Охота на колдунов

Глава 7, в которой служители божества строят планы, богохульники злоумышляют, а степняки и лесовики идут на поводу у неприятеля.

Колдовство колдовством, но и обычный человек без способностей к волшебству тоже чего-то стоил в этом мире. Иначе императора и дворян меча уже давным давно оттеснили бы от управления государством 'высшие жрецы. Северяне недооценили южан. К тому же какие там из здешних южане! Отсель до настоящих южан недели пути.

Защитники стен стояли плечом к плечу, плотной массой, что, как известно, делает смелее даже изнеженную любимицу манерных аристократок, маленькую длинношерстную белую собачку - мальтийскую болонку. Вдобавок большинству оказалось некуда бежать - спуски вниз, в город перекрывали именитые горожане, защищенные амулетами. А самое главное - гарнизон успел попробовать вражеской крови, пролив минимум своей - то ли ханы поторопились со штурмом, то ли изменники задержались с наговором. Всё это вместе взятое уже само по себе помогло местным исполниться воинственности.

Барабаны ударили, и фойерфлахцы, прерываясь на обмен ударами, затянули тайное могущественное заклинание. Ну, это они были уверены, что заклинание.

Кто-то, преисполненный по жизни излишнего скепсиса, всё же поверил в заклинание не до конца и в панике попытался прорваться в город. Кто-то, безразличный к осуждению окружающих, трусливый даже на миру, то есть в окружении однополчан, в обессиливающем испуге бросил оружие. Там где первых и вторых оказывалось побольше, коневоды закреплялись на стене.

Но вот для большинства местных... Для большинства фойерфлахцев вера в Вышнего (исповеданная, в глазах северян, слугами Зла) в тот день не сдвигала гор, но сделала едва ли не большее - рассеяла страх. И они устояли. Ведь продержаться следовало совсем недолго - длительность вражьего заклинания предусматривалась лишь достаточной, дабы степняки успели в большом числе попасть на стены. Кто из местных после этого, скажите на милость, вдруг прервал бы бегство да еще и сумел отбросить врага обратно?

В довершение всего без 'волны ужаса' столь бешеный натиск коневодов, заставляющий их нести невиданные доселе потери, как оказалось не мог продолжаться бесконечно. Они-то рвались наверх в расчете на обещанную панику (перед самой атакой ханы раскрыли секрет, поднимая боевой дух), но время шло, а массового бегства защитников не происходило.

Ночью пришла новость о провале штурма. Штурма, идеально спланированного. Штурма, отбить который помогла трагическая случайность. Трагическая для фойерфлахских заговорщиков, конечно. Которые, тем не менее, в этот раз верно истолковали волхвовскую составляющую происшедшего - поняли, почему заклинание не сработало должным образом.

Почтенный рэл', 'высший жрец Гриффид поспешно поднимался по винтовой лестнице донжона. Раз уж встретил эту ночь под кровом своего патрона, то известие следовало обсудить немедленно. И не просто обсудить - даже смерть дочери не извиняла череды провалов. На этот раз у Гриффида оказалось гораздо больше оснований для волнения, чем после неудачной попытки напустить чуму на Север. Но жрец оказался встречен на удивление спокойно.

- Испытание от Всеблагого... - толстые восковые свечи, вставленные в фигурные бронзовые подсвечники, тусклым светом выхватывали из полумрака лицо рассуждающего повелителя. - Важно точно определить, чем именно в наших поступках оно вызвано. На что намекает Всемилостивый?

У Гриффида вертелся на языке ответ, не слишком лестный для него самого. Потому жрец начал издалека - вдруг, пока он будет рассуждать, его визави не выдержит и озвучит иную версию, не столь разгромную для подчиненного:

- Думаю, сначала следует отбросить всё то, что уж точно не может быть причиной, - и Гриффид зачастил как по писанному. - Кто-либо из профанов мог бы посчитать, что мы, желающие блага и возвышения жречеству, страдаем за грехи оного. За нарастающие с каждым прожитым годом скабрезности и бесстыдство стареющих 'высших. Непристойности, которые становится всё труднее скрывать от простолюдинов. Призвать к покаянию и исправлению нравов. Но мы-то понимаем, Похититель наоборот жалеет, что не решился в самом начале, после путешествия между мирами отбросить соответствующие лицемерные косные обычаи призванных. Ведь Средоточие Света есть любовь, а она должна принимать самые разные формы, дабы охватить всё многообразие возможного, наиболее полно прославлять Похитителя, чье воображение не знает границ.

Глава заговора был абсолютно согласен со стариком-жрецом. 'Из последних новшеств здесь можно припомнить подсказанную дочерьми Всеблагого и вызвавшую немало пересудов моду на открытое декольте на императорских и дворянских балáх. Моду, даже по прошествии нескольких лет всё еще полагаемую большинством рэл'ли для себя слишком смелой или даже непристойной. Плоды маловерия, роптать на советы непорочных дочерей!'

Но так ведь можно перечислять банальности до утра! И разглагольствования Гриффида оказались прерваны:

- А может Похитителю неугоден твой план?

- Но ведь столько лет прошло, сколько уже сделано. Он бы остановил нас раньше, - Гриффид как раз сам в последнее время засомневался в собственном прожекте, господин будто прочитал его мысли, но раз уж обвинение прозвучало, жрец решил озвучить и контраргумент.

Однако собеседник жреца, похоже, был даже лучшего мнения о плане, чем автор.

- Может, ты напротив слишком медлишь с доведением плана до логического конца?

- Но зачем тогда Всеблагой своим вмешательством застопорил всё дело? Мы явно чего-то не знаем.

- А каким образом восполнить недостающее знание? - хитро улыбнулся хозяин донжона (и всего замка). У него уже появилась соответствующая мысль.

- Пленить и допросить с пристрастием и волшбой 'постигающего?

- Но таким образом восстановится статус кво - один 'постигающий появился среди северян, один исчез. Похититель явно желает иного.

- Тогда - пленить того дворянина, в чьем случае нашла коса на камень. Пленить баронета Клевоца Холмина. И собрать для этого настолько мощный отряд, чтобы не оставить северянину никаких шансов.

- Мне нравится сама идея, - вздохнул господин Гриффида (тут его мнение и мнение жреца совпали), - но заниматься ее реализацией ты не будешь.

Гриффид открыл было рот возразить, попросить дать еще один шанс, но не успел вымолвить ни слова.

- Две 'высшие жрицы погибли. Неудача с 'волной страха' - долго же придется отмываться от подозрений. А я уже не говорю про перебитых наемников и их плененного командира.

- Но я мог бы, - наконец сумел вклиниться 'высший жрец, - повести отряд и, когда город падет, подловить убегающих дьяволопоклонников по дороге на Север.

- Это если Холмин не попадется ранее степнякам. Кстати, пусть так и будет. Возложим задание на коневодов. Негласно, конечно. И за пристойное вознаграждение. Надеюсь, справятся получше тебя.

Они оба знали, что поставлено на кон. Пока еще для 'высшего жреца всё затмевала смерть дочери, но дочку можно завести новую, а вот сокровища лежащие в Холме - не какое-нибудь банальное золото или драгоценные камни. Нужный человек, как и предполагал Дан, получит власть над обезглавленным родом Холминых. А если все просто перебегут в другие рода - неважно, заговорщикам нужно было всего лишь заполучить ненадолго сам Холм на законных основаниях.

С ханскими воинами, закрепившимися на стенах в ряде мест, окончательно расправились только глубокой ночью. И нажми тогда коневоды чуть посильней - Фойерфлах бы не устоял. Но провал с заклинанием застал ханов врасплох, потому те не направили вовремя подмогу, наоборот позволили даже стоявшим у подножия откатиться назад.

С наступлением темноты пошел дождь и лил, не прекращаясь, до утра. Собравшиеся тучи не позволяли луне осветить схлестнувшихся у парапетов людей. А по городу сломя голову носились вестовые, искали воевод, требовали подмогу то к одной, то к другой башне. Под стенами истекали кровью раненые кочевники, а их не могли отыскать в мешанине тел. Или попросту бросили.

Изабелла шлепала по лужам за Клевоцем от одной нуждающейся в умертвлении группки сопротивляющихся степняков к другой. Там ждала, а затем вновь шагала дальше. Промокшая до нитки, с гудящими от усталости ногами, то и дело норовящими разъехаться на скользких камнях, замерзшая.

- Им хорошо, тепло, они... рубятся, - бормотала себе под нос жрица о Холмине и сопровождающих его северянах.

Девушка старалась не обращать внимания на неподвижные либо еще шевелящиеся тела. Получалось плохо: то и дело на кого-нибудь наступала, а один раз так и вовсе упала, чуть не приложилась губами к лицу мертвеца. Одежда теперь пропиталась не только дождевой водой.

Ей всё же пояснили, почему продрогшая девушка не может остаться где-нибудь под кровом. В отражении штурма участвовали все воины Холма, и все перемещались с места на место, туда, где горожане могли не устоять. В Фойерфлахе не осталось ни одного укрепления, наделенного хотя бы миниатюрным постоянным северным гарнизоном, с наступлением ночи даже донжон был покинут. Негде содержать пленников в безопасности. И ныне не только Изабелл, но и бывший воевода наемников (он - с секирщиками Зыря и в оковах) перемещались от стычки к стычке.

Измотанная настолько, что уже не ощущается голод, окончательно потерявшись во времени, Изабелла наконец-то оказалась приведена Клевоцем в башню, к их закутку, такому родному после уличного ненастья. Пока наследник Холма что-то обсуждал со старшими, девушка скрылась за пологом из шкур и поспешно переодевалась, даже не постаравшись растереть замерзшее тело. Боялась - появится Клевоц и вновь увидит ее наготу. Со времени пленения уже привыкла менять одежду под одеялами, но не полезешь же на спальное место, пока с тебя ручьями течет вода.

А снаружи бодрым голосом, будто и не после такого насыщенного событиями дня, говорил Дан:

- Я уж было начал разочаровываться в храмовых сыскарях. Но наши вещи таки прошерстили и притом ничего не украли. Ничего сверхценного здесь не оставалось, но всё же. Так что не даром завязки оставляли, которые только разрезáть. Жрецы здесь точно побывали. Уверен, утром узнаем, что и в остальных местах тоже.

'Конспираторы! - мысленно воскликнула девушка. - Мою старую одежду и вовсе сожгли!'

- Вот так запросто себя выдали? - Изабель узнала голос Клевоца.

- Ну, не запросто. Новые такие же завязали. Но это если не присматриваться. А я что коноплянки, изготовленные собственной женой, от чужих не отличу?

Затем некоторое время голоса звучат приглушенно, неразборчиво, но возмущенную реплику Дана жрица всё же расслышала:

- Каждому мыслящему здраво человеку понятно, что это дело рук жрецов. Но прямых улик-то у нас нет. И потому всё пока останется как есть.

- Всех сбивают с толку храмовые рыцари, сражающиеся на стенах. Если бы удалось обоснованно обвинить в чем-то не жрецов вообще, а именно храмовых рыцарей. Поставить им в вину нечто, перевешивающее помощь. Подставить их, в конце-концов. Тогда можно было бы подбить местных - простолюдинов или знать, а лучше тех и других - забросать храм камнями, избить привратников, но лучше, конечно, выказать негодование помасштабней. А мы бы тем временем, пока внимание жрецов отвлечено, попробовали проникнуть в храм, - а это уже говорит Клевоц.

'Вечно что-то выдумывает', - Изабелла уже вдосталь наслушалась за время пленения крамольных разговоров и всё меньше принимает их всерьез. Полагается как на могущество жрецов, так и на осторожность северян. К ее удивлению северяне представляют собой не просто грубую телесную мощь. Они еще и думать умеют. Девушке не хочется себе в том признаваться, но в плане ума баронет Холма производит впечатление как минимум не худшее, чем ее соученики по волхвовской школе. Окультурить бы только.

- Как бы в результате такого 'перевешивания' город не потерять. Но мысль стоящая... - тем временем заключает Дан. - Поставим храмовников охранять продовольственные склады.

- Но мы же не будем их поджигать!

- Мы - нет. Но мало ли на что пойдут жрецы, если убедятся, что штурмом крепость не взять.

Северяне еще некоторое время тихо обмениваются мнениями, а затем Клевоц выныривает из-под полога и предлагает девушке кружку, над которой клубится пар:

- Надо бы тебя еще телом к телу согреть, раз уж так замерзла, - Клевоц неспешно стягивает собственную влажную одежду. - Будешь раздеваться? - Холмину любопытно, не начала ли юница относиться к нему проще после дневной экзекуции.

Но дело не только в любопытстве. После боя, поражения, превратившегося в выигрыш, полуночных стычек ему хочется отвлечься, пошутить над чем-то или кем-то, добродушно посмеяться. А тут ренкинэ, с которой столько пережито вместе и до сих пор шарахающаяся своего мужчины.

Холмин уверен, что в любом случае отреагирует девчонка смешно, и она оправдывает ожидания. Правда, смешным поведение жрицы кажется только Клевоцу, опьяненному резкой сменой поражения на победу, для самой же девочки здесь всё всерьез. Не столь 'согревания' она боялась, а того также, что дело этим не ограничится:

- Нет! - пищит Изабелла и кутается с головой в покрытые шерстью выделанные шкуры.

- Не хочешь, как хочешь, - северянин улыбаясь одевается в сухое. - Но вот мой дед за своей нынешней не уследил... Один раз заболела - до сих пор мучаются, - и Клевоц, не вдаваясь далее в подробности, пригласил: - Да вылазь уже, не буду я тебя сегодня больше трогать. Отвара хоть выпей.

Приподнявшись на локте Изабель принимает кружку и робко подносит к губам, но тут же отдергивает, едва не вывернув на себя:

- Горячо!

- Так обожди чуток, - пожимает плечами Клевоц и громко сёрбает из своей.

'Какое бескультурье!' - успевает подумать девочка, но преисполниться презрения не успевает - проваливается в сон. Кружка с отваром из ягод шиповника так и остается стыть на полу.

Баронету Холма в эту ночь некого приобнять, засыпая, - девушка вжалась в дальний угол, завернувшись в одеяла из шкур, и лезть вслед за ней туда, а уж тем более насильно тащить к себе под бок северянин не стал. 'Нечего было юницу почем зря пугать', - засыпающему Холмину почему-то мерещится говорящим эти слова покойный отец.

Если бы баронету рассказали, что родители Изабель спят в раздельных спальнях, полагая это признаком достатка и цивилизованности, он бы преизрядно удивился.

А на следующий день утром всех разбудило громкое чихание. 'Ужас, как вульгарно!' - проносится в голове у Изабель, она садится и чихает еще раз, затем, схватившись обеими руками за голову, стонет от боли. Как показалось Клевоцу спросонья - стонет соблазнительно. Впрочем, как известно, у многих мужчин проблемы с определением настоящей причины женских стонов.

'Высшая жрица - обладательница хрупкого, изнеженного тела. Тем не менее, ранее ей не довелось поболеть - в нужный момент родители, а позднее и она сама читали соответствующие наговоры. Но привычными способами излечения девушка теперь не могла воспользоваться!

Изабеллу передергивает от отвращения. В столичной школе у них был обзор простонародных способов врачевания - теперь, пока излечится, днями ходить с подтекающим носом! Может быть дебелым северянам способы эти и помогли бы быстро (для этого, правда, сперва им надобно заболеть), но не утонченной аристократке, в последнем жрица уверена. Ее не смутило бы болящее горло, кашель, жар, но вот нос - не эстетично. Жуть, какой безобразной она предстанет в глазах того же Клевоца!

- Помоги мне, пожалуйста, - подчеркнуто вежливым тоном обращается дворянка к Холмину.

Во-первых, она стыдится некрасивой болезни. Во-вторых, нужно же прививать зачатки цивилизации варвару. Будущее неясно; неизвестно, сколько им еще доведется пробыть вместе. Правда, охваченная предубеждением, Изабель как-то не принимает во внимание, что вежливые слова северянам, собственно, тоже известны.

Клевоцу не мудрено догадаться, в чем же следует помочь, и он начинает перечислять средства, известные не только на Севере, но и, пожалуй, всем южанам:

- Хочешь, напою тебя отваром из шиповника? Или чаем из липы? Мехами тебя в несколько слоев укрою - пропотеешь как следует. Мою маму отец лечил репой с медом, но чтобы их приготовить нужно время. Еще можно дышать паром сосновых почек, промыть нос ромашковым чаем, сок калины с медом советуют...

- Клевоц, милый, - Изабелла, принудив себя завлекательно улыбнуться, перебивает.

Вообще-то она опасается кокетничать с северянами. Знает, здесь нравы простые: если заигрывает вошедшая в возраст женщина - значит хочет стать чьей-то супругой или рéнкинэ со всеми вытекающими последствиями. Либо любовницей, что полагают унижением для незамужней, а в случае семейной - поводом для пролития крови. Недалекие простаки не понимают - возможна утонченная игра густыми бровями, глазами из-под длинных ресниц, уголками губ без намерения впиться этими самыми губами в своего визави, а затем и вовсе сплести ноги. Что манящая, дразнящая игра возможна ради себя самой.

- Клевоц, ведь так не получится меня быстро вылечить. Может, на Севере знают что-либо еще? - она намекает на Дана, не зря же его величают знахарем.

- Чего уж там, знаем. Посвящу тебя в то, чем дополнить известные на юге неволхвовские средства. Мгновенного излечения не обещаю, но ощутимо быстрее - получится, - для большинства болезней у северян придумано нечто особенное. Не для всех, конечно. И лишь малую долю знает молодой Холмин. Однако сейчас знахаря привлекать не приходится.

Клевоц решительно охватывает девушке ладонью затылок, а свободной рукой, указательным пальцем круговыми движениями попеременно растирает углубления крыльев носа, то чуть выше, то ниже. Он не может подробно объяснить почему (за этим и впрямь следует обращаться к Дану), но зато знает как.

- Запоминай, будешь так делать сама, - комментирует северянин. - Должна чувствоваться легкая боль.

При слове 'боль' (сопровождающемся соответствующими ощущениями) Изабелл горестно вздыхает, но пока терпит.

Клевоц между тем попеременно разминает (каждый раз начиная у носа и постепенно удаляясь) нижнюю кромку костей, образующих скулы.

И вновь болезненные ощущения не отпускают девушку. 'Когда вернусь к своим - стану непререкаемым авторитетом в области изучения северного уклада', - в жреческой школе ее учили стараться во всем находить положительные стороны.

- У тебя, - вновь заговаривает северянин, - как и у всех есть небольшое углубление в кости, между надбровных дуг.

- Нет у меня никаких впадин, - возмущается Изабелла. - У меня гладкий красивый лоб! Вот! - Но Клевоц не обращает внимания на вялую попытку сопротивления.

Однако, перетерпев западины в кости под бровями, болевые точки над верхней губой, растирание кончика носа, ушей, еще несколько приемов, Изабелла сломалась на двустороннем сдавливании плоти между основаниями большого и указательного пальцев. На этот раз Клевоц сразу прервался, таким яростным оказалось сопротивление:

- У вас совсем всё на боли и мучениях завязано? Лечишь - мучаешь. Не так себя веду - бьешь. И вообще, вместо того, чтобы как все достойные люди за выкуп отпустить, у себя держишь. Это не жизнь, а страдания сплошные.

Северянин слегка опешил от такого напора, он ведь всего лишь хотел помочь. Но терпение - одна из северных добродетелей. И оно свойственно даже молодым, ведь нарабатывают его помногу часов подряд в разнообразнейших ситуациях: от неудобных засад до нарочитой покорности неправому (которая, правда, улетучивается как дым с окончанием урочного срока). И Клевоц пустился в объяснения:

- Если часто разминать, тебе даже понравится. Там что-то такое в теле происходит... - так он только пуще вывел из себя 'высшую жрицу.

- Я не мазохистка! - Изабелла уже пожалела, что попросила о помощи.

А Клевоц, хоть и впервые услышал странное слово, но догадался о значении. Попробовал, поясняя, зайти с другой стороны:

- Мы все надеемся на лучшее посмертие. Ты - своё, я - своё. Но ведь чем-то его следует заслужить. Чем больше страданий человек безропотно претерпел - тем вероятней награда. - Здесь Холмин несколько вольно истолковал северный уклад, пытаясь найти точки соприкосновения с южанкой; точнее, многое пропустил. Но да, возможность искупительного страдания признавалась.

- И, - продолжил баронет, - наши матери шлепают маленьких неразумных деток, но они делают так от любви. Их волнует, как ведет себя ребенок, иначе пустили бы всё на самотек. Так и мне не всё равно.

Начатое было Изабеллой выяснение отношений на этом стихло:

- От любви? - полушепотом произнесла, будто пробуя слово на вкус.

Однако они не придали произнесенному слову равного веса, чему свидетельством резкий - в глазах Изабеллы - и вполне естественный - по мнению Клевоца - переход северянина совсем к иному:

- Я тебя, несмотря на сопротивление, в северные тайны посвящаю? Теперь и ты мне кое-что поведай...

Вообще-то ничего особенно потаенного Холмин ей не показал. К тому же Изабелла и так регулярно раскрывала подробность за подробностью о жреческой жизни. О ступенях волшбы и соответствующих им наговорах. О сроках освоения волхвовской премудрости. О том, что Похититель старается пореже вмешиваться в наш мир. И даже о лживости слухов про безошибочное чтение памяти некоторыми из 'высших жрецов.

Северяне, правда, всё равно часть из этого знали, а о многом догадывались. Потому юная жрица полагала, будто ничего страшного не происходит. Она же не могла передавать Силу.

И тут Клевоц начал объяснять, что же ему нужно:

- Во главе всех храмов стоит Совет мудрых. Обладает ли член Совета достаточной властью, дабы преследовать мой род и способствовать взятию города вопреки мнению остальных? Имею ввиду, если остальные ведают о том.

- Нет, конечно, - Изабель ответила мгновенно.

- А кто возглавляет Совет?

И тут девочка его удивила:

- Об этом не знает никто, кроме членов Совета. Даже я не знаю, хотя мой родной отец - Голос совета перед лицом мирян, 'высший жрец Гриффид Мóнтегю.

- Но ведь ты не Монтегю, а Полеон?

- У нас нет предрассудка о разном предназначении мужчин и женщин. А потому и в мелочах мои родители не были ограничены, - пожала плечами Изабель, но, увидев по глазам, что Клевоц понял ее совсем уж превратно, поспешила объясниться. - Мне дали девичье родовое имя матери. - Она не была внебрачной дочерью.

Всем известно: северяне ни при каких обстоятельствах не отпускают попавшихся служителей Похитителя живыми, какой выкуп не предложи. Потому жрица до сих пор и не упомянула о своей повышенной ценности - а вдруг высокое родство наоборот послужит лишним аргументом в пользу ее умерщвления. Вдруг ее смерть тогда покажется северянам самой сладкой местью ненавидимым жрецам и перевесит все прочие соображения.

Клевоц же в тот день не стал расспрашивать, почему южане отказались от 'предрассудка', у него не было настроения вникать в очередное южное безумие.

