Один человек и один город

Часть 3.1

Проектирование зданий и сооружений — какая-никакая, а все же наука. Прочность, надежность, долговечность, всякие инженерные заморочки на тему того, как бы потратить меньше, а получить больше. Эффективности, в первую очередь. Ну и денег тоже. Куда же без денег? Но помимо технических условий строение должно удовлетворять требованиям эстетики и… Этики. Обязательно. Непременно. А если последним пренебречь, может возникнуть весьма неудобная ситуация.

Для политика тактичность — средство производства, а не свойство характера или результат воспитания. Никто из людей, занимающихся государственными делами на высшем уровне, не страдает укорами совести на предмет подслушивания и подглядывания. Я тоже, хотя такого эффекта не добивался. Ни осознанно, ни подсознательно. Поэтому когда изгибы коридора донесли до меня эхо разговора, уши затыкать не стал.

— Что скажете, сеньора? Или следует представить это предложение руководству?

— Ну зачем же… Не стоит отвлекать занятых людей. Я вполне могу принять решение сама. Компетенции хватит.

«Сеньорой» была, конечно же, Долорес. Правда, с доселе незнакомыми мне интонациями. Смесь робости, гордости, осторожности и настороженности — не тот букет, которым встречают, к примеру, работников. Значит, в кабинете присутствовал гость особого свойства. Вот только голос этого человека слишком уж напоминал…

— Пока не могу гарантировать постоянный контракт, но думаю, и разовые заявки будут полезны вашей конторе. В плане набора репутации, прежде всего.

— О да, репутация! Она стоит дороже денег, в этом вы правы.

— Вот перечень объектов, которыми вы могли бы заняться. Если согласитесь, поставьте в известность. Нет, не меня, диспетчера: его номер указан в каждой заявке. Да-да, тут внизу.

— Но в случае необходимости я могу сослаться на…

— Это было бы нежелательно. Думаю, вы понимаете, о чем я?

— Разумеется. Никаких проблем! А если в самом крайнем случае?

Ответа не последовало. Наверное, собеседник подмигнул Долорес или сделал какой-то другой знак, потому что прощальные слова толстушки прозвучали вполне удовлетворенно:

— Всего доброго, сеньор! Как говорится, заходите ещё!

Эстебану Норьеге понадобилось секунд десять, чтобы добраться до того участка коридора, где я подпирал спиной стену. И ещё секунды три, чтобы пройти мимо, сделав вид, будто мы не то, что незнакомы, а и вовсе живем в разных вселенных. Впрочем, оно и к лучшему: представитель муниципалитета в строгом костюме и при галстуке был совсем не похож на того бесноватого Эсту, который периодически донимал меня революционными идеями. Холодный, чопорный, глубоко чужой и чуждый.

Наверное, до сих пор дуется. Из-за своей подружки.

— К вам можно, сеньора?

Долорес подняла на меня взгляд от пачки листов. Видимо тех самых, врученных Норьегой. И посмотрела, надо сказать, весьма многозначительно. А потом откинулась на спинку кресла.

— Какие люди! Уж и не чаяла снова тебя увидеть, парень.

— Это ещё почему?

— Думала, сбежал наконец-то. Не обижайся, но с твоими задатками работают не у мусорных баков, а в посте… Там, где чисто, мягко и жарко.

Ага. Раздевалка не прошла даром? Понимаю. И даже вправе оскорбиться, но… Имея в родословной такого человека, как мой отец, легко забыть о стыде. Сразу и навсегда.

— Да мусор тоже скучать не дает, знаете ли. Жары и при нем хватает.

Справка из полицейского управления легла на стол перед Долорес и была изучена с неподдельным интересом. Впрочем, уточняющих вопросов не последовало: синяя печать вкупе с невнятным «участвовал в следственных действиях» отбивала любопытство самым успешным образом.

— Так-так… Значит, не прогуливал? Славно. Дисциплинированный работник — мечта работодателя.

— Я хочу работать.

Хотя бы для того, чтобы быть сытым: возвращение домой в очередной раз поставило меня перед фактом пустых полок кухонного шкафа. И новой батареей опустошенных бутылок. А ведь теперь на моей шее висит ещё и… Нет, пусть сама тоже зарабатывает. Чем-то же она жила до встречи со мной?

Стук пальцев по столу. Монотонный и слегка угрожающий.

— Сеньора?

— Помнится, я просила называть меня по имени. Ну да так даже лучше. Дистанция ещё никогда и никому не вредила.

Это ещё что за тема? От толстушки требовалось только принять к сведению полицейскую бумажку и отправить меня разгребать очередные авгиевы конюшни, а не сидеть вот так, с таинственным видом, и вести туманные разговоры.

— Я ведь ещё тогда задумалась, в самый первый раз: что такому парню делать в мусорной конторе? И оказалась права.

— В чем, сеньора?

Она пододвинула ко мне стопку листов.

— Знаешь, что это такое?

— Не имею представления.

— Это взятка. Самая натуральная. Муниципальный заказ. За него обычно борются, а не получают в подарок.

Объекты, о которых говорил Эста?

— Это… — она снова постучала пальцами, только уже не по столу, а по бумаге. — Это — путь к новым вершинам. Для конторы, по крайней мере. И чтобы кто-то вот так просто, буднично, по-свойски вдруг пришел сюда с дарами волхвов… Уж извини, не поверю.

В этой сфере я всегда «плавал». Во время учебы, имею в виду. Никак не удавалось уяснить, в чем разница между правами и возможностями частных предпринимателей и государственных учреждений. Конституция Экваториального союза декларировала равенство, сотрудничество и взаимопомощь, а в реальной жизни возникали невероятные, неестественные, но страстно любимые обеими сторонами переплетения интересов, вводящие меня в ступор на каждой лабораторной работе.

Есть закон. Есть правила, написанные на гербовом листе, одобренные и принятые к исполнению всеми участниками игры. Так почему же параллельно и перпендикулярно возникают все новые и новые игровые поля и фигуры? Так не должно быть. Любое усложнение процесса — лишний шанс краха системы.

— Не знаю, насколько мои догадки близки к истине, да и не хочу знать, но… Ты, парень, оказался здесь не случайно: это я буду помнить твердо.

И что делать прикажете? Развернуться и гордо уйти восвояси? Было бы красиво. И правильно, наверное. Только жрать хочется сильнее, чем сохранять мнимое достоинство. А если усилиями Эсты я сегодня буду лишен законного обеда…

— Думайте, что хотите, сеньора. Я пришел работать.

— Я хочу много разных вещей, — сухо ответили мне. — И знаю, что если отказываться от всего, что предлагают, может быть, однажды прослывешь святым. Только на небесах и без меня народу хватает.

Заманчивое предложение, да? И хочется, и колется?

— А поскольку от грешной земли до ада ближе, чем до горних дорог… Вот что я сделаю!

Ну, для начала она сделала все-таки паузу. Торжественную.

— Я возьму все эти заявки: негоже добру пропадать. И обеспечу их выполнение. Твоими силами!

Хм. Решение и впрямь удачное. Почти гениальное.

— Твой приятель из муниципалитета что-то затевает? На здоровье! Но пусть имеет в виду: ты всегда будешь рядом. В том же котле.

Эсту стоило бы убить. Самым жестоким образом. Чтобы больше никому и никогда не испортил жизнь.

— Завтра явишься утром, — от теории заговора Долорес перешла к делам насущным. — К девяти.

Это что же получается? Я ведь в шесть только закончу. Ни сна, ни отдыха?

— Сеньора…

— Я же сказала, что обеспечу выполнение. А вы после полной ночной смены ног таскать не будете, так что радуйтесь: сегодня отработаете только половину. До перерыва. И чем быстрее справитесь, тем раньше отправитесь отдыхать.

Стоп. Почему во множественном числе?

— Напарника своего не забудь порадовать тоже. Только учти: драк на дворе не позволю. За воротами сколько угодно, а тут ни-ни!

Насчет драк она была права. Скорее всего. Потому что когда я подошел к машине, Хозе непримиримо повернул голову в сторону. Обратную от меня.

— Как жизнь?

— Я тебя не знаю.

Следующие пару минут мы молчали. В принципе, я мог бы держать язык за зубами и гораздо дольше, а вот у напарника, видимо, за прошедшие дни накипело слишком многое: прошло ещё секунд тридцать, и мне обвинительно сообщили:

— Ты предатель.

Громко сказано.

— Сбежал. Оставил меня одного.

Допускаю, что внешне все так и выглядело.

— Думаешь, эта толстая стерва кому-нибудь когда-нибудь делает поблажки? «Ничего не хочу слышать… Вот пройдет положенный срок, тогда и пересмотрю график…»

Ясно. Парень делал двойную норму. Есть, с чего злиться. А когда услышит от меня новые «благие вести», совсем расстроится. Главное, к кабине его не подпускать. К ящику с инструментами, то есть.

— Я справку принес. Долорес покажет, если хочешь. В полиции был. Слышал про аварию автобуса?

— Кто ж не слышал! Даже видел, что от него осталось: как раз когда на работу шел.

— Ну вот. А я в нем ехал.

На меня все-таки посмотрели. Соблаговолили.

— Прямо в нем?

— Ага.

— До последней остановки?

— И немного дальше. Мне, наверное, ещё от врача справку бы дали, если бы попросил.

— Ого! А как там все было-то?

Трепать языком всегда веселее, чем работать. А ещё это здорово помогает коротать время от одного мусорного короба до другого.

Хозе оказался вполне благодарным слушателем: подбадривал и воодушевлял рассказчика многочисленными, правда, не всегда внятными восклицаниями и наводящими вопросами. В какой-то момент история даже вышла за пределы достоверного, и, признаться, мне стоило трудов вернуться к действительности: сам не ожидал, что так увлекусь. Дешевая популярность, как её называют? Ну, по крайней мере, достигается она и впрямь не самыми дорогими средствами.

Впрочем, в придуманных «воспоминаниях» о произошедшем проскочило и одно вполне реальное. Тогда я принял его за обычные мурашки, взъерошившие волоски на теле, но теперь засомневался. Больше походило на прикосновение. Обволакивание. Омывание. Словно струи чего-то среднего между воздухом и водой скользнули по моей коже и, кажется, чуток под ней, а потом унеслись прочь. Все равно как пятно света от фонарика двигается по земле, на мгновение слепя всех, кто попадается на пути, но исчезает быстрее, чем успеваешь привыкнуть к новым ощущениям или возненавидеть их…

Машина остановилась, и Хозе показательно убрал руки с руля.

Я должен что-то сделать? Ах да, это же тот самый перекресток. Ведьминский.

— Пойдешь?

Как-то ничто меня туда не тянет. Ни рабочие обязанности, ни чувство долга, ни прочие предрассудки.

— А, наконец-то понял, что к чему?

Признаться, не слишком.

— Это ведь все могли быть её штучки. Она на такое мастерица.

Хорошо, что в друзьях у моего напарника не нашлось никого из полицейского управления, иначе он наверняка был бы в курсе «волшебной» версии несчастного случая. Вот тогда разговоры о сверхъестественном точно терзали бы меня каждую смену. С первой минуты и до последней.

— Ты мог ей просто не понравиться. И пиши пропало.

— Я нравлюсь женщинам. Большинству.

Он хохотнул:

— Ну, считай наоборот: что она тебя к себе приваживает. Только и так, и эдак, голова-то твоя болеть будет!

Святая правда. Сумасбродные желания Лил до сегодняшнего дня оборачивались трудностями моей жизни. Правда, если положить на чаши весов девчачьи старания и энтузиазм Эсты, неизвестно, кто ухитряется подгадить больше. Пока лидирует, кстати, бесноватый социальный инспектор.

— Значит, ну её к богу в рай? — с надеждой спросил напарник, касаясь рычагов управления.

— Не так сразу.

Я спрыгнул вниз, на гулкую брусчатку.

— Уверен?

Хотя в голосе Хозе присутствовали нотки беспокойства, парню, похоже, было до смерти любопытно, чем закончится моё противостояние с мамбо. Кто кого переупрямит, например. И пожалуй, на его месте я бы тоже развлекался бесплатным зрелищем. Мог бы развлекаться. В должном расположении духа.

— Я скоро.

В ответ ухмыльнулись: мол, ещё увидим.

А к чему мне, собственно, задерживаться? Забрать мусор — дело нескольких минут, и то, если придется повозиться из-за чужой нерасторопности. И если хозяйка дома снова не…

Короб снова был девственно пуст.

Обычно так поступают из вредности или из намерения причинить дополнительные неудобства своему противнику. Элегантная месть «за все хорошее». С другой стороны, это ведь не в моем доме будет вонять протухшими потрохами и гнилой кровью? Не хочет, как хочет. Сама пусть справляется.

Крышка хлопнула громко. Гораздо громче, чем полагалось инструкциями и допускалось в ночное время в приличном обществе. Но я не успел испугаться, что кого-то разбужу, потому что за плечом насмешливо вздохнули. И поинтересовались:

— Пришел за ответами?

На ловца бежит овца. Вернее, уже прибежала. Черная и курчавая.

— За мусором. А уйти могу с пустыми руками. Выбирайте сами.

Мамбо улыбнулась во весь свой хищный рот.

— Молодой человек сегодня не в духе?

— Духи — ваша сфера, вам виднее.

— И то правда.

Она обошла меня со спины, от правого плеча к левому и снова спросила:

— Так ты ищешь ответы?

Не те, которые может дать ведьма. Разве что…

— Насчет той аварии. Её причины. Если Лил и правда все это наколдовала, могла ли она сделать так, чтобы…

Нет. Не сейчас. Нельзя давать слишком много информации своему возможному противнику, особенно когда не представляешь точно, как он может ей воспользоваться.

— Чтобы что?

— А, ерунда. Забудьте.

— Как пожелаешь. Но на первую половину твоего вопроса отвечу: да.

— На какую ещё первую половину?

— Не было ничего обыденного в том происшествии.

Согласен. Хотя бы потому, что оно случилось со мной. С моим участием.

— Папа ещё ни разу не оставлял два следа разом.

Опять этот чей-то загадочный родственник? Ну, со следами ясно, почему два. И если следовать извращенной логике мамбо, водитель автобуса тоже кому-то указывает путь. Против своей воли, конечно, но это, конечно, мелочи.

— И для кого предназначен второй?

— Глупый вопрос.

— А все-таки?

— Ты движешься верно, в этом нет сомнений. Но то, что Папа не оставляет тебя… Могу предположить, что тебе нужно поторопиться. Нужно успеть что-то сделать, пока не стало слишком поздно.

— А поконкретнее он не может выражаться, этот ваш Папа?

Мамбо пожала плечами:

— Два мира не могут сойтись вместе без жертв. Кто-то принимает обет слепоты, переходя черту, кто-то отдает дар речи. Знаки никогда не бывают ясными, иначе…

— Иначе это сильно бы все упростило, и мир быстрее стал бы идеальным. Но в мутной воде удобнее ловить рыбу.

Мари ла Кру рассмеялась. Звонко-звонко.

— Юность видит только прямые линии. И в этом её счастье, что ни говори!

— А зачем ходить по кругу, если можно пройти напрямик?

Она шагнула ближе и уставилась мне в лицо. Глаза в глаза.

— Нет, это не юность… Не только. Ты всегда так делаешь, верно? И делал всю жизнь.

Не бродил закоулками? Ну да. Жаль было тратить время и силы. А ещё омерзительно было притворяться и хитрить. Даже когда было, во имя чего. И насколько понимаю теперь, те мои неумелые притворства все равно никакого эффекта не произвели. Значит, не стоило и стараться.

Впрочем, слушать чужие домыслы о сокровенном тоже не слишком приятно.

— Вы ничего не знаете о моей жизни.

— Я? Нет. Знают они.

Да неужели? Ерунда. Хотя… Чем черт не шутит, когда бог спит? А мой бог явно взял небольшой отпуск после недавних праведных трудов.

— Точно знают?

Кажется, она чуточку обиделась. Зато попалась на удочку. По самые жабры.

— Это легко проверить. Если не струсишь.

Часть 3.2

Обращение к медиумам и прочим шарлатанам всегда казалось мне чем-то непотребным и непристойным. Наверное потому, что одно время Элена-Луиза увлекалась визитами к какому-то доктору потусторонних наук. Меня таскала с собой: дома оставлять боялась. В итоге я часами маялся в чужой гостиной, разглядывая жутковатые картины на стенах и гадливое содержимое стеклянных шкафов, попутно слушая доносящиеся из кабинета завывания якобы духов. Мама с таких сеансов выходила, мягко говоря, не в себе, что не добавляло доверия к оккультным действам, а наоборот, прививало отвращение. На всю жизнь, как мне тогда казалось.

Смешно сознавать, что сейчас я по собственной воле собираюсь повторить мамин опыт. Не знаю, какие ответы искала она и нашла ли, но мне терять в любом случае нечего. Если мамбо знает хоть пару деталей о моем прошлом, значит, есть шанс на возвращение. Если опростоволосится… Ну что ж, так тому и быть.

— А чего тут бояться?

Новый оскал. Зловеще-довольный. Неужели любой женщине достаточно для счастья того, чтобы мужчина хоть раз поддался на какую-нибудь нелепую провокацию?

— Пойдем в дом. Там будет удобнее.

Сказала бы честно: бесплатных зрителей там не окажется. Явно же берет деньги за свои представления, так зачем манерничать?

На улице была ночь, как ей и положено. Но свет фонарей успешно делал свое дело, давая представление об окружающей среде. В доме мамбо тоже царила темнота, но совсем другая. Беспросветная, несмотря на сотни язычков пламени.

Свечи были повсюду. На столиках, на стенах, кажется, даже на потолке, и конечно, на полу. Так много, что ступить некуда. Только этот свет не освещал ровным счетом ничего: разглядеть лицо мамбо можно было, лишь уткнувшись в него. Ну, почти уткнувшись. А потом зазвучал барабан.

Сначала ритм походил на биение пульса, глухой, мерный и слабый. Но с каждым ударом или шлепком — я так и не смог понять — мелодия менялась. Первый марш был тягучим, как патока. И предельно нудным. Казалось, этой монотонности, сводящей зубы, не будет конца, и вдруг ровное течение разорвалось буйством карнавала, увлекая сердце за собой, все быстрее и быстрее. Круг танца замыкался и размыкался, сбивая дыхание. Тянуло приноровиться, ухватиться за музыку, пуститься в пляс, пока невидимое веселье обнимает тебя… Не успел. Едва подумал, а ритм уже сорвался с прежнего настроения совсем в другое.

Звук стал намного глуше. Как шепот. Его еле удавалось разобрать, скорее получалось лишь ощутить движение воздуха от ладони, поднимающейся и падающей на натянутую кожу барабана, но почти не слышный, он доставал до костей. И был в несколько раз быстрее предыдущего, хотя это казалось невозможным. Ускорял бег, пока не взорвался канонадой, после которой захотелось прочистить уши. Особенно когда, наконец, наступила благословенная тишина.

— Кого будем убивать сегодня?

Говорила мамбо, совершенно точно. Своим собственным голосом. Вот только таких интонаций у чернокожей ведьмы не могло появиться ни за что и никогда. Вообще вряд ли хоть один живой человек не смог бы вложить в несколько простых слов столько бесстрастной ненависти и вожделения одновременно.

— Цель определена?

Может, в африканских традициях это считалось нормальным, но я подсознательно ожидал чего-то более туманного. Невнятно-романтического и абсолютно бездейственного. Пустой говорильни, то есть. А чтобы вот так, сразу, с места в карьер…

Её ладонь легла мне на плечо. Странно тяжелая. Но мысли о том, чтобы сбросить её прочь, почему-то даже не возникло.

— Ты звал меня.

— Вообще-то, не я. Женщина.

— Ты звал. Я уже слышал твой голос. Вчера. Или тысячу лет назад?

Вот уж чем-чем, а вызовом духов никогда не занимался. Ни в шутку, ни всерьез.

— Ты что-то путаешь. Я не мог тебя звать. Я понятия не имею, кто ты.

— Тогда мы квиты. Я тоже забыл свое имя. Давным-давно. Или минуту назад. Но главное неизменно: когда ты зовешь, я прихожу убивать.

Теперь в моё плечо упирался уже подбородок, а губы шептали совсем рядом с ухом.

— Здесь скучно, не находишь? Немного крови и криков пришлось бы кстати.

— Никакой крови!

— Можно взять шнур. Самый лучший — из человеческого волоса, конечно, но это ведь такая редкость… Только если самому сделать. Вложить немножко души. И немножко меня.

Наверное, мне должно было стать страшно. Но не получалось. Никак.

— Что тебе нужно?

— А что нужно тебе? Не я бросил клич. Ты.

— Ведьма обещала рассказать о моем прошлом. А вместо рассказа явился…

— Убийств не будет? Не будет криков? Не будет тел, корчащихся в лужах крови? Не будет пальцев, неспособных разжаться?

Я повернулся, но не смог даже дотронуться до мамбо, одержимой духом: чертовка отпрянула назад мгновением раньше. Как будто наизусть знала, что собираюсь сделать.

— О чем ты говоришь?

— Не знаю. Это было. И это прошло. Чтобы однажды вернуться или никогда не возвращаться. Решаешь ты. И зовешь тоже ты. А я слушаю, слышу и прихожу.

— Ты можешь назвать моё имя?

— Разве оно имеет значение? Желание, воля, действие — вот что важно.

— Ты говоришь о смерти. А кто умер? Знаешь?

— Человек. Они всегда умирают, рано или поздно. Одинокие, несчастные, отверженные и больные. А я веду счет их смертям. Когда становится скучно.

— Как он был связан со мной? Тот умерший?

Мамбо зевнула.

— Слова, слова, слова… А где же веселье?

— Отвечай!

— И ты разрешишь мне повеселиться?

Что сказать? Да или нет? Чем я рискую? А впрочем, чем бы ни рисковал… это шанс.

— Да.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Одержимая духом вплотную приблизилась к морю огненных язычков, становясь похожей на черную тень.

— Он никогда не хотел говорить о тебе. Ни сразу, ни потом.

Похоже на отца. Очень похоже.

— А ты спрашивал?

— Не помню. Должен был. Не мог же я упустить хоть капельку веселья? Но все это было так давно… Прошлой ночью. В другой жизни.

— И он совсем ничего не сказал?

— О, он говорил. Твердил без умолка, одно и тоже тысячу лет.

— И что именно?

— Моя кровь. Моя кровь. Моя кровь. Моя… кровь!

Голос сорвался на визг, а в следующее мгновение мамбо обернулась, кокетливо склонив голову на одну сторону.

— Ты обещал, помни!

И раздался крик.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, кто и почему кричит. А потом ещё примерно столько же, чтобы вырвать ладони Мари ла Кру из пламени свечей. Или все-таки чуть больше?

— Со мной все будет хорошо.

Так она сказала минуту спустя. Даже не взглянув на руки.

— Вы уверены?

— Я умею лечить ожоги, если ты об этом.

Ну да, наверное, умеет. А на крайний случай всегда можно вызвать врача. Вон, того же Вегу: судя по препаратам, которые рекомендует больным, да по вечной ароматной папироске в зубах, он сам не чужд народных практик, и собрату… то есть, сестре в помощи не откажет. Но спрашивал-то я о состоянии душевного здоровья.

— А можно было до ожогов дело не доводить? Или для пущего эффекта непременно требуется членовредительство?

Мамбо вопросительно приподняла брови.

— Зачем вы сунули руки в огонь?

— Я не… — Её взгляд окончательно прояснился. — Это кто-то из Пьетро. Что само по себе очень странно, потому что мой зов обычно не в силах долететь до того края мира духов.

В принципе, такого поворота и следовало ожидать. Разе она признается в шарлатанстве? Да никогда! Уже придумала объяснение. Ни черта не понятное мне, зато очень удобное для себя самой.

— Думаешь, я лгу?

Даже думать не хочу. Есть такая штука, как аутотренинг. Или, говоря попроще, самовнушение. При подходящем складе психики можно, если постараться, конечно, и ангелов видеть, и чертей гонять.

— Что он сказал тебе?

— Кто?

— Лоа, который ответил на зов.

Я что, должен пересказать всю ту ерунду? Нет уж.

— Ничего конкретного.

— Духи не говорят «конкретное», юноша. Они не называют имен, не устанавливают сроков, не назначают места. Только главное. Только то, что имеет значение.

Вот в это, пожалуй, поверю. Тот, кто шевелил губами Мари ла Кру, не разменивался по мелочам. И упомянутые детали, относящиеся к моему прошлому…

Все было именно так. Если пассаж про пальцы ещё мог оказаться удачной догадкой — предполагаю, что многие случайные убийцы испытывают похожие ощущения — то о словах мог знать лишь свидетель. Очевидец. Тот, кто присутствовал в комнате. Трое людей: я, Элена-Луиза и, собственно, убитый. Перед тем, как умереть, он про кровь и прохрипел. Причем, глядя на меня, а не на рану.

Что ж, учитывая мою нелюбовь к пустой болтовне, остается грешить только на маму. Хотя вряд ли. Она бы молчала ещё тверже, чем я сам. Ведь рассказать кому-то о последних словах первого мужа, значило бы признать себя свидетелем. А может, и невольным соучастником случившегося.

Нет, она не могла. Разве что на исповеди?

— Ты получил то, что хотел?

— Хотели, вообще-то, вы. Доказать, убедить, заставить поверить.

— И? Удалось?

Надежда. Торжество. Снисходительное сожаление. Искреннее любопытство. Как много всего может выразить взгляд!

— Кое-какое доказательство явлено было, сеньора. Но его слишком мало для того, чтобы поверить.

Мамбо вздохнула. И улыбнулась.

— А на чем тогда держится твоя вера в бога? Ты же веришь, не отрицай! Он часто являет тебе чудеса? Может быть, приходит в твою жизнь по воскресеньям? Дарил ли он тебе хоть раз свою благодать? Карал ли огненным мечом?

Хорошая провокация. Не знаю, заготовленная или спонтанная, но пожалуй, именно при таких обстоятельствах люди и меняют свои убеждения. Колдовство же тут, рядом. Вон оно, родимое, с песнями, плясками, барабанным боем, от которого дуреешь, с дымом пахучей травы, приносящей видения. Все, что хочешь. Все, что нужно твоему телу для ощущений. Да, именно так заблуждения и проникают в разум. Посредством плоти — самого слабого места системы, именуемой «человек».

У церкви свои ухищрения. И те же свечи, и монотонные молитвы, и купола соборов, взлетающие под небеса. Но к богу можно прийти безо всего этого. И, что главное, Он тоже приходит по-простому. Правда, сначала нужно остаться одному. Совсем-совсем.

— Ваш дух… приходивший не сказал ничего уникального. Все изложенные факты могли стать известны третьей стороне. С небольшой долей вероятности, но могли. Так что…

— Я не слышала ни слова из вашей беседы. Но одно я знаю точно: Пьетро не приходят к невинным агнцам. В твоем прошлом была кровь. Большая кровь.

Прозвучало сильно. То ли обвинительно, то ли угрожающе.

— Если и так, что дальше?

Она могла ответить все, что угодно. Например, припугнуть полицейским расследованием. Потребовать прекратить общение с Лил. Вообще начать шантажировать. Но я с удивлением услышал:

— Ничего. Это твой путь, не мой.

Длинные жилистые пальцы сдавили свечной фитиль, гася огонек.

— Уже поздно. Мне надо отдохнуть.

Приказ проваливать восвояси? Понял, исполняю.

Я вспомнил, что так и не забрал мусор, только когда увидел машину. И Хозе у кабины, нервно подкидывающего на руке монтировку.

— Кто кричал?

— Забудь.

— Она?

— Просто обожглась. Бывает.

— А орала так, будто с головой в костер окунулась.

Очень может быть. Однако если напарник слышал крик, то и все соседи в округе должны были насладиться коротким ночным концертом. Высыпать на улицу, начать задавать вопросы… А никого ведь не видно. Тишина, покой и всеобщая благодать. Ну, тут одно из двух: либо местные давно привыкли к образу жизни мамбо, либо пошло и примитивно боятся встревать в чужие неприятности.

— У женщины не все в порядке в черепке. Рано или поздно покалечится. Или вообще убьется. Куда смотрит социальная служба, интересно?

— Куда-куда… В сторону. Здесь все отводят глаза: так надежнее.

— Веришь в колдовство?

Хозе сунул монтировку под сиденье и поднялся в кабину.

— Да залезай уже! А то на обед не успеем. Лично я не хочу с пустым животом ещё полночи шататься.

— Тебе и не придется.

Новость о смене режима работы напарник воспринял неоднозначно. Возможность проводить больше времени с девушкой его, конечно, порадовала, но факт нежданно свалившегося муниципального заказа насторожил. Казалось бы, какая разница простому работяге, где, что и когда делать, а вот поди ж ты…

Я невольно задумался, пока шел домой. О странном, почти необъяснимом, но стойком недоверии к действиям высокого начальства. Этому ведь должна быть причина, правда? Тому, что простое поручение, спущенное с уровня городских властей, вызывает не желание добросовестно его исполнить, а наоборот, тормозит мыслительные процессы.

Саботировать никто не пытается, слава богу. Хотя бы потому, что это все-таки чревато наказанием. Но энтузиазма нет. Если бы Эста принес свои бумажки не из-за меня, а просто в силу обстоятельств, скажем, в рамках общей разнарядки, Долорес явно не торопилась бы пускать их в работу. Тянула бы весь возможный срок. Весь вопрос, почему?

Что-то нелепое и неважное, на что никогда нет желающих? Вряд ли. Общегородские нужды не могут быть совсем уж бессмысленными. Максимум казаться таковыми, как вещь, равно необходимая всем. Когда проблема конкретная и персонализированная, она, конечно, более понятна. По крайней мере, не возникает вопросов, решать её или нет. А вот если речь идет о общественно значимых вещах, отношение мигом становится другим. Меня же лично это не волнует, не затрагивает, не мешает, не отвлекает, не приносит убытков, не раздражает? Ну и бог с ним. Значит, само как-нибудь наладится.

Плохой признак, кстати. Подобные настроения говорят о хрупкости существующего общества. Если народ начинает воспринимать обращения властей враждебно…

Точно. Так и есть. Отсюда и настороженность, и медлительность, и отсутствие энтузиазма. Потому что власть — враг. Ну, на худой конец, просто неприятный сосед, от которого невозможно избавиться, но и от помощи которому почти всегда удается отвертеться. Или помочь так, чтобы лишний раз не обращался.

В принципе, все понятно. Естественно даже. Как можно рассчитывать на народную любовь, если город перегорожен непреодолимыми барьерами? Ладно бы только физиологическими, так ещё и мораль задействована. Стихийно, совершенно бесконтрольно сложившаяся, что самое страшное.

Интересно, сенатору в голову хоть раз приходили такие же мысли? Не уверен. Результатов-то не заметно. Значит, думает по большей части о чем-то другом. О семье, например. О доме…

Но уж точно никогда не задумывается о поиске места для сна!

Это было ожидаемо. Предсказуемо даже. И все равно, обнаружение Лил в кресле положительных эмоций не вызвало. Несмотря на всю невинность спящего личика.

Наверное, во владениях папаши Ллузи кровати водились. Одичавшие, конечно. Отвыкшие от своих обязанностей напрочь. Или гамаки. Вот только ползать по дому впотьмах, когда на отдых остались считанные часы до рассвета, было глупо. Неэффективно. Впрочем, ложиться спать на полу — ещё хуже. А поскольку в моем распоряжении имелись только два реальных варианта, но каждый предполагал кооперацию…

Я подвинул Хэнка. В конце концов, лежанка позволяла уместиться и вдвоем. К тому же, получалась экономия на одеяле: парень все ещё был горячее, чем считается нормальным. И я вполне сладко спал, привалившись спиной к живой печке.

Пока прямо надо мной не заорали. Примерно с той же степенью ужаса, что и ночью. И женским голосом, разумеется.

— Что случилось?

— Ты… ты… ты живой?!

Она тряслась всем телом. Натурально, от кончиков пальцев до макушки.

— Ты… я вдруг подумала, что… что ты…

Увидев парочку неподвижных тел на кровати? Хм. Хотя, с кем не бывает спросонья? Мне тоже иногда мерещилось всякое разное. Только без криков.

— Надо было где-то лечь, вот и все.

— Да… конечно, надо…

— Кресло ты заняла. А я пришел поздно, не хотел разбудить весь дом.

Вот зачем объясняюсь, а? Правильнее было бы выволочку устроить.

— Ты всегда здесь спишь?

— За Хэнком надо присматривать, так что — да.

— Извини.

Во взгляде раскаяния нет. Даже намека. Ну ладно, хорошо хоть, что сделала вид, будто сожалеет.

— Ничего. Только будь добра, найди себе другое место. Договорились?

— Я могу спать здесь. И присматривать. Если разрешишь.

Вот упорная… Ну зачем ей это?

— Я умею ходить за больными, не волнуйся. А ты тогда сможешь лучше отдыхать.

Вы только посмотрите, какая заботливая! Нет, малявка, зная, что все твои действия всегда направлены на извлечение личной выгоды, поостерегусь принимать такие «подарки».

— Не нужно. Это моё дело.

Я должен быть рядом, когда он очнется. Только я один.

— Ну, как хочешь.

Обижается Лил всегда искренне и красочно, этого у неё не отнимешь. Но почему-то возникает стойкое желание не приголубить, а шлепнуть. Пониже спины.

— Выбери себе комнату, какая понравится. У тебя же должно быть свое пространство?

— Свое — что?

— Место, где хозяйничать будешь ты одна.

— Я знаю такое место.

Смешно и странно видеть на почти детском лице гримасу, куда более подходящую зрелой женщине. Немного пугающе, если быть совсем уж честным.

— Я о других местах говорю!

— Я, правда, уже взрослая. Вот сегодня же схожу и возьму справку.

Этого мне только и не хватало: усугубляющейся с каждой минутой серьезности намерений.

Как же тебе сказать, девочка, что я за себя-то толком не могу отвечать и не знаю, чего ждать от будущего? У тебя все ясно, все просто. Твой мир не переворачивался с ног на голову, отсекая возможности и надежды.

— Сын.

О, вот и папаша пожаловал. Крик разбудил? Наверняка.

— Пойдем-ка. Есть разговор.

Ага, сейчас получу честно заслуженное. За двоих. Ладно, сон все равно испорчен, да и за окнами потихоньку светает.

— Ты привел в дом женщину?

Сама привелась, вообще-то. Моё участие в процессе свелось к минимуму. Но раз уж виноват, отвечу.

— Как видишь.

Фелипе прошелся вдоль стены, скользя взглядом по бутылочным горлышкам.

— Ты серьезно настроен?

— В смысле?

— Она пришла на одну ночь или…

— Боюсь, что задержится. Надолго.

Остановился. Уставился на закрытую дверь. Где-то там за ней кое-кто наверняка навострил шаловливые уши.

— С этим есть проблемы? Тогда говори сразу. Я подумаю, что можно сделать.

Тишина.

— Если что-то не так, уйду. По первому же тре…

— Нет.

Папашин голос прозвучал как-то необычно. То ли потрескивая, то ли дребезжа.

— Не надо никуда уходить. И женщина пусть остается.

Он нагнулся, поднял с полу одну из бутылок, в которой ещё плескалось достаточно темно-янтарной жидкости.

— С утра пораньше начинаешь? Может, все-таки подождешь чуток?

— У меня сегодня праздник, какой бывает только раз в жизни.

— Что ещё за праздник?

— Мой сын стал мужчиной.

Он это серьезно? Какой, к черту, сын? Между нами было заключено натуральное коммерческое соглашение, а не…

Глаза Фелипе Ллузи подозрительно блеснули, когда он повернулся.

— Благодарю тебя, Господи.

Содержимое бутылки уместилось в один глоток.

— А ты иди, иди… Она уж заждалась, наверное.

Лил, и правда, сгорала от нетерпения, пританцовывая у лестницы. Странно, что не подошла к комнате ближе. Испугалась?

— Что он сказал?

— Ничего страшного.

— А все-таки?

— А что ты бы хотела услышать?

Она куснула губу. Похоже, уже не в первый раз.

— Я ему не понравилась, да? Я знаю, что никому не нравлюсь. Но я буду хорошей хозяйкой, обещаю! Ты же знаешь! Буду смотреть за домом, готовить, сти…

Судя по настроению папаши Ллузи, привлекательность и прочие качества моей «избранницы» не имели ни малейшего значения. Вообще. Главное, что была она. Девушка. Впрочем, Лил лучше об этом не сообщать.

— Все хорошо. Он не против.

— А ты?

Вот же чертовка! Почему она так ловко догадывается, о чем я думаю?

— Будем считать это союзом. Дружеским.

— И все?

Часть 3.3

Завалить её на кресло или ещё куда, заставить выпустить когти от удовольствия, насытить так, чтобы ещё долго вспоминала и не решалась просить добавки? Это было бы нетрудно, тем более, что идиотский режим посещений «Каса Магдалина» пока не выветрился из памяти тела. И наверное, это здорово бы облегчило дальнейшую жизнь. Нам обоим. Только стоило ли начинать именно с такой обыденной скуки? Неужели девчонке никогда не мерещились свадебные венцы, красивые клятвы, лепестки роз на белом шелке? Они же все этим бредят, невесты на выданье. А Лил готова пожертвовать. Отказаться, даже не попробовав. Наверное потому, что уверена: любовная романтика — не для неё. И это…

Черт! Ну тебе-то что до этого, Фрэнки? Дали, так пользуйся! Она сама на тебя лезет, а ты вдруг заартачился. Боишься, что ли?

А может и так. Боюсь. Цель не изменится, ведь её, у меня, в сущности, нет, а вот направление движения начнет выписывать зигзаги. И в какой-то момент я окажусь так далеко от своего прежнего пути, что забуду, как возвращаться.

Это будет для меня благом, Господи, я знаю. Но уж извини, не сейчас. Чуть попозже, договорились?

— Ну что, орлы? Готовы к подвигам на благо общества?

— Да, сеньора.

Наше недружное мычание вызвало на лице Долорес кровожадную улыбку, но толстушка справилась с эмоциями и продолжила уже без издевки в голосе:

— Все просто, как божий день. Кстати, если не будете лениться, как раз за день и управитесь. Вот адрес. Хозе, машину возьмешь ту же, её хорошо отдраили. И на мешки не жадничай! Отсортировывайте внимательно, а то, не приведи господи, опять придется платить за настройку оборудования… Напарнику сам объяснишь, что к чему. А теперь, за работу!

— А зачем мешки? — спросил я, закидывая джутовые тюки в кузов.

— Увидишь, — мрачно пообещали мне.

По улицам того края Низины, куда нас отправили старания Эсты и воля Долорес, пришлось ехать медленно и печально. Чтобы не покалечить архитектурных уродцев, считающихся здесь домами, ещё больше. А главное, чтобы не сверзиться вместе с мусоровозом с наклонной плоскости, лишь приблизительно похожей на проезжую часть.

«Родной» квартал по сравнению с этим выглядел почти замечательно. С претензией на столичный размах. Цивилизованно, одним словом. Не прилепившиеся друг к другу коробки из-под обуви, а нормальные, человеческие здания. Не глиняное русло пересохшей реки под ногами, а мостовая. Не пыльное безмолвие, а…

— Приехали.

Парковкой озадачиваться не стали: остановились, и ладно. Все равно в этой тесноте не удалось бы разъехаться даже с детским самокатом. Зато в дом можно было зайти прямо из кабины, как Хозе и поступил. Это мне понадобилось выбираться наружу, обходить машину, забирать мешки и просачиваться ко входу, распластавшись, как морская звезда.

Внутри простора тоже не обнаружилось. Строго говоря, весь домишко был по площади, как кухня, спальня Хэнка ну и комната с гамаком, не больше. Хорошо, что без перегородок.

— И как кому-то удавалось здесь жить?

— Здесь женщина жила. А женщины все могут, — резюмировал Хозе, путаясь ногами в ворохе платьев, то ли кем-то брошенных, то ли самостоятельно сползших на пол с ближайшего стула.

Да, пожалуй, женщина: при общем хаосе обстановка вполне себе уютная. Коврики всякие, занавесочки, салфеточки. Дом папаши Ллузи по сравнению с этим — пустыня. Без единого оазиса. Интересно только, он все благополучно пропил из домашней утвари, или отродясь ничего не имел?

— В общем, так, — вздохнул напарник, осматривая фронт работ. — Все, что бумажное, в одну кучу. Все, что тряпки — в другую. Потом, когда разгребем основное, деревяшками займемся. Понятно?

Вполне. В чем-то даже логично.

— А куда это все пойдет?

— На завод.

А, в переработку. Что ж, дело полезное. Хотя…

— Смотри, есть вещи совсем новые. Может, стоило бы их соседям раздать? Вдруг пригодятся?

Хозе торопливо сплюнул, прошептав что-то вроде молитвы.

— Даже не вздумай! И себе не бери, а то мало ли что…

— Что?

Он повернулся, обводя рукой вещевые завалы.

— Ты тут видишь чьи-нибудь следы?

— Пожалуй, нет. Все это давно лежит, вон какой слой пыли с улицы налетел.

— То-то. Думаешь, вокруг одни дураки живут или бессеребренники? Разобрали бы за милую душу. А раз оставили и обходят стороной, значит, нечисто тут.

Ага, мало мне было чернокожей с её мистическими причудами, теперь ещё и напарник занялся народным творчеством. Но болтать все равно веселее, чем молчать.

— Нечисто?

— Что-то с этой бабенкой случилось нехорошее.

— Да умерла, и все.

— Э, умереть по-разному можно. Хорошо, если тело найдется, а бывает…

— М?

— Иногда человек просто берет и пропадает. Как не было.

Знакомо. Прямо как со мной случилось. И пропажи никто не заметил. Должно быть и у здешней обитательницы не было рядом родных, друзей, да хоть кредиторов, которые забили бы тревогу. Хотя все равно странно: дом пустует, муниципалитет об этом извещен, а следов обыска не видно. Полиция должна была тут побывать. Описать имущество. Провести дознание. Пусть формальное, но все же. Следы бы остались. А тут получается, все спокойненько лежит, как хозяйка положила. И то ли она затевала большую уборку, то ли…

У нас дома царил такой же развал, когда мама собиралась в дорогу. Тогда, после смерти отца. Надо было выбрать, что взять с собой, а что отдать в счет покрытия долгов. Вот и раскладывались по стульям и столам брюки, рубашки, платья, шарфы, галстуки, чашки-ложки, письменные приборы, наследственное серебро, книги, драгоценности и прочее. А потом Элена-Луиза долго ходила по лабиринту былой роскоши, время от времени зависая над отдельными предметами. Принимала нелегкие решения. Перед той женщины, что жила здесь, похоже, стояла та же задача. Более скромных масштабов, если только.

— Ну, умирать она точно не собиралась.

— Почему?

— Потому что не собиралась. Видишь, как все расставлено аккуратно? Даже обувь рядком, как на параде.

— Угу. Зато вид у неё… непарадный.

Хозе был совершенно прав: по большей части туфли были стоптаны, потерты и даже порваны. Причем в одном и том же месте на всех парах. Или нарочно прорезаны? Да, так и есть. Слишком ровные края у отверстия. И одинаковые по всем туфлям. Но зачем было их портить?

— Вот эти вообще не ношеные, — с видом знатока сообщил Хозе, запихивая платья в мешок. — В магазине брала, не на рынке, по ярлыкам видно.

Так говорит, будто завидует. А впрочем, справедливо: не представляю, каковы цены на фабричную одежду, только, к примеру, с нынешним жалованьем мне пришлось бы всю жизнь копить на тот пиджак, уделанный Норьегой. Правда, дорогая покупка — ещё одно подтверждение странности происходящего. Не думала женщина о смерти. Совсем не думала. Скорее наоборот, начинала новую жизнь.

— А вас тетя Ана прислала?

Девчонка. Малолетняя. С пучком тростника в руке? А, это кукла такая!

— За вещами, да?

— Нет, сеньорита. Твоя тетя здесь больше не живет, и мы пришли убрать…

— Она мне не тетя. Она — тетя Ана.

Железная детская логика. Чем-то Лил напоминает.

— Она уехала. Но дом-то оставила. Не оставила бы, если бы уехала насовсем. Отдала.

Разумно. Если женщина и впрямь меняла место жительства, имело смысл что-то сделать с лачугой. Не продать, так подарить. А раз ничего подобного не произошло, да ещё все брошено, значит… Не успела?

— Она же вернется?

— Иди домой, — хмуро посоветовал Хозе. — Нечего тебе тут делать.

Девочка послушалась. Наверное, прочитала в голосе моего напарника настоящий ответ на свой вопрос. Может, не поняла толком, но почувствовала ясно. И вышла, волоча куклу по пыли.

— Видишь?

— Что?

— Нечисто, как я и сказал.

Бумаги в доме нашлось немного. Да и откуда она могла здесь вдруг взяться? Попалась только газета примерно трехнедельной давности, из бесплатного тиража, раз в месяц выпускающегося для распространения среди тех, кто не привык тратить деньги на средства массовой информации.

Страницы уже начинали желтеть: ещё несколько суток, и все разлетится в труху, сэкономив муниципалитету пару монет на переработку. Полезное было нововведение, прямо скажем. С одной стороны, официальная пропаганда в действии, с другой — затраты минимальные. А ещё, как утверждали особо циничные граждане, в случае чего правительственным ляпам никаких печатных подтверждений не остается. Шикарно, в общем.

О, знакомые лица! Что это у нас было? Открытие очередного фонтана, кажется. В народном парке. Разумеется, сенатор с супругой — главные действующие лица. А тут… Постойте-ка. Это же я. С Генри в охапке, чтобы парень своими восторгами по поводу прогулки не снижал градус торжественности. Но главное…

И как я сразу не подумал?! Вот оно, подтверждение! Доказательство моего существования! Даже в бесплатной газете. Значит, и в нормальных изданиях должно было все остаться. Нужно всего лишь добраться до архива и… А что у нас в тексте, давайте проверим?

А ничего. Ни имени, ни малейшего упоминания. Сопровождающие. Свита, безликая и безымянная.

Собственно говоря, это нормально. В последние месяцы, когда сенатор и Элена-Луиза, по всей видимости, уже решили мою судьбу, наверняка всем представителям СМИ было дано соответствующее негласное указание. Знаю я, как это делается. Наблюдал лично. И если на снимках не всегда удается затереть ненужное, то текст — целиком и полностью на совести журналиста.

— Ты чего там завис? Не знаешь, куда что кидать?

— Да так, задумался… Все я знаю.

Хозе состроил укоризненную рожу и снова нырнул в хаос вещей, которого, кстати сказать, постепенно становилось все меньше и меньше.

У меня на очереди оказался стол. Наполовину письменный, наполовину туалетный. С баночками-тюбиками-флакончиками на одной стороне, и дряхлым бюваром — на другой. Личная переписка пропавшей без вести женщины должна была интересовать только полицию, а потому папочно-бумажная дребедень полетела в полагающийся ей мешок. Вот только напоследок взмахнула, что называется, крыльями: один из листков выскользнул наружу, покружился немного и замер на полу. Прямо у меня под ногами.

Кто угодно счел бы это знаком. Господним, дьявольским или… После общения с Мари ла Кру можно было расширять спектр сверхъестественных участников человеческого бытия в любую сторону.

Кто угодно?

А, и пусть! Мне бояться больше нечего.

Бумага была не новой, блекло-линованной. Вырвана из раритетной ученической тетрадки? Похоже. Но край обрезан аккуратно. Женщина, которая это делала, либо никуда не торопилась, либо крайне уважительно относилась к написанию писем. И, на моё счастье, старательно выводила буквы.

«Дорогая Инеза, ты и представить себе не можешь, что случилось!»

Так писали раньше. В смысле, давно. В старинных романах из отцовской библиотеки. Конечно, ценны они были вовсе не слогом, а… С другой стороны, судя по общему уровню образования в Низине, здешние люди начинают заново. Открывают для себя то, что во всем остальном мире уже считается чудаковатым, устаревшим, отжившим свое.

«Это настоящее чудо, небывалое и невозможное, я о таком Господа даже не молила. Но ты же знаешь, благодать нисходит к смиренным мира сего, вот и мне…»

Можно только позавидовать. Искренне. Смогу ли я когда-нибудь ощутить ту самую благодать, а, Господи? Ради научного интереса хотя бы. Потому что со смирением у меня всегда было туго.

«Хуже всего, что они запретили рассказывать. Никому на свете я не могу открыть этот секрет. Даже тебе, дорогая подруга, а ты у меня одна на свете и есть. И от этого моё сердце болит, как если бы мы расставались навсегда. Я должна уехать, так нужно. Такое условие они поставили. Но мне ничего не говорили о том, что будет потом, а значит, я найду способ вернуться. Или написать. И вот то письмо точно будет отправлено и дойдет до тебя! Твоя Ана Веласко.»

Страшные тайны, романтически настроенная девица, невероятное событие? Мило. Весьма. Чушь, конечно. А впрочем…

Человек пропал? Да. Неожиданно и бесследно. Интересно, куда вдруг могла подеваться сеньорита Веласко из замкнутого мирка Санта-Озы? Переехать в другой квартал? Так все бы знали. Покинуть границы города? Ой, вряд ли. Если она жила здесь, значит, не могла подойти даже к подножию Сьерра-Винго. Только уйти морем, и то недалеко. До Пояса девственницы в лучшем случае.

М-да, вопросы есть. Правда, тот факт, что ими никто, кроме меня, до сих пор не задавался, может одновременно служить адекватным ответом. Наверняка, все было просто и естественно: обыкновенный несчастный случай. Родственников не нашли, поэтому никого не оповещали. А сейчас, наконец-то, дошло дело до имущества погибшей. Вот так.

И мне, как ни странно, в этом смысле повезло больше: о моей пропаже сообщат. Если, конечно, смогут привести папашу Фелипе в состояние, способствующее восприятию информации.

Через пару кварталов от дома Веласко, когда машина кое-как выбралась на дорогу нормальной ширину, в кабине появился новый звук.

Шумно было и раньше, куда же без шума? Ровный, монотонный, быстро становящийся почти незаметным фоном. Когда отходишь от мусоровоза подальше, понимаешь, что уши чем-то все-таки были забиты, но пока находишься внутри, не обращаешь внимания. А вот новый инструмент оркестра солировал вдохновенно и успешно.

Сначала я подумал: что-то звякает. И уже хотел спросить Хозе насчет состояния механических узлов нашего транспортного средства, но в этот момент к звяканью добавился пронзительный свист, а лицо напарника приобрело выражение крайнего уныния.

— Сломалось что?

— День наш сломался. Весь, — хмуро ответил коротышка.

Он ещё немного послушал режущую слух мелодию, потянулся к приборной панели и что-то там нажал. А ещё секундой спустя мне подумалось: уж лучше бы продолжалось прежнее свисто-звяканье, потому что откуда-то из угла кабины раздался голос. Знакомый и донельзя довольный.

— Как дела, мальчики? Управились? А то я для вас новое задание припасла.

Все из того же списка инспектора Норьеги?

— Только закончили.

— Ну и славно! Вам как раз по пути будет. Завернете к муниципалитету, заберете макулатуру.

— Ага, бешеному кобелю…

— Я не расслышала, повторите!

— Вас поняли, сеньора. Муниципалитет. Макулатура.

— И смотрите у меня, ведите себя прилично! Чтобы все по форме!

Напарник скривился ещё сильнее и буркнул что-то совсем уж неразборчивое, зато ярко окрашенное эмоциями. Отрицательными.

