Очередной советник Сталина с ноутбуком и суперсилой

9

Золото. Как много оно значит, верно? Золото – самая твёрдая валюта, а ещё этого металла дико не хватает для обеспечения современного товарооборота. Но пока что золото – это универсальная международная валюта.

Хранение золота раньше было уголовным преступлением, как и валюты, и грозило серьёзными последствиями – тем не менее, многие граждане до сих пор имели накопления в царских золотых монетах. Золото котировалось высоко, независимо от того, хотят этого власть имущие или нет. И вот тут была одна приятная вещь – золотые монеты определённого образца разрешили использовать в СССР. Сталин весьма грубо использовал мою способность для стабилизации внутренней экономики – обменивая рубли на золотые монеты. А я это золото должен был создать – естественно, получив соответствующее количество рублей, да не важно – покупать золото за фантики, коими являлась советская валюта, было всегда выгодно.

Результатом стало разрешение сберкассам продавать гражданам золотые инвестиционные монеты, причём по фиксированному курсу – тысяча рублей за одну монету. Монета имела тройскую унцию.

Таким макаром, напрямую обменять рубли на доллары, или хранить деньги в последних, нельзя было, но установился своеобразный курс – около тридцати пяти долларов за тысячу советских рублей.

Курсы были выгодны советскому правительству, но всё равно… Учитывая, какой в стране голод и холод, право покупки золотых монет – это крайняя мера, которая быстро – за неделю, стабилизировала падение цен в СССР. Что было удивительно, ведь жуткая инфляция продолжалась постоянно – но спасительный золотой круг замедлил обесценивание.

Наверное, следящие за советской экономикой потенциальные и реальные враги, охреневали с каждым днём всё больше и больше. Но для меня это было просто более выгодно – я сидел у себя в кабинете и занимался весьма сурьёзной задачей – созданием своего капитала. Который случись что – например, если способность исчезнет, послужит мне подушкой безопасности на будущее. В этом мне помогал Юра.

– Ух, – он утёр пот со лба, – ну сколько ж можно.

– Маловато будет, – я взял мешочек и запихал его в тяжёлый сейф. В мешочке были серебряные монеты.

– Поверить не могу, что мы этим занимаемся.

– Ты ещё не видел, как мы слитками золото создавали – вот где был настоящий грузовой алярм. Приходилось погрузчиком ссыпать целые залежи золотых слитков и отправлять на переплавку. А серебра – и того больше.

– Опять говорю – поверить не могу, что я этим занимаюсь, – повторил он, устало присев на мешок с золотом, – Сколько ты уже по сейфам то запер?

Я взял бумагу.

– Так… серебра получается по стомонетным мешочкам – на десять миллионов рублей. Это на текущие расходы. Золота по стомонетным – четыреста один миллион, двести тысяч.

– Обалдеть сколько…

– Ты держи карман шире. За второе полугодие прошлого года, государство вывело в обращение почти пятнадцать миллиардов. А тут полмиллиарда, без малого.

– Ну так это государство, а то ты.

– Верно мыслишь. Итак, с деньгами проблему решили капитально и на корню. Теперь, Юра, пора заняться работой. У нас сегодня будет интересный день.

Юра встал с мешков денег, запихал их в сейф, закрыл на ключ, и утерев пот, спросил:

– Что, сегодня будем делать танки?

– Да в жопу танки, – отмахнулся я, – куда важнее. Сегодня мы будем заниматься кинематографом. В рамках моих скромных возможностей.

Юра только пожал плечами:

– Кино то тут при чём?

– Э-эх, кино имеет огромное влияние на общество. Особенно сейчас – это практически тяжёлая артиллерия пропаганды. У нас к сожалению осталось всего одно свободное помещение на втором этаже, поэтому придётся работать там.

– Секретный отдел организовывать надо?

– Нет, не придётся, – я махнул рукой, – пошли за мной, кое-что покажу…

Кинозал в НИИ был организован за стенкой от кинолаборатории. А кинолаборатория…

Сразу трёх весьма степенных товарищей ввёл за собой Юра, которого я попросил встретить их и привезти сюда. Товарищи были весьма серьёзными деятелями искусств. Я ещё жаловался, что живя в СССР, из известных людей никого даже не видел. Ну… Неудивительно, реальная жизнь от страницы в учебнике истории отличается сильно – улицы не переполнены знаменитыми людьми, а я вращался среди обычных. Может для кого-то Иоффе это знаменитость, но…

А, ладно. Привёз Юра сразу тяжёлую артиллерию – товарища Эйзенштейна, товарища Юдина и товарища Пырьева. Это были уже очень немолодые товарищи, каждый из которых привык командовать у себя на площадке, к тому же имеющие опыт успешного кино. Меня они застали за весьма странным занятием – я сидел на столе, сложив ноги под себя, и смотрел через проектор, фильм «Гражданин Кейн». Так что когда дверь открылась, я уже посмотрел половину – устал я ждать своих гостей, которые запаздывали. Проектор, к слову, был закреплён под потолком и поэтому до него точно не дотянуться.

Юра сделал страшные глаза, когда заметил, чем я занимаюсь. Я поставил кино на паузу и встал со стола, отряхнувшись:

– Добрый день, товарищи.

– Добрый, – первым поздоровался на правах самого авторитетного, товарищ Эйзенштейн.

Лицо у него конечно… Лоб просто эпический. Снявший не менее успешные фильмы товарищ Пырьев спросил:

– С кем имеем честь?

– Филипп Филиппович Киврин, – представился я, стараясь держать себя по возможности раскованно, – Давайте присядем и поговорим о кино.

– Нас сюда настойчиво попросил приехать товарищ Берия, – сказал с подозрением в голосе Эйзенштейн, – У вас к нам какое-то дело?