- Можно ли сказать, - вернулся к изначально поднятой им теме, - что твой отец - второй человек в жреческой иерархии?

- Да, - ненадолго задумавшись, ответила Изабелла. Престарелый Гриффид никогда о таком не упоминал, но по сути...

- Значит, с одной стороны, он знает первое лицо иерархии. А с другой, надеюсь, Гриффид Монтегю не имеет никакого отношения к происходящему с нами. Будь он замешан, ты бы больше знала или догадывалась и иначе себя вела. Да и с заговором, ведомым вторым иерархом сословия жрецов (а тогда, вероятно, и первым тоже), нам не тягаться.

Клевоцу (а также Дану и остальным людям Холминых) очень не хотелось втягиваться в противостояние со всеми жрецами сразу. Потому баронет невольно нашел доказательства лучшего (из возможных раскладов) там, где их нет. Рэл' Гриффид Монтегю полагал дочь слишком юной для посвящения в тайну.

- Может, я тогда напишу отцу и всё уладится? - робко предложила Изабель, не веря в собственное счастье, в возможность таким образом спастись из плена.

И правильно не верила:

- Нет, тогда ведь тебя потребуют выдать, а ты официально моя ренкинэ. Мы откажемся... - Клевоц не договорил (и так ясно, после отказа - война). - Зато можешь подсказать, как уведомить отца о происходящем, чтобы никто не перехватил послание в той же столичной жреческой канцелярии.

'Когда у нас будут неопровержимые доказательства, - додумал северянин, - краденые храмовые бумаги'.

Роана, сводная сестра императора восседала в мужском седле на высокой, стройной, ослепительно белой кобыле. В окружении всадников - группы 'высших жрецов и храмовых рыцарей. Венценосная особа не носила в тот день даже облегченной кольчужки, лишь облегающие замшевые брюки и куртку, притягивающие взоры разноцветной вышивкой и не только ею. Роану надежно хранила волшба.

Зато сестрица ехала почти в первых рядах споро вышагивающих вперед, на врага, гвардейцев. В центре вóйска, на острие удара. Нарабатывала авторитет согласно жреческому мудрому совету-пожеланию.

На голове - простая золотая корона без драгоценных каменьев. Длинные волосы цвета вороного крыла спускаются на плечи.

Раздаривала благосклонные, но тем не менее полные достоинства улыбки.

Что до руководства полками, план, как полагала, был гениально прост: имперская армия начинает (в центре, спешенной гвардией - они всегда являлись тяжелой пехотой, а на конях лишь перемещались к месту битвы), продолжает (дворянским ополчением правого и левого крыла), и выигрывает либо прорвав центр, либо рассеяв фланги и захватив неприятельскую ставку.

Лесовики покинули дебри Каета, подставились для битвы в ровном поле - какие теперь могут быть неожиданности? Да, лесовиков много, очень много, но с Роаной столько 'высших жрецов, сколько единовременно не ходило с императорами с самой Войны присоединения Севера (тогда, правда, 'высших двинулось в поход еще больше, и намного). А на случай непредвиденных ситуаций дворянские воеводы и держатель гвардии снабжены переговорными амулетами - дорогое удовольствие даже для ставленницы жрецов, но первая битва того стоит.

Кто-то упоминал засадной полк? Какой может быть засадной полк посреди ровной как стол степи. Запасной отряд? Просто не всех сразу введут в дело. Расположившихся последними, в самом тылу и назовем запасными сотнями.

Вразнобой взревели горны и трубы. Ударили первые стрелы - но ни та, ни другая сторона в этом сражении не полагалась на лучников всерьез. Армии пошли на сближение.

Нахлынули разношерстные толпы лесовиков с железными и каменными кремневыми топорами, копьями, в шкурах с нашитыми для лучшей защиты костями, с деревянными щитами, трофейными и самодельными мечами, много еще с чем...

Рэл' Гринь, укрыв раскосое лицо за металлическим забралом, шагал среди пехотинцев. Безлошадный, он окружил себя посыльными, изготовившимися по первому знаку бежать к своим сотням.

В этот день он поставил на кон свою репутацию, плод четверти века упорного кровавого труда. Более того, он поставил на кон доброе имя своего рода, рода Пугачей, все без исключения члены которого столетиями верно, беспорочно служили Изначальной империи.

Он поверил в последний замысел императора. Более того, он поверил самому императору, еще когда соглашался возглавить гвардию.

Ряды ускорились. Вот уже напор и ярость лесовиков схлестнулись с дисциплиной и гордостью гвардейцев. Гринь выждал, пока крылья войска тоже сойдутся, бездействовал еще некоторое время, а затем отдал приказ.

- Повиновение, - отвечали изменившись в лице посыльные, сплошь младшие сыновья благородных отцов. От прославленного рыцаря ожидали чего угодно, но только не такого.

- Повиновение, - чуть позднее растерянно твердили тэл'ы отрядов. Бывалые ветераны, частью жалованные дворяне, а частью бедняки-урожденные всё же не посмели ослушаться, в гвардии не приучены к своеволию и уж тем более своеволию во время боя. Кто-то просто выполнял приказ, а кто-то выдумывал оправдание происходящему - зашедших в тыл врагов, к примеру.

И гвардия бежала.

Бежала так, как в этом мире смогли бы, пожалуй, только они. Недаром перед походом Гринь изводил подчиненных отработкой перестроений.

Теперь - пока большинство улепетывало со всех ног - то один, то другой отряд (в случайном порядке для стороннего взора) внезапно останавливался и быстрой контратакой, не щадя ни врагов, ни себя, отбрасывал лесовиков, не позволяя изрубить в капусту спасающихся бегством. Быть может столь вычурное маневрирование и не удалось бы, всё-таки гвардейские доспехи не лучшее одеяние для бегства, но варвары и их вожди еще не оправились от панического отступления гвардии. Лесовики просто не верили своим глазам, ожидали ловушки. А потому, хотя от погони удержаться не смогли, но преследовали вяло. Вдобавок, как и ожидалось, невольно помогли жрецы своей реакцией на улепетывающих со всех ног гвардейцев.

На флангах же продолжалась резня. Своенравные вольные дворяне не выполнили бы подобный приказ в самом начале битвы. Когда спесь нашептывает - смерды-лесовики вот-вот побегут. Но на то и рассчитывали Гринь с императором.

Роана среагировала на отступление мгновенно, девушка была не лишена здравомыслия:

- Еще сочтемся с вами, осталось недолго, - ни о чем ином кроме предательства она и не подумала. Жрецы ранее докладывали о настроениях в бежавших ныне частях - это могла быть только измена верхушки.

И теперь у принцессы появилась великолепная возможность прославиться. Остаться и сражаться там, где бежала элита воинов меча, где бежал, обеззвучив переговорный амулет, держатель гвардии, знаменитый рэл' Гринь. Затмить императора - сражаться, в то время как Евгений II находится где-то глубоко в тылу. Тем более что Роана ничем не рисковала - если даже она со жрецами не отбросят толпу варваров, если даже волшебство не поможет против неисчислимых ратей, то не отступившая будущая императрица всего лишь попадет в плен. Славный плен, после продемонстрированной стойкости. Плен, в котором и волос не упадет с ее головы и из которого принцессу выкупят, об этом позаботятся храмы.

И - началось. Роана, сидя на лошади, бросала через головы спешенных храмовых рыцарей сулицы - легкие метательные копья - усиливая движения волшбой. Наносила врагу минимальный урон, это всё, на что пока хватало ее Силы. Но большего от принцессы и не требовалось, позднее происходящее преувеличат, приукрасят, создадут впечатляющую легенду. Всерьез сражались жрецы. Они обрушили на противника всю Силу, и ту, что заранее предполагалось, и ту, что думали оставить неприкосновенным запасом.

Бессчетно летели на встречу косматым лесовикам 'радушные встречи', короткие синие молнии, превращающие человека в плохо прожаренный кусок мяса. 'Цветки любви' - небольшие огненные облака - возникли сразу в нескольких местах среди вражеского строя. И еще много чего не менее смертоносного.

- Волшбы не жалеть! - 'высшие жрецы развлекались, убивая неодаренных. В волхвовском плане здесь противопоставить себя служителям Всеблагого и Всемилостивого оказалось некому, а ответные стрелы и копья отклонялись с незначительным расходом Силы. Как стало известно несколькими часами позже Евгению II от самих же лесовиков, волшебники Каета не пошли в поход под явно надуманным предлогом, что навело императора Изначальной на определенные подозрения.

Лишь 'упокаивающей росы' - разрушительного заклятия беспрецедентной мощи, улучшающего посмертие произносящего, но требующего для своего воплощения его гибели, самопожертвования - никто не применил, фанатиков Похитителя тут не было (если здесь и были фанатики, то всевластия жречества).

Воодушевления 'высшим жрецам добавлял и их традиционный способ пребывания в плену первые несколько дней - сон разума. В него собирались погрузить в случае необходимости и Роану. Пускай противники и надевают на пленников 'украшения' из сочетания драгоценных и полудрагоценных камней, не позволяющие использовать Силу кроме как для самолечения или внушения панического страха одному или нескольким недоброжелателям, чье намерение убить колдуна удается почувствовать. Но в последнем случае для врага любые амулеты (кроме самых сильных, которыми в мире Похитителя владеют немногие) - плохая защита от обращающего в бегство ужаса.

Поэтому двух упомянутых способов достаточно: после почти полного волшебного истощения в теле оставляли малость Силы, дабы с их помощью уже без участия сознания предохранить от случайного ножа, принадлежащего кому-либо не вовремя возжелавшему отомстить за испепеленного родственника или побратима. Тайком отомстить, ибо убивать 'высших служителей любых богов воспрещено среди всех народов кроме, разве что, северян. А те представители знати, кто носит дорогие сильные амулеты, с помощью которых мог бы подавить страх, более дешевыми слабыми амулетами защищают свою ближнюю родню, позволяя жрецам отличить ее во время боя и не убивать волшбой (правда, последний обычай волшебников изрядно поднимает стоимость даже слабеньких, легко преодолимых амулетов, призванных хоть чуть-чуть защитить от Силы).

Жрец погружался в волхвовской 'сон' на несколько дней - пускай Сила восстанавливается по возможности в полном покое, пускай тело доставят в замок с более-менее достойными условиями содержания. Да и общаться со смертными, еще разгоряченными победой, не доставляет удовольствия. Лучше выдержать паузу. Тем более что противоколдовские оковы запечатывали Силу только если их поначалу одеть на бессознательного жреца, а никому не хотелось получать шишку на затылке из-за страха пленителей перед необезвреженными носителями Силы.

Только о рядовых рыцарях храма никто не подумал. Им оставалось надеяться на посмертную милость Похитителя (в северном стиле - смерть в бою за правое дело) либо на то, что не всех раненых добьют.

Принцесса же тем временем метала копья по возможности не глядя. Ее отнюдь не привлекало зрелище массово умертвляемых простолюдинов, первая в жизни битва показалась лишенной книжной романтики. Не то чтобы высокородную Роану чересчур смущали сжигаемые заживо смерды, но всё же мыслями старалась унестись подальше - к примеру, в столицу на свою несомненно предстоящую в скором будущем коронацию. Там тоже ожидалась проблема:

'Старая корона, этот золотой монстр будет смотреться на мне просто смешно. Ее следует переплавить. Или заказать новую...' - блистать во главе Империи, претворять в жизнь 'исторические свершения' она желала, для этого готова была продумывать остроумные многоходовые интриги, но вот неэстетичная рутина не для утонченной дамы, пускай стараются подчиненные.

Жрецы быстро оказались островком в бушующем море лесовиков из Каета. Варвары переходили за грань десятками и сотнями, но переломить ситуацию волшба не смогла. Один за другим падали наземь храмовые рыцари, стали валиться с ног от истощения и жрецы. И когда пало последнее имперское знамя, поле битвы на юге (там, куда изгнали гвардейцев) вдруг преобразилось.

- К бою! - только что убегавший вместе со всеми рэл' Гринь закричал не жалея голоса, а услышавшие посыльные, тысячники и сотники старались не менее зычно продублировать приказ.

И снова муштра показала свое преимущество перед вольницей. Дворяне из ополчения не согласились бы отступить, но если бы бежали, преследуемые по пятам врагом, не смогли бы остановиться так резко как гвардия. Разогнаны оказались бы крылья войска и возвращение центра не свершило бы перелома в битве.

- Вперед!

- Рия!.. - следующий приказ потонул в старинном имперском боевом кличе исторгнутом из сотен глоток. Кличе, образованном из последних букв слова 'Империя'.

Гвардейцы не только остановились в нужное время, но и после недолгой заминки ударили обратно, потеснили потерявшего даже подобие строя врага, начали побеждать лесовиков, потерявших множество собратьев от неумеренно (незапланировано неумеренно) примененной только что волшбы. Наконец-то странное бегство закончилось и элита меча могла делать то, зачем сюда пришла, - побеждать.

Отбитые тела 'высших жрецов и принцессы уложили в бóльшем из жилых домов хутора, до того случайно не разоренного войной. Посты охраны высокородный Гринь расположил на приличном удалении от строения, даже за границами частокола, окружающего усадьбу, - пускай спящие волхвовским сном восстанавливают Силу непотревоженные близким присутствием бодрствующих. Правда внутри, в пределах бревенчатой изгороди, в меньших строениях расположился император с немногочисленными приближенными - не всё время же его величеству проводить в шатрах из ткани или кож. А в неожиданно просторном погребе находилось несколько пленных из числа лесовиков.

Посреди ночи, когда нарождающийся месяц затянуло тучами, рэл' Гринь и император с вернейшими из верных прокрались в 'жреческие' комнаты. И наиболее преданными, пользующимися исключительным доверием Евгения II оказались не гвардейцы, хотя из них традиционно набирали монарших телохранителей. Не кто-то из дальней родни (живая ближняя родня исчерпывалась почивающей сестрой). Не чем-либо обязанные дворяне или простолюдины со стороны. Не наемники. Многие бы удивились, узнав, что императорскими конфидентами оказались те, кого в отсутствие Евгения II именовали его рабынями.

Короновавшись два года назад, Евгений немедленно выкупил в южном Цдонеке полудюжину невольниц-простолюдинок, оставшихся сиротами в ходе пленения. Юниц, у которых не осталось родни в Империи. Но выкупить - не самое главное. Куда пойти оставшейся одна как перст миловидной девушке без приданого? В шлюхи (и здесь не важно, где ею стать - в публичном доме или в прислуге)? Если повезет, найти богатого покровителя? Вот император таковым и стал.

Но, что бы ни думали злопыхатели, молодого монарха эти женщины как любовницы интересовали в последнюю очередь. За глаза обвинявшие императора в злоупотреблении крепкими напитками и сладострастием ошибались. Евгений II просто позаботился о том, чтобы его недооценивали враги. Он даже обещал: пожалует дворянство и хорошее приданое тем из выкупленных невольниц, кто пожелает уйти из импровизированного гарема. Но только тогда, когда его власть как следует укрепится, когда жречество перестанет соперничать с ним. А произойдет ли это вообще?

- Мало ли как сложатся обстоятельства: нам нужны готовые на всё люди, которых будут подозревать в последнюю очередь, - вздыхал император во время приватного разговора с Гринем из рода Пугачей.

- Не сделать убийц из испуганных девиц, - выговаривал правителю рэл' Гринь, никогда не страдавший излишним чинопочитанием.

- Зачем убийц - понятливых мясников, временно усиленных амулетами и способных добить подранка, дабы мы с тобой могли зайти в храм и искренне призвать Похитителя в свидетели, что не только не убивали, но даже не отдавали приказа. Девушки ведь у себя в деревнях с сырым мясом дело имели. Птицу резали. Пусть еще на барашках и молочных поросятах потренируются. Никого более не можем привлечь - человек должен быть всегда под рукой да еще и действовать, едва услышав завуалированное пожелание. Никто из твоих гвардейцев не осмелится понять такой намек. Разве что убивать самим?

- Похититель далеко не всегда карает даже высокопоставленных клятвопреступников, если те дали клятву под принуждением, - он может просто проигнорировать нашу ложь в храме. Ведь он сам привел к власти императоров, что теперь пытаются изменить жрецы. Если не будет другого выхода, можно рискнуть и так, - похоже Гринь не исповедовал и излишней веры во внимательное отношение Всеблагого к повседневным поступкам своих верных, в важность безгрешного поведения. - А по твоему плану риск еще больше - ему-то сверху виднее, кто на самом деле виноват. За столь низкий обман может и впрямь не погнушаться наказать - подставлять вместо себя женщин, которым пообещал дворянство.

- Не скажи. Я прочитал множество старых летописей, Похититель благоволит хитрецам...

- Подлецам?

- Не богохульствуй. Если по букве закона всё будет верно, Всемилостивый нас не тронет. Мы сможем свободно присягнуть, еще не будучи загнанными в тупик. И обзавестись янтарными глазами! Тогда никто больше не посмеет нас ни в чем упрекнуть. А от женщин даже избавляться не придется, как сидели в изоляции во дворце, так и останутся. Только представь себе - я этих простолюдинок читать выучил.

Накануне похода император обратился к старшей из своих девушек, рыжеволосой Рине:

- Когда соберу вас и буду вызывать добровольца тайно добивать врагов короны, изобрази пылкую готовность. Не бойся, тогда кто-нибудь еще согласится, из ревности, ее и возьму.

- Мой повелитель, а почему ты решил, будто я не ревную?

- Чего же ты хочешь? - Евгений запустил ей руку между бедер и подбирался всё выше, к сокровенному. Чего он хотел в тот вечер, было ясно и без слов.

- Возьми меня с собой. Я сумею, - обычно такая нежная, по-доброму улыбающаяся, отнюдь не рвущаяся превращать в пищу весело хрюкающих поросят, Рина смогла его удивить.

- Хочу убивать для тебя, - девушка раздвинула ножки и подалась навстречу руке гладким, волхвовским способом лишенным волос, лобком. Она успела повидать достаточно смертей начиная с дня своего пленения и до того, как попала к монарху.

И вот теперь, едва заметно морщась от старания, Рина (защищенная императорскими фамильными амулетами) перерезала глотки бесчувственным 'высшим жрецам. Из плена ее с товарками выкупили не жрецы, а Евгений II. И дальнейшую судьбу устраивал тоже он. И чернил жрецов изо дня в день он же.

Рине помогала беловолосая Кира, упокаивая 'высших жриц - поначалу император прихватил вторую наложницу как запасной вариант. Но никто из них не отказался, испугавшись в последний момент. И никому из юниц не стало вдруг плохо в то время, когда следует действовать. Лишь когда завершили и окинули взглядом содеянное...

А вскоре рэл' Гринь уже срезал нелепые косички с императорской головы - расплетать не оказалось времени, ведь о них Евгений вспомнил в последний момент:

- Если буду выглядеть шутом, варвар не воспримет меня всерьез. Да и если сегодня преуспеем, то по-прежнему держать в заблуждении 'друзей' Империи, экзотическим внешним видом принижать в их глазах мои умственные способности уже не выйдет.

Затем Гринь собственноручно вытащил из погреба закованного в железные кандалы пленника и повел в дом.

А там полонянина уже ждал с вопросом император:

- Как тебе, живописная картина?

Трупы и лужи крови никогда не смутили бы короля лесовиков Каета, вождя вождей Пенча Вислоухого, но когда тот осознал, что всё это - бездыханные тела 'высших жрецов и жриц:

- Ты сумасшедший! - выдохнул в ужасе.

- Почему вдруг я? Их, по всей видимости, из мести за проигранную битву убил король Каета по нелепой случайности вырвавшийся из заключения.

- Я поклянусь...

- Поклянешься кем? - с издевкой вопросил Евгений II. - В Империи не поверят клятве ложными богами, пускай те и подтвердят ее знамением. Даже если и поверят, то не смогут признаться в этом вслух. А призови в свидетели своей правоты Похитителя - тебе больше не видать трона Каета, собственный народ не примет. А вот я поклянусь Всеблагим и Всемилостивым и рэл' Гринь тоже, в то время как истинных убийц никогда не найдут. Мы даже приказа не отдавали.

Только тут до Пенча Вислоухого наконец-то дошло, что, несмотря на свершенное, у императора Изначальной есть некий план, в котором находится место и для возвращения престола плененному королю.

- Добивать их было зачем? - уже гораздо спокойнее проговорил лесовик.

У императора вырвался короткий смешок, но всех своих замыслов он, конечно, выдавать не стал:

- Так-таки и пленных владетелей не принято убивать. Всё же время от времени убивают. Выдумывают оправдание (как правило после) и убивают. А тут - ты вернешься домой, поклянешься по-своему, мы здесь - по-своему, мол, ничего толком не знаем. Объяснишь, что убийцы помогли тебе бежать и скрылись, наверное они - враги Империи. А значит, следует трижды подумать, что делать дальше, дабы не пойти на поводу у таких бесчестных людей. Своих же своевольных жрецов приструнишь упреком, что их Силы как раз и не хватило, дабы выиграть битву.

- С чем я вернусь? Троны не оставляют неудачникам, - Вислоухий подумал о том, что император не поскупился, умерщвляя, но, быть может, такой же щедрой рукой отмéряет помощь.

И Евгений оправдал его надежды:

- Я отдам тебе сестру, она жива. Будто бы пленил во время бегства. Единственная принцесса Изначальной как трофей - разве плохо? Также освободишь из погреба уцелевших лесных воевод.

- И? - король лесовиков теперь искал подвох.

- Собери свое разбежавшееся воинство, призови лесное пополнение и поручи воеводам прогнать коневодов из провинции Запад - твои ратники смогут разграбить ханский обоз. - Император не верил, будто только что на голову разбитые лесовики справятся с кочевниками. Но ведь жажда хоть какого-то реванша и жадность поднимут боевой дух, смогут причинить коневодам ощутимый урон. А там, если Клевоц выдержит осаду, можно будет договориться с ханами, оставить за собой неразоренные юг и восток провинции, сделав Фойерфлах пограничной крепостью. - Выдай за меня среднюю, твою любимую дочь - тогда ее сын наследует трон. Ведь моей сестры недостаточно для того, чтобы Каета оспорили Империю, а не ее жалкие куски, слишком много соперников со всех сторон света, даже не мечтай, - Евгений II умолчал о мире на границе с лесовиками, который воцарится в результате такого союза и высвободит часть имперских войск. О дочери короля как заложнице. Всё это было и так понятно.

- Ты хочешь не столь уж и многого, - Вислоухий задумался.

Евгений между тем продолжил:

- Предположим, дома ты передумаешь следовать моему плану и разгласишь услышанное. Жрецы Похитителя захотят заполучить иноверца, дабы удостовериться, кто говорит правду. Они выложат деньги на большой общеимперский поход. Я тоже в стороне не останусь, нужно же организовать случайную смерть одного лишнего свидетеля-короля. Соберем всех кого можно, снимем с границ даже тех, кого нельзя. А ты перед объединенными силами не устоишь. Всех не перебьем, но после нашего ухода воцарится новый король, не Пенч Вислоухий. Пусть и впрямь случится так, что для меня поход на Каета завершится смертью - вскроется мой замысел и жрецы отомстят, но у тебя зато отберут принцессу, твой внук не наследует Изначальную, сам ты лишишься королевства.

