Один человек и один город (Вероника Евгеньевна Иванова) читать бесплатно онлайн полную версию книги

La Vida nueva[8]

Часть 2.1

«Принять к сведению и руководствоваться в дальнейшем следующими основными положениями:

Первое. Разделение граждан по параметрам биомагнитной матрицы является фактом, о котором не следует говорить открыто и повсеместно, но который от этого не перестает быть существенным и определяющим.

Второе. Человеческий ресурс всегда будет иметь цену.

Третье. Любая экономическая формация не может быть устойчивой без системы противовесов.

Четвертое. Свобода выбора — неотъемлемое право человека.

Пятое. Если человек подходит к решению сделать выбор, ему должны быть наглядно представлены все возможные альтернативы.

Шестое. „Возможные“ не обязательно означает: „существующие“.

Седьмое. Правилам подчиняются все. В том числе и авторы правил».

(Резюме решения закрытого заседания сената Экваториального союза, так называемые «Семь заповедей для внутреннего пользования»)

— Имя?

Полные руки, медузами лежащие на столе, всколыхнулись. Приготовились записывать? Ага. В очередную базу данных. Когда попадаешь то в один реестр, то в другой по мере того, как взрослеешь, это не кажется странным и уж тем более трудоемким. Но наверстывать всю жизнь в считанные часы, пожалуй, все-таки жутковато.

— Ллузи. Франсиско.

Проблемы начались в тот же день. День второго рождения. Но тут уж сам виноват: не надо было расслабляться, только и всего. Правда, трудно было заранее предположить, что новоявленный папаша распорядится щедрым подарком Норьеги «по-семейному», то есть, единолично принимая на себя бразды правления продовольственными запасами… Ну да, раньше-то брать без спроса мои личные вещи никому не приходило в голову, вот и прошляпил.

Как бы то ни было, продрав глаза после сиесты, я не досчитался значительной части круп, а также прочих сухих, подсушенных и усохших продуктов. Зато Фелипе в своем гамаке довольно причмокивал чем-то алкогольным. А к утру полки, на которые была сложена еда, оказались опустошенными начисто, и мне не оставалось ничего другого, кроме похода в социальную службу за собственным, теперь уже по праву полагающимся пайком. Хотя и тот прожил в моем новом доме недолго. Не больше суток.

Разговоры воздействия не возымели. Встряска за грудки — тоже. Ром оказался слишком забористым, или папаша Ллузи окончательно и бесповоротно вжился в роль пьяницы? Даже гадать не хотелось. В любом случае, я получил в ответ нразборчивое бормотание и пару не слишком внятных, но вполне красноречивых жестов. Оставалось только водворить полуодушевленный субъект обратно на спальное место и отправиться куда подальше. Для начала — на кухню, к остаткам кофе и невеселым раздумьям, закончившимся единственно возможным результатом.

— Сколько лет?

Можно было даже не спорить насчет того, что все сведения высвечены на мониторе прямо перед глазами клерка из службы трудоустройства. Так же, как и моё нынешнее имя легко читалось на карточке, выданной Эстой. Кстати, её пришлось повесить на грудь. Карточку. И тогда все вопросительно-грозные взгляды полицейских мигом исчезли из моей жизни. Как по волшебству.

— Двадцать один.

Работы я не боялся. Возможно потому, что ещё не работал ни дня по-настоящему. Пугало совсем другое.

— Образование?

Вот-вот, оно самое. Вопрос без ответа. А поскольку я промолчал, вывод был сделан соответствующий и окончательный. Но чиновница все-таки спросила для протокола:

— В школу ходил?

— Нет, сеньора.

«Все лучшее — на дом!», таков был девиз родного отца. И надо сказать, сенатор в этом смысле тоже недалеко ушел: гувернеры и учителя сопровождали моё отрочество исключительно в границах имения. Безопасность и все такое. По крайней мере, до рождения Генри.

— Читать и писать?

Уточняет. Но не удивлена. Видимо, в Низине подобный случай — не редкость.

— Умею, сеньора. Свое имя в платежных ведомостях прочитать смогу. И закорючку поставлю.

Поджала губы. Настороженно? Нет. Наверняка подумала что-то вроде «ещё один молодой да ранний».

— Дополнительное образование имеется?

Тут могу ответить вполне честно:

— Никакого.

В самом деле, не считать же университетский пакет лекций тем, что может пригодиться в жизни?

— Пожелания и предпочтения? Ограничения по религиозным мотивам?

Надо же, какое строгое следование инструкциям! Похвально. Пожалуй, окажись я в составе очередной проверяющей комиссии, подал бы по этой работнице муниципалитета заявку на премирование.

— Никаких, сеньора.

— Согласен на любую работу, так получается?

Прозвучало нерешительно. И это странно. Вернее, показалось бы мне странным чуть раньше, до последнего разговора с Норьегой.

Я не занимался подобными изысканиями специально, но никогда не считал, что Низина живет припеваючи. И время от времени горел желанием… Ну, скажем, отмечал эту тему в своих планах на будущее. Подумывал о введении ещё дюжины социальных льгот и прочих «благодеяний для обездоленных». Во искупление грехов тех, кому в этой жизни было дано больше, чем другим? Вот уж нет. Скорее намеревался немного поиграть в… Ты ведь не обидишься, Господи? Ага, в Тебя. Или в Твоёго заместителя. Просто потому, что рычаги были под рукой. Почти. В волоске от пальцев. А двери в аппаратную вдруг р-раз и захлопнулись прямо перед носом.

Известно, где и за что дернуть. Надавить, погладить, толкнуть, прижать — масса вариантов! Только нужное место не здесь, а там. Высоко-высоко. И счастье Эсты, что он считает иначе и борется за…

Хотя настолько ли уж печально положение жителей Вилла Баха?

Грубо говоря, им и работать не требуется. Еда, вода, газ, свет — все в достатке. Не высшего качества, согласен. Но и не худшего, если вспомнить пайковый кофе. Муниципальные школы? Есть. Медицинское обслуживание? Присутствует. Можно просто жить, довольствуясь беззаботным настоящим и…

Не думая о будущем?

Да. Точно. И почему-то это кажется важным. Зудит настырным москитом, едва пробирается в мысли.

— Любую?

Приняла паузу за сомнение? Справедливо. А вот мне сомневаться не в чем. Особенно в пустоте полок на кухне.

— Какую предложите, сеньора. Но лучше, если с питанием.

Она все-таки с минуту колебалась, просматривая список вакансий. Вернее, постоянно возвращаясь взглядом к одной и той же строчке.

— Тебе было бы неплохо записаться на образовательные курсы. Для взрослых. По их окончании… Подберем что-нибудь получше. А пока вот, держи.

Бланк с направлением порадовал строчкой с адресом и только.

— Там все скажут.

Ну скажут, так скажут. Когда смогу туда добраться.

— А где это?

Теперь вопросительно посмотрели уже на меня. Даже недоуменно. Пришлось оправдываться:

— Я недавно здесь. Не успел узнать, что где находится.

Женщина о чем-то подумала и перевела взгляд на экран монитора. Видимо, решила перечитать мою печальную биографию, придуманную папашей Ллузи. По крайней мере, когда чтение завершилось, удивление с лица клерка исчезло бесследно. Зато появилось нечто вроде жалости. А потом, выдвигаясь, заскрипел ящик стола, и зашуршали лежащие в нем бумаги.

— Возьми. Так будет проще найти.

Ого, карта города. Обрезанная, конечно. Без намека на Вилла Альта. Но расположение окраинных улиц Вилла Лимбо стало гораздо понятнее, чем прежде. Не говоря уже о Низине. На тех городских планах, что мне доводилось видеть в процессе учебы, многие кварталы были попросту закрашены. Разными цветами, из-за чего город становился похожим на причудливую мозаику. Да, не положено нам было углубляться в детали. Ведь нас готовили к…

А, господь с ним. Со всем.

— Благодарю, сеньора.

Когда я выходил из кабинета, спину царапнуло сокрушенное:

— Такой славный мальчик и уже такой невезучий…

Конечно, она говорила тихо. Для себя самой. И наверное, если бы я обернулся, скорее предпочла бы отделаться постной, ничего не выражающей миной, чем повторить сказанное мне в лицо.

С «черной», рабочей стороны здание муниципалитета было все тем же огромным запутанным лабиринтом, в котором любой нормальный человек терялся окончательно и бесповоротно. Голые гладкие стены. Коридоры закрытых дверей, сливающиеся в одну бесконечную галерею. А там, где створки все-таки оказывались распахнутыми, хозяева кабинетов заняты ленивым общением с незадачливыми посетителями вроде меня. И всегда сурово смотрят на того, кто мешал исполнению их служебных обязанностей.

Впрочем, в здешней пустоте нет ничего странного. Теперь уже нет. Давным-давно прошли те времена, когда к каждому клерку выстраивались огромные очереди. Разве что вдруг введут новый вид пособия нуждающимся, и тогда можно ждать оживления. Некоторого. Ведь жителям Вилла Лимбо здесь делать нечего: муниципальный совет не источник безвозмездных льгот и щедрот, а место работы, как, к примеру для… Легок на помине!

— Какие-то проблемы?

И не поймешь, играет он в инспектора или искренне интересуется. По-дружески, так сказать.

— Нет. Ходил узнать насчет трудоустройства.

— Скучно сидеть дома?

Отчасти. Но главное, голодно. А переходить на горячительную диету Фелипе мне пока рановато. Вот потом, когда все выяснится, можно и запить. Хоть с горя, хоть на радостях.

— И куда направили?

Прищуренный взгляд недвусмысленно намекнул, что Норьега в любой момент и так может узнать все, что настучала на клавиатуре пышнотелая чиновница. Но предпочитает услышать от меня? Нет уж, пусть потрудится сам:

— Неважно.

— Я мог бы…

— Не нужно.

Ну когда он от меня отвяжется?! Нам не по пути, парень. Хотя бы потому, что я в светлое будущее идти не собираюсь: оно уже позади. А во времени не возвращаются, верно?

— Злишься?

Да ни капли. Просто пока не хочу ни с кем сближаться. На всякий случай. Вон, Хэнк, что называется, не оставлял меня в болезни и здравии. И каково ему сейчас?

— Я могу помочь. Правда.

— Знаю. Вот только…

Он выжидательно качнулся вперед, готовясь слушать моё «чистосердечное признание». И обломался.

— Никто никому не помогает просто так. Согласен? Рано или поздно что-то требуют взамен. И то, что можешь потребовать ты, меня… Скажем, не воодушевляет. Понятно?

Поворот от ворот Эсту не удивил. Но и не остудил:

— Значит, так и будешь отмахиваться?

Нет смысла тратить слова на ответ: пожатия плечами вполне достаточно.

— Ну, как хочешь. Только смотри, может статься, уже сегодня передумаешь. Тогда и поговорим.

Ага, он все-таки залезал в базу. И видел направление на работу, поэтому строит из себя что-то вроде благодетеля. Интересно, весомые на это имеются причины или нет?

— Поживем — увидим.

В маршрутном автобусе на моё удостоверение, гарантирующее помимо всего прочего и бесплатный проезд, взглянули косо.

Не живые деньги, да? Насколько помню по финансовым отчетам, поступлений из городского бюджета всегда достаточно, чтобы содержать парк муниципальной техники, а все остальное идет уже сверху. В прибыль извозчика. И стало быть, я — чистый убыток. Занимающий место кого-то, способного оплатить проезд самостоятельно.

Впрочем, не только водитель был такого мнения. Пассажиры тоже. Правда, никто из них не стал выражать свое негодование вслух. Презрительно замолчали, это да. И пересели подальше, кому было куда. Прямо-таки шарахнулись, как будто встретили… Прокаженного?

И ведь ни у одного взгляд не поймать. Не посмотреть глаза в глаза. То ли брезгуют, то ли стыдятся. Занятно. Как-то не припоминается ничего похожего на показательных встречах «разных слоев общества», где все счастливо пожимают друг другу руки и улыбаются на камеру, произнося речи о равенстве, братстве, справедливости и прочих хороших вещах. Правда, представители Низины там присутствовали вроде бы без карточек на груди… Да, точно! Без своего обычного клейма. Прятали, наверное. Но зачем? Если это законно и необходимо, откуда стыд? Причем, с обеих сторон?

Если одни чувствуют себя обделенными, это понятно. Но другие-то о чем думают, отводя взгляд? О том, что виноваты — это вам скажет любой психолог. Вон, Эсту вина и вовсе подвигла на служение обществу. И все же, все же …

Я понял бы причину, окажись сейчас, здесь, в салоне автобуса, на потрескавшихся кожаных сидениях лаборанты, напортачившие с вакциной. Или разработчики, не выявившие все свойства своего зелья прежде, чем экспериментировать на людях. То есть, позапрошлое поколение. Не нынешнее. Дети же не в ответе за грехи отцов, правда?

* * *

Предписанное социальной службой место трудоустройства находилось на одной из окраин, и поездка получилась довольно долгой, от муниципалитета почти через весь Вилла Лимбо. Но закончилась раньше времени: когда на очередной остановке в салоне не осталось никого кроме меня, мне было предложено убираться вон. Настоятельно. Под тем предлогом, что «машина дальше не пойдет».

Я не стал спорить. Наверное, потому что близилось время сиесты, а вместе с ним уже знакомое ощущение… Нет, пожалуй, все-таки не лени.

В прежней жизни домашняя обстановка тоже не казалась мне напряженной или нервозной, но здесь, ниже по склонам и в самой котловине течение событий словно останавливалось. Каждый день — несколько часов вязкого забытья. Не застой, не маленькая смерть, скорее сон без сновидений. Прямо как в одной из сказок Генри. Кажется, там шла речь о принцессе, вместе с которой заснуло и все вокруг. Чтобы однажды проснуться и начать жить сначала, в мире, безвозвратно изменившемся за время спячки. Может быть, и те, кто за дремотой скрывается от дневной жары, тоже втайне надеются однажды открыть глаза и увидеть…

Что ж, мечтать не вредно. Если есть возможность. А мне остается только выбраться наружу из душного салона, проводить взглядом железную колымагу со свежевыкрашенными боками и дальше пойти пешком. По улице между высокими глухими заборами.

На карте этот квартал был помечен, как нежилой, а значит, промышленный или что-то вроде того, но кроме унылого вида ничем похвастать не мог. Кое-где раздавались голоса, иногда что-то постукивало или жужжало, только очаг производства не напоминало. К тому же, все известные предприятия, составляющие гордость и славу Санта-Озы, базировались в другом конце города, а вовсе не на Кабо Торо[9].

Одноэтажное здание, фасадом чуть вынесенное за периметр ограды, выглядело ничуть не презентабельнее окружающей местности. А по мере приближения к нему в воздухе все отчетливее начинало пахнуть подгоревшим маслом. И чем-то ещё, явственно напоминающим о кухне, правда, далеко не лучшим образом.

Названия на конторском доме не обнаружилось. Только адрес, намалеванный прямо по свежеположенной, но уже осыпающейся штукатурке. Входная дверь подалась туго, зато обратно торжественно поплыла, ведомая доводчиком, пока я, рассеянно приподняв брови, стоял и пытался соотнести убогую ветхость наружности с великолепием начинки.

Нет, интерьер был не таким уж шикарным. На второй взгляд. Но даже по сравнению с тем же муниципалитетом разница бросалась в глаза. Не говоря уже о лачугах Низины.

Самое главное, здесь было прохладно. Именно так заманчиво и умиротворяюще свежо, как в домах на склонах Сьерра-Винго. Повсюду стояли кадки с цветущей зеленью, а посередине облицованного кружевным розовым мрамором холла журчал самый настоящий фонтанчик. И молодая женщина, вышедшая мне навстречу ровно спустя минуту после того, как прозвенел колокольчик над входом, выглядела весьма заманчиво. Как картинка в модном журнале.

— Что вам угодно?

Спросила, правда, холодным тоном. Ледянее воздуха. Потому что первым делом посмотрела не на моё лицо — на карточку удостоверения. Вернее, недовольно покосилась. А когда пробежала взглядом по строчкам протянутого мной предписания, и вовсе брезгливо раздула ноздри.

— Вход для персонала с другой стороны. Дальше по улице.

И поцокала каблучками обратно, в объятия зеленой прохлады. А я подумал о том, что канцелярский зажим — слишком ненадежное и неудобное приспособление. Надо бы раздобыть прозрачный чехол и повесить свой опознавательный знак на цепочку. Или шнурок. Прямо посередине груди. Чтобы все обо мне всем становилось понятным ещё издалека.

Часть 2.2

Новое место назначения нашлось без труда: ничего другого, похожего на вход, до конца забора, то есть на протяжении ещё нескольких сотен футов, не виднелось. И вот за той дверью уже не было никакого холла, вообще никаких изысков, только узенький коридор со стенами из формованной жести, десяток раз поворачивающий под девяносто градусов и заканчивающийся…

Если судить по запаху — барбекюшницей, с помощью которой незадачливый повар угробил обед. Персон этак на сто. Или двести. А потом тут же рядом сгноил все остатки.

Если приложить к обонянию зрение… Столько металла в одном месте я никогда ещё не видел. Или все-таки металлолома?

Машины, расставленные по двору, частью под навесами, частью на открытом воздухе были старыми. Очень. Допотопными. В смысле, разработанными и собранными до начала магнитной эпохи. Конечно, работали они уже не на производных нефти — такого расточительства не мог себе позволить даже самый богатый человек в мире. На биодизеле. Зелье, сваренном из всего, что умело сгорать. Но дым, смрад, горечь — это понятно объяснимо, а здесь к аромату подгоревшей еды настойчиво примешивалась…

Сомнения рассеялись, когда я внимательнее рассмотрел пятна на ближайшем железном мастодонте. С задней стороны, прерывистой змейкой вьющиеся по низу странного кузова.

И правда, гниль. Когда-то бывшая едой. Остатками еды, что вернее. Наполовину подсохшая, но кое-где ещё влажная, липкая, жирная…

Желудок метнулся вверх. К горлу. Хорошо, что он с утра был отчаянно пуст, иначе представил бы меня не в лучшем свете перед женщиной, участливо поинтересовавшейся:

— Первый раз здесь?

Немолодая. Круглая, с какой стороны ни посмотри. В необъятном халате, неровная окраска которого наводила на размышления. О многократной чистке, например, от той же гадости, на которую медитировали сейчас мои внутренности.

— К этому привыкаешь.

Все, что мне удалось, это кивнуть. И снова показать предписание. Но на этот раз никто не стал морщиться или смотреть косо, даже наоборот: мне искренне обрадовались.

— Значит, к нам определили? Что ж, добро пожаловать!

Владения толстушки выглядели куда скромнее главной конторы. Небольшая комната, заставленная шкафами, из-за которых толком не видно стен. Рабочий стол с баррикадами из папок и бумажных рулонов. Окно, в верхней половине затянутое плющом, ползущим из кашпо под потолком, в нижней — заставленное коробками и мешками. Где-то в недрах бумажного хаоса угадывался компьютер, и вроде бы даже хорошей модели, экранированной от магнитных воздействий, но здесь он был явно на последних ролях.

Впрочем, другого способа свериться с центральной базой данных все равно не существовало, и женщина, тяжело вздохнув, нашарила под столом кнопку пуска.

— Давненько никого не присылали, давненько. Я уж думала, что надо заявку заново заполнять. А тут надо же, какой сюрприз… Да ты присаживайся пока! Долго морить разговорами не буду, а вот машинку не поторопишь.

Тошнота отступала неохотно. Казалось, что откуда-то все равно тянет гнильцой, хотя этого попросту не могло быть. Ведь невозможно же целый день напролет дышать…

— Тут тоже пахнет.

— М?

— Пахнет-пахнет. Тебе не мерещится, — подтвердила толстушка, всматриваясь в экран.

— Но как же…

— Меньше, чем там, конечно. И помнишь, я уже говорила? Привыкаешь. Ко всему в этом мире рано или поздно привыкаешь.

Электроника и впрямь не спешила: прошло не меньше пяти минут, прежде чем моя собеседница добралась до нужных ей сведений. И ещё столько же, пока не возник уточняющий вопрос:

— Перемещение без ограничений?

— Сеньора?

— Твой личный периметр. Написано, что в него входят оба нижних города. Это точно?

— Если так написано…

— Ну смотри. А то знаешь, бывали случаи. Тому, кто заполняет анкету, тоже иногда хочется чего-то сверх жалованья.

Намекает, что я мог подделать сведения? Вернее, заплатить чиновнику за ложь? Какая глупость! Хотя, если вспомнить людей в автобусе, поневоле начнешь верить во всякое. Но это ерунда. Мелочь. А вот другие её слова…

— Сеньора?

— Что-то хочешь сказать?

— Спросить. Если позволите.

— Спрашивай.

— Вы сказали… Оба нижних города.

— А, так ты не понял, о чем речь? Хорошо, скажу по-другому. Вилла Баха и Вилла Лимбо.

— Я понял. Ещё в первый раз. Но почему вы назвали их обоих «нижними»?

Толстушка подняла на меня взгляд. Заинтересованный.

— А что не так?

— Низина она и есть Низина. Но второй…

Она откинулась на спинку стула, тут же надсадно заскрипевшую.

— Думаешь, между ними есть разница?

— Разве нет?

На меня взглянули снова, теперь уже то ли настороженно, то ли растерянно. Впрочем, смотрели недолго: женщина вернулась к изучению анкеты. И по завершении сделала тот же вывод, что и все остальные:

— Ты здесь недавно. Тебе простительно.

Хорошая добавка. Можно подумать, своим удивлением я в чем-то провинился!

— И все-таки, почему…

— Если между людьми, живущими в предгорьях и на побережье, есть разница, то она не в их телах, а в мозгах.

Ну да. А мозги, стало быть, это уже не тело?

— Одни — местные, другие — пришлые. Уроки истории в школе прогуливал?

— Я… Не посещал школу.

— Ага, тут же указано… Тогда извини. Кстати, на тему школы: есть курсы. Общеобразовательные. На наших работников квота распространяется, так что только скажи — включу в список.

Ого, уже второй раз. Уж не знаю, искренне они все пекутся о просвещении среди обездоленных или нет, но предлагают сразу же. Наверное, и сами с этого что-то имеют. Ну, помимо квалифицированного рабочего персонала, конечно.

— Пожалуй, скажу «да», сеньора.

— Ну и славно!

Она сделала пару пометок в файле и хитро подмигнула:

— Будем считать, что это означает согласие и со всем остальным?

Имеет в виду место работы?

— Сеньора?

— Я о том, что тебя, похоже, местные ароматы не отпугнули.

— Приятными их не назовешь.

— Что верно, то верно. Но от них никуда не денешься. Мусор нужно убирать, чего бы это ни стоило.

Мусор?

Я просто не хотел верить, поэтому делал вид, что не понимаю. Старался не задумываться. Не складывал два и два. Но когда сказали прямо в лоб, юлить перед самим собой больше не было смысла.

Можно было бы застопориться на мысли: все это происходит не со мной. Хотя бы попробовать, в традициях героя популярного фильма моего детства «Мир наизнанку». Но там речь шла о попадании в другую реальность, а вокруг меня все оставалось прежним. Законы, традиции, привычки хорошо знакомых людей — все было неизменным. Кроме чужой памяти.

— Работа, конечно, специфическая. Не особо чистая, признаю. А впрочем, руки приходится пачкать в любом труде.

Интересно, дедушка бы сильно огорчился карьерному пути своего внука? Насколько могу судить, грузчик в порту все же стоит повыше, чем мусорщик.

— Спецодежду выдадут. С чисткой сложнее: администрация экономит на всем, чем можно, так что этим заниматься, скорее всего, придется самостоятельно.

Да, если обшивать стены мрамором, привезенным с другого континента, точно нельзя не экономить. На работниках, на ком же ещё. А насчет остального… И то, что на мне надето, уже явно нуждается в стирке. Как можно более скорой. Будет вдвое больше грязных тряпок за раз, только и всего.

— Я смотрю, у тебя тут пометка насчет питания. Пайка не хватает?

— Вроде того.

Особенно когда продукты до тебя не добираются, оседая где-то у перекупщиков, чтобы удовлетворить пагубную потребность твоего названого отца. Вечную жажду.

— Обед будет. В перерыве между сменами. Правда, в первые дни ты его вряд ли сможешь проглотить.

Постараюсь. Соберу все силы в кулак. Пусть и для того, чтобы тут же все вывалить обратно: на стенках желудка хоть крохи, да осядут.

— Смены короткие. По три с половиной часа, больше не бывает. Ещё полчаса на обед и отдых. Первая начинается в одиннадцать, вторая — в три. Вечера и утра, соответственно.

Видимо, моё лицо изобразило несказанное удивление, потому что толстушка улыбнулась:

— А ты как думал?

— Да я вообще-то никак не…

— Мусор — такая штука… Хитрая. С ним надо поспевать. Не поспеешь, проглядишь, и все. Проблема на ровном месте. Запах это ещё полбеды, так, дополнение к прочему. К бациллам, вирусам, другой гадости. Солнцу их не сжечь сразу и быстро, а если ещё туман вмешается… Поэтому график такой: с позднего вечера до раннего утра. Первую смену будете кататься по Лимбо, а потом отправитесь в Низину. Там как раз часам к пяти все утихомиривается, только объедки остаются.

— А в Лимбо по ночам жители не…

— Нет, — хмыкнула она. — Играют в приличных людей. В самом крайнем случае к полуночи затихают.

Значит, всю ночь я буду шататься по городу, так получается? Может, это и к лучшему. Спокойнее для всех. Зато днем смогу как следует присмотреть за Хэнком.

— Когда будешь готов приступить?

— Сегодня.

— Уверен?

А зачем тянуть? Тем более, если пойму, что не справляюсь, так пусть уж раньше, чем позже.

— Да, сеньора.

— Хорошо. Ждем тебя к половине одиннадцатого. Покажу, что и как, комбез выдам. Познакомлю с напарником.

О, у меня ещё и компания будет?

— Не опаздывай в первый день. Да и вообще не опаздывай. Рамки у нас жесткие, но не нами ставленые.

Спасибо, я уже понял. Только, похоже, никак на могу внешне свое понимание отобразить, раз мне повторяют:

— Мусор ждать не станет.

— Да, сеньора.

— Спросишь Долорес, когда придешь. Это сейчас тут пусто, как в кошельке перед зарплатой, а вечером светопреставление начнется.

Когда все эти железные раритеты забурчат своими двигателями? Могу себе представить. Дышать точно станет нечем.

— И так, на будущее… Думай хоть изредка о том, что твоя работа нужна всем. Вообще всем. Каждому живому существу в городе. Это поможет.

* * *

Пламенные призывы на меня не действовали никогда. А вот обращения к разуму добивались своего каждый раз и весьма успешно. Эсте неоткуда было узнать о такой странности моего характера, вот его агитационные попытки и провалились. Но, черт возьми, как ничем, кроме своих объемов, непримечательная женщина смогла с первой попытки попасть точно в цель?

Хотя, надо признать: почва была уже подготовлена. Кафедрой городского хозяйства, на которой группа будущих «хозяев» Санта-Озы слушала общеразвивающие лекции и наблюдала за проведением лабораторных работ. Особого интереса к теме предмета я не испытывал. Как, впрочем, и к процессу обучения в целом. Просто считал, что это мне нужно, а раз нужно, не имеет значения, позитивные ощущения приходят вместе со знаниями или нет.

Проблема мусора и впрямь упоминалась преподавателями наравне со всеми остальными «узкими местами» существования больших городов. Потому что мусорят люди прилично. В смысле, много. Там, сям, дома, на работе, на улицах. Везде. Но задумываться над тем, кто и какими усилиями способствует сохранению чистоты… Нет, не приходилось. Повода не было.

Машинный двор после относительной свежести кабинета Долорес снова показался очагом адского зловония. Продышаться удалось только через милю ускоренной ходьбы: утренний опыт показал, что ловить автобус на конечной остановке бессмысленно. Потом-то, в обитаемых кварталах я осчастливил водителя новой встречей. Как же можно было отказаться от удовольствия ещё раз взглянуть на эту кислую мину?

В Низине общественный транспорт тоже ходил. По центральным улицам. Но поскольку место моего нынешнего проживания не было осчастливлено благами цивилизации, дорога на работу и обратно грозила занимать изрядное количество времени. А что самое неприятное, нос теперь чутко реагировал на малейшее дуновение воздуха с помоек. Грубо говоря, к окончанию пути я весьма хорошо представлял себе мусорную карту «родного» района. И на будущее зарекся выбирать отдельные, наиболее ароматные маршруты движения.

Сиеста снова прогнала людей с улиц, рождая закономерный вопрос: а куда именно все исчезали на несколько жарких часов? Мне это выяснить в ближайшее время явно было не под силу. Отправляться на работу вечером и возвращаться утром, значит, вовсе не видеть белого света. Спать придется без задних ног с восхода и до заката, если, конечно, двенадцати часов будет хватать для отдыха. Зато на солнце париться не понадобится, что уже хорошо.

Початая банка кофе все ещё стояла на кухонной полке. Сиротинушкой. Должно быть, продукты со вскрытой упаковкой не пользовались спросом среди местных спекулянтов. Единственная неприятность: после прогулки невозможно было запихнуть в себя что-то теплее водопроводной воды. Пришлось оставить кофе стынуть, а вынужденную паузу потратить на благо Хэнка.

Какой бы странной ни казалась жидкость, врученная мне врачом, и по своему происхождению, и по скупо описанным свойствам, она действовала не хуже реанимационной бригады. В сознание не возвращала, увы, зато явно приводила функции организма в норму. Похоже было, что до конца флакона ритм сердцебиения, цвет лица и прочие характеристики условно здорового человека смогут вернуться к прежним показателям. Но кое-что другое…

Он начинал меня узнавать. Но вряд ли как Фрэнка. Скорее, как источник заботы.

Пульс заметно менялся, когда я прикасался к неподвижным запястьям. Рывком ускорялся, чтобы потом плавно затихать. Память тела? Неосознанная привязанность? От неё становилось жутко. Все равно, что расшатанное кресло, на котором я обычно засыпал возле кровати, встречало бы меня, суча ножками и помахивая полосой оторванной обивки. Но за разговоры с мебелью обычно объявляют сумасшедшим, а когда бдишь над коматозником, можно утешать себя теорией, что он слышит. Все и всегда.

— У меня появилась работа. Представляешь? Честная и нужная. Только ни за что не угадаешь, чем я с сегодняшнего вечера начну заниматься. И никто бы не угадал. Пожалуй, не буду рассказывать, а то ещё решишь, что у меня мозги окончательно поехали. Потом как-нибудь. Нет, мне не стыдно, не думай! Даже не удивительно. Вот это как раз и есть самое странное, Хэнк. Меня ничто здесь больше не удивляет.

Окончательно я это прочувствовал в муниципалитете. Когда сидел в коридоре. Словно все шло именно так, как и должно было. Словно наконец вписался в существующую действительность, и больше никогда и никуда из неё… Не выпаду?

— Кажется, будто вся прошлая жизнь — нелепый сон, а сейчас я наконец-то проснулся. Да, мне чертовски хочется закрыть глаза снова. Но не возвращаться. Там не оставалось ничего заманчивого, одни только проблемы. Тут, конечно, забот не меньше, но они все какие-то… Обычные. Обыденные. Нормальные. Решаемые без напряжения нервов. Без злости. Вот папашу Ллузи, к примеру, стоило бы хорошенько отругать. Согласен? Вот-вот. И все равно не тянет. Лениво, наверное. А впрочем…

Найти бечевку в кладовой было куда как труднее, чем протянуть сигнальную систему от кухни в комнату Хэнка. Потом оставалось только ждать, заключив с самим собой пари на тупость, а вернее, силу привычки старого пьяницы.