– Безусловно, товарищ Берия оказал мне неоценимую услугу посредника, поскольку с вами хотел встретиться я. Да вы садитесь, в ногах правды нет.

Однако, моих гостей явно сильно занимало различное киносъёмочное оборудование, которое здесь было.

– Хорошо, – Эйзенштейн первым занял место, сев на диван и вытянув ноги, показав всем чистые подошвы новеньких ботинок, остальные последовали примеру советского киногуру.

Я сел на обычное кресло на колёсиках, оттолкнувшись ногами и прокатившись мимо стола и заняв удобное место, притормозил.

– Смотрели «Гражданин Кейн»?

– Пока не сподобились, – сказал Эйзенштейн, за ним то же самое повторил Пырьев:

– Не завозили.

– Это жаль. Ничего, у меня есть копия, как вы можете видеть. Замечательное кино, особенно для меня. Чем-то я себе начинаю напоминать Кейна, – вздохнул я, – так и помру.

– Мне не совсем понятно, кто вы и какое место занимаете, – подсказал тему для разговора Эйзенштейн.

– Это совсем просто. Я бизнесмен. Инвестор. У меня есть заводик, ферма, и кое-какой торговлей промышляю. Но это имеет второстепенное значение. Я ещё и немалый кинолюбитель. Имею такую слабость. Случилось так, что мне захотелось снять собственный фильм, деньги для этого у меня имеются.

– Кино – это очень недёшево, одна плёнка только, – цыкнул товарищ Пырьев, – вы что же, хотите снять частное кино?

– А почему бы и нет? – пожал я плечами, – снимем. Правда, показ в СССР всё равно находится в ведении советского руководства, но если кино будет иметь коммерческий успех за рубежом – мы можем получить деньги. Как вы, наверное, знаете, в советском союзе официально ввели в обращение драгметаллы в виде валюты. И разрешили коммерческие предприятия разного спектра – в том числе, я полагаю, коммерческие театры и киностудии. В конце концов, есть такой вариант развития событий, что можно создать успешную коммерческую киностудию, которая зарабатывает больше, чем тратит, и обеспечивает безбедную жизнь своим сотрудникам. Советское кино на мировой арене не слишком котируется, прежде всего из-за отсутствия коммерческого начала в нашем кинематографе. Его занимает политически-идеологическое внутрисоветское, а такое кино за границей совершенно не в тему. Разве что так, ради общего интересу посмотреть, как живут в этой закрытой стране люди.

– И вы решили, что можете создать коммерческую киностудию? – удивился Пырьев, – однако!

– Почему бы и нет. Если надо – то попрошу товарищей прописать в законах отдельно про деятельность коммерческих культурных учреждений. Дело весьма выгодное для вас – я могу предложить вам финансирование. У меня несколько нестандартный взгляд на кино, если вам вдруг будет это интересно.

– Почему же, нам очень интересно, по крайней мере, мне, – сказал Юдин.

– Что ж, тогда разверну подробнее, – я закинул ногу за ногу, – я полагаю, что кино это, прежде всего, зрелище. Успех фильма требует крайне высоких затрат, не только игры актёров, но и технического оснащения – в съёмках следует постоянно пытаться найти что-то новое, вкладывать в него лучшие из имеющихся технологий. Будучи умным человеком, передать в кино умную мысль для таких же умных людей – много ума не надо. Это просто и понятно, но снять фильм для большинства, не гениальный и непонятый, как метрополис товарища… – я попытался вспомнить, – забыл его фамилию, в общем, как метрополис – сил много, а в итоге никто так и не понял, что хотел режиссёр. Снять фильм, который был бы не просто глубокомысленным, а такой, который можно пересматривать раз за разом, и никогда не надоедает – вот в этом, как я считаю, заключена мера качества. Я склоняюсь к тому, что хорошее кино это не просто отрывок сюжета, сыгранный актёрами, и показанный на большом экране. В кино не бывает мелочей в принципе – нет малозначимых деталей. Более того, шедевр получится или посредственность – зависит в основном от тех самых деталей, если они хорошо проработаны, очень хорошо проработаны, то зритель несомненно погрузится в кино. До сих пор эталоном фильма для меня является «Унесённые ветром» – вот где постарались от души. Над всем – технологиями, приёмами, сюжетом, игрой, над монтажом, чередованием динамики и так далее… Ничего постарались не упустить.

Кхекнул Пырьев:

– Оно то конечно интересно, но вы знаете, тут всё больше зависит от имеющихся средств. Можно, пожалуй, и снять что-то действительно интересное, но сколько при этом уйдёт у нас сил…

– Считайте, что деньги есть и они неограниченны – деньги в драгметаллах, вы можете заказывать и покупать что захотите. Вот моё предложение, товарищи режиссёры – работать в коммерческом кинопредприятии. Если у нас не получится – то вы ничего не потеряете. Чтобы работать, придётся ориентироваться не на советского зрителя, а на заграничного, условно – на европейца и американца. К сожалению, я понимаю, что будучи советскими людьми, вы вряд ли сумеете задеть жизненный опыт иностранца, который скорее просто не поймёт. Своеобразный языковой барьер. И тем не менее, у вас есть возможность сделать подобное.

– И каким же образом?

– Технологии. Спецэффекты. Простой сюжет. Хорошая игра актёров. Качественный звук. Новые приёмы съёмок. Поймите, мне нужна не глубокомысленная картина. И не легкомысленная – скорее хорошо поставленное шоу, качественное зрелище, которое можно смотреть и наслаждаться просто красотой визуальной картины. А всё остальное – сюжет, игра актёров – это тоже хорошо и интересно. Но это идёт в комплекте.

– У нас разное мнение о кинемактографе, – строго сказал Эйзенштейн.

