От «Понедельника…» до «Обитаемого острова»

«Второе нашествие марсиан»

ВНМ, пожалуй, одно из самых неоднозначных произведений АБС. Как и ХВВ, оно не дает ответа, кто же тут прав, за кем истина (потому что правда у каждого героя своя). Неоднозначно оно и потому, что практически все произведения АБС написаны так, что читатель, прочитав или перечитав в очередной раз какое-либо из произведений АБС, может сделать свой собственный вывод, примкнуть к тому или другому мнению или, по крайней мере, стать над процессом и попытаться понять — почему? что плохо? что хорошо? Прямых ответов Авторы никогда не дают, но, ставя перед читателем проблему, заставляют его самого в процессе или уже после прочтения давать оценку происходивших событий. Обычно читатель сам придумывает ответ, правильный для него. Иногда бывает и так, что, взрослея или меняясь в результате каких-то жизненных событий, читатель переосмысливает свои взгляды, из-за этого меняется и трактовка перечитанного произведения, и, соответственно, выводы после чтения.

Возможно, кто-то, прочитав ХВВ или ВНМ, точно так же сделал для себя определенные выводы, примкнул к тому или другому лагерю… Но рано или поздно осознаешь, что на главные вопросы этих произведений не существует однозначного ответа, потому что сам БНС в «Комментариях» пишет по поводу ХВВ: «Наше отношение к этому миру, как к АНТИУТОПИИ, переменилось. Мы поняли, что этот мир, конечно, не добр, не светел и не прекрасен, но и не безнадежен в то же время, — он способен к развитию», — и по поводу ВНМ: «И кто все-таки в нашей повести прав: старый, битый, не шибко умный гимназический учитель астрономии или его высоколобый зять-интеллектуал? Мы так и не сумели ответить — себе — на этот вопрос».

В архиве АБС сохранилось несколько страниц (рукописных и напечатанных на пишмашинке), по которым можно увидеть самое начало работы по созданию ВНМ.

Подробный план повести на пяти страницах содержит описание событий пяти дней из жизни главного персонажа, который по имени еще не назван. Отсутствуют имена и у других персонажей. Но вот что интересно — хотя план в пунктах практически ничем не отличается от самого текста ВНМ, вывод из происходящего главный герой делает совсем другой.

1. Описание ночного взрыва. Связи с городом нет.

2. Начало: нынче я точно узнал, что она путается с секретарем. Ночью был взрыв, и она…

3. Утром к городу по дороге пошли машины с солдатами.

4. Идет в магистратуру, по дороге встречает людей, разговоры о ночном взрыве: восстание; война; взрыв заводов с горючим; маневры; иллюминация по случаю годовщины чего-то.

5. Магистратура, разговор с секретарем, косвенно узнает, что нет связи с городом. Вопрос о пенсии.

6. Идет к аптекарю. Разговор с аптекарем насчет марок.

7. Толпа на площади, выясняется точно, что был взрыв заводов, ругаются, что седьмой раз пропили деньги, отпущенные на строительство стадиона, то-то в магистратуре волнение, у всех рыло в пуху, вскрылись тайные связи городского архитектора с торговцем наркотиками. Полицейский приходит, вмешивается в разговор и, когда ему не удается доказать свою бредовую точку зрения, он всех разгоняет.

8. Пошел в бар. Размышления о качестве вина. О владельце бара. О музыке от радиолы.

9. Возвращаясь домой, застает секретаря, любезничающего с дочерью. Перепалка с секретарем. Намеки секретаря на экономку. Дома сидеть не любит, его доводит экономка, хуже жены.

[Рукописно: 1) Показать где-то молодежь: «Марсиане? Бред… Скучище», и — хлоп водки.

2) Размышления о жизни: скучно, ничего не происходит.]

1. Утром, едва вышел за ворота, встретил приятеля, который сообщил, что напали марсиане. Только что были в магистратуре.

2. Идет в магистратуру. Там толпа перед крыльцом, рассматривает таинственный след, высказываются суждения и выслушиваются очевидцы. В толпе полицейский, защищающий, как всегда, самую глупую точку зрения. Выходит инвалид, автор следа, и полицейский всех разгоняет.

