Остров

4

Море было спокойное, лишь изредка набегали волны; лазурное водное пространство, усеянное белыми точками чаек; морская гладь начинала рябить там, где тюлень рыскал в поисках косяков сельди. Если бы не прохладный морской ветерок, на пароме было бы невыносимо жарко, но на старом паромщике был все тот же потертый свитер с глухим воротом, когда-то белого цвета, а в беззубых, окаменевших от времени деснах крепко зажата короткая почерневшая трубка.

Он сердито смотрел на безоблачное небо, как будто затаив на него тайную злость, может быть, потому, что дождя не было вот уже три педели, а он жаждал сильных ветров и летящего мокрого снега. Или, может быть, потому, что сегодня у него на борту был пассажир, чужак с южной границы, с другими, чем у него, привычками, который не понимал переменчивого настроения океана.

Паромщик вынул трубку, сплюнул за борт и вновь сунул ее в рот. Трубка не была зажжена, остаток табака от прошлого раза зашипел бы, но не зажегся от спички. Но он и не пытался закурить, он просто жевал черенок трубки с таким ожесточением, что, будь его зубы целы, он бы, конечно, прокусил его.

Он неодобрительно поглядывал на небольшую каюту, забитую деревянными и картонными ящиками, перевязанными капроновым шнуром. На прошлой неделе пришлось нанять еще двух человек, чтобы помочь перевезти ящики, разгрузить их и отвезти на тележке по одному вниз по дорожке, ведущей от пристани к фермерскому дому Альвера. Он спорил с капитаном порта, но это не помогло, потому что паром обязан был доставлять все необходимое на острова на этом протяжении побережья, и если он хочет сохранить за собой место, он должен это делать. Заказ есть заказ; у него в этом случае не было права голоса.

Паромщик снова огляделся, украдкой взглянув на своего пассажира, который сходил на острове в апреле прошлого года, или в мае? Тогда штормило, они бы вовсе не вышли в море, если бы не настоял капитан порта. И им пришлось отправиться аж до Альвера только потому, что этому чертову идиоту захотелось взглянуть на остров. Паромщик тогда попытался отговорить пассажира, но это не помогло. Он намекнул кое на что, чего никто на самом деле не понимал, но этот южанин все же вернулся и, должно быть, купил остров. Это плохо, и не только для него, но и для всех, потому что лучше бы оставить остров Альвер в покое. Никто не жил там уже сорок лет, да и тогда та пара долго не продержалась — их тела нашли выброшенными на берег, изуродованными до неузнаваемости, как будто сам Дьявол схватил их и, разбив о скалы, сбросил вниз, как бы предупреждая остальных. Да, это было настоящее предупреждение, и вот теперь на него снова не обращали внимания. Это напоминало какой-то цикл, длившийся веками, рассказы, передаваемые от отца к сыну. Местные сторонились острова, но время от времени появлялся чужак, селился там и… все кончалось тем же. Однажды от найдут этого парня мертвым на берегу. Или же совсем не найдут, он просто исчезнет.

Паромщик не хотел, чтобы кто-то жил на Альвере еще и потому, что это означало, что ему придется два раза в неделю доставлять туда почту и продукты. И дело не только в легенде: в штормовую погоду туда нелегко добраться. Альвер был недобрым местом, даже рыбаки, ловившие в глубоких водах, обходили этот остров, отворачиваясь в другую сторону, когда он возникал на горизонте — лучше было на него не смотреть. И вот теперь этот вековой цикл начинался снова.

Фрэнк Ингрэм перегнулся через корму, глядя на пенящийся след от лодки; рядом с ним сидел Джейк, черно-белый колли, прислонясь к нему всей своей тяжестью, как всегда. Джейк легко приспосабливался, он не возражал, если его куда-то везли — лишь бы быть при хозяине.

Солнечный свет вспыхивал на воде и так сильно слепил глаза, что когда Фрэнк смотрел вверх, в глазах у него рябило. Западное побережье в спокойную погоду разительно отличалось от того майского дня, когда ему пришлось скрываться от ненастья в каюте. Он ощущал дразнящее непостоянство погоды: завтра она может быть такой же буйной, какая она спокойная сегодня.

Фрэнк почувствовал на себе взгляд лодочника, буравивший его с презрением, почти со злостью. Потому что он — чужак. Его никто особенно не приветил, даже услужливый капитан порта, в прошлом военный моряк, помогал ему только потому, что это входило в его обязанности, а он привык выполнять приказы. Казалось, он говорил: «Если вы хотите жить на Альвере, сэр, это ваше дело. Я здесь нахожусь, чтобы помочь вам, сделать все, что от меня требуется, но не больше. Вот вам расписание движения парома, зависит, конечно, от погодных условий. Мы перевезем ваш багаж, потому что нам за это заплачено, а иначе мы бы не стали». Холодная вежливость, каждый раз добавляет «сэр».

