Особый склад ума

Глава 14 Интересный исторический персонаж

Агент Мартин еще раз провел Клейтона через пахнувший антисептиком офисный лабиринт Главного управления Службы безопасности штата. Их появление вызвало легкий переполох. Люди, названивающие по телефонам, уткнувшиеся в экраны компьютеров или в бумаги на письменном столе, внезапно переставали делать то, чем занимались еще секунду назад, и наблюдали, как эти двое проходят мимо их комнаты, так что продвижение детектива с профессором к цели сопровождалось волной внезапно наступающей тишины. Джеффри полагал, что виной тому стали уже распространившиеся слухи об их неудачной попытке взять штурмом заброшенный дом. А может, люди наконец поняли, почему он появился в их штате, и он стал если не знаменитостью, то по крайней мере любопытной для многих фигурой. Он чувствовал, как его провожают глазами.

Секретарь, охранявший вход в директорские покои, ничего не сказал, только подал им рукой знак, чтобы они проходили.

Как и раньше, директор сидел за столом, слегка покачиваясь в кресле. Руки его лежали на деревянных, до блеска отполированных подлокотниках. Когда он наклонился вперед, сходство с хищной птицей еще более возросло. Справа от Джеффри, на диване, сидели те же двое, которые присутствовали и во время его первого визита: коротышка — тот, что постарше, его еще представили ему как Банди — узел на галстуке у него теперь был ослаблен и костюм немного помят, словно он в нем спал, — и молодой, франтовато одетый человек — представитель губернатора, так называемый Старквезер. Этот постоянно отводил глаза, глядя куда-то в сторону.

— Доброе утро, профессор, — проговорил директор.

— Доброе утро, мистер Мэнсон, — ответил Джеффри.

— Хотите кофе? Может, хотите что-нибудь съесть?

— Нет, благодарю, — отказался Джеффри.

— Хорошо. Тогда перейдем к делу. — И он указал жестом на два стула, стоящие перед широким столом красного дерева, предлагая сесть.

Джеффри разложил на коленях газетные статьи и кое-какие сделанные им записи, а затем поднял взгляд на директора.

— Я рад, что вы нашли время прийти сюда и рассказать, как продвигается ваше расследование… — начал было Мэнсон, однако его тут же прервал Старквезер, который проворчал:

— Или, вернее, как оно топчется на месте.

Директор метнул в его сторону пламенный взгляд. Агент Мартин продолжал сидеть с флегматично-бесстрастным выражением лица, ожидая, когда ему зададут вопрос, после которого он сможет начать говорить, и всем своим видом давая понять, что и ему не чужды присущие всякому государственному служащему чувства чинопочитания и самосохранения.

— Ну, я не считаю такой взгляд на создавшееся положение вещей вполне справедливым, мистер Старквезер, — возразил директор. — Думаю, сейчас наш уважаемый профессор знает куда больше, чем в самом начале его работы… — (Джеффри кивнул.) — Вопрос, таким образом, заключается все в одном и том же: как лучше использовать эти знания нашего профессора? Как это сможет нам помочь? Какие даст преимущества? Я ведь прав, профессор?

— Именно так, — подтвердил Клейтон.

— Я ведь, наверное, не ошибусь, если выскажу предположение, что мы теперь приняли по крайней мере одно весьма важное решение, ведь так, профессор?

Джеффри поколебался, прокашлялся и опять кивнул.

— Да, — произнес он медленно. — Похоже, что человек, которого мы ищем, действительно приходится мне родственником. — Он так и не смог заставить себя выговорить слово «отец», но мистер Банди сделал это вместо него:

— Так, значит, маньяк, заваривший всю эту кашу, ваш отец!

Джеффри повернулся на стуле лицом к собеседнику:

— Похоже на то. Думаю, однако, что нельзя исключить также необыкновенно умелый обман, предпринятый, чтобы ввести нас в заблуждение. То есть это может оказаться человек, близко знакомый с моим отцом и узнавший от него такие подробности, которые мог знать только мой отец. Но вероятность подобного обмана чрезвычайно мала.

— Да и какой в этом смысл? — согласился Мэнсон. У него был мягкий, спокойный голос, похожий чем-то на синтетический смазочный материал, и он резко контрастировал с бесноватыми, яростными голосами других двоих членов начальственной троицы. Джеффри подумал, что Мэнсон, пожалуй, выглядит самым грозным из них именно из-за этой своей сдержанности. — Действительно, зачем создавать иллюзию, о которой вы говорите? Какая конкретная цель может в таком случае иметься у преступника? Нет, я думаю, мы должны признать, что профессор вполне справился с первой задачей, которую мы перед ним поставили: он с высокой степенью точности установил, кто именно является источником всех наших неприятностей… — Мэнсон помолчал, а потом добавил: — Примите мои поздравления, профессор.

Джеффри снова кивнул, но подумал: было бы куда правильнее сказать, что источник их неприятностей с высокой степенью точности сам на него вышел, — собственно, такого развития событий и следовало ожидать после того, как его, Джеффри, имя и фотография были столь демонстративно опубликованы во всех местных газетах. Однако говорить этого вслух он не стал.

Коротышка Банди тут же поспешил высказать свою точку зрения:

— Понимание того, с кем мы имеем дело, и проведение успешных мероприятий по его поимке не одно и то же. Я бы хотел знать, насколько мы продвинулись на пути к тому, чтобы не просто узнать, кто преступник, но и найти его самого, чтобы можно было арестовать этого человека и потом навсегда закрыть эту тему. Стоит ли напоминать, что чем дольше мы все это затягиваем, тем более возрастает угроза нашему будущему.

