Наливайко. Пчёлы начинают роиться

– В общем, я принял меры, – докладывал Козодоев. – Предотвратил… Не допустил… Уже вызвал наших…

– Похоже, с чаем придется повременить, – взял инициативу в свои руки Фраерман. – Надо идти. А то как-то неудобно – товарищ уже вызвал своих…

– Идите, я потом, – кинула взгляд на посуду в мойке хозяйственная Тамара Павловна. – Разгребу и приду.

Стоял прекрасный весенний вечер, воздух благоухал юной листвой. Этот запах заглушал даже миазмы помойки, рядом с которой, у бетонной стены, и стоял «УАЗ». С чистенькими, хорошо читаемыми, отлакированными номерами.

– Вот, смотрите, – принялся объяснять Козодоев, – вначале задний повесил, взялся за передний, а стал гайку затягивать и ключ уронил. Нагнулся и вдруг вижу… вот это…

«Вот это» оказалось тонкой проволочкой, зацепленной за рельефный протектор «УАЗа». «УАЗ» – машина высокая, нагнувшись, можно было с лёгкостью рассмотреть, что второй конец проволочки тянулся к какому-то пакету. Присобаченному на липучке к днищу машины аккурат под водительским сиденьем. Стоило только тронуться с места…

– Да уж, брат, не говори мне, будто все тебя очень уважают и любят. – Фраерман разогнул колени и принялся отряхивать трёхтысячедолларовые штаны. После чего покаянно добавил: – А ведь наша милиция и вправду нас бережёт…

Вскоре во дворе поднялась тревожная суета. Приехала «Газель» из дежурной части РУВД, прибыл, задыхаясь, участковый, неспешно подкатил «Апельсин». Действо развивалось по нарастающей. Милиция приступила к оцеплению, сапёры держали совет, гневно орал, взывал к Конституции эвакуируемый с помойки бомж… На шум стала было собираться общественность, но милиция рассказала в мегафон об опасности взрыва, и общественность быстренько поредела.

– Мотя, ты, может, переставишь его? – посмотрел Наливайко на шестисотый «Мерседес», припаркованный в прямой видимости от помойки. – А ну как и вправду жахнет? Жаль ведь, не «УАЗ»… Впрочем, «Уазика» тоже ох жалко…

– Ключи, Вась, остались в пальто, в лом ходить. – Фраерман зевнул, посмотрел на милицию, геройски сражающуюся с бомжом. – И вообще, что-то мне не нравится звук двигателя… Хочу что-нибудь поспортивнее, помодерновее, «бээмвуху» например…

В это время бомжа наконец-таки победили, спецы приступили к обезвреживанию, а из парадной вышла Тамара Павловна с Шерханом на поводке.

– Да, весело тут у вас, братцы, – хмуро заметила она. – Пластид? Гексанол?

– Сейчас будет видно, дай-то Бог, чтобы не слышно… – буркнул Фраерман.

Наливайко горестно потупился, а милиция вдруг как-то подобралась – во двор въезжала оснащённая мигалками «Волга».

Чёрная, блестящая, пернатая от антенн, с тёмными тонированными стёклами…

– Ага, старший брат прибыл, – прокомментировал Фраерман. – Я же говорю, мы сегодня дико популярны… Ого, да тут не старший брат, а старшая сестра… Хм, изряднейшая фемина… Я б с такой посидел в одиночке…

Из машины действительно выбралась тётка в чине полковника, подтянутая, собранная и деловая. Милицейские вожди немедленно поспешили навстречу.

– Мотя, старый кобель, – ласково попрекнула Тамара Павловна, и тут начал выражать своё мнение о происходившем Шерхан.

Он вдруг призывно заскулил, затрепетал обрубком хвоста и осторожно – не напугать бы – потянулся вперёд.

– Ну что? Кота увидал? – среагировал на поведение питомца Василий Петрович.