Узлов я вязать не стал и правильно сделал: когда конец бечевы, обвитый вокруг запястья, дернулся, то всего лишь обжег кожу, сообщая, что кто-то вторгся на кухню без моего ведома. И конечно, воришка успешно был застигнут на месте преступления. По пояс углубившимся в недра шкафа.

— Там ничего нет.

Что меня с первой же встречи бессознательно покорило в Фелипе Ллузи, так это его наплевательское бесстрастие перед лицом любых обстоятельств. Даже не вздрогнул на мой голос. И не повернулся, пока не закончил осмотр полок.

— Следующий паек ещё не скоро дадут. Только на будущей неделе.

Новость не произвела на пьяницу впечатления. Никакого. А меня вообще заметили или как?

— Но ты его получишь, только если будешь хорошо себя вести. Справишься?

О, теперь взгляд папаши Ллузи стал чуть осмысленнее. Вернее, недовольнее. И я наконец дождался проявления внимания. Вместе с отповедью:

— С каких это пор сын получил право ставить отцу условия? Закон божий отменили, а мне и не сказали?

На язык сразу же попросилось что-то вроде: «Да какой я тебе сын?». Заманчиво скакнуло на самый кончик.

Нет, не сейчас. Позже. Сначала надо создать плацдарм. Фундамент. Возделать пядь земли для того, чтобы крепко стоять на ногах. Отчаянные склоки хороши только между пауками в банке, из которой никуда не деться. А в этом доме мои права, прямо скажем, шаткие. Вот когда все привыкнут к тому, что у Фелипе есть сын, можно будет попробовать более жестко…

Часть 2.3

Господи, да о чем я думаю?! Нет никаких «когда». Есть только урочный день пробуждения. А за ним — обрыв.

— Пьянство не добавляет здоровья.

— Оно мне надо?

Речь идет, конечно же, о здоровье?

— Дети должны заботиться о родителях.

— Так заботься! Что тебе мешает?

— На половину пайка согласен? Буду отдавать. Без требований. Без напоминаний. Только если пообещаешь не трогать остаток. А если тронешь…

— Что тогда?

Кажется, заинтересовался. Особенно недосказанной угрозой.

— Не получишь ничего.

— Вылетишь из дома.

Ага, то, чего и следовало ожидать. Паучья банка затрещала по швам.

— А тебя соседи и знакомые не заклеймят позором?

Он хохотнул. Или закашлялся?

— Да куда уж больше-то? Нет, парень, я обидных слов не боюсь. В словах какая сила? Пшик один!

Очень может быть. Действие куда эффективнее. Потому что оставляет след в материальном мире.

— Мне найдется, куда пойти, учти это.

— Найдется, не сомневаюсь! — папаша Ллузи заграбастал чашку с забытым мной кофе и одним глотком осушил больше половины. — К бесноватому Эстебану? Да пожалуйста! Он у нас человек с большим сердцем. А ещё с намерениями и тоже не маленькими.

Ого. Бесноватый? Чем дальше, тем интереснее.

— И что с ним не так?

— С Норьегой? — уточнил пьяница, допивая холодную коричневую жижу. — Да все так. Просто как один раз загорелся, так и не тухнет.

— И чем горит?

Невинный вопрос, как ни странно, вызвал настороженное ожесточение:

— А тебе какое дело? Ты ж пришлый. Нашу жизнь до конца не разделишь.

Где-то я уже сегодня слышал это слово. «Пришлый». Вернее, «пришлые». И да, я не собираюсь что-то с кем-то разделять. Но каждую цепочку событий и фактов нужно прослеживать целиком, до самого завершения. До выводов. Иначе в наблюдениях не будет никакого прока — так нас учили.

— Поговорим об этом?

Он удивился. То ли дружелюбию тона, то ли самому предложению. Но отказываться не стал. Наверное, тоже любопытничал.

— Говори, раз решил.

— Сегодня я был…

Нет, пожалуй, не стоит открывать все карты сразу. Ллузи и так рано или поздно узнает, что я получил работу. А с ней и дополнительное довольствие, что особенно важно пьянице.

— Услышал в разговоре одну непонятную вещь. Про Низину и Лимбо. Что между людьми, живущими тут и там, нет никакой разницы.

— Это все знают.

Неужели? И университетские преподаватели? Почему же они молчали о подобном равенстве?

— Не потому, что они «люди». В общечеловеческом смысле и все такое. По своим… физическим качествам.

— Зачем мудришь? — Фелипе почесал небритую щеку. — Одинаковые мы. И всегда были одинаковыми.

Ну да. Большинство обитателей Вилла Лимбо не может покинуть пределы Санта-Озы. Не может подняться вверх по склонам гор. И таковы же те, кто живет в Вилла Баха. Только граница, которой вроде бы не должно быть, прекрасно себя чувствует и исчезать не собирается.

— Но откуда тогда взялось разделение?

— Вот с такими вопросами ты пришлым всегда и останешься.

Пусть. Мне в этом городе никто и никогда не был рад.

— И все-таки?

Папаша Ллузи посмотрел в чашку. Даже перевернул её, чтобы убедиться: кофе больше не осталось.

— Здесь ничего не было. Почти ничего. Хоть знаешь, где город заканчивался? Прямо за соборной площадью. Дальше набережная была. И океан. Это потом земель насыпали, уже позже, когда понадобилось беженцев расселять. Им ведь не податься было выше, а там, где теперь Лимбо… Там люди уже до того жили. Веками.

Намывные территории? Да, что-то такое рассказывали. На лекциях. Вскользь и мельком, как мало значащий факт.

— Значит, Низина совсем недавно возникла?

— Да как сказать, недавно… — Он посмотрел в окно, печально, но мечтательно. — У детей первых поселенцев уже свои дети тут выросли. Время летит быстро.

Третье поколение на подходе? Наверное, достаточно, чтобы считать место жительства постоянным, а землю родной. Я почти не помню Орлеан. Так, какие-то обрывки на фоне родительских фигур. Но вопрос в другом:

— Дети. Внуки. Это значит, семьи. А семье всегда нужен дом. Для новых детей и внуков. Но то, что здесь повсюду… Это не дома. Лачуги. Временные прибежища. Почему?

— Ты меня спрашиваешь?

М-да, не самый удачный адресат вопроса. Но можно слегка сменить тему:

— У тебя есть дети? Или были?

На меня посмотрели, как на идиота. Впрочем, безобидного.

— Думаешь, я бы тогда жил тут один?

Понятно.

— Извини.

Пьяница вздохнул. Видно, разговор зашел о малоприятных вещах.

— Я не был против детей. Никогда. Но они не хотели.

— Кто «они»?

— Мои женщины.

Сказано было с отчетливой гордостью. И пожалуй, в неё верилось. Нужно было только повнимательнее присмотреться к немолодому и давно уже переставшему заботиться о внешнем виде человеку. Но сама фраза…

— Ни одна из них? Разве не каждая женщина стремится родить?

— Мне такие не попадались.

— Даже чтобы захомутать?

Прыснул. Почти бесстрастно.

— Это смешно?

— Эх, молодость, молодость… Я ведь тоже от венца бегал. Поначалу. А потом, когда понял, что к чему в жизни, было уже поздно. Жизнь стала другой.

— В чем другой?

Он повернулся, собираясь уходить с кухни, но на прощание объяснил:

— Детей и семьи заводят, когда есть будущее. А когда его нет… Глядеть, как твой ребенок день за днем бьется о каменную стену — не всякая мать выдержит. Да и отец тоже.

Шаркающие шаги закончились скрипом петель гамака, что означало: хозяин дома вернулся на свое любимое место. А с улицы в дом тем временем поползли сумерки.

Имение сенатора никогда не знало ночи. Едва солнце начинало садиться, повсюду загорались многочисленные светильники. Только в спальне можно было ощутить темноту, если наглухо зашторишь окна. Зато тут над головой были…

Звезды.

Много-много ярких точек в черном небе. Целые россыпи. Света они не могли дать, но почему-то ощущалось обратное. И даже хотелось чуть притушить фонарь на стене дома, чтобы лучше видеть звездные узоры над головой.

— Да ты романтик.

А кое-кто — любитель незаметно подкрадываться. И подглядывать.

— Красиво.

— Ага, — Эста тоже задрал голову.

— Заступаешь на очередное дежурство? Или просто вышел погулять?

— Выбирай, что хочешь.

О, мы снова щедры на великодушные разрешения?

— Ты ведь не просто так сюда приперся.

— Ага.

Ладно, спрошу прямо:

— Чего надо?

— Нравится новая работа?

— Ещё не пробовал.

— А, ну-ну. Потом тогда расскажешь.

— Вряд ли.

— Придешь сам и… Я войду, кстати? Или будем перекрикиваться через всю улицу?

— Почему бы и нет?

— Смотри, пожалеешь.

Щадим мои чувства? Мило. Бессмысленно, правда. Но раз уж даже папаша Ллузи назвал Норьегу бесноватым, наверное, стоит иногда ему потакать. Эстебану, в смысле, а не пьянице, облюбовавшему гамак.

— Ну, если так…

Говорил я уже в пустоту, потому что незваный визитер с самого начала не планировал дожидаться моего ответа.

Сегодня Эста примерял на себя новую ипостась: хитрый и довольный. А в сочетании с вечно прищуренным глазом такая мина выглядела особенно многозначительно.

— Что хотел сказать? Из не предназначенного для улицы?

Ладони спрятаны в карманах куртки, по губам ползает рассеянная улыбка. Ну ни дать, ни взять, человек, предвкушающий то ли непристойное развлечение, то ли осуществление мечты всей своей жизни.

— Да ничего особенного.

А сам все шире и шире скалится. И смотрит призывно. Мол, я все уже знаю заранее, в мельчайших подробностях, но жду твоей чистосердечной исповеди. А ещё, видимо, слез в жилетку. Впрочем, насчет последнего Норьега просчитался: жалоб не будет.

— Ты время-то не тяни. Мне на работу скоро отправляться.

— Ну да. На работу. Конечно.

Сидел бы Эста сейчас на стуле, наверное, доерзался бы уже до дырки в штанах. От нетерпения. Неплохо было бы его так и оставить. В ожидании. Помариновать. Только такой подход чреват продолжением наших тематических вечерних встреч до бесконечности. А оно мне надо, как говорит папаша Ллузи?

— Давай, выкладывай.

— Ты о чем?

Нет, искреннего недоумения у него все-таки не получается: любые эмоции теряются на фоне самодовольства.

— О том, что ты утром начал. Хватит рожи корчить!

Конечно же, он счел, что моё недовольство — признание поражения. Сдача в плен, на милость победителя, так сказать. И поэтому пора расплываться в улыбке?

— Можно было дела сделать иначе. Просто нужно было попросить. Вакансий не так уж много, хороших — ещё меньше, но… Друзья на то и существуют, чтобы помогать.

Вот все в Норьеге прекрасно. И молодость, и задор, и упорство в достижении целей. Главное неудачно: многообразие моделей поведения. У того, кто видит только одну из них, вопросов не возникает. Но лично я запутался сразу. А если каждая новая личина после предыдущей опять сбивает с толку, значит, фальшивка. Очередная.

Только многовато их уже накопилось, правда? Пора отсекать лишнее. А там, глядишь, и получится из аморфного куска плоти и духа то, что можно будет назвать человеком.

— Да я бы с радостью. Со всей душой. С распростертыми объятиями. И бесконечной благодарностью. Но видишь ли… Совесть почему-то против. Это что же получится, если я вперед кого-то влезу в лучшую жизнь? Тот, другой, может, с рождения ждал своего счастливого шанса, готовился, надеялся, планы строил, а я взял и отнял?

Ловушка получилась грубоватая. На неискушенного зверя. И все-таки, Эста в неё попался: просиял взглядом, слушая.

— А ещё — ты. Твоё доброе имя. Не знаю, может, здесь и принято осыпать щедротами ближних своих, но ближние как раз вряд ли поймут, с чего вдруг милость свалилась на чужака, который её и оценить-то толком не может.

Все, увяз. Руками, ногами, а главное, головой. Тут бы и захлопнуть крышку? Нет. Из меня охотник никогда не получался. Я зверьков всегда отпускал на волю.

— Что, повелся?

Смена тона сделала все, как надо: вывела Эсту из ступора. Возможно, слегка озлобила. Но больше все же разочаровала.

— Это было хорошо. Несмотря ни на что.

— Это было то, чего ты ждал. То, что ты сам себе придумал.

— И ошибся? От начала и до конца? Точно?

А он упорный. Маньяк. Такие обычно своего добиваются. Но не в этот раз.

— Если бы ты хотел помочь, не устраивал бы спектакли.

— Ну да, ты же привык все получать по первому требованию. Прости, забыл.

Зачем постоянно пытаться меня уязвить, уколоть, заставить испытывать неприятные ощущения? Шоковая терапия? Мне лечиться не надо. Здоров как бык. Это мир вокруг болен, и серьезно.

— Лучше объясни кое-что. Насчет границы.

— Какой?

— Между Низиной и Лимбо.

— А что в ней непонятного?

— То, что она вообще существует. Особенно в головах.

— Граница, она… Всегда была.

— И будет?

Эста пожал плечами:

— Наверное.

Что характерно, никакого возражения. Ни во взгляде, ни в жестах, ни в голосе. Значит, и в мыслях своих сеньор Норьега эту черту проводит? Без сомнений. Всегда.

Интересная картинка получается, однако…

— Фиговый из тебя революционер.

— А ты-то что в этом понимаешь?

— В борьбе за счастье и свободу? Немногое. Но знаешь, со стороны виднее.

— И что увидел?

Разочарование сменилось вызовом. Ощетиненными чувствами. Задел за живое? Похоже. Ещё и поковыряюсь в ране. Так, чуточку.

— Вот ты борешься. Или планируешь бороться. Чтобы расширить права жителей Низины, верно?

— Ну да.

— А ты хоть раз задумывался над тем, что человек, сидящий в тюрьме, все равно останется узником, даже если ему позволят утверждать собственное меню на завтрак, обед и ужин?

— Причем тут…

— Жители Низины могут бывать в Лимбо?

— Могут.

— И работать там? И получать достойные деньги за свою работу?

— Если столько заплатят. Да и работать — пожалуйста. Только бы здоровье позволяло.

— А жить?

— Что значит, «жить»?

— Может кто-то из местных, скопив достаточно денег, переселиться повыше? За границу между городами?

Эста выпалил ответ, не задумываясь ни на мгновение:

— Конечно, нет! Никогда.

— Но почему? Разве на это есть запреты?

— Места нет.

Отличное объяснение. Естественное.

— Итак, Вилла Лимбо расти некуда?

— Как видишь.

— А Низине?

— Тоже не особо.

— Пока не будут намыты новые территории?

— А кто станет этим заниматься? Забава же дорогая. Только при крайней необходимости сенаторы могут решиться.

— Но это хотя бы возможно. Согласен?

Промолчал. Ладно, хотя бы не стал спорить: уже прогресс.

— Что же выходит? Вилла Баха в смысле развития — перспективное местечко. С неограниченными возможностями расширения границ.

— Пожалуй.

— Следовательно, его нынешние условные «владельцы» живут практически на золотой жиле.

— Если думать по-твоему… Да.

— Так зачем им стремиться вверх, к склонам гор, если открыта другая дорога, прямая и ровная? Морские перевозки никто не отменял, тем более, что дальше в океан — ближе к торговым путям. Можно было бы и вовсе выстроить молы до самых…

Что-то я размечтался. Хотя, это не пустые фантазии. Все возможно. Нужно только начать. Ввязаться в драку. Развитие коммуникаций всегда вело к успеху и процветанию. Чем Низина хуже всего остального мира, спрашивается?

— «Самых»?

— Неважно.

— Нет уж, продолжай!

Ого, глаза разгорелись. Даже прищуренный. Правда, я и сам слегка… Того. Воодушевился. Поймал волну. Только непонятно, куда и откуда летящую.

— Да ладно. Забудь. Помечтаю как-нибудь в другой раз.

— Ты точно достоин большего.

Кажется, все старания насмарку. Хотел отшить Норьегу с его идеалистическими намерениями, а получилось наоборот. М-да, проблемка.

— Я знаю, чего достоин.

— Но не стремишься.

Звучит, как обвинение. Что ж, Эсте простительно. Неведение вообще полезная штука: сохраняет нервы в неприкосновенности и здравии.

— Тебе-то почем знать?

— Ты не хочешь брать лучшее.

А зачем? Стать не младшим мусорщиком, а старшим грузчиком? Огромная разница, можно-таки подумать! Нет, сеньор, рядом с тем, что мне грезилось, померкнет заманчивость любой карьеры. Самый верх был рядом, рукой подать. Горние пути стелились под ноги. И после этого думать, как было бы здорово подняться на следующую ступеньку от пола? Смешно. Обхохотаться можно. До колик.

— Мне хватает того, что есть.

Он не поверил. Снова. Наверное, и вовсе не способен поверить. Ну так и я не буду стараться. Больше не буду.

— Ты на самом деле чужой. Совсем чужой здесь.

Что остается? Только улыбнуться.

— Ты думаешь по-другому. Иначе, чем мы. Никто из нас ни за что не придумал бы такого… такого выхода.

Обычное планирование. Мягко говоря, не слишком продуманное и просчитанное. Общая идея, не более.

— Значит, нужно двигаться в обратном направлении? Не к горам, а в океан?

Ждете от меня готовых рецептов, сеньор? Нет уж. Сами, все сами. Ручками. Извилинками.

— Я просто хотел сказать, что там, где есть два варианта действий, может найтись и третий. Но даже он не отменяет… Не решает главную проблему.

— Какую?

— Граница. Которая в головах. Ведь по сути, именно жители Вилла Лимбо заперты меж двух огней. Именно они не могут сделать шага ни вперед, ни назад. Ну, первое-то логично: чистые физика с физиологией. Но хоть убей, не понимаю, зачем отгораживаться от Низины. Затем, что там живут пришлые? Да проснитесь уже! Второе поколение беженцев скоро сменится третьим. Неужели этого мало, чтобы получить статус местного? Сколько ещё веков потребуется снобам середины на осознание всей глупости происходящего? Вот куда надо копать. Бороться не за права, а за души!

— Хорошо сказано. Одобряю.

Мне показалось, или голос пьяницы прозвучал чуть более надтреснуто, чем обычно?

— Вот как надо зажигать сердца, Эста. Учись.

Ввязался он в нашу беседу незаметно, а вот уходил гордо. Так, будто Фелипе Ллузи впрямь был моим отцом, и сейчас едва удерживался от того, чтобы прослезиться. Или все-таки не удержался?

— А он прав. Может, однажды за всю жизнь, но прав.

Норьега выглядел подавленным. А может, даже раздавленным. Немного. Но не побежденным. Я-то надеялся загнать его в тупик, заставить переключить внимание, направить усилия куда-то в другую сторону. Подальше от меня. И только все испортил. Хотя, если положить руку на сердце…

Несколько слов названого отца того стоили. Пусть наутро папаша Ллузи ничего не вспомнит, зато я не забуду. И судя по бормотанию, доносящегося из угла, занятого пламенным революционером, кое-кто другой тоже будет памятлив:

— Ты достоин… Не знаю, чего именно, но все, что есть здесь… Его точно не хватит.

Часть 2.4

Я бы ни за что не смог отвязаться от Эсты, если бы и ему, и мне не нужно было заниматься делами. Добровольно на себя принятыми, а значит, неизбежными. Но уходил он в темноту неохотно. Словно ждал, что окликну. Позову назад. А заодно повинюсь во всех прошлых прегрешениях и принесу клятву рыцарского служения на благо всех и вся.

Тьфу!

С картой жить стало намного легче: можно было определить наиболее удобную траекторию движения и перемещаться по Низине там, где много людей и света. В Лимбо такой проблемы уже не вставало, потому что светло было повсюду. Даже в закоулках, где не слышалось ни вздоха живого существа.

Третьей встречи с одним и тем же водителем вполне хватало, чтобы с полной уверенностью заключить, что он намертво приписан к маршруту. Который уже традиционно закончился на остановку раньше официального кольца. Впрочем, зная, куда идти, я добрался до места работы за считанные минуты. Намного быстрее, чем показалось днем. Так что, остановкой больше, остановкой меньше — невелика разница.

Приближение ночи заметно изменило Кабо Торо. Практически до неузнаваемости.

Шум. Гам. Лязг. Ор. Ничего похожего на мертвую тишину улиц Вилла Баха посреди ночи. Мимо то и дело проносятся машины, разумеется, гремящие всеми сочленениями, а заодно заливающие улицу светом надсадно-ярких фар. За заборами, днем казавшимися оградой забытого кладбища, стоит галдеж. Людской. Пересменка у них, что ли? Все вокруг стрекочет, звенит, жужжит, визжит. Жизнь, одним словом. Настоящая.

Во дворе мусорной конторы все тоже било ключом. В том числе и гаечным. А жареным пахло намного сильнее, чем в первое моё посещение. Почти невыносимо. Но оно и не удивительно: двигатели-то заработали.

Толстушка Долорес поймала меня взглядом ещё на самом входе, а потом ухватила и за рукав. Чтобы не убежал раньше времени? В любом случае, держала крепко. Приволокла в подсобные помещения, где торжественно вручила ключ от шкафчика для личных вещей и комплект спецодежды. Условно-чистой.

— Давай, поторапливайся! Ещё надо познакомить тебя с напарником.

Уходить на время переодевания или отворачиваться она не стала, живо напомнив любопытничающую Лил. С той лишь разницей, что невинности в изучающем взгляде было куда как меньше. Вообще не наблюдалось. Хорошо хоть, облизываться не встала. Только вздохнула. Глубоко и мечтательно.

— Готов?

Лавируя между машинами и людьми в комбинезонах, похожих на выданный, разве только с разными узорами «камуфляжных» мусорных пятен, мы пробрались в один из углов машинного двора — к мерно бухтящей колымаге. В сизой дымке с привкусом горелой кукурузы обнаружился невысокий паренек, беспрерывно и смачно двигающий челюстями. Смуглый, тощий, с зачесанными назад и чем-то до глянца намазанными волосами, он выглядел заморышем. Но конечно, сам о себе был лучшего мнения.

— Вот, принимай напарника.

Взгляд в ответ мне достался просто убийственный. И ни одного словечка. Только очередное движение челюсти.

— С сегодняшнего дня… То есть ночи, обе смены отрабатываете. Хватит сачковать!

Ага, кажется, понимаю, из чего проистекает недовольство. В одиночку парню приходилось напрягаться меньше? Что ж, отличная причина для ненависти.

— И смотри мне, не обижай новенького.

— А что, сеньора глаз положила?

Голосок у него оказался под стать внешности. С претензией, но неудачной. Но Долорес на вызов не отреагировала.

— Сеньора предупреждает: учудишь что, снова будешь ездить один. Только количество смен обратно уже не уменьшится.

На меня посмотрели ещё раз. С явным обещанием будущего неотвратимого возмездия. А потом парень вразвалочку пошел к кабине.

— Ну ладно, мальчики, дальше ищите общий язык сами, — толстушка хлопнула меня по плечу и ещё раз выразительно погрозила пальцем назначенному напарнику, высунувшемуся из окна кабины.

Не думаю, что это возымело действие, но приглашение, хоть и нелюбезное, прозвучало:

— Залезай.

Напряжение рук сообщило, что неплохо бы возобновить тренировки тела, раз уж дух из меня почти вышел. Подтягивания, по крайней мере. Да и отжимания. Высоковато каждый раз так ползать. Ну да ладно. Наловчусь понемногу. Хотя с моими габаритами скакать вверх-вниз обезьянкой…

Когда двигатель взревел в полную силу, я все-таки зажал уши. Под торжествующе-насмешливый взгляд напарника.

Наверное, это было самым ужасным: шум пополам с дребезгом, добирающимся до костей. Невозможно поверить, что несколько десятилетий назад других средств передвижения не существовало, и каждый, кто куда-то собирался поехать, терпел все эти неудобства. С другой стороны, предки явно были закаленнее потомков. Привычнее к невзгодам. Может, именно поэтому разразившийся катаклизм и не стер человечество с лица земли. Силенок не хватило.

Разговаривать друг с другом мы не стали: звук мотора обмену словами не способствовал, обоюдного желания тоже не наблюдалось. Так что, до первого остановочного пункта на маршруте я был предоставлен самому себе и городским пейзажам, проплывающим за окном кабины в ритме волн, болеющих Паркинсоном.

Часть увиденного уже не вызывала чувства новизны, а значит и интереса. Заборы, заборы, заборы. Серые, желтые, оштукатуренные. Запыленные кусты по сторонам дороги. А потом вдруг как-то резко начался город. Жилой.

Правда, с такого ракурса я Вилла Лимбо никогда не видел. Оказалось, за выставочным фасадом прячутся задние дворы, тихие, уютные, заполненные зеленью и всякими милыми безделушками, предназначенными для семейных и дружеских посиделок. А вот оград не было: полосы ажурных кованых узоров, высотой до колена, не в счет. И получалось все то же самое, что в Низине. Один в один.

Эх, люди, да вы похожи больше, чем можете себе вообразить! За что же тогда боретесь друг с другом?

Рев мотора чертовски плохо подходил к царящей вокруг идиллии. Но когда я настроился на раздраженные реплики и гневные взгляды, вдруг наступила тишина. Не абсолютная: потрескивание и прочие слабые механические шумы оставались в наличии, и все-таки по сравнению с последней четвертью часа…

А машина, кстати, продолжала двигаться. И примерно через минуту до меня дошло, почему. Гибрид. Просто не магнито-электрический, а с участием дизеля. Но штука в том, что заряда аккумуляторов хватает ненадолго. Тем более, для такого громоздкого сооружения.

— И как часто нужно подзаряжаться?

От меня ждали другого вопроса. Не знаю, какого, но скорее всего личного. Например, касательно родословной напарника. И даже не вопроса, а утверждения. Поэтому коротышка в ответ только растерянно хлопнул глазами.

— На Лимбо хватит или скоро снова будешь включать свою шарманку?

Смуглый палец ткнулся в приборную панель. Туда, где разными цветами горели индикаторы.

— Машина сама скажет.

Логично. Технике виднее.

В тишине обозревать окрестности стало намного приятнее, но долго бездельничать не пришлось: тормоза у мусоровоза были отнюдь не электромагнитные, и резкая остановка основательно встряхнула все, что находилось в кабине. Меня в том числе.

— Приехали! На выход!

Рядом с очередной низенькой загородкой, как раз около калитки, стоял короб. Кажется, деревянный. Похожий на шкаф или большой сундук.

— Смотри, первый и последний раз показываю.

Прежде, чем откинуть крышку короба, напарник потянул за какие-то рычажки, замаскированные под декоративные нашлепки. Секунду спустя я понял, зачем: лежащий в коробе мешок таким способом сам себя запаковывал. Запечатывал входное отверстие.

— Теперь его можно брать и нести.

Сказано было с нажимом. В том смысле, что брать — исключительно моя задача.

Весил мусор не тяжелее бурдюков с водой, разве что, волочь его было не слишком удобно. Впрочем, пройти несколько шагов до опущенного ковша — какая проблема? Коротышка нажал кнопку на пульте, и бумажный мешок перевалился внутрь кузова.

— Все понятно?

— Да вроде.

— Это ещё не все.

Он вытянул из ящика на боку машины новый мешок, вставил в крепления и закрыл короб.

— Вот теперь порядок.

А важный-то какой… Словно не мусор убирает, а пылинки с королевской мантии стряхивает.

— Тебе нравится твоя работа?

Он дернулся. То есть вздрогнул.

— Что за вопрос?

Вот взял бы и отшутился. Или промолчал. Зачем так напрягаться?

А, кажется, понимаю. Все Долорес, будь она неладна, со своими намеками. Парень считает, что раз я на короткой ноге с диспетчером, стало быть, не просто так здесь очутился. Может, и вовсе доносчик. Выявляю неблагонадежных мусорщиков, например.

Тьфу.

— Да просто спросил. Посмотрел на тебя и спросил. Нельзя?

Теперь он догадался презрительно промолчать. Ну и славно. А потом буркнул:

— Дальше отправляемся.

Рывок в кабину. Несколько сотен футов поездки. Новая остановка.

Здесь загородка чуть повыше, и ажур совсем незатейливый. А задний дворик расчерчен клумбами чуть ли не по линейке. В имении садовник никогда не позволил бы себе такой «правильности» планировки. Потому что преступление перед природой. Потому что искусственно и скучно. Впрочем, мода на дикую красоту явно ещё не добралась со склонов до Вилла Лимбо, и здешние обитатели черпают представление о прекрасном по аляповатым глянцевым журналам.

— Сейчас сам пробуешь.

Ага. Проверка. Как там тянуть надо? Кажется, так и… Так? Заедает что-то. Ладно, дернем посильнее. Вот. Сработало.

С виду мешок в коробе ничем не отличался от своего собрата с предыдущей остановки, но едва я извлек его наружу…

Он не стал смеяться. Напарник. Громко, по крайней мере. Ну а мне было не до смеха, когда застежка в самый неожиданный момент разошлась, и все, что лежало внутри, брызнуло в разные стороны. Разлетелось, то есть: слава Господу, мусор здесь оказался скорее сухой, чем мокрый. Но пятна… Пятна он тоже умел делать. Повсюду.

— Сила есть, ума не надо, да?

Конечно, коротышка заблаговременно отодвинулся подальше. Так, чтобы успеть запрыгнуть в кабину и закрыться там, если понадобится. Можно подумать, я бы его побил за такую подставу! Хотя… Нет. все-таки, нет. Надоело делать то, чего от меня ожидают.

— А у самого с первого раза получилось?

Он помолчал, но все-таки признался:

— Не-а.

Подручные средства для уборки в машине присутствовали. В полном комплекте. Видимо, подобные происшествия были не редкостью даже для опытных мусорщиков.

Помогать мне напарник не стал. Облокотился о борт, закурил самодельную сигару и всем своим видом изображал удовольствие от отдыха, пока я…

Пахло отвратительно. Смесью просроченного парфюма, прокисшей творожной запеканки и скошенного газона, который не успели убрать до дождя. Везде, где мусор успел полежать, на мостовой, а заодно и на моем комбинезоне, расплылись плохо сохнущие лужицы, похожие на масло. Или что-то вроде того. Но если с дорожным покрытием можно было справиться сухим шампунем, прилагающимся к совкам и метлам, одежду… А, какая разница?

Хотя бы припорошил. Теперь промокнем салфеткой. Что ж, почти чисто. Запах, правда, по-прежнему сильный. Химический. С ароматом цветов и конфет. Жуткая сладкая гадость. Неизвестно даже, что хуже, мусор или это. О, плюс я ещё и вспотел.

Вообще-то, на улице было вполне сносно. Почти свежо. Но учитывая, что комбинезон, как раз на случай всяких неожиданностей вроде моего первого «подвига», был в отдельных местах пропитан чем-то, не пропускающим влагу и воздух, несколько минут активного движения сделали свое черное дело.

Уффф! Так намного лучше. Проветрюсь. Надеюсь, добропорядочных жителей не смутит мой оголенный торс? Мне-то стыдиться точно нечего.

— Новые лица на заднем дворе?

Я не поверил ушам. Пока не обернулся. Но и тогда с трудом удержался от желания протереть глаза.

Никто сейчас не смог бы угадать по облику сеньориты Байас её профессию. Никаких косметических средств, подчеркивающих природную привлекательность, волосы, собранные в хвост, просторно-целомудренный домашний халат. Никуда не делась только грация, с которой Магдалина прошествовала к калитке, напоминая, что в той, прошлой жизни, у меня именно сегодня утром мог бы состояться очередной урок из сферы определенных отношений между полами.

— И не просто лица.

В её взгляде не было узнавания. Как и у всех остальных. Но в отличие от сенаторской угрозы, маминой мольбы и рассеянности священника, Магдалина смотрела на меня… Целенаправленно. Первая из моих «старых знакомых».