3. Заходит в магистратуру. Как насчет пенсии в связи с прибытием марсиан? Насчет марсиан ничего не говорят, но узнается, что отныне пшеницу сеять не велено, а велено сеять какую-то траву. Мешки с семенами. [Рукописно: Насчет пенсии обнадеживают.]

4. Идет к аптекарю. Разговор о марках. Аптекарь дает идею, что у марсиан могут быть марки.

5. Герой мчится на почту, не пришла ли корреспонденция с новыми марками. Герой не верит насчет марсиан, потому что прочитал брошюру о том, что жизни на Марсе нет.

6. Тянется в кабачок и на площади видит толпу ветеранов с оружием в руках. Выясняется, что из соседнего гарнизона в увольнительную пришли солдаты. Речь полковника насчет желудочного сока. Ветераны божатся, что не дадут желудочного сока и будут все отстаивать с оружием в руках, отечество объявляется в опасности. Приходит полицейский, отстаивает глупую точку зрения и всех разгоняет.

7. Все, и он тоже, идут в бар. Там допрашивают служащего магистратуры, какие марсиане. Люди как люди, один Петр, другой Иван. Герой угощает служащего водкой и пытается выяснить насчет пенсии. Полицейский приходит и сообщает: ты вот тут сидишь, а твоя дочка уже в открытую милуется с секретарем.

8. Дома разворачивает вечерние газеты, там огромная статья-дискуссия о значении желудочного сока и о недостатках пшеницы, как главного питательного продукта.

1. Ночью появляется зять-редактор. Ободранный, окровавленный, рисует мрачные картины, собирает автомат и ложится спать.

2. Проснулся поздно, дома никого. Пошел в магистратуру. По дороге видит: за околицей пшеница посинела, а на площади три фургона — донорские пункты желудочного сока. Вокруг толпа. За сок платят и потом будут брать в счет налогов.

3. По улице медленно идет странная машина марсиан, за нею с гиканьем бегут мальчишки. Ветераны стоят перед магистратурой, грозятся, что всё разнесут.

4. В магистратуре о пенсии ему говорят, что будут выдавать пенсию желудочным соком. Он совершенно удручен.

5. Идет к аптекарю, не скажет ли аптекарь, что полезное можно сделать с желудочным соком.

6. Сцена избиения и ареста торговца наркотиками. Марсианская машина, из нее выходят вполне земные молодчики. Часть молодчиков уезжает, а двое пошли в магистратуру.

7. Толпа на площади. Обсуждает происшествие. Бредовые точки зрения: молодчики — это не люди, а марсианские роботы. Полицейский разгоняет толпу.

8. В бар. Ветераны пристают к роботам, пытаются выяснить, роботы это или нет. Дело кончается дракой. Герой, улучив момент, спрашивает одного из молодчиков, как с пенсией, и получает в глаз.

9. Возвращается домой, секретарь любезничает с дочкой. [Рукописно: Зять скрылся.]

1. Утром завтракает синим хлебом. Все вкусно, чем больше ешь, тем больше хочется есть. Экономка подает редкую русскую икру, он хочет устроить сцену за расточительство, а экономка сообщила, что за желудочный сок очень хорошо заплатили.

2. Идет сдавать желудочный сок. Получает книжечку донора. Сок сдавать раз в неделю. Надо на пустой желудок.

3. В магистратуре успокоили насчет пенсии и сообщили, что налоги действительно будут взиматься желудочным соком. Зам. редактора ругается с мэром, который опечатал типографию за то, что в последнем номере есть стихотворение: «И на далеком горизонте свирепый Марс горит пожаром».

4. Толпа ветеранов и иных, кое-кто с оружием, обсуждает вопрос о том, какими боевыми средствами располагают марсиане. Муссируются слухи, что в десяти милях группа сопротивления напала на марсианскую машину, всех перебила и машина сама собой взорвалась. Говорят, что во главе группы стоит зять-редактор. Полицейский разгоняет, а старика записывает. Проходит машина марсиан, мало внимания на нее, только кто-то бросает замечание, типа: доедет колесо до Рязани или не доедет?

