Обряд перехода

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ УНИВЕРСАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ

Существует два способа пройти через Испытание: метод черепахи и метод тигра. Метод черепахи заключается в том, что вы зарываетесь в какую-нибудь нору и сидите в ней весь месяц, не высовываясь ни под каким видом. По методу тигра вы, наоборот, рыщете по всей округе, все исследуете, во все переделки ввязываетесь. Несомненно, метод тигра опасней, но, с другой стороны, он несравненно увлекательней. Ни один из наших инструкторов никогда не брал на себя ответственность рекомендовать нам тот или иной способ. Быть черепахой не считалось зазорным, хотя, конечно, прослыть тигром было престижно.

Иногда мы это обсуждали. Ригги, например, твердо решил быть черепахой.

— Я хочу вернуться домой, — говорил он. — И я хочу, чтобы у меня было на то максимум шансов.

Вот что происходит, когда безрассудный человек начинает задумываться. Ат о своих планах не распространялся, но Джимми уверял, что он собирается быть тигром. Я, еще когда рассчитывала после высадки объединиться с Джимми, тоже склонялась к этой мысли. Но, решив идти в одиночку, сразу убавила свою запроектированную тигриность процентов на шестьдесят. Если хотите, можете звать меня «скромным тигром».

Первого декабря я встала пораньше и отправилась на кухню смастерить себе что-нибудь поесть. Но оказалось, что на кухне уже ждут меня Папа и завтрак, приготовленный им собственноручно. Ели мы в подавленном настроении.

И когда я уже готова была идти, Папа сказал:

— До свидания, Миа. Мы с матерью встретим тебя, когда ты вернешься домой.

— До свидания, Папа, — ответила я и поцеловала его в щеку.

На челноке я добралась до Ворот № 5 на Третьем Уровне. На мне была крепкая обувь, штаны, легкая и теплая рубашка. С собой — нож, ультразвуковой пистолет, надувная палатка, спальный мешок, несколько личных вещей, несколько смен одежды, желто-зеленая с красным матерчатая куртка, еда и, самое главное, мой сигнализатор подъема. Этот маленький приборчик, три дюйма на два, был единственной моей связью с разведкораблем. Без него, без поданного в нужное время сигнала, я, с точки зрения людей на Корабле, буду мертва. Жива я или мертва на самом деле — значения иметь не будет: раз я не подаю сигнал, они не могут меня подобрать, и, следовательно, на Корабль я уже не вернусь.

Я забрала Филю, свою глупую, но сильную лошадку, упряжь и сложила все в транспортный челнок. Потом я помогла сделать то же Рэйчел Юнг, и мы вместе отправились на Первый Уровень, в разведдок. Загрузив лошадей и снаряжение в разведкорабль, мы вышли наружу подождать остальных. Не было никаких оркестров, никаких торжественных проводов, разведкорабли спокойно стояли на дюзах, люди деловито сновали по гигантскому залу. Никто не обращал на нас внимания. Мы могли не вернуться, но это было в порядке вещей.

Один за другим подходили ребята, грузили на борт своих лошадей и вещи, присоединяясь затем к нашей группе. Все вели себя тихо, кроме Ригги, который, рассказав анекдот, потом долго смеялся над ним, и голос его эхом разносился вокруг.

Больше не смеялся никто.

Мы должны были отбыть в восемь часов. В без четверти восемь появился мистер Марешаль, пожелал нам удачи и пошел своей дорогой. Его новый класс выживания должен был собраться сегодня в полдень на первое занятие, и, по-моему, он уже старался запомнить новые ребячьи имена.

Нас было шестнадцать девочек и тринадцать мальчиков. Дэвид Фармер и Билл Наймен отсутствовали, они еще не поправились после охоты на тигра. Их очередь настанет через три месяца, хотя я лично этой их отсрочке не слишком завидовала. Вернувшись, мы уже будем взрослыми, а они — будут ждать и завидовать. Психологически это неприятно.

Перед самым стартом прибыли Джордж Фахонин и мистер Писарро. Бодрый и веселый, несмотря на ранний час, Джордж остановился рядом со мной.

— Ну наконец-то настал великий день, — сказал он. — Я пожелал бы тебе удачи, Миа, если бы думал, что она тебе нужна. Но мне кажется, что за тебя можно не волноваться, а?

Не помню, оценила ли я его уверенность, потому что в этот момент мистер Писарро позвал с трапа:

— Подняться всем на борт!

И прежде, чем войти в разведкорабль, я обвела вокруг долгим взглядом. Быть может, я видела все это в последний раз. Затем, когда ребята заняли свои места, Джордж убрал трап.

— Поехали, значит, — сказал он по общей связи. — Старт через десять секунд.

Воздух из дюз выдуло, крепежные полосы втянулись, и мы…

Рухнули вниз. Желудок у меня чуть не выпрыгнул из горла. Джордж не должен был этого делать. Если бы Папа был на борту, он никогда бы не осмелился на такое. Наверное, у него что-то с чувством юмора, странное оно у него. Он словно уверен, что это забавно — быть лихим пилотом, особенно если за это никто не наказывает.

Сидевший рядом Ат вдруг повернулся ко мне с таким видом, как будто решился наконец выговорить нечто труднопроизносимое.

— Миа, — сказал он. — Я хотел бы знать… Ты не согласилась бы пойти в паре со мной?..

С минуту подумав, я ответила:

— Извини, Ат, но мне кажется, это лишнее.

— Джимми?

— Нет. Просто я хочу сама по себе.

— А, — произнес он и через несколько минут встал и отошел.

В тот день я явно пользовалась успехом — спустя некоторое время ко мне подошел Джимми. Задумавшись, я его даже не сразу заметила. Он кашлянул, и когда я подняла глаза, сказал извиняющимся тоном:

— Миа, мы когда-то хотели с тобой объединиться после высадки… Если хочешь, я готов.

Но я еще не могла простить ему тот выпад насчет моего снобизма. Получив короткое «нет», Джимми молча ушел.

