Отдых на свежем воздухе

Она шагнула назад, но рук с его плеч не убрала. Он накрыл их ладонями:

– Да, Алисия. Я люблю вас… Но я отдал себя Ей. Я не могу Ее предать, Она вывела меня из такого кошмара, что, наверное, вам и представить трудно.

Прерывисто вздохнув, Алисия утерла слезы, взяла его за руку и подвела к скамейке, села сама и усадила его. Сказала, сжимая его руку:

– Расскажите. Я хочу помочь вам разделить эту тяжесть, я чувствую, что так надо. Наверное, Дева так мне велит...

Не глядя на нее, Оливио тихо проговорил:

– Пожалуй, вы правы. Но это не для девичьих ушей, это слишком… слишком гадко, чтобы вам это рассказывать.

– Я кестальянка, Оливио, – она погладила его руку. – Я могу выдержать многое.

Оливио ковырнул носком сапога светлый гравий, разровнял его. Вздохнул:

– Я мечтал стать моряком, капитаном большого корабля на королевской службе. Наследнику графа Вальяверде по окончании гардемаринской школы не пришлось бы долго этого ждать – каких-то три-четыре года. А Ийхос дель Маре – это единственный морской колледж, где Вальяверде не зазорно учиться, так считал дон Вальяверде. И он не сказал мне ни слова о том, какие там заведены порядки. Может быть, во времена его юности там не было такого кошмара, а может, он посчитал, что будущий моряк должен через это пройти, чтобы научиться дисциплине, – эти слова Оливио сопроводил горьким смешком. – Так или иначе, но я пришел туда, ничего не зная о том, что меня там ждет. И в первый же вечер, когда на боцманских дудках проиграли отбой, я спокойно пошел в свою спальню. У каждого гардемарина там своя спальня, пятнадцать на десять футов с койкой, стулом, столом и шкафчиком, и больше ничего. Но не успел я заснуть, как в дверь застучали. Я открыл, в комнату ворвались четыре старшекурсника и попытались меня куда-то поволочь. Я сопротивлялся. Не привык к подобному, да и кто бы прежде посмел так обращаться с Вальяверде… Врезал одному так, что у него носом кровь хлынула. Это был Стансо Канелли, тамошний заводила и любимец наставников. Еще бы не быть любимцем – у купца Канелли полторы тысячи эскудо годовой доход, пять барков на маршрутах Лазурного моря и четыре океанских галеона. Конечно, Стансо позволялось многое, и на его выходки наставники школы закрывали глаза… а кое-кто и поощрял его. Я этого не знал, но даже если бы и знал – все равно это ничего бы не изменило. Стансо раньше никогда не получал в морду, и страшно обиделся. К тому же он явно посчитал, что это повредило его репутации среди старшекурсников… Когда меня вытащили в гостиную старших гардемаринов, там уже были еще несколько моих товарищей по несчастью, а Стансо достал колоду карт и сказал, что нас всех разыграют, и мы должны будем прислуживать тому, кто выиграет. Прислуживать так, как те того пожелают. Я уверен, что он жульничал… Я достался ему, как он и хотел. И он приказал мне ему отсосать. Меня поставили на колени, насильно открыли рот, сунули между зубов две большие пробки от игристого и держали, пока Стансо засаживал мне в глотку. Меня тошнило, я думал – умру от непереносимого стыда…

Оливио замолчал. Сейчас он мог говорить об этом спокойно – но всё равно это было нелегко. Алисия погладила его руку, ничего не сказала, и он продолжил:

– Это было только начало. Утром я отказался чистить его сапоги, и меня избили так, что я не мог стоять, когда в столовую вошли наставники. Нужно было встать, я встал и тут же свалился. За это полагалось наказание – час у позорного столба на плацу. Вечером… вечером я обнаружил, что с моей двери свинтили засов и я не могу ее закрыть. Шкаф придвинуть тоже не получилось – он был предусмотрительно прибит к стене. И, конечно, после отбоя Стансо с приятелями опять явился за мной. Я сопротивлялся, и им пришлось повозиться, но все-таки они повалили меня на стол, растянули там, держа за руки и за ноги, и Стансо сорвал с меня штаны и панталоны, и взял меня на этом столе, трахал так, что чуть по столешнице не размазал. Мне казалось – проткнет меня насквозь или пополам разорвет. Он довольно крупный парень, этот Стансо. Выше меня и крепче, кулаки размером с булыжники, и такие же тяжелые… Я не знаю, что ему нравилось больше – трахать меня или бить. Он регулярно делал и то и другое. И ему было мало просто отыметь меня или избить – он хотел, чтобы я отдавался ему добровольно, чтобы прислуживал ему. Я же решил: сдохну, но не покорюсь. А тут еще оказалось, что наставники… один из них – тоже на меня виды имеет. Обещал даже, что избавит меня от Стансо, если я с ним спать стану и всячески его ублажать. Я ему очень красочно и крайне нецензурно расписал, куда он может себе засунуть свои обещания и желания. Терять мне всё равно было нечего, думал – он меня сейчас излупит и оттрахает, как Стансо. Но он велел посадить меня в карцер. Карцер в Ийхос Дель Маре – это клетушка над выгребной ямой пять на пять футов, пустая, на полу – железная решетка, и никакой подстилки. Лечь можно только калачиком, но и этого не дали – забили в колодки. Так я просидел ночь. Молился Деве, просил даровать мне силы выдержать этот кошмар, и удачи – сбежать из этого кошмара. Утром меня из карцера выволокли, сняли колодки – но только для того, чтобы выпороть на плацу при всех. Как бы за неуважение к наставнику, без уточнения, в чем именно это неуважение проявилось. Не помню, сколько ударов мне тогда нанесли. Дева услышала меня и даровала мне силы выдержать это. Я перестал чувствовать боль и стыд. Мне стало всё равно. Так я там провел два месяца. Хорошо хоть трахали не каждый день, иначе бы я там и помер. У них там и маг-целитель был, записной пьяница, ему на всё было плевать, лишь бы позволяли пить вволю и деньги давали. Каждый раз, когда Стансо с приятелями доходил в своих развлечениях до того, что у меня начинала идти кровь, каждый раз, когда пороли так, что рвалась кожа на спине, меня волокли к этому целителю… Несмотря ни на что, никому ведь не хотелось, чтобы Вальяверде умер в стенах Ийхос дель Маре. И я там был не один такой – из десяти новичков пятеро таких было. Нас там ломали, и ломали упорно. Трижды я сидел в карцере, дважды меня пороли – всё за то же, «за неуважение к наставникам». А потом однажды Стансо избил меня и привязал к столу – собирался трахать с приятелями всю ночь. Но, по счастью, осуществить все свои планы они не смогли. Эти твари как-то умудрялись добывать выпивку, наверное, кто-то из обслуги за большие деньги проносил. Так что они в тот вечер набрались изрядно, и довольно скоро уже не могли меня трахать, зато начали стегать ремнями и гасить о мою спину дымные палочки. Я не чувствовал ничего. И я наверняка бы сошел там с ума, если бы Дева не удерживала меня от безумия. Она сделала так, что я отстранился от своего тела и видел себя словно со стороны. Я знал: они могут делать что угодно – но я сам им не достанусь никогда. И еще… я чувствовал, что приближается шанс оттуда сбежать. Не могу объяснить, как я это понял. Дева дала мне это знание… Утром я специально не явился на утреннее построение, и меня опять бросили в карцер… и забыли раздеть и запереть. И вот тогда я и сбежал. Карцер стоял на заднем дворе, и когда я из него выбрался, то увидел сушилку для белья, а на ней – белье наставников и старших гардемаринов. Бельевая веревка мне очень пригодилась, когда я перебирался через стену. А белье я бросил в выгребную яму в карцере, выломал решетку и бросил. Помню, даже удивился тогда – откуда силы взялись. Теперь знаю – это была дарованная Девой ярость. То свойство, которое еще называют божественной яростью.

Он улыбнулся совсем невеселой и злой улыбкой, за которой явственно ощущалась та самая ярость – Алисия это почувствовала, и ей стало невыносимо больно от того, каким мучениям подвергали его. Она обняла его и прижалась лбом к его плечу. Оливио нежно провел рукой по ее черным косам, по спине и мягко поцеловал ее висок:

– Простите меня за то, что я вывалил вам этот ужас. Не надо было мне этого делать.

Алисия посмотрела ему в глаза:

– Вы должны были это сделать. Я чувствую – так надо. И… теперь я буду благодарить Деву за то, что вывела вас из этого ада. Нам… нам никогда не быть вместе, но, Оливио – я всегда буду любить вас. И молиться за вас. Буду просить Деву хранить вас на вашем пути… Знаете, про нас, кестальцев, говорят, что мы – как угли под пеплом. Внешне холодные, но если разворошить… И если с нами случается такая любовь – она остается на всю жизнь. Что бы ни случилось – но Оливио Вальяверде навсегда останется в моем сердце.

Она встала со скамьи, протянула ему руку:

– Идемте, скоро открытие бала, и я хочу, чтобы мы танцевали весь вечер. Хоть это нам с вами дозволено – так давайте пользоваться тем, что дозволено, так полно, как только это возможно.

И Оливио последовал за ней, чувствуя себя счастливым и полностью свободным от тяжести прошлого.

Страстная месть

Паладин Анхель, конечно, никому не рассказывал о том, что случилось с ним в канун Ночи Духов в парковом лабиринте. Ну то есть как… В объяснительной записке, которую он написал старшему паладину Джудо Манзони, конечно, пришлось изложить всё как есть. Без подробностей – Анхель сомневался, что такие подробности Манзони будут нужны – но все же пришлось написать прямым текстом, что сид из двора Кернунна его, Анхеля, в том лабиринте соблазнил и отлюбил, потому что он, Анхель, не соблюдал обеты. Манзони наверняка поделился этим со старшими паладинами – Анхель даже представлял себе, как Ринальдо Чампа в лицах зачитывает эту записку вслух в старшепаладинской гостиной. Так-то и Чампа, и остальные старшие паладины никак и ничем не показывали, что знают эту постыдную тайну, но Анхель чувствовал – знают. И это не давало ему покоя. Стыдно было не от того, что его трахнул другой мужчина, а от того, что он, паладин, попался на сидские чары, притом исключительно по собственной дурости!

Анхель уже полгода с тех пор ревностно соблюдал обеты и замаливал грехи, проводя молитвенные бдения каждую третью ночь. Дева смилостивилась над непутевым своим посвященным и постепенно мистические силы и способности к Анхелю вернулись, он уже не шарахался от заданий, связанных с их применением, и вроде бы даже старший паладин Манзони стал на него смотреть без насмешки. Ну, по крайней мере Анхелю так хотелось думать.

И когда Анхель сообразил, что он снова стал полноценным паладином, его начала одолевать мысль о мести тому похабному сиду. Сначала Анхель эту мысль старательно прогонял, но постепенно она становилась всё более назойливой. Наконец Анхель не выдержал, пошел в библиотеку Корпуса и принялся там рыться в книгах, выискивая описание призыва сидов. Время было позднее, и никого из кадетов и младших паладинов здесь не было, так что он спокойно перелопатил три кодекса и пять томов разных записок, пока не нашел нужное. Вообще-то он теоретически знал, как надо призывать высших фейри, но хотелось, чтоб наверняка. Найдя что искал, Анхель уже хотел было мчаться в парк, чтобы в том же лабиринте призывать сида, но сдержался. И, дождавшись увольнительной, вечером отправился будто бы на прогулку в старый городской парк. Товарищи, увидев, что он идет гулять при мече и в полном снаряжении, да еще на ночь глядя, удивились, но спрашивать не стали, зачем это ему. Хотя Анхелю показалось, что Габриэль многозначительно хмыкнул, а Донателло сделал странный жест, словно собирался покрутить пальцем у виска, да сдержался.

Призывать сида Анхель собирался в самом заброшенном углу парка – за большим прудом с тремя мраморными рыбами. Он знал, что это место иной раз используют для дуэлей или просто мордобойных разборок, но надеялся, что именно сегодня там никого не будет. Специально попросил увольнительную в будний день.

Надежды оправдались – здесь было пусто, да и вообще вечером четверга в парке народу немного. И хорошо. Анхель выбрал на берегу пруда местечко поровнее и принялся на мелком гравии чертить мечом круг и знаки призыва, то и дело заглядывая в бумажку, на которую перерисовал из книги все нужные схемы. Честно сказать, он не был уверен в том, что будет делать, когда призовет сида. Точнее, уверен был только в одном: призовет сида и хорошенько ему наваляет. И заберет у него его рогатую маску – будет первый пристойный трофей в коллекции Анхеля… то есть – вообще первый трофей.

Когда круг призыва был начерчен и всё устроено как следует (Анхель по три раза всё перепроверил), паладин положил в центре жертвенный дар – купленный по дороге кулек анконских пряников. Не пожалел, купил самые лучшие – печатные, с имбирем и корицей, да еще и с начинкой из апельсинового варенья.

В Фейриё среди высших фейри денег нет, но есть сложная система взаимных обязательств. Чем больше у фейри тех, кто ему обязан, и меньше тех, кому обязан он, тем этот фейри богаче и уважаемей среди своих. Репутация тоже важна, и зарабатывается она точно так же, только тут в счет уже идет то, что ты сделал для своего клана или тех, кому твой клан служит. Потерять репутацию очень легко, достаточно чем-то не угодить своему вождю или еще кому-нибудь могущественному. Могут и изгнать – на срок или навсегда. По крайней мере в клане Аркха, или Дворе Кернунна, как его называли люди, дела обстояли именно так.

Моэньи Луасадх Аркха очень долгое время считался одним из любимцев Кернунна, по крайней мере своему внуку тот прощал многое… Но когда завистники нашептали королю, что Моэньи не просто шляется по Универсуму, а посмел сделать ребенка людской женщине, терпение Кернунна кончилось. Он призвал внука, устроил ему разнос за то, что тот так небрежно обращается с королевской кровью, и велел ему двадцать лет на глаза не показываться и вообще не появляться в пределах владений Аркха. Такое изгнание простому сиду было бы большим испытанием и, возможно, даже привело бы к концу его бытия, но у Моэньи имелось достаточно обязанных ему среди тилвит-тегов, благих и сумеречных альвов, и даже среди сидов других Дворов, потому он не особенно обеспокоился, на дедушкины гневные речи только хмыкнул да и был таков. Капитал обязательств у Моэньи был очень большой, так что каких-то двадцать лет можно было ни о чем не думать и жить в свое удовольствие.