5. Идет к аптекарю: как повлияет участие зятя в сопротивлении на пенсию. Аптекарь туманно намекает, что получены необыкновенные марки. Марсианин заходит и получает по рецепту лекарство и уезжает на своей машине, а они и не заметили. Вспоминают, как выглядел марсианин.

6. В бар с аптекарем поделиться. Но никого этим не удивишь. Приходит человек и под строгим секретом сообщил, что один там пробовал гнать водку из синей травы, принес фляжку. Старику не досталось. Бармен всех выпирает, что за свинство, приносить чужую водку и портить дело в заведении.

7. Дома. На секретаря махнул рукой. Читает интервью с президентом. Ничего не понять, один желудочный сок. [Рукописно: От этой синюховки — отрыжка.]

1. Ночью драка на улице: вернулся редактор и избил секретаря. Редактор страшно злой, суть в том, что сопротивления не получилось: некому сопротивляться. Никаких машин никто не взрывал. Одну машину они остановили, оттуда вылез Петер такой-то и сказал, что везет желудочный сок в столицу. Он вылез прямо с кишкой и думал, что остановили опоздавшие сдать вовремя. Предложил сдать. Трое согласились, получили деньги и ушли. Пока, ребята! Редактор забирает последние выпуски местной газеты и уходит к себе.

2. С утра дома тишина, дочь ходит на цыпочках с опухшим носом. Каждый день с утра рассматривает марки. Пошел в магистратуру, там сказали, что вопрос о пенсии подан на рассмотрение министру почты и телеграфа. Секретарь не пришел, прислал младшего брата сказать, что сильный насморк.

3. На площади толпа обсуждает, что вернулся редактор и избил секретаря. Разведется редактор или нет? К старику пристают с этим вопросом. Подходит машина марсиан, изнутри кто-то на ломаном языке спрашивает, как проехать в редакцию. Нетерпеливо отмахиваются, посылают мальчишку показать дорогу. Приходит полицейский, высказывает чудовищное предположение о том, что сейчас началась мода жить как у кошек, втроем-вчетвером с одной женщиной. Когда с ним не соглашаются — разгоняет. Записывает старика и предупреждает: второй раз записываю.

4. У аптекаря. Аптекарь подробно описывает марсианские марки, которые у него есть, но ничего не показывает: только при красном свете. Говорит, что марсианские марки очень дорогие, и этим наводит на грустнейшие размышления о пенсии.

5. Идет в бар. Там пьяный вдребезги молодчик описывает, как он веселился в столице. Слушают, раскрыв рты. О марсианах нигде ни слова.

6. Дома. Ужин. Уже собираясь спать, слышит, как в саду шепчутся секретарь и дочка. Экономка сообщила, что редактор звонил и сказал, чтобы ужинали без него, придет поздно.

По небу проходят огромные светящиеся машины. И он думает: вот проклятый мир, ничего не меняется, даже с марсианским нашествием.

На последней странице «Дня пятого» появляются рукописные записи Авторов с именами, где только Аполлон назван как в окончательной версии:

Старик: Аполлон

Дочь: Эвридика

Редактор: Персей

Секретарь: Ромул

Экономка: Гера

Полицейский: Помпей

Аптекарь: Понтий

Наркоман: Харон

Во втором столбце Авторы перечисляют другие, могущие им понадобиться имена: «Прозерпина, Элигий, Сулла, Кир, Алкивиад, Юлий, Гай, Марсий, Мерона».