- С другой стороны, - император излагал последний аргумент, - если всё пойдет, как задумано, я не только воспрещу вторгаться в Каета, но и в случае необходимости подкреплю свой приказ оружием.

Вскоре несколько варваров покинули хутор, обошли, минули посты так, будто наперед знали их расположение, угнали коней и растворились в темноте.

Через некоторое время деревянные постройки охватило пламя, а лишние следы затоптали неудачно направленные конные и пешие гвардейские отряды.

Для фойерфлахцев потянулись дни осады. Враги вновь готовились к штурму, но теперь гораздо обстоятельнее. В расчете на каждые городские ворота строилось по одному, а то и по два тарана, выглядевших будто сараи на колесах. Крышу тарана покрывали невыделанными шкурами, которые должно было обильно полить водой, прежде чем подступить к стенам, где горожане попытаются ее поджечь. Внутри передвижной постройки раскачивалось на канатах длинное бревно с железным наконечником - кочевники не пожалели металла, которого в ином случае хватило бы на вооружение многочисленного отряда.

Ну а в гораздо большем числе строились колесные осадные башни. Придвинь их к стенам, перебрось мостки на парапет (если деревянные галереи предварительно разбиты из катапульт) и можно сразиться с осажденными на равных, что при сохранившемся подавляющем численном превосходстве ханов - залог победы.

Однако катапульт всё еще не было - ждали нужных мастеров и часть материалов, изготавливая тем временем то, что полагали более простым. Хотя и сложно говорить о 'простоте' передвижной осадной башни. А об одном средстве для ускорения падения крепости кочевники и вовсе не помышляли - желающих поучаствовать в рытье подкопов, а затем и в вероятной схватке под землей не находилось среди них никогда.

Между тем в городе сначала пали ширококостные рыцарские кони сразу на нескольких конюшнях, лишая защитников тяжелой кавалерии для вылазок. А затем на базаре объявилась ведьма, неизвестно в каких трущобах, подвалах или на чердаках скрывавшаяся до того. В обычное время в лучшем случае отделалась бы от жрецов битьем батогами толщиной в палец, но сейчас ее почему-то не трогали. Старуха поначалу постаралась обрести авторитет среди горожан, продавая травы (которые и впрямь помогали от многих хворей). А затем принялась кликушествовать о поражении.

Но лазутчики врага (будь то сами коневоды или заговорщики из жрецов) не успели подхватить бредни пожилой женщины. То есть так подумали северяне, наверняка не было известно - вдруг и впрямь сумасшедшая сама по себе. За базаром присматривали и в первое же утро, когда ведьма начала болтать лишнее, ее схватили. Брали поначалу малой группой, дабы подельники проявили себя, однако никто не показался.

В ее вещах поначалу ничего крамольного не нашли. Впрочем Дан смешал несколько ведьминых трав и накормил собаку. Та издохла, а все признаки указывали на яд схожий с тем, что выморил коней.

- А мы так отпустили одну особу лет пять назад, - сокрушался Вызим, - случай схожий был, да знахаря при нас не оказалось.

Но вызнать ничего не удалось - сама старуха была слаба здоровьем и пытки отпадали. Угрозы тоже не помогли. Оставалось только удавить...

- Нельзя убивать пророчицу, - уговаривала Клевоца Изабель. - Плохая примета. Тогда точно всё сбудется.

- Так ты веришь в приметы?

- Конечно, бывает так говорит с нами сам Похититель.

- А мы не верим, вот ведь не повезло ведьме, - ухмыльнулся Клевоц и далее объяснил. - Тех, кто верит, Вышний может отказаться принимать к себе. Я никогда не задумывался почему. Но после твоих слов о Похитителе... Так что ни у кого не выйдет пугать пророчествами. На Севере верят, что беда не придет, если убить предсказательницу.

- А если человек говорит правду?

- Правду? Ведьмы любят пугать будущим. Они будто знают о будущем то, что мы не можем познать, даже насобирав мудрости как у дюжины знахарей. Вот поясни она, что способствует падению города, а что - наоборот. В общем - она умрет.

- Но ведь она чья-то мать, бабушка. Разве тебе не жаль ее убивать?

Клевоц искренне удивился:

- У тебя какое-то странное отношение к смерти. Разве не видишь - рядом с ней никого, ни родственников, ни подруг. Ни покровителей - даже выкуп никто не предложил. Сама старуха страдает от старческих немощей. Что ее здесь держит? Мы же всего лишь отправляем ведьму на суд Вышнего. Если ошиблись - она получит благое посмертие, вечную жизнь в радости.

Холмин из жалости, дабы не нервировать без причины и так недавно болевшую от переживаний девушку, умолчал о том, что одну ведьму уже пощадил - ее саму, Изабеллу. И теперь, если вдруг отпустит вторую ведьму, его не поймут свои. Может быть даже кто-то заподозрит - а вдруг 'высшая жрица вновь заколдовала баронета.

Так проходили день за днем. Постепенно утвердилась в своих правах зима. Город, поле и лес укрыл снег. Но никто не собирался прекращать войну: ни сдаваться (фойерфлахцы), ни уходить (кочевники). Не только ханы, но и северяне не бездействовали - притупили внимание осаждающих демонстрациями вылазок. Выйдут, отойдут недалеко от стен, покричат оскорбления, подразнят - и тут же обратно. Катапульты у коневодов еще готовы не были, хотя первые гигантские метательные орудия уже и достраивались, так что пока фойерфлахцы возвращались без потерь. Враги пытались устраивать засады, захватить врасплох выходящих за ворота - но коневодов несколько раз самих подловили, умело отступая отошли в город, не оставив раненых и сумев увлечь врага за собой, а у ворот накрыли из собственных катапульт и посекли со стен стрелами.

Клевоц понимал, что должен ставить горожанам на вид наименьшие победы; за неимением новостей о приходе императорского полка следовало воодушевлять чем-то еще. Потому каждый раз, когда в результате фальшивых вылазок удавалось убить два-три десятка преследователей, об этом трубили по всему городу.

Всё время днем и ночью самые глазастые наблюдали со стен; где казалось, что бдительность упала, планировали настоящую вылазку. И вот урочная ночь пришла. Клевоц повел горожан за пределы стен. Можно было и чуть раньше, но ждали еще новолуние, когда не утыкают метко стрелами ополченцев, неумеющих сражаться 'ежом', плотно прикрывшись щитами в том числе и сверху.

В полной тишине выходили из Фойерфлаха и разворачивались в линию в несколько рядов. Холмин шепотом проговорил приказ, разошедшийся далее от человека к человеку. Лишь у самых позиций врага, когда ханские часовые запоздало подняли тревогу, имперцы в свою очередь закричали, в отличие от гвардейских полков закричали кто во что горазд.

- Рия! - кричали ветераны императорских походов.

- Север! - кричали пришедшие с Холминым.

- А! - подхватили ополченцы.

- Холм! - закричал бегущий впереди всех Клевоц и развалил топором первую голову. Итак, хорошее начало было положено.

А в тылу атакующих разворачивалось еще две колонны. Одна усиливала натиск на позиции строящихся осадных машин, а другая должна была прорваться к месту ночевки плененных коневодами местных. Последних привели к городу, дабы лезли по лестницам впереди кочевников под бревна и кипящую смолу, а перед тем занимались неизбежным в осадах тяжелым физическим трудом.

Юрий Нижнегорский бежит жечь осадное снаряжение. По пути настигает вынырнувшего из шатра коневода, рубит мечом по шее. Еще один враг, обмен ударами, удачный укол мечом. Темнота, где свои, где чужие, если и разобрать, то с трудом: горожане больше не держат строй, кочевники спросонья тоже отбиваются маленькими группками, встречаются одиночными воинами, убегают. Коневоды дорого заплатили за беспечность, за то, что вовремя не протрубили тревогу, не успели изготовиться к схватке, за панику.

Но у самых осадных машин сопротивление становится всё ожесточенней, враги прибывают, начинают давить массой. И не количеством растерянных, плохо понимающих происходящее бойцов, а организованным сопротивлением. А тут и новые толпы кочевников, предварительно собранные где-то в недрах лагеря бьют во фланг, пытаются отрезать от города. И фойерфлахцы отступают, так и не уничтожив осадные машины, дабы не оказаться в окружении. У самых ворот Юрий натыкается на бегущих безоружных людей, лишь с опозданием осознает: значит со второй задачей, выполнением которой лично руководил рэл' Клевоц, преуспели, пленных в эту ночь таки освободили.

Плохо подчиняющаяся приказам, волнующаяся вооруженная толпа участвующих в вылазке горожан ломится в город, но задние ряды всё же отбиваются от наседающих кочевников. У тех порядка не больше. Движение массы людей выносит размахивающего мечом Юрия (как только еще не убил никого из своих!) прямо к Клевоцу. Они сражаются некоторое время плечом к плечу. Сорвавший голос северянин пытается что-то кричать, руководить. Затем дворяне теряют друг друга из виду.

Горожан так и не получилось вымуштровать должным образом, дабы не растерялись в ночном отступлении. А опытные вояки не составляют в вылазке большинства: достойных людей мало и терять слишком многих без крайней нужды жаль.

Но в самых воротах предусмотрительно выставлены старики из северян. Они не дают толпе сжать друг друга на входе так, что в результате пройти не сможет никто. Бьют топорами плашмя по головам. Кого-то вытаскивают из толпы крючьями. У привратных башен (за пределами города) разгорелись предусмотрительно подготовленные еще в начале вылазки костры, позволяя лучникам со стен отличить своих от чужих. Внезапно точно выстреливают городские катапульты. И фойерфлахцы таки оказываются в городе, за закрытыми воротами.

Юрия опять выносит к Холмину, второй раз за ночь. Тот уже как ни в чем ни бывало разговаривает с начальником стражи:

- Вы спасли моего племяша, - рэл' Альберт Белов и не чаял больше увидеть родственника в живых. - Если когда-либо после осады понадобится искренний друг в городе, обращайтесь ко мне.

Напоенный Силой амулет для отвода глаз к концу путешествия рэл'а Станислава к Фойерфлаху совсем иссяк. Да и до того действие волшебной вещи не соответствовало распространяемым храмовниками легендам (ну, как известно посвященным, на то они и легенды) - приходилось и самому смотреть в оба, избегать угрожающих ситуаций. Однако добравшись до самого города, дознаватель благодаря связям имперского жречества среди ханских 'высших шаманов без проблем преодолел лагерь кочевников. Его даже вывели именно к тому участку стены, где стояли на посту храмовые рыцари.

По прибытии Станислав, естественно, сперва сделал самое необходимое. Нет, не ознакомился с материалами, собранными провинциалами. Сперва столичный гость отмок в бочке с горячей водой, вытребовал девушку размять уставшее тело (в том числе в самом интимном месте), а затем отоспался. Лишь наутро рэл' приступил к тому, зачем его сюда направили.

К сожалению, выбор годных в дело розыскных амулетов в местном храме оказался крайне беден. Судя по истощенности напоенных Силой вещей, храм не иначе как недавно отбил нападение внезапно обезумевшей 'высшей жрицы (о слухах компрометирующего свойства про 'волну страха' дознаватель разузнал лишь к вечеру). Но в любом случае всё это его пока не касалось. А если местные служители Похитителя так и не подпадут под подозрение в причастности к исчезновению 'высших жриц, то Станислав избегнет углубляться в столь двусмысленные события.

Единственный действительно полезный для расследования амулет уже был использован - чувствительный к эманациям Силы от 'высших жрецов он был пронесен по всем городским улицам и позволил бы обнаружить 'высшую жрицу даже в оковах, ограничивающих использование Силы до минимума. Конечно, были и ограничения - для обнаружения спрятанных амулетов пришлось бы заходить в каждый дом, на большем расстоянии такое не умели, но чужие амулеты и не интересовали сейчас дознавателя. Также до приезда Станислава произвели (во время штурма) негласный обыск в помещениях, обычно занимаемых северянами, но тоже ничего подозрительного не нашли. Еще опросили возможных свидетелей - безрезультатно.

И Станислав не стал повторяться. Вместо этого занялся совсем, на первый взгляд, излишними вещами. При этом, выбирая направление поисков, он уже знал о предполагаемом существовании среди северян двух 'постигающих сразу.

- Что покупали люди Холмина в местных лавках? - конечно, до северян дойдут слухи, о чем выспрашивали служители Похитителя, но будет уже поздно.

Проходит не так уж много времени и список доставляют.

- Металлические ступки и пестики? Гм. Возможно, стряпали что-то из еды или знахарь готовил снадобье, но не в таком же количестве. А некоторые богохульники предлагают истолочь железом в прах остатки костей предварительно сожженных тел 'высших жриц, а затем развеять над текущей водой.

- Зачем? - неприметный старичок с, если присмотреться, хитринкой в глазах - местный тэл' храма - в шоке от святотатства.

- Дабы не смогли после смерти остаться в этом мире бесплотными духами и в таком виде еще некоторое время послужить Всеблагому, - уйди Станислав из храмовых дознавателей, быть ему охотником на 'высших жрецов, колдунов, столько различных уловок, придуманных еретиками и иноверцами, изучил.

- Сколько женщин пришло с северянами? - неожиданными (как кажется) переходами - это очередной из нескольких десятков уже заданных вопросов - дознаватель сбивает тэл'а с толку.

Станислав подозревает сидящего напротив, выслужившегося из младших купеческих сыновей-послушников старика лишь в недостаточно умелом ведении расследования, не более того. Однако по привычке чередует обычные вопросы на получение всё новой информации (последний как раз из таких) с повторами, на случай если человек плохо помнит подробности собственной лжи или, пересказывая ее, в один из разов таки выдаст себя мимикой. Но использует не простые дублирующие синонимичные вопросы, легко вычисляемые собеседником и настораживающие, а более изощренные, принуждающие пускай и пересказывать упомянутое ранее, но каждый раз в новом ракурсе. Да так, что непонятно, хотел ли дознаватель еще раз услышать уже узнанное или расспрашиваемый повторяется от собственной неспособности коротко изъяснятся, доложить неизвестное, избегнув пересказа старого. Повторяется и тем раздражает Станислава, убеждает столичного гостя в недалекости провинциала.

- Поначалу никто не интересовался, но сейчас точно знаем - одна, - местный храмовник в недоумении аж пожимает плечами.

- А как это выяснилось?

- Со слов местных женщин, сошедшихся с людьми Холминых уже в городе.

- Почему решили обратить внимание на единственную северянку?

- Не решали, просто выспрашивали всё, что можно, на всякий случай. Вот те и разболтали о девушке держащейся особняком. И, по их мнению, много о себе мнящей.

- Северяне ходят или со многими, или вообще женщин не берут с собой, тем более выступая таким небольшим отрядом, - Станислав непроизвольно почесал свежевыбритую макушку. - Как бы мне на эту особу посмотреть?

Девушка должна быть действительно чем-то особенным и не в смысле телесных утех. Иначе многие возжелали бы прихватить по ренкинэ в поход. Пришедшая с отрядом должна уметь делать что-то уникальное на поле боя, только это оправдает допущенное нарушение уклада. Однако сделать какие-либо далеко идущие выводы про Изабеллу, постоянно закутанную в меховой плащ с капюшоном и передвигающуюся по улицам только вместе с отрядом северян, не удавалось вплоть до второго штурма Фойерфлаха.

Тем не менее, версия происшедшего у Станислава уже появилась. Во-первых, он полагал будто нашел подтверждение мнению рэл'а Гриффида: 'высших жриц действительно убили. Во-вторых, добавлял подробности об уничтожении тел. А в третьих, построил предположение касательно личностей убийц. И если по поводу первого 'постигающего сомневался кто это, не мог выбрать из Зыря, Дана и Вызима, то по поводу второго был уверен - это Изабелла. А вот северянка ли она, что сомнительно (ни в одном из архивов не упоминались ни столь юные 'постигающие, ни 'постигающие женского пола), предстояло выяснить. Возможно, где-то появилось еще одно гнездо зла, порождающее 'постигающих, не ограниченных столь многими условностями как на Севере.

Ханы не так желали разрушить древние каменные укрепления города, как хотя бы деревянные галереи, которые, покоясь на толстых выступающих балках, нависали над подножием стен и башен. Снабженные в том числе и в полах бойницами, хорды (то есть эти самые галереи) позволяли защитникам, оставаясь в укрытии, прицельно стрелять, сбрасывать камни и лить кипящую смолу на подобравшихся вплотную врагов. Без нависающих хорд для того, чтобы увидеть происходящее у стены пришлось бы высовываться между каменных зубцов и подставляться под летящие снизу стрелы. А главное - без хорд мостки с осадных башен позволят пехотинцам с легкостью попасть на стены.

Многочисленные катапульты окружили город. Они били и днем, и ночью. Из города отвечали, но гарнизону было не сравниться с ханами по возможностям массовой постройки метательных орудий. Там, где одна катапульта оказывалась разбита прилетевшими из Фойерфлаха камнями либо сама разваливалась на части, отстреляв свое, в строй уже становилось две новых.

Но поджечь хорды не удалось. Заранее предусмотрительно обмазанные известковым раствором или крытые черепицей, и теперь щедро поливаемые по мере надобности водой или посыпаемые снегом, они сопротивлялись огню. А разбить все галереи никто и не пытался - непосильная даже для множества катапульт задача. Точность и скорострельность не позволяют. Можно, конечно, донаправлять волшбой камни, горящие бочонки со смолой и деревянные чурбаны. Но только не на эти стены. Наговор, даже не превращая предмет в волхвовской навсегда, на короткое время всё же оставляет след в ткани мировой гармонии. След, на который откликается волхвовская защита укреплений Фойерфлаха. Потому метательные снаряды у стен вдруг потеряют скорость и прицельность, в результате как бы не вышло еще хуже, чем без колдовства.

Однако разбить настенные галереи не повсюду, но во множестве мест разом катапульты могли. Более того, если бить не прерываясь, могли не позволить немедленно восстанавливать укрепления. А значит, если добавить осадные башни, успешный штурм становится возможен и без запредельных потерь.

Кочевники пошли на приступ с первыми лучами утреннего солнца. Засыпали во многих местах ров, подтащили к стенам осадные башни, точно пчелиный рой облепили укрепления.

Поначалу Клевоц и Дан распределяли подкрепления и направляли контратаки с донжона. Часть катапульт перенесла стрельбу в сам город, пытаясь поджечь дома и тем отвлечь защитников на тушение пожаров. Поджечь-то подожгли, но вот отвлечь не вышло - заблаговременно организованные отряды женщин и детей превратились в пожарных. Женщины и подростки также занимались ранеными, подносили припасы к стенам, даже сами сбрасывали камни на карабкающихся по лестницам врагов.

Тараны размеренно били в ворота, но последние оказались заложены изнутри, горожане построили толстые стены-завалы из камней и бревен. С арок ворот спускали канатные петли, чтобы захватить тараны за острие, и, несмотря на противодействие кочевников, отчасти преуспели, время от времени ненадолго выводя осадные машины из строя.

Всё же, несмотря на все ухищрения, к обеду силы гарнизона истощились. Отряд за отрядом коневоды вступали в бой и казалось нет им ни конца, ни краю. Наступил момент, когда единственным запасным отрядом оказалась свита баронета Холма. А потому в наиболее угрожающее место, где кочевники вот-вот могли прорваться на городские улицы, Клевоц направился лично. Ведь ему с детства внушали не только необходимость для вождя показывать пример самому, но и то, что в сообществе исповедующих один и тот же уклад гибель воеводы не катастрофа, всегда найдется, кому сменить павшего и повести людей в прежнем направлении.

Во время штурма большинство северян и так уже успело проявить себя в ожесточенных схватках лицом к лицу на стенах. Они многих переправили за грань в тот день, но и сами не оказались, естественно, бессмертны. Среди прочих Глазку проткнули копьем живот, а затем добили булавой. Но он, собственно, умер правильно да и не собирался жить в этом мире вечно.

Таптуну же рассекли щеку стрелой, поранили предплечье и сломали пару ребер (от большего урона спасли кольчуга да кожаный поддоспешник). Жеб лишился своей знаменитой бородавки, отсеченной вместе с кончиком носа, а также охромел.

Теперь, вместе с Холминым, последняя еще не успевшая понести потерь группа северян вступала в дело. Они ориентировались на спущенные флаги у рэл'а Юрия. А тот спустил их не просто так - иное было бы уроном для его дворянской чести.

У Нижнегорского только что с превеликими потерями очистили от врагов верхушку одной осадной башни и подожгли, отступив только тогда, когда пламя стало невозможно затушить. Однако тут к каменному парапету, проступившему меж обломков еще недавно укрывавшей защитников хорды, подтянули еще одну башню на колесах и перебросили мостки. Но если бы только деревянные башни... А ведь всё новые лестницы приставлялись к стенам. Снизу летели стрелы, то и дело вырывая кого-нибудь из рядов защитников. Потому, когда с ханской стороны мостков перебежать на стену изготовилась новая ватага мечников, от гарнизона Юрий Нижнегорский встретил их было в одиночестве.

В другое время южанин бы, возможно, испугался, забегал взглядом в поисках помощи или пути для отхода - ничего зазорного в отступлении от уже сейчас вдесятеро превосходящего противника. А ведь следом лезут еще. Но в тот светлый снежный день, когда Юрий, махая мечом, взмок, несмотря на холод и не по погоде тонкую поддеву под металлом, в голове было пусто. Ни страха, ни опасений, ни других отвлеченных мыслей, лишь наполовину осознаваемые прикидки, куда направить свой меч (и, ведомое лезвием, тело), как только враги рванут вперед. Рэл' настолько отрешился от всего выходящего за рамки двух-трех ближайших движений меча, что его готовности сражаться в любых условиях не постыдился бы и сам Рааж Холмин, нынешний владетель Холма.

Однако Вышний по всей видимости распорядился отложить героическую смерть южанина в силу какого-то особенного замысла. И со стороны города вовремя появились новые действующие лица.

- Разойдись! - гаркнул Дан, вскакивая на мостки и замахиваясь огромной вязовой палицей с железным навершием. Юрий неожиданно для себя оказался в тылу. А знахарь недаром требовал высвободить место - в сутолоке размашистые, страшные удары, наносимые всего лишь одной рукой не разбирали бы своих и чужих.

А вот кочевники не отступили и поплатились за это. Дан, естественно, не протыкал, не разрубал, но раздроблял, сбивал, сталкивал с мостков вниз. Иногда по двое-трое: один налетал на другого, второй цеплялся за третьего, стараясь удержать равновесие, и все вместе падали с высоты. Если и не убивались, то надолго выходили из строя.

Знахарь, двигающийся споро, будто горностай, бросающийся из стороны в сторону и избегающий либо встречающий удары противников маленьким кулачным щитом, разметал нападающих. Но с верхнего, последнего, возвышавшегося над мостками этажа осадной башни ударило несколько стрел. Одна попала в шлем, но соскользнула, оставив царапину на металле. Другая вонзилась в бедро. Третья пробила кольчугу на плече. Тем временем коневоды поднимались на башню нескончаемым потоком и не замедлили атаковать. Дан сбил с ног еще пару противников, но затем не сумел как следует уклониться и получил по голове мечом. Шлем треснул, но не развалился, а подраненый знахарь упал на доски.