– Ничего необычного. Я хочу начать снимать кино нового поколения. И готов вкладывать в это деньги и силы, чтобы создать русский Голливуд, и мне нужны режиссёры, продюсеры, техническая дирекция. Прежде всего нужны люди, готовые взять на себя поиск таких людей, организацию съёмок.

Эйзенштейн встал:

– Меня это не интересует. У меня полным полно других дел.

– Что ж, будь по вашему, – кивнул я, – благодарю за то, что уделили мне внимание. Товарищ Потапов, проводите товарища режиссёра.

Когда Потапов вышел, Юдин тут же прокомментировал:

– Товарищ Эйзенштейн пользуется большим авторитетом.

– Я знаю таких режиссёров, – прикрыл я глаза, – родственники Ван-Гога. Великого, но себе на уме, человека. Вы намерены со мной сотрудничать?

– Да, – ответили оба хором.

– Тогда договорились. Сейчас вернётся Юра, я попрошу его организовать вам подписку о неразглашении и разглашение нескольких особенно интересных государственных тайн. Вы получите очень интересную информацию, после чего мы с вами начнём говорить уже строго по делу – что, где, когда, чем и как снимать, займёмся поиском персонала… Просто не будет, но в плюс – денег будет достаточно.

Когда вернулся Юра, я попросил его организовать товарищам подписку и разглашение, а потом подняться ко мне в кабинет, чтобы мы могли поговорить уже по сути вопроса.

Какое влияние имеет кино? Абсолютное. Кино это не только эпоха, это самый сильный пропагандистский инструмент. Голливуд – это не только фабрика грёз, но и фабрика пропаганды, которая отлично обработала население своей страны и целого мира.

Пырьев был влиятельным режиссёром. Так же ходили слушки, что он своевольничал с дамами, но мне это даже нравилось – строго интилигентный Эйзенштейн мне по формату не подходил. Мне нужен был хулиган. Пырьев, наверное, мог бы таким считаться в отличие от Юдина, который не был знаменитым, скорее просто одним из советских малозаметных режиссёров.

Глаза у товарищей, конечно, были, как будто они увидели марсианина, в моём, конечно же, лице. Но что я мог поделать? А ничего и не надо было – на своём рабочем столе я вытащил несколько мешочков с золотыми монетами. Золотые монетки были маленькими, и мешочек удобно ложился в руку, таких было десять мешков, по по сто тысяч рублей золотом в каждом. Но внимание режиссёров привлекли не деньги, а я.

– Эм… Товарищ Киврин, – начал было Пырьев.

– Всё подписали, – перебил его, обращаясь ко мне, Потапов, – всё как полагается.

– Это хорошо, в таком случае проходите, товарищи режиссёры. Я готов ответить на ваши вопросы.

Они зашли, сели, и конечно же как наиболее именитый, Пырьев и начал спрашивать:

– Товарищ Киврин, я даже не знаю, с чего начать… Довольно ошеломляющие новости… Конечно, меня как и любого другого на моём месте, интересует развитие нашей профессиональной сферы если не в далёком будущем, то хотя бы в ближайшие годы.

– Развитие… – я сложил пальцы домиком, – развитие простое. Фильмы сороковых плавно перетекут в фильмы пятидесятых, в следующем десятилетии начнётся современная эпоха кино. Без атавизмов, вроде чёрно-белой плёнки, отсутствия звука и театрального переигрывания. Это приведёт к появлению новых стандартов, кинематограф будет привлекать много денег и приносить много денег. Работа над новыми приёмами и методами не будет прекращаться, мировой кинематограф ждёт целая серия сменяющихся мод на те или иные жанры и темы. Мне даже трудно вам объяснить, как простым и скромным советским гражданам, что в этом водовороте хаоса будет популярно. Всё, от драк и перестрелок с эротикой, до фантастических космоопер, и в каждом, пожалуй, жанре, найдутся свои шедевры.

– Это примерно я понимаю и так, естественно, но…

– Кино, – продолжил я, – характеризуется строгой коммерческой направленностью. Кино идеологическое или частное – редко вообще вызывает какой-то интерес у зрителя. Зритель, грубо говоря, хочет чтобы, придя в кинотеатр, ему не втирали глубокие мысли и не заставляли страдать и мучиться. Знаете поговорку про русских писателей? В Русской литературе всегда кто-то страдает. Или герой, или зритель, или автор. А если все трое – то это шедевр русской литературы. Так вот – кино про страдания, мучения и прочие ужасы, негативное, со знаком минус, хотя и имеет своего зрителя – мне и большинству простых зрителей не нравится. Зритель хочет, чтобы его погрузили в мир грёз, и чтобы из углов этого мира не торчали дешёвые декорации, а всё было предельно натурально. Глубокая мысль в кино – это интересно, но множество шедевров прекрасно обходятся вообще без какого-либо подтекста. Именно это мне и нужно от моей киноиндустрии. Я хочу иметь мощный инструмент воздействия на зрителя, мне нужна не идеология или какие-нибудь политически актуальные темы – мне нужно, чтобы на фильм сбежалось как можно больше людей, как сбегаются на фильмы Чарли Чаплина. Потому что он талантлив в этом – в том, чтобы просто рассказать о сложном, и не грузить зрителя сложностями. Доступно?

– Более чем.

– А теперь лучше всего вам заняться тремя делами. На втором этаже, где мы с вами были, имеется столовая, в которой всегда много вкусняшек и они бесплатные. Там же имеется маленький кинозал, хорошо оборудованный мощным проектором и хорошим звуком, удобными креслами и так далее. Я попрошу вас перед тем, как мы продолжим, посмотреть некоторые фильмы. Которые будут иметь бешеный успех в будущем. Но не только посмотреть, но и проанализировать приёмы съёмки, сюжет, режиссёрскую работу, и отметить для себя эволюцию этих приёмов.

– Пожалуй, это будет лучше всего.