Что она видела? Да кто ж её знает. Правда, можно было заподозрить сеньориту в близорукости: зачем иначе так близко подходить, почти утыкаться мне в грудь?

— Здесь жарко, правда?

Узкая ладонь скользнула по коже. Против течения ручейка пота.

— В доме есть полотенца. Их можно намочить и…

Все та же Магдалина, каждую черточку которой я знаю наизусть. И совсем другая. Инициативная. Прямая. Открытая. Женщина, предпочитающая не принимать, а отдавать.

— Это не займет много времени.

Очень надеюсь. С одной стороны, иногда приятно и чуточку помедлить, но с другой…

Привычка? Режим, выработанный многими месяцами? Отчаянное желание ещё раз ощутить невероятность произошедшего? Да какая разница?!

Она все поняла раньше меня, и поход в дом пришлось отложить. До лучших времен.

* * *

Было горячо. Было быстро. Как мне казалось. Но напарник выразительно стучал по голому запястью, когда я возвращался. А заодно корчил грозные рожи.

— Я не буду за тебя отдуваться, даже не думай!

— Так мог бы вмешаться. Поторопить, скажем.

Надо же, такое невинное предложение, а глаза выразительно закатываются под потолок:

— Вмешаться? Да это ж почище богохульства будет!

Вот как? Отчетливо повеяло Хэнком с его безмерным уважением к прекрасной половине человечества. Правда, тут скорее имеется в виду уважение совсем другого рода. Как говорится, не желай другому того, чего себе бы не пожелал. Особенно в отдельные моменты жизни.

— Извини, оно само собой… получилось. Я не собирался отлынивать от работы.

— И ещё как получилось!

Теперь смотрим мечтательно? Хорошо, что не на меня, а в пространство.

— А ты скорый парень. Из наших ещё никто так далеко не забирался.

Из «наших»? А, понятно. Из мусорщиков. Но значит, попытки были?

— Надо-то было всего ничего, оголиться. Эх, если б раньше знать!

Или я после милой шалости с Магдалиной плохо соображаю, или… Он имеет в виду, что сеньорита Байас флиртует с теми, кто приезжает забирать её мусор? Бред какой-то!

— Погоди. Повтори ещё раз.

— Что повторять? Я ж не попугай.

— Эта красотка заглядывается на… На уличных рабочих?

— А на кого ей тут смотреть, кроме нас? Ты округу хорошо видишь? Здесь все что-то прячут друг от друга. Или прячутся.

С точки зрения логики, возможно, так оно и есть. Но разве человеческие душа и тело живут согласно научным рекомендациям?

— Я не о том. Ты не понял. Женщина, с которой… Она знаешь, чем занимается днем?

— А то не знаю! Ублажает богатеев. И вообще любого, кто заплатит нужную цену.

— Вот! Во-первых, услуги не бесплатны. Во-вторых… Представляешь, с какими людьми она встречается?

Коротышка презрительно фыркнул, не снисходя до ответа.

— Они не просто богаты. Они красивы, ухожены, элегантны. А сеньориту почему-то тянет к…

Стоп. Может, причина именно в этом? Насмотревшись за день на красоту, начинаешь искать уродство? Для остроты ощущений?

— Эх, ты… — меня снисходительно хлопнули по плечу. — Это ж проще простого!

— Ты о чем?

— Ни одна женщина не сможет устоять перед мужчиной в форме. Самая верная истина!

Военные-то тут причем? Или он имеет в виду униформу? Да, точно. Но тогда…

— Значит, девиация восприятия?

— Чего-чего?

Неудачно подобрал слова? Конечно. Лексикон у мусорщиков явно примитивнее, чем у университетских профессоров. Зато никто не прикрывается красивыми словами: с тобой либо будут разговаривать прямо, либо промолчат.

— Заводит её это? Форма?

— Ага.

— И не только её, да?

Парень слегка замялся.

— Всякие есть…

Впрочем, парой секунд спустя градус недоброжелательности вернулся на прежнюю отметку:

— Я других тебе не покажу. И не мечтай! А то часу на маршруте не прошло, а он уже самую сладкую конфетку украл!

Карта города, которую коротышка вытащил из бардачка, была истыкана отметками маркера. Красными, зелеными и синими. Разноцветные точки выстраивались друг за другом причудливо изломанными линиями и, видимо, как раз описывали наш «маршрут». Только точки. Ни цифр, ни букв.

— Вот сюда пока заворачивать не будем… — бурчал напарник, изучая карту. — Надо переждать, а то… Лучше с этого края начать.

Со стороны он напоминал стратега, размышляющего над планом грядущей битвы. С той лишь разницей, что был кровно заинтересован в исходе каждого «боевого» эпизода.

— Все, сообразил, как и что. Задержимся чуток, может, даже обед придется пропустить.

Это печально. Хотя, учитывая нос, забитый запахами гнилых цветов, о еде жалеть рано: не почувствую ни удовольствия, ни насыщения. И второе, пожалуй, важнее.

— А все по твоей милости!

Ну да. Виноват. Признаю.

Часть 2.5

На электрическом ходу машина двигалась плавно, без дрожи и раскачивания, но надолго аккумуляторов не хватало: едва удавалось выскочить на широкую улицу, коротышка переключал режимы, и по кабине начинали плыть ароматы жареного. Кстати, теперь казавшиеся куда более приятными, чем все остальное, понюханное мной с начала рабочей смены.

У отдельных домов мне не позволили выйти из машины. Должно быть, тамошние хозяйки имели ту же слабость, что и сеньорита Байас. Правда, в отличие от меня коротышке не везло: окна и двери оставались безмолвными и безжизненными.

Магдалина, Магдалина… Так вот какой секрет ты хранила за чопорным выражением лица и выверенными до мелочей манерами? Высокомерная с сильными мира сего и послушно-податливая в руках последнего, хм, бродяги? Забавно. Это знание может пригодиться. Могло бы. А впрочем, лучше не вытаскивать его на свет божий. Предупреждать кого-то о проделках сеньориты? Вот ещё! Франсиско Ллузи никто и слушать не будет. А Франсуа Дюпон побрезгует говорить с вами. Предпочтет тихо посмеиваться, глядя на то, как требовательные к чистоте всего и вся клиенты переступают порог «Каса Магдалина».

С картой коротышка сверялся довольно часто. Бормоча что-то о количестве поворотов и прочих ориентирах на местности, тогда как достаточно было взглянуть на табличку с названием улицы и…

— Ты не умеешь читать?

Он сделал вид, что вопрос предназначался кому-то другому, и гордо промолчал.

— Не учился в школе?

— Тебе-то что?

Да ничего. Но за рулем-то не я нахожусь.

— Как тогда разбираешься в приборах?

— А чего в них разбираться? И так все понятно! По цветам видно.

Угу. По цветам. Панели с красочными секторами, обозначающими подготовительные, рабочие и опасные зоны. В принципе, наглядно. Только цифры и буквы… Они как-то надежнее, на мой взгляд.

— Нечего тут читать.

Пожалуй. На электромагнитных моделях управление и вовсе почти интуитивное. И все-таки, это означает, что…

— А тебе не предлагали на курсы пойти? Мне вон сразу предложили. Сеньора Долорес, например.

Коротышка хмыкнул:

— Да уж понятно, что ты у неё в любимчиках.

— А я собираюсь пойти.

— Да и на здоровье!

— А ты не хочешь?

На меня посмотрели с хитрым прищуром:

— В друзья набиваешься?

Чтобы подобраться к твоим охотничьим угодьям, конечно же? Ага. Сплю и вижу.

— Думай, что хочешь. Только уметь читать и писать все-таки неплохо.

Он отвернулся. Уставился на дорогу. Но молчал недолго.

— Читать, писать… Негде мне это делать. И незачем. Кому надо, пусть те в своих закорючках и копаются! Я с машиной так разберусь. По картинкам.

— А деньги?

— Что деньги?

— Вдруг с жалованьем обманут?

— А не надо обманываться, вот и все. Ты когда в контору приходишь, тебе сразу говорят, сколько заплатят. Согласен — остаешься. Мало — идешь дальше.

До новой конторы, пока не услышишь сумму, которая покажется достаточной? Разумно. И если ты хороший работник, долго ходить не придется. А может, и вовсе проведешь на одном месте всю жизнь. Как Консуэла, например. Вот её сын, Карлито, явно попытается забраться на ступеньку повыше. Всеми правдами и неправдами. В моем присутствии, правда, это у него бы черта с два получилось! Но теперь за пронырами в сенаторском доме приглядывать некому.

— А читать научишься, ещё прочтешь что-нибудь… Ненужное. И никто не поверит, что будешь молчать.

Это точно. Однако, напарник-то у меня соображает хорошо. Надо будет иметь в виду: первое впечатление снова ввело в заблуждение.

— Так что с курсами сам смотри. Я тут тебе не советчик.

И посмотрю. Интересно узнать, что за штука. В отчетах муниципалитета статья расходов на образование всегда находилась где-то посередине шкалы, а значит, либо услуги учителей пользовались спросом, либо…

И почему меня это волнует? А по инерции. Необходимость быть осведомленным. Привычка обо всем иметь представление, достаточное для принятие решения. Я её специально вырабатывал, готовясь к… К тому, что не случилось. Что ж, зато теперь есть шанс лично поучаствовать в городских социальных программах. На собственном опыте все изучить. На собственной шкуре прочувствовать.

— Эй, ты куда?

Карта, разложенная поверх приборной панели, указывала, что на маршруте оставалась ещё одна точка, но машина почему-то свернула в сторону. На последнем перекрестке перед конечным остановочным пунктом.

— В объезд, что ли?

Ни слова в ответ. Только напряженные пальцы крепче вцепились за руль.

— Разве мы не должны там забирать мусор?

Заострившийся профиль. Закушенная губа.

— Да остановись уже!

Может, грамотность и не самая нужная вещь для жизни, но когда читаешь что-то полустертое, вроде «контур аварийного торможения», сразу понимаешь, зачем нужен этот рычаг.

— Ты руки-то в моей машине не распускай!

Большую скорость мусоровоз развить не успел, поэтому шишек мы не набили. А лезть в драку коротышка поостерегся. Пусть и очень хотел.

— А что это у тебя язык вдруг отсох? Я же спросил. Просто спросил.

Он хлопнул ладонями по рулю:

— Молчу? Значит, так и надо!

У каждого свои тайны, это понятно. И возможно, такие, которые стоит защищать. Но если положено что-то делать, нужно делать. Иначе все полетит к чертям. Сначала каждый гражданин закроет глаза на какую-нибудь мелочь, а потом государство рассыплется, как карточный домик. И заново законы придется насаждать не проникновенным словом, а огнем и мечом. Коротышке не понять: в школу не ходил, лекции по новейшей истории не слушал. А вот меня рассказы о последнем крахе общественно-политической системы весьма впечатлили.

Многие знания, многие печали, да. Особенно для себя самого.

— Можешь объяснить спокойно? Без надрыва?

Очередной взмах руками. Будем считать его приглашением к разговору.

— На карте отмечена ещё одна остановка, верно?

Кивок. Недовольный.

— А почему мы туда не едем?

Молчание.

— Повздорил с жильцами?

— Не твоё дело.

Не хочет там показываться? Ладно. Но я-то ни с кем не воюю.

— Хорошо, сам схожу.

— А ты хоть знаешь, куда?

Ого. Не ответ — плевок.

— Дом точно найду. А раз он отмечен на нашем маршруте…

— Я её просил. Просил же! Не один раз. Много.

Её? Начальницу, то есть?

— О чем?

— Она нарочно все это затеяла… Надо было держать язык за зубами. Крепко держать. И тогда ни одна гнида бы…

А с самим собой он общается искреннее, чем со мной. Душевнее. Внимательнее и терпеливее.

— Не сдашь назад? Хотя бы до поворота?

Коротышка чертыхнулся, сплюнул очередной шмоток своей жвачки прямо на мостовую и тронул машину с места. К перекрестку. Чтобы остановить ровнехонько на углу. Так. чтобы до дома, отмеченного на карте, оставалось пройти несколько десятков футов.

— Ну, жди тут. Я быстро.

— Не зарекайся.

Откуда такой скептицизм? Всего-то и нужно, что подойти, забрать мешок из короба и вернуться обратно: женского общества мне на сегодня уже хватило.

Двор, приближения к которому так упрямо избегал мой напарник, ничем не отличался от всех предыдущих. Отличались его соседи. Заборы вокруг были куда выше, чем я успел привыкнуть. Даже выше головы. И совершенно глухие. Где-то за счет пальмовых циновок, где-то благодаря густой растительности. Кто-то хотел от кого-то отгородиться? Похоже. Но зато тому, от кого отстранялись, удалось здорово сэкономить на ограде.

Короб нашелся там, где положено, только оказался пустым. Абсолютно. Я бы понял, выудив на свет божий незаполненный мешок, но его вообще не было. Никакого намека на бумажную тару ни внутри, ни снаружи. Странно. Здесь не мусорят? Может, и вовсе никто не живет?

Последний вопрос не прозвучал вслух, но ответ раздался:

— Семь ударов ножа, семь касаний стали. Алой кровью сочатся из тела печали.

Густой голос. Некрасивый, но звучный. Женский.

— Семь ударов кинжала, семь узких ран. За порой наслаждения — боли пора.

Тихий ритм барабана, оттеняющий каждое слово. И шлепают по натянутой коже голой ладонью. Мягко. Любовно. Почти гладят.

— Семь отказов, семь шрамов пятнают меня. Семь вулканов исполнено страстью огня.

Я бы постучал в дверь, но дверей здесь не было, только полоски ткани, чуть подрагивающие на ночном сквозняке. Белые, как штукатурка стен.

— Есть кто дома?

Пение оборвалось вместе со вздохами барабана. Кануло в мертвую тишину. А потом пелена дверной занавеси разорвалась, пропуская…

Она была черной. Женщина. Та, что пела. Обитательница дома. В Санта-Озе довольно много жителей, в жилах которых течет кровь африканских предков. Правда, эта красная жидкость давным-давно и благополучно смешивается с другой, превращая эбеновое дерево в насыщенный загар. Но родители певуньи, вышедшей мне навстречу, явно очень бережно хранили черноту… э, чистоту своей породы.

— Прошу прощения за беспокойство, сеньора.

Она не шелохнулась, изучая меня взглядом: ни одна складочка белоснежного одеяния не дрогнула.

— Я могу забрать ваш мусор?

Глаза мигнули. Сверкнули белками.

— Емкость у калитки. Вы её не используете по назначению? Это упростило бы жизнь всем нам.

— А тебе твоя жизнь кажется сложной?

Говорила она так же звучно, как пела. С легкой хрипотцой разве что.

— Сеньора, речь идет о…

— О жизни всех. Вместе. Я поняла.

— Ну и славно. Так где ваш мусор?

Голова с короткими кудряшками склонилась чуть набок.

— Жизнь всегда проста. Слишком проста, чтобы ценить её по достоинству. Она бывает послушной, услужливой, готовой выполнить любую прихоть. Как хорошая жена. Но когда все, что нам нужно, раз за разом оказывается рядом, стоит только протянуть руку… Мы протягиваем её не для ласки, а для удара. Что ж удивительного в том, что даже самая верная супруга однажды перестает терпеть побои?

Это было сказано не мне. В пространство. То, которое в силу стечения обстоятельств я сейчас занимал. Но сказано было незабываемо. Отпечатывалось в сознании. То ли за счет силы самого голоса, то ли подбора интонаций. И почему-то вдруг захотелось повторить все услышанное.

Слово в слово. Один раз. Второй. Третий. Под шепоток барабана.

— Сеньора?

— Она не уходит, пока не прогонишь. Сам. Только тогда домашняя кошка оборачивается дикой. Конечно, её можно приручить заново, если захочешь. Стоит лишь захотеть. И это не сложнее, чем жить. Но и не проще.

У хозяйки этого дома не все дома? В смысле, проблемы с ясностью рассудка? Тогда понятно, чего избегает коротышка. Но разве нас не учат на каждой воскресной проповеди, что блаженные духом нуждаются в помощи, особенно если неспособны сами о ней попросить?

— Что насчет мусора, сеньора? Его нехорошо раскидывать. Вы же так не делаете?

Куда смотрите, блюстители порядка? Знаете, что у женщины не все в порядке в голове, так могли бы следить получше. Объяснять. Приучать, в конце концов.

— Давайте соберем его? Только покажите, где, я и один справлюсь. Покажете?

Белки снова сверкнули. Немного тусклее, чем в первый раз. Но смешливее.

— Я не так беспомощна, как бы тебе хотелось думать. Могу постоять за себя. И за дом.

Звучность куда-то пропала. Ушла, как вода в песок. Голос, который я слышал теперь, принадлежал совершенно обычному человеку, слегка усталому и чуть раздраженному.

— Конечно, сеньора. Я не буду входить, если это вас… вам неприятно. Просто вынесите мусор ко входу.

— Мусор…

Она что, впервые слышит это слово?

— Мусор?

А смеяться-то зачем? Да ещё так заразительно.

— О, прости… Прости. Я не ждала, что…

— Это я видел. Какие-то проблемы с заправкой мешков? Если нужно починить, наверняка можно… Отправить заявку. Как-то так. Спрошу у диспетчера, чтобы все было точно.

— Откуда ты взялся?

— Ниоткуда. Первый день работаю, всего не знаю.

— Всего? Это уж точно. Иначе не пришел бы сюда. Ко мне на двор.

Игры в таинственность начинают напрягать. Неужели так трудно взять и объяснить, что к чему? А потом уже строить из себя… Хотя после объяснений сохранять прежнюю загадочную мину, конечно, уже не получится.

— Я обещал напарнику не задерживаться.

— А я мешаю тебе выполнить обещание?

То пугает, то кокетничает. Женщина, что с неё взять? Даже мусор заполучить и то не удается.

— Ещё раз прошу прощения, сеньора. Доброй ночи.

— Погоди. Раз уж зашел…

Пакет стоят прямо за дверным проемом. Не дальше. Не слишком большой, не особенно тяжелый. Но не менее ароматный, чем другие.

— Его было бы лучше держать на улице.

— Чтобы вся улица дышала кровью и давилась страхом?

Кровью? Так вот, что за запах примешивается к прочим. Но страх-то тут причем?

— Разве упаковка недостаточно герметичная? В смысле, если её закрыть, как полагается, пахнуть не будет. Не должно.

Она посмотрела на меня. Неподвижным пронзительным взглядом.

— Хороший мальчик. Плохой мальчик. Снова хороший и снова плохой. Оборот колеса, и все повторяется. Шаг влево, шаг вправо, а надо бы вперед… Но круг замкнулся. В самом начале времени. Нерушимый навеки. Он может только расти или чахнуть. Только так. И только по воле своего хозяина. Она есть, эта воля. Есть сила. Почему же границы круга до сих пор так узки?

Хрип в голосе нарастал с каждым словом, пока не превратился в самый настоящий скрежет. Это немного пугало, но не настолько, чтобы бросаться в бегство. Тем более, с пакетом, который грозил в любой момент выскользнуть из рук и оставить на комбинезоне новые грязные пятна.

— Доброй ночи, сеньора.

Бормотание ещё долго неслось мне вслед, совсем неразборчивое, но настойчивое. И даже за перекрестком цепочка странных фраз не пожелала оставить в покое мой слух. Теперь уже внутренний.

Мешок с мусором полетел в кузов, вопрос — в меня:

— Обошлось?

— Что должно было обойтись?

Коротышка сузил глаза, рассматривая моё лицо. Как будто искал в нем признаки чего-то особого. Потом выдохнул, то ли с облегчением, то ли разочарованно:

— Значит, обошлось…

— Странная женщина, только и всего.

— Ага.

— И странно, что за ней не приглядывают. Такие могут в один момент взять и стать буйными. И тогда будет слишком поздно. По крайней мере, для соседей.

— Угу.

На обеденный перерыв мы, конечно, не успели. Всего-то пара задержек, вроде бы недолгих, а время утекло сквозь пальцы. Так что, прямиком из Вилла Лимбо мусоровоз направился в Низину.

С одной стороны, здесь нечего было опасаться подвоха с коробами. Ввиду отсутствия последних: мешки народ выносил к входной двери. Но тут скрывалась как раз вторая сторона проблемы. Модификация тары была той же самой, что и для механической упаковки. Видимо, в целях экономии. Однако самостоятельно затягивать тесьму получалось далеко не у всех. Единственное, что спасало от постоянной возни с шампунем и швабрами, это возможность визуально оценить качества груза, предназначенного к переноске. То есть, сразу догадываться, просыплется мусор или нет.

И да, в Вилла Баха мне не пришлось рассиживаться. Потому что от двери до двери в среднем требовалось пройти не больше пары десятков шагов. Напарник не вылезал из кабины, я шел от мешка к мешку. Миля за милей.

Наверное, если взглянуть сверху, это выглядело бы топтанием в периметре пяти-семи кварталов, но ноги-то мерили длину пути, а не площадь. И когда коротышка щедро предложил: «Давай, подвезу до дома», я согласился. Поспешно и непредусмотрительно: вместо расслабленного отдыха пришлось проговаривать каждый поворот, диктуя маршрут.

Ночь отступала быстро, оставляя после себя мутный туман утренних сумерек. Серо-сизый. За ним угадывалось светлеющее небо, первые лучи солнца и все прочее, но взгляд поднимался с трудом. Хотя пока ничего не болело. Только тянуло, ограничивая свободу действий, а значит, к следующей смене меня ожидала необходимость разминки. Через силу и весьма неприятные ощущения.

Стоило бы и сейчас не лениться, залезть под душ, растереться как можно сильнее, но сознание все глубже и глубже тонуло в тупой усталости. А перед глазами плыли заборчики, двери и мешки. Друг за другом. Каруселью. Кружа голову.

Нет, в таком состоянии сначала лучше полежать. Вытянуться. Хотя, как это можно сделать в кресле? Да ещё если оно…

Занято?!

Знакомая дырявая шаль поверх знакомого щуплого угловатого тела. Ровное безмятежное сопение. И даже что-то вроде причмокивания.

— Эй, малявка! Ты домом не ошиблась?

Она вздрогнула, почувствовав прикосновение моей руки. Но не проснулась. Пришлось потрясти основательнее.

— Что ты тут делаешь, а?

Когда её веки все- таки распахнулись… ладно, расползлись, девица, разглядев моё лицо через остатки сна, рассеянно улыбнулась:

— А, пришел!

— Я пришел, потому что живу здесь. И кажется, гостей не приглашал.

— Злюка.

Вместо того чтобы подняться, она повернулась к другому подлокотнику. Чтобы и оставаться лежать, и лучше меня видеть.

— Нет, правда. Чего тебе надо?

— Я с вечера тут.

— Интересно, с какого? Я уходил уже по темноте.

— Ну… с моего вечера. Как смогла, так пришла, — недовольно пояснила девица. — Думала вытащить тебя на улицу. Погулять. А папаша Ллузи сказал, что ты работаешь.

Часть 2.6

Гулять это хорошо. Замечательно. Собственно, именно этим я всю ночь и занимался. А теперь, когда из носа почти выветрились помойные ароматы, начинает хотеться есть. Жрать, если точнее. Отличная работа, ничего не скажешь: на свежем воздухе, с силовыми нагрузками. Питание подобрать — наберу мышечную массу в два счета. За пару недель.

Стоп. Я разве говорил пьянице, куда отправляюсь? Не припоминаю. Значит, тот подслушивал. Мой разговор с Хэнком. М-да, с такими длинными ушами в «родном» доме не стоит рассчитывать на неприкосновенность личной жизни! Хотя, папаша — это ещё полбеды. Вторая половина куда как настырнее.

— Да, работаю.

— По ночам?

— Так получилось.

Она потерла пальцами уголки глаз.

— Плохо.

— Это ещё почему?

— Как почему? Ночью же все веселье!

— Обойдусь. У меня пока поводов веселиться нет.

— Как называют человека, который думает только о себе? Святой отец иногда это слово говорит… Вот ты как раз он и есть!

Видимо, имеется в виду эгоист.

— А о ком ещё прикажешь думать?

Надутые губы. Взгляд исподлобья.

— Ну почему мужчины всегда такие непонятливые? И… — она принюхалась и совсем грозно нахмурилась: — Жадные. Всю ночь, небось, конфеты ел, а друзей угостить ни одной не принес!

— Вот не поверишь: во рту ни крошки не было. С самого вечера.

— А чем тогда пахнет?

— Грязным комбинезоном.

Кстати, о грязи. Хорошо, что я не успел заснуть, не раздеваясь. Вернее, что мне не дали заснуть. И плохо, что поддался соблазну подъехать домой: одежда-то осталась в шкафчике. Придется теперь искать новый комплект в сундуках. А рабочие принадлежности лучше оставить в кладовой. За плотно прикрытой дверью.

— И ещё чем-то пахнет.

Хоть девица весила и немного, согнутая спина отозвалась на новый груз нытьем мышц.

— Ну, ты ещё с ногами заберись!

— Приглашаешь?

Зря я это сказал. С тем же успехом мог прикидываться пальмой перед обезьянкой.

— Не виси на мне! Я устал, знаешь ли.

Шумное дыхание взъерошило волоски на шее. На плече. Добралось до ключицы. И ноги, обхватившие талию, как-то странно вдруг дернулись.

— Так вот у тебя какая работа, да?!

А вот за ухо кусать не надо. Не надо, говорю же!

— Слезай сейчас же. Пока я добрый.

— И слезу.

Она разжала объятия слишком стремительно: едва не упала.

— Я к нему со всей душой…

Скорее, всем телом. Только не понимаю, в чем проблема.

— Даже ужин сготовила.

Ужин? Ну наконец-то, первая хорошая новость за сегодня!

— Та твоя чика[10], конечно, о еде и не позаботилась? Вон, глаза какие голодные! Но хоть в долгу не осталась?

Какая ещё чика? Какой долг?

— У тебя что, не все дома? Хотя, понятно, что не все: ты-то тут, а не там.

— Да уж лучше быть сумасшедшей, чем преданной!

Выпалила и заткнулась. В смысле, замолчала. Резко.

Хм. Быть мне плохим или хорошим — не принципиально. Слишком субъективное ощущение. Но обвинений в предательстве в свой адрес ещё не слышал. Даже от матери, а уж она, имея такой козырь на руках, ни за что бы не удержалась от его использования. На любом ходу в нашей совместной партии.

— Значит, преданной?

Ага, теперь мы гордо отвернулись. Демонстрируя слегка курносый профиль, выдающий примесь африканской крови.

— Не хочешь объясниться?

— А зачем? И так все ясно.

Наверное, да. Но не мне.

— Я давал обещания? Может, клялся в чем-то?

Она шляется за мной хвостом, это очевидно. С далеко идущими намерениями? Пусть. Но нужно либо их озвучивать, либо ставить в известность иными способами. А не заставлять догадываться, придумывая то, чего нет.

— Брал кого-то в свидетели своих слов?

Зачем я вообще перед ней сейчас распинаюсь? Хочу что-то доказать? От чего-то откреститься? В конце концов, кто она мне?

— Декларировал свое отношение к событиям?

— Декра… рала… что?

Ага, меня слушают. И довольно внимательно. Это радует.

— Неважно. В общем, не вижу причин для твоего недовольства.

— Не видишь? Слепой, что ли?

— Вот что, девочка…

Тонкие у неё плечики. Слишком. Кожа да кости. И опять горячие. Пальцы бы не обжечь.

— Или скажешь прямо, на что рассчитываешь, или распрощаемся. Понятно?

С минуту она смотрела мне в глаза. Растерянно. Почти испуганно. И с каждой секундой становилась все румянее и румянее. Пока не залилась краской до корней волос.

— Пусти, дурак!

Отшатнулась, ухватилась руками за плечи. В тех местах, которые я держал.

— С женщинами так не обращаются!

— Я ведь уже говорил. Раньше. Тебе до женщины ещё…

— Ты-то почем знаешь?!

Э… Девочка созрела? Не рановато ли?

— Сколько тебе лет?

— Какая разница?

— Сколько?

Она снова отвернулась. Запахивая шаль.

— Не бойся, в полицию не заберут. Не забрали бы. Если бы кое-кто на кое-что сподобился.

— Почему ты тогда такая…

— Маленькая?

— И это тоже.

Шмыгнула носом. Один раз. Другой.

— Такая уродилась.

Хрупкие кости. Дефицит мышечной массы. Что-то когда-то где-то пошло неправильно.

— Голодала в детстве?

— А что? Искал повод пожалеть и нашел, да? Нет, не голодала! Ела в три горла!

Значит, наследственное. Надеюсь, не из того списка, по которому лечат пожизненно, бесплатно и безрезультатно.

— Извини. Я думал…

— Все вы думать не умеете! Кто, как ты, ребенком считает, кто… А, да ну вас, к богу в рай!

Двигалась она быстро. Несмотря на всю беззащитную щуплость. А может, именно благодаря ей. Впрочем, мне и не хотелось ловить. Никого.

Ужин стоял на кухне. Глубокая миска, почти до краев наполненная… Едой. И это было самым главным в наступающем утре.

Я съел все. Подчистую. Даже на выстрел не подпустив к себе мысль оставить что-то для папаши Ллузи. Потом, как был, в одних шортах, вернулся в комнату к Хэнку. Покопаться в сундуках? Нет уж. Позже. Как и все остальное.

— Ты уж прости, водные процедуры откладываются. Немножко. Вот не поверишь, руки не поднять. Расслабился до предела. Как-то сразу и быстро. Раньше так не получалось.

Раньше…

Ну да, все время казалось: нужно быть готовым. К чему-то. Или ко всему сразу. Не ослаблять внимание, не отпускать напряжение. А теперь чуть что — р-раз, и поплыл. Медузой.

— Сдвинем график, ладно? Когда привыкну к новому режиму, все наладится. Надеюсь.

А если не наладится, то и бог с ним. Эта стоянка не может длиться вечно.

— Помнишь, я говорил, что тут люди только и делают, что живут? Так представь, они ещё и заставляют всех вокруг это делать. Тянут, каждый в свою сторону. Расширяют жизненное пространство. Пожалуй, ещё немного, и придется уворачиваться. Изо всех сил. Я-то рассчитывал, что меня оставят в покое. Чужак ведь, подозрительный, непонятный и все такое. А они наоборот.

Может, потому что одомашненный, в смысле, подогнанный под какое-то милое их сердцу и уму лекало, я перестану казаться опасным? Не смогу угрожать устройству здешнего мирка?

— Насчет работы… Нормальная. Ничего сложного. Ходишь по холодку всю ночь и бицепсы растишь. Самое то для здоровья. Только жрать хочется потом. Сильно.

Хотя, проблемы и тут находятся. Потому что люди вокруг. И теперь веры лекциям по организации групповой деятельности стало намного больше. Мы же разные. Похожие, но все-таки разные. А действовать надо совместно. Интересно, хватит ли для этого общих правил? Тех, что насаждаются сверху? Есть условия необходимой достаточности, это да. И я даже их помню. В целом. Но изложенные научно-книжным языком, они звучат излишне сложно. Почти так же, как слова той…

— Насмотреться зато можно всякого на работе. Одна женщина оказалась совсем чудной. Другая, конечно, тоже, но не в том смысле… Потом расскажу. Так о чем я? А, вспомнил. Черная, как ночь. В темноте не разглядеть будет, если глаза закроет. Но это хотя бы объяснимо. Мигрантка. Правда, что она тогда делает в Лимбо? Тамошние жители, насколько я понял, не особо пускают к себе пришлых. Ладно, может, заслуги какие-то у неё. Неважно. А вот то, что она говорит…

Наверное, я смог бы повторить все. Слово в слово. Не выкинуть из головы, хоть тресни.

— Не уверен, что речь шла обо мне. По крайней мере, про какой-то круг, который замкнулся и не хочет расширяться. Но знаешь, что вдруг подумалось? Если я оказался не нужен этому миру, то и он мне ни к чему.