Клевоц, Зырь и Вызим разом бросились на помощь. С ближней городской башни как раз удачно проредили ханских лучников, попавших ранее в Дана. Зырь и Вызим пошли с флангов, сноровисто расчищая путь топорами. Вызим и задержался было с очередным противником, последовал обмен ударами, никто не уступал, не подставлялся, но и не мог достать другого. Но Вызим бросился вперед, тараня щитом, и сбил-таки врага вниз, чудом умудрившись не последовать за ним.

В центре рубился Клевоц в усвоенной еще в детские годы сдержанной отцовской манере. Сколько синяков оставят палки в тесном игровом строю зачастую решает уклонение или подшаг на пядь-две, больше резко двигаться не всегда есть возможность. Вот так Клевоц и дрался сегодня, опасаясь неловким движением на шатких мостках толкнуть своих же. И у него получалось - раз за разом коневоды валились под ноги. По мнению покойного отца, тот, кто умеет драться в строю, не сплохует и в рассыпном, и даже в парном поединке, а вот наоборот - не всегда.

Сегодня северяне сполна показали, почему их боятся на юге.

Новые холминцы и фойерфлахцы подоспели на помощь. А Вызим утащил знахаря на стену. Там, отвернув броню, убедился, что жить будет, и перепоручил Изабелле перевязывать. Вызим совсем уж было вознамерился возвернуться в бой, но тут ему на глаза попался камешек, выкатившийся из надорванного кошеля Дана и чуть не затерявшийся под ногами в грязном истоптанном снегу. Вызим присмотрелся: черный шероховатый округлый камень натолкнул на верную мысль, прикосновение - и будто мурашки бегут по коже.

- Знамение! Оберег восстановился сам!

У пожилого сотника, всегда требовавшего от других точного следования укладу, у самого на каждой руке красовалось по искупительному клейму. И далеко не каждый северянин принимал наличие на собственном теле клейм так близко к сердцу, как Вызим. Он всё искал знака от Вышнего, что действительно прощен, что за гранью будет принят благосклонно. И вот искомое случилось.

Внешне, в лице сотник не изменился, но на самом деле радость охватила его душу, он мог больше не изощряться в том, как послужить Северу лучше, чем другие, он мог просто жить. Вызим бросился назад, к кочевникам, и, пожалуй, наиболее точно подходят к его дальнейшим действиям на стене слова 'убивал весело'.

Дан между тем начал приходить в себя. Изабелла в недоумении смотрела на этого человека, грозное оружие Севера, которое следует беречь как зеницу ока, использовать только по назначению, а не позволять рисковать жизнью там, где достаточно обычного воина. Почему Клевоц полез в самую сечу, она еще могла понять - варвары не подчиняются вождю, забывающему предоставлять доказательства собственной храбрости. Но знахарь...

Дан едва открыл глаза, а уже понял невысказанный вопрос Изабеллы и через силу ответил:

- Если я не буду рисковать собой наравне с остальными, то и способность превозмогать высшее колдовство исчезнет.

Коневодов тем временем сумели выбить с двух верхних этажей башни, а затем подожгли сооружение. Буквально из пламени выпрыгивали люди Холмина обратно на стену - задержались, ждали, пока огонь как следует разгорится.

А бой продолжался. Осадные башни отвлекли на себя большую часть защитников стен, позволив карабкающимся по лестницам преуспеть чуть более, чем обычно. На стене, посреди обломков, остатков деревянных галерей Клевоц вновь сцепился с коневодами. Союзные и вражеские удары сыпались со всех сторон, не понятно было, где свои, где чужие, кто прикрывает спину. Он боялся (да и времени не было) думать о том, что такое может происходить по всему периметру и город вот-вот падет. Несколько достигших головы, но не разрубивших шлем ударов не так ошеломили, как пробудили в северянине бешенство. Время продуманных движений, экономии сил кончилось - он лупил наотмашь, как перед этим Дан, бил, зачастую не глядя, и, как это ни странно, попадал. Подставлялся под удары, дабы и самому попасть - пластинчатые доспехи Холмина покрылись вмятинами и трещинами, северянину отрубили мизинец левой руки, в которой он держал клевец, заменивший разбитый вдребезги щит: потерял палец в результате чьего-то выпада, не достигшего в общем-то изначальной цели. Лишения куска плоти в пылу схватки даже не заметил.

Изабель, несколько притерпевшаяся к ужасам резни еще во время первого штурма, притаилась, скрючившись возле самого спуска в город. Раненого Дана уже переправили в госпиталь, а вот для нее дело складывалось плохо: с одной стороны, не решалась без разрешения бежать вниз, а с другой - первый же кочевник, который обратит внимание, может запросто убить. Утерянный кем-то небольшой нож, который подобрала и спрятала в рукав получасом ранее, здесь спасти не мог.

Однако, спасать пришлось не ее, а Клевоца. Замахнувшегося на него с тыла кочевника она остановила буквально в последнее мгновение, неожиданно даже для самой себя, бездумно - сознание оказалось совершенно пустым, лишь что-то будто толкнуло вперед - рванувшись и вонзив нож в тонкую полоску неприкрытой шеи, показавшуюся между кожаным доспехом и шлемом. Изабелла выдернула нож, и человек осел вниз безвольным мешком. Девушка ужаснулась собственной храбрости: она убила, находясь едва ли не в центре вихря из сражающихся воинов, переправила за грань не волшбой, а собственными руками, почти прикоснувшись к намного более опасному (из-за отсутствия у нее Силы) врагу. А Клевоц заметил угрозу поздно, если бы не Изабелла. Но теперь северянин развернулся к ней.

Он на миг - дольше не позволило появление меж каменных зубцов новых голов в кожаных шлемах - залюбовался девушкой: огонь в глазах, развевающиеся на ветру длинные волосы, окровавленный нож в руке в сочетании с хрупкой фигуркой неожиданно пробудили в нем не просто нежность, но нечто более глубокое и объемлющее.

- Ты думал, лишенная волшбы я без тебя ничего не стою? - с вызовом прокричала Изабелла, возвращая северянина из мечтательного состояния на бренную землю. После происшедшего к рэл'ли внезапно вернулся жреческий гонор, который было подрастеряла за последнее время.

Но тут очередной взобравшийся на стену и ввязавшийся в схватку кочевник ударом щита опрокинул ее на камни, расчищая себе путь. Клевоц рванул вперед, раз за разом обрушивая секиру сверху вниз. Ему пришлось изувечить двух или трех коневодов, прежде чем смог вытащить девочку из-под ног сражающихся и отнести к ведущей в город лестнице.

Не успел он привести Изабеллу в чувство, как появился Дан и потянул за плечо:

- Отступают.

То, что казалось преддверием поражения обороняющихся, на самом деле было последним рывком, запредельным усилием кочевников. Коневоды не выдержали гибели стольких храбрецов и откатились от городских укреплений. Уцелевшие защитники потрясали оружием и нестройно, но радостно кричали. Холмин мог теперь перепоручить все дела старшим, воспользоваться наконец-то так сказать преимуществами своего начальственного статуса. Всё равно ведь, если нечто потребует его присутствия, позовут не медля.

Разгоряченный боем, со всё еще учащенным дыханием Клевоц повел, даже скорее потащил свою рéнкинэ прочь со стены и по улицам к их постоянному пристанищу, попутно пересказывая то, что когда-то объяснил покойный отец. Девчонку следовало еще учить и учить, как полагал Холмин, вот сегодня отвлеклась на южные капризы и едва не погибла. Сам же северянин на ее фоне ощущал себя не просто взрослым - умудренным опытом. Он не сознавал, что его 'умудренность' во многом проистекает из доверия к опыту других как своему собственному, а ее бестолковость - из следования в неподходящей обстановке иным ценностям, чем принято на Холме.

В то же время Клевоц не забывал о взаимном спасении жизни на стене, о том, какой пленительной красавицей запечатлелась в его памяти в те мгновения юная жрица. Потому то, что именно Изабелла с ним, впервые осозналось не как случайность, а как единственно правильный выбор.

- У вас почему-то полагают, - начал Клевоц, - будто женщина может быть только либо серой домашней мышкой, пугливо прячущейся в норке, либо хитрой длинноносой лисицей, покусывающей и собственного мужа. Но вот не понимают, что ей следует быть рысью, в семье надежной прячущей когти, но раздирающей посторонних на части.

Изабелла хотела что-то возразить, но тут и она, и Клевоц наконец заметили, что на его левой руке вместо мизинца теперь чуть сочащийся кровью обрубок. Жрица ахнула, она лишь однажды в жизни видела не просто ранения, а увечья вблизи на близких людях и без возможности что-либо изменить (это когда убили тетю) - сейчас же выбивало из колеи отсутствие целительской 'волшбы. Оставалось только перевязать, чем она и занялась, не позволив Клевоцу сделать то же самое уцелевшими пальцами, другой рукой и зубами.

Строго говоря, баронет не сопротивлялся. Отчего-то только с утерей части тела он по настоящему осознал себя признанным вождем северян и разномастного фойерфлахского воинства - для этого сыну известного упрямца Волика и внуку неистового Раажа Холмина понадобилось 'всего лишь' отбить два штурма города, выиграть две стычки с превосходящим числом врагов, пленить 'высшую жрицу, а теперь еще и оставить на память о себе немножко собственных костей и мяса на фойерфлахской стене. Но теперь он наконец-то воспринимал как должное, что опытные, проверенные поколениями Холминых подчиненные Дан, Вызим и Зырь присмотрят за происходящим, а сам Клевоц может отвлечься и впервые за последние дни настроиться на возвышенный лад:

- Знаешь, твои волосы мягкие как лисий мех, - сопровожденный прикосновением комплимент для Изабеллы не нес в себе ничего особенного, но принудил отвлечься от перевязки.

- А пушистые ресницы приятно щекочут язык, - в другой обстановке ей могло бы даже не понравиться, но кровавый антураж сделал слова и действия более весомыми.

- Мне нравятся маленькие и изящные ушки, - с этими словами Клевоц поцеловал девушку, но почему-то не в ухо, а в губы. И Изабель отстранилась далеко не сразу.

Станислав старался не попадаться людям Холмина на глаза, но подробности стычки на стене и того, что последовало далее, увидел. В прошлом ему не раз приходилось наблюдать за находящимися на императорской службе северянами и их женщинами. Потому вывод был однозначен: Изабелла не из них. Особенно развеяло сомнения то, как Клевоц обращался с ней после боя, 'они еще не сплетали ног, а без этого северяне никогда не берут своих женщин на юг'.

Дознаватель жадно всматривался в девушку. Запоминал походку, рост, фигуру, манеру держаться, подбородок и кисти рук в конце концов. Пока что убивать 'постигающую нельзя, нужно проследить, куда она отправится из города. Вдруг там растят еще таких же. Ну а в будущем, кто знает, возможно и представится возможность уничтожить столь привлекательное зло. Жреческие дознаватели давно уж привыкли выходить за рамки своих полномочий, предусмотренных законами Изначальной империи. Если представлялась возможность уничтожить врага Похитителя - уничтожали.

Когда всё закончилось, Вызим впервые за долгое время засыпал исполненный умиротворяющего самодовольства. Он постепенно погружался в приятный сон - о собственной достойной смерти. Сам момент гибели происходил в соответствии с северным укладом, а затем, за гранью, душе становилось ни много ни мало мягко, уютно и тепло. Сила Вышнего уносила северянина ввысь, в край неизбывного счастья.

Завернувшись в медвежью шкуру, Вызим пригрелся и уже не просыпался до самого утра. На его лице то и дело возникала радостная полуулыбка - накануне северянин уверился, что Вышний более не винит его в происходившем давным-давно, раз позволил первым увидеть доброе знамение.

Ночью же загорелись городские склады. Дюжина храмовых рыцарей, поставленных присматривать за ними еще после первого штурма, будто бы отвлеклись в то время, когда кочевники в последний раз приступили к стенам. И вот складов не стало, еле отстояли у огня близлежащие дома.

Но, к удивлению Изабеллы, северяне не унывали. Даже обвинений в адрес храмовников почти не звучало. Лишь Дан и Клевоц хитро улыбались. А с утра люди Холмина и вовсе занялись странным делом: пустые подвалы торговцев сырым мясом, рыбой и другими скоропортящимися продуктами, используемые летом под ледники, взяли в бесплатную добровольно-принудительную аренду от имени фойерфлахских властей и стали зачем-то заполнять телами убитых кочевников. Более того, из запасников достали соль, оставшуюся из заготовленной перед самой осадой.

За завтраком недоумевающая ренкинэ не удержалась от язвительного замечания:

- Вы бы еще их есть стали, - в изысканном обществе она бы посчитала такие речи недопустимыми, но здесь, после вчерашнего зрелища ратников с аппетитом обедающих среди трупов - в перерыве между штурмами... Саму Изабеллу тогда чуть не стошнило.

Однако Вызим не промедлил с достойным ответом:

- Мы? А ты, думаешь, что ешь?

Изабелл резко побледнела и закашлялась. На столе как раз было сервировано жаркое. Клевоц поспешил заботливо хлопнуть по спине - по мнению девушки делать это следовало в несколько раз слабее - и напомнить, что не только она умеет язвить.

- Вообще-то мы такого не делаем, - вздохнул Дан. Он хоть и изранен, но за столом со всеми. - Но тут же, видишь, большинство запасов сгорело. Если не принять мер, крепость простоит в осаде недолго. Но мы сделаем всё по обычаю - Клевоцу раскаленным железом наложим на руку искупительное клеймо.

Девочка поежилась. Мало им увечья, случившегося с молодым Холминым вчера, так хотят продолжить издевательства. Человечину будут есть все (ну, кроме нее; узнав секрет, ни за что не согласится), а страдать Клевоцу. И Изабелла рассказала про запасы еды в храме.

Вот тут-то северяне и возликовали:

- Вот чего нам не хватало! - от полноты чувств Дан дернулся и скривился, потревожив раненую ногу. - Пока люди будут требовать пищу, можно заглянуть в храмовый архив... - Северяне ранее рассчитывали настроить толпу на погром прежде всего тем, что именно храмовники не уберегли склады. Но теперь всё выглядело гораздо проще.

- Но ведь храм отдаст еду и за деньги, сейчас достаточно лишь пригрозить, - перебила жрица. - Воров же частью перебьют прямо на месте, а частью поймают и после допроса казнят. - От неожиданно нахлынувшего волнения за жизнь Клевоца даже ненадолго позабыла, что в результате ее саму могут освободить. Да и если баронет уцелеет, то на него как пленника были же виды...

Но никто не обратил внимания на возражения.

- Ты пойдешь с нами, - подытожил Клевоц. - Дан ранен, а нужен кто-то, способный побегать в случае надобности и, что кроме него можешь только ты, чувствующий волшебные ловушки на расстоянии. А обезвредим их с помощью оберега.

- Но я... - жрица собиралась было отказаться, сказать, что не будет участвовать в святотатстве даже под угрозой пыток.

- А взамен обещаю в храме жрецов не пленить и не убивать.

Куда ж деваться, она согласилась и наутро уже стояла закутанная в плащ у открытых храмовых врат. Вокруг бушевала толпа, разогретая слухами обо всех подозрительных колдовских событиях этой осады. И весть о содержащихся в храмах запасах продовольствия послужила последней каплей. Мужчины из простолюдинов, но и разъяренные женщины тут как тут, среди безоружных (всё-таки никто из местных не поднимет железо на жрецов) могут быть даже опаснее мужчин, того и гляди выцарапают кому-нибудь глаза.

- Жрать! Жрать дай! - никто из местных пока еще не столкнулся с голодом, но северяне уже успели как следует напугать грядущим.

Толпа надавила на привратников, стремясь ворваться внутрь. Обычно вход в храмовый молельный зал из которого можно попасть в помещения, предназначенные только для посвященных, открыт круглосуточно. Но сегодня исключение - жрецы поняли, что пахнет жареным.

Появился сам настоятель. Но тщетно в попытке усмирить толпу грозил отлучением - все знают, что по древнему канону отлучение должен еще утвердить император, а после всего случившегося в городе - наверняка не утвердит. Жрецы тоже сознавали своё двусмысленное положение и потому не сдержали напор, не применили оружие, запустили в только что закрытый храм мирян. Те тут же рванули к внутренним дверям - в поисках прохода к складам. Но здесь ожидала на скорую руку организованная обманка.

Второстепенные двери закрыли наглухо, выставили перед ними дебелую охрану, которую мирянам преодолеть оказалось не так просто. Позади в комнаты перенесли немного запасов, надеясь убедить людей, что это - всё. В то же время нужный проход остался открытым, дабы уверить, будто он не ведет ни к чему ценному. Жрецы понадеялись, что те немногие, кто пойдет в распахнутые двери, не углубятся достаточно далеко в хитросплетение коридоров и этажей, не дойдут до катакомб под храмом, где собственно и хранится запас. А там запал у толпы иссякнет и не солоно хлебавши, люди уберутся восвояси.

Но настоятелю не повезло. Во-первых, в толпе находились те, кто точно знал, где искать - Клевоц постарался организовать отдельный отряд, предназначенный проследить за судьбой продуктовых запасов. А во-вторых, людям, ведомым самим баронетом, не нужны были ни первый вход, ни второй. Они пошли по третьему коридору - к архиву. Незаметно отперли потайную, сливающуюся со стеной дверцу и проскользнули туда за спинами своих, из числа тех, кто остается и позаботится о продовольствии.

Этот путь остался свободен неспроста - много жизней пришлось бы положить, чтобы здесь пройти, достигнуть не каких-то там складов, а идти ходом, откуда можно попасть в любую из келий храмового руководства. Но поворот за поворотом, коридор за коридором, ловушка за ловушкой - устройство храма полностью соответствовало девушкиным рассказам, ответам на вопросы Клевоца. Ну а большинство вопросов северянин составил исходя из сказания о Реще-низкорослом. Замок высокомерного отца его дамы сердца содержал достаточное количество приспособлений против чужаков, желающих тайно проникнуть туда. Старшие северяне, правда, тоже подсказывали Клевоцу на что обратить особое внимание.

Открыв потайную дверь, проникли в запасной коридор. Паутина свисает с потолка, пыль под ногами - но это кратчайший путь в нужную келью, определенную сравнением рассказа пленного наемника со сведениями от Изабеллы о том, кто из иерархов чем руководит и в каких помещениях размещается. Механические приспособления (прежде всего плиты в кладке пола, с грохотом проваливающиеся, заставляя наступившего человека упасть в волчью яму, и дверные ручки, служащие рычагами, обрушивающими с потолка тяжелые камни), волшебные ловушки - северяне всего избежали, так как знали расположение наперед. Без знания Изабелла (как и Дан) не всегда почувствовала бы ловушку вовремя, до того, как волшба высвободит потолочные каменные плиты и те обрушатся на пришельцев. От такого оберег не защитит - ведь сами по себе плиты с волшбой не взаимодействуют.

Но даже зная расположение всего, ограбить храмовников сложно: если обезвреживать ловушки заклинаниями, то немедленно поднимется общая тревога. Однако северный оберег действует иначе, как и сами 'постигающие он исподволь истощает Силу образующих волшебные ловушки амулетов, а не преодолевает, ломает ее. В этом и усматривался шанс на успех. К тому же у амулетов часть Силы была ранее изъята для неудачной 'волны страха'. Потому сочли возможным пройти даже без помощи Дана.

Именно знахарь объяснил, почему амулеты не поднимут тревогу: Изабелла, раскрывая тайны храма, не знала этого, не думала, что можно так просто преодолеть защиту. Борьбе с 'постигающими ее не учили. Также северяне недаром запустили в храм недовольных горожан - нужный коридор (если не считать ловушек) был на время оставлен без присмотра, жрецам понадобились свои люди в другом месте, тут, как казалось, никто и так не пройдет.

Однако такие дела обычно не обходятся без случайностей. И не обязательно благоприятствующих взломщикам. Вот внезапно вынырнувший из-за поворота 'рэл Станислав, следующий по своим надобностям тайным ходом из-за вторжения в храм горожан, едва не застал людей Холмина врасплох. Однако дознаватель удивился еще больше посторонним людям с закрытыми лицами в святая святых, и Клевоц успел оглушить его короткой цельнодеревянной палицей, с навершием замотанным в ткань. Правда, на этом неприятности не закончились.

Обезвреживание очередной хитроумной колдовской ловушки, настроенной пропускать беспрепятственно только местных жрецов, требовало времени. А позади, совсем недалеко, послышался топот ног - судя по звуку, целой группы храмовников. Выход из строя амулетов не остался совсем уж незамеченным. Обычно их здесь не поверяют годами, для оценки боеготовности замурованных в стенах напоённых Силой вещей нужно задействовать особый амулет, но в общей тревожной обстановке кому-то из охраны пришло в голову не толкаться с горожанами, а таки обследовать состояние волхвовской защиты. И он угадал. Теперь группа вооруженных жрецов направилась проверить судьбу остальных амулетов, обнаружив один выведенный из строя. Затем наткнулись на следы, но кому они принадлежат, еще не знали. До поднятия общей тревоги оставалось недолго.

Драться в храме оружием - в таком действе горожане северян не поддержат. Из недр храма, где служителям Похитителя, как говорится, и стены помогают, по поднятии общей тревоги северяне если и вырвутся, то не все. По тем, кто падет, опознают остальных. Сдаваться - тоже не выход, с ними Изабелла. В любом случае последствия для Холма обеспечены, в то время как все подозрительные события, связанные со жрецами, в Империи враз забудутся. А скорее всего из тайного хода даже приняв бой не выйдет вообще никто, слишком маленький отряд ради скрытности взял с собой баронет.

'Нас настигнут, - пронеслось у Клевоца в голове. - Только не попасть в плен, - плен по-настоящему пугает северянина. - Старики говорили, если обездвижат, следует перекусить язык. На него и челюсти почему-то колдовство обычно не сразу распространяется'.

Но тут вдруг громко хлопают крылья и ворон появляется будто ниоткуда. Птица, повернувшись к Клевоцу, укоризненно качает головой, а затем разворачивается и направляется навстречу погоне, вприпрыжку заворачивает за угол. Звуки человеческих шагов внезапно стихают, будто и не было никого. Похоже, люди Холмина увидели того самого ворона, который ранее привел к Клевоцу Юрия в последний момент. Или собрата таинственной птицы, способного сверхъестественным образом беззвучно вывести из строя сразу целый жреческий отряд.

Северян не понадобилось дважды просить продолжить путь. А возвращаться оказалось проще - толпа как раз дорвалась до основного храмового склада, чем отвлекла тех, кто мог бы помешать Клевоцу сотоварищи.