– Конечно. Итак, вот список фильмов. «Эта замечательная жизнь» – сорок седьмого года, США. «Римские Каникулы», «Семь самураев», «12 разгневанных мужчин», «В джазе только девушки», «Психо», «Операция Ы», «Хороший, плохой, злой», «Как украсть миллион», «Крёстный отец», «Афера», «Звёздные войны» – шесть фильмов, «Однажды в Америке», «Любовь и голуби», «Назад в Будущее», «Холодное лето пятьдесят третьего», «Один дома», «Список Шиндлера», «Форрест Гамп», «Леон», «Криминальное Чтиво», «Побег из Шоушенка», «Брат», «Пятый элемент», «Титаник», «Легенда о пианисте», «Гладиатор», «Снатч», серию фильмов «Властелин Колец» и «Хоббит» – причём в обратном порядке, сначала Хоббит, а потом Властелин Колец. Серию «Пираты карибского моря» – можно только первые два фильма, «Гарри Поттер» – это вообще строго обязательно к просмотру, наконец, последний фильм – «Джентльмены». Собрание получилось довольно большое. Вам придётся бросить все ваши дела и несколько дней посвятить изучению этих знаменитых фильмов, снискавших себе славу.

– Но у нас остались кое-какие незавершённые дела, – сказал Юдин.

– Видите мешки на столе? Вы такие ещё не раз увидите. Это мешки госбанка СССР, в них упаковывают золотые, серебряные и платиновые монеты. По сто штук в каждом. Можете взять себе по сто тысяч – это считайте на карманные расходы. Тут же вон те большие мешки – с серебряными монетами, по сто рублей каждая. По десять кусков в каждом. Этого хватит, чтобы на время решить все ваши дополнительные проблемы?

– С лихвой, – у Юдина, кажется, глаза загорелись.

– Когда-нибудь вы, товарищи, заработаете много больше того, что здесь лежит. Я знаю это – ведь у вас есть я, знания, и технологии съёмок, нехарактерные для этого времени. Но я не хочу, чтобы вы копировали чужие фильмы – но заимствование различных ходов из них не воспрещается и не возбраняется. Пойдёмте. Я включу проектор и мы приступим к процессу просмотра…

Всё-таки кино – это наиболее убойная продукция у меня в кармане. Наиболее и самая ударная, так сказать – что и говорить, если фильмы сороковых не отличались, скажем так, зрелищностью. Чем так примечателен «Метрополис», который я вспомнил? На мой взгляд – это праобраз будущего кинематографа. Масштабного, зрелищного, наполненного более фантазией, чем какими-то реалистичными образами – вообще, реализм – это не про кино.

Однако, у людей этого времени иммунитета к зрелищам не было, и поэтому фильмы пятидесятых уже вызвали бурную реакцию, когда же дошли до «Крёстного отца» – наши практически балдели. Однажды в америке и прочие, от обилия новых впечатлений у товарищей произошёл разрыв шаблона.

Когда же прошли «Форрест Гамп», и дошли до современного кино – всё, аут. Они размякли настолько, что можно было лепить что угодно – пришлось брать выходной день, перед тем, как перейти к фильмам с тяжёлыми спецэффектами – коими были «Аватар», и ему подобное спецэффектное порно. Вплоть до грандиозной киноэпопеи «Марвел», в хронологическом порядке, «Властелин Колец» и «Хоббит».

Просмотр закончился спустя неделю непрерывного киномарафона, в результате которого у товарищей прибавилось впечатлений столько, что только держись. Юра и Шесть На Девять тоже выглядели точно так же. Чтобы у нас был порядок, я сделал всё как в большом кинотеатре – проектор, многоканальный звук, два мощных сабвуфера и большой экран, насколько позволял «Кинозал» – высота потолков здесь оказалась три и два десятых метра, и экран растянул я от пола до потолка. Шумоизоляция только была сложным делом, но и с этим можно было справиться, при наличии теории и материалов.

Неделю я провёл веселее своих гостей – я смотрел фильмы, кушал, отдыхал после рабочего дня, хлестал в кинозале пиво с закуской из раков или креветок, в общем – вёл исключительно безнравственный образ жизни юного лентяя. И пока товарищ Пырьев в прямом смысле слова пытался собраться с тем ураганом мыслей, которые ему мешали жить, я просто наслаждался. Однако, эффект, который на него оказали последние фильмы – просто взрыв шаблонов. Кино же для того и предназначено, чтобы всё больше и больше впечатлить зрителя.

После марафона, поднялись ко мне в кабинет, где я решил поговорить с Пырьевым. Он пришёл через пару часов отдыха, и выглядел словно был слегка пьян. А может правда выпил.

– Так, – строго сказал я, – Товарищи, как впечатления? Хотя можете не отвечать – по глазам вижу, что впечатлились.

Пырьев кивнул, молча. Юдин тоже молчал.

– Язык проглотили, – ехидно прокомментировал Юра.

– Не то слово, – ответил наконец Юдин, – впечатлён до глубины души. Разбит и раздавлен. Я вообще не понимаю, как вообще до такого додумались. Но это…

– Мы будем снимать не хуже. Меньше, но не хуже других – не дурнее голливуда, у нас есть деньги, свобода творчества, вся необходимая техника… Кстати, особенность – я не могу создать киноаппараты, такой широкой номенклатуры, как нам нужна.

– Да, и…

– Придётся обойтись традиционными. Но зато у вас есть практически неограниченная плёнка. Можете снимать хоть в своё удовольствие, хоть по делу – меня это не касается. Для съёмок самых сложных сцен придётся задействовать квадрокоптер – это тоже наше ноу-хау, которое можно применить.

Иван Александрович замялся:

– Товарищ Киврин, тут такое дело… задача кажется мне слишком уж масштабной. Я даже примерно не представляю, как можно переплюнуть нечто настолько впечатляющее.