— Вы, верно, имеете в виду политическое будущее? — спросил Джеффри с тенью сарказма. — Или, возможно, финансовое будущее? Хотя, пожалуй, для вас тут это одно и то же…

Банди заерзал на диване, раздраженно подался вперед и уже раскрыл рот, чтобы заговорить, когда Мэнсон поднял руку.

— Джентльмены, мы с вами уже обсуждали все это множество раз, прикидывали и так и этак, — произнес он, поворачиваясь в сторону Клейтона и беря со стола старомодный нож для разрезания бумаги. У того были резная деревянная рукоятка и блестящее лезвие, в котором отражались солнечные лучи. Мэнсон приложил его режущую кромку к своей ладони, словно проверяя, можно ли ею пораниться. — Мы никогда не рассчитывали, что арестовать этого человека будет легко, даже с помощью нашего уважаемого профессора. И задача не станет легче, несмотря на все, что мы уже знаем и еще узнаем. Даже здесь, в нашем штате, где закон благоприятствует нам более, чем в каком-либо другом месте. Но тем не менее мы сумели за достаточно короткое время очень многое успеть сделать. Верно, профессор?

— Думаю, вы сумели выразиться с достаточной точностью.

Клейтону вдруг пришло в голову, что слово «точность» стало что-то уж слишком часто мелькать в их разговоре, но вслух он опять этого не сказал.

Мэнсон улыбнулся и, явно обращаясь к своим коллегам на диване, пожал плечами:

— Это расследование, профессор… А кстати, вы можете припомнить нечто похожее в анналах истории? Или в литературе, посвященной убийствам? Или, может быть, что-то в этом роде вам известно из опыта вашего сотрудничества с ФБР? Вы ведь наверняка почерпнули немало сведений из их материалов…

Джеффри кашлянул и задумался. Он не ожидал такого вопроса и внезапно почувствовал себя в шкуре одного из своих студентов, припертого к стене на устном экзамене.

— Ну, здесь можно усмотреть некоторые параллели с другими делами, достаточно известными. Кроме того, есть некоторые свидетельства в пользу того, что сам Джек Потрошитель[53] в свое время также вступал в контакт с полицией и прессой. Дэвид Берковиц[54] посылал письма журналистам, подписывая их «Сын Сэма». Тед Банди[55] — никаких обид, мистер Банди, — также обладал незаурядной способностью смешиваться с окружающими людьми, принимая облик обычного горожанина, так что этого маньяка удалось арестовать, только когда он совсем распоясался и потерял всякую осторожность. Уверен, можно припомнить и многих других…

— Но это будут лишь отдельные черты сходства, разве не так? — спросил Мэнсон. — Можете вы вспомнить хотя бы один случай того, чтобы убийца позволил узнать о своих преступлениях собственному сыну?

— Нет, я не могу припомнить случая, когда сыном убийцы воспользовались, чтобы устроить охоту на его отца. Однако история знает примеры некоторых… ну почти родственных, что ли, отношений между убийцей и преследующими его полицейскими или прессой, которая обеспечивала ему известность… хоть и печальную, но все-таки…

— Но в данном-то случае мы со всем этим не сталкиваемся, ведь так?

— Нет. Конечно нет.

— И о чем это вам говорит, профессор?

— О многих вещах. О чувстве величия. О самолюбовании. Но прежде всего это говорит мне о том, что человеку, которого мы ищем, удалось создать несколько слоев — целое одеяло — дезинформации, и это, по его мнению, исключает любую возможность соотнести того человека, которым он когда-то был, с тем, которым он стал. И когда я говорю о нем нынешнем, я имею в виду не только его теперешнюю оболочку, но и все, что с ней связано. Его работу, его дом, его жизнь. Но его характер и сама его личность, само его, так сказать, нутро не изменились. А если изменились, то в худшую сторону. Однако внешне он будет выглядеть иначе. И в социальном плане тоже — я хочу сказать, что теперь он едва ли работает учителем истории, каким он был, когда мне исполнилось девять, и каким я его запомнил. И с виду он тоже стал совсем другим. Полагаю, в его внешности произошли такие изменения, которые позволяют ему верить, что он находится в полной, совершенной и абсолютной безопасности. Иначе он бы не стал поступать так, как поступает. — Клейтон помолчал, а потом добавил: — Заносчивость, вот то слово, которое так и напрашивается в данной ситуации.

— Ну так что же, черт возьми, нам теперь делать?! — воскликнул, разве только не прокричал Банди. — Этот маньяк продолжает убивать, а мы ничего не в состоянии ему противопоставить! Если так пойдет и дальше, пиши пропало! Люди начнут валом валить из нашего штата. Будет как во времена калифорнийской золотой лихорадки, только наоборот!

Все замолчали.

«Это они о деньгах так пекутся, — подумал Джеффри. — Безопасность — это деньги. Чувство защищенности — это деньги. Сколько приходится платить за роскошь выходить утром из дому, не включая охранную сигнализацию или вовсе не запирая дверь?» Еще пару секунд в комнате висела тишина, пока Джеффри наконец не сказал:

— Я не уверен, что люди будут без конца верить в истории о том, что их детей утащили серые волки.

Старквезер фыркнул:

— Они поверят во все, что мы им расскажем.

— А дикие собаки? А несчастные случаи во время туристских походов? У вас что, истощился запас правдоподобных объяснений? Хотя бы наполовину правдоподобных?