— И незачем ворчать, я посчитала: в смену уложитесь. Если не будете тратить время на ругань и жалобы. Диспетчеру можете не отзваниваться, но чтобы отметка в путевом листе была проставлена не как в прошлый раз. Все ясно?

— Да, сеньора.

— Не слышу!

— Да! Сеньора!

При желании легко можно было представить лицо Долорес в этот момент. Злорадно-торжествующее. Но, по правде говоря, такого желания ни у меня, ни у человека, который находился рядом, не возникало.

Хозе было, пожалуй, попроще, чем мне: надулся, и все. Когда неурядицы спускаются свыше, можно клясть их с полным на то основанием. А вот если собственноручно притащил проблемы в свою жизнь… Интересно, если дать Эсте отлуп, хороший такой, серьезный и мужской, это что-нибудь изменит?

— Вот ведь стерва.

А где прежние эмоции? Куда делись? Успели перегореть? Хотя, и правильно: либо злись, либо укладывайся в график.

— И чего взъелась?

Ага, пыл угас и мысли снова начали выстраиваться по порядку. Порождая закономерные вопросы.

— Ты тут ни причем.

— А?

Мстить, по пути задевая всех, кто случайно оказался рядом — нехорошо. Неблагородно. Правда, где Долорес и где благородство, спрашивается? И рядом не стояли.

— Это из-за меня.

— Ты про прогул, что ли?

Вообще-то, нет. Но такая версия будет понятнее. Как и все, до чего доходишь сам.

— Забудь. Да и она уже забыла. Тут что-то другое…

Лицо Хозе, краешком видное мне в зеркале заднего вида, приобрело выражение величайшей задумчивости. Увы, ненадолго.

— Все, понял!

Я бы не стал уточнять, но моё мнение по этому вопросу напарнику не требовалось.

— Она ведь тебе предлагала?

— Что?

— Сам знаешь, что.

Ещё и подмигнул. С намеком.

— Я…

— Конечно, предлагала! Может, ты просто не расслышал. Или занят чем был. А она теперь злится.

О чем это он? Какое ещё предложение?!

— И сейчас ещё не поздно согласиться. Но тут ты сам смотри, что тебе выгоднее.

Ни черта не понимаю.

— Можешь говорить яснее?

Он даже повернул голову, чтобы посмотреть. На меня. Весьма удивленным взглядом.

— Так ты…

И расхохотался.

— Это смешно? Объясни, посмеемся вместе.

Я вроде бы не понижал голос, не вкладывал в него угрозу или что-то подобное, но Хозе быстро оборвал свое веселье.

— Да ладно, я не со зла. Понятно, что ты про неё не подумал, на тебя же такие бабы вешаются!

Ну наконец-то! Значит, речь идет об интимном общении с начальницей?

— Предлагала, вспомнил?

И пытаться не буду. Потому что ничего такого не было. Вот только стоит ли рушить версию Хозе?

— Ты не думай, я не в обиде. Женщины всегда так, если что не по ним, душу вынуть могут. Тут уж держись!

Держаться пришлось, кстати. На поворотах, потому что, как пояснил напарник, не превышая скорость, мы бы добрались до муниципалитета уже в ночи. Но прибытие в место назначения вовремя оказалось только половиной проблемы.

— Разве карнавальная неделя начинается сегодня?

— Для нас — да, — вздохнул напарник, вручая мне цветастый сверток.

Никто бы не умер, конечно, надев нелепо раскрашенный жилет и головной убор, похожий одновременно на кепку, фуражку и подшлемник. Но застрелиться бы захотел. Или повеситься.

— Это вообще что и зачем?

— Форма. Парадная, — сплюнул Хозе под переднее колесо.

— Тот, кто её придумал, у него… С головой как было?

— Почему было? И сейчас никак нету. Директорской дочки творение. Она ж художница известная.

— От слова «худо»?

— Ага.

— А нам обязательно…

— Штраф платить хочешь?

— За что?

— Нарушение регма… реглан…

— Регламента?

— Его самого.

— Нет уж.

— Тогда вперед!

Часть 3.4

Стеклянные двери в холле порадовали отражением двух клоунов со складными тележками. А вот лицо администратора не дрогнуло ни единой черточкой: видимо, цирковые бригады вроде нашей бывали здесь достаточно часто. Настолько часто, что долгих разговоров не требовалось.

— Отдел попечения и библиотека.

— Что возьмешь? — спросил Хозе.

Судя по вожделенному взгляду, брошенному в сторону лифта, коротышке явно хотелось прокатиться на этом чуде техники. Что было мне очень даже на руку:

— Давай, прогуляюсь туда, где книги.

— Тогда во дворе встречаемся, ладно?

Точно, будет развлекаться. Ну и пусть. Главное, чтобы мне хватило времени.

— Как скажешь.

Библиотека располагалась на первом этаже и частично в подвале. Вряд ли это хорошо для бумаг и бумажной продукции, зато служащим и мусорщикам заметно облегчает жизнь: стянутые бечевкой кипы сулили не один и даже не десяток рейсов к мусоровозу. А ещё то, что предназначалось на выброс было…

Почти новым?!

— Это же газеты за прошлый месяц?

— Ага, — зевнула женщина, раскладывающая по столу стопки картонок.

— Разве они не должны храниться дольше? Год, два или сколько там положено?

— Не, пара месяцев от силы. Потом все переводится в цифру. Недавно программу приняли.

Экономия средств и ресурсов? Да, что-то такое было. Обсуждалось довольно активно. Но каким образом архивы…

— Можно, я в базу загляну? Заметку одну хочу найти, а то мы с ребятами поспорили…

— Да пожалуйста.

Терминал тоже был новенький. Аж сиял. И чистота клавиатуры, скорее всего, оставалась бы девственной ещё долго, если бы не мой интерес.

Сентябрь, август, июль… Нет, это все слишком позднее. Что у нас значимого случилось, скажем, в январе? А, новогодний бал! Унылое мероприятие, радующее только местных кумушек, но меня туда таскали регулярно. И костюмы, кстати, заставляли надевать не менее отвратительные, чем… Вот, нашел. Картинок — на целый разворот. В тексте моё имя вряд ли упоминали, но снимали, вне всякого сомнения. Потому что официальные постановочные фото…

Что за ерунда?!

Сначала я подумал, что это брак матрицы монитора. Бывает, несколько пикселей сбоят, особенно когда оборудование закупается через пятые руки. Но перемещение изображения по экрану ничего не меняло: там, где на снимке должно было находиться моё лицо, неизменно оказывалось мутное пятно. В каждом издании, которое я не поленился проверить. Выборочно, за разные годы.

Оставалось только поаплодировать тому, кто все это провернул. Правда. И когда только успели? Это же уйму времени надо было потратить. Программе одной явно было не справиться, значит и операторы работали. Много операторов. Очень много. И очень четко: тронули только меня, можно даже разглядеть границу между оригинальным изображением и заплаткой. Браво! Что тут ещё скажешь?

— Нашли, что искали?

Скорее, потерял.

— Да, спасибо. Это все, что нужно было забрать?

— Через неделю снова накопится, тогда и заходите.

Ага, непременно.

Пожалуй, это была моя последняя надежда. Разумная, логичная, основательная и… Катастрофически погибшая. Нет, если уж заметать следы, так от начала и до конца, это я понимаю. И все-таки, почему бы хоть один раз, всего один раз, Господи, слышишь? Ты играешь честно, согласен. Но неужели так уж никогда и никому не поддаешься?

Хозе во дворе не наблюдалось. Более того, он не появился ни через пять, ни через пятнадцать минут. Учитывая, что архивные исследования задержали меня намного дольше, чем требовалось для перевозки мусора, можно было начинать беспокоиться. В конце концов, лифты, как и все в этом мире, имеют привычку ломаться.

В отдел попечения пришлось подниматься по лестнице. С тележкой, чтобы иметь возможность объяснить свое присутствие на этаже. И она недолго оставалась пустой.

— Ну слава богу, а то я уж хотела закрывать! — в растянутый на креплениях мешок дружной стаей полетели лохматые папки.

Спрашивать, не видели ли тут где-нибудь рядом Хозе, было уже лишним делом. Оставалось только терпеливо ждать, пока тараторящая о ненормированном рабочем дне женщина опустошит шкаф с потерявшими актуальность документами. Бумаги набралось порядочно, но все же меньше, чем в библиотеке, и везти груз было легко. Правда, торопиться я не собирался. Плелся по коридору нога за ногу, гадая, успеет ли напарник за это время утолить свою тягу к развлечениям. Конечно, поиски можно было продолжать и дальше, но свободно гулять по этажам? Несколько рискованно. Кто знает, вдруг ещё каким отделам и секторам приспичит вынести мусор?

Вечером муниципальный совет, наверное, ничем не отличался от любого другого учреждения: часы пробили семь, служащие прошелестели на выход, и жизнь остановилась. Кое-где раздавались звуки уборки и шаги припозднившихся работников, но они едва-едва разгоняли тишину. А вот голоса в ближайшем ответвлении коридора прозвучали вполне ясно.

— Позвольте вам представить общественного консультанта, сеньориту Толлман. Она, как непосредственно занятый в проблеме специалист…

Джозеф? Что он здесь делает? То есть, это нормально, когда сенатор посещает подчиняющийся ему орган власти, но где все остальное, полагающееся случаю? Кортеж, свита и прочие милые мелочи?

— Очень приятно.

— И мне, сеньора.

Голосок Глории как-то странно дрожит. Волнуется девушка? Ну ещё бы! Не каждый же день с высшими лицами приходится разговаривать. Зато вторая женщина вполне спокойна. Как дремлющий аллигатор. И кажется, где-то я уже слышал этот характерный акцент.

— Хочу добавить, что отчеты, составленные сеньоритой, всегда были безукоризненны. Надеюсь, на это и впредь.

— Разумеется, сеньор сенатор!

— Возможно, мисс Кейтель захочет задать вам несколько вопросов, поэтому заранее предупреждаю: вы имеете право отказаться от беседы, но это было бы… Вы меня понимаете?

— О, что вы, сеньор! Любые вопросы, без проблем.

Интересно, она, так отвечая, вытягивается по стойке «смирно»?

— Я назначу время позже, если вы не против.

— Как вам будет угодно.

— Собственно, я собирался показать мисс Кейтель типовой отчет. Вы можете предоставить нам что-нибудь в качестве образца, сеньорита?

Пауза. Впрочем, совсем крохотная.

— Сеньор сенатор, видите ли…

— Какие-то трудности?

— Дело в том, что эти отчеты, как и любая документация нашего отдела, подлежат определенному сроку хранения, после чего…

— О, кажется, я понял, что имеет в виду сеньорита. Архив сдан на утилизацию?

— Да, сеньор сенатор. Только вчера. Если бы я знала, что он понадобится…

— Ничего страшного. Я подожду, пока вы подготовите новые бумаги. Сожалею, что вам придется ускорить график.

— Я сделаю все, что смогу, сеньор сенатор.

— Сколько вам потребуется времени? За неделю справитесь?

— Да. Даже быстрее. Намного быстрее.

— О, не торопитесь сверх меры! Мне нужна качественная работа, как и всегда.

— Я поняла, сеньор.

— Сообщите, когда все будет готово. Жду. А теперь, мисс Кейтель, позвольте мне продолжить нашу небольшую экскурсию по…

Голоса начали удаляться. Мужской и женский. Вместе с неторопливыми шагами. Больше никаких звуков слышно не было, а значит, Глория оставалась стоять, как вкопанная, там, где её настигла встреча с сенатором.

Я тоже не двигался. Некоторое время. Минуты полторы примерно. Потом покатил тележку прямо вперед, ко второй лифтовой шахте. В конце концов, не мог же Хозе одновременно находиться в двух противоположных крыльях здания?

— Мусорщик? Подожди!

Да, она все ещё стояла там, за поворотом. А потом сорвалась с места, как ужаленная.

Цок-цок-цок. Шмыгнула в дверь ближайшего кабинета. Цок-цок-цок. Вылетела обратно, прижимая к груди несколько папок. Метнулась ко мне, не глядя швырнула свою ношу в разверстую и почти досыта наевшуюся пасть мусорного мешка, прянула обратно.

Все это мельтешение происходило на периферии моего зрения: поворачиваться, чтобы яснее разглядеть обстановку, а заодно дать повод себя узнать, я не стал. А как только Глория вернулась к кабинету, продолжил движение.

В обрывках подслушанного разговора и том, что случилось дальше, было много странного. Может быть, даже все подряд.

Сенатор в присутственном месте в неурочное время, да ещё в компании неизвестной дамы? Подозрительно. Такие прогулки обычно совершаются, чтобы что-то скрыть. Неофициальные дела с мелкой служащей муниципалитета? Ещё загадочнее. Какими достоинствами обладает сеньорита Толлман, если её услуги востребованы высшим должностным лицом Санта-Озы? Отчеты, говорите? А на что тогда сенатору команда талантливых аналитиков, выписанных из разных уголков мира?

Конечно, есть вероятность, что все это — секретная операция. По крайней мере, держащаяся в тайне от значительного количества лиц. Но в чем она заключается? Неужели Джозеф ударился в заговоры? Вряд ли. Он может прятать нечто личное, это да. И если так, то участие мелкой сошки, которой легко пожертвовать, объяснимо. Глория, как расходный материал. А вот спутница сенатора — птица явно другого полета.

Вспомнил, где мы с ней встречались! В полицейском управлении. Иностранка, ведущая себя, как хозяйка положения. Женщина, выбирающая духи с запоминающимся ароматом. Уже дважды я заставал её в обществе сенатора, и это больше, чем совпадение. Откуда же она взялась? Мне мисс Кейтель не представляли, уверен. В сенаторском доме она не появлялась, в резиденции тоже. Такое впечатление, что и возникла-то она лишь совсем недавно.

Да, тут есть, над чем поразмыслить. В отличие от другого обстоятельства, очень настораживающего: вот там все ясно, как божий день. Глория оказалась врушкой.

Женщины любят недоговаривать, и это им зачастую прощается. Но несколько минут назад я стал свидетелем прямого, можно сказать, возмутительного обмана. А улики лежат в пределах досягаемости. На расстоянии руки. Краснеют корешками из мешка.

Нет, по дороге я их не открывал. И в лифте сохранял полнейшее безразличие. И во дворе. Начал читать, только когда забрался в кабину.

Они были совсем тоненькие, эти папки. Буквально по листку в каждой, похожему на анкету. Имя, место жительства, семейное положение, статьи доходов. Такие сведения могли запрашиваться налоговой службой, службой социальной поддержки, жилищной комиссией. Ничего необычного. Несколько ничем не выдающихся людей.

Серхио Гомес. Марта Гонсалес. Педро Перейра. Леон Валеньес. Эвита Алонсаго. Ана Веласко. Аврелия Погги. Родриго…

Стоп!

Ана Веласко?

Двадцать семь лет. Не замужем. Детей нет. Близких родственников нет. Получатель пособия на общих основаниях. За последний год сменила несколько временных мест работы.

Снимок не впечатляет: обычная женщина. На улице из толпы не выделится. Впрочем, и остальные в этом смысле похожи на пропавшую. Толком нигде не работающие, не обремененные семьями, все живут в Низине, не отмечены посещением полиции даже по личной инициативе. Прямо-таки невидимки.

И стоило ради унылой ерунды лгать сенатору?

Должно быть, стоило.

Папки я кинул в кузов. В отсек для макулатуры. Пустые, конечно: анкеты сложил вместе и спрятал в карман комбинезона. Попутно старательно отметал мысль о том, что если меня прихватят с этими документами, окажусь соучастником. Весь вопрос, чего именно?

Хозе появился на горизонте как раз вовремя, чтобы не позволить мне задремать. Подошел вразвалочку, всем видом показывая, что он тут главный, и равнодушно спросил:

— Бить будешь?

Может, и следовало бы. Если бы чужое легкомыслие не подарило занятную задачку моим мозгам.

— Я за тебя отработаю. Когда скажешь.

Отличная манера извиняться. С истинно аристократическим достоинством. Народный патриций, не больше, не меньше.

— И давно тебя от лифтов прёт?

Он гордо поднялся в кабину, завел двигатель, деловито осмотрел приборы.

— Ладно, молчу.

— Мама меня с собой взяла. Когда пособие подтверждала. Я ещё был совсем маленький.

— На пару дюймов меньше, чем сейчас?

— Просто маленький, — вяло огрызнулся Хозе. — Я до этого выше наших крыш ни разу не поднимался.

А крыши в Низине — максимум три человеческих роста. Да, для жителя одноэтажной равнины здание муниципалитета, вздымающееся над парком, может стать самой настоящей мечтой. И я хорошо это понимаю. Сам ведь тоже норовил все время забраться повыше. К самым небесам. Туда, где кажется, существует совсем иная жизнь. А ещё хочется верить, что если задержишься там подольше, то сможешь стать её частью. Навсегда.

— Ты в следующий раз предупреждай просто: я бы выспаться успел, пока ты катаешься. А то Долорес нам завтра выдумает очередное задание, а сил на него не…

— Завтра? — задумчиво сдвинул брови Хозе. — Нет, завтра ничего она сделать не сможет. Завтра выходной.

Что делает нормальный человек по выходным? Среднестатистический гражданин после рабочей недели, так сказать? Понятия не имею. Семья сенатора никогда не отдыхала в полном смысле этого слова: в любой момент могли случиться официальные встречи, прием высоких гостей, вояж на общественное мероприятие и прочая чушь, определяющая быт тех, кто находится при власти. Постоянное ожидание, вот что помнилось мне из прошлого. Поначалу томительное, потом напряженное и под конец — привычно-ленивое. Подозреваю, что мог от всего этого отказываться, если бы захотел. И мама явно чувствовала бы себя счастливее в моё отсутствие. Так нет же, болтался хвостом то туда, то сюда. Считал необходимым. Думал, что будет польза. Получал знания и умения, да. Вот только отдыхать не научился.

Пауза между трудовыми буднями, наверное, должна быть эдаким водоразделом, резко меняющим течение жизни. И режим совсем другой. Скажем, сон не меньше, чем до рассвета. Или до полудня. Плюс расслабленность всего организма, а не дурацкая дрожь где-то глубоко внутри.

Я встал из постели, то есть, из кресла, когда понял, что глаза не хотят держаться закрытыми. Сварил кофе. Выдул на балконе две чашки подряд. Посчитал звезды. Погулял вокруг дома. Сходил за водой. Вымыл Хэнка. Постоял под душем сам. Снова отправился на кухню кофейничать.

— Ты чего по дому шатаешься? Рано ещё, — сладко зевнула Лил, кутаясь в очередную дырявую шаль.

— Да так. Спать не хочу.

— А чего хочешь?

Она протиснулась между мной и столом, заспанная, но уже вполне готовая шагнуть на свою любимую дорожку.

— Ничего не хочу.

— Хорошо подумал?

Уточнение прозвучало странно. Слишком многозначительно.

— Хорошо-хорошо.

— Ура!

Взгляд знакомо-озорной, сон как рукой сняло… Ой, не к добру это.

— Раз у тебя на сегодня никаких своих желаний нет, будешь исполнять мои!

Можно было догадаться, куда она клонит. Вернее, склонится. И можно было этого избежать. Не догадался вовремя? Ну и ладно. Но все же нужно уточнить:

— Сегодня у меня выходной.

— Сегодня у всех выходной! Большой день. Лучший день в году.

Почему вдруг — лучший? Ничего особенного. Кроме, разве что, одного совершенно случайного и незначительного обстоятельства. Если не ошибаюсь в подсчетах.

— Постой, какое сегодня число?

— Четвертое.

Точно. День рождения. Моего. Но Лил этого знать не может. Неоткуда. И хорошо, что не знает, иначе… Уж её «подарок» известен мне заранее и наверняка.

— И что в нем замечательного?

— Ну ты прямо как не здесь родился! — фыркнула девчонка. Правда, тут же спохватилась: — А и верно, не местный же… Ладно, сейчас все расскажу.

Она пристроила пятую точку на край стола, оказываясь чуть выше и соответственно, чуть ближе к моему лицу.

— Ты святцы знаешь?

— Примерно. Наизусть не учил.

— Четвертого октября кого во всем мире почитают?

Ну, вряд ли во всем. Скорее, только в католическом. Но на заданный вопрос отвечу без запинки:

— Святого Франциска.

— Вот! А что он по жизни делал, знаешь?

Не «по жизни», а при жизни. Глупил страшно. Примерно как и я.

— Он… э…

— Делился с бедными. Всем, что имеет.

Упрощенно говоря, да. На самом деле в судьбе человека, именем которого меня назвали, случалось и многое другое. Всякое разное. Но да, такой нелепый поступок, как снять с себя все до нитки и отдать первому встречному — самый запоминающийся подвиг для сознания простого смертного.

— А сегодня другие будут делиться!

И впрямь что-то смутно припоминается.

Служба в соборе состоится тематическая, без вопросов. Страстная или проникновенная, по выбору падре. А дальше? Обычно устраивались посиделки кумушек, то в одном доме, то в другом. Больше всего меня устраивало, когда жребий падал на усадьбу Арриба: можно было улизнуть вместе с Хэнком подальше от женских бесед. На полном основании. Конечно, мы и в других ситуациях старались избавиться от необходимости внимать чопорному щебетанию представительниц высшего света Санта-Озы… За что и получали сполна. Взыскания, если можно так выразиться.

— Чем делиться?

— Вещами, — мечтательно закатила глаза Лил. — Красивыми.

Она про благотворительную ярмарку, что ли, говорит? То есть, раздачу ненужного?

— И можно будет брать все-все, что захочешь!

Ага, картинка проясняется.

— А я тебе нужен в качестве одной верблюжьей силы?

Кажется, девчонка не совсем поняла, что именно я сказал, но уверенно заявила:

— Ты сильный!

— Ещё скажешь, проповедь слушать придется?

— Не хочешь идти в собор?

А теперь почему-то обиделась. Надулась. Ещё немного, и пустит слезу.

— Да мне все равно.

— Падре надо слушать. Он умный. Он знает, как все должно быть.

Ну да. По книжке. Старой, заковыристой, путанной и противоречивой. Впрочем, если выбирать оттуда нужные цитаты, получается вполне складная история. Не убий. Не прелюбодействуй. Не укради. Не…

Как должно быть, говоришь? Ну-ну. Мне вот помнится призыв из детства: почитай отца и мать своих. Только Библия обходит стороной некоторые моменты. Например, как можно чтить человека, торгующего своими детьми? Ведь он именно так и поступал. Отец.

О, формально и официально это, конечно, называлось иначе! Для красоты. Для собственного успокоения. Ради соблюдения приличий. Но имя — одно, суть — другое. А если к тому же ещё и мозги вскипят от осознания великой миссии ради будущего всего человечества…

Как сейчас понимаю, ему об этом напели. Доброжелатели или враги, неважно. Главное, попали в цель. Не знаю, умным он был человеком, мой отец, или недалеким, но поддался соблазну очень легко. Возомнил себя полубогом или что-то вроде. Уверовал в собственную исключительность и начал требовать того же ото всех окружающих. Первыми под раздачу попали, конечно, мы с мамой. Я в меньшей степени, как-никак, все же плоть от плоти. Элена-Луиза… М-да.

— Знает. Умный. И все его слушают. Куча народу же ходит, да? Значит, они тоже знают, как и почему должно поступать?

Лил чуть подумала, но согласно кивнула.

А ещё могут найти себе оправдания. Строф много, одна половина противоречит другой, так что вариантов уйма. Наверное, я бы тоже придумал, чем объяснить содеянное. Подвести базу из священных текстов. Только глупости все это.

Я делал то, что понимал правильным и нужным. И если в тот миг моей рукой водил Ты, Господи, то нам, чтобы понять друг друга, уж точно не нужны слова третьих лиц, записанные четвертыми.

— Ты все равно не хочешь.

Кажется, вздохнула. Огорченно.

— Это для тебя важно? Сходить на службу?

— Я всегда хожу.

Осеклась. Задумалась. Тряхнула волосами, словно избавляясь от назойливого насекомого, и добавила:

— Ходила.

На всех языках, даже на языке жестов, это означало одно-единственное: потенциальную готовность нарушить правила своей жизни ради…

Ну да, каприза другого человека.

Откуда в ней вдруг взялась податливость? Ведь во всем остальном упирается так, что не сдвинешь. Или это очередная уловка? Ловушка, расставленная на меня? Уступить сейчас, чтобы потом требовать соответствующей компенсации?

Правильно говорят, что дурной пример заразителен. И не нужно гадать, где и от кого Лил подцепила склонность манипулировать людьми. С одной стороны мамбо, с другой — святой отец. Оба имеют на девицу виды, оба стремятся к поставленной цели, не брезгуя использовать чужие души. А у меня…

Ни видов, ни целей. Зато тошнит от того, чему был вольным и невольным свидетелем. Хотите прибрать Лил к рукам? Без моей помощи, пожалуйста. И да, если ещё не поняли, смекайте побыстрее: я буду фильтровать ваши поползновения. Все и всякий раз, когда смогу это делать.

— Надеюсь, в собор ты накинешь на себя что-то менее рваное?

Часть 3.5

Пожалуй, день Святого Франциска — самый странный день года в Санта-Озе. Двадцать четыре часа, переворачивающие мир с ног на голову. Конечно, потом все вернется на круги своя, но целые сутки напролет знать прячется в тени, а нищета нежится в лучах яркого солнца. Фигурально выражаясь.

Распознать все равно легко и тех, и других: различия как были, так и остались, только перекочевали из лагеря в лагерь. Обитатели Вилла Альта достали из закромов нарочито скромную одежду, жители Низины натянули все самое шикарное, чем обзавелись на предыдущих «днях дарения». И лишь застрявшие посередине люди из Вилла Лимбо никогда не знали, что делать, чтобы хотя на одной из сторон их приняли за своих.

Раньше это не так бросалось в глаза. Мне. Три четко определяемых группы? Ну и что? Удобно? Да. Значит, не стоит копать глубже.

Заложники собственных предрассудков. Странно, что они по-прежнему не хотят уступать. Противостояние ведь всегда вытягивает силы, а слияние с Вилла Баха могло бы создать на политической сцене куда более значимую и могущественную…

— Вы пришли сюда в особенный день и вправе ожидать подтверждения этому. Но я скажу: каждый день нашего бытия — особенный. Каждый день отмечается в календарях наших жизней поступками, которыми мы совершаем. Деяниями, несущими в мир то, что рождается внутри нас. Свет наших душ. И тень, если тьма хозяйничает в сердце.

Он умеет говорить. Падре. А ещё, как ни нелепо это звучит, он словно бы всякий раз и сам удивляется произнесенному. Как будто вдохновение снисходит прямо сейчас. И искренне верится, что святой отец никогда не пишет на бумаге ни слова из будущей проповеди.

— Даже дня в году бывает довольно, чтобы изменять мир и изменяться вместе с ним. Свою жертву мы вправе определять по собственному разумению, но как нет ничего невозможного для Господа, так не существует границ и для тех, кто желает прийти к Нему. Говорят, что первый шаг труден. Я скажу, что и второй не покажется вам легким. И третий. Ибо взлетать всегда труднее, чем падать.

Прописные истины. Повторяющиеся, знакомые от первого слова до последнего, зазубренные памятью наизусть. Потертые и выцветшие, как рубашка, которую откопал в сундуке. Только утратила ли она свою суть? Ни черта подобного. Как прикрывала спину и грудь, так и прикрывает.

Потому люди и слушают. Приоткрыв рты. Не отрывая взгляда от проповедника. Правда, не все. Вот Лил, к примеру, задрав голову, глазеет отнюдь не на падре.

— Куда ты смотришь?

— А?

— Там что-то интересное происходит?

Она ещё раз коротко взглянула наверх. На галерею, по которой ещё совсем недавно любил прогуливаться…

Я?

— Не знаю. Наверное, мне показалось.

Нехотя повернулась в нужную сторону. К алтарю.

Когда кажется, крестятся. И уж, во всяком случае, не пялятся на протяжении четверти часа в одну точку. Что девчонка хотела увидеть? И главное: что вообще могла разглядеть?

Между теми резными колоннами никто никогда не ходит. Разве что служки, прибираясь. Смахивая пыль. Слишком высоко, слишком неудобно подниматься. Да и делать там нечего. Пустота, как она есть. Да, можно любоваться убранством собора, это я понимаю. Но напряженно смотреть в строго определенном направлении…

Она так делала раньше. Много раз. Это явно привычка, выработанная и закрепленная тщательными повторениями. Вот только налицо одна нестыковка: Лил смутилась. Не потому, что её застукали за чем-то постыдным, нет. От растерянности. Так бывает, когда действуешь автоматически, а тебя вдруг просят объяснить, что к чему. И зависаешь тогда напрочь.

«Ты казался ангелом, вознесенным надо всеми.»

Откуда в памяти взялись эти слова? Что-то ведь совсем недавнее. Но Лил не могла такое сказать. Да и не говорила: наши беседы-стычки я помню со всеми подробностями.

— Вступайте в новый день, почитая день прошедший и принимая его итоги душой и телом, и одно всегда подскажет другому, грехом или благочестием отмечены ваши деяния!

Высоко над головами зазвенели колокола. Птичьими трелями, радостно и беспечно.

Праздничные службы у падре Мигеля никогда не бывали долгими. Видимо, из чувства человеколюбия: в собор набивалось столько народа, сколько успевало, и большая половина стояла на своих двоих, слушая священническое напутствие. Она же дружно ринулась к выходу, едва колокольный гомон начал стихать.

— Ну что же ты? Идем скорее, а то не успеем!

— Куда?

Рукав затрещал. И ладно бы по шву, так нет, наискось через локоть. Старая ткань, чего ещё от неё можно было ожидать?

— Все без нас разберут!

Интересно, старые привычки всегда норовят вылезти на свет божий в самый неподходящий момент? Мы со службы обычно уходили в последних рядах, в тишине, по мраморному простору, а не…

Спины. Плечи. Локти. Бедра. Дыхание, которое горячее воздуха. Прямо в загривок, хорошо, что не выше.

— Держись строго впереди, понятно?

Лил с её юркостью вряд ли нуждалась в дополнительной опеке. Но послушалась. Замедлила шаг, норовя прижаться.

— Эй, чего размахался?!

— За собой следи!

Он тут же перешел от слов к действиям, кто-то из толпы, спешащей к выходу. Пихнул кулак мне под ребра. К сожалению, попал и наверняка довольно осклабился. Надо было развернутся и, со всей дури…

Макушка Лил качнулась.

— Ты зачем падать собралась?

Нет, никаких больше праздников. Это же столпотворение, а не душеспасительное собрание. Если уж девчонке до смерти захочется послушать умные речи падре, лучше попробовать договориться о личной беседе. И скорее всего, будет сложно, он ведь один такой на весь город.

Да, в прошлой жизни для меня подобных проблем не стояло: в любой момент, по любой прихоти. Как представитель небесных властей откажет приближенным к высшей власти мирской? Правда, больше походило на то, что это падре ищет со мной встречи, а не я с ним. Явно мама старалась. Даже понимая всю бессмысленность происходящего.

— Под ногу что-то попало.

Она весила побольше Генри, но до ступенек моих сил хватило. Для переноски на руках. А там можно было расслабиться и отдышаться раскаленным, но куда более чистым воздухом.

С крыльца собора толпа потекла на площадь, только уже не плотным потоком, а сотней ручейков — строго по количеству рядов, проложенных между споро развернутыми палатками и лотками. До начала службы здесь не было ни души, ни предмета, только полированные каменные плиты, а теперь громоздилось огромное торжище. С виду. А в действительности — рынок, на котором не будет совершено ни одной покупки.

— Идем! Ну идем же!

Теперь можно было не опасаться за Лил: народ рассосался по разным прилавкам, освобождая проходы. Правда, если она захочет пробраться поближе к товару, бока все же намнет.

— Не отставай!

Ряды с мебелью и домашней утварью девчонку не заинтересовали: просквозила мимо и нырнула туда, где над головами колыхались яркие флаги одежды.

Все это было новым. В крайнем случае, едва ношеным. Популярным решением также считалось выставить что-нибудь, единственный раз надетое на общественно-значимое мероприятие. Вот за такие штуки, засветившиеся на страницах газет, тут, наверное, дрались яростно. Конечно, вряд ли победитель станет носить это шикарное платье или костюм, скорее, повесит в доме на видное место. Ради хвастовства. Или раз в год сюда принарядится.

— Ну где ты там?

Если в начале одежных рядов люди толкались активно, то по мере углубления обстановка становилась все спокойнее. Даже чопорнее. Никто уже не верещал, не метался из стороны в сторону: вели себя чинно и сдержанно. А причина чудесного преображения толпы выяснилась довольно быстро. Сразу, как только я добрался до восхищенно застывшей над одним из лотков Лил.

— Смотри, какая красота!

— Тебе-то она зачем?

Совсем иные нотки в голосе. Нарочито гордая осанка. Отутюженные стрелки и складки везде, где они проложены согласно фасону. Но человек-то все тот же.

— А мне не для себя.

Карлито умеет владеть собой, когда это требуется. Например, при исполнении служебных обязанностей. Но здесь не дом сенатора, а Лил не входит в число уважаемых людей, поэтому выражение смуглого лица перестало быть просто высокомерным. Превратилось в презрительно-злобное.

— Да все твои друзья в этом утонут!

— А вот и нет!

Размер одежды, на которую положила глаз девчонка, и впрямь был достаточно большой. На крупного мужчину. Почти что на…

Интересно, это весь мой гардероб или носки-галстуки прислуга себе уже прикарманила?

— Как ты долго… Хорошо, что тут никого не было. Мы первые!

Конечно, не было. К шмотью сенаторской семьи не каждый рискнет подойти. Кто-то побоится, кто-то по идейным соображениям пройдет мимо.

— Давай возьмем тебе рубашку? Взамен рваной?

Можно подумать, это я её порвал.

— Должна быть впору: такая же большая, как и ты.

И будет впору. Помню, как мерки снимали. На вырост, кстати, так что ещё довольно долго смогу носить. Даже если слегка раздамся в плечах.

— А цвет какой… Как небо!

Вообще-то, он называется «королевский синий». Но да, небо наверху, над нами, примерно того же колера.

— Примеришь? Ну примерь, ну пожалуйста!

Взгляд Карлито медленно, но верно начал наливаться бешенством. И только поэтому я позволил Лил стащить с меня испорченную рубашку.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: парень рассчитывал заполучить эти вещи в свое пользование. Может, не все, но конкретную синюю тряпку — совершенно точно. Помню, как он смотрел на неё всякий раз, открывая шкаф. С жадностью и жаждой. Строго говоря, она бы ему пошла, эта рубашка. И к глазам, и к цвету кожи. Выглядела бы куда эффектнее, чем на…

— Это что такое?

Уфф! Зачем пальцем-то тыкать прямо в синяк?

— Задели. Случайно.

— Кто посмел?!

Руки в бока, перышки в стороны. Боевая колибри, одно слово.

— Забудь. Проехали.

Не признаваться же, в конце концов, что нахал ушел от возмездия только потому, что я расставил приоритеты в другом порядке? Ещё загордится. Хотя куда уж больше?

— Болит?

Если не трогать, можно не обращать внимания.

— Давай, поцелую и все пройдет?

— Рубашку давай!

Да, пока садится хорошо. Чуть плотнее стала по плечам, но оно и понятно: мышцы пошли в рост от нагрузок. Надо будет скорректировать, чтобы развитие шло гармонично и…

Господи, о чем я думаю? На кой черт теперь нужны старые правила? Разнесет? И пусть. Может, люди бояться начнут, и мне спокойнее будет.

— Прямо как на тебя сшита!

А сплюнул-то как зло… Завидует. Понимает, что мечту уводят из-под носа.

— Возьмем? Смотри, как тебе хорошо!

Я бы посмотрел, но из зеркальных поверхностей в моем распоряжении только взгляды. У Карлито — слишком мутный. У Лил — слишком сияющий. Ослепнуть можно, если заглянуть.

— Ладно, уговорила.

— А это не хочешь примерить?

— Одну вещь в одни руки!

— А у нас двое рук на двоих!

Язык у неё розовый, длинный и острый. Причем буквально: заметно сужается к кончику.

— Сказано нет, значит, нет!

— Это кто сказал? Ты, что ли? А ты вообще тут кто?

Согласно историческим исследованиям, в давние времена принято было пускать вперед женщин. Туда, где можно встретить угрозу. И ученые полагают, что причиной тому была низкая стоимость женской жизни. Наивные глупцы, что ещё можно сказать? Если пустить вперед кого-то вроде Лил, идущей следом фаланге рыцарей просто нечего будет делать: девица изведет врага собственноручно. Вернее, собственноязычно.

— Что за крики? Карлито, я слышала твой голос. Возникли какие-то проблемы?

О, а вот и кавалерия прибыла. Амазонки. В количестве всего двух, зато каких!

С матерью Хэнка я был знаком не слишком хорошо. Сеньора Тереса Томмазо дель Арриба мудро оставляла своему сыну простор в личной жизни и никогда не навязывала свое общество молодым людям без особой на то нужды. Её легко было представить на террасе с вязанием или вышиванием, ещё легче — окруженной стайкой внуков и правнуков. Очень домашняя женщина. И обычно очень спокойная, в отличие от сегодняшнего дня. Но к восстановлению порядка приступила вовсе не она, а та, кому это полагалось, так сказать, по должности.

— Я задала вопрос, Карлито.

Элена-Луиза бывает строгой чаще, чем это можно предположить, глядя на хрупкую фигурку и набожно скрещенные на талии ладони.

— Простите, сеньора. Это больше не повторится.

Ага, сразу пошел на попятную. Значит, ему все-таки попадало от моей матери? Странно. И когда только успевала?

— Охотно верю. Однако, может быть, расскажешь, что именно ты обещаешь не повторять?

Лицо Карлито начало каменеть. Наверное, он смог бы таким образом отмолчаться и отделаться от неприятного разговора, но в спектакле были заняты и другие актеры. Причем не на последних ролях.

— Он не хочет отдавать нам одежду!

— Вот как?

Элена-Луиза ласково и чуть рассеянно улыбнулась, поворачиваясь к виновнику беспорядков.

— В следующий раз тебе непременно стоит послушать службу. Я позабочусь о том, чтобы так и случилось. А пока будь любезен следовать инструкциям. Даже если сердце велит тебе иное.

Все, о Карлито можно забыть. Как об активном участнике событий. Он ещё долго будет бешено дышать и смотреть налитым кровью взглядом, но не посмеет ни открыть рот, ни двинуться с места.

— Берите все, что пожелаете, молодые люди. Надеюсь, эти вещи принесут вам пользу.

— Они хороши, Элена, — мать Хэнка провела ладонью по другой рубашке, сливочно-белой. — Очень хороши. Но я не видела их на твоем муже.

— Это не его.

— А чьи же? Их много, подобраны со вкусом… Целый гардероб. Готовила кому-то подарок?

Элену-Луизу, оказывается, тоже можно смутить?

— Я… не помню, по какому случаю их покупали. Может, действительно, хотели подарить. Твоёму Алехандро, например.

— О, Алехандро! — теперь помрачнела и Тереса.

— О нем что-нибудь слышно?

— Ни слова. Раньше он никогда не уезжал так надолго, не поставив нас в известность. Хотя, разумеется, дела бывают разного свойства. Его могли вызвать в один из филиалов компании по конфиденциальному вопросу, и тогда это все объясняет.

Как все просто. Выходит, Хэнка пока не хватились? Бизнес и все такое прочее — отличная отговорка. Удобная, логичная, успокаивающая. А впрочем, и хорошо, что не бьют тревогу. Потому что если начнут звонить во все колокола…

Я бы лично не смог посмотреть в глаза его матери. Виноват, не виноват, неважно. Хэнк был со мной, а теперь его нет. Надеюсь, что нет только пока.

— Удачных вам приобретений, молодые люди!

— Спасибо, сеньора!

Ох, какие мы гордые… Правда, повод есть: не с каждым супруга сенатора запросто разговаривает посреди бела дня.

— Вот это нам заверни. И это. И ещё вон то!

— Тут тебе не магазин, малявка.

Так шипит змея в траве. На занесенную над ней ногу.

— Слышал, что тебе велели?

По части стервозности они, пожалуй, примерно равны. Моя мать и Лил.

— Не поленюсь ведь, догоню сеньору. И когда она узнает, что её приказания у прислуги в одно ухо влетают, а в другое выле…

Вряд ли девчонка намеренно произнесла это ненавистное для Карлито слово. «Прислуга». Скорее даже не задумывалась, а говорила о том, что видит перед собой. Правду говорила, то есть. Правду, от которой у сына Консуэлы всегда сводило скулы.

Конечно, он не полезет в драку. Нет, вовсе не потому, что перед ним особа женского пола. Она живет в Вилла Баха, а значит, не стоит и короткого взгляда. Она — букашка, ползающая где-то внизу, тогда как сам Карлито…

— Они всегда нас побеждают. Не стоит зря тратить силы на такую борьбу.

— А на какую стоит? — огрызнулся мой прежний слуга. — На твою, над которой смеются все, кому не лень?

А вот это новость. И не слишком приятная для Эсты. Хотя, справился он достойно: почти не дрогнул лицом. Так, скривился немного, притворяясь, что улыбается.

— И тебе хорошего дня, Карлос.

Возможно, не держи Норьега под руку белокурую сеньориту Толлман, разговор между двумя приятелями вышел бы более мужской. На языке увесистых жестов, то есть.

Часть 3.6

— Ты давай, давай! Заворачивай! — Лил почувствовала, что фокус внимания смещается в другую сторону и поспешила напомнить о себе.

— Добрый день. Франсиско, я правильно запомнила?

А смотрит-то как! Пожирает взглядом. Уж не потому ли, что припомнила недавнюю встречу с мусорщиком и…

— Вам идет этот цвет.

На самом деле не очень. Если верить консультации стилиста. Рубашка была заказана исключительно для комплекта. Чтобы я хоть в чем-то гармонировал с одним из парадно-выходных маминых нарядов.

— А по мне — слишком ярко. Для Низины.

Она должна была понять намек. Несложно ведь, да? Наши стороны улицы — разные, сеньора, а движение транспорта слишком сильное.

— Яркие пятна случаются повсюду.

Эста соображал быстрее своей спутницы. Самую малость. Впрочем, это и ожидалось: он же был свидетелем нашей невнятной беседы в учебном классе. Но ещё догадливее оказалась Лил. Пока Норьега только собирался предпринять что-нибудь для снятия напряженности, девчонка сграбастала со стола пакеты с вещами и ткнула их в меня. Со всего размаха. А потом повернулась к Глории.

— Ты смотреть смотри, а слюни-то сглатывай!

Служащей муниципалитета не к лицу опускаться до уровня уличной шпаны. Я это знаю, Эста это знает, Лил если не знает, то блестяще следует интуиции. А уж блондинка, допущенная до деловых отношений с сенатором, просто обязана помнить о чести и достоинстве каждую минуту своей общественной жизни. В теории. На практике же…

— А ты макушку прикрывай. Чтобы не накапало.

Пакеты полетели под ноги раньше, чем Глория закончила говорить, но я еле-еле успел ухватить девчонку за талию.

— А ты… А ты… Думаешь, раз живешь повыше, так тебе все можно? И всех?

Лил бешено дергалась в моих руках, стараясь дотянуться до обидчицы хотя бы кончиками пальцев, а Глория и Карлито явно получали удовольствие. Она — от явленного превосходства, он — от маленькой мести, осуществленной чужими руками. И только Норьега не знал, к какому лагерю примкнуть.

Выступить в защиту дамы? Она и сама прекрасно справилась, так что поздно метаться. К тому же, ссора возникла по несколько щекотливой причине. Но мне почему-то подумалось: Эста растерян вовсе не из-за этого.

У него на глазах, прямо перед носом любимая женщина, казалось бы, принадлежащая к тому же социальному кругу, разделяющая мысли и намерения, улыбается, намеренно причиняя боль той, кому должна помогать искренне и бескорыстно… Есть, от чего застыть на месте.

— Пойдем домой.

— И позволить этой… этой…

— Пойдем, я сказал.

Рассыпавшиеся пакеты остались лежать там же, где упали. На поле проигранного боя. Лил вспомнила о них примерно на полпути к выходу из ярмарочного лабиринта и снова заметалась:

— Мы же забыли… Надо вернуться, а то разберут! Знаешь, сколько тут охотников на чужое добро?

Ага. С одним только-только распрощались. Вернее, с одной.

— Возвращаться — плохая примета. Дороги не будет.

— Ну и пусть не будет! Я не могу, чтобы… Эта женщина, ты видел, как она на тебя смотрела?!

— Забудь.

— Она бы лучше прямо сказала, что ждет тебя в своей постели, так было бы честнее!

Жаркое солнце. Новое, пока ещё незнакомое лицо. Яркая ткань на загорелом от ржавчины теле. И препятствий всего ничего: лишь нелепая тощая девчонка. Нищенка из Низины. Зачем же ждать? Вперед, в атаку! А заодно можно потрепать нервы парню, который ходит за тобой хвостом.

— Да плюнь ты на неё.

— И плюнула бы! Если бы ты не вмешался!

В определенных кругах женские драки — изысканное развлечение. Но там участницы хотя бы получают деньги за свое бешенство.

— Хочется опозориться ещё больше?

— Это ещё почему? Надо отвечать на удар! Иначе себя уважать перестанешь.

— Тебя падре так учил?

Ага, смутилась. Затихла. Позволила поставить себя на землю.

— Не… Все говорят. На улице.

Только вот что-то не все делают. Фелипе заливает свои беды вином. Хозе млеет от катания на лифтах, но даже не помышляет хоть на шаг приблизиться к тому, чтобы видеть эти самые лифты каждый день. Долорес, вместо того, чтобы ухватиться за нежданную удачу, видит во всем подвох и заговор.

Им хорошо в их нишах. А может, плохо, но они все равно не стремятся прорваться куда-то за пределы своего бытия. Весь вопрос, почему? И почему я сам легко сворачиваю на укатанную дорогу, как только появляется такая возможность?

— Ну хорошо, ответила бы ты. Плевком или ещё как. Неважно. А что дальше?

— Как это что? Я бы показала…

— Свое недовольство. Свой дурной характер. Ещё какую-нибудь чушь. Но разве что-то изменилось бы? Она все равно останется жительницей Вилла Лимбо. И продолжит задирать нос каждый раз при встрече с тобой. А ты будешь по-прежнему носить метку Низины. Столкнулись, разошлись, и все.

Так волна накатывает на берег. Прилив за приливом. А потом возвращается обратно в океан. И только иногда она набирается достаточно силы, чтобы продвинуться чуть дальше, чем обычно и… Разрушить все на своем пути.

Неужели потребуется ещё одна война, чтобы что-то изменилось? Нет. Не дай бог. Если мой голос сможет хоть как-то повлиять на ситуацию, он будет подан против.

— То, о чем ты говоришь, оно… Оно же такое, какое есть. Навсегда.

Совсем посерьезнела. Даже погрустнела.

— Может да, а может, и нет. Если найдутся люди, которые возьмутся за дело…

— Люди?

— Ну, само собой точно ничего не случится.

— Люди…

Задумчиво уставилась себе под ноги. На каменные плиты площади. Вокруг шумела толпа, перехватывающая друг у друга лакомые дармовые вещички, а Лил стояла посреди этой карусели жизни, неподвижная и напряженная. Натянутая, как струна.

— Или один человек. Так бывает, что хватает и одного.

Вздрогнула. Пошатнулась.

— Ну вот, я же говорил: пойдем домой. Ты устала. Да ещё понервничала.

— А тебе не жалко?

— Чего?

— Мы же все бросили… Там.

— Ни капельки не жалко. Я и это могу выбросить. Прямо сейчас. Хочешь?

— Нет, нет, не надо!

Она потянула за ткань, пытаясь помешать. Шов не выдержал такого напора, разошелся.

— Ой! Я все зашью, и будет как новое, вот увидишь!

Откуда эта тяга к тряпью? Как будто оно особенное. Как будто что-то значит для девчонки.

— Надо только ниток найти в цвет… Подожди, я мигом!

Ну хоть отвлеклась от обиды на Глорию, и то ладно. Правда, это ведь может быть и отвлекающий маневр? Наговорила одно, а сама отправилась за другим?

А, и пусть. Ну её. Хочет расшибить лоб? На здоровье.

О, кстати о здоровье: знакомая физиономия с привычной папироской в зубах.

— Здравствуйте, доктор.

— И тебе не хворать.

Вега сладко затянулся, поглядывая через чье-то плечо на ближайший прилавок.

— Зашли отовариться?

— Не для себя. Если меня увидят в чем-то из здешнего бесплатного бутика, стыда не оберешься. Я же работаю. Зарабатываю.

— А я думал, спасаете человеческие жизни.

— Одно другому…

Он присмотрелся внимательнее к тому, что для меня было скрыто за спинами, вздохнул и передвинул папиросу из одного уголка рта в другой.

— Поболтаем немного? Про жизни как раз.

В ярмарочном гомоне на нормальную беседу можно было даже не рассчитывать, и мы отправились к выходу. К тишине пустого переулка, вливающегося в соборную площадь.

— Я ведь не бездельничал эти дни.

— Я разве сказал хоть слово о вас и…

— Не поверишь, мне самому интересно. Что и как. Занятная болезнь оказалась.

— Все-таки болезнь?

— Я бы сравнил её с раком. Частично. По механике действия.

— А именно?

— Раковые клетки начинают расти, когда получают определенную команду. Кто-то может прожить всю жизнь, имея выявленную предрасположенность, а кто-то, с виду здоровый, как бык, сгорает за месяц. Потому что внешние условия сложились необходимым образом. Так и тут получилось. Тем более, что «молли» прямым образом созданы для того, чтобы воспринимать воздействия и реагировать на них. Только в нашем случае программа сбилась.

— Какая ещё программа?

— Я пообщался с коллегами… Вроде говорил уже об этом, да? Мой приятель по университету, сам сейчас занимающийся преподаванием, подкинул задачку своим аспирантам. Ребята у него талантливые, к тому же молодые, значит, мозги ещё не зашоренные… Они выдвинули интересную гипотезу. Я-то думал, имело место просто воздействие, локальная буря или что-то подобное, но тогда бы все постепенно вернулось к исходному виду. Понимаешь? Ну вот как надавить на мышцу, она деформируется под давлением, но если его убрать, срабатывает эластичность тканей и…

— Да, кажется, понимаю.

— Тут тоже должно было сработать. Со временем. Может быть, потребовалось бы много дней, но процесс обязан был начаться. Сразу же после отмены воздействия. А приборы показывают обратное. То есть, вообще ничего не показывают: полная стабильность.

— Хотите сказать…

— Это не я. Это парни. Предположили. Буря или не буря всему виной, но она вмешалась в структуру «молли». В самую начинку. Сбила настройки так, что теперь эти маленькие дряни видят мир через… В общем, иначе видят. Делать продолжают то, что и делали: восстанавливают равновесие. Только уравновешивают, черти что черт знает с чем!

Я поймал себя на мысли, что посматриваю на папироску во рту Веги. С вожделением.

— И… Можно хоть как-то…

— Не знаю. Вот честно, не знаю. Верить и надеяться можно. Даже нужно.

— Спасибо, что рассказали.

— Да ну, не за что. Буду держать тебя в курсе. А ты ничего не хочешь мне сказать? — Взгляд доктора стал темнее темного.

— О чем?

— Я не сторонник всяких дурацких теорий, но… Уж больно складно все выходит. И знаешь, на что похоже? До жути похоже.

— Понятия не имею.