Пригодится ли то, чему я учился, в этой, новой жизни? Нисколечко. Чтобы таскать мусорные мешки, можно даже не уметь читать. Вон, как мой напарник. А он, кстати, стоит в иерархии выше меня. Сидит за рулем.

— Ты скажешь: все происходит согласно божьему плану. Хорошо. Но надеюсь, не будешь спорить, что на прежнем месте, там, куда я мог попасть, пусть и не в сенаторское кресло, я бы принес больше пользы этому городу. Убирать грязь в одном квартале, конечно, благое дело. Но кварталов же много. Очень много. И только сверху видно, сколько их на самом деле.

Правда, что толку в инструкциях, даже самых продуманных и разумных, если их не выполняют на местах? Но и эту проблему можно было решить. Если брать за шкирку. А не рыть из-под земли.

— Скорее всего, в моих услугах Господь попросту не нуждался. Вот и уволил, так сказать. Разжаловал. Пожалуй, пора с этим смириться. Узкий круг? Я согласен и на узкий. Мне его хватит с лихвой. Лишь бы никто снаружи не покушался.

* * *

В короткие перерывы между глубокими и бессюжетными снами подумалось, что днем отдыхать все же лучше, чем ночью. Удобнее и эффективнее. Посторонние шумы присутствуют в окружающей среде только утром, пока окрестные жители собираются на работу или отправляют своих чад в учебные заведения. Потом наступает блаженная тишина, мертвецки-счастливая. А вот ближе к заходу солнца жизнь снова начинает бурлить, и от голосов на улице уже никуда не спрятаться.

На балкончик я вышел, когда уже смеркалось. Полюбопытствовать, как выглядят две кумушки, отчаянно спорящие у дверей дома напротив, которой из них улыбнулся некий Педро. По пятиминутному наблюдению и здравому размышлению можно было легко прийти к мысли, что виновник спора либо не слишком притязателен, либо попросту местный дурачок. С вечной улыбкой до ушей. Но конечно, сообщать о подобных выводах вслух… Невежливо? Ага, что-то в этом роде. И что намного важнее, моё мнение вряд ли кому-то требовалось.

По меньшей мере половина пассажиров автобуса уже казались знакомыми. И знакомо отстраненными. Что, конечно же, не мешало мне их разглядывать.

Одни явно ехали с работы. Утомленные, рассеянные, с перечнем грядущих домашних дел на лице. Другие, как и я, только собирались приступить к исполнению служебных обязанностей. И надо сказать, у этой части особого энтузиазма тоже не наблюдалось. Скорее недовольная обреченность.

Наверное, всегда лучше отдыхать, чем работать. И дай нам всем волю, сиеста наступит на всей планете и навсегда. Скучища, то есть. Нет нужды работать — нет необходимости налаживать коммуникации. С женщиной можно договориться без слов, да. А с тем, кто живет отличными от твоих мечтами, желаниями, намерениями? Придется искать общий язык. Шевелить извилинами, что, само по себе, тоже является работой.

Одиночка обойдется без всего этого легко. Где-нибудь в пустыне или джунглях. В человеческом же муравейнике…

— Приехали.

О, вот и моя остановка. В смысле, последняя для меня. Пора выползать наружу.

— Это камино Коста?

Я что, не один здесь сегодня остался? Ну и дела!

— Нет, она начинается сразу за перекрестком.

— Но разве машина не идет…

Недоумение пожилой женщины можно было понять. И простить. Если в тебе есть хоть что-то человеческое. И можно даже относительно вежливо объяснить… ну, соврать насчет неисправностей или прочих обстоятельств, не предполагающих следование автобуса по маршруту. Кто знает, не будь меня в салоне, водитель, может, и поступил бы согласно чести и совести. Но, отвечая, он смотрел мне в глаза, а не на расстроенную старушку.

— Не идет. Все на выход!

Обычная ситуация. Наверное. И раз уж незадачливая пассажирка послушно поднялась со своего места, все в порядке вещей. В пределах нормы. Только почему эти пределы вдруг оказались такими узкими? Чьей волей? Какого-то прыща за рулем ржавой телеги?

Я вышел в проход между сиденьями, перегородив женщине путь. Она даже невольно отшатнулась, почувствовав… Угрозу? Нет, слишком сильное слово. Скажем, разочарование. Моё. В поведении отдельных членов общества.

Его рука потянулась под кресло, пытаясь что-то нашарить. И замерла, когда стало понятно: на расстояние удара я не подойду.

Так, что у нас имеется? Информация. Обязательная к публикации.

Альваро Фуэнтес, водительские прав номер… лицензия на извоз, номер… выдана управлением дорожного движения муниципального совета Санта-Озы… подлежит продлению по результатам подтверждения профессиональных навыков и на основании…

Ну да, стандартный документ. С кучей вроде бы ничего не значащих сведений, в которых обычный человек никогда и ни за что не разберется. Тот, кто не посещал лекции по административному праву.

— Почему вы не хотите оказать любезность этой милой сеньоре? Ей ведь трудно будет идти пешком.

— Остановка конечная. Все понятно?

Я провел пальцем по алой полосе, отмечающей маршрут автобуса на вырезке из карты города.

— А по бумагам выходит, что нет.

Он сплюнул, метя мне под ноги.

— Бумаги? Ха!

— Зря вы так, сеньор Фуэнтес, относитесь к документам. Они только кажутся бесполезной формальностью. Но при случае…

— При случае я вызову полицию. Прямо сейчас. Потому что кое-кто задерживает отправление муниципального транспорта и угрожает…

— Господь с вами! Какие угрозы? Я всего лишь хотел спросить. Так, одну малость.

Будь водитель увереннее в своих силах, вышвырнул бы меня вон. Сразу. Но сомнения, сомнения… Крайне полезная штука, в общем.

— Вам лицензия ваша не жмет?

— Да что ты…

— Да ничего. Мне, в сущности, все равно, проходить оставшуюся милю пешком или проезжать, сидя ровно на заднице. Просто я, в отличие от сеньоры, которую вы намереваетесь обидеть, завтра же утром пойду в муниципалитет и напишу заявление. Попрошу объяснить, почему один автобус все время отклоняется от маршрута. И не беспокойтесь, эту бумагу примут к рассмотрению! А если вдруг потеряют… случайно, конечно же, я напишу другую. Столько раз, сколько потребуется.

— Тебе не…

— Не поверят? Догадываюсь. Не будут верить, пока я не доберусь до комиссии по надзору за соблюдением гражданских прав. Знаете такую? Значит, узнаете. Там вопросы веры уже подниматься не будут. Будет расследование. По фактам заявления. И вам придется все это время придерживаться маршрута. Остановка за остановкой. Месяца два-три, не меньше. Потом вы можете вновь вернуться к своей привычке экономить время и горючее. Как пожелаете. Ну а я снова подам претензию на некачественное транспортное обслуживание. Проблема только в том, что могу писать кляузы бесконечно: с меня взятки гладки, как с любого жителя Низины, а вот вам после трех таких проверок придется получать лицензию заново. И как понимаете, сделать это будет уже не очень легко.

Может, где-то я и приврал. В деталях. Но общий смысл передал верно.

Во время учебы вся эта строгость и принципиальность в вопросах соблюдения прав обитателей Вилла Баха представлялась мне надуманной. Лишней. Избыточной до неприличия. Ведь их никто не должен был нарушать. Или собираться нарушить. А как оказывается сейчас, кодекс крайне предупредителен и мягок по отношению к нарушителям.

Или на этого парня никто ещё не пробовал жаловаться?

— Ты не…

— Я — да. А вы?

Вместо ответа водитель злобно ткнул кнопку, и двери захлопнулись.

До конечной — теперь уже официально — остановки мы доехали стоя. Я пристроился у кабины, чтобы не ослаблять нажим на нервы сеньора Фуэнтеса, а женщина, видимо, боялась сдвинуться с места и поверить в реальность происходящего.

Не такая она была и старая, кстати. На второй взгляд. Немногим старше Элены-Луизы. Но конечно, отсутствие чудодейственных косметических средств в повседневном пользовании… Сказывалось, одним словом. Вообще, если бы перед моим взглядом по сенаторскому дому дефилировала изо всего женского общества только мама, я искренне считал бы, что женщины не умеют стареть.

Пришлось посторониться, чтобы дать ей выйти. Этикет требовал подавать руку уже оттуда, с улицы, но это никак не увязывалось с надзором за водителем. Ему ведь ничего не стоило захлопнуть дверь прямо перед носом пассажирки или проделать ещё какую-нибудь обидную глупость. А может, даже опасную.

— Счастливого пути!

Его челюсти лязгнули едва ли не громче закрывающихся дверей. И с места автобус рванул, как на гонках.

Часть 2.7

Все было ожидаемо. Естественно. Объяснимо и предсказуемо. Но чего-то явно не хватало. И сделав несколько десятков шагов, я понял, что выпало из общей картины.

Благодарность. В том смысле, что за услугу, оказанную безвозмездно, по доброй воле, принято сказать человеку несколько слов. Желательно теплых. Впрочем, холодно-вежливые тоже сошли бы. А женщина промолчала. Не сделала попыток заговорить. Хотя…

Растерялась, наверное. Сначала водитель сбил с толку, а потом и я. Добил. Тем, что заступился. Ну да и Господь с ней. Врачевать расстроенные нервы — не моё призвание. Меня работа ждет.

И не только работа. Работодательница.

Долорес не стала пользоваться словами: поманила толстым пальчиком. Ласково так. С улыбкой акулы. И зачем-то, прежде чем начинать разговор, убедилась, что дверь кабинета плотно закрыта.

— Ты ещё очень молодой человек. Очень. Тебе простительно. Но лимит прощений у нас ограничен.

— Сеньора?

Она опустилась в кресло и скрестила руки на груди. Вернее, переплела запястья, потому что на большее длины верхних конечностей не хватало.

— В чем-то я виновата и сама, не спорю. Кажется, вчера не слишком подробно объяснила здешние правила?

Правила тех, кто правит? Трудно сказать. Слушал я не особенно внимательно.

— Обычно машина возвращается в парк дважды за смену. В обеденный перерыв и по окончании работ. Таков порядок. А нынче ночью он был нарушен.

Да, припоминаю. На обед мы не успели. Из-за меня и моих, э… встреч с двумя женщинами.

— Сеньора, это больше не повторится.

Или повторится, но уже в усовершенствованном варианте. Ускоренном и рационализированном.

— Перерывом допускается пренебрегать. Начальство косо смотрит на любые отклонения от регламента, не скрою. По минутам не считает, и все же… Бог с ним, с перерывом. На крайний случай разрешено даже брать еду с собой. Никаких кафешек, запомни! Если тебя во время смены заметят там, где тебе быть не положено, вылетишь в два счета. Ясно?

— Да, сеньора.

— Это было первое нарушение.

Есть ещё и второе? Да я талантлив не по годам. Всего одна ночь, и уже успел досадить всем, кому только можно.

— Строго говоря, я должна была бы тебя уволить. Ещё пять минут назад.

А ведь не шутит. Ни капельки.

— Я сказала, что машина обязана возвращаться в парк дважды за смену? Так вот, экипаж машины тоже должен быть в наличии. Весь. Полностью.

О, кажется, понял. Любезность коротышки на самом деле была кое-чем другим. Намерением подставить.

— С непривычки трудно всю ночь провести на ногах, знаю. И знаю, что ты после смены по большей части думал о том, чтобы добраться до постели, а твой напарник…

Долорес тяжело вздохнула. Всей своей увесистой грудью.

— Я не стану его наказывать, не надейся.

— И не думал, сеньора.

— Вы разберетесь сами. Со временем. Или не разберетесь вовсе, но это уже не моё дело. Вот чего-чего, а членовредительства в рабочее время не допущу. После работы — пожалуйста! На здоровье! А пока идет смена, хоть прогрызите друг друга взглядами, но руки, ноги и прочее пускать в ход не смейте. И это прежде всего к тебе относится: Хозе правила знает лучше. Ещё он знает, как вынудить кого-нибудь нарушить правила. Так что, будь внимательнее, если хочешь оставаться работать здесь.

Каждая ночь, как на вулкане? Приятная перспектива, ничего не скажешь. А ошибок поначалу будет много. Куда же без них?

— Сомневаешься? По глазам вижу, что сомневаешься. Что ж… — Толстушка хлопнула ладонями по столу. — Удерживать не буду. Работа специфическая, не каждому подойдет. И не каждый подойдет для неё. Заявлений никаких подавать не надо, оформим смену, как пробный…

— Я никуда не убегаю, сеньора.

— Серьезно? Подумай хорошенько. Не хочу пугать, но…

— Мне все подходит. Правда. И даже напарник.

Точно знаю: в драку не полезет. Ни во время работы, ни после. Только если дружков позовет. Но что-то сомневаюсь, чтобы у такого пакостника водилось много приятелей, готовых расквасить свои и чужие носы.

— Ну смотри. Я предупредила.

— Благодарю, сеньора.

— Тогда иди, переодевайся уже… И да. Ещё одно.

Она поворошила бумаги на столе, выудила один листок и протянула мне.

— Возьми. До конца смены это может и в шкафчике полежать: вряд ли кто позарится.

— Что это?

Можно было не спрашивать, а прочитать убористый текст самому, но слушать всегда приятнее. К тому же, слово, произнесенное вслух, обычно содержит куда больше подробностей, чем печатное. Одни интонации чего стоят: просто кладезь полезных знаний.

— Ты говорил, что не против курсов, да?

— Э… курсов?

— Образовательных. Так хочешь получить сертификат или нет?

О том, что умею читать и писать? Всю жизнь мечтал. Вот прямо с рождения и грезил.

— Думаю, что хочу, сеньора.

— Тогда держи. Там все указано, что, где и как. Занятия вроде в самом муниципалитете проводятся, найдешь без проблем.

— Как скажете, сеньора.

— На этом все. Свободен. От меня, но не от работы!

Шутливо погрозила, махнула рукой, мол, проваливай, и уткнулась в бумаги.

М-да, легко я отделался. Не ожидал. Она, конечно, не была во всем чистосердечна. Ещё вчера было ясно, что на вакансию мусорщика в очередь не становятся, почему меня и «простили». На первый раз. Ну а если у Долорес и впрямь возникли некие особые чувства ко мне… Тоже неплохо. Пусть будут. Пока не начнут создавать трудности.

Машина уже стояла под парами, готовая к отправлению на маршрут. То есть, шумела изрядно. Но звуки беседы на повышенных тонах все равно были слышны. Даже там, откуда не было видно ни мне разговаривающих, ни им меня.

— Мама, я же просил! Сколько раз просил: не приходи на работу. Здесь не место для тебя.

— А как мне ещё с собственным сыном увидеться? Совсем родной дом забросил. Завел себе девушку, значит, пора забыть о родителях? Ведь и познакомить не привел, только от соседей узнала. Это же стыд-то какой! У чужих людей о сыне спрашивать…

— Мама! Я приведу. Приведу, раз ты просишь. Только смотри, чтобы не получилось, как в прошлый раз, с Луситой. Помнишь Луситу?

— Радость моя, она хорошая девочка, никто и слова поперек не сказал бы, только…

— Ни слова поперек? А у меня уши до сих пор звенят! А уж сколько яда было… Весь город хватило бы отравить.

— Хозито, малыш, я же не со зла. Я же перепугалась не меньше! Единственный сыночек вчера ещё ребенком был, а сегодня сам готов детей завести… Прости, прости, бога ради! Я больше ни разу, ни одного словечка…

— Ой, мама, смотри, если обманешь!

— Чем хочешь, поклянусь, Хозито! Чем только попросишь!

— Да ладно умолять… Хватит. Люди увидят, стыдно будет. Лучше скажи, что мне теперь с тобой делать?

— Так я тут посижу, подожду тебя.

— Нет, не пойдет. Не положено. Отправляйся лучше домой и… Погоди! А как ты вообще сюда добралась, с твоими больными ногами? Идти ведь надо дольше, чем ты можешь.

— Да что ты, почему дольше? Автобус совсем близко подъехал. Рукой подать до твоей работы.

— Автобус? Подъехал? Мама, а ты часом дедушкины сигары не трогала?

— Опять родной матери не веришь? Да что ж такое с миром случилось… Не придумываю я. И не мерещилось ничего. Он не хотел сюда ехать, тот, кто за рулем сидел. Но рядом оказался один молодой человек… Сказал что-то мудреное, и мы поехали. Туда, куда нужно было.

— Что ещё за молодой человек?

— Да вроде из наших. Из Низины. С такой же карточкой, как у меня. Только разговаривает по-другому. Как белые люди. Наверное, водитель потому его и послушался. Ой, так вот же он! Он что, с тобой тут работает?

Это чириканье могло продолжаться бесконечно, но раз уж разговор плавно приблизился к моей персоне, его следовало прервать. От греха подальше. Иначе не в меру наблюдательная женщина поделилась бы со своим сыном новыми, интересными и не слишком выгодными для меня подробностями.

— Вы уж простите, что я там, на улице, воды в рот набрала! Я ж не знала, что вы… Думала, раз строгий такой, так начальник или вроде того… Благодарствую, сеньор! И ты, Хозито, благодари, давай!

Ладони, которыми она обхватила мою руку, были гладкими и жесткими, как полированное дерево. Мозоль на мозоли.

— Позже, мама. Я тебя провожу сначала, а уж потом…

— Вы к нам заходите, сеньор! Вот Хозито девушку свою приведет, и вы заходите. Праздник будет!

— Мама!

Он почти крикнул. Но дальше, поперхнувшись собственной дерзостью, только прохрипел:

— Тебе пора. Правда, пора.

— Ухожу, ухожу, сынок. Я же все понимаю. Но вы, сеньор… Вы все-таки заходите!

Возвращался коротышка с таким мрачным выражением лица, что впору было искать укрытие. От неистового и праведного гнева. Однако поскольку наши весовые категории различались весьма существенно, я остался на месте. Глядя, как ко мне приближается грозовая туча, готовая разразиться…

— Не нужно было вмешиваться.

Надо же, всего лишь буркнул.

— Это моя мать и моё дело. Понятно?

Вполне. Я и не собирался вмешиваться. На разумных основаниях, имею в виду. Просто сработал инстинкт. Подсознательное стремление вернуть реку хаоса в русло порядка, как говорил психоаналитик, нанятый моей мамой. Когда Элена-Луиза ещё думала, что мне можно вправить мозги. Или надеялась, что доктор вынесет вердикт, подходящий для совершения оздоровительной поездки в тихое местечко с понятливым и исполнительным персоналом.

— Она сама виновата.

В том, что захотела повидать сына? Конечно. А вот во всем остальном вряд ли.

— Но… Спасибо.

— Да не за что.

— И если ты, в самом деле, хочешь прийти… Приходи. Я ещё не знаю точно, когда соберусь, но сразу скажу.

Семейный ужин под трескотню заботливой мамочки и благодарной женщины? Перспектива так себе. Несколько утомительная. И хотя на подобные предложения не принято отвечать отказом… Ладно, ближе к делу и посмотрим.

— Договорились.

— Только не думай, что это все меняет.

— Не буду.

И все же, изменения произошли. Случились несколькими минутами спустя, резко и основательно.

Если во время прошлой смены меня немного напрягало многозначительное молчание напарника, то сегодня я готов был заткнуть уши. Себе. А кое-кому — глотку, потому что словоохотливый Хозе оказался ещё намного несноснее Хозе-молчуна.

Я узнал кучу мелких и крупных подробностей из жизни коротышки. Семейной, общественной и личной. Конечно, с перекосом в последнюю. Особенно подробно описывались даже не отношения с кем-то или какие-то события, а мнение о них самого рассказчика. И сопутствующие душевные терзания. Пополам с жалобами. Дошло до того, что каждую остановку для копания в мусорных коробах я ждал, как манну небесную, ведь она обещала несколько минут блаженной тишины.

А к рассвету, на очередном витке уже с дюжину раз услышанной истории, вдруг подумалось: а я-то чем лучше? Точно так же висну на ушах Хэнка, по поводу и без. Вываливаю все, о чем думал. Наверняка, не лучшим образом действую на нервы человеку, который сейчас должен быть сосредоточен на своих ощущениях и целях, а не путаться в чужих.

И когда ноги привычно принесли меня к его постели, никакой беседы не состоялось. Была только тишина. С легким привкусом разочарования, потому что дом пустовал.

Нет, храп папаши Ллузи никуда не подевался. Доносился с прежним энтузиазмом. Но чего-то явно не хватало. И я, кажется, даже понял, чего именно, но в следующее мгновение уже крепко спал.

* * *

«Религии всех народов мира возникают одинаково: из вечной потребности человека верить. В высшие силы, в предопределенность, в то, что неизбежное можно изменить — выбирай предмет веры на свой вкус. В собственную значимость? О да, в это тоже верят испокон веков, вы правильно подметили. Но вот ведь какая странность… Каждому необходимо и признание. Мне, вам, им. Всем вокруг. Считать себя выдающимся? В этом нет никаких проблем. Но этого прискорбно мало. Рано или поздно приходит понимание того, что статус — внешний признак, не внутренний. Как добиваться реакции твоего окружения? Да, можно воспользоваться силой, если она имеется под рукой. Принуждением. А когда найдется кто-то равный тебе всеми качествами? Сражаться, выясняя главенство? Но пока ты отвлечен дракой, твои владения остаются без защиты, и любой, даже ничтожный и слабый, способен на них покуситься. Как быть в такой ситуации?

Да-да, молодой человек, верно! Придумать причину, по которой становишься неприкосновенен. И обещания адских мук тому, кто усомнится. Примерно так все и начиналось. Но пожалуй, мы отдалились от темы.

Итак, религия Вуду. Прежде, чем начнем изучать её чисто технические особенности более подробно, хочу, чтобы вы уяснили себе главное: истинная потребность не гнушается быть удовлетворенной любым способом. А потребность была. У людей, вырванных из привычных условий обитания, разлученных с семьей, традициями, всем, что, собственно, и создает человека, как такового, не было иного пути выживания, как заново вырастить раковину мироощущения.

Вас никогда не удивляло, что в качестве основных субъектов веры выступило множество чисто католических святых? По-другому, увы, и быть не могло, по крайней мере, среди групп сформированных по большей части из малолетних невольников. Далеко не все эти дети сумели сохранить память изначальных предков, особенно пережив суровые испытания. А примеров перед глазами было немного, выбирать, как говорится, не приходилось.

Разумеется, там, куда попадали более взрослые и обладающие определенным социальным опытом, неконкретный, а потому крайне эластичный зародыш религии напитывался новыми свойствами и подробностями, но основной костяк — обилие святых, разделенных по профессиональной принадлежности, прослеживается достаточно четко, вплоть до отдельных персоналий.

Что же касается инструментальной стороны процесса… Да, травки, камешки, жертвоприношения и все остальное. Абстрагирование от материальных проявлений приходит не сразу. Символы существенно упрощают путь к вере, и только на самом верху, когда становится понятным, что между тобой и богом нет никаких…

Но я забегаю вперед. Очень далеко вперед, господа. Мы обязательно доберемся до этой цели, обещаю! Только пойдем, как полагается: шаг за шагом.

Что вы хотите спросить? Колдовство? Происходит оно или нет? Это каждый решает для себя сам. Видите ли, человек неверующий никогда не воспримет подобное событие с нужной долей субъективизма. Проще говоря, увидев нечто необъяснимое, он… Да, совершенно верно! Начнет искать объяснения. Этим занятным качеством, кстати, обладаем мы все, без исключений. Только кто-то довольствуется предложенными вариантами выбора, а кому-то хочется копнуть глубже.

Странные смерти? Есть и такое. К сожалению, все документальные свидетельства, которыми мы располагаем, недостаточны. Субъективны. Никому не приходило в голову проводить всесторонние расследования по фактам гибели людей там, где хоть однажды прозвучало слово „вуду“. Да, из вполне нормальных человеческих опасений. Те, кто находился близко к условным виновникам и жертвам, слишком сильно верили в сверхъестественные причины случившегося, а те, кто отстоял слишком далеко… Им не было дела до истинной природы происшествий в низших слоях населения.

Нет, лично я не считаю, что колдовство на самом деле существует! Потому что это неправильное слово. Любой человек существует в своей собственной реальности, и каждая из них способна изменяться под нужды хозяина. Все, что находится вокруг вас — проекция ваших ощущений на экран объективно существующего мира. Вы можете думать, что солнце не взойдет утром, если вечером не вознести небесам молитву, и будете совершенно правы. Для себя. Вам так будет удобнее, и это главное.

Коллективная вера? О, об этом речь впереди. Далеко впереди. Очень любопытное явление, да. И вот как раз ему, в отличие от Вуду, существует множество свидетельств. На самый взыскательный вкус. Но вы, господа, пока ещё не достаточно проголодались!»

((Из стенограммы семинара профессора сравнительной этнографии Огастеса Макондо, автора диссертации «Мир по обе стороны бога»))

Часть 2.8

По мере приближения к зданию муниципального совета идея о посещении образовательных курсов начинала казаться все более и более нелепой. Одно только представление себя, пишущего, упаси Господи, школьный диктант, ввергало в легкий ступор. Но вот бы понять, почему?

У меня достаточно знаний. Может, их в каком-то смысле даже больше, чем у педагога, назначенного социальными службами.

Я уверен в себе? Ну уж сомневаться повода точно нет: если понадобится, сдам экзамены ещё по разу. Да сколько угодно раз!

Так в чем же дело? Может, в том, что возвращаться и повторять все сначала попросту унизительно? И бессмысленно, конечно.

Неважно, насколько блестяще смогу подтвердить свои знания. Что дальше? Тот же самый тупик, который вижу перед собой. И вижу не я один, кстати. Хозе был прав, по большому счету, отказываясь от вещей, лишних в его жизни. Хотелось бы и мне поскорее разобраться, что способно пригодиться в ближайшее время, а что нет. Хотелось бы ждать поменьше, ведь как только Хэнк проснется…

У нас с ним точно будут планы. На будущее. Совместные. Если, конечно, случится чудо. Один вперед не пойду. Разве только — в комнату для занятий.

Классом это помещение назвать было нельзя. Ввиду небольшого размера. Количество столов тоже удручало: видимо, среди обитателей Низины грамотность и впрямь не пользовалась успехом. Всего шесть штук — на что это похоже? А, ещё один учительский.

Слой пыли на ученических местах только подтверждал печальное положение дел в сфере социального образования. И это было неправильно. Люди должны получать знания не только из уст в уста и от руки к руке. Должны понимать, что буквы и цифры не просто странные закорючки, а бесценное хранилище всего, что составляет память цивилизации. И те самые «молли», благодаря которым как раз можно не думать о других способах удостоверения личности, не возникли бы в пробирке сами по себе. Не спасли бы человечество от…

Хм. А было ли это спасением?

Черт с ним, с социальным неравенством, которое я теперь наблюдаю с утра до вечера. Его можно устранить. Законы, правила, государственное обеспечение, прочие штуки, складывающиеся из слов, весящих тяжелее золота. Пусть это будет только видимость благоденствия, а не искоренение проблемы, она все-таки осуществима. А как быть с другим концом палки?

Хозе не нужно уметь читать и писать. Ему достаточно приложить запястье к сканеру, чтобы получить все причитающееся. Даже не нужно ничего говорить. Технологии упрощают жизнь, и считается, что это хорошо. Но упрощение-то происходит по всем показателям, вот в чем беда.

Отсекается целый культурный пласт. Старшее поколение ещё помнит грамоту, младшее в ней уже не нуждается. Следующее же… Страшно подумать.

— Вы заблудились?

Пожалуй, что так. В собственных мыслях.

— Здесь все поначалу плутают. Подсказать дорогу? Вам, наверное, нужно в отдел соцобеспечения?

Готовность помочь звучала в женском голосе вполне искренне. Что и настораживало: все предыдущие встречи с муниципальными работниками производили обратное впечатление. Почему же эта…

Она переступила порог, правда, остановилась сразу же за ним. Невысокая, но ладненькая блондинка. И неужто натуральная? Вот так чудо! Изо всех женщин, до этого дня знакомых мне в Санта-Озе, только мама могла похвастать светлыми от природы волосами. Почему и имела непреходящий успех в любом здешнем мужском обществе. Впрочем, для той, что должна пользоваться популярностью, одета незнакомка слишком уныло: даже строгий костюм выглядел бы на ней лучше. Эффектнее. Особенно если скрутить волосы в пучок и спустить очки на кончик тоненького носа. Получилась бы настоящая учительница. Со страниц журнала определенного толка.

— Почему вы так на меня смотрите?

Как — так? А, примеряя свои фантазии к реальности. Потому что мне это нравится. И потому, что это заставляет кое-кого розоветь. И отнюдь не от гнева.

— Простите, сеньора.

— Сеньорита.

— Тогда простите ещё раз.

Забавно. Поправила меня мгновенно. Поторопилась поправить. Обычно за такой поспешностью кроется… Господи, о чем я только думаю? Физический труд на свежем воздухе виноват? Эх, знать бы этот рецепт раньше!

— Так куда вы шли?

— Сюда.

Она протянула руку за листком бумаги, прочитала направление несколько раз с начала и до конца, растерянно хмуря светлые брови.

— Что-то не так, сеньорита?

— Нет, просто… — Очки повисли на цепочке, а девушка утомленно потерла переносицу. — Надеюсь, я не обижу вас, если скажу, что ваше желание выглядит немного неожиданным?

— Которое из?

Теперь она зарделась уже основательно. А ведь комплимент был неуклюжий. Грубоватый, прямо скажем.

— Сеньор…

— Ллузи. Франсиско. А ваше имя можно узнать?

— Глория Толлман.

— Вы будете моей учительницей, я правильно понимаю?

М-да, и эта безобидная фраза прозвучала как-то двусмысленно. По крайней мере, для девушки. Пора заняться аутотренингом или… Вообще — заняться. Да что ж такое со мной сегодня?

— Почему вы хотите учиться?

О, молодец, взяла себя в руки. Так и мне будет проще. Надеюсь.

— Не знаю, сеньорита. Подумал, что в этом нет ничего дурного.

А вот пуговку на блузке не надо расстегивать! Да, пожалуй, в комнате немного душновато. Может быть, даже жарко. Но разве не проще и разумнее открыть окно?

— Хорошо. Давайте определим объем ваших знаний.

Она все-таки села за свой стол. И ложбинку между грудей стало видно немножечко лучше.

— Как скажете, сеньорита.

— Вы умеете… — Слишком длинная пауза, которую хочется прервать положительным ответом. — Читать и писать?

— Да. Меня учили. Дома.

— Тогда я подберу несколько тестовых заданий. К завтрашнему дню. Вы ведь придете завтра?

Звучит, как приглашение на свидание.

— Конечно, приду.

— Замечательно!

Надо же, а она и правда воодушевилась. Наверное, педагогический энтузиазм взыграл.

— С курсом тоже начнем определяться завтра. По результатам тестов. А пока… У вас есть какие-нибудь вопросы?

— Про обучение?

— Необязательно. Личные… тоже можно задавать.

— И насколько личные?

Глория потупила взгляд и словно бы невзначай прошлась язычком по верхней губе. Ну да, здесь же жарко. И продолжает теплеть. С каждой минутой.

— Сеньорита Толлман, вы заняты?

Вздрогнули мы синхронно, я и девушка. Но обернулись в сторону спрашивающего не сразу, а лишь обменявшись долгим пронзительным взглядом.

— Да. У меня появился… ученик.

— Вас можно с этим поздравить?

Такого Норьегу я ещё не видел. Предупредительного, робкого, скованного в жестах и интонациях. В общем, хронически влюбленного.

— Если хотите.

Глория, впрочем, ему вторит. Правда, скорее автоматически. Попугайничает, одним словом.

— Это будет удобно сделать за чашечкой кофе?

— Вполне удобно.

Воркование смущенных голубков. Вроде бы трогательное. Почему тогда я не умиляюсь? Почему мне хочется смахнуть со стола бумаги и показать Эсте, как следует обращаться с женщиной, когда желания двоих целиком и полностью совпадают?