Тут надо сказать, что Шерхан отличался редкостным кошколюбием. Живое, то есть, опровержение мифа об «исконной» вражде двух одомашненных видов. Он давно изучил в окрестных дворах все места, где происходили котиные посиделки, и уже на подходе принимался вот так же несолидно поскуливать и пищать: «Кисонька, ну давай поиграем…»

Сегодняшняя «кисонька» в лице здоровенного рыжего котяры, выглядывавшего из «Волги», играть была совершенно не расположена. Более того, дружеские авансы азиата приводили кота в явное бешенство. Он хищно скалил пасть, щурил зелёные глаза и всем видом говорил: «Счастье твоё, что я на службе. При исполнении. Кабы не священный долг, я тебя вот этими когтями лично порвал бы. На целую тысячу сопливых, куцехвостых, гадких щенят. Я сказал».

Дама-федерал тем временем на месте не стояла. Быстро перекинулась словечком с сапёрами, подозвала старшего из ментов и наконец обратила взгляд на доктора наук Наливайко:

– Здравствуйте, Василий Петрович. Полковник Варенцова, ФСБ. У меня к вам пара вопросов.

Тот переступил с ноги на ногу. Кашлянул. Дама была в самом деле красивая. И улыбка у неё была… настоящая. Не какая-нибудь дежурно-казённая.

– Приятно познакомиться, – сказал он. – Постараюсь ответить…

«А ведь нормальная тётка. Без этой их… вседозволенности, дескать, захочу и судьбу твою сломаю как прутик. Бывают, оказывается, и такие…»

– Скажите, Василий Петрович, – спросила она, – есть у вас враги, недоброжелатели, завистники, может быть, соседи, кто бы решился сыграть такую вот злую шутку?

– Шутку?.. – не понял Наливайко.

– Ну да, шутку, – кивнула полковница. – Взрывотехники говорят, что это муляж, кусок мыла. Хозяйственного, шестидесятипятипроцентного. [116]

– Во дают, – с облегчением засмеялся Наливайко. – Даже мыла нормального [117] пожалели…

– Василий Петрович, – улыбнулась полковница.

Улыбнулась, призывая к серьёзности, мягко и как-то так, что Наливайко сразу понял: она успела ознакомиться со сложными извивами его биографии и спрашивала не «от фонаря». Она уверенно знала: уж чего хорошего, а врагов он успел себе нажить предостаточно. Быть может, учуяла даже аромат академического трупа, пронизавшего эфир над «Уазиком».

– Враги… Что ж за человек без врагов, – задумался Наливайко. – Нет, грех брать на душу не стану… Может, мальчишки играли… телевизора насмотрелись…

– Ладно, – усмехнулась полковница. – А как вам мысль о том, что это работа Козодоева? Ну, решил старший прапорщик отыграться, насолить, нервы вам потрепать… после звонка-то Николаю Фёдоровичу… Заодно бдительность проявить… Что скажете?..

– А откуда вы знаете? Насчёт Николая Фёдоровича? – удивился Наливайко, запоздало прикусил язык и всё же не удержался, спросил: – А кто он такой?

– Да так, есть один… – Наливайко показалось что она проглотила «пока ещё», – влиятельный дядечка. Только речь сейчас не о нём. Как по-вашему, мог Козодоев нагадить или не мог?

– Ну, не знаю, думаю, не мог, – не стал брать грех на душу Василий Петрович. – Он… простите великодушно, копилка в погонах, мздоимец, а тут соображать всё-таки надо, тонкость иметь…

– Ладно, мы с ним ещё поработаем, – пообещала полковница. Подала на прощание маленькую крепкую руку и, забрав несчастного Козодоева, укатила на пернатой «Волге».

– Знаешь, Вася, никакой это не Козодоев, не соседи, не доброжелатели, не враги, – веско заметил Фраерман, когда сели допивать армянский коньяк на воде Потопа. – Это тебе звонок. Первый. Чтобы не высовывался, чтобы не гнал волну. Вот скажи, тебя со службы за что попросили? За что-нибудь хорошее?