После этого Авторы пишут еще один список имен, где часть из них вычеркнута, у части рядом присутствуют «птички» или другие имена — более привычные, обыденные, или, наоборот, напоминающие о других произведениях АБС:

Аполлон

Артемида

Харон — [Артур — перечеркнуто] Феликс

Гермиона

Никострат

Лаомедонт — [Вандермедонт — перечеркнуто] Вандеркапет

Персефона — Травиата

Пандарей

Минотавр

Япет — [Капер, Явец — перечеркнуто] Кракен

Полифем

Силен — [Кракен — перечеркнуто] Шарлай

Парал

Морфей — Гагек

Калаид

Ахиллес — [Каковойц — перечеркнуто] Раппапорт

Миртил

Димант

Корибант

Есть в архиве и перечень рассуждений Аполлона: об отношениях Харон — Артемида, о спорах, о том, как хорошо быть в мужской компании, о патриотизме, о пенсии, о господине Лаомедонте. Тут же — снова список имен:

Силен — юрист

Полифем — унтер в отставке

Морфей — парикмахер

Парал — разорившийся владелец мастерских

Калаид — ветеринар

Димант — часовщик

Миртил — владелец бензоколонки

Ахиллес — аптекарь

Фаргос — столица [перечеркнуто]

Марафины — столица

Милес

Имена в ВНМ еще ждут своего исследователя, способного объяснить не только почему они взяты именно из древнегреческих мифов (а также — из какой конкретной книги они взяты, если по порядку следования имен в списках можно атрибутировать источник), но и случайность или закономерность принадлежности конкретного имени из древнегреческих мифов конкретному персонажу, типажу из ВНМ.[26]

Черновик ВНМ в архиве отсутствует. Сохранились лишь первые попытки работы над текстом: первая страница одного варианта и шесть страниц (со второй по седьмую) — другого. Так как первая и единственная страница одного варианта находится на обороте 6-й страницы второго варианта, можно сделать вывод, что эта страница написана ранее тех шести страниц. Начало первого варианта черновика:

Нынешней ночью я совершенно уверился в том, что не обрету покоя на этом свете. На сей раз инструментом провидения оказалась моя родная дочь. И не знаменательно ли, что глаза мои открылись благодаря странному феномену, необъяснимому явлению природы, возбудившему беспокойство и неуверенность во всех очевидцах?

Я проснулся от сильного, хотя и отдаленного грохота, и меня поразила зловещая игра пятен кровавого света на стенах спальни. Грохот был рокочущий и перекатывающийся, подобный тому, какой бывает при землетрясениях, так что весь дом содрогался, звенели стекла, и пузырьки с лекарствами, словно канатные плясуны, подпрыгивали на ночном столике. Я вскочил с постели и подбежал к окну. Все небо на севере полыхало; казалось, будто там, за далеким горизонтом, разверзлась земная твердь, обнажив доселе скрытые от глаз человеческих адские бездны, и к звездам из-под земли бьют разноцветные фонтаны первозданного пламени. Некоторое время я стоял неподвижно, не в силах пошевелиться, как вдруг взгляд мой упал на влюбленную пару, сидящую на скамеечке под самым моим окном. Ничего не видя и не слыша, озаряемые страшными сполохами и колеблемые подземными толчками, они пребывали в объятьях друг друга и целовались взасос. Я сразу узнал Артемиду и решил было, что это вернулся Харон, и она так обрадовалась, что вот целуется с ним, как невеста, вместо того чтобы вести его прямо в спальню. Но в следующий миг я узнал в кровавом свете новую заграничную куртку господина Никострата. Сердце мое облилось кровью. Только этого мне не хватало для украшения моей безбедной жизни.

Не то чтобы это явилось для меня полной неожиданностью. Я сразу вспомнил темные слухи, которые распространялись городскими насмешниками, язвительные намеки Парала и сочувственные взгляды Япета. Припомнил я и собственные подозрения, когда однажды, не могу даже сказать, при каких обстоятельствах, я усмотрел на плечах и шее Артемиды темные пятна величиной в пятак. Слепец! Во всем городе, да что там в городе — во всей округе один лишь распутник Никострат оставляет на женщинах такие пятна. Насмотрится иностранных фильмов [Далее отсутствует. — С. Б.]

