Одна сотая секунды

Глава 39

Хорошо быть ребенком. Ребенок не терзается от вопросов, какое его место в жизни, не сомневается в своих мечтах, наделяет жизнью все, что видит вокруг, окружает себя невозможными, смешными и преданными друзьями, теми, что невидимы бестолковым взрослым. Он просыпается и не нарушает безмятежность солнечного утра неповоротливыми уродливыми планами, он просто искренне бежит в огромный мир одного дня, где нет ни пределов, ни границ. Ну, разве что, родительские запреты. Бывает, конечно, что возникают фиксированные точки событий, когда маленький человечек знает, что сегодня будет то, чего он с нетерпением ждет, или же, напротив, не желает. А так — жалуется плюшевый медведь на ушиб и едят куклы песок с тарелок-листьев, несет по волнам на необитаемый остров кресло-корабль, а старая скрипящая кровать позволяет подпрыгнуть до небес. А так — разит острый меч, подобранный с растрескавшейся земли, хранит заморскую тайну закопанный под высоченной липой камень, и особо опасна и недосягаема отшлифованная до блеска гора. Не грызет, не гонит время, наоборот, ласково разворачивает бесконечный путь целого дня, а за ним — еще одного, и превращает лето в бесконечность. Что ни поворот, то огромный мир. Что ни мысль, то бескрайний мир. Что ни игра, так снова — миллионы и миллиарды миров. Только эти взрослые ничего не понимают, лезут, все портят, рушат, да еще и начинают сыпать тяжелыми и неправильными словами. Мир ведь разрушили, сломали, осквернили своими глупыми правилами и законами. Да еще и кричат, что все это ерунда, чушь. Но как может быть мир ерундой? Он же поломался, его надо починить…

Хорошо быть ребенком, пока не лезут те, кто ничего не понимает.

Глава 40

…ееет!

Врезалось в уши и откатило, рассыпался несуществующий крик, разлетелся пеплом выгоревшей мысли. И все равно я вздрогнула, дернулась всем телом, привлекая ненужное внимание. Ничего, бывает, просто молодая респектабельная женщина о чем-то сильно задумалась, а потом внезапно очнулась. Со всяким такое, наверное, случалось…

Косые лучи солнца, пронзая затемненное стекло, наполняли помещение кафе удивительно теплым рыжим светом и уютной атмосферой, играя мягкими и чуть размытыми бликами на поверхностях изящных столиков, плавных изгибах спинок лаконичных стульев, крутобоких бокалах и низеньких кофейных чашечках. Руки согревали белые керамические стенки, душу — живительный аромат отличного кофе.

Сон? Фантазии? Такие долгие и яркие, что и вправду поверилось: все было, все случилось… Или это все и произошло, или это и была все-таки жизнь? Но тогда что теперь жизнь, а что — сон? Где она, даже они — границы, все разделившие? И в границах ли дело?

Знакомый город, излюбленное место. Весна уже заканчивала все приготовления, распахивала двери перед знойным летом. Она лишь аккуратно поправляла гирлянды цветов и нежно взбивала персиковый цвет, приглаживала сочную зелень и подкрашивала лазурью самое синее в мире море.

Родной мир, любимый город.

Мир, в котором мне надлежит быть. Мир, переполненный людьми и машинами, мир, в котором бормочут телевизоры и плетут сети орбитальные спутники, мир, в котором в каждой руке зажат мобильник и есть нормальный Интернет. Мир — живой, дышащий, поразительный в цифрах и фактах, зарожденный то ли Богом, то ли случайностью.

Падал ли Бог, когда его создавал?

Мир, полный возможностей и перспектив, прекрасный и хрупкий, покоящийся в чьих-то ладонях. И кто знает, может и здесь бежит какая-нибудь никому не интересная девчонка и пытается успеть, не опоздать, предотвратить катастрофу.

— Беги, милая, беги. — Тихо, так, чтобы никто не услышал, бормочу я.

Пусть спасает, пусть сохраняет и оберегает, если она действительно есть, существует, не знающая, что ее от смерти отделяет всего одна сотая секунды, от ее смерти и смерти всего мира.

Однажды мы просто перестанем быть и даже не поймем этого.

Мне хотелось смеяться. В который раз я усомнилась в собственной нормальности? Подскажешь, Юси? А… тебя же не существует. Конечно, тебя и не может существовать, ведь я пока все же адекватный, психически здоровый человек, просто слишком погрузившийся в фантазию, а теперь сидящий в замечательном кафе и мысленно рассуждающий на бесплодные темы. Бывает, усталость просто.

На столике, возле чашки, распечатанная пачка сигарет. Тонкие, белые… А я курю? Точно, курю, особенно, когда нервничаю. Да, я действительно курю, а затем старательно избавляюсь от запаха, чтобы из-за такой досадной мелочи не сорвать всю операцию. Многим папикам он не нравился.

Одежда… непривычная. Блузка, джинсы, каблуки. Когда последний раз надевала туфли с каблуками? Нет, о чем это я? Вопрос другой — когда я последний раз надевала что-то без каблуков, не считая домашних тапочек? Нет, не о том я думаю, привыкшая отзываться на имя Карма. Я сижу и упорно цепляюсь за мимолетный сон, что растворился, исчез без следа. Так, мгновение. Пытаюсь с ненормальной настойчивостью отыскать доказательства его реальности, ищу изменения в себе. Изменилось ли что-то? Ничего же ведь.

— Да… изменилось…

— Простите? — Молоденькая официантка остановилась рядом. — Вы что-то хотели? И да, позвольте напомнить, у нас не курят.

— Нет, нет… — медленно я покачала головой, — это я так… просто…

Да, здесь обращаются на «вы» и не подшивают переводчик. Здесь не вселяются духи и не летают драконы. Здесь нет тех людей, которых можно называть друзьями. Здесь нет Арвелла.

— Ящерица, блин, разноглазая… а ведь так немного осталось…

Нет, сон, просто сон, ничего более. Но почему таким знакомым все кажется? Почему этот день, это кафе, все эти движения кажутся такими знакомыми?

Мир, в котором летают самолеты, потому что нет пространственных движков. Мир, в котором от порчи не спастись таблеткой и не присваиваются серийные номера телепортам. Мир, в котором по замкам водят туристов, а предсказание будущего любой здравомыслящий человек считает ахинеей. Мир, в котором от некоторых песен вянут уши, а не обвивают побеги колонны. Мир, в котором звери — это звери, а люди иногда хуже зверей. Мир, в котором я могу без запинки выдавать крепкие словца и не путаться от сложного и лишенного смысла звучания.

Самый лучший мир.

Только все равно что-то скребет на сердце, заставляет внимательно приглядываться ко всему тому, что меня сейчас окружает. Ну же, мир, подскажи мне, прояви милость.

Подсказывает, говорит беззвучно, что он мир, в котором был уже этот день. Был же? Вот тому мужчине, сидящему через столик, сейчас позвонит разъяренная супруга и начнет устраивать скандал.

Зазвонил телефон. Мужчина вытащил мобильник, над переносицей собралась глубокая складка.

— Да. Что опять?

А у той пары девочка уронит на пол игрушечного зайца и разревется, прежде чем мать успеет его поднять.

Женщина откинула ложечку.

— Маша, блин…

Послышался детский рев, становящийся все громче и громче. Мелькнул переживший не одну стирку заяц, серо-голубой, смеющийся, с приклеенными глазами. Один глаз начинал отваливаться.

Мир. Просто мир, давший второй шанс.

Я достала из сумочки мобильник, неловко, не сразу приноравливаясь, пролистала список контактов, нажала вызов.

Гудки. Между гудками даже не сотая доля секунды, а целая вечность. За время этой вечности рождались и умирали вселенные, совершались открытия и покорялись звезды, прокатывались волнами эпидемии и исчезали народы, взрывались атомные бомбы и рождались дети.

Не сдавались, не отступали друзья, то смело, то нервно глядя в грядущее.

Стонали от душевной боли, задрав морды к небесам, глупые драконы.

— Александр? Здравствуйте, вас беспокоит Каролина Белотырь, помните такую? Да, я тоже вас рада слышать.

А слова сами собой, легко и без усилий, выскальзывают, складываются в предложения, передают самую суть.

— Александр, мне надо срочно оформить кое-какие документы.

Мир же дал второй шанс?

— Да, по квартире, у вас удивительная память. Если через пару часов подъеду, вас это устроит?

И нужно быть последней балбеской, чтобы им не воспользоваться.

— Через полтора? Да, устроит. Спасибо.

Второй шанс, второй звонок.