— Опыты. Испытания. И вряд ли эта штука предназначена для добрых дел. А ты… — Вега вдохнул дым, прищуриваясь. — Нет, слишком молодой. Тебе бы не доверили. В руки бы не дали. Вот отбирать кандидатуры, наблюдать, присутствовать, отмечать впечатления и все прочее — это да.

Забористая трава у него. Надо бы познакомиться поближе. Подружиться. Получить свободный доступ на плантацию.

— И места удобные для работы: в Низине вообще никто никого не хватится. Вот с водителем только оплошали немного.

— Думайте, что хотите.

— Так и буду делать, спасибо за разрешение. Но если я хоть немного прав в своих выводах… Может, при случае замолвишь словечко? Врачи всегда и всем нужны.

И этот туда же. Из той же когорты. Вместо того, чтобы бить общенародную тревогу, мол, город подвергают опасности испытаниями нового страшного оружия — молчок. Все нормально, все обычно, все привычно.

— Вам бы тоже к врачу обратиться.

— К психиатру, что ли?

— К наркологу.

Он захохотал. И хохотал все время, пока я шел обратно к площади. Туда, где Лил должна была уже либо найти нитки, либо устроить кровавое побоище.

— Уж лучше бы ты с ней переспал.

Надо было хорошо знать Хозе, чтобы понять всю глубину его уныния. Несведущий зритель не обратил бы внимания: ну, ворчит человек, с кем не бывает? Позанудствует и перестанет, как говорится. Только тот, кому коротышка-мусорщик иногда приоткрывал душу, мог представить, насколько…

— От тебя ведь не убыло бы? Да и бабенка в самом соку.

Такой поворот мыслей означал, что мой напарник морально был готов приложить и свою руку к удовлетворению потребностей начальницы. Ну или не руку, а что-нибудь другое. По обстоятельствам.

— Может, ещё не поздно, а?

Если бы все было так просто! Хотя, если вспомнить ту же Магдалину, неизвестно, что лучше, вражда личная или профессиональная. Одно дело, когда защищаешь сердечные завоевания, и совсем другое, когда покушаются на положение, которое ты занимаешь в обществе. Очень немногие ставят первое выше второго. И я не из их числа.

Два человека это всего лишь два человека. Зачастую вскоре появляются третий, четвертый, пятый… До дюжины доходит, если здоровье позволяет. Но глаза на тебя смотрят всегда одни и те же. Замыленные привычкой. Ты знаешь, чего от них ожидать, наизусть знаешь. Хорошо? Да вроде неплохо. И все же что-то внутри, то ли рядом с сердцем, то ли ближе к животу, время от времени настойчиво требует новизны. Всплеска. Вспышки. Взрыва. Неожиданного и неуправляемого.

А когда этот момент проходит, только и остается скорбно признать:

— Поздно.

Вздох. Тяжелый-тяжелый.

— А если…

— Перебесится. Надо подождать. Немного.

— Твоими бы устами!

Выходной день не примирил Долорес с её подозрениями и опасениями, поэтому с утра пораньше нас ждал новый наряд-приказ. И судя по унынию на лице Хозе, не самый воодушевляющий.

— Да и мы не переломимся. В первый раз, что ли?

Напряженная пауза. Унылый ответ:

— Вообще-то, в первый.

Ага, понятно. Неизвестность томит?

— Смертельного там точно ничего не будет.

Очередной вздох.

Наш путь лежал через весь город. От дальней границы Вилла Лимбо до старых намывных территорий.

Сейчас никто бы не подумал, что под мостовой и кварталами жилых домов когда-то не было и намека на земную твердь. Правда, поначалу ставили только сваи — так было дешевле и быстрее. Потом постепенно сменили технологию на затратную, зато психологически более приемлемую для жителей. Не знаю, было бы мне страшно жить над водой или нет, но многих вынужденных переселенцев такая ситуация пугала. Наверное, после долгого путешествия по океану, сопровождавшегося…

Погибло много людей. Точное количество жертв до сих пор не подсчитано, если верить официальным отчетам. И как говорил Джозеф, торопиться с этими цифрами никто не будет. Потому что окончательный итог не принесет миру успокоения, а сделает ровно наоборот.

— Почти приехали.

Застройка сменилась полосой густых зеленых кустов, а та промелькнула и оборвалась, открывая взгляду пространство. Пустынное, но не пустое: портовые сооружения далекими горами громоздились слева и справа, а прямо перед нами расстилались поля биореакторов.

Я гулял тут только однажды. На торжественном пуске последнего слова техники в эксплуатацию. Было шумно, празднично, пафосно. Выпивали, закусывали, слушали вдохновенные речи, аплодировали и все такое. Обычная рутина. Правда, тогда блеска и жизни в этом месте присутствовало не в пример больше. А сейчас…

С высоты птичьего полета рисунок каналов и накопителей выглядел затейливо и нарядно. С высоты человеческого роста — странновато и слегка пугающе. Как лабиринт, построенный неведомыми титанами. Неважно, что весь он был только в плоскости, вровень с поверхностью земли: решетчатые полосы, под которыми еле ощутимо колыхалась темнота, прямо скажем, не просились под ноги. А ещё, когда ветер на пару секунд остановил свое движение, первый же вдох заполнил нос сладковатым ароматом. Не особенно противным, но желания им дышать тоже не вызывающим.

— И это все… — растерянно поднял брови Хозе.

— Все ваше! — радостно подтвердил мужичок, вынырнувший словно из ниоткуда.

Потом стало ясно, где он прятался: как раз в одном из каналов, решетка которого была откинута на сторону.

— Все-все? — уточнил мой напарник, непроизвольно сглатывая.

— Да тут работы немного. До дождей управитесь!

Я давно уже заметил, что все люди, ростом доходившие мне до подмышки, бесконечно энергичны. Вот и встретивший нас не мог стоять на месте спокойно: жестикулировал, пританцовывал, корчил рожи. От избытка чувств, видимо.

— А я уж думал, снова затянут очистку до последнего. Нет, в этом году муниципалитет спохватился вовремя. Им что, по шапке надавали за все хорошее?

Может и надавали. Сенатор точно нелицеприятно высказывался о прошлогоднем прорыве очистных сооружений. Ничего особенно страшного не случилось, если не считать недели плавающей вверх брюхом рыбы у побережья. Потом, правда, улов крабов был как никогда шикарен и существенно пополнил бюджет, так что и в произошедшей неприятности нашлось несколько плюсов.

— А что делать-то надо?

— Лопату в руки и вперед!

Лопату?

— Втыкаешь, подхватываешь, поднимаешь, в мешок попадаешь — наука простая.

Судя по всему, наши лица выражали крайнее недоумение и непонимание, поэтому бодрый мужичок проиллюстрировал теорию практикой: нагнулся над открытым каналом, зачерпнул и потянул наверх…

Часть 3.7

Больше всего эта масса напоминала собой желе из чуть разведенных чернил каракатицы, с густотой которого перестарался повар. Вырезанный кусок лежал на лопате, почти не дрожа, и слегка деформировался, только скользя по наклонной плоскости. А потом вязко хлюпал. В мешке.

— Теперь все ясно?

— А кроме как лопатами эту штуку нельзя ничем взять?

Чистильщик хохотнул.

— Пробовали. Думаешь, ты один такой умный? Любой насос забивает в три счета. Она ж хуже патоки, пакость эта. Зато растет на ней все, что только пожелаешь. Я сам домой кулек притащил, так жена нарадоваться теперь не может на свои цветы! Надо будет ещё прихватить: глядишь, и огородик наладим.

В принципе, это искупало многое. Почти все. Биологи отработали свой грант на совесть. Ну а то, что технологи облажались…

— Вы только переодеться не забудьте. Она, конечно, безобидная, но мало ли что?

Хозе снова сглотнул, не отрывая взгляда от радужных бликов на черном студне.

Работа и впрямь не казалась сложной. Пока не наденешь брезентовый комбинезон и не сообразишь, что ближайшая тень — от машины, и укрываться в ней, когда солнце поднимается все выше и выше, задача практически невыполнимая.

Помогал только ветер, отгоняя запахи и чуть освежая лицо. Жаль, люди не умеют остужать себя как собаки: язык что высовывай, что нет, разницы маловато. Потом покрываешься мгновенно, с ног до головы, глаза щиплет, не переставая, а ничем себе не помочь. Ни промокнуть, ни вытереть. Во-первых потому, что надо стаскивать перчатки, а во-вторых потому, что защитные очки размером на пол-лица приклеиваются к коже намертво. Хорошо хоть, влагу немного стравливают, и то радость.

— Жрать хочется.

— Ага.

— Как думаешь, нам обед привезут?

— Понятия не имею. Знаю только одно: если придется раздеваться, я потом все это на себя снова не надену.

В каком-то смысле издевательство, а не работа. Автоматизации — ноль без палочки. Не считать же использование гидроманипулятора для поднятия решеток большим подспорьем? Капля удобства, не больше. А так все ручками, ручками… И ножками тоже.

— Когда верх вычерпаете, слезайте вниз. Да не бойтесь, не утонете! Тут по грудь, не выше. А тебе, громила, так вообще по пояс!

Он вовремя выскочил, как чертик из табакерки: мы как раз закончили выгружать половину студня. Верхнюю.

— Я туда не полезу, — заявил Хозе.

Сказал тихо, но твердо. Лучше б истерил, право слово: неприятно смотреть на человека, охваченного ужасом.

— Это же все равно, как в ад шагнуть по собственной воле.

А по мне, ад сейчас и так вокруг нас. По крайней мере, не могу представить, где может быть ещё жарче.

— Пусть хоть выгонят, не полезу.

— Да ладно тебе повторять… Понял уже.

Что там может быть страшного? Обыкновенные осадки. Мусор, земля и все, что предыдущий сезон дождей унес со склонов Сьерра-Винго, протащил по городу, за компанию захватывая и окрестные плохо лежащие вещи. Ну ещё немного химикатов, превращающие бросовую органику в концентрат питательных веществ для дальнейшего употребления. Дело нужное, дело важное. А если не убрать содержимое биореактора вовремя, оно опять выплеснется в океан. На радость тамошним падальщикам и горе муниципальных служб.

— Хоть мешок тогда держи.

— Это всегда пожалуйста!

О, немного оживился. Хотя ему и впрямь с такими настроениями лучше было в канал не соваться: когда мои ноги по середину бедра ушли в вязкое желе, стало понятно, что с места я сдвинусь не раньше, чем усердно поработаю лопатой.

Минутой спустя оказалось, что Хозе был недалек от истины, когда заикался про ад. Внизу было жарко. Градусов на пять, а может, и все десять жарче, чем на открытом воздухе. И оставалось только вознести хвалу Господу за то, что слой перегноя не доставал до… Сварилось бы все. Вкрутую.

Первый мешок прошел сравнительно легко, второй уже вызвал небольшие затруднения, а на третьем начали отваливаться руки. Причем не только мои.

Лопата вошла в студень так же легко, как все предыдущие разы, а вот обратно вылезала уже неохотно. Упиралась изо всех сил. Пришлось рвануть, а потом удивленно смотреть, как блестит на солнце сахарно-белый остов того, что когда-то явно было человеческой ладонью.

— Я должен был догадаться, что ничем хорошим это не закончится!

Негодование Норьеги можно было понять: полицейские первым делом вызвали кого? Правильно, главного виновника. Того, чья подпись стояла под нарядом на чистку биореакторов.

— С тобой всегда так, да? Куда ни пойдешь, везде трупы?

— Труп, кстати, первый. И даже не труп, а…

— Водителя живым тоже трудно назвать. Будешь спорить? А уж твоего приятеля…

— Не трогай того, к чему не имеешь отношения. И кстати, насчет автобусника: если бы кое-кто хорошо делал свою работу, ничего не случилось бы.

— Кое-кто?

— Ага. Кое-кто муниципально-кабинетный.

— Ах так, значит?!

— Эй, эй, парни, а ну разошлись по углам! — прикрикнул на нас инспектор, приехавший по вызову. — Брейк, я сказал!

— Вы даже не понимаете, сеньор…

— А вот это чистая правда. Не понимаю. И будь на то моя воля, не стал бы понимать вовсе, откуда вдруг в здешней помойке взялся труп.

— Женщина, — сообщил криминалист, освобождавший кости от остатков студня. — Довольно молодая.

— Ещё что скажете?

— Все. Я закончил.

— Как это?

— Сами взгляните, — инспектору под нос сунули планшет с цветастыми диаграммами. — В наличии только костная ткань. Остальные уничтожены. Разложились полностью. Ещё неделя-две, и от костей бы тоже ничего не осталось. Но тогда хоть не пришлось бы заниматься опознанием.

Шутка была не слишком удачная: полицейский скорее скривился, чем улыбнулся.

— Никаких шансов?

— Магнитная матрица растворилась в этом киселе. Возможно, отдельные фрагменты и удалось бы собрать… Хотя, вряд ли. Мы даже не знаем, тут сбрасывали тело в отстойник или его смыло сверху, вместе с дождями.

— Да уж.

— Если она попала в канал сразу после смерти, эластичности тканей хватило бы на долгий путь. Даже через весь город.

Инспектор сдвинул широкополую шляпу на затылок, присаживаясь на корточки рядом с останками, разложенными на брезенте.

— Ещё один тупик. И почему именно в мою смену?

— Можно поднять медицинскую картотеку, — предложил криминалист. — На учете состоят все, так что рано или поздно узнаем, кто это. Приблизительный возраст установить удастся, а потом, путем исключения…

— Вам хорошо в лаборатории: сколько надо, столько и колдуете. А с меня спрашивать будут каждый день.

Он смотрел на скелет так пристально, что и я невольно перевел взгляд вниз.

Ферменты сняли с костей все, превратив человеческое тело в подобие заготовки для куклы. Угловатый каркас, чистый, пока ещё глянцевый и гладкий. Игрушечный. Прямо-таки украшение для дома на День мертвых. Не слишком большой, аккуратный, симметрич…

А это ещё что такое? Сразу и не заметишь, когда солнце бликует. Нет, точно, деталь явно лишняя. На нормальной ноге должно быть пять пальцев, а не шесть: два мизинца это перебор.

Два мизинца?!

— Сеньор, а имя поможет опознанию?

На меня посмотрели, как на идиота.

— Что ещё за имя?

— Женщины. Той, которая здесь лежит.

— Ну-ка, ну-ка! — он в два счета оказался рядом со мной. — Ты её знаешь?

— Нет.

— А что тогда голову морочишь?

— Я знаю, кем она может быть.

— И?

— Ана Веласко.

— Почему именно она?

— Я… Мы совсем недавно убирали вещи из её дома. Хозяйка то ли уехала, то ли пропала, вот муниципалитет и распорядился. А у неё была такая обувь… Показалась мне странной. Каждая правая туфля прорезана с одной стороны, как раз в месте мизинца. Как будто была тесна.

— Вот! — инспектор повернулся к криминалисту, зачехляющему инструменты. — Вот как надо работать! Спасибо, парень!

Меня поощрительно хлопнули по плечу и тут же забыли.

— Снимешь у него показания и марш проверять!

Это уже относилось ко второму полицейскому. Младшего чина.

— Я в управление.

— Э, сеньор, а как же…

— Тебя подбросят. Ведь подбросите же?

Надо было видеть выражение лица сержанта, когда тот понял, что вместо относительно комфортной служебной машины придется отправляться обратно на мусоровозе. Все, кто слышал распоряжение инспектора, захихикали. Кроме нас с Хозе. Я не смеялся, потому что задумался совсем о другом, а мой напарник оскорбился. В самом прямом смысле слова. И предупредил:

— Будешь кривить рожу, поедешь в кузове. Или вовсе на своих двоих пойдешь.

Выбор был невелик, но очевиден: пара миль под палящим солнцем перевесила брезгливость. Сержант проводил тоскливым взглядом кавалькаду полицейских машин и стукнул пальцами по планшету.

— Место: залив, комплекс реакторов. Предмет расследования: человеческие останки. Рабочая версия: гибель в результате несчастного случая. Процедура снятия показаний свидетеля.

Сканер у него был компактный, легко умещающийся в кармане, но работал побыстрее стационарных. Как мне показалось. Однако причина удивительной скорости крылась вовсе не в технических характеристиках устройства.

— Франсиско Ллузи, 21 год. Вы обнаружили труп?

— Да. Когда чистил…

— Э, погоди-ка!

Я не заглядывал в экран, но это и не потребовалось: лицо полицейского отразило всю высветившуюся информацию весьма точно, да ещё и с изрядным эмоциональным акцентом.

— Дорожно-транспортное происшествие, повлекшее за собой тяжкие телесные повреждения. И свидетель тот же. Ты.

Свежие записи в базе данных, понятно. А теперь, надо полагать, моё имя и вовсе окажется на первых местах. И каждый захудалый патрульный станет…

— Потерпевший неоднократно замечен в общении с участниками группы «Воцерковленных».

— Группы кого?

— Местные. Из Лимбо, — хмуро пояснил Эста, тоже оставшийся без средства передвижения: полицейская машина, доставившая Норьегу сюда, благополучно убралась вместе с остальными. — Наводят порядок, как они считают. Под цитаты из Библии.

— Уличная банда, что ли?

— Ага.

— Из показаний потерпевшего следует, что возможной причиной происшествия являлась стычка между ним и…

Сержант нахмурился, вчитываясь в строчки протокола. Потом поднял взгляд на меня.

— Телесные повреждения. Твоя работа?

— Там картинки есть?

— Где?

— В деле. В досье. В том, что вы с таким интересом читаете.

— Э…

— Посмотрите. Хотя бы из любопытства. И расскажите, как я мог бы сделать то, что сделано. Мне тоже интересно.

Он внял моему предложению. Изучил фотоматериалы. Правда, толку из этого не вышло:

— Это ведь не просто стычка была, верно? Пусть он не явный участник банды, а только сочувствующий, все равно из этого лагеря. «Воцерковленные» — влиятельная группировка. Пока ведут себя тихо, но все ещё впереди, как говорится. И если кто-то бросает им вызов… Одиночки таким не занимаются.

Пока кто-то или что-то не начинает угрожать их жизни. И покушаться на безопасность их близких.

— И тут снова появляется труп. С участием все того же человека.

Дайте ему премию. Почетную грамоту. Вымпел на рабочий стол. И уберите этого кретина от меня куда-нибудь подальше!

— Если все так, как вы говорите, с какой стати мне самому было труп находить? Случайность. Стечение обстоятельств. Я же не по собственному желанию сюда отправился.

— Могу подтвердить. Наряд был выписан муниципальной службой, — поддакнул Эста.

— И это может служить хорошим прикрытием! — осенило сержанта. — Есть такое понятие, как преступный сговор. Слышали?

Что стоять на жаре в брезентовом комбинезоне, что работать — удовольствие одинаково сомнительное. А когда кто-то, в дополнение к физическим неудобствам, начинает насиловать твой мозг…

— Сговор, значит? Я вам расскажу, каким он может быть. Видите, сколько тут народу вокруг? Вы да я, да мы с тобой. Меня с сеньором Норьегой вы уже записали в соучастники, а Хозе компанию завсегда поддержит, на это он мастер. Сговоримся быстро, даже слов не нужно. И отправится ваш труп в недолгое и недалекое путешествие по отстойникам. Не знаю, как быстро мясо отпадет с костей, но у вас вроде никаких особых примет нет, так что опознавать будут долго. Если вообще справятся.

Табельное оружие он вытаскивал из кобуры судорожно, явно не выполняя положенный норматив. Хотя, надо признать: направленный на меня ствол не дрожал. Почти. Задергался он чуть погодя, когда сержант сообразил, что опасность может равным образом исходить ото всех троих.

— Угроза офицеру при исполнении расценивается, как…

— Да будет вам, офицер! — Эста расплылся в примирительной улыбке. — Вы поймите: парень с утра здесь торчит, на самом солнышке, припекло его немного, вот воображение и разыгралось.

— А второго? Тоже припекло? — полицейский покосился на Хозе, мрачно скрестившего руки на груди.

— Так они же вместе работают. Вот вы здесь сколько времени провели? Часа не прошло, да? А как себя чувствуете? Запах к тому же… Не говоря уже о том, почему мы все встретились. У кого хочешь крыша поедет.

По лбу сержанта поползла струйка пота. Стеклянисто-мутная.

— Вы же не будете каждого дурака в управление таскать? Он завтра и не вспомнит, что говорил, ручаюсь. Вот и вам не стоит эту дурь запоминать.

— Да, вы, пожалуй, правы… Что-то здесь жарковато. Для всех нас.

— Так давайте переберемся в более уютное местечко! Там дела и закончим.

Полицейский торопливо кивнул, убирая пистолет.

— Все в кабину не влезут, — предупредил Хозе, сплевывая точно между прутьев решетки.

Соврал, конечно: в тесноте да не в обиде, как люди говорят. Правда, желания прижиматься к сержанту у меня лично не было. Ни малейшего.

— Я снаружи проедусь. С ветерком.

— Я тоже. Покажешь, как?

— Костюм испортишь.

— Ничего, переживу.

Скинуть комбинезон было настоящим наслаждением. Правда, сразу же пришлось облачаться в его младшего братца: другой сменной одежды под рукой не было. Но этот хоть не пропитывался так густо водоупорными смесями, а потому пропускал воздух. Слегка.

— Вот на эту площадку встаешь. Держишься тут.

Инструкция вроде бы запрещала такое катание на мусоровозе. Если правильно помню. А зря: немного подбрасывало и пошатывало, зато хорошо обдувало. Что ещё нужно для счастья залитому потом человеку?

Разве только хороший друг. Которому стоит сказать:

— Спасибо.

— За что?

Из-за ковша его лицо было плохо видно. Если не высовываться по пояс, с риском рухнуть вниз, под колеса.

— Ну не за работу же! Хотя…

— А я предупреждал.

— Помню.

— И предлагал.

— Угу.

— Но ты со своим упрямством…

— Мусор тоже кто-то должен убирать.

— Почему обязательно ты?

А почему бы и нет? Все очень органично получается: ни роду, ни племени, ни прошлого, ни завышенных требований к окружающему миру. Вписался. Вполне.

— Проехали. Но все равно спасибо.

— Ещё раз повторишь, и поссоримся. Без шуток. По-твоему, я должен был стоять и смотреть, как он в тебя целится?

Маленький молодой чин, оставшийся без присмотра и поддержки коллег. Конечно, он схватился за оружие. Чтобы почувствовать уверенность хоть в чем-то. Петер, в редкие минуты, которые отводились для инструктажа подзащитных лиц — то есть, сенатора и его окружения — мрачно повторял: либо нападающий стреляет сразу, либо не стреляет вовсе. Кто не успел, тот опоздал, как говорится.

— Ничего бы не случилось.

— А мне вдруг почему-то подумалось иначе. Там, на полях, в самом деле, слишком жарко.

И большую часть года совершенно безлюдно. Одни только полуразложившиеся трупы.

Ана Веласко, по жизни отмеченная несчастьями. Сначала лишний палец на ноге, потом загадочное волшебное событие, которого она ждала с таким нетерпением. И дождалась, видимо. Только закончилось все мерзко и буднично.

Не знаю, о чем думают полицейские и что они нагородят в своем расследовании, но ты не могла по своей воле попасть в канал биореактора. Ты бы ни за что не подняла решетку самостоятельно. А представить, что люки вдруг оказались открытыми… Нет, очень маловероятно. Тебя скинули сюда. Мертвую. А может, даже ещё дышащую. Они знали, что ты не сможешь выбраться обратно. Никто бы не смог. Все было просчитано, продумано, отработано. А стало быть, в здешних отстойниках вполне могут найтись и другие.

Пропавшие без вести.

Например, люди, чьи имена были указаны в папках, которые Глория Толлман трясущимися руками швырнула в мусорный мешок.

— Эста?

— А?

— Что у тебя с той блондинкой?

Он взял время на размышление, прежде чем продолжить беседу встречным вопросом:

— Зачем интересуешься? Сам глаз положил?

— Все на свете бывает.

— Можешь даже не пытаться. Глори не такая. — Ещё одна пауза. Долгая, с отчетливо ощущающимся придыханием. — Вообще не такая, как все.

Да неужели?

— Она гордая. Разборчивая. Чувства не показывает.

Значит, я видел совсем другую женщину. Изголодавшуюся как раз по чувствам и ощущениям. Странно, что Эста тогда этого не заметил. Хотя, смотрел-то он в другую сторону. На меня, как на главную угрозу.

— Вы с ней, правда, пара?

— А ты любопытный сегодня.

Насторожился? Нормальная реакция. Жаль только, невыгодная мне.

— Я серьезно, Эста. Потому что если вы не вместе, как это называется, то…

Не знаю, что. Но он мысленно закончил фразу за меня. Единственно возможным образом.

— Можешь считать, вместе.

Сурово сказал. Вынес окончательный вердикт. Крайне прискорбный, с учетом сложившихся обстоятельств.

— Хорошо, я понял.

— А все-таки, почему спрашивал? Запал на неё, да?

— Какой она вообще человек?

— Странные у тебя вопросы. На самом деле, странные.

Она — звено в цепочке событий. Непонятно, какую именно роль играет, но явно связана с происходящим. Те папки не могли взяться из ниоткуда, чтобы тут же исчезнуть в никуда. Сенатор, опять же. Все это очень важно, даже сомневаться не стоит. Таинственно. Загадочно. Главное, как выяснилось, смертельно опасно для непосредственных участников.

— И все же?

Он замолчал. Метров на триста.

— Она достойна большего, чем имеет.

О, снова та же песня? Эсту послушать, так у него все поголовно исключительны и достойны. Начиная с меня.

— Она… Умная. Образованная. Скромная. Очень скромная.

Последнее уточнение, скорее всего, относится к тому, что парочка до сих пор не вступала в интимные отношения. Неприступная гордячка, значит? Не удивлюсь, если эта маска надевается только для сеньора Норьеги. А раз так, вполне возможно, Глория и впрямь имеет на него виды. Заманивает. Иначе давно отказала бы.

Что ж, остается порадоваться за Эсту: он, оказывается, завидная партия. По крайней мере, для работниц муниципалитета.

— А чем занимается? Ну, помимо уроков?

— Работает в том же отделе, что и я. Социальный надзор.

Понятно тогда, откуда появились досье на жителей Низины. Весь вопрос в том, зачем они понадобились сенатору.

— Давно работает?

— Я уже говорил, что твои вопросы мне не нравятся?

Часть 3.8

В мусорной конторе душ был просто восхитительным. Не вечно противно-теплым, как дома, а любой на выбор: хочешь, тебя начинают бить чуть ли не кристаллики льда, а потом шпарит кипятком до полного изнеможения. Снова, снова и снова. Так хорошо, что не заставить себя вылезти из кабинки.

А когда все-таки выползаешь, чувствуешь настоятельную потребность вернуться и поплотнее задвинуть дверцу, лишь бы не встречаться с начальницей.

— Доброго вечера, сеньора.

Хорошо бы сейчас здесь оказался Хозе. Понял бы, что все его утренние сетования напрасны: во взгляде Долорес не наблюдалось ничего женского, одна угроза, замешанная на чем-то вроде страха.

— Добрым он точно уже не будет. Как и завтрашнее утро. Как и все последующие дни.

— Есть повод печалиться?

— И ещё какой! Свежевымытый.

— Сеньора?

Она подошла ко мне вплотную.

— От тебя много неприятностей, Франсиско. Больше, чем я видела за весь предыдущий год. Да даже за всю мою жизнь, если уж на то пошло. Можно сказать, ни дня не проходит, чтобы…

— Я не собирался находить тот труп.

— О, охотно верю! Только все же нашел.

Ну что тут скажешь? По-своему она права: куда ни сунусь, возникают проблемы. Но неужели дело во мне одном?

— Сеньора, мне нужна эта работа.

Смотрит она пострашнее сержанта. Тот просто боялся, а Долорес перешагнула рубеж и готова действовать любым образом, если придется.

— Но я уйду, только скажите.

— Может и скажу.

Толстушка повернулась ко мне спиной. Вдохнула влажный воздух душевой.

— Знаешь, как говорят? Держи друзей близко к себе, а врагов ещё ближе.

Наверное, это была попытка провокации. Согласно представлениям Долорес о природе моего истинного участия в «неприятностях». Поэтому я промолчал и не сдвинулся с места, пока начальница не ушла. Медленно-медленно.

Допускаю, что она потом ещё и подглядывала. Пока одевался. Но пряталась хорошо: ни разу не попалась на глаза. Как, впрочем, и кто-либо другой, кроме…

Острые коленки сиротливо высовывались из-под рваного кружева шали. Сдвинутые вместе. А стопы были косолапо расставлены, носок к носку. И даже если бы у Лил имелись лишние пальцы, на её обуви это не отразилось бы ни малейшим образом: три веревочки и подошва — полная свобода движений.

— Ты что здесь делаешь?

Она подняла голову и зевнула. Сладко-сладко.

— Тебя жду.

— Долго ждешь?

Глупый вопрос, конечно. Если успела задремать — уж всяко не меньше часа.

— Дождалась же?

Вот так всегда. Только начинаешь верить в то, что кошка стала домашней, а она выпускает коготки.

— Тогда просыпайся и пойдем.

Вечерний автобус отъехал от остановки прямо у нас перед носом. То ли водитель и сам подремывал за рулем, то ли решил повредничать из солидарности с калекой, прохлаждающимся в госпитале: должен был нас видеть, но не подумал притормозить.

— Надо будет снова зайти в муниципалитет.

— М?

— Написать ещё одну жалобу. На некорректное поведение работников транспортных организаций.

— Ты про что это?

— Забудь. Так, думаю вслух.

— Думать нужно головой, а не языком. Язык, он для того, чтобы говорить. Человеку с человеком.

Пожалуй. Только даже мы с тобой, вроде и перекидываемся словами, а вряд ли понимаем, что каждый из нас имеет в виду. И дело не в терминах. Все гораздо проще и печальнее.

На развитие любой ситуации можно, а иногда и нужно влиять. Есть куча разных способов и инструментов, от примитивных до хитроумных. Но что ещё важнее, есть несколько уровней влияния. Если на нижнем из них можно хоть головой биться о стену, хоть тараном — толку будет чуть, то на более высоких достаточно пары небрежно брошенных слов или случайного жеста, чтобы все перевернулось с ног на голову. Нужно всего лишь знать, где эти самые уровни расположены.

Подавляющее большинство жителей Вилла Баха считают, что им открыта только последняя сфера влияния, та, что у земли или ниже. А на самом деле созданы и, как ни странно, работают вполне эффективные механизмы взаимодействия. Бери и пользуйся! Почему же не берут? Почему позволяют своей жизни плыть по каналам прямиком в отстойник?

— Что делал сегодня?

— Где?

— На работе, где же ещё?

— Тебе, правда, интересно?

Врать она не умеет. И слава богу!

— Так полагается. Ведь полагается, да?

— Что?

— Спрашивать у супруга, как он провел день? Я вижу, как люди живут, ты не думай! И кино смотрю. Когда получается.

Старательность — это хорошо. Заслуживает одобрения и поощрения. Выглядит несколько нелепо в исполнении Лил, но…

— Вообще-то, необязательно. Спрашивать.

— А почему тогда… Они все врут, что ли?

Может быть. Даже наверняка. Но, черт подери, как иногда хочется, чтобы точно такая же ложь наполнила твою собственную жизнь! Хотя бы на пару дней.

— Понимаешь, люди… Они разные.

— Ты про Низину и остальных?

— Нет. В этом смысле разницы никакой.

— А говорят, что разница есть. Что из-за неё мы и живем здесь. И будем жить до самой смерти.

— Физиология это совсем другое, Лил. Объективное.

— Фи-зи-ло… Чего?

Интересно, она хоть церковную школу посещала время от времени? Писать и читать умеет? Как-то не выпадало случая выяснить. Но если девчонка придерживается тех же принципов существования, что и мой напарник по мусору, обидно. И больно. Мне за неё.

— То, какой ты родилась и выросла. Твоё тело. Можно лишиться его части, одной или нескольких, но главное, суть или что-то в этом роде, останется неизменным.

— Навсегда-навсегда?

— Вроде того.

— Тогда лучше не знать.

— О чем?

— О том, что измениться не получится. Если не знаешь, можно верить.

Это точно. Вера тем и хороша: крепнет по мере того, как опустошается твоя голова.

— Так вот, на тему вопросов о работе. Кому-то они нравятся, кому-то нет.

— А тебе? Тебе нравятся?

Иногда кажется, что она из кожи вон лезет, лишь бы угодить. Лишь бы соорудить из нашего общего времени нечто условно-правильное, «такое, как у всех». И ей самой больно от этих попыток. Физически. Просто эта боль, видимо, смешана с другой, поэтому остается неопознанной. Но как только Лил поймет себя… Что-то случится. Определенно.

— Скажем, я не против. Хотя можно и без вопросов.

— Ну, давай сначала попробуем, как все делают. Да?

Остается только вздохнуть и позволить прозвучать торжественному:

— Как прошел твой рабочий день?

— В грязи.

— Э?

— Я копался в грязи. Вернее, копал грязь.

— Много?

— Грязи-то было? Ещё не на раз осталось.

— И завтра тоже будешь копать?

— Скорее всего.

— И так весь день? Скучно!

— Да не, веселья тоже хватало.

Сразу вцепилась в локоть:

— Расскажи, расскажи!

— В грязи нашелся скелет.

— Мертвый?

— Ты когда-нибудь видела живые скелеты?

— А то! На День Мертвых их полным-полно вокруг.

Хм. Вполне возможно.

— Ты что, не праздновал никогда?

В сенаторском доме как-то не было принято следовать подобным традициям. Хотя да, припоминаю, что куколки, составленные из игрушечных костей, появлялись. На половине прислуги и в очень ограниченном количестве. Элена-Луиза не позволяла некоторым народным традициям входить в свою семейную жизнь.

— Неважно.

— Ой, это же так весело!

Поминать покойников? Обхохотаться можно, какое веселье.

— Мертвый был скелет. Совсем мертвый.

— И откуда он взялся?

— Полиция будет разбираться.

— Там и полиция была? — хватка пальцев стала ещё крепче.

— Так труп же. К нему всегда прилагается расследование.

— Я знала, что тебя нельзя оставлять одного! Знала!

Прижалась к моему боку. Горячая, как полуденное солнце.

— Каждый день теперь буду приходить. А то мало ли, что случиться может… Вдруг утащит кто?

— Утащит?

Замолчала. Задышала шумно-шумно мне в грудь.

— Ну-ка, поясни свою мысль.

— Да я…

Отправиться через весь город, на ночь глядя, чтобы сопровождать меня домой? Нет, тут дело не в спектакле «семейных ценностей».

— Скажи честно.

— А обижаться не будешь?

Так, пошла торговля. Значит, есть, ради чего.

— Не буду.

— Обещаешь?

— Я уже сказал.

Сопение. Пыхтение.

— Ну и?

— Я же не дурочка какая-нибудь… Я видела, как она на тебя смотрит. Всё-всё видела.

Господи, что ещё за «она»?

— Ничего, я тоже сильная. И никому тебя не отдам!

Вот только ногтями не надо впиваться в кожу! Больно же.

— Лил.

Пришлось остановиться, оторвать девчонку от себя, взять за плечи и посмотреть прямо в глаза.

— О чем ты говоришь? Я не понимаю.

— Ой да прямо!

Попробовала вырваться. Но взгляд не отвела, и то хорошо.

— Правда, не понимаю.

— Ты ещё скажи, что блондинку ту, с рынка, не встречал никогда!

Ах вот, что она имеет в виду… Сеньорита Толлман и наши с ней гляделки.

— Ты уже был с ней или только собираешься?

Осеклась. Вздрогнула. Шатнулась назад и упала бы, если бы я её не держал.

— А ведь был… Я помню, ты тогда пах весь сладко-сладко…

Снова-здорово. Плохо, когда девице нечем заняться: запоминает всякую ерунду и мусолит потом по первому же удобному поводу. Теперь понимаю, почему в местных семьях, если уж они состоялись, детей видимо-невидимо. Чтобы мужа жена выбирала предметом своих умозаключений в самую последнюю очередь.

— Глория тут ни причем.

— О, ты и имя её знаешь?! — Рванулась на свободу с удвоенной силой.

— Конечно, знаю. Она — мой учитель по…

— Замолчи!

По программе начального образования. Назначенный муниципалитетом. А кроме того, она — девушка моего социального инспектора и друга. Или друга и социального инспектора?

— Вы, мужчины, вечно не знаете, когда нужно молчать! А ещё нас в болтовне обвиняете!

Но это просто навскидку, не учитывая последние, так сказать, новейшие сведения, из которых выходит, что сеньорита Толлман имеет прямое отношение к…

— Пусти!

Я всегда делаю то, о чем меня просят. Даже если просящий оступается, теряя сандалию, и едва удерживается на ногах.

— Лил.

— Видеть тебя не хочу!

Пошлепала прочь, прихрамывая на босую ногу.

— Лил!

Так и есть, веревочка не выдержала. Надо будет дома что-то придумать, если у девчонки нет запасной пары обуви. Может, в закромах папаши Ллузи найдется кусок кожи, который можно порезать на ремешки?

— Лил, это смешно.

— Так почему я не смеюсь?

Её можно догнать в три шага. Ну, максимум в четыре, если не сбавит темп.

— Пойдем домой, уже поздно. Пора спать.

— А я выспалась! К тебе вечером собиралась, вот и…

— Сеньорита Сапатеро?

Здесь было так же темно, как и в Низине. Промышленная зона, большей частью мертвеющая по окончании рабочего дня, а потому экономящая на освещении. Редкие фонари, рассеянный свет, шумная ссора — удобное стечение обстоятельств, чтобы незаметно подъехать. Особенно на машине, начинка которой позволяет двигаться совершенно бесшумно. Не касаясь колесами земли.

Лимузин сенатора. Не самый большой из имеющихся, не парадный, а предназначенный для деловых поездок. Матово-черный, впитывающий в себя любые отсветы. И Петер, такой же непроглядно черный в своем строгом костюме.

— Сеньорита Лилис Сапатеро?

— Меня так зовут. Чего тебе надо?

Не думал, что галантность телохранителя равно распространяется на всех дам, однако дверца машина распахнулась перед девчонкой-оборванкой с тем же почтением, что и перед Эленой-Луизой.

— Прошу вас.

Как бы Лил ни дулась на меня, как бы взбешена ни была, она все-таки сообразила: происходит нечто вовсе не будничное. Странное, если не сказать, пугающее.

— С вами хотят побеседовать.

Шаг назад. Голая стопа заскользила влажной от росы глиняной обочине, ноги поехали в разные стороны и…

Мы с Петером не сшиблись лбами только благодаря его профессионализму. Кажется, моей заслуги в ловле падающей Лил было чуточку больше, но держали её сейчас мы оба. Крепко. Лично я — намертво.

— Сеньорита не хочет ни с кем беседовать.

— С тобой — в первую очередь?

О, мы умеем шутить? Почему же раньше так тщательно скрывали этот талант?

— Убери руки.

— Или?

У меня нет ни единого шанса, кроме как получить перелом. Плюс внутреннее кровоизлияние.

— Я тебя где-то видел, парень. И я вспомню, где, можешь быть уверен.

— Руки.

— Петер!

Ну да, все логично: без окрика хозяина пес не поменяет свои планы. Зато как только прозвучит знакомый голос, и хвостом завиляет, и бывших врагов начнет облизывать. Если понадобится.

— Приношу самые искренние извинения, сеньорита… за это внезапное обращение. Понимаю, оно могло вас напугать. Поверьте, вам ничто не угрожает. В моем обществе, по крайней мере. Вы ведь знаете, кто я?

Он не вышел из машины, только приопустил стекло. Так, чтобы в свете салона были ясно различимы черты лица.

— А кто ж не знает? — буркнула Лил, почему-то больше не торопящаяся выбраться из моих объятий. — Сеньор сенатор.

— Правильно. И у меня есть к вам очень важный разговор, сеньорита. Который удобнее вести в машине.

— Я туда не пойду.

Она заявила это тихо, но твердо. И ещё плотнее прижалась ко мне.

— Хотите что сказать, говорите так.

— Видите ли, сеньорита, то, что я собираюсь сообщить, касается лично вас и не предназначено для ушей кого бы то ни было другого.

— Он не причинит тебе вреда, — шепнул я в смуглое ухо. — Можешь ему верить.

— Все равно. Без тебя никуда не пойду!

Левая бровь сенатора задумчиво поползла вверх. Миллиметра на три-четыре. Потом вернулась обратно — вместе с решением возникшей проблемы, простым и гениальным одновременно.

— Сеньор!

— К тебе обращаются, — уточнил Петер.

— Не будете ли вы так любезны сопроводить свою спутницу в машину? И присоединиться к разговору. Если пожелаете.

Он явно передумывал на ходу: первоначальный план моё участие в беседе не предусматривал. Но откуда тогда взялось плохо скрытое облегчение в голосе? Как будто неприятные обстоятельства вдруг неожиданно осложнились ещё больше, зато достигли предела, за которым возможен только один образ действий. Ага, именно тот самый. Прыжок в пропасть с разбега.

— Сеньор?

Ну да, тугодума нужно поторапливать, иначе вся ночь пройдет мимо.

— Раз уж приглашаете… Почему нет?

Лил пришлось чуточку подтолкнуть к открытой дверце. А потом терпеливо ждать, пока девчонка решится дотронуться до сидения.

Податливое и бесконечно упругое, на ощупь напоминающее… Господи, я ведь уже начал забывать, какая она, прошлая жизнь. Понял именно сейчас, плюхаясь на место, вполне возможно, ещё помнящее форму моей задницы. Хотя, нет, эту базу почистило, как и все остальные: под обивкой засновали волны, сканирующие новый, неизвестный предмет. Лил взвизгнула, когда почувствовала это шевеление, и едва не выскочила вон. Хорошо, что ближе к двери сел я: поймал и вернул обратно.

— Не волнуйтесь, сеньорита, это всего лишь устройство, обеспечивающее комфортные…

— Могли бы и выключить. Мы бы потерпели пару минут без лишних удобств.

Он хотел что-то возразить. Или пояснить. В общем, ответить. Но остановился на полу-вздохе, внимательно рассматривая моё лицо.

Узнает? Того парня, что явился в городской дом и пытался качать права? Вряд ли. У парикмахера я не был уже давненько, да и ссадины, полученные во время знакомства с Эстой, скорректировали внешний вид. Плюс кардинальная смена гардероба.

Нет, напрасно напрягаете зрение, сеньор сенатор. Лучше взгляните на изначально намеченную жертву.

— Честно говоря, я планировал вести разговор несколько иначе, но, учитывая ситуацию… Сеньорита Сапатеро, вы хотите изменить свою жизнь?

Лил, едва справившаяся с активным контуром сиденья, напряглась ещё больше. И угрюмо спросила:

— Как это?

— Довольно просто. Технически. Разумеется, если в вашем распоряжении имеются все необходимые средства.

Не думаю, что она поняла хотя бы половину сказанного. Впрочем, понимать и не требовалось: посыл ощущался без участия мозга. Я никогда ещё не видел в исполнении Джозефа такой проникновенной доброжелательности. В отношении меня, по крайней мере.

— Вы рано похоронили свою мать, а с отцом и вовсе не были знакомы… Не посещали муниципальную школу, не получали профессионального образования… Все ваше имущество — жилой дом, предоставленный городом в рамках программы социальной помощи под долгосрочную аренду…

У него на коленях лежит точно такая же папка, как те, что недавно листал я. Можно побиться об заклад: выращена она в том же питомнике. Под чутким наблюдением Глории Толлман.

— В отчетах вашего инспектора нет замечаний о смене или попытках смены социального статуса. Вы совсем ни к чему не стремитесь, сеньорита?

— А что, надо?

Часть 3.9

Сенатор закрыл досье и отложил в сторону. Наклонился вперед, опираясь локтями о колени. Принимаем «демократичную» позу? Значит, пора ждать массированной атаки на неокрепшее сознание.

— Вынужден признать: Санта-Оза мало может предложить вам. И как гражданину с ограниченными правами, и лично вам, как человеку. Это прискорбно и несправедливо. Это нуждается в изменении. Понятно, что взять и в одно мгновение вывернуть весь мир наизнанку невозможно. Но вы — не весь мир. И у вас есть шанс измениться.

Невозможно? Ха! Я испытал нечто подобное. Пусть мой мир никто не выворачивал, а всего лишь слегка подправил, эффект налицо.

— Как я уже сказал, в этом городе вас не ждет ничего замечательного. Но есть другие города, далеко отсюда, в разных частях света. Вы можете выбрать любой.

— Разве мне можно отсюда уехать?

Да, ответьте, пожалуйста, сеньор сенатор! Мне тоже интересно.

— Если согласитесь принять моё предложение. Вернее, подарок.

— Я люблю подарки. Только мне редко их дарят.

Я тоже любил. Вроде бы. Пока не понял, что ими в основном норовят откупиться. Малая кровь, как это обычно называют.

— Что ж, тогда смею надеяться, что вы не откажетесь от моего.

Конверт, извлеченный из внутреннего кармана пиджака, даже в рассеянном свете салона выглядел дорого. Партия, изготовленная по личному заказу. Крафт-бумага с синтетическими волокнами: не разорвешь, как ни старайся.

— Эта карточка оформлена на предъявителя. Никаких имен, никаких личный сведений: я не хочу ограничивать вашу свободу ни в чем. Я не буду знать, куда вы отправитесь, где решите остановиться, какую жизнь выберете. Я даю вам возможность попытаться что-то изменить, и мне достаточно знать, что вы ей воспользуетесь.

Аттракцион неслыханной щедрости? С чего бы вдруг?

— Смеетесь, сеньор? Да я на лодке никогда не каталась вдоволь: сразу сердце прихватывать начинает, как подальше в море отплывешь.

— Об этом и речь, сеньорита. Об особенностях вашего организма. Если вам повезет, вы сможете избавиться от них. Полностью.

— А если не повезет?

— Такое более вероятно. Но тоже поправимо.

Или он врёт, или… Случаются не одни только страшные чудеса?

— Все оплачено. Полностью. Ваше путешествие в медицинский центр, тщательное обследование, операция. В случае успешного исхода характеристики вашей биомагнитной матрицы расширятся и откроют вам доступ в любой уголок мира. Если исправить матрицу не получится… Вам будет обеспечен пожизненный курс коррекционных инъекций, выполняющих ту же функцию. Повторяю, вы не будете ограничены ни в чем. Кроме того, карта обеспечит вам беспроцентный кредит на образование, жилье и все, что потребуется. Выбор только за вами. Выбор и решение.

Ничего себе! Звучит подозрительно и слишком туманно, но сенатор не стал бы врать о том, что нельзя проверить. Жители Низины не отличаются доверчивостью, насколько я знаю. И если это «чудесное предложение» уже поступало кому-либо из них…

Черт! Неужели?!

— Вы хотите изменить свою жизнь, сеньорита Сапатеро?

Посопела. Побурчала что-то себе под нос. Выдохнула.

— Я смогу уехать?

— Куда угодно.

— И там жить будет лучше, чем здесь?

— Там вы будете полноправным гражданином. Понимаете, что это означает, или нужно объяснить подробнее?

— Я буду… Вроде тех, что живут в Лимбо?

— Вроде тех, кто живет на склонах Сьерра-Винго.

Жаль, что я сидел сбоку: наверное, в этот момент глаза девчонки, и так не особо узкие, расширились раза в три.

— Вроде… вас?

— Да.

Она вытянулась струной, а потом оплыла. Сползла по сиденью совсем низко, выставив острые коленки на уровень собственной головы.

— Это… это…

— Вы не верите? Понимаю. Можно навести справки, если потребуется. Да, шанс успеха операции — минимальный, но он есть. И кому-то везет, на самом деле.

— Но почему?

— Что именно?

— Почему я?

— Считайте это лотереей. Розыгрышем ярмарочных призов. Вы ведь бываете на ярмарках?

— На каждой.

— И выигрывали что-нибудь хоть раз?

Лил кивнула.

— Вот видите! А для этого приза победителей выбираю я.

— И больше никого не было?

— Были. До вас. И будут после вас. Я не могу помочь всем и сразу, сеньорита. Но я всегда делаю то, что в моих силах.

Ну прямо предвыборная речь! Защита, опора, благороднейший и честнейший человек с королевскими дарами. С виду. А по сути? Странная и опасная затея, заканчивающаяся неизвестно чем.

Впрочем, вполне даже известно. Сам видел. Сам выкапывал.

— Я…

— У вас будет время подумать. Но обещайте, что не потратите его попусту.

Он протянул Лил конверт. Та осторожно взяла подарок, заглянула внутрь и растерянно спросила:

— А это что ещё?

— Телефон. По которому я буду ждать от вас один-единственный звонок. С сообщением, что все хорошо. Или просто несколько слов о вашей новой жизни. Где бы вы ни находились, вы дозвонитесь. И я сразу же отвечу.

Интересно, у Аны Веласко был при себе такой аппарат? В отстойнике ничего не нашлось, конечно же. Но это лишний повод думать, что женщина утопла не по своей воле.

— Завтра вечером, до полуночи вас будет ждать судно в рыбном порту. На двадцать третьем причале. Если вы решите принять мой подарок, уже будущей ночью начнете другую жизнь. Если нет… Значит, таков ваш выбор. И на всякий случай поясню: при пустой пассажирской каюте банковская карточка будет аннулирована.

А вот это сказано, пожалуй, исключительно в мой адрес. Чтобы не вздумал стукнуть подружку по затылку и продать её «сокровища» на черном рынке.

— Не смею больше задерживать вас, сеньорита.

Слушал Петер весь разговор или среагировал на вызов, дверца распахнулась ни раньше, ни позже официального прощания. С улицы внутрь ворвался воздух, пыльный и аппетитный. В смысле, пропитанный съедобными ароматами. В промзоне так пахнуть не может, стало быть…

Вот так-так! Знакомая улочка. Квартал до дома, не больше. Значит, все это время машина двигалась, а я и не заметил. Отвык. Напрочь. А ведь раньше с завязанными глазами, на спор с Хэнком мог рассказать весь маршрут, до дюйма. М-да.

Девчонка пошатнулась, когда коснулась ногами земли, и повисла на моем локте. Лимузин тихо прошуршал мимо нас и растворился в темноте. Натурально пропал из вида: светопоглощающая окраска кузова идеально отработала потраченные на деньги.

— Я возьму это.

Мелочь, способная изменить жизнь. Хотя, какая уж мелочь? Подобная операция, при условии, что её возможность все-таки правда, а не придумки сенатора, вряд ли проводится в рядовой клинике. И курс инъекций стоит недешево: в ведомости на оплату прислуги эта строка шла отдельно. Красным цветом и внушительными суммами.

— Эй, отдай! Моё! Мне подарили!

Прыгала она высоко. Но все равно не достала.

— Отдай!

— Собираешься завтра отправиться в порт?

— Может и собираюсь!

— Одна?

— Если понадобится, и без провожатых справлюсь!

Прошла минута, не меньше, прежде чем Лил поняла, о чем именно я спросил. Правда, осознание не сильно изменило поведение: девчонка насупилась, а не опомнилась.

— Там будет место только для одного человека.

— И что? Завидно?

Ещё бы. Киплю, прямо-таки. Давлюсь жадной слюной. Тьфу.

— Отдай, а не то…

— Пойдешь к сенатору жаловаться?

— И пойду!

Кстати, она сможет. Добраться, куда задумала.

— А если я скажу, что это опасно? Поверишь?

— Тебе? Ну уж нет. Вижу же, как глаза горят! Уже в мыслях морем дышишь, да?

Приторным ароматом отстойников, скорее. Конечно, морской воздух туда тоже долетает, время от времени, но сладкие флюиды гниения висят облаком поплотнее, чем те, наверху, над головами.