Призыв Анхеля поймал его на веселой пирушке у летних тилвит-тегов. Он в одной руке держал чашу с радужным вином, а другой ласкал между ног у златоволосой тилвит-тежки, одетой лишь в переплетения цветущего вьюнка, как раз когда почувствовал зов. Кто-то из смертных призывал его, не зная имени, но описывая – и описывая правильно. Кто-то из тех, кого он одарил своей любовью, странствуя по Универсуму. Моэньи заинтересовался, но на призыв откликаться не спешил, сначала допил вино, отставил чашу, потом опрокинул на спину тилвит-тежку, и она охотно развела ноги пошире, зазывно улыбаясь. Он склонился над ней, плавно вошел в ее восхитительное, пахнущее свежей травой и ландышами лоно, и быстро задвигал бедрами, опираясь на локти. Она была маленькой, как все тилвит-теги, и он не мог целовать ее в шею и губы, как он любил делать со своими любовниками и любовницами, но ее тонкие руки были сильными, крепко обхватывали его плечи, а горячий язычок играл его сосками, и Моэньи довольно скоро излился в нее, задыхаясь от восторга. Она фейри, и с ней можно не опасаться последствий, так разозливших его могущественного деда: тилвит-тежка родит только если захочет, а она умна и не станет навлекать на себя гнев Кернунна.

Призыв был настойчивым, и Моэньи даже стало любопытно, кто же это из людей так жаждет его видеть – и зачем. Неужели ради его любви? Неудивительно. Так что Моэньи, поцеловав на прощанье свою случайную любовницу, на призыв откликнулся.

Анхель, конечно, знал, что сиды из двора Кернунна не обременяют себя одеждами, и носят обычно только набедренную повязку, сотканную из серебристых листьев и паутинного шелка, да изредка такую же тунику, а иногда вообще не носят ничего, но все-таки икнул от неожиданности, увидев, что сид явился совершенно нагим, да еще и со стоячим членом немалых размеров наперевес (не меньше девяти дюймов, как показалось Анхелю). По спине даже дрожь пробежала, когда паладин вспомнил, как этим самым орудием этот самый сид его трахал. Анхель тут же отогнал эти неуместные и опасные воспоминания. А сид поначалу даже Анхеля не заметил, взял бумажный кулек и извлек из него первый пряник, пахнущий медом и апельсинами, и тут же его съел. И только когда взялся за второй, соизволил наконец обратить внимание на паладина. Несколько секунд смотрел на него недоуменно, потом расплылся в улыбке:

– А, служитель Сияющей, которого я одарил любовью, помню. М-м-м, какой вкусный дар ты мне приготовил, такой же сладкий, как и ты сам. Ты хочешь моей любви еще?

Анхеля аж передернуло от этих слов. Хорошо, что он не смотрел в глаза сиду! Не был уверен, что не поддался бы его чарам. Всё-таки, что ни говори, а фейский гаденыш был изумительно красив и притягателен. Паладин буркнул:

– Нет, я хочу вызвать тебя на поединок. Прямо сейчас.

Моэньи даже выронил кусок пряника, моргнул растерянно (хорошо, что человек не заметил этого под маской):

– За что? Не лучше ли предаваться любви, чем биться?

– Ну уж нет! Никакой любви, – твердо сказал Анхель. Расстегнул перевязь с мечом и снял с пояса баселард, положил под деревом. – Так и быть, раз ты безоружен, драться будем врукопашную. Пока кто-то из нас не уляжется на землю. Магию не применять, только сила на силу.

Анхель прекрасно понимал, что шансов уделать высшего сида у него немного, поэтому поставил такое условие. Победить без оружия он бы вряд ли смог, но повалить наземь и отвесить пару пинков – вполне.

Сид уже успокоился, и ему даже любопытно стало – люди такие забавные и непредсказуемые существа, им порой приходят в голову странные вещи. Он доел второй пряник, с сожалением посмотрел на оставшиеся, но решил пока повременить. Положил кулек:

– А ставки? Ты же знаешь правила, служитель Сияющей. Назови свою ставку в нашем поединке, а я назову свою.

Анхель покрепче затянул крепления наручей:

– Я заберу твою маску.

Моэньи невольно взялся за рога маски – вот только этого не хватало, дед тогда еще двадцать лет изгнания накинет. Но делать нечего – условие названо, а Моэньи всё еще в кругу и уйти просто так не может, раз уж по неосторожности съел людскую еду. Но удержаться-то как было, когда она такая вкусная! Сид вздохнул:

– Принимаю. Но если выиграю я, мы займемся любовью.

Анхель сглотнул, и пожалел, что не надел кольчужную набедренную повязку Поссенто Фарталлео, как когда-то сделал кадет Джулио, чтобы не попасться на сидские чары. А ведь когда собирался на дело, подумывал об этом! Но рассудил (не без основания), что смотритель кунсткамеры вряд ли доверит ему такую реликвию.

– Ставки приняты, – паладин стер ногой часть круга.

Моэньи вышел, и тут же бросился на него, Анхель едва успел увернуться и поставить ему подножку. Сид споткнулся, но не упал, легко выровнял равновесие, пригнулся и попытался схватить Анхеля за колени. Паладин отпрыгнул, ударив сида наручем по плечу, тот вскрикнул, когда освященная сталь коснулась его, и отпрянул. Ободренный Анхель пошел в атаку, сумел нанести еще один удар, но Моэньи тут же вернул ему сполна, Анхель не упал только чудом, но в глазах на миг помутилось. Отскочил подальше, глубоко вдохнул, входя в боевой транс, и снова атаковал. Ему удалось, уворачиваясь от встречной атаки, обойти сида и схватить его за плечи сзади, подсечь ногой. Моэньи не сумел удержать равновесие и повалился, но Анхель упал вместе с ним, прижав его к земле:

– Я победил! Отдавай маску!

– Ты упал вместе со мной, ничья, – ответил на это сид, возясь под ним. Он был ослаблен прикосновениями к освященной стали Анхелевых наручей и поножей и к золотым акантам на его мундире, а то бы легко сбросил и подмял его под себя. – Займемся любовью.

– Еще чего! – возмутился паладин. – Ты снизу, значит, ты упал первым. Значит, я победил!

– Ты коснулся земли вместе со мной, – возразил Моэньи, всё еще ерзая, но как-то уже по-другому, словно устраиваясь поудобнее. Его ягодицы оказались как раз под бедрами Анхеля, и тот сквозь одежду чувствовал их упругость. Это почему-то очень возбуждало, и помимо воли Анхель ощутил, как в паху становится жарко и тесно. А тут еще и сид под ним ерзает, подставляя зад совсем уж откровенным образом.

– Маску отдавай и убирайся в Фейриё, – проворчал Анхель, стараясь думать о чем угодно, только не об этой восхитительно упругой и округлой заднице под ним.

– Маску отдам, убраться не могу, – томно проговорил сид. – Условия есть условия. Мы упали наземь разом, разом коснулись земли, значит выиграли и проиграли оба одновременно… Условия надо выполнять… и потом, ты так тесно прижимаешься ко мне, что я чувствую, как напряжено твое мужское естество. Ты ведь хочешь меня, почему же отказываешься?

Вместо ответа Анхель выругался и сорвал-таки с сида маску. И неосторожно наткнулся на его золотисто-зеленый взгляд.

Может быть, Анхель и правда хотел его, боясь себе в этом сознаться, иначе как объяснить, что, несмотря на все молитвенные практики и жизнь фактически по храмовничьему уставу, его от этого сидского взгляда захлестнула такая мощная волна похоти?

Анхель сел, быстро расстегнул наручи и сбросил мундирный кафтан, затем снял пояс и камзол, расстегнул штаны и раздвинул ширинку панталон. Его член тут же вырвался на свободу, красный, налитой, твердый и тяжелый, блестящий на головке перламутром смазки. Где-то на краю сознания Анхель удивленно отметил, что никогда раньше его орудие не было таким… настолько готовым к бою. Даже когда он, измученный долгим воздержанием, нарушал обет и любился с хорошенькими горничными, и то такого не было.

Моэньи, почувствовав прикосновение обнаженной разгоряченной плоти к своим ягодицам, простонал:

– Ах, как сладко! Милый, я мало кому позволяю любить меня так! Но тебе я окажу такую честь. Бери меня, заставь меня кричать от страсти, пусть твое орудие войдет в меня так глубоко, как только возможно!

От таких речей Анхель совсем потерял голову, обхватил сида покрепче за плечи, приник к нему, вгоняя член между его бедер. Сид тут же раздвинул ноги, и член словно сам собой скользнул головкой в горячую, похотливо раскрытую дырку.

– Да я тебя, чертов сид, сейчас оттрахаю так, что век помнить будешь! – прорычал Анхель, и засадил ему на всю длину. Даже самому больно сделалось, но стояк не пропал, а сид заорал под ним, причем непонятно – то ли от боли, то ли от страсти, и подался навстречу его движению, двинулся назад, почти освободившись от анхелева члена, а потом пошел вовсю подмахивать, да так, что Анхеля аж подбрасывало слегка. Вцепившись в плечи сида, Анхель со стонами и вскриками загонял ему, чувствуя невероятное возбуждение, но никак не мог кончить, наоборот, распалялся всё сильнее, и трахал сидскую задницу всё яростнее, вымещая всю накопившуюся обиду и полгода воздержания. Ведь за эти полгода он даже не дрочил, не говоря уж о том, чтобы с девушками зажиматься. Да и до того, честно сказать, Анхель все-таки не рисковал совсем уж прямо нарушать обеты, и не трахался по-настоящему. Девушки, с которыми он развлекался, попадались понимающие и их вполне устраивали ласки без проникновения внутрь – между ног или между пышных грудей, ртом, языком и руками. Так что сейчас он впервые за восемь лет кому-то присовывал по-настоящему, да что там присовывал, долбил – вот так, пожалуй, вернее будет.

Моэньи никак не ожидал, что этот смертный окажется таким… таким упорным, страстным и сильным. Сам он уже кончил под ним и был близок ко второму оргазму, а смертный даже не думал останавливаться. Нет, Моэньи не жалел, что все-таки соблазнил того и отдался ему, но… даже у сидов есть предел прочности, и он чувствовал, что до этого предела уже недалеко. Наконец, когда Моэньи накрыло вторым всплеском наслаждения, Анхель сам закричал глухо, кончил и упал на него, обессиленный. Разлеживаться, однако, не стал – почти сразу вскочил, застегнул штаны и принялся надевать камзол. Сид всё еще лежал на траве, вздрагивая и постанывая от удовольствия.

Мрачный Анхель застегнул пояс, надел перевязь с мечом, избегая касаться его рукояти, чтобы не расстраиваться еще больше, если не почувствует ставшего уже привычным холодка силы. Когда он, надев кафтан, стал застегивать наручи, сид перекатился на бок и, подперев голову рукой, нежно и удовлетворенно смотрел на него. Настроение у паладина этот взгляд не улучшил. Он затянул последний ремешок крепления наручей, наклонился, подобрал рогатую маску:

– Ну, свободен теперь. Вали откуда пришел.

– Ах, милый, – томно протянул сид, поигрывая прядью своих волос. – Ты был великолепен. И правда, я тебя век не забуду. Мало кто проникал в мою плоть, и еще меньше тех, кто при этом сумел доставить мне такое удовольствие.

Он встал, отбросил длинные волосы за спину, поднял кулек с остатками пряников:

– Знаешь, милый… Я, пожалуй, буду так щедр, что подарю тебе право назвать мое имя. Один раз. Смотри, воспользуйся с умом. Я – Моэньи Луасадх Аркха, принц Двора Кернунна, – и Моэньи, посмеиваясь, исчез за Завесой.

Анхель стоял молча, переваривая услышанное. Трахнуть сидского принца – это, что ни говори, достижение, хоть и сомнительное. А уж заполучить его имя… Вот только не похвастаешься ведь никому. Да еще и грехи теперь замаливать долго придется. Паладин тяжко вздохнул, плюнул на то место, где на мягкой травке еще были заметны следы горячей потрахушки, и старательно затер круг призыва на мелком гравии берега пруда. Потом поудобнее перехватил под мышкой сидскую маску и побрел на выход из парка.

Коснуться меча он рискнул только когда уже обошел пруд и поравнялся с маленькой открытой часовней Девы. И очень удивился, ощутив привычный холодок. Даже не поверил, призвал очищение на себя. Полыхнуло белым, и Анхель, проморгавшись, повалился на колени перед иконой в часовенке, отвесил земной поклон и прочел благодарственный псалом, поклявшись проводить молитвенные бдения каждую третью ночь в течение года.

А вечером он постучал в личные комнаты старшего паладина Джудо Манзони. Тот, очевидно удивленный тем, что Анхель вообще к нему пришел, разрешил войти и предложил сесть на диван. Анхель сел, помялся и сказал:

– Сеньор Джудо… м-м-м… я могу вам исповедаться?

Джудо посмотрел на него с еще большим удивлением, потом кивнул:

– Хм… Ну давай.

И Анхель, опустив глаза, быстро и кратко рассказал о том, что случилось с ним этим вечером. А потом добавил:

– Ну вот и всё. Я согласен на любое наказание, какое вы мне назначите. Одного только понять не могу – почему Дева не лишила меня Своей милости?

Джудо, очень стараясь не засмеяться, серьезно сказал:

– Потому, Анхель, что у Нее очень хорошее чувство юмора. Так что можешь считать это авансом, и постарайся впредь не грешить. Всё, свободен.

Анхель встал, но, дойдя до двери, остановился, потоптался там и спросил:

– А как же наказание?

– Три ночи молитвенных бдений и полы в тренировочных залах трижды помыть, вот твое наказание. Всё, иди давай, у меня дел полно.

Когда Анхель ушел, Джудо наконец рассмеялся:

­– Нет, ну надо же – трахнуть внука Кернунна, а. Прадедушка повеселится, когда узнает, – и старший паладин призвал пикси-посланца, которому принялся нашептывать новость для князя кровавых сидов.

Моэньи же, лишившись маски-короны, не рискнул показаться могущественному деду на глаза, а отправился гостить к любвеобильным альвам Клаэх, благо что их владения располагались довольно далеко от мест, где властвовал Кернунн. И среди утех и веселья он нет-нет, да и вспоминал, как трахал его смертный на берегу пруда.

По зову крови

За двадцать лет до основных событий

В Плайясоль зима от лета отличается лишь тем, что зимой несколько прохладнее, чаще идут дожди и почти все время штормит море. А так… В здешних домах даже каминов нет. Если становится зябко, в комнаты вносят жаровни, наполненные углями из кухонной печи, а в домах побогаче – с разогретыми огнекамешками. И одеваются люди здесь довольно легко даже зимой, а летом так и вовсе легкомысленно: тонкие до прозрачности сорочки и юбки до колен на женщинах, короткие штаны на мужчинах, широкополые шляпы у тех и других, и легкие туфли. Зимой надевают жилетки или камзолы, и чулки. Сапоги и перчатки здесь носят только в очень мокрую погоду.