Старквезер не стал отвечать напрямую. Вместо этого он сказал:

— Мне никогда не нравились эти истории с собаками.

— Сколько всего убийств у вас произошло? — Джеффри произнес эти слова тихим голосом, но стало ясно, что он требует ответа. — Я могу предположить, что больше двадцати. Так сколько?

— Когда вы успели пронюхать?! — взорвался Мартин.

В ответ Клейтон лишь пожал плечами.

В кабинете опять повисла тишина.

Наконец Мэнсон повернулся на кресле, которое при этом издало под ним тихий скрип, и уставился в окно, так и оставив заданные вопросы в подвешенном состоянии. Джеффри слышал, как Мартин тихим шепотом бормочет проклятия, и подозревал, что адресованы они именно ему.

— Мы в точности не знаем, сколько их было, — сказал наконец Мэнсон, все еще глядя в окно. — Может, три или четыре. А может, двадцать или тридцать. Разве в их количестве дело? Эти преступления роднит не то, как убитые выглядят после смерти, их объединяет тип жертв и то, каким образом их похищают — практически всегда одним и тем же. Вы не можете не видеть, профессор, насколько уникальна ситуация, в которой мы оказались. Серийных убийц можно изобличить либо по тому, к кому именно они питают свой нездоровый интерес, либо по результатам их деятельности. Именно это второе обстоятельство заставило нас обратиться к вам. К этому нас подтолкнуло наличие трех тел, положенных убийцей в позе, напоминающей орла с распростертыми крыльями. Последнее было совсем уж одинаково и провоцировало соответствующие умозаключения. И к тому же все эти другие исчезновения… Они были такие одинаковые по своей природе. Но все эти тела жертв, когда их находят, они в… Ну как это сказать? Они в разных позах. Убийца как бы меняет свой стиль. Взять эту последнюю девушку, про которую вы думаете, что это работа того же самого человека, хотя остальные… — не двигая своего кресла, говорящий развернулся вполоборота и через плечо посмотрел на агента Мартина, — не согласны. Эта юная девушка исчезла точно таким же образом, как и остальные, а потом ее нашли в молитвенной позе. В отличие от остальных. Так что вопросов целое море.

Мэнсон снова посмотрел в сторону Джеффри:

— В этом всем есть что-то общее, профессор… Но вы должны выяснить, что именно. Пока что у нас имеется в наличии лишь цепочка смертей и исчезновений, и мы горячо верим, что всему этому виной один и тот же человек. Но какова модель поведения маньяка? Каков принцип его действий? Если бы мы это знали, то смогли бы предпринять какие-то меры. Найдите для нас, профессор, ответы на эти вопросы.

Опять повисло молчание, которое через пару секунд прервал Банди. Он подавленно вздохнул и произнес:

— Таким образом, как я понимаю, последняя его личина оказалась полной липой? Фикцией? Получается, никакого Гилберта Рея и его жены Джоан Аркер с детьми на самом деле не существует? И то, что мы напали на их след, нам ничем не поможет? Выходит, расследование все-таки топчется на месте, так?

На этот вопрос ответил агент Мартин.

— После той нашей неудавшейся операции по захвату дома, якобы принадлежащего преступнику, — заговорил он ровным, «полицейским» голосом, — мы совместно с иммиграционной службой провели тщательную проверку всех сопутствующих обстоятельств и обнаружили, что многие записи, связанные с натурализацией этой семьи в нашем штате, равно как и необходимые для этого документы, либо отсутствуют, либо вообще никогда не существовали. Предварительные результаты дальнейшего расследования этих обстоятельств позволяют предположить, что разыскиваемое нами лицо ввело данные о семье Рей в виде файлов с остающегося неизвестным для нас терминала, находящегося в нашем штате, ожидая, что мы начнем розыск именно в этом направлении. Существует вероятность того, что преступник сам придумал их и ввел соответствующие сведения в наши компьютерные системы, предприняв таким образом некий отвлекающий маневр. Он мог сделать это за несколько дней или даже за несколько часов до нашего прибытия в тот дом. Из этого обстоятельства, равно как и из других данных, которыми мы располагаем, следует… — тут детектив запнулся и бросил быстрый взгляд в сторону Джеффри, — что он в значительной степени обладает доступом к компьютерным системам Службы безопасности штата и прекрасно информирован относительно существующих у нас в данный момент паролей.

Джеффри вспомнил, как удивлен он был, когда обнаружил, что написанное на доске у них в кабинете кто-то стер, и решил вставить свое слово.

— Думаю, можно утверждать, что наш подозреваемый также прекрасно информирован о том, как обойти практически любую систему безопасности, существующую в данном штате, — сообщил он, однако конкретный пример приводить не стал. Затем он указал на стопку бумаг на столе у Мэнсона. — В частности, я не взялся бы утверждать, что содержание вон тех бумаг осталось для него неизвестным. Никто не поручится, что он не обшарил все ящики вашего стола.

Мэнсон мрачно кивнул.

— Черт побери! — не сдержался Старквезер. — Я это знал. Я давно это знал.

— Знали что? — спросил Джеффри у молодого помощника губернатора.

Старквезер злобно пожал плечами и наклонился вперед:

— Что этот негодяй один из нас.

Эти слова заставили всех на несколько секунд замолчать.

У Джеффри на языке так и вертелась парочка вопросов, но он не стал их задавать. Однако же он мысленно принял к сведению сказанное Старквезером.