Это меня расстроило. Если бы он действительно хотел идти со мной в паре, он попытался бы настаивать, стал бы спорить, а если бы он меня поуговаривал, я, скорее всего, передумала бы… Те его слова продолжали меня терзать. Зачем-то Джимми понадобилось припутывать сюда Папу, хотя Папа никогда ничего подобного не говорил. Колонисты на планетах не могут быть настоящими людьми. У них нет возможности узнать и научиться — какими должны быть настоящие люди, и они обречены стать подобием тех типов, с которыми я встречалась на первой своей планете — Грайнау. И дома, на Корабле, я слышала множество аналогичных рассказов. Так что если и вы, и ваш отец приходите к одному и тому же, основанному на фактах, выводу, то это не значит, что ваш отец вас в этом убедил. У каждого человека есть собственное мнение. И скажите мне, разве это снобизм, не выносить людей, которые не являются людьми?

Планета, на которую нас выбрасывали, называлась Тинтера. Это единственное, что Папа сообщил мне за завтраком, подойдя к самой границе запретного. Но едва ли с его стороны это было важным признанием, поскольку он хорошо знал, что я никогда не слышала об этой планете. Последнее наше посещение ее (а мы знали, что никто другой ее не посещал тоже) состоялось почти сто пятьдесят лет назад. Мы знали, что колония все еще существует — и только. Совет долго сомневался разрешать ли высадку на Тинтере, все-таки слишком долго с планетой не было контактов. Но Тинтера находилась совсем рядом, и в конце концов они решили дать добро. Чтобы Совет запретил высадку, Папе нужно было выдвинуть какой-нибудь веский довод, но из-за меня он не мог возражать.

Войдя в атмосферу, Джордж перемахнул через море, снизился над серо-зелеными, поросшими лесом холмами и посадил корабль на первой же лесной проплешине.

— О'кей, — сказал Джордж по внутренней связи, одновременно выпуская трап. — Первый, на выход.

Порядок покидания разведкорабля произвольный. Каждый выходит, когда захочет. Джимми, приготовив свое снаряжение еще до посадки, как только был спущен трап, сразу же махнул мистеру Писарро, что выходит, и повел свою лошадь вниз. Чего и следовало ожидать от Джимми. Мистер Писарро отметил его выход, и через минуту мы снова были в воздухе.

Тут и я — в который уже раз — начала проверять свое снаряжение. Бессмысленное занятие — все давным-давно сложено, собрано и проверено, и если сейчас чего-нибудь не окажется, никакой возможности раздобыть это уже нет. Но я нервничала и ничего не могла с собой поделать.

На следующей остановке я успела опередить Вени, сказав мистеру Писарро, что выхожу. Вени села на место, а я, взяв Филю под уздцы и перебросив вещи через седло, спустилась по трапу. Торопливость моя не имела никакого отношения к Джимми. Я просто хотела выйти. Я не могла больше ждать.

Я помахала Джорджу, показывая, что уже отошла от корабля; он помахал в ответ и поднял трап. Разведкорабль поднялся в воздух (я покрепче схватила Филю, чтобы он не выкинул какой-нибудь фортель) и через секунду исчез. Выкрашенный в серо-голубой цвет, он был почти неразличим на фоне покрытого облаками неба. И я не смогла бы сказать, когда я видела его в последний раз.

Я осталась одна. Законченная Юная Девушка, Настоящая Фурия. Я могла построить одну пятнадцатую часть бревенчатой хижины, убить одну тридцать первую часть тигра, умела целоваться, вязать и даже (теоретически) убить кого-нибудь голыми руками. О чем же мне беспокоиться?

Так я прожила свой первый день Испытания — первый из тридцати. День был нежарким, так что я сразу надела свою цветную куртку. Затем пристегнула седельные сумки, приторочила спальный мешок и запрыгнула в седло. Решив не торопить события, я медленно поехала через лес, составляя список дел и размещая их по степени важности. Список выглядел следующим примерно образом:

первое — остаться в живых. Нужно найти еду, с собой у меня был лишь небольшой запас. Любое убежище лучше надувной палатки, нужно найти его или, в конце концов, построить;

второе — осмотреть территорию. Надо узнать, что за местность вокруг и на кого похожи аборигены;

третье — найти других ребят. Меня высадили не так уж и далеко от Джимми. А Вени или кто-то еще — тоже недалеко, только в другой стороне. Гравитация Тентеры была меньше привычной, и против этого я не возражала. Куда приятнее чувствовать себя легче, чем тяжелее.

Будет очень плохо, если Филя собьет себе ноги, подумала я. Земля под кронами деревьев была очень неровной. Временами мне приходилось слезать с Фили и идти пешком, продираясь сквозь заросли и огибая кучи камней.

На ночлег я остановилась довольно рано. Чувствуя себя одиноко и неуютно от того, что пришлось мне сменить теплый, благоустроенный Гео-Куод на этот серый, холодный, поросший дурацким лесом мир, я готова была развести костер, поесть и лечь спать в такое время, которое дома показалось бы мне до смешного детским.

Отыскав небольшую ложбинку с ручьем, я установила надувную палатку. Еще до сумерек успев покончить с едой, я забралась внутрь и легла, не включая света. Но даже в укрытии меня трясло в необъяснимом ознобе и тело чесалось сразу в нескольких местах. Нечто похожее уже было со мной однажды — целую неделю после укола комбинированной прививки. Если бы не было слишком рано по срокам, я бы решила, что наступил период месячных, или — что уж совсем маловероятно — что настигла-таки меня какая-то болезнь. Но на самом деле все было проще — я была несчастна.

И я заплакала, свернувшись в клубок в своем спальном мешке. Я ненавидела эту мерзкую планету, злилась на Джимми за то, что он позволил мне остаться такой одинокой, и злилась на себя — меньше, конечно, чем на него. Никак я не могла ожидать, что Испытание окажется столь тоскливым. Еще днем в лесу я спугнула каких-то животных — неуклюжих существ с узловатыми коленями и квадратными рогатыми головами. Заметив меня и Филю, они мгновение смотрели на нас в упор, а в следующий миг уже мелким галопом мчались сквозь заросли… Они почуяли во мне чужака, а я лишний раз почувствовала, что они правы.

Заснула я не без труда.

