Очарованная призраками

7

Дождь будет таким сильным, что каждая капля вопьется в кожу, словно крошечный ледяной кинжал. Уши заложит какофонией волн. Каждые несколько ударов сердца в вышине станет ухать гром, словно военные барабаны. Словно смерть. Я побегу по влажному песку, оставляя глубокие следы, и буду бежать до тех пор, пока ноги не заноют от боли. Но я не остановлюсь, потому что мне нельзя останавливаться. Если я замру хоть на секунду, то потеряю все.

Передо мной поднимутся скалы – острые, изрезанные, с кучей ниш, в которых смогли бы поместиться целые дома. Когда я подбегу к ним достаточно близко, то увижу его: огромный, выдающийся над шумной водой камень, на котором замрет темная фигура в капюшоне, деревянным посохом помешивающая что-то в котле. Я узнаю ее лицо, освещенное на мгновение вспышкой молнии.

– Моргана! – Этот голос мой, но в то же время чужой. Слишком взрослый, слишком громкий и неуверенный.

– Моргана, остановись!

Даже если она услышит меня, то не подаст виду – продолжит мешать свое варево, не отрывая от него внимательного взгляда. Я начну карабкаться к ней, хватаясь за грубую поверхность камня, обрезая ладони и ступни до крови… это меня не остановит. Я перелезу через край и увижу, как она закинет в котел кусок белой ткани, вымоченной в темной крови, и вновь помешает.

– Моргана, – повторю я, пытаясь отдышаться и поднимаясь на ноги. – Ты не можешь этого сделать. Они – наше племя.

Ее фиолетовые глаза поймают мои, и я вдруг с ужасом пойму, насколько она взрослая – прошло лет десять, но из-за впалых щек и уставшего взгляда она выглядит еще старше.

– Нет. Не наше, – ответит она.

Ее резкие слова будут сочиться тьмой и холодом. Смертью. Она продолжит мешать, но по лицу ее покатятся слезы, а губы сожмутся в тонкую линию. Руки задрожат, но не выпустят посох.

– И если я этого не сделаю… то кто же тогда сделает? – Она поднимет на меня пустой взгляд. – Ты, Эл?

По коже побегут мурашки. Я захочу ей помочь, но лишь продолжу наблюдать за ее работой. Когда она достанет из котла ткань, та снова будет белой – на самом деле это рубашка. Такие носили под доспехами на шалотских турнирах мои братья и отец. Моргана бросит в меня ею, и я поймаю ее. Рубашка будет сухой, но я совсем этому не удивлюсь.

– Побудь хоть немного полезной, ночь будет длинная, – скажет Моргана.

– Завтрашний день будет еще дольше, – предостерегу я, но послушаюсь и аккуратно сложу рубашку себе под ноги.

На несколько мгновений повиснет мучительная тишина. Я не сразу замечу, что тоже плачу. Каждый раскат грома эхом станет отражаться в моей голове. Я стисну руки, впиваясь ногтями в кожу до крови.

Я должна ее остановить. Но я не могу.

Это вне моих сил.

– Как ты это делаешь? – спрошу я так тихо, что не буду уверена, услышала ли она меня.

Но она услышит. И не переспросит.

– Стараюсь не думать, – прохрипит она. – Об именах и лицах. Только о рубашках. Только о чистоте.

Я посмотрю на кучи одежды, которые ждут своей очереди, – каждая еще выше, еще алее предыдущей. Кто-то должен делать эту работу.

Моргана снова потянется вперед и вытащит белую рубашку, которая ничем не будет отличаться от остальных… но только на первый взгляд.

Из моего горла вырвется незнакомый, чужеродный крик, и я подбегу к Моргане, попытаюсь выхватить одежду из ее рук.

– Нет! – прорыдаю я и потяну за ткань. Почувствую, как натягиваются швы, сделанные моей рукой. – Только не он, нет, Моргана, прошу! Кто угодно, только не он.

Она выпустит из рук посох и обнимет меня, прижмет к себе, прямо к шее, и будет выводить по спине успокаивающие круги.

– Элейн, – прошепчет она, – ты ведь знаешь, все уже решено.

Я попытаюсь вырваться из ее объятий, но она будет держать меня крепко.

– Не забирай его! – И мой голос сломается.

– Он сделал свой выбор, – прошепчет она мне на ухо. – И вот куда он его привел.

Я прижму рубашку к груди, рыдая, а Моргана прижмет меня к себе. Потеря ударит по мне сразу же, и в груди зазияет дыра. Я не выдержу. Я и так отдала этому миру слишком много и не могу отдать ему еще и его.

Таким было мое первое осознанное видение – оно явилось в ночь, когда я оставила лекарство на полке и заснула с эхом слов Морганы в голове, пытаясь представить Авалон таким, каким она его описывала.

Я проснулась в поту, потянулась к зелью, чтобы провалиться в счастливое забвение, изгнать видение Морганы, темной скалы и своего отчаяния из головы.

Но я не выпила ни глотка. Я просто стояла там, в ночнушке, с прилипшими ко лбу волосами, и прислушивалась к своему грохочущему сердцу. Внутри меня бушевала война. Я сжимала бутылку так сильно, что побелели костяшки пальцев, а потом наконец поставила ее на полку.

Я вернулась в постель и приняла решение: что бы ни подумала моя мать, я поеду на Авалон. Путь мой был предрешен.

И я вспоминаю об этом сейчас, следуя за Морганой по лесу. Артур и Гвен ушли вперед – на поиски Ланселота. Уверена, им тоже грустно покидать Авалон. Но в них наверняка живет и радостное предвкушение – новых земель, новых приключений, новой жизни в диком, неизвестном мире.

Моргану подобные чувства не переполняют. Зная, что нас ждет, что мир с нами сделает… я тоже не могу радоваться.

– Мы вернемся сюда, Элейн? – спрашивает меня Моргана.

Она осторожна и подозрительна – какой и должна быть. Она понимает: лучше не спрашивать меня о видениях. Знать свое будущее очень опасно. Она помнит, что случилось в прошлый раз, когда я поделилась с ней тем, что видела..

Сжимаю губы и не поднимаю взгляда – боюсь увидеть Моргану такой, какой она была на темных скалах: тощей, с загнанным взглядом и голосом, которому позавидовала бы сама смерть.

Моя мать ошибалась, когда говорила о видениях: они не всегда сбываются. Так сказала мне Нимуэ. Она объяснила, что будущее определяет выбор и чем чаще изменяется видение, тем менее реальным оно становится. Но вот в чем дело – сон о скале не менялся. Он являлся мне десятки раз – та же сцена, снова и снова, и каждый раз одинаковая, вплоть до ритма моего дыхания. Он такой же надежный, как земля под моими ногами.

– Да, – отвечаю я. – Мы вернемся.

Больше я ей ничего не говорю. Не сообщаю о том, что, когда вернемся на Авалон, мы будем другими. И что ее человечность – делающая ее такой, какая она есть, – исчезнет.