Словом, климат настолько теплый, что для Плайясоль (как и для Кьянталусы, и заморской Мартиники) даже особый вариант военного и паладинского обмундирования предусмотрен. И то, попробуй тут походить в обычном паладинском мундире, даже из самого тонкого сукна… вмиг упаришься. Так что носили плайясольские паладины короткие штаны до колен, рубашки и поверх них – алые короткие льняные котты и сюрко из тонкой, но прочной конопляной ткани. Ну а вместо сапог – высокие ботинки с дырочками по примеру древних таллианских легионерских сандалий. Ботинки эти были удобные, только почему-то нуждались в ремонте гораздо чаще, чем обычные сапоги, и три сапожника, чьи лавочки располагались неподалеку от Вальядинской канцелярии Паладинского корпуса, только с паладинов и кормились, причем весьма и весьма неплохо.

В этот январский день очередь относить сапожнику обувь для ремонта выпала паладину Джудо. Так что товарищи с раннего утра пособирали все свои ботинки в два огромных холщовых мешка и оставили их у двери в спальню, где жил Джудо вместе еще с тремя паладинами-храмовниками. Те, увидав мешки, тут же насовали туда и свою обувь. Паладин усмехнулся, и внес и свою лепту, быстро оделся, обулся в новые ботинки, взвалил на спину оба мешка и еще до завтрака понес сапожникам. Паладины не утруждались распределением работы между всеми тремя – приходили в любую из трех лавочек и сгружали там. Все равно ведь поделят потом. Конечно, каждый сапожник был бы и рад кормиться с паладинов в одиночку, но уж больно работы много. Так что, не успел Джудо уйти, как из двух других лавочек прибежали их владельцы с подмастерьями и принялись делить заказы с криками, руганью и проклятиями, и на это представление сбежались зеваки со всего квартала.

Вернувшись в казармы, Джудо направился было к трапезной, чтоб наконец-то позавтракать, как его перехватил дежурный:

– Джудо, там к тебе пришли. Очень… важные посетители.

Паладин поднял бровь, и дежурный подчеркнул:

– Очень.

– Понятно… – вздохнул Джудо, уже успевший унюхать запахи ризотто с овощами и тушеной в красном соусе телятины. – В приемной ждут?

– Нет, в кабинете лейтенанта.

Вот тут Джудо бровь поднял еще выше. Это было необычно: настолько важные посетители, выходит. Странно. Местные архонты и председательница Вальядинской икнвизиторской коллегии могли вызвать его к себе. Паладинское начальство из столицы? Или, что еще маловероятнее, герцог Салина или даже сам король. В любом случае, нечто из ряда вон. Так что заинтересованный Джудо быстро пошел на второй этаж.

Короля и герцога там не было, равно как и столичного начальства. В кресле для посетителей сидела архонтиса Матери, преосвященная Лилиана, а на диванчике у стены – председательница коллегии преосвященная Мариэтта. А у окна стояла высокая, ростом с самого Джудо, стройная женщина с длинными серебряными волосами, очень светлокожая, с огромными серебристыми глазами в обрамлении темных длинных ресниц, и с заостренными ушками.

Увидев ее, Джудо сначала застыл, потом поклонился с искренним почтением. Потом, спохватившись, поклонился и архонтисе с инквизиторкой, и отсалютовал лейтенанту.

Высокая женщина подошла ближе, коснулась его подбородка и посмотрела в лицо:

– Ах, Джудо… давно я тебя не видела. Ты стал еще красивее, чем раньше.

Он снова склонил перед ней голову:

– Мама…

Полусида, бывшая инквизиторка, но по-прежнему посвященная Матери, донья Лайоса Луческу, как почтительно ее называли люди, была официальным (насколько это вообще возможно применительно к высшим фейри) представителем Двора Фьюиль. И раз она явилась прямо сюда, да еще в сопровождении церковных иерархов, то не просто так.

– Не будем ходить вокруг да около, сеньоры, – сказала донья Лайоса, присаживаясь на услужливо подставленный лейтенантом стул. – Старинный договор требует соблюдения.

Архонтиса Матери кивнула:

– Верно. Договор, выгодный и нам, и кровавым сидам. Джудо, ты ведь знаешь, о чем речь?

Паладин конечно же знал.

Союз крови, так называли этот договор, заключенный когда-то очень давно между князем кровавых сидов с одной стороны, и королем Алессио Смелым и иерархами Церкви – с другой. Фьюиль от сидов других Дворов отличались в числе прочего тем, что держали слово и соблюдали не только букву, но и дух любой клятвы... конечно, пока и другая сторона соблюдает ее. Договор предусматривал рождение детей смешанной крови, которых кровавые сиды должны обучать своему искусству; такие дети по этому договору были одновременно и подданными князя Фьюиль, и гражданами Фартальи, квартероны же при том служили Церкви, а люди были обязаны сохранять линию этой смешанной крови, не давая ей разбавиться слишком сильно. В клане кровавых сидов вообще полукровок было много, как и квартеронов. Наследие старых времен, когда Фьюиль воевали с Двором Морин, ночными неблагими сидами. Морин хотели власти над всем Фейриё, и тех, кто не склонялся перед ними, старались уничтожить. Этому способствовала природная обособленность сидских кланов, их нежелание объединяться даже ради собственного блага, и многим тогда пришлось покориться. Но с кровавыми нашла коса на камень: князь Фьюиль рискнул разыграть такую карту, какая до того никому из фейри и в голову не приходила. Он обратился за помощью к людям, принявшим Веру и Откровение Пяти. Сиды и прочие высшие фейри считали это со стороны людей предательством – ведь до того люди поклонялись фейским королям как богам, это усиливало фейские кланы и возвышало их над теми, у кого не было последователей. Пятерых в Фейриё боялись и уважали, поэтому фейские владыки не стали бороться с ними за людскую веру. Но с той поры людей не любили. Так что ход тогда еще юного князя Фьюиль был неожиданным и очень необычным. И он выиграл. Люди заключили договор с кровавыми сидами, а Пятеро косвенно стали покровительствовать Фьюиль, пока договор соблюдался. Так клан усилился благодаря людской крови, и сделался одним из самых могущественных в Фейриё, хоть и оставался по-прежнему малочисленным. Кровавые с помощью людей разгромили Морин и уничтожили их до последнего сида, и с тех пор никто в Фейриё не рисковал переходить им дорогу. Но и они сами предпочитали не вмешиваться в дела других фейских кланов, если только не было на то важной причины.

– Пришла и твоя очередь исполнять договор, – сказала Лилиана. – Ты – потомок кровавых сидов во втором поколении, свежая кровь. А нам очень нужны такие, как ты. Сам понимаешь… Словом, в Сальме есть инквизиторка-квартеронка Маринья Вега. Тоже посвященная Матери. С ней уже говорили об этом и она согласилась.

Джудо вздохнул:

– Вот уж чего никогда не хотел – так это выступить в роли, кхм, племенного жеребца…

Донья Лайоса подошла к нему, приобняла за плечи и зашептала на ухо на сидском спеахе:

– Ах, сынок… ты же сам знаешь, как много пользы уже принесла твоя сила людям… и сидам тоже. Сколько ты снял кровавых проклятий и порчи, с которыми не справились лучшие из лучших магов? Скольких женщин сумел исцелить от того, с чем не смогли совладать опытнейшие из посвященных? Не говоря уж о многом другом… Мы уже давно поняли, что только квартероны могут спокойно жить в мире людей, при том владея нашей силой. Знаешь же, как долго я пыталась удержаться здесь…

Паладин кивнул. До его совершеннолетия мать всеми силами пыталась оставаться с ним как можно дольше, хотя было ей это тяжело. Полусиды обречены дергаться всю жизнь между мирами, неудивительно, что многие выбирают Фейриё, хотя и по миру людей их мучает тоска. Квартеронам намного проще.

– Ты сам… не совсем квартерон, Джудо, – она погладила его шею. – Твой отец был из наших потомков, шестнадцатая часть сидской крови, но это сделало тебя сильнее, чем обычно бывают четверть-сиды. Маринья – такая же. И ваши дети унаследуют все ваши способности, мой милый Джудо. И сколько они смогут сделать всего для людей… и для нас!

Джудо накрыл ее руку своей ладонью и так же тихо ответил на спеахе:

– Я все это понимаю. Я, конечно, сделаю что должен, но... а как потом? Я ведь не смогу быть отцом своим детям, таким отцом, как надо... Разве это хорошо – когда дети отца видят от случая к случаю… и знают, что он никогда не любил их мать?

Она опять погладила его шею:

– Рикардо Манзони любил меня, Джудо. Как и тебя. И навещал, когда мог. Ты почти не помнишь его, ведь он был боевым магом и погиб, когда тебе было четыре года.

– А если так случится со мной? – по-прежнему тихо спросил он. – Моя профессия ничем в этом смысле не лучше. Впрочем... ладно.

И громче добавил на общефартальском:

– Я согласен. Все равно деваться некуда…

Лейтенант вздохнул, посмотрел на него с легкой завистью:

– Повезло тебе, Джудо. Сам подумай: будучи паладином, сделаться отцом, породить детей… притом без нарушения обета. Да любой из нас за такую возможность ухватился бы руками и ногами, а ты кочевряжишься, – он взял лист бумаги и быстро написал отпускное свидетельство. – Сколько времени тебе на это надо? Месяц?

– Да зачем же месяц, и недели хватит, – удивился Джудо, но лейтенант глянул на него сердито.

– Пожалуй, что и два месяца. Хоть познакомитесь друг с другом получше, что ли. И смотри мне, сделай всё как надо. Чтоб потом краснеть не пришлось, если что не так.

Он подписал свидетельство и вручил его Манзони:

– Всё, иди собирайся. И к интенданту загляни, пусть тебе обычный мундир выдаст и зимнее, что там требуется. В Сальме холодновато сейчас.

Джудо ушел, а лейтенант, когда за ним захлопнулась дверь, опять вздохнул и сказал:

– А вы, сеньоры, потом вернете мне моего паладина в целости, сохранности и добром здравии, такие храмовники, как Джудо, на дороге не валяются.

Женщины переглянулись, улыбнулись, и донья Лайоса ответила:

– Не беспокойтесь, лейтенант, – и тоже улыбнулась, но в глаза ему так и не заглянула. Не хотелось его тревожить соблазном, и так вон ему неловко и неуютно в ее присутствии.

– Была рада с вами познакомиться, – она легким кивком обозначила прощальный поклон, взяла с диванчика лежавший там серый невзрачный плащ и набросила на себя, надвинула капюшон, полностью скрыв свое очарование. – Преосвященная Мариэтта, не проводите ли меня? Подожду Джудо на станции телепортов, не думаю, что он будет собираться слишком уж долго.

Мариэтта встала, таким же кивком попрощалась с лейтенантом. А преосвященная Лилиана сказала:

– Верно, идите. Я пока тут останусь, тут для меня есть небольшое дело, – и она внимательно окинула лейтенанта взглядом.

А когда донья Лайоса с инквизиторкой ушли, то архонтиса Матери, уже не молодая, но еще вполне цветущая и привлекательная женщина, встала, подошла к задумавшемуся лейтенанту, положила руки ему на плечи:

– Вижу, ты давно не ходил к вашей посвященной, Леонелло.

Лейтенант вздохнул:

– В моем возрасте пора бы уже и самому как-то с искушениями справляться, преосвященная.

Она улыбнулась грустно:

– Так-то оно так. Но все-таки присутствие кровавой сиды тебя взбудоражило не на шутку. Это ничего, бывает. Донья Лайоса очень старалась даже не смотреть на тебя, и все равно видишь как зацепило. Но это дело поправимое. Так что ты сходи, не откладывай. И к тому же, вижу, тебе просто для здоровья надо. Три месяца обязательно ходи к посвященной раз в неделю. Тут уже дело не в борьбе с соблазном и искушением, а в болезни. Так и скажи ей – я предписала. Она поймет и увидит, что надо делать. А иначе тебе скоро даже сидеть больно станет, не то что по утрам нужду справлять.

Леонелло вздохнул. Уже давно его беспокоили боли, особенно, как верно сказала Лилиана, по утрам.

– Честно сказать… все собирался к целителю пойти, да как-то стыдно было, что ли. Ведь такая ерунда, ладно бы какая язва или там что еще.

Лилиана усмехнулась:

– Эх, ну почему все мужчины одинаковы в наплевательском отношении к своему здоровью? Смотри, не забудь. Ты еще молод, пятьдесят пять – разве это возраст для паладина? Зачем же позволять болезни портить себе жизнь?

Джудо собрался быстро. Да и что там собираться-то: позавтракал, сложил в дорожную сумку запасное белье и несессер со всем необходимым, да сходил к интенданту за обычным мундиром и в него переоделся, заодно получил запасной и тоже сунул в сумку. А больше и не надо ничего.

Двумя телепортами они с матерью добрались до Коруньи, столицы Сальмы. В Корунье было прохладно, после Плайясоль – так даже и холодно, но хоть не моросило.

– Ну вот ты и здесь, Джудо. Я ухожу, а ты иди прямо в коллегию, там тебя уже ждут, – сказала донья Лайоса.

Она поцеловала его в лоб и отошла в сторону. Паладин тут же почувствовал, как резко истончилась рядом Завеса, раздвинулась… и мать исчезла в Фейриё. А Завеса тут же снова стала плотной и спокойной. Джудо тихонько вздохнул, вышел из зала телепортов в большой вестибюль станции, где на стене висел подробный план Коруньи. Он никогда здесь не бывал, слыхал только, что Корунья славится запутанными улицами и отсутствием номеров на домах. Найти нужный адрес было сложно. Город делился на восемь больших, как здесь говорили, парте, то есть частей, каждая имела свое название. Каждый парте состоял из кварталов, тоже имевших свои названия. Так что адрес здешней Коллегии святой инквизиции выглядел очень своеобразно: Парте Колина Пера, квартал Тессо, улица Старой Церкви, дом Коллегии.