Фрэнк посмотрел в другую сторону, защищая глаза от солнца. Паромщик стоял к нему спиной, но у Фрэнка было чувство, что тот отвернулся только что. Далеко на горизонте фермер смог разглядеть неровные очертания, которые слегка возвышались над морем, слишком большие для судна, длинные и плоские. Восточное побережье острова Альвер!

Легкий холодок пробежал по его спине, леденящая дрожь напомнила ему о том дне, три месяца назад. Альвер. Для него это был теперь не просто остров у западного побережья, это был его лом. Только сейчас он осознал это, и от шока у него перехватило дыхание — как будто начался приступ астмы. Он понял, что «Гильден Фарм» потеряна навеки, вместе с Гиллиан. Он потерял жену и дом; это походило на пробуждение от дурного сна, он понял, что все произошло наяву.

Минутное сожаление. Джейк еще сильнее прижался к его ноге, как будто он понял и захотел сказать: «Нам не следовало этого делать, хозяин. Надо было повременить с год, посмотреть, что будет тогда. Но сейчас слишком поздно».

— Боюсь, мы сожгли свои корабли, Джейк, — Фрэнк протянул руку и потрепал пса за уши. — У нас нет выбора, потому что даже если мы передумаем, остров этот у нас никто не купит, если его за сорок лет не купили.

Как будто отвечая ему, пес медленно постучал хвостом о палубу.

Теперь они хорошо видели остров, напоминающий огромное морское животное, плывущее на поверхности, с ужасной зубчатой головой на одном конце, сужающееся к удлиненному чешуйчатому хвосту на другом, частично погруженное в воду, чтобы наблюдающий не мог сразу понять, каков его подлинный размер. Голова поднята, зубастые челюсти раскрыты в устрашающем оскале.

Не приближайся, на Альвере смерть; всегда была и всегда будет.

— Мы все это просто выдумали, увлеклись фантазией, старик, — Фрэнк погладил Джейка по голове. Пес снова завилял хвостом, но опять медленно, без энтузиазма, как бы говоря: «Я пойду за тобой повсюду, хозяин. Даже если Альвер и недоброе место».

— Через десять минут пристанем, — паромщик говорил недоброжелательно, не вынув трубку изо рта, слюна скопилась в уголках его губ и медленно текла по щетинистому, выдвинутому подбородку. — Перенесите все на берег побыстрее, у нас нет времени здесь задерживаться. «Никто не задерживается на Альвере, если есть хоть что-то в голове», — подумал он.

До октября стояла прекрасная погода. Фрэнк без устали трудился, начиная с того дня, когда он прибыл на остров. Его первой задачей было сделать дом как можно более пригодным для жилья, использовав большую часть существующей мебели, изъеденной древоточцем, в качестве топлива для «Рэйбэрн»; заменить куски шифера на крыше; починить больше всего пострадавшие части дома; он даже ухитрился расшить швы каменной кладки на западном фронтоне.

Джейк спал на коврике в кухне, он ничего не понимал, но не испытывал неблагодарности, потому что эти первые несколько ночей ему разрешили оставаться в доме. На «Гильден Фарм» он всегда ночевал в сарае, но теперь для Фрэнка была важна компания.

В течение второй недели сентября прибыли овцы Фрэнка — двести кланфорестов, доставленные из Шропшира. В Шотландии и на островах вошла в моду эта порода; если же ты был шропширским фермером, то непременно разводил суффолкских овец — в этом не было никакого смысла, но так уж повелось.

Воздух уже стал холоднее; осень рано пришла на западные острова. Работа была лучшим лекарем скорби, обнаружил Фрэнк. Во многих отношениях он правильно поступил, перебравшись сюда, потому что в этом была какая-то новизна, какой-то вызов. Он уже начал думать о весне, сезоне окота овец.

Единственная преграда стояла на его пути, и он не мог избавиться от мысли о ней. На следующей неделе — годовщина смерти Гиллиан; во вторник ему будет трудно; он смирился с этим и морально подготовился. Это барьер, который он должен преодолеть; а потом жизнь продолжится, потому что он больше не станет огладываться назад каждый день, пытаясь вспомнить, что они с Гиллиан делали в это время год назад. После вторника для него начнется новый цикл.