Утро было холодноватым, но день обещал быть ясным. Пока я суетилась вокруг палатки, солнце поднялось выше, и стало совсем хорошо: жар солнечных лучей и прохладный ветерок нейтрализовали друг друга. Самочувствие мое лучше не стало, это уж точно, но заботы немного отвлекали от невеселых мыслей. Только теперь я полностью начинала осознавать все минусы способа черепахи, которые прежде просто не принимала в расчет. Стань я черепахой, и у меня появилось бы столько времени для размышлений об ужасах планет вообще и специфических кошмарах именно Тинтеры, что я бы этого не вынесла, только бы извелась. И еще прибавьте сюда одиночество и чувство покинутости. Я просто обязана была стать тигром, хотя бы лишь затем, чтобы отвлечься от мрачных мыслей.

С утра пораньше упаковавшись, я пустила Филю по расширяющейся спирали. Это самый эффективный способ поиска, обязательно на что-нибудь да наткнешься. Местность была все еще пересеченной, Филя спотыкался, и мне много раз приходилось с него слезать и вести в поводу.

Неожиданно наперерез мне выскочило какое-то небольшое животное. Пару раз я уже видела других мелких зверьков и странных существ, планировавших между деревьями, но так близко — никогда. Я выхватила пистолет в то же мгновение, но первый выстрел прошел мимо, четко видимый луч ударил левее, потому что Филя выбрал именно этот момент, чтобы мотнуть своей глупой каурой головой. Выстрелив второй раз, я наконец попала в зверя.

Ультразвуковой пистолет — неплохое оружие для ближнего боя.

Подведя Филю поближе, я нагнулась было за добычей, как вдруг рядом в кустах послышался треск. Я повернулась туда — и обомлела: в зарослях стояло совершенно поразительное существо — у него были две ноги, тело покрывали длинные серо-зеленые волосы, а вместо лица была зверская, плоская, квадратная морда. И мне показалось, что я только что убила обед, который он наметил себе.

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, затем Филя всхрапнул и начал пятиться назад. Я бросила поводья, надеясь, что он не убежит, и, глубоко вздохнув, чтобы успокоить заколотившееся сердце, с пистолетом в руке пошла прямо на это существо.

— Кыш! Пошел вон! — крикнула я и замахала руками. — Пошел вон!

После второго окрика, немного помедлив, зверь мотнул головой и нырнул в заросли.

Переведя дух, я схватила Филю за повод, чувствуя себя удивительно приподнято. Почему-то мне пришло вдруг в голову, что, будь у меня выбор, я лучше бы отправилась на Испытание без пистолета, чем без прививок. Держу пари, что на старушке Земле больше исследователей погибло от чего-нибудь эдакого прогрессирующего да скоротечного, чем было убито животными, туземцами и погибло от несчастных случаев, причем от всего этого вместе взятого.

Я продолжала свое путешествие, пока не начало смеркаться. Убитое животное оказалось съедобным, но это — дело везения. Во время тренировок в классе выживания мне приходилось есть вещи совершенно отвратительные; хотела бы я знать, кто бы по собственной воле захотел их есть. Суть тут, конечно, в том, что даже самая невероятная пакость может помочь вам сохранить жизнь, только нужно себя преодолеть. Добывание пищи, как выяснилось, отняло у меня больше сил, чем я думала, и когда, поев, я устало прилегла в палатке, то заснула безо всяких затруднений.

А на следующий день я наткнулась на дорогу. Подгоняя Филю, я неслась вперед и напевала про себя. Мне, кстати, совсем не нравятся люди, которые не подпевают, оставаясь наедине с собой в хорошем настроении. Слишком они серьезные. По крайней мере, мурлыкать себе под нос может любой — это вовсе не недостаток. Короче, я скакала, напевала и, вынесшись на вершину холма, посмотрела вниз и сквозь деревья увидела дорогу.

Я повела Филю вниз по склону, временами теряя дорогу из виду, — мешали деревья и скалы. Затем, оставив позади коричнево-зеленый лесной полог, я вышла на нее между двумя поворотами — следуя причудливым складкам и рельефу местности, дорога изгибалась впереди и позади, явно проложенная без мысли о более удобном и коротком пути. На узкой колее виднелись следы повозок и лошадей и еще какие-то, которые я не могла распознать, и кроме того, на дороге лежал помет. Не лошадиный.

Мы перелетели океан с запада, и я знала, что и сейчас нахожусь недалеко от побережья. Вполне вероятно, что одним концом эта дорога упирается именно в берег океана, и, естественно, я туда не поеду. Хватит с меня океанов, один я уже видела. Моя квота океанов уже исчерпана. Но любая дорога куда-нибудь ведет, это аксиома, поэтому, сориентировавшись, я направилась на восток, в глубь материка.

Три часа спустя я встретила первых путников. Повернув за скрытый деревьями поворот, я сразу потянула поводья на себя. Впереди, в том же направлении, от моря, ехали пятеро всадников, гоня перед собой стадо жутко уродливых существ. Твари эти издавали нечленораздельные, унылые, низкие звуки, и нестройной толпой брели по дороге. Я посмотрела на них, и сердце мое затрепетало. На миг мне даже захотелось повернуть назад, к тому месту, откуда я начала свой путь. Но я знала, что рано или поздно мне все равно придется встретиться с аборигенами, раз уж я решила быть тигром. И, в конце концов, они всего лишь грязееды. Всего лишь грязееды.

Я пнула Филю, он двинулся шагом. Подъехав ближе, я получше разглядела этих тварей. И мне показалось, что они явно в родстве с тем существом, которое я днем раньше испугала в лесу. Это были совсем не люди — зеленые и гротескные, с приземистыми телами, шишковатыми суставами, длинными конечностями и квадратными головами. Но они ходили на задних лапах, а передние лапы у них вполне были приспособлены для хватания, и это делало их настоящей карикатурой на человека.

У всех всадников к седлам были приторочены ружья в чехлах, и выглядели эти люди нервными, словно кошки с котятами. Один, ведший в поводу несколько вьючных лошадей, оглянулся, заметил меня и окликнул другого, который, вероятно, был у них старшим. Тот развернул своего коня и поехал ко мне медленным шагом. Это был мужчина среднего возраста, рослый, с твердыми чертами лица. Лицо было жесткое, и это бросалось в глаза. Приблизившись, он натянул поводья, но я продолжала двигаться вперед, и волей-неволей ему пришлось снова развернуться и ехать за мной.