Мэнсон качнулся в кресле и присвистнул сквозь зубы:

— Как вы думаете, профессор, откуда этот человек взял имя Гилберт Д. Рей. Вам оно ни о чем не говорит?

— А вы попробуйте произнести еще раз, — отозвался Джеффри.

Мэнсон ему ничего не ответил, только снова наклонился вперед.

— Что произнести? — не утерпел Банди. Он словно озвучил вопрос, который не произнес Мэнсон.

— Да имя же, черт побери! Произнесите его еще раз, и быстро.

Банди поерзал на диване:

— Рей. По-английски это луч, как луч солнца. Кажется, когда-то в старые времена так звали какую-то актрису. Пожалуй, лет сто назад. Вроде Кей Рей? Нет, Фей Рей.[56] Да, именно так. Она играла в первом «Кинг-Конге». Блондинка — прославилась тем, как визжала. Теперь я вспомнил. А что, есть какой-то другой вариант произношения?

Джеффри откинулся на спинку стула и покачал головой.

— Прошу меня простить, — сказал он тихо, адресуя свои слова Мэнсону. — Я должен был догадаться, когда в первый раз прочел это имя. Но я не произнес его вслух и не узнал его. Как глупо с моей стороны!

— А могли узнать? — спросил Мэнсон. — Даже так?

Джеффри улыбнулся, но его продолжало снедать какое-то болезненное ощущение.

— Гилберт Д. Рей. Попробуйте выговорить это на французский манер. Как насчет французского имени Жиль де Рэй?[57]

— Кто это? — спросил Банди.

— Один интересный исторический персонаж, — ответил Джеффри.

— Вот как? — отозвался Мэнсон.

— И к тому же его жена Джоан Д. Аркер. Дети Генри и Чарльз. И все они родом из Нового Орлеана. Все совершенно очевидно. Мне следовало бы заметить это сразу. Ну и дурак же я!

— Заметить что?

— Жиль де Рэй был важной фигурой во Франции тринадцатого века.[58] Он стал видным полководцем и сражался против английских захватчиков. Он являлся, как говорит нам история, главным сподвижником и одним из наиболее пламенных сторонников Жанны д’Арк. Святой Джоанны. Или, как еще ее называли, Орлеанской девы. А каковы были вожди враждующих сторон? Эти вели себя как драчливые мальчишки, и звали их Генрих, король Англии, в просторечии Генри, и Карл, дофин Франции, по-английски Чарльз.

И снова на секунду стало тихо.

— Но что сделал этот… — начал было говорить Старквезер, но Джеффри перебил его:

— Жиль де Рэй, помимо того что являлся чрезвычайно талантливым военачальником, богатым и знатным человеком, был также одним из самых жутких детоубийц, какие только встречались в истории человечества. Считается, что он убил более четырехсот детей во время исполнения садистских сексуальных ритуалов, которые имели место в стенах его поместья, пока его не привлекли к суду и не обезглавили.[59] Любопытная личность. Этакий принц зла, который храбро и преданно сражался одесную католической святой.

— Господи! — пробормотал Банди. — Вот это да! Черт бы меня побрал!

— Жиля де Рэя он уж забрал точно, — мягко проговорил Джеффри, — хотя тот, пожалуй, оставил потомкам один интересный вопрос, который только еще предстояло решить более компетентным властям в отдаленном будущем. А именно — что делать с такими, как он. Может, один день в сто лет предоставлять увольнительную из ада, где он пребывает в вечных мучениях? Станет ли это достаточным вознаграждением человеку, который много раз спасал жизнь святой девственнице?

На этот вопрос никто не ответил.

— Ну и что следует из того, что разыскиваемый нами человек использовал это имя? — сердито спросил Старквезер.

Джеффри помедлил с ответом. Ему вдруг пришло в голову, что видеть проявления душевного дискомфорта, испытываемого молодым помощником губернатора, доставляет ему удовольствие.

— Я бы сказал, что разыскиваемый, который, между прочим, является моим отцом, он… э-э-э… интересуется моральными и философскими аспектами таких понятий, как абсолютное добро и абсолютное зло.

Старквезер уставился на Джеффри недовольным взглядом, в котором читалась скрытая злость, вернее, досада, вызванная разочарованием. Однако же он не сказал ничего. Джеффри же использовал возникшую небольшую паузу для того, чтобы вставить:

— Как, впрочем, и я.

В течение нескольких секунд Клейтону казалось, что брошенная им мимолетная фраза станет его последним словом и что их совещание на этом закончится. Мэнсон опустил голову, так что его подбородок коснулся груди, и, казалось, погрузился в глубокое раздумье, хотя при этом продолжал водить ладонью по лезвию ножа для бумаги. Внезапно он положил это свое оружие на стол с громким стуком, похожим на выстрел мелкокалиберного револьвера:

— Простите, но мне бы хотелось поговорить с профессором наедине. Оставьте нас на пару минут вдвоем.

Банди начал было протестовать, но тут же сдался.

— Делайте как хотите, — согласился Старквезер. — Надеюсь, вы сообщите нам что-нибудь новенькое, когда мы встретимся опять через несколько дней, самое большее через неделю. Хорошо, профессор? — Последний вопрос прозвучал у него как приказ.

— Как скажете, — ответил Джеффри.

Мэнсон поднялся с кресла, помог встать Банди, которого никак не хотели отпускать уютные объятия дивана, и проводил его, а также представляющего губернатора молодого человека до боковой двери.

Агент Мартин тоже расстался со своим стулом.