– Можно. Глаза боятся – руки делают. Вам понадобятся павильоны, декораторы, кое-какие спецэффекты я могу дорисовать уже на компьютере, но увы, я не профессионал, так что максимум – могу сделать качественную раскадровку и сведение аудио. Это наше преимущество перед любой другой киностудией. Хотите наполеоновских планов?

– Ну… – Пырьев задумался, – почему бы и нет, планы это всегда хорошо, только они не всегда выполняются. Уверенности нет, но что гораздо хуже – у нас дефицит в людях, кадрах, нет тех, кто мог бы этим заняться.

– Если дело будет выгодное – люди будут. Главное помнить, что это коммерция, а значит, есть требования. Я из своего кармана финансирую съёмки и следовательно, вы работаете и все работают в конце концов – на меня. На первоначальном этапе я возлагаю надежды на некоторые вещи, которых нет у наших конкурентов.

– Например?

– Мы можем использовать цифровые камеры. В конце концов, даже с плёнки фильм в будет попадать в цифру, обрабатываться на компьютере, а потом пересниматься назад на киноплёнку. Особо мощных профессиональных камер у меня нет, есть вот примерно это, – я опустился под стол и поднял за рукоять камеру, поставив её перед собой на стол:

– Давайте попробуем снять своё первое кино в виде короткометражки, чтобы не рвать сразу жилы на особо тяжёлый проект.

– Ваши предложения? По сюжету, я имею в виду.

– Сюжет можно взять любой. Вообще, короткометражки особой популярности не снискали, но этот жанр в конце концов превратится в телесериалы – а они будут настолько популярны, что всерьёз заговорят о том, что они похоронят большое кино. Попробуйте именно на них отточить новые операторские и стилистические приёмы – к счастью, у меня есть вариант хорошей камеры для съёмки с рук, операторского крана, крана на шасси автомобиля, и так далее. Время у нас всегда военное, поскольку война за прибыль будет идти постоянно.

– Это то замечательно, а что снимать то? – спросил Пырьев, – идей то может быть много, но должно же быть чёткое какое-то понимание, в какую сторону нам двигаться.

– Можно сделать что угодно, – отмахнулся я, – сценарий для короткометражки… Я уже говорил, во главу угла нужно поставить не сценарий – он может быть примитивен, а зрелищность. Так, чтобы у зрителя дух захватывало от красоты и сложности съёмки. Давайте подумаем… Могу предложить вариант, переходный, так сказать – снимем кино про лётчиков. Оно популярно, как и сама профессия пованивает романтикой. Главное при этом будет снять что-то впечатляющее – с красивыми самолётами, красивыми героями, актрис симпатишных нужно найти, и дальше по списку – сделаем упор на натуральных съёмках.

Пырьев подсел ко мне к столу и спросил уже более деловым тоном:

– Так, натуральных это хорошо, какие именно тут могут быть особенности? Допустим…

– Установим камеру в кабину пилота. На крыло, на хвост, установим камеру на штангу перед самолётом, чтобы было натурально. На монтаже потом лишние элементы из кадров уберём.

– Хорошо.

– Операторский кран на тележке, проложим вдоль взлётной полосы рельсы, чтобы можно было снимать взлетающий и садящийся самолёт. Разогнать кран до трёхсот километров в час труда особого не составит. В воздухе будем стрелять натуральными снарядами, трассирующими, для большей эффектности, постараемся изобразить воздушный бой наиболее динамично – понадобится дополнительный самолёт с камерой. В общем, будем эксплуатировать во все щели романтический образ крутого красавчика.

Пырьев согласно кивнул:

– Минут на пятнадцать-двадцать?

– Да на полчаса пусть будет. Так сказать – одна серия. Реалистичности там конечно будет немного, всё-таки воздушный бой – довольно скучный процесс, между нами говоря, но зато зрители пусть уписаются от восторга в кинотеатре.

– Понадобится использовать не только комбинированные съёмки, но и спецэффекты, о которых вы говорили. Сможете ли вы их сделать?

– Думаю, да. Думаю, если хорошо постараться, сделаю. Меня эта тема очень увлекла, так что давайте начнём работу – чур операторскую работу я попробую сам. Заодно и камера сразу будет цифровая.

Тем временем в колхозе им. Киврина.

– Заходить боязно, – тракторист Гоша сел в кресло водителя. Именно так именовалось место, он осмотрел с большим удивлением новую машину. И она у него оставляла очень странное ощущение. Очень странное. Трактор, в представлении старого механизатора Георгия, это нечто грубое, словно вырубленное топором, металлическое, с мощным рычащим мотором. Однако, поднявшись на место водителя огромного трактора, Гоша призадумался над своими ощущениями. Это не был в его представлении вообще трактор – скорее какая-то другая машина. В легковом автомобиле не так удобно, как здесь – в глаза бросалась неправильность и непривычность всего. В первую очередь – то, что эта машина была сделана с тщательностью и продуманностью, какой не было нигде. Под ногами тёплый пол, удобное кресло, все приборы под глазами, и их почти как в самолёте. Море кнопок и лампочек, и рычаги – на них удобные, слегка пружинящие рукояти, на многих из которых имелись дополнительные кнопки.

Но это пожалуй не главное, главное – это странное ощущение, охватившее тракториста Гошу, когда он смотрел – сколько бы он ни приглядывался, всё было предельно… тщательно. Точно, не было грубым, скорее даже каким-то идеальным. Такого, пожалуй, не было даже на заграничных машинах – а на этой пожалуйста. Эта правильность пропорций и форм, проработка деталей, показалась чем-то потусторонним. Такие ощущения иногда бывают с человеком, попавшим в какую-то очень странную, очень непривычную обстановку, непривычную вплоть до мелочей. Странное ощущение, как будто что-то сильно не так, но что именно – он сказать не может.