— Я зайду за вами? Когда вы освободитесь?

— Это зависит от любознательности сеньора Ллузи. Кажется, у него были ко мне вопросы.

Мы опять смотрим друг другу в глаза. Так, что взгляды выходят лучами через затылок и слепят любого, кто рискнет стать свидетелем…

Никогда не думал, что скажу спасибо урокам, полученным в «Каса Магдалина». Особенно тем, которые учили контролировать определенные позывы тела: до туалетной кабинки я добрался, вызывая заинтересованных взглядов не более, чем любой другой человек, выглядящий озабоченным и целеустремленным.

Следующий отрезок времени прошел незаметно. Неощущаемо, по крайней мере. В отличие от всего остального, что меня переполняло. Слава Господу, что в коридоре не оказалось ни одной женщины, иначе…

Конечно, стыд пришел. Не мог не прийти. Потом. Много позже. Когда энергия и кое-что ещё выплеснулось наружу. А вода из-под крана оказалась восхитительно холодной.

Смущало многое. Внезапность, например. Я ведь ещё не успел отвыкнуть от прежнего режима, что убедительно подтверждала та ночная встреча. Напор, опять же. Не чрезмерный, но, скажем так, сильнее обычного. Заметно изнуряющий. Вот объект приложения чувств вопросов не вызывал: проекция материнского образа и все такое. Будничный случай, вызывающий зевоту у психотерапевта. Правда, без мощного стимула я бы…

Стимул. А может, стимуляция? Сеньора Байас не пользовалась ничем подобным. Упоминала о последствиях, разве что. О потере чувства реальности и снижении уровня морально-этических ограничений. А этого как раз было в достатке. Одно желание покрасоваться перед зрителями чего стоило! Зрителем, вернее. Единственным.

Что же за хрень со мной происходит? Вернее, надеюсь, что уже произошла и в ближайшее время не повторится.

Контакт с химикатами исключается. Он состоялся, и после, в течение суток, никаких порывов и позывов не возникало.

Пищевые продукты? Последний раз я ел что-то из пайка тоже не меньше, чем два дня назад. Лил приносила ужин, это да. Вкусный. Но тогда все вроде бы обошлось. Подозревать столовую мусорной конторы вообще глупо: там не угадаешь, какая порция кому из работников достанется.

Нет, это было что-то совсем недавнее. Прямо перед выходом из дома, потому что все предыдущее время я спал. А вот после сна… Ну да. Захотелось взбодриться. И что я сделал? Сварил кофе. Уже заранее кем-то любезно смолотый.

Ага! Я точно не запасал его впрок. Пьяница не стал бы даже дотрагиваться. Значит, кто-то третий постарался. И это мог быть лишь один из двоих. То есть, одна. Озабоченная специфическими желаниями девчонка. С неё сталось бы подсыпать мне любую гадость, только бы добиться поставленной цели.

Что ж, если я прав в своих подозрениях, это зашло уже слишком далеко. Надо разбираться сразу и окончательно. Все должно случаться в свое время, по доброй воле, а не где попало и с кем попало. Хотя, блондинка, конечно…

В автобусе я дремал. Сладко-сладко. И мне не мешали ничьи взгляды: ни пассажиров, ни водителя. Но когда привычно поднялся с сидения, собираясь выходить за остановку до конца, двери захлопнулись раньше, чем я успел до них добраться. А динамик злобно прошипел:

— Следующая — конечная.

Эффект вчерашней беседы был налицо. Быстрый и четкий. А ещё говорят, добрым словом нельзя ничего добиться! Ну, не совсем добрым, но все же. Честно, не ожидал.

На меня не взглянули. Даже в зеркало заднего вида. И в боковое тоже. Сделали вид, будто настырного пассажира не существует. Но из-за закрывающихся дверей раздалось чеканное объявление об очередной остановке. По обратному маршруту.

Неужели мир перевернулся? Стоило только найти точку опоры, и все получилось?

Коротышка Хозе с первого взгляда понял, что происходило со мной за последние часы, и смачно цыкнул зубом:

— Хороша была, да?

Кабинка, отделанная кафелем? Одуреть просто, как хороша.

Впрочем, надежды на установление взаимного расположения рассеялись раньше, чем оформились во что-то осознанное, поскольку, прогнав из взгляда мечтательность, напарник тут же пообещал:

— Лентяйничать все равно не дам!

* * *

Памятуя о полученной от начальства выволочке, я приготовился отказаться от всяческой транспортной помощи, но только зря потратил время и силы: по возвращении на базу выяснилось, что у конторы есть своя развозка. До границы Вилла Лимбо, не дальше, конечно. Но все же ситуация радовала. И настроение было соответствующим. Вплоть до вполне естественной, хотя и не особо ожидаемой встречи.

Все выглядело точно так же, как в ту ночь. Мутные сумерки фонарного света. Беззвучно возникшие на пути фигуры. Вот ножи не блестели, это факт. Потому что сейчас меня не требовалось пугать?

Он отделился от группы и подошел ко мне. Знакомым неторопливым шагом. Эста — Ночной мститель. Заговорил. Тихо, так, чтобы даже окрестные жители остались в неведении относительно темы нашей беседы.

— Знаешь, я не надеялся, что мы станем друзьями. Настоящими. Сразу отбросил эту мысль.

Туманная прелюдия однако. А вот разочарован он на самом деле. И это, наверное, плохо. Для меня.

— Не всем же быть друзьями, да?

Точно, не всем. Но все-таки один нужен точно. Не меньше одного.

— Мы друг другу ничего не обещали. Согласен. Но, черт подери…

О чем-то он печалится. Очень серьезно.

— Зачем ты подкатываешь к моей девушке?

Э, девушке? Той блондинке, что ли?

— Я ни к кому не…

А впрочем, стоит ли оправдываться? Мне поверят? Не думаю. Так может, лучше перейти из защиты в нападение?

— А пусть и подкатывал. Какие проблемы? На красотке не написано, что она — твоя собственность.

Его кулак сжался. Совсем рядом с моим подбородком.

— Для тебя это только забава. Я видел. Ты нарочно, да? Узнал, что мне нравится Глория и…

— От кого узнал? Эй, сеньор Норьега, проснитесь! Меня в этом квартале не привечают, и ты это прекрасно знаешь. Даже соседки-сплетницы замолкают, едва заметят поблизости.

Это, кстати, правда. Те кумушки стихли, как по команде, когда наткнулись взглядами на мою физиономию.

— Если кто-то и виноват в случившемся, то только она сама. Не надо было вырастать такой сладенькой.

Кулак дернулся. К моему носу. Остановился в каком-то дюйме, не больше.

— Не трогай её.

— Ты ещё скажи: не встречайся.

— И скажу!

— Не выйдет. Я учиться хочу. А она как раз учительница.

— Ты…

Пальцы разжались. Эста устало махнул рукой и повернулся. Наверное, чтобы не смотреть на меня.

— Значит, учиться?

— Дело полезное.

— Да уж.

— А потом что будешь делать? Надумал?

— Пойду в политику. Защищать права переселенцев.

Повисла тишина. И Норьега все-таки снова заглянул мне в глаза.

— Шутишь?

— Считай, как хочешь.

Нет, все-таки слишком много надежд он питает в моем отношении. Необоснованных. Надо спустить парня с небес на землю.

— Шучу, конечно. Нам ведь здесь и так хорошо. Еда, вода в наличии. Крыша над головой есть. Хоть работай, хоть пьянствуй без продыха — свободный выбор. А главное… — Я подался вперед и понизил голос: — Главное, что ни первое, ни второе ничего не меняет. Для будущего.

— Эх…

Смешно смотреть, как он всякий раз клюет на одну и ту же наживку. Интересно, отстанет когда-нибудь от меня со своими глупостями?

— Быстро же ты проникся местной атмосферой. Решил, что так будет проще?

— А разве нет?

— Хочешь уподобиться папаше Ллузи? Забить на мир вокруг и собственную жизнь?

— Он не одинок. Взять хотя бы моего напарника по работе. Молодой, не дурак, с характером. И что? Даже учиться читать не хочет. Потому что это ему не нужно. Ни по жизни, ни как иначе.

— Значит, надо все оставить, как есть?

— Люди должны делать выбор сами. Не из-под палки.

— Людям нужно дать возможность выбора. Сейчас её просто нет. Никакой.

Может и нет. Не знаю. У меня ведь тоже было не слишком много свободы. Раньше. Зато теперь — хоть отбавляй!

— Желаю удачи.

На пятом шаге прочь он меня окликнул:

— Почему ты всегда уходишь на полуслове?

Я ухожу, когда слова становятся бессмысленны. Дальше нужны действия. Неважно, какие. Протест. Забастовка. Демонстрация. Митинг. Событие нужно. Что-то, нарушающее привычное течение жизни. Камень в туфле, не дающий покоя.

— Спокойной ночи. О, прости: спокойного дня!

Рассвет подбирался к Вилла Баха медленно. Тащился по моим следам еле-еле, шарахаясь от глубоких теней. И пелена воздуха была все ещё темно-серой, когда я добрался до дома. Такой же грязной, как намерения тех, кто за ней прятался.

Путь к двери оказался отрезан сразу же — широкоплечей коренастой фигурой, которую легче было, пожалуй, перепрыгнуть, чем обойти. Кто-то тяжело задышал сзади, но обернуться, чтобы оценить масштаб неприятностей, я не успевал. Потому что вынужден был сосредоточить все внимание на человеке, лениво отклеившемся от стены и направившемся в мою сторону.

Его было видно плохо: утренние сумерки смазывали черты и детали одежды. Зато хруст молельных четок слышался очень отчетливо.

— Господь завещал нам любить ближнего своего.

Голос не слишком-то подходил к этим словам. Равнодушный, слегка визгливый. Но и повидаться со мной в такой ранний час явился кто угодно, только не священник.

— Но любовь никогда не приходит без боли.

В принципе, развитие событий можно было предсказать уже сейчас. Будут бить. Кандидат в битье — единственный. Я. Полюбопытствовать, в чем причина? А что ещё остается, чтобы потянуть время в надежде…

Да ну. Ерунда. Нет никакой надежды. Эста со своим патрулем далеко. Соседи у меня тихие, в чужие разборки не полезут. Тупик, в общем. Из которого хотелось бы уйти не сильно потрепанным — большего не прошу. Слышишь, Господи?

— И боль всегда оказывается доходчивее слов. Не так ли?

— Это все очень интересно, сеньор. Правда. Но место и время для душеспасительных бесед не слишком удачное. Не так ли?

Незнакомец улыбнулся. Так мне показалось. По крайней мере, раздавшийся звук напоминал смешок или что-то вроде.

— О, я не собираюсь никого спасать! Этим займется Он. Когда придет время.

Ладонь, обвитая четками, указала вверх. В ещё не проснувшееся небо.

— Я всего лишь укажу путь к очищению. И тот, кто способен внять, внемлет.

За спиной почувствовалось движение. Воздух всколыхнулся, по крайней мере.

— Внемлет боли, я правильно понимаю?

Новый смешок.

— И чем же я заслужил ваши труды по… э, наставлению меня на путь истинный?

— Даже самая жалкая божья тварь может огрызнуться. Но умная собака никогда не покажет зубы тому, чьи руки способны дотянуться до палки.

Понятно. Ничего конкретного мне не скажут. Не станут выдавать себя. Но какой-то знак должен быть. Иначе все грядущее избиение бессмысленно.

— А хозяина у приблудной собаки не будет никогда. Как бы она ни ластилась.

Намек на то, что меня некому защитить? Ой, спасибо, а то я не догадывался!

— Жаль только, что собака не знает, какой урок должна запомнить.

Незнакомец зло хрустнул четками. Но все-таки учел моё возражение и пояснил:

— Собака должна знать свое место и не тявкать пустые угрозы.

А, теперь все ясно. Угрожал я лишь однажды. И, как видно, вовсе не впустую, если водитель автобуса спустил на меня своих псов.

Но ситуация осложнилась. Мне ведь теперь не остается ничего, кроме воплощения слов в дело. И думаю, любитель слова божьего это тоже понимает. Значит…

Этот тупик — последний?

Жаль. Чертовски жаль.

— И кто будет моим учителем? Ты?

Ещё одно движение. По левому флангу. Оборвавшееся, когда сверху раздалось спокойное и многообещающее:

— Только дернись — получишь такой загар, что вовек не отмоешься.

Он стоял на балконе своего дома. Полупьяный, как и всегда, заметно пошатывающийся Фелипе Ллузи. И в руках у него, конечно же, была бутылка. С торчащим из горлышка фитилем. А в зубах мой названый отец держал хорошо раскуренную сигару.

— Так что, пошли-ка все вон отсюда. Да поживее!

Если эти люди и были трусами, то самую малость, потому что их вожак с минуту оценивал расстановку сил прежде, чем дать сигнал к отходу. И второе приглашение сверху предназначалось уже мне одному:

— А ты чего столбом застыл? Будешь ждать, пока они вернутся?

По лестнице я поднимался медленно. Словно старался оттянуть разговор. Вернее, необходимость сказать «спасибо» человеку, который только что спас мою жизнь. А когда добрался до комнаты, надобность в разговоре отпала сама собой: папаша Ллузи уже сопел в своем гамаке, любовно прижимая к боку бутылку. Без фитиля, конечно же.

Но поговорить все-таки пришлось.

— Что хотели эти люди?

Она вышла из теней, зябко передергивая голыми плечами. Настороженная. Хмурая. Некрасивая больше обычного.

— Покалечить. Или убить, что вероятнее.

— Почему?

— Имел неосторожность погрозить их дружку.

— «Воцерковленному»? Они не ходят теми же дорогами, что и мы. Ты не мог их встречать раньше.

Ну вот, давайте меня ещё в чем-нибудь обвиним. Особенно в незаслуженном.

— Да мне без разницы, кто. Я предупредил водителя автобуса, что надо работать честно, иначе можно потерять лицензию. И он воспринял меня всерьез. Прислал… Ты видела, кого.

— Они опасные люди.

— И это говорит та, от которой местная шваль шарахается, как от огня? А кстати… Ты же была здесь все это время. Правильно? Почему же не вышла? Глядишь, они бы быстрее испугались и разбежались.

Лил глубоко вдохнула и выпрямила спину.

— Они меня не боятся. И это плохо. Они должны признать истинную силу. И признают!

— Эй! — Я поймал её за плечо. — Куда собралась?

— Есть дело. Появилось.

— А я хотел побыть хорошим хозяином. Предложить тебе кофе, например.

Удар попал в цель: девушка поспешно отвела взгляд.

— Я не хочу кофе.

— Да ты только попробуй! Вкус приходит во время еды, так говорят? Вот мы и проверим.

— Я не хочу кофе!

— А вот я не откажусь. Ладно, не хочешь пить — просто составь компанию. Поболтаем о том, о сем.

— Тебе разве не нужно отдыхать после работы?

Ах, какая забота! Умилительно искренняя.

— Это да. На мешки меня сейчас не хватит. Зато хватит на…

— Пусти!

Она дернулась всем телом. И вырвалась, конечно. Потому что её никто не собирался удерживать.

— В чем дело? Не понимаю. То заявляешь, что я должен считать тебя женщиной, то убегаешь. Ты уж выбери что-то одно, ладно?

— Я выберу. Когда сама захочу.

Вскинула подбородок. Гордо, по-королевски.

— Но ты не должен об этом думать, потому что…

Её пальчик уперся мне в грудь. Примерно туда, где бьется сердце.

— Ты.

Коснулся теперь уже её груди:

— Мой.

И уже откуда-то снизу, от подножия лестницы победоносно прозвенело:

— Я так выбрала!

Часть 2.9

Остатки чересчур бодрящего кофе уплыли в канализацию. Вспылили воздух, покружились по раковине вместе с водяными струями и канули в небытие, а я занялся помолом свежей порции. Не для борьбы со сном, о нет! Спать не хотелось. Потому что и так все вокруг воспринималось, как сон. Ночной кошмар, ни за что не думавший заканчиваться.

Страшно было первые несколько минут. Когда незнакомцы выступили из темноты и ещё не обозначили свои намерения. Правильно говорят, что больше всего прочего нас пугает неизвестность. А если к твоему горлу уже приставлен нож, бояться поздно. И совершенно непродуктивно. Особенно учитывая кучу незавершенных дел, начиная с ежедневных гигиенических процедур коматозного друга.

— Тут такое дело, Хэнк… Неприятное. Очень может быть, что я так и не дождусь твоего пробуждения. Да-да, представь себе! Влип. В историю.

Правда, вряд ли она удостоится хотя бы пары строчек в сводке криминальных новостей завтрашнего газетного номера. Или все-таки послезавтрашнего? Хм. Нет, те парни не будут зря тратить время.

— Надо было вливаться. В здешнее общество. Заручаться поддержкой. Если даже у водителя автобуса нашлись решительные приятели, то и я бы справился. Но вся беда в том…

Это обида. Она и только она. Детское глупое чувство, от которого никак не избавиться. Все должно было идти совсем другим чередом. По правилам. По укатанной и ровной дороге. Нельзя было даже предположить, что на ближайшем перекрестке то ли бог, то ли дьявол затеют ремонт именно для меня. И объезд предложат такой, что неизвестно, куда кривая выведет. И выведет ли вообще.

— Надеяться на лучшее, да? Ты бы так поступил. И верил бы, конечно. А вот я не мог. С того самого вечера. До сих пор не верю в произошедшее.

Поэтому и не удивляюсь усугублению ситуации. Почему бы и нет, собственно? Кто обещал, что хуже уже не станет? Небеса и те промолчали.

«Фракционные девиации спонтанно сложившихся общественных формаций» — от одного названия скулы сводит. И лекции были скучнейшие. Хорошо, что факультативные, а не основные, иначе этот предмет я бы никогда в жизни не сдал. В той жизни, прошлой. Новая оказалась полна примеров, которые очень оживили бы не один учебный курс.

— Это очень серьезно, Хэнк. Хотя бы потому, что для моих ночных гостей убить человека не труднее, чем вдохнуть и выдохнуть. Вот ты мог бы представить себе такие ужасы посреди родного города? Я — нет. Правда, и город этот мне не…

Родной — это другое. Давнее, прошлое, почти забытое. В Санта-Озе я никогда не чувствовал себя, как дома. А когда окончательно осознал свои ощущения, все и решилось. Родилось желание подняться поближе к Джозефу, чтобы не жить одной жизнью с городом, раскинувшимся от побережья до гор, а играть в него. Смотреть на коробку с куклами, домиками и машинками сверху. Но оказаться вдруг одной из этих кукол… М-да, замечательная ирония. Вполне себе божественная.

— Все-таки извинюсь. Хоть это и лишнее. Подозреваю, у тебя были на мой счет определенные планы. Изначально уж точно были, не отпирайся! Как и у всех остальных. Но почему ты остался рядом позже, когда… Жаль, что не ответишь. Вернее, жаль, что я, похоже, не узнаю ответ.

Дружба? А что это такое, кто объяснит? Делить на двоих время, действия, мысли и чувства? Да, бывало. Неоднократно. И иногда здорово помогало. Только карие взгляды всегда были слишком темны, чтобы прочитать то, что в них кроется. Слишком глубоки.

— Знаешь, я ведь поначалу боялся местных. На полном серьезе. Там, где прошло моё раннее детство, черными глазами на меня смотрели очень редко. Мать ты видел, отец… Он тоже был ясноглазым, как это называют. И когда я вдруг попал в место, где почти все поголовно…

Помню, не хотел выходить из комнаты. Потому что все вокруг казалось чужим. Непонятным. Враждебным.

— И это продолжалось ещё много лет, Хэнк. Да, я даже на тебя смотрел настороженно. Думаю, ты чувствовал. Не мог не понять. Но не отступил. И не воспользовался, за что отдельное спасибо. Мне вообще нужно бы за многое тебя поблагодарить. Вот только отблагодарить нечем. Но в долгу не останусь, нет. Можешь быть уверен.

Фелипе добудиться не удалось. Попробовал раз-другой и оставил попытки. Судя по количеству недавно опорожненных бутылок, на возвращение в сознание папаше Ллузи требовалось не менее суток, а у меня времени на руках было куда как меньше. На все про все — частично уже израсходованный день.

Вероятность того, что папаша Ллузи прочтет оставленную ему записку, была ничтожной. Возможность, что Лил снова заявится в дом ближе к рассвету, выглядела несколько менее сомнительной, однако умеет ли девчонка читать? Черт её знает. Многим из Низины эта наука и даром не нужна, так что…

— Это твои проделки, Господи? Теперь-то Твои? В первый раз мне никто не дал подготовиться, а сейчас все в полном соответствии с процедурой, да? Предупреждение и запись в ежедневнике. Про встречу, на которую невозможно опоздать. А уж тем более, пропустить.

Позволяешь закончить дела? Спасибо. Но раз уж оказался настолько любезен… Ну да, да! Дай палец — всю руку оттяпают. И я такой же, как остальные. Одно из Твоих чад, и других объяснений Тебе, надеюсь, не требуется?

Несколько строк. Дались они нелегко: переписывал то так, то эдак. Казалось бы, что трудного в составлении завещания? А когда дошло до дела, пришлось поломать голову. И это учитывая, что новых знакомых я успел завести всего ничего! А по правде сказать, сами завелись. Как блохи.

Путеводная звезда соборного купола, парящая над крышами. Пара миль, не больше, по пыльной мостовой — разве это можно назвать настоящей дорогой к храму? Должна быть трудная, изнуряющая, жестокая и беспощадная. Так ведь заповедано небесами? Вернее, земными глашатаями небес?

Тишина. Пустота. Резные дубовые скамьи. Специально ведь привозили дерево с другого континента. Творили на века.

Сидеть неуютно. И непривычно. Ну да, если учесть, что все службы последнего десятилетия я проводил на ногах… Нет, надо напоследок побыть таким, как все. Притвориться, чтобы сделать приятное. Тебе ведь приятно, Господи? Смотреть на моё смирение? Или все равно?

Он тоже вырезан из дерева. Распятый на кресте человек, которого мы возвели в божества. Грандиознее смотрелось бы каменное изваяние. Внушительно и подавляюще. Но нет, высота фигуры скромная. С меня ростом или даже чуть пониже. Если подойти вплотную, покажется, что смотришь на своего соседа. На того, кто мог бы им быть.

— Тебе придется ещё поработать, Господи. За меня. Ну да, а как Ты думал? Я попросту не успею все закончить сам, а у Тебя времени — до самого Судного дня. Справишься, в общем.

Нехорошо, конечно, перекладывать свои проблемы на чужие плечи. На растянутые в напряжении и ощетинившиеся костями. Но просить уже не о чем.

Прощение? Ерунда. Я снова сделал что-то не так и не вовремя, если заслужил прямую угрозу. И каяться поздно: все предельно ясно.

— Это был мой второй шанс, да? Извини, что не воспользовался. Говорят, правда, что бог троицу любит… Нет-нет, не бойся! Мне третья попытка не нужна. Оставь для того, кто по-настоящему достоин. Договорились?

Приятно отправляться в путь налегке. Наверное, так и надо поступать. Всегда. Останется пара задолженных перед девчонкой ужинов, да одинокий, вечно пьяный старик. Они ведь жили без меня, верно? Значит, и дальше проживут. А мне без них будет…

— Вам помочь?

Он умеет подкрадываться. Как хищник. Вполне может быть, что в своем далеком юном прошлом отец Мигель пребывал дальше от Господа, чем я теперь.

— С чего вы взяли, что мне…

— Требуется помощь?

Присел на скамью. Рядом. Осенил себя крестом, глядя на распятие, и что-то коротко прошептал.

— Вы слишком сосредоточены, юноша. Как будто должны что-то решить или сделать. И если в такой момент заглянули в храм… Другой причины быть не может.

М-да, не очень-то хотелось выглядеть озабоченным. Надо было лучше учиться контролировать свою чувства. Теперь уже нет никакой разницы, но все же. Стыдно. За легкомысленные огрехи прошлого, когда думалось, что впереди ещё целая жизнь.

— Помощь… Да, нужна.

— Господняя?

— Ваша, падре.

Удивился. На самом деле.

Ну да, редко кто приходит сюда, чтобы обратиться к человеку. Бог, святые, ангелы и прочие небесные обитатели — куда более желанные собеседники. Хотя бы потому, что слушают молча.

— И что такого могу сделать я, чего не может господь?

— Выступить душеприказчиком.

— О, понимаю!

На лицо отца Мигеля опустилась отрепетированная маска всепрощения и светлой скорби.

— Кто-то из ваших близких сейчас на смертном одре?

— Я.

Он чуть отстранился, словно собираясь внимательно оглядеть меня с ног до головы.

— Простите, но вы не выглядите…

— Больным? Неважно. Существуют сотни других способов ухода из жизни. Особенно не по своей воле.

— Хотите сказать…

— Мы ведь можем считать это исповедью, падре?

Оглянулся. Удостоверился, что в пределах видимости нет больше ни единой живой души. И ожидаемо предложил:

— Было бы намного удобнее пройти в другое место.

В исповедальню? Боже упаси! Никогда там не был и не рвусь. К тому же, скрывать мне нечего. Главное, чтобы падре оставил все нечаянно полученные сведения при себе. От греха подальше, что называется.

— Мне удобнее здесь, если не возражаете. Думаю, Он с удовольствием побудет третьим в нашей беседе.

Мои слова и кивок в сторону распятия заставили отца Мигеля нахмуриться. Не грозно или обвинительно, нет. Растерянно.

— Мне не пристало о таком говорить, но… Странное чувство. Я не помню ни одного человека, который так же, как вы, вел себя в священной обители. И одновременно все это кажется знакомым. Очень знакомым. У вас, случаем, объяснений не найдется?

Хотел бы, чтобы нашлись. Но увы.

— Оставим загадки Ему с Его провидением, ладно? А вот это — для вас.

Я протянул падре плоды своего литературного творчества: сложенный вчетверо лист бумаги.

— А где же печать?

А нету. Не нашлось в доме Фелипе ни одного конверта, который можно было бы заклеить. Но оно и к лучшему.

— Мне она не нужна.

— Но завещание полагается вскрывать лишь после…

— Мне решать, не правда ли, падре?

— Разумеется.

— И я разрешаю. Даже настаиваю: прочтите. Вдруг что-то будет вам непонятно, так я поясню. Пока могу это сделать.

Он посмотрел на меня, потом на бумагу. Вздохнул. Развернул.

— Сеньору Фелипе Ллузи, давшему мне имя и крышу над головой: моё глубочайшее почтение. И пожелание продолжения спокойной жизни.

Надеюсь, она ещё состоится, эта жизнь. По крайней мере, без меня вряд ли у кого-то возникнет необходимость досаждать старому пьянице.

— Эстебану Норьеге: извини, что не сложилось. И удачи.

Не слишком «государственное» пожелание тому, кто работает над изменением политической обстановки, но почему бы и нет? Может, он правее всех прочих. То есть, на самом-то деле — левее, только правда его — правдивее.

— Девушке по имени Лил: похоже, ты сделала неудачный выбор. В будущем выбирай осмотрительнее.

Возможно, у неё просто нет других вариантов. И такое бывает. Но с её энтузиазмом случится много хороших шансов. Даже сомневаться не стоит.

— Падре Мигелю: благодарность за то, что донес эти послания до адресатов. И просьба.

Пауза. Взгляд поверх листа.

— Где же она?

— Я не дописал? Ах, да. Не смог подобрать слова, чтобы все было коротко и ясно. Так что вам придется слушать. Согласны?

— Как пожелаете.

— В доме Фелипе Ллузи, о котором речь в самом начале, находится ещё один человек. Он… Сильно болен. Наверное. По крайней мере, сейчас он в коме, и неизвестно, когда очнется. Я попрошу вас за ним приглядывать. Хотите — прямо там. Хотите — заберите в приют. Мне важно только одно: он должен очнуться. Когда-нибудь. А когда очнется, спросите его… Хотя нет, не нужно. Но если он спросит обо мне, расскажите все, что знаете.

— Но все, что я знаю о вас, это…

— А больше и не надо. Правда, не надо. Он может меня вообще не вспомнить. И может быть, это станет лучшим выходом.

Отец Мигель снова сложил листок. Спрятал в рукаве.

— Я выполню все, о чем вы просите.

— Спасибо.

Вроде и присаживался ненадолго, а задницу отсидел. И как только молящиеся проводят здесь часы за часами?

— И все же, юноша, насчет помощи…

— Вы уже помогли.

— Вашему духу? Хорошо. Но тело тоже нуждается. И зачастую больше, чем душа. А уж вопиет о своих нуждах куда как громче. Если вашей жизни угрожает опасность, я могу…

— Предоставить убежище? Нет, не надо. Я верю в бога не так, как вы, падре. Но то, что послано мне для испытания или наказания, приму. От начала и до конца.

— Вы пришли сегодня сюда. И это может значить, что Он…

— Желает моего спасения?

— Именно.

Изможденный болью лик. Взгляд, устремленный вниз, к пастве.

А я ведь только сейчас заметил, что Ты смотришь прямо на меня, Господи. Потому что стою у подножия Твоёго креста, а не там, где обычно.

— Думать так означало бы, что я отдаю себя в Его руки.

— Все мы в руках господних.

— Ну что ж…

И смотрит деревянная статуя очень даже странно. Выжидательно. Мол, следующий ход — за тобой.

— Если Он и вправду хочет меня спасти, шанс Ему представится, обещаю.

Пусть будет испытание. Я не против. Хочешь проверить мою веру? Изволь. Не стану препятствовать. Пальцем о палец не шевельну, чтобы спасаться самостоятельно. Положусь целиком и полностью на Твоё всесилие.

Церковники любят твердить, что все беды и страдания ниспосланы людям, дабы укрепить дух и доказать право на посмертный билет в царство небесное. Так вот, я ничего и никому доказывать не собираюсь. Где-то согрешил? Пусть. Сдается мне, по счетам уже заплачено. У Тебя появились новые планы? Ну и замечательно! Задумал разыграть замысловатый спектакль? Отлично! Тогда будь любезен позаботиться об исполнителе главной роли. Хотя бы последи, чтобы до занавеса он, то есть, я, добрался успешно.

Мне готовиться не нужно: только вдох сделать. Или выдохнуть. И шагнуть вперед. А Ты-то готов, Господи?

* * *

— Желаете подать жалобу?

Привратник был слепым. Абсолютно. И, учитывая его преклонный возраст, можно было только гадать, чем заработано увечье, долгой службой или несчастным случаем. Но жалости человек у входа в самую странную часть здания муниципального совета не вызывал. Скорее всего, многие ему даже завидовали. Получить на склоне лет постоянную и достойно оплачиваемую работу — чем не мечта? А если ещё и понемногу приторговывать информацией…

Многие, кстати, думали именно так, когда открывался отдел по приему анонимных жалоб на действия городских служб и служащих. Но строгие меры быстро остудили пыл нечестных на руку сеньоров и сеньор. Одна из весомых заслуг сенатора Линкольна, кстати. И очень действенная: по каждой жалобе непременно проводилось тщательное расследование. Другое дело, что иногда анонимки оказывались пустышками, но и в таких случаях результат мог считаться положительным. Хотя бы потому, что установленные факты клеветы тоже подлежали изучению. С помощью оболганного чиновника, конечно же. И понятно, чем заканчивались. Но главное, хотя времена расцвета «жалобной комнаты» прошли ещё до моего поступления в университет, она все ещё функционировала.

Коридор в этом месте был изломан много раз и под такими углами, что в десяти шагах перед собой ты уже никого не мог видеть. И никто, соответственно, не мог видеть тебя. Только страж дверей, сидящий в глубокой нише. Ага, тот самый. Слепой.

— Желаете подать жалобу?

Он повторил свой вопрос. Потому что знал наверняка: я остаюсь на месте.

