Калос
Я несу свою пару в лагуну неподалеку от ее прославленного приморского залива — но там едрена кочерыжка не будет тритонов, уж я позабочусь об этом. Пока Аделла увлажняет свою чешую (которая из тусклой грязно-коричневой превращается в яркую полированную медь, начиная наполняться все новыми и новыми красками по мере того, как погружается в соляной раствор), я оставляю ее в почти прибрежном водоеме и съедаю двух ничего не подозревающих тритонов.
Все были правы. Тритоны очень вкусные.
Я не так давно расстался с Аделлой, поэтому, вернувшись, с удивлением чувствую, как чувство вины щекочет мне живот.
По крайней мере, думаю, что это чувство вины. Я полагаю, что у меня не было времени полностью приготовить тритонов. Да, анализирую это ощущение и с некоторым облегчением подтверждаю, что щекотка исходит из моих внутренностей в висцеральном смысле, а не в эмоциональном; это очень отчетливо рука или две, пытающиеся пощупать мои внутренности в поисках милосердия. Уф. Определенно только рыбы, и как только мои желудочные кислоты начнут действовать на них, они больше не будут меня беспокоить.
Перепрыгивая через скалистую прибрежную скалу, я мчусь к своей паре. Прыгая по мелководью, громко разбрасывая брызги во все стороны, я возбужденно показываю Аделле солнечную рыбу, которую поймал для нее. К моему восторгу, моя новая пара тоже быстро собрала еду для себя, и что еще более мило, она достаточно добра и заботлива, чтобы сделать кучу подношений для меня.
— А ты ешь устриц? — спрашивает она.
— Я никогда этого не делал, — говорю я ей.
Мой хвост радостно завивается позади меня, шлепая по воде, покачиваясь от удовольствия из-за этого жеста Аделлы, сделанного в мою сторону. Я с нежностью смотрю на нее.
— Я слышал, что их внутренности могут хранить сокровища! Но они слишком малы, их слишком трудно открыть.
— Я могу открыть их для тебя, — предлагает она. — И они действительно иногда хранят сокровища. Но я боюсь, что они слишком малы, чтобы насытить тебя, — печально говорит она, обводя взглядом мое массивное тело.
— Я буду в порядке, — обещаю я, чувствуя каждый кусочек веса, который тритоны добавляют к моему животу.
Я опускаюсь на корточки и пытаюсь рассеять слегка виноватый привкус, который пытается разбить мои чувства.
— Я очень рад, что ты вообще решила меня накормить. Пожалуйста, покажи мне, как ты открываешь устриц.
Аделла действительно показывает мне, и мы находим две прекрасные жемчужины, которые она хранит в чашках с ракушками на ее груди, доказывая, что она предлагает самое великолепное место для хранения — и вскоре она держит в руках устрицу, чтобы я попытался раскрыться моими когтями.
— Ты сможешь открыть ее своими когтями… да! Смотри.
Я поджариваю на огне (или паром из ноздрей) свои устрицы; свои Аделла ест сырыми. Она также предпочитает есть свою рыбу сырой, и с двумя тритонами, все еще дергающимися в моем животе, я не могу осуждать никого, кто не хочет полностью разогреть свою еду, прежде чем полакомится ей.
Хотя еда из устриц имеет приятный вкус, совсем скоро в процессе пищеварения я понимаю, что что-то не так. Я не показываю этого или, по крайней мере, стараюсь не показывать, но мне вдруг становится нехорошо. И уж точно не чувствовал себя таким, как сейчас.
Но когда чешуя на моем животе начинает нагреваться, я понимаю, что это вовсе не русалки и не устрицы.
Должно быть, я заболеваю из-за надвигающейся брачной лихорадки.
И это очень плохо. Потому что пара Хохлатых драконов Мерлинов будет радоваться брачной лихорадки целую луну…
Моя пара — не дракон. С ней не будет никакого утоления желания.
На самом деле, я буду гореть в своей лихорадке в полном одиночестве.
Вместо того, чтобы предвкушать дикое время любви и изобилия любовных ласк с моей женщиной, я столкнулся с голодной болезнью, которая вот-вот станет еще хуже.