Чем-то, вероятно, Авторов такое начало не устроило, и они начинают повесть несколько по-другому. Здесь Аполлон старается вести свой дневник, обогащая его более художественными и даже экзальтированными деталями, но делает это, по задумке Авторов, неумело:

<…> будто к звездам из-под земли били разноцветные фонтаны огня, будто там, за далеким горизонтом, разверзлась земная твердь, обнажив доселе скрытые от глаз человеческих адские бездны. А эти двое, ничего не видя и не слыша, озаряемые адскими сполохами и колеблемые подземными толчками, сидели на скамейке под самым моим окном и целовались взасос. Я сразу узнал Артемиду, и сердце мое облилось кровью, хотя я и попытался заставить себя думать (о, эта вечная слепота любящего существа!), что это Харон внезапно вернулся из командировки, и она так ему обрадовалась, что вот целуется с ним в саду, как невеста, вместо того чтобы идти прямо в спальню. И тут в кровавом свете я вдруг узнаю новую заграничную куртку господина секретаря! От гнева и горя, от поруганного отцовского чувства, в предвидении позора на весь город и неминуемых объяснений с Хароном все помутилось у меня перед глазами, и я как был, босиком, бросился в гостиную, чтобы позвонить в полицию. Телефон полиции долго был занят, но я звонил до тех пор, пока не дозвонился. К сожалению, дежурным оказался Пандарей. «Алло, — сказал я, — это вы, Пандарей?» — «Да, — сказал он, — вас слушает старший полицейский Пандарей. Это вы, Аполлон?» — «Да, это я, — сказал я. — Что это там происходит за горизонтом?» — «Где, где?» — спрашивает он. «За горизонтом». — «За каким горизонтом?» — спрашивает этот осел. «За северным горизонтом». — «Вы это о чем? — спрашивает он. — Вы это насчет пожара?» — «Ну да! — отвечаю я. — Что там горит?» — «Что-то такое, видимо, горит, — сообщает он. — Но вот что горит, это не установлено». — «Значит, вы тоже не знаете, — говорю я. — Но вам, Пандарей, следовало бы давно позвонить куда-нибудь и выяснить. Ведь спать невозможно». — «Я без вас знаю, что мне следует и что мне не следует, — отвечает он, — и я бы уже давно принял меры, но не могу, потому что вы все звоните без перерыва, а я по уставу обязан отвечать на каждый звонок… Ну вот, — говорит он с досадой, — опять привели этого проклятого золотаря. Подожди минутку, Феб… Ну что он еще натворил? — спрашивает он кого-то. — Ага… Понятно. Ты меня слушаешь, Феб? Так вот, на этот раз он осквернил крыльцо мэрии. Пьян мертвецки, даже драться не может. Ты меня извини, Феб, но мне теперь придется составлять протокол, а если тебя так уж волнует этот пожар, позвони попозже, наверное, что-нибудь выяснится».