По счастью, и Коллегия, и канцелярия Паладинского корпуса находились неподалеку. Джудо сначала наведался в канцелярию, отметился там у секретаря. На вопрос, нужно ли ему место в казарме, ответил, что нет, он здесь в отпуске по личным делам, а отметиться пришел для порядка. Секретарь оказался нелюбопытным, и такое объяснение его вполне устроило. Так что Джудо после канцелярии пошел в Коллегию. Он и не собирался поселяться в казарму, еще чего. Жалованье он получал большое, и вполне мог снять в Корунье пристойную квартиру, где никто не будет храпеть на соседней кровати. Вообще-то, конечно, Джудо по возрасту и выслуге лет давно уже мог бы сделаться старшим паладином и получить отдельную комнату в казарме, но с переходом в эту категорию не торопился, успеется еще. Что такое для четверть-сида возраст в сорок семь лет? Да сущая чепуха, примерно как для человека тридцать, а то и меньше. Да и выглядел Джудо самое большее на те же тридцать лет. Не к лицу как-то старшему паладину выглядеть так молодо. К тому же над другими начальствовать придется, а этого Джудо терпеть не мог. И потому всячески отбивался, когда старшие паладины Вальядинской канцелярии заводили речь о том, что Джудо пора бы привести звание в соответствие с возрастом и заслугами.

Корунья ему пока что нравилась. Она не была такой изящной, как Вальядино, где архитектура продолжала традиции юга Таллианской империи, не была величественно-серьезной, как Фартальеза, и на Бадилару, столицу его родной Ингарии, тоже не походила. Архитектура Коруньи была незамысловатая, несколько тяжеловесная и слегка грубоватая, без особых излишеств в виде колонн и портиков. Всё построено из блоков местного доломита и известняка, почти не обработанных, а еще тут было много деревьев, глициний, плюща и других вьющихся по стенам растений, отчего многие дома вообще выглядели словно сплетенными из листьев. Это странным образом напоминало сидскую архитектуру, хотя Джудо был уверен: сходство случайно, в Сальме сидского влияния никогда не было.

Коллегия тоже была построена в том же стиле, что и почти весь город, и не очень-то выделялась среди остальных домов своего квартала, так что Джудо даже сначала прошел мимо и только на углу спохватился и вернулся обратно. На входе предъявил свое отпускное свидетельство и сказал, что его ждет преосвященная. Дежурная инквизиторка с любопытством уставилась на него. Джудо ей вежливо улыбнулся, не глядя в лицо.

– А по какому вопросу вы к преосвященной? – поинтересовалась она.

Джудо сказал спокойно:

– По личному, сеньора. Меня здесь ждут.

Инквизиторка хотела еще что-то спросить, но не стала и вместо того ответила:

– Хорошо. Идите за мной, я проведу.

Здешняя председательница Коллегии была на удивление молода для такой должности, Джудо даже немного удивился, но виду не подал. Снял берет, склонил голову и протянул ей письмо от Мариэтты. Преосвященная Клара письмо развернула, пробежала глазами, сложила:

– Рада вас видеть, сеньор Джудо. Спасибо, что согласились.

– Куда бы я делся, – мрачно усмехнулся паладин. – Долг есть долг… хоть это и не мой выбор, но матушка просила, а ей я отказать не могу.

Она глянула на него – прямо в лицо, это было так неожиданно, что он даже глаза отвести не успел. Но тут и понял, что преосвященной Кларе бояться случайных соблазнов нечего – она оказалась сидой на одну восьмую, оттого-то она так молодо и выглядит.

– Сеньор Джудо... я вас понимаю. Вас именно просили – а не приказывали, из уважения к вам.

Джудо молча поклонился.

Преосвященная упрятала письмо в секретер:

– Вы где остановились? В казармах или в городе?

– Пока нигде, я только прибыл, отметился у секретаря и сразу пошел к вам, преосвященная, – ответил паладин.

– Это хорошо, ведь Маринья сейчас не в Корунье, а в Каса ду Манзанья, это в пригороде Оренсе, при тамошней Обители Матери. Место спокойное, тихое, малолюдное и очень красивое. Вам отпуск выдали на какой срок?

– На два месяца зачем-то, – Джудо протянул ей отпускное свидетельство. Председательница пробежала его взглядом, кивнула:

– Отлично. Как раз достаточно, поживете там вдвоем, всё и получится.

Она встала, набросила плащ:

– Пойдемте, у нас как раз сейчас при коллегии магичка есть, телепорт сделает прямо туда.

Джудо пошел за ней, мысленно обругав себя болваном: вспомнил, как ляпнул лейтенанту, что ему на это дело и недели хватит. Ему-то да. А вот Маринье… У женщин-сидов и их потомков до третьего поколения с этим всё не так просто. Чтобы зачатие стало возможным, женщина должна быть к этому готова, а это дело не одной недели, и к тому же тут и мужчине надо постараться пробудить в ней «семя жизни» – так уж у сидов устроено.

Каса ду Манзанья оказалось очень милым местом. Эта небольшая усадьба располагалась в самом конце длинной и широкой долины между невысоких пологих гор с плоскими вершинами, там, где они смыкались, образуя глухой угол. Сам двухэтажный дом, построенный из дикого камня, даже не был оштукатурен поверху, зато оброс вечнозеленым плющом. При доме имелись яблоневый сад, сейчас безлистный и оттого выглядящий немного грустно, и большой двор с постройками. Телепорт открылся перед самым домом, на ровной, мощеной известняковыми плитами площадке, обсаженной стрижеными кустами можжевельника.

На вспышку и хлопок телепорта из дома вышли пожилая женщина в зеленой с золотом накидке посвященной Матери, и молодая в обычном сальмийском наряде, то есть в полосатой юбке до середины голени, в узорчатых чулках и черных эспадрильях, в белой сорочке и в облегающем корсажике с геометрической вышивкой. На плечах ее лежали две толстые косы, резко выделяясь серебром на черном сукне корсажа. Джудо поклонился посвященной, а второй отсалютовал по-паладински и спокойно посмотрел в глаза.

Ее лицо было типично сальмийским: чуток угловатое, с крупными, грубоватыми чертами и широко расставленными глазами, при том очень гармоничное и довольно красивое. И неожиданно – для сиды-квартеронки – у нее оказалась по-сальмийски золотистая кожа. А глаза при том – сидские, большие и серебристые, как у Джудо.

Председательница Коллегии быстро представила паладина и тут же распрощалась. Магичка раскрыла телепорт, и они обе исчезли. Посвященная Матери взяла его за руку:

– Приветствую, сеньор Джудо. Я – Иньез, попечительница этого дома. Пойдем, покажу тебе твою комнату, да и оставлю вас, чтобы не мешать. А, Маринья?

Маринья, до сих пор молча разглядывавшая паладина, кивнула:

– Пожалуй что… И, может, Иньез, завтра для сеньора принесете нашу одежду? И ему удобнее будет, и местным меньше повода любопытствовать, чего это паладин в доме живет, а не во флигеле. Людей тут хоть и мало, но любопытные всегда найдутся, а они нам совсем ни к чему.

– Это верно, – Иньез оглядела Джудо. – У моего брата, по-моему, рост вполне подходящий, так что подберем все, что требуется. Ну, пойдемте, сеньор.

Иньез провела его через небольшую гостиную и коридорчик к лестнице, потом – на второй этаж, где на квадратную площадку выходили шесть дверей, крашеных темно-коричневой краской. За одной из них и оказалась приготовленная для Джудо комната.

– Ну вот. Скромно, но вполне удобно, – сказала Иньез. – Уборная внизу, под лестницей. Смывная, между прочим! И мыльня рядышком с кухней. По утрам я с Симоном и Жолианом прихожу, я готовлю, Симон воду греет, печи топит, мыльню чистит и прочее. А потом мы после завтрака уходим, и вы тут будете одни. Вода сюда подведена с акведука, из горного источника, и она холодная, так что если вечером захочется помыться, то в мыльне печурку под баком можно растопить. Угли выгребать вам не надо, это Симонова работа. Еще в конюшне пара лошадок есть, если вам прогуляться захочется. Лошадей и конюшню чистить Жолиан будет. Вот и всё.

– Спасибо, посвященная, – Джудо поставил сумку в углу комнатки.

Иньез ушла. Паладин оглядел комнату. Небольшая, но вполне уютная. Окно с синеватыми от старости стеклами в крашеной охрой раме, такие же ставни. Пол натерт приятно пахнущим воском. Широкая и прочная деревянная кровать с двумя толстыми тюфяками, парой пышных подушек, шелковым стеганым одеялом и шерстяным полосатым пледом. Поверх пледа на кровати – стопка полотенец и купальный халат. На полу – плетеный из пестрых лоскутов круглый коврик. И пара домашних овчинных тапок. В ногах кровати на стене – облицованный изразцами выступ отопительной трубы, идущей, по всей видимости, из подвала от печи, которой грели весь дом. В углу у двери стояли сабо с деревянной подошвой, подбитой войлоком ­– видимо, для хождения по дому помимо спальни. Сундук для одежды под окном, в углу – икона с двумя подсвечниками по бокам, а в другом углу – этажерка с книгами. Вешалка для одежды и белья с перекладинами, пара крюков на стене и плетеное кресло. Джудо сел на кресло, с наслаждением стянул сапоги и поставил их в угол. Снял мундирный кафтан и повесил на крюк в углу, на другой крюк пристроил перевязь с мечом. Ноги сунул в тапки и подошел к этажерке.

Книги были разные. Книга Псалмов, Откровение Пяти, молитвенник, несколько больших романов на любой вкус, парочка жизнеописаний великих людей, с десяток томиков сальмийской поэзии, несколько исторических трудов и большой сборник древних сказаний. Почти все было на сальмийском, кроме сказаний и священных текстов. Сальмийского Джудо не знал, интереса ради взял книжку со стихами и попытался прочесть парочку сонетов. Но увы: сальмийский довольно сильно отличается и от фартальского, и от плайясольского (хотя и происходит, как они, от старинной таллы), и понимал Джудо в лучшем случае треть. Впрочем, он приметил на полке рядом с молитвенником еще одну книжку, раскрыл – это оказался такой же молитвенник, только на сальмийском. Так что можно будет попробовать освоить еще один язык, особенно если Маринья любезно согласится научить его правильному произношению. Хотя, честно сказать, паладина больше интересовала сальмийская ругань, знаменитая на всю Фарталью, а просить даму научить ругани как-то неприлично, даже если она инквизиторка и сама порой не брезгует такими выражениями. Как и все паладины, особенно храмовники, Джудо любил отвести душу в непечатных выражениях, лишь бы это не были богохульства, и от возможности расширить репертуар никогда не отказывался. Тут он вспомнил, что у сальмийцев есть поэтический жанр, в котором стихи положено щедро сдабривать непристойной руганью, и принялся листать книжки со стихами, пока не нашел нужное. Отложив выбранные книги на сундук под окном, он решил на досуге ими заняться. А пока что надо пойти вниз и всё-таки начать поближе знакомиться с сеньорой Мариньей. Да к тому же близилось время второго завтрака. Так что он переобулся в сабо и спустился вниз.

Маринья нашлась в кухне, где она задумчиво созерцала длинную плиту, на которой в ряд стояли плотно накрытые крышками глиняные кастрюли разных форм и размеров. Сбоку на плите был выступ, накрытый крышкой от такой же глиняной кастрюли.

Услышав его шаги, она обернулась:

– О, хорошо, позавтракаем вместе. Иньез сегодня расстаралась, встала задолго до рассвета, чтоб нам на целый день наготовить... Чего бы ты хотел?

Он пожал плечами, подошел к плите, наугад открыл одну из кастрюль. Оттуда пахнуло сытным мясным духом:

– А это что?

– Олья-подрида, ну это скорее на обед. Хотя… какая разница. Я тоже ее хочу, – усмехнулась Маринья. – Знаешь, мне что-то неохота волочь тарелки в столовую. Тебя не смущает трапеза на кухне?

– Я не аристократ, так что нет, не смущает, – Джудо подошел к рукомойнику, вымыл руки и потянул с посудной полки две расписные миски, поставил их на чисто выскобленный стол у окна. Перенес туда кастрюлю с ольей-подридой, вынул из ящика ложки, снял со стены поварешку. Пока он этим занимался, Маринья положила на блюдо две пышные лепешки, сняла с выступа на плите крышку и поставила туда чайник. Судя по тому, как быстро из носика повалил пар, в выступ были вмурованы огнекамешки.

– Хорошо здесь всё обустроено, – заметил паладин. – Давно это место Обители принадлежит?

– Давно. Еще сто лет назад это поместье было отписано Оренсийской Обители в сервитут местным доном как пожертвование. Тут, в Сальме, нельзя продавать, дробить или дарить доменные земли, только временно в пользование передавать. Ну, наследники этого дона просто сервитут продляют, как он в завещании указал, – Маринья перелила кипяток в большой заварник, сыпанула туда из лубяной коробки горсть чабреца. – Место здесь хорошее, воздух отличный, вода целебная. Обычно тут поселяют тех, кто приходит в Обитель лечиться от черной тоски, несчастной любви или тяжкого горя. Четыре-пять человек, при них послушники – кухарь и уборщик, и посвященный целитель. И пара паладинов во флигеле для охраны.

Паладин выглянул в кухонное окно. Флигель, одноэтажное строение на две комнаты, виднелся в углу обнесенного каменным забором двора.

– А что, здесь нужна охрана?

– Скорее нет, но бывает всякое, – Маринья поставила на стол заварник, чашки, хлеб, солонку и сахарницу. – Тут иной раз мелкие фейри пошаливают, а изредка – заезжие нехорошие людишки. Правда, последних чаще всего местные же селяне окорачивают, так что основная опасность здесь от диких вепрей, да и то больше по осени, когда они приходят в сад паданками лакомиться. Зимой они редко появляются.

Она села за стол, Джудо открыл крышку кастрюли и принялся раскладывать по мискам олью-подриду:

– Ну, с вепрем я справлюсь, – усмехнулся он. – Да и с остальным тоже. Наверное, местные паладины-храмовники назначение сюда как отпуск воспринимают, а?

– Не без этого, – она улыбнулась. – Да и назначают сюда обычно тех, кому отдохнуть или даже полечиться надо, не только храмовников. Сейчас никого нет, кроме нас. А нам здесь не меньше двух месяцев придется пробыть.

Маринья съела ложку ольи-подриды и добавила:

– Если, конечно, все получится.

– Почему нет? – Джудо пристально на нее глянул. – Что может… помешать?

Она пожала плечами:

– Сам же знаешь, у таких как мы это непросто. Нам обоим придется постараться, чтобы семя жизни пробудилось. Я еще никогда не была матерью, я не знаю, смогу ли я.

Джудо коснулся пальцами ее руки – легонько, на мгновение. Но этого прикосновения было достаточно, чтобы почувствовать ее силу – и чтобы она почувствовала его.

Маринья понравилась ему. Не только внешне – это как раз было неважным, а вообще. Конечно, вряд ли бы он мог сказать: «это та женщина, с которой я бы хотел прожить жизнь, если бы не был посвященным». Но в остальном – почему бы и нет. По крайней мере они должны хорошо понимать друг друга, хотя бы в силу того, что оба – внуки кровавых сидов, со всеми их особенностями.