— Я не люблю море.

— А тебе его любить и не надо! Переплыть, и все.

Уже пробовал. Переплывал. Ничего приятного в путешествии не нашел. Условия, правда, были спартанские, даже не эконом-класс.

— Отдай, кому говорят!

— Может, чуточку задумаешься? Вот на секунду хотя бы попробуй представить… Дорогой подарок. Дороже не бывает. И полная секретность, такая, что сам сенатор не будет знать, что и как дальше. Представила? А рассказывает он все при мне. При постороннем человеке, который в его «лотерею» никогда и ничего не выиграет. Какой вывод можно сделать?

— Ты умный, ты и делай.

О, теперь набычилась. И примеривается к новому прыжку.

— Он ведь не уточнял, кто должен занять каюту на том судне. Зато предупредил, что карточкой тут воспользоваться не удастся. И продать на сторону не получится.

— Да кто ж свою жизнь продаст? Столько денег во всем мире не сыщешь!

— Сенатор не просто так позволил мне слушать ваш разговор.

— Да иначе я бы в машину к нему не села, вот и все! Ему пришлось.

Сеньору Линкольну-то? Пойти на поводу у обстоятельств? Ага, как же. Он прекрасно знал, что произойдет после беседы. Предполагал с точностью до девяноста процентов. Размахивал выигрышным билетом перед лицом нищего. Дразнил голодную собаку куском мяса.

— Скажи, много твоих знакомых упустили бы шанс, который представился тебе?

— И я не упущу!

Наклон корпуса, шаг в сторону, и девчонка снова промахивается.

— Хорошо. А что бы ты сделала, уехав? Сенатор не обещал райские кущи, только подспорье на первое время. Пошла бы учиться? Начала бы работать?

— Ну а чего ещё?

— И кто мешает тебе все то же самое делать здесь? Конечно, приятнее слоняться по улицам и строить из себя колдунью. Пока не надоело. А потом?

— Замуж выйду. Детей нарожаю.

— А многому ты сможешь их научить? Что сможешь рассказать? Духи это хорошо. Занимательно. По первому разу даже интересно. Но у них свой мир, а у людей свой. И в этом мире…

Я не сразу понял, что она плачет. Наверное потому, что все происходило беззвучно. Струйки текли по щекам, каплями падая в дорожную пыль, и только тогда можно было их заметить. По отсветам фонаря в соленой воде.

— Лил?

— Не трогай меня!

Дернула плечом, повернулась.

— Я не прав?

— Тебе только это и нужно знать, да? Что ты прав? Ты от этого счастливее становишься?

— Лил, я…

— Прав! Да, прав! Доволен?

Пошлепала прочь. По-прежнему в одной сандалии. А где вторая? Потерял, дурак. Оставил в лимузине, похоже.

— Лил!

— Да иди ты со своей правотой!

Дома без неё было пусто. На удивление. И уныло. Но повседневные обязанности все равно никто не отменял. И молчаливый слушатель всегда оставался в моем распоряжении.

— В этом городе творится какая-то ерунда, Хэнк. Опасная ерунда. Сенатор со своими странными идеями… Знаешь, что он придумал? Выбирает из местных одного счастливчика и дарит ему путевку в новую жизнь. Каково, а? Конечно, никому ни слова, под страхом смертной казни и все такое… Только пока ситуация складывается так, что один из последних таких «победителей лотереи» сгнил до костей в помойной яме. И думаю, не только он. В смысле, она.

Понятно, чему так радовалась сеньорита Веласко. Особенно если была по натуре восторженной дурочкой. Уж на что Лил прагматичнее, и то повелась. Загорелась идеей лучшей жизни.

— Мне все это не нравится, Хэнк. Не в смысле сенаторской идеи, нет. Он имеет право тратить свои деньги, как хочет. Хочется представлять себя тайным благодетелем? Пусть. Если хоть один человек от его подарка стал счастливее, уже отлично.

Он ведь давно этим занимается. Джозеф. Папок в мусорном мешке было достаточно много, чтобы представить масштабы. Но возникает другой вопрос…

Сеньор Линкольн, вам не жаль времени, усилий и средств на простых людей? Похвально. Достойно. Уважаемо. Только почему, черт подери, вам было не выделить малую толику из щедрот для меня? Я просил денег? Хоть раз просил? Клянчил дом, машину, должность? Требовал вообще чего-то? Нет. Старался учиться, готовился к тому, чтобы быть полезным. Вам. Городу. Людям, в нем живущим. Это не заслуживало поощрения? Ладно, допустим. Примем как данность, что я обязан был так поступать. Положение требовало, семейное или общественное. Но можно же было хоть каким-то образом показать, что мои усилия замечены? Что мои действия…

— Он поставил не на того человека. Когда начал свои лотереи. Да и сейчас дело нечисто. Слишком нарочито все сделано. Под девизом: «Хватай наживку, не медли!». И сдается мне… Точно! Живец. Приманка. Остается только надеяться, что сети расставлены толково, и хищник в них запутается.

Правда, остальные — тоже. Уже запуталось достаточно рыбешек, на добрую уху хватит. И я тоже суну голову в ячею. Завтра. Затянется петля вокруг шеи? Да на здоровье. В каком-то смысле мы с Лил — близнецы. Сиамские. Только она не знает, как хочет жить, не придумала ещё, а я знаю, как хотел. Но не смог.

— Будешь мне должен, — с нажимом повторил Хозе.

— По гроб жизни.

Он хмуро дернул бровями. Видимо, заявленный срок все же был слишком долгим для расплаты за пустячную услугу.

— Только смотри, не задерживайся сильно. Дурака валять не так-то просто, как кажется.

— Не дурака. Всего лишь дурочку.

Коротышка криво улыбнулся.

Да, пожалуй, Долорес не особенно подходила под такое определение. Конечно, по большей части заблуждалась в своих выводах, зато действовала вполне разумно. После нежданной находки на полях отстойников и вовсе решила лично контролировать ход работ. Любых, порученных нам с напарником. Но если вчера визиты начальницы заставили бы меня лишь пожать плечами, то сегодня присутствие надзирателя было нежелательным. Совсем.

— Вот, возьми, пожуешь на ходу. Ты же к обеду не успеешь вернуться?

Из кулька пахнуло маринованным луком и перцем. Сладко-острым.

— Невеста готовила?

— Ага.

— Чтоб с другими не целовался?

— Да ну тебя! Нана не такая. Не ревнивая.

— А судя по количеству специй…

— Не хочешь, выкинь.

Вот так поворот. А я думал, парень кинется на меня, как Лил вечером, начнет прыгать, кричать: «Отдай!».

— Выкинуть?

— Ну да. Вон, можешь прямо в кузов швырнуть, траве от этого хуже не станет.

— Значит, на тебе, боже, что нам негоже?

Он недовольно вздохнул:

— И привязался же… Да, я все равно есть не стал бы. Сам сказал: перца там много. Мне по жаре до вечера болтаться: обопьюсь. А ты в столовой наворачиваешь все подряд за милую душу, так что…

Что есть, то есть. Привычка к острой пище. Сколько себя помню, никогда не мучался изжогой.

— Я постараюсь не задерживаться.

— Дело-то нужное?

— Ещё какое нужное!

С удачей Господь не подвел: из всего обширного списка нарядов на уборку мусора Долорес выбрала парк вблизи здания муниципального совета. Где-то впереди маячила череда праздников, вплоть до встречи сезона дождей, и все места общественных гуляний должны были быть приведены в порядок.

С одной стороны, погрузка мешков с травой и ветками — работа, что называется, не бей лежачего: ошметки растений ведь не сами собой собираются, а парковыми служащими, те же никогда и никуда не торопятся. Потому что скорость на жалованье не повлияет. Вот на отстойниках нам бы пришлось пахать, как проклятым… Зато туда Долорес вряд ли заявилась бы, а сюда обещала заглядывать регулярно.

В личном кабинете Эста отсутствовал. Пришлось терзать его родственницу просьбой связаться с племянником и вызвать в муниципалитет. Для важного разговора. Параллельно я был вынужден выслушать сетования на легкомысленность нынешних молодых людей, не желающих остепеняться, пока невесты вокруг не закончатся. Любые попытки возразить, конечно же, во внимание не принимались. Норьега, ещё на подходе услышавший проповеднические речи, так и не переступил порог комнаты: приглашающе махнул рукой прямо из коридора.

— Проблемы?

— После сеанса нотаций, предназначенных вовсе не мне? Теперь уже можно считать, что нет.

— А чего тогда звал? Тетушку взбаламутил, она меня потом расспросами изведет, что, да как, да зачем… Решит ещё, хулиганим вместе, тогда вообще хлопот не оберешься.

— Ну извини. Другого способа тебя достать не было.

— Мог до вечера подождать. Ты же мой маршрут знаешь.

— В том-то и дело, что не мог.

Эста настороженно сдвинул брови:

— Что стряслось?

— Есть одна история.

— Твоя?

Все не унимается? Упорный.

— Увы, нет. И поверь, лучше бы она была моей.

Дверь кабинета он закрыл. Не на замок, правда, но так, чтобы лишние звуки до любопытных ушей не долетали.

— Рассказывай!

Часть 3.10

Этим я занимался с самого утра. Конструировал монологи. Вертел информацию и так, и эдак, пытаясь найти ту единственную цепочку фактов, которая не слишком сильно ранит… Зря, в общем, время потратил. Не получилось ничего внятного, а значит, предстояло излагать все, как в первый раз. По свежим следам.

— Что ты знаешь о возможности скорректировать характеристики «молли»?

Эста наморщил лоб.

— Да поговаривают… Слухи разные ходят.

— Прочти.

Найти нужные справочные сведения оказалось и в самом деле просто. Минут пять на поиски в библиотечной базе, ещё несколько секунд на распечатку.

— Это что такое?

— Статья. Журнальная. Там все доходчиво описано, без научных закидонов.

Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы усвоить прочитанное.

— Ого.

— Ага.

— Но если такое делают…

— Процент успеха крайне мал. Как кому повезет. И главное, это дорогостоящая процедура, назначающаяся по особой квоте. В смысле, чтобы только попасть в очередь, нужно быть и богатым, и удачливым.

— То есть, чудо возможное, но почти нереальное? Я понял.

— Угу, нереальное. Пока не найдется человек, собравшийся поиграть в чудотворца.

Норьега нервно разгладил ладонями распечатку.

— Да говори уже, в чем дело!

Ну что, Фрэнки, готов прыгнуть в омут с головой?

— Один из высокопоставленных чиновников Санта-Озы решил облагодетельствовать сирых и убогих. Подарить новую жизнь. Запись на операцию с шансом полного выздоровления, в случае неудачи — пожизненная коррекция матрицы, тоже не самое дешевое мероприятие, кстати. А ещё конкретные деньги на первое время. Стартовый капитал.

— Звучит, как сказка.

— Так и есть. По сути. Для избранных счастливчиков происходящее явно было больше, чем волшебством.

— И много их?

— Рожденных заново? Понятия не имею. Думаю, кое-какую пищу для размышлений даст сводка пропавших без вести. Люди ведь пропадали в Низине?

Эста кивнул:

— Нечасто. Но да, бывало такое.

— Ну вот. Только не все из них отправились в лучшую жизнь, как выяснилось.

— М?

— Помнишь вчерашний скелет?

— Хочешь сказать…

— Сеньорита Веласко тоже получила сказочное предложение. Я прочитал письмо, неотправленное. Нашел, когда вывозили хлам из её дома. Куча счастья, предвкушение, упоминание о строжайшем запрете делиться с кем бы то ни было информацией, восторги и прочие глупости.

— Оно у тебя?

— В мусоре оно. И скорее всего, уже переработано. Я же не знал тогда, о чем идет речь. Подумал: странное послание. Но раз человека давно уже не было, и никто его не хватился… А вчера все встало на свои места.

— С трупом-то понятно. Только откуда взялась придумка про чиновника?

А это уже вторая часть истории. Самая занимательная.

— Я лично видел и слышал, как вручался последний такой подарок.

Норьега глубоко вдохнул:

— Ты?

— Да, сподобился. Правда, насколько понимаю, это произошло вовсе не случайно, а с прицелом.

— С прицелом на что?

Сейчас в ход должны пойти детали. Подробные и неопровержимые. К сожалению.

— Чиновнику нужна была база, из которой можно выбирать счастливчиков. Чтобы соблюсти справедливость, наверное. Равные права на удачу. Собственноручно собирать досье не с руки, особенно если ты по долгу службы не имеешь отношений с необходимой фокусной группой. Значит, нужен посредник. Человек, способный добывать специфические сведения, не вызывая подозрений. Не рискуя ни собой, ни участниками «лотереи», в общем. Улавливаешь?

— Стараюсь.

— Поэтому чиновник привлек к исполнению своего плана сотрудника муниципалитета. Из отдела социального надзора, так было удобнее всего. Естественнее.

Судя по напряженной работе мысли, отразившейся на лице Норьеги, тот начал перебирать в уме коллег.

— Но как говорится, если тайну знают двое, это уже никакая не тайна… Тот муниципальный служащий начал играть в свою игру. Наверное, торговать информацией. И видимо, счастливчики прекратили добираться до места назначения. Либо вместо них в медицинском центре появлялся кто-то другой. Как думаешь, сколько согласится заплатить человек «в бегах», чтобы без проблем получить новую жизнь?

— Сколько попросят.

— Ага. Схема ясна?

— С твоих слов… Да. Но это пока ещё только слова.

Я вынул из-за пазухи листки досье и положил на стол перед Эстой.

— Узнаешь бланки?

Кивок.

— А имена?

— Двоих точно разыскивали. И не нашли. А это та женщина, которая…

— Вместо лучшей жизни нашла смерть.

Норьега разложил обрывки личных дел в подобие пасьянса.

— Наши бумажки. Весь отдел пользуется такими. А в отделе человек… Много.

Последнее слово прозвучало вопросительно. Не в смысле, что социальный инспектор сомневался в своей оценке количества персонала. Вопрос подразумевался совсем иной. И спустя несколько секунд он все-таки прозвучал:

— Кто?

— Это так важно?

— А на кой черт ты тогда вообще все это рассказывал?!

— Чтобы кто-нибудь знал о происходящем.

— Почему именно я? Я же тоже работаю в отделе надзора. Могу ведь быть заодно с тем твоим злодеем.

Не такой ты человек, Эста. А даже если такой, то притворяешься просто поразительно. Хочется верить сразу и безоговорочно.

— Что ж, считай, рискнул. Удачно или нет, дело десятое.

— Тебе просто не к кому было больше пойти, да?

Угу. Ситуация вполне прозрачная. И я бы даже признал это сам. Вслух. Через минуту, не больше.

— Я хотел поставить тебя в известность. Потому что тебе небезразличны судьбы твоих подопечных.

— А что дальше? Что мне делать?

— Выбор за тобой.

— Ну уж нет! — Он сгреб листки в одну кучу. — Это все прекрасно! То есть, ужасно. Неважно. Ты пришел, рассказал жуткую историю, но при этом не сказал ничего конкретного!

— Например?

— Имена! Где ты взял бланки? Нашел на улице? Не поверю.

— Конечно, нет. В муниципалитете.

— Будешь утверждать, что нашел?

— Их положили в мусорный мешок, который я вез.

— Значит, ты видел, кто это сделал?

— Да.

— Кто?!

Наверное, стоило просто все записать. На бумагу. И отправить почтой. С именами, датами, стенограммой бесед. Но мне почему-то показалось, что живое участие будет эффективнее… По крайней мере, оставит нужный след в чувствах.

— Ты знаешь этого человека. Большего не скажу.

— И про чиновника не скажешь? Ты же видел и слышал его, да?

— Он заслуживает уважения. Глупая затея была, наивная, но искренняя. Он хотел помочь.

— Единицам?

— На всех не хватило бы даже его имущества.

Ой, зря я это сказал: Эста сразу подобрался, как охотничья собака.

— Даже «его» имущества, говоришь?

А небо за окном такое… такое… Ясное, как правда.

— Сенатор, да? Больше никто не смог бы.

— Без комментариев.

— А ты его защищаешь.

Нет. Ни капли. И не пытаюсь.

— Это личное. Не поступок «хорошего гражданина», а что-то вот тут, — он наклонился и ткнул кулаком мне в грудь.

— Эста…

— Знаю, что не расскажешь. Может, и правильно делаешь. Но тебе станет легче, когда выговоришься. Обязательно. А если будешь держать все в себе…

Ничего я не держу. Пусто везде. Злость и та закончилась.

— Конечно, в полицию ты обращаться не собираешься. Из-за сенатора?

— Он решит проблему своими силами, поверь. И уже решает.

— Ну-ка, ну-ка! О чем речь?

— Предложение новой жизни предназначалось не мне. Но мне позволили его услышать. Неслучайно.

— Думаешь?

— Сенатор собирается поймать злодеев с поличным. Он обставил все так, чтобы именно я сегодня отправился на назначенное место и…

— И?

— Там что-то должно произойти. Но акулу нужно выманить на чистую воду, а для этого обычно используют…

— Свежую кровь.

Да, вроде того. Приманку. И Лил подходит на эту роль меньше всех остальных кандидатов.

— Ты понимаешь, что может случиться? Или должно? Тебя ведь прямо там могут…

Убить? Скорее всего. Не уверен, что труп входит в планы сенатора, но одним покойником больше, одним меньше… Невелика потеря.

— Все будет хорошо.

— Будет. Потому что я тоже буду там!

Хорошо, что это его решение. Так проще. Не придется оправдываться больше, чем нужно.

— Где назначена встреча?

— В рыбном порту. Двадцать третий причал. Знаешь эти места?

Вместо ответа Эста ринулся к шкафу и после недолгих поисков швырнул на стол потрепанный рулон бумаги.

— Сейчас увидим!

По случаю выхода в город Долорес выглядела просто шикарно. Можно сказать, волнующе. Для сторонних зрителей. Что же касается непосредственных подчиненных, те чувствовали себя, по меньшей мере, неуютно.

— Это уже не первое нарушение вами рабочей дисциплины, ведь так, сеньор Ллузи?

Самым отвратительным в этом тягомотном спектакле было то, что мои реплики, к примеру, в сценарий не входили. Любые возражения, оправдания, охи, вздохи и прочие попытки принять участие в беседе оставались незамеченными.

— За предыдущие вам удавалось получить индульгенцию. Как говорится, первый раз прощается… Но с сегодняшнего проступка я начну вести учет. Строгий, не сомневайтесь!

К позитивным моментам относилось теперь уже явное нежелание Долорес со мной расставаться. Казалось бы, не устраивает работник — уволь к черту, и все дела. Но это мне, похоже, больше не грозило. Надеюсь, что скорее к счастью, чем к сожалению.

— Если потребуется, я изыщу средства, чтобы снабдить вас персональной рацией. С условием ежечасного отчета о местонахождении и выполняемой работе. И не приведи Господи мне обнаружить потом расхождение между вашими словами и результатами пеленга!

В каком-то смысле почти приятно: столько внимания сразу и мне одному. Немного напрягает? Ну, это с непривычки! Неделя, две, три, и все станет обыденным. Как утреннее пробуждение в доме, о существовании которого я двадцать лет своей жизни даже не подозревал.

— Странно, что на сей раз вы не рассказываете очередную детективную историю. Не успели придумать?

Ответить? Нет, бессмысленно и бесполезно. Хотя и история есть, и преступление, и улики.

— К завтрашнему дню фантазия проснется? Буду ждать с нетерпением.

О, в таком случае лучше, если вечернее приключение поставит точку не только в благотворительной затее сенатора, а и в…

— Ко мне он ходил.

Вот кто не заморачивается внешним видом, так это Лил. Город, не город, день, ночь — никакой разницы. В силу скудости гардероба? Верно. Но женщины обычно любят себя украшать. Не могут удержаться. А ещё цветок в волосах хотя бы чуточку скрасил мрачное выражение лица.

— Повидаться надо было.

Когда делаешь подобное заявление и одновременно строишь морду утюгом, как, по рассказам, любит повторять девушка Хозе, тебе вряд ли поверят. Хотя, можно ведь руководствоваться и другими мотивами. Например, сообразить, что со стороны угрюмой малявки исходит куда большая угроза, чем дисциплинарные взыскания за рабочие проступки.

— О, ну раз такое дело…

— И мы ещё не закончили.

Обещание скорой и беспощадной разборки? Наверняка.

— В свободное от работы время, сеньорита. Я за этим прослежу.

— Угу. И я послежу. Посижу тут, в сторонке.

Женщины поняли друг друга: Долорес отправилась к машине, а Лил плюхнулась на первую попавшуюся скамейку. Сдвинула коленки вместе, обхватила себя руками и уставилась на меня. Исподлобья.

— Твоя зазноба? — спросил Хозе, когда мы оба склонились над заполненными мешками.

— Вроде того.

— Мелковата как-то. Ты-то парень видный, а она…

— Какая есть.

— Но с характером, это уж точно! Горяча, наверное, чертовка?

Ну что тут ответишь? Только хмуро промолчишь.

Так она и сидела всю вторую половину дня. Не двигаясь. Поразительное терпение. Или поразительное упрямство. Хотя именно благодаря ему мне позволили не возвращаться на базу, а сразу отправляться домой. То есть, прямиком в пасть разозленной девицы.

— Есть хочешь?

Посопела, помолчала, буркнула:

— А сам как думаешь? С обеда же тут торчу.

— На, попробуй. Островато, но с голодухи пойдет.

Лепешку Хозе я так и не съел. Заболтался с Эстой, а когда попал под раздачу начальственных нотаций, и вовсе забыл про сверток. Хорошо, что упакована еда была грамотно: не обветрилась и не потеряла ни капли своего аромата.

— Твоё?

— Какая разница?

— Дома делали, не в кафешке. Откуда взял?

— Угостили.

— Новую чику нашел?

— Девушка напарника сготовила. А он со мной поделился. Ещё вопросы будут или все-таки поешь?

Она впилась в бурито зубами. Жадно и хищно.

— Уххх…

— Очень много перца?

— Переживу.

С едой Лил расправилась в считанные секунды. Отряхнула ладони, разгладила юбку.

— Ну все, теперь можем прогуляться.

Интересное заявление. В мои планы не входящее никаким боком.

— На сегодня гулянки отменяются.

— Все-все?

— Абсолютно.

— Даже в сторону порта?

Ага. Понятно. Память у нас вовсе не девичья.

— Ты туда не пойдешь.

— А ты?

Рассказать? Может, и стоило бы. В конце концов, она имеет право знать. Как непосредственный участник. В то же время, на кой черт ей все это? Только волноваться будет. Или влезет, куда не звали. Нет уж, пусть лучше злится. Так безопаснее.

— Ну хоть проводить-то можно?

Насмешничает. Сквозь обиду и злобу.

— А ручкой на прощание помахать позволишь?

— Я не собираюсь никуда уезжать.

— Ой ли?

— Хочешь прогуляться? Давай прогуляемся.

К вечеру народа прибавляется в парках, на торговых улицах и в открытых кафе, а деловые кварталы стремительно пустеют. Очень удобное свойство для долгих разговоров наедине.

— Я понимаю, тебе нужнее.

— Что нужнее?

— Вещи те. И все остальное.

Возможно, в других обстоятельствах имело смысл ухватиться за подвернувшийся шанс. Но могли ли они возникнуть? Лил попала в список сенатора потому, что живет в Санта-Озе и находится под муниципальным надзором с самого рождения. Я в этой очереди буду крайним с конца. Хотя бы учитывая дату официальной регистрации. Да и матрицу менять мне не надо. Билет на тот край света и немного денег, вот и вся выгода. Только для неё мне не нужно чудо. Заработаю. Со временем. И уеду, если захочу. В любой момент.

— Тебе там будет лучше.

Да параллельно мне будет! Что там, что здесь, стартовые условия одинаковы. Кстати говоря, Санта-Оза даже предпочтительнее: я знаю здешние особенности. Преимущества, недостатки, традиции, уловки, сферы влияния.

— Выучишься, разбогатеешь…

Ох, мечтательница!

— Я никогда не собирался гоняться за деньгами.

Сначала потому что они мне не требовались. Да и теперь ровно по той же причине.

— Почему? Деньги всем нужны.

— И тебе тоже?

— А чем я хуже других?

— И для чего? Можешь рассказать?

— Дай денег — расскажу!

По-своему она все-таки очаровательна. Прямая, открытая, честная. Не идеальная мужская мечта, конечно, но думаю, тому же Хэнку она бы понравилась. Так что, может и хорошо, что он спит: отбил бы в два счета.

— Как по мне, деньги нужны только для дела. Но большую часть всего на свете можно сделать только желанием, собственными силами и поддержкой единомышленников.

— Без единой монеты?

— Не веришь?

Качнула головой.

— Деньги ведь не сразу появились в мире. Сначала люди обходились взаимными услугами. Кто-то вскопает поле, кто-то смастерит плуг, кто-то пошьет одежду. Услуга за услугу.

— А почему он тогда вообще появились? Ведь так проще. И честнее.

— Потому что мир становился все больше и больше. И цепочки услуг вытягивались все длиннее и длиннее… Так и получилось, что когда человеку с одного края земли нужна помощь кого-то с другого края, свиней туда не погонишь: сдохнут по дороге. А деньги послать можно и уже там купить на них хоть целое стадо.

— А почему нельзя найти помощи ближе? У соседей? У него ведь должны быть соседи!

— У кого?

— У того человека, о котором ты говоришь. Почему же они ему не помогли?

А в самом деле, почему?

— Наверное, не захотели. Или поссорились.

— Значит, он плохой? Если ругается с соседями, значит, плохой.

В логике ей не откажешь. Простой, будничной, наивной логике.

— Были причины, в общем. Серьезные. И не у него одного.

— А если бы все жили дружно, то и денег бы сейчас ни у кого не было?

Кто знает… Всякое случается.

— Вот нам с тобой деньги разве нужны? Продуктовый паек выдается, жилье, вода, транспорт предоставляются. Благотворительные ярмарки? Пожалуйста! Бери не хочу.

— Но ты же зачем-то пошел работать?

Затем, что новоявленный папочка ухитряется пропить теперь уже два пайка.

— За еду.

— И все?!

— Какое-то жалованье мне положили, не спорю. Но я пока даже не думал, на что буду его тратить.

— Как это на что? На…

И осеклась. Задумалась. Надолго. А потом сокрушенно признала:

— Да, если одежду покупать, так все равно лучше той рубашки не найдешь, а она даром досталась.

— Вот видишь.

Дюжина шагов в молчании.

— Но если тебе не нужны деньги, зачем тогда туда идешь?

— Потому что есть вещи поважнее.

— Какие?

— Я тебе все объясню. Завтра.

— Ага, так я и поверила!

Все ещё насупленная. Сердитая. И немного растерянная.

— Я никуда не уеду.

— Поклянись!

Опять детство в попе заиграло?

— Чем поклясться?

— А что для тебя самое дорогое?

Трудно сказать. Ничего вроде и не осталось.

— О, придумала! Другом своим поклянись! Жизнью его.

Не слишком ли серьезно будет?

— Ага, струсил! Значит, врал?

— Хорошо. Клянусь жизнью Хэнка, что не уеду из Санта-Озы.

— Никогда-никогда?

Временами этот максимализм начинает раздражать.

— Никогда.

Слегка оттаяла — уцепилась за локоть. Но тут же сообщила:

— Так, на всякий случай: я тебя не простила. Ясно?

Часть 3.11

Без предварительной рекогносцировки, проведенной Эстой, я бы заплутал в Пуэрто Пескеро[12] сразу и окончательно. Один лабиринт причалов, где-то повторяющих береговую линию, а где-то выстроенный, как первоначально показалось, наперекор здравому смыслу, чего стоил… Разномастные суда положения тоже не облегчали, не позволяя разглядеть что-либо на пару корпусов вперед. На двадцать третьем, правда, обстановка была поспокойнее: в основном, небольшие рыбацкие лодки и катера. И проплешины пустых мест на стоянках.

Неужели среди местного населения даже рыбаков становится меньше? Плохой признак. Это же преимущественно семейные династии, значит, дети не желают идти по стопам родителей. Если они вообще существуют, конечно. Наследники. Хотя, неизвестно, что приятнее: не иметь детей вовсе или видеть, как они слоняются без дела целыми днями. Скорее всего ведь так и есть. В смысле, ничем не занимаются. Ввиду полного отсутствия целей.

Забавно, но я никак не могу вспомнить, была ли разработана стратегия развития города. При мне подобные разговоры точно не велись, в бумагах сенатора, разложенных по всему дому, даже тезисов на эту тему не наблюдалось. Но Джозеф же должен был понимать, что происходит? Или у Санта-Озы судьба такая на роду написана: умереть? Не хотелось бы верить. И не хотелось бы стать свидетелем. А впрочем…

Я же пообещал? Значит, буду умирать вместе с городом. Или — жить вместе с ним.

На берегу воздух всегда пахнет солью. И прелыми водорослями. Аромат едкий. Чужой. Угрожающий. Правда, когда в него вливаются ноты жевательного табака, становится совсем неуютно.

Двое. Примерно одинакового роста, в одинаковых полотняных костюмах. Почти близнецы, только один поздоровее. Зато у второго на носу очки, а в руках несессер.

— Это здесь раздают билеты в лучшую жизнь?

— Ага, прямиком в рай отправим! — осклабился здоровяк.

Очкастый шикнул на него и щелкнул застежкой.

— Все будет в лучшем виде. Фирма гарантирует. А для того, чтобы путешествие не доставило вам каких-либо неудобств…

В свете причальных фонарей блеснула игла инъектора.

— Это снимет возможные спазмы и другие осложнения. Пожалуйста, закатайте рукав.

— Не люблю я, когда в меня иголками тычут.

— Для вашей же безопасности. Но конечно, если желаете помучиться…

Он сделал вид, будто убирает инструмент назад, и я вздохнул.

— Да ладно вам, доктор! Это ж шутка.

— Лично я считаю, что в делах жизни и смерти юмор неуместен.

— Ага, он у нас серьезный, — в разговор снова встрял здоровяк. — Все делает без улыбки. Зато на совесть.

Я потянул рукав вверх.

Скорее всего, снотворное. Так проще. Убивать же не требуется: скинут снова в отстойник. А, забыл, там сейчас все перекрыто полицией. Значит, на самом деле отправят в плавание. С грузом. И пожалуй, рыбы справятся с телом не хуже, чем химикалии.

Тишина. Ни плеска, ни вздоха. Неужели я ошибся в своих выводах? Тогда, наверное, ещё не поздно свалить восвояси. Если позволят.

— Пройдите сюда, под свет. Здесь удобнее.

— Конечно, конечно, доктор.

Шаг. Второй. Третий.

— Стойте!

Капля пота сорвалась с брови. На щеку. Соленая и холодная.

— Это не тот человек.

Изо всех возможных гостей он был самым логичным. И самым неожиданным. Вернее, она.

— Как не тот? Он знал, куда идет, точно говорю.

— Должна быть девушка.

Платок, в который закутаны плечи, спускается почти до самого подола юбки. Темный, под цвет береговой ночи. Если поднять его край на голову, фигура совсем сольется с окружающим миром, а сейчас светлые волосы солнцем сверкают под фонарем.

— Да какая разница?

— Должна быть девушка.

Каблуки постукивают по доскам причала. Мелко и нервно.

— Он не поедет.

— Не вам решать, сеньорита. Есть срочный заказ, а заказы надо выполнять. Желание клиента превыше всего.

— Я сказала: нет.

— Вы плохо понимаете? Босс ждет. И если не дождется…

— Я сама принесу то, что нужно.

С подельниками Глория разговаривала сухо, без единого намека на эмоции. Наверное, поэтому парочка, переглянувшись, согласилась с предложенными условиями.

— Ну смотрите, сеньорита. Наше дело маленькое, можем и отойти в сторону. Только потом не жалуйтесь, что не справились!

Ушлепали. На твердую землю. Вокруг снова стало тихо.

— Я не ошиблась в тебе.

Чувства в голос пока ещё не вернулись.

— Она, конечно, не могла удержаться и не рассказать, а ты, едва понял, какой шанс идет в руки, не стал медлить.

Зябкое движение плеч под платком.

— Все же жаль, что мои планы нарушились. Я хотела посмотреть, как настырная девица сдохнет, но…

Ну да, состряпать досье на Лил и подсунуть его сенатору было парой пустяков. Тем более, Джозеф ясно давал понять, что следующая «лотерея» вот-вот состоится.

— Отдай мне конверт. Ты же слышал, его должен получить… заказчик. Иначе у всех нас возникнут проблемы.

Гордый профиль, смягченный лунным светом. Равнодушный и бесстрастный.

— Я достану тебе новый. Если захочешь. И если…

Шагнула ко мне. Подняла голову.

— Я хочу быть с тобой, Франсиско. И поверь, ты не останешься внакладе.

— О чем вы говорите, сеньорита?

— Есть деньги. Много денег. Не так много, как я рассчитывала, он ведь все такие жадные… особенно те, кто и пальцем о палец не хочет ударить. Но нам с тобой хватит. Здесь — на целую жизнь. Или уедем, хочешь? Нужно только немного подождать, пару месяцев, и у нас появятся такие конверты. На двоих.

Смотрит так, будто хочет что-то найти в моих глазах. Настойчиво. Беспощадно.

— Ты умный парень и никому ничего не скажешь. Я ведь не ошибаюсь?

Странно. Я уже знал, приходя сюда, кто и в чем замешан, но слушать живое признание как-то… жутковато, что ли. И разрушительно. Для светлых мыслей об окружающем мире, по крайней мере.

— Нам будет хорошо, обещаю.

С холодной скользкой змеей в постели может быть хорошо? Не уверен.

— Глори?

Она дернула головой, но не повернулась.

— Глори, это ты?

— Все замечательное однажды заканчивается. Знаешь, почему, Франсиско? Потому что любые решения надо принимать вовремя.

То, что ткнулось мне в живот, явно было оружием. Пистолетным дулом.

— Тебе, как всегда, не спится по ночам, Эстебан? — она почти проворковала эту фразу, в отличие от предыдущей, сухой, как галета.

— А что ты здесь делаешь?

Он не должен был выходить на причал. Договаривались, что не станет вмешиваться. Правда, и я не рассчитывал на то, что в сценарий вдруг введут женскую роль.

— Дышу морским воздухом.

— Это не лучшее место для прогулок молодой женщины. Можно встретить опасных людей.

— Разных людей.

Глория, и так стоявшая почти вплотную ко мне, ещё немного подвинулась. Вперед. Вдавливая металл все сильнее и сильнее.

— Я часто приглашал тебя на набережную. Помнишь?

Она усмехнулась, по-прежнему глядя на меня.

— И ты каждый раз отказывалась.

Улыбка стала шире. И заметно кривее.

— Я начал думать, что ты просто не любишь море.

— Или не люблю тебя.

По лицу Эсты трудно было сейчас что-нибудь прочитать: оно застыло. Натурально, как будто все мышцы разом свело. И наверное, сеньорита Толлман уже праздновала победу. Но Норьега поступил так, как обычно и делают хорошие парни в правильных фильмах.

— Теперь понимаю, в чем было дело. Ты не хотела бывать там, откуда другие отправлялись на смерть.

Улыбка осталась приклеенной к губам Глории, зато взгляд помрачнел.

— Скольким людям ты подписала смертный приговор? Десятку? Может, сотне?

— Хочешь знать точную цифру? Можешь посчитать сам. По спискам пропавших. Но их ведь никто не искал, правда, Эстебан? Их не стало, словно и не было. Никогда.

— Зачем ты это делала, Глори? Зачем? — В голосе Норьеги тоже не слышалось чувств, одно только гулкое эхо горечи. — Они и без того были несчастны, чтобы умирать вот так, обнадеженными и обманутыми.

— Они умирали счастливыми. Веря, что отправляются в рай. А не оставались прозябать тут, в нищете и бессмысленности.

— Тебя послушать, так получается, что ты их облагодетельствовала?

— Почему нет?

— В нищете, значит? Разве они ехали за деньгами? Им просто хотелось стать…

— Такими же, как богачи со склонов Сьерра-Винго. Да, я знаю.

— Ничего ты не знаешь! — Он чуть ожил. Лицом. — Я вспомнил одного из твоего списка. Мы разговаривали, наверное, с полгода назад. Он мечтал изменить жизнь, но не свою. Он хотел помочь всем. И когда выпал этот чудесный шанс… Представляю, с какими чувствами несчастный мальчик шел сюда.

— С теми же, что и все остальные.

— Ты видела его?

— Какое это имеет значение?

— Ты ходила на причал каждый раз?

Хорошо, что он не видел лица своей возлюбленной. А с другой стороны, тогда никаких вопросов не потребовалось бы.

— Чтобы убедиться, да?

Она вздохнула. С ленцой и скукой.

— Ходила. Когда поняла, что задумал сенатор. Я ведь сначала ничего не знала. Мне поручили важное задание, и я была горда этим. Очень горда. А потом, в библиотеке, мне случайно встретилась девица, имя которой стояло в списке, представленном нашему щедрому благодетелю. Она искала информацию. Конечно, как умела, а умела плохо. И обратилась за помощью. Ко мне. Думаю, ты догадываешься, что за статьи ей были нужны.

Вот все как просто, оказывается. Счастливый случай. Вернее, несчастный.

— Главного она не сказала, но это было уже не обязательно. По её глазам, по лицу… И любой дурак понял бы: что-то нечисто. К тому же она торопилась. На какую-то вечернюю встречу.

Интересно, если бы та девушка узнала, что её невинная просьба привела к гибели стольких людей, что бы она чувствовала?

— Я и в тот раз стояла на причале. В тени, конечно, не высовываясь. И смотрела, как эта нищенка, радостная и сияющая, уплывает прочь. В лучшую жизнь.

— Уверена?

Она снова улыбнулась. Снисходительно.

— У меня имелись все данные, которые нужны для слежки. И немного денег, чтобы заплатить детективу там, куда уплыла яхта. Он рассказал про операцию, про банковский счет и все остальное. И мне стало обидно. До боли обидно.

Оно и понятно. Если бы я в свое время узнал про сенаторские причуды, это стало бы убийственным. Может, для меня, но скорее — для него. Да, я не вынашивал бы планы мести или что-то подобное, а просто пришел бы и начал задавать вопросы. И постарался бы получить ответы. Всеми силами.

— Блаженны сирые и убогие, ибо их ждет царствие небесное… Библия оказалась права. Но разве это можно считать справедливым?

— Это не повод лишать жизни тех, кому повезло.

— Для тебя? Пусть так. Но не для меня.

— Глори, то, что ты говоришь…

— Пугает? О да! Я даже слышу, как ты дрожишь. Вон, причал раскачивается из стороны в сторону… И потом, Эстебан, не ты ли все время твердишь, что каждый человек заслуживает лучшего? Разве я не вхожу в число этих «каждых»?

М-да, а раньше лекции по психологии казались мне занудными и никчемными. Теперь понимаю, почему: иллюстраций не было красочных.

— Заслуживает, да. Но я не говорил о том, чтобы отнимать у одного и отдавать другому.

— Удачи никогда не хватает на всех.

— Это мерзко, Глори. То, что ты сделала… Я не знаю подходящих слов.

— Так сходи и почитай толковый словарь. Или ещё что-нибудь.

— Ну уж нет. Я уйду отсюда только вместе с тобой, и отправимся мы…

— В полицейское управление? Не смеши! Тебе нечего предъявить, кроме слов.

— Ну почему же?

Зашуршала бумага.

— Те досье, что ты готовила. На них стоит твоя печать. И все имена совпадают с именами про…

Она все-таки обернулась. На один короткий взгляд. А потом снова уставилась мне в глаза, ни на градус не потеплевшая, но заметно взбешенная.

— Ты? Я должна была догадаться!

— Этого хватит для начала следствия. Должно хватить.

— Плохо слушаете, сеньор Норьега. Я же упоминала, кто заказывал подготовку документов. Повторить?

Ну да, следствие — последнее, что допустил бы сенатор. Огласка, шумиха, народные волнения… Не будет никакой полиции, и Глория прекрасно это понимает.

— Если все так, как ты говоришь, я сам, своими руками…

— Не сдюжишь, Эстебан. Уж извини, но это не твоё. Так что лучше иди домой, ложись в постель и проспись к утру, чтобы все забыть.

— Ты тоже кое-что забываешь. Нас тут не двое, а трое.

— А, в самом деле!

Она повернула голову.

— Надеешься на помощь этого простофили? Зря. Если он двинется с места, то умрет. Может, быстро, может, медленно. Как повезет. И то же самое случится, если ты сделаешь хоть один шаг в мою сторону.

За происходящим на причале должны были наблюдать. Непременно. Со всей возможной тщательностью. Но не только вести запись событий. Сенатор ведь понимал, какие элементы задействованы в планах Глории. Преступные, скажем прямо. И он обязан был позаботиться о моей безо…

Или нет? Или выводы напрочь неверны? В конце концов, если сеньор Линкольн в самом деле не желает огласки, ему выгодно, чтобы все свидетели, случайные и не очень, канули в Лету. То есть, в воду. С причала.

Значит, ждать нечего? Ну и ладно.

— Уходи, Эстебан. Пока не случилось непоправимое.

— Она…

— Держит меня на прицеле? Да.

И тут все снова вернулось к правильному фильму. В глупейшей его вариации.

— Если я уйду, ты его отпустишь?

— Я подумаю об этом.

Норьега сдвинул брови:

— Если с ним что-нибудь случится…

Одна и та же карусель. По пятому кругу. А я всегда это ненавидел.

— Может, не станем откладывать на будущее?

Просторные складки платка мешали не только мне: Глория не видела движения моих рук и вздрогнула лишь когда почувствовала хватку на запястьях.

— Не дури! У меня хватит духа выстрелить.

— А мне плевать. И учти, насколько бы больно не было, я не разожму пальцы. Пока Эста до тебя не доберется.

— Хочешь умереть?

— Мне терять нечего.

— Все так говорят, пока речь не заходит о жизни.

— Это не жизнь. Жалеть о ней точно не буду.

Ей стало больно раньше, чем мне. А сразу же за болью наступил временный паралич, ощущения от которого я прекрасно изучил на собственном опыте. Во время занятий с инструктором по самообороне. Так что, когда Норьега возник за спиной Глории, выстрела можно было уже не ждать.

— Возьми.

Эста взвесил пистолет на ладони. Небольшой, что называется, дамский, но вполне убийственный.

— Что, теперь сам используешь? — зло спросила Глория, отчаянно массируя онемевшую кисть. — Ну, вперед!

— Знаешь, это совсем непросто.

— Так отдай своему приятелю, у него крыши нет, срывать даже нечего!

— Есть вариант поинтереснее.

Я опустил руку в карман, нашарил и вытащил телефон. Тот, сенаторский. На один звонок.

Соединение произошло мгновенно, и на том конце мне ответили:

— Слушаю.

Напряженно? Безразлично? Разобрать было невозможно.

— Ваши наблюдатели записали все, до последнего слова?

Пауза. Видимо, потребовавшаяся для связи с теми, о ком я спросил.

— Да.

— Тогда девушка в вашем распоряжении.

Я нажал кнопку отбоя не сразу. Подождал пару секунд на случай, если мне все-таки что-то захотят сказать. Не дождался.

— Пойдем, Эста. Нам тут больше нечего делать.

Все это время Глория медленно отодвигалась назад, к кромке причала. Замерла, пока длился мой разговор с сенатором, но сразу после него прыгнула. В темноту.

Раздался плеск воды, но не одиночный, как можно было предположить. А минутой спустя беглянка снова была водружена на причал. Парой крепких парней в легком водолазном снаряжении.

Ещё несколько мужчин сходной комплекции подошли со стороны суши. Двое взяли Глорию под локти, а третий — Петер, личный телохранитель сенатора — протянул руку. За телефоном.

Значит, они все-таки болтались здесь? Группа захвата плюс наверняка ещё и снайперы? А что же медлили? Могли вмешаться ещё до появления Норьеги. Проявить человечность, так сказать, не подвергая меня и его ненужному риску. Но да, я ведь всего лишь парень из Низины, и ни моя жизнь, ни моя смерть ничего не стоят.

Телефон полетел в воду. По широкой дуге.

— Я могу отправить тебя за ним.

— Попробуй.

Он выше ростом, чем я, но это не мешало нам смотреть друг другу в глаза. До самой развязки, какой бы они была.

Щелчок. Сухое столкновение пальцев, и один из водолазов послушно соскользнул с причала.

— Я все ещё не вспомнил тебя, парень. Но теперь буду стараться вдвое упорнее.

— Бог в помощь.

Часть 3.12

Они исчезли точно так же, как и появились. Беззвучно. И конечно, бесследно. Можно было спорить, что те двое подельников Глории тоже давно уже повязаны и доставлены. Куда следует. Да, отнюдь не в полицию.

— И это все? — разочарованно спросил Эста у воды, плескавшейся где-то под ногами.

— А чего ты хотел? Оркестра и салюта? Забудь. На высшем уровне все дела делаются именно так, тихо и точно.

— Тебе виднее.

— Снова за старое? Хватит уже. И кстати… — Вот удобный момент, чтобы раз и навсегда отвадить Норьегу от фантазий о моем происхождении. — Это же были люди сенатора, верно?

— Надо думать!

— Тот здоровяк вообще его сопровождает везде, на каждой фотографии найдешь, если захочешь.

— К чему клонишь?

— Если бы я был… Если бы и впрямь раньше жил там, где ты думаешь, он бы меня знал. Согласен?

— Ну, он мог и притвориться.

Прозвучало неуверенно. Слава Господу, получилось!

— Ты видел его лицо?

— Видел.

— Вопросов больше нет?

Он фыркнул:

— Тебе это так важно?

— Что?

— Не оказаться кем-то гораздо большим, чем…

— Нет никого большего.

Норьега вздохнул. Посмотрел на меня, перевел взгляд на воду. Вздохнул.

— А вопрос все-таки был. Один. Только смысл в нем пропал, когда ты сцепился с тем амбалом.

Повернулся вполоборота, поднял воротник куртки.

— Ты в самом деле держал бы её. Столько, сколько нужно.

— И это твой вопрос?

— Нет, это ответ. Твой.

Думал, домой мы отправимся вместе. Может, по пути заглянем в какое-нибудь ночное кафе, выпьем по стопке горького рома… Но нет, так нет. Догонять не буду. Постою, подышу ароматами рыбы и йода, заодно попробую угадать, занят водолаз поисками или уже их закончил.

— Эй, полегче!

Она выскочила на причал, чуть не сбив уходящего Эсту с ног. А когда добежала до меня, без паузы, на одном выдохе выпалила:

— Никогда так больше не делай!

И взмахнула рукой.

Это должна была быть всего лишь пощечина. Звонкая, но девчоночья. Я уже получал от Лил такие, и в другое время даже не стал бы уворачиваться.

В другое. Не в эту минуту.

Её лицо выглядело примерно как в те минуты, когда разговор заходил о лоа и колдовстве. Одержимо. Пугающе? Нет. Скорее, с силой, которая вдруг стремительно надвинулась на меня, не хотелось сталкиваться. И мы не столкнулись.

Доски причального настила были мокрыми: водолазы, да и Глория, задержанная при попытке к бегству, оставили свои следы. А очередные сандалии не сумели удержать свою хозяйку на скользкой поверхности.

Бултых!

Крупные брызги взметнулись вверх, орошая причал, и вода тут же забурлила.

— Держи!

Прыгать за девчонкой? Вот ещё. Сама виновата, в конце концов, привыкла, чуть что, руки распускать. И так вытащу.

— Слышишь меня?

Барахтается. Молча. Наверняка, обиженная насмерть.

— Эй, не хочешь за руку брать, потяну за волосы!

Лежать, упираясь животом в кант настила, не слишком приятно. Можно сказать, больно. А высматривать во взбаламученной темноте Лил — гиблое занятие. Ей-то меня видно намного лучше, к тому же, судя по бултыханию, держаться на воде девчонка умеет. Не утонет, в общем. Если сама не захочет.

— Долго будешь упрямиться?

Она словно ждала подобного вопроса: вдруг прекратила шевелиться. Совсем.

Связки я слегка потянул. Не мог не потянуть, свисая с причала. Пальцы одной руки и пятка — вот все точки опоры, что мне оставались.

От воды волосы Лил закрутились тугими кольцами, надежно запутывая все, что в них попадало. В том числе и мою руку.

— Пусти!

Отплевалась и забарахталась с новой силой.

— Вылезай давай.

— Не буду!

— Ну, тогда…

— Ай-й-й!

— Или по-хорошему, или по-плохому. Выбирай.

Она думала недолго. Обхватила мою руку, как удав, и притихла, больше не мешая себя вытаскивать.

Когда поднялся на ноги и выпрямился, спина отозвалась нытьем. Слабым, но ясно ощутимым. Оставалось надеяться, что к утру все пройдет.

— Может, одолжишь рубашку?

Она — главная. Всегда и во всем. В любой ситуации, от идиотской до смертельно опасной. Только так, а не иначе.

— Как пожелаешь.

А ветерок-то свежий. Слишком. Надо погреть мышцы, пока не застыли.

— И мясом зря не крути, я тебя не боюсь.

Выскользнула из своего сарафана и закуталась в рубашку. Надо сказать, платьице получилось куда длиннее предыдущего. Пристойнее уж точно.

— Не подглядывай!

Было бы, на что смотреть. Кожа да кости.

— Я просил не ходить за мной?

Угрюмое сопение.

— Не слышу ответа.

— Ну, просил.

— И видимо, эта просьба показалась тебе совершенно невыполнимой?

— Вот пристал… Да только полный дурак за тобой не пошел бы!

— Ты хорошо все видела?

— Угу.

— Это было опасно, Лил. Понимаешь? Если бы тебя заметили…

— Мне надо было знать.

Ну да, конечно. Убедиться, что я никуда не сбегу, особенно в далекий край-рай, где буду жить припеваючи.

— Теперь знаешь?

Она посмотрела на гладь воды, уходящую к горизонту.

— Я бы умерла?

— Не в этот раз. Но… Могла бы. Хорошо, что сенатор все-таки спохватился.

— Он добрый человек.

Он дурак. Полный и абсолютный. Ладно, даже если оставить в покое его идею с облагодетельствованием, все остальное никакой критики не выдерживает. Нашел, кому довериться! Неужели нельзя было отбирать участников лотереи иначе? Действительно, наугад? Просто проходя по улице, тыкать пальцем в первый попавшийся дом? Нет, придумал схему, которая быстренько превратилась в преступную!

А ведь все эти трупы на вашей совести, сеньор Линкольн. Были и останутся. Навсегда. Каково вам жить дальше с таким грузом?

— Доброта закончилась.

— И больше не будет тех карточек?

Неужели расстроилась? Точно.

— Что, трудно расставаться с мечтами?

— Да я даже не успела ещё… помечтать.

Врушка. Наверняка всю прошлую ночь напролет представляла, как бы жила по-новому.

— Ладно, неважно. Все равно, пора забыть. И чем скорее, тем лучше.

— Зачем забывать? Это же… Это было здорово! Как в сказке.

— Дело твоё.

— Забыть — просто, — уверенно заявила Лил. — Р-раз, и отрезало, как не было. Только резать надо себя. По кусочкам. Если все подряд забывать, ничего не останется. Вот тут.

Растопыренная ладонь легла на плоскую грудь.

Резать, говоришь? Может, мне придется так и поступить. Однажды. Вооружиться ножиком поострее и начать строгать что-то где-то внутри. Потому что помнить становится все бесполезнее и бессмысленнее.

— Почему ты так сказал? Там, с этой женщиной?

— Что сказал?