Я вернулся в спальню, надел халат и туфли и снова выглянул в окно. Грохот словно бы утих, но сполохи продолжались, а эти двое уже больше не целовались и даже не сидели обнявшись. Они стояли, держась за руки, хотя многие из соседей повыходили на улицу кто в чем и могли в любую минуту их увидеть, потому что от огня за горизонтом было светло, как днем, только свет был не белый, а красно-оранжевый, и по нему ползли облака дыма, коричневого, с оттенком жидкого кофе. Соседи были очень напуганы, и я надеюсь, что никто из них не заметил стыда и позора моей дочери. Все были растеряны и не знали, что предпринять. Миртил смотрел-смотрел, а потом вывел из гаража свой грузовик и принялся вместе с женой и сыновьями выносить на улицу свое имущество. Глядя на него, еще несколько человек тоже пошли собираться. Я не поддался панике, ибо разумно полагал, что извержение происходит далеко от нас и нашему городку пока ничего не грозит. Однако я поднялся наверх и сделал попытку разбудить Гермиону, и, как всегда, она ни за что не хотела просыпаться и только бормотала: «Отстань, пьяница… Нечего было коньяк пить на ночь, тогда бы ничего не болело…» Я стал громко и убедительно рассказывать об извержении. Она затихла, и я совсем было отчаялся, как вдруг она вскочила с постели, оттолкнула меня и устремилась прямо в столовую, приговаривая: «А вот я сейчас посмотрю, и тогда берегись…» В столовой она прежде всего отперла буфет и тщательно обследовала бутылку с коньяком. «Откуда же ты такой вернулся? — спросила она с неудовольствием, убирая бутылку обратно. — Из какого гнусного ночного вертепа?» Я с достоинством промолчал, но в глубине души почувствовал себя определенно польщенным тем обстоятельством, что меня в моем возрасте еще можно заподозрить в посещении гнусных ночных вертепов. Я только объяснил ей, спокойно и немногословно, что происходит извержение, что жизнь наша вне опасности, Миртил уже практически упаковался, что я не намерен уезжать прямо сейчас, но настаиваю на том, чтобы она отобрала наиболее ценные вещи и подготовилась к возможной эвакуации. «Какое извержение, какая эвакуация?» — раздраженно спрашивает она, но все-таки идет к окну посмотреть, все-таки я ее убедил, я умею убеждать, этого у меня не отнимешь. К сожалению, оказалось, что северный горизонт уже вновь погрузился в тишину и темноту, и если что-нибудь там оставалось еще от извержения, то разве что туча дыма, совершенно скрывавшая звезды. Однако паника на улице еще не улеглась, и Гермиона могла видеть как соседей, сидящих на чемоданах в дорожной одежде, так и Миртила, который стоял в одних подштанниках на крыше своего дома и глядел на север в полевой бинокль. Этого Гермиона, конечно, оставить не могла, и они с Миртилом сцепились по поводу подштанников. Миртил — паникер, но в этом споре правда была на его стороне: нельзя же одновременно грузить машину и заниматься туалетом, не говоря уже о том, что сама Гермиона тоже была порядком дезабилье. Между тем Артемида вернулась наконец в дом, одна. (Что я пишу! Можно подумать, что моя дочь осмелилась бы явиться в дом под ручку с этим человеком!) Выглянув в окно, я с облегчением убедился в том, что господина секретаря поблизости уже нигде не видно. Я немедленно услал Гермиону наверх и высказал своей дочери все, что уже написал выше. Сердце мое обливалось кровью, такая она была бледная, испуганная, ищущая защиты, но я был тверд, как гранит. «Вот видишь, — сказал я ей, — ты дрожишь от страха, а он не поддержал тебя, не защитил, сорвал цветок удовольствия и побежал по своим делам». — «А о ком ты говоришь, па?» — спрашивает она и уже больше не дрожит и не прижимается ко мне, а глядит нахальными фальшивыми глазами. Нахальство это и наигранная эта невинность так меня раздражили, что я немедленно приказал ей идти спать и пригрозил все рассказать Харону. Она пожала плечиками и удалилась, сказавши на прощание: «Тебе, папа, что-то со страху привиделось, и я просто не желаю этого слышать». Какова! И все-таки, если говорить честно, я определенно испытываю некоторую гордость, глядя на нее, и Харону я, конечно, ничего пока не скажу. Все-таки она моя дочь, и плохо или хорошо я ее воспитал, но она умеет постоять за себя, а это так много значит в нашем мире. Приятно, когда женщина может постоять за себя, а Харон, в конце концов, сам виноват. Имея женой такую красивую и независимых суждений женщину, он мог бы поменьше заниматься политикой и сомнительными философствованиями, и, уж во всяком случае, отправляясь в командировки, мог бы брать жену с собой, хотя бы изредка. Артемида любит танцевать. Он, видите ли, танцевать не любит. Не то чтобы даже не умеет, а именно не любит, из принципиальных соображений. Танцевать ему скучно. Танцы, видите ли, пустое и бессмысленное времяпрепровождение. Артемида терпеть не может философских бесед. Он же такие беседы обожает и соответственно подбирает себе гостей, так что на девочку просто жалко смотреть, когда они затевают эти свои посиделки. Я понимаю: мужчине — мужское, но ведь, с другой стороны, и женщине — женское. Нет, я люблю моего зятя, он мой зять, и я его люблю. Но сколько же можно рассуждать о тоталитаризме, о фашизме, о менеджеризме, о коммунизме? Какой смысл во всей этой болтовне? Что от нее изменится? Я сам иногда не прочь порассуждать на отвлеченные темы; в конце концов, я образованный человек и мне тоже свойственно пытаться как-то проанализировать окружающее и вообще поупражнять ум. Однако я четко себе представляю, что все эти разглагольствования никак не могут заключать в себе суть бытия. Что бы вы ни говорили о менеджеризме, менеджеризму от этого ни тепло, ни холодно. А вот если вы перестаете обращать должное внимание на молодую жену, жена способна отплатить вам той же монетой, и тогда уж никакие философствования вам не помогут. Пропорции надо соблюдать, господа, пропорции!