Добыча была велика, тяжелый мешок пергаментных свитков унесли люди Холмина в тот день из храма. Когда о происшедшем узнал настоятель, то его охватил неописуемый гнев. 'Следует покончить с Холминым как можно быстрее, - нервно вздыхал его благочестивость. - И один неиспробованный способ у нас остался, подземный ход'. Действительно, существование подземного хода из храма за пределы городских стен содержалось в тайне, а значит - открывало интересные перспективы.

Именно настоятель планировал неудавшееся покушение на Клевоца с помощью кавалеристов. Одно такое на неугодного дворянина он уже провел через посредников два года назад и тогда преуспел. Настоятель же отказался от засады из лучников, предложенной после советником - многие в Изначальной полагали, что переоценивать лучников не следует, особенно против полного пластинчатого доспеха, в котором, отбившись от наемников, стал ходить Клевоц. Движущийся человек, а если еще и со щитом, это тебе не твердо стоящая мишень: лучники не только промахиваются, но и, попав, стрела зачастую срывается, соскальзывает, не пробивает доспех. А нырнуть в переулок, уходя из-под обстрела, в городе проще простого. Если же в засаде участвуют и воины ближнего боя, то следует всего лишь сойтись с ними, по сути спрятаться за врагами от стрел. Также настоятель нес ответственность за провал 'волны страха'. Вкупе с кражей свитков неудач набиралось достаточно, чтобы лишиться места в иерархии.

Расправиться с Холмиными следовало исподволь. Открытое использование без подходящего повода грубой воинской и волхвовской мощи привело бы, во-первых, к столкновению со всем Севером, а, во-вторых, и к конфликту с южным дворянством меча и императором, которые не потерпят такого самоуправства даже от жрецов. Жречество чувствовало себя связанным законами и интригами Изначальной намного сильнее, чем думали северяне.

Тем не менее, среди людей Клевоца прочитать украденные записи оказалось некому, что бы там не воображал себе от испуга настоятель. На самом деле Изабелла знала содержащуюся в свитках тайнопись. Но помня о всех происшедших невероятных - если рассказать ей о них до пленения - событиях, в которых так или иначе усматривали связь с храмами, девушка предчувствовала нечто страшное, а потому внутренне старалась приготовиться к любым неожиданностям. И на этот раз ей удалось сдержать эмоции, не выдать себя, несмотря на то, что прочитанное поразило до глубины души. С учетом того, сколько ценного жрица уже поведала северянам, ей поверили, никто ничего не заподозрил.

Знание записанного в храмовых свитках буквально мучало Изабеллу, но ведь она может чего-то не понимать, чего-то важного, что делает трудные, жестокие решения для жрецов неизбежными, меньшим злом. Чем же здесь и сейчас подтвердить пребывание 'высших на стороне добра? А тут еще вечером от нечего делать северяне вновь подняли привычную тему:

- Интересно, так всё-таки жрецы хотят падения города из-за того, что его защищаем мы, северяне, или здесь речь совсем о другом, о заговоре против самой Империи? - спрашивая одно и то же на разный лад, Клевоц интуитивно уподобляется дознавателю Станиславу.

- Мы не можем быть злом, - Изабелла лихорадочно припоминала, что же такого безусловно доброго, даже в глазах северян, делает жречество. - Мы изгоняем разную нечисть: русалок, леших...

- Русалок? - услышал Зырь. - И куда же вы их изгоняете? Я бы там себе парочку прихватил.

Но Изабель с Клевоцем игнорируют его слова.

- Хорошо, сдается жрица, - не знаю, почему город хотят сдать, но я помогу тебе, а не своим. Кроме подземного хода за пределы городских стен, берущего начало во дворце, есть такой же подземный ход из храма, - неожиданно 'обрадовала' она северянина.

В этот раз девушка не проговорилась, не была вынуждена признаться, но сама захотела помочь, отлично понимая, что поступает наперекор своим.

- Это же запрещено! - Дан полагал, будто хорошо знает имперские порядки. - Все ходы должны быть в ведении императорских чиновников.

- На то была воля Похитителя, втайне копать подземные ходы от крупных храмов, а Всеблагой превыше императоров.

- И как его перекрыть? - теряется Клевоц.

- Я не знаю, - пожимает плечами Изабелла. - Вы же тут великие воины. А мой удел - детей рожать.

- Не паясничай, - хмурится Клевоц и на несколько мгновений все погружаются в раздумья.

- Они не позволят кочевникам воспользоваться ходом, - наконец решает Дан, - если поставим присматривать за храмом местных рэл'ов. Ведь, буде столь явное предательство свершится, достаточно будет лишь одному из дворян спастись, чтобы засвидетельствовать перед императором. Только вот как уговорить местных принять пост?

Но тут уже очередь Клевоца подбросить интересную идею:

- Провозгласим - ставим отряд для защиты храма от бунтующей черни. А дворян во главе.

И жрецы не осмелились впустить ханских воинов на глазах у местных дворян. А других способов измыслить не успели, до того как произошла одна неожиданная для многих битва.

В поход с возвратившимися в Империю по договоренности лесовиками короля Пенча Вислоухого отправился только рэл' Гринь, не взяв с собой даже оруженосца. Отправился тайком. В итоге удалось превзойти самые смелые надежды императора. Ведь известно, что если планов много, Похититель никогда не попускает исполниться всему, дабы человека не обуяла гордыня. Но в этот раз последовало исключение.

Во-первых, получение дочери короля Пенча до самой битвы при Фойерфлахе удавалось сохранить в тайне. Можно бы и еще немного дольше потянуть, но в том не оказалось больше смысла. Во-вторых, несмотря на императорский приказ избегать сражений с пересекающими Изначальную лесовиками Каета, об истинном смысле договоренностей с Вислоухим никто до той же битвы не догадался. А некоторым и битвы оказалось мало, чтобы сообразить. Предполагали самое разное, вплоть до раздела провинции между коневодами и лесовиками для грабежа, но не правду. А в-третьих, сама битва...

Важно было не просто 'пощипать' кочевников, но нанести такой урон, который сделает дальнейшую осаду бесперспективной. Для этого необходимо согласовать действия людей из Каета и горожан. И тут, не обладавшему нужным амулетом, в отличие от дознавателя Станислава, Гриню пришлось тяжело. Но он с младых лет вел рисковый образ жизни: и донесения вызывался доставить туда, куда никто не решался, и дочерей соблазнял под носом у бдительных родителей-мещан. Потому 'рэл не просто оказался в городе, но еще и так, что об этом не узнали жрецы. Там же не составило труда найти дворян, готовых подтвердить его личность.

А через два дня с войском подошел король Пенч. Последовала ночь, в которую лесовики отдыхали, а к кочевникам подходили последние отряды из числа тех, что разбрелись ранее по округе в поисках легкой добычи. Наутро же обе армии выстроились друг напротив друга на расстоянии чуть большем, чем полет стрелы. И настала очередь старого доброго волшебства.

Жрецы Каета размолотили колдовством в фарш первые ряды. В этот раз уклониться от участия в походе жрецам не удалось - следовало поддержать свой авторитет в глазах простого люда. Чтобы не было столь невыгодным сравнение с королем, который - оставшись один-одинешенек! - выкрал принцессу Изначальной империи и освободил своих уцелевших воевод.

В ответ ханские шаманы вмиг иссушили колдовством, превращая в подобие мумий, первые ряды лесовиков.

Обладатели высшей волшбы (что с той, что с другой стороны) могли бы, конечно, ударить по сотникам и тысячникам, превозмочь их защитные амулеты, убить военачальников, дабы подчиненные, оставшись без руководства, разбежались. Но кто же из опытных 'высших станет такое делать, какому монарху или правителю он бы не служил? Ведь тогда не удастся уничтожить столь многих обычных людей за раз, людишек, которых всегда слишком много. Которые уже одной своей многочисленностью мешают избранным. Что уж говорить об их строптивости и непокорности. О том, что во главе держав должны встать одаренные Силой, а не императоры, короли, ханы и подобные персоны. В этом все одаренные - как бы не называли своих богов, какие бы склоки не лелеяли между собой - были едины. Разве кроме самых юных, наивных, но последнее быстро проходит.

Действительно, молодым волшебникам во время начального обучения прививают и постулаты, не делающие разницы между ними и обычными людьми (вроде, 'ничто не стоит слезинки ребенка'). Для чего? Дабы в зрелые годы легче было не выдать своё истинное отношение к окружающим низшим, сохранить внешние приличия, не смущая паству уж чересчур сильно - то есть с той же целью, что и целомудрие будущих 'высших жрецов и жриц в подростковом возрасте.

Откуда же берется противоположное отношение к обычным людям? Сначала в молодых укрепляют ощущение уникальности собственной касты, причастности к добродетели, высшему служению божеству. Потом исподволь прививают тщательно скрываемое презрение к неодаренным, при этом - важный нюанс! - 'высший должен помнить о своей принадлежности к силам добра. Последнее одухотворяет собственную жизнь, наполняет возвышенным смыслом. Ну а зрелый посвященный с готовностью при случае сокращает число путающихся под ногами носителей примитивного 'железного' насилия, при этом умело оправдывая происходящее в глазах непосвященных. Тем более что фразы, вроде повествующей о 'слезинке ребенка', подбираются так, дабы можно было потом использовать для критики нравов, царящих среди обычных людей. Последнее и пыталась сделать 'высшая жрица Изабелла, когда впервые спорила с рэл'ом Клевоцем.

Плох тот избранный, который не убежден, будто можно путем передачи всё новых полномочий 'высшим жрецам построить царство небесное на земле своими руками! Ведь боги, бог не говорили своим служителям хранить изначальный порядок разделения властей вечно. Клевоц же перехватил Изабеллу, когда подобный цикл воспитания, исподволь проводимый ее родственниками и учителями, еще был далек от завершения.

Исполненный возвышенного вдохновения великий жрец вобрал Силу колдовского круга и среди кочевников начали задыхаться люди - их легкие превращались в труху.

Шаманы с выражением удовольствия на лицах разламывали соломенных кукол, а у десятков лесовиков за раз ломались кости, выворачивались под неестественными углами шеи.

Но даже после четвертого масштабного применения колдовства (о нет, не колдовства; конечно же - благой волшбы!), никто из лишенных волхвовской защиты людей не обратился в бегство ни с той, ни с другой стороны. Ведь тех, кто побежит первыми, покарают свои же, включая вырезание или превращение в рабынь (в зависимости от пола и возраста) родни до четвертого колена. К тому же Сила всегда заканчивается прежде, чем люди. Ну, а пока...

'Высшие жрецы Каета не промедлили с ответом и вскипятили кровь в жилах у стольких коневодов, сколько хватило Силы за один раз. А хватило на многих.

Тогда Шаманы вновь вступили в дело и невидимые глазу лезвия изрубили на куски целый сонм воинов Каета.

Жрецы проговорили очередной наговор и у толп простолюдинов лопнули глаза.

Шаманы камланием останавливали сердца.

И те и другие многое бы еще сделали, но тут, к счастью или к несчастью, кому как, с обеих сторон истощилась Сила. Прошло еще некоторое время прежде чем армии пришли в себя, а затем тысячи уцелевших с дикими воплями бросились друг на друга. Встретились железо, дерево, кость, толстые шкуры животных, человеческая живая плоть. Ни одна из сторон не уступала в ярости, вымещая на противнике пережитый только что страх перед волхвованием.

Король Пенч наобещал своим богатую добычу, собранную коневодами по всей провинции. И хотя часть предполагаемых трофеев уже давно как ушла в селения и кочевья, многое еще не было переправлено, а потому Пенч Вислоухий не слишком то уж и лукавил. Вдобавок он пристыдил не только жрецов (пропустивших предыдущий поход), но и своих воевод, которые не только не защитили короля, но сами оказались спасены монархом. Многие и впрямь устыдились, а потому вывели из чащоб всех способных держать в руках оружие.

- Надеюсь, - перед началом битвы кричал Пенч вооруженным толпам, - сегодня мне не придется вновь единолично превращать поражение в победу! У ханов слишком много дочерей, меня на всех не хватит!

И насмешка таки вселила в лесовиков должный боевой дух. Тот, которого не было у коневодов, расхоложенных месяцами безрезультатной осады и отбитыми штурмами. Лесовики схлестнулись с кочевниками и не уступили, хотя император и рэл' Гринь прочили людям короля поражение. А когда Холмин вывел горожан коневодам в тыл...

Великий хан Рюк, возглавлявший полк левой руки, который составляли оседлые ханы, решил, что центр двойного удара не выдержит. После неудачных приступов он высоко ставил боеспособность горожан; пожалуй, даже выше, чем следовало. И здесь также сыграло свою роль то, что лишь имперцы называли всех прибывших под город всадников кочевниками. Сами данники Рюка себя кочевниками вот уже много поколений как не считали. Потому великий хан южной лесостепи не долго думал, терять ли своих прославленных толенгытов в попытке прикрыть отход ханов северо-запада, ханов, с которыми десятилетиями совершали друг на друга набеги с целью грабежа и добычи рабов. Пускай шаманы требуют действовать сообща, но служители Единого Духа сегодня истощены и не помешают хану действовать в меру собственного разумения.

Рюк начал выводить сотни из боя. Они, окружив свою часть обоза, двинулись прочь от города, оставляя отряды кочевых ханов на произвол судьбы. И Пенч Вислоухий не преминул по-умному использовать представившуюся возможность. Он не стал преследовать уходивших в плотном строю оседлых ханов. Вместо того озаботился окружением растерявшихся ханов кочевых. Избиение попавших в ловушку продолжалось еще несколько часов.

Что до Рюка, то по пути домой тот прошелся огнем и мечом по кочевьям. Как казалось, ослабляя соседей надолго. А на самом деле, положив начало новой многолетней войне, в которой не оказалось очевидного победителя.

Посреди усеянного убитыми и ранеными поля Клевоц повстречал тэл'а Гриня:

- Император передает тебе благодарность. Он не забудет защиту Фойерфлаха, - у главы гвардии лишь толстый войлочный подшлемник на голове. В руке - помятый треснувший шлем. - Можете возвращаться домой. Дальше я и сам управлюсь.

- Не можем, - разводит руками Клевоц. - У нас наказ Евгения II ждать императорский полк.

- Так и знал, что ты это скажешь, - широко улыбается Гринь и вытаскивает из-за нагрудной металлической пластины пергамент.

Но если он ожидал, будто Клевоц позовет кого-нибудь на помощь (читать), то северянин разочаровал столичного дворянина. А ниже текста приказа красовался восковой оттиск императорского герба - трехглавый лев - подделывать его держатель гвардии уж точно не будет.

- Ах да, - Гринь достал второй пергамент. - Здесь еще кое-что для тебя.

Этот документ полагалось передать лишь после личного знакомства с баронетом Клевоцем Холмином, буде окажется достоин. И одним из аргументов в пользу положительного вердикта оказалось умение читать - значит, свои ценят северянина достаточно высоко, раз научили.

Юрию чуть позже тоже принесли что почитать. Пускай доставил не держатель гвардии, но всё же как никак императорский гонец, из числа сопровождавших короля Пенча по поручению Евгения.

'Сим извещаем урожденного рэл'а Юрия Нижнегорского, сына владетеля Нижнегорского о повелении его императорского величества Евгения II,

- далее, как и на всех подобных грамотах, шли многочисленные титулы, которые Юрий из почтения к венценосной особе никогда не пропускал при чтении. По молодости его не смущал даже обычный подозрительный внешний вид императора, оценки которому старшие давали в кулуарах шепотом, -

самодержца Четырех сторон света, монарха Изначальной империи, порфироносца Изначальных земель, государя Сизых гор, кесаря Запада, короля Скалена,

- а некоторые дворяне дошли в последние годы до того, что даже читая вслух иногда осмеливались заменять остальные титулы на 'и прочая', -

царя Снулых гор, скипетродержца Востока, властелина Юго-востока, князя Хóда, покровителя Севера и прилегающих земель.

- Ну а до Евгения II титулов было и поболее, но тот приказал убрать те, что касались утерянных Империей земель. -

Его величество предписывает почетным статусным преемником должности держателя Фойерфлаха определить пожизненно урожденного рэл'а Клевоца Холмина, старшего наследника Холма, сына владетеля Холма. Сделать сие в награду за неоценимую услугу, оказанную Империи, состоящую в защите Фойерфлаха от превосходящих сил внешнего и внутреннего врага.

- Так значит, пожалование заготовили еще до снятия осады, угадав с благополучным исходом! -

Привилегией должности станет повсеместное обязательное оказание почестей, приличествующих всем держателям сего ранга. Текущее управление городом передается держателю дворянского ополчения Запада владетелю Шлёпетручскому урожденному рэл'у Родерику.

- Этому толстому борову! Но значит, как понял Нижнегорский, император не жаловал Клевоцу ничего, кроме бесплатных знаков внимания. -

сама должность держателя Фойерфлаха упраздняется'.

И только тут Юрий осознал, что же на самом деле пожаловали Клевоцу, а вернее - кого. Юрий и его люди ведь присягали Похитителю, что будут служить владетелю Фойерфлаха, а теперь другого 'владетеля Фойерфлаха' кроме Клевоца не будет.

Нижнегорский в гневе разорвал ценный тонкий, почти белый пергамент, изготовленный из шкуры мертворожденного ягненка.

А в мешке лежало еще несколько свитков - выдержки из древних летописей, основываясь на которых Евгений II в своё время заключил, что Похититель любит хитрецов. Дабы Юрий прочитал и осознал - не пройдет оправдание, будто держатель Фойерфлаха теперь почетный, а значит не настоящий. Наоборот, происшедшее превращение и его последствия как раз в духе любимых интриг Всеблагого.

Однако на Нижнегорского вдруг снизошло просветление. Императорских соглядатаев на Севере, с тамошними кровавыми порядками, пожалуй что раз, два, а то и вовсе нет. Юрий отправится в таинственные земли, а когда достаточно приоткроет завесу над жизнью и намерениями северян, император снимет с Клевоца почетное держание. Южанин и его люди смогут вернуться и много чего поведать императорской разведке. При этом Нижнегорский не станет презираемым соглядатаем, нет, он станет участником интриги, не уступающей многим из столичных, о которых рассказывал отец.

А раз дальнейшая жизнь вновь обрела смысл, то каждый служащий лично ему человек оказался на счету. Юрий знал, что люди Клевоца как раз решают, действительно отпустить командира наемников или сделать это после поединка (то есть постараться убить). С одной стороны вроде как помог, а с другой, добытую тайнопись всё еще не разгадали. Так почему бы не предложить им компромисс? Позволить Нижнегорскому нанять пленника с тем чтобы всем вместе служить Клевоцу. Какая нынешнему полонянину по большому счету разница к кому наниматься? Тем более что после известных событий ему желательно исчезнуть из города.

И, стоит заметить, также осознавшему последствия императорского пожалования молодому Холмину идея Юрия показалась интересной.

После воцарения устойчивого мира с Каета, разгрома ханов и воцарившейся среди них междоусобицы, попадания принцессы Роаны во власть к Пенчу Вислоухому - теперь в народе императора прозвали Евгений II, Хитромудрый. Естественно, деталей происшедших событий не ведали, но зато земля полнилась слухами, в которых размах воображаемых интриг превзошел действительность. Доспехи веры императора усилились настолько, что смог бы в одиночку устоять против нескольких ʼвысших жрецов. С монархом теперь связывали надежды на возрождение порядка, благонравия и благополучия.

Глава 8, повествующая о том, как 'высшую жрицу переправляли на Север и что из этого вышло.

Как решили Клевоц, Дан, Вызим и Зырь, прежде дальнейших действий против враждебных жрецов, следовало вернуться на Север, где Дан обещал сотоварищи расшифровать выкраденные свитки. Собственно говоря, и император ожидал от них возвращения, благовидного предлога остаться на юге не было.

И вот уже хруст снега под ногами заглушался разноголосым гомоном отправляющихся в путь, на Север. Грузили телеги трофеями и пищей. Кто-то прощался - северяне таки забирали много женщин, особенно старших дочерей многодетных родителей, чьи селения сожгли кочевники. Забирали добровольно, ведь многих война сделала нищими, неспособными прокормить семью, собрать приданое, или сиротами. Часть местных мужчин тоже отбывала на север:

- Ты можешь просто мирно заниматься землепашеством, - объяснял Дан потертого вида мужичонке, - но будешь жить небогато, подобно большинству южных оброчных крестьян. Оброк платить владетелю Холма. Мы так обычно садим на землю пленников. Особенно хорошо, если семейный. А холостому жену подыскиваем.

Юрий, укладывавший вещи на обозную телегу по левую руку от говоривших, вдруг вспомнил, как после его первого боя с северянами (тогда еще не вместе с ними, а против) люди Холминых делили крестьянок, причем не трогали тех, у кого уцелели мужья. Тогда-то он подумал, что замужних поделят позже. А вон оно как оказалось.

Дан между тем продолжил:

- А можешь претендовать на долю в походах на юг. И оброка почти не будет. Для этого пришлому следует учиться ратному делу, а затем оставлять на Севере жену и малых детей. Если предашь, убежишь во время похода - выдадим замуж за другого, и детей своих больше не увидишь.

- А мой здешний хозяин не вытребует назад, в поместье?

- Так он же оставил твою общину во время войны, не опекал, не защищал - его управитель сбежал. Как после такого вытребует? - искренне удивился Дан. - Ну и с Севера, если приняли кого, выдачи нет.

Проходившая мимо Изабелла услышала последние несколько фраз и неясный замысел оформился в твердое решение - бежать, бежать по пути из Фойерфлаха на Север. Холминым тем уже не навредишь, а сама иначе, похоже, и впрямь останется среди чужаков навсегда.

По правую руку от Дана на одну из телег Зырь размещает свою дворянку, вдову городского имперского казначея. Той, видать, непривычно путешествовать настолько по-простому, но она смотрит на своего северянина влюбленными глазами и, похоже, собирается терпеть. Что именно и почему убедило ее стать ренкинэ в 'краю варваров' Дан при всем своем знании людей, накапливавшемся десятилетиями, не понимает.

Знахарь припоминает пересказы спора, случившегося по пленении Изабеллы, и увлекает Зыря в сторону:

- Так ты тогда Клевоцу помог утвердить за собой жрицу потому что считаешь отхватывать южных дворянок стóящим делом? И его отец тем же занимался. Поделись-ка тайной, что же вас так в них привлекает?

- Не потому, - тихо, так чтобы женщина не услышала, отвечает Зырь, - баб много, а веру в нерушимость обещаний будущего владетеля можно испортить за один раз. Клевоц ведь пообещал Изабелле ренкинство и при этом по форме ничего не нарушил. А дворянки, дворянок нашей жизни учить забавно. С южными крестьянками совсем не то, уж мне поверь.

Настоятель фойерфлахского храма мрачным взглядом провожал удаляющуюся колонну. Он таки успокоился насчет пропавших свитков: если 'постигающие сразу не разгадали тайнопись, то далее северян ожидал сюрприз, совсем недавно (всего лишь десять лет тому назад) разработанный столичными жрецами. Свитки иноверцам не помогут.