— Про свою жизнь. Что не будешь жалеть.

— Потому что это правда.

— И… и обо мне? И обо мне тоже жалеть не будешь?

Всхлипнула. Сорвалась с места, хлопая сандалиями по дощатому настилу.

Топ-топ-топ, все дальше и дальше в ночь.

— Не берет.

— А?

— Не берет, говорю.

— Чего-чего?

— Напор слабый, вот чего! Сейчас добавлю.

Штуцер дернулся, как живой, вырываясь из рук, зато струя, ударившая в кузов, мигом отслоила особенно цепкий шмат грязи.

Помывочный день, будь он неладен. С одной стороны, вроде и забот никаких: болтаться по городу не надо, сиди себе во дворе, балуйся с водой. А на деле — все та же работа. И закупориваться приходиться чуть ли не плотнее, чем на давешних реакторах, потому что летит от машины всякая разная мерзость. И лицо под прозрачным щитком потеет в два счета. Так, что ручьи текут. Соленые и едкие.

— Ну вот, пошло дело!

Хозе сидит на управлении. Как самый опытный работник из нас двоих. И как полный засранец, конечно. Мог бы и сменять меня, хоть через два часа на третий.

Где Лил шлялась остаток ночи, я так и не узнал. Потому что особо не стремился. Может, ушла к себе домой, может, отправилась к старой приятельнице. Самое главное, что её отсутствие не вызывало волнения.

При первом рассмотрении это казалось неправильным. Ведь молодая девушка, одинокая, практически беззащитная, если не считать фантазий о колдовстве. Чужих, естественно. Останавливающих на полпути. Но все равно, позыва встать и побежать следом за обидчивой капризулей не возникало. Ни на мгновение.

А потом, в какой-то момент я понял: так и должно быть. Лил — часть этого города. Родная, привычная, неотъемлемая. Она дома везде, куда бы ни пошла. Не говоря уже о том, что прекрасно знает каждый закуток и в случае чего…

— Сеньор Франсиско Ллузи?

Это меня зовут или показалось? Шум воды сжирает все остальные звуки. Хозе, в ответ на мой взгляд, пожимает плечами. Ну да, ему же тоже ни черта не слышно.

— Сеньор Франсиско?

Похоже на звон в ушах. Скоро там перерыв-то? Не хватало ещё оглохнуть.

— Франсиско!

О, почти в самое ухо гаркнули.

— Ну чего там ещё?

Когда держишь какой-нибудь инструмент, нельзя об этом забывать. Иначе случается… То, что случается.

Удар был точечный. И точный. Прямо под пышную грудь.

Не думаю, что напор воды был достаточно сильный, чтобы сбить Долорес с ног: скорее, упала от неожиданности. Показав всему двору кружева… м… Она что, носит панталоны? В такую жару?

— Сеньора!

От моей руки начальница зло отмахнулась. Поднялась сама, вымокшая, растрепанная, разъяренная.

— Я тебе это припомню, Ллузи! Крепко-накрепко!

— Да в чем дело-то было?

Все, ни слова больше, одни жесты. Как у регулировщика. И удаление восвояси, с гордо поднятой головой и обещанием казней египетских любому, кто посмеет посмотреть в её сторону.

— Сеньор Франсиско Ллузи?

Когда моечный аппарат стараниями Хозе затих, стало понятно: в ушах вовсе не звенело. Голос такой был у паренька в форменной курточке курьерской службы.

— Да.

— Распишитесь в получении!

Конверт был маленьким. Даже поменьше того, что сенатор вручил тогда Лил в лимузине. На габариты визитки. Собственно, внутри она самая и обнаружилась. Знакомая до боли.

Пластиковый прямоугольник с мерцающей голограммой. Личная печать сенатора Санта-Озы. А на обратной стороне — несколько слов, написанных от руки. Его почерком.

— Это чего такое?

Хорошо, что я выше Хозе по меньшей мере на голову: коротышке через моё плечо не заглянуть.

— Неважно.

— Любовная записочка? А от кого? Я угадаю? От той горячей сеньоры?

— Угу.

— Ну ты силен!

— Не настолько, чтобы торчать тут целый день! Не хочешь сам поплескаться, а?

Верный способ укоротить чье-нибудь любопытство — потребовать плату за информацию. Пыл Хозе в плане расспросов угас быстрее, чем разгорелся, и до конца смены мы обменивались только мнениями о регулировках давления в моечном аппарате.

В холл за раздевалкой я выходил с опаской, но там не оказалось никого тощего, голенастого и дующегося. Зато за воротами меня ждал самый настоящий сюрприз.

— Как это понимать?

Визитка. Точно такая же, как и та, что прислали мне. С теми же словами и цифрами на обратной стороне.

— Знаешь, чей это дом? Хотя, зачем я спрашиваю? Конечно, знаешь!

Растерянный Эста — это что-то новенькое. Неожиданное. В чем-то трогательное.

— И не отпирайся, ты ведь тоже получил приглашение!

— С чего ты взял?

— Спросил. А курьер не особо и запирался.

М-да, все ж вокруг любопытные, деятельные. Один я — вялый и беспринципный.

— Ну получил. И?

— Пойдешь?

Хороший вопрос. Есть, над чем поразмыслить.

— Да как-то особо желания не воз…

— Ага, знал, что ты это скажешь! Так вот, пойдешь, в обязательном порядке!

— Очень надо!

— Надо! Кто знает, может, это твой шанс?

Приглашение, конечно, лестное. Многообещающее. А с другой стороны, слишком много официоза. Хотели поблагодарить? Покатали бы в лимузине снова, и хватит.

— Пойдешь-пойдешь! Я прослежу, раз уж тоже идти должен.

Хм. Неверный вывод.

— Ты никому и ничего не должен, Эста. Если уж на то пошло, он кое-чем обязан тебе. Ну и мне немного.

— Вот ты вроде умный парень, но как дело доходит до какого-то непонятного предела, начинаешь дурить, мама не горюй. Приглашение же от сенатора, понимаешь? Он сам будет с нами разговаривать. Это же… Это же…

Лил, для того чтобы начать мечтать, нужно было показать реальную сказку. А Эсте, как ни странно, потребовалось и того меньше: намек на высочайшее соизволение снизойти до малых мира сего.

— Я бы на твоем месте не сильно рассчи…

— Точно, шанс! Сказать то, что давно хотел. Нужно только подумать хорошенько, выделить самое главное. Да, нужно подготовиться. Очень тщательно подготовиться!

Сейчас Норьегу можно было с полным на то правом называть бесноватым. Глаза горят, пальцы дрожат, лоб в испарине, ноги на месте не стоят — приплясывают. Чокнулся парень, одним словом. Всего лишь от обещания на шаг приблизиться к исполнению мечты.

— Так иди и готовься уже. На сколько встреча назначена? На десять часов. Только-только успеешь.

— Я за тобой заеду!

Умчался, только пятки засверкали. Как несолидно для уважаемого сеньора инспектора. Ай-ай-ай. Лично я торопиться не собираюсь. Дорога домой выверена до минуты: и так знаю, что времени хватит.

— Чего такой хмурый? Опять труп откопал где-нибудь?

Ага, источник езды по ушам никуда не девался. Всего лишь переместился с работы домой.

— Я думал, больше не придешь.

— Размечтался! Я же говорила: не отстану. Никогда и ни за что.

Ладно хоть уже смотрит не так обиженно. Отошла, наверное. Или затаилась, чтобы выбрать момент и нанести сокрушительный удар.

— Чего делал-то весь день? Рассказывай!

— Железо водой поливал.

— Это зачем?

— Машины мыл.

— А, понятно… Значит, трупов не было?

И не поймешь, притворяется или впрямь вернулась к прежней легкомысленной манере болтать обо всем на свете.

— Ни одного.

— У-у-у, жаль!

А мне-то как жаль. Новый труп — новый шанс отсидеться в полицейском управлении хотя бы до утра.

— Тебе на ужин что сготовить?

Положение усугубляется. Сначала были разговоры, теперь дело дошло до еды.

— Ничего. Я не буду ужинать. Не успею.

— Это почему?

— Надо кое-куда сходить.

— Куда?

Взгляд, полный искреннего интереса.

— Пригласили на встречу.

— Кто?

— Сенатор. И не раскатывай губу, Эста тоже туда идет. Похоже, предстоит скучный серьезный разговор.

— Сенатор?! — Подскочила на месте. — Вот так, запросто, тебя пригласил? В свой дом?

Строго говоря, домом особняк на камино Норте назвать трудно. Именно что место деловых встреч. И кстати, рассчитанное в основном на дела «местного значения»: с соратниками и влиятельными людьми Джозеф встречается совсем в других резиденциях.

— А ты в таком виде… А ну, быстро в душ!

Нормальный у меня вид. И вообще, мылся уже. После работы.

— Давай-давай! А я пока найду, что тебе надеть.

Вот это пугает не по-детски.

— Кому сказано? Не тяни время!

На выходе из душа она ждала меня с целым ворохом в руках. Подозрительно синим сверху.

— Я все-все зашила! Как знала, что понадобится.

Ах, чертовка… Значит, не только нитки она тогда искала. Вернулась и подобрала все пакеты.

— И волосы пригладь. Да не так! Дай, я сделаю.

Часть 3.13

Зеркало в доме Ллузи было всего одно, мутное, как жизнь самого хозяина. Но отражение просматривалось. Достаточно ясно, чтобы…

Это был кто-то чужой. Незнакомый. Давно забытый.

— Смотри, какой ты красавец! Настоящий принц. Или даже ангел.

С чудовищной душой, как мне тогда сказали. Одна настырная коротышка. Забавно, но до сих пор она толком и не вспоминалась. Времени для размышлений не находилось. Впрочем, желания — тоже.

— Ангел…

Девчонка качнулась, как маятник. Налево, направо.

— Лил?

Вздрогнула, почувствовав мои ладони на плечах.

— Что с тобой?

— Да как-то все… кружится…

Я донес её до кресла. Усадил.

— Так лучше?

— Умгум.

Тяжелые были два дня. Нервные. Неудивительно, что даже у такой заведенной пружины, как Лил, могут вдруг закончиться силы.

— Эй, а ты чего садишься?

— Не пойду никуда. Вдруг тебе станет хуже?

— Ничего со мной не станется. Иди.

А сама смотрит… Ну прямо-таки, страдалец страдальцем. Только, пожалуй, взгляд не как у святых мучеников на соборных мозаиках. Растерянный. Тех-то нам вечно представляют людьми, которые знали, на что идут, и принимали свой удел с покорностью и смирением. Что же касается Лил…

— Опоздаешь!

— Тебе не терпится, чтобы я ушел?

Отвернулась. Обиделась, что ли?

— Мне особо незачем идти на эту встречу. Правда. Сенатор не может предложить мне то, чего я… Просто не сможет. А на меньшее соглашаться смешно.

Узкая ладонь легла на мои пальцы.

— Ты странный.

— Разве?

— То, что сейчас сказал… Женщина ведь должна быть счастлива, услышав такое?

— Какое?

— Ну, про сенатора. Про встречу. Что откажешься от неё.

— Если это необходимо. Тебе.

Вздохнула. Глубоко и как-то тяжело.

— Вот и говорю: странный. Твои слова. Они совсем легкие. Пушинки-перышки.

— Не понимаю.

— Все, что ты решаешь, точно такое же. Легкое. Будто ничего для тебя не стоит.

Ах вот что её удивляет… Ну да, ещё на причале было ясно. Я должен был вести себя иначе. Не рисковать, например. А сейчас — не расшвыриваться шансами. Ей, наверное, представляется, что мне под ноги сыплют золото и прочую драгоценную чепуху, а я этого не замечаю и успешно втаптываю дармовые сокровища в грязь.

Эх, девочка! Тебя можно было бы пожалеть, если бы ты не была самой собой.

— Если ты про жизнь, то я сам назначаю ей цену.

— И какая она, цена?

Да ни гроша. После того, как владел всем миром… Ну, практически всем. В конце концов, Санта-Оза — почти что вселенная. Моя личная. Должна была ею стать. А теперь что? Ни мечты, ни надежды. Есть только шальная тяга проверять при каждом удобном случае, насколько у Тебя, Господи, хватит терпения.

— Ты плохо себя чувствуешь. Может понадобиться помощь.

То ли всхлипнула, то ли фыркнула.

— И что ты сделаешь?

— Все, что смогу.

— А многое ты можешь?

— Я же сказал: все. Кому-то пределы моих возможностей покажутся смешными, но других у меня нет.

— А вдруг появятся? Сенатор же зовет тебя не просто так. Вдруг он собирается…

Поднять меня из грязи в князи? Ага, как же! Хорошо, если не позаботится, чтобы все мы благополучно замолчали. Навсегда.

— Я в это не верю.

— Без веры жить нельзя.

Падре так твердит на воскресных проповедях, знаю. Когда-то я тоже пытался верить. Пока окружающая действительность не щелкнула меня по носу.

— Жить можно без кучи разных вещей. Не только без веры.

— Но это…

С улицы раздался гнусавый гудок, а следом нетерпеливый голос Эсты:

— Ты готов?

— Иди уже!

Толкнула. Кулачком. Совсем слабо, не то что прошлым вечером размахнулась.

— Я найду, чем вылечиться, не думай. Вон, на крайний случай твоего приятеля обопью.

И верно. Не пропадет. Выживет там, где любой другой сдастся.

— Только глупостей не делай, ладно?

Не ответила. Задумалась о чем-то своем, только махнула рукой, мол, проваливай, не мешай.

Норьега по случаю официального визита тоже позаботился о внешнем виде: вырядился в лучшее, насколько можно было судить. Но блеск любого наряда мерк рядом с громоздким монстром, попыхивающим в воздух ароматными облачками жареного дыма.

Темно-синий лакированный кузов с инкрустацией хромированными загогулинами. Широкий и длинный. Почти автобус. Низенький, правда, да ещё и с откидным верхом. В журналах по истории науки и техники такому самое место, а не на улицах вполне себе современного города.

— На какой свалке откопал?

— Обижаешь! Это семейная реликвия, можно сказать. Прадед покупал.

Ага, похоже. И заботился о своем приобретении тщательно. А кто-то из потомков вместо того, чтобы выкинуть этот хлам подальше, поменял двигатель.

— А ты опять проговорился!

Разве? В любом случае, это не повод так сиять.

— Не видел таких машинок, да? Они же здесь повсюду. И в Лимбо тоже.

Хм. Пожалуй, и впрямь не видел. В сенаторском гараже парк техники совсем другой.

— Будешь все время ловить меня на словах, перестану с тобой разговаривать.

— Так не только на словах же… Ладно, залезай!

Не сиденье, а целый диван. Правда, не слишком приветливый: не он под тебя подстраивается, а ты под него.

— Может, проще было такси вызвать? Или вообще на муниципальном извозчике смотаться туда-сюда.

— Да ну, какое такси? Тем более, автобус. Сплетни мигом разнесутся.

Конечно. А поездку на металлоломе, который с трудом вписывается в повороты улочек Вилла Баха, никто и не заметит.

— Я часто машину беру, ты не думай.

— И каждый раз — по особому поводу?

— Не. Люблю кататься.

— В одиночестве?

Промолчал. Только пальцы на руле сжал. Мимолетно так, словно случайно.

Что-то Эста подозрительно спокоен. Со вчерашнего вечера. С пристани ушел без скандалов и истерик, и сейчас выглядит вполне обычно. Человек без нервов? С такими-то горячими убеждениями? Не верю. Но пожалуй, и усугублять не стоит: мало ли что? За рулем то он, а не я.

— Извини.

— Ничего. Глория не захотела, когда я предложил.

Понятно, почему. Для Норьеги старинная машина — раритет, дорогой и любимый, а для сеньориты Толлман — лишнее напоминание об убогости собственного существования. О тщетных попытках вырваться из замкнутого круга, виноваты в возникновении которого предки. Родители или дед с бабкой.

— Она родилась тут? В городе?

Он повернул голову. Коротко и недовольно.

— Зачем спрашиваешь?

— Хочу понять.

— А что тут понимать?

Тормоза взвизгнули. М-да, как я и предполагал: тяжело с большими габаритами в здешнем узком лабиринте.

— Она злилась, Эста. Озлобилась. Вот и все. Но не на тебя же, правда?

Сверху в салон что-то посыпалось. Труха и песок. Видимо, кто-то вытряхнул циновку над нашими головами.

— Может и на меня.

Ответил без паузы, а значит, без раздумий. Выходит, для себя все уже решил?

— А ты-то в чем виноват?

— Я… Как в народе говорят? Прохода не давал. Если бы меня не было… Рядом хотя бы не было все время, в общем.

Не договорил, но и так понятно, о чем речь. Девушка достаточно привлекательная, опять же, светлой масти, что здесь редкость, то есть, вполне могла подцепить богатого благодетеля. Очаровать, соблазнить, вынудить исполнить заветную мечту. Но богачи, они такие привередливые… Не лягут на простыни, которые кто-то уже мял. По крайней мере, блондинка искренне и самозабвенно была в этом уверена.

— Забудь.

— Пытаюсь.

Судя по тону голоса, пока получается плоховато. А из меня утешитель тот ещё.

— Это был её выбор.

— Знаю.

— Она могла смириться. Отказаться от соблазна.

— А ты на её месте? Мог бы?

За границей Низины улицы стали шире и оживленнее. Но да, подавляющая часть машин, что попадались навстречу и попутно, были примерно того же возраста, что и движимое имущество Эсты.

— Я на своем месте.

— Ой ли?

У дверей сенаторского особняка нас встретил швейцар. Или сотрудник службы безопасности, исполняющий роль привратника. Незнакомый, что само по себе настораживало и наводило на не слишком приятные мысли. Он забрал присланные визитки, жестом пригласил войти, но остался на улице. А внутри не оказалось уже ни одной живой души, кроме…

— Добрый вечер, господа.

Расслабленная обстановка дома частных приемов резко контрастировала со строгим костюмом хищной женщины, памятной мне ещё по полицейскому управлению. Любая другая выглядела бы сверхсексуально в двойке мужского покроя, но не эта. Дело прежде всего — вот что читалось в каждой черточке лица и складке ткани. Только дело и ничего больше.

— Моё имя Диана Кейтель. Я представляю Инвестиционный фонд Дрейка. Отдел программ особого содействия.

Вторая часть названия места её работы явно должна была тревожить сильнее, но меня выбила из колеи уже первая. Фонд Дрейка? Щедрые благодетели всего мира? Кто бы мог подумать, что сенатор осуществляет свои фантазии именно с их помощью? Нет, конечно, это вовсе не невероятно, но…

Значит, все было серьезно. Основательно и надежно. На той стороне длинного пути, по крайней мере. Джозеф не мог выбрать лучших партнеров. А лучшее, конечно, всегда стоит дороже просто хорошего.

— А где же… Нас пригласил сюда…

— Сенатор Линкольн? Правильно. Сейчас он занят неотложными делами и приносит свои извинения.

Подобная формулировка всегда означает одно: не очень-то хотелось. В смысле, никакой встречи с сенатором не планировалось с самого начала.

— Я уполномочена сделать вам предложение. От имени мистера Линкольна и от организации, которую представляю.

Эста потускнел. Как будто фонарик выключили.

— Разумеется, все это строго конфиденциально. Надеюсь на ваше понимание, господа.

Она взяла со столика две тонкие папки и вручила нам. Сначала Норьеге, потом мне.

— Здесь представлен полный перечень мероприятий и объемы услуг. Все цифры согласованы и утверждены.

Поездка, операция, пожизненная коррекция в случае неудачи оперативного вмешательства — все то же самое, что сулил сенатор. А вот грант на обучение в любом университете мира, по выбору, это мило. И налоговые льготы, читай — повсеместные банковские скидки плюс благоволение работодателей, которые с твоих преференций будут получать и капельку своих. Нет, это не просто предложение новой жизни. Это гарантированное будущее. Твоё. Твоих детей. Их детей. Так далеко, насколько хватит воображения.

— А вы не хотите посмотреть, прежде чем принимать решение?

Эста что, все ещё читает надпись на обложке?

— С вашего позволения…

Положил обратно. Аккуратно, словно боялся помять.

— Это разумное предложение, — с легким нажимом уточнила сеньора Кейтель.

— Очень разумное. Но не одностороннее, правильно?

Внимание переместилось на меня:

— Разумеется. Любая сделка подразумевает взаимовыгодное участие обеих сторон.

— И что вы потребуете от нас?

— Требования выставляю не я, молодой человек. Я всего лишь посредник.

Ну да, ну да. Удобная позиция, как может показаться. Но если перевести её в область интимных отношений, картинка складывается совсем иначе. Проще говоря, если ты посередине, имеют тебя и сзади, и спереди.

— Так чем мы должны заплатить за вашу… о, простите! За щедрость сенатора?

— Тем, что её примете. И примените.

— То есть, исчезнем из города?

— Упрощенно говоря, да.

— А если чуть усложнить?

— Ваше возвращение в Санта-Озу не предусматривается.

Что и требовалось доказать. Ну, мне-то, положим, все равно, а вот почему Эста молчит? Придется за двоих отдуваться.

— У нас есть близкие люди. Родственники.

— Предложение не распространяется на членов семьи.

— Значит, мы должны оставить все, что у нас есть, и всех?

— Не создавайте трагедию на ровном месте, молодой человек. Никто не запрещает вам поддерживать отношения с… С кем пожелаете.

— На расстоянии.

Она чуть сузила глаза, рассматривая меня.

— Если успешно сможете воспользоваться предложенной вам стартовой площадкой, сможете обеспечить необходимое финансирование, пожалуйста, вызывайте родных к себе. Все в ваших силах.

Образно говоря, разбогатеете, как сенатор, сможете творить такие же глупости. М-да.

— Приглашаете в погоню за чудом?

— Я не собиралась затрагивать эту тему, но раз уж вы настолько упрямы…

Сеньора Кейтель скучно понизила голос. А заодно отвела взгляд в сторону. Слегка так, чтобы продолжать меня видеть, но уже не смотреть в глаза.

— Нет ничего невозможного. Даже чудеса случаются. Только они чаще происходят с теми, кто не боится рисковать и жертвовать. Вам не запрещают помнить и вспоминать: на здоровье! Но вечно цепляться за прошлое нельзя. Нужно уметь оставлять за спиной то, что потеряло свой смысл и отжило свой век.

Или нужно уметь отказываться от себя самого? От клочков, капель и мелочей, сумма которых как раз и есть ты? От обещаний, например?

У меня их целых два, если что. Одно, данное Лил. И второе собственное: Хэнк. Зачеркнуть их, и от меня уже точно ничего не останется.

А заманчиво, черт подери!

Черт…

Почему я помянул его, а не Господа? Может, потому что сделанное предложение так сильно напоминает контракт о продаже души?

— Это должно было нас убедить?

Она пожала плечами.

Теперь настал мой черед положить папку на стол. Поверх эстиной.

— Передайте сенатору, что сделка не состоится.

— Вы богатый человек?

— Совсем нет.

— А ведете себя так, будто весь мир в вашем распоряжении.

Как мне показалось, женщина по имени Диана произнесла это с оттенком зависти.

— Ну, своим миром я точно распоряжаюсь, как хочу.

Улыбка? Или у меня галлюцинации? Нет, точно улыбнулась. И тут же спрятала эмоции обратно.

— Значит, вы счастливый человек. И все это… — Она взяла папки, скрутила в рулончик. — Это вам, в самом деле, не нужно.

— Доброго пути домой, сеньора.

— И вам, господа. Кстати… Если вдруг озаботитесь деньгами, свяжитесь со мной: на машину, что стоит у входа, найдется много щедрых коллекционеров.

Её визитка была бумажной, нарочито скромной. И горько пахла жасмином.

Ночь в этом районе Вилла Лимбо ощущалась совершенно особенной. Тихой, но без малейшего напряжения. Безлюдно? Да. Мертво? Нет.

Привратника на месте не обнаружилось. Должно быть, все его функции заключились в том, чтобы изъять фактические доказательства нашего визита, а защита здесь никому не требовалась. Даже подумать, что какой-то воришка или, упаси боже, убийца вздумает напасть на обитателей домов по камино Норте… Абсурд. Слишком уж хорошо соседи знают друг друга. По крайней мере для того, чтобы на раз-два вычислить чужака и сделать нужный звонок.

Кстати, вот ещё один хороший повод не задерживаться.

— Эста, ты как там?

Он стоял, засунув ладони в карманы брюк. Остановился прямо против двери, на той же линии, по которой выходил из дома.

— О чем задумался?

Ни ответа, ни привета.

Со спины Норьега выглядел, как обычно. Прямо и несгибаемо. Только голова была чуть опущена, будто вдруг понадобилось что-то рассмотреть внизу, у ботинок.

— Эй, нам пора. Правда, пора уходить.

— Пора? — Эста поднял взгляд на меня.

— Да, нечего больше здесь делать.

— Пора…

Он двинулся к машине. Провел ладонью по лакировке крыла.

Вряд ли мы сейчас чувствовали себя одинаково. Эста двигался, словно с гирями на ногах, а у меня внутри было совсем-совсем легко. Пустовато, зато свободно. Правда, немного неуютно из-за того, что кое-кто рядом со мной не чувствовал себя мотыльком.

— Я правильно все сказал? Или не надо было говорить за двоих? Думаю, ещё удастся все переиграть, если понадобится.

— Переиграть…

Норьега тяжело оперся о капот. Завис над темной синевой, в которой звездами отражались фонари.

— Для него это все тоже было игрой.

Человек, с которым я приехал сюда буквально полчаса назад, был совсем другим. Воодушевленным. Полным энтузиазма и далеко идущих планов. Словом, Эстой на все сто процентов. А чей сейчас глухой и бесстрастный вопрос улетел в темноту?

— Он ведь играл с самого начала.

Возможно. Располагая сенаторскими ресурсами любой захотел бы почувствовать себя богом. Не сложилось, как виделось? Что ж, люди гибли всегда. В том же потопе, к примеру. Правда, тогда речь шла о каре небесной, а в этот раз все вышло по-человечески. Без участия вышних сил.

— Дергал за ниточки.

Обычная практика. Он же стоит на самом верху. Или, продолжая арахно-ассоциативный ряд, в самом центре паутины. Вот только, пожалуй, в отличие от паука очень редко лично проверяет, почему в одном или другом конце его владений что-то вдруг затрепыхалось.

— И мы для него были не больше, чем куклами.

Удобным материалом для достижения поставленной цели? Да. Но я бы покривил душой, и ты, Эста, тоже, если бы заявили, что не имели в этом деле личных интересов. Так что, игры играми, а кукловод не менее зависим от своих подопечных.

— Я хотел его простить. Простил бы, если … Почему все оказалось напрасным?

Что-то блеснуло на капоте. Не бликом, искоркой.

— Нам ведь даже не сказали, что с ней случилось. Жива или уже… Её больше нет, но это ничего не изменило. Он даже не захотел прийти сам, прислал…

Такого поворота следовало ожидать. Личные встречи — роскошь. Почет, которого нужно добиваться. Ценный подарок к особой дате. Я заранее мог бы сказать, что, скорее всего, разговора с сенатором не случится. Но ты был весь в… На подъеме, в общем. И как-то не захотелось бить поддых.

— Мне столько нужно было ему сказать!

Ладонь взметнулась в воздух и снова опустилась на капот. Кулаком. Поднялась для нового удара.

— Эй!

Прижать его руки к телу было посложнее, чем справиться с Лил: размеры не те. Хорошо ещё, бурного сопротивления не последовало.

— Машина ни в чем не виновата.

— А кто? Кто виноват?

— Сядь.

— Она поступила плохо. Ужасно. Я её не оправдываю. Но получается, все это было зря?

— Садись, кому говорят!

Такой Эста пугал не на шутку. Особенно когда начал рассматривать свои пальцы со странно пристальным интересом.

— Я поведу.

Вряд ли он слышал мои слова. И вряд ли заметил, как машина тронулась с места.

— Все было зря. Люди погибли. Столько людей. А за что? Зачем?

Если б я знал, сказал бы. Наверное. Хотя… Не ответы ему сейчас нужны. И не советы.

Часть 3.14

По питейным заведениям в нашей прежней дружеской компании специализировался Хэнк. В силу особенностей одной из сфер его семейного бизнеса: виноградники и все с ними связанное. Водил, угощал, просвещал. Устраивал настоящие экскурсии. А я никогда ничего не запоминал или притворялся забывчивым настолько удачно, что…

Нет, эту вывеску точно никогда не видел. Дверь неприметная, но главное, выглядит добротно. И мостовая не заплевана табачной жвачкой. Должно быть, пристойное место. Подходящее двум разочарованным мужчинам для беседы по душам. Единственная трудность в том, что души к расчету принимают только в аду, а на грешной земле пользуются другими платежными средствами.

— Эста, у тебя с собой есть…

— Сколько их было всего? Надо посчитать. Обязательно надо.

Он бормотал всю дорогу, но шум двигателя благополучно топил в себе этот лихорадочный треп. А теперь слова снова всплыли на поверхность.

Ясно, о деньгах спрашивать бессмысленно. Придется обходиться своими возможностями.

— Ладно, идем.

Патио оказалось совсем небольшим, к тому же густо заставленным кадками с вениками зелени, и путь к барной стойке напоминал путешествие по настоящему саду. Между кустами кое-где иногда всплывали лица посетителей, углубленных в процесс пития и мало интересующихся происходящим вокруг: как раз та атмосфера, что нам нужна.

— Чего желают сеньоры?

Он был один на всю стойку. Может, и на все заведение вообще. Спокойный до восточной медитативности и, судя по характерному аромату, обязанный своим состоянием духа хорошо известным в народе природным средствам. Правда, нирвана хозяина взяла перерыв, когда я положил перед ним свое удостоверение.

— Здесь наливают в кредит?

Нас могли выставить. Легко. Если бы нашелся повод. На крайний случай — желание. Но уж слишком много столиков пустовало, чтобы отмахиваться даже от длинных денег. Тем более, обеспеченных фондом социальной поддержки.

Уточнили у меня только одно:

— Работаете?

— Взгляните сами.

Постоянное место работы существенно увеличивало размеры кредита. Строго говоря, я мог бы набрать выпивки на всю будущую зарплату, если бы захотел. Или даже на полгода вперед. И, соответственно, погашение «рабочих» долгов происходило намного быстрее, поэтому бармен дежурно улыбнулся, сверившись с записями в реестре:

— Вы что-то выбрали или позволите предложить наш фирменный…

— Для начала — рюмку самого мерзкого, что у вас есть. Чтобы взбодриться.

Он понимающе кивнул, выставил крохотную стопку и медленной струйкой, едва ли не по капле, нацедил чего-то мутного, с заметным зеленоватым оттенком.

— Я один пить не буду, — категорично заявил Эста, на мгновение отвлекаясь от своих невнятных риторических вопросов к пространству.

Незамедлительно появилась и вторая стопка.

Пойло пахло не особенно противно. Горькой травой. Да и на вкус напоминало сгнившие пальмовые листья. Когда коснулось языка Зато когда пробралось дальше, заставило вздрогнуть всем телом.

— Чем предпочтете продолжить?

После такой гадости? Да чем угодно: все покажется сладким и изысканным. Однако, все-таки не стоит забывать о пределах финансовых возможностей.

— Местно-аутентичным.

— Простите?

— Ром подойдет. Тот, что посуше.

— Занимайте любой столик по вашему выбору, я подойду через минуту.

Эста так и уселся на плетеный стул. С полной стопкой в пальцах.

— Зачем мы сюда пришли?

— Затем, что взрослые всегда так поступают. А мы ведь с тобой взрослые?

Народную поговорку о болтливости пьяного языка я впервые услышал только здесь, в Санта-Озе, но осознал её правдивость гораздо раньше. Дома. Когда наблюдал за отцом.

Запойным он не был. По крайней мере, поначалу. Да и потом позволял себе выпивать нечасто: «профессия» требовала заботы о здоровье. Зато в редкие минуты свободы не останавливался, пока не уничтожал все спиртное в доме. Мама пыталась с этим бороться. Искренне и самоотверженно. До момента, когда ей наглядно и не особенно вежливо объяснили, кто в семье зарабатывает деньги.

Один он пить не любил. С последними друзьями разругался, видимо, ещё до моего рождения, при прислуге откровенничать опасался, а живую душу рядом все-таки хотел ощущать. Кто оставался? Я.

«Папа рассказывает сказки». Так говорила Элена-Луиза в ответ на мои вопросы. Каждый раз. И я верил. Пока однажды не напомнил отцу, о чем он пьяно бредил накануне. Нет, меня не ударили. Не тронули и пальцем. Но взгляд, странно чужой и одновременно знакомый до немыслимых глубин, сказал о многом.

Ну а сенатор, к примеру, использовал совместные распития горячительного в деловых целях. И время от времени устраивал мастер-классы, за которыми я имел удовольствие наблюдать.

— А все-таки, зачем?

Вот ведь настырный!

— Чтобы выпить. И выслушать.

— Ты наконец-то что-нибудь мне расскажешь?

Это превращается у Норьеги в навязчивую идею. Или уже превратилось?

Рассказать нетрудно. Забавно даже было бы взглянуть на лицо Эсты, когда он узнает мою настоящую историю. Но разменивать главный козырь по мелочи? Нет уж. Не сегодня.

— Я рассчитывал, что из нас двоих говорить будешь ты.

— И хорошо рассчитал?

— Пожалуйста, сеньоры.

Керамическая бутылка безо всяких опознавательных знаков и две кружки. Вот что-то, а посуда явно местная. Аутентичная. В стиле времен конкистадоров.

— Ну вот, нам уже добавку принесли, а ты ещё и не начинал.

Норьега посмотрел на меня, чуть помедлил, а потом лихо опрокинул стопку в рот.

— Ф-фух!

Ром оказался гораздо приятнее на вкус, хотя и ненамного слаще.

— А ты не слишком торопишься?

— Это ты отстаешь.

Эста понял намек, и с содержимым кружек мы справились практически одновременно.

— Ещё по одной или все-таки поговорим?

— Да о чем?

— О твоих расчетах на встречу.

— Да не было никаких…

Врет, конечно. И уличить его в лжи проще простого. Взять хотя бы костюм с галстуком. Это мы, мусорщики, по-простому собрались, в рубашке навыпуск.

— Он должен был что-то услышать. От тебя. Правильно?

— А имени у него нет? Или должности? Ты все время избегаешь одного-единственного слова. Почему? Здесь — ладно, ещё можно бояться, что подслушают. Но когда рядом никого нет… Что тебе мешает? А в мыслях тоже всегда и только — «он»?

Выпивка начала действовать? Рановато вроде. Хотя, если присмотреться, Эста сейчас уже намного ближе, чем пять минут назад, к себе прежнему, настойчивому и напористому. Бесноватому, как выражается мой приемный папа.

— Это не имеет никакого значения.

— Для тебя? Хорошо. Но я хочу знать. Понимаешь? Мне надо знать. Мне.

— Так хочешь или надо? Ты уж определись.

Он открыл рот, осекся, махнул рукой и плеснул в кружку ещё рома.

— Значит, не скажешь?

М-да. Уперся насмерть. Придется все-таки пожертвовать пешкой, или как там это обычно называется в большой игре?

— Скажу.

Эста разве что не лег грудью на стол. Наверное, чтобы не пропустить ни единого звука.

— Честно?

— Как на духу.

Интересно, сколько минут он может вот так смотреть, не моргая?

— Ну?

— С этим человеком… с его образом у меня связаны воспоминания, которые я не хочу вытаскивать на свет божий снова и снова.

— Так вы все-таки…

— Он меня даже не помнит, Эста. Поверь. Помню только я. Все хорошее и все плохое.

Норьега вернул свою задницу на стул и уставился в кружку.

— Да, дела…

Впрочем, пешки оказалось мало, потому что через крохотную паузу возник новый вопрос:

— Было больно?

— М?

— Он сделал тебе больно, да?

Пожалуй, стоит выпить ещё.

— Ты ведь не жил в его семье. То есть жил, но не в семье, а как… Конечно, от тебя надо было избавиться к совершеннолетию!

— Эста.

— Чего?

— Твоё воображение…

И зачем я пытаюсь подбирать слова? Бесполезно ведь. Напрасный труд. Наверное, привычка, оставшаяся от прошлой жизни. Ну ничего, пройдет. Когда-нибудь.

— Слишком живое оно у тебя.

— Отсюда и все эти манеры, поведение, знания… Учителей приводили дом? Тайно, чтобы они даже не знали, кого учат?

Впору докатать бутылку в одно лицо и посылать за следующей.

И откуда Норьега берет все свои конспиративные теории? На работе от безделья листает бульварную прессу, что ли? И ведь объясняй, не объясняй — все едино. Мы могли видеться раньше. Вполне могли. Только он ни за что не вспомнит. И снимки в газетах, вытравленные из архивных материалов, ничего не решили бы, даже если бы сохранились в первозданном виде. Усилили бы подозрения, самое малое.

— Эста, можно, теперь я спрошу?

— А? О чем?

— Ты шел на назначенную встречу не просто так. С целью. Какой?

Он потер лоб над правой бровью.

— Я хотел сказать. Обо всем, что происходит. И о том, чего нет.

— Например?

Норьега выразительно взглянул на бутылку в моей руке.

— Понял, понял.

Чем хорошо опьянение? Мир консервируется. Окружающий. Если он и меняется, то ты этого блаженно не замечаешь. Пока не случается насильственного вторжения.

— Обновку обмываете?

Интересно, как смотрит достопочтенная Консуэла на то, что её любимый сыночек посещает питейное заведение? А, Карлито? Ответишь, если спрошу? Нет, не успею до следующей фразы незваного собеседника.

— А тебе впору. Кто бы мог подумать?

В сенаторском доме не было запретов. Вообще никаких. Зато присутствовал кодекс пристойного поведения. Пей, кури травку, води проституток — никто слова не скажет. Вот посмотрят на тебя осуждающе. Так, что сквозь землю провалишься. Ну или сам срочно отправишься копать яму, чтобы провалиться. Совершенно добровольно.

А Консуэла к тому же всегда была крайне набожной женщиной. Благоговейно чтящей заповеди, указанные в тексте прямо, и те, что обычно читаются между строк. И вот она бы точно не похвалила сына за появление в злачном месте. Тем более, что трезвым его сейчас никто бы не назвал.

— Гостей здесь угощают?

Третьего стула за столом не предусматривалось, но это не смутило Карлито: притащил из-за зеленой изгороди. Отсутствие кружки тоже не стало препятствием для присоединения к нашему банкету.

— Хорошо живете! Тут, наверное, пойла дороже не найдется. Эста, тебе что, жалованье повысили?

Ага. Спасибо, что просветил. Значит, выдачи денег на руки в конце недели можно не ждать.

— Чего такой мрачный тогда? Радоваться надо, петь и плясать!

Дела прислуги меня никогда не занимали. Есть досье, есть жизненно важные сведения, которые надо иметь в виду, и довольно. Незачем забивать голову бантиками и завитушками, наслаивающимися на личность по мере движения от рождения к смерти. Так проще. Понятнее. Но приходится признать, что этого развязного парня я никогда раньше не…

А ведь он сейчас бесится. Натурально. Не по нашему с Эстой поводу, и то ладно. Хотя, бог с ним, с бешенством: есть ещё кое-что. Новехонькое. Снисходительное превосходство. Кого над кем, спрашивается?

Если судить объективно, то Карлито стоит ниже Норьеги. В социальном смысле. Физически — да, основную часть жизни проводит в горах. Потому что там и родился. В поместье. Отвезли бы роженицу в центральный госпиталь, как, собственно, полагалось, стал бы типичным жителем Вилла Лимбо. Вот тогда водил бы дружбу с Эстой на законных основаниях.

Э, дружбу?

— Вы двое приятели? Нет, правда?

Норьега скорчил гримасу, которая могла означать все, что угодно. Зато Карлито оказался как никогда расположен к общению и довольно сообщил:

— Друзья детства!

— Оставляли его в семье по соседству, когда матери приглядывать было некогда.

Давненько, должно быть. Ещё до моего появления в Санта-Озе. Потому что потом смуглый мальчишка с приторно смиренным видом попадался мне на глаза почти постоянно.

— Да ладно тебе хмуриться! Такой вечер хороший… И ночь выйдет отменная, если знаешь, куда пойти! Ты-то знаешь? Может, подсказать?

— Я тебе сейчас сам подскажу. Куда пойти.

— Эй, эй! Спокойно! Сеньор, тащите сюда ещё бутылку!

От толчка ладонью в грудь Эста плюхнулся обратно на стул, но отставил в сторону заявленное намерение только когда кружка снова наполнилась.

— Чего это он? — громким шепотом дыхнул мне в ухо Карлито. — Горе какое?

— Может и горе. Как посмотреть.

— Ну-ка, ну-ка! Кто посмел обидеть блаженного Эстебана?

А кого спрашивают? Меня? Похоже. Уж больно у Норьеги взгляд мрачный. Прямо поверх кружки.

— Да не сложилась тут одна задумка, только и всего. Встреча не удалась.

— О, встреча? Какая?

Ему было интересно. На самом деле. По-дружески? Нет, совсем иначе.

— С одним влиятельным человеком.

— Эсту пустили в высший свет? Это за какие же подвиги?

— За услугу.

— О, растешь, брат!

Он бы хлопнул бывшего «соседа» по плечу, но не дотянулся. К счастью.

— Понял, наконец-то, что помогать надо не всем, а только отдельным людям?

Ещё одна кружка в зачет Норьеги. Залпом.

— Так что не сложилось-то? Мало заплатили?

— Встреча и не сложилась. Должник не пришел. Прислал вместо себя шестерку.

Карлито прыснул, разбрасывая капельки слюны вокруг. Веером.

— Значит, не заслужил! А вообще, дам совет. Бесплатный, на будущее.

Он снова наклонился, правда, больше в мою сторону, чем к Эсте.

— Богачей надо брать за живое.

Смуглые пальцы сжались в кулак.

— И держать…

Костяшки пальцев заходили, как жернова.

— Держать…

Ножки стула шаркнули по каменным плиткам патио.

— Вы оставайтесь, а я пойду.

— Ага. Только мебель сначала отпусти.

Эста посмотрел в том же направлении, что и я. Убрал руку со спинки стула. Повернулся. Качнулся.

— И точно, пора нам.

— Уже отваливаетесь? Слабаки! — вынес вердикт Карлито, потянувшись за недопитой бутылкой.

А меня, однако, тоже качает. Хорошо хоть, не так, чтобы судорожно искать опору.

— Счастливо оставаться.

— Увидимся!

Как-то зловеще оно прозвучало, обещание это. Приговором.

Странно, но свежий воздух на улице ощущался острее. Наверное, потому что кустов поблизости никаких не было, не в чем было задерживаться ни ленивому ветерку, добравшемуся до центра города с самого побережья, ни… Судному гласу ангела, стоящего у машины и грозно упершего руки в бока:

— Эстебан Норьега, так вот какими важными делами ты занимаешься?

Она была в кружевах. Вся. С ног до головы? Нет, до шеи. Сильной, длинной, загорелой шеи. А вот дальше как раз начинался контраст. Ангелу ведь каким полагается быть? Длинноволосым, безвинным и благостным. Женщина же, вперившая взгляд в Эсту, замешкавшегося где-то у меня за спиной, была совсем другой: коротко стриженой, видавшей виды и суровой.

— Марисоль? Откуда ты…

— Это кто у нас там заблеял? А ну-ка иди сюда, агнец божий!

Первое впечатление рассеивалось с каждой секундой. Хотя, и к лучшему. Земле нужны не ангелы, а люди. Именно такие, из выносливой плоти и горячей крови.

— Что, слух отшибло?

Эста шагнул вперед. В моё плечо. Буркнул:

— Как ты меня нашла?

В руке женщины звякнул серебристый брелок.

— По следам на волне и то хожу, не жалуюсь… Сам же с сигнализацией месяц возился. Забыл? А зачем, спрашивается? Покажите мне человека, который польстится на эту старую развалину!

— Любители всегда найдутся, сеньора. Не здесь, правда. За морем.

На меня даже не взглянули, зато Норьега получил очередной вопрос-удар:

— Дружка богатого себе завел и в загул пошел?

— Он не…

— Не дружок?

Эста явно не был готов к осмысленной беседе. То ли из-за количества выпитого, то ли спасовал перед огненным напором. В любом случае, отвечать пришлось мне:

— Не богатый.

А чтобы больше вопросов не было, вытащил из-под рубашки карточку.

Женщина задумалась. На минуту, не больше. Потом приказала Норьеге:

— Марш в машину!

А когда тот упал куда-то в район заднего сиденья, очередь дошла и до меня:

— Особого приглашения ждать будешь? Садись, садись! Подвезу. До дома добраться на своих двоих у тебя сейчас силенок не хватит.

Об этом, кстати, ещё можно было поспорить. Да и торопиться некуда: добрел бы потихоньку. Но если уж амазонка по имени Марисоль скомандовала…

Часть 3.15

Квартала два она молчала, по большей части сосредоточенно глядя вперед, правда, изредка бросая взгляды в мою сторону. Косые и быстрые, чтобы несильно отвлекаться от управления транспортным средством. А вот у меня руля в руках не было, можно было глазеть вовсю, не отрываясь. Пока длинный просторный рукав не задрался до локтя, когда женщина поправляла зеркало заднего вида.

Борозда шрама на оливково-смуглой коже предплечья. Натоптанная тропинка. Широкая, белесая, с некрасивыми рваными краями. В общем, не тот аксессуар, который выставляют напоказ. И понятно теперь, откуда взялся такой покрой платья, странно старомодный.

— Хочешь спросить? По глазам вижу, что хочешь. Не надо, сама скажу. Протащило по лееру в том году. Навигатор ошибся с координатами бури, вот нас и задело. Краем.

Ну и что это за ответ? Вопросов только вдвое больше стало. Если не втрое. Хорошо ещё, собеседница не собиралась умолкать.

— Я служу в Береговой страже. Не место для женщин, да? Все так думают. А откуда мужчин-то взять? В Лимбо каждый наперечет. Вот здоровяк, как ты, на море бы пригодился. Только не попадешь туда, даже если рваться будешь. Не возьмут. Вы же бедные-несчастные, обездоленные и нуждающиеся, о вас заботиться надо, пылинки сдувать…

Кто же она такая? Не подруга, это точно: все слова идут вразрез с тем, что обычно мелет Эста. Хотя, в главном права, конечно. Бахито и впрямь не берут на военную службу. Статус не позволяет. Они ведь не граждане. Временные переселенцы. Беженцы. До сих пор. Все ещё.

— Вот и братец вместо того, чтобы мужскими делом заниматься, вокруг вас прыгает. Кузнечиком. Бумажки перекладывает с места на место и проповеди читает.

Ага, брат. В смысле, сестра. Она ему. Старшая.

— А не служила бы я, кто б его в муниципалитет взял? Желающих много: работенка-то завидная и риска никакого.

С заднего сидения что-то пробурчали. Совершенно неразборчиво, но Марисоль это не смутило.

— Знаю, знаю, что ты скажешь! Патрули ночные свои вспомнишь. Игрушечки. Швали на улицах найти вдоволь можно, если поискать, только на неё полиция есть. Что ж ты туда заявление не подашь? А потому что страшно там будет, с оружием-то. У тебя пистолет, у него пистолет, кто первым успеет?

С этой точки зрения я на Эсту никогда не смотрел. Как-то не догадывался. А в самом деле, ему бы пошло мундир носить. И энергия бы к делу была пристроена.

— Мало тебя ремнем охаживали в детстве, ох мало… Знала бы заранее, хлестала бы в хвост и в гриву! А то вырос не мужик, а не пойми, не разбери кто. С дурацкими идеями носишься, и все без толку. Сторонники никак не появляются, да? И не появятся! Не станет никто сражаться за лучшее будущее, пока сыт и пьян задаром.

Это точно. Если судить по Фелипе, не вылезающему из гамака, не станут. Потому что выше головы не прыгнуть. Где-то в другом месте, стартуя с новой высоты, ещё решились бы. Например, приняв сенаторское предложение. А здесь зачем напрягаться? Даже если будешь усердно трудиться и заработаешь состояние, все, что сможешь сделать — переехать с окраин ближе к центру. Но остановишься на той же черте, что и мы сейчас. На границе Вилла Лимбо и Низины.

— Ну, куда дальше?

— М?

— Где живешь-то?

Хороший у Эсты навигатор. Красочный. И каждый домик разглядеть можно. Вот в этом вроде я живу. Или все-таки в соседнем?

— О, в картах разбираешься? Учился, что ли?

— Немного.

— Ну хоть немного, и то хорошо. Может, скажешь ещё, что работаешь?

— Скажу.

— Что, в самом деле?

— Работаю.

— Ну ты прямо уникум какой-то на местном фоне! А что делаешь на работе?

— Мусор убираю.

Она тормознула. В прямом смысле: машина дернулась и встала, как вкопанная.

— Мусор?

— Ага.

Меня смерили взглядом. Изучающим, наверное, до костей. Или ещё глубже.

— Ну и ну… А поприятнее ничего не нашлось? Почище, к примеру.

— Так эта работа и есть самая чистая. Когда грязь заканчивается, как раз чисто становится.

Пауза. Передышка. Новая атака:

— А зачем ты вообще работать пошел? Сидел бы себе на пайке и в ус не дул.

Ага. Паек. Которого мне не видать, как своих усов. Не растут пока. Но звучит такой ответ как-то мелко. Наивно и глупо. Может, есть все-таки другой? Тот, что больше похож на правду? Нет, не мою. Общую. Общественную.

— Работать надо. Потому что. Каждому на своем месте. Если все руки сложат, не будет ни людей, ни города… Вообще ничего.

Смешок. Хриплый и горький.

— Тебе что, дело до других есть? Они, значит, бездельничают, а ты из-под них мусор гребешь? Может, пусть зарастут по макушку, и бог с ними? Да и черт — тоже?

Если закрыть глаза, грязи не видно. Ни пятнышка. А ещё нос можно зажать, чтобы не нюхать. И с места не сдвигаться, тогда мир будет казаться совершенным. На твоем личном пятачке. Вот только не будет ли такого мира маловато для всех вместе?

— Может, вам и приятно на горы грязи смотреть, а мне что-то не очень. Почему не погрести, пока силы есть? И разница тогда будет, между людьми и кучами мусора. Для того, кто захочет сравнить.

— Слышишь, Эста? Ещё один блаженный. Совсем как ты. Вам бы сговориться, глядишь, что и вышло бы.

Машина снова тронулась.

— Да ладно, парень, не обижайся. Это я не со зла. Извелась просто, пока брата ждала, а потом искала. Он ведь как на смерть вырядился, во все лучшее, да ещё машину взял, пижон… Думала, дело важное, а что увидела? Пьянь малолетнюю.

Не такую уж и малолетнюю. Тем более, с уважительной причиной.

— Дело и правда было серьезное.

— Да ну?

— Ваш брат…

Упрямый, надоедливый, занудный. С одной стороны. А есть ведь ещё и другая.

— Он хороший. Помогает. Всегда. Даже если помощи не просят.

Я бы в чужую жизнь так лезть не стал. Не хватило бы смелости, наглости или ещё чего-то. А, желания!

— И если бы сегодня у него получилось то, чего хотел… Уже завтра мир стал бы другим. Хотя бы немножко.

Знать бы ещё, что Эста собирался сказать. Так, любопытства ради. И взглянуть бы на лицо сенатора после торжественной речи. Вряд ли у кого-то из этих двоих есть готовые рецепты на будущее, но кто знает? Может, всего, чего им не хватало — встретиться, поговорить и послушать? Может, сегодняшний вечер должен был дать старт лучшему миру?