– Моя мать смогла, и даже дважды, – сказал Джудо, наливая ей в чашку душистый чай. – У меня есть сестра, посвященная Матери. В Ингарии. Отцы у нас разные, да и она младше меня на двадцать с лишним лет. А ведь мама – полукровка. Нам же должно быть проще, я думаю.

Съев пару ложек густой мясной похлебки, Маринья на это ответила:

– Возможно… Ты ешь, Иньез готовит очень вкусно. И вообще… что будет – то и будет. Наше дело – постараться, а там как получится. По крайней мере ты мне нравишься, а это уже хорошо.

Дальше они завтракали молча, каждый думал о своем. Допив чай, Маринья сгребла грязную посуду и сложила в корыто со щелоком, разведенным водой:

– Иньез мне настрого запретила посуду мыть. Так и сказала – мол, ты не для того тут поселилась. И добавила, чтоб и ты не смел этого делать.

Джудо рассмеялся:

– Спасибо ей большое. Честно говоря, терпеть это не могу. Когда кадетом был, иногда в наказание посылали на кухню вместо посудомойки работать. Правду сказать, наказания были заслуженные...

– Как много общего с инквизиторским колледжем, однако, – Маринья перекинула свои косы за спину, взяла со скамьи в углу шерстяной плащ в желтую и зеленую полоску и набросила его. – Возьми в сенях на вешалке такой же, и пойдем, погуляем по саду. Посмотришь, что тут и как.

В сенях Джудо набросил на плечи шерстяной полосатый плащ и переобулся в грубые сабо, как и Маринья.

Сад был большим, выглядел не слишком ухоженным, но при этом производил приятное впечатление. Многие яблони нуждались в обрезке, но сухих веток не было ни на одном дереве, а внизу, под деревьями – куч прошлогодних листьев, бурелома и прочих признаков заброшенности. Зимняя короткая травка искрилась легким инеем, дорожки из доломитовой крошки были чистыми и приятно хрустели под деревянными подошвами сабо, кое-где под яблонями виднелись скамейки, а в отдалении Джудо заметил ульи, укутанные соломой. На яблонях висели птичьи кормушки и домики. Было здесь спокойно и умиротворенно.

Паладин вошел в легкий транс и посмотрел на движения сил. В этом плане здесь тоже было хорошо: мана присутствовала тут в виде целой сети тонких, но отчетливых потоков, Завеса была ровной и спокойной, но не очень плотной, и Джудо, поддавшись мимолетному желанию, коснулся ее. Она подалась и раздвинулась, и он шагнул в Фейриё. Маринья, ничуть не возражая, последовала за ним сквозь раскрытую Завесу.

В Фейриё здесь тоже оказался сад, только цветущий и пронизанный золотистым светом. В ветвях фейских яблонь порхали разноцветные пикси-светлячки. Джудо глубоко вдохнул медвяный аромат цветущих деревьев, медленно провел ладонями по лицу – так он входил в состояние сида, что для квартерона непростое дело. Но здесь получилось легко, а главное – он чувствовал, что так надо. Повернулся к Маринье и увидел, что она тоже изменилась и теперь ее волосы и глаза сияли серебряным пламенем.

– Странное место. Но – благое, я это чувствую, – сказала она, оглядываясь. – И мы здесь одни.

– Это хорошо, – Джудо протянул руку и погладил ее косу. – Мне кажется, мы правильно сделали, что пришли сюда.

Она кивнула, сбросила плащ на курчавую изумрудную траву, начала расстегивать жакетик. Глядя на нее, Джудо тоже принялся раздеваться, бросая одежду на траву как попало. А когда ничего на них не осталось, они легли на мягкие и немножко колючие плащи, и Джудо обнял ее, прижал к себе, так, чтобы чувствовать биение ее сердца и жар дыхания. И они просто лежали, прислушиваясь к движениям сил. Потом Джудо потихоньку начал гладить ее спину и плечи, спустился ниже. Она же перебирала его волосы и пробегала пальцами по позвоночнику – сверху вниз и обратно, словно играла на флейте. Джудо легонько сжал ее мускулистые ягодицы, она тут же закинула ногу ему на бедро и поцеловала в шею. Ощущение оказалось непривычно резким, и Джудо тихо охнул, чувствуя, как по его телу пробегает жаркая волна желания. Маринья толкнула его на спину, оказавшись сверху. Объятий они по-прежнему не прерывали, и не хотелось – их силы соприкасались, создавая странное, непривычное, но приятное созвучие. Маринья поерзала на нем, устраиваясь поудобнее, обхватила его бедра ногами, продолжая крепко обнимать за плечи и целовать шею и губы. Джудо отвечал на поцелуи, мягкими движениями пальцев лаская ее ягодицы и покрытую нежным коротким пушком промежность. А когда почувствовал, что она готова и что ее тоже охватило желание, чуть сдвинул ее ниже. Маринья приподняла бедра и наделась на его орудие с легким стоном, замерла на пару мгновений, а потом обхватила его за плечи и крепко прижалась, скользя по его телу и ловя быстрые встречные движения его бедер.

Это длилось долго, намного дольше, чем с обычными женщинами, и будь Джудо обычным человеком, уже бы давно выдохся. А так они дошли до завершения одновременно, и закончили бурно и ярко. Вокруг рассыпалось облако разноцветных искр, с деревьев сыпануло лепестками, а они повернулись на бок и ослабили объятия, и Маринья уткнулась лбом в его плечо, приобнимая за грудь и закинув ногу на него.

И они долго лежали так, ничего не говоря и жмурясь от удовольствия.

Потом Маринья отстранилась, села и сладко потянулась. Джудо приподнялся, опираясь на локти, и, глядя на нее снизу вверх, разглядывал ее грудь. Она была довольно большой, но не чрезмерно, а в самый раз. И темные соски на золотистой коже торчали чуточку вверх, как-то слегка задорно.

Она надела сорочку, медленно провела ладонями по лицу и вернулась в обычный облик. Сказала:

– Это было очень здорово! Первый раз я занималась любовью с мужчиной, с которым не нужно сдерживать свою силу... Теперь я верю, что у нас с тобой все получится.

Джудо тоже сел, стал одеваться:

– Спасибо за невероятное удовольствие. Такого я еще никогда не испытывал.

Когда они вернулись из Фейриё, оказалось, что уже вечереет. И пора бы пообедать. Так что они пошли прямо в кухню, где с удовольствием уничтожили наваристый суп с лапшой и запеченные в горчичном соусе бараньи ребрышки. Маринья заварила чай, на этот раз обычный, не травяной, и предложила перейти в гостиную.

Здешняя гостиная была небольшой, но уютной, с камином, лохматыми овчинами на полу и старинной тяжелой мебелью. Камин Джудо тут же разжег, пустив в него маленькую огненную стрелку, а Маринья засветила большой светошар под потолком. И они сели пить чай с имбирными пряничками, а за окном сад засыпала мелкая снежная крупа. А потом, когда Маринья, допив чашку, подошла к окну и облокотилась о подоконник, глядя на побелевшие дорожки и траву, Джудо, повинуясь внезапному желанию, встал и подошел к ней, поднял юбку, спустил ее панталоны, обнажив золотистую попку, под которой внизу, между ног, виднелось серебро – густой и короткий пушок на ее лоне. Она ничуть не возражала, даже сменила позу, чтобы ему было удобнее, и крепко схватилась за подоконник. Джудо наклонился над ней, нащупал сквозь сорочку груди и накрыл их ладонями, и вошел – быстро и даже немного резко. Она вскрикнула, подалась ему навстречу, прогнулась в пояснице, и они оба пустились в самую настоящую скачку. На сей раз все было быстрее и привычнее, но все равно так же сильно и ярко, как и перед этим, в фейском саду. Маринья пришла к финалу чуть-чуть раньше его и закричала – громко и страстно, а он от этого крика тут же и кончил.

Когда они кое-как привели себя в порядок и вернулись к чаепитию, оказалось, что чай остыл. Джудо поставил чайник на каминную решетку, поворошил поленья, подмигнул маленькой саламандре, прятавшейся в пламени. Саламандры были довольно безобидными мелкими фейри, и к пожарам, вопреки распространенному мнению простых людей, не имели никакого отношения. Они сами по себе не могли вызывать огонь, но очень любили в нем купаться, так что паладин не стал прогонять саламандру, наоборот, подгреб уже прогоревшие поленья так, чтоб огонь разгорелся снова.

Наливая чай, Маринья сказала:

– Если так пойдет и дальше, у нас все получится. Скажи, Джудо – ты бы хотел сначала мальчика или девочку?

От такого вопроса паладин слегка опешил. Он знал – вопрос не пустой, женщины сидов умели задать пол будущего ребенка, и вполне возможно, что Маринья тоже такой способностью обладает.

– А я и не знаю, – признался он. – Никогда не думал об этом. Но ты сказала – «сначала». Значит… от нас попросят не одного, верно?

Она кивнула:

– Архонтисы Матери решили, что если мы понравимся друг другу, и у нас получится, то нам предложат потом попробовать еще. Сам понимаешь, таких как мы очень мало. Честно говоря, когда ко мне впервые с этим предложением обратились, то показали портреты кандидатов. Ты мне понравился больше других, и я попросила, чтобы сначала поговорили с тобой.

– Портреты… – Джудо припомнил, что полгода назад в Вальядино приезжал художник, чтобы наделать для столичной канцелярии Корпуса гравюрные портреты со всех вальядинских паладинов – ведь магопортреты с паладинов не получаются. – А много их тебе показали?

– Семь, – улыбнулась Маринья. – И все красавцы. Но ты мне почему-то больше других глянулся. Как видишь, не ошиблась.

Джудо неожиданно для себя слегка покраснел и уставился в стол.

– Хм… Насчет мальчика или девочки… Мне кажется, стоит попробовать положиться на судьбу, – сказал он. – А выбрать уже во второй раз, исходя из того, кто получится в первый.

Маринья куснула пряничек:

– Тоже правильно. Все равно ведь мальчику придется стать паладином, а девочке – инквизиторкой. Фамилии им жребием определим, как думаешь?

– Почему бы и нет…

Он посмотрел в окно. Уже совсем стемнело, снег сыпал по-прежнему. И чувствовалось, что холодает. Джудо знал, что в Сальме сильных морозов никогда не бывает, да и снег не задерживается, и завтра днем все растает. Но после теплой плайясольской зимы ему здесь было холодно, даже несмотря на пылающий камин.

– Пойду-ка я в мыльню, попробую растопить печку и согреть воду, – сказал он.

Мыльню он разогрел, и они целый час нежились в большой бадье с горячей водой, а потом, укутавшись в халаты и поужинав, разошлись по своим комнатам. А ночью Маринья тихонько прошла к нему и забралась под одеяло:

– Мне кажется, так надо.

Он обнял ее за плечи и привлек к себе:

– Наверное…

И они заснули.

Спать, вкусно есть, любиться три-четыре раза в день, гулять по саду и окрестному лесу, сидеть у камина с книжкой и больше не делать ничего оказалось очень приятно. До сих пор у Джудо не бывало такого отпуска. Обычно он ездил к родичам в Ингарию на неделю, а оставшиеся две проводил в какой-нибудь из Обителей Матери, занимаясь исцелением женщин. Конечно, каждый раз, когда ему удавалось справиться с каким-нибудь особенно сложным случаем, он искренне радовался этому, но все-таки любовные утехи это напоминало мало, разве что в техническом смысле. Все-таки это было совсем не то, что просто трахаться и ни о чем не думать, для удовольствия своего и подруги. Такое ему доставалось нечасто. Так что сейчас паладин откровенно радовался жизни, и, как он видел, Маринья – тоже.

Так прошла неделя.

В один из вечеров Маринья полулежала на диване, опершись о спинку, и читала. Джудо занимался тем же, сидя у камина – разбирал книжку со стихами, иногда спрашивая у Мариньи значение непонятных слов и забавляя ее своим произношением.

– Хм… джиюстеса? Правосудие, да? – спросил он.

Маринья поправила:

– Да, только жиюстеза. Когда два гласных подряд после «джот», или открытый слог, а за ним тоже открытый – то читается как «ж»… и «сэт» между гласными звучит как «з». И ударный гласный должен быть растянутый, а не просто громче других, – она отложила свою книгу. – У тебя, кстати, хорошо получается. Не только произношение.

Он поднял голову и глянул на нее пристально. Маринья кивнула:

– Да-да. Я чувствую, что меняюсь. Кажется, семя жизни начало пробуждаться…

Джудо тоже отложил книжку, прилег рядом с ней на диван и, обняв за плечи, привлек к себе, принялся неторопливо целовать ее, поглаживая пышную грудь через тонкую ткань сорочки. Маринья отвечала на поцелуи, придвинулась к нему ближе и закинула ногу ему на бедро. Джудо тут же запустил руку ей под юбку и нащупал завязку панталон, но не успел развязать, как вдруг почувствовал движение Завесы.

Они оба замерли, прислушиваясь. Маринья села, затянула ворот блузки:

– Ты понял, где? И кто?

Он покачал головой:

– Пока нет. Но где-то рядом… может, даже в саду. Вот что… пойду-ка я возьму меч.

Паладин побежал наверх и быстро надел на себя перевязь с мечом. Внизу Маринья уже набросила теплую кофту и плащ, протянула ему овчинный кожушок:

– Я чую двух высших фейри.

В саду чувство прорванной Завесы усилилось. А потом они увидели и фейри. Из глубины яблоневого сада медленно, опустив чуть ли не до земли голову, выступал черный единорог, а на его спине, вцепившись в серебряную гриву, лежал сидский мальчик, одетый только в тунику из зеленоватой ткани, и был он явно без сознания. Струйки серебристой крови стекали с его спины и затылка, быстро становясь алыми, и капали на покрытую снегом дорожку.

Не дойдя трех шагов до Джудо и Мариньи, единорог пошатнулся, его ноги подогнулись и он упал на колени, Джудо едва успел подхватить маленького сида. Единорог же с коротким стоном завалился набок, его длинная серебряная грива распласталась по снегу, и стала видна торчащая из-под левой лопатки альвская стрела.

Инквизиторка присела возле единорога (точнее, единорожицы) и легкими прикосновениями ощупала рану, а Джудо снял с себя кожушок и положил на него маленького сида.

Завеса сомкнулась.

– Он из благих сидов, из клана Фэур, – сказал он, осматривая его раны. – Совсем юный...

Джудо осторожно провел кончиками пальцев по краям раны на затылке сидского мальчика, призывая силу. Он умел исцелять раны у всех, в ком текла кровь фейри, так что через полминуты длинная рваная рана, начинающаяся на затылке и идущая через шею на спину, затянулась.

