа. – А может, не будем демона ловить, а последим за ним? Он и приведет нас к вору. Куда-то же он краденое носит!

Жоан покачал головой:

– Боюсь, не получится. Дедуля мне похожую историю рассказывал как-то. Только там фейри был, лепрехун. И он просто краденое прятал в разных местах, а воры потом его забирали. Так что сначала надо все-таки попробовать демона поймать. Если не получится поймать, то хотя бы в Демонис изгоним. Но это вопрос с кражами не решит, ведь если демона кто-то призвал раз, то может призвать и второй.

– Понятно, – вздохнул алькальд. – Тогда вечером к соседнему дому, там лекарь живет, приходите. Там на задах роскошные заросли сирени, и вид отличный как раз на беседку при летней кухне. А мы в беседке попойку устроим.

Перед тем, как вернуться в усадьбу, паладины прошлись по селу, как бы просто из любопытства. Заглянули в сельскую лавку и купили там кулек местных пряников и жареных тыквенных семечек, потом зашли в церковь, после чего пошли в усадьбу мимо лекарского дома, но с другой стороны.

– Действительно, роскошная сирень, – сказал Жоан, разглядывая буйные зеленые заросли. – Есть где спрятаться. Как завечереет, мы и явимся…

В усадьбе их как раз поджидал обед: суп из соминой головы, жареная сомятина с овощами, пирожки с сомятиной же и абрикосовый компот. Из летней кухни доносились ароматы коптящейся рыбы.

После обеда ничего не хотелось делать, так что паладины, прихватив подушки, улеглись спать в саду под яблонями на деревянных топчанах. Выспаться нужно было хорошо и основательно, раз ночью предстояло такое важное дело. Было бы неплохо и помолиться, но это оставили на вечер вместо ужина.

А после молитвы начали собираться на дело. Робертино полез в свою сумку и достал цивильный камзол по столичной моде, надел и в карманы распихал всё, что могло понадобиться. Жоан тоже прихватил цивильную одежду. А вот Оливио, как выяснилось, не озаботился. На вопрос, как же он так, развел руками:

– А у меня нет. Костюм, в котором я приехал в Корпус вступать, я давно выкинул – да и мал он на меня стал. А покупать было как-то незачем… Да ладно, сниму мундирный камзол, пойду в рубашке и штанах.

– Не годится, в глаза бросаться будет, – покачал головой Робертино и вытряхнул свою сумку на свободную кровать, поворошил вещи и достал черный камзол без рукавов:

– Держи. Всё лучше, чем ничего.

Жоан же вытащил из своей сумки цивильный плащ:

– И плащ вот накинешь. По-моему, сойдет для сельской местности. К тому же еще в отведении глаз попрактикуемся. Мечи-то на дело взять надо, а вот чтоб их кто заметил – совсем не нужно…