Может быть, Артемида и имеет право по существу, однако впредь я не позволю ей нарушать приличия. Честь семьи дороже всего. Я не желаю, чтобы на меня указывали пальцами. Либо ты, милая моя, будешь вести себя как порядочная женщина, либо попрошу вас покинуть мой дом и удалиться на все четыре стороны. Я должен быть очень решителен в этом вопросе. Чтобы отвлечься от горестных раздумий, я снова позвонил в полицию, и снова звонил долго, и когда дозвонился, Пандарей сказал мне, что связаться он ни с кем не может, но в остальном все в порядке, золотарю Минотавру впрыснули успокаивающее, и он теперь спит, а что касается пожара, то пожар давно кончился и, по мнению Пандарея, был вовсе не пожаром, а большим праздничным фейерверком. Пока я вспоминал, какой сегодня праздник, Пандарей повесил трубку. Отвратительно он все-таки воспитан, и всегда он был таким, с самого детства. Отлично помню, как, еще будучи учеником, он высморкался с верхнего этажа школы директору на шляпу, а когда его разоблачили, наотрез отказался извиниться. И почему-то именно такие люди, грубые, невежественные, некультурные, в конце концов попадают в полицию, то есть, выражаясь точнее, становятся полицейскими. Странно, что никого эта проблема не волнует. Я по-прежнему убежден, что полицию надлежит формировать согласно достаточно высокого образовательного и общекультурного ценза;[27] наш полицейский должен быть интеллигентен, тонок, воспитан, он должен быть образцом для молодежи, героем, которому хочется подражать, это должен быть человек, которому можно без опаски вверить не только оружие и власть, но и воспитательную деятельность. Харон высмеял мою идею самым оскорбительным образом, он назвал такую полицию компанией очкариков и заявил, что такая полиция никакому правительству не нужна, потому что она начнет хватать и перевоспитывать самых полезных государству людей, начиная с премьер-министра и полицей-президента. Эти его доводы кажутся мне странными и, я бы даже сказал, пасквилянтскими, тем более что сам он, припертый к стенке, был вынужден признать в конце концов, что от такой полиции не отказался бы. Анализируя свое отношение к Пандарею, я вернулся в спальню и попытался заснуть, но был слишком возбужден и снова встал, когда на улице послышался шум от многих моторов и лязг железа. Оказалось, что мимо дома проходит колонна военных грузовиков и броневых машин с войсками. Сначала это удивило меня, но я быстро понял, в чем дело. Конечно, не было никакого пожара, никакого фейерверка и даже извержения. Видимо, происходили большие военные учения, возможно даже с применением атомного оружия. Соседи все уже разошлись, по домам, и улица пуста. Миртил, вероятно, спит на раскладушке. Так ему и надо, паникеру. Что же мне делать с Артемидой?

Полных же поздних черновиков не сохранилось. Лишь по первому опубликованному варианту в журнале «Байкал» можно судить о доработках повести Авторами.

Публиковалась повесть сначала в журнале «Байкал» (1967), затем в известном «перевертыше» вместе со «Стажерами» (1968), в последующих переизданиях использовался текст «перевертыша».

Первое издание ВНМ при сверке оказалось наиболее полным, оттуда потом и брались некоторые дополнения в основной вариант.