— Да.

Еле заметный кивок. Нажатие потайной кнопки. Тихий шелест двери, открывшейся за спиной убеленного сединами старика.

Здесь не было окон. И вентиляции толком тоже, поэтому у жалобщика имелось не так уж много времени, чтобы сделать свое «черное дело». Хотя даже за час можно успеть настрочить достаточно занимательную историю.

Да, он все-таки не боялся. Водитель. Его привело в бешенство совсем другое. Моя персона. Голодранец из Низины посмел читать нотации уважаемому жителю Вилла Лимбо? Такое прощать нельзя! Ну ничего, как бы ни сложился наступающий вечер, свою угрозу я тоже осуществлю.

Одинокий стол посреди замкнутого пространства. Совмещенный со стулом, как старинная школьная парта. Стопка пыльных листов на краю и чернильница. Только перо не гусиное, а деревянное со стальным наконечником. Кстати, вот и ещё одно ограничение для жалобщиков: мало того, что не каждый вообще умеет писать, так ещё и инструмент… Аристократический, ага. Уроки каллиграфии для меня были обязательными наряду со всеми прочими науками. Но сейчас и эти навыки больше мешали, чем могли помочь.

Пришлось немало потрудиться, выводя рубленые закорючки букв. Вспотел весь, с ног до головы. Наполовину от напряжения, наполовину от духоты. Зато остался доволен своим посланием и опустил его в приемный ящик с чувством выполненного долга.

Оно ляжет на стол к инспектору спустя несколько минут. И запустит механизм следствия. Неповоротливый, долго разгоняющийся, однако всегда добирающийся до цели, пока за положением дел в Санта-Озе присматривает сеньор Джозеф Линкольн.

Сколько ещё лет так будет продолжаться? С дюжину, не меньше. А что случится потом? Хотелось бы взглянуть. Ой как хотелось бы! Но в моем распоряжении времени явно намного меньше.

Последние часа полтора перед отправлением на работу я провел у полицейского управления. На одной из скамеек чудесного парка. Правда, разбит он был соответствующе: никаких высоких или протяженных растительных композиций, только клумбы и газон. Во избежание возникновения и бла-бла-бла. Впрочем, красивой природа от этого быть не переставала. И настраивающей на размышления.

Возможно, в полицию мне все-таки следовало зайти. Подать заявление. Правда, оно провалилось бы в долгий ящик, как и все остальное, не приносящее наград и премий. Зато в случае моей преждевременной кончины ясно указывало бы на виновника. Но все это выглядело бы…

Мы же договорились, Господи? Помнишь? Только Ты. Только Твоё провидение.

Можно было найти защиту. У того же Норьеги. Даже лучше: нападение на жителя Вилла Баха давало пламенному борцу за права и свободы прекрасный шанс оказаться на переднем крае. Проблема в том, что я не хочу делать такие подарки. Не хочу играть роль безвинной и беззащитной жертвы, да и вообще полагаться на…

Люди моей прошлой жизни доказали свою ненадежность. Собственно, меня «забыли» гораздо раньше, чем в ночной тишине раздалось карканье той девицы. Один лишь Хэнк оставался рядом, но и его, в конце концов, стало бы обременять моё общество. Наверняка. У нас ведь не предвиделось больше поводов где-то бывать вместе. Официальных оснований, кстати, тоже. Самый молодой богач Санта-Озы и… Кто? На какое место я мог бы претендовать?

Бесполезное и бессмысленное существование, вот что меня ожидало, не случись той встречи в саду. И вот ведь странность: получается, что теперь, при всех нелепых странностях и завихрениях судьбы, я больше нужен этому городу, чем прежде. Ну чем не издевательство?

Кстати, о городе и работе. За нарушение маршрута меня уже пожурили, так что нарываться на очередную выволочку, только теперь уже за опоздание, не стоило. Правила должны соблюдаться, иначе зачем они вообще придуманы, одобрены и приняты большинством голосов?

Часть 2.10

От главной площади автобус отошел почти заполненным. Даже присесть было некуда. Только остановок через пять освободилось местечко в самом конце салона, на которое я и взгромоздился.

Лица вокруг уже можно было считать почти родными. Что характерно, и моя физиономия у постоянных пассажиров маршрута вызывала намного меньшее раздражение, чем в первый раз. Примелькался, в общем. Конечно, объятия никто из этих людей для меня не раскрыл бы, но высокомерное равнодушие ощущалось поприятнее, чем открытое презрение. Так, глядишь, ещё пара недель, и…

Вот кто остался непреклонен в своих чувствах, так это водитель: меня смерили уничтожающим взглядом при входе, а на протяжении всего остального пути злобно зыркали в зеркало заднего вида. Стало даже жаль человека. И когда последний из пассажиров потянулся к выходу, я отправился следом. Да, на остановку раньше конечной. Потому что не мог больше смотреть на красное от ненависти лицо.

Хлоп!

Двери закрылись прямо передо мной, изрядно напугав, кстати, того, кто уже вышел. Он даже повернулся и высказал что-то нелицеприятное. Но кто его слушал? Уж точно не водитель.

— Сеньор куда-то торопится?

— Да нет. Наоборот, хотел пройтись. Подышать свежим воздухом.

— Напоследок?

В прошлый раз он не опускался до прямых угроз. Значит, с того времени разозлился ещё больше. Взлелеял свое бешенство.

— Ну почему же? Надеюсь встретить ещё один рассвет. Как минимум.

— Надежда — глупое чувство. Ненадежное.

Эту реплику следовало бы произносить мне. С полными на то основаниями. Ну раз уж отняли, поищу другую. Например, такую:

— Друзья тоже не всегда выполняют свое обещание сразу и целиком.

Рожа водителя побагровела ещё больше. Попал в цель?

— Они доберутся до тебя, будь уверен!

Точно, попал.

— Да я и не сомневаюсь. Со второй попытки. С третьей. С десятой. Смотря, насколько ваши парни старательны. Им ведь может и наскучить. Или нет?

Один на один у меня есть шансы. Даже принимая в расчет увесистые инструменты, спрятанные под водительским сиденьем. Но стоит ли доводить до греха? Что мне даст возможная победа? Удовольствия и то пшик. На один укус. А пользы ещё меньше.

— Считаешь меня слабаком?

А он заводится. Чем дальше, тем больше. Но не форсирует события. Из-за людей на улице? Недавних пассажиров, которые с интересом присматриваются к происходящему в салоне автобуса?

— Думаешь, не смогу за себя постоять сам?

Я ведь так опоздаю на смену. Сколько он ещё может горячиться? Вполне вероятно, до самого утра.

Утро… Отличное время для всего, что ни пожелаешь. Даже для начала путешествия в мир иной. Не на ночь же глядя отправляться к богу? Каким бы радушным ни был хозяин, гость, заявившийся по темноте, всегда рискует получить от ворот поворот.

— Конечно, можете. И давно бы постояли, если бы не сидели… В смысле, за рулем не сидели. Я же понимаю: вы при исполнении и все такое. Вот если бы встретиться после работы, и моей, и вашей… В свободное время, то есть.

— Приглашаешь?

Он что, и правда, ухватился за мои слова?

— Почему бы и нет?

Теперь кашляет. Только не от пыли, которой хватает повсюду. От смеха.

— Ну как я сразу не догадался! Сначала сыплет угрозами по-взрослому, а потом верит, что кто-то захочет вдруг играть в игрушки? Ты же ещё настоящий ребенок! Всего лишь самоуверенный мальчишка!

Любопытный итог. Практика, идущая в разрез с теорией. Значит, зря нам в университете прожужжали все уши о политике компромисса? Мол, люди по природе своей в большей степени склонны к переговорному процессу, нежели…

Ага, как же! Хотя, будь на моем месте сейчас кто-то другой, более внушительный… Нет, скорее, внушающий. Тому же Эсте договориться удалось бы быстрее. И продуктивнее. Потому что за ним стоят реальные силы. И за водителем толпятся бездельники, обожающие резать прохожих по ночам. За моей спиной вот только ничего нет. Зато и оглядываться не нужно.

— Мальчишка! Таких, как ты, довольно отшлепать, и все дела.

Я уже понял о себе все, спасибо.

— Может, откроете дверь?

Его взгляд ушел в сторону. Вперед по направлению движения.

— И желающие размяться всегда найдутся. Не бойся, много времени не уйдет! Если повезет, даже на работу успеешь.

Автобус тронулся. Резко, с поворотом, отбрасывая меня на дверь.

— Эй, что вы…

Водитель промолчал. Скрючившийся, похожий на паука, добравшегося до заветной мушки и готовый…

Машину повело юзом, раскручивая, как волчок.

Ну конечно, если дать газа и одновременно выкрутить руль до упора, двигаться будешь по кругу. Пока место есть. Но зачем расправляться со мной таким экзотическим способом? Заблокировать рычаги управления и меня заодно, а самому убраться подальше — это разумно. Оставаться рядом со своей жертвой? Бред собачий.

— Хорошо подумал, кретин? Ты же тоже убьешься!

Что-то прозвучало. В ответ. Нечленораздельное. А может, в визге шин и вое мотора я просто не смог разобрать ни слова.

А ведь он меня, скорее всего, тоже не слышит… Черт! Но как-то налаживать общение надо. Пока мы оба ещё живы.

Полированный металл поручней и вспотевшие ладони — не самое удачное сочетание. Трудно держаться. Ноги ещё мешают, путаются в поисках опоры. Ну да ладно, мне всего-то и нужно несколько дюймов. Вот так, правее. Ещё правее. Чтобы заглянуть в боковое зеркало и состроить рожу.

— Какого…

То, что я увидел, лицом назвать было трудно. Застывшая маска, на которой жили одни глаза. И эти глаза кричали. Орали. Вопили. Во весь голос.

— Дьявола?!

Никто не хотел никого убивать. И умирать никто не хотел. Вот только обстоятельства складывались таким образом, что…

— Твою-то мать!

Никогда не любил карусели. С детства. С того дня, как отец решил меня развлечь таким образом. Так за какие грехи сейчас попал на этот адский аттракцион?

Оборот, и стена дома становится ближе. На несколько дюймов. Сначала не замечаешь движения, а потом впору тереть глаза в надежде, что все это тебе только кажется.

Бьешься о поручни. Ладонями, локтями, плечами, поясницей, коленями: болтает, как тряпку на ветру. Что-то похожее по физике нам рассказывали. Центробежное, центростремительное. Не учили, правда, как быть со всем этим. Вот ничего и не остается, кроме как двигаться. Поступательно. И верить, что твои сухожилия выдержат.

Его пальцы сжаты тисками. Проще выломать рулевую колонку, чем разорвать эту хватку. Какие ещё есть варианты?

Ну да, как я сразу не догадался! Педаль газа. Прижата ботинком, но у обуви, слава Господу, пальчиков нет, и цепляться она не…

Его нога сгибается под очень странным углом. В кости сгибается, чего быть не должно. Зато соскакивает в сторону, и вой двигателя становится тише. С каждой секундой.

Все. Сделано. А почему карусель не замедляет ход? Непорядок! Где-то тут был ручной тормоз, или я ошибаюсь?

Буммм!

Ох, не надо было отпускать поручень…

* * *

Это больно. Все вместе. И картинка перед глазами никак не желает проясняться.

— Да приподнимите вы ему голову! А то ещё захлебнется… Ну вот, я же говорил!

— Доктор доморощенный! Раньше не мог это сказать?!

И правда, что-то мешает дышать. Ровно десять секунд, в течение которых мой желудок пытается выбраться на свежий воздух. К счастью, у него это не получается.

— У кого-нибудь есть вода?

— Вот, тут ещё немного осталось…

Капли летят в лицо. Противно-теплые. Затекают в рот, и становятся ещё омерзительнее. На вкус.

— А второму-то как помочь?

— Как, как… У тебя при себе пила есть? То-то же! Да не трогай его! Все равно не вытянешь: мало того, что кабина покорежена, так и он ещё узлом завязался.

Мир вокруг постепенно останавливается. Или моя голова? Неважно. Но происходящее все равно плохо видно. Хотя, вечер же давно наступил. Темень. А ещё вполне разумная экономия на осветительной сети в те часы, когда…

— Освободите проход!

Лучи прожекторов ударяются в мятую коробку автобуса. Отражаются. Много-много солнц, только свет от них белый и совсем неживой.

— Отойдите все! Да отойдите же!

— А то что? Рванет, что ли?

— Вот куда ни плюнь, всюду умник найдется… Да-да, тебе говорят!

— Так рвануло бы уже, если бы могло. Мы ж тут не сумасшедшие, чтобы в огонь лезть. У меня брат в автопарке работает, я про эти машины все знаю. Он горючее-то выжег до донышка, пока крутился: под конец смены остается всего-то пара литров, а на базу на аккумуляторах все возвращаются.

— А аккумуляторы, по-твоему, рваться не умеют?

Что-то зазвенело. Потом завизжало. Наверное, пила. Значит, хороший был удар, если пришлось водителя выпиливать. Странно, как меня-то на улицу ухитрились вытащить?

Ага, двери открыты. Причем все. Запараллелены с тормозной системой, что ли? Если так, то решение удачное. Спасительное, можно сказать.

— Скоро справитесь?

— Пять минут. Ну, семь. Как пойдет.

— Тогда сами позовете. А пока не мешайтесь!

Знакомый голос. Где-то я его уже слышал. И лицо, пожалуй, видел.

— Ага, старый знакомый!

Доктор Вега, точно. На сей раз в форме бригады скорой помощи. С официальным визитом, то есть.

— Нет, подниматься не надо! Лежи. И дыши ровно.

Пластины медицинского сканера тоже теплые, а хочется прохлады. До смерти хочется.

— Так, легкое сотрясение все-таки есть. Ну ничего, отлежишься: это даже лечить смешно. А что у нас ещё имеется?

Имелось многое, судя по количеству мест, которые обследовали руки доктора.

— Могу обещать: жить будешь. Первую неделю со скрипом и руганью, но будешь. Обязательно.

Отрадно слышать. Хотя уточнение настораживает, да.

Лязг. Визг. Грохот.

— Все, готово!

— Вот, держи пока. К вискам приложи.

Салфетка, пропитанная чем-то пахучим и — какое счастье! — наконец-то холодным, шлепнулась мне в ладони.

— Ну-с, взглянем на второго пострадавшего!

С моего места копошащиеся спасатели тоже просматривались хорошо. В первую очередь потому, что свидетелей аварии все-таки оттеснили за ленты оцепления. Прямо в руки зевающих полицейских.

— Эк его…

Непрофессиональный диагноз, зато точный. Потому что водитель автобуса, извлеченный, наконец, из металлической ловушки, остался точно в той же позе, в которой сидел за рулем. Растопырившись и изогнувшись всеми сочленениями. Ну разве что, за исключением ломаной голени правой ноги.

Они попробовали его разогнуть. Вся бригада, по очереди и совместными усилиями. Не получилось. Доктор Вега поколдовал со своими приборами над несчастным, потом вдруг нервно дернул головой и посмотрел. В мою сторону. Прямо на меня.

— Ладно, кладите его, как есть… Пролезет в двери. Должен пролезть. Я подойду через минуту.

И подошел. Правда, сначала ко мне. Наклонился, словно собирался проверить моё состояние, но вместо этого спросил, зло и почему-то растерянно:

— Как ты это делаешь?

Что? О чем это он?

— Сначала один, потом второй… И оба — рядом с тобой. Скажешь, совпадение?

Один и второй? Ну второй — это водитель, понятно. А первый? С кем доктор меня вообще мог видеть? Я и то его увидел только потому, что…

Хэнк. С перекошенными членами. Не такими же и не настолько страшно, но похоже. Очень похоже.

— Как ты это делаешь?!

Если бы я знал! А не знаю в силу той простой причины, что…

— Не я ЭТО делаю.

Вега выпрямился. Посмотрел сверху вниз ещё раз. Недоверчиво.

— Доктор, с парнем вы закончили?

— Что? А, да… Жить будет.

— Опрашивать можно?

Глаза доктора сверкнули. А может, это в них отразились лучи ближайшего прожектора.

— Можно. Все можно.

В поле моего зрения вплыло новое лицо. Сверху располагалась форменная фуражка, снизу — расстегнутый не по уставу полицейской дорожной службы воротничок.

— Сколько дашь?

Я что-то должен давать? Кому и за что?

— Сумма на усмотрение клиента. Тебе повезло парень, что ночной тариф ещё не начался, так что…

— Повторите, пожалуйста.

— Чего повторить?

— Вы что-то сказали… Про сумму. Какая сумма? Зачем?

— Э, а доктор-то пошутил, — разочарованно сплюнул полицейский, обращаясь к кому-то в стороне. — Клиент явно не в себе.

— Ну не в себе, так не в себе! Тебя учить надо? Посмотри по карманам.

Его руки любезничали меньше, чем докторские.

— Нет ничего.

— Хорошо посмотрел?

— Куда уж лучше? У него карманов-то раз, два и обчелся.

— Потормоши тогда. Вдруг очнется?

Меня шлепнули по щеке. Легонько, но удар отозвался звоном чуть ли не во всем теле.

— Эй, парень! Ты давай, быстрее соображай: есть шанс переночевать в своей собственной постельке.

И все-таки, я туплю. Причем тут постелька? Или он хочет сказать, что если заплачу, меня тут же доставят домой? В обход всех правил и инструкций?

— Вот дьявол! Следаки прикатили. Плакали наши денежки.

— Ничего, ещё успеем свое сорвать сегодня. Ночь-то только что началась! А с этим блаженным пусть сами разбираются.

— Что тут у нас?

— У вас, шеф, дорожно-транспортное.

С вновь прибывшим офицером полицейский разговаривал так сладко, что уши готовы были слипнуться. Мои, по крайней мере.

— Жертвы есть?

— Слава Господу и Деве Марии, только пострадавшие. Одного увезли на скорой, а это второй.

— Опрос проводили?

— Никак нет, шеф! Ждали распоряжений от вышестоящего начальства.

— То-то. Знаю я вас…

Человек, заглянувший мне в лицо, в отличие от его коллег по цеху, не собирался ничего предлагать. И спрашивать тоже не стал. У меня. Зато повернулся к полицейским.

— Его врач смотрел?

— А как же! Первым делом.

— И что сказал?

— Что клиент… в смысле, что пострадавший в сознании. И можно проводить следственные процедуры.

— Какая бригада приезжала?

— Сорок третья.

— В сознании, значит?

— Так точно!

— Вы бы хоть ему в глаза посмотрели, олухи.

— Доктору?

— Парню этому! Он сейчас родную мать и то вряд ли признает.

А вот это офицер зря. Не настолько я плох. Все-все помню. И маму мою зовут… зовут… маму…

— Раз медицина отказалась, сами поработаете.

— Э, шеф…

— Доставьте его в управление. И не дай бог, добавите новых синяков — за каждый спрошу. Со всей строгостью!

Конечно, особой заботы я не почувствовал. Но хамить все-таки не стали. Только тот, что давал советы своему напарнику, повторял через каждые пять минут:

— Чтоб я ещё раз вот так вокруг бахито прыгал? Да лучше в постовые пойду!

* * *

Пусть воспоминания о позднем вечере и ночи у меня оставались самые туманные, в одном я был уверен твердо: разнос корыстным служителям закона давал вовсе не тот человек, что сидел сейчас через стол передо мной.

Этот был энергичным. Даже слишком. Ерзал в своем строгом костюме так, словно собирался из него выпрыгнуть в любую минуту. И, едва я опустился на стул, начал с места в карьер:

— Готов сделать признание?

Почему-то вспомнилась давешняя парочка. По крайней мере, энтузиазм был примерно того же градуса, так что ответить «в тон» получилось само собой:

— Всегда готов, шеф! Как на духу, шеф!

Нормальный человек оскорбился бы. Или усмехнулся. В любом случае не стал бы воспринимать сказанное всерьез. Ага. Нормальный. А вот следователь и бровью не повел. Чуть наклонился над столом, уставился немигающим взглядом мне в глаза, выждал с минуту, а когда почувствовал неладное, подбадривающее протянул:

— И?

— В чем я должен признаться?

На смуглом лице отразилась целая гамма эмоций. Не очень сложная, зато яркая. Потом нависли уже не над столом, а надо мной. Сурово и недвусмысленно. К счастью, поток угроз так и не пролился, потому что дверь в дальнем конце комнаты распахнулась, и кто-то тихо, но весомо сказал:

— Рамирес, хватит валять дурака. Найди себе другую игрушку.

Следователь поник. Сдулся, как воздушный шарик. Недовольно одернул пиджак, гордо выпрямился и, больше не удостоив меня ни одним взглядом, удалился восвояси, предупредительно разминувшись с новым игроком на поле моей явно незавидной участи.

Часть 2.11

Допросная комната была не столько большой, сколько длинной, как и многие другие помещения полицейского управления Санта-Озы. Бывший форт, что с него возьмешь? Белоснежная крепость на скале над океаном, неприступная и грозная… Правда, с тех пор океан несколько сдал свои позиции, и там, где раньше плескалась вода, постепенно начали обживаться люди. Оборонительные укрепления частично снесли, фасад облагородили, особо устрашающие элементы сгладили, и теперь снаружи мало что напоминало о прошлом массивного здания. Но внутри характер остался. Бесстрастный и непреклонный. Чего только стоили эти долгие проходы от дверей: за три десятка шагов можно было успеть испугаться до смерти! Если было, чего бояться.

Позаботившийся о моем самочувствии мог показаться внушительным исключительно в сумерках, природных и душевных. Невысокий, щуплый, без намека на официоз: ни тебе костюма, ни тебе галстука, только рубашка поверх майки. Так впору было бы одеваться его более молодому коллеге, но мужчины словно нарочно поменялись ролями. И голос звучал вовсе не пугающе. Но почему-то он все же заставил вытянуться в струнку вымогателей при исполнении. Да и я сообразил, что поднимаюсь на ноги, только когда услышал:

— Сиди, сиди.

Потом он и сам присел за стол. Раскрыл принесенную с собой папку, начал листать подшитые бумажные страницы.

Листал долго, с пантомимой: щурился, чесал бровь, приглаживал клок седых волос над виском, зевал и прочая. В общем, всем своим видом показывал, что занят чертовски важным делом. Но я был точно того же мнения, поэтому терпеливо дождался окончания представления и поднятого на меня взгляда.

Этот следователь смотрел иначе. Не угрожающе и даже не вопросительно. Просто изучал, причем не особенно старательно, скорее раздумывал о чем-то, а моё лицо выбрал в качестве фона.

— Так я должен признаваться или нет?

— А хочешь?

— Да не откажусь.

Он приглашающе махнул рукой.

— Могу вот признаться в том, что прошлым вечером двое полицейских предлагали доставить меня домой. Безо всяких разбирательств и допросов. За сумму, размер которой разрешили определить мне самому.

— И сколько бы ты дал?

Глупо верить в честность и неподкупность чиновников. Любого ранга. Об этом нам подробно рассказывали на лекциях по государственному устройству. Заодно учили на глаз угадывать покупную цену. Но сейчас я спасовал бы. Потому что слишком ясно помнил вчерашний коротенький разговор под прожекторами.

— Так сколько?

— Когда будет, что давать, тогда и отвечу.

Он усмехнулся. Не надо мной, над чем-то своим.

— Кстати, можешь написать заявление. На патрульных. Как писал на того водителя.

О, а вот и свобода слова. Вернее, конфиденциальность информации. Во всей своей красе. Хотя, чему удивляться? Происшествие было? Было. Закончившееся… А чем оно закончилось, в самом деле?

— С ним все в порядке?

— Что, очко заиграло? Не беспокойся, он вполне себе жив. И даже в сознании. Правда, до допроса ещё не добрался: всю ночь напролет изливал душу священнику. Видно много грехов успел накопить.

Я бы тоже, наверное, подумал о душе. Если бы оказался на месте перекошенного на все стороны водителя.

— Мы с ним поговорим, разумеется. И возможно, не однажды. А пока… — следователь веером разложил бумаги по столу. — Будем работать с тем, что есть.

Проявлять живой интерес вряд ли было уместно, но я не удержался:

— И что есть?

— Всякое разное. Вот, к примеру, показания очевидцев. Результаты медицинской экспертизы. Счет за услуги службы спасения. Много чего есть, не сомневайся. Только одной малости не хватает.

— Какой?

— Объяснения, что же там все-таки стряслось.

У меня его тоже нет. К счастью? Нет, скорее, к сожалению. Если бы я знал, какие силы скрутили в бараний рог здорового и сильного человека, это могло бы подсказать… Или помочь. Мне и Хэнку.

— Собираетесь обвинить?

— Тебя? Упаси Господи! Если только ты не маг и чародей. Или не супергерой, который гнет рельсы одним взглядом. Все очевидцы, как один, утверждают, что ты не приближался к пострадавшему. Ну, до того, как все началось. И никакого оружия или прочих устройств при тебе не было — на это тоже есть убедительные свидетельства. Так что, даже если у тебя была мыслишка пожить на казенных харчах, извини. В этот раз не получится.

— Тогда почему я все ещё…

— Здесь? До оформления документов по делу. Все отчеты и экспертизы должны быть завизированы высоким начальством. Как положено. Сейчас как раз и визируют.

— А справку мне дадут?

— Какую справку?

— Что я… Понимаете, шеф, я же из-за всего этого на работу опоздал. В смысле, вообще не попал на работу. Чудо будет, если меня уже не уволили.

— Ах, это… выпишут. В канцелярии.

— Спасибо.

— Да не за что благодарить. Процедура, не более.

— Значит, я могу?

— Идти? Да пожалуйста. Я провожу.

Он аккуратно собрал бумаги обратно в папку и пошел к двери рядом со мной. А перед самым порогом отстал на шаг и, понизив голос, напутствовал:

— А про сумму ты подумай. На будущее. Так всегда проще, и тебе, и нам.

Узкий коридор вывел нас в старый внутренний двор, накрытый стеклянным куполом, под которым лабиринтом змеились приемные отделения. Здесь было много людей, в основном местных полицейских работников, но попадались и гражданские лица всех мастей. И было шумно, как везде, где скапливается достаточное количество народа. Но крик, раздавшийся от входных дверей, пролетел надо всем этим гулом без помех. А следом, вполне ожидаемо, наступила гробовая тишина.

— Отпустите его, он ни в чем не виноват! Это я! Я все сделала!

* * *

Лучше бы моё сотрясение не проходило. Тогда списал бы все на плохое самочувствие и другие последствия аварии. Но видеть хрупкую, и в то же время яростно отчаянную фигурку было… Странно. Удивительно. Непривычно. И одновременно ощущалось то ли чувство вины, то ли угрызения совести.

Она что, пришла сюда из-за меня? Да ещё во всеуслышание пытается заявить, что случившееся — её рук дело? Что за бред?!

— Это все я! Только я и никто другой!

Перед ней расступились. Как морские воды перед Моисеем. Но тот хоть служил богу и совершал благое деяние, а Лил…

— Отпустите его!

Ну что за дура? Никто меня не держит. И не стали бы держать.

— Отпустите!

Бегает она быстро, в своем весе москита. Раз, два, не успел оглянуться, уже висит на тебе, да ещё ухитряется при этом ощупывать. Можно подумать, меня тут на кусочки резали, чтобы теперь понадобилось считать, все ли на месте!

— Он ни в чем не виноват…

Ага, первый запал прошел, теперь наступает упадок сил? Э, только не падай тут мне!

— Сеньорита?

Это уже следователь. Настроенный на нужную волну.

— Вы сказали, что…

— Этот человек ни в чем не виноват, — повторила Лил, возвращая в голос прежний напор. — Я все сделала. Я одна.

— Очень любопытно. Нет, правда, весьма и весьма любопытно. А не подскажете нам, что именно вы сделали?

— Я поставила метку. Метку мертвеца. Он отмечен смертью.

— Кто отмечен?

— Тот, кто хотел поднять руку на моего мужчину!

Спрашивать, какой мужчина имелся в виду, не требовалось: назойливая обезьянка забиралась по мне все выше и выше, время от времени что-то шепча и прикасаясь губами. Наверное, тоже метила. А может, молилась.

— Вы хотите сказать, что заколдовали сеньора Фуэнтеса, от чего с ним и произошел… несчастный случай?

— Геде будут приходить до самого конца. Пока конец не наступит, — с мрачной уверенностью заявила Лил, прямо мне в ухо.

Следователь поднял ладонь к виску, собираясь пригладить волосы, но на полпути передумал и сотворил пальцами жест, очень похожий на тот, которым встречали и провожали девушку во время нашей первой прогулки по Низине.

Только не говорите мне, что он поверил в это идиотское заявление про колдовство!

— Сеньорита…

Точно, поверил. По тону голоса сразу понятно.

— Вы подтвердите свои слова под присягой?

— Я скажу все, что понадобится. Если его отпустят.

Для начала неплохо, чтобы ты сама это сделала, мартышка.

— Сеньора Ллузи никто не задерживает. Он может идти.

Наконец-то сползла. И победоносно посмотрела, хотя и снизу вверх.

— А вам, сеньорита, надлежит…

— Вы в своем уме, шеф? Она же просто ребенок. Нафантазировала, бог весть что, а вы ей потакаете!

— Тебе сказали идти, так и иди, — цыкнул на меня следователь. — Не мешайся под ногами.

— Это… Нет, даже не бред! Это идиотизм! Какое, к дьяволу, колдовство?!

По его лицу читалось, что мне светило заключение под стражу за оскорбление полицейского при исполнении или что-то в этом роде, но в непосредственной близости от Лил никто почему-то не спешил делать выводы. И вообще действовать не спешил.

— Вы будете слушать эти нелепые сказки? Серьезно?!

Молчание. Полное? Нет, кто-то где-то что-то бурчит, но так тихо, что слов не разобрать. Опасается кары небесной? То есть, колдовской? А Лил в восторге. Выгнулась и нос задрала. Правда, если приглядеться, личико опять слегка посерело. Меньше, чем в прошлый раз, но все же. Лечить её надо. Только не понятно, от чего в первую очередь.

— Шеф, прошу вас, подумайте трезво!

— А вот мне мой богатый опыт подсказывает, что на некоторые вещи нужно смотреть исключительно через стенки наполненного вином бокала. Будете спорить, юноша?

Теперь звуки прекратились. Все и сразу. Поэтому каждый шаг приближающегося к нам человека был слышен четко и торжественно.

Начальник полицейского управления Санта-Озы, сеньор Энрике Ангелино да Сильва больше всего походил на доброго плантатора. Из старинных пропагандистских изданий, призванных затуманить генетическую память темнокожих аборигенов о временах рабовладения. Высокий, ещё десять лет назад — статный, а теперь округлившийся со всех сторон, обладатель роскошных усов, переходящих в бакенбарды, выглядел бодрым, несмотря на раннее утро. И скорее всего, источником выходящей из берегов энергии являлась женщина, следовавшая за Сильвой.

Не местная, сразу видно. Жители экваториального Юга — дети игуаны. Они никогда не сорвутся с места просто так, вообще не пошевелятся, пока перед глазами не возникнет нечто, сулящее личную выгоду. А эта сеньора казалась похожей на ловчую птицу, высматривающую добычу с высоты полета. Впрочем, даже если бы она вздумала расслабиться и слиться с толпой, для начала пришлось бы поменять гардероб: женщины Санта-Озы не носят коротких юбок, выставляя напоказ поджарые икры. Минимум одежды — удел молодых красоток. Вернее, тех, что ещё не расцвели. Как Лил, к примеру. А зрелые сокровища прячут за занавесями. Почти прозрачными, конечно: должен же ищущий видеть, что движется в верном направлении?

— Команданте!

— Опять все веселье оставили себе, Гарсия?

— И в мыслях не было. Да веселья тут, прямо скажем…

— Мне послышалось что-то особенное. Про какую-то метку. Верно?