Я лично верю в то, что характер человека обязательно проступает у него на лице. Со своим лицом человек ничего не может поделать, он способен менять лишь выражения лица. И если некто выглядит подлецом, я верю, что так оно и есть, если, конечно, у меня нет причин считать иначе. Этот тип как раз и выглядел подлецом, и именно потому я продолжала ехать вперед. Я, если честно, испугалась.

— Что ты здесь делаешь, мальчик? С ума сошел? В этих местах могут быть беглые лосели, — сказал он.

Волосы у меня подстрижены коротко, одета я была в свою холщовую куртку но все же я удивилась. Правда, я не собиралась спорить с ним по поводу моего пола и даже вообще возле него задерживаться. Поэтому я не ответила. Кажется, я говорила уже, что в компании или в присутствии незнакомых людей на меня нападает молчанка.

— Откуда ты? — спросил он.

В ответ я показала на дорогу позади себя.

— И куда ты едешь?

Я показала вперед. Других вариантов здесь не было.

Он обозлился. Иногда у меня это получается…

— Может, тебе лучше ехать с нами? Мы защитим тебя, если что, — сказал мужчина, когда мы поравнялись с остальными всадниками и стадом. Он странно коверкал слова, словно у него был полный рот каши. Но его местный диалект я поняла хорошо: он желал, чтобы я сделала то, чего мне совсем не хотелось делать.

Еще один всадник подъехал к нам. Наверное, они за нами все время наблюдали.

— Он же совсем мал, Хорст, — сказал он, обращаясь к твердолицему. — Я даже сомневаюсь, что лосель его вообще заметит. Давай оставим его тут. Всадник посмотрел на меня. Видя, что я не проявляю ужаса пред такой перспективой (я была испугана, но не собиралась им это показывать), он пожал плечами, а еще один рассмеялся. Твердолицый заявил остальным:

— Этот парень поедет с нами до Мидлэнда. Мы будем его защищать. — Он улыбнулся, и впечатление, которое у меня сложилось о нем, усилилось. Он был кошкой, хитрой, хищной кошкой. Я посмотрела на несчастных тварей, которых они гнали, и одно из созданий глянуло на меня в ответ тускло-золотистыми, абсолютно пустыми глазками. Почему-то я почувствовала себя неуютно под этим взглядом.

— Я так не хочу, — сказала я и покачала головой.

То, что потом сделал этот человек, меня удивило.

— А я хочу, — проговорил он и потянулся к своему ружью.

Я выхватила пистолет так быстро, что он застыл с отвисшей челюстью, не успев даже наполовину вытащить из чехла винтовку. Пистолет — весьма внушительный аргумент, и у него не было никакого желания испытывать на себе его действие.

— Медленно выньте свои ружья и бросьте их на землю, — велела я ему и всем остальным.

Они повиновались, глядя на меня с опаской.

— Отлично. Теперь поехали, — скомандовала я, когда все винтовки оказались в пыли.

Но пятерка не двигалась с места. Они не хотели оставлять свои винтовки. Я это видела. Хорст молча следил за мной, и я подумывала уже, что лучше бы мне побыстрее со всем этим покончить и смыться.

— Послушай, мальчик… — произнес один из пятерых льстивым голосом.

— Заткнись! — рявкнула я как можно более грозно, и он заткнулся-таки. Это меня удивило. Вряд ли я казалась им такой уж страшной, но, может быть, они решили, что этот псих-мальчишка в самом деле начнет стрелять, если они будут слишком упорствовать, с него станется…

Через двадцать минут легкой рыси наших лошадей и тяжкой поступи зеленых тварей я сказала им, всем пятерым:

— Ладно. Если вам нужны ваши стрелялки, можете за ними вернуться.

И, вонзив пятки Филе в бока, поскакала по дороге вперед.

Кажется, я даже разок хихикнула. Что ж, иногда я даже сама себя убеждаю, что я — Настоящая Фурия.

Мне было девять лет, когда Папа подарил мне семейную реликвию — разукрашенную деревянную куклу, взятую с Земли еще моей прабабушкой, ту самую, с одиннадцатью маленькими куклами внутри. Открыв ее в первый раз, я была просто потрясена. С тех пор, подсовывая эту куклу другим людям, я любила наблюдать за их лицами. Очень занятно! Мое лицо, наверное, было примерно таким же, когда я скакала по дороге, все дальше оставляя позади место своей высадки.

День клонился к закату. Дремучий лес вокруг превратился в широкую долину, деревья уступили место полям, на которых под охраной и наблюдением работали зеленые волосатые твари. Это меня немного удивило: те зеленые, которых я видела раньше на дороге, вряд ли были способны досчитать хотя бы до одного, не говоря уже о работе, хотя бы и под руководством. Однако камень с души у меня спал — для мясного скота они были чересчур похожи на людей.

В долине дорога стала шире, ее дважды пересекали другие, поменьше. Я обогнала еще нескольких путешественников, а один раз мне навстречу проехала телега, запряженная парой быстроногих лошадей. И все чаще мне попадались встречные повозки, всадники и просто идущие по обочинам люди. Я проехала и мимо какого-то придорожного табора: между краем дороги и полем стоял фургон, рядом — палатка, и женщина развешивала между ними белье. Никто не задавал мне никаких вопросов. Обогнав очередной, тяжело груженный фургон, которым управлял самый старый человек из всех, кого я когда-либо видела, я заметила, как он, посмотрев на меня, помахал мне рукой. Рука была грубой и морщинистой, ладонь в мозолях.

— Хелло, — произнес старик.

Я помахала ему в ответ.

— Хелло.

Он улыбнулся.

В полдень я въехала в город. Сперва он выглядел просто туманным пятном на горизонте, но в конце концов я до него добралась. Как до последней куклы. И когда я выехала с другой стороны, я была совершенно потрясена. Ладони у меня взмокли, голова кружилась — и вовсе не от счастья от увиденного.