Этот отсчет пугал его. В воскресенье вечером Фрэнк не стал подниматься в спальню, потому что не мог находиться один в постели, а чтобы переломить себя, ему не хватало силы воли. Вместо этого он задремал в кресле у «Рэйбэрн», потом заснул беспокойным сном и проспал всю ночь. На следующее утро он поднялся с болью в мышцах и в плохом настроении, с той небольшой головной болью, которая обычно усиливается в течение дня. Он не стал завтракать, только покормил Джейка и пошел к овцам. Его приветствовал хмурый, серый день — перерыв в долгой засухе, с моря надвигался туман. Дождя не будет, будет просто уныло и серо весь день. И с каждым часом усиливалось его собственное уныние.

Ему не хватало энергии, он занимался только самыми необходимыми делами, но оттягивал момент возвращения в дом, пока не стало темно. Голода он не ощущал; он едва заметил тошноту, и когда начал меркнуть дневной свет и он пришел домой, то без всякой охоты сделал себе сэндвич с мясными консервами, отдав большую часть Джейку, который стал привыкать выпрашивать у него куски.

Он затопил «Рэйнбэрн», сел рядом; смотрел на убогость обстановки и не видел ее; он знал, что сегодня опять будет спать здесь, несмотря на неудобство, и понял, что страшится завтрашнего дня. Даже собака, казалось, чувствовала приближение вторника и лежала, устроив морду между лап, широко раскрыв глаза, понимающе глядя на своего сгорбившегося хозяина.

Фрэнк пахал, он снова был на вершине поля на «Гильден Фарм», которое резко обрывалось, переходя в узкую полоску. Джейк сидел в кабине и был бы рад оставаться там весь день; все же это работа, хотя вокруг нет овец.

Когда Фрэнк повернул, чтобы перебраться через ведущую вниз борозду, он увидел, как далеко на дороге блеснул «Метро» — это Гиллиан ехала в город за кофе. Ее не будет пару часов; это была прогулка, покупка кофе — лишь ловкий предлог, чтобы поехать в город. Холодок пробежал у него по спине, ему захотелось включить фары, закричать ей, чтобы она не ехала. Бесполезно — его крик потонет в звуках радио у нее в автомобиле, да даже если бы не это, она все равно бы его не услышала. Отогнав дурные мысли, он попробовал сосредоточиться на пахоте. Нудная работа; просто ездишь вверх и вниз, пока не закончишь одно поле и не перейдешь на следующее. Изнуряет скорее духовно, чем физически — уж очень фермерские работы механизированы сегодня.

Он почти наполовину закончил работу, объезжал болотистый участок в середине поля, который ему так и не удалось осушить, когда его внимание внизу на дороге привлекла машина, въезжающая в ворота, белый «Эскорт» с синей мигалкой на крыше, на дверце красные буквы: «ПОЛИЦИЯ». У него перехватило дыхание, он увидел фигуру в синей униформе, стоящую рядом, ему показалось, что полицейскому как будто не хочется идти по вспаханному полю в туфлях. Констебль Прайс — он стоял слишком далеко, чтобы Фрэнк мог узнать его, но это не мог быть никто другой. У Фрэнка пересохло в горле. Он поднял плуг и поехал по диагонали к дороге. Он выключил радио, оно отвлекало. Что надо констеблю? Любая вещь из десяти: «Ты не продлил разрешение на дробовик, Фрэнк». Но он отослал его две недели назад. «Овец воруют. Я подумал, что надо и тебе сообщить, Фрэнк». Все ближе и ближе; так близко, что он видит мрачное выражение лица полицейского. Это недоброе известие. О Боже, я знаю, что ты собираешься сказать! Он схватился за руль, пытаясь включить радио, чтобы заглушить эти ужасные слова, чтобы они никогда не достигли его слуха, тогда этого не случится. Радио замолкло. Тебе надо остановиться, не то переедешь Прайса, сказал он себе. Тормоз, мотор работает, громко шумит, он нащупал ручку дверцы, но не для того, чтобы открыть ее, а чтобы держать закрытой, кабина звуконепроницаемая. Я не хочу этого слышать!

— Тебе придется выслушать меня, Фрэнк, — офицер казался выше ростом, чем раньше, обычное его дружелюбное выражение теперь сменилось на злорадное, он стоял, поднявшись на носках, лицо его было прижато к стеклу кабины, отчего напоминало живую горгулью. Губы его шевелились, слова проникали сквозь толстое стекло. Фрэнк отпрянул и натянул свои наушники, но даже они не могли заглушить слова, стучащие у него в мозгу.