– Ну конечно за хорошее, – сразу повеселел Наливайко. – Понимаешь, мы с профессором Макгирсом из Принстона разработали новую концепцию пространственно-временного континуума. Собственно, не то чтобы новую, об эфире как универсальной мировой среде говорил ещё великий Тесла. А до него – древние типа Платона, Зенона, Анаксагора… В общем, неплохая компания. Однако институт наш финансируется Международным фондом имени Саймона Зильберкройца, который против эфира… как бы сказать… решительно возражал. Ну и… Дальше, Мотя, неинтересно, это уже не наука. Давай, что ли, выпьем…

– Как это не интересно? Вот бы ещё понять, кому твоя модерновая концепция костью в горле застряла. И почему, – покачал головой Фраерман. – И проволочку тебе натянули, чтобы ты думал не об эфире, а о пластиде. И это, Вася, лютики-цветочки, а пчёлки ещё прилетят. Вот тогда и ягодки будут… Так что, знаешь, брат… валить тебе надо, вот что.

Лечь на дно, с глаз долой, из сердца вон. Хотя бы на время. Вместе с этой твоей теорией века.

Говорил Фраерман спокойно, с ухмылочкой, но в глазах светилась тревога.

– Да ну тебя, Мотя, вечно тебе что-то мерещится, особенно после рюмочки… – Наливайко налил, залпом выпил, выдохнул, потянулся к окорёнку с икрой. – А потом, легко сказать – вали. Куда, с моими-то допусками? Я ж до гроба невыездной. Да и на какие шиши…

– А давай-ка, брат, со мной на периферию, – тихо, с надеждой в голосе поманил Фраерман. – В Пещёрку. Во где тебя ни с каких спутников не засекут! Опять же гуманизм-патриотизм, высокая идея, «Никто не забыт…» Поехали, а? Чтоб тебя на время забыли…

Насчёт патриотизма и высокой идеи это были не пустые слова. Два года назад под праздник Победы Фраерман на базе интерната для трудных детей организовал летний поисковый отряд «Ночной таран». С официальной целью – вернуть из небытия оставшихся без погребения воинов, восстановить честные имена. Оборотная сторона медали подразумевала имидж, пиар, рекламу как двигатель торговли… Название отряда объяснялось просто. Дедушка Матвея Иосифовича, младший лейтенант Фраерман, совершил в небе над Пещёрским районом ночной таран… и сделался в итоге одним из тех, к кому отношение лишь недавно стало стопроцентно трагическим, без тени былых подозрений, – пропавшим без вести. Так вот, Фраерман-внук хотел отыскать «ястребок» деда, восстановить и поставить, как памятник, на заранее облюбованном месте.

А ещё – сложен путь человеческий – имелась у Матвея Иосифовича доставшаяся по случаю карта. Очень старая, драная и потёртая, зато обещавшая вывести на немецкий законсервированный склад. А в складе том – не консервы, не солярка, даже не оружие. Судя по записям на полях, под землёй хранилась чуть ли не Янтарная комната; по крайней мере предметов роскоши, антиквариата и искусства, награбленных фашистами из коллекций и музеев, обещалось немерено. Карта, правда, в силу ветхости допускала весьма различные толкования, так что вожделенный фашистский клад в руки уже третий год не давался. Ну да ничего, Матвею Иосифовичу упорства было не занимать…

– Да, Пещёрка… Наслышан… Ладно, Мотя, подумаю, – вроде бы согласился Наливайко, не спеша допил, заел икрой и вопросительно глянул на Тамару Павловну. – Ну что, мать, может, начнём уже? Перейдём от разговоров к делу?

– Давно пора, – усмехнулась та и вытащила нераспечатанную колоду. – Что-то вы с годами, братцы, становитесь тяжелы на подъём. Это я как профи вам говорю!

Дело заключалось в том, что и Фраерман, и супруги Наливайко были заядлыми картёжниками, впрочем, в самом лучшем смысле этого слова. Они не зависали в казино, не проникали в сомнительные подпольные заведения. Нет, они играли ради чувства азарта, движения изощрённой мысли, возможности всецело ощутить изменчивость коварной фортуны. Собственно, Фраерман и приезжал-то по четвергам ради пульки, расписанной в своём тесном кругу…

Однако сегодня даже преферанс не увлекал, как обычно. Под впечатлением недавних событий никак не получалось сосредоточиться, и после третьей сдачи Фраерман бросил карты: игра определённо не клеилась.