Городок назывался Мидлэнд, на въезде в него стоял соответствующий щит. Он выглядел так, словно его целиком сделали вручную, грубо вылепив из глины. Он словно бы существовал вне времени, и никто здесь как будто не слыхал ни о чем, кроме самых простейших приспособлений.

Мальчишки играли в пятнашки прямо посреди уличной грязи; одно из зданий служило газетой — в широком окне висел огромный лист бумаги, на котором огромными же буквами было напечатано (или написано) слово: ВТОРЖЕНИЕ! Перед витриной стояли мужчины в грубой одежде, соображая, наверное, что это слово означает.

Проезжая по городу, я рассматривала все, но особенно внимательно — людей. Девочки (я видела двух), не в пример мальчишкам, чинно гуляли со своими родителями. Как вы знаете, я уже не раз говорила, мне многое не нравится. Например, носить штаны. Сейчас я, правда, была рада, что они на мне надеты, в них было тепло и уютно ногам, но я никогда не надела бы их, если бы не необходимость. В городе все мужчины и мальчики носили штаны, все до одного. Женщины и девочки — нет. Одежда у них была странная, в чем-то даже женственная, но они ковыляли в ней так, словно у них были связаны ноги, и я бы не взялась пройти в их одеждах и ста ярдов. О езде верхом нечего было и думать. И я решила, что в данном случае штаны — наилучшая из альтернатив.

Количество детей на улицах просто ошеломляло. Они так и кишели, играя повсюду целыми толпами и стаями. И только — мальчики.

Группу девочек я встретила тоже: одинаково одетые, они пришибленно семенили под бдительным оком нескольких попечительниц. Школьницы, догадалась я.

Из всех встреченных мною людей в городе больше половины были детьми. Почему? — недоумевала я, пока не увидела всю семью в сборе. Тут-то меня и осенило. Отец, мать и целая бригада детей — восемь голов, одна другой меньше… Семейное сходство было несомненным.

Эти люди были Бесконтрольно Рождающими!!!

Открытие ошарашивало. Самое первое, что усваиваешь еще в раннем детстве, это то, чем кончается политика Бесконтрольной Рождаемости. Мы не протянули бы и одного поколения, если бы размножались, словно кролики. Планета — всего лишь увеличенный до гигантских размеров Корабль, а эти люди, так же, как и мы, наследники цивилизации, уничтоженной не так уж и давно именно Бесконтрольной Рождаемостью. Им следовало бы избрать лучший путь.

Хотя, конечно, планета — не Корабль, и человеческую популяцию на планете нет нужды ограничивать столь же жестко, как у нас. Но элементарное планирование — необходимо! Не может быть оправдания восьми детям в одной семье! И это — считая только тех, которых я видела. Кто знает, сколько их еще, помладше да постарше? Это просто безнравственно. До тошноты. И вообще, все увиденное в городе преисполнило меня отвращением. Я была просто в бешенстве. Жизнь, которая царила вокруг, я не могла ни одобрить, ни понять. Шагом добравшись на Филе до противоположной окраины городка, я хлестнула его в сердцах и отпустила поводья.

Лишь отъехав на приличное расстояние, я снова пустила Филю шагом. Невольно мне захотелось поговорить с Джимми… Как же мне выяснить, что происходит в этой чужой до отвращения стране? Подслушивать? Это паршивый метод. Во-первых, разве люди говорят лишь о том, что ты хочешь услышать?

А во-вторых, наверняка попадешься. Спросить кого-нибудь? Кого? Здесь нельзя ошибиться. Сделаешь ошибку, свяжешься с каким-нибудь Хорстом и в лучшем случае отделаешься больной головой и пустыми карманами. Самое лучшее, что я смогла придумать, — это воспользоваться библиотекой. Но вряд ли у них тут есть столь культурное заведение. В Мидлэнде я не видела ничего похожего, разве что каменное здание с выбитым над входом девизом: «Истина — наш щит. Правосудие наш меч». Еще там было написано: «Здесь судят по Закону», а может, и еще что-то, столь же скучное. Вряд ли мне могли там помочь.

Вдоль дороги были расставлены указатели расстояний до каких-то других городов. Самыми большими буквами было написано название: ФОРТОН. Довольно долго я колебалась, никак не решаясь выбрать между старым желанием — быть тигром — и возникшим вдруг новым — превратиться в черепаху, причем как можно скорее. На старушке Земле черепахи иногда жили по сто лет и даже больше, тиграм и не снилось такое долголетие. Наконец я решилась: стукнула Филю пятками по бокам и поехала по дороге вперед. Мне нужен был большой город. Там я смогу, не раскрывая своего происхождения, получить ответы на все вопросы, и если понадобится, то просто затеряюсь среди людей. Такая возможность — ценная штука, я это знала по опыту.

После полудня, когда солнце стало клониться к закату, а прохладный воздух похолодал еще больше, произошло одно странное событие. К тому времени я снова оказалась в горах, правда склоны их были гораздо положе и кое-где даже расчищены. Вот тут-то я и заметила высоко в небе разведкорабль. Заходящее солнце окрашивало его в красный цвет.

Естественно, мне пришла в голову мысль, что что-то пошло не так и нас хотят отсюда забрать, Испытание прервано. Сунув руку в седельную сумку, я достала свое сигнальное устройство. Разведкорабль болтался в небе так, что у людей на борту уже давно должно было повыворачивать желудки, это уж наверняка. Так небрежно мог вести корабль либо очень плохой пилот, либо очень хороший, вроде Джорджа Фахонина. Не испытывая по поводу Тинтеры особого огорчения, я включила приводной маячок.

Описав дугу и оказавшись над дорогой прямо у меня над головой, корабль сорвался в штопор. Я даже ахнула. Потом он стал тормозить резкими рывками, и я окончательно поняла: его вел вовсе не лихой пилот, а обыкновенный болван с дубовыми руками, у которого глупости сесть за пульт управления. Приглядевшись внимательнее, я закусила губу. Это был не наш корабль. Похожий, но не такими у него были обводы…

Сердце у меня дало перебой, тело снова зачесалось. Не стоило мне надеяться, что это будет Джордж. Я же отлично знала, что за нами просто не вернутся до срока. Пока не пройдет месяц.