Совершить? Ведь обратного пути точно не будет. Не останется запасных вариантов. Не сработает запасной выход, и некуда уже будет отступать.

Мой безупречный ноготь коснулся кнопки, задержался.

Всего лишь нажать надо, а я не решаюсь.

Нет, пусть не будет никаких планов Б.

Ответ прозвучал практически сразу, только один гудок проскочил.

— Привет Андрей. Не хочешь встретиться вечером? Часов в… одиннадцать?

Андрей в хорошем расположении духа, бархатистый вкрадчивый голос переливается, лоснится.

— Нет, ничего не случилось. Вернее, случилось. Мне надо будет уехать по своим делам.

Глава 41

Почему именно это место? Наверное, потому что я здесь родилась, потому что здесь все началось. Ветер бил в лицо, отталкивал, не позволял. Ветер не верил, что что-то может получиться, он уговаривал — яростно, зло, находясь на грани истеричного буйства. Даже слезы проступили, мелкие, бесцветные.

Серое небо. Серый город.

С такой высоты он прекрасен.

Мерзнут руки. А ведь уже весна, теплее должно быть.

…сначала я хотела драгоценности, как и квартиру, подарить квартиросъемщикам — та милая пара робко мечтала о втором ребенке, да жилищные условия не позволяли, все приходилось скитаться по чужим углам. Но передумала, представила, сколько может возникнуть вопросов и разборок. Улучшив момент, когда дома никого не было, я открыла квартиру своим ключом, разворошила тайник и сгребла все свои сокровища в первый попавшийся непрозрачный пакет.

Пакет отправился в мусорный контейнер в конце двора.

Александр обещал со всем разобраться. Основные бумаги были оформлены, оставались мелкие детали, в которых я могла уже и не принимать участия. Наверное, я стала лучшим клиентом Александра, если измерять все деньгами.

А встречу с Андреем пришлось перенести на следующий день. Во-первых, я элементарно запуталась со временем, забыв, что в часе всего шестьдесят минут, а в сутках — двадцать четыре часа.

Шестьдесят… двадцать четыре… как же это неудобно, оказывается.

Вторая причина была важнее. Вторая причина таилась в двух папках с собранным материалом. Лица, имена, статьи из электронных изданий — я, как ненормальная, терзала Интернет, выискивая каждую крупицу информации обо всех жертвах, распечатывала, бежала в магазин за новыми картриджами, снова распечатывала…

Разговор с Андреем получился тягостный, мучительный не словами, а необходимостью кривить душой и подлавливать момент, чтобы добавить дозу яда в чашку с коричневыми разводами на стенках.

Гений, то ли биолог, то ли химик, оказался сообразительным. Уже падая, безуспешно пытаясь зацепиться за край немытой плиты, он спросил лишь одно:

— За что?

Наверное, этот взгляд будет преследовать меня до конца жизни — понимающий, угасающий и все равно не верящий, что он, мастер своего дела, получил удар в спину от едва ли не самого близкого человека. И мне стало его очень-очень жаль, мне захотелось тут же все изменить, повернуть время вспять, почти признать, что я по-своему люблю этого человека с такими милыми морщинками, разбегающимися веером от уголков пытливых глаз. И все же, в моей любви к нему не хватало каких-то штрихов, которые могли бы сделать ее реальной.

— За это, — я выложила на стол папку.

Андрей умный, он все сообразит, когда очнется. У него мозгов хватит, чтобы найти противоядие. А если не успеет… что ж, мир избавится, хотя бы на время, от одной разновидности отравы. Ну, или, по крайне мере, будет использовать его разумнее.

Впрочем, вряд ли.

Сложнее было с Веселовским, молодым и претенциозным бизнесменом, привыкшим исподтишка убирать неугодных конкурентов чужими руками. Хотя, чем ему мешали старики из других городов, не имеющие никакого отношения к компьютерной индустрии, я так и не поняла. Но и он получил свою дозу яда в комплекте с папкой.

Вот и все, верный талисман, ты отслужил свое.

Ветер подхватил с моей разжавшейся ладони опустевший шприц, покатил его по темному настилу крыши, прибил к каменному выступу, опоясавшему по периметру площадку.

С замком все же удалось справиться, хватило обычной шпильки. Хотя в этот раз потребовалось времени чуть больше, как будто бы руки отвыкли от привычных действий.

Все? Все сделано?

Я выбила из полупустой пачки сигару, прикурила. Поблажка, конечно, но эта сигарета действительно последняя, независимо от того, что произойдет дальше. Признаю — слишком беспечно, слишком. Сейчас там, внизу, все переполошатся, догадаются выбежать на крышу, схватят, скрутят руки за спиной… Зачем?

Наверное, затем, чтобы последний раз все как следует продумать.

Страха не было, это хорошо. Впрочем, еще возникнет, наверное. Но — не сейчас.

«Слышишь, Юси? Я не боюсь».

Ах да, я снова забыла, что нет больше никакой Юси. Есть только возящийся в себе сумрачный город, привыкший ко всему, помнящий столько всего, что мог бы создать миллионы миров. Или нет? Для того, чтобы создать новый мир, нужно пройти череду страданий и унижений? Этот город прошел, и еще пройдет.

Что нужно для того, чтобы было иное небо над головой, иная земля под ногами? Что сделала ты, девочка, бегущая по зеленому коридору? Что сделал ты, старик, не отстающий от нее, не смотря на тяжесть бомбы мира? Что все вы делали, когда творили новые реальности и сохраняли их, и вдыхали в них жизнь? Что за таинственный ингредиент должен быть во всех этих сумасшедших психических и психологических смесях под названием «душа»? Что позволяет рождаться мигу, под который формируется история и от которого отталкивается грядущее? Какие неведомые шаги совершаются, что становится незыблемой реальность, в которой матери разбивают рты дочерям, а отчимы насилуют малолетних падчериц, в которой яды подсыпаются в бокалы, а в теневой игре всесильные рвут друг другу глотки, в которой все равно есть любовь и надежда на лучшие времена?

Вера в свои силы, да?

Последняя затяжка. Выкинуть бычок за борт… нет, не стоит лишний раз гадить в мире, созданном кем-то, кому осталась всего одна сотая секунды до небытия.

Бычок раздавился под каблуком, был отправлен обратно в пачку.

Я встала на край. Порывы ветра едва не сбивают то в одну, безопасную, сторону, то в другую, где так далеко внизу текла обыденная жизнь. Ветер срывает берет и треплет рыжие волосы, взметает, превратив их в безудержное пламя.

Наверное, Уэлл захотел бы меня нарисовать такой: внешне отрешенной и балансирующей на краю.

— Беги девочка с бомбой, беги. А я побежала спасать свой мир.

Шаг.

Мир ринулся навстречу.

Глава 42

«…отделяет всего одна сотая секунды…»

— Знаю.

Голос в моей голове спотыкается и умолкает, а я прямо-таки физически чувствую, как меняется состояние Юси — от смущенного до откровенно ошалевшего.

«Но как?!»

— Да вот как-то так, — усмехнулась я.

«Но… я ничего не понимаю, мы же должны перестать существование».

— Ты лучше в моей памяти поройся, думаю, там все ответы есть.

Юси роется. Юси ищет, проживает каждое мгновение, растерянно протягивает: «Но… но почему? Ради чего ты подарила квартиру, наказала злодеев, а потом просто шагнула с крыши небоскреба? Почему ты поверила, что вернешься сюда, а не просто размажешься по асфальту?»

Я смотрю на следующую дверь, ведущую в семнадцатый блок. Почему, Карма Вега Рутхел?

— Потому что люблю эту ящерицу, Юси. Да, ты это услышала. Люблю. Я вернулась в свой мир и поняла, что уже не хочу жить без него. Да, я его придумала, да, я чокнутая. Но мне просто очень хотелось быть с ним рядом, хотя бы одну сотую доли секунды.

«Ну, Арвелла и всех остальных придумала не ты. Ты создала только мир, его мгновение. А уже он создал все остальное, уже он завершился и воплотился в жизнь. Да, Карма, теперь этот мир столь же реален, как и твой, он действительно имеет свою историю развития и множество тайн и загадок, которые ты не разгадаешь, даже если сможешь отсюда выбраться. Этот мир, настоящий, наверное, теперь еще более непознанный, чем твой, вращающийся планетой вокруг солнца и плывущей в бескрайнем космосе. Ты была творцом, но теперь ты просто еще одна крошечная часть этой реальности, обычный человек, выделяющийся лишь тем, что пытаешься предотвратить войну».

— То есть, если я умру, мир останется?