Но вот то, что Клевоц уцелел... Последним способом, от которого настоятель отказался, стала дуэль. Правда эта бесперспективная затея, пока Холмин оставался держателем Фойерфлаха, обретала новый смысл с прекращением его полномочий. Быть 'почетным держателем' в случае дуэли никаких запретов не налагало. Однако к концу осады у храма не оказалось в распоряжении ни одного преданного воина нужного уровня мастерства - все либо погибли, либо ранены. А несколько бойцов еще не полностью пришли в себя после таинственного покушения на их разумы в день ограбления - о вороне, который и совершил нападение, настоятель не знал.

Правда, нечто затевал рэл' Станислав. Но столичный дознаватель думал не о Клевоце, а о 'юной 'постигающей'.

Понемногу падал снег, а ратники Клевоца вот уже продолжительное время пробирались по подлеску назад, делали крюк, дабы с дороги оказались невидны лишние следы, было незаметно, что кто-то вернулся. Северяне, идущие домой, обнаружили преследование: они ведь 'оставляли хвост', пару человек позади, высматривающих, не догоняет ли кто основной отряд. Теперь следовало 'позаботиться' об идущих следом.

'Рэл Станислав - а именно он возглавлял преследователей - нападать не собирался, двигался, как казалось, на достаточном удалении, хотел только по следам выяснить, куда идут люди Холмина. Но малую оружную свиту с собой прихватил. Он умел читать следы, но не играть в прятки в зимнем лесу со случайной бандой мародеров. А поучаствовать в раскрытии северных тайн хотелось лично, кого как не его оглушили в храме. Для открытого противостояния расплодившимся во время войны разбойникам и пригодятся спутники. Станислав, несмотря на сравнительно небольшое число взятых из города храмовых рыцарей, не забывал выслать охранение. Однако засаду служители Похитителя всё равно прозевали. Пролежав несколько часов в снегу, северяне смогли внезапно атаковать преследователей. Атаковали молча, от чего еще более неожиданно. Напали со всех сторон.

Почему напали? Клевоц решил, что стыдно возвращаться домой, не воспользовавшись представившейся возможностью отомстить жрецам за попытки провалить оборону города. Почему осмелились напасть? Северяне закрыли лица, а буран заметет следы. Сметливые люди вроде дознавателя догадаются, конечно (могут узнать кого по фигуре, вооружению, еще чему-нибудь), но с учетом холминских заслуг для суда того будет недостаточно - и это еще, если кто-то сбежит из-под секир.

Храмовники не запаниковали и не сдались. Но и устоять против превосходящего числом врага не смогли, потому пошли на прорыв. Рэл' Станислав поначалу отходил в плотном окружении сподвижников, затем во всё более редеющем, а вскоре рядом осталось всего два рыцаря храма и дознавателю самому пришлось отмахиваться мечом от нападающих. Но еще в начале схватки вновь пошел снег, закружила поземка. И попытка прорубиться сквозь нападавших удалась: к тому времени, когда 'рэл остался единственным более-менее невредимым служителем Всемилостивого, вокруг бушевала метель, не было видно ни зги. Северяне потеряли Станислава.

Естественно, дознаватель не видел смысла в одиночку и дальше двигаться вслед северянам, которые только что его самого едва не загнали как стая волков одинокого оленя, а потому принял решение вернуться в Фойерфлах. Он так и не понял, кем была девушка Клевоца на самом деле; а если допустить, что правду о ней узнает кто-то из 'высших жрецов, подобное скандальное происшествие постараются замять и уж Станиславу о нем точно никто докладывать не станет. Потому встреть позднее Изабеллу обозленный не так потерей отряда как уроном репутации дознаватель, вне возможности пленить, то по незнанию ее истинного происхождения и по боязни опять упустить вполне способен окажется выдать своим людям санкцию на убийство.

Сначала люди Холминых проходили брошенные из-за войны (а то и сожженные коневодами) селения, затем редкие деревеньки, сохранившие жителей, а после началась и вовсе пустынная местность - преддверие Ничейных земель. Изабель, то шедшая пешком, то ехавшая на обозной телеге, осматривалась по сторонам все встревоженней. Заснеженный лес приступил к самой дороге, нависая кронами. Боязливо прятавшиеся по избам хуторские сменились полным безлюдьем. Дозоры, ночные и дневные, конные и пешие, явные и оставляемые засадой, показали, что северян никто не преследует. Стало ясно, еще чуть-чуть и девочка, никем не узнанная, останется на Севере навсегда.

И одним из сумрачных зимних вечеров, когда остановились на привал в пойме ручья, разгребая снег, Дан отозвал Клевоца подальше от Изабеллы:

- Твоя девчонка собирается сегодня сбежать.

- И? - Холмин выжидательно посмотрел на старика: северяне всегда выставляли часовых на ночь.

- Ночью пойдет снег, хорошая погода для бегства. Я прикажу дать ей понять, будто присмотр за замерзшим ручьем слаб. Пускай бежит по нему.

- Зачем? - Клевоц не сомневался, что предложение Дана преследует некую цель, только не мог понять какую.

- По дороге она не пойдет, - Дан словно не услышал молодого северянина, - жрица должна понимать: пошлем всадников и быстро нагоним. В лесу же побоится заблудиться, потому обшарим придорожные заросли и найдем. Да и она в подлеске ходить не умеет.

- Делай как знаешь, - махнул рукой Клевоц.

Он не видел смысла в бегстве и последующей ловле. Уж лучше спокойно отвезти на Север, где Изабелла смирится с новой жизнью. А он поможет обнаружить, чем их жизнь может нравиться. Зачем сейчас бередить девочке душу? С другой стороны, должны же старики за прожитые годы узнавать больше, чем пока успел он, наследник Холма. Так что ночью разъяснится, в чем соль замысла.

Почему Клевоц не решил, будто речь идет о подвохе, злом умысле подобном истории с ртокривом? Но ведь ему самому ничего не поставили в вину, а что до Изабеллы, то по укладу без его ведома ренкинэ наказывать нельзя.

Клевоцу показалось, будто вот только успел провалиться в дремоту и уже немилосердно растолкали, разбудили.

- Сбежала? - еще не полностью проснувшись вопросил он.

Для шестнадцати лет северянин был на редкость терпелив и добродушен (в мирной обстановке). Ну а главную роль сыграло несерьезное отношение к поступку Изабеллы - далеко не уйдет - и даже толика сочувствия. Холмин засобирался в погоню - догадался, ловить предназначалось ему самому.

От стоявшей рядом неизменной троицы - Дан, Вызим, Зырь - отделился последний поименованный и приступил ближе:

- Хотелось бы поведать кое-что важное, то, что не успел пояснить твой отец, - торжественно, но очень тихо обратился к Клевоцу Зырь.

- Только не ты, - Дан тоже приблизился, - ведь не так о деле расскажешь, как о вовлечении в него всё новых...

- А кто? Ты-то сперва выспросишь, что он без старых советчиков знает. А потом решишь, будто этого и так слишком много и нéчего развращать наследника дальше.

Клевоц в недоумении следил за перепалкой.

- Тогда, - парировал Дан, - пусть это будет Вызим.

- Я? А она не пожалеет?

- Ничего, - ободряюще улыбнулся Зырь, - по крайней мере Клевоц узнает кое-что, чего даже мне не пришло бы в голову рассказывать. А остальное когда-нибудь приложится.

- Иди отсюда, охальник, - хлопнул его по плечу Дан и увел.

А Клевоц в недоумении повернулся к Вызиму - что же такое должен узнать именно сейчас, о чем 'она пожалеет'. И услышал:

- Девка-то сразу после храмовой школы. Ей, видать, даже еще ничего не говорили о постельных обязанностях жены старшие, повода не должно было так быстро случиться. Если чего и знает, то от подруг, там вымысел с правдой перепутан, о чем и сама должна догадываться. А я сейчас объясню, чего от нее требовать, - пожилой воин не то чтобы отрицал любовь, но считал, что уж она-то тем более налагает обязанности.

Молодой Холмин недоумевал - его позвали беглянку ловить, а не ноги с ней переплетать.

- Ах да, - спохватился сотник. - Дан сказал, сегодня действие ртокрива закончилось. И еще, почему же он нас собрал: будем вас ночью охранять от посторонних, а ты должен прихватить теплых шкур и идти за жрицей тайно, пока в чуть затянутую по ночному морозу льдом полынью не провалится и не вылезет мокрая, замерзшая. Тут-то согрей, утешь, в общем - не зевай. Пока же изложу, как женщина может ублажать лучше, чем это изысканные дворянки на юге делают.

Дан знал этот ручей, не первое десятилетие мимо проходил в походы. Здесь со дна кое-где били теплые ключи, даже в лютую стужу лед над ними не выдерживал человека.

Холмину же, конечно, было интересно другое: новость о ртокриве обрадовала настолько, что не обратил внимания на бесцеремонное вмешательство в свои отношения с ренкинэ, а также оказался готов терпеливо выслушать нравоучительные - как предполагал - разглагольствования Вызима о давно известном: ведь с Чеславой в последнее время не васильковые венки плели.

- Если, как тебе повезло, берешь неопытную девчонку, будет легче получить то, чего сведущая старается подолгу избегать. Неопытная ведь не знает, насчет чего у женщин принято в постели привередничать. Можно с первого раза убедить, что обычными вещами занимаетесь, потом сложившийся уклад изменить у супруги не получится, - сотник, говоря о прозе жизни, не привык щадить чувства иносказаниями, от которых мало помалу теряется первоначальный смысл. - А если и знает, то у нее еще нет за плечами успешных попыток из мужа веревки вить, - вспомнил свою молодость.

А Клевоц недоумевал, чего же эдакого от девицы 'получают', но Вызим продолжил рассказ и сумел удивить молодого Холмина. Оказалось, у них с Чеславой ну очень бедная фантазия...

Изабель торопливо перебирала ногами по заснеженному льду. Казалось, еще немного и пленение останется в прошлом, как сон. И чем дальше удалялась она от лагеря, тем менее этот сон казался кошмарным, а более - исполненным романтики. Кто еще из подруг сможет похвастаться таким захватывающим дух приключением? Еще бы наследника Холма предъявить в столице на балу в доказательство своих слов (о том, что тот по всей видимости не умеет танцевать столичные танцы, она как-то не подумала). 'К сожалению, - вздохнула Изабелла, - Клевоца к себе нельзя приглашать, ее собственные родственники-жрецы в живых не оставят'.

Снег наконец-то перестал засыпать всё вокруг, и жрица вздохнула с облегчением: боялась, что такими темпами к утру сугробы станут совсем непроходимыми. Но тут лед под ней проломился.

Выбравшись из полыньи, мокрая, моментально продрогшая девушка в полутьме потеряла направление: в какой стороне лагерь, а в какую убегала - ничего не было понятно. Вдобавок она не умела разжечь костер да и не взяла ничего для этого. Изабеллу затрясло от холода. О бегстве жрица уже и не помышляла. Но и как вернуться к северянам не знала. Пойдешь в неверном направлении и околеешь от холода до того, как успеешь исправить ошибку.

В конец перепуганная девочка не нашла ничего лучше, чем закричать в темноту:

- Клевоц!

Неожиданно, о чудо, ответный клич северянина раздался совсем близко, почти рядом. А через какую-нибудь сотню ударов сердца - показавшуюся Изабелле вечностью - Холмин уже помогал ей стаскивать мокрую одежду. Жрице оказалось не до стеснения. К тому же, еще только выкрикивая имя северянина в первый раз, она загадала - если спасет ее, быть им вместе.

Клевоц завернул ренкинэ в меха, быстро расчистил участок земли где, рядом с девушкой разжег костер, над которым вскоре весело забулькал настой. Сам же, стянув верхнюю одежду, а сушку ее одеяний отложив на потом, пробрался в сверток, где Изабелла всё еще стучала зубами, никак не могла согреться.

И поцеловал ее. Девушка сама потянулась навстречу, неумело пытаясь отвечать. Такая хрупкая, беззащитная. Лицо Изабеллы в сумраке показалось Клевоцу еще красивее, чем в ярком дневном свете: исполненное некой загадочности, будто утонченная девушка из сказки. И совсем не вспоминалось о том, что когда-то в бою она стоила десятков северян, что переправляла за грань его отца, что чуть не убила самого Клевоца.

Они любили друг друга с перерывами до рассвета. И если в начале между ними происходило обычное сплетение ног, то затем Клевоцу захотелось опробовать рассказанное Вызимом. И будь перед ним южная вдовушка, понимающая толк в происходящем, пожелания Холмина оказались бы отклонены как недостойные. А Клевоц по первому разу не стал бы настаивать, ведь старики уже однажды, как он полагал, посмеялись над ним с корнем ртокрива, вдруг и сейчас в советах содержится подвох. Но Изабель не знала, что прилично, а что нет, потому у молодых всё получилось.

После того как они поутру оделись и направились в лагерь, первыми словами, с которыми Изабелла обратилась к Клевоцу, оказались:

- А ты будешь меня любить?

- Буду, - не колеблясь ответил тот.

Он толком не знал, что на юге называют романтической любовью между мужчиной и женщиной. А на Севере одни называли любовью отношение ко всем своим женщинам. Вторые, такие как отец Клевоца, как Дан и другие им подобные - к одной единственной. Третьи под старость выделяли в любимые пленницу или пленниц - нужно же как то утешить, говорили они, тех, чье селение зачастую разорено самими северянами и родня прорежена ими же. А Клевоц понимал вопрос так: любовь, с одной стороны, нечто большее чем нежность, а с другой - нерушимое обещание быть вместе.

Но Изабелле его 'буду' было мало:

- А зачем тогда тебе две женщины? Неужели нельзя обойтись одной?

- Не вздумай такое при ком-нибудь еще сказать, - не то чтобы Клевоц был искренне возмущен, но выяснения отношений между Чеславой и южанкой хотелось избегнуть. - Из вас главная - Чеслава, она - моя законная жена. Если обходиться одной - то при мне должна остаться она. - Смысл слов несколько контрастировал с миролюбивым тоном северянина.

- А вот у нас признается только одна спутница жизни, - обиженно пробурчала Изабелла.

- И у нас многие так делают. Мой покойный отец, например.

Изабелла вздохнула: принимала участие в убиении такого, как вышло на поверку, достойного человека.

- Но, - продолжил Клевоц, - всех это коснется только тогда, когда прекратятся войны. Когда мужчин и женщин станет поровну.

Но сам он не верил в то, что такое время когда-нибудь наступит без сверхъестественного вмешательства.

Рэл' Юрий во время похода смог попристальней присмотреться к Изабелле, вызвавшей подозрения в своем жреческом происхождении еще в городе. Ее манеры, явная непривычность к происходящему, очевидная изнеженность. Это могла быть, конечно, одна из городских дворянок. Но южанин ранее внимательно слушал фойерфлахские сплетни - кроме вдовы городского имперского казначея никого из рэл'ли даже не подозревали в общении с северянами. А, по мнению южанина, обращению с пленницей не соответствовало поведение Клевоца и Изабель, целующихся явно по взаимному согласию. Правда, ночное бегство девушки Юрий прозевал.

Да, Юрий Нижнегорский рассчитывал на 'помилование' от императора. Но пока клятва Похитителю всё еще была действительна. И он решился послужить северянину - упредить. Можно, конечно, сделать вид, что не заметил; не уверен, а потому смолчит. Но северяне честно защищали Империю, а жрецы последнее время находились у Юрия под подозрением.

Кого-нибудь другого своим откровением Нижнегорский застал бы врасплох. Но северянин быстро нашелся с ответом, ведь Юрий не знал о том, что жрицу взяли в плен:

- Тише, тише, - прошептал Холмин. - Если она услышит...

Юрий искоса бросил настороженный взгляд на жрицу - и впрямь, если начнет швыряться заклинаниями, можно и не остановить.

Но Клевоц его отчасти 'разочаровал':

- Она с нами. Но если узнает, что ты проник в тайну, здесь будет жарко. Я тебе ничего не говорил, но знай: не все жрецы поддерживают увиденную тобой в Спорных землях и в Фойерфлахе предательскую линию. А рэл'ли недавно убедили присоединиться к нашим союзникам. Забудь об услышанном, не лезь в эти интриги - в глазах мирян жрецы хотят выглядеть едиными, потому бесславную смерть тебе может подстроить любая сторона.

- А как же ты?

- Они считают, - поморщился Клевоц, - что северянам самим по себе в любом случае не поверят.

Теперь, когда с погоней разобрались, а последствия корня ртокрива сошли на нет, Клевоц расслабился. По утрам он начал придумывать для своей ренкинэ развлечения на северный лад. Такие, чтобы и ему было интересно. Они уходили в лес на лыжах, то обгоняя, то приотставая от отряда. Играли там в снежки и другие зимние игры. Он пересказывал сказания, которым Изабелла отказалась бы верить, не будь свидетелем отбитых штурмов Фойерфлаха и собственного пленения. Учил читать следы животных: заячьи прыжки; идущей след в след маленькой волчьей стаи; рысий, словно после кота-переростка; крупные следы лося; лисий след, похожий на собачий, но будто более аккуратный. Метки, оставляемые когтями, зубами, рогами. После обеда ренкинэ ехала, отдыхая, на телеге, а северянин отправлялся проверять охранение или же сам служить оным.

Клевоцу хотелось быть нежным с Изабеллой, а ей оказалось интересно с ним и девушка впервые начала всерьез интересоваться чужим укладом, даже узнала, что до Войны присоединения на Севере были свои деревянные церкви. Однако с происшедшим во время боев уничтожением зданий, а также гибелью 'постигающих эта часть уклада канула в лету.

Единственное, чего она теперь боялась, так это встречи с остальными северянами (и северянками) на Холме. Временами в сны Изабеллы вплетались воспоминания об утаенном содержании захваченных храмовых записей вкупе со словами Вызима: 'ее сжечь!'

Два благообразных старца в очередной раз собрались в донжоне огромного замка обсудить дела насущные. Однако в отличие от предыдущих раз сегодня на выражение лица младшего из них наложили свой отпечаток раздражение и гнев:

- Узнал, что именно было в похищенных свитках?

- Тайнопись, обработанная волшбой. Наговор уже развеялся, последствия закрепились в мире и потому обезвредить его нельзя, пергамент теперь чувствителен к пребыванию вне храма, он постепенно рассыпется в пыль. А расшифровать ранее наверняка не успеют. И даже если догадаются снять копии, те не послужат доказательством в имперском суде.

- Хоть это хорошо... Возьми столько 'высших жрецов, сколько посчитаешь нужным, прибавь к ним без счету рыцарей храма и простолюдинов-наемников и привези мне, наконец-то, Клевоца Холмина.

- Но собрать отряд достаточный для похода на Север можно лишь предварительно спровоцировав объявление войны.

- Тут я уже за тебя всё сделал, - при этих словах повелителя старший старик встревоженно вскидывается, неужели и впрямь война? - Императору подбросили идею о весеннем смотре северной рати и тому понравилось. Так что Клевоц сам явится. Но собери всех наших, кого можно, не скупись, придумаем отряду какой-нибудь официальный статус. Даже супругу с собой возьми.

Гриффид молчит в ответ, но и его молчание красноречиво вещает о том, что жену вовлекать в поимку Клевоца нельзя - она его просто убьет. Тем не менее у владетельного тэл'а есть что возразить:

- Объясни, что пленного Холмина потом позволим подольше помучить. Ей понравится. А до того пускай держит себя в руках.

Обоим заговорщикам не терпится завершить уничтожение последних представителей рода, ставшего ненавистным в ходе недавних событий. Но преступать волю Похитителя нельзя, следует приложить все усилия, дабы выяснить, в чем она состоит. А если Клевоц в этом не поможет, то убьют его и будут действовать далее по плану: они же попытались познать волю Всеблагого, пускай теперь даст более ясную подсказку.

Изначальная цель стоила риска - весь план был придуман, когда 'высший жрец Гриффид, перебирая тайные архивы столичных храмов, выяснил: велика вероятность того, что в недрах Холма спрятаны рунные камни, которые хранят утерянный секрет северных оберегов. Тех самых, обессиливающих 'высших волшебников. И нынешние северяне о том не ведают, только у жрецов сохранился намек на знание.

Следовало в строжайшем секрете воссоздать могущественное оружие, с его помощью планировалось поколебать установившееся издревле равновесие. Дело в том, что жречеству вменялось в обязанность ежегодно выставлять на продажу мирянам определенное количество всех видов напоенных Силой вещей (а старинная система распределения не позволяла упомянутую повинность обойти, лишь сделав вид, будто амулеты поступили в продажу). Эти же самые вещи далее можно было обернуть против самих служителей Похитителя. Потому обереги, поглощающие Силу, пришлись бы очень кстати.

Глава 9, в которой мы узнаем о том, как встретились слепой дед и четырехпалый внук, непраздная супруга и лишенная волшбы рéнкинэ, а также почему Клевоц с небольшим отрядом возвращается на юг.

Под опоясанным частоколом Холмом вернувшихся северян встречала пестрая толпа. Кто-то облеченный в традиционные местные одежды (Изабелла уже научилась их распознавать), кто-то в южные, очевидно трофейные, но ренкинэ поразили на общем фоне дети - одетые беднее всех, а не как в столичных дворянских кругах принаряженные во что-нибудь новое, яркое, красивое, будто куколки.

Изабель не знала, что одежду детям и подросткам на Севере перешивают из старых запасов, от убитых, из трофеев, с плеча разбогатевших родичей, но стараются никогда не делать новьё. Хочешь новое - заслужи, выделись среди сверстников или просто заработай сверхурочным трудом. И если все девочки лет с пятнадцати (за год до предстоящего замужества) всё же получают возможность начать одеваться покрасивее, то для мальчишек правило остается в силе вплоть до совершеннолетия - пускай привлекают внимание иным, молодецкой удалью, сообразительностью, силой и ловкостью.

К Клевоцу один за другим подходили родственники, друзья, соседи; хлопали друг друга по плечам, обнимались так, что у обоих трещали ребра, в двух-трех предложениях обменивались новостями - больше разговоров еще успеется.

Кто-то с интересом посматривает на притаившуюся за баронетом Изабеллу. Клевоцу приходится представлять ее как урожденную дворянку, но не как жрицу - о последнем знают не все, многие лишь наслышаны о том, что с девушкой связана какая-то тайна.

Кто-то, как Свáреп, не скрывает зависти; правда, по другому поводу:

- Пока я тут молодую жену мял, ты уже себе боевое увечье заполучил, да еще и не мешающее сражаться...

Клевоц как мог утешил друга, выделяющегося личными качествами даже на Севере - шутка ли, получить детское имя, образованное от слова 'свирепый':

- Там на тебя еще врагов хватит. Вечером, во время общего застолья, садись рядом - подробности расскажу.

Подходит и другой закадычный друг-одногодок - Мёлчун. Жмет руки (обе сразу, так уж принято на Севере), улыбается и молчит, невольно оправдывая собственное имя. Хотя говорить-то как раз может, не немой. Клевоц тоже молчит и улыбается в ответ: им всё понятно без слов. Мёлчун присядет вечером по другую руку от Холмина, будет слушать, а потом непременно засобирается в следующий поход на юг вместе с остальными.