В этом издании все еще оставались описанными «последствия» связи Артемиды и секретаря. В самом начале повести: «Слухи были, намеки, всякие шуточки, да и я, помню, сам видел на плечах и на шее Артемиды темные пятна величиной с пятак. Разве я не знал, кто у нас в городе оставляет на женщинах такие пятна? Насмотрится нынешних фильмов и оставляет». Позже упоминается Артемида, сначала — «вся в запудренных пятнах», потом: «Припудриться со сна она не успела, и Никостратовы пятна были совершенно на виду…»

Мелкие, но интересные подробности о самом секретаре сообщались так: «…к этому прилизанному по новейшей моде красавчику с его вызывающими бачками и экстравагантной заграничной курткой». А после слов секретаря («…ответ из министерства еще не пришел») в этом издании Аполлон думает: «Почему не пришел, когда можно ожидать, можно ли вообще ожидать…», но спрашивать не решается.

Здесь же сообщаются и подробности жизни Аполлона: «Едва я положил трубку, как Гермиона поймала меня и принудила принять капли от экземы. Какое-то новое средство — гадость феноменальная». И еще: «Сначала мы с ней поссорились из-за коньяка. Она считает, что от коньяка у меня усиливается экзема. Я ответил ей, что это вздор, что экзема усиливается у меня от нервных потрясений, от жары и от таких вот разговоров. Никак она не может понять, что мне необходим покой. Хорошо еще, что она не жена мне и что я имею хотя бы формальное право ей приказывать». Уточнение о мальчишках, бежавших за машиной марсиан, говорит о хорошей зрительной памяти Аполлона, только что вышедшего на пенсию: «…мальчишки из пятого „б“ класса…»

Пандарей в этом издании называется Пандереем, причем совершенно неизвестно почему, так как и в архиве (черновике и списках имен) он называется Пандареем, и в мифологии Пандерея не значится, а вот Пандарей присутствует (Пандарей — милетянин, укравший из храма Зевса на Крите золотую собаку. Зевс покарал его за это смертью. Дочерей Пандарея воспитала Афродита).

Полифем о войне говорил в этом издании более жестко и откровенно: «…что такое сидеть в окопе, пасть у тебя забита дерьмом, на тебя прут танки…» Ветераны потрясали оружием, которое не успели освободить от смазки, и здесь в тексте добавка: «…и которое сильно пачкало их одежду, равно как и платье окружающих». Речь же Полифем произносил не просто так, а «со скамейки».

О трактире. После сожаления о том, что трактир набит родителями учеников, но учитель, если зайдет туда, то на следующий же день имеет разговор с директором, следует продолжение: «Во-вторых, у стойки вечно толкутся старшеклассники, манкирующие уроками и пренебрегающие кодексом школьника, где прямо сказано, что учащийся не должен посещать публичных заведений со спиртными напитками». И немного об опечатках.

Аполлоном употребляются спецтермины из филателии, к примеру, «надпечатка». Но вот «наклейка» в изданиях 89–90 года и собрании сочинений «Текста» называется «надклейка».

Некоторые опечатки были исправлены только после работы над изданием «Байкала». Вопрос Аполлона «Что с нами сделают?» привел Харона в ярость. Во всех переизданиях этот вопрос назывался ЕДИНСТВЕННЫМ, а правильно — ЕСТЕСТВЕННЫЙ. Опечатка, присутствующая также во всех переизданиях, кроме последних: ИНДИВИДУАЛЬНАЯ малолитражка Полифема на самом деле — ИНВАЛИДНАЯ. Любопытна опечатка в собрании сочинений «Текста»: вместо АВТОМАТНОЙ стрельбы — АТОМНАЯ… Но в первом издании были и свои опечатки, которые, начиная со второго издания («перевертыша»), были исправлены. К примеру, о речи Харона («Подумать только, — с надрывом проговорил он, уронив голову на руки, — не баллистические ракеты, а всего-навсего горсть медяков за стакан желудочного сока погубили цивилизацию…») Аполлон писал, что «он говорил, конечно, гораздо больше и гораздо ЭФФЕКТНЕЕ» (в первом издании — ЭФФЕКТИВНЕЕ), и называл он эту речь ИСТЕРИЧЕСКИМИ словоизлияниями (в первом издании — ИСТОРИЧЕСКИМИ).