Маринья потрогала стрелу и вздохнула:

– Мне придется разрезать, чтобы достать наконечник. Подержи ей задние ноги.

Паладин сел на ноги единорога и навалился всем телом. Маринья расположилась на передних ногах, надеясь, что ее сил хватит, чтобы удержать фейри, если вдруг та начнет дергаться от боли. Достала из кармашка складной серебряный ножик, подула на клинок и быстрым движением разрезала плоть вокруг раны. Единорожица дернулась, издавая хриплое, утробное рычание, переходящее в рыдание. Маринья вынула зазубренный наконечник:

– О, Мать… он же железный! – ужаснулась она, представив, какую дикую боль должно было причинять фейри хладное железо. – Бедняга…

Она стянула пальцами края раны, призывая силу крови. Было нелегко: раны, нанесенные хладным железом, у фейри заживают намного хуже обычных. Так что Маринье пришлось потратить немало сил, и когда рана зарубцевалась, инквизиторка была бледной и тяжело дышала. Зато единорожице явно полегчало, она расслабилась и перестала стонать, только всхлипывала тихонько.

Джудо рассмотрел наконечник:

– Явно какой-то полукровка делал. Не нравится мне это, – сказал он и вздохнул. –Неси мальчишку в дом, а я попробую единорога до конюшни доволочь.

Маринья встала, взяла на руки сида и понесла к дому. А Джудо, поднатужившись, могучим усилием взгромоздил бесчувственную единорожку на плечи и, слегка покачиваясь и тяжело выдыхая, понес к конюшне. Там как раз утром Жолиан всё почистил, настелил свежей соломы везде, а не только в тех денниках, где стояли два мерина, на которых иногда прогуливались по окрестностям Маринья и Джудо. Донеся единорожицу до конюшни, паладин опустил ее на свежую золотистую солому в пустом деннике, налил в поилку чистой воды, в кормушку насыпал овса и положил охапку клевера, потом принес из сарайчика корзину яблок и поставил у кормушки.

Мерины, почуяв единорога, проснулись и теперь беспокойно перешагивали в своих денниках. Не то чтоб черная единорожица их пугала, наоборот, она их привлекала, им было любопытно и хотелось к ней подойти и прикоснуться.

Джудо погладил единорожицу по бархатному черному храпу и сказал на спеахе:

– Здесь тебя никто не посмеет обидеть, ты в безопасности.

Единорожица, обессиленная раной и хладным железом, только чуть дрогнула серебряными ресницами, но Джудо знал – поняла его и доверилась. Он успокоил лошадей и пошел в дом.

В гостиной у камина Маринья положила на ковер подушки, и мальчик-сид сидел на них, одетый в ее длинную рубашку и закутанный в мягкий плед. Он глянул на паладина большими серебристо-зелеными глазами, сдул с лица пепельно-русую прядку:

– Благодарю вас, внуки кровавых сидов, – сказал он на фартальском.

Маринья протянула ему пряник и чашку с теплым молоком и медом:

– Выпей и поешь в нашем доме, и будь нашим гостем, – обратилась она к нему на спеахе ритуальной фразой, означавшей, что здесь он под защитой.

Мальчик взял чашку, отпил, осторожно откусил от пряника, а потом жадно выхлебал всё молоко и быстро сжевал пряник – видимо, очень устал и проголодался. Да и вообще фейри падки на молоко, в Фейриё нет молочного скота, и молоко там появляется только когда дуэнде и другие фейри его воруют у людей.

– Как тебя называть? – Маринья налила ему еще чашку молока и положила на тарелку побольше пряников.

– Аодах, Аодах Койлтэ из Фэур, – сказал он, и квартероны переглянулись.

Имя было настоящим. Очень редко фейри называют людям свои настоящие имена, обычно либо в благодарность за неоценимую помощь, либо если люди поставили фейри в безвыходное положение. Сейчас, похоже, все-таки, был скорее первый случай, чем второй.

– Я Джудо, – сказал паладин. – Внук сиды из Двора Фьюиль.

– Маринья, внучка сида из Двора Фьюиль, – представилась инквизиторка. – Расскажи, что с вами случилось.

– Где Калаэр? – спохватился мальчик. – Я чувствую ее, но не вижу… здесь освященная земля и мне недоступно Видение.

– Она неподалеку, в безопасности, – заверил его Джудо. – Ее раны залечены, она спит. Рядом наши лошади, они не пустят к ней никого чужого.

Это была правда: почему-то кони воспринимали единорогов как существ, которых надо защищать, охранять и слушаться. Бывало, что единороги (особенно черные) этим пользовались и уводили лошадей в Фейриё, где с ними скрещивались кэльпи и мары, отчего появлялись кони-полуфейри, опасные и непредсказуемые. Но мерины не поддадутся такому соблазну, так что их бегства опасаться не стоит.

– Хорошо, – он снова приник к чашке с молоком. – Мы бежали от Бруэх. Князь Бруэх напал на Шэар, наш дом, мы сражались, но у них были полукровки с холодным железом… отца и мать убили, сестру взяли в плен, Шэар разрушили… Других Фэур тоже убили… Может быть, что всех… Калаэр помогла мне сбежать, но двое полукровок Бруэх догнали нас, меня ударили кнутом с железной проволокой, а ее подстрелили. И я вспомнил, что мой дед когда-то помог князю Фьюиль в борьбе с ночными сидами Двора Морин. То обязательство не закрыто до конца, и я решил воззвать к кровавым и просить помощи… Я звал очень долго, но они все были далеко… а Калаэр почуяла вас сквозь Завесу и привела меня сюда. И я называю вам свое имя и взамен прошу помощи.

Услыхав это, Джудо потер виски. Вот это вляпались…

Маринья подумала то же самое и тихонько выругалась по-сальмийски.

– М-м-м, Аодах… Ты взываешь к нам как к Фьюиль, – осторожно начала она. – Но мы Фьюиль лишь на четверть. Взываешь ли ты к нам и как к людям? Подумай хорошенько, прежде чем ответить.

Это было очень важно. По неписанным правилам фейской морали, Джудо и Маринья, конечно, обязаны были ответить на такой призыв по обязательствам, но поскольку они только на четверть фейри, то и выполнять обязательства имели право лишь в четверть силы. А если Аодах рискнет воззвать к ним как к людям, то, конечно, помочь придется как следует, но, во-первых, это во многом им развяжет руки и позволит в чем-то не следовать закрученной и сложной фейской морали с ее безумным количеством условностей, а во-вторых, обяжет Аодаха и остатки его клана по отношению к людям. И в-третьих – а понимает ли сам Аодах, что Джудо и Маринья не могут говорить за всех людей своего народа, а только лишь за себя самих?

Маленький сид поставил чашку на подносик, сложил руки на коленях и неотрывно смотрел серебристо-зелеными глазами на пляшущую в огне камина саламандру. И молчал. Часы на каминной полке тикали, отмеряя время, и минутная стрелка сдвинулась на пять делений, прежде чем Аодах заговорил:

– Мой отец стал цветами и травами. Моя мать стала росой и туманом. Я отныне – князь Фэур, даже если кроме меня никого не осталось. У меня нет выбора, мне нужна помощь. И я прошу ее у вас, Маринья и Джудо. У вас лично, во всей полноте того, что и кто вы есть. И отдаю себя Фьюиль как залог и плату. И прошу помочь отомстить Бруэх. Кровь за кровь, соразмерно.

Маринья взяла у него чашку и унесла на кухню. Джудо принялся ходить по комнате, заложив руки за спину. Слова были сказаны. Можно отказать… но совесть не позволяла. Очень редко высшие фейри просят так и предлагают такую плату. Очень редко. Клан Фьюиль немногочислен, но силен. Другие высшие фейри опасаются их трогать после того, как был заключен союз с людьми. Если Фьюиль согласятся помочь Аодаху, то возродившийся клан Фэур сделается вассальным кровавым сидам и усилит их положение. К тому же… возможно, когда другие сидские кланы узнают, что случилось с Фэур и по чьей вине, они объединятся, чтобы наказать обнаглевших темных альвов. В любом случае, надо идти в Фейриё – только там можно помочь Аодаху.

Вернулась Маринья, села на пол, на подушки напротив мальчика:

– Ты попросил многого, но и предложил немало. Но ты должен понимать, что мы можем говорить только за себя, даже как Фьюиль. Нужно узнать, что скажут другие.

Он кивнул, зевнул и потянулся совсем как людское дитя. Улегся калачиком на подушках, натянул плед на голову и тут же заснул. Маринья накрыла его еще одним пледом, погасила светошары. Они с Джудо вышли из гостиной, переобулись, накинули плащи и отправились в конюшню, проведать единорожицу.

Та уже очнулась и теперь хрупала зимними яблоками, по одному выбирая их из корзины. Из соседних денников на нее любовно посматривали мерины, и Джудо им даже невольно посочувствовал: беднягам только и оставалось, что смотреть, на большее они были неспособны.

Почуяв паладина и инквизиторку, единорожица подняла голову и посмотрела на них. Выглядела она уже немножко лучше.

– Благодарю вас, внуки кровавых сидов, – сказала она на спеахе. Голос был звучный, глубокий и бархатистый. – Вы спасли меня от мучительной гибели и я обязана вам.

Джудо поднял руку ладонью к ней:

– Погоди пока говорить об обязательствах, Калаэр. Аодах рассказал нам, что с вами случилось, и попросил нашей помощи, обязавшись нам собой.

Горящие голубым пламенем глаза единорожицы широко распахнулись:

– Ах, наивный мальчик… Впрочем, что же ему еще оставалось делать, он потерял всё. Я рада, что ему попались вы – наслышана о вас, внуки кровавых сидов. Другие бы не были столь великодушны…

Маринья зашла в денник и очень осторожно стала ощупывать рубцы на лопатке единорожицы. Джудо принес еще охапку клеверного сена и положил в ясли. Калаэр втянула ноздрями запах клевера и ухватила черными губами клочок, прожевала, потом сказала:

– Я ем и пью в вашем мире. Он входит в мои жилы и привязывает к себе… и дает мне силы противостоять темным альвам в Фейриё. Вы дали вашей еды Аодаху?

Инквизиторка кивнула.

– Это хорошо. Он еще слишком юн, чтобы быть сильным здесь, но справится. Иначе бы не смог уйти от врагов. Я ведь не могла раздвинуть Завесу с этим железом в моем теле… – она выгнулась совсем не по-лошадиному и лизнула длинным черным языком рубец под лопаткой. Глаза ее сверкнули гневом:

– Но клянусь, Бруэх заплатят за это! Адарбакарра не простит им насилия надо мной!

Она топнула копытом, мотнула головой и тонко заржала. Этот звук прокатился по конюшне, вызвав у других лошадей тревогу, они тоже затопали и заржали.

– Завтра мы пойдем в Фейриё, – сказал Джудо. – К нашим предкам. Ты пойдешь с нами или пойдешь к своим?

Единорожица призадумалась, схрупала пару яблок, потом ответила:

– Сначала с вами. Хочу, чтобы князь кровавых первым узнал о наглости Бруэх и об их полукровках с холодным железом. Хорошо… И… – она вдруг явно засмущалась. – М-м, внук кровавой, ты не мог бы выпустить меня в сад? Мне нужно кое-что сделать, и я не хочу это делать здесь, напрасно тревожить этих несчастных калек, – она мотнула головой в сторону меринов.

Джудо неожиданно для себя покраснел, закрыл денники меринов и отодвинул засов на двери конюшни:

– Ты можешь выйти когда тебе захочется, только пределы сада не покидай, здесь ты под защитой Матери, и никто неблагой не пройдет сквозь Завесу на этой земле.

Калаэр кивнула, вышла из денника и медленно, неуверенно переступая и прихрамывая на левую переднюю ногу, покинула конюшню. Джудо налил меринам воды, добавил сена, овса и яблок в кормушки:

– Это она, хм, правильно. Представляю удивление Жолиана, если бы он нашел завтра здесь кучку радужного навоза.

Маринья хихикнула:

– Да уж, – она посерьезнела. – Пойдем, наверное, спать ляжем. Завтра нам в Фейриё… И, пожалуй, и правда сразу пойдем к нашим. Ох, чую, дедушка будет недоволен…

– Наверняка, – кивнул паладин. – Моя бабка так уж точно, а уж князь-то... Но в помощи мальчишке не откажут, и не только из-за обязательств, у них и самих немалый зуб на Бруэх. Однако как бы нам так пробраться в холмы Фьюиль, чтоб при том нас не застукали Бруэх по дороге? Места кровавых сидов далеко отсюда даже по меркам Фейриё…

– Надеюсь, что Калаэр к утру оправится достаточно, чтобы сплести для нас короткий путь, – вздохнула Маринья. – Но все равно надо быть готовыми ко всему. И выспаться… Вместе, – уточнила она, заметив, как блеснули глаза Джудо.

Наскоро помывшись, они поднялись на второй этаж и зашли в комнату Мариньи, где разделись догола и забрались под стеганые одеяла и пледы, обнялись, прижавшись друг к другу. Горячая ладонь Джудо скользнула вдоль спины Мариньи, ухватилась за ягодицу, легонько сжалась. Маринья обхватила его за плечи и повернулась на спину, не давая ему подняться, хоть он и попытался – привык, что обычно женщины ему попадаются намного меньше него. И он лег на нее, целуя ее губы, лицо и шею, чувствуя ее силу и желание острее, чем раньше. Ощущение слияния, которое он испытал с ней в самый первый раз тогда, в фейском саду, повторилось, и на этот раз он уловил и то, что их собственная сила кровавых сидов от этого удвоилась. Маринья не зря предложила провести ночь вместе перед походом в Фейриё.

Они оба заснули, как только ослабили объятия.

Утром встали еще до рассвета, быстро поели и накормили маленького сида, потом Джудо написал записку для Иньез, в которой коротко обрисовал ситуацию. Туника Аодаха, которую Маринья вечером постирала, успела высохнуть у печки, и он переоделся в нее. На всякий случай Маринья взяла торбу с лепешками, пряниками и яблоками, а Джудо сунул в широкий карман сальмийского зимнего кафтана моток бельевой веревки. Потом они вышли. Калаэр уже ждала их во дворе, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, но пришлось подождать еще немного, пока Джудо запрет конюшню.

– Идемте же, скорее, – сказала единорожица, когда наконец все подошли к ней и Джудо подсадил Аодаха ей на спину. – Я чую… чую за пределами этого сада Бруэх. Они подстерегают нас.

– И их ждет большой сюрприз, – нехорошо усмехнулся Джудо. – Верно, Маринья?