«Да».

— Но я не умру, моя хорошая Юси.

«Перестань говорить вслух».

— Почему? Мне нравится общаться с тобой, как с живой…

Да, нравится. Я вплетаюсь в этот мир, а мир щедро, прежде чем окончательно отделиться от меня, делает последний подарок.

Мы объединяемся, мы на какой-то миг, прежде чем начать существовать по отдельности, становимся единым целым. И я разом чувствую миллионы запахов, одновременно смотрю всеми глазами, слышу все звуки, чувствую все чувства. Я — мир, мир — это я. Но я устремляюсь туда, где напряженно ждут, пока рыжеволосая девчонка пройдет свой коридор. Падают на мониторе опасно столбцы, и начинается какая-то суета и паника. Теряется и не знает, что делать, оператор. Рвется все обесточить Кейнер, напарывается на простершуюся руку несносного ушастого мальчишки, ударяется о твердый взгляд спокойных глаз. Подрывается Рада, чтобы оттащить, отцепить эльфа, но вдруг удерживается Ридиком, произносящим всего лишь одну фразу. А Уэлл сдерживает, не сдается, и не понимает, почему все они не понимают то, что понимает он, но держит упрямо над рычагами и кнопками подрагивающую руку, на растопыренных пальцах сохраняет одну-единственную натянутую до предела нить того будущего, ради которого стоит бороться. Не дай, мой славный эльф, ее разорваться, не дай.

Ты и не даешь, ты просто произносишь самые нужные слова, сам не зная, откуда они к тебе пришли:

— Она и есть источник энергии.

Да.

Они.

Те, что позволят теперь мне дойти.

И я отпускаю мир на волю, возвращаюсь в себя, в плывущий отсек и торопливо произношу:

— Юси, мы теперь спасемся. Я и ты. Вспомни, что говорил Арвелл, когда я только попала в его дом, про скачок.

«…полагаю, что ты попала в туннель Вернерса, в тебе столько заряда энергии…»

— Именно оно.

Юси в моем теле, но ей не нужно больше заменять собой вернувшиеся там, в старом мире, жизненные силы. Ей теперь вообще ничего не надо делать, потому что я, пронесясь метеором через множество реальностей, зарядилась энергией круче любого телепорта. Да даже если они там отключат прототип, то я все равно смогу пройти весь путь. Другое дело, что мне необходим стабилизатор, чтобы не разрушился портал. Не знаю, каким шестым чувством уловил это эльф, но он не дал отключить прототип, справился, выстоял.

«Прости, но я все равно умру, уйду».

— Почему? — Опешила я от такого неожиданного заявления.

И Юси рассказывает, просто и искренне, историю о том, как надеется совершить свой прыжок и соединиться с тем, кто ее любил, но воле случая был насмерть сбит поездом.

«…но теперь у меня появился второй шанс. Позволь мне его использовать».

— Ты уверена?

«Да».

— И это — прощание?

«Ну… можно и так сказать. Мы пойдем вперед, и где-то меня просто не станет. Но знаешь, Карма, я очень рада, что попала именно к тебе».

— Спасибо, Юси, я тоже.

«Ну, вот только давай без соплей и плача, хорошо?»

— Хорошо… — Я ее понимаю. Я душу в себе снова наворачивающиеся силы, но признаю, что всему приходит своей время. Пришлось отпустить мир, придется отпустить Юси, дав ей второй шанс.

А слезы все равно, заразы такие, лезут.

«Погнали?»

— Погнали!

Глава 43

Я бежала, неслась пущенной ракетой, я едва не срывала двери с петель, я действительно гнала себя, не позволяя себе ни на миг остановиться, обернуться, отвлечься. Где-то по пути, в двадцатых блоках, незаметно исчезла Юси, лишь отдалось внезапной пустотой и тут же затянулось, убирая брешь, но оставляя память о замечательной бестелесной девчонке, в свое время оказавшейся рядом.

Мне будет тебя не хватать, Юси.

Но все же сбилось дыхание, раскрылось вязкое двадцать шестое пространство. Бугрились пласты стен, переслаивались, текли, застывали на миг безобразными наростами и снова оживали постоянно меняющими формами. Вспучивался под ногами пол. Не пол, земля, источавшая в равной мере с прочим жидкий, едва рассеивающий мрак, свет. И там, далеко, за миллионы километров, едва заметно выделялась она, дверь, в последний блок пространств.

Дойти, все равно дойти. Неведомо как, но и здесь прототип продолжал пусть и отвратительно, но сохранять какое-то подобие коридора. Что же будет там, в двадцать седьмом?

Земля хлюпала под ногами, продавливалась, но все же подкладывалась под ноги твердью, хотя постоянно волновалась, перетекала, заставляла прикладывать особые усилия, чтобы удержать равновесие. И все же я, шаг за шагом шла вперед, стискивая зубы и веря в себя.

Рука погрузилась во что-то мягкое и теплое, зашевелилась упругая коричнево-розовая бахрома, обвила запястье, вбирая в себя, желая сделать и меня подобной себе.

Дернуть. Едва не упасть от бешенного ветра, рванувшего в проем.

Вот она, двадцать седьмая реальность, бескрайняя и злая. Истощались ресурсы прототипа, не было больше ни подобия стен, ни потолка. Вспучивалась и лопалась гнойными нарывами воспаленная земля. Да и не земля даже, скорее как распадающаяся плоть гигантского чудовища, пораженного неведомой болезнью. Корчилось в желваках небо — черных, серых, белых, четко отделенных друг от друга. Эдакие нарывы, продавленные сквозь невидимую сеть, стекающие сталагмитами и с всхлипом втягивающиеся обратно.

Шаг. Нога погрузилась в глянцево поблескивающую серовато-желтую слизь, теплую, жадно обволакивающую ступню.

Нет, не обращать внимания, двигаться дальше. Пусть беснуются ветер, пусть воет пространство раздирающими мозг изнутри тонами. Вот он, впереди, пытающийся встать, но уже лишенный всех сил.

— Арвелл! — Кричу я, надрываясь до хрипа.

Бесполезно, ветер пожирает слова быстрее, чем они успевают прозвучать.

Наплевать. Идти вперед. Верить в себя. В изобретение дракона. В тех людей, что отделены двадцатью семь реальностями, но ждут и тоже верят.

Вперед. Брести, продираться, даже проваливаясь по колено, по пояс, по грудь. Выбираться, ползти, отталкиваться, падать, вылезать, продираться, снова ползти, но не отступать.

Еще. Еще немного.

Еще кусочек неведомого расстояния, погружаясь руками в гнойники, задыхаясь от слизи, стискивая зубы, исторгая рев и стон от бессилия, но продвигаться — по миллиметру, по маленькому шажочку.

Протянуть руку, опустить ее на сведенную судорогой кисть.

Медленно поднимается некогда черная, а теперь расчерченная белыми прядями голова. Смотрят непонимающе разные глаза — один безумно, другой безнадежно. Вздрагивают губы и не произносят ни слова.

Ну уж нет, сейчас пойдешь как миленький у меня. Ты еще получишь за все то, что я пережила. Ты еще побегаешь по всему замку, спасаясь от меня. Даже не вздумай мне тут изображать слюнявого психа, не ради этого я прыгала с огромной высоты.

— Арвелл… Ар… пойдем домой. Арвелл, вставай… пошли… ну давай же, поднимайся, ну же! Вставай! Ну, пожалуйста, Ар… Встань, я тебе сказала! Поднял свою задницу и потащил прочь отсюда!

И что-то неуловимо меняется, какой-то всполох, слабый и бесполезный, но все же проскакивает в черном зрачке. Неуверенно упирается рука в плоть взбесившейся земли, выпрямляется. Или не рука — лапа? Где лопатки, там неуверенно лезут крылья и снова исчезают, обрастает чешуей и вновь очищается кожа.

Там, в нормальном мире, сущность по имени Арвелл переходит из одной реальности в другую, здесь же будто вобрала их всех в себя, теперь не знающая, кто же она — человек или дракон.

— Пойдем, Арвелл, пойдем, пока у меня мозги не взорвались от этого безумия. Давай, вставай же, хватит валяться.

И я тяну, злюсь, ору, и все же заставляю свою глупую ящерицу выпрямиться в полный рост, шагнуть, упасть, но все же двинуться туда, где освещал надеждой наш путь нестабильный, чудом сохраняющийся проем в двадцать шестой блок реальностей.

Глава 44

Мир покачивается, дергает, накатывает тошнотворной волной и отступает. Кажется, меня несут. Только меня?