— Гиллиан мертва, Фрэнк. От нее почти ничего не осталось, но тебе придется пойти со мной в морг, чтобы опознать труп.

— Заткнись, ты лжешь. Прочь с моей земли!

Ручка щелкнула, ее вырвало из сжатой руки Фрэнка, и дверца открылась. Сильные руки проникли в кабину, схватили его за запястья, стали вытаскивать наружу. Взять его, Джейк, ради Бога, взять этого лгущего мерзавца! Но Джейка в кабине не было.

— Пошли, ты посмотришь на тело жены, Фрэнк. Посмотри, что они с ней сделали. Вид не из лучших, ты можешь даже не узнать ее. Но я уверяю тебя: это Гиллиан.

Все поплыло в тумане, насмешливое лицо полицейского как будто дрожит, так что он не может быть уверен, что это Прайс. Нет, это невозможно — Прайс бы с ним так не поступил. Это какой-то обман. Может быть, но Гиллиан все равно мертва.

Солнце скрылось, становилось темно. Следуя за тяжело шагавшим силуэтом полицейского, он шел за ним, как будто заколдованный призывными звуками волшебной дудочки. Все вперед и вперед, в сгущающиеся сумерки — и где-то там лежит Гиллиан, мертвая и изуродованная. Фрэнк хотел закричать, но у него не получилось. Невозможно было нарушить окружающую их тишину. Тишину мертвых.

В этот миг Фрэнк Ингрэм проснулся, дрожа от холода и страха; первый слабый луч света прокрался в окна, «Рэйбэрн» ухе давно погасла, а Джейк все еще лежал, глядя на него со страхом в больших карих глазах. Джейк понял. Ты видел дурной сон, хозяин, говорило выражение его глаз. Этого следовало ожидать.

— Больше, чем сон, Джейк. Я никогда не смогу заснуть, если не распрощаюсь с прошлым. Боже, я же видел ее ровно год назад в морге, она смотрела на меня, хотя они закрыли ей глаза. Она была вся в швах, как будто им пришлось сложить ее снова, быстро и небрежно — для меня. Я не мог даже плакать, горе просто поглотило меня — и оно все еще не прошло. Сегодня этот день, и я все время жду, что полицейский снова появится.

У Фрэнка была пульсирующая боль в голове, но он не стал искать аспирин; никакие обезболивающие таблетки не смогли бы остановить стук в его висках. Он просто сидел, глядя в окно на светлеющее небо, и его охватила дрожь, потому что был вторник.

И все же овцы требовали ухода. Он заварил крепкий чай, решив не завтракать. Сегодня он будет опять поститься — в память о Гиллиан. Она страдала, поэтому и он должен страдать.

Ветер стал свежее, воздух наполнился влагой. Он сказал себе, что это не просто перерыв в сухой погоде, погода менялась. Осень пришла на остров, скоро зима. Внезапно он очень остро почувствовал одиночество и опять подумал о простом выходе. Так просто. Ему надо только дойти до мыса, до того места, где скалы отвесные и зубчатые, где море бьется о них даже в тихую погоду. Ему даже не пришлось бы прыгать, просто пройти вперед и споткнуться, упасть головой вниз в пенящийся Котел. Все бы было кончено мгновенно, волны с белыми барашками пены стали бы швырять его об острые края скалы, пока он не потерял бы сознание, а потом засосали бы его мертвое тело. Он содрогнулся. Эта мысль манила его.

Если же ему не хватит смелости, есть еще один простой способ. В кухонном шкафчике стоит бутылочка, полная аспирина. Он мог бы проглотить все таблетки, запивая крепким виски, приветствуя свой уход из жизни. Он помедлил на крыльце: две возможности. Джейк заскулил, потерся о его ногу. Он взлохматил псу шерсть на голове.

— Не волнуйся, Джейк, сначала я позвоню на материк, они приедут и заберут тебя на почтовом пароме. Хорошие овчарки везде нужны, у тебя будет отличное жилье, потому что ты — один из лучших псов. Я должен это сделать, бегство сюда было ошибкой, потому что я не могу от этого сбежать никуда.

Холодный ветер ударил ему в лицо, и в этот момент он услышал голос Гиллиан, так ясно, так отчетливо. Голос был твердый, но не сердитый, сочувствующий, но требовательный. Не делай этого, Фрэнк. Не делай этого ради меня, пожалуйста. Я не позволю тебе.

Он резко обернулся, словно ожидая увидеть ее стоящей там, но это был лишь Джейк, глядящий на него. Умоляюще. Не делай этого, хозяин — ты ведь слышал, что она сказала.