Впрочем, момент все равно упущен. Каждый остался при своих картах, а значит, исход игры предре…

— Вырастешь, посмотришь по-другому.

— Сеньора?

— На всякий случай, сеньорита. Но это неважно. Эстебан… Да и ты тоже. Вы оба верите, только не можете сообразить, во что. Как в соборе, когда смотришь на Деву Марию, ту, что витражом выложена. Если солнце прямо в глаза бьет, линии расплываются, одни пятна остаются. И знаешь, что есть там что-то, и помнишь: красивое, а ясности нет. Нужно учиться цели ставить. Четкие.

У меня одна такая есть. Хэнк. История должна однажды закончиться. Хуже, лучше — без разницы. Сейчас все подвешено в одном месте, но ветка когда-нибудь обломится. Обязательно.

— Отсюда доберешься до дома? Уж извини, я этот район плохо знаю и плутать по переулкам на ночь глядя не хочу.

Земля закружилась под ногами. Завальсировала. Раз-два-три, раз-два… О, передумала танцевать.

— Тут рядом. Спасибо.

— Да не за что.

С заднего сидения раздалось бурчание. Обрывисто-невнятное.

— Да спи ты уже! Может, пока приедем, как раз проспишься. И расскажешь внятно, чем сегодня занимался!

Я бы после такой угрозы глаз вообще не открывал. До утра, по крайней мере.

Машина повернула за угол, и на улице стало совсем пусто, темно и тихо. Где-то там, во дворах, подальше от случайных прохожих жизнь кипит, это я видел. Играет музыка, ведутся беседы, сплетаются тела. Там. Где-то. Но не здесь. И если не знать о другой стороне мира…

Можно считать, что её нет вовсе.

Хотя, знать или не знать — недостаточно. Мало, проще говоря. Разве мне было неизвестно о существовании Низины? Наоборот. История, структура, площадь, уличная сеть, плотность населения, уровень занятости и прочие статистические данные — только попроси, принесут. Если потребуется, легко выучить наизусть, а потом написать дипломную работу. Грамотную и умную. Единственно что, бесполезную.

Система налажена, сам убедился. И работает неплохо. Есть, конечно, перекосы, но не смертельные. Перспективы зато нет. Условия для жизни созданы, а жить люди не хотят. В смысле, продуктивно. Семьи не множатся, дети не рождаются. Почему, кто б ответил?

Тело всем обеспечено, никаких забот. Казалось бы, давно наступило время подумать о душах, заняться самосовершенствованием, как говорится… Не хотят. Не видят цели? Или её просто здесь нет?

— Вернулся?

— А куда я мог деться?

Встала из кресла, значит, лучше себя почувствовала. Хотя, по виду не скажешь: бледная, нервная, а пальцы так и скачут по локтям.

— Куда угодно.

Если вспомнить, как выпихивала меня на встречу, можно подумать, надеялась, что сгину. Растворюсь в неизвестности.

— Как все прошло?

Какая-то она странная. В смысле, страннее, чем обычно. Вроде говорит что-то, но слова чужие. Не те, что сказала бы Лил.

— Тебе в самом деле интересно?

Помедлила с ответом. Точно, подменили! Пока гулял с Эстой, кто-то забрался в дом и вместо живой девушки оставил безучастную куклу.

— Но я же…

Собирала меня в дорогу? Да, помню. Обидно только, что…

— Зря старалась.

Вздрогнула. Остановила взгляд.

— Столько усилий, а все напрасно.

Концы шали выскользнули из пальцев, и рваное кружево улеглось под ноги.

— Хлопотала, заботилась, сражалась, а без толку. Впустую. В пыль и прах все лучшие начинания и крики души, даже самые громкие, самые отчаянные.

Колени стукнулись об пол. Костяшками. Ладони уперлись во вспучившийся паркет.

— Так и должно было быть. Так всегда бывает. Благие намерения ведут в ад. Думаешь, что делаешь что-то хорошее, а все получается наоборот. Зато с плохим вечно попадаешь в цель. И бьешь. Больно-боль…

Охнула. Выгнула спину дугой, как будто собиралась показать содержимое своего желудка.

— Тебе все-таки нужно к врачу.

На первый же мой шаг ответила движением. Назад.

— Сейчас я тебя подниму и…

— Не приближайся.

Глухой голос. Чуть дребезжащий. Что-то напоминающий.

— На полу тебе лучше не будет. Давай руку.

— Я могу за себя постоять, и ты это знаешь.

Слабо верится. Вот посидеть — да. А ещё полежать. Но постоять?

— Нашла время спорить! Болеешь? Надо лечиться.

— Все так говорят. Говорили. Все, кроме Мари, всегда считали меня больной. Потому что не хотели видеть правду. Но ты… Ты знаешь. И я теперь знаю. Знаю, кто ты. Снова знаю, как тогда. Как раньше.

Голову не поднимает, бормочет куда-то вниз. Правда, вполне разборчиво. Только смысл ускользает, как за него ни держись.

— Я сделала это. Я сильная. Сильнее, чем думала. Сильнее, чем верила. Весь мир… Каждая живая душа приняла мой приказ. Даже моя собственная.

Такую Лил стоило бы бояться. В самом деле. Если бы жуткий пафос не сопровождал сущую ерунду.

— Мари говорила, что надо быть осторожной. Нельзя взывать к лоа по пустякам, иначе они рассердятся и накажут. Тем сильнее, чем больше рассердились.

А вот и любимая песня началась! Духи-мухи, колдовство, противоестественные страхи, прочие глупости, питающиеся слепой верой. В школу тебе надо, девочка. Учиться.

— Они славно пошутили, так, как только они и умеют. Только почему не закончили? Почему не дождались? Ведь оставалось совсем немногое.

Хорошо ром достает. Быстрее, чем я рассчитывал. Надо было учесть, что кровь бодрее бегает. С недавних пор.

— Ещё день, два, неделю, и все случилось бы. Так почему вы передумали?!

Крик ударил в уши. Отскочил. Снова вернулся.

— Вы дали мне знак, но какой? Что я должна теперь делать?

Задрала голову к потолку. Там, что ли, духи гнездятся? А я всегда искал наверху ангелов.

— Прощение достигается только службой, я знаю закон. Я буду ждать вашего слова, сколько понадобится, хоть всю жизнь, что мне дадена…

С неё можно было бы сваять статую. Для частной молельни. В собор, пожалуй, настолько страстных молельщиц ставить не стоит: народ будут отвлекать. От душеспасительных размышлений.

— Я буду ждать. Я буду слушать.

Кто бы меня здесь послушал?

— Хватит уже пол коленями натирать, он наряднее не станет. Давай-ка, поднимайся и…

Это меня шатнуло, или Лил сама метнулась в сторону?

— Не подходи ко мне!

Это ещё что за новость?

— Только попробуй дотронуться!

Мы вдруг стали неприступными, как крепость? Какого черта?

— Что-то я ничего не понимаю. То сама норовишь прижаться, то…

— Да мне даже думать больно, что я… своими руками…

А вот отвращение на её личике, прямо скажем, вещь неожиданная. И неприятная.

— И полдня ведь не прошло, верно? Ещё утром хорош был для тебя, по всем статьям, а теперь испортился?

— Отойди!

Да я, в общем, и рад бы. Отойти подальше. Одна проблема: тут рядом стена, о которую удобно опираться. А до следующей опоры ещё надо ухитриться добраться.

— Убери свои руки… чудовище!

Развратная девица строит из себя невинность? Нелепость какая. Или это очередная уловка? Женские игрушки, точно. Значит, она не успокоится, пока не добьется своего? Что ж, так тому и быть.

— Пусти!

— Да что с тобой, в самом деле?

Никакого удовольствия. Угорь, он угорь и есть. Маринованный. Скользкий и холодный.

— Пусти, кому сказала?!

А дышит горячо. Быстро-быстро. Вот и пойми, чего хочет. Если сможешь.

— Я не знала, какой ты, никогда не знала… Могла только воображать. Дура! А надо было сразу догадаться, что ничем не лучше других. Нет, хуже даже! Намного хуже! Это богатый дом и красивая одежда держали тебя в узде, а стоило им пропасть, и все вышло наружу… Так ведь? Вы ведь всегда были чудовищем, сеньор Дюпон?

Последние слова она не произносила. Выдохнула. Одними губами прямо мне в лицо. За миг до того, как собиралась сдаться, уж это я чувствовал. Может, вопреки хмелю, а может, благодаря ему. Секунда, и сопротивление было бы сломлено. По обоюдному согласию. Если бы не последний удар. Если бы не…

— Что ты сказала?

Выскользнула. Шагнула назад, но убегать не стала.

— Как ты меня назвала?

— Вашим именем, как же ещё?

— Откуда ты… Почему ты его помнишь?

— Я не помнила.

В отсветах фонарей за окном видно только лицо. Бледное и безумное. Как луна.

— И не вспомнила бы, если бы лоа не сжалились. Если бы не простили.

— Причем тут твои духи? Все люди вокруг…

— Закрыли для тебя свою жизнь? Так и должно было быть. Я так хотела. И я так сделала!

Хрупкая фигурка в саду «Каса Конференсия». Голос, полный отчаяния и чего-то ещё. Чего-то неудержимого. Божественный транс? Дьявольская одержимость? Без разницы. Мне. Чем бы оно ни было, оно сработало, и ещё как.

— Но я нарушила правила, и лоа наказали меня. Заставили… Да, я почти влюбилась! В самое отвратительное, что нашлось во всем мире!

Разве это было любовью? Помешательство — вот достойное слово. Правдивое, по крайней мере.

— Я должна была пасть. Должна была убить свою гордость. Убить все, что было важным и дорогим.

А заодно и меня. Почти ведь добила, чего греха таить?

— И когда оставался один лишь волосок… Они показали, что простят меня. Что могут простить. Я заплачу любую цену, что мне назначат. Но наказание никуда не денется. Теперь уже никуда.

Это Лил. Та же Лил, что и раньше. Дерзкая, сильная, упорная. Но что-то все-таки пропало. Что-то, заставляющее… Её защищать?

— Я буду помнить все, что случилось. Помнить. До конца своих дней.

Луна мигнула и утонула в темноте. Зашла за тучи? А откуда им вдруг взяться в коридоре?

Она вспомнила. Не придумала, это точно. Не могла придумать. Значит, все вернулось обратно?

Нет. Изломанное неподвижное тело на кровати так и лежит. Спит. Видит сны. И я, наверное, тоже сплю. Иначе откуда эти странные образы? Нет у Эсты никакой сестры из Береговой стражи. Не было встречи, назначенной сенатором. И Лил дремлет где-то поблизости. Правда, кресло пустое, но дом большой, места много. А утром, когда я наконец открою глаза…

Часть 3.16

Будильник закряхтел ровно через минуту. По крайней мере, мне так показалось.

Старинный механический монстр, собранный заводским часовщиком, наверное, задолго до эпохи переселения народов. И до сих пор работает. Главное, исправно несет свою службу, если хозяин не забывает о своей.

Служба, да.

Как ни странно, отправляться на работу в ночь было легче. И даже не чуточку, а намного. Может, потому что за день успевалось гораздо больше? А что удастся сделать с утра?

На Хэнка время точно найдется. Хотя, потеть он стал меньше. Теплообменные процессы стабилизировались, как выражается доктор Вега. В каком-то смысле, ситуация выправилась. В лучшую сторону? Не уверен. Раньше ощущалось, что процесс идет, неважно какой, но есть движение. Сейчас же все затихло. Вокруг. А вот со мной явно что-то происходит, если вспомнить череду ночных видений. Взять даже этот вчерашний бред с признанием Лил…

Колючие нитки. На полу. Под ногой. Это её шаль? Точно. И на том самом месте, которое снилось. Зато девчонки нет. Или все-таки есть?

На кухне пусто. В кладовой… Ну, не пусто, но безлюдно. Фелипе спит сном пьяного ангела тоже в полном одиночестве. Никого. Ни наверху, ни внизу. Странно.

Вчера она казалась больной, а значит, вряд ли ушла бы из дома. Должна была спать в кресле до моего прихода, да и потом тоже. А утром варить кофе, как всегда это делала. Если мне все приснилось. А если нет?

Впрочем, сначала надо её найти. И посмотреть в глаза, тогда станет ясно, порядок у меня с головой или пора начать посещать доктора.

Что утро, что вечер — одна и та же темень на улице, но откуда-то знаешь: день приближается, а не уходит. Ощущаешь это в себе. Внутри, как животные, птицы и растения. Как настоящее дитя природы.

— Лил?

Дверь не заперта. Впрочем, в Низине, похоже, замки вообще не в почете. Да и без надобности закрываться. От кого? От своего же брата по несчастью?

— Лил, ты дома?

Планировка похожа на родовое гнездо Ллузи. Должно быть, квартал застраивался целиком и сразу, по единому плану. Ну да, здесь же толком не было частных землевладельцев: муниципальные территории, собственность города.

А вот мебели больше. Намного. Прямо-таки, целый лабиринт из столиков, комодиков, шкафчиков, этажерок и прочего: еле протиснуться можно. В этом смысле дом приемного отца, пожалуй, нравится мне гораздо больше своим простором. Даже учитывая тот факт, что Фелипе, по всей видимости, от своего скарба избавлялся в целях пополнения питьевых запасов.

— Лил, я вхожу. Не говори потом, что не предупреж…

Это ещё что такое?

В коридоре ночники попадались через раз и больше мешали рассматривать проход, чем освещали путь. Я ещё удивился, почему их так мало. Что ж, теперь знаю ответ.

Они были повсюду. На стенах. На прикроватных полочках и столиках. Даже на полу — причудливыми дорожками. Россыпь светлячков, превращающая спальную комнату в будуар какой-нибудь сказочной принцессы.

Перед порогом царил обычный, естественный хаос жилого дома, за — мертвенно-стылый порядок. Все было расставлено и разложено с невероятной аккуратностью. Трудно было поверить, что тут хозяйничала Лил, хотя… Нет, больше некому.

Покрывало без единой морщинки. Подушки, взбитые и нетронутые. Ровные складки тяжелых штор. Время остановилось в этой комнате. Однажды и навсегда.

Тщательно расправленное платье, лежащее поперек кровати, словно приготовленное для кого-то. Размер не Лил, на женщину покрупнее. Вернее, просто — на женщину, а не чахлую птаху: ростом они, пожалуй, были примерно одинаковы, а вот прочими округлостями…

Должно быть, принадлежало матери. Как её звали? Падре упоминал. А, Лурдес. Помешанная. Правда, по состоянию спальни этого не скажешь. Наверное, дочь хотела помнить только хорошее, потому и постаралась устроить нечто вроде святилища. Вот тут, в окружении нескольких рядов крохотных ночников, видимо, алтарь. С библией?

Корешок записной книжки хрустнул под пальцами, но не рассыпался. Небольшая. Каждый лист заполнен рукописными строчками. Почерк довольно разборчивый, особенно поначалу.

«Профессор велел вести записи. О каждом. Сказал, что так мне самой будет удобнее. Ещё сказал, чтобы соблюдала график, иначе моль не приживется.»

Какая ещё моль?

«Ровно одиннадцать дней и три часа от той минуты, когда почувствую ребенка. Он сказал, что должна почувствовать. Анализы и все такое — чушь. Я ему верю. Другого мне и не остается.»

Речь идет о зачатии, что ли?

«Первые дни моли, мужская и женская, переплетаются между собой. И одна всегда сильнее другой. Материнская. Но от отца тоже что-то остается. Передается ребенку. А пока нет ни тельца, ни чего остального, она не связана, как говорит профессор. Она может остаться в матери и потом снова сплестись. С новой молью нового мужчины. И снова остаться, но уже не совсем прежней.»

Интересная теория. Работающая?

«Так можно собрать моль из молей. По частям. Профессор не знает, сколько их понадобится, но мне это неважно. Ради своего ребенка, ради его будущего, счастливее, чем у меня и у всех остальных, я сделаю хоть тысячу попыток.»

Тысяча попыток? Тысяча мужчин. О Лурдес говорили, что она шлюха. И говорили, что дважды не встречалась ни с одним из своих любовников. Теперь понятно, почему.

«Я начну со следующей луны. Лучшее время для лучшего ребенка на свете.»

Дальше заметки шли всего по несколько строк, на расчерченных, пронумерованных и датированных листках. Кое-где даже с именами.

Тысячи там не было — я специально взглянул на последнюю страницу. Но список впечатлял. Как и последняя запись.

«Он долго не соглашался. Отказывался. Говорил, что слишком стар, что ничего не получится. Но я не могла завершить дело без него. И он завершил тоже. Свою жизнь. Сердце не выдержало, так сказал врач. И посмотрел осуждающе. Все они всегда так смотрели на меня. Но мне все равно. Зачатый в грехе или праведности, мой ребенок будет самым лучшим.»

— Знаешь, как говорят, Франсиско? Если пьянство мешает работе, бросай работу.

— Сеньора?

— Ладно, опозданием считать эту четверть часа не буду. Так и быть, прощу. Но если собираешься придумывать оправдания, не расплачивайся по карточке: я как сегодня увидела списанную сумму и назначение платежа, аж охнула.

Несмотря на строгий вид, настроение у Долорес явно было хорошим. Удовлетворенным, и конечно, не началом нового рабочего дня, а тем, что совершалось до того.

— Сеньора, я был не…

— О, это не моё дело, Ллузи. Хочешь — пей. Только если решишь, скажи заранее, чтобы на тебя больше не рассчитывали.

— Я не брошу работу.

— Ну и славненько. Тогда, может, наконец-то к ней приступишь? А то напарник, наверное, уже заждался.

Да, Хозе обычно приходит раньше меня. Потому что идет из дома своей девушки в Лимбо, а не из Низины. И вечно ворчит на этот счет, мол, смена одна и та же, так он её отрабатывает полностью, не то, что некоторые.

— Извини, что припозднился. Было дело. Важное.

Тишина.

— Да не дуйся, ладно? Я бы за тебя и без тебя поработал, если бы можно было.

Ни звука.

— Серьезно. И вообще, я готов уже. Поехали?

Сиденье водителя пустовало, а значит, несколько минут я разговаривал сам с собой. или все-таки нет?

— Хозе?

— Не кричи… Лучше помоги. Подняться.

Он сидел за машиной, в тени. Согнувшись, как будто собирался обнять колени, а потом передумал.

— Ты чего?

— Живот крутит. С ночи ещё. Думал, снова от перца, но что-то не проходит.

— Да ты сам как перец. Красный. И жгучий. В смысле, горячий. Где, говоришь, болит?

Ответный жест можно было растолковать, как угодно. Например, «везде».

— Сиди тихо, я сейчас.

Долорес подняла взгляд от бумаг и построила брови домиком:

— У нас разве остались темы для разговора?

— Хозе.

— Который на работу является вовремя.

— Ему плохо.

— От соблюдения правил? Пусть сам скажет. Но на пару опаздывать не разрешу, только по очереди.

— Ему просто плохо. Его должен осмотреть врач.

Лицо толстушки заметно помрачнело.

— Врач, говоришь…

Когда мы дошли до машины, Хозе уже разогнулся, но здоровее выглядеть не стал, скорее наоборот. Начальница ничего не сказала, куснула губу и повернулась ко мне.

— Водить умеешь?

— Я… да, в общем.

— Значит, справишься. Вот, — мне в ладонь ткнулись ключи. — Возьмешь мою тележку и отвезешь парня в больницу.

— Лучше бы вы сами, вы же…

— Отвезешь. И про работу слова никому не скажешь. Просто приятель заболел.

— Но…

— У вас сегодня выходной. У обоих. Выданный дирекцией за доблестную службу на благо общества. И шевелись уже, а то ещё помрет бедняга!

Под седлом у Долорес оказался такой же круглый «марино», как и она сама. И жутко тесный.

— Разложить сиденье? Сможешь почти лечь тогда.

— Ой, лучше не надо, — простонал Хозе, подтягивая колени к груди.

Дорога по промзоне оказалась пустой, как ей и положено, кое-где пришлось постоять только в городе, но на наше счастье, недолго. Медперсонал отреагировал на доставленного больного бодро: сразу уволок на каталке в недра госпиталя, оставив меня в приемном покое ожидать вердикта. С одной стороны не самого утешительного, с другой… Достаточно безобидного.

— Так что с ним? — спросила Долорес, воровато озираясь по сторонам.

— Аппендицит режут. Говорят, через пару дней все будет в норме.

— И то хорошо. Возьмет больничный. А тебя завтра жду на работу. В пару с кем-то другим ставить не буду, незачем. Но не сомневайся, подберу занятие, чтобы не прохлаждался.

— Сеньора, почему вы…

— Почему что? А, — протянула толстушка, забирая ключи от машины. — Чтобы предприятию по страховке лишние деньги не платить. Травму, полученное в нерабочее время вам и так полечат, за счет города. Ни от кого не убудет, понимаешь?

Логика четкая. Хотя и пахнет не слишком приятно.

— Я на тебя рассчитываю. Можешь, конечно, поступать, как хочешь, но на будущее… Должок останется. За мной. Так что выбирай, что тебе нужнее.

Выходила из вестибюля она, как ни в чем не бывало. Словно случайно здесь оказалась.

— Вам что-то нужно, сеньор?

— М?

— Ну, сидите здесь, уже долго… Может быть, позвать кого-нибудь?

— Я жду новостей о приятеле. Его сейчас оперируют.

— О, простите.

— Да ничего. Пойду, погуляю, чтобы вас не смущать. И место не занимать.

— Как вашего приятеля зовут?

— Хозе Эрнандес.

— Когда врач выйдет, я спрошу. Так что не волнуйтесь, можете отлучиться, если вам нужно.

— Спасибо, сеньорита.

Мне улыбнулись. Дежурно. И тут норовят избавиться, м-да.

Хотя, её можно понять: люди приходят в приемный покой за помощью, и если кто-то остается здесь больше получаса, у администрации обязательно возникнут вопросы. Или у городских служб, что ещё хуже.

— Я вспомнил. Мне же тоже нужно к врачу зайти. На консультацию.

— Конечно, как пожелаете!

Приободрилась и улыбнулась. Снова. Но на этот раз куда как искреннее.

Консультация мне и впрямь была нужна. Желательно от специалиста генетически-гинекологического направления. Но поскольку мои нынешние знакомства в медицинском мире ограничивались только одной персоной, все дороги вели в одну сторону: на третий этаж, к кабинету доктора Веги.

Расписание приемов я изучил ещё в прошлое посещение госпиталя и мог не сомневаться, что застану своего «семейного» врача на рабочем месте. И конечно, допускал, что не мне одному может понадобиться помощь. Но голос, донесшийся из полуоткрытой двери, был слишком хорошо знаком и достаточно неприятен, чтобы захотелось остаться на безопасной дистанции.

— Вы же видите, в каком я состоянии, доктор? И приборы ваши… Они же не врут?

— В отличие от людей? По большей части, нет.

— Ну так в чем же дело?

— Карлос, успокоительное — серьезная штука. Не та, которую можно глотать по любому поводу. Я бы прописал тебе что-нибудь из народной медицины, но, слава богу, на неё рецепта не нужно. А действует не хуже синтетики.

— Вы только представьте, что мама скажет! У неё нюх на эти дела, как у ищейки. Мне и так придется проветриваться после вашего кабинета, а если ещё и курить начну…

— Аргумент весомый.

— Ну так как? Посоветуете что?

— Эх, Карлос, Карлос… Неврозы в твоем возрасте — вещь редкая. Требующая дополнительного изучения.

— Я же не прошу что-то убойное, доктор! Самое простенькое.

— Убойного и не получишь. Вот, начнем с этого.

— А рецепт? Не выпишете?

— Это общедоступное средство. Максимально безобидное.

— Оно поможет?

— Если будешь принимать по инструкции. Для достижения эффекта должна накопиться определенная концентрация действующего вещества. Понятно? Нет? Принимать нужно методично. По часам.

— Много?

— На килограмм живого веса по… Сам посчитаешь. Считать-то умеешь?

— А если ошибусь? Ничего страшного не случится?

— Я тебя не понимаю, Карлос. Ты уж определись, результат тебе нужен или крутое название.

— Да я же на всякий случай спросил, доктор…

— Страшного — не случится. Можно, конечно, и слабительным до комы нажраться, но это уметь надо… Самое большее, чего стоит опасаться, это некоторые проблемы с памятью. Не то чтобы провалы, а просто сумятица. Можешь начать путать то, что видел своими глазами, и то, что тебе, например, рассказывали. Дезориентация определенная возможна. Но это, в сущности, мелочи. Отравиться не получится, гарантирую.

— Спасибо, доктор! Значит, главное — принимать по расписанию?

— Да. И желательно не пить в это время. Чем чище будет организм, тем быстрее наступит нужный эффект.

— Ещё раз, спасибо!

— И зайди через недельку. Расскажешь, что и как получается.

— Конечно, доктор! Конечно!

Вышел он из кабинета стремительно. Мог бы сшибить с ног, если бы я к этому моменту не переместился за угол, в стенную нишу.

Карлос, страдающий неврозами? Это нечто из области фантастики. Или сказки. Хотя, в последнюю нашу встречу сына Консуэлы трудно было назвать совсем уж спокойным человеком, расстройство у него было вовсе не нервное. Ну, да ладно. Его дело. Не моё.

— Доброго дня, доктор.

— О, ещё один желающий получить бесплатную консультацию? Многовато вас с начала смены набралось.

— Да я что-то очереди в коридоре не вижу.

— Шучу. Мне как-то привычнее на улице с пациентами вроде тебя общаться. В естественной среде. Кстати, и разговоры получаются душевнее: больничные стены к искренности располагают мало.

— Если говорить со стеной? Наверное. А если с человеком, то какая разница, где?

Вега усмехнулся:

— Ты сам-то проходи, не застревай на пороге.

И верно. Тем более, внутри уютнее. И стул удобнее, чем коридорные скамейки.

— Что спросить хотел? Хотя, подожди, я первый скажу. Интересные новости только вот утром получил.

Он вытащил из кармана халата листок бумаги, развернул, пробежал взглядом по печатным строчкам.

— Пришли результаты анализов. Спектрограммы и ещё кое-что, специальное.

— Чьих анализов?

— Знакомца твоего, из автобуса. Помнишь, я говорил об электромагнитном воздействии? Так вот, оно и впрямь было. Но особенное. Если будет понятнее, природная аномалия подобных характеристик возникнуть может. Одна на пару триллионов случаев.

— То есть, почти невероятна?

— В том и дело, что только «почти». Нестабильная, существующая буквально несколько секунд, но теоретически вполне возможная.

— И её можно создать искусственно?

— А вот с этим ничего определенного сказать нельзя.

В кармане у Веги всегда найдется самокрученая папироска. Ароматная настолько, что её даже закуривать не нужно — достаточно пальцами помять.

— Частота излучения слишком… специфическая. Если можно так выразиться, человеческая.

— М?

— Любой живой организм тоже излучает энергию. Всякие шарлатаны любят называть её аурой. Слышал, наверное? Слабые такие волны. В физическом смысле. Рассеиваются через считанные сантиметры от границ тела. А в случае водителя похоже, что каким-то чудом произошла фокусировка. Усиление даже.

— Но как?

— Понятия не имею. Мой приятель сказал, что если ему удастся построить модель процесса, пусть и чисто теоретическую, это будет открытие мирового масштаба. Или даже вселенского.

— Звучит внушительно.

— Да уж… А ты сам о чем спросить хотел?

— Про «молли». Только не в смысле излучений и всего такого. Другое.

— Ну, давай.

— Они же сейчас есть в каждом человеке?

— Практически. В любом, кто попал под вакцинацию. Но обычно от неё не отказываются, знаешь ли. Жизнь всегда оказывается дороже принципов.

— А когда мужчина и женщина… Сближаются, в общем. Что тогда происходит?

— Тебе простыми словами объяснить? — хмыкнул Вега. — Вот уж не думал, что такой парень, как ты, и ни разу… Ну извини. Всякое бывает.

— Я про «молли» спрашиваю! Что с ними случается? Ведь в женский организм попадает часть другой матрицы, верно?

— Конечно.

— А дальше? Она, эта часть, исчезает, изменяется, присоединяется к существующей системе? Что конкретно происходит?

— В этом я не специалист, могу пояснить только общие принципы. Пойдет?

— Да хоть что-нибудь, и то буду рад.

Доктор начал катать папиросу по лакированному дереву.

— Если не ошибаюсь, фрагмент отцовской матрицы становится как раз ядром для формирования зародышевой «молли». В большей своей части.

— То есть, не целиком?

— Ещё ошметки остаются. Постепенно теряя свою структуру. В конце концов, отдельные частички присоединяются к женской матрице или вовсе выводятся из организма.

— А в случае выкидыша?

— Причем тут выкидыш?

— Вот начало формироваться ядро, как вы говорите. Сколько ему нужно времени на этот процесс?

— Месяцы, в общем случае. Тут надо понимать, что новорожденный полноценной матрицей обладать не может. К сожалению. Иначе вакцинация не требовалась бы снова и снова, при появлении каждого нового человека.

— А что тогда у него внутри? У ребенка?

— Среда, благоприятная для прививания «молли». Ты этого, конечно, не знаешь — неоткуда, но самые первые прививки сопровождались последствиями. И часто очень болезненными. Процент умерших после принятия вакцины, был крайне мал, это верно, но и такое случалось. А вот уже у первого родившегося после поколения процесс проходил намного безопаснее.

— Так что тогда с выкидышем? Вся среда, как вы её назвали, уничтожается? Полностью? И никаких следов не остается? У той же женщины, например.

— Глубоко копаешь, — сощурился Вега. — Говорю же, не моя специальность. Но чисто физически… Какое-то время «память» о партнере остается. Должна, по крайней мере. А теперь позволь спросить, откуда такой странный интерес? Ребенка кому-то сделал, что ли?

Когда тебе не верят, это с одной стороны обидно, с другой — опасно. Хорошо, что в случае доктора можно было не сильно волноваться насчет объяснений: сам придумает. Особенно если не мешать.

Часть 3.17

Во всей Санта-Озе, как я подозревал, имелось только три места, куда могла отправиться малолетняя колдунья в расстроенных чувствах. К себе, в собор — под теплое крылышко падре, и к чернокожей мамбо. Дома девчонки не обнаружилось, церковь она вряд ли стала бы сейчас посвящать в свои откровения, значит, оставался только один вариант. И он оправдался: когда я постучал по дверному косяку, за порогом возникла Лил.

— Зачем пришел? Не хочу тебя видеть.

И ни малейших угрызений совести? Или мне вчерашние события все-таки приснились?

— Да вот, утром проснулся и почувствовал себя одиноко.

Хлопнула ресницами.

— Я тебя обидел, раз ушла? Ты скажи, чем. А то, может, сразу мириться начнем?

Шатнулась назад:

— Эй-эй-эй, ты чего?

— Я тут все думал, думал… Ты права. Лучшей пары мне в городе не найти, так зачем время зря терять?

— Ты же не пьяный был вчера. Ну, если только совсем немного… Не помнишь, о чем говорили? Ни словечка?

Облегчения в её голосе точно не было. Удивление, разочарование, ещё какая-то ерунда, но ни капли того, что я предполагал услышать. Другая бы на её месте радовалась. По крайней мере, сделала бы вид, будто ничего и не произошло. А Лил продолжала напирать:

— Ты пришел, ещё сказал, что встреча не состоялась… Та, с сенатором. Или не удалась, я так и поняла толком. Помнишь?

— Да, насчет встречи правильно.

— А потом? Я ещё на полу сидела и ты меня поднять хотел. Я тогда много всякого сказала.

А ведь она в отчаянии. Интересно, почему? Боится, что придется все начинать сначала? Что сил не хватит повторить все то же самое, но мне в лицо и при свете дня?

— Да бог с ним, говорила или нет. Мы друг другу чего только не сказали! Давай, забудем? Отпустим все в прошлое, а? И рука об руку двинемся в совместное радостное буду…

— Не трогай меня!

Сползла по стене и сжалась в комок.

— Пожалуйста, не трогай…

— Тебе что, страшно? Такая могущественная колдунья и не может за себя постоять?

— Я могу. Но только не… Только не против тебя.

Хм. Ночью настроения были более воинственные. А впрочем, она не врет. Даже вчера, когда угрожала, все равно ничего не сотворила. Потому что чувствовала себя виноватой? Да и сейчас всего лишь умоляет, не приказывает.

— Пожалуйста…

— Франсуа Дюпон, конечно, совсем не ангел, но детей не обижал никогда.

— А я не ребенок! — первым делом огрызнулась, но тут же сообразила: — Значит, ты все-таки…

— Вчерашний разговор? Да, помню. Только не очень-то понимаю.

Вернее, могу понять. Теперь уже могу, учитывая кучу свежей информации. Не хочу. Стыдно признавать свои страхи, и все же, если допущу, хоть на несколько минут, что все, прозвучавшее в канун прошлой ночи — вполне себе объективная реальность…

— Ты пришел меня убить?

— Нет, как я уже сказал. Может, и нужно было бы.

— Я не боюсь смерти.

Так, постепенно возвращается к норме. В смысле, становится собой. Надеюсь, что это скорее хорошо, чем плохо.

— Можно было бы попробовать. Как в сказках пишут? Если убьешь ведьму, её чары рассеиваются. Верно?

Вжалась в стену ещё сильнее.

— Но это в сказках. А у меня есть только одна попытка, и если я тебя убью и ничего не изменится…

— Кто говорит в моем доме о смерти?

В сумерках безоконного коридора лицо мамбо было не разглядеть: только широкую улыбку.

— Тот, кто имеет на это право?

Получив передышку и ощутив какую-никакую, а поддержку, Лил тут же метнулась и спряталась за просторным балахоном Мари ла Кру. Но не убежала.

— Я пришел говорить о жизни, сеньора.

— Неужто? Алые следы Пьетро[13] смываются очень трудно. И слишком долго.

— Он в самом деле имеет право, — буркнули из белых складок.

— Хоть люди и любят твердить, что все в этом мире продается и покупается, деньги — лишь символ. Знак фальшивого обмена. А по-настоящему ценные вещи меняют только друг на друга: так всегда происходит с жизнью и смертью. Но они не могут составить пару, девочка. Ни при каких условиях. Обменяться можно жизнями, либо смертями и не иначе… Кому же из вас что нужно?

Лил не ответила. Пришлось наклониться и отдернуть тканевую занавесь, чтобы взглянуть на сосредоточенное и почему-то совсем не испуганное лицо.

— Ты сломала мою жизнь. Признаешь это?

Гордое сопение.

— Да и черт с ней, все равно ничего хорошего не получалось. Не могло уже получиться. Перед собственной совестью отвечай, если захочешь, мне все равно. Но вот другое… Ты изуродовала человека. Ни в чем не виноватого. Этот грех посерьезней, верно?

— Он хотел тебе навредить, так что ещё надо посмотреть насчет вины.

— Я не про водителя. Есть и кое-кто ещё. Кое-кто, лежащий в моем доме.

— Тоже моих рук дело?

— А чьих же? Он был рядом со мной в тот вечер. Не помнишь?

— Может и был. Я злилась и кроме тебя ни на кого больше не смотрела.

Ну хоть честно призналась. Бешенство имеет привычку застилать глаза, это точно.

— Тогда поверь на слово.

— И чего?

— Не собираешься починить хотя бы часть того, что сломала?

Хмурый взгляд исподлобья. Хорошо, поговорим иначе.

— Знакомая вещица?

— Как ты мог?! Это же… это…

Вскочила на ноги. Дотянуться до записной книжки в моей поднятой руке все равно не смогла бы, но состроила угрожающую рожицу.

— Отдай!

— Знаешь, что в ней написано?

— Неважно!

Чтобы такая любопытная егоза и куда-то не подглядела? Не верю.

— Ты её хоть раз открывала?

— Это мамино. Отдай!

— А ты вообще… читать умеешь?

Насупилась.

— Я разбираю буквы. Когда они ровные.

Печатные то есть?

— А тут они все друг за друга цепляются так, что не отличить, где какая…

Ну вот и как с ней разговаривать? С одной стороны, хочется влепить затрещину. С другой — пожалеть. Только мне не нужно сейчас ни первое, ни второе.

— Ты её читал?

Нет, только не это! Сейчас ещё пересказать попросит.

— Сеньора, понимаю, что вопрос глупый, но все-таки спрошу. Вы говорили, что в моего друга вселился какой-то из ваших духов, лоа. И вы же говорили, что в свое время он уйдет прочь.

— Таковы правила. Но в чем вопрос?

— А нельзя ли ему… Нельзя ли его немного поторопить? Напомнить, что пора бы и честь знать?

— Хозяин перекрестка ходит сам по себе и не слушает приказы.

— Но слышит просьбы, верно?

Мамбо кивнула.

— Лил сделала так, что он пришел. Это была её просьба. Но сразу после этого забыла, о чем просила, и может статься, что этот ваш хозяин попросту не знает, исполнил ли он то, о чем просили или нет. Поэтому и не уходит. А если узнает?

— Духи видят все. Но ты прав в главном: на этот мир они смотрят через наши сердца.

— Значит, если Лил обратится к нему напрямую и расскажет все, как есть…

— Он выслушает.

— И послушается?

— Если разговор выйдет честный.

— Поняла? Вот прямо сейчас пойдешь и скажешь все, что надо, чтобы…

— И тебе тоже отмолчаться не удастся, — ласково заметила Мари. — Ты же был первой причиной всему, я правильно поняла?

Что ж, если надо поговорить, поговорим. Мне скрывать нечего, а уж бояться — тем более.

— Нужно собрать несколько вещей, дети, а потом я к вам присоединюсь. Уже в доме, если позволите.

— Идем!

Лил дернула рукой, вырывая локоть из моих пальцев:

— Книжку отдай!

— Да пожалуйста.

Прижала к груди, прикрыла краем очередной дырявой шали. Десятка два шагов молчала, потом поинтересовалась:

— Злишься?

— На что?

— На меня.

На неграмотного ребенка, который с детства жил, как бог на душу положит?

— Ты стерла у мира память обо мне.

— Но я-то помню.

Это успокаивает. За неимением всего остального.

— Может, объяснишь, зачем?

— Потому что тоже разозлилась.

— Я сделал тебе что-то плохое тогда, в тот вечер?

— Ну-у-у…

— Не слышу ответа.

— Не тогда. Вообще.

— Каким образом? Я даже не знал о твоем существовании.

— Вот! Не знал… Этим все сказано!

Может и сказано, но звучит запутанной шифровкой.

— Ты всегда был на службах в соборе. Каждый раз. И всегда там, высоко-высоко, а нас туда не пускали.

Разве? Мне казалось, проход на галереи открыт для всех, просто никто не хочет карабкаться по крутой лестнице.

— Сразу было понятно, что ты особенный, можешь то, чего другие не осилят.

Примитивное представление. Хотя для Лил вполне естественное.

— Падре сказал, что ты — сын сенатора.

И солгал. В моем понимании. Да и фактически — тоже. А вот сам Мигель вряд ли видел разницу между мной и Генри.

— Ты был ближе всех к нему. К главному человеку в городе. И он послушал бы все, что ты говоришь.

Ещё одна ошибка. Наивная, но, как теперь выясняется, смертельно опасная.

— Нужно было только подойти к тебе, рассказать…

Та же тактика, что и у Эсты? Впрочем, она сработала бы. С сенатором совершенно точно: Джозеф, действительно, всегда внимательно слушал просителей. Когда они приходили, конечно — сам в народ отправлялся нечасто. Со мной же…

— Ты выбрала не лучший момент для разговора. Я тогда… Немного расстроился.

— Но ты говорил, о чем думал. И когда я это поняла, все вокруг и внутри заполыхало. Стало больно. Так больно, что нельзя было больше ничего почувствовать.

Состояние аффекта. Оно же — колдовской транс. Оно же — причина возникновения аномалии, излучающей непонятные волны.

— А потом ты убежала.

— Мне стало страшно. Я не помнила, что случилось, не помнила, почему оказалась в том саду, среди богатых людей. Меня бы обязательно забрали в полицию, если бы поймали.

И отправили бы в какое-нибудь исправительное заведение. Посадили в клетку.

— Ты боишься оказаться запертой?

— А ты? Не боишься потерять свободу?

А она у меня была когда-нибудь? Ни шагу в сторону от протокола. Ненавидишь, к примеру, церковные службы? Все равно обязан присутствовать. Презираешь добрую половину знакомых? Будешь мило улыбаться и кивать, как болванчик. Имидж, репутация, хорошие манеры — эта клетка не просторнее стальной или каменной. Даже если сам закрыл за собой замок. Зато теперь у меня этой самой свободы… Хоть залейся.

— Как-то не думал. Не было повода.

Фыркнула. То ли осуждающе, то ли разочарованно.

— Я не хотела навредить твоему другу.

Пожалуй. Мишенью он точно не был.

— Ты совсем его не помнишь?

— Ну, парень и парень, — пожала плечами. — Стоял рядом с тобой, говорил какие-то глупости.

Не помнит, точно. Хэнк никогда не опускался до глупостей. Вот и в тот вечер все его советы были исключительно разумны и полезны. И конечно, я не последовал ни одному из них. Как обычно.

— Ты вернешь его.

— Как? Я не знаю, что с ним случилось.

— Твоя воспитательница говорит, что это дух. Какой-то Папа вселился в тело.

— Если Папа, то он сам выбирает, что делать. Я тут ни причем.

Ну да, если говорить о лоа, все так и есть. А если вспомнить о «молли»? К сожалению, нет не то, что пользы, а даже смысла пытаться объяснять возможную физику необходимого процесса. Не поймет. Не те термины. В той же среде, что близка Лил, я плаваю, как топор. Остается надеяться, что хватит и намеков.

— Ты открыла для него путь. Показала, куда надо идти, где ему будет хорошо.

— Хорошо? — снова фыркнула. — Это же лоа, ему не бывает…

— Ну, место, где ему будет проще всего обосноваться. Подготовила почву. Так можно сказать?

— Можно.

Если бы можно было ещё убирать этот время от времени возникающий покровительственный тон… А, ладно. Пусть. Переживу.

— Вот он и пришел. И обосновался. Но, как говорится, в гостях хорошо, а дома лучше.

— А если он не захочет уходить?

— Пойми, тут все зависит от тебя. Больше, чем ото всех других.

— Ну да! Лоа легко позвать, но прогнать…

— Не надо прогонять. Нужно просто ещё раз проложить путь. Или сделать что-то, чтобы тут, в искореженном теле, ему было больше не так уютно, как раньше.

— Ты о чем это?

— Вернуть тело в прежний вид. Ясно? Всего лишь захотеть все исправить.

Опустила голову, побурчала, обращаясь к носкам своих сандалий.

— Не могу.

— Можешь!

— Да не могу! Я же тебе говорила… Парень. Твой друг. Его-то я совсем не знаю. Прежний, не прежний… А какой он вообще был?

Ого. Вот мы и приехали. Конечная остановка, все на выход.

— Долго же ходят молодые ноги! — пожурила нас Мари, встречая на пороге комнаты.

Пока мы добирались домой, мамбо времени зря не теряла: по воздуху плыл аромат кофе и каких-то трав, в сумерках занавешенных окон горели звездочки свечей, тонких и толстых, успевших заплакать пол молочно-белым воском.

— Все готово, можно начинать. И час подходящий, хоть и не ночной.

— Спасибо.

— Что-то не вижу желания, дети. Куда оно вдруг запропастилось? Потеряли по дороге?

Лил шмыгнула носом, предоставляя право ответа мне. Вернее, обязанность.

— Ничего не выйдет, сеньора. Сейчас, по крайней мере. А может быть, вообще никогда.

— Ай-ай-ай! Не используй это дурное слово, не стоит. «Никогда» не существует, у любого события есть срок.

— Простите. Возникла одна трудность. Проблема. Обстоятельство, которое… Я не знаю, что с ним делать, вот и все.

— Но его можно описать словами? — ласково улыбнулась мамбо.

— Конечно.

— Так скажи, а я послушаю.

Лил плюхнулась в кресло, подтянула колени к груди и уткнулась в них носом.

— Мы можем попросить духа уйти и все прочее. И может быть, он даже согласится. Только это ничего не изменит. Вернее, тело обратно не изменится.

— Почему ты так в этом уверен?

— Вы сказали, что духи видят этот мир сердцами. Но дело в том, что если конкретно этот смотрел сердцем Лил…

Вздох из кресла. Глубокий.

— Он не видел, куда именно идет.

— Кажется, начинаю понимать, — кивнула Мари. — Нельзя собрать что-то из черепков, если не знаешь, каким оно должно быть.

— Да, сеньора.

— И только это тебя останавливает?

— А разве этого мало?

Она подошла, сжала в ладонях моё лицо, чуть наклоняя к себе.

— Пусть одно сердце и было слепым, но второе… Неужели второе тоже закрыло свои глаза?

— О чем вы говорите?

— Он твой друг. Ты знаешь его. Это немало.

— Но я не умею разговаривать с духами.

— Зато духи, как оказалось, охотно говорят с тобой. Помнишь? — Мари убрала одну ладонь от моей щеки, показав след ожога. — Их недолго приходится упрашивать.

Не знаю, чем был тот разговор. Наваждением? Спектаклем? Злой шуткой? Неважно. Повторять почему-то не хочется.

— Твой лоа отметил тебя много лет назад. Возможно, ещё до рождения.

Так же, как Лил? Ситуация же обратная, насколько понимаю: не моя мать ходила по мужчинам, а отец оказывал услуги женщинам. Хотя…

Проникновение организмов все равно происходило. Обмен жидкостями, например. И точно так же крупицы многочисленных «молли» могли какое-то время оставаться в теле моего отца. И похоже, повлияли на его собственную матрицу: сумасшедших в роду Дюпонов не было, если верить семейным хроникам. А я появился на свет как раз на пике отцовской «карьеры» жеребца-осеменителя.

— Тебя услышат. Непременно услышат, — пообещала мамбо.

Хорошо, пусть. Но что я могу им сказать?

— Расскажи, каким он был, каким ты его видел всякий раз, когда встречал, каким… О да, каким хотел бы видеть — тоже.

— Считаете, это будет честно? Личные ощущения всегда субъективны и…

— Ты можете сделать только то, что можешь. Так постарайся же изо всех сил!

Все это выглядело ловушкой. Зыбучим песком, ступив на который, уже не сделаешь ни шага в сторону. И в то же время это было заманчиво. Захватывающе даже.

— Пусть девочка соединит вас.

— Соединит?

— Подойди сюда и дай ему свою руку, — велела Мари.

— А без этого никак? — хмуро уточнила Лил.

— Слезы, сладкие, горькие — просто вода, губы — бездна, откуда приходит беда, взгляд скользнет и сбежит, не оставив следа, только пальцы не лгут никогда, — пропела мамбо.

Девчонка нехотя вылезла из кресла.

— Вот, присядьте тут, оба. Дальше пола ведь не упадешь.

— А что, намечается ещё и падение?

Мне не стали отвечать: занялись барабаном. Тонким, шириной чуть больше ладони. Шлепок, шлепок, шлепок. Как шаги по полосе прибоя.

Ладонь Лил пугливо легла в мои, готовая отдернуться в любую секунду. Неужели все так страшно? Я же сказал, что не трону. Не поверила? Потому что вспомнила и решила, что знает, с кем имеет дело?

— Его руку тоже возьми, — шепот мамбо выплыл из ритма незатейливой музыки и снова растворился в нем.

Скрюченные, темные, как угольки, пальцы — за них девчонка взялась куда как смелее. А потом закрыла глаза.

— Духи слышат вас…

Огоньки свечей вдруг слились в единое слепяще-белое марево, и я тоже зажмурился.

Духи, значит? Что ж, пусть слушают.

Часть 3.18

Каким он был, Хэнк? Вернее, Алехандро. «Хэнком» он однажды назвал себя сам, когда узнал, что я ненавижу свое собственное имя в оригинальном виде. Оно ведь мне не подходило никогда, если вдуматься. А на экваторе и вовсе зазвучало дико…

Мы впервые встретились в сенаторском доме. На одном из великосветских семейных приемов, куда бывают приглашены все возможные родственники, лишь бы они не входили в число персон нон грата. Правда, детей моего возраста оказалось мало. Собственно, им неоткуда было взяться: сестрам Хэнка тогда было года по три-четыре, и их, конечно, нечасто водили в гости. А прочие родовитые и просто богатые участники встречи к тому времени либо только зачинали своих отпрысков, либо уже определили их в учебные заведения. Так и получилось, что сверстник на мою долю нашелся всего лишь один.

В десять лет он был жутко похож на девчонку. Особенно помогали этому белокурые локоны — предмет беспредельной зависти даже родных сестер. Тоненький, изящный, как фарфоровая статуэтка и такой же сияющий. Светящийся изнутри. Когда мы очутились лицом к лицу друг с другом, он, недолго думая, изобразил реверанс, чем поставил в тупик прежде всего своего гувернера. И тот, конечно, спросил: почему сеньор Алехандро поступил так странно? А ангелочек невинно улыбнулся и ответил, что из нас двоих самый серьезный я, значит, мне и вести. Пару, ага. Потащил ведь танцевать, стервец. Веер у кого-то из дам утянул. Хихикал, жеманничал, словом, забавлялся вовсю. За мой счет? Не без того. Но если быть уж совершенно честным… Кажется, в тот день я улыбнулся. Первый раз после долгого-долгого перерыва.

Конечно, потом выяснилось, что шутит Хэнк хоть и часто, но ненамного реже бывает исключительно серьезен. Правда, в чужом обществе, не в моем: для меня на его лице почему-то сразу появлялась улыбка. Которую лично мне не удавалось сбить никакими силами. Однажды он обмолвился… Или мне это привиделось? Нет, что-то такое было. Сказал, что счастья и горя в одном месте обязательно должно всегда быть поровну, иначе мир пойдет вразнос.

Богатый, красивый, влиятельный.

Счастливый? Этого не знает никто, кроме него самого. Играющий в счастье, и довольно успешно — да. У меня так не получалось. Даже когда ничто, в общем-то, не предвещало недавних и нынешних событий.

Внимательный.

Кажется, он угадывал и старался предугадать все возможные последствия каждого события и поступка. Правда, никогда не одергивал раньше времени. вот потом, по совершении, мог прочитать нотацию. Но чаще просто улыбался, и в этой улыбке было все, что можно сказать словами или только подумать.

Единственный.

Друг? Наверное. Главное, он один среди всех не пытался меня изменить. Не воспитывал: максимум, объяснял, что и где я сделал не слишком правильно. Конечно, я его не слушался. И теперь не буду. Даже если он вернется.

Нет. Даже «когда» он вернется.

Удивительный.

В нем сочетается столько всего, что не перечислить. Запутаешься, пока будешь вспоминать. И на все хватает места, вот ведь странно. Со мной всегда наоборот: держусь за то, что есть, не пуская нового. Боюсь потерять? Нет, боюсь, что освободившийся клочок так и останется пустовать.

Без меня мир не стал хуже или лучше, это уже понятно. Вот я был, вот меня нет — один черт, как говорится. Очень может быть, что и отсутствие Хэнка не окажет какого-то особого влияния на настоящее и будущее. Скорее всего. Но без него мой личный мир, моя вселенная, сузившаяся до нескольких шагов по песку, точно перестанет существовать.

Слышите, духи?

Это все, чего я прошу.

И да, конечно, для себя.

Только и именно для себя.

Последний шаг по песку. Остановка. Тишина.

Надо же, а свечи, оказывается, потухли. Догорели без остатка. Но за окном пока светло: это становится понятно, когда мамбо отдергивает штору.

— Получилось?