Но возникал вопрос: откуда этот корабль? Конечно же, его сделали не здесь. Даже если бы они обладали знаниями, а мы бы не дали их грязеедам, разведкорабль так просто не построишь. Нужна развитая технология.

Спустя несколько минут, все еще гадая над этой проблемой, я наткнулась на лагерную стоянку, похожую на ту, какую видела раньше: такой же колодец и такой же загон с высокими бревенчатыми стенами. Несколько человек уже разбивали там лагерь, и я не смогла устоять против искушения. Выбрав сначала местечко возле загона, я скоро оттуда ушла — слишком там плохо пахло. И не успела я поужинать, как в лагерь свернул фургон, на котором ехал тот самый старик, который так приветливо мне помахал на дороге. Футах в тридцати стоял шатер, в нем жили родители с тремя детьми. Детишек, видимо, заинтересовала моя палатка, и один из них уже собирался со мной заговорить, но появился отец, бросил на меня подозрительный взгляд и уволок ребят прочь.

Ближе к ночи у фургона старика люди разожгли большой общий костер, все собрались вокруг него, и я услышала пение — не очень мелодичное, но звучало оно как-то трогательно. Поразмыслив, я решила подойти тоже. Дети из соседнего шатра сидели впереди на земле, а их матери, бледному жалкому созданию, уступили пень. Я же устроилась позади всех, привлекать к себе внимание мне было ни к чему.

Вскоре отец ребятишек решил, что матери самое время вести их обратно и укладывать спать, и, конечно, ребята уходить не хотели. Тогда седой старик предложил рассказать им сказку — последнюю, — а затем они пойдут спать без разговоров.

— Договорились? — спросил он.

Мне, сидящей позади всех, эта сказка показалась очень к месту. Может быть, причиной тому были странный акцент старика и мерцающий свет лагерного костра.

— Эту историю рассказала мне моя бабка, — начал старик. — А ей рассказывала еще ее бабка. Теперь я рассказываю эту историю вам, а вы, когда состаритесь, тоже кому-нибудь ее расскажете…

Это была сказка о хорошенькой девочке и ее мачехе с железными зубами и отвратительными намерениями. У девочки был платочек, жемчужина и гребешок, унаследованные от покойной матушки, и доброе сердце, принадлежащее ей самой. Как оказалось, этого вполне хватило, чтобы заполучить принца и дворец, и все были счастливы, кроме мачехи, которая упустила свой обед.

Едва старик закончил, а ребята с неохотой позволили себя увести в постель, на дороге у края лагеря возникла суматоха. Я повернулась в ту сторону, но глаза мои привыкли к свету костра, и я ничего не могла разглядеть в этой темноте.

— Будь я проклят, если я хочу пережить еще один такой день, Хорст, — произнес голос в той стороне. — Нам следовало быть здесь два часа назад. Это твоя вина, и это правда.

— Вы нанялись на работу. Плохую или хорошую, но на работу, — огрызнулся Хорст. — И если ты хочешь сохранить свои зубы, брось свои сучьи повадки и заткнись!

Вот тут-то я начала понимать, для чего использовали этот загон. И самое время для меня было покинуть сие благодатное местечко, это я тоже поняла. Пока Хорст и его люди гнали животных мимо костра к частоколу, я тихонько вернулась к своему Филе, достала спальник из палатки и выпустила из нее воздух. Действительно, убираться отсюда нужно было как можно скорее. Но, увы, мне это так и не удалось.

Уже надевая на Филю седло, я вдруг почувствовала на плече чью-то руку. Я резко обернулась.

— Ну и ну! Глянь, Хорст, кого мы тут нашли, — позвал мужчина. Это был тот, который шутил, что лосели сочтут меня ниже своего достоинства.

Пока он был один, но…

Размахнувшись изо всех сил, я двинула его седлом. Он вскрикнул, упал, затем поднялся, и тогда я швырнула в него седло и потянулась за пистолетом под куртку. Седло попало в цель, он снова упал, но в этот момент кто-то обхватил меня сзади, прижав мои руки к бокам. Я уже собралась завизжать — визжу я очень громко, — но грубая, вонючая и грязная рука зажала мне рот прежде, чем я успела издать хоть один звук. Я сильно куснула ладонь — при хорошем укусе развивается давление пять тысяч фунтов на квадратный дюйм — рука не отпускала. Я стала вырываться, но и это не принесло мне ничего хорошего. Одной рукой зажимая мне рот, другой — обхватив поперек, Хорст потащил меня, и ноги мои волочились по грязи. Оказавшись за загоном и вне пределов слышимости людей у костра, он швырнул меня на какую-то груду земли.

— Только пикни, — предупредил он. — Я сделаю тебе очень больно.

У него был странный способ выражаться, но эта фраза убедила меня лучше, чем если бы он пригрозил сломать мне руку или оторвать голову. Он мог, если бы захотел, сделать со мной все, что угодно.

— Мне тебя давно следовало отлупить, — сказал он, разглядывая в лунном свете укушенную руку. — Счастье твое, что крови не видно… Потряхивая головой и ругаясь, к нам подошел тот, которому досталось седлом. Второй удар получился удачным, да и упал он неловко, но сожалений по этому поводу я не испытывала. Увидев меня, он занес было ногу, дабы отвесить пинка сапогом, но — спасибо Хорсту — он толчком опрокинул меня на землю и сграбастал того, другого.

— Нет, — сказал он. — Пойди лучше посмотри, где у этого парня вещички. Неси все сюда и приведи лошадь.

Мужчина не шевельнулся. Он стоял, и глаза его пылали.

— Иди, Джек, — произнес Хорст с угрозой, и Джек наконец убрался прочь. Мне показалось, что Хорст не столько возражал, чтобы меня пинали, сколько доказывал то, кто именно должен здесь раздавать пинки.

Но я еще не была выбита из седла. Я не питала больших надежд, что мне удастся справиться с Хорстом, несмотря на все знания и долгие тренировки, но мой пистолет по-прежнему был у меня под курткой.

Хорст снова повернулся ко мне, и я сказала:

— Это вам так просто не сойдет с рук…

Глупая фраза, но должна же я была хоть что-нибудь ему ответить!