Следователь поморщился, но вынужден был признать:

— Было такое. Девчонка заявляет, будто…

— Давайте-ка пройдем ко мне. Поговорим подробнее. А вы продолжайте! — махнул рукой Сильва офицерам в зале. — Работайте, работайте!

— С вашего позволения, сеньор, я тоже пойду. Работать, — сказала женщина, шевельнув желваками на впалых щеках.

— А я-то хотел позабавить вас местными чудесами!

— Меня забавляет экзотика, это верно. Но такая… Право, уже чересчур. Честь имею.

Начальник управления отсалютовал уходящей, причем без тени иронии. Но я не успел подумать, что он делает это в силу очень определенных причин, потому что вместе с женщиной мимо меня пронеслось облако жасминового аромата. Того самого, наводнявшего в памятный вечер городской дом сенатора.

Неужели, именно она была тогда с Джозефом? Девяносто шансов из ста за это, уж слишком духи чужеродные: не под здешний климат. Но если так, вряд ли речь идет о банальной супружеской измене. Хотя бы потому, что сенатор Санта-Озы тоже не сторонник экзотических развлечений. По крайней мере, был. Все то время, что я проводил с ним рядом.

* * *

До личного кабинета Сильвы допустили только Гарсию, меня, Лил и пару мускулистых низших чинов. В целях обеспечения безопасности, видимо.

— Ну вот, теперь я готов выслушать всю историю, от начала и до конца, — милостиво сообщил начальник управления, опускаясь в кресло, обивка которого, похоже, помнила последнего настоящего команданте. Того, что управлял фортом во времена пушек и парусов.

— Обычное уличное происшествие. Водитель автобуса неважно себя почувствовал, потерял сознание, машину повело юзом… Но все закончилось вполне благополучно. Не в последнюю очередь усилиями этого молодого человека.

— Герой? — прищурился Сильва, переводя взгляд на меня.

— Никак нет, команданте! Надо было что-то делать, чтобы не помереть самому, вот я и делал.

Начальник одобрительно кивнул и снова повернулся к следователю:

— Тогда из-за чего весь этот балаган?

— Юная особа, которую вы видите перед собой, взяла на себя смелость заявить, что… э… заколдовала водителя. И ему стало плохо именно посредством колдовства, — Гарсия говорил медленно, стараясь сделать вид, будто пренебрежительно относится к собственным же словам, но я помнил его непроизвольный жест, а Сильва…

Сильва наверняка знал своего подчиненного очень хорошо, потому что сцепил пальцы в замок над столом и спросил прямо:

— Вы допускаете такую возможность?

— Команданте…

— Допускаете или нет?

— Вы же понимаете, я не могу дать ответ, которые не скомпромети…

— Я понимаю, Гарсия. Я все прекрасно понимаю. И со слухом у меня все отлично. Это ведь вы спрашивали, согласна ли девица повторить свое заявление под присягой?

— Я хотел её припугнуть. Немного. Чтобы не отнимала своими глупостями время у занятых людей.

— Это не глупости! — буркнула Лил у меня из-под мышки. — И я скажу все, что попросите. Хоть на распятии поклянусь!

— Колдовство, значит? — опустил подбородок команданте.

— Колдовство!

— И в чем же конкретно оно заключалось?

— Тот человек хотел причинить вред моему мужчине. Он был врагом, а врагов нужно уничтожать!

— То есть, вы намеревались убить сеньора Фуэнтеса?

— Я поставила метку. Метку Геде. Я указала цель. Средства выбирает лоа.

Когда она так говорит, по коже и впрямь начинают скакать мурашки. То, что сама верит в свои фантазии — несомненно. И Гарсия, похоже, не прочь поверить. Стало быть, последнее слово за начальником управления. Он, вроде бы, всегда славился здравомыслием, но в подобных противоречивых обстоятельствах даже прирожденному скептику есть, над чем задуматься.

— Надо сказать, ваш лоа избрал весьма занятный способ убиения. Слишком причудливый. Не проще было ли…

— Для лоа нет ничего невозможного. Путь к цели может быть длиннее или короче, но рано или поздно он придет к своему завершению.

— А вы, собственно, кто? И как вы сюда прошли, скажите на милость?!

При дневном свете её черное лицо вовсе не казалось грозным или пугающим, особенно обрамленное мирной белизной покрывала.

— Моё имя Мари. Мари ла Кру.

— Очень приятно, сеньора. Но если вы заметили, это помещение — особое, в него проходят только по приглашению, а вас никто не…

Незваная гостья пропустила слова Сильвы мимо ушей легко и непринужденно.

— Девочка говорит правду. О том, что касается меток.

— И вы тоже будете утверждать, что вечернее происшествие продиктовано колдовской волей?

— Команданте…

— Что ещё, Гарсия?

Следователь откашлялся и, понизив голос, пояснил:

— Эта женщина — мамбо, команданте. Жрица вуду. Она знает, о чем говорит.

Вуду, вуду… Знакомое слово. Я его слышал. Но где и когда? Не вспомнить. Что-то этническое. То ли традиции, то ли обычаи. Культурология никогда не входила в круг моих интересов. Может быть, и зря.

— Она является проводником…

— Спасибо, Гарсия, можно обойтись без дальнейших подробностей. Я в курсе.

— В восточных кварталах её почитают наравне со святыми.

— А вы, насколько я помню, проживаете совсем в другой стороне, однако… Да полно вам! Шучу. А шутки начальства не бывают неудачными, верно?

Следователь умолк. Как мне показалось, все-таки немного обиженно.

— Итак, сеньора… Не расскажете ли внятно и четко, о какой метке идет речь?

Мамбо, как её назвали, прошла к столу и уселась напротив Сильвы. Элегантно и с достоинством, которое невозможно натренировать, если его изначально нет в твоей природе. А Лил судорожно вцепилась в мой локоть.

— Есть много способов уничтожить врага. Метка Геде — не самый тонкий из них, но надежный. Весьма и весьма. Суть её заключается в том, что жертва отмечается… своего рода маяком, потом открываются врата в мир мертвых, и на свет маяка устремляется дух, откликнувшийся призывателю. Как я уже говорила, этот путь может быть достаточно длинным, но дело будет сделано в любом случае. Раньше или позже.

— Дух?

— Tonton macoute. Так его иногда называют. Призрак, сотканный из злобы.

— И вы тоже это практикуете?

— Я знаю правила. Я умею им следовать. Но я — мамбо. Я не творю черных дел.

— Что ж, хоть что-то прояснилось. Отлично. А эта девочка? Она в ваших терминах как должна именоваться?

— Лилис не посвящена.

— И что это меняет?

— Я приглядываю за ней. Она помогает мне по хозяйству. Она может стать жрицей, но не сегодня. И не завтра.

— Значит, её заявления — ерунда?

Вместо ответа темнокожая Мари повернулась к нам. Ко мне и Лил. И строго спросила:

— Какие вещи потребны для вызова духа?

— Нож, амулет, кожа. И кровь призывающего.

— Что дальше?

— Папа открывает врата, Барон — могилы. Нужно просить очень хорошо, чтобы они услышали. А потом нужно просто выбрать.

— Что выбрать?

— Голос. Всего один голос, который скажет то, что ты хочешь слышать.

Ровные дуги бровей мамбо сморщились складками, но она признала:

— Все так, все так…

— Девочка провела обряд?

— Она могла его провести. Но это не значит, что он прошел, как следует.

Мари поднялась, подошла, положила ладонь на щеку Лил:

— Ты звала духов?

— И они не промолчали.

— Это было так сильно нужно тебе?

— Да. — Девчонка выпрямила спину. — Это было мне нужно.

Мамбо замолчала. Вместе с ней почтительно молчал и Гарсия. Охранники за спиной команданте, даже не шевельнувшиеся, когда странная женщина вошла в кабинет, стояли, стиснув зубы. Только глазами двигали. Очень осторожно.

— Я не сторонник всех этих ваших штучек, — сказал Сильва, устав от наступившей мрачной тишины. — Как по мне, что колдовство, что проделки святых — одного поля чудеса. Но поскольку меня поставили отвечать в этом городе за порядок… Я должен принять решение.

— Можно верить или не верить в восход и заход солнца, но оно все равно будет двигаться по небу, — заметила Мари ла Кру.

— Да-да, именно так. Я не могу отрицать существование и… определенные возможности вашего рода занятий. Однако думаю, что вы согласитесь со мной в другом вопросе. Касательно отдельных представителей профессии. Кто-то ведь может быть более умелым, а кто-то менее?

— Как всегда и везде.

— Отлично! — кажется, команданте наконец-то вернул себе прежнюю уверенность, слегка пошатнувшуюся во время проникновенной речи мамбо. — Значит, все, что нам требуется, это подтвердить, мог иметь место акт колдовства или нет. Или, проще говоря, получить практическое свидетельство возможностей вашей воспитанницы. Как вы на это смотрите?

Мари задумалась. Ненадолго. И согласно кивнула.

— А что скажете вы, сеньорита?

— Как пожелаете, — гордо бросила Лил.

— Есть только одна небольшая проблема, — подкрутил ус Сильва. — А может, большая. Если я правильно понимаю, ваше колдовство направляется на людей? То есть, вызывать дождь или бурю вы не…

— Лоа могут все. Сила духов не знает границ. Но природа — их владения, не людские. Можно просить. Вот только придет ли ответ?

— Ясно. Значит, нужна жертва. И вот в этом, как раз, трудность. А, Гарсия? Вы же не согласитесь поучаствовать в нашем эксперименте?

Следователь побледнел. Стал серым, как пепел сигары, погасшей на столе у команданте.

— И среди ваших коллег вряд ли найдутся энтузиасты. Да, мы возвращаемся к тому, с чего начали. Вернее, к тому, чего пытался добиться мой усердный подчиненный: вам, сеньорита, лучше забыть о своих словах.

— Я поставила метку!

— Думайте, как вам удобнее. Ваше право. Но ситуация показывает, что…

— Он умрет. Если ещё не умер, умрет потом!

— Не умрет, — мамбо сделала попытку обнять Лил, но та отшатнулась. — Я помогу ему.

— Вы мне не верите? Вы все мне не верите… А я говорила с лоа. И лоа слушали меня!

Её плечики дрожали, как в лихорадке. Тощие, остренькие, держащиеся прямыми из последних сил.

Вот так, девочка. То, что важно для тебя, что важнее всего прочего мира, другие и в грош не ставят. Не замечают. Собираются растоптать. Совсем как мои надежды. И это будет больно, могу подтвердить. Но я-то — здоровый мужик, а ты такая хрупкая… Справишься ли? Особенно в одиночку?

— Команданте, ваше приглашение ещё в силе?

— Какое приглашение, юноша?

— То самое… про эксперимент.

— А почему, собственно, спрашиваете?

— Если нужен кто-то, жертва, как вы сказали… Я могу.

На меня уставились все. Кроме Лил, которая почему-то не рискнула обернуться.

— Юноша, вы… простите, что спрашиваю, но это важно. Вы в своем уме?

— А разве мне что-то угрожает? Здесь же никто не верит, что у девчонки получится. Даже её учительница не верит.

— Вероятность есть всегда, — напомнил Сильва.

— Зато все вопросы будут сняты. Правда, команданте?

Начальник управления разве руками:

— Пресекать инициативу на корню — не моё правило. Если юноша желает по доброй воле… Мы уж точно ничем не рискуем. Если колдовские чары и вправду действуют, не полиции с ним сражаться. А если все это шарлатанство, то на нет и суда нет. К вящей славе божией.

Часть 2.12

На камеру я не рассчитывал.

В смысле, не думал, что благое человеческое намерение доведет меня до тюрьмы: во имя соблюдения чистоты эксперимента и для собственного спокойствия команданте принял единственно возможное решение. Ага, поместить добровольную «жертву» туда, где колдовские чары не практиковались, а если имели место, то заключенным помочь так и не смогли. По крайней мере, история полицейского управления вкупе с историей форта не помнили случаев спасения, особенно чудесных.

Соглашаться на участие во всем этом идиотизме было… ну да, глупо. А ещё опрометчиво: только некоторое время спустя я вспомнил, что водитель-то все ещё жив и даже что-то соображает, если терзал священника ночь напролет. Значит, вполне мог связаться со своими дружками. И конечно, мог отдать определенные распоряжения. Насчет меня? Да и пожалуйста! Но я же был не один. Поэтому оставалось только молиться, чтобы…

Молиться. Считается, что делать это эффективнее всего в присутствии прямого посредника между человеком и богом. Мне всегда представлялось иначе, но сейчас выдавался шанс проверить общепринятую теорию, раз уж зверь сам вышел на ловца.

— Намечается причастие?

Вопрос застиг падре Мигеля ещё на самом пороге. Но не смутил. Священник вошел в камеру, смиренно подождал, пока дверь закроется, и только потом поинтересовался:

— А вы желаете причаститься, молодой человек?

— Да не так, чтобы слишком.

— И мне думается, что уместнее будет просто побеседовать.

— Душеспасительно?

Падре подвинул стул от стола к кровати, сел, скрестил руки на груди и посмотрел. Осуждающе, если мне не почудилось.

— О спасении я хотел поговорить, не скрою. Но, каким бы это ни показалось оскорбительным… Не только о вас пойдет речь.

— Любопытно.

— Вы совершили поступок. Неожиданный, с непредсказуемыми, возможно опасными последствиями. И в сам момент деяния думали не о собственном благе. Я прав?

А я и спорить не буду.

— Правы.

Он удовлетворенно кивнул и продолжил:

— Осмелюсь предположить, что вами двигало желание защитить…

— Хотите честно отвечу? И вопросов никаких не останется.

— Попробуйте.

— Я хочу только одного: выбить раз и навсегда из головы девчонки всю эту колдовскую дурь. Ещё бы кое-что хотелось выбить… ну ничего, подождет.

— Дурь?

— Она на полном серьезе считает себя волшебницей. Не помню, как это у них называется, да и ладно. Она уверена, что с помощью какого-то мусора может вершить судьбу человека. Вы не находите это кощунством? А как же Господь? Думаю, у него на этот счет тоже есть мнение. Очень похожее на моё.

Падре улыбнулся. Сочувственно и слегка растерянно.

— Пожалуй, я понял. Вы хотите изъять из жизни девочки чудеса.

— Я не хочу, чтобы она однажды жестоко разочаровалась в своих надеждах.

— Так, как это пришлось сделать вам?

Ну да. Правда, моя «сказка» и не обещала закончиться счастливо. Так, намекала немного. Вводила в заблуждение. Но чтобы прямо и четко уверить: все получится, если будешь хорошим мальчиком? Нет, никогда. Ни разу. Мне нравилось так думать. Грело душу. Только тепла хватило ненадолго.

— Не имеет значения.

— Что ж, вам решать. На свой счет, разумеется. Но что касается девочки…

— Она на каком-то особом положении? Или вы заступничаете по доброте душевной? Из любви к ближнему?

Взгляд Мигеля посуровел, но все равно не смог бы напугать даже самого впечатлительного ребенка.

— Любовь к ближнему, над которой вы смеетесь, молодой человек, способна на великие деяния. И настоящие чудеса. Впрочем, вы задали вопрос, и я отвечу.

Он помолчал, глядя на клочок неба, застрявший в решетке глубокого окна.

— Лилис никогда не была счастлива. Трудное детство, как часто говорят о подобных судьбах. Её мать несколько лет перед рождением дочери провела в грехе. Пересчитать мужчин, что перебывали в постели Лурдес, не взялся бы никто. И с каждым — всего одна ночь. Или утро. Никакого второго раза, никаких привязанностей. Я знал нескольких человек, что предлагали ей руку и сердце, искренне, со всем чувством… Лурдес отказала всем. И однажды вовсе закрылась от мира. Как потом выяснилось, чтобы выносить и родить дочь. А после родов словно помешалась: твердила всем, что малышка — особенная, лучшая из людей. Единственная.

— Многие матери говорят такое.

— Да, пожалуй. Но я закончу, позволите? Она протянула ещё несколько лет, постепенно сходя с ума. Лилис было около семи, когда мать ушла в мир иной.

— Достаточный возраст, чтобы понимать.

— Не скажу, что она понимала многое, но… да. Радости это не прибавляло. С тех пор я присматриваю за девочкой, как могу.

— Не вы один. Та странная… мамбо? Она говорила о том же.

— Мари? Увы. Ближе к смерти Лурдес сблизилась с ней. На почве своего безумия. И завещала заботу о дочери.

— Которую вы не одобряете. Заботу, имею в виду.

Падре вздохнул:

— Видите ли, у Лилис есть некоторые… особенности. Неустойчивые психические реакции, как сказал бы врач, но я скажу проще: мятущаяся душа. Причины понятны. Однако есть ещё последствия, и они настораживают.

— Вы о чем?

— Девочка не просто верит в колдовство или, говоря мягче, сверхъестественные и необъяснимые вещи, как это делают многие дети, подростки, да и взрослые. Она уверяет, что слышит голоса.

— Лоа. Она называла их «лоа».

— Да как ни назови… Суть не меняется. Я потороплюсь, если объявлю её блаженной, но уверен, что когда-нибудь так и случится. А до тех пор Лилис нуждается в участии. В чуткости, заботе, доброте. Неважно, что она творит, какие неудобства способна доставить, нужно быть снисходительным и внимательным. Каждую минуту. Всегда.

То, что у девчонки не все в порядке с головой, я уже понял. Давным-давно. Пока шалости, правда, были вполне безобидными. До прихода в полицейское управление. Ухватилась за первое попавшееся происшествие, чтобы найти подтверждение своей «исключительности»? Хорошо же её мама воспитала! И кстати, падре-то куда смотрел? Все это корректируется в юном возрасте и вполне успешно. Упустил из вида? Не решился вмешаться? Странно. Как меня прогнать из собора потребовалось, так сразу и грозность нашлась, и сила. А перед маленькой девочкой спасовал?

— Смотрю, вы не слушаете… И почему я вам все это рассказываю?

Хочешь переложить груз на чужие плечи, вот почему. Тяжеловат крест оказался, да? Ладно, пусть так. Я особо деликатничать не буду. В крайнем случае, выпорю.

— Может быть, потому что я — её мужчина?

— Она так сказала?

— Она все время так говорит.

Падре сдавил подбородок пальцами.

— Это хорошо.

— Для кого?

— Для девочки, в первую очередь. Она избрала вас опорой. Надежной частью своего мира. Неизменной. Спасительной.

— Звучит не особо обнадеживающе.

— Как и принятие на себя любой ответственности. Лилис Сапатеро доверяет вам.

— Скорее, считает своей собственностью.

— Своим близким окружением, — поправил падре. — Точно так же она относилась бы к каждому из друзей.

— Которых у неё нет.

— Которых нет. Это жутчайшая несправедливость на свете, когда ребенок оказывается отрезан от общества. В силу физических или умственных недугов, из-за упрямства родителей, по иным, подчас нелепым причинам. Для такого человека, когда он вынужден покинуть свою раковину, жизнь становится сродни прогулке по минному полю.

— Я бы не сказал, что девчонка чего-то боится. Скорее наоборот, боятся как раз все вокруг.

— Страшиться — удел сомневающихся. Свет рассеивает все страхи.

— Значит, ей однажды достался очень яркий фонарик.

Падре Мигель укоризненно качнул головой и обратился к кому-то за дверью, повышая голос:

— С божьей помощью, я составил свое мнение. Можно продолжать.

* * *

Процессия, торжественно вошедшая в камеру, оказалась немногочисленной. Собственно, лица были все те же: команданте, мой следователь и две, эээ… колдуньи?

Честно говоря, я в равной степени сомневался насчет обеих. Просто чернокожая, в силу возраста и приобретенного жизненного опыта, производила большее впечатление. По крайней мере, внушала к себе уважение плавностью движений и спокойствием. Внутренним, которое, как ни странно, всегда явственнее и заметнее внешнего. Помню, у меня в расписании была пара-тройка контактов на этот счет. Тренинги по эмоциональной устойчивости и все такое. И я даже побывал на вводных занятиях. Чтобы решить, какой из шарлатанов больше заслуживает платы за свои фокусы.

— Нужно что-то ещё? Для вашей работы, сеньорита, — уточнил Сильва, обращаясь к девчонке на удивление почтительно.

Потешается? Да нет, вроде не похоже. Начальник управления, все-таки, человек не в том статусе, чтобы развлекаться, насмехаясь над бесправными и беззащитными: у него в подчинении целая куча куда более забавных мишеней. А главное, ни одна из которых слова поперек не скажет. Наоборот, натужно посмеется вместе с команданте.

Лил не стала отвечать. Не разжала стиснутые до синевы губы, только мотнула головой. Отрицательно. Ну и слава Господу! Если бы в камеру внесли какие-нибудь погремушки, ленточки, бусики, палочки и прочую бессмысленную дребедень, боюсь, сохранять вежливую заинтересованность было бы трудно всем присутствующим. Мне уж точно.

— Итак?

— Не торопите её, сеньор, — тихо попросила чернокожая Мари. — Осталось самое малое из ритуала. И самое важное.

— Хотите сказать, то, что нам продемонстрировали ранее, всего лишь…

— Тссс! Проявите ещё немного уважения. Совсем немного.

Сильва пожал плечами, но коснулся рта кончиками пальцев, показывая: все, согласен, буду нем, как рыба. Остальные и до того молчали, а когда девчонка шагнула ко мне, так и вовсе затаили дыхание.

Не знаю, какой ерундой Лил занималась целые сутки, но явно не спала: кожа вокруг глаз казалась совсем серой. Комплект одежды тоже был прежним. И слишком легкомысленным для намечающегося представления. Ничего не имею против народных традиций и связанной с ними театрализации всяческих бытовых ситуаций, но право, если уж речь зашла о колдовстве, можно было внешнюю атрибутику хоть обозначить? Например, накинуть на плечи девчонке такую же хламиду, в какой щеголяла её наставница. Прочитать молитву или абракадабру, символизирующую заклинание. Сделать пасс руками. А так получается, она просто подойдет ко мне и… И что-то случится?

Лил остановилась. На приличном расстоянии: не дотянуться. Подняла голову и уставилась на меня. Не моргая. Глаза в глаза.

Поймав её взгляд, кстати, вполне можно было поверить в нечто сверхъестественное. На несколько секунд.

Крепкий кофе. Не только что заваренный, а уже успевший постоять. Слегка остывший, сбросивший пенку и обнаживший свою глубину. Не ту, что прячется на дне чашки. Другую. Где-то под ней. Под блюдцем. Даже под столиком. Может, в области пола? Нет, ещё дальше.

Взмах ресниц, и все, нет больше кофе. Остался только карий взгляд, напряженный и вопросительный.

Я что-то должен сказать? Сделать? Упасть на пол и забиться в конвульсиях? Вряд ли, потому что все остальные смотрят на меня с интересом, но явно без опасений, что случится нечто, угрожающее жизни и здоровью. Значит, планировался какой-то простой фокус. Что-то вроде гипноза? Хорошо. Но почему она всего лишь молчит и смотрит? Пусть озвучит задание, даст приказ, вот тогда и оценим силу заявленного колдовства.

Ну же! Только не говори, что струсила в последний момент. Не поверю.

Ещё взмах. Один, другой, третий. Мелко-мелко задрожавшие ресницы, между которыми вдруг заблестели…

Слезы?

Дверь камеры оставалась открытой, и наверное, только поэтому Лил удалось выбежать вон: не думаю, что её глаза, залитые соленой водой, что-то могли видеть в этот момент. Следом, кстати, никто не отправился. Ни падре, так трогательно, почти душераздирающе рассказывавший мне о нелегкой девичьей судьбе, ни величавая мамбо. Пожалуй, проводил девчонку взглядом один только Гарсия. На всякий случай.

— Что скажете? — первым общее молчание нарушил команданте.

Можно было не гадать, кому задан вопрос. Одной-единственной персоне изо всех нас. Той, которая хоть что-то должна была понимать в случившемся. Или хотя бы притвориться, что понимает.

— Порадуете нас или огорчите?

— А что бы вам хотелось услышать, сеньор?

— Собственно, правду. Ничего, кроме правды, ведь мы собрались здесь именно за этим.

Мари ла Кру мягко улыбнулась:

— Правда состоит в том, что никто не добился своей цели. Кроме, разве что, этого молодого человека: он хотел помочь девушке, попавшей в затруднительное положение, и помог. Что заслуживает уважения.

— О каких целях вы говорите? Мы хотели лишь…

— Вы, сеньор, хотели увидеть чудо. Или, на крайний случай, чудесный спектакль. Ваш подчиненный надеялся, что увиденное подарит вам немного больше веры. Я желала убедиться в силе девочки, святой отец…

— Позвольте мне сохранить мою цель в тайне, — подал голос падре Мигель. — Могу только чистосердечно подтвердить: да, то, на что я рассчитывал, также не случилось.

— Кто у нас остался? Девочка. Но думаю, её даже не надо спрашивать о результате. Мы все видели слезы, сеньоры. Это самый искренний и правдивый ответ.

Сильва, кивавший каждому слову чернокожей мамбо, признал:

— Вы правы. Никто не получил желаемого. И пожалуй, это справедливо. Как считаете, падре?

— Все в руках божьих.

— Вне всякого сомнения, вне всякого… — осенил себя крестом команданте. — Что ж, никого не смею задерживать.

Вышел он первым. Как полагается самой важной персоне. Гарсия потянулся следом и вздрогнул, услышав моё:

— Шеф! Насчет справки…

— Будет тебе справка. Все будет.

— Так я сейчас зайду?

В ответ, уже из-за порога, раздалось что-то малоразборчивое, но вселяющее надежду на получение нужного документа.

Падре на прощание перекрестил меня, уж не знаю, зачем, и тоже ушел. Последней к выходу двинулась Мари ла Кру, и поскольку теперь уж точно было ясно, что по доброй воле никто не станет ничего рассказывать, пришлось заступить ей дорогу.

— Вам что-то требуется, молодой человек?

— Информация.

— И какая же?

— Вы всех нас, и себя в том числе, замечательно разложили по полочкам, но не сказали главного. Мне, по крайней мере.

— И что же, по-вашему, главное?

— То, из-за чего все и затевалось. Колдовство.

— Оно не состоялось, — улыбнулась мамбо.

— Отлично. Но я могу узнать, что произошло бы, если бы…

Её улыбка стала шире. Обнажила ослепительно-белые, особенно на фоне такой кожи, зубы.

— Или вы хотите, чтобы я спросил у Лил? Вряд ли это поможет ей поскорее успокоиться.

— А знаете, пусть будет именно так. Спросите. Либо это убьет девочку, либо заставит родиться заново. Для новой жизни.

Поскольку я не двигался с места, ей пришлось меня обойти. Давая понять, что продолжения беседы не будет.

Справку выписали в рекордные сроки: Гарсия сунул мне бумажку с ярко-синей печатью ещё на полпути к выходу из общего зала. И тут же убрался восвояси под улюлюканье коллег, уже наверняка посвященных во все подробности только что завершившейся истории.

Солнце на небе подползало к обеду. То есть, к зениту. Жарило вовсю. Укрыться от палящих лучей можно было только в тени парковых кустов, да и то весьма условно. И уж точно никто бы не обезумел настолько, чтобы выходить на самый солнцепек, пусть и к фонтану: водяная пыль слегка освежала кожу, но для защиты требовалось что-то поматериальнее. Особенно маленькой фигурке, присевшей у мраморного бортика. Ага, уткнувшейся голыми коленями в острую каменную крошку.

— Тебе не больно?

Попытка быть вежливым прошла без внимания.

— Ну не получилось, и ладно. Чего переживать?

Ноль эмоций. Смотрит куда-то в переплетение струй. Но хоть не плачет. Или просто в брызгах, оседающих на её лице, не разобрать слез?

— А что вообще должно было получиться, кстати?

Ага, теперь все четко: брызги налево, слезы направо. Целый поток.

— Да хватит уже!

И платка-то под рукой нет… Придется пожертвовать рубашкой: утереть чумазую мордочку. В смысле, загорелую от природы.

— Есть смысл рыдать-то? Мир же не рухнул. Вон, стоит себе, такой же, как раньше, сама посмотри.

— Мир…

Первое слово за весь день. Наш совместный.

— Стоит…

— И будет стоять, можешь мне поверить. Потому что ему все наши слезы до одного места.

— Этот мир пусть делает, что захочет. А мой… мой… Моего мира больше нет!

Новый поток слез. Чуть послабее, ну да и рубашка у меня не безразмерная.

— Можешь объяснить толком? Только учти, ещё одного взрыва рыданий я терпеть не буду. Уйду и больше ничего спрашивать не стану.

— Не уходи.

Сказала еле слышно, зато за штанину уцепилась не хуже краба.

— Значит, поговорим?

Кивнула. В паузе между сморканиями. Интересно, кто стирать-то будет?

— Я уже понял: твои планы полетели ко всем чертям. Что бы ты ни планировала. И хотя сейчас уже почти бессмысленно это знать, с другой стороны, и тайну хранить больше не нужно. Что ты хотела сделать? В смысле, наколдовать?

Бурчание. Куда-то вниз, в песок.

— Не слышу.

Ещё несколько слов, по-прежнему неразборчивых.

— Нет, так дело не пойдет!

Она легкая. Чуть тяжелее Генри, если сравнивать. И поднять её за талию так же легко. Только приходится держать, чтобы снова не осела вниз.

— Вот, теперь можешь говорить.

— Ты должен был…

Ага, значит, подобие гипноза намечалось. В принципе, изо всех фокусов самый реальный. И беспроигрышный. Если получается.

— В меня…

Странное построение фразы. Настораживающее.

— Влюбиться.

Она говорила все тише и тише, так что последнее слово пришлось наполовину угадывать, а не слушать. Может, поэтому долгожданный ответ и показался мне настолько нелепым?

— Только и всего?

— Однажды и на всю жизнь!

Чуточку обиделась? Зато вроде больше не плачет.

— Разве любовь можно наколдовать? Возьми любую сказку, и она расскажет тебе обратное. Чудо настоящей любви всегда рушит все чары.

— Сказки это сказки! Чудес в жизни не бывает!

— А колдовство бывает?

— Да!

Часть 2.13

Идиотская позиция. Главное, не предполагающая осмысленной дискуссии.

— Ладно. Значит, ты хотела заколдовать меня, чтобы я в тебя влюбился. Допустим. И ты была уверена, что все получится?

Гордо отвернулась.

— Тем не менее, я сейчас стою перед тобой и в сфере чувств изменений не ощущаю. Какой вывод будем делать? Очень простой: никакого колдовства не существует.

— Существует! Просто у меня… просто…

Последний заряд слез был совсем слабым. Как раз на рукав рубашки.

— Просто я…

— Та ещё колдунья. Правильно?

Опустила взгляд.

— И в чем трагедия? Никто даже не улыбнулся, если хочешь знать. А могли бы освистать, и это было бы намного больнее.

— Пусть свищут. Пусть смеются. Это все уже не важно.

— А что важно?

— Я слышала их. Лоа. Можешь говорить все, что хочешь, но они были рядом. Были со мной все эти годы, а сегодня… Промолчали. Сегодня, когда были нужны, как никогда.

— Наверное, у них нашлись другие дела. Более важные.

— Просто промолчали. Они слышали мою просьбу. Я знаю, что слышали!

А уж я сколько просил. И не духов каких-то. Самого главного. Того, кто их всех сотворил. И тоже уверен, что каждое моё слово донеслось до Его ушей. Правда, не могу сказать, что в ответ промолчали. Ответили, и ещё как! Примерно в том же стиле, как ни печально.

— Не помогли — их проблемы. Забудь. Если ты им нужна, ещё сами придут и попросят.

Господи, что я несу?! Хотел же наоборот. Немного действенной шоковой терапии Лил не помешало бы. Совсем чуть-чу…

А ведь мамбо на это и рассчитывала. Когда не ответила на мой вопрос. Отправила меня к зареванной девчонке, уверенная, что я не стану никого щадить. Занятная забота о воспитаннице, нечего сказать!