Вопрос вырывается сам собой, хриплый и дрожащий.

— Вам лучше знать. Вам обоим.

Лил вздыхает и клонится в сторону. Не в мою. В сторону кровати, на которой неподвижно лежит тело. Все ещё искалеченное.

— Как-то ты намного воодушевленнее выглядишь наутро после рабочего дня, а не после выходного, — задумчиво отметила Долорес. — А может, тебе отдых вообще вредит? Если так, наверное, стоит подогнать график, чтобы…

Хорошо, когда хотя бы одна вещь в мире вокруг не меняется от рассвета к рассвету. Пусть это всего лишь дежурные остроты твоей начальницы.

— Да шучу, шучу! А теперь поговорим серьезно. Как дела у напарника?

— Дня два-три полежит дома. Для восстановления. Потом сможет работать без ограничений.

— Врач сказал?

— Да.

Я его все-таки отловил после операции. Не в приемном покое, правда, на этаже. И та медсестра наверняка посчитала меня неблагодарным и безответственным. Если вспомнила о своем обещании, конечно.

— Что ж, хорошая новость. Осталось только подготовить фронт работ к его возвращению!

Толстушка выглядела довольной. Придумала очередной способ усугубления ситуации? Да и пожалуйста. Мне все равно.

— Все-таки спокойнее, когда вы при свете дня хулиганите, так что… — Взяла со стола папку. — Пока есть повод, буду назначать дневные смены. А сколько их получится и каких, зависит только от тебя.

— Сеньора?

— Ты же захочешь облегчить напарнику период выздоровления? — ласково улыбнулась Долорес.

Исходя из общепринятых правил приличия и товарищеской взаимопомощи? Вряд ли. Другое дело, что я ему должен. Что-нибудь. Услугу, например. И даже если коротышка об этом уже благополучно забыл, есть повод поступить честно. Перед самим собой.

— С радостью, сеньора.

— Ты бы лицо попроще делал, Ллузи, когда такие слова говоришь: глядишь, люди верить начнут… Ну да ладно, хватит об этом. Дела сами не делаются, согласен? Вот, ознакомься.

Три листка бумаги под скрепкой. Убористый текст, разделенный тонкими линиями. Названия, цифры… Адреса домов?

— Список жилых строений, выведенных из эксплуатации, — пояснила толстушка. — Старые районы первого заселения. Сейчас там уже никто не живет. Не должен жить, по крайней мере.

Хорошее уточнение. Многозначительное.

— И что мне с ними делать, сеньора?

— Свою работу, что же ещё? Здесь перечислены дома, и ты их все обойдешь. И опишешь.

— А разве этим не кадастровые службы обычно занимаются?

— Так они список и составляли. Только наше дело совсем другое. — Долорес подошла к столу и развернула карту. — Видишь, сколько места они занимают?

— Немало.

— То-то и оно. И на каждом квадратном метре этих площадей скопился мусор. Теперь сообразил, что к чему?

— Вы хотите…

— Ты парень умный, писать-считать умеешь, мешки набивать тоже уже наловчился, значит, тебе и карты в руки. И кстати… — Она понизила голос: — Как составишь план вывоза, так и работать будешь. Мне же ни к чему проверять, сколько объектов за день на самом деле нужно объехать, правильно?

Ого, а вот и взятка. Надо сказать, вполне достойная. Не то чтобы мне было нужно свободное время в таком количестве, но… Почему бы и нет?

— На жалованье это не отразится, не волнуйся. Кстати, о деньгах: в аванс ты ничего не получишь.

Следовало ожидать. А впрочем, ну и пусть. Не жалко. За небольшую, в сущности, жертву, я получил целую кучу информации. И для размышлений, и просто так. Сенатор любил повторять одну фразу, известную с древних времен: «Кто владеет информацией, тот владеет миром». Тот, кто произнес её первым, явно думал о чем-то своем, но все равно оказался прав. Мир ведь не обязательно должен быть большой и общий: тот, в котором живешь только ты сам, тоже неплохо изучить поподробнее.

— И карту возьми обязательно. Иначе заблудишься!

Приказы надо выполнять, к советам — прислушиваться. Так я и поступил, правда, даже с картой не почувствовал себя уверенно там, куда отправился.

Северные территории Санта-Озы были одним большим муравейником, разве что не поднимающимся вверх, а распластанным по скалистому плато над побережьем.

Именно из-за своих геологических особенностей это место власти города, вернее, тогда ещё — маленькой и совсем не самостоятельной провинции, и выбрали для сооружения временных лагерей беженцев: ровный магнитный фон плюс минимальный риск прочих природных неурядиц. Как чувствовали, что разгребать завалы придется долго…

Насколько помню, только полтора года назад был подписан последний наряд на выдачу нового жилья. Праздник устроили. С оркестром, флагами, гирляндами, шариками и прочими спутниками любого общественного мероприятия. Я тогда мало присматривался к происходящему, скорее, старался уяснить технологию процесса, но пожалуй, счастья на лицах не заметил. Нет, конечно, благодарные переселенцы улыбались, кланялись, робко пожимали руки официальных персон — все, как положено. Только радовались больше все вокруг, а не истинные виновники торжества.

Чиновникам уж точно было, от чего вздохнуть с облегчением: скинули с плеч нудную работу. Дамочки из благотворительных фондов промокали глаза платочками тоже от вполне искренних, хоть и наивных чувств. Сенатор… А вот он, кстати, радовался по-настоящему. Как правитель, устранивший большую проблему из жизни города. И пусть задача была не решена, а только отложена, Джозефу есть, чем гордиться. Наверное, стоило бы часть этих трущоб оставить на память, в качестве музея, чтобы люди приходили снова и снова, чтобы знали, с чего все начиналось и чем закончилось. Устроить мемориал…

С ежегодным возложением венков, ага. И превратится история в заспиртованную жужелицу из кабинета биологии. Нет уж, такого не надо. Лучше и правда снести всю эту рухлядь, стереть с лица земли. Те, кто прошел через переселение, все равно будут вспоминать свой путь, никуда не денутся. Только с какими чувствами? Приятными? Ой, не верю.

Я ведь тоже вспоминаю. Иногда. Сожалею? Бывает. Но чаще думаю: и на кой черт все это делалось? Все ведь ушло впустую. В пустоту. А если бы не помнил?

Если бы за спиной ничего не было, только глухая стена, ничто не мешало бы двигаться вперед. Ну или в сторону, хоть направо, хоть налево. Вдоль? Да. Но все равно постепенно перемещаться в пространстве. И во времени, конечно.

Я бы серьезно занялся курсами. Потом, с помощью того же Эсты, устроился бы на работу. Из Низины высоко не поднимешься, это верное, но подобраться поближе к Лимбо я бы смог. А из Лил в итоге получилась бы жена. Думается, очень даже хорошая…

Она, кстати, была расстроена больше меня. Вчера. После сеанса своей любимой черной магии. Когда ничего не изменилось. Пришлось даже попробовать её утешить. Сказать, что в сказках чудеса и то требуют на себя времени. Сказать, что если продолжать верить, твердо-твердо, все непременно получится. Мамбо после этих слов почему-то пристально посмотрела на меня. Не странно или загадочно, как она умеет. Совсем по-другому. Светло. Прозрачно. Ничего не стала вещать или прорицать, всего лишь посмотрела.

Знает ли она то, что известно мне? Если была дружна с Лурдес, то должна. Обязана. Весь вопрос, как воспринимает свои знания. Переводит природу любых событий в плоскость колдовства и духов? Похоже. Это её стиль существования, иначе не умеет. А на самом-то деле нет никаких лоа. Не было. Многократное наслоение и взаимопроникновение биомагнитных матриц, только и всего.

Только?

Ха!

Тот доктор был гением. Неоцененным, как теперь ясно. Умер, не дожив до воплощения своей теории. Но верил в неё. До последнего вздоха.

Так что же мешает верить мне, когда я точно знаю, что все им задуманное — удалось?

Запас бумаги, выданной для описи мусорных развалов, подошел к концу ещё в начале третьего квартала. Или, вернее, на третьей дюжине домиков, лепившихся друг к другу: улочками узкие извилистые и изломанные проходы можно было назвать лишь условно.

Строго говоря, они тоже подходили под название «мусор». Сами дома. Листы жести, скрепленные друг с другом где болтами, а где — ржавой проволокой, тарные доски, камни. Только натуральные материалы, что называется. Когда-то, в самом начале, здесь присутствовал и пластик: об этом свидетельствовали огромные прорехи, живописно разбросанные по стенам и потолкам. Потом, конечно, сняли все, что можно было продать, а главное, все, что имело цену.

А вот вещи почти не тронули. Личные. Предметы обихода. Можно было подумать, что съезжали отсюда в спешке, легко и просто расставаясь с тем, что нельзя было унести в руках. С другой стороны, большая половина хлама, громоздившегося в каждой клетушке, и впрямь не была нужна на новом месте. Посуда, шаткие стулья, шкафы, сколоченные из чего придется — все подобное выдавалось бесплатно, по первому же требованию. Казенное, шаблонное, не имеющее отношения к хорошему вкусу и дизайну, зато крепкое. Способное прослужить долго, но все-таки не дольше пары десятков лет.

Хм. То, что попадалось мне на глаза в доме папаши Фелипе, было куда старше. И вряд ли привезено с собой: кто бы, к примеру, потащил на себе громадный сундук? Значит, стояло там всегда. Всю свою жизнь. Всю жизнь семьи, сейчас сузившейся до одного-единственного…

Нет. Теперь уже нет. Пусть это обман, подлог, афера, если не сказать грубее, но имя Ллузи получило шанс добраться из настоящего в будущее. С моей помощью.

Занятно. Если задуматься, можно прийти к выводу…

Тьфу ты! Нельзя тут задумываться, иначе навернешься на очередной куче мусора. Как бы её обойти? Где-то должен быть проулок, так утверждает карта. Похоже, нужно свернуть направо, вдоль рваной жестяной стены, потом ещё раз направо, протиснуться между слоями бывшей садовой решетки и, наконец, выйти на свободное пространство.

Хотя, не такое уж и свободное.

«Мул», припаркованный у домика, выглядящего крепче и внушительнее остальных, не бросился бы в глаза никому из случайных прохожих. Ни здесь, ни даже на улицах Вилла Лимбо. Приземистый, многократно перекрашенный и всякий раз чуточку разными цветами, запыленный, он походил на хамелеона своим умением сливаться с местностью. А вот повыше, на склонах Сьерра Винго, эта машинка бросалась в глаза, как пятно крови на белом полотне. И намертво врезалась в память.

Маленькое достояние семьи личной служанки Элены-Луизы. Сама Консуэла за руль, конечно же, не садилась: однажды и навсегда доверила технику любимому сыну, а значит, именно он сейчас, здесь…

Вышел из косого дверного проема. Подпер створку, чтобы не мешала. Открыл дверцу машины, нырнул по пояс в салон, снова выпрямился, таща за собой одеяло. Свернутое. Вот только не тяжеловато ли оно для пары слоев ткани и хлопковой прослойки?

Пристроил ношу на плечо. Повернулся, осматриваясь. Складки чуть разошлись, и то, что находилось внутри свертка, показалось наружу. Частично.

Кисть руки.

Маленькая.

Детская, что ли?

Часть 3.20

Появление Карлито само по себе не сулило ничего хорошего или плохого, просто было странным. Чертовски. Он редко отлучался за пределы сенаторского поместья. Практически никогда, за исключением общих поездок на церковные и городские мероприятия. А чтобы вдруг взял и забрался в такую глушь, да ещё и не один…

Там я уже побывал сегодня. В том домике и в окрестных. Знал, как обойти вокруг, попасть к заднему ходу, где жестяные листы веером расходились в стороны, и просочиться внутрь. Не совсем глубоко, конечно. Только чтобы видеть, как Карлито вертит в руках телефон, набирая номер, а потом ждет ответа.

Долго, кстати, ждет. Больше двух минут. За это время можно одуреть от гудков, поэтому, когда кто-то на том конце все-таки берет трубку, голос моего бывшего слуги должен, по логике, прозвучать рассерженно, но я слышу восторженный хрип:

— Учитель! Как хорошо, что вы ответили!

Пауза. Коротенькая. Такая, чтобы хватило на вопрос типа: «Зачем звонишь?».

— Я сделал это, учитель. Я решился.

Снова пауза. Не длиннее предыдущей.

— Вы не помните наш последний разговор? Тогда, перед службой?

На сей раз собеседник Карлито, похоже, дольше молчит, чем отвечает.

— Я запомнил каждое слово. И повторял их снова и снова, пока… Вы не могли сказать все прямо, конечно не могли. Но я понял. И исполнил все в точности!

Энергичный, вдохновленный, распираемый гордостью. Работа точно не вызывала у моего старого знакомца подобных чувств. Значит, тут речь идет о занятиях в свободное время. Для души, так сказать.

— Это самое мало, что я могу сделать для вас, учитель. И если сочтете возможным… Подарок ждет вас. И я тоже жду.

В его голосе звучит то, чего мне лично раньше не доводилось слышать ни мгновения. Преданность. Собачье заискивание.

— Я в старом лагере. Да, тут совершенно безопасно, вы же знаете. Ни одного человека на мили вокруг. Западный сектор, пятая линия. Да, машина стоит прямо у дома, увидите сразу.

Намечается тайная встреча? Кто бы ни собирался прийти сюда, похоже, это сигнал, что всем посторонним лучше убираться подальше.

— Я буду ждать, сколько понадобится, учитель!

Сеанс связи закончился. Судя по последним словам, вполне удовлетворительно. Правда, вместо того, чтобы найти местечко, куда можно присесть, Карлито начал слоняться по комнате. Туда-сюда.

Нервничает? А разве есть повод? Ему явно пообещали что-то обнадеживающее. Но не успокаивающее? Или причина мельтешения совсем в другом? Может, в содержимом свертка, пристроенного на остатках кровати?

— Карлос…

Я подумал, что ослышался.

— Карлос?

Нет, это его голос. Точно, его!

— Ты здесь?

Слабый, наполовину тонущий в слоях одеяла.

— Почему я тебя не вижу?

— Заткнись!

О, с неизвестным «учителем» мы разговаривали куда как любезнее!

— Карлос, мне жарко.

— Потерпишь.

— Кар…

Поверх уже накрученных слоев одеяла шлепнулся новый. С нескрываемой злостью.

Не знаю, что ты задумал, Карлито, но уже содеянного хватит на пожизненный срок заключения. Или даже на смертную казнь. Похищение людей строго карается в этих краях, и судебные процессы всегда проходят с показательной помпой. Очень редко, к счастью. В смысле, редко преступления такого рода совершаются. На моей памяти было всего два, и во второй раз речь шла о матери, которая выкрала своего родного ребенка из семьи усыновителей, но снисхождения не получила. Ни малейшего. И ты не получишь. По крайней мере, с моей стороны.

Надо торопиться? Да. Но торопиться нельзя. Нельзя спугнуть или заставить нервничать ещё больше: риск слишком велик. Пусть все будет спокойно, небрежно, равнодушно. И зайти нужно издалека. Из комнаты через одну от этой.

Он обернулся, услышав шум. Уставился на меня — это почувствовалось бы даже затылком, но я стоял вполоборота. Наклонившись над грудой поломанной мебели.

— Ты что здесь делаешь?

Спросил не сразу. Лишь когда понял, что его не замечают.

Выпрямляюсь. Делаю отметку в блокноте и только потом поворачиваюсь.

— О, какая встреча!

— Я спросил, что ты здесь делаешь!

Дрожит всеми сочленениями. Крупно и страшно.

— Могу задать тебе тот же вопрос.

— Я спросил первым!

Вздыхаю, всем видом показывая: ты мне мешаешь, но так и быть, поговорю.

— Работаю, вообще-то.

— Когда я пришел, тебя здесь не было!

— Так ведь и когда я пришел, тебя тоже здесь не было.

Бросает взгляды на сверток. Старается делать это осторожно, как ему кажется.

— И что, все-таки, делаешь?

— Мусор переписываю. В задних комнатах уже переписал, теперь этой займусь. Вот, к примеру…

Дергаю за край одеяла прежде, чем Карлито успевает сообразить, что происходит. Сверток раскрывается.

— Ого! Это ещё что такое?

— Не твоё дело. Хотя… Раз уж увидел, теперь и твоё тоже.

Звучит угрожающе. С надеждой, что испугаюсь и уберусь восвояси? Размечтался!

Присматриваюсь к бледному детскому личику.

— Слушай, а это разве не…

Одеяло снова плюхается сверху.

— Он самый.

— Сын сенатора? А как он здесь оказался?

Задумчиво изучаю лицо, по которому струйками от корней волос начинает сбегать пот.

— Неужели… Ты его привез?

— Да, я. И у тебя есть шанс. Два шанса. Целых два. Поворачиваешься и уходишь, забыв, что видел — это раз. Или остаешься. Здесь. Навсегда.

Трель звонка доносится из кармана.

— Смотри, я предупредил! — грозит мне пальцем Карлито и нажимает клавишу на телефоне.

— Да, дом рядом с машиной. Анхель, ты, что ли? Подходи, давай. Подожди, махну из двери, чтобы ты видел.

Отбой связи. И новый жест нервно скрюченным пальцем:

— Одна минута. Потом пеняй на себя.

Он идет к двери, переступает порог. В самом деле, машет рукой. Ждет с четверть минуты, потом делает шаг обратно. Поворачивается, словно собираясь удостоверится, что посторонних в комнате больше нет, находит меня взглядом, морщится, смотрит презрительно-брезгливо, открывает рот и…

Харкает навстречу мне.

Кровью.

Лицо у этого Анхеля вовсе не ангельское, а такое, что и в черти бы не приняли. Гнусное. Очень даже. Да и нож, перепрыгивавший из ладони в ладонь, надежд не внушает. На то, например, что все закончится тихо и мирно.

— Ты, что ли, его подарок?

Он не знает. Хорошо. Значит, есть шанс. Только бы Генри не начал барахтаться в одеяле раньше времени. А так, парень прирежет меня и успокоится. Надеюсь. Хотя…

Нет, здесь умирать нельзя. Ни в коем случае. Он ведь обязательно начнет обыскивать комнату, и тогда любые жертвы окажутся напрасными. Увести? Как можно дальше. Чтобы не было желания возвращаться, а главное, времени. Время ведь всегда ограничено, особенно в боевых операциях, как любил повторять наставник.

— Не отвечай. Не надо.

Это я уже понял. С кем бы Карлито не вел разговор, сделал он не то, не так и не тогда, когда следовало. Иначе не лежал бы ничком, с кровавым пятном на рубашке.

Места для маневра… Практически нет. Со стороны Анхеля гораздо просторнее: там хозяева дома освобождали проход, уезжая. У меня справа и слева мебельные скелеты, загруженные, чем попало.

Опрокинуть? Не факт, что получится. Падать некуда. Схлопнуть вместе? На каждый шкаф по руке, значит… Мало реально, только если очень хорошо напрячься. К тому же, заваленный проход отрежет убийцу от меня. Отвлечет на другие действия, а этого допустить нельзя.

Что остается? Пятиться. И желательно так, чтобы не устроить ловушку самому себе.

— Хочешь проверить, кто быстрее?

Конечно, он, тут и думать нечего. Хотя бы потому, что весит раза в полтора меньше. Жилистый и верткий, зараза. И мне ни за что на свете не угадать, в какую сторону…

— Сегодня хороший день для смерти, как думаешь?

В ножевом бою я слишком часто проигрывал спарринг. Как шутил по этому поводу наставник, мне проще подставиться под удар, чтобы добраться до противника.

Шанс есть. Он есть всегда. Но моя главная задача не победить и даже не выжить, а вывести кое-кого из зоны риска. А там уже неважно, как все пойдет. Единственное, что у меня выходило хорошо, это принимать удары, и первый — выдержу. Сто очков. Подпуская Анхеля так близко, чтобы можно было…

— Для игры точно хороший. Славной игры между кошкой и мышкой.

Спасибо, Господи. Спросишь, за что? За то, что вел меня. Вел именно сюда. Если все случившееся было задумано и воплощено только ради этого дня и часа, значит, у моей жизни есть смысл. Будет. Через минуту или чуть меньше.

— Маленькой испуганной мышкой.

Шаг. Второй. Оба неторопливые. Ленивые даже.

Мне тоже осталось два шага. До прохода в заднике комнаты и наружу, в проулок между домами.

А ведь он не боится, что я сбегу. Смогу сбежать, вернее. Да и в самом деле, чего беспокоиться? Моё лицо известно, карточка, болтающаяся на груди, выдает место обитания. Всего и надо — прочесать Низину. Или даже просто поспрашивать уличную шпану.

Мне не спрятаться. А если и получится, то это тоже на руку убийце: буду сидеть, поджав хвост, никому ничего не сообщая. В полицию же не…

Не пойду. Он уверен, по крайней мере. Почему? Потому что был здесь с Карлосом, а тот, похоже, ввязался в дела, с итогами которых лучше не попадать в руки официальных властей.

— Я тебя достану, бахито. Не так, так эдак. Но ты можешь встретить смерть, как мужчина. Лицом к лицу. — Многозначительный кивок в сторону трупа на полу. — И тебя станут оплакивать слезами гордости.

Вот уж нет. В смысле, плакать никто не будет. Но в чем-то Анхель все-таки прав.

Я смогу его достать. Хоть как-нибудь, но успею. И вот тогда он точно будет озабочен своим отходом, а не изучением местности, ведь слугу из сенаторского дома начнут искать с минуты на минуту, особенно если знают, кого он увез с собой.

— Лицом к лицу? Уговорил.

Кинуться чем-нибудь? Все, способное летать, погребено под слоем обрывков и ошметков. Пыльных. А мне сейчас только и не хватало, что самому перестать ориентироваться в пространстве. Хотя, взгляд и так помутнел. Здесь же не стало темнее? Ни капли. Почему же…

Шаг.

Ну вот, начинается.

Шаг.

Он же двигается?

Шаг.

Или по-прежнему стоит?

Шаг.

Нет, идет мне навстречу. Только почему оказывается ровно в том месте, где должен был быть ещё секунду назад?

Галерея стеклянных дверей на втором этаже Дома конгрессов. Когда они закрыты, ты видишь свое отражение, повторенное много-много раз, так, что кажется, будто одновременно делаешь не одно, а пару дюжин движений, и каждое…

Оно повторяется. Снова и снова. Бесплотное. Призрачное. Всего лишь обозначающее, что именно ты делаешь, но не создающее результата там, в той точке. В месте происхождения.

Шаг.

Тот, второй Анхель, торопящийся жить, уже совсем рядом со мной. На расстоянии вытянутой руки. Первый ещё далеко, но тоже будет здесь. Очень скоро.

Шаг.

Он подается вперед, выгибаясь и посылая нож куда-то в меня. В живот и наискось, вспарывая. Не в настоящем — в будущем. На следующем вдохе. На следующем…

Шаг.

Кадык у него хрупкий. Как у всех. С хрустом ломается, вдавливаясь в шею до самых позвонков. Под основание черепа.

Убийца с ангельским именем захлебывается кровью и осколками костей. Отшатывается. Падает, так и не выпуская нож из пальцев. А ещё он же стоит рядом, ухмыляясь, складывая свое оружие и глядя… Наверное, туда, где должен лежать я. Только спустя несколько секунд призрак начинает таять, растворяясь в воздухе без остатка.

— Карлос, мне жарко.

Он таки сдернул одеяло.

— Карлос?

— Его здесь нет, малыш.

— А где он?

— Вышел. Попросил присмотреть за тобой.

Бледный. Лоб в испарине. Последствия успокоительного? Надеюсь, оно и в самом деле достаточно безвредное, как утверждал доктор Вега.

— Что это за место? Карлос обещал сделать подарок… Он отдал его тебе?

Подарок, как же! Хотя…

Карлито не обирался рисковать моей жизнью. Предупреждал. Предлагал уйти, пока это было безопасно. Почему? Он же ничего обо мне не знал. Обо мне нынешнем. Видел только на ярмарке, с очумелой Лил, да тогда, в баре, с Эстой. Неужели этого хватило, чтобы проникнуться к мне «нежными» чувствами?

А ведь хватило. Потому что Франсиско Ллузи живет в Низине и водит дружбу со вполне и давно знакомыми сыну Консуэлы людьми. Потому что если он и не один из «своих», то простой, понятный и ни что не претендующий. Потому что с ним…

Можно иметь дело?

«Это теперь и твоё дело», так сказал Карлос за несколько минут до неожиданной и позорной, по мнению Анхеля, смерти. А потом оно и впрямь стало моим.

— Подарок…

Закрыл глаза. Наверное, снова провалился в беспамятство. Что ж, тем лучше: не будет мешать.

Обшаривание мертвых тел было обязательным пунктом в инструкциях, по которым мне старались привить навыки, «эффективные для сохранения жизни и здоровья в критических ситуациях». Правда, на сей раз оно ничего не дало: убийца не принес с собой ничего, кроме ножа, а Карлито… Ну да, только пара платежных карточек, упаковка с пилюлями — видимо, теми самыми — и телефон. Обычный. Пеленгующийся антенными вышками в каждом квадрате зоны охвата.

Так его и смогут найти. Мертвеца. И Генри найдут, если останется рядом. Вот только кто первым это сделает? Анхель ведь тоже пользовался телефоном, местонахождение которого, кстати, неизвестно. Возможно, он в руках у кого-то третьего. У того, кому Карлос звонил в самом начале. И все, что нужно, это сделать ещё один звонок, чтобы поймать пеленг.

Долой аккумулятор!

Все, теперь маяка больше нет. Пора уходить? Думаю, да. Но…

Нет, не могу его оставить. Даже если предположить, что мальчику ничто не угрожает, и через пару часов, самое большее, к вечеру, его обязательно найдут, риск всегда остается. Вдруг Генри проснется и отправится гулять по руинам? Накормить успокоительным? Ага. Я знаю все насчет дозировки, это верно. Зато не знаю, сколько пилюль он уже употребил стараниями похитителя.

— Карлос…

Уже забыл, о чем только что говорили? Мысли и воспоминания путаются? Все идет точно по предсказаниям доктора.

— Спи. Тебе сейчас лучше всего спать.

Выбираться из дома с ношей на руках оказалось гораздо труднее, чем идти налегке. Не из-за веса Генри. Из-за объема, усугубленного одеялом. В отдельных местах маршрута приходилось прямо-таки просачиваться, елозя спиной по не слишком ровным и гладким поверхностям.

Но, шаг за шагом, Низина приближалась. Неотвратимо. Появлялась в зоне видимости, а значит, скоро там должен был оказаться и я. Под взглядами случайных свидетелей, и это радовать не могло.

Что дальше-то, а? Куда двигаться?

Идти в полицию? Далековато. Долго шагать придется. Шанс встретить полицейский патруль — минимальный. Или даже вовсе нулевой. А пока добираюсь до места назначения, может случиться всякое. С теми же «Воцерковленными» встречусь, например. Или с другой уличной бандой, разница невелика. И не откупишься ведь: все, что у меня есть…

Телефон.

Без аккумулятора? Неважно. Аварийного запаса питания хватит на один звонок. Кому звонить? Конечно, тому, кто ответит. А много ли таковых?

Эста мог бы помочь, да вот незадача: понятия не имею, пользуется ли он вообще мобильной связью. Кабинетный аппарат? Номера не знаю. Не было повода запоминать. Да и какие вообще номера я помню?

Ну разумеется, сенатор. Личная линия, домашняя, экстренная. Все ещё живо в памяти. Элена-Луиза? Аналогично. И служба охраны, конечно же, куда ж без неё. Как говорится, выбирай любого. И я бы выбрал, если бы…

Черт с тем, что при каждом входящем звонке известным персонам снимается магнитная сигнатура звонящего, хотя и это мне сейчас нужно меньше всего. Хуже другое. В телефонной записной книжке Карлито нет перечисленных номеров. Потому что часть их ему попросту неизвестна, а оставшиеся знает… э, знал слишком хорошо, чтобы тратить на них электронную память: своей хватало. И что делать?

Соврать, что номер мне продиктовал Генри? Может сработать. Но тогда придется ждать приезда кавалерии во главе с Петером и отвечать на кучу неудобных вопросов. Как мальчик оказался у меня? О, это просто: шел-шел и нашел. А как мне достался телефон слуги из сенаторского дома? Тоже нашел? Рядом с трупом? Так может, труп возник не просто так, а моими же усилиями?

Нет уж. Заранее знаю, куда все это приведет. В лучшем случае, к тюремному заключению, в худшем — ещё дальше. Это нестрашно. Мне, по-хорошему, плевать, что случится, но… Только не сейчас. Я должен увидеть, получилось ли у Лил её «колдовство». Если нет, если предпринятые усилия были бесполезны, можно перестать беспокоиться насчет всего на свете. Если да… Тогда будущее тоже станет мне безразлично. Результат один? Похоже. Вот только решающий момент пропускать не хочу, значит…

Часть 3.21

Нужно искать посредника. Желательно, такого, который исполнит поручение в наилучшем виде и не сможет меня выдать. Или не станет выдавать. Есть такой на примете?

Хозе бы справился, но он, что называется, «вне зоны доступа». Зато всегда и везде на связи…

Такси. Тем более, в городе официальных извозчиков всего двое, один пошикарнее, другой попроще. И в цветах как раз второго разъезжает человек, поступки которого ясно говорят о том, что он — порядочный. А номер пассажирской транспортной компании короткий, запоминающийся сразу и навсегда.

Они, наверное, записывают все вызовы. Обеспечение безопасности, исключение внештатных ситуаций и все такое. Только голос черта с два опознают: в аварийном режиме телефонный аппарат модулирует сигнал особым образом. Что-то там, связанное с мощностью и четкостью в ущерб оригинальным характеристикам. То есть, сообщение в любом случае дойдет до адресата, смысл сохранится, зато тембр и интонации исказятся. Если повезет, до полной неузнаваемости.

— Сеньорита? О, какой у вас приятный голос, намного приятнее, чем мои обстоятельства… Чем вы можете мне помочь? Блаженная самаритянка, вас мне послал сам Господь! Видите ли, я сейчас очень-очень нуждаюсь в помощи, особенно в средстве передвижения, потому что сам двигаться, увы, не могу. Что случилось, спрашиваете? Да дурость взыграла, она проклятая… Говорила мне мама не ходить туда, где можно подвернуть ногу, так разве я слушал? Вот и сижу, не знаю, что делать, хорошо хоть не на телефоне… То есть, на телефоне, конечно, но не в том смысле, сеньорита, не в том! Да, вы очень меня обяжете, если пришлете машину. Только есть одна просьба, огромная, как океан. У вас работает мой знакомый, так вот, присылайте именно его, он маме не расскажет, что и как. Ну, вы понимаете? Как зовут? Муньес. Нанду Муньес. Да-да, конечно! Свободен сейчас? Вы не могли меня обрадовать больше, прекрасная сеньорита! Откуда знаю, что прекрасная? Да вы другой просто не можете быть! Куда ехать? Я разве не сказал? Вот пустая голова… Это рядом с Низиной, сразу за Седьмым северным кварталом. Да, старый лагерь, он самый. Только я не на улице, я в доме. Приметный такой, с крашеной синей жестяной дверью. Скоро будет? Жду с нетерпением!

Машина приехала быстро. Ровно семнадцать минут и двадцать три секунды понадобились Муньесу, чтобы прибыть в назначенное место: я считал. Чтобы не отвлекаться ни на что большее.

Такси замедлило ход в начале вереницы домов, медленно проползло по улочке и остановилось. Не у указанной двери, чуть поодаль. Нанду вышел, осмотрелся, сверяясь с записями в блокноте, потом решительно толкнул жестяной лист и… Застыл на пороге.

Стоял он недолго, намного меньше, чем ехал сюда. Шагнул внутрь. С минуту пропадал в доме, потом вновь появился на улице, и выглядел таксист, прямо скажем, ошарашенным. А в руках нес то, что должен был. Вернее, того.

Бережно усадил Генри или даже уложил на переднее сиденье рядом с водительским, помял в пальцах листок бумаги, рассеянно озираясь по сторонам, захлопнул дверцу, вернулся на свое место и взялся за рацию.

Я не слышал, о чем он переговаривался, но видно, был получены вполне ясные инструкции, потому что по окончанию разговора машина аккуратно двинулась в сторону Низины. Вот теперь можно передохнуть и наконец понять, что… Спину изрядно саднит.

Куртка, одолженная из запасов папаши Ллузи была хороша всем, кроме своего возраста: пополнялась прорехами от любой встречи с чем-нибудь заостренным, особенно с гвоздями и шурупами, торчащими из стен, о которые я обтирался. И защитить толком не защитила: майку дыры с засохшей кровяной окантовкой украшали в тех же самых местах.

Такой вид вызвал бы вопросы. Непременно. Вряд ли кто из прохожих задал бы их мне напрямую, но на ум положил бы точно — до первого заинтересованного интервьюера. Нужно раздобыть какую-нибудь новую тряпку. Или вернее, новую старую: этого добра повсюду должно быть вдоволь.

Но так только думалось, а на самом деле, поиски затянулись. Если в том квартале, где я повстречал Карлито и Анхеля, многие дома стояли практически нетронутыми «полными чашами», то здесь, ближе к границе обитаемого города, воришки явно чувствовали себя смелее. Пришлось снова углубляться в лабиринты старого лагеря, попутно осматривая территории следующего рабочего дня и матерясь всякий раз, когда одежда все-таки попадалась на глаза. Карлики тут одни жили, что ли? Ни одной куртки моего размера на целую квадратную милю!

И все-таки, я её нашел. Основательно перелопатив горы мусора, насквозь пропылившись и прочихавшись. Примерно того же фасона, примерно в том же состоянии. Отчаянно-желтого цвета, правда. Выглядел я в ней, наверное, кенаром-переростком, но на лице Петера, остановившего машину за пару дюймов от меня, выкарабкавшегося из лачуги на свет божий, улыбки не возникло. Как не возникало никогда, по определению.

— Ты. — Он не спрашивал. Разговаривал сам с собой. Даже не со своим подчиненным по правую руку. — Опять и снова.

— И вам доброго дня, сеньор.

— В каждой точке напряжения.

— Шеф?

Охранник сдвинулся в сторону двери, готовый в любой момент добраться до меня, но Петер никак не отреагировал на проявленное усердие. Смотрел, не отрываясь, только взгляд у него при этом почему-то был отсутствующий. Абсолютно.

И все-таки, вопроса я дождался. Лишенного всех возможных эмоций.

— Что ты здесь делаешь?

— Работаю.

— С брошенным имуществом?

— Брошенным. Выкинутым. Никому не нужным. С мусором. В мусорной конторе я работаю, знаете ли.

Как можно остаться полнейшим истуканом и одновременно выразить презрительное сомнение?

— Можете спросит у моей начальницы. Сеньора Долорес с удовольствием ответит на ваши вопросы. Хотя… Нет, пожалуй, все-таки без удовольствия.

Кивок. Не мне, конечно. Другому мальчику на побегушках. Звонок. Короткий разговор, о содержании которого меня в известность никто ставить не стал. Ещё один долгий взгляд мертвой рыбины и, наконец, скоропостижный отъезд восвояси. Прежде чем мне пришло в голову попроситься проехаться до Низины, а жаль.

Заходящее солнце вовсю маячило в окне комнаты, розово-золотое, уже почти не жгучее, и света давало достаточно, чтобы видеть: ничего не изменилось. Но ждать становилось уже обыденной привычкой. Такой же, как и разговоры на сон грядущий.

— Я снова перестал что-либо понимать, Хэнк. Этот город… Я совсем его не знаю. Представляешь? Здесь творится какая-то чертовщина.

И творилась раньше. Наверняка. Не в один день Карлито задумал и осуществил похищение. Неслучайно он вообще задался такой целью, если уж на то пошло. Сделать пакость, наябедничать, оказаться нерасторопным, когда нужна четкость, точность и скорость — это в его духе. Ему ведь нужно было прежде всего заявить о себе, заставить обратить внимание, но не более.

Чувствовать, что многое завязано на нем — большего Карлито не требовалось. Откуда взялось желание действовать, к тому же именно таким странным образом? Он даже подготовился. Изучил необходимые материалы. Провернул задуманное так, что мгновенной погони не было. И был уверен: все делает, как надо. Но не как надо ему самому. Опять же, слова о подарке…

Тобой кто-то руководил, парень. Ты считал, что исполняешь его поручения, потому и старался вовсю. Натворил больше, чем тебе приказали. А может, просто затеял все не вовремя, иначе некий «учитель» не прислал бы ангела смерти по твою душу.

И ты пытался меня спасти. Звучит не просто странно — невероятно. Тот, от кого я всю прошлую жизнь под одной крышей получал только подлянки, искренне хотел меня защитить? Бред сумасшедшего. И он же — реальность. Единственная, которая у меня сейчас есть, но…

Не единая, как выяснилось.

— А ещё хуже, Хэнк… Ты бы спросил: разве такое может быть? Так вот, оказалось — может. Я и себя не знаю. Теперь. Не знаю совсем.

Чем это было? Наваждением? Помешательством? Проделками любимых духов Лил? Не знаю. Не могу понять.

Ясно лишь одно: это меня спасло. И может, поэтому не стоит лишний раз тревожить мир вопросами?

Светало медленно. Так занудно и лениво, что я поплелся на кухню. За кофе.

На дне жестяной банки нашлась горсть зерен. Слегка залежалых, правда: пришлось кинуть их на сковороду, подвялить и только потом размолоть, дыша горячим горчащим ароматом. Залить водой, поставить на огонь, предотвратить попытки побега восемь раз кряду, достать кружку и…

Услышать голоса. Причем не на улице, а в доме. Собственном доме. На лестнице.

— Сеньор, вы поступаете необдуманно.

— Можешь подать в отставку хоть сейчас, Петер. Я подпишу рапорт и сниму с тебя всю ответственность.

— Вы же понимаете, что это невозможно?

— Я понимаю. Но к сожалению, пока не все, что хотелось бы понять.

Путей к отступлению не было. Разве что в окно: второй этаж всего лишь, даже не запылюсь. Правда, в отличие от Анхеля и его неизвестного компаньона, начальник сенаторской службы охраны вряд ли оставил периметр открытым, и внизу меня явно ждали теплые объятия дюжих парней.

— Вы рискуете, сеньор. А я должен делать свою работу.

— Так делайте. Снижайте угрозу, как хотите, только не мешайте моим намерениям.

Джозеф очень редко повышал голос, особенно на провинившихся. Вот и сейчас говорил спокойно, тихо, словно заботясь о тех, кто может спать в комнатах. А Петер наоборот, выказывал беспокойство. Искренне. И лицо его на сей раз выглядело почти человеческим.

Нет, конечно, профессиональные навыки прежде всего: осмотрелся с порога, прикрыл ставни кухонного окна и встал у меня за спиной, чуть левее.

— Можете входить.

Сенатору не нужно было разрешение, но паузу он все-таки взял. Из уважения к телохранителю, наверное. Только потом шагнул в круг лампового света.

— Прошу прощения за столь ранний визит, сеньор…

— Ллузи, Франсиско, — подсказал Петер.

— Сеньор Ллузи, да. Я хотел задать вам несколько вопросов, но сначала… Скажите, вы любите фильмы?

Похоже, я влип. Но как, куда и во что?

— Не особенно.

— Надеюсь, сделаете исключение для моего? Он весьма любопытен. И познавателен.

Экран планшета в руках сенатора мягко засветился, запуская программу просмотра видео. Сначала то тут, то там мерцали сполохи и ломаные линии, похожие на молнии, но вдруг картинка прояснилась, показывая…

Меня.

Качество изображения хромало. Жаль, не настолько, чтобы у кого-то возникла хоть доля сомнения, кто склоняется над свертком, состоящим из мальчика и одеяла.

«— Ого! Это ещё что такое?

— Не твоё дело. Хотя… Раз уж увидел, теперь и твоё тоже.»

Звук был записан похуже. С каким-то гулким эхом, как будто участники разговора гундосили каждый в свою трубу. Но слова можно было разобрать.

«— Неужели… Ты его привез?

— Да, я. И у тебя есть шанс. Два шанса. Целых два. Поворачиваешься и уходишь, забыв, что видел — это раз. Или остаешься. Здесь. Навсегда.»

Странный ракурс. С высоты человеческого роста, и камера почему-то скачет из стороны в сторону. То показывает меня, то Генри, то все, что угодно, будто оператору не стоится на месте.

«— Одна минута. Потом пеняй на себя.»

Теперь мы идем к двери вместе с тем, кто проводит съемку. Переступаем порог. Оглядываемся. Видим приближающуюся фигуру. Смотрим на неё какое-то время, возвращаемся обратно, снова переводя камеру на меня: как раз вовремя для того, чтобы запечатлеть возникающее на моем лице удивление, растерянность и что-то ещё, что-то, чего я сам не способен распознать.

А потом камера падает. На пол. Утыкается объективом в пыль, и больше ничего не видно, только слышно.

Темно-серый в крапинку экран. Шорохи, шаги. Последние раздающиеся слова: мои, обращенные к Генри. Насчет сна. Все, кино закончилось. Вернее, может оно длилось и ещё какое-то время, но сенатор остановил запись.

— Вам понравилось, сеньор Ллузи?

Моё лицо? Как-то не очень. Глупо выглядело местами.

— Думаю, у вас тоже возникли вопросы, не так ли? И первый — насчет этого фильма. Откуда он взялся, например.

Да, интересно бы было узнать. На будущее, если оно у меня теперь вообще намечается.

— Это кое-что из новых технологий. Экспериментальный образец, но, как видите, вполне рабочий. Сработавший на славу, я бы сказал.

Сенатор положил планшет на кухонный стол.

— Небольшая пристройка к человеческому организму. К той его части, что и так является искусственной. Единственная неприятность, что мощности заряда хватает всего на несколько минут, поэтому память постоянно обнуляется. Но нам повезло: в момент клинической смерти механизм блокировки отключается, и пишется все подряд. Пока хватает места. Пройди между вашим разговором и смертью Карлоса чуть больше времени, мы бы не увидели ничего существенного.

Вот так новость. Только не говорите мне, что всю эту информацию, если она хранится в человеческом теле, нельзя считывать динамически. В доме же могут повсюду быть натыканы приемники и передатчики, да?

— И много у вас таких ходячих камер?

— Теперь, когда эффективность метода доказана, к сожалению, с помощью человеческих жертв, их станет больше. Но разговор идет не о новинках технического прогресса.

Конечно. И Петер у меня за спиной находится не в качестве мебели.

— Вы были там, отрицать бесполезно.

Это я уже понял. Осталось только дождаться судейского резюме. Если доживу до суда.

— Как вы там оказались?

— Работал.

Недоумение, изображенное приподнятой бровью.

— Можете справиться у моего начальства. Переписывал мусор. Для составления графика работ по вывозу.

Короткий взгляд в сторону телохранителя. Движение воздуха над моим плечом, явно означающее кивок.

— И в одном из домов вы встретили Карлоса?

— Именно так.

— Он говорил с вами, как с приятелем. Вы знакомы?

Все это можно проверить, а значит, нет смысла врать или отмалчиваться.

— Виделись пару раз. На ярмарке. В городе. Выпивали вместе однажды.

— Из его слов, обращенных к вам, следует, что о мальчике вы ничего не знали.

— Ну да. Увидел и удивился. На самом деле.

Не просто удивился, конечно. Чуть в ступор не впал, и видеозапись это показывает ясно и четко.

— Карлос предлагал вам уйти. Неоднократно, хотя разговор длился всего пару минут. Почему же вы остались? Решили принять участие в происходящем, я полагаю. Но с какой целью?

Поделить на двоих славу и почести, с какой же ещё?

— Не думал, что он все это серьезно. Мальчишка казался больным, а Карлос не замечал. Вот я и решил с ним ещё поговорить насчет ребенка. Мало ли что могло случиться?

— И случилось.

Сенатор подошел к плите, принюхался.

— Нальете мне кофе? А впрочем не беспокойтесь: я сам угощусь.

— Сеньор!

О, это Петер. Прямо у меня над ухом.

— В чем дело?

— Это может быть небезопасным.

— Хотите сказать, отравлюсь? Судя по запаху, вряд ли.

— Вы прекрасно понимаете, о чем идет речь.

Турка в руке сенатора не вздрогнула ни разу, пока кофе лился в кружку.

— О моем визите сюда никто не мог узнать заранее. Кроме тебя и пары твоих доверенных людей. Потому весьма маловероятно, практически невозможно, что этот молодой человек заранее готовился причинить вред лично мне. Но даже если и так…

В словах Джозефа и сомнениях его телохранителя не было ничего неожиданного. Больше того, ещё месяц назад я бы целиком и полностью поддержал их логику. Потому что она привычна, понятна и обоснована. В другой жизни. Там, на склонах Сьерра-Винго, откуда все прочее кажется крохотным… Нет, не так. Ничтожным.

Но даже тогда, даже в той далекой реальности у меня ни разу не возникало подобных опасений. Подумать, что сенатора кто-то вдруг захочет убить? Что за бред?! Санта-Оза не видела от сеньора Линкольна ничего настолько дурного, чтобы желать кровопролития.

Я так думал. Раньше. А теперь, учитывая поступок Карлито, надо было подумать снова, и хорошенько. Позже. Когда утихнет обида.

Часть 3.22

Они имели право подозревать меня во всех смертных грехах. Но черт подери, никто не заставлял их этим правом пользоваться!

— Сенатором больше, сенатором меньше… Никто и не заметит. Нового выберут быстрее, чем сможешь моргнуть. Или сенаторство передается исключительно по наследству? Так какой тогда мне был прок спасать жизнь вашему сыну?

Джозеф переменился в лице. На долю секунды, но так, что это заметили и я, и громила у меня за спиной. Хотя нет, тот среагировал ещё раньше. На первые же слова. И рука, заломленная, прижатая к спине, безжалостно напомнила о свежих ссадинах.

— Эй, полегче! Только заживать начало!

— Что там, Петер?

Хватка слегка ослабла, а рубашку задрали вверх.

— Пустяки. Царапины.

Теперь и сенатор прошел мне за спину. А после минуты молчания спросил:

— Они свежие. Где вы их получили?

— В лагере. Когда пробирался к выходу.

Ещё полминуты молчания.

— Пусть принесут аптечку.

— Сеньор?

— Вы плохо поняли меня, Петер?

Несколько лающих слов по рации. Короткое ожидание. Явление ещё одного парня в черном костюме с полированным чемоданчиком в руках.

— Подсказать, где что лежит, или сами найдете?

Бешенство телохранителя чувствовалось даже затылком. И тем не менее, можно было поспорить хоть на полжизни, что если повернусь, не разгляжу на скуластом лице ни единой эмоции.

— Сделайте все, что полагается. Это официальное распоряжение.

С иглой он обращаться, наверное, умел не хуже опытной медсестры. Должен был уметь. Но уколол так, чтобы недосказанности между нами не оставалось, как говорится.

— Зачем уколы? Или решили из меня ещё одну ходячую камеру сделать? Как из покойного?

Пауза. Мою руку наконец-то оставляют в покое, рубашка возвращается на место, а сенатор снова оказывается передо мной, а не сзади. Но по-прежнему на безопасном расстоянии, конечно же.

— Возможно, я бы не устоял перед таким соблазном, сеньор Ллузи. В целях безопасности и прочих вещей, мало вам понятных и неинтересных. Но тут чисто техническая проблема: проделанное с Карлосом пока не пригодно к внедрению во взрослый, сформировавшийся организм, так что с этой точки зрения вам ничто не угрожает.

— Что тогда кололи?

— Комплексный антидот. Чтобы не было заражения крови или чего-то похуже. Те места, через которые вы проходили, не могут похвастать стерильностью.

Я правильно понимаю? Сенатор проявил трогательную заботу о человеке, которого и видит-то второй раз в жизни? Ну, может, третий. Максимум.

— Не буду говорить, что вы совершили подвиг, не люблю громкие слова. Это был гражданский поступок. Достойный любого. Меня удивляет лишь одно…

Меня тоже. Взгляд. Ваш взгляд, сеньор Линкольн.

— Зачем понадобилась вся эта конспирация? Она могла сработать и сработала бы на отлично, не будь тело Карлоса дополнено особыми свойствами. И очень возможно, что я никогда бы не узнал, кому обязан… Скажем так, бесценной услугой.

Было бы здорово. Но не сложилось, так не сложилось.

— Практика учит, что если человек избегает получения благодарности за свои действия, причины на это чаще всего глубоко личные. Поэтому спрошу напрямую: я в чем-то виноват перед вами?

Пасынку ты никогда не задавал таких вопросов. Вообще не поднимал подобных тем. Человеческих.

— Я сделал или не сделал что-то, важное для вас, сеньор Ллузи?

О нет-нет, сеньор сенатор! Франсиско Ллузи из Низины вы ничего не должны. Ни монеты, ни слова, ни взгляда: и так уже осчастливили. Визитом. Да ещё о здоровье позаботились. Разве можно просить большего?

— Впрочем, можете не отвечать. В любом случае, каковы бы ни были ваши мотивы, значение имеет лишь то, что мой сын возвращен домой целым и невредимым.

Радостно слышать. Значит, доктор Вега был прав в своих рекомендациях.

— И поскольку вы ничего не просите, предложу сам.

Такое выражение редко гостило на лице сенатора. В основном, во время мероприятий, посвященных памяти погибших при Переселении народов. На мемориале, куда он приходил каждый год, но вовсе не ради протокола. Это тоже было что-то личное. Очень.

— Я хочу, чтобы вы были рядом. Со мной. В моей семье. Стали её частью. Вернее, мы хотим, я и моя супруга. У вас будет все необходимое, вы получите лучшее образование, какое только возможно.

У меня галлюцинации начались от петерова укола, что ли?

— Вы отказались уезжать из Санта-Озы? Хорошо. Значит, желаете принести пользу здесь, на своей родине, и в этом я окажу вам любую поддержку, какая понадобится. Но даже если вам просто захочется жить тихо и спокойно… Буду рад помочь осуществлению и такого выбора.

Нет, я точно брежу. Наяву. Можно было бы подумать: сплю, если бы не отголоски боли в спине и руке.

— Мы готовы назвать вас своим сыном. Я и Элена-Луиза. Признаюсь по секрету, она первой высказалась за это.

Вот даже как…

— Вы побледнели? Препарат может вызывать скачки давления, но не волнуйтесь, все быстро нормализуется.

О да. Все придет в норму. Соберу свой скарб, перееду в дом на горе, получу новое удостоверение личности с самой желанной фамилией в Санта-Озе и стану… Как обычно пишут в сказках? Жить долго и счастливо?

Я… Нет, не мечтал об этом. Все перечисленное должно было случиться раньше. Когда ощущалось необходимым. Когда воспринималось, как естественный ход событий, а не пародия на…

Значит, тот, кто жил рядом, тот, готовый сделать все, что потребуется, по первому знаку, был вам ни капельки не нужен? Так и есть. Вы его не замечали. Вернее, тщательно делали вид, будто его не существует. Не собирались пускать в свою жизнь ни на один дюйм. А первый попавшийся бродяга, случайно оказавшийся в нужное время в нужном месте, вдруг заслуживает всех возможных и невозможных почестей?

— Я не прошу вас принимать решение сразу же, боже упаси!

Франсуа Дюпон никогда не был для вас родным, сеньор сенатор. Это понятно и объяснимо. С этим не стоит спорить. Но если вы так легко принимаете чужака, что мешало вам приглядеться поближе к тому, кто всегда находился на расстоянии вытянутой руки?