— Вы хотите, чтобы я остался, или мне тоже выйти? — спросил он.

Мэнсон молча указал ему на дверь.

— Это займет совсем немного времени, — сказал он.

Мартин кивнул:

— Тогда я подожду снаружи.

— Будьте добры.

Директор подождал, пока агент не выйдет, и продолжил тихим, будничным голосом:

— Меня беспокоит, профессор, то, что́ вы сказали, но еще больше я встревожен тем, на что вы намекнули.

Джеффри пожал плечами:

— Как вас понимать, мистер Мэнсон?

Директор снова поднялся с кресла, на которое только что опять сел, вышел из-за стола и приблизился к окну.

— Мне, знаете ли, не хватает чего-то более значительного в поле зрения, — пожаловался он. — Это плохо, и это меня всегда смущало.

— Простите? — не понял Джеффри.

— Мне не хватает более величественной панорамы, — пояснил его собеседник, указывая рукой в окно. — Если смотреть на запад, я могу отсюда видеть всю местность, вплоть до самых гор. Это очень живописно, однако, пожалуй, я предпочел бы вид на какие-нибудь сооружения. На что-нибудь построенное человеческими руками. Подойдите сюда, профессор.

Джеффри встал со стула, обошел письменный стол и встал рядом с Мэнсоном. Вблизи директор оказался не таким высоким, каким выглядел с большего расстояния.

— Посмотрите, какая замечательная картина, ведь правда? Панорамный вид. Как на открытке.

— Согласен.

— Это прошлое. Очень давнее. Прямо-таки доисторические времена. Но не хватает чего-то более значительного в поле зрения. Я вижу деревья, которые тут росли и много веков назад, и равнину, которая возникла тут в какой-то незапамятной геологической эре. В этих лесах есть места, где еще никогда не ступала нога человека. С того места, где я сижу, мне хорошо виден весь окружающий ландшафт, практически не изменившийся с тех пор, как Америка еще только начинала заселяться первыми людьми.

— Да, вид впечатляющий.

Директор побарабанил пальцами по раме окна:

— Все то, что вы видите, — это прошлое. Но также и будущее.

Он отвернулся от окна, указал Джеффри на его стул, приглашая садиться, и сам тоже уселся в свое кресло.

— Не кажется ли вам иногда, профессор, что Америка сбилась с пути? Что те идеалы, которые наши предки вырезали на скрижалях нашей нации, подверглись эрозии? Что они рассеяны и забыты?

Джеффри кивнул:

— Эта точка зрения находит все больше приверженцев.

— Где бы вы ни жили в нашей разлагающейся Америке, вы повсюду встречаетесь с насилием. Никто никого не уважает. Семейные связи рушатся. Никто не думает о величии нашей страны, которым она некогда обладала, или о величии, которого она могла бы достичь. Разве не так?

— Про это говорят все. Увы, таковы законы исторического развития.

— Да, но говорить и испытывать это на самом себе — две разные вещи. Вы согласны?

— Разумеется.

— Профессор, как вы думаете, каково предназначение нашего Пятьдесят первого штата?

Джеффри ничего не ответил, и его собеседник продолжил:

— Когда-то Америка слыла страной отважных и рискованных приключений. Уверенность в своих силах и надежда били здесь ключом. Америка была местом, куда стремились мечтатели и пророки. Но теперь все изменилось.

— Многие согласятся и с этим.

— Таким образом, некоторые из тех, кто хочет верить, что третье и четвертое столетия существования нашей страны станут временем таких же великих свершений, как первые два, задают себе вопрос, как восстановить утраченное чувство национальной гордости.

— Следует утвердить в умах граждан Америки понимание ее высокого предназначения?

— Вот именно. Я не слышал этих слов с той поры, как окончил школу, но это и впрямь именно то, чего нам недостает. Именно это нам необходимо вернуть. Однако подобную вещь невозможно завезти извне. Правда, один раз нам это удалось, когда мы взяли все лучшее, что имелось в мире, и сплавили воедино, будто в плавильном тигле, но больше ничего подобного не получится. Вы не можете развить чувство величия родины, давая людям больше свобод. Это мы пробовали делать не раз, и единственное, к чему приводили такие попытки, — это к еще большим разобщенности и распаду. Когда-то нам удалось пробудить в наших гражданах чувства национальной значимости и национального единства участием в мировых войнах, но этот путь также более недоступен, потому что сегодняшнее оружие стало слишком мощным и превратилось в нечто обезличенное, не зависящее от воли каждого отдельно взятого человека. Вторая мировая война была выиграна именно самодостаточными личностями, готовыми жертвовать своими жизнями во имя идеалов. Это теперь невозможно, потому что современная техника достигла такого уровня, что позволяет вести войну силами роботов, управляемых компьютерами, которыми в свою очередь руководят специалисты, находящиеся на значительном удалении от района боевых действий и направляющие полет смертоносных снарядов. Увы, война стала практически стерильной. Так что же нам остается?

— Не знаю, — развел руками Клейтон.

— Нам остается одна-единственная надежда, которую мы здесь все в Пятьдесят первом штате питаем, — надежда, что народ вновь обретет утраченные ценности, а также волю к самопожертвованию и самосовершенствованию, если только ему дать землю, такую же чистую и многообещающую, какой некогда была наша Америка. — Мэнсон наклонился вперед в кресле, широко расставив руки. — Люди не должны знать страха, профессор. Страх способен все погубить. Когда двести лет назад первопроходцы и пионеры стояли там, где стоим сейчас мы, и наслаждались видом того же пейзажа, они готовы были бросить вызов очень многому. Им были ве́домы трудности. Но они не знали страха перед неизвестным. Он был им чужд, они преодолели его.