Он чуть было не заплакал, но вместо этого рассмеялся — смесь горя и радости, которую он не в силах понять. Решение принято, он ему подчинится. Гиллиан была где-то здесь, в измерении, которое недоступно его понятию, но она была здесь, это несомненно. Место безвременья, где она будет ждать его, все еще будет там, когда наступит этот день — но она велела ему ждать. И он будет ждать.

Все еще длился вторник, и ему будет трудно. Очень трудно.

Ночь. Фрэнк решил, что будет спать наверху. Это было сознательное решение, потому что Гиллиан говорила с ним, и он не будет чувствовать себя одиноким. Она будет там, в темноте, невидимая, неосязаемая. Но она точно будет там. Что-то наподобие союза, который он не мог постичь, но в глубине его горя это странным образом успокаивало его. Джейк постучал хвостом по полу, выражая согласие. Может быть, собаки понимают больше, чем люди.

Фрэнк лежал там в темноте, прислушиваясь к вою ветра, чувствуя, как он бьет по дому, как будто сердясь на него, потому что он отказался отдать свое тело стихии. Ей было отказано в обещанной добыче, и она пыталась добраться до него.

Он вспомнил, как это было год назад — точно так же он лежал в спальне на «Гильден Фарм», было так же темно, так же выл ветер. Он попытался заплакать, дать волю своему горю, и, наконец, ему это удалось.

И теперь, как и тогда, он заснул.

Кто-то кричал. Фрэнк слышал этот крик во сне, он беспокойно заворочался. Женщина… нет, женщины, пронзительные вопли ужаса, доходящие до необычайной силы, вой ветра, как будто пытающийся заглушить эти крики. Он постепенно проснулся, крики стали стихать, и когда сознание вернулось к нему, единственным звуком был вой ветра. И еще Джейк скулил внизу на кухне.

Фрэнк включил свет — по крайней мере, генератор все еще работает. Он натянул рубашку и брюки, спустился, спотыкаясь, по лестнице, вошел в кухню.

Джейк стоял у двери, царапал ее, шерсть поднялась на нем дыбом, глаза широко раскрыты. Он не обращал внимания на хозяина, стараясь выйти наружу.

— В чем дело, Джейк? — невольно он взглянул на часы, стоящие на камине. 2. 20. Слава Богу, вторник кончился, наступила среда!

Джейк оглянулся, прорычал: «Там что-то есть, хозяин. Или кто-то».

— Глупости, Джейк, — Фрэнк постарался пригладить шерсть на шее пса, но ему это не удалось — шерсть все равно стояла дыбом. — На острове кроме нас никого нет. Даже лисиц нет, только кролики. Это все во сне.

Снова Гиллиан, она кричит, потому что не может вылезти из разбитого «Метро». Нет, неправда, кроме них есть еще кто-то. И не один. Сон, кошмар, вот что это.

Но Джейк стоял на своём: «Там кто-то есть, хозяин!»

По телу Фрэнка вновь пробежали мурашки, это становилось уже привычным. Неохотно он взял мощный фонарь, щелкнул дверным замком: «Ладно, посмотрим. Чтобы мы оба удостоверились».

Дверь распахнулась силой ветра, дождь злобно хлестнул в лицо Фрэнку. Луч фонаря высветил пелену дождевых капель, мириады мигающих зловещих глаз, рычащих ему в гневе. Мы хотим тебя, Фрэнк Ингрэм, выходи!

— Иди, Джейк, посмотри! — Я ужасный трус, подумал он. Я не собираюсь идти туда в такую ночь.

Джейк скулил и ежился, зажав хвост между задними лапами. Он посмотрел на фермера, и в его собачьих глазах был ужас;

— Ну что ж, мы не можем всю ночь напролет простоять тут с этой открытой дверью.

Фрэнк закрыл дверь, преодолев силу ветра. Он опустил засов; не потому, что я напуган тем, что может там быть, уговаривал он себя, а потому, что я не хочу, чтобы ее распахнуло ветром.

Колли вновь лежал у печки, свернувшись, как будто хотел казаться как можно незаметнее. Он посмотрел на дверь, тихонько прорычал и замолк.

— Доволен? — Фрэнк попытался рассмеяться, но получилось мрачновато.

Он вернулся наверх и лег в постель одетым, стараясь услышать что-то сквозь шум ветра и дождя, стучащего по окну. Ничего не было слышно, и раньше ничего не было. Это просто еще один сон, будут и другие. Должны быть. Но прошел год, начинался новый цикл. Теперь все будет лучше.