Гоша мог сказать, что необычным было всё, абсолютно всё, всё до последней капли. Обзор из кабины был, словно он сидел в аквариуме, стёкла необычайно прозрачные, приделаны на резинках, внутри не было ни ветерка. Корпус трактора так же вызывал интерес – его дизайн резко отличался от всех, которые видел Георгий. Плавно снижающийся капот, и множество фар – под капотом, на раме, везде. Если их включить, подумал Гоша, то наверное будет светло как днём.

Чтобы завести двигатель, нужно было нажать на кнопку. Гоша нажал. Двигатель не давал никакого ощущения силы – он заурчал глухо и как-то отдалённо, по кабине же прошла очень лёгкая вибрация, которая вскоре прекратилась и нельзя было понять, работает мотор или нет. Гоша ещё раз нажал на кнопку, и двигатель заглох. Тогда он понял, что движок у трактора странный.

Конечно, теоретический курс был подробным, им всем даже дали поработать на тракторах, но тогда ему было не до разглядывания обстановки – здесь же, он чувствовал себя совершенно иначе.

Он огляделся, снова завёл двигатель, взялся за руль. Оказавшийся на удивление мягким для такой громадины – трактор весил почти пятнадцать тонн. Неожиданно Гоша обнаружил наличие такой детали, как подлокотники. По обеим сторонам кресла, он обнаружил мягкие подлокотники, оббитые натуральной кожей. А за подлокотником на раме справа было крепление для стакана, который Георгий принял бы за пепельницу, если бы не стоящая в нём алюминиевая бутыль с водой.

Георгий посмотрел на бутыль задумчивым взглядом.

Что-то было явно совсем не так. У него создалось впечатление, что он не работает, а остался у себя дома и сидит в кресле и отдыхает. Хотя кресла у него не было. В такой чистоте и уюте, даже стыдно было бы зайти в грязных сапогах. Ощущение неправильности Георгия покидать отказывалось и более того, усиливалось. Ему было слегка неуютно в таком комфорте, привыкшему к тому, что трактор напоминает скорее вибростенд – если бы георгий, правда, знал, что это такое – то непременно подумал бы именно так. Управление двадцатиступенчатой коробкой передач было непривычным, но его уж товарищ Гоша освоил. Он тронулся с места – трактор, при свете фар, поехал так легко и непринуждённо, словно не ехал, а скользил по дороге. Тем не менее, могучие гигантские колёса крутились и трактор уверенно ехал по бетону. Двигатель так легко отзывался слабым повышением тона на педаль газа, что управлять им было сущее наслаждение.

Особист просил всех писать отчёты, в том числе и о том, как им нравится на новых тракторах – и Гоша не придал этому ранее большого значения, но теперь явно был готов расстараться и описать в красках, как ему нравится – он легко прицепил огромную, тяжёлую установку для опрыскивания удобрениями. Шесть тонн воды, щедро разведённой самыми разными химикатами – фосфором, азотом и прочим. Гоша ждал, что трактор хоть немного напряжётся, таща такой груз, но он тронулся с места так легко, словно никакого груза на прицепе и не было.

До этого он слышал восторженные и полные эмоций отзывы других работников, но не придавал им особого значения – мало ли что ребята болтают. Ну сделали удобный трактор – и что с того? Однако, сейчас, выехав в поле, развернув широченную – метров тридцать-сорок в ширину, консоль опрыскивателя, Георгий задумался. Не работа а малина. Включив могучие фары, он двинулся. Скошенный вниз капот был скошен очень удачно – он оставлял превосходный обзор. И без того словно из аквариума – даже на крыше имелось окно, Георгий совсем не понял, зачем там то? Оно было слегка тонированным, и сейчас, в рассветном сумраке, казалось совершенно чёрным.

Ориентироваться было легче лёгкого – вдоль всего поля шла дорога, а на дороге горели фонари. И фонарей этих было много – почти у каждого поля имелся собственный гидрант для полива и собственное электричество – для освещения и прочих задач. Покачав головой, выражая неудовольствие тем, сколько сил впустую потратили, прокладывая эту сеть электричества и водопровода, Георгий двинулся вперёд, включив подходящую передачу. Трактор поехал по пашне, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Его широченные, почти метровой толщины, колёса, не раздавливали почву, из консоли вниз устремился поток шипящей жидкости, словно из душа поливали. Ни клочка земли так не пропустит – всё удобрит.

Расслабившись в удобном кресле, Георгий думал, как же это всё-таки прекрасно – работать на таких машинах. Не трясёт, не шумит, ещё бы граммофон с музыкой, и можно наслаждаться жизнью…

Рабочий день закончился для него неожиданно – в шесть вечера, за этот день он успел удобрить больше ста полей! Процесс шёл очень шустро, к полям подвозили водовозы с химицированной водой и наполняли баки из них.

Совсем по другому чувствовал себя теперь уже не товарищ, Лысенко. Он расхаживал по камере-одиночке, пытаясь понять, где допустил просчёт и кто мог его упечь – его, его поддерживал сам Сталин и Хрущёв, он был главным учёным-агробиологом в советском союзе. Ему казалось, что жизнь наконец-то наладилась, он громил лженауку «Генетику» как только мог – всеми силами и средствами, всеми доступными способами. Буржуазную генетику он противопоставил такой близкой и простой двум старым дурням агробиологии. Это было так просто, что просто смешно – в волнении, Лысенко шагал быстрее, пытаясь унять нервный тик, мысли его зациклились на гневе – лжеучёные всё-таки добились своего! Но как? Ничего не предвещало беды, ничего…

Лысенко был дурак. Он был воплощением того, что через лет эдак семьдесят, обзовут гнилым совком – он умел ораторствовать, он умел играть в простодушность, примазаться к кому надо и подлизаться, он годами строил имидж простого деревенского самородка из народа, публикуя малограмотные и псевдонаучные статьи, и громя при этом с трибуны академиков, членов-корреспондентов, учёных, лаборатории, институты и целую науку. Он объявил «Генетику» буржуазной, а свою «Агробиологию», по заветам товарища мичурина – «Социалистической» наукой. Он умел заводить толпу, но на этом его знания и таланты ограничились.