— Послушай, мальчик, — сказал Хорст. — Быть может, тебе невдомек…

Я хочу сказать, ты попал в скверную историю. Лучше не доставляй мне лишних хлопот…

Он все еще принимал меня за мальчика. Но не время было исправлять его ошибки.

— Я подам на вас в суд!

Хорст расхохотался весело, и я поняла, что опять сморозила какую-то глупость.

— Мальчик, мальчик! Забудь о суде! А я буду добр, так и быть. Я возьму из твоего добра лишь то, что мне пригодится. А тебя отпущу на все четыре стороны. Но если ты пойдешь в суд, там у тебя заберут все, и к тому же посадят. Цени я оставляю тебе свободу.

— Почему? Почему это суд так сделает? — спросила я, медленно просовывая руку под куртку и нащупывая рукоятку пистолета.

— Каждый раз, когда ты открываешь рот, всем становится ясно, что ты с одного из Кораблей, — ответил Хорст. — Этого достаточно. Одно вашего выродка уже запрятали в тюрягу в Фортоне.

Я уже собиралась вытащить пистолет, когда подошел Джек, ведя Филю в поводу. Мысленно я его поблагодарила.

— Неплохое у паренька снаряжение, — сообщил Джек. — Я только не пойму, зачем вот это. — Он держал в руке мое сигнальное устройство.

Хорст повертел его, потом отдал обратно.

— Барахло, — сказал он. — Выбрось.

И тут я навела на них пистолет. (Настоящая Фурия снова наносит удар!) Ну-ка дайте это сюда. И поосторожней!

Оба посмотрели на меня, и Хорст издал негодующий рык.

— Не поднимай шума, — посоветовала я. — А теперь передайте эту штуку мне.

Джек осторожно отдал мне сигнальное устройство, и я, спрятав его в карман, положила руку на облучок седла.

— Кстати, как зовут того парня, который сидит в тюрьме Фортона?

— Нам рассказывали об этом в Мидлэнде, — сказал Хорст. — Я не помню его имени.

— А ты вспомни, — велела я.

— Погоди, дай подумать, может быть, сейчас вспомню…

Меня вдруг ударили сзади по руке, плечо онемело, пистолет полетел на землю. Джек прыгнул за ним, а Хорст заметил подошедшим сзади:

— Неплохо.

Я почувствовала себя полной дурой.

Хорст не спеша подошел, сунул руку мне в карман и вынул сигнальное устройство, единственную мою надежду на связь с Кораблем и на то, что я когда-нибудь окажусь там снова. Он бросил прибор на землю и сказал ледяным тоном:

— Можешь забрать себе то, что останется…

Он с силой опустил каблук на прибор, но тот остался цел, даже не треснул. Рассерженный Хорст топнул сильнее, потом еще и еще, и мое сигнальное устройство превратилось в кучку обломков.

— Дважды угрожать мне пистолетом! Дважды! — воскликнул Хорст и отвесил мне такую оплеуху, что у меня зазвенело в голове. — Ах ты, глупый маленький негодяй…

Посмотрев ему прямо в глаза, я сказала звонким голосом:

— А ты — большой ублюдок.

Лучше бы мне придержать язык за зубами. Последовала молния боли, когда его кулак врезался в мою челюсть, и больше я ничего не помню.

В мозгах мало проку, если ими не шевелить.

Я смутно помню боль, тошноту и то, что меня куда-то несли. Следующее воспоминание: я вдруг очнулась на постели в чужом доме с неясным ощущением, что лежу здесь уже довольно долго. Голова сильно болела, лицо тоже, и я поморщилась, случайно прикоснувшись пальцем к щеке. Где я нахожусь, я не знала, почему у меня все так болит — тоже.

Затем словно что-то лопнуло, мгновение раздвоилось, и память вернулась.

Хорст и избиение.

Избиение и Хорст…

Я пыталась выкарабкаться из постели, когда в комнату вошел тот самый старик, который рассказывал у костра сказки.

— Как вы себя чувствуете, юная леди? — спросил он.

— Не очень, если честно, — призналась я. — Давно я тут лежу?

— Два дня, — ответил он. — Доктор говорит, что ты скоро встанешь на ноги. Меня зовут Даниэль Куцов. А тебя?

— Миа Хаверо.

— Я нашел тебя на земле у лагеря. Тебя избил Хорст Фангер.

— Вы его знаете?

— Не только я. Его все знают. Очень неприятный человек. Таким, собственно, и должен быть пастух лоселей.

— Те зеленые твари и есть лосели? Но почему люди их боятся?

— Стадо, которое ты видела, было одурманено. Иначе они не подчинились бы. Иногда попадаются крепкие экземпляры, наркотик на них плохо действует, и они убегают в леса. Если им дать слишком большую дозу, они не смогут работать, понимаешь? Так что некоторые убегают и частенько нападают на людей, на таких, как Хорст Фангер, который скупает их в порту прямо с Кораблей. Корабли их привозят из-за океана. Периодически на беглых лоселей устраиваются облавы, тогда их убивают почем зря.

Я устала, в мозгу царил туман, а от нечаянного зевка голова заболела еще сильнее.

— Похоже на рабство, — сонно произнесла я. — Приучать их к наркотикам, заставлять работать и все такое…

— Только Бог может разрешить этот вопрос, — тихо ответил мистер Куцов. Разве это рабство, когда твои лошади работают на тебя? Я не знаю никого, кто стал бы так утверждать. Человек — другое дело. Вопрос в том, что есть лосель скот или человек? И воистину, я не могу дать ответ. А теперь ложись-ка ты снова спать, а я пока приготовлю тебе что-нибудь поесть.

Он вышел, но я, хоть и чувствовала себя совершенно разбитой, никак не могла уснуть. Мне здесь не очень нравилось. Старик был мил, добр, но он был грязеедом. Я нервничала, не в состоянии совместить эти несочетаемые друг с другом вещи. Тщетно я старалась примирить их, но мысли путались, и наконец я провалилась в беспокойный сон без сновидений.

Позже мистер Куцов принес мне еду и даже помог держать ложку. Руки у него были мозолистые.

— Почему вы для меня все это делаете? — спросила я в промежутке между глотками.