Та кивнула, погладив рукоятку кнута. Маринья не была беллатрисой, но отлично умела управляться со всяким оружием, просто в Каса ду Манзанья ничего подходящего для нее не нашлось, кроме кнута в конюшне и большого ножа в кухне. Кончик кнута был оплетен железной проволокой – отличная штука против темных альвов. Сам Джудо ничего, кроме своего меча и баселарда, брать не стал.

Они вышли из сада через заднюю калитку, и тут же почуяли движение Завесы.

– Они идут, – прошептал Аодах, вцепившись в гриву Калаэр.

– Не бойся, – Маринья погладила его по плечу. – Держитесь позади нас.

Завеса дрогнула, разорвалась, и на дорогу выскочили восемь альвов в черном верхом на конях-марах. Волосы и глаза у них были черными, а кожа – почти белой. Четверо – полукровки, остальные – чистокровные Бруэх. Их предводительница, невысокая по меркам альвов девица в серебряной с чернью короне в виде остроконечной шапочки, оскалила острые зубы:

– Людишки! Людишки посмели перейти дорогу Бруэх!!! Ах-ха, людишки, отдайте нам сидского мальчишку, и уйдете живыми!

Она не разглядела в Маринье и Джудо сидскую кровь – и неудивительно. Оба отлично умели маскироваться. Маринья улыбнулась, развернула кнут:

– Идите и возьмите, сучьи дети!

Альва сощурила чернющие глаза:

– Да как ты смеешь, людская девка, оскорблять Бруэх?

Вместо ответа Маринья махнула кнутом, раздался громкий щелчок, и мары пронзительно заржали, попятились назад. Недаром в Сальме издавна щелчками кнутов отгоняли мар, кэльпи и прочих конеподобных неблагих фейри.

А Джудо, войдя в храмовничий транс, призвал круг света. Белое сияние накрыло альвов, мары заржали еще более мерзко, сами альвы попадали с мар на землю, завизжали, оглушенные. Полукровки обнажили стальные мечи и кинулись на паладина и инквизиторку. Несколько секунд спустя к ним присоединились и очухавшиеся альвы. Мары разбежались.

Маринья ударом ножа прикончила ближайшего полукровку и располосовала бок альву, ее кнут рассек спину еще одному полукровке. Джудо зарубил одного альва и полукровку, еще одного полукровку убил просто ударом рукояти баселарда, проломив ему висок. Предводительница, пришибленный кнутом полукровка и оставшийся альв попытались удрать, но тут в дело вступили Аодах и Калаэр. Единорожица нагнула голову, на ее роге разгорелось голубое сияние, сорвалось с него молнией и пронзило альва насквозь. У Аодаха в руках появился зеленоватый призрачный лук со стрелой, и он, не колеблясь, пустил ее в полукровку. Тот даже вскрикнуть не успел: сияющая стрела вошла в его глаз и взорвалась, разнеся ему голову на ошметки. Лук исчез, а сам Аодах чуть не свалился, вцепился в гриву Калаэр и лег на ее спину, тяжело дыша. Маринья, махнув кнутом вслед убегающей предводительнице, подсекла ее ноги, и та повалилась ничком на дорожку. Инквизиторка тут же подбежала к ней, хлестнула ее концом кнута, отчего та заорала дурным голосом, взяла ее за шиворот и подняла на ноги. Джудо, достав из кармана веревку, быстренько связал альву. А потом проколол себе палец серебряным ножом и поставил ей на лоб кровавый отпечаток. Почувствовав на себе его кровь, альва заорала совсем уж невыносимо, и Маринья влепила ей оплеуху:

– Рот закрой.

Альва замолчала. Видно, до нее только сейчас дошло, что «людишки» оказались не совсем людишками. Джудо подошел к альву с рассеченным боком:

– Вставай, хватит притворяться. У тебя рана не смертельная.

Тот молча поднялся, зажимая кровоточащий бок ладонью.

– Иди к князю Бруэх и скажи ему, что он посмел перейти дорогу кровавым сидам.

Альв скривился, поморщился:

– Не пойду. Я и сюда не хотел – князь велел, – он с ненавистью глянул на связанную предводительницу. – Доказать верность крови Бруэх.

Маринья подняла бровь:

– И чем же ты нарушил верность крови?

– Посмел любить смертную и не позволил забрать мое дитя от нее, – альв посмотрел ей прямо в глаза. – Вы можете убить меня, внуки кровавых сидов. Это ваше право. Но я могу просить вас защитить моего сына?

Джудо и Маринья переглянулись. Оба видели, что альв на редкость искренен для темного фейри. Судьба ребенка от смертной его и правда беспокоит сейчас больше всего. Одно то, что альв Бруэх не захотел отдавать сородичам своего сына-полукровку, уже удивительно.

Джудо посмотрел на свой палец, еще сочащийся кровью. Прикоснулся ко лбу альва и начертил кровью знак, каким в сидском спеахе обозначалась Мать. И сказал:

– Мать может защитить любого, даже неблагого, если он станет служить Ей. Понимаешь, что это значит?

Альв кивнул:

– Да, кровавый. Князь отправил меня на охоту за сыном Фэур, чтобы я доказал верность клану. Иначе мне грозило изгнание. Но вижу – изгнание будет мне лучшей долей, чем верность клану. Не хочу ощутить на себе гнев кровавых. Я, Маах Тьорна Бруэх, обещаюсь своей кровью Дарящей Жизнь. Отныне моя судьба в Ее руках. Я хочу жить с той, которую люблю.

Плененная предводительница разразилась длинной тирадой на спеахе, проклиная Мааха и грозя ему всяческими карами от князя Бруэх. Ее никто не слушал: сквозь облака пробился солнечный луч и озарил альва золотистым сиянием. Мать приняла его клятву.

– Теперь ты укрыт от своих, – сказала Маринья. – Пока ты будешь оберегать своего сына и его мать, ты и сам будешь защищен. Сейчас иди в наш сад, там встретишь служительницу Матери, расскажи ей всё и делай, что она тебе скажет.

Маах поклонился ей и Джудо и, пошатываясь, пошел к садовой калитке. Хоть он и был неблагим, но сейчас Мать взяла его под защиту, и он смог войти на освященную землю.

Аодах, все еще тяжело дыша, проводил его сердитым взглядом:

– Надо было убить, – он скривился.

– Пусть живет, – вдруг сказала Калаэр. – Он отдал себя Дарящей Жизнь, и так ушел от возмездия за кровь Фэур, но и назад ему дороги больше нет. Альву жить среди людей тяжко, маленький принц. Он проживет недолго – ровно столько, сколько будет жить та, которую он полюбил.

Мальчик удивленно распахнул глаза, глянул на Джудо и Маринью:

– Это правда?

– Да. И он знал, что так будет – но выбрал такую судьбу сам, – Джудо очистил меч и вложил его в ножны. – Благородство духа случается и среди неблагих, принц Фэур.

Джудо подергал конец веревки, которой была связана предводительница:

– А ее мы приведем к князю Фьюиль. Пусть ему и расскажет, с чего вдруг Бруэх так обнаглели. Прадедушке будет очень интересно это услышать.

Предводительница совсем сникла, скукожилась и покорно поплелась на веревке следом за Джудо и Мариньей.

Калаэр раскрыла Завесу и проложила короткий путь. Единороги имеют власть над пространством и временем, недоступную никому другому из фейри и людей. Правда, и единорогам это дается нелегко, если они идут не сами, а еще и ведут кого-то. Но Калаэр справилась. Серебристая дорожка словно сама собой стелилась под ноги, а пейзажи вокруг мелькали быстрее, чем если бы Джудо и Маринья скакали верхом во весь опор. Наконец впереди показались низкие вытянутые холмы, поросшие деревьями, похожими на обычные пихты, только невысокие и с шариками светящихся плодов. Конечно, на таком расстоянии самих плодов не было видно, да и отдельных деревьев тоже, только золотисто-зеленое свечение. Скоро холмы стали еще ближе, а потом дорога влилась в узкую долину.

– Владения Фьюиль, – сказала единорожица. – Что скажете, внуки кровавых? Будем ждать Стражей, или…

– Тебя Стражи везде пропустят, – улыбнулась Маринья. – Но ты права, надо подождать Стражей. Князь не любит своевольства.

Стражи появились очень быстро – видно, почуяли неблагую альву. Их было трое – две женщины и мужчина, все – полукровки, вооруженные стальными глефами. Они приветствовали Маринью и Джудо как своих, поклонились Калаэр и с подозрением уставились на пленную Бруэх и юного сида из Фэур.

– Дитя Фэур, – проговорила одна из женщин, пристально разглядывая мальчика. – Твой клан нам не враг, но и не настолько друг, чтобы Фэур могли приходить сюда без приглашения.

Аодах выпрямился, гордо поднял голову, его зеленые глаза засияли:

– Мой дед сражался против Морин рядом с князем Фьюиль. Мой дед делил с ним пищу и битву, и по этому праву я прошу князя выслушать меня.

Страж усмехнулась:

– Спокойно, дитя. Ты не на своей земле, ты здесь незваный гость. Не нежеланный – но всё-таки незваный. Князь выслушает тебя, но не гневи его излишней гордостью. А вот Бруэх… Можем ли мы пустить в наши земли Бруэх хотя бы даже как пленницу?

Джудо сказал:

– Полагаю, князь захочет побеседовать с ней. У нас плохие вести, Карина, и князь должен узнать их как можно скорее.

Он назвал Стражницу людским именем, не желая называть при Бруэх и вообще при посторонних сидское – все-таки полукровки тоже старались хранить свои фейские имена в тайне, хотя для них это было не так важно, как для чистокровных.

– Хорошо, Андрес проводит вас, – она кивнула мужчине, невысокому для сида полукровке, серебристоволосому и среброглазому, как и все они, но с кестальскими чертами и смуглой кожей. – Бруэх… Тьфу, какая дрянь…

Всё еще ворча под нос, она отошла, и вторая полусида двинулась за ней. Еще два шага – и они исчезли в складках Завесы. Андрес пошел вперед, Калаэр затрусила за ним, стараясь не слишком обгонять квартеронов. Они шли молча до самого Файдлаха – княжеского дворца. Аодах, хоть и пытался делать вид, будто ему совсем неинтересно, все-таки во все глаза разглядывал владения кровавых сидов.

У каждого фейского клана свои вкусы и предпочтения, и свои владения они обустраивают исходя из них. Тилвит-теги Двора Блодье, например, живут в прекрасных вечнозеленых садах, где в кронах ухоженных деревьев сплетены из цветущих лиан ажурные домики, а ледяные агуане строят дворцы из снега и льда. Сиды разных дворов предпочитали более основательную архитектуру, но у всех она отличалась. Фьюиль любили тяжеловесные постройки из почти необработанного камня, украшенного рельефами и причудливыми узорами из мхов и лишайников, и очень умело встраивали их в пейзажи. Иной раз даже казалось, что дома вырастают из скал и холмов, а некоторые строения вообще было трудно отличить от природного нагромождения камней.

Дорога пошла вверх, забираясь на холм, и вывела их на плоскую вершину, где и располагался Файдлах. Сам дворец на самом деле прятался внутри холма, наверху был только тронный зал – мощеная шестиугольными плитами площадка, огражденная рядом менгиров с рельефами и узорами из лишайников. Крыша была сделана только над возвышением с княжеским троном, покрытым золотистой драконьей шкурой.

Доведя гостей до входа в тронный зал, Андрес сказал:

– Проходите, князь ждет вас. Сын Фэур, будь вежлив и почтителен.

Аодах на это дернул плечом, но ничего не сказал, и слез со спины Калаэр. Джудо и Маринья перед тем, как зайти в зал, обратились к своей сидской сущности – князь не любил, когда к нему приходили в людском облике.

Сам князь Лайэхди сидел на троне, откинувшись на спинку, положив руки на подлокотники и скрестив ноги, и с легким скучающим любопытством смотрел на входящих в зал. Как и все кровавые сиды, был он высок, широкоплеч, имел серебряные волосы и глаза и светлую кожу. Одет он был в длинную белую тунику, серые узкие штаны и легкие сандалии, и кроме короны в виде простого обруча с тремя голубыми алмазами и браслета на правой руке, на нем не было никаких украшений. Даже волосы слишком для сида короткие – всего лишь до плеч. Возле трона справа стояли две женщины в свободных белых платьях, расшитых мелкими сверкающими камнями, а слева – мужчина, одетый так же, как и князь, но без короны, только с таким же браслетом – принц Айдлахи, внук князя и дядя Джудо. Одна из женщин была мать Джудо, а вторая – его бабушка Ланнаи, принцесса кровавых сидов.

Джудо и Маринья поклонились, Калаэр легонько кивнула. Аодах опустился на одно колено, склонил голову и оперся на правую руку, в такой позе и остался.

– Приветствую тебя, князь Лайэхди, – первым заговорил Джудо. – И прошу прощения за то, что привел сюда чужих без приглашения, но мы не могли ждать. Бруэх напали на Двор Фэур, убили князя и княгиню, пытались убить принца. Их полукровки с хладным железом преследовали его и Калаэр даже в Универсуме, и принц попросил нашей помощи и защиты. Мы… я и Маринья – обещали ему нашу помощь, говоря лишь за самих себя. Но отказать ему в праве увидеться с тобой мы не могли. Принц Фэур перед тобой, князь Лайэхди, позволь ему говорить.

Князь кивнул:

– Ты поступил правильно, мэй лэанн, что привел его сюда. Его дед помог мне в тяжелые времена, и я не выплатил этот долг до конца. Говори, принц Фэур.

Аодах, оставаясь всё в той же коленопреклоненной позе, поблагодарил князя и коротко рассказал свою историю. Калаэр добавила к этому, что Бруэх посмели напасть и на нее, хотя во всём Фейриё единороги были неприкосновенны.

Выслушав, князь задумался ненадолго, потом посмотрел на пленную Бруэх:

– Джудо, развяжи и пусти ей кровь.

Услышав такое, Бруэх сжалась, попыталась было сбежать, но в этом месте у нее не было над Завесой никакой власти. Джудо развязал ее, крепко взял за руку и острием баселарда рассек кожу на запястье. Бруэх истошно взвизгнула, и Маринья поморщилась:

– Это лишь мелкая царапина в сравнении с ранами Калаэр и юного Фэур. Где ваши хваленые стойкость и презрение к боли?

Бруэх посмотрела на нее с ненавистью, но все-таки замолчала и покорно опустилась на колени, зная, что сейчас будет. Все-таки кровавых сидов в Фейриё боялись и уважали не просто так – за века, прошедшие со времени их войны с Двором Морин, Фьюиль непрестанно совершенствовали свою кровавую магию.