- Подожди меня тут, - когда поток мужчин и подростков иссяк, шепнул Клевоц Изабелле, - мы скоро. - Жрица быстро догадалась, кто эти 'мы', по тому, куда направился северянин. Чуть в стороне от общей суеты неподвижно стояла стройная высокая девушка в простом домотканом платье, а поверх - пышной короткой шубке нараспашку. Изабель сразу почувствовала, что это - Чеслава.

Правильные черты лица, прямой, будто вычерченный под линейку нос, пышные волосы цвета спелой пшеницы, заплетенные в длинную косу. Женственная линия бедер.

Большой, показавшийся Изабелле просто огромным - будто носит тройню - живот, размеры которого одежда не могла скрыть.

Но горделиво выпрямленная спина, уверенное выражение лица делали живот не таким бросающимся в глаза.

Чеслава, по обычаю дожидающаяся, пока друг друга поприветствуют мужчины, на самом деле в глубине души чувствовала некоторое неудобство перед Клевоцем. И если бы тот взялся за плеть, она, в четырнадцать лет в одиночку убившая матерого волка, не решилась бы возразить. Тем не менее полагала, что не обманывала Холмина, не старалась забеременеть. Девушка ведь и впрямь высчитывала дни, делала всё как следует. Просто иногда под влиянием чувств чуть рисковала, продлевала срок, который без исключений безопасен, буквально на ночь-другую. Но она же северянка, разве сам Клевоц никогда не надеялся на удачу в походе? Вот и Чеслава рисковала, просто по-иному.

Но тут она наконец как следует рассмотрела, оценила внешность 'высшей жрицы, скрывавшейся до того за широкой спиной молодого Холмина. О южанке Чеславу успели известить с голубиной почтой еще из Фойерфлаха. И вот наконец они друг друга увидели.

'Обзавелся ренкинэ в первом же походе!' Плененные южанки не были редкостью на Севере, но далеко не все местные женщины так просто смирялись с появлением у своих любимых новых сожительниц. Вместе с тем наряду с ревностью Чеслава испытывала и легкое опасение - а вдруг волшба вернется к жрице в неподходящий момент? Например, если снова и снова повергать ту в сильное волнение? Мало ли какие силы могут стать доступными женщине в такой обстановке.

Добавляла переживаний мать молодого Холмина - ей-то как раз всегда хотелось женить сына на дворянке, на рэл'ли, коей и была Изабелла.

Тут подошел Клевоц и прервал раздумье Чеславы объятиями и долгим поцелуем.

- Рышка моя, - неизвестное на юге слово обозначало маленькую игривую рысь, - видишь как всё у нас хорошо получилось, - оторвавшись от ее уст произнес северянин и морщинка меж бровей Чеславы враз разгладилась.

'Он меня ни в чем не винит. А свекровь пусть угомонит сам, - успокоилась Чеслава. - Южанке же я смогу дать окорот'.

А когда Клевоц пошел здороваться с матерью, бабушкой, тетями, племянницами, двоюродными тетями и прочими, Чеслава подошла к Изабелле, с нажимом прошептала:

- Не мешай мне и я тебя не трону, - с этими словами развернулась и пошла к мужу.

Изабелла вдруг почувствовала себя так одиноко, как ей еще никогда не было. Вокруг все радуются, веселятся - ну пускай не все, у многих кормильцы, мужья, сыновья, братья не вернулись из похода. Но южанка этого не замечала. В любом случае стоит она здесь никому не нужная, никому нет до нее дела.

Но долго грустить девушке не дали. Подошел Клевоц и повел... Нет, не представлять женщинам, матери и прочим. Потом перезнакомятся. И еще даже не обустраиваться, хотя место для Изабеллы уже приготовили. Повел в большой дом к деду.

- Можно я сначала отдохну с дороги? - Изабель чуть ли не повисла у Клевоца на руке. Ей представился страшный крючконосый слепец, который (поскольку не может увидеть) при первом знакомстве щупает лица новеньких узловатыми пальцами.

- Нельзя, - отрезал Клевоц и наставительно разъяснил, пересказывая услышанное ранее от старших. - Измотанный дорогой человек выкажет то, что в других обстоятельствах, возможно, придержал бы при себе из почтения либо тайного умысла. Потому тем более деду интересно с нами переговорить сейчас.

- Я ничего такого не злоумышляю, - Изабель еще плотнее прижалась к северянину.

- А он, скорее всего ничего такого и не попытается выведать. Просто традиция такая. Сложит о тебе первое впечатление от личной встречи.

Большой деревянный дом встретил скрипучей дверью, тесными сенями и просторным залом на противоположном конце которого на высоком кресле восседал старец с холщовой повязкой через оба глаза и снабженной массивным металлическим наконечником клюкой у подлокотника. Рядом - высокая стройная женщина средних лет с ножом в длинных узких ножнах и связкой ключей на поясе.

Клевоц выступил вперед, а ему на встречу, медленно и осторожно, но всё же уверенно передвигаясь без помощи клюки, поднялся дед и заключил в объятия. Потом отстранил на длину вытянутых рук:

- Жаль, не могу тебя увидеть. Говорят, настоящий Холмин вырос. Но ничего, уже недолго осталось, оттуда посмотрю, - старик указал пальцем вверх, но, естественно, имел ввиду не чердак.

Незрячий владетель Холма отпустил Клевоца и всё так же ни на пядь не промахнувшись вернулся на место:

- Ну здравствуй, внучка, - старик улыбнулся и у него обнаружилось неожиданно много целых зубов во рту. - Чего озираешься? Раз ты его ренкинэ, - слепой Рааж Холмин безошибочно ткнул пальцем в сторону Клевоца, - то моя внучка.

Только сейчас Изабелла сообразила, что владетель Холма обращается к ней:

- Добрый день, - несмело проговорила. Она уже знала, кого рэл' Рааж винит в своем увечье.

- Удивляешься, как я тут ориентируюсь? Что слышу, что помню, что угадываю, а где и милая подправляет. - он показал на женщину, по прежнему безмолвно стоявшую рядом, и продолжил. - Ты, внучка, нас не бойся. У тебя теперь новая жизнь, кем была и что делала ранее не важно.

Рааж спросил девушку что-то по мелочи, показывая, что она здесь не отверженная, что ее приняли в свой круг, но что в то же время не собираются устраивать длительный допрос о повседневной жизни жрецов. Старика явно больше интересовал рассказ Клевоца: про отношение городской знати и настрой простолюдинов, про привезенных женщин и про людей Юрия, про впечатление от рэл'а Гриня и лесовиков, неожиданно защищающих Империю, про возродившийся оберег. Напоследок обсуждали странного ворона, уже дважды выручавшего северян - Вышний, насколько известно, не использует воронов для исполнения своих замыслов. Тут и Изабелла смогла проявить себя: предположила, не является ли ворон посланцем кого-то из 'высших жрецов, не одобряющих происходящее с северянами. Но такая птица не может удалиться далеко от заклявшего, потому идею поставили под сомнение. Однако и ничего лучше придумано не было.

Мать Клевоца против обычая - первую жену следует брать из северянок - была взята отцом в одном из юго-восточных королевств. В знак этого рэл' Волик Холмин с шестнадцати лет носил соответствующее клеймо на предплечье. Подобно сыну теперь, отец оказался во внезапном походе, а там вытащил местную дворянку из горящей усадьбы. Так она стала Рéлой (горелой) вместо труднопроизносимого южного имени. Отец провозгласил ее супругой, в отличие от сына, ограничившегося для своей пленницы статусом ренкинэ.

Даже Волику Холмину порой бывало сложно дать окорот урожденной южной дворянке. Например, когда она начинала рассказывать детям о загробной жизни нечто отличающееся и от северного знания, и от учения о Похитителе.

- Бабьи россказни, - рявкал тогда отец, если слышал. - Ни Вышний, ни предки еще никогда перед нами не отчитывались в том, что именно там, за гранью.

Мать поджимала губы. Поначалу она пробовала рассказывать о великих пророках своего народа, но отец умел читать и ранее в религиозных сварах вспоминал других пророков, все они видели свое и их провидения не хотели совпадать. Однако главное - никто из известных пророков не жил по законам Севера или хотя бы по чему-нибудь схожему, а значит, по мнению уважаемых стариков всех родóв, все пророки были открыты злу. Возможно, в том мире, откуда людей забрал Похититель, были иные пророки. Но знаний о том не сохранилось.

К счастью, Волик захватил Релу когда та была еще младше его (пусть и совсем чуть-чуть), а потому знала не слишком много, да и то с годами стало забываться. Потому Клевоц и его братья выросли полагающимися даже касательно знаний про юг более на северные сказания, чем поведанное матерью.

Как полагал молодой Холмин, Рела (хотя и скрывала это, дабы не позорить близких) скептически относилась к северному укладу. А потому Клевоц, хоть и привез желаемую когда-то матерью дворянку, не был уверен, что договориться о 'хорошем' мире между Релой и Чеславой: ведь дворянку привез как ренкинэ. Но рэл'ли Рела Холмина не оправдала его ожиданий, всё же она не одно десятилетие прожила на Севере:

- Привези при случае еще пару дворяночек, - и не поймешь, шутит мать или всерьез, - а Чеславе своей передай, пускай расслабится.

Рела ныне при малейшей возможности хвасталась сыном - никто из северян никогда не овладевал 'высшей жрицей. Мать, уязвленная было появлением в семье простолюдинки Чеславы (грань между дворянством и рядовыми ратниками на Севере тонка как нигде, но только не в голове у Релы Холминой), теперь могла всласть потешить самолюбие и успокоилась. Даже у нее на родине неодаренный дворянин женящийся на обученной одаренной был страшной редкостью.

Вечером бывшую жрицу разместили в маленькой комнате; так же как и когда-то в башне - за пологом из шкур. Помещение было разделено на три части: отгорожено два закутка - для южанки и для северянки. Ренкинэ не знала о том, что ее, как изнеженную пришелицу с юга, решили разместить у 'лучшей' по зимнему времени стенки - внутренней, более теплой, отдав находящийся там край общей для всех комнат дома печи (в летнее время, правда, из-за окошек привилегированной считалась уже наружная стена). В холодных землях нет возможности как следует отапливать просторные, многокомнатные строения, если поселить там немногих. Потому, как правило, живут в тесноте.

Клевоц пробрался к Чеславе, оставив Изабеллу засыпать в одиночестве. Тем не менее незримое присутствие супружеской пары оказалось слишком звучным: Чеслава в этот раз не просто отдавалась Холмину, но чувственными стонами давала понять ренкинэ, кого тот любит сильнее.

В целом стыдливости северянкам было не занимать. К примеру, если задрать чужой женщине платье выше щиколоток, такое приравнивалось к попытке изнасиловать. Но когда дело не касалось возможности увидеть или прикоснуться, то о подобных строгостях никто не помышлял, что Чеслава и доказала за ночь сполна.

Однако под утро Клевоц - будто не случилось накануне дневного перехода до Холма - перебрался к Изабелле. Ее первым порывом было оттолкнуть северянина. Только что занимался этим с другой, да еще и с непраздной! Пускай убирается к своей... жене. И в глазах части северян она не оказалась бы неправа. Тот же Дан не одобрял подобное. Правда, знахарь и иже с ним не настаивали на своем - идеальный уклад возможен только в потустороннем мире.

Но на самом деле внутренне жрица вот уже некоторое время как смирилась с происходящим рядом. Убедила себя, что любит северянина, а любовь, по ее мнению, превращала унижение в самопожертвование. Вдобавок жизнь неодаренных коротка, без волшбы они так легко умирают от болезней, родов, несчастных случаев (Изабелла совсем упустила из виду своё собственное пребывание отныне в рядах тех же самых неодаренных). 'Может, - грезилось ей, - пройдет год, месяц, неделя - и Чеслава упокоится с миром, а я останусь у Клевоца одна-единственная'.

Последняя мысль изрядно успокоила Изабеллу, и она не стала ни препираться с Клевоцем, ни пытаться разбудить Чеславу в ответ. Да и мало ли, ученица жреческой школы не могла быть уверена, что северянка не ведет себя так обычно.

Со следующего утра началась повседневная жизнь. Присмотр за маленькими детьми (пока чужими, естественно). Скот - пара полных молока деревянных ведер на коромысле 'высшей жрице пока так и не покорилась. Прядение, ткачество, вышивание и много другое. Ее обучала Чеслава, и неожиданно большинство занятий оказалось гораздо интересней, чем представлялось на первый взгляд.

Ведь северянка еще сама себя не считала образцовой мастерицей во всем, а оттого учила тщательно, отложив распри. Вспоминала, как учили ее саму, ходила выспрашивать старших. Девочки здесь с младых ногтей постигают тысячи мелочей, о которых, как оказалось, южанка не имеет представления. А учить должно так, чтобы работа не превращалась в изнуряющую обязанность, а оставалась тем, чем и должна быть: совместным времяпрепровождением на благо семьи и Холма в целом.

Что бы там ни думала мать Клевоца, мечтой Чеславы вовсе не было дворянство, скорее наоборот досадным недоразумением, испортившим отношения со свекровью. Ей с детства не давала покоя иная мечта - стать полноправной хозяйкой отдельного подворья, для чего дворянство вовсе не обязательно. А если Чеславе не суметь организовать совместный труд с традиционной долей общего веселья, в некотором роде развлечения, то и не видать ей в ближайшие годы собственного подворья, старики не попустят.

Но не только в работе пролетало время. О тайне - жречестве Изабеллы (целиком согласно со словами Раажа о новой жизни) - и впрямь считалось невместным расспрашивать, и сверстницы приняли Изабеллу в свой круг, не углубляясь в ее прошлое, - им было не в диковинку принимать новеньких. Снежки, лыжи, сказания были еще во время похода, но сейчас добавились смешные снежные изваяния, сани с бубенчиками, где девчат сопровождал Клевоц и другие молодые воины. С Клевоцем же катались на коньках по речному льду, что требовало виртуозного мастерства по сравнению со столичным катком. Находились, естественно, и многие другие забавы.

К удивлению ренкинэ развлечением считалась даже резьба по дереву и камню, в то время как в Изначальной этим зарабатывали на жизнь целые ремесленные кварталы. А когда Чеслава и Изабелла первый раз совместно готовили краски, их пальцы и лица приобрели крикливую расцветку южных птиц, изображения которых жрица видела лишь в библиотеке столичной школы. Так проходили неделя за неделей и однажды Изабелла поймала себя на том, что с самого отъезда из города ни разу не предприняла тайной попытки вернуть себе волшбу, хотя возможности уединиться были. А если вспомнить о тайне свитков, то та не принадлежит ей и пускай остается в прошлом, расшифровать их северяне наверняка не смогут.

Но в этом мире, к сожалению, всё хорошее, взятое по отдельности, когда-нибудь заканчивается. Закончилась и зима. Вернулся от Болотиных дед - там собирались владетели Севера, обсуждали предстоящий императорский смотр.

- Когда дороги просохнут, - поздним вечером Рааж Холмин созвал ближний круг и в свете свечей поделился планами, - северные сотни пойдут через Спорные к Изначальным землям. Там, на окраине, у Четырех Елей, и пройдет смотр. Но Клевоц поведет вас раньше. На Холм возложена задача проверить место встречи, осмотреться, нет ли подвоха.

- Жрецы теперь имеют представление о наших возможностях, - подает голос Вызим. - Подумал ли об этом владетель Заболотья, распределяя поручения?

- Подумал, - кряхтит дед. - И сегодня настала пора посвятить в наши дела Клевоца. Болотины дают своего 'постигающего.

''Постигающего!' - для Клевоца тени по углам оживают, превращаясь в персонажей легенд.

- Хочешь что-то спросить? - улыбается Дан и по его выражению лица баронету ясно - знахарь тоже 'постигающий.

- Сколько вас сейчас всего? - Клевоца теперь еще сложнее сбить с толку, заставить растеряться, чем полгода назад.

- Трое, и новый появится нескоро. А оберег всего один, - Дан предупреждает следующий ожидаемый вопрос. - И могло оберегов вовсе не остаться, никто не знает, почему последний возродился.

- А как же остальные знахари, о которых я знаю?

- Они - просто знахари. Стать 'постигающим непросто. Часть древних знаний, облегчавших преображение, утеряна.

- Так что двое 'постигающих не так помощь, как лишняя ответственность, - вздыхает баронет.

- Это я должен был сказать, - улыбается дед. - А ты легкомысленный шестнадцатилетний мальчишка. Вот и веди себя соответственно, - улыбка становится еще шире, но затем Рааж уже всерьез завершает напутствие: - Вышний не оставит вас.

'Клевоц и впрямь поответственней многих его возраста, - думал дед. - Титул баронета, осада Фойерфлаха и приобретение собственной малой семьи еще более заострили данную черту характера. Между тем он в последнее время всё свободнее отходит от буквального следования предписанным сказаниями образцам поведения, умудряясь всё же в целом поступать целиком в духе древних воинов. И не избегает советов старших, не выказывает упрямства, где не нужно. Ну, разве что кроме ренкинэ, но это, пожалуй, от отца передалось. Да и окупить себя успело - а чутье на правильный поступок, поначалу кажущийся безумным, дорогого стóит'.

Потому дед, смущенный прежде необходимостью направить за главного в Фойерфлах неподготовленного должным образом внука, теперь полагал на Клевоца большие надежды.

- Будем надеяться и вóроны не оставят нас. Знать бы только, чьи они, - Зырь полон тревожных предчувствий. Ведь свитки из-за когда-то оказанного на них колдовского воздействия к этому дню уже некоторое время как рассыпались в прах, а ни разгадать их не успели, ни снять вовремя копии не догадались. - Клевоц, тебе следует прихватить с собой Изабеллу, по ходу дела она может к месту вспомнить что-нибудь полезное о колдовских делах.

- А третий 'постигающий пойдет на юг отдельно с малым сопровождением, - Дан решается посвятить наследника Холма еще в одну тайну. - Пока мы, а потом и большинство северян будем отвлекать внимание жрецов, 'постигающий, лучший из нас в этом деле, постарается продвинуться в расследовании покушений на род Холминых. То, что род привлек неожиданно повышенное внимание, теперь признано всеми владетелями Севера.

Напоследок Клевоц спрашивает про хутор в держание, но дед его разочаровывает, велит не торопиться:

- Чеславе рановато становиться полноправной хозяйкой; ты уедешь, а ей там тогда за главную оставаться. Мать твоя на хутор вместе с вами переезжать не захочет, ведь сколько лет прошло, а до сих пор даже наш Холм втайне варварским захолустьем считает. Ключницы же толковой, которую Чеслава раньше времени под себя не подомнет, у меня пока для тебя нет. Подожди, как что переменится, скажу.

Конечно, часть уклада, на которую по сути ссылается дед, нарушается достаточно часто. Но для того следует придумать причину, не скажешь же Раажу, почему в действительности держания захотел. Хотя, вероятно, дед и так всё понял.

А через несколько дней они уже уходят и куда большим отрядом, чем когда-то на Фойерфлах. Груженые телеги, расстающиеся люди. Рядом с Клевоцем прощаются с провожатыми Дан, Вызим, Зырь, Свареп, Мёлчун и без счету других.

Чеслава в последнее время была очень довольна жизнью: они со свекровью поделили обязанности (и полномочия) по хозяйству, причем рэл'ли Рела неожиданно уступила по ряду вопросов. Тем не менее, Чеславе и этого казалось мало, хотя достаточно, чтобы не выяснять отношения. Ведь исполнение ее мечты о собственном подворье всё еще оставалось очень далеко. Его Чеслава могла требовать (независимо простолюдинкой или дворянкой) лишь родив полдюжины детей, не ранее. Значит, ждать годами. Однако есть и другой путь: увеличивать число членов малой Клевоцевой семьи можно не только за счет ее детей, здесь учитывается и ренкинэ Изабелла сама по себе, и Изабелла как роженица.

- Счастливо вернуться, - Чеслава, с мыслями о новых маленьких Холминых в голове, внезапно улыбнулась Изабелле, уходящей в поход вместе с Клевоцем. - Я не держу на тебя зла.

Глава 10, где старые и новые действующие лица оказываются бок о бок у селения Четыре Ели.

Четыре Ели представляли из себя небольшое село. Глядя на него с пригорка, Клевоц внутренне готовился к засаде, 'высшим жрецам в избах, наемникам в сараях. Но действительность оказалось куда обыденнее. Кроме местных жителей северян встретил только небольшой отряд стражи из близлежащего городка, получивший ту же задачу - проверить окрестности будущего смотра. И 'постигающие не выявили ничего подозрительного, даже при подробном обследовании села, окрестных полей и перелесков. Осмотр Четырех Елей и окрестностей лишь позволил Холмину поближе познакомиться с южным житьём-бытьём.

В центре селения стоял храм, из которого негромко доносился напев полнолунной службы - ночь еще далеко, но службы распределены по суточным циклам, отсюда и название. Чей-то одинокий могучий бас вытягивал:

Всеблагой извлек лучших людей из мира скорби,

Многие народы удостоились чести исторгнуть призванных из своего числа;

Но и в новом мире люди стали на путь насилия,

И тогда Всеблагой дал им жрецов, дабы наставляли и вразумляли.

Затем вступил хор:

Да будут прокляты именующие милостивых жрецов колдунами!

Изабелла, услышав своих (как полагал Клевоц, бывших своих) неожиданно потащила северянина к храму:

- Сейчас будет проповедь, я хочу, чтобы ты послушал.

Клевоц не воспротивился. И впрямь интересно узнать, чему храмовники учат паству. В северных сказаниях о том говорилось очень коротко.

Внутри, в неровном свете лучин и нескольких свечей, важный жрец в желтых длиннополых одеждах как раз провозглашал:

- Тот, кто желает после смерти вырваться из череды перерождений и слиться с божеством, может достигнуть этого воздержанием от греха. Прежде всего не проливайте ничью кровь. А если не можете того избежать, принесите в искупление достойную жертву Всеблагому, - присутствующие понимали, жертву следует приносить через посредников - жрецов.

- Похититель милостив, - продолжал проповедник, покосившись на нескольких вошедших северян. - Он не возлагает непосильной ноши. Деревья и кусты тоже живые, но за них ведь каяться не следует. А вот воинская стезя - второе греховное занятие после богохульства, даже наши храмовые рыцари приносят покаяние после каждого боя, хотя их служба - уже сама по себе жертва.

Изабелла победно посмотрела на Клевоца: видишь мол, на самом деле мы учим народ добру. А случившееся в Фойерфлахе выглядит позорно лишь от незнания какого-то тайного замысла. Правда, достойного оправдания для попытки сдать город она пока так для себя и не придумала.

Клевоц лишь нахмурился, внимательно слушая дальше, но более ничего нового произнесено не было, только то же самое на разный лад. Однако северянин всё равно успел заинтересоваться. Покинув храм, он оставил бóльшую часть отряда стеречь место для будущего северного лагеря, а также наблюдать за окрестностями. Сам Холмин с двумя дюжинами сопровождающих отправился искать другой храм, послушать еще одну проповедь.