— Ты когда-нибудь слыхала притчу о добром самаритянине? — ответил он вопросом на вопрос.

— Да, конечно, — ответила я. — Я много читала.

— Смысл этой притчи в том, что даже низкие и дурные люди иногда бывают источниками добра. Но в некоторых книгах говорится, что рассказ этот был изменен, очень давно. В первоначальном варианте именно человек у дороги был самаритянин — один из самых плохих людей, которые когда-либо жили на свете. И тот, кто его спас, не побрезговал сделать благо даже такому негодяю. Может быть, ты — с одного из Кораблей…

Но мне нравится, когда бьют детей. Поэтому я обращаюсь с тобой, как с самаритянином.

Я совершенно не знала, что ответить. У меня в голове не укладывалось, как он может плохо думать о нас.

Наверное, оценив мой потрясенный вид, мистер Куцов добавил:

— Прости. Я отнюдь не ненавижу Корабли, как некоторые. Без Кораблей мы все никогда бы не родились, это тоже надо помнить в наше скверное время. Не бойся, я никому не скажу, что ты девочка с Корабля. Отдыхай спокойно. Мой дом — твой дом.

На следующий день мистер Куцов предложил — ради моего же блага — научиться говорить на местном диалекте. Это было разумно. Туман в голове немного рассеялся, и я уже начала беспокоиться о том, как бы найти способ связаться с Кораблем, время шло. Чтобы это сделать, мне наверняка понадобится сходство с туземцами. А если я не свяжусь с Кораблем, тогда роль туземца засветит мне пожизненно, черт побери!

И все-таки мистер Куцов был искренен не до конца. На уме у него было явно больше, чем он говорил, я это чувствовала. Неужели же он просто так делает добро презренной «самаритянке»? Вряд ли. Тут есть что-то еще. По какой-то причине я интересовала его сама, лично.

В тот день мы пару часов упражнялись в произношении. Некоторые отличия имели закономерность, например, замещение гласных, замена «п» на «б», а также употребление «быть» вместо «есть»; зато другие казались мне начисто лишенными логики. Хотя, допускаю, лингвист может со мной не согласиться. Мистер Куцов сказал просто:

— Я не знаю, почему мы так говорим. Говорим — и все.

Он настойчиво упрашивал меня заниматься, а я продолжала гадать, что же у него на уме. Почему он так обо мне заботится?

Через некоторое время я начала делать первые успехи. Система в их диалекте все-таки была, но так глубоко запрятана, что я уловила ее, наверное, только подсознательно.

Через несколько дней, когда дело у меня здорово продвинулось вперед, мистер Куцов сказал:

— Уже почти хорошо, только ты так произносишь слова, словно у тебя рот манной кашей набит.

Ничего удивительного, подумала я, потому что только ею он меня и кормил. Но в любом случае я повторяла только то, что слышала от него. Его дикция была моей дикцией, и исправлять мистеру Куцову оставалось только самые грубые мои ошибки.

Но главное, во время наших бесед я выяснила причину неприязни этих колонистов (я уже почти не называла их про себя грязеедами) к людям с Кораблей.

— Тут все непросто, — сказал мистер Куцов. — Мы же видим, когда вы высаживаетесь на планете, что вы совсем не так отсталы и бедны, как мы. Когда на этой планете основывалась колония, среди поселенцев не было ни одного техника или ученого. Я могу их понять. С какой стати им покидать Корабль ради планеты, ведь там они могли заниматься любимым делом, а здесь для этого нет ни оборудования, ни возможности. Нам казалось, что все люди, пережившие конец Земли, являются равноправными наследниками всех знаний и достижений человечества. Но вышло иначе. И потому, если в спокойные времена Корабли игнорируют, то в плохие, как сейчас, ненавидят, видя в них источник бед. Людей с Кораблей преследуют, и можешь считать, что тебе еще повезло…

Я слышала его голос, но понять ничего не могла.

— Но мы же никому не мешаем, — сказала я. — Мы просто живем, как и все остальные…

— Я вас не виню, — медленно произнес мистер Куцов. — Но я не могу не видеть, что вы совершили ошибку, и в конечном счете она потребует расплаты.

Почувствовав себя лучше, я прошлась по дому мистера Куцова. Это был небольшой домик на самой окраине Фортона, чистый, окруженный деревьями и садиком. Мистер Куцов жил один; когда не было дождя, работал в своем садике, в дождь, наоборот, уходил в дом, к лампе и книгам. На фургоне он проделывал с товаром регулярные рейсы к побережью и обратно — раз в две недели.

Это был не очень доходный бизнес, но мистер Куцов говорил, что в его возрасте выгода уже не так важна. Не знаю, всерьез он говорил это или нет. Сказав, что моя одежда не годится для девочки, мистер Куцов ее забрал, а взамен принес другую, местного покроя. Одежда подходила по росту, но под мышками висела совсем свободно.

— Вот, — произнес мистер Куцов удовлетворенно. — Так-то лучше.

Но мне пришлось немного ушить одежду, подогнать по фигуре.

Я бродила по дому, но выходить мне не разрешалось. Я не жалела: два дня из каждых трех лил проливной дождь, а когда он не лил, то казалось, вот-вот польет. Я все время занималась, мистер Куцов продолжал наставлять меня в манерах и правилах поведения, пока не решил наконец, что при известной осторожности я смогу в приличном обществе сойти за местную.

В доме было много книг. Когда мистер Куцов уехал в город, я просмотрела некоторые и обнаружила множество интереснейших вещей. Например, что Историю, родину лоселей, открыли всего сто лет назад. История — это континент на западе. С тех пор лоселей привозили оттуда на кораблях и использовали для простейшего физического труда. На этом континенте раньше никаких лоселей не было, но сейчас численность их быстро росла, причем не только тех, которые находились в рабстве у людей. Большое число лоселей обитало в отдаленных лесных массивах. Почти все авторы, которых я прочла, отказывали лоселям даже в зачатках разума, ссылаясь на их неспособность ни к чему, кроме самого простейшего труда, и отсутствие у них языка и навыков пользования огнем. С другой стороны, я помнила, что рассказывал мистер Куцов об их умении узнавать своих врагов. Ничего смешного здесь нет. И честно говоря, я сