Основание

Глава VII

.

Наутро, за завтраком я был представлен будущей матери сына Петрова. Она оказалась очень милой девочкой совершенно не московского вида. По-русски она знала всего пару слов, зато достаточно бодро изъяснялась на довольно странном английском. Я спросил ее, как ей понравилась Москва, на что она с подкупающей непосредственность ответила, что Москвы еще не видела и не слишком к этому стремиться. Впрочем, супруг и господин на днях обещал отвезти ее в Москву и всё там показать. Я посмотрел Петрова, полностью ушедшего в намазывание джема на тост. Пока я старался найти деликатную форму для своего вопроса, он успел засунуть тост целиком в рот и принялся с удовольствием его жевать. Не дожидаясь окончания этого процесса, я ознакомил его с найденной деликатной формой: — Мы не в Москве?

— Мэ-мэ, — неразборчиво ответил молодой супруг и, чтобы я его лучше понял, энергично замотал головой.

Мне пришло в голову, что теперь я знаю, почему вчера моим первым приемом пищи стал поздний обед, несмотря на то, что встал я ни свет ни заря.

Стремясь продолжить непринужденную утреннюю беседу, я спросил:

— Скажите, Петров, а что ваши сотрудники и коллеги знают о секвенциях?

Петров, как и положено воспитанному человеку, не спеша, с закрытым ртом дожевал тост, без усилия проглотил, запил глоточком чая и спокойно ответил:

— Ничего.

Я опустил глаза и сосредоточился на поиске корректной формулировки следующего вопроса. Но тут Петров, не дав мне открыть рта, произнес:

— И у Роберта такая же фигня, как мне кажется.

Ну и лексика, осуждающе подумал я. На этом закончилась наша светская беседа за завтраком.

Евгеническая секвенция, как я про себя ее назвал, сработала с первого же раза. Все происходило, почему-то в той самой комнатке, где я вчера давал клятву верности. Что интересно, восседал я на том же самом стуле, но уже без садомазохистских элементов в виде ремней. В комнату зашли Петров с младою супругою. Оба порадовали меня своим бодрым видом. В руках у Петрова, к моему удивлению, действительно была чаша — металлический сосуд с узорами, формой похожий на большую пиалу. Молодые остановились напротив меня, и я на секунду почувствовал себя ответственным работником ЗАГСа. Петров приложился к чаше, и я тут же почувствовал: началось. Шалимар оказался каким-то особым. Мне почему-то показалось, что он окрашен в нежно-зеленый цвет. Зеленый аромат. Бывает, оказывается, и такое. Я с ободряющей улыбкой показал Петрову большой палец, мол, всё идет отлично. Мне показалось, что его руки немного дрожали, когда он передавал чашу девушке, при этом взгляд его был устремлен на меня. Я в ответ внимательно наблюдал за выражением его лица и только по ароматическому взрыву понял, что девушка отпила из чаши. Четыре составляющих. Одна — глоток мужчины, вторая — глоток женщины. А какие еще две, интересно?

Петров на плохо гнущихся ногах двинулся ко мне. Неожиданно для себя, я произнес громко и торжественно: «А теперь жених может поцеловать невесту!». Петров добрался, наконец, до меня, протянул руку, взъерошил мне волосы на затылке и сказал басом: «Дурак ты, братец». А потом, вдруг, заплакал.

Я подумал, что это было явное оскорбление словом и действием. А еще я подумал, что совсем не обижаюсь.

Итак, я обеспечил продолжение рода Петрова, и у меня это отняло не слишком много сил и времени. Вызванный Хлыщ передал меня на руки незнакомому шустрому блондинчику небольшого роста, который проводил меня в мои апартаменты. Провожатому я высказал пожелание прогуляться на свежем воздухе. Он пообещал предпринять нужные действия, осведомился, не нуждаюсь ли я в чем-либо и удалился. Я подошел к окну, занавешенному тяжелой шторой, и отдернул ее. Жилище мое, похоже, находилось на втором этаже, а сам дом стоял в лесу. Лес был явно не подмосковный — высокие сосны, стоящие плотной стеной. Куда это затащил меня уважаемый Петров, интересно?

Раздался стук в дверь, я крикнул: «войдите!», и появился сам Петров, легок на помине. Он успел переодеться, и вид имел весьма демократичный — джинсы с бесформенным свитером. В этом виде мне он понравился куда больше, чем в наряде гробовщика, о чем я ему с удовольствием сообщил.

Траутман, ты, кажется, хотел бы прогуляться? — прогудел Петров.

— Да, было бы неплохо, если вы не возражаете, — небрежно ответил я. По лицу Петрова никто бы не сказал, что из этих выцветших глазок несколько минут назад капали слезы. Физиономия его была жесткой и какой-то квадратной.

— Траутман, тебя не затруднит обращаться ко мне на «ты»? Думаю, что так будет лучше, — приближаясь к окну, попросил Петров. Упершись в подоконник, он уставился на сосны, будто никогда их не видел.

— Давай попробуем, — немного удивившись, ответил я. — Мне случалось обращаться на «ты» к некоторым людям. А ты что, крупный либерал?

— Я не либерал, а олигарх, — хмыкнул Петров. — Не декоративный олигарх из телевизора, а самый натуральный. Слыхал о таких?

— А что такое олигарх? — поинтересовался я. Отвечать вопросом на вопрос не слишком прилично, но иногда очень хочется.

— В контексте нашей беседы, это человек, принимающий решения за других, — с удовольствием ответил Петров. Я секунду подумал и поинтересовался:

— А Роберт Карлович тоже олигарх? — лицо Петрова выразило легкое недоумение. Кажется, он ожидал совсем другого вопроса.

— Хм, пожалуй, — после недолгого раздумья ответил он. — Но в этом смысле пожиже будет, чем я.

— Интересная у тебя лексика, — сказал я тоном литературного критика, — эдакая смесь Тредиаковского и пятнадцатилетнего пацана.

— Я знаю, кто такой Тредиаковский, — немного обижено, как мне сначала показалось, произнес Петров. — Мне даже случалось его читать. В отличие от некоторых, — и, неожиданно хитро глянул нам меня.

— Ладно — ладно, — сказал я слегка уязвлено, — «Чудище обло-озлобло…», плавали, знаем. [2]

— Траутман, — иронично сказал старец, — а ты уверен, что хочешь со мной обсудить именно русскую поэзию восемнадцатого века?

— Нет, определенно нет, — быстро сказал я. — А скажи-ка мне, Петров, — произнес я. Неожиданно мне понравилось такое обращение. Были в нем и простота, и аристократизм, и стиль, — вот у меня есть пара-тройка довольно дальних знакомых — крупных бизнесменов, и один банкир даже. И птички они, как я понимаю, помельче и не того полета, что вы с Карловичем. Но, как мне кажется, без охраны они никуда. Насколько мне известно, банкир и к любовнице ездит с двумя телохранителями. Пока босс имитирует зачатие, накачанные мальчики ждут у машины, бдительно зыркая по сторонам. И в бизнесе своем эти великие люди занимаются исключительно стратегическими проблемами. А Роберт Карлович пил со мной кофе в забегаловке, и ты со мною на «ты» перешел, скоро совсем, похоже, подружимся.

— Я понятно спрашиваю? — забеспокоился я, сообразив, что на месте Петрова не понял бы ни слова из своей речи.

— Вполне, — кивнул головой Петров, — я присяду?

— Да, конечно. Сделай милость! — Петров очень быстро прошествовал к креслу и плюхнулся в него. Какой-то он бодренький сегодня, подумал я.

— Видишь ли, Траутман, — Петров приступил к ответу на мой сумбурный вопрос, — на сегодня ты и есть стратегическая проблема и для меня, и для Роберта. А что касается охраны, то тут есть три аспекта. Во-первых, личная охрана — это свидетельство статуса, а демонстрировать этот статус хочется только до поры до времени. Во-вторых, два бодигарда реально могут защитить только от уличной шпаны, понимаешь? А в-третьих, кто тебе сказал, что Роберта никто не охранял, когда вы пили кофе?

— Про охрану резонно, — вынужден был согласиться я. А про стратегическое значение ты мне потом еще расскажешь, ладно?

— С радостью, — благодушно улыбнулся Петров. — Кофейку не желаешь?

— Да, с удовольствием, — автоматически ответил я. Мне было понятно, что спрашиваю о какой-то чепухе, и я постарался сосредоточиться, чтобы спросить о важном. Мысли в голове явно решили принять участие в броуновском движении. Они беспорядочно и быстро бегали, пересекались, сталкивались и отталкивались друг от друга. В мозгу возникали десятки вопросов, и я пытался выбрать тот, который поскорее мне поможет понять, что происходит.

— А почему ты решил заполучить меня таким, я бы сказал, силовым методом? Вы же, как я понял, с Робертом Карловичем чуть ли не приятели? — наконец спросил я.

— Роберт запросил бы слишком много за твои услуги, — пророкотал Петров. — Я уже говорил, что сожалею, что пришлось к этому прибегнуть.

— То есть ты решил сэкономить, — полувопросительно произнес я, — сберечь денежки, так сказать. Довольно мелочно, честно говоря.

— При чём здесь деньги, — возмутился старик. — Роберт захотел бы получить описание некой особой секвенции и заставить меня должным образом пообещать, что сам я ею не воспользуюсь. Он уже лет двадцать пытается выцыганить у меня этот рецепт.

— А что это за секвенция такая? — поинтересовался я.

— Траутман, — укоризненно прорычал Петров, — если бы я хотел тебе это рассказать, то уже рассказал бы.

— А что там с нашими с тобой взаимными обязательствами? — решил я сменить тему.

— В любой момент, по первому твоему слову, я доставлю тебя в Москву, — серьезно сказал Петров и добавил, — Но я рекомендовал бы тебе провести пару дней здесь.

— А «здесь» это где? — заинтересовался я.

— Ближайший крупный город здесь Красноярск, — проинформировал Петров.

— Широка страна моя родная, — сказал я задумчиво.

Тут нас прервали. В комнату без стука зашел давешний блондинчик, катя перед собой сервировочный столик с кофейником, сахарницей и двумя чашками. Телепатия у них тут на высоте, с уважением подумал я.

Блондинчик подкатил столик к окну, вопросительно взглянул на Петрова, ожидая дальнейших указаний, и, не получив таковых, молча удалился.

— Петров, а скажи мне, пожалуйста, — определенно такой стиль обращения мне всё больше и больше нравился, — а какие вопросы ты бы сам задал на моем месте?

— Траутман, ты кофе пей, — сказал старик и продолжил, — я спросил бы я про те жизненно-важные сведения, которые я обещал тебе предоставить.

— Да, точно, — наливая кофе в две чашки, сказал я. — Как раз об этом я и хотел спросить.

Петров сделал глоточек кофе, посмотрел на меня, прокашлялся, подготавливаясь к речи, а потом выдал такое, что я на время забыл про всякие секвенции.

По его словам выходило, что у многих влиятельных людей нашего мира основная забота сейчас, как бы сделать так, чтобы я оставался живым и здоровым. В первую очередь живым. А некоторые другие люди, не такие влиятельные, но очень деятельные, озабочены задачей сугубо противоположной. И, как считает Петров, в настоящее время они прилагают большие усилия, чтобы отыскать меня и привести в исполнение свои недружественные намерения.

— Что за безобразие, как можно желать погибели незнакомому человеку? — возмутился я. Возмущение моё, понятное дело, относилось ко второй деятельной группе.

— Что я им сделал, чего они от меня хотят?

— Дело в том, — объяснил Петров, — что они считают, что убив тебя, деактивируют сразу все без исключения секвенции. У всех секвенций мира наступит продолжительный период безразличия.

— Что за чепуха? — удивился я. — С чего это они так решили?

— К сожалению, это правда, — с сожалением сказал Петров. Существует секвенция, завершающаяся твоей насильственной смертью, которая примерно на три года приостановит действия всех секвенций.

Почему-то я ему сразу поверил, и мне стало очень не по себе. Я почувствовал, что начинаю паниковать, но попробовал разобраться в ситуации.

Продолжая свой рассказ, Петров пояснил, что эти деятельные Плохиши бывают трех разновидностей. У одних нездоровая кровожадность объясняется тем, что они полагают, что все секвенции от Сатаны, или как там его называют еще в разных религиях. Мол, Господь сотворил мир и законы, по которым этот мир существует. И никто, кроме самого Творца, нарушить эти законы не в силах. А Нечистый создал секвенции, которыми искушает людей и ставит под сомнение авторитет Творца.

Вторая порода Плохишей состоит из атеистов и агностиков, отягощенных гуманизмом и любовью к человечеству в тяжелой форме. Они полагают, что существование секвенций унижает достоинство всех без исключения людей и готовы с этим унижением бороться всеми мыслимыми способами. Разумеется, физическое уничтожение невинного человека не может стать препятствием их движению по пути гуманизма. Церковников сомнительная, на мой взгляд, необходимость насилия также не слишком пугает. Ведь во имя борьбы с мировым злом можно пойти очень на многое.

А третьи бубнят что-то совсем уж невнятное о том, что секвенции разрушают основу мира. Что это за основа такая никто не знает, но защищать они ее готовы всеми средствами.

Несмотря на описанные различия, все Плохиши чудесно ладят между собой и являются весьма серьезной силой. Сотрудничество, взаимопомощь и обмен информацией у них в большой чести, поскольку все они выдающиеся гуманисты.

— Довольно странно, — заметил я. — Убежденные противники применения секвенций применяют секвенцию для борьбы с секвенциями. Не противоречит ли это их убеждениям?

— А им это пофиг, — объявил Петров. Знаешь анекдот про пофигистов?

Я кивнул головой, знаю. [3]

Существуют люди, противостоящие Плохишам, — продолжил Петров.

— Кибальчиши, — подсказал я.

— Веселый ты человек, Траутман, — улыбнулся Петров. — Могу тебе сообщить, что общепринятой является другая терминология. Та же, что применяется на биржах. Плохишей, называют Медведями, поскольку они хотят задавить секвенции. А мы, как ты догадываешься, Быки. Почему-то принято использовать английский термин — булл. Буллы — это те, кто обладают теми или иными знаниями о секвенциях и успешно используют их в своих интересах. Большинство из буллов обладают огромной властью и деньгами, которые зачастую обеспечиваются применением секвенций. Но нельзя сказать, что буллы объединены в группу в полном смысле. Будучи людьми незаурядными и, как правило, своекорыстными, они не хотят поступиться ничем, из того что имеют. А объединение в организацию уменьшит личную власть каждого из них. Как правило, они не враждуют, а случается, и помогают друг другу. Но по-настоящему объединиться они смогли бы только перед лицом общей серьезной опасности.

Теперь давай вернемся к твоим способностям, Траутман. Для обозначения людей, обладающих таким даром, мы используем слово граспер. [4]

Грасперы ощущают секвенции с помощью различных чувств. В твоем случае — это обоняние. У других — слух и зрение. С житейских и медицинских позиций грасперы проявляют себя тем, что у них случаются зрительные или слуховые галлюцинациям. Поэтому, как правило, занимаются грасперами врачи соответствующих специальностей: окулисты, сурдологи и отоларингологи, но чаще всего — психиатры. Понятно, что и буллы, и медведи стараются держать под контролем все подозрительные случаи, и в мире происходит непрерывная охота на грасперов. Охотники, правда, преследуют разные цели. Буллы стремятся привлечь грасперов к изучению секвенций, а медведи использовать для замораживания последних. Как именно они их используют, я уже говорил.

Некоторые из буллов одновременно являются грасперами, что легко объяснимо. Труднее понять, среди медведей тоже есть грасперы.

Роберту первому пришло в голову поискать грасперов среди людей с обонятельными галлюцинациям. Он потратил немало времени и средств для изучения соответствующих историй болезни и, в результате, обнаружил тебя. Почти сразу же, из уже упомянутого мною источника, про нового граспера узнал и я. К сожалению, вскоре и медведи стали обладателем этих сведений. Боюсь, что их информатор по-прежнему находится в близком окружении Роберта.

— А почему Роберт Карлович сразу же, как только меня обнаружил, не рассказал о секвенциях? Зачем он медлил два года? — удивился я.

— Не «зачем», а «почему» и не медлил, а ждал, — объяснил Петров и уставился на меня. — Ну, думай! Ты уже знаешь достаточно, чтоб догадаться.

Я начал думать. Ничего путного в голову не приходило.

— Давайте вспомним, что он для меня сделал, — начал рассуждать я вслух. — Он дал мне невероятно огромные деньги, чтоб я смог реализовать все мечты и выполнить все желания. Затем он дождался, пока мне это всё надоест. С карманами полными денег мне стало жить неинтересно, а к честной бедности возвращаться не хотелось. Одним словом, мне стало безнадежно скучно, а Роберт Карлович, рассказав про секвенции, эту скуку развеял, и я понял, что смогу изучать секвенции с неослабевающим интересом всю жизнь. — Я посмотрел на Петрова, пытаясь понять, одобряет ли он ход моих мыслей. Глазки Петрова были скрыты за опущенными роскошными черными бровями, и неодобрения мне в них прочитать не удалось. Поэтому я довольно уверено закончил:

— В результате Роберт Карлович получил в моём лице не просто наемного сотрудника-граспера, а соратника, правильно?

На лице Петрова проявилась задумчивость. — В принципе, Роберт парень сообразительный и вполне мог это предвидеть, но речь сейчас совсем не об этом. Думай, Траутман. Я хочу, чтобы ты сам догадался.

Я начал размышлять, но вскоре понял, что не понимаю, о чем именно нужно думать.

— Хорошо, я тебе немного помогу, — недовольно сказал Петров. — Как часто ты ощущаешь грэйсы?

— Что ощущаю? — удивился я.

— Ну, эти твои «шалимары», — терпеливо пояснил он.

— По-разному, — задумался я. — В последнее время до позавчерашнего дня вообще не ощущал.

И тут до меня дошло.

— Я понял! — почти закричал я. — Три года, до последних дней, все секвенции спали, у них был период безразличия. И спали они из-за того, что три года назад медведи должным образом придушили кого-то из грасперов!

— Верно, — согласился Петров. — А теперь объясни, почему тебя самого до сих пор не придушили, хотя следят уже два года?

Я задумался, и мне стало дурно. Я понял, что убивать меня в течение двух последних лет, чтоб заморозить секвенции, смысла не было. Они и так были заморожены. Потом я понял, что секвенция, в которой завершающим штрихом была бы моя гибель, не могла сработать потому, что мирно спала вместе со всеми. А еще через секунду я подумал, что эта секвенция, как и все, проснулась, и кое-кто очень хочет, чтоб она была выполнена, причем, как можно скорее.

— Мы, кажется, собирались прогуляться? — прервал мою задумчивость Петров.