– Так что ты, Василий, подумай, – сказал он, вытаскивая коробочку «антиполицая». – Лучше, брат, не ждать следующего-то звонка… Давай, мы снимаемся через три дня.

Подмигнул Шерхану и отчалил, только «Мерседес» заурчал мощно и басовито. И что это там такого криминального в звуке его породистого двигателя?..

Проводив Мотю, Наливайко отправился в свой кабинет.

Собственно, весь кабинет – угол с письменным столом, отгороженный зеркальным шифоньером… Немедленно явился Шерхан, посмотрел, тягуче вздохнул и свернулся возле хозяйского кресла. Василий Петрович включил компьютер, наполовину ожидая – Бог троицу любит! – ещё и от него какой-то подставы, но ничего, всё заработало чинно и благородно.

Интернет доставил ему депешу от профессора Макгирса. «Дорогой коллега и друг, – писал англичанин, – несмотря на поздний час, не могу не поделиться с вами радостной вестью: только что заработала установка, процесс моделирования успешно пошёл… О результатах, параметрах и режимах напишу позднее, видимо утром, и тогда уже буду ждать ваших данных для сравнения. Крепко жму руку, ваш Эндрю».

«Ну, молодец барон», – обрадовался Наливайко. Кстати, с Макгирсом он общался без переводчика, компьютерного или какого ещё, хотя в его школе с английским тоже не особенно напрягались, – выучил сам…

Утром ему, аннулированному, уже не было нужды вставать по будильнику, и он принципиально не стал его заводить. Зато телефон оставил включённым и устроил поближе, чтобы сразу схватить трубку, если он вдруг зазвонит. А что зазвонит, Василий Петрович, зная Макгирса, не сомневался. Письмо, даже электронное, пока дойдёт, пока будет прочитано, а звонок…

Он раздался в самом начале десятого, когда в Англии, живущей по Гринвичу, стояла совсем уже безбожная рань.

– Алло. – Наливайко сел на постели, услышал чужой голос и начал понимать: что-то случилось. – Да, это я, доктор Наливайко… Да, слушаю, слушаю внимательно…

Звонил некий Робин Доктороу, управляющий делами лорда Макгирса.

– Сэр, – с горечью сказал он, – у меня для вас плохие новости. Два часа назад лорд Эндрю умер у меня на руках…

– Что? – окончательно проснулся Наливайко. – Как это умер? От чего?

– Случилось несчастье, – ответили ему. – Установка вышла из-под контроля. Лорд Эндрю пытался спастись и упал со смотровой площадки верхней галереи… Прямо на ограду… Перед тем как закрыть глаза, он велел мне позвонить вам и передать: «две тысячи двенадцать». Ещё успел прошептать что-то: «осторожность», «вода», «магнитное поле». И… душа его отлетела…

Доктороу заплакал.

– А лаборатория? – прервал его Наливайко. – Реактор? Компьютеры?

– Там сейчас работают пожарные. – Голос в трубке тщетно пытался обрести твёрдость. – Похоже на ваш Чернобыль, правда, реактор уцелел… Напоследок хочу сказать, что тело бедного лорда Эндрю найдёт вечный приют в Сэвидже, в склепе рода баронов Макгирсов Сауземпских…

– Благодарю вас… примите соболезнования, – вздохнул Наливайко, опустил трубку на рычаг…

И вот тут его сперва пробило испариной, а потом затрясло. Кажется, пчёлки, предсказанные Фраерманом, начинали роиться…

Вновь схватив трубку, он принялся набирать номер:

– Алло, Мотя, привет, это я… А с Шерханом на периферию возьмёшь? Что? Когда? Ну и отлично, буду…

Азиат поднял голову и положил морду ему на колено. «Куда едем, хозяин? Я с тобой, ты только скажи…»

Загрузка...