— Достаточно справедливо, — признал Джеффри.

— Вызов сегодняшнего дня состоит в том, чтобы преодолеть страх перед тем, что нам известно! — Сказав это, Мэнсон перестал говорить и откинулся назад. Немного помолчав, он продолжил: — Таким образом, главная идея нашего штата состоит в том, что мы создаем новый мир внутри старого. Страну внутри страны. Мы создаем новые возможности, мы гарантируем безопасность. Мы берем то, что когда-то существовало в рамках нашей нации, и предлагаем это заново. А вы знаете, что случится потом?

Джеффри отрицательно покачал головой.

— Штат разрастется. Вширь. Неуклонно и неумолимо.

— Вы думаете?

— Я уверен. И то, что у нас тут имеется в зародыше, постепенно заполнит всю остальную страну. Медленно, но верно. Возможно, это случится через несколько поколений, подобно тому как это было прежде, но в конце концов наш образ жизни победит страх и моральное разложение, которое вы наблюдаете по всей стране за пределами Западной территории. Мы уже видим, как в отдельных местах за пределами наших границ начинают принимать некоторые из наших законов и признавать некоторые из наших принципов.

— А каковы эти законы и принципы? — задал вопрос Клейтон.

Мэнсон пожал плечами:

— Мы ограничиваем действие прав, гарантируемых Первой поправкой. Свобода вероисповедания остается. Свобода слова — в гораздо меньшей степени. Что же до прессы, то она принадлежит нам. Мы ограничиваем права, гарантируемые Четвертой поправкой.[60] Право производить обыски и аресты всецело принадлежит нам. Мы ограничиваем права, записанные в Шестой поправке.[61] Вы больше не можете совершать преступления, а затем покупать себе свободу, нанимая ушлого и пронырливого адвоката. И знаете что, профессор?

— Что?

— Люди отказываются от этих прав, даже не пикнув. Они с готовностью обменивают свои гражданские права на право жить в мире, где не надо запирать дверь своего дома, перед тем как лечь спать. И те, кто живет здесь, готовы поспорить, что за границами нашего штата есть много таких же, как мы. И понемногу то, что у нас есть, охватит всю остальную Америку.

— Как эпидемия?

— Нет, это, скорее, будет похоже на пробуждение. Наша нация воспрянет от долгого сна. Мы просто проснулись немного раньше, чем остальные.

— В ваших устах это звучит привлекательно.

— Так и есть, профессор. Позвольте мне вас спросить: вы когда-нибудь на практике пользовались предоставленными вам конституцией гарантиями? Случалось ли такое, чтобы вы когда-либо говорили: ну вот, настала пора воспользоваться гарантированными мне Первой поправкой правами?

— Нет, подобного случая, увы, я припомнить не могу. Но я не уверен, что они не понадобились бы мне, случись в них нужда. Я не уверен, что мне хочется расстаться с основополагающими гражданскими правами…

— Но что, если эти самые права порабощают вас? В таком случае разве не лучше ли было вам обойтись без них?

— Это трудный вопрос.

— Но люди уже позволяют сажать себя практически в тюрьму. Они живут в домах за высокими заборами и ворота сторожат днем и ночью. Они нанимают профессиональных охранников. Они организуют частные службы безопасности. Они весь день носят при себе оружие. Общество превратилось в целую вереницу концлагерей, разгороженных высокими оградами. Для того чтобы зло осталось снаружи, требуется запереть себя в каталажку. И это вы называете свободой, профессор? Нет, здесь порядки совсем другие. Не знаю, известно ли вам, что мы стали единственным в стране штатом, в котором приняты и успешно действуют законы, контролирующие наличие у граждан огнестрельного оружия? И вы не найдете здесь ни одного так называемого охотника, которому позволили бы иметь автоматическое оружие. Знаете ли вы, что нас ненавидят ребята из НСА[62] и ее вашингтонские лоббисты?

— Нет.

— Вы, верно, думаете, что раз я ратую за отмену конституционных прав и гарантий, то меня следует причислить к оголтелым правым консерваторам? Наоборот. Я вообще против навешивания подобных ярлыков, потому что могу преследовать цели, которые представляются мне необходимыми, находясь на любом из концов политического спектра. Здесь, в нашем штате, Вторая поправка значит именно то, что в ней говорится,[63] а вовсе не то, что в ней якобы сказано по словам бессовестных политиканов и богачей, наживающихся на торговле оружием. Их лживость настолько очевидна, что даже не нуждается в доказательствах. А ведь можно пойти еще дальше, профессор. Например, в нашем штате нет законов, ограничивающих репродуктивные права женщин. Однако на эту тему сейчас уже ведется оживленная дискуссия. И как следствие, власти штата ограничивают доступность абортов. Мы задаем общий курс, направление, предоставляем рекомендации. Разумные рекомендации. Таким образом, получается, что мы не только ограничиваем дебатирование данной проблемы, но и заботимся о врачах, которые производят данную операцию, ограждая их от общественного недовольства.

— Вы, похоже, философ, мистер Мэнсон.

— Нет. Я прагматик, профессор. И верю в то, что будущее зависит от нас.

— Может быть, вы и правы.

Мэнсон улыбнулся:

— Теперь вы видите, какую угрозу представляет ваш отец, серийный убийца?