Он не был даже приспособленцем, который стал бы делать из хитрости – он был просто дураком, но дураком инициативным, смелым, политически-правильным, своим, мозолистым и простым. Казалось бы, для такого как он, должны были в институте поставить около двери скребок, чтобы навод с сапогов отскрёбывать, прежде чем войти в хату. И он жил с советским строем, с политиками, с Хрущёвым…

Всё, что могли делать генетики – это заниматься совершенно далёкими от села вещами – как сказал сам Сталин, когда решил утопить товарища Вавилова, «вы так и будете заниматься цветочками»… И понятно – никого не интересовала генетика. Никому не нужно было знать про то, как всё это работает – политиков интересовало две вещи – лояльность и результат. Причём последний – минуя все промежуточные стадии, чтобы сразу…

Лысенко был просто идеальным Полиграфом Полиграфовичем – простодушный, сущеглупый, безмозглый, как раз такой, какой был нужен советской власти. Потому что в большинстве своём, она состояла именно из таких людей. Из идиотов, экспрессивных, горлопанистых, агрессивных, желающих одним махом семерых побивахом, и разом счастья всем, чтобы никто не ушёл обиженным. А всех несогласных – в тюрьму, всех кто против – десять лет расстрела без права переписки.

Отрезвление и похмелье от этого политического угара, было более чем болезненным. Оно было мучительным, как похмелье после длительного, упорного и тяжёлого запоя, такое, от которого и умереть можно.

Причины отрезвления долго искать не надо – внезапно свалившийся как снег на голову человек, который сразу расписал, и показал к чему это всё ведёт. И хотя случай с гражданином Лысенко и наукой генетики был очень незначительным, он стал очень болезненным ударом, ударом ниже пояса, для руководства страны – знаменитый учёный, который положил начало признанной, доказанной и используемой во всём мире, науки, сидит в тюрьме по ложному обвинению во вредительстве, а лженаучный горлопан обласкан вниманием и любовью. Его нельзя трогать, ему в рот заглядывают, а он продолжает, словно религиозный фанатик, уверовавший в свою теорию, агрессивно доказывать её правдивость и бороться со всеми остальными. И хуже всего, болезненнее всего, для Сталина стал именно случай с Вавиловым и Лысенко. То, что две группы учёных друг друга не переваривают – это было понятно. То, что они как кошки с собаками – тоже, но в свете всей судьбы Лысенко, роман Булгакова приобретал вполне соцреалистическую природу.

На какое-то время вождю народов, а так же его приближённому наркому показалось, что кругом одни только враги – потому что куда ни посмотри – везде с трибун уверенно увещевают. Стучат кулаками, показывая свою искренность и веру в светлое будущее, хуже того – клеймят и позорят, песочат и судят. Причём – все и везде. И всех.

Вся та польза, которую для армии сделал товарищ Киврин, лишь компенсировала тот моральный упадок духа, который овладел советским руководством и продолжал углубляться аж целых полгода, поскольку по мере вникания Киврин из некоего абстрактного приносителя даров, превратился в безжалостного палача, который казнил и миловал людей. Причём Сталин ничего не мог поделать – Вавилова помиловал, а Лысенко казнил, безжалостно. Жестоко. Изощрённо.

Хотя первые генетически модифицированные сорта пшеницы пока ещё только давали всходы – уже было замечено, что зёрен у них просто неприлично много. Добрым человеком Сталин не был, но тем не менее, ему было по-своему совестно за тех людей, которые получили свой срок или хуже того, смерть, за просто так. И были правы, но какие-то шарлатаны, лжеучёные, и охочие до крови чекисты, решили их умножить на ноль.

Конечно же, большая часть из них была казнена по доносам. То есть самолично глава партии в их судьбе участия практически не принимал. Зато большую роль сыграл Хрущёв, и многие, многие другие. Коллеги, завистники, ненавистники и просто враги.

Всё это вылилось, как нетрудно догадаться, в то, что по статье о ложных доносах, уже к весне сорок второго, уже было осуждено больше пяти тысяч человек. И Берия не был душкой тоже – о ведомство похудело почти на три тысячи сотрудников, в том числе высокопоставленных. В конце концов, арестовать-посадить-расстрелять – это универсальное решение, которое они освоили очень хорошо. Однако, это же и вылилось в то, что от отчаяния, а может быть от желания как-то исправить ситуацию резкими методами, приняли рыночную реформу. В какой-то мере это могло успокоить нервы товарищей наверху, а так же показалось идеальным, в свете собственных ошибок, решением. В рыночной экономике тоже много кто достойный не получает финансирования, признания и так далее – только государство в этом, как правило, не винят. И это привлекало и подкупало, вместе со множеством других факторов.

Вечером Лаврентий Павлович подавился мацой… То есть бутербродом с докторской колбасой – случилось это двенадцатого июня, в семь часов вечера, когда Берия перечитывал отчёты от разных инстанций и от своих подопечных, плотной толпой окружающих Киврина. Отчёты о сельском хозяйстве он принял близко к сердцу, но дальше, к Сталину, хода им не дал – старик и без того мучается от осознания собственных промахов, которые уже нельзя исправить, из-за собственного метода радикально решать проблемы вместе с людьми. Бить его аграрной политикой было бы неспортивно.

Тем не менее, с Лысенко нужно было что-то делать. Вроде бы всё было предельно ясно – классический случай. А вроде бы на казнь придётся вместе с ним отправить целую толпу уважаемых людей. Но, подумав ещё раз, Берия решил – Лысенко вместе со всей его кликой – в лагерь. Хватит с них смертных приговоров, доубивались уже, что теперь впору за голову хвататься.