Кто-то рядом не удерживается, выдыхает едва ли не с ужасом:

— Святой Райган-Гули…

Или мне кажется, что с ужасом? Не ужас, наоборот, облегчение?

Моя спина наконец-то упирается во что-то уверенное и неподвижное. Диван? Да, наверное, похоже на это. Это правильно, это очень даже хорошо. Тошнит только так, что хоть сейчас наизнанку выворачивайся. Если у меня и была какая-то невероятная энергия, то теперь вся выгорела, осталась лишь на том обычном уровне, что иные называют жизненными силами.

Отшумели, стихли многочисленные голоса под натиском резкого окрика. Нет, не надо, и так мозг в кашу сплавился.

Я глубоко вдыхаю, но тут же задерживаю дыхание, с трудом гася позыв организма избавиться от чего-то лишнего и инородного. Ну уж нет, я еще пока нигде не встречала такого, чтобы герои завершали свой триумф, низменным сгибанием пополам и исторжение из себя потока вонючей рвоты. Кажется, тело прониклось возникшей картиной, по крайне мере, стало чуть легче.

— Я опять умерла. И мне опять скверно. Это какая-то проклятая традиция. — Голос чужой и скрипучий.

— Вообще-то, — усмехнулся Далим, — я чувствую твое время. Ты жива.

— Еще хуже, — простонала я, хватаясь за голову.

И все же нормально села, встряхнулась, как собака, ругнулась сквозь зубы. Ничего себе путешествие получилось, сама не знаю, каким чудом я смогла дотащить наши с Арвеллом задницы. Арвелл… разноглазый… нет, вот он, рядом, без сознания, но живой. Заросший, какой-то весь потрепанный, даже жалкий. Да, дорогой, сейчас тебе явно не светит попасть в топ пятидесяти красивейших мужчин планеты.

И все же я, еще не признавая, еще оставаясь где-то там, позади, спрашиваю:

— Все? Все кончилось ведь, да? Миссия выполнена, мир спасен… Все кончилось? Да?

— Да, — ободряюще кивает Рада, — почти все.

Ну да… треклятое Переменное Собрание. Успели мы? Успеваем?

Наверное, мои глаза настолько расширились, что все поняли немой вопрос без слов, Уэлл отвечает прежде остальных:

— Менее получаса… — и красноречиво кидает взгляд на неподвижного дракона.

Мигнул и погас свет. Лишь последние всполохи вечера кровью высветились за окнами.

— Эй? Что со светом? — Ридий обернулся к окну, прижался лбом к стеклу. — Нет, только у нас, похоже…

А я, подскочившая, не могла ответить, еще ничего не чувствовавшая, но уже пораженная подсознательным чутьем беды, смотрела на оцепеневшую от ужаса Раду, видевшей своим совершенным зрением что-то невообразимо ужасное за моей спиной. Что там? Поверну… не повернусь уже, слишком поздно, слишком твердо держит что-то, пронзающее ледяным холодом.

— Разве кончилось? — Дыхнул тленом в ухо шелестящий голос.

Невольный вопль булькнул и застрял в горле.

— Вот ты, значит, какая, девочка, мешающаяся под ногами.

Тянулась рука Рады к «игольнику», но разве он здесь поможет? Разве что-то сделают мелкие иголки древнейшему бессмертному существу, почти нежно прижавшего меня к себе, если они только не из сплава серебра и чего-то еще, особенного? Угомонившаяся тошнота снова набрала обороты. Эй ты, придурок мертвый, если ты так будешь меня сдавливать, то сейчас точно весь пафос закончится!

Но мне оставалось лишь судорожно хватать ртом воздух и нервно сглатывать горчащую слюну, боясь совершить случайное движение — слишком щекотно касались горла изогнутые бурые когти, способные оборвать мою жизнь одним несильным взмахом.

— О, маг-настройщик, приятно видеть столь редкий экземпляр, — прошипел, видимо, так насмехаясь, Басертан Солейн. — Впрочем, я разговори…

И я отлетела на пол, оглушенная ударом, откатилась.

Рот наполнился теплым и соленым. Брызнули редкие капли крови, в темноте показавшиеся черными, когти вампира полоснули не по моему горлу, а по еще продолжавшей движение руке Далима. Время! Остановленное на какие-то мгновения время, скорее всего бездумно, просто чтобы опередить движение Старшего.

Я быстро, путаясь, поползла к окну. Черт! К двери же надо! Нет, просто подальше от этого чудовища.

Блеснули, прочертили прямые белесые линии выпущенные иглы. Я обернулась — лицо вампира, безжизненное, иссушенное, мало подобное человеческому, сминалось, скомкивалось оберточной бумагой. Побежал трещиной лысый серый череп, но тут же пропал, распался тенями.

Тени через мгновение снова обрели форму, уже клонящуюся над слабо зашевелившимся Арвеллом.

— И это все? — Издевательский шелест заполнил комнату.

— Нет, — на тощей обвисшей шее сомкнулись сильные пальцы.

Арвелл… но и он не в силах ничего сделать. Вампир выскользнул из руки, тенью мелькнул, лезвием острого когтя вспорол столь податливую и мягкую плоть. Вот и все, нет дракона.

— Мимо, Солейн, — прохрипел Рутхел.

Он едва стоял на ногах, но безумный огонь в глазах, хищно согнувшиеся пальцы, искривленный оскал рта позволили блеснуть какой-то робкой и совершенно необоснованной надежде.

Вновь запредельный и невероятный рывок, и две сцепившиеся тени совершили какой-то нереальный, невозможный бросок.

Брызнуло во все стороны стекло, посыпались камни, вызвав крики ужаса на улице.

— Ар… — Выдохнула я и тоже совершила невозможное.

Наверное, это простая истина: если мужчины дерутся, то самым глупым будет со стороны женщины — это участвовать в этой драке. И, тем не менее, я, заходясь от пронзившей жути, судорожно цеплялась за костистые гребни и молилась всем неведомым богам лишь об одном — только бы не сорваться, не сорваться, не рухнуть туда, вниз, на стремительно удаляющуюся землю.

Боже, ну зачем я бросилась следом, прыгнула совершенно бездумно? Непроизвольная попытка удержать супруга? Скорее всего. Только сейчас, хватаясь за гребни, ступая ногами на них, как на лестничные перекладины, медленно и упрямо ползла к холке, в надежде хоть как-то удержаться в этом безумном полете.

Черный могучий дракон тащил древнюю тварь в небо, в свою стихию. Вампир судорожно бился, преображался, менялся, распуская полотна иссохших крыльев.

Выше, выше. И зачем, скажи? Что тебе поможет в небе?

— Так, значит, Рутхелл? — Расхохотался Солейн.

Он привычно выскользнул из когтистых лап, исчез на мгновение и распластался черным флагом над головой дракона.

— Помериться силами, да? Зная, что у тебя нет ни единого шанса, да?

Из горла Арвелла вырвался лишь яростный рык.

— Тебе не победить, Рутхел.

Вспороли, выдирая с мясом чешую, когти шею. Ящерица глупая, ну на что ты надеешься? Ты ведь даже не видишь своего врага с этой стороны, ты плюнул наугад огнем и промазал. Арвелл, милый, я лаже крикнуть не могу, а не то что вступить в бой!

Обагрилась кровью спина, стала скользкой. Снова вонзились когти в свежие раны, погрузились в обнажившиеся мышцы.

— Ах ты дрянь паршивая! — Процедила я и с удвоенной силой стала ползти уже не к более удобному и безопасному участку хребта, а к мертвому уроду, с удовольствием потрошащего моего дракона. Чего ты добиваешься, Солейн? Хочешь добраться до артерии, оборвать ее, вырвать жизнь?

Погрузились пожелтевшие клыки в плоть, сбилась слаженная работа крыльев, исчезли все звуки, заменившиеся ровным гудением в заложенных ушах.

Умрем мы, ящерица, ибо никто не в силах победить древнего вампира. Даже тебе с ним не справиться, большой и сильный дракон, продолжающий, не смотря ни на что, уже просто, не сражаясь, тянуться в высь, к редким краснеющим облакам. И все же я отталкиваюсь вперед, срываюсь, хватаюсь, снова тянусь, чтобы неловко шлепнуть по костистой лапе, впившейся когтями под чешую.

Никакой реакции, только нижняя челюсть старается быстрее сомкнуться с верхней, ища заветный сосуд. Ну же, Арвелл, сделай что-нибудь! Спали его к чертям! Уничтожь!

Но тебе не развернуть так голову, чтобы хоть как-то зацепить Солейна, не выгнуться. И я продолжаю бессмысленно стучать, царапать ногтями присосавшегося паразита.

Прокатилась волной судорога от головы до хвоста, обвисли беспомощные крылья, и все же, преодолевая саму смерть, взмахнули снова, и еще раз, и…

…и в моих глазах переливаются цветные всполохи, и я уже сама на грани потери сознания, то ли от нехватки кислорода, то ли от стремительных перепадов давления, то ли от ужасающего холода. Поганая слабость разжимает руки, и приходится стискивать до боли зубы, чтобы все же не слететь, не отпустить дрожащий гребень.

Арвелл, безумец… что же ты делаешь?

Взмах, как бессильный, бесполезный скребок по воздуху…

Мертвеющий край солнца выстрелил последними лучами и померк.

Все.

Ветер смахнул с черной спины прах и отпустил молодого дракона, так бездумно погнавшегося вслед за солнцем. Отказали крылья, и великолепный зверь, восхитительный и смертоносный хищник камнем рухнул вниз.

Вспыхнула в голове и ушах сумасшедшая боль, вернувшая сознание.

И понимание, что бездыханный дракон, невероятным чудом выигравший смертоносную схватку, отдал слишком многое ради победы — наши жизни.

Но нет, ниже, где ночь вступила в свои права, вздрогнуло что-то под — где маслянисто, а где антрацитом — поблескивающей чешуей, завелся мотор и неуверенно, но все же распрямил крылья, положил их на воздушные потоки, что держали надежнее и крепче тверди.

— Ар… — не веря случившемуся, выдохнула я, тщетно пытаясь закрыть, зажать рукой рваные раны.

Совсем уж обнадежил короткий и злой, но сильный рык. Изогнулась-таки немыслимо шея, извернулась голова, явив холодный и бездонный черный глаз. И пойди, пойми, что там, в глубине — то ли ярость, то ли все-таки радость, то ли просто расчет, позволяющий оценить ситуацию. Нет, не могла я прочитать, как ни старалась, не проникала в эту непроницаемую бездну.

Дракон кивнул головой, проворчал, словно пытаясь что-то сообщить.

— Арвелл, что?

И снова какой-то странное движение головой, точно приглашение куда-то пойти.

— Что? Я не понимаю! — Прокричала я, перекрывая ветер и шум, рождаемый движением крыльев.

Причиняю боль? Мешаю? Что-то еще?

Опять то же движение, сопровождаемое мягким, будто упрашивающим порыкиванием.

Что может означать дугообразный жест, стремящийся к земле?

Первое пришедшее в голову предположение обдало осознанием бессмысленности, неверием. Я должна прыгнуть? Просто прыгнуть вниз?!

— Я должна прыгнуть? — Смеясь, кричу я.

И рокочущий ответ, совсем иной тональности, обрывает мой смех, срывает с напряженно замерших губ. Но зачем, разноглазый? Зачем?

Рык — длинный, мягкий, обнадеживающий, передающий просьбу просто поверить, но в то же время нетерпеливый, подгоняющий.

Поверю. Попробую поверить.

Встать на драконьей спине — это не то же самое, что встать на земле. Не было бы затвердевшей пластины гребня, так давно бы навернулась. А так — вцепилась, почти выпрямилась.

Сколько же можно прыгать, падать, пролетать? Закончится ли когда-нибудь?

— Не поймаешь — убью. — Шепчу я и, раскинув руки, отталкиваюсь.

Навстречу бросилась жадная земля, довольная подарком небес. Летела я так уже, неслась к седым волнам. И вот же, снова стремлюсь, расширившимися глазами вбирая раскинувшийся подо мною город, выгорая от запредельного восторга, разделенного напополам с непреодолимым ужасом, замешанного на непередаваемом восхищении и приправленного остротой приближающейся смерти. То же испытывают прыгающие с парашютом? В любом случае наверняка они твердо верят в купол, что вовремя раскроется.

Я же верила, что меня вовремя подхватит дракон.

Подхватил, поймал, мягко и даже нежно, не причинив могучими лапами никакого вреда и сложив их так, что я, могла свободно болтать ногами, пялиться вниз и не бояться вывалиться.

Теперь мир нес меня в своих ладонях.

Крылья заработали быстрее, развивая сумасшедшую скорость, чтобы мы могли успеть до начала Переменного Собрания.

Глава 45

Почему приземистое здание, напоминающее собой собор, назвали Безымянной Башней, я так и не смогла осилить своим умом. Но вот оно, освещенное, живое, говорливое — несется нам навстречу. Ближе, еще ближе. Внизу, на площади, огромная толпа. Да и не только на площади, на улицах, в переулках и даже на крышах теснились многочисленные горожане, стремящиеся хоть одним глазком узреть своего короля. Посчастливилось тем, кто едва не сметал гвардейский кордон, наверное эти люди и нелюди с утра прибыли к Безымянной Башне, чтобы самыми первыми узнать, что же произойдет, кого назначат стражем страны. А смысл? Закроются двери на ночь, а то и на более долгий срок, а после глашатаи разнесут весть, передадут в уши страждущих. Запестрит Скрибер, переполнится статьями, обзорами и сплетнями, позволяя любому желающему все узнать независимо от присутствия на этой площади. Но нет же, надо все-таки толпиться, тесниться, давить друг друга и все равно ничего толком не увидеть. Впрочем, зато каждый мог услышать изысканно составленную королевскую речь, усиленную магическими пассами и заклинаниями. Она разносилась едва ли не на весь город, отражаясь от стен и раскатываясь по всем дорогам.

Мое внимание привлекла юркая фигурка, вынырнувшая из экипажа и нервно махнувшая рукой — вероятно, швырнула деньги извозчику. За ней выскочили другие, побежали следом, но куда там, первая, посветлее, уже лезвием вошла в толпу и стала протискиваться, раздвигая спины и плечи восхищенно застывших жителей столицы и ее гостей.

Рада? Скорее всего, она.

Я переместила взгляд на того, кто привлек всеобщее внимание. Да, чем ближе, тем больше деталей можно рассмотреть — светлые сверкающие одежды короля, массивное и наверняка щедро усыпанное камнями украшение во всю грудь, красивые, не раз отработанные, жесты.

Арвелл пошел чуть косо и ниже, начиная выписывать широкую дугу. В какой-то момент чуть опрокинулся назад и исторг столб слепящего пламени. Внизу задрали головы, дружно ахнули — будто гигантское животное вздохнуло. Споткнулась королевская речь, оборвалась на полуслове. Равид приложил руку козырьком ко лбу, прищурился, стараясь во тьме разглядеть то, что посмело нарушить его восхитительное выступление.

Толпа одобрительно загудела, гул перешел в восхищенный визг, когда на залитую светом площадь опустился черный дракон. Мгновение, и я уже стояла на земле, бережно придерживаемая Арвеллом, ставшим человеком, жалким и окровавленным, не тем, о ком ходили легенды, а тем, кто выглядел как последний оборванец.

Он отпустил меня, приблизился к королю, замер, точно что-то забыв. Зажал рукой кровоточащую шею, поморщился.

И тихо протянул:

— Выключай говорилку, Равид.

— Ар, я же… — растерялся король.

— Выключай, — повторил дракон.

Равид взмахнул рукой, отдавая приказ. Незаметно отпустил чары маг, окаменел. Будет ли дан какой еще приказ? Дрогнули пальцы, готовые к незамедлительному действию.

— Ар… я рад.

— Брось, Равид. Пойдем в башню, поговорим.

— Но там же…

— Пойдем. Да, еще… Карма, ты тоже.

Я покорно подчинилась, лишь позволила окинуть себе взором толпу, напороться на внимательные светлые глаза и успокаивающе кивнуть вампирше.

— Арвелл, а не слишком ли… — и осекся король, поймав пронзительную стрелу взгляда, пущенную бездонным зрачком.

— Не слишком, — протянул Рутхел, — пойдем, начнем твое собрание.

И, ни на кого не глядя, направился к входу в башню.

Не было ничего особенного во внутреннем пространстве здания, здесь время замерло раз и навсегда, свято храня традиции. Тянулись грубо сколоченные скамьи, лежали нетронутые листы, стояли чернильницы с перьями. Чадили свечи, давая слабый свет. Лишь нелюди в облике людей и величайшие маги нарушали сумрак и аскетизм роскошными одеяниями из парчи, атласа и бархата, сверкая каменьями и благородными металлами.

— Все вон, — устало произнес Арвелл. — Цирк закончен, можете отправляться по домам.

— Но ведь… — кто-то вякнул — то ли самый смелый, то ли не признавший в оборванце того самого грозного Рутхела.

— Что, Скайнер? Считаешь, что я больше не хранитель?

Поджал хвост пес, склонил голову, опасаясь навлечь на себя еще больший гнев.

— У кого-то еще есть особое мнение?

Зашевелились, стали медленно и нехотя подниматься, брести к выходу, стараясь не встречаться взглядом с драконом. Правда, один отделился. Статный зрелый красавец, на голову выше Арвелла, приблизился к Рутхелу, поклонился.

— Можешь, хранитель Рутхел, не верить, но я рад твоему возвращению.

— Спасибо, Стенхал.

— Позволишь один вопрос?

— С твоим сыном все в порядке.

— Благодарю.

Арвелл кивнул, принимая благодарность.

Остались мы трое. Сомкнулись двери.

— Смотрю, ты основательно подготовился, Равид. Перья на заказ делали, да? Да.

Прошлась ладонь по столу, тронула чернильницы, небрежно смахнула чистые листы, не запятнанные судьбоносным текстом.

— Ар… у тебя кровь…

— Переживу, — усмехнулся дракон. — Ну что стоишь столбом? Давай посидим, поболтаем, как старые друзья.

Равид выглядел так, что еще немного, и он обмочится прямо в штаны от такого вкрадчивого и будто бы даже доброжелательного тона. Не спасали ни корона, ни роскошное одеяние, ни осознание собственной значимости.

— Не стой, давай, достань кубки и свое лучшее вино, разлей. Жену мою не забудь, этой леди нужно отдохнуть, расслабиться. А то, знаешь ли, ей пришлось совершить нелегкий путь.

— Да, да… конечно.

Руки тряслись, едва не роняли драгоценную посуду, не смогли открыть бутылку. А, может, все нормально? Может, обойдется? Арвелл вздохнул, как вздыхает учитель, видя бесплодные попытки упрямого ученика. Сам откупорил вино, разлил.

— За твое возвращение? — Робко предложил король.

Мальчишка, просто мальчишка, едва ли старше меня. Ему бы на сцену, а не на трон. Блистать своей ангельской внешностью и собирать охапками фанатичных поклонниц.

— Нет, — поморщился дракон, — не стоит. Предлагаю другой. Давайте за преданных и верных. Вот ты, Равид, многих таких знаешь? Верных и преданных?

— Д-да.

— Повезло, — хмыкнул Арвелл.

Сдвинули кубки, молча выпили.

Дракон сел на стол, провел пальцем по изгибу бутылки.

— Знаешь, дорогой мой друг, у меня было очень много времени для того, чтобы поразмышлять. Я все думал, чем тебя не устраивала моя персона, что ты так лихо решил совершить перестановку кадров. Кстати, поделись, на кого сделал ставку?

— Я не… не надо Рутхел, этого.

— Ты был не в курсе? — Предостерегающе растянулись в усмешке губы. — Равид, ну что ты, в самом деле-то?

Король сгорбился, спрятал лицо в руках. Не властитель передовой страны, а провинившийся мальчишка, которого отчитывает старый и добрый учитель. Но кончится терпение у наставника, и тогда неминуемо взвизгнет розга, хорошенько приложившись к оголенной заднице.

Как же он жалок в своем страхе.

— Как ты мог на меня такое подумать? На своего короля?

Блеснули сквозь раздвинутые пальцы, отразив трепыхание огня, пронзительные глаза.

— Я же сказал, — вздохнул дракон, — у меня было очень много времени, чтобы подумать и сложить фрагменты в логическую цепочку. Итак, кто?

— Скайнеры, — процедил Равид, не отнимая рук.

— Скайнеры, да… Деньги, значит? Правильно, деньги. Эх, зря ты Солейну поверил, зря.

— А что ты хотел? — Вдруг, тонко, по-девчачьи завопив, вскочил король. — Что я долго буду позориться перед всем миром? Ты — голодранец! Нищий! Случись что, так от тебя пользы вообще никакой не будет. Что, полетишь, полыхнешь огнем на врагов, да? Не я, ты позор нашей страны!

— Да чего ты так нервничаешь, Равид? Успокойся, разлей еще вина. Давай, давай, наливай, я соскучился по столь прекрасному вкусу. И подумай кое о чем. Вот он я, сижу перед тобой. Дракон, если что. И ты думаешь, что я, потомок древнего рода, нищий? Позволь тебя уверить, мой король, что это не так.

Король молчал, вцепившись в кубок, как в спасение.

— Как ты понял? — С трудом разлепились пересохшие губы.

Я с тревогой смотрела на дракона. Он выглядел беспечным, умиротворенным, и лишь особо пристальный взгляд позволил мне обнаружить холодную расчетливую ярость, бурлившую в его душе. И кровь, когда же остановится эта кровь, окончательно превращающая выглядевшую со стороны почти дружеской беседу в какой-то невменяемый трагифарс?

Рутхел пригубил вино, блаженно зажмурился.

— Неплохо, неплохо…почти как у меня. А, ты спрашивал, чем себя выдал? Ну, тут совсем все просто. Футурологический храм, Равид.

— Мальчишка, — сдавленно процедил мужчина.

— Да, в том числе и мальчишка.

Медленно таяли толстые свечи, плясали блики по стенам, отражались в глазах сидящих.

— Ты убьешь меня? — Просипел сдавленно король.

— Ну, не говори глупостей. Люди тебя иногда даже любят, тебе к лицу корона… Тем более, что ты прекрасно знаешь, что меня куда сильнее власти интересует наука. Нет, Равид, я не стану тебя ни убивать, ни свергать, мне не нужна революция в Фортисе.

Вино, дорогое, впитавшее в себя солнце и воды теплого южного края Фортисы, стояло в горле тошнотворным комом, мешающим не то что говорить, дышать. Хорошо, что мне все же не нужно раскрывать рта, по крайне мере, пока.

— А что же тогда? — Прорезался нормальный тон, чуть деловитый, но в больней мере удивленный.

Дракон ответил, как по бумаге прочитал — сухо и без эмоций:

— Ты останешься на троне, будешь приветствовать людей, принимать гостей, растить сына, заботиться о супруге. Но отныне каждый твой шаг будет согласован с подобранными мною советниками. Не с теми подхалимами, которыми ты себя окружил, а с серьезными людьми. Начнешь своевольничать — дорого поплатишься. Погибнет хоть один, и я обнаружу, что не своей смертью — украсишь своей головой одну из моих комнат в замке. Понятно тебе?

— Да.

— Тогда ступай.

Но Равид не двигался, молчал, напоминая своим видом застывшую в камне статую.

— Я неясно выразился?

— Я…

— Иди, Равид. Иди и успокой свой двор.

Король повиновался, выполз побитый дворнягой. Лучше смерть, чем такое унижение. Или нет? Наоборот, легко отделался.

Я, не шевелясь, изучала древесный рисунок столешницы. Медленно переместила взгляд на тускло блестевший кубок, на свои руки. Закончилось первое действие, начался второй акт с мысленного вопроса: почему я испытываю вину? Почему что-то изнутри без устали грызет?

Какой приговор вынесет этот безумец?

Молчали долго, тягостно.

Потом Арвелл взял мою руку, несильно, но настойчиво притянул к себе.

Коснулся губами ладони, прижался влажной горячей щекой, вдохнул, шумно и глубоко. Кольнула щетина, что-то царапнуло внутри меня.

— Когда я был там… — голос прозвучал иначе, сдавленно и прерывисто, — то думал, что сойду с ума. Но я надеялся, что когда-нибудь тебя увижу.

Промолчал, добавил:

— И ты пришла.

Отпустил руку — не сразу, опасливо, словно ожидая, что стоит только перестать чувствовать тепло тонких пальцев, как сразу исчезнет та, что упорно прятала глаза. Не могла смотреть, не могла я переселить себя и заставить снова заглянуть в бездонную глубину.

И снова вечность прошла, прежде чем прозвучали еще слова.

— Пойдем домой, Карма.

Я порывисто встала, но так и осталась стоять, растерявшись и не зная, что делать дальше, как все начать. И нужно ли, если уж на то пошло, что-то начинать? Я переселила себя, подняла голову, посмотрела в лицо, в глаза того, из-за которого вернулась в этот странный мир. Я поверила себе, потом поверила другу. Но можно ли верить ему, стоящему напротив?

Арвелл приблизился, объял руками, собой, своей сущностью, окружил, отринув весь остальной мир. Стало жарко, тесно и неожиданно спокойно, спокойно и свободно, будто распались оковы, рухнули стены, исчезли преграды, покоренные чуть сбивчивым дыханием и мерным биением сердца. Я закрыла глаза, отдалась этим звукам, поплыла на их волнах к чему-то неведомому и удивительному для себя, уверенно обещавшему, что теперь действительно все кончилось, действительно все будет хорошо.

Заговорил.

— Я не тот, о котором можно грезить, и я многого не умею. В моем доме неуютно, а подвалы не ломятся от сокровищ. Я не устраиваю пышных приемов и, похоже, все-таки не умею готовить. Я бываю глуп и безрассуден. Я обожаю летать и свое дело. Я часто забываю о времени и даже о тех, кто рядом. Я крылатый дурак, хвостатый камин и ящерица одноглазая…

— Разноглазая, — механически поправила я, растворяясь в биении сердца.

Стоять бы так вечно. Пока стоишь, не нужно… А что не нужно? Врать? Признаваться? Обнадеживать? Нет, теперь все это не то, совсем не то.

— Пусть так, — согласился Арвелл. — Я знаю, что ты искала драгоценности в моем доме, что ты хотела стащить их и начать жить своей независимой жизнью. Мелко так, подло даже… А я еще мельче, еще подлее посягнул на твою свободу. Да… Я не могу тебя заставить полюбить меня, и все же попрошу лишь об одном. Будь со мной рядом. Хоть немного. Пожалуйста.

Бьется, бьется это сердце. И кому, как ни его мерному стуку, верить?

— Ты и вправду дурак, — прошептала я, — если ничего еще не понял.

И уже громче, преодолевая нежелание что-либо менять, добавила:

— Пойдем домой, Арвелл.

Глава 46

Наверное, замок и не помнил, когда столько голосов отражалось от его сводов и гуляло по мрачным коридорам. Пришлось привести в порядок залу, отдраить колонны и стены, начистить полы и столкнуться с внезапным фактом, что в этом доме нет даже нормального стола.

Я представила себе Арвелла, в облике дракона тащащего с большой земли увесистый дубовый стол, не способный уместиться в кабине портала, и, не выдержав, расхохоталась. Когда поделилась, улыбнулся даже сдержанный Гарор, теперь важно вышагивающий с резной тростью. Дракон же, напротив, разобиделся, надулся, как мышь на крупу.

Я не знаю, с чего все вдруг решили, что мы с Арвеллом представляем собой идеальную пару. Может, чисто визуально мы вместе и неплохо смотрелись, но вот в отношениях и в помине не было всего того, что должно быть у нормальных влюбленных. Мы постоянно спорили, даже по самым незначительным мелочам, споры перерастали в ссоры с воплями и едва ли не битьем посуды, которые заканчивались затем отнюдь не неземным сексом, а весьма приземленным и неромантичным разбеганием по разным углам. Правда, быстро отходили, даже нежничали друг с другом — до следующей склоки. За четыре дня, минувших после схватки с вампиром, мы с Арвеллом орали друг на друга, практически не стесняясь в выражениях, раз двадцать, если не больше. Нет, семейная жизнь — это что-то такое, отчего хочется пустить себе пулю в висок.

— Ну и скатертью дорожка, — буркнула я в спину удаляющемуся дракону.

Сейчас ведь услышит, и такое опять начнется… но, к счастью, не услышал, а я же целомудренно прикусила язык.

Со столом разобрались, решили проблему. Правда, после стола причиной горячих дебатов стал портал и его пропускная способность. Тоже не сразу возникло перемирие. Но теперь по всему замку раздавались вопли носящихся младших Солейнов, к которым, плюнув на свой возраст и статус, присоединились Уэлл и Ридик.

На кухне всем заправлял Далим, обещая, что его блюда по особым рецептам, нелегким путем добытых на просторах Осар-Бихти, способны затмить даже королевские яства и деликатесы королевского стола. К такому заявлению, как и к смелому командованию, Иннара отнеслась крайне скептически, но все же смилостивилась, попробовав приготовленного совместно магом и старшим Солейном запеченного угря. Попытавшегося же принять участие Арвелла позорно из кухни изгнали, единодушно признав, что хранитель не способен себе сделать даже элементарный бутерброд. Разумеется, опять от шпильки не удержалась я, вызвав преувеличенно громкое топанье, без слов дающее понять весь настрой дракона. Впрочем, супруг без дела не остался, присоединился к Гарору и Палачу — простодушному пареньку, назвавшемуся Сандером. Те совместно протягивали сеть для создания более пристойного освещения, чем чадящие факелы. Сандер, восхищавшийся каждым предложенным источником питания, не забывал при этом время от времени поглядывать на юную и скромную красавицу Эллис.

Рада разрывалась между героическими попытками воспитывать отбившихся от рук отпрысков и не менее героическими стремлениями найти нормальную посуду, столовые приборы и иные предметы, предназначавшиеся для создания праздничной атмосферы. В какой-то момент она сдалась, сделала в своих беспорядочных метаниях паузу, и с бокалом вина присоединилась к мужчинам на кухне. Далим и Габриель горячо обсуждали достоинства калматанской и ньолской кухни, открывая для меня удивительные и порой не самые приятные факты, но постепенно скатились к своей излюбленной биологии, на все лады костеря последнюю статью некого Бривига. Рада, воздев очи к потолку, залпом допила вино и вернулась к делу. Видимо, ей и дома хватало всех этих разговоров.

Ну а я что? Я честно пыталась принять участие во всеобщем деянии, но в плане хозяйственности не слишком превзошла супруга, больше мешая трудящимся, чем помогая. Я то болталась на кухне, то путалась под ногами у Рады, непроизвольно ломая ее представления об идеальном дружеском ужине, то просто развлекала гостей рассказами о всяческих эпизодах, случившихся и в этом мире, и в прежнем. Правда, и это занятие оказалось не таким уж легким, постоянно приходилось отклоняться от основной темы и пояснять мелкие и незначительные детали. В конце концов, я, несколько устав, отправилась просто шататься по замку.

— Эллис, — я поймала девушку, — все нормально?

Взглянули печально пронзительные небесные глаза. Так, что на этот раз случилось? У нас тут самый натуральный праздник, веселье сейчас через край перельется, а мелкая опять в унынии с трагическим видом и кислой миной. Вот только не говори, что мне нужно будет все бросить и снова отправиться в какие-нибудь непечатные дали, чтобы спасти очередного идиота.

— Ну, ты чего, а?

Она смутилась, но, переборов стеснение, выдавила из себя.

— Понимаешь, Карма… мне так неловко из-за всего произошедшего. Я так хотела, и вот… отступилась. А если бы не отступилась, то…

Она замолчала, но собралась с силами, продолжила:

— Я просто поняла, что я не могу отказаться от своей работы… от своего дела. Но даже не это главное. Просто я постигла, что никогда не смогу полететь с Арвеллом. Понимаешь? А ему нужна ты, ты можешь с ним покорять небеса.

Все понятно. Если я сию же минуту не прерву это безобразие, то мне придется выслушивать почти точный пересказ ее никчемного письма. Сейчас… вдох, выдох, доброжелательный вид… погнали!

— Не переживай, — я приобняла девушку за плечи, — так бывает. Лучше скажи, ты заметила того мальчика, Сандера?

Лучший способ прервать пустую беседу — это переключить собеседника на что-то другое.

Эллис, смутившись, зарделась.

— Значит, заметила. Ну и что тогда стоим? Помнишь, чему я тебя учила? Скажу по секрету, этот парень гениален. Мало того, он вроде бы мечтает перебраться в Роузветл.

— Так мне идти к нему? — Робко дрогнули шикарные густые ресницы.

— Нет, стучать-колотить, на уши мне плесень вешать!

Зря я так, конечно, но зато и эффект возник: мелкая улыбнулась, выпрямилась и, для проверки вильнув бедром, отправилась покорять трепетное мальчишеское сердце.

Давай, давай, не подведи меня, не опозорь мою школу.

Едва исчезла Эллис, как сразу, будто бы вынырнув из пустоты, возник Арвелл.

— Учила, значит? — Он обнял меня со спины, легонько куснул за плечо.

Терпеть не могу! Все люди обладают недостатками, и это нормально. Но так, чтобы состоять исключительно из недостатков?! Первый раз встречаю. И ведь кому так повезло? Правильно, ходячий недостаток достался именно мне в качестве мужа. Из серии, блин, «нарочно не придумаешь»!

— Ну что за дурацкая привычка? — Возмутилась я. — Как лошадь прямо!

— Мне напомнить о том, что ты делаешь ночью? — Тихое ехидство намекнуло о том, что я действительно рискую получить развернутое описание с упоминанием каждой мелочи.

— Так. Молчать.

Арвелл усмехнулся, зарылся лицом в мои волосы и игриво протянул:

— Есть деловое предложение. Не желаешь ли, пока тут все активно разбирают наш дом по камню, исчезнуть на пару часов? Сегодня очень хороший ветер.

— О, весьма заманчиво, — улыбнулась я, — ладно, твой укус и попытка шантажа прощены.

Просто мирно и незаметно свалить? Как же! О предстоящем полете услышали дети. Алех и Ольгед, те еще сорвиголовы, бросились к дракону, наперебой совершенно бесцеремонно прося их покатать. Рада, к своему несчастью оказавшаяся поблизости, имела, что называется, бледный вид. Вот уж никогда не думала, что увижу такой выраженный стыд на лице своей подруги. Впрочем, стыд быстро ушел, сменившись опасным сверканием в глазах, явно обещавшим интересный разговор Габриелю, не привившему элементарных правил приличия детям.

Ну-ну. Думаю, старый Солейн не останется в долгу и найдет, что ответить своей беспутной дочери.

— В другой раз, хорошо? — Подмигнул Арвелл.

Мальчишки, несколько разочарованные отказом, все же пришли к выводу, что другой раз — это тоже неплохо, и с гиканьем и топаньем унеслись в недра замка.

Ветер действительно был хорош. Вряд ли удастся подняться высоко, да и последствия о бое с вампиром давали еще о себе знать, но в целом полет обещал быть потрясающим.

Рвались невысокие, но пенные волны, возмущалось, рокоча, море. Серое небо иногда давало прореху, и тогда с высот веером падали зеленоватые солнечные лучи, бриллиантовым светом зажигая воды.

— А веревка где? — Спросила я, сообразив, что чего-то не хватает.

— А разве нужна?

Нет, вот здесь я уже вообще не поняла. Все мозги там, в двадцать седьмой реальности остались? И теперь пора постучать по скворечнику с вопросом «Есть кто живой? Ау! Отзовитесь»? И ведь видно, что издевается, наслаждается прямо-таки гаммой чувств, отразившихся на моей физиономии. И за что, спрашивается, я вообще тебя люблю, а?

— Нет, не готовая твоей женой быть, — тихо пробормотала я себе под нос.

Увы, дракон услышал, все веселье тут же с него хлынуло.

— Почему, Карма?

Так, кажется, полет накрывается медным тазом. Ну вот кто меня за язык-то потянул? А теперь поздно сокрушаться, придется оправдываться, как-то объясняться. Я с сожалением глянула на волны, на далекое небо.

— Ну… не могу я сидеть дома и изображать образцово-показательную домохозяйку. Не мое это… Не хочу я сидеть в клетке, когда в жизни существует столько всего интересного.

Вот и вывалилось признание. И что теперь дальше?

Дракон вылупился на меня, как деревенский простак на городскую стриптизершу.

— А я, что, заставляю тебя обеды мне готовить и на работу носить? Или я тебе что-то запрещаю? Карма, чем хочешь, тем и занимайся! Своими камнями, наукой, или чем ты там хочешь.

— То есть… — опешила я и не нашлась, что ответить.

Зато у Арвелла набралось слов на целую тираду.

— Нет, все же вы, женщины, невозможные существа. Сначала что-то придумываете, потом тщательно формируете на своих выдумках теорию, затем начинаете свято в нее верить и обвинять всех вокруг в том, чего и в помине нет. Логика вообще отсутствует.

Простите, что? Кто меня только что безмозглой назвал?

— Что? — Взъярилась я. — На себя бы посмотрел, гений! У самого логика на две ноги хромает и ползает на костылях. Нет, чтобы сказать мне о своих чувствах сразу. И об этом — тоже! Конечно! Надо молчать, юлить, изображать страдальца, влипать во всевозможные неприятности, трепать всем нервы. Разумеется, Арвелл же у нас самый умный…

Нет, я в следующий раз точно дам в табло тому, кто ляпнет, что мы идеальная пара. Если все происходящее считается идеальным, то я просто боюсь представить, что может твориться в других семьях. Это Раду с Далимом стоит называть идеальной парой, вон как за ручки постоянно держатся, воркуют, берегут друг друга, не то что мы с разноглазым.

Арвелл приблизился и накрыл ладонью мой рот. А вот это особенно, эта его эгоистическая мужская привычка затыкать меня, бесит. И вообще, он весь, целиком, иногда так меня бесит, что убить готова.

Я продолжала мычать в ладонь, пытаясь высказать все, что думаю, но, поняв тщетность своих усилий, сдалась. Ничего, сейчас как освобожусь, так и вставлю по первое число. Неделю по углам прятаться будет. Нет, две! Месяц! Год! Хотя, год — это слишком много…

Супруг опустил мне на плечо голову, нежно, щекоча дыханием, шепнул в самое ухо:

— Успокоилась?

Я против воли кивнула. Почему, почему он всегда так делает? Все, я уже не могу ругаться, не могу, и все тут. Ищу, подбираю самые колкие и цепкие выражения, а они, заразы такие, испаряются, растворяются без следа.

— Полетим?

И снова непроизвольный кивок. Полетим, а как иначе? Ты и сам прекрасно это знаешь, что я в любую минуту готова сорваться и взмыть с тобой к небесам.

— Вот так-то лучше, — ухмыльнулся Арвелл и освободил меня.

Мне стало неудобно, немного неловко. Опять ведь победил, да так, что мне нечего теперь сказать.

— А… ты щедрый, — я неуклюже попыталась избавиться пусть и от сладкого, но все же чувства поражения, — жилье Ридику, восстановление в храме… он чуть не умер на месте от счастья.

— Заслужил.

— Заслужил, — согласилась я.

Вспомнилось, что надо бы не забыть отдать Раде или ее отцу шприц с ядом, может, обнаружат что-нибудь интересное для себя. А, возможно, напротив, уничтожат, как совершенно бесполезное в этом мире вещество.

— С Вестренденским я заключил мирный договор, — поделился Арвелл. — Эльфы, конечно, те еще жуки, но Уэлл достоин моего доверия.

— Да почему вы все так говорите?

— Как?

— Что эльфы — те еще жуки?

— Когда-нибудь поймешь, — лукаво прищурился дракон.

Ага, Рада мне тоже так ответила. Жаль, что ты, Юси, не слышишь нашего диалога, но обещаю, что эту загадку мира я обязательно когда-нибудь разгадаю. Интересно, удалось ли моей бестелесной попутчице воссоединиться со своим возлюбленным?

— Летим? — Снова спросил Арвелл.

И зачем спрашивал? Уже трепетали крылья грозного зверя, нетерпеливо поглядывающего вверх, и блестела антрацитом черная чешуя.

И все же, прежде чем рвануть в небо…

— Эй, ящерица ты моя любимая? А поцелуй на удачу?

Послушно легла в мои протянутые руки клыкастая морда, прижались ладони к челюсти. Я губами коснулась чешуйчатого носа, запечатлевая невесомый и мимолетный поцелуй.

— Вот так-то лучше. Ладно, я быстро.

По крылу, выше, аккуратно минуя шрамы, осторожно пристроилась меж костистых гребней и несильно стукнула по чешуе, подтверждая готовность покорять воздушную стихию.

Крикнула задорно и громко:

— Погнали!

В ответ — короткий рык, мягкий рывок, оставляющий внизу остров и всю предпраздничную суету. Хватятся, конечно, скоро, но поймут, простят. Да даже наоборот — обрадуются, что бестолковая чета Рутхелов наконец-то перестала путаться под ногами и оказывать медвежьи услуги.

Вверх!

Вверх?

Но Арвелл плавно опустился, не достигнув каких-то пары метров до взволнованной поверхности удивительно прозрачного моря, и внезапно сложил крылья.

Я не то что взвизгнуть, подумать еще ничего не успела, как с головой ушла под воду, хоть и не ледяную, но все равно еще весьма бодрящую. Драконья спина под руками стала человеческой.

Я вынырнула, отплевалась, глубоко вдохнула, сверля взглядом мокрый затылок мужа. Ну, Арвелл Вега Рутхелл, ты сейчас у меня схлопочешь! Крышка тебе! А выбираться, блин, как будем? Дурья башка, кретин, балбес полнейший без царя в голове, ящерица разноглазая, дубина стоеросовая, камин хвостатый, придурок чешуйчатый… Так еще и целоваться, гад, лезет!

И что делать? Что-что… отвечать, разумеется, своему любимому хранителю.