— Начинаю это понимать.

— То, что он делает, очень просто: он использует сами основы, на которых зиждется устройство нашего штата, для того чтобы творить свои мерзости. Он насмехается над теми принципами, на которых мы строим новое общество. Выставляет нас бессильными лицемерами. Он метит не только в детей, но и в наши идеалы. Он использует нас против нас же самих. Это все равно как одним прекрасным утром, проснувшись, вдруг обнаружить раковую опухоль в легких нашего штата.

— Вы думаете, один человек может представлять такую серьезную угрозу?

— Да, профессор, и я не только так думаю. Я это знаю. Этому нас учит история. И это хорошо знает ваш отец, который когда-то ее преподавал. Один-единственный человек, даже действующий в одиночку, но обладающий ясной целью, сколь бы извращенной та ни была, одержимый стремлением ее достичь, способен разрушить великие империи. В истории существовал целый ряд убийц-одиночек, которым удавалось повернуть ее ход. История Америки буквально пестрит такими, как Бут,[64] Освальд[65] и Сирхан Сирхан,[66] чьи пули били не столько по реальным людям, сколько по тем идеям, носителями которых те являлись. Мы должны помешать вашему отцу стать убийцей такого рода. Если мы его не остановим, он предаст смерти сами наши принципы. Он расправится с ними шутя. До сих пор нам везло. Нам удавалось скрывать правду о его делах…

— А я считал, что правда важнее всего и неотделима от свободы.

Мэнсон улыбнулся и покачал головой:

— Это старомодная и устаревшая концепция. На самом деле правда лишь увеличивает скорбь и страдания.

— Так поэтому здесь она тоже тщательно контролируется?

— Конечно. Но не так, как это было описано Оруэллом,[67] когда министерство так называемой правды пичкало массы дезинформацией, а то и откровенной ложью. То, что мы делаем, это… ну, мы вроде как производим селекцию. Отбираем, что следует предавать огласке, а что нет. Ну и конечно, люди по-прежнему вольны говорить все, что захотят. А ведь слух может оказаться куда страшнее правды. Поэтому мы скрывали то, что делал ваш отец. Но такое не может длиться бесконечно, даже здесь, где власти умеют держать под замком все свои секреты лучше, чем где бы то ни было. Однако, как уже было мной сказано, я прагматик. Ни один секрет не может быть по-настоящему в безопасности, пока он не мертв и не похоронен. Так сделайте же и это частью истории.

— Безопасность — хрупкая вещь.

Мэнсон глубоко вздохнул:

— Встреча с вами доставила мне удовольствие, профессор. Но у меня есть и другие дела. Они требуют, чтобы я занялся ими также. Хотя ни одно из них не является настолько важным, как то, о котором мы теперь говорим. Найдите вашего отца, профессор. От этого зависит очень многое.

Джеффри кивнул и пообещал:

— Сделаю все, что смогу.

— Нет, профессор. Вы просто обязаны добиться успеха. Любой ценой.

— Я попытаюсь, — сказал Джеффри.

— Нет. У вас получится. Я это знаю, профессор.

— Почему вы в этом так уверены?

— Потому что мы можем говорить о многих вещах, об интригах и о правде, наслаивающихся друг на друга, но в одном я совершенно не сомневаюсь.

— И в чем же именно?

— В том, что сыновья и отцы всегда ведут борьбу, стремясь вырвать друг у друга победу, профессор. Это ваша схватка, не чья-либо. И она всегда останется вашей. Конечно, она будет и моей тоже, но моей совсем в другом роде. А вы… Это дело связано с самой сущностью вашего бытия. Ведь правда?

Джеффри вдруг заметил, что ему стало трудно дышать.

— Ваше время настало, причем именно сейчас. Или вы думали, что так и проживете всю жизнь, не вступая в единоборство с отцом?

— Мне казалось, — начал Джеффри и вдруг почувствовал, как голос его становится все более хриплым, — что наше противостояние будет чисто психологическим. Что оно окажется битвой с призраками прошлого. Мне думалось, что он мертв.

— Но оказалось, что это не так, не правда ли, профессор?

— Да, — промямлил Джеффри, ощущая, как язык отказывается ему повиноваться.

— Таким образом, получается, что ваша борьба перемещается в новое, дополнительное измерение. Ведь так?

— Похоже, что так, мистер Мэнсон.

— Отцы и дети, — подытожил директор. Голос его был мягким и мелодичным, и изъяснялся Мэнсон с такой интонацией, будто находил все, что говорил, забавным и удивительным. — Они всегда части одного пазла, подобные двум сходным его кусочкам, сцепленным друг с другом и попавшим немного не в то место. Скроенные на один манер, они вечно друг другу противодействуют. Сын стремится дистанцироваться от отца. Отец стремится ограничить сына жесткими рамками.

— Мне может понадобиться кое-какая помощь, — попросил Джеффри.

— Помощь? Но кто может помочь в этом исконнейшем из единоборств?

— Есть еще двое участников, мистер Мэнсон, а именно моя мать и моя сестра.

Директор улыбнулся:

— Справедливое замечание. Хотя я подозреваю, что им придется вести свои собственные сражения. Однако, профессор, поступайте, как считаете нужным. Если вам потребуется вызвать подкрепление, действуйте. В этой битве вы можете пользоваться полной и неограниченной свободой.

Разумеется, Джеффри тут же догадался, что последнее заявление Мэнсона — сплошное лукавство.