Размашистая резолюция, которую Берия поставил на дело Лысенко, удивила даже его самого. Ответил он строчкой из Филатова – «Нет суда на дураков!». Судьба опального академика была предрешена, с назначением его в качестве рабочего в алтайский колхоз – приблизительно по его умственному уровню.

Судить его было опасно – ведь долгое время сами его поддерживали, а это уже бросает тень на партию. Убрать дурака по-тихому со всех постов, вместе со всей его сворой, которая за него всегда вписывалась – всех в колхоз, пусть землю пашут.

Крым.

Снаряд прилетел неожиданно, но не внезапно. То есть уже бывали обстрелы, так что вся линия обороны была готова к принятию врага. Пролетев почти семнадцать километров, снаряд лёг далеко от точки прицеливания – почти на сотню метров правее и дальше. Резкий хлопок и взрыв. Ударил взрыв знатно – к счастью, все важные объекты были не только замаскированы, но и прикрыты – и всё же, снаряд угодил в паре десятков метров от генераторной станции. Это унылое, понурое военное строение, питалось от стоящего рядом бензовоза с дизтопливом, и располагалось в стальном контейнере. Сам по себе контейнер мог защитить от мелких осколков, так его ещё дополнительно обложили мешками, которые щедро набили камнями. Дешёвое и сердитое блиндирование – взметнулся во все стороны щебень, один из камней угодил аккурат в затылок стоящего рядом с генераторной солдатика, убив его на месте, второй получил каменную шрапнель, оставившую болезненные синяки на теле, но выжил – он упал словно подкошенный и заметив, что его товарищ уже отправился в мир иной, дал стрекача в генераторную, откуда начал названивать по полевому телефону. Но его едва ли приняли всерьёз – отправили команду полевых медиков.

Прошло каких-то тридцать секунд и раздался звук канонады – батарея на целых сорок стволов, выстрелила прямо туда, откуда стреляли немцы. Ошибки в вычислениях – основная причина промахов – гаубицы были не то что точными – снайперскими. Это восхищало артиллеристов – и в отдельных случаях стрельбы по точным целям, находящимся в прямой радиолокационной видимости РЛС наземной разведки, гаубица «Мста» могла уложить на дистанции в десять километров снаряд в одиночно стоящего человека.

Сыграло в этом роль так же и то, что техника была достаточно совершенной – система командования артдивизионом «Таврида» имела станцию наведения. На кораблях похожий принцип залповой стрельбы и единого управления с помощью ПУАО, использовался с первой мировой – так что ни для кого это не было шоком, единственное, что компьютеры автоматически собирал данные о направлении и силе ветра, температуре, влажности, и выдавал данные для наведения гаубицы – поправочные коэффициенты с высокой точностью высчитали офицеры. Дураками они не были, и прекрасно владели артиллерийской наукой, к тому же в новых гаубицах новым была только дальность – пока что стрелять на такие дистанции им не приходилось. Во всём остальном… конструкция была хорошо продумана, хорошо сделана, явно без следа какой-либо экономии или упрощения.

Немцы уже много раз прощупывали оборону – подведут орудие, пальнут, и в рассыпную – град снарядов, обршивающийся на их позиции, иногда успевал застигнуть враг, но чаще им удавалось уходить. Позиции они разведали давным-давно, вот только ни разу им не удавалось ударить по врагу.

Крым был костью в горле вермахта, поскольку наступать дальше, оставляя в Крыму огромную базу врага, было нельзя. Штурм полуострова надвигался, полномасштабный штурм, и в этот раз донесения из ставки были всё мрачнее и мрачнее.

– Ну что там, – командующий военным округом взял у шифровальщика листок бумаги и вчитался в текст, потом сложил бумагу вчетверо и сунул в карман, вид его был раздражённым.

Москва

Блеск золота вновь начал туманить разум простых обывателей… Вообще, все иностранные послы, следящие за деятельностью руководства страны советов, охреневали практически не переставая. Охреневали настолько, что у них создалось впечатление, что их дурят – советы разрешили коммерцию! Хоть и защитили свои рынки от захвата извне, и оставили за собой право владения землёй, всё равно – они публично отказались от части своей конституции и идеологии – от отмены частной собственности! Это уже было бредом. Ещё большим бредом стало то, что ввели золотое и серебряное обращение. В то время, как в США изымали у населения золото, чтобы не допустить повторения великой депрессии, советы выбросили на рынок тысячи тонн золота – по самым скромным прикидкам – две тысячи тонн золота и вдесятеро больше – серебра. И это уже заставляло считать это бредом. Золотые монеты свободно продавали за рубли в сберкассах, и население естественно, пользовалось этим. Политическая нестабильность государства, смена денег, изъятия, всё прочее – это касалось банкнот, но золото – самая надёжная валюта.

Многие, у кого были накопления, обменяли их на более привычную золотую валюту, хотя покупка золотых рублей в больших масштабах была затруднена. Преступники пользовались простейшей схемой с подставными лицами, и через них скупали твёрдую валюту.

Но главное, к чему пришли экономисты и послы, это то, что рубль стал конвертируемой валютой. Более того, конвертировать рубль предлагалось только через покупку золота – но можно было. Купить золото мог каждый, и советы этим пользовались – напрямую установив обмен рублей на доллары через золото. Естественно, купить золото у советов правительство США хотело бы, но тут же вылезла и проблема – услуга пока недоступна. Не проработана.

Вариант чеков берёзки, позорный нарыв на советской экономике, был ликвидирован в зародыше – просто официальный прежний курс оказался раз в десять выгоднее для советов, чем нынешний. Но зато золотое обращение должно было стать огромным стимулом к работе на экспорт.