Князь протянул руку к ней, его глаза засияли ярким светом, а кровь Бруэх, стекавшая с ее запястья на каменный пол, превратилась в серебристое облачко, окутавшее пленницу. Бруэх снова закричала, крик перешел в рыдание, а потом она рухнула на пол, как тряпичная кукла, и не шевелилась. Серебристое облако осело на ее черную одежду россыпью сверкающих точек. Лайэхди брезгливо отряхнул руку и сказал:

– В подземелье, на железную цепь.

В зал вошли два Стража, подняли бесчувственную Бруэх и унесли.

– Калаэр, станет ли Адарбакарра мстить за твое унижение? – спросил князь у единорожицы. Та переступила с ноги на ногу, мотнула гривой:

– Бруэх пролили нашу кровь, Бруэх должны заплатить виру!

– Тогда иди к нему и скажи: Фьюиль желают наказать Бруэх и взять с них кровавую виру для принца Аодаха. Принцесса Бруэх остается заложницей за сестру Аодаха. Если дочь Фэур погибнет – дочь Бруэх расплатится жизнью. Если Адарбакарра желает присоединиться к возмездию – мы завтра в полдень ждем его и его воинов у развалин Шэар.

Калаэр блеснула синим взглядом, развернулась и ускакала сквозь Завесу. Аодах простерся ниц:

– Я безмерно благодарен тебе, князь, и повторяю то, что сказал Джудо и Маринье: отдаю себя Фьюиль как залог и плату.

Лайоса подошла к нему, подняла на ноги, обняла за плечи и прижала к себе:

– Бедное дитя. Пойдем, я позабочусь о тебе.

Когда она увела Аодаха, появились несколько слуг, принесли резные табуретки, столик и блюда с кувшинами. Джудо и Маринья сели и, по обычаю, съели немножко сидской еды. Для них она не несла опасности, но и удовольствия тоже не доставляла. Они с некоторым трудом прожевали пресные лепешки из тертых орехов и трав, и съели по куску вареной безвкусной рыбы. Джудо, вообще-то, прихватил из кухни Каса ду Манзанья солонку, но при князе достать ее не рискнул: фейри не любили чистую соль, все без исключения.

– Мэй синнсэанар, могу ли я спросить?

– Спрашивай, Джудо, – князь Лайэхди улыбнулся ему. Все-таки своего правнука-квартерона он очень любил, может быть потому, что осознавал смертность и недолговечность своего потомка от людей.

– Ты допросил принцессу Бруэх… Почему они рискнули пойти против Договора Высших Дворов?

Договором Высших Дворов называли древнее соглашение, заключенное после того, как кровавые сиды разбили и уничтожили Двор Морин. Тогда князь Лайэхди дал клятву, что любой, кто попытается пойти тем же путем, что и Морин, и возжелает власти над Фейриё, будет наказан. С этой клятвой тогда согласились почти все, а кто не захотел – вынуждены были уступить остальным.

– Потому что сочли, что они в своем праве, – вздохнул князь. – В землях, какие вы называете Сильванией, издавна поклонялись Двору Бруэх. Не все, но последователей было много.

– Не только Бруэх, – Маринья налила себе фейского вина и пила его мелкими глотками. – В Сильвании вообще полно культов фейских владык, как темных, так и светлых.

– Верно. И в последнее время люди там стали поклоняться не Бруэх, а Фэур, приносить им большие подношения и устраивать в их честь пышные игры.

«Скорее уж оргии», – подумали одновременно Маринья и Джудо, но поправлять князя не стали.

– Вот Бруэх и решили, что Фэур лишили их поклонения, – вздохнула принцесса Ланнаи, бабушка Джудо. – Как будто у людей нет своей воли. Если смертные начали ублажать Фэур, значит, в их милости и помощи они нуждались больше, чем в сомнительном покровительстве Бруэх. Но темным альвам такие вещи всегда было сложно уразуметь.

– А что будет с Аодахом и вообще Фэур? – видно было, что Маринью этот вопрос очень тревожит.

– Бруэх убили всех Фэур, кроме принцессы и Аодаха, к тому же принцессу взяли в плен, – князь нахмурился. – Возродить клан будет очень непросто. А если Бруэх ее убьют – то и невозможно.

Инквизиторка тяжко вздохнула, смахнула слезы.

– Но у нас есть принцесса Бруэх, – зло усмехнулся принц Айдлахи. – И я ей сам перережу горло, если они рискнут убить сестру Аодаха.

Джудо с удивлением глянул на своего дядю-сида. Отчего он так эмоционален? Неужели влюблен в принцессу Фэур? Как-то для кровавого сида странно, но… по крайней мере понятно, почему князь так легко и быстро согласился отомстить темным альвам. Ведь мало того, что Бруэх посмели перебить родичей возлюбленной кровавого принца, так еще теперь он не сможет быть с ней. Последней женщине Фэур придется посвятить много времени возрождению клана.

– Пошлем ли мы весть князю Бруэх? – осторожно спросил Джудо.

– Он уже получил эту весть, – мрачно улыбнулся князь Лайэхди. – Почувствовал ее в своей крови. Ему некуда теперь отступить. Он явится к развалинам Шэар. Если бы это был кто-то другой, то он предложил бы выплатить виру и закрыть счет. Но Бруэх не успокоятся, пока не получат сполна. И они получат.

Князь посмотрел вверх. Солнце в Фейриё редко когда пробивалось сквозь серебряные и золотые облака, но разливало свое сияние по всему небу, и по его яркости можно было судить о времени суток. Сейчас был вечер.

– Как засияют утренние небеса, мы двинемся в путь, – сказал князь. – Вы оба устали, я вижу. Сейчас вас проведут в место отдыха. Завтра вам понадобятся все ваши силы. Бруэх много и битва обещает быть тяжелой.

Но прежде чем уйти, Джудо решил задать еще вопрос:

– Мэй синнсэанар, странно, что Бруэх перебили почти всех Фэур лишь за то, что люди стали тем поклоняться. Нет ли здесь еще какой-нибудь причины?

– Тебя, мэй лэанн, вижу, это беспокоит, – вместо князя сказала принцесса. – Почему?

– Чувствую несправедливость, – признался паладин. И обратился к князю. – Можем ли мы взять с них кровавую виру в той мере, в какой ты возжелал, мэй синнсэанар? Могут ли Бруэх отчасти быть в своем праве?

Задавать фейри вопросы, тем более прямые вопросы – невежливо, и какому-нибудь другому сиду Джудо не стал бы их задавать, но прадеду можно. Да и к нарушениям этикета со стороны своих людских потомков кровавые сиды относились снисходительно.

– Ты прав, Джудо. Причина есть. Когда люди стали больше поклоняться Фэур, те не выплатили Бруэх откупной дани, как полагается по обычаю. И Бруэх решили, что они могут мстить так, как им захочется. Кое-кто из Бруэх с этим не согласился, но пойти против воли князя не рискнул.

– Но почему же Фэур не выплатили откупное? – удивился Джудо. – Им бы это не составило никакого труда, Фэур никогда не цеплялись за богатство. Что же такое особенное захотели Бруэх, что Фэур не смогли им это дать?

На этот вопрос ответил не князь, а принц Айдлахи:

– Князь Бруэх захотел принцессу Фэур себе в наложницы сроком на сто лет – ведь по обычаю откупную дань назначает тот, кому она по праву положена. Но рука Эстэлейх была обещана мне – и ею самой, и ее отцом. И князь Фэур спросил меня, согласен ли я ждать сто лет. Я не согласился. Не мог допустить, чтобы моя невеста сделалась наложницей Бруэх!

Услыхав такое откровение, князь Лайэхди нахмурился:

– Почему же я узнаю это только сейчас, Айдлахи? Если бы ты сказал мне об этом сразу, резни можно было бы избежать.

Принц зло сощурился:

– Как? Отдав им Эстэлейх? Благую сиду в руки темного альва?

Он хотел сказать еще что-то, но принцесса Ланнаи схватила его за руку, и он замолчал. Князь же вздохнул:

– Твоя гордость привела к резне. Кровь Фэур теперь и на нас. Аодах обязался нам собой, но и мы теперь обязаны ему, и ты не сможешь стать мужем Эстэлейх. Помимо других причин я сам теперь не допущу этого, пока не будут выплачены все долги. А они велики, Айдлахи. Ты мог подождать сто лет и проглотить свою гордость, ты мог сказать мне и, возможно, мы бы уговорили Бруэх взять другую отступную дань. А теперь мы все равно должны взять с Бруэх кровавую виру для Аодаха. Но мы не можем отобрать у них Эстэлейх, раз они на нее имеют право. А сам Аодах никогда тебе не простит того, что ты стал косвенной причиной гибели Фэур. Ты немало должен мальчику, помни об этом, Айдлахи.

Принц опустил голову и закрыл лицо руками. Его горе было искренним и глубоким, он, похоже, только сейчас осознал всю полноту своей вины. Принцесса обняла его за плечи и увела из тронного зала. Князь же, проводив его печальным взглядом, сказал Джудо:

– Всё усложнилось. Но я рад, что ты задал эти невежливые вопросы, Джудо. Ты уберег меня от нарушения Равновесия… я благодарен тебе. Чего ты хочешь за это?

Джудо склонил голову и сказал:

– Мэй синнсэанар, я приму любое выражение твоей благодарности. Это будет великая честь для меня.

Князь удовлетворенно кивнул:

– Хорошо. Теперь о завтрашнем дне. Бруэх должны быть наказаны за то, что превысили меру и нарушили Равновесие. Мы, как принявшие на себя право мстить за Фэур, убьем всех чистокровных, кроме двоих, как они сами поступили с Фэур. Полукровок, полагаю, накажет Адарбакарра. С долгом по отношению к Фэур мы уже разберемся сами.

– Мой князь… – подала голос Маринья. – Мой князь, не будет ли это слишком жестоко? Убивать так много… Не лучше ли наказать непосредственно виновных? Кровь за кровь.

– Так поступили бы люди? – князь посмотрел на нее строго и в то же время с откровенным любопытством. – Неужели люди сделались лучше, чем раньше? Я помню времена, когда людские кланы резали друг друга до последнего человека за куда меньшие вины.

– И сейчас режут, бывает, – с грустью сказал Джудо. – Но все же… Люди создали на такие случаи писаный закон. И я, как паладин, – один из тех, кто следит за соблюдением закона. Мне претит мысль убивать Бруэх без разбора лишь потому, что они – Бруэх. К тому же… мэй синнсэанар… Если ты накажешь только виновных, другие фейри оценят твою справедливость должным образом. А Бруэх окажутся в обязательствах по отношению к нам, согласно Равновесию Фейриё. И Фьюиль возвысятся и укрепятся в глазах прочих.

Князь рассмеялся:

– Мой правнук-квартерон учит меня править?

– В мире людей это называется «политика», мэй синнсэанар, – серьезно сказал Джудо. – Искусство править и управлять не только прямо, но и опосредованно, достигать наибольшей выгоды наименьшими затратами, обыгрывать соперника не силой, но хитростью и мудростью. Мир людей сложен и жесток, мэй синнсэанар, без политики там совсем никуда. Но и вам это искусство должно пригодиться.

Кровавый сид задумался. Гордость и сидское упрямство боролись в нем с голосом рассудка. Кровавые вообще среди всех сидов считались самыми рассудительными, но и они частенько шли за чувствами, а не зовом разума. Но князь прожил очень много, и знал, что Равновесие – сложная система, нарушить которую очень легко, восстановить же – трудная задача. Фейри любили простые решения, их неписаный закон строился по принципу «ты мне, я – тебе, око за око и зуб за зуб», и часто упускали из виду важные мелочи, которые потом приводили к новым сложностям и новым нарушениям Равновесия. Фейри очень плохо учились на своих ошибках, а на чужих – не учились совсем. Так что кровавые сиды еще и тем отличались от других, что все-таки старались помнить о предыдущем опыте и учитывать его.

– Хорошо. Ты прав, Джудо. А теперь идите, отдыхайте. Вам тяжко в Фейриё, я знаю, потому вас ждут шатер и постель в подходящем для вас месте.

Подходящее место оказалось на плоской верхушке другого холма. На широкой поляне, окруженной зарослями обычной пихты, сиды-полукровки расстелили пестрые ингарийские коврики, поставили маленький шатер, принесли дрова, медный котел на бронзовой треноге, бочонок с водой, чайник и еще кое-какую посуду и припасы, а потом ушли, и Джудо с Мариньей остались одни. Завеса тут была тонка, близость мира фейри чувствовалась очень остро, но всё-таки вокруг уже был Универсум.

Маринья огляделась:

– Это ведь Ингария? Красивые у вас холмы, словно застывшее зеленое море…

– Это место так и зовется по-ингарийски – Дялуре Мареу, – Джудо налил в котелок воду из бочонка, сложил дрова на кострище и пустил в них маленькую пламенную стрелку. – Заповедные места под присмотром местной Обители Матери. Наверное, матушка позаботилась обустроить тут всё для того, чтобы людям и квартеронам не приходилось слишком много времени проводить в Фейриё.

– Действительно. Все вещи наши, людские. И припасы тоже, – Маринья отложила несколько крупных картофелин – запечь в углях. – Это хорошо. Я уже устала от сидского облика…

Она потерла лицо и вернулась в человеческое обличье. Джудо сделал то же самое, и тут же ощутил усталость.

– Ох, сразу в голове прояснилось, – вздохнул он. – Тяжко мне в состоянии сида быть так подолгу – с головой плохо становится…

Маринья кивнула:

– Понимаю, у меня тоже так. Хорошо, что нам фейской еды дали, а то бы совсем помутило… Теперь бы человеческой поесть.

Джудо порылся в припасах, развязал один из мешочков:

– А и поедим. Гречневая крупа вот есть, мясо вяленое, сушеная морковка и лук… И у меня солонка в кармане, хвала богам, сообразил захватить. А у тебя в торбе хлеб, пряники и яблоки. Поедим – и завалимся спать. И даже трахаться не будем, сил никаких нет…

…Но они всё-таки потрахались – пока на углях томилась каша и пеклась картошка, Джудо прилег на коврике возле шатра, глядя в темнеющее небо, и Маринья улеглась рядом. И как-то так получилось, что сначала они просто обнялись и так лежали, а потом рука Мариньи сползла ниже, еще ниже, и накрыла пах Джудо. От тепла ее ладони пошло возбуждение, и к удивлению паладина – немаленькое, несмотря на всю его усталость. Маринья тихонько захихикала, расстегнула его штаны, быстро стянула свои сальмийские шаровары и оседлала его. Он только и попросил, чтобы она распустила ворот блузки и обнажила грудь, а сам взялся покрепче за ее широкие крутые бедра. Она в этот раз вела, а он полностью покорился и отдался ей, словно речному потоку, несся в этом потоке, не думая больше ни о чем.