Они таки услышали искомое в селении Узкий брод в небольшом сумрачном деревянном храме, построенном из сосновых бревен и снабженном крохотными оконцами. Посреди молельного зала возвышалась вырезанная из мореного дуба темноликая статуя Похитителя. Говорил худой, маленький старичок в мятой хламиде:

- Заслуга жречества - не просто отмена рабства в Империи, но сохранение такой ситуации веками, несмотря на развращающие примеры соседних государств.

Присутствие северян осталось незамеченным - те предусмотрительно еще в Четырех Елях переоделись в местную крестьянскую одежду.

И здесь Клевоц с удивлением заметил, что слушают жреца внимательно, похоже тут были не просто искренне верующие в благость Похитителя (в его существование само по себе верили даже на Севере), но верные прихожане, доверяющие суждениям своих храмовников. Ранее, в провинции Запад, северянин замечал гораздо меньше веры в жречество. Похоже, популярность жрецов в разных землях Империи весомо отличалась. Видимо, разнилась даже от прихода к приходу в зависимости от поведения местных служителей Похитителя. Противостоять жрецам оказалось еще сложней, чем Клевоц представлял себе до сих пор.

Еще одно село, просторный кирпичный храм с крытой черепицей двускатной крышей. Глиняные статуэтки Похитителя, среди которых на лавках рассаживаются прихожане. Тучный, круглолицый, пухлощекий аж лоснящийся жрец в бесформенных фиолетовых одеяниях вещал:

- Женщина не свиноматка, чтобы постоянно ждать от нее рождения всё новых поросят. Она способна на большее. Дайте ей отдохнуть год, другой, третий, а лучше - четвертый и пятый. Жена - не тягловая лошадь, чтобы ухаживать за вашими всё новыми отпрысками. Помните, постоянным жертвователям храма мы бесплатно раздаем средства против зачатия. Они, кстати, предохраняют и против болезней, передающихся срамным путем. Если же супруг насильно сделал женщине ребенка, мы всегда сможем бесплатно прервать беременность.

Последним посетили поселок с массивным, каменным храмом увенчанным куполообразной крышей. Внутри храма - каменные статуи вдоль стен, древние, потемневшие от времени, и светлые, расписанные яркими красками - изготовленные недавно. Подчеркнуто уверенно держащийся, постоянно нахмуренный служитель Похитителя пояснял:

- Дети - не дополнительная рабочая сила. Детство на самом деле - время игр. А еще - учебы в прихрамовой школе. Я не допущу никакого насилия над детьми в своем приходе.

Но дослушать проповедь до конца северянам не дали. Группа мирян вошла в зал и явно целенаправленно направилась в сторону людей Клевоца. Похоже, за ними проследили еще от первого храма и теперь решились поучить - иноверцам в 'домах' Похитителя не место. Но при себе южане ничего кроме дубинок и ножей не имели - полагали, северяне не решатся применить боевое оружие в храме, да и сами не смели. Положились на численное превосходство.

Началось всё же не с ударов: северянам предложили убираться из храма в таких выражениях, что Изабелла (немало, как ей теперь казалось, повидавшая на своем веку) покраснела. Свареп без лишних слов подхватил лавку и обрушил на подошедших - он недаром носил свое имя. Клевоц и Дан нанесли удары топорищами, убивать пока не собирались. Зырь взмахнул древком секиры и еще один из прихожан упал, на этот раз опрокидывая огромный - как для изделия из металла - медный подсвечник. Поднялся крик. Проповедовавший жрец вмиг спрятался за алтарем.

Удар, еще удар. Полудюжина северян прорывалась к выходу. Обманное движение и удар с неожиданной стороны - Клевоц успокоил очередного прихожанина. Те явно не поняли, с кем связались. Еще несколько шагов и северяне покидают храм.

'Только бы нас на выходе не поджидала толпа', - проносится у баронета в голове.

Их действительно поджидают. Но не местные. Клевоц вмиг оказывается среди своих, в строю из двух дюжин воинов - северяне, сопровождавшие баронета в отдалении, вовремя заподозрили неладное и приблизились. А из здания никто не смеет выйти следом. Лишь чье-то лицо мелькает в дверях и тотчас исчезает.

Император Изначальной уважал северян не так за фехтовальное мастерство (в мире Похитителя хватало умелых воинов), как за то, что их группа, достаточная, дабы образовать традиционное боевое построение, вступив в бой, ни разу за всю историю не спасались паническим бегством. Если поражение становилось очевидным, строй всё равно смыкался вновь и вновь, при этом отступая как единое целое (ну, в крайнем случае, разбиваясь на два круга). Раненых заключали в середину. Уходили, но не поворачивались к врагу спинами. Естественно, таким образом так быстро отступать, как могут одиночные беглецы, не получалось. Потому иногда это становилось причиной гибели всех там, где часть могла бы выжить. Однако в большинстве случаев враг, наоборот, удовлетворившись отступлением, прекращал преследование. И тогда оставались в живых все (понятное дело, кроме убитых ранее), нередко возвращались домой даже с добычей.

Обнаружив достаточное подкрепление, первым порывом Клевоца было вернуться и как следует наказать напавших. Но вырвавшиеся из храма, осмотрев друг друга, обнаружили, что отделались синяками. Железо никто так в дело и не пустил, даже ножи. К тому же скоро смотр, не стоит отмечать приезд императора убийствами местных.

- Видишь как служителей Похитителя любит местная паства, - подает голос Изабелла. По ней так никто ничем и не попал. - Просто они перестарались, выказывая преданность.

А когда возвращались в Четыре Ели, девушка всю дорогу торжествующе посматривала на Клевоца - думала, показав проповеди, доказала, что жрецы борются с варварством, бездушием и невежеством. Но промолчавший часть пути северянин вдруг заговорил, причем Изабелле в его голосе послышались интонации деда, Раажа Холмина:

- Не воевать, чтобы в случае столкновения со жречеством у неодаренных не оказалось ни обученных, опытных воинов, ни хорошего оружия. Рабства нет и на Севере. Женщин призывают заводить поменьше детей, а поскольку 'высших каждый год посвящается одинаковое количество, то значит станет меньше лишь неодаренных. Таким образом, сила 'высших в сравнении с мирянами возрастет. А из детей делают обузу, чтобы не только женщины, но и мужчины перестали стремиться ими обзавестись.

У Изабеллы аж перехватило дыхания от такого извращенного перетолковывания благих проповедей. Но она недаром считалась одной из умнейших учениц храмовой школы. Справившись с возмущением, попыталась осмыслить сказанное и неожиданно для Клевоца не стала спорить, лишь молчала всю оставшуюся часть пути, в раздумьях смешно хмурясь.

Болотинский 'постигающий - древний старик из тех, про кого говорят 'с него труха сыплется' - по-своему готовился к смотру. Он, конечно, не знал наверняка, пригодится ли делаемое им, но лучше уж так, чем если северяне окажутся захваченными врасплох. 'Постигающий на первый взгляд бесцельно бродил по окрестностям, а на самом деле, укрываясь от чужих глаз, вырезáл на деревьях непонятные для непосвященных символы. Вырезал в укромных местах, несмотря на дряхлость забираясь на стволы в сплетение ветвей (пускай медленно забирался, но зато верно, в его возрасте каждое падение с дерева могло стать последним). А затем, подле каждого, молился. Но долго ему спокойно заниматься этим не дали.

На дне поросшего кустарником оврага послышались непонятный шум и голоса. 'Постигающий тихонько приблизился, присмотрелся, а затем так же тихо пустился прочь, искать своих. И свои явились.

В кустарнике приведенные болотинцем Клевоц, Дан, Зырь и Вызим обнаружили двух стражников и симпатичную крестьянку, последнюю - со связанными за спиной руками. Поселянка яростно извивалась, пытаясь вырваться, сучила стройными ножками, но насильники постепенно продвигались к своей цели. Платье задрали вверх, исподнее содрали, обнажив не слишком волосатый лобок, на лодыжках затянули ременные петли и сейчас как раз привязывали, раздвинув ноги, к двум кустам по правую и левую руку от трепещущего тела. Однако, женщина почему-то не кричала, не звала на помощь. То ли не верила, что кто-нибудь услышит, то ли была убеждена, что если и услышат, то не помогут.

Стражники не отложили в сторону оружия, но излишне увлеклись своим занятием и позволили северянам подкрасться сзади, приставить мечи вплотную к шеям. Не то чтобы в страже держали совсем уж неумех, просто парочка находилась хотя и в пуще, но внутри линии своих разъездов, следовавших по огибающей лес дороге, а к вошедшим в село людям Холмина отнеслась без настороженности. Даже теперь они не восприняли ситуацию всерьез - в ответ на окрик медленно обернулись, узнали Клевоца (его им представили немногим ранее), но оценили намерения Холмина по-своему:

- Нет, очередь не уступлю, будешь третьим, - вообще-то, обнаженное оружие становится поводом для дуэли, но то среди дворян, а эта пара стражников не была благородных кровей. К тому же перед южанами предстали варвары, среди которых широко известный теперь рэл' Холма, да и положение двусмысленное, потому решили свести всё к шутке. Тем более насильники искренне верили, будто таким вульгарным способом северяне требуют поделиться.

Клевоц и не подумал убирать меч, но, по правде говоря, ошалел. У них так не было принято, а насчет юга по этому поводу его еще не просветили. Не все сказания можно слушать детям, с тех же пор как Холмин оказался взрослым, не так много времени прошло. На Севере женщина, будь она хоть трижды преступницей или пленницей, могла одновременно принадлежать одному либо никому. Переход же к другому становился возможен лишь со смертью предшественника. Но и молчание (скорее уж тихое пыхтение) жертвы сбивало с толку. Он присмотрелся: на левой руке два обручальных кольца - вдова.

- Ты, думаю, меня не понял, - медленно проговорил баронет, малость надавил лезвием и на шее выступила кровь, - становись на колени и отбрось от себя оружие. А второго отпусти, - кивнул он Зырю, - этот рассчитается за двоих.

Старшие мигом сообразили, что придумал баронет, но пояснять ему происходящее не стали. Не спрашивал, да и почему бы и в самом деле не поступить как он хочет. Клевоц же по пути к поселку задал всего один вопрос, спросил у вдовы, есть ли у нее новый жених. Та лишь головой покачала.

А вскоре уже вышагивали по центральной (она же единственная) улице селения по направлению к храму. Да, северян неожиданно атаковали в одном таком. Но не здесь, к тому же поучили нападавших изрядно.

- Что вы собираетесь сделать? Мой полусотник это просто так не оставит, - только в селении стражник собрался с мыслями после неожиданного пленения. - Почему только я один?

- Поверь, оставит, - позволил себе улыбнуться Клевоц. - У твоего напарника на руке было обручальное кольцо, это его и спасло. А ты, если захочешь, потом разберешься с ним сам.

Но, прежде чем стражник и поселянка успели сообразить от чего спасло, навстречу почти выбежал упомянутый полусотник со свитой:

- Рэл' Клевоц, что здесь происходит? - нищий (по дворянским меркам) немолодой рэл', вынужденный служить в страже, чтобы прокормить семью, не спешил раздувать конфликт.

- Да так, - вновь заулыбался Клевоц, - женим одного охламона, что добивался белого тела этой женщины.

- Нет! - запричитала вдовушка. - Помилуйте, благородные рэл'ы. Делайте со мной что хотите, только не это!

- Зачем же так жестоко? - в свою очередь поинтересовался полусотник у ошарашенного Клевоца. Северянин не ожидал, что южанка не захочет восстановить свое доброе имя, выйдя замуж за служилого человека.

- Он меня в отместку замучает, - крестьянка бросилась к Клевоцу в ноги и зарыдала. Она-то знала, почему молчала во время насилия, ее и подсказали стражникам односельчане, как особу не самых строгих правил. Только вот со служилыми в цене не сошлась, а вернее, они хотели и вовсе вкусить свое бесплатно, даже подарка не сделав.

'А как же честь?' - хотелось спросить недоумевающему Клевоцу. Даже если замучает, ну и что? Вышний на небе зачтет.

Баронет в конечном счете начал догадываться, за кого заступился. На севере таких отдавали в ренкинэ и далее их воспитывали в новой большой семье. Обычно помогало. Если же нет, то воспитывали еще и еще... Но здесь в реникинэ брать не принято.

Клевоц с досады махнул рукой:

- Разбирайтесь сами, - и зашагал прочь. Его люди последовали за ним.

А сотник стражи, подобно своим подчиненным, искренне верил, что от вдовой крестьянки не убудет. Но если уж преступление вскрылось, если уж попались на глаза кому-то из дворян (хорошо, что не жрецов), требующих соблюдения законов, то следовало наказать охальников, лишний раз подтянуть дисциплину не повредит. Не так наказать, по мнению сотника, за насилие, как за то, что его стражники попались, а паче дали себя пленить.

Потому оба 'героя' отведали плетей, что вызвало у них озлобление не против начальства, а против Холмина.

Прошло полмесяца. Из столицы Изначальной империи (да и не только из столицы) к месту будущего смотра всё пребывали многочисленные отряды. Дворяне меча, дворяне волшбы, их свиты. Еще несколько месяцев назад многие из них и не подумали бы обеспокоиться приездом сюда. Но теперь одних привлекает мероприятие с участием самого Евгения II, Хитромудрого: его авторитет доселе невиданно возрос. Других собрал 'высший жрец Гриффид. Третьи хотят поглазеть на северян, прославившихся, удержав Фойерфлах. Также здесь, естественно, присутствуют по долгу службы гвардейцы и разнообразные соглядатаи. А в довершение - авантюристы всех мастей, торговцы и шлюхи.

Пестрая масса людей наводнила окрестности небольшого поселка Четыре Ели (самих ёлок на месте уже давно как не было, но вот название осталось). Блестящие, вороненые или (по самой последней моде) крашеные в коричневый цвет доспехи дворян. Забрала в форме птичьих, звериных и даже драконьих масок. Перья на шлемах. Разнообразный орнамент, выгравированный на металле доспехов: начиная от древних 'волчьих зубов' в виде удлиненных зигзагов, таких же древних 'чешуек', и заканчивая более изощренными изображениями. У некоторых магнатов крупные пластины лат местами украшены красной, белой и черной эмалью. Драгоценные камни. Позолоченные или посеребренные заклепки, пряжки, шпоры. Широкие пластины конских доспехов нередко раскрашены известными художниками. Конские попоны с изображениями гербов.

Знамена, штандарты, двухвостые прапорцы, копейные флажки. Гербы на щитах. Одежды цвета гербов, разноцветные тканевые надоспешники, нашлемники. Состоятельное дворянство поражает великолепием, но в то же время всё пускай дорого, но вполне пригодно к боевому походу. Металлические пластины обладают достаточной толщиной. Мечи должным образом утяжелены. Ткани согласно своим видам согреют, предохранят от грязи, от пекущего солнца.

Посреди всего этого разнообразия облаченный в мантию император с коротким ежиком волос на голове и удлинившимися за последнее время бородой и усами. Евгений II восседает на высоком ширококостном одоспешенном коне. Лицо императора больше не отпугивает приверженцев насмешливым (будто думает обо всех нечто нелицеприятное) выражением, последнее оказалось лишь частью старого образа недалекого правителя, да и враги теперь воспринимают монарха всерьез.

По правую руку от императора следует рэл' Гринь из рода Пугачей. Он выслужил владение в провинции Запад - некоторые владетельные дворянские рода прервались в ходе войны на Западе и возникла возможность перераспределить часть тамошних земель. Гринь ныне отпускает бороду по традиции изначальных земель (и не только этих краев, конечно) - за него отдают одну из блистательных столичных невест, но для этого следует наконец-то стать среди тамошней знати своим и внешне.

Здесь и друг северян рэл' Альберт Белов, оставивший свою фойерфлахскую стражу на заместителя. К слову, по итогам осады император одарил его, как и Гриня, выморочным владением.

Родерик Шлёпетручский важно следует в окружении своих присных, будто это он отбил кочевников в родной провинции.

Явился и рэл' Герман, нынешний владетель Скалинский и бывший - тэл' гвардии. Он что-то обсуждает с одним из 'высших жрецов.

А вот и супруга Гриффида Монтегю - 'высшая жрица Мюриель. Как всегда ослепительно прекрасна, недаром считается одной из лучших специалисток по омолаживающим лицо наговорам.

*

Рэл' Станислав в окружении двух дюжин конных лучников держится особняком. Через бывшую любовницу, педагогиню, соблазнившую его в годы ученичества (к слову, сейчас уже и не бывшую пассию, он по собственной инициативе возобновил связь), выпросил дозволение 'свободного поиска' в канцелярии своего храма. Теперь у рэл'а есть несколько месяцев, дабы найти таинственную 'постигающую и, если ничего иного нельзя будет поделать, убить.

О намерениях Станислава не знает Гриффид, а дознаватель не знает о миссии 'высших жрецов на императорском смотре.

Но, следует допустить, затевается нечто гораздо более грандиозное, о чем не имеют представления ни император, ни северяне, ни рэл' Станислав, ни даже 'высшие жрецы. Под видом малоземельных дворянок появились непорочные дочери Похитителя, сопровождаемые малой свитой наемников. Прибыли даже раньше последних северян. Скрывая лица под плотными вуалями, Áника и Лáсия с интересом поглядывали по сторонам, волшбой выискивая 'постигающих. 'Высшие жрецы такого не смогли бы, но ведь Áника и Лáсия - дочери божества.

Появился и один из странных воронов (как мы знаем, ворон был не один и тот же, ведь первый погиб, подслушав беседу заговорщиков). Здесь отличить птицу от ее природных собратьев никто пока не смог или не успел.

В первое же утро, после того как с Севера прибыл последний из ожидавшихся отрядов, состоялось общее построение (еще не смотр, но репетиция). Уныло моросил дождь. Поникли намокшие знамена и флаги, но северяне, казалось, на столь незначительное неудобство как влага вообще не обращали внимание. Юрий Нижнегорский увидел стройные ряды из нескольких тысяч воинов, добротное оружие и брóни, слаженное исполнение команд, будто пехотинцев давно свели и муштровали всех вместе.

Затем, когда дождь наконец-то унялся, сотни похвалялись друг перед другом стрельбой из лука, а также владением топором, мечом, длинным копьем. Юрию вспомнилась вылазка из Фойерфлаха, отбитые штурмы, стычка на городских улицах, большой бой под стенами, 'высшая жрица среди северян.

Но более всего его почему-то поразил Клощ, потерявший левую руку по локоть в прошлом походе, но тоже снова отправившийся на юг. Собранный местным кузнецом протез позволил калеке снова стрелять из лука! Нижнегорского удивляло то, как здесь обходятся без волшбы, будто она и не нужна.

И рэл' решился. Собирается ли Евгений II воспользоваться им как разведчиком пока неведомо, а Юрий тем временем будет служить Империи и почетному держателю Фойерфлаха разом, по своему разумению. Он отвел в сторону Клевоца и начал:

- Мой отец авторитетен не только в Сизых горах, его суждения ценят даже столичные дворяне. А если я расскажу ему про Север только факты, без собственных оценок, отец поверит.

- И? - Клевоц поначалу не понял, к чему ведет Нижнегорский.

- Не все дворяне южнее Спорных земель вас презирают. Но таких много, я и сам к ним принадлежал, - несмотря на очевидность произнесенного, признание дается Юрию с трудом. - Мне кажется, что сейчас, когда не только внешний, но и внутренний враг поднимает голову, настало время изменить ситуацию.

- Ты хочешь съездить на юг и через отца договориться о переговорах с теми, с кем следует попытаться наладить доброжелательные, союзнические отношения? Дабы оставить в прошлом распри между рэл'ами Севера и дворянством остальной Изначальной? И в случае общеимперских потрясений иметь возможность выступить согласованно?

- Именно так...

Оставив Нижнегорского, Клевоц двинулся обсудить детали предстоящих переговоров со стариками - если южанин не переоценил вес собственного отца среди аристократии Изначальной, то дело приобретало общеимперский размах. И, возможно, не переоценил: закон о том, что старший сын получает всё, а младший - только доспехи и коня, по-прежнему неукоснительно соблюдался. Потому один из младших сыновей богатого владетеля вполне мог оказаться участником авантюры, такой как поход в Спорные земли. Именно Юрий даже, возможно, не спроста там оказался - погибни он тогда, получили бы еще один повод для мести южан северянам, если 'правильно' преподнести происшедшее старшему Нижнегорскому.

Но тут из индивидуального шалаша баронета (ну, то есть его с ренкинэ) вынырнула Изабелла и остановила Клевоца, нервно сжав четырехпалую руку. За последние дни, пока Холмин бывал занят, она о многом передумала. Прочувствовала то, что скрепило их связь больше, чем просто совместно проведенное время, и о чем еще предстояло рассказать. Поняла, что Клевоц, и так постоянно рискующий собой, может пойти на верную смерть, даже не подозревая о том, если не сообщить о содержании украденных храмовых записей.

- Подожди, мне нужно тебе кое-что сказать, - бывшая жрица вдохнула, будто собираясь плыть под водой, и выпалила: - Помнишь свитки, украденные в храме, которые забрал расшифровывать Дан, но так и не преуспел? Так вот, на самом деле я владею этой тайнописью. Там прямо не говорится, но для посвященных вроде меня ясно, что приказы способствовать сдаче города и убивать Холминых исходили от моего отца.

Клевоц в удивлении приостановился. Он еще не успел за свою короткую жизнь достаточно раз столкнуться с ложью среди близких людей, а ведь с Изабеллой, как полагал Холмин, они были близки уже достаточно долго (если считать от ночи, когда та провалилась в полынью). Но девушке удалось враз утихомирить нарастающую злость баронета, давая понять, что обстоятельства разительно переменились и дальше всё будет честно:

- Почему тебе это теперь говорю? А ты посмотри на меня повнимательней, я сегодня специально подпоясалась так, чтобы стало заметней.

Позже, когда о признании бывшей жрицы касательно отца поведают Дану, тот впервые признает, что Клевоц поступил правильно, оставив Изабеллу в живых.

Рэл' Гриффид наблюдал за снующими меж шалашей и шатров людьми. Прибыв под видом купца отдельно от официальной храмовой делегации, он расположил свои возки совсем рядом с лагерем северян. Того, что его распознают 'постигающие, не боялся, не нападут же в присутствии императора. Да и сильнейшие наговоры и амулеты обеспечивали маскировку. Минул всего лишь час, а жрец уже обнаружил искомое, быстрее окруживших лагерь менее именитых наблюдателей. В дюжине саженей заметил (до того укрытого от пытливого взора расположенным между ними шатром) молодого светловолосого северянина, полностью соответствующего созданному фойерфлахскими жрецами волхвовскому образу рэл'а Клевоца Холмина.

Тот размеренно прогуливался у самого края лагеря, приобняв какую-то девку. Нет, не девку! Гриффида поначалу сбило с толку странное отсутствие у девушки эманаций Силы и натянутый на лицо капюшон. О, всемилостивый Похититель! Сомнений не было - рядом с Клевоцем находилась дочь жреца, Изабелла. А судя по чуть выдающемуся животику (Гриффид хорошо помнил ее обычный стройный силуэт), бедняжка носила в себе окаянного ребенка от иноверца.