Агент Мартин не стал расспрашивать Джеффри, о чем тот беседовал с его боссом. Оба они невесело брели бок о бок через все здание к своему кабинету, словно обдумывая стоящую перед ними задачу. Когда они почти дошли до двери, из лифта вышла секретарша с конвертом из манильской бумаги в руках. Осторожными шагами она миновала группу детского сада, направляющуюся на прогулку, — малыши выстроились длинной гусеницей, держась, чтобы не потеряться, за флюоресцентную оранжевую веревку. Юная секретарша улыбнулась им, помахала на прощание рукой, а затем поспешно подошла к Мартину с Клейтоном.

— Это для вас, агент, — проговорила она быстро. — Поступило курьерской почтой. Доставка срочная, аллюр три креста и все такое. Парочка интересных деталей. Не знаю, поможет ли это вам в том, чем вы занимаетесь, но все-таки отмечу, что в лаборатории эту депешу явно запечатывали на скорую руку и довольно небрежно. — И она вручила конверт. — Вот, пожалуйста, — произнесла она, после того как детектив, приняв его, забыл ее поблагодарить.

Бросив быстрый оценивающий взгляд на Джеффри, она повернулась и пошла обратно к дверям лифта.

— Что это? — спросил профессор, наблюдая, как двери лифта за ней закрываются.

— Предварительный отчет лабораторного обследования компьютера, который мы нашли в том доме. — Детектив вскрыл конверт. — Черт подери! — вырвалось у него.

— Что там?

— Никаких отпечатков. Никаких волокон ткани. Если бы он касался его ладонями, то остались бы частицы его пота, и мы смогли бы выделить из них его ДНК. Но ничего подобного! Просто дьявольское невезение. Эта чертова штуковина оказалась абсолютно чистой.

— Он не глуп.

— Да, я в курсе. Он ведь и сам нам об этом напомнил, верно?

Джеффри не ответил, но поинтересовался:

— Есть там что-либо еще?

Мартин принялся просматривать отчет дальше.

— Да, — сказал он через пару секунд. — Тут имеется и кое-что еще. Возможно, ваш старик не такой уж и ушлый убийца, каким кажется.

— То есть?

— Он не догадался уничтожить серийный номер компьютера. Так что ребята из лаборатории сумели кое-что проследить.

— И?..

— Номер говорит, что это компьютер из партии, которая поставлялась в различные магазины на юго-востоке. Это уже кое-что. Кроме того, ваш отец, видимо, совсем не заботился о гарантийном обслуживании, потому что так и не произвел регистрацию страховки компьютера у фирмы-провайдера.

— Он знал, что этот компьютер нужен ему ненадолго, — заметил Клейтон.

Агент Мартин покачал головой:

— И скорей всего, заплатил наличными, а не кредитной картой.

— Скорей всего, вы правы.

Мартин скатал отчет в трубочку и постучал ею себя по ноге:

— Ах, как бы мне хотелось обнаружить что-нибудь такое, чего ваш отец заранее не предусмотрел. Мне бы хоть одну-единственную зацепку.

Они стояли возле кабинета. Мартин расправил отчет и, открывая дверь, снова углубился в его данные. Затем он быстро взглянул на Джеффри:

— Как вы думаете, почему этот ублюдок ездил покупать компьютер именно в Южную Флориду? Ведь это же не ближний свет. Я хочу сказать, есть места и поближе, где проследить сделанную покупку было бы столь же трудно. Как вы думаете, он ездил туда в отпуск? Или в деловую поездку? А может быть, в командировку? Что это может нам дать, как вы думаете?

— Где, вы говорите, он его купил? — вдруг переспросил Джеффри.

— В Южной Флориде. Именно туда прислали партию с такими серийными номерами. Во всяком случае, это следует из документов, предоставленных фирмой-производителем. В том регионе сотни магазинов, куда мог попасть этот ноутбук. В основном они расположены в окрестностях Майами. Например, в Хоумстеде или на островах Аппер-Киз. А что? Это вам о чем-нибудь говорит?

Еще бы нет! Говорило, еще как. Была только одна причина, по которой его отец мог приобрести компьютер именно в тех краях, а затем намеренно не уничтожить кое-что настолько заметное, как серийный номер, выбитый на тыльной стороне ноутбука — практически у всех на виду. Он тем самым хотел дать знать сыну, что ему наконец-то, спустя много лет, удалось отыскать двух беглянок. Отец, от которого они в свое время скрылись, которого считали давно умершим, заставил сына приехать туда, где он живет, и, кроме того, обнаружил, где скрываются его бывшая жена и дочь.

Джеффри, которого внезапно охватило чувство глубокого отчаяния, спрашивал себя, остались ли у них какие-нибудь секреты, неизвестные этому человеку.

Локтем отодвинув Мартина, который пытался задать ему какие-то вопросы, Клейтон направился к телефону, чтобы позвонить матери и предупредить ее об опасности. Он, разумеется, не мог знать, что она в это время сидит на кухне своего маленького домика, в котором не раз молилась о том, чтобы ее дочь и сын могли обрести счастливое детство и начать жизнь с чистого листа, и в котором они все эти годы считали, что находятся в безопасности. Не мог он также знать и того, что она сейчас смотрит, как местный мастер по установке замков прилежно пилит кусок доски, чтобы отремонтировать поврежденный деревянный косяк, и ставит новый замок. И уж конечно, он не подозревал, что его мать в душе страстно желает найти сына, чтобы предупредить его о том же самом, о чем он собирается ей сообщить.