— Придут?

— Ну, прилетят. Понятия не имею, как они передвигаются.

— И попросят?

М-да, момент упущен. Дождаться нового? Да ну, к черту! Голову и так уже напекло.

— Придут, не придут — их дело, я уже сказал. А вот мы точно сейчас пойдем.

— Куда?

— Домой!

— К тебе домой?

Могу спорить, к этой секунде в голове девчонки уже не осталось ни одной мысли о духах, колдовстве и прочей возвышенной ерунде. По крайней мере, во взгляде, что-то ищущем на моем лице, ничего сверхъестественного не читалось. Но это-то как раз и пугало. По-настоящему.

— Ты приведешь меня в свой дом?

Все-таки она сумасшедшая. Повернутая на любви. Даже колдовство ей было нужно только для этого. Ну и для замужества, наверное. Хотя если учесть, что её мать, согласно рассказам падре, так и не захотела связать себя узами брака…

Право, не знаю, какой вариант развития сложившейся ситуации меня больше удручает: возможность обзавестись блаженной супругой или вероятность того, что до венца мы так и не доберемся?

— Мы будем жить вместе?!

Хорошо хоть, людей вокруг нет: не видят скачущую и вопящую девицу.

— Пошли уже.

— Мы будем жить вместе!

На плече её нести ещё легче. А что самое удобное в этом моменте: не путается под ногами. Пинается только. От избытка чувств. И повизгивает прямо в уши. То в левое, то в пра…

Стоп. Слева — это вовсе не она. Это тормозные колодки.

— Эй, амиго! Как поживаешь? Хотя, что я спрашиваю? Если есть женщина, есть и жизнь, а ты, вижу…

Господи, а это ещё кто? Рожа вроде знакомая, только где я мог её видеть? Торчит из окна такси. А! Вспомнил. Тот самый, добрый самаритянин, который подвозил нас до границы Вилла Баха. Как его там… Муньес или что-то в этом роде. Только расставались мы на более церемонной ноте. «Сеньор» и все такое прочее. А теперь, значит, «амиго»?

— Доброго дня.

В появлении нового собеседника было, по крайней мере, одно неоспоримое преимущество: Лил смущенно затихла.

— А приятель твой как? Помню, выглядел он плоховато.

— Пока не помер.

— Ну и слава Господу!

Именно этого мне и не хватало сегодня, пожалуй. Разговора ни о чем с едва знакомым человеком. Причем любопытным и понятия не имеющим о такте и вежливости.

— Гуляете?

— Собственно, домой уже отправляемся.

— Подвезти?

— Я не при деньгах, так что…

— Да ну, какие деньги между друзьями? Садитесь, домчу в два счета!

Или он и вправду добряк, или хорошо усвоил основные правила расширения рынка услуг. Ну да, скидки постоянным пассажирам, бонусы, рекламные акции — вся эта нелепая, но действенная ерунда. Только целевую аудиторию выбрал неудачно.

— Куда ехать-то?

— В Низину. Рискнешь?

— Да запросто.

— Камино Брава, пара кварталов от колонки, дом… С балкончиком. Дурацким. Увидишь — сразу поймешь, что это он.

Лил, едва коснулась ногами земли, тут же юркнула в машину. Довольная донельзя.

— Хорошего парня нашла, — подмигнул ей водитель. — Надежного. А уж видела бы ты его тогда вечером… Настоящий принц был.

— Принц? — переспросила девчонка, озадаченно хмурясь.

— Ещё какой! Одет, причесан, все дела. Да не переживай, он и сейчас хорош!

— Принц…

Откинулась на спинку сиденья. Почти вжалась. И о чем-то напряженно задумалась. Меня тоже вдруг внезапно осенило:

— Довезешь её? Только смотри, чтобы никаких проблем не было.

— Можешь на меня положиться, присмотрю, как за младшей сестренкой. А сам что? Не поедешь?

— Надо зайти в одно местечко. Уж извини, в следующий раз покатаешь. Договорились?

— Как скажешь. Ну что, красавица, готова?

Шевеление губ, но ни одного звука. Ушла в себя, что называется.

— Удачной дороги! И спасибо. Как получу зарплату, сразу…

Он покачал головой. Укоризненно. А потом машина торжественно поплыла, иначе не скажешь. Прямо как карета. С самой задумчивой принцессой в мире.

* * *

События прошедших суток вкупе с потрясениями души и мозга совсем выбили из головы единственно важную деталь аварии — трансформацию сеньора Фуэнтеса. А вот доктор сразу подметил схожесть между двумя больными, которых ему довелось осмотреть. И поставил диагноз. То есть, назначил меня главным виновником. Не то, чтобы я совсем уж был ни причем в обоих случаях, однако…

Форту большой гарнизон не полагался: упор ставился на мощные орудия, а не на живую силу, поэтому когда возникла необходимость не защищаться от внешнего врага, а подавлять внутренние волнения, рядом — через пустошь, сейчас занятую под парк — отстроили казармы. Широкобокие, низкосводчатые, с трех сторон окружившие просторный плац. Помещения без какой-либо внятной планировки внутри. Зачем солдатам удобства и личное пространство? Правильно, незачем. Зато сооружать здесь центральный госпиталь Санта-Озы оказалось крайне удобно. Правда теперь внутри выбеленных стен расположился сущий лабиринт из палат, операционных, сестринских, кладовых и кабинетов, разбираться в котором не рискнул бы ни один здравомыслящий человек.

— Чего тебе? — неприветливо спросила женщина, перекладывающая пухлые тетради из стопки в стопку.

— Навестить больного.

Одна, вторая, третья, четвертая. Пауза. Пятая и шестая — в новую стопку.

— Что за больной?

Отутюженными и внимательными медсестры здесь бывали, похоже, только в дни приезда сенаторской команды. А сейчас мало того, что разгар дня, приемный покой пустует, так ещё и обеденный перерыв слишком скоро, чтобы напрягаться.

— Привезли прошлой ночью. На «скорой», после аварии. Водитель автобуса.

Лениво посмотрела в журнал. Листнула страницу.

— Как звать?

— Фуэнтес, Альваро.

Палец пополз по строчкам. Ещё ленивее, чем взгляд.

— Есть такой. А ты ему кто будешь? Только не говори, что родственник: целый день прошел, а кроме священника никто не заявился.

Странно. Нет семьи, что ли? Ладно, допустим. А шайка ночных беспредельщиков? Уж из них кто-то точно должен был наведаться. Например, чтобы получить новые распоряжения на мой счет.

— Так кто?

— Сослуживец.

Она мельком взглянула на карточку, однозначно определяющую меня в жители Низины. Хмыкнула.

— Врешь.

— Вру.

— Полицию вызову, — пообещала медсестра, правда, все с той же апатией, чуть ли не зевая.

— Зовите. Только можно я пока пройду, посмотрю на него?

— Вот настырный… — ага, все-таки зевнула. — Иди уж. Секция Д, палата 34. У двери все равно сканер стоит, мимо него не пройдешь.

Это она напомнила совершенно правильно. Только дело было вовсе не в обеспечении безопасности.

Конечно, высокопоставленных больных, а также тех, кто мог дорого заплатить за свое здоровье, охраняли безукоризненно. Правда, совсем в другом районе города и совсем другом здании. А центральный госпиталь принимал всех остальных, и администрацию волновало лишь количество посетителей: от него зависел объем бюджетного финансирования. Сначала пробовали сканировать людей на главном входе, но цифры получились жуткие. В первую очередь, за счет самого персонала, мельтешащего туда-сюда. Тогда и было принято решение отслеживать тех, кто пользуется медицинскими услугами, целенаправленно. И сами услуги, кстати, тоже.

Систему ввели в эксплуатацию примерно год назад. Помню, главный врач по этому поводу прочел проникновенную речь. Пыжился от гордости, краснел, потел… Смотреть было малоприятно, слушать — неинтересно. Но тогда это казалось мне важным, присутствовать на городских событиях. Нужным. Перспективным. М-да.

Половина палат в секции Д пустовало: за прозрачными перегородками не было видно следов человеческого присутствия. Чистота, строгость, скромность. Никаких излишеств. Ни тебе букетика цветов на столике у кровати, ни картинки на стене. Впрочем, даже обитаемая комната, та, куда меня направила медсестра, выглядела точно так же. Уныло. Мало подходяще для ускорения выздоровления. Впрочем, пациент, похоже, не замечал ничего вокруг себя. Как по мне, к своему счастью.

Сканер мигнул, считывая матрицу моей «молли», и дверь шурша отъехала в сторону. А несколькими секундами повторила этот маневр уже у меня за спиной.

«Альваро Фуэнтес. Возраст — 35 лет. Диагноз…» Ага, пустое место. Было сначала написано что-то вроде «дорожная авария», но потом затерли, да так и оставили. Жаль. Я-то думал, хоть здесь разобрались, что к чему.

Наверное, санитары не на шутку устали, укладывая его на кровать, и все равно казалось: сидит. Вернее, собирался то ли сесть, то ли лечь обратно, но почему-то застыл на полпути. Согнулся, потом перекосился. Или наоборот?

Но на то, что случилось с Хэнком, не очень-то и похоже. Например, кожа не обугленная. Смуглая, да, но такой она была и до аварии. Если разница и есть, то на пару тонов. Главное, сами искривления, если их можно так назвать. Все-таки другие. Намного более… грубые, что ли?

Этот бедняга словно набросок. Задали основные направления усилия, на глазок, условно, и потянули. Не каждое мышечное волокно по отдельности, а пучком, выворачивая конечности из суставов. Как будто кто-то боялся не успеть. И если бы вдруг не передумал, то вполне возможно, что водителя разорвало бы на…

— Помолись со мной! Кто бы ты ни был, помолись, прошу тебя!

Пробовали когда-нибудь выгнуть все пальцы в разные стороны, а потом попытаться ухватиться за чужую штанину? Вот и у Фуэнтеса не получилось. Только заставил меня дернуться от неожиданности.

— Помолись со мной!

Глаза его тоже смотрели, куда придется. В основном, внутрь черепа. Представляю, что там можно было разглядеть. И представляю, почему никто не спешил навещать больного.

— Признавайтесь друг перед другом в проступках и молитесь друг за друга, чтобы исцелиться, ибо многое может усиленная молитва праведного!

И с языком у него проблемы. Слова удается разобрать, но общее впечатление… Мрачное. Не приведи Господи, чтобы Хэнк однажды очнулся таким. Я его тогда сам убью. Чтобы не мучался.

— Помолись со мной!

Крюки, шарящие в воздухе. Бррр.

— Прошу тебя…

Все, насмотрелся. Прочь отсюда. Подальше. В коридор. Пред темные очи доктора Веги.

— Пришел полюбоваться на дело рук своих?

— Я уже говорил вам, что…

— Я помню. Да ладно, это шутка. Хотя смеяться, конечно, не над чем.

В антураже госпиталя он производил более внушительное впечатление. И уважения вызывал несоизмеримо больше, чем когда закуривал сомнительную сигаретку в темном доме папаши Ллузи.

— Пойдем, поболтаем, раз уж зашел. Не против?

Собственно, на это и рассчитывал, отправляясь в госпиталь. Хотя особо не надеялся выполнить все, что запланировал.

— Как голова?

Кабинет доктора располагался поблизости от палаты: весь путь не занял двух минут. А обстановка была ещё аскетичнее, чем в апартаментах сеньора Фуэнтеса. Хотя, так могло только казаться. Например, из-за закрытых стенных шкафов с непрозрачными дверцами и совершенно пустого процедурного стола.

— Все ещё на месте.

— Чувство юмора на месте точно, — он приоткрыл один из шкафов. — Извини, не приглашаю присесть: некуда.

— Ничего, постою.

— Как твой приятель?

— Который из?

— А вот злоупотреблять не стоит. Даже юмором.

Хлопнул дверцей, защелкивая замок. Размял в пальцах папиросу, скрученную явно не фабричным способом.

— По-прежнему. Выглядит чуть здоровее, если вы об этом. Но в сознание не приходит.

— Это не так уж плохо, кстати.

— Ага.

Помолчал. Поднес папиросу к лицу. Понюхал.

— Лучше так, чем…

— С ним произошло то же самое? С этим водителем?

— Я бы сказал, тебе виднее, — Вега оперся о стол. — Но да. Суть та же.

— Почему тогда результат другой?

— А вот это вопрос.

Он все-таки закурил, и по кабинету поплыл знакомый сладкий аромат.

— Трудность в том, что я пока не представляю, каким было воздействие. Отчасти похоже на последствия магнитной бури, но слишком узкая локализация. Точечная, можно сказать, а следовательно, и интенсивность превышает все разумные пределы. Просто зашкаливает.

— В природе такого не бывает?

— Да кто знает, что бывает и не бывает на этом свете? Я вижу впервые, вот и все.

— А ваши коллеги? Вы ведь наверняка консультировались с кем-нибудь?

— Соображаешь, — черты докторского лица начали умиротворенно расслабляться. — Спрашивал. Не прямо, конечно. Но думаю, результат все равно был бы тем же. Отрицательным.

— Неужели во всем мире никто и никогда…

— Насчет всего мира говорить не буду. Хотя шанс крайне маленький, да. Ничтожный.

— Значит, нет ни диагноза, ни методики лечения?

— Значит, нет.

Примерно то, что я ожидал услышать. И надеялся, что не прозвучит.

— Зато есть подопытный и куча времени.

— Хотите сказать…

— Я собираюсь попробовать. Пока только местное воздействие. Возьму списанный томограф и займусь. Может, что и получится. Ну а не получится, и ладно.

— Человеколюбиво звучит. Очень.

Вега затянулся папиросой. С видимым наслаждением.

— Врачи все немного сволочи, разве не знал? Бессердечные ублюдки. А если серьезно…

Он вдруг посмотрел мне прямо в глаза. На редкость ясным взглядом.

— Ты сам все видел. Я буду делать то, что могу и умею, не больше и не меньше. И буду молиться, чтобы кому-то из нас повезло: или мне, или пациенту. На выбор Господа.

Хотелось бы верить, что Он вообще собирается что-то выбирать. Из двух зол. А может, из миллиона?

Чем больше узнается, тем больше все запутывается. Можно верить в бога, можно отрицать его существование, однако бессмысленно спорить с тем, что умножение знаний умножает скорби земные. Пока горизонт возможностей закрыт туманом неведения, он широк. Велик. Необъятен. Но как только пелена начинает распадаться на отдельные струйки… Заканчивается все пошлым и примитивным тупиком. Стеной, в которую утыкаешься носом.

Даже боюсь представить, что чувствует тот несчастный. Судя по сумасшествию взгляда и голоса, ничего приятного в новоприобретенном облике точно нет. А уж полезного тем более. И печально думать, что исправить ситуацию способна только молитва.

То есть, это неплохо, Господи. Ещё один шанс для Тебя явить чудо на потребу страждущим. Отдаться на волю Твою всем телом и душою. Я тут попробовал. Недавно. Что сказать? Получилось. Вполне. Наверное, сердце больше согрелось бы от чего-то, сделанного человеческими руками, но и так сошло. Сгодилось.

Да, неплохо полагаться на высшие силы. Может, единственно правильно. Но как-то… Скажем, фатально.

Часть 2.14

Пешка на шахматной доске. Один шаг — одна клетка. Туда. Сюда. Если главный игрок позволит, сможешь кого-нибудь скушать. Если проморгает замысел противника — скушают тебя. Вот только фигуры не имеют собственной воли, а нас Ты ею наделил. Сполна. Зачем, Господи? Чтобы усложнить жизнь нам или себе?

Жаль, что самоубийцы до Тебя не добираются. Это было бы самым простым способом попасть на божественную аудиенцию. И задать пару вопросов. Уже не насущных, конечно. Так, для удовлетворения последних отблесков любопытства. Например, уточнить, каким маршрутом должен был следовать по судьбе и где свернул не в ту сторону.

Но ответа не будет, да, Господи? Не раньше, чем путь пройдется. От начала и до конца.

Тишина хороша всем, кроме одного: любой звук чуть громче вдоха или выдоха разносится в ней мгновенно и громогласно. Стук в дверь не стал исключением, ударив прямо в виски.

Для посетителей любого рода время неподходящее: сиеста в разгаре. На улицу никакой дурак не выйдет без крайней надобности. Да и по надобности тоже. Потому что все на свете вполне может подождать. Но тот, кто стоял за порогом, похоже, считал иначе и продолжал терзать мой слух.

Вообще-то, стучать не обязательно. Достаточно толкнуть дверь и войти: на этих досках места для замка или засова никогда не подразумевалось. С самого сотворения дома. И все же удары не прекращались, постепенно складываясь в подобие мелодии. Которая, прямо скажем, мне не нравилась. И которую я все-таки решился оборвать.

За дверью стояла…

Нет, не Лил с торбами и котомками. Гораздо хуже. Её воспитательница.

Платье мамбо, должно быть, сменила, потому что полотно снова слепило глаза белизной, даже учитывая непременную пешую прогулку по кварталам Низины. Лицо все также чернело, таинственно и зловеще. А немигающие глаза уставились на меня, едва я появился в дверном проеме.

Друг напротив друга мы простояли примерно минуты две. Может, чуть больше. Потом это начало надоедать.

— До свидания.

Я не стал ждать у закрытой двери: пошел обратно. К лестнице. Пусть стучит, пусть делает все, что хочет, играть в гляделки мне некогда.

— Это самое удивительное приглашение войти, которое я получала.

Ага, наконец-то догадалась, что церемонии здесь не приветствуются. Ну и славно.

— Что вам нужно?

Даже если бы я не стоял на третьей ступеньке от пола, чернокожая Мари все равно смотрела бы на меня снизу вверх, но так эффект, конечно, усиливался. Правда, в глазах незваной гостьи не было робости, зависти, ненависти или чего-то вроде, то есть тех обычных чувств, соответствующих ситуации. Взгляд хищника, готовящегося к атаке. И вовсе не кошки. Скорее, анаконды. Бесстрастной и бесстрашной в силу того, что достойных противников у огромной змеи попросту нет.

— Моя девочка хочет войти в этот дом.

— А вы? Хотите?

— Я уже вошла.

Полностью в своем репертуаре. Не от мира сего, но хозяйка всего.

— И как? Нравится?

Она проплыла по лестнице мимо меня и остановилась только на верхней площадке. Чтобы сделать вид, будто ждет, пока ей тут все покажут.

— Хотите осмотреться — осматривайтесь. Только не отвлекайте.

Вода как раз остыла достаточно, чтобы заняться очередными гигиеническими процедурами. Постоит ещё немного, станет противной и придется греть снова, потом снова ждать. А так есть шанс обиходить Хэнка и самому успеть подремать до работы.

Все же есть между ними разница. Между моим другом и моим недавним врагом. У того мышечные волокна натянуты, как струны, а Хэнк расслаблен. Да, несмотря на все завихрения, рассыпанные по телу, оно не твердое, а нормальное. Обычное. Как у любого, кто мирно спит. И вот это совсем странно. Как искажения сохраняются, если их ничто не удерживает на своих местах? Бред какой-то.

— Папа?

Она произнесла это слово на французский манер. С характерным выделением последнего слога. И с нескрываемым удивлением. А потом опустилась на колени у кровати и накрыла скрюченную ладонь своими.

— Папа?

Темные пальцы на темной коже. Оттенки только слишком разные. Бесконечно далекие друг от друга.

— Кто позвал тебя сюда? Кто ищет свой путь?

Такое благоговение уместнее смотрелось бы в храме, а не в убогом домишке у постели искалеченного уродца. Святые, конечно, и руинами не брезгуют, но вряд ли это наш случай.

— Кто достучался до тебя?

— Сеньора, вы мне мешаете.

Она замолчала, не переставая пристально всматриваться в закрытые глаза Хэнка. И не меняя позы.

— Сеньора, вы понимаете? Мне нужно закончить. Если хотите, потом припадете к своей святыне. Когда она станет чуть почище, чем сейчас.

Послушалась. Поднялась на ноги. Отошла на пару шагов назад. Позволила завершить омовение. А когда я выпрямился, черное лицо снова оказалось у меня перед глазами. Вернее, немного пониже.

— Ты не мог его позвать. Лоа не говорят с тобой. Кто тогда?

— Сеньора?

— Он приходит не к каждому. Он открывает врата, но редко сам проходит сквозь них.

Я уже видел её такой. В ту ночь. Мою первую рабочую. Несколько минут проникновенного прорицания черт знает о чем.

— Неужели он сам сделал этот выбор? Но это означает…

Осеклась на полуслове. Затихла, глядя вроде бы на меня, а в действительности куда-то дальше. За пределы дома, по крайней мере.

— Тебе указали путь.

Ещё немного, и я тоже кое-кому укажу дорогу. На выход.

— Сеньора, это все просто замечательно. Ничего не имею против ваших взглядов на вещи. Правда. Но понятия не имею, о чем вы говорите. И это меня напрягает.

— Ты не должен понимать. Ты должен следовать.

Теперь поем в унисон с падре?

— Следовать чему?

— Указанному пути.

А взгляд такой ясный-ясный… Почти как у доктора Веги после забористой папироски. Тьфу.

— И что это за путь?

— Только он знает, — черная рука простерлась над искривленным телом.

Отлично. Просто потрясающе. Конечно, судя по тону голоса, «он» имеется в виду какой-то другой, а вовсе не Хэнк, но от этого не легче.

— Он пребудет с тобой, пока путь не будет пройден.

— А потом?

— Вернется в свой мир.

— И что останется?

Мамбо растерянно моргнула, выходя из своего транса:

— Что должно остаться?

— Вы сказали, что некто сейчас находится здесь, а потом уйдет. Вот я и спрашиваю, он оставит после себя хоть что-нибудь?

Она тряхнула головой, сбрасывая покрывало на плечи.

— Думаю, я должна объяснить.

— Да уж, пожалуйста.

— В этом доме найдется чашка воды?

— Для вашего ритуала?

Мари ла Кру улыбнулась. Во весь свой зубастый рот.

— Я просто хочу пить.

Одной чашкой не обошлось: вылакала три. И ещё половину. Потом молитвенно сложила руки, что-то кому-то шепнула и повернулась ко мне.

— Не буду утомлять вас подробностями, молодой человек. Но вы хоть что-нибудь знаете о моем искусстве?

С момента, как я услышал слово «вуду», новых воспоминаний в голове не прибыло, поэтому пришлось пожать плечами:

— Можете считать, ничего.

Она вздохнула.

— Что ж… Тогда стоит сказать только самое главное.

Наступила очередная пауза. Видимо, для пущей торжественности.

— Я говорю с духами, обитателями иного мира. И духи отвечают, если пожелают того. А иногда они проходят через врата, чтобы побыть какое-то время среди людей. Чаще их присутствие незримо и не ощущаемо даже для того, кто звал, но бывает… Да, бывает, что лоа избирают своим временным пристанищем человеческое тело, и тогда оно изменяется.

Занятно. Про одержимость демонами я слышал кучу проповедей, но что-то падре ни разу не упоминал о внешних признаках. Намерения, воплощенные в поступках, и только.

— Значит, по-вашему, в моего друга тоже вселился какой-то дух?

— О, совсем не «какой-то»! Очень большой лоа. Очень важный. Самый важный.

Надо же, какая честь! Интересно, чем я её заслужил?

— Он стоит на страже между двумя мирами. Без его позволения ни один другой лоа не может сойти в мир людей.

— Если он такой важный, зачем сам пришел сюда? Послал бы кого попроще.

Мамбо кивнула. Не соглашаясь со мной, конечно, а в такт своим размышлениям.

— Была нужда. Большая нужда, чтобы прийти. Недостаточно было открыть врата, и он сам стал вратами. В которые ты войдешь, как только сможешь.

Ну да. Знак божий, указывающий. Но на что именно?

— И как войти в эти врата?

— Ты узнаешь. Когда настанет время. Ты будешь следовать пути и однажды доберешься до цели.

— И этот дух уйдет?

— Да. В тот же миг.

— И Хэнк… И мой друг станет прежним?

Она улыбнулась. Просто обнажила зубы, не говоря ни слова.

— Так он вернет себе прежний вид или нет?

Накинула покрывало обратно, на коротко стриженые курчавые волосы. Двинулась к выходу.

Наверное, самым естественным было бы броситься за ней, схватить, потрясти хорошенько и получить ответ. Любой. Ведь даже смертный приговор лучше неизвестности. Но чернокожая мамбо наверняка только того и ждала: покорного признания своего непонятного могущества. А я никогда ни перед кем не вставал на колени.

* * *

Её ладошка дотронулась до моего плеча так осторожно, как будто боялась спугнуть. И ни за что не разбудила бы, если бы я спал, а не просто сидел в кресле, закрыв глаза.

— Я пришла.

Да неужели?

— Тетя Мари уже заходила к тебе?

Ага, значит, визит был вполне себе санкционированный. Официально-матримониальный.

— Она дала свое согласие?

Вот кто бы мог подумать… Нет, кто и в какой степени помрачения рассудка мог бы себе представить, что последняя сирота самого нищего изо всех нищих кварталов станет вдруг придерживаться церемоний, не всегда соблюдаемых даже в великосветских кругах?

Бред. Но удивительно естественный. Все так, как и должно быть.

— Она разрешила?

Второй вопрос звучит настойчивее. И заметно нетерпеливее.

— Понятия не имею.

— Как это?

— Твоя ведьма-хранительница ушла, ни слова не сказав о тебе и обо мне. В смысле совместимости и всего прочего.

— Но о чем тогда она говорила?

Стоит открыть глаза? Пожалуй. Например, чтобы взглянуть на лицо, дрожащее каждой черточкой.

— Да так. О всякой ерунде, не относящейся конкретно к нам.

Лил куснула губу. То ли обиженно, то ли растерянно.

— Я попрошу ещё.

— Не надо.

— Если мамбо не благословит…

Предрассудки, один на другом. Пирамидкой. С чего бы вдруг? Притащиться в полицейское управление и поставить всех на уши со своим колдовством у неё хватило смелости, а как дело дошло до личной жизни, обязательно потребовалось чье-то одобрение? Чушь! Не верю.

— Что для тебя важнее, её решение или моё?

Пенка кофейного взгляда всколыхнулась, напомнив, что где-то там, глубоко-глубоко… Нет, не сегодня. Как-нибудь в другой раз.

— Я…

— Кто-то однажды в стенах этого дома ткнул мне пальцем в грудь и что-то продекларировал. Помнишь?

— Проделка… деркали…

— Заявил. То есть, заявила.

Бледные щеки слегка порозовели.

— Или на это ты тоже спрашивала разрешение у ведьмы?

— Нет.

Ответила тихо-тихо. А если бы ещё опустила взгляд, можно было бы принять её за великую скромницу, только сегодняшним утром покинувшую стены монастырского приюта.

— Зачем тогда нужен кто-то ещё? Зачем вообще двоим третий лишний?

Вот теперь хлопнула ресницами. Победоносно, но как-то подозрительно хитровато. А потом скосила подбородок в сторону кровати.

— Третий уже есть. И не я просила его прийти.

Кстати, хорошее напоминание. Своевременное.

На приказ встать ноги откликнулись неохотно. Разленились, сволочи: экономят силы каждую секунду, если получается. Учитывая, что скоро надо отправляться на работу, поведение конечностей вполне объяснимо. И очень тревожно. Уж слишком быстро организм свыкается с новым распорядком дня. Или вернее будет сказать: ни капельки не протестует?

Плечи у неё тоненькие. Страшно браться, но надо. Чтобы развернуть девчонку лицом к Хэнку.

— Хорошо его видишь?

Она почувствовала подвох. Даже попробовала выскользнуть, но только охнула от боли, когда мои пальцы сжались сильнее.

— Я спросил. Ответишь?

— Вижу.

Ой как мы недовольны… Ну ничего. Потерпим. Оба.

— Человек, что сейчас лежит в центральном госпитале, тот, против которого ты, как сама говоришь, колдовала, выглядит похоже.

Вздрогнула.

— Конечно, отличия есть. Но врач, ты его знаешь, кстати… Так вот, доктор Вега считает, что и водитель автобуса, и мой друг пережили примерно одно и то же.

Затихла. Застыла статуей.

— Я не полицейский, вести следствие не умею. И не верю в колдовство. Только факты уж больно странно сходятся между собой. Что скажешь? Это тоже твоих рук дело?

Дернула плечом. Сильно. Пришлось отпустить, пока кость не хрустнула.

— Я просила о смерти для того, кто тебя обидел.

Шагнула к кровати. Присела на пол, подтягивая колени к подбородку.

— Я желала, чтобы того человека не было. Никогда больше.

Отчасти так и получилось, если взглянуть беспристрастно.

— Он должен был умереть, и все.

Чтобы войти в чужой дом, надо получить разрешение, чтобы убить, довольно желания? Дикие нравы. Дикарские.

— Возможно, он и умер бы. Только вместе со мной.

Обернулась. Испуганно хлопнула ресницами.

— С… С т-тобой?

— Уж не знаю, каким способом твой злой дух собирался лишить жизни водителя, но это случилось как раз, когда в автобусе мы оставались вдвоем. И скажу честно: не думал, что выживу. Ещё бы немного и…

Она метнулась по полу стремительнее змеи. Обхватила руками мои ноги где-то чуть повыше колен, прижалась всем телом.

— Я не могла.

— Чего не могла?

— Причинить тебе вред… Сделать хоть что-то против тебя… Я не могла. И никогда не смогу!

— Так ты колдовала или нет?

— Я… Это не могло тронуть тебя. Ни один волосок на твоей голове!

Уж не знаю, как поживают мои волосы, но сотрясение они пережили. Вместе со всем остальным организмом.

— Прости меня.

Когда на тебя смотрят снизу вверх, да ещё жалобным взглядом, устоять трудно. Если, конечно, твои ноги не заперты в живой капкан.

— За что?

— Я знала, что ничего не получится. Знала сразу, как только тебя увидела. В самый первый раз, у порога своего дома.

— Знала?

— Ты сказал правду. Там, у фонтана. Любовь не дает колдовству совершаться.

— Совсем недавно ты твердила другое.

— Я… Я хотела. Знала, что все напрасно, знала, что получу в ответ только боль. И все равно не могла отказаться. Но больше, обещаю… Больше никогда не стану даже думать о том, чтобы…

— Чтобы «что»?

Кофейный взгляд вдруг стал предельно серьезным.

— Я не буду колдовать. Никогда.

Примерно в том же тоне обычно приносят присягу. На верность.

— Когда я рядом с тобой, мне ничего не нужно.

Занятное уточнение. Когда. А в остальное время?

— Никакого колдовства? Совсем никакого?

Поворот головы. Направо. Налево. Снова направо.

— А как же твоя мамбо? У неё на тебя явно были виды.

— Она поймет.

А не поймет, так придумает себе очередную загадочную историю с духами, вратами, путями и прочей ерундой.

— Но я должна быть рядом. Всегда-всегда.

Это я уже усвоил. Крепко-накрепко. И по большому счету возражать не хотелось. К тому же, дому требуется хозяйка. Хоть какая-нибудь.

— Хорошо.

— Ты… ты не прогонишь меня?

А смысл? Все равно будет болтаться неподалеку да мешаться под ногами в любой, особенно неудобный момент.

— Не прогоню.

Ликование в карих глазах. Совсем детское.

— Только учти, что у тебя появятся некоторые обязанно…

— Я все-все буду делать! Все, что скажешь!

Вот знает женщина, чем поймать мужчину. Любая. С младенчества, если не с рождения.

— Все не надо.

Сощурилась, растягивая губы в хищной улыбке.

— И этого тоже не надо!

— Ну совсем чуть-чуть…

— Брысь!

Она не стала испытывать судьбу дальше. Упорхнула, хихикая так гнусно, что заставила пожалеть о принятом решении. Глубоко и искренне, но недолго: солнце клонилось к закату, предвещая…

Ну да, новый день. Мой новый рабочий день.