А может, вы как раз пригляделись? И увидели что-то, не подходящее семье Линкольнов? Уж не знаю, постыдное, глупое или дурное, да и неважно. Меня ведь только звали иначе тогда, в прежней жизни, но человек, который сейчас стоит перед вами — тоже прежний. Ни на йоту не изменившийся. Он был плох для вас, верно? А самое мерзкое, обидное, отвратительное состоит в том, что мне ни за что не свете теперь не узнать, почему.

— Скажу только, что буду ждать.

— Ждать придется недолго.

— Итак?

Знаю, это Твоих рук дело. Твой дар. Щедрый до умопомрачения. Но он предназначен Франсиско, а не Франсуа, так что извини. Возьми обратно этот, подари другой.

— Вы не пришли на ту встречу.

— О, в этом все дело? Я не мог прийти, по серьезным причинам. Личным. Надо было объяснить, каюсь.

— Да бог с ним, с причинами… Мне без разницы. Только вместе со мной был ещё один человек.

— Эстебан Норьега, — кивнул сенатор. — Который также отказался от предложения.

— Он и не стал бы его принимать. Эста… Он шел на ту встречу, полный надежд. Светился от счастья, от предвкушения того, как увидит вас и скажет…

А что он хотел сказать? Черт его знает, бесноватого моего приятеля. Значит, снова придется говорить за него.

— Пойдемте со мной, сеньор сенатор. Тут недалеко. За поворотом.

Балкончик чуть скрипнул, но мужественно выдержал удвоенный вес.

— Посмотрите вокруг. Что вы видите?

Крыши домов до водяной полосы у линии горизонта. Домиков. Игрушечных. Кукольных. И люди, живущие в них, не чувствуют себя живыми. Не рвутся в будущее, не создают настоящее. Даже прошлое и то отставили в сторону.

— Город.

— Да, город… А надо видеть людей.

Солнечная дорожка побежала по воде к берегу, вспрыгнула на крыши.

— Они нуждаются. Не в еде и питье, этого хватает. И не в деньгах: если хочешь, можешь заработать. Нет главного. Желания. Потому что нет целей и смыслов. И город умирает. Не только Низина, хотя она сгинет в первую очередь. Вся Санта-Оза медленно и тихо сойдет на нет, так, что никто и не заметит. Но этого не должно случиться. Я не хочу, чтобы это случилось.

Мозаика жестяных зеркал, отражающих свет зайчиками. Все ближе и ближе.

— Мне ничего не нужно от вас, сеньор сенатор. Нужно им. Понимаете? Сделайте что-нибудь для них, для всех этих людей сразу. Вселите в них надежду, тягу к жизни, наконец. И тогда мы будем в расчете.

Он ушел с балкона первым. Постоял ещё немного рядом, глядя на город, и ушел. Не говоря ни слова. Как отъезжает машина, слышно не было, только видно, но я не стал провожать её взглядом. Наверное, потому что толком сейчас ничего не видел: мешала какая-то вода в глазах. Которая никак не хотела сохнуть. А потом из недр дома раздалось треньканье будильника, и это означало, что пора собираться на работу.

Я проглотил остатки темного, давно потерявшего аромат варева, прихватил с собой миску воды для банных процедур Хэнка и поплелся вниз.

Лестничный пролет был совсем коротким, ровно на один невысокий этаж, я и раньше пролетал его, не замечая, и теперь сообразил, что что-то вокруг изменилось, только на последней ступеньке. Когда услышал беспечное, обманчиво легкомысленное и давно забытое:

— Здесь наливают кофе?

Он любил начинать разговор с этой фразы. В сенаторском поместье, в городском кафе, в любом офисе, частном или муниципальном, везде, куда ему по каким-то причинам понадобилось прийти. Помню, я даже спросил, почему. Раз на десятый или двенадцатый. Ответом стало пожатие плечами. Но в любом случае, подобное начало общения, что называется, располагало. Особенно в сочетании с улыбкой.

Он и сейчас улыбался. Может, не во весь рот, но без подтекстов. Искренне. Так, как улыбается человек, который рад тебя видеть.

Завернутый в простыню, как в тогу, и ухитряющийся выглядеть прямо-таки римским сенатором. Чрезмерно молодым и несколько изможденным, правда. Гордый профиль, голый череп…

Миска выскользнула из пальцев, покатилась по полу, оставляя за собой лужицы.

— Хотя, наверное, лучше воды.

Хэнк?!

— Ну да, ноги помыть тоже не помешает, но я предпочел бы сначала употребить что-нибудь жидкое внутрь.

Живой. Слегка потрепанный, похудевший, растерявший волосы.

Хэнк.

— Никогда не думал, что у тебя такие больше глаза, Фрэнк. Да хватит уже таращиться! Я в самом деле хочу пить. Зверски.

— Пить?

Кажется, на кухне ни черта воды не осталось.

— Сейчас принесу. Пять минут.

Ну может, чуть побольше. Смотря как будет с очередью. Уже бегу. Хотя…

А что если это всего лишь мираж? Вот прибегу обратно, а наваждение уже схлынуло?

— Только пообещай вернуться в постель и дождаться. Ладно?

— Дождусь, куда я денусь? Гулять как-то не особо хочется.

Солнце пока ещё ползало по крышам домов, не спускаясь на улицы, и между домами висели сумерки. Светло-пепельные. Не город, карандашный набросок: дотронешься рукой — сотрешь клочок мира.

Безвозвратно? Ой вряд ли. Кто-нибудь нарисует снова. Слепит из собственных воспоминаний. А если памяти не хватит, заставит работать воображение. И окно, дверь, дом, квартал, улица появятся снова. Воскреснут из небытия. Как Хэнк.

Я понял, что это возможно. Не сразу. Понадобились время, информация, немного усилий. Или все-таки много?

Чудо? Оно произошло, потому что было реальным. Доступным к повторению. Уверен, что и скрюченного водителя можно исцелить. Другое дело, что лично я участвовать не буду. Да и Лил не пущу.

— Ты куда это с утра пораньше?

А вот и она. Легка на помине. Приветственно зевающая из открытой двери.

— За водой.

— Мне захватишь?

Круг замыкается. С каждой минутой. Цепь событий возвращается к исходной точке. На новом, ещё не прожитом витке.

— Не сегодня.

— Бука!

Мне сейчас только двойного груза и не хватало. Хотя…

— Черт с тобой, принесу. В обмен на услугу.

— Ага, поумнел.

Не та улыбка, что в первый раз, прежнее только ехидство, пожалуй.

— Ты мне нужна.

Недоуменный и, кажется, чуточку испуганный взгляд.

— Твоя помощь. За больными ухаживать умеешь?

Зачем я спрашиваю? Должна уметь. Достаточно вспомнить о её матери.

— Стряслось что? С папашей Ллузи, не приведи господи?

— С ним все в порядке. Есть другой пациент.

— Твой приятель? А чего за ним ходить? Лежит, есть не просит.

— Уже не лежит.

Видел бы Хэнк сейчас эти глаза! Вот уж большие, так большие. Огромные.

— Он…

— Очнулся, да.

Девчонка метнулась мимо, как молния, только пятки засверкали.

М-да, можно было обойтись без прелюдий, а сразу сказать, что и как. Но по крайней мере, теперь времени у меня с запасом: из цепких лап Лил вырваться нереально. Даже в полном здравии.

Конечно, на Хэнка она залезать с руками и ногами не стала. Ослабленный все-таки, к тому же незнакомец. Но сидела вплотную к постели, пожирая взглядом, и даже не обернулась на мои шаги. Зато ворчливо спросила:

— Принес воду?

И тут дежавю. Хозяйка дома вернулась. Или просто хозяйка?

— Давай сюда!

И чашку где-то успела раздобыть. Чистую.

— Вот, сеньор. Вы только не торопитесь, хорошо? Она холодная, ещё горло сведет… Ой, лучше я вам помогу. Я умею.

Скользнула на постель. На самый краешек, но уселась так, что с полтычка не стронешь. Лиана, ни дать, ни взять. Хищная.

— Маленькими-маленькими глоточками… И сразу не глотайте, покатайте на языке. А хотите, я согрею? Это просто. Если не побрезгуете. Ведь не побрезгуете? Я здоровая, чем хотите поклянусь!

Хлебнула из чашки. Подержала во рту. Наклонилась к Хэнку. Приоткрыла губы…

Не знаю, понимал он, что происходит, думал, что спит, нарочно подыгрывал — неважно. Но выглядело происходящее однозначно. В смысле, интимно. Настолько, что я машинально шагнул назад, к двери.

Сейчас и здесь мне явно было не место. Может быть, потом, позже, только не в эту минуту. Нужно повернуться и тихонько…

Трель будильника. Последний маркер времени. Контрольный выстрел: если тотчас же не отправлюсь в контору, опоздаю. Сто процентов.

— Фрэнк?

Оторвались друг от друга? Какая неожиданность.

— Мне надо идти.

— Куда?

— На работу.

— Ты работаешь?

А вот незачем удивляться. Можно подумать, я раньше бездельничал сутками напролет.

— Да.

— И кем?

Не верит. Его право, в общем-то. Но почему мне обидно слышать такие вопросы?

— Мусорщиком.

Приподнял брови. Сдвинул. Медленно обвел взглядом комнату.

— И видимо, берешь работу на дом?

Знаю, что это шутка. Сам бы пошутил похожим образом на его месте. Или даже ещё похуже, чего уж греха таить. Вот только…

Все равно больно.

— Я потом объясню. Вечером. Как вернусь. А пока…

Не убралась с постели. Сидит все там же и все в той же позе. Готовая к прыжку.

— Она тебе расскажет, что и как. В любых подробностях.

И вот теперь мне уже точно пора бежать.

— Поговаривают, что вчера в старом лагере нашли труп, — меланхолично заметила Долорес, оприходывая мои записи.

Ответа не требуется, конечно же: театр одного актера во всей красе. Вернее, актрисы.

— Странно, что это был не ты.

— Вы желаете моей смерти, сеньора?

Поднимает взгляд, пару секунд растерянно смотрит, потом сердито морщится.

— Тьфу на тебя! Матерь божья, прости олуха: говорит — не думает, а думает — не… И все равно странно. Я уж привыкла, что если где какая кучка грязи наметилась, ты в неё непременно влезешь. Что же на этот раз помешало, а?

Грязь, значит. Хорошо. Пусть будет. В конце концов, может, я призвание свое нашел. Впервые в жизни. Недаром же такую работу выбрал. Или выбрали за меня? Да-да, Ты. Тот, который где-то там, высоко и далеко.

— Судя по адресам в списке, этот мертвец как раз должен был тебе попасться. По дороге.

Интуиция у женщины просто сказочная. А главное, если бы я в самом деле сообщил в полицию об убиенном Карлито, для Долорес это было бы в порядке вещей. Нормально и естественно. И вопросов не вызвало бы. Ни одного.

— Не повезло мне, сеньора. На дороге пусто было.

— Да, пусто…

Замолчала, продолжая подшивать листки в папку.

Кажется, отговорился. А вот она — проговорилась. Знает, что тело нашли в доме? Интересно, откуда. При этом понятия не имеет, что на улочке была припаркована машина. Любопытная осведомленность. Выборочная.

— Сеньора, у меня есть просьба.

Щелчок степлера.

— Личная.

Новый щелчок.

— Знаю, что не заслужил, но мне… Очень надо, сеньора.

— Чего надо-то?

— Вернуться домой пораньше.

— Девица ждет, что ли? Та, замухрышистая?

— Очень ждет.

— Хммм…

Не лучший повод отпроситься, понимаю. Очередное напоминание взрослой женщине о её личной жизни, и снова неудачное.

— Хотя бы с обеда, сеньора.

— Ставки поднимаются, да? «Пораньше» это час, ну два. Три — самое большее. А теперь уже прозвучало слово «обед»?

Часть 3.23

Не то чтобы с Хэнком за это время случится какая-нибудь неприятность, нет. Лил его не обидит. Да и Фелипе тоже. Хуже, если начнут расспрашивать: тут и когда молчишь, и когда отвечаешь, вероятность усугубления ситуации — одинаковая. А так есть шанс, что папаша Ллузи ещё не успеет проснуться. Что касается девчонки…

Им хватит этого времени. Обоим.

— Сеньора, если понадобится, я отработаю. Две смены подряд или сколько назначите.

— Очень надо, стало быть… Ладно. Но до обеда смотри у меня! Ни шагу за границу лагеря. Я брата попрошу, он периметр проверять будет.

Что ещё за брат?

— Не ожидал? Ну так вот, имей в виду: мой братец… Не родной, сводный по двоюродной тетушке, камерами слежения там заведует. Работа та ещё, конечно, но платят исправно. И ему ничего не стоит в записях покопаться. Уяснил?

Наблюдают за руинами? Наверное, есть смысл. Места необитаемые, запутанные, мало ли кто и зачем туда ходит. Так что, мой вчерашний визит явно зафиксирован. А как насчет Карлито и того шутника с ножом? Ну ладно, прислуга из сенаторского дома не обязана была знать о системе наблюдения. Но что убийца не догадывался… Не верю. Тут либо имеются потайные проходы, либо подкуп. Того, кому «исправно платят».

— А вообще, поработал ты хорошо, — Долорес закрыла папку за последним листком. — Грамотно. Так что если и учили тебя только дома, все равно учили на совесть.

Учили, да. Но многому не доучили.

Например, надо было больше внимания уделять этническому разнообразию. Визиты на соответствующую кафедру удвоить, как минимум. Смешно, но я лишь совсем недавно понял, когда сам столкнулся лицом к лицу с проблемой, что люди, живущие в Санта-Озе, все — разные.

Как-то по умолчанию считается, что чужаки, приезжие — это Низина. Самые необеспеченные, бедные слои, вынужденные однажды сорваться с насиженного места и отправиться в неизвестность. Ага, как же! Достаточно побродить по старому лагерю, чтобы понять: стихийное бедствие затронуло всех без разбора. Всякой твари по паре, что называется.

Да, многое из заброшенных домов явно исчезло. Часть увезена, часть наверняка украдена, но и оставшееся ужасает. Особенно семейные фотографии. Без рамок в большинстве своем. Кое-где брошенные на пол, но чаще аккуратно поставленные на полку. Вернее, оставленные.

Люди разных профессий. Разного социального класса. Разных стран происхождения. Сто миль севернее, сто миль южнее — а жизнь уже другая. Почему я об этом забыл? Может, потому что, приехав в Санта-Озу, раз и навсегда решил: здесь теперь мой дом? А что решили они? Те, в конце концов переселившиеся в новые хибары?

Впрочем, знаю, что. В большинстве своем. Надеюсь, исключения тоже есть, но основное население Низины… М-да. Ладно. У них была причина. А потом причина появилась и у жителей Вилла Лимбо.

Глория — хороший пример. Возможно, всего лишь верхушка айсберга. Не смогла вынести чужой удачи. Но вряд ли она одна такая. Что должны думать другие, видя, как беженцам достается все, а им — лишь право занимать определенные должности? И кстати, далеко не все из них завидные и денежные. Взять, к примеру, Марисоль. Да, она гордится собой и одновременно — стыдится полученных увечий. Сестра Эсты должна рисковать жизнью, когда по Низине бродят толпы здоровых мужиков. Справедливо?

Не привилегии все это. Обязанности. Долг. И кто знает, может быть, сроки уже истекают. Вилла Лимбо способна взбунтоваться, а уж если она поставит ультиматум…

Принимать меры нужно будет быстро и жестко. Но. Изменения в конституции и других главных законах нельзя провести без собрания сената в полном составе. Это — время. Любая попытка действовать без уведомления — риск быть отстраненным. Сенатор, снятый с должности — повод ввести внешнее управление. Колонизировать, то есть. А чему нас учит история? Тому, что даже усмиренные колонии рано или поздно восстают снова. Не говоря уже о городской элите, которая вряд ли будет довольна устранением Джозефа.

И в такую намечающуюся заваруху я мечтал влезть? Вот дурак! Мне же дико повезло сбежать с зарождающегося театра военных действий до начала конфликтов, как можно было жалеть? А теперь если кто и будет расхлебывать закипающую кашу, то Генри. Если успеет вырасти к тому времени.

Генри…

Я не желал тебе подобной участи, малыш. Правда. Я даже представить себе не мог, что происходит. Все казалось тихим и мирным, надежным, устоявшимся на десятки, а может и стони лет вперед. Когда смотрел сверху. Свысока. Снизу картинка выглядит совсем по-другому, увы.

Вот о чем нужно разговаривать с сенатором. Чтобы попробовать исправить положение. Предотвратить возможные неприятности. Сглупил? Скорее, ступил. Ещё день назад мысли не выстроились нужным образом. Потому что думал не о людях, а о человеке. Одном-единственном.

У меня получилось! Да, именно у меня, не у нас с Лил. Хэнк для неё ничего не значил. До всего случившегося, по крайней мере. Значит, даром не прошли именно мои старания. Что самое гнусное, даром для меня.

Читала ли она мои мысли? А черт её знает. Но вибрации «молли» воспринимала. Чтобы усилить и передать. Через свое собственное тело. Сердце. Душу.

Я ни о чем таком не думал, конечно. Просто вспоминал. Преимущественно хорошее. И как-то получилось, что его оказалось очень много. Прямо-таки, не человек — ангел. А к ангелам Лил всегда питала нежно-восторженные чувства, поэтому…

Странно чувствовать себя сводней. Нелепо и глупо. И все же, это реальность. Действительность. Правда, моя и их обоих. Такая, что неудержимо тянет меня домой и одновременно заставляет держаться подальше, насколько это возможно.

Но пожалуй, мне следовало бы прислушиваться к ощущениям внимательнее. Чтобы, например, не свернуть в ту самую улочку, где вчера неуместно торчал «мул» семьи Карлито, а сегодня…

Черная фигура. Траурная. Падре Мигель при всем параде, неподвижный, прямой и отрешенный. Он бы меня не заметил, скорее всего. Но поскольку шанс попасться на глаза все же оставался, проще было обозначить свое присутствие.

— Доброго дня, падре.

Он приветственно наклонил голову. Не оборачиваясь.

— И тебе, сын мой.

— Далековато вы забрели от собора.

— Пути господни неисповедимы… Франсиско, я правильно запомнил?

Теперь повернулся. Да, я немного ошибся в предположениях: отрешенности не наблюдается. Зато задумчивость налицо. На лице, то есть.

— Да, падре.

— В этом доме вчера умер человек. Умер не своей смертью.

— Не повезло бедняге. Вы его знали?

— Я знаю каждого в этом городе, кто однажды ступил на дорогу к храму божьему.

Из других уст это прозвучало бы либо самонадеянно, либо придурковато-блаженно, а у Мигеля почему-то получилось уверенно. Не дежурно ни в коем разе. Так, будто он готов поручиться за сказанное.

— И тебя буду знать, надеюсь.

А теперь стало странно неуютно. Мне.

— Вы пришли помолиться? Тогда не буду мешать.

— Беседе с Господом неспособно помешать ничто в мире, Франсиско. А уж тем более, человеческое присутствие. И кстати, можешь присоединиться. Это благое дело — попросить о милости для души, особенно не для своей.

Непременно, падре. Какой бы сволочью ни был погибший, он хотел меня защитить. Из не совсем понятных побуждений? Пусть. Он пытался. И вот о чем я действительно должен попросить прощения перед ним и богом, так о своем упрямстве. О разочаровании, успевшем промелькнуть во взгляде Карлито. О том, что парень умер, зная, что ему самому не удалось совершить благого дела.

— Простите, падре. Как-нибудь в другой раз.

— Конечно, сын мой. И помни: это предложение всегда в силе.

И он снова повернулся лицом к дому, молитвенно складывая руки перед грудью.

Они ведь что-то находят в исповеди. Люди. Возможность выговориться? Мне она раньше была не нужна. Со стороны церкви, потому что у меня был свой исповедник. Хэнк. Он слушал все, без купюр. И мне по-прежнему нужно сказать ему очень многое. Сразу после обеда, который приближается так же неотвратимо, как я удаляюсь от места преступления. Но не так быстро, чтобы перестать слышать голос Мигеля.

— Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное…

Отличное начало, ничего не скажешь! Покойник бы обиделся, могу поклясться. Карлито никогда не был дураком, а уж чтобы решиться сделать то, что он сделал, духа надо было набраться много. Даже очень.

— Блаженные алчущие правды, ибо они насытятся…

Вот это верно. Парень считал, что помогает кому-то, ждал поощрения или хотя бы доброго слова, а получил… Правду. Вместе с ножом в спину.

— Блаженны чистые сердцем, ибо они бога узрят…

Эй! Он же читает через строчку. Что за странная прихоть? И как первые две фразы, так и эта не подходит Карлито. Или все-таки…

Передо мной он никогда не таился. И в прошлой жизни, и в настоящей. Ненавидел, но не скрывал этого. Чувствовал потребность встать на защиту — и встал.

— Блаженны вы, когда будут поносить вас…

О, поносить будут. В узком кругу, конечно: не думаю, что о похищении узнает хоть одна живая душа вне сенаторского дома. Прислугу прошерстят, кто бы сомневался. Допросят с пристрастием. А внешне все будет оставаться милым, умиротворенным и дремотно-спокойным. Как надгробная речь падре.

— За меня.

Это было последнее, что я услышал. Тихое, усталое и…

Слегка виноватое?

— Деньги давай!

Разве так встречают хозяина на пороге его собственного дома?

— М?

— Деньги давай, говорю.

— Какие ещё деньги?

— Монеты. Круглые такие, блестящие, звонкие. Хотя и потертые сойдут. А ещё бумажки бывают. С картинками красивыми. А, что я рассказываю? Ты, наверное, в жизни их в руках не держал, на всем готовом ведь жил, да?

— Я знаю, что такое деньги.

— А если знаешь, то давай! Вот сюда!

Растопыренная ладошка. Могла бы оказаться прямо у меня под носом, если бы Лил подросла хотя бы на фут.

— Зачем они тебе?

— Не мне! Приятелю твоему. Он вон какой слабенький… Мясо должен есть. И много!

Интересно, если бы я чувствовал себя неважно, дождался бы подобной заботы? Черта с два. А для Хэнка маленькая хулиганка готова разодрать меня на клочки. Ну, по крайней мере, считает, что у неё это получится. При необходимости.

— У меня нет денег.

— А жалованье твоё? Или как там оно называется?

— Ещё не выплатили.

— И поторопить нельзя? А сходить-попросить? Вдруг сжалятся? Хотя…

Меня смерили разочарованным взглядом. Снизу вверх.

— Не, ты просить не умеешь. Только приказывать.

Похоже, кое к кому память о давнем прошлом если и вернулась, то при этом напрочь вытерла следы последних дней. Иначе откуда взялось… ну да, презрение. Натуральное.

— Никуда я не пойду и ни о чем просить не буду, в этом ты права. Но совсем по другой причине.

— Какой ещё?

— Не дадут. Аванс я уже потратил.

— Когда успел?!

— Да тут, на днях было дело.

— Что-то я покупок никаких не видела, — грозно прищурилась Лил.

— А их и не было.

— На что тратился тогда? Ещё скажи, что на…

— Пропил.

Открыла рот. Округлила глаза. Попробовала вспомнить и сообразить, о чем я говорю, но быстро прекратила попытки.

— Да как ты…

Должна была наброситься с кулачками, но нет: блеснула водой в глазах и ускакала вверх по лестнице. То ли оплакивать горе, то ли беситься в одиночестве.

— Ну у вас и ссоры, прямо-таки семейные.

Он все слышал? Конечно. А и хорошо. Мне скрывать нечего.

— Я угадал?

— Что?

— Про семью?

Лицом Хэнк уже заметно порозовел. В смысле, стал похож на человека, а не привидение. И на ногах держится практически самостоятельно. Самодельная корявая трость ведь не в счет?

— Нет.

— А с виду…

Раньше я бы удивился такой настойчивости в расспросах, особенно со стороны того, кто сердечные привязанности раньше определял на раз. Раньше. До сегодняшнего утра.

— В настоящее время соблюдаем вооруженный нейтралитет.

— Вот даже как!

Напряжение слегка спало. Эх, Хэнк, Хэнк… Могу предположить, почему девчонка в тебе теперь души не чает, но ты-то? Что в ней углядел, а?

— Да и черт с ней. Лучше про себя расскажи. Есть боли, ещё что-нибудь?

— Не буду врать: есть. Но знаешь, они… хорошие. Нужные, если можно так сказать. Подтверждают, что я жив. А если ты насчет волос… Отрастут. Вон, уже начали!

И правда, затылок уже начал ершиться. Глазам не слишком заметно, но ладонь подтвердила: процесс пошел.

— Это здорово.

— Согласен. А вот то, что я увидел вокруг, когда проснулся, совсем не здорово.

— Лил тебе все рассказала?

Если Хэнк и изменился, то только внешне и ненадолго: взгляд точно тот же, что и раньше. Искренне обеспокоенный, когда для беспокойства имеется повод.

— Рассказала многое. Разное. Но подозреваю, не всем из её историй можно верить безоглядно. Я прав?

— Зависит от обстоятельств.

— Я что, тебя обманывала? Хоть разочек?

Обиженный взгляд. Надутые губы. Пальцы, стиснувшие чашку, над которой поднимается пар.

— Ничего-то в твоем доме нет. Вот, заварила, что нашла. Мясо посытнее будет, но пока и этого хватит. Вы подкрепитесь, а я пойду. Попробую денег раздобыть, хоть и не женское это дело.

Всегда поражался её способности соединять вместе королевскую гордость с манерами уличной бродяжки. Наверное, генетика во всем виновата. Какой-нибудь из «отцов» наследил.

— Вы совершенно правы, сеньорита. Не женское. Финансовым обеспечением займутся мужчины.

Меня бы она переспросила с десяток раз, услышав непонятное слово, а Хэнку просто внимала. Благоговейно. Хотя и спохватилась, когда вышла наконец из божественного экстаза:

— Да как же вы пойдете? Совсем ведь слабенький!

— Ничего, Фрэнк мне поможет.

— Пусть только попробует не помочь!

Я не знаю эту женщину. Вообще. Первый раз вижу. Неужели она с самого начала была именно такой? До того, как обрушила мою жизнь?

— Конечно, поможет. Мы скоро вернемся, сеньорита, не волнуйтесь.

На прощание она все-таки погрозила мне. Смуглым кулачком. И наверняка стояла в дверях, пока мы не завернули за угол: моя спина чуть не зажарилась от взгляда Лил. А может, мне это всего лишь показалось, потому что Хэнк выдохнул:

— Жарковато, не находишь?

— Низина плохо продувается, здесь всегда так.

— Всегда? И как тут люди живут?

— Как видишь. Привыкли.

— А ты? Тоже привык, я смотрю?

Ну, если сравнить количество одежды на нас двоих, даже спрашивать не надо: рубашка Хэнка расстегнута полностью, а на мне помимо майки ещё и куртка. Да и штаны поплотнее. Раза в полтора.

— Наверное. Не думал об этом.

Хорошо, что в разгар дня никто не вздымает уличную пыль, иначе Хэнку пришлось бы ещё тяжелее. А с другой стороны, безопаснее для здоровья было бы подождать сумерек, и уж потом отправляться в город. Но идея прогулки принадлежала не мне, ведь так?

— Сеньорита Лилис — очень интересная особа.

Ну да, ну да. Отлично представляю, как она млеет, когда ты к ней так обращаешься.

— Немного увлекающаяся. Нет, скорее, увлеченная.

— Наговорила кучу всего про своих любимых лоа?

— Не следует недооценивать народные традиции, Фрэнк. Они никогда не зарождались на пустом месте. И уж тем более, не смогли бы сохраняться в веках, если бы не имели под собой весомую доказательную базу.

О, старые добрые времени и впрямь вернулись! Вместе с дружескими поучениями.

— Так она рассказала, что произошло, или нет?

— Пыталась. — Хэнк улыбнулся, но эта улыбка предназначалась явно не мне. — Очень сбивчиво получалось. Лучше тебя послушаю: ты всегда говоришь по сути.

Ясно. Девичьи восторги пересилили совесть и все остальное, а мне теперь отдуваться.

— Совсем ничего не помнишь?

— Только жару. Стало жарко, почти как сейчас, а потом я отрубился. Кажется, спал все это время. Определенно что-то снилось… Нет, не вспоминается.

Врет? Вроде бы нет. Но это означает…

Зря я с ним беседовал все эти дни. То есть, не зря для себя самого, но в смысле передачи информации — совершенно впустую. Повторять все заново? Ну уж нет. Момент упущен. Да и настроение, прямо скажем, уже не подходящее.

— Мы были с тобой в саду. «Каса Конференсия».

— Да, это помню. Спорили. Ты разозлился, как обычно. А потом?

— А потом явилась она.

Тень в темноте. Хлипкая, но оказавшаяся способной перевернуть весь мир. Мой.

— Точнее, она там уже была. Подрабатывала прислугой: напитки разносила. Подслушивала заодно. То, что услышала, ей не понравилось, и девчонка не нашла ничего лучше, чем меня проклясть. Ну а дальше… У неё получилось.

— Что именно получилось? Из слов Лилис я толком ничего не понял.

— Она захотела, чтобы весь мир забыл о моем существовании. И мир забыл. Информация обо мне оказалась стерта. Вся и везде.

— Все ещё не понимаю.

— Ни в одной базе данных не осталось упоминания о Франсуа Дюпоне. Ни малейшего. Я нашел пару газет этого года, случайно завалявшихся в заброшенном доме: там да, был снимок. Но поскольку меня уже довольно давно исключили из упоминаний в светской хронике, никаких имен, одно изображение. Сам понимаешь, оно не имеет смысла.

— А если взять более старые?

— Бумажные экземпляры? Ха! Их утилизируют быстрее, чем печатают. Хранятся исключительно электронные версии, а они подчищены полностью. Я проверял, поверь.

— Полицейские базы?

— Ни намека.

— Миграционные?

— Та же чертовщина.

Хэнк растерянно фыркнул:

— Даже представить пока не могу.

— Убедишься ещё, если захочешь. Но это только половина беды. Память стерлась не только электронная. Человеческая тоже.

— Хочешь сказать…

— Меня никто не помнит. Никто в целом свете.

— Я же помню?

— С тобой дело темное. Правда, ты тогда сказал, что не хочешь забывать. Может, поэтому и не забыл?

— А Лилис?

— У неё с духами особые договоренности.

— Или просто проклятье перестало действовать. Не думал о таком варианте?

Если оно и впрямь рассеялось, меня бы уже давным-давно…

Часть 3.24

По Петеру никогда нельзя сказать, о чем он думает, это верно. Но сенатор не притворялся: с его памятью точно ничего нового не произошло. Может быть, однажды, по прошествии времени что-нибудь и изменится. Если взять в качестве ориентира расстояние… Хэнк был совсем рядом со мной, держал меня за плечо. Лил стояла чуть поодаль, потому вспомнила не сразу. Сколько дней прошло? Надо будет посчитать, потом прикинуть, где кто находился в тот момент, аппроксимировать и получить возможные сроки очередных «чудес». Только есть ли в этом смысл?

Всему городу последние годы и так не было до меня никакого дела. Что же касается матери, кто знает? Для неё мнимое беспамятство — наилучший выход. Она же мечтала от меня отделаться? Вот и домечталась. Что решит Джозеф? Это вопрос. Но опять же, вряд ли способный решиться в мою пользу. Если возвращение воспоминаний пройдет так же, как с Лил, я получу обратно все прежние отношения. Те, которые не радовали никого из нас.

И потом, человеческий организм — тайна, покрытая мраком. Особенно механизмы памяти. А вот во внезапное прозрение машин не верю: само собой там ничего не восстанавливается, только по воле операторов и далеко не всегда.

— Поживем — увидим. Не хочу загадывать.

— Значит, тебя «забыли». И что случилось потом?

— Выперли из сада на улицу.

— Почему? Ты же был со мной. Или меня тоже…

Вздрогнул. Что, только впервые об этом подумал?

— Нет, тебя помнят.

— Точно?

— Да. Сам слышал разговоры.

— Уфф!

А он ведь испугался. И сильно. Настолько сильно, что сейчас не стал скрывать облегчение, хотя в другое время попытался бы. Особенно зная, что такой откровенной радостью причиняет боль.

— Так почему выперли?

— Потому что ты был на себя не похож.

— Как это?

— То девчачье проклятье не прошло мимо. Словом, выглядел ты, как обычный бродяга, да ещё перекошенный во всех местах.

— Пере…

— Забудь. Неважно. Все снова в норме, вот и хорошо. Что там дальше-то было? А, выставили нас на улицу. Потому что моего имени в списках гостей не нашлось. Потом выяснилось, что полицейские и банковские базы тоже страдают склерозом. Единственным местом, куда я мог пойти, был собор. Ну, я и пошел. С тобой на руках.

— И?

— И не дошел. Нарвался на местных обитателей. Сначала повздорили, потом, можно сказать, подружились. Один из них как раз и нашел для меня новое пристанище.

Почему мне не хочется упоминать все подробности? Стыжусь? Вот уж нет. Скорее они, детали эти, люди, отношения — все слишком личное. Принадлежащее мне, но никак не связанное с Хэнком. Другая жизнь. Параллельная, а значит, не пересекающаяся.

— Я не знал, что делать. Одна была надежда, что ты проснешься и вспомнишь. Но до этого дня надо было ещё дожить. А чтобы жить, нужна еда. Еду продают за деньги, деньги платят за работу… Вот и работаю, как могу.

— Это я уже знаю. Но, Фрэнк… Мусорщик? Один из нас, похоже, не в себе, и мы оба знаем, кто именно.

Что я слышу? Упрек? В обычном, так хорошо знакомом мне тоне «старшего брата».

— С твоим образованием ты легко мог бы…

— Помнишь? Нет никаких свидетельств о моем образовании. Только знания.

— Да какая разница?

— Большая. Чтобы устроиться на работу, мне нужно было пройти регистрацию. Может, я и сглупил, но времени особо рассуждать не было, пришлось брать то, что дают. Теперь у меня новое имя, даже папаша есть. Отсюда, из Низины.

— Тебя оформили, как…

— Ага, отпрыска беженцев.

Хэнк не был бы Хэнком, если бы такая новость могла выбить его из колеи. Подвигал бровями, конечно, то есть, надбровными дугами, но потом твердо сказал:

— Что-нибудь придумаем. Надо навести справки на эту тему: наверняка есть способ исправить ситуацию. О финансовой стороне не беспокойся. Если восстановить базы не удастся, стереть можно всегда. Потом сделаем новую запись, выберем лучшую из возможных. Университетский курс сдашь экстерном…

— Ага, сразу же, как придем.

— А куда мы, собственно, идем?

— Это ты мне скажи. Наобещал же Лил чего-то там про мужское дело.

— Ах, да… Деньги. Тут банкоматы поблизости имеются?

— Ближайший у собора. В паре кварталов примерно.

— Хорошо. Значит, курс сдашь за пару месяцев, если что-то подзабыл, наймем репетитора…

Он строил планы. О боже, какие он строил планы! Четкие, продуманные, реальные на все двести процентов, эффективные и позволяющие достичь цели в самые сжатые сроки. он говорил, говорил, говорил, а я не мог сосредоточиться ни на одной его фразе.

Все проплывало мимо: дома, вывески, редкие машины, ещё более редкие люди, слова. Цель? А есть ли она у меня? Вот Хэнк у нас мастер планирования, ничего не скажешь. Всегда знает, что, когда, кому и в каком объеме необходимо. И за меня все уже знает, как я погляжу. Составил распорядок жизни на годы вперед.

Это хорошо. Замечательно просто. Даже возникает соблазн отдаться воле волн. То есть, воле Хэнка. Ведь тогда все получится наилучшим образом, можно не сомневаться. У меня будет положение в обществе, связи, круг общения, достойная работа, любящая жена… Хотя нет, насчет жены забегать вперед не стоит. Но остальное будет точно.

И главное, с моей стороны ничего не потребуется. Ну, почти ничего. Все поднесут на блюдечке. Сказка, а не жизнь! Только почему меня в неё не тянет, а отталкивает?

— А вот и банкомат. Сейчас снимем немного денег и…

— Алехандро?

Это был почти шепот, но на пустынной улице его ничто не могло поглотить. А на второй раз голос сеньоры Тересы окреп достаточно, чтобы оглушить любого, кто окажется рядом.

— Алехандро, мальчик мой!

И пока Хэнк, явно не рассчитывавший так скоро увидеться с родственниками, медлил, женщина взяла инициативу в свои руки. Вместе с подолом длинной юбки, чтобы тот не мешал матери бежать навстречу сыну.

— Алехандро, где ты пропадал все это время? Что с тобой случилось? Откуда такая одежда? И волосы… Куда делись твои чудные локоны?

— Мама, все хорошо. Я тебе все-все объясню, только немного позже.

— Я уже не знала, что думать, Алехандро! Твой номер не отвечал, и никто в целом свете не мог мне сказать…

Я только на мгновение заглянул в её глаза. Конечно, это был взгляд обращенный не на меня, просто случайно скользнувший, сорвавшийся с фигуры Хэнка, на которого Тереса смотрела и не могла насмотреться. Взгляд матери, светящийся ярче солнца. Такой ослепительный, что мне показалось: вокруг вдруг наступила ночь посреди белого дня и есть только одно место чистого света, но я, увы, нахожусь за его пределами.

Как она смотрела…

— Мама, только не надо плакать! Ничего страшного не случилось, я жив, здоров, волосы вырастут, вот увидишь!

Меня так встречать не будут. Даже если вдруг вспомнят хоть что-нибудь. В лучшем случае примут благопристойный вид, случись все на людях. Наедине картинка окажется совсем другая.

— Мама, нам нужно будет о многом поговорить, но сначала…

Штукатурка сыпется. Прямо за шиворот. Наверное, потому что прижимаюсь к стене. Это же только мешает двигаться, надо оторвать спину от каменной терки. Ну да, так гораздо удобнее, и до угла быстрее можно добраться.

— Мама, это мой… Фрэнк? Ты где?

А там ещё один угол. И ещё один. Вблизи собора кварталы просторнее, чем у дома папаши Ллузи, но и здесь можно укрыться, как в лабиринте.

— Мама, со мной был молодой человек. Высокий, темноволосый. Куда он делся, не заметила?

— Да, кто-то был… Извини, Алехандро, я не очень хорошо помню, потому что как увидела тебя, сразу забыла обо всем остальном!

Ну, положим, забыла она обо мне гораздо раньше, да и бог с ним. Неважно. Давно уже неважно.

— Фрэнк!

Меня там нет. В том мире. И я никогда не смогу вернуться с прежним правами. Мне не на что опереться: никакого прошлого под ногами. Вернее, оно как раз где-то внизу, растоптанное и уничтоженное, и все, что я могу делать, это двигаться. Вперед. Вот только моя дорога ещё не проложена ни на милю.

— Фрэнк…

Его голос затихал с каждым поворотом. Как и сбивчивая скороговорка сеньоры Тересы.

— Где он? Потерял, да?!

С кухни прямо вниз по лестнице стекали ароматы, сжимающие желудок в сладких судорогах. Густые. Мясные. Значит, девчонка где-то ухитрилась разжиться продуктами. Интересно только, кого подписала расплачиваться, себя или меня?

— Я так и знала!

А аппетит разыгрался, кстати. Наверное, по ходу прогулки: я ведь не слишком торопился домой. Вообще не торопился. За мной же никто не мог погнаться, верно?

— Он же совсем слабый, беззащитный, его могут…

Никогда не видел её в отчаянии. И первая встреча, и все последующие уверяли, что Лил всегда имеет в запасе способ действий. На любой случай. Никогда не теряется. А сейчас? Упреки, беспорядочные жесты, глаза на мокром месте и — ни малейшего движения. Никуда.

— Надо было сразу понять, что такому, как ты, доверить что-нибудь…

— Какому такому?

Снова этот взгляд королевы. Скорбно-презрительный.

— Я все вспомнила. Все про тебя. Ты меня больше не проведешь!

— А я разве пытался?

Фыркнула. Задрала нос.

— Да! Миллион раз!

Самое большое число, что она знает? Если так, можно считать себя польщенным.

— И в чем же обманывал?

— Да во всем!

Дурацкий ответ. И главное, переспрашивать, а тем более, уточнять — бессмысленно.

— Прикидывался нормальным парнем, а на самом деле…

О, конкретика все же просочилась сквозь обиду? Только она тоже какая-то… Обидная.

— А что «на самом деле»?

— А то сам не знаешь!

Не знаю. Знал бы, не спрашивал.

— Лил, ты делаешь очень серьезные заявления.

— Я ещё никуда не заявляла… А ведь надо пойти и заявить!

Направилась к двери. Решительно и тяжеловесно. Как таран.

— Куда пойти?

— Куда? Он ещё спрашивает! В полицию! Человек же потерялся!

— Не нужно волноваться, сеньорита, я вовсе не терялся.

А быстро Хэнк обернулся туда-сюда. Хотя, с его возможностями и доступными средствами передвижения мог и раньше здесь оказаться. Даже до моего возвращения.

— Да как же вы не терялись, когда ушли вместе, а вернулся он один и говорить ничего не хочет!

Как смуглое лицо может светится ярче, чем солнце? Кто бы сказал, не поверил бы. А сейчас вижу собственными глазами.

— Фрэнк всегда был молчуном, сеньорита. Но вы правы, иногда приходит время для разговора, от которого не отказываются.

Хорошо все же пахнет едой. Призывно, можно сказать. Скоро слюнки потекут.

— Ну так что, поговорим?

Да, это Хэнк, во всей своей красе. Правда, голос вдруг зазвенел. Глухим, но явным металлом. В наших прежних беседах сеньор Алехандро дель Арриба по большей части принимал роль старшего брата, заботливого, опекающего, снисходительного и понимающего. Журил соответственно: словно бы с некой высоты. Не доводил дело до конфронтации. Не опускался, как говорится.

— Ты меня вообще слышишь?

Подо мной лестница скрипит. Слишком тяжелый? Все может быть. Но скорее, пора менять доски.

— Фрэнк, молчанка тебе не поможет.

Наверху запахи вдвое плотнее. Вопреки настежь раскрытому окну.

— Ты сбежал. Ты просто взял и сбежал.

Поднялся следом? Что ж, его дело.

— Оставил меня на съедение родственникам. Представляешь, скольких сил мне стоило вырваться из их объятий хотя бы на час?

Хотел бы представить. А ещё лучше — испробовать. На себе. Жаль, не судьба.

— Почему, Фрэнк? Это был удобный момент представить тебя…

— Сеньоре Тересе? И что именно ты бы ей сказал?

— Сказал главное. Что ты — мой друг.

— Друг из ниоткуда?

— Какое это имеет значение? Не обязательно делить с кем-то долгие годы, чтобы подружиться, иногда хватает и нескольких дней. К тому же, маме достаточно было бы знать, что ты мне помог. А большего и не нужно.

Тебе? Верю. Тересе? Возможно. А как насчет меня?

— Она и остальные быстро к тебе привыкнут. Если, конечно, не станешь снова строить из себя обиженного на весь свет.

Привыкнут? Допустим. Но не забудут, как я появился в их жизни. Некто, оказавший таинственную услугу главе семьи дель Арриба… Версий будет построена уйма, начиная от шантажа и заканчивая совсем уж фантастическими или непристойными вещами. Ты ведь не сможешь сказать им правду, Хэнк? Я тем более не смогу.

— Не захочешь оставаться в поместье, снимем дом в городе, в любом месте, где выберешь. Но лучше поближе к офису.

А зачем? Дом у меня уже есть. Как раз в городе. И я его выбрал сам.

— Работать начнешь сразу же, должность найдется. На время, пока получишь диплом, назначу своим ассистентом, чтобы лишних вопросов не возникало, потом посмотрим по обстоятельствам.

Кстати, к Хэнку трудно попасть в работники. Требовательный и разборчивый потому что. Как он разбирает резюме и проводит собеседования, я видел. А тут такой подарок… Что же медлю развязывать ленточку?

— Все снова станет прежним. Не за один день, но быстрее, чем ты думаешь.

— Не все.

— Ты снова об этом? О том, что тебя не помнят?

Наверное, настал момент обернуться и взглянуть. Глаза в глаза.

— О том, каким меня могут вспомнить.

Недоумение в карем взгляде. И недовольство.

— Я все меньше и меньше понимаю тебя, Фрэнк. Сначала жаловался, что у всех память отшибло, а теперь наоборот?

Трудно объяснить? Нет, предельно легко. Лил подтвердила мои опасения на двести процентов. Все дни нашей «совместной» жизни каким я был для неё? Нормальным. В системе ценностей девчонки это значит то же самое, что «хороший». И конечно, я был хорош для того, чтобы заводить со мной отношения. Любого рода.

Все это время я вел себя ровно так же, как и раньше. С поправкой на обстоятельства? Ну разве что чуть-чуть. Главное, не менялся. Даже не собирался меняться. И всех вокруг устраивал, без вопросов. Но стоило Лил вспомнить… Нет, не каким я «был». Её фантазии. Её заблуждения. Обиды, разочарования, ошибки. Словом, стоило ей вспомнить себя, враги и друзья снова поменялись местами.

Она могла видеть меня без прикрас. И с чистого листа — принимала. Так же, как Джозеф. Да даже наши стычки с Петером, лишенные груза прошлого, по крайней мере с его стороны, были… Ну да, честными. Естественными. Человеческими.

— Они могут вспомнить, если сеньорита вспомнила. Но получается, ты этого больше не хочешь?

Да мне все равно. Хотя, признаю: было бы занятно посмотреть на реакцию сенатора. Что бы он сказал? Как смог бы совместить свои впечатления?

А впрочем, знаю, как. Меня ждали бы обвинения в лицемерии, безответственности, легкомыслии, а то и в предательстве. Я снова стал бы изгоем, только ещё большим, чем раньше.

— А чего ты вообще хочешь, Фрэнк?

Понятия не имею. У меня была цель вернуть друга, и она достигнута. Что дальше?

— Кажется, я понял… Ты в самом деле обижаешься. Например, на то, что придется заново налаживать отношения с людьми. Это прекрасный шанс исправить любые прошлые ошибки, но ты от него бежишь. Почему? Ответ лежит на поверхности.

Не было никаких ошибок. Был я, такой, каким уродился. И остаюсь таким же, только не это главное. Они забыли? Да. Но я — помню. И любая встреча, любой разговор, любые взаимоотношения с теми, кто окружал меня раньше, будут нести отпечаток моей памяти.

Хэнк. Мудрый, справедливый, надежный, благородный. Ум, честь и совесть нас обоих. С ним все по-другому: его я ведь устраивал прежде. Полностью. А сейчас он смотрит на меня так, будто…

— Ты боишься трудностей, Фрэнк. Просто боишься.

Трудностей? Боюсь? И это говорит человек, ради которого я…

Дом, учеба, работа, общество — не это мне нужно, Хэнк. Мне нужен ты прежний. Прошлый. Тот, каким я тебя помню и каким старался вернуть к жизни. Друг. Не надзиратель, не куратор, не опекун, не благотворитель, а всего лишь друг. Почему именно сейчас ты пытаешься быть кем угодно, только не им? Неужели я снова ошибся? Неужели воспоминания подвели? А может, мы с тобой никогда и не были знакомы по-настоящему?

— Конечно, заново учиться — лениво, ведь ты все уже проходил, так, Фрэнк? Пустая потеря времени и сил, вот как ты думаешь. Потом же ещё придется ждать ещё месяцы, может, даже годы, чтобы подняться обратно… А самое страшное, придется работать! Трудиться в поте лица, доказывая свое право быть там, где хочешь. Гораздо проще лежать в грязи и ныть, что тебя никто не понимает!

— Уходи.

Многое можно сказать. И наверное, до него в конце концов дошло бы, о чем я думаю.

Трудности? В прохладном уютном офисе сидеть приятнее, чем черпать черный студень из отстойников. Только второе приносит пользу не лично мне, и даже не двум-трем моим знакомым, а большему количеству людей. Всему городу. Малый вклад в общее благоденствие? Пусть. Этим тоже кто-то должен заниматься, почему не я? Чем я лучше того же Хозе? Хуже. У меня даже девушки теперь нет, не говоря уже о шумной, настырной, утомительной, но все-таки дружной и любящей семье.

— Уходи. Иначе..

— Иначе что?

Вызов? Нет. Сомнение. В соответствии друг другу моих слов и дел.

— Иначе я тебе помогу это сделать.

Она быстрее догадалась, к чему все движется. Выскочила вперед, растопырилась, тряхнула проволокой кудрей:

— Только попробуй к нему прикоснуться!

Одно тело, щуплое и легкое, летит на стену, ударяется и сползает к полу, поскуливая. Второе отправляется вниз, по ступенькам, отсчитывая каждую доску.

— Я не дам, слышишь? Не дам!

Одно летит в сторону, второе — вперед и вниз.

— Ты знаешь, что я сделаю, если понадобится! Теперь, когда вспомнила, кто ты такой!

Оба летят вниз. К порогу. За него. Кубарем.

— Если сделаешь хоть шаг…

Стеклянная галерея призраков будущего, наводнивших дом, показывает, что произойдет, значит, Лил угрожает впустую. Ничего она не сможет. Или не успеет, или начнет колебаться, неважно. Когда начну действовать, все случится только так, как вижу я. Если начну.

— Уходи. Уходите оба.

Смотрит неверяще, будто ждет подвоха. Оборачивается к Хэнку. Встречает его взгляд, взволнованный и… О да, восхищенный. И конечно, начинает таять.

— Наверное, нам и впрямь лучше уйти, сеньорита.

Она этого заслуживает. Восторгов. Аплодисментов даже. Но своей женщине я такого не позволю. Никогда. Только наоборот и никак иначе. Защищает мужчина, это его долг. Святой и священный.

Спускаются они медленно. Хэнк ещё недостаточно уверенно себя чувствует на ногах, а Лил даже дышит ему в такт, смиряя природную живость.

Жаркое или что-то там, в кастрюле, остывает и пахнет все слабее. Надо будет снова подогревать, наверное. Когда проголодаюсь.

Драные занавески вздрагивают от прикосновений ветра, то закрывая пыльной вуалью происходящее на улице, то снова выставляя на обозрение.

— Вот так лучшие женщины и уходят. С лучшими друзьями.

Фелипе стоит, прислонившись к стене. С очередной бутылью в руке, конечно. Только почему-то не торопится пить, а задумчиво смотрит в ту же сторону, что и я.

— Ты уж извини, я тут… Да и глухой услышал бы, что уж говорить.

Это точно. Мы же не понижали голос, особенно ближе к финалу разговора.

— И второй раз извини. Ты ведь остаешься, а я этому рад.

Вышли на улицу. Остановились. Кажется, Хэнк оглянулся. На дом. На кухонное окно.

— А ещё знай, на всякий случай… Как решишь, так тому и быть. Указывать не стану. Вот посоветовать могу. Если понадобится.

Уходят. И я знаю, что через шаг Лил и Хэнк придвинутся друг к другу чуть ближе. Через два её ладошка робко ткнется в его пальцы. Через три…

Я вижу, что будет с ними. И я могу сделать так, чтобы ничего этого никогда не произошло.

— Хотя, пожалуй, первый совет дам сразу, безо всяких вопросов.

— Какой?

— Забудь.

— О чем?

— О том, что сейчас с вами всеми было. Дело молодое, глупое. Жалеть ещё будете.

— А вдруг не будем?

— Тогда и вовсе запоминать незачем!

Если учесть, что память порой приносит больше проблем, чем беспамятство… Пожалуй.

На улице пусто. Ни души. Вот оно, настоящее. Чистый лист.

Все заново?

Нет, потому что жизнь — история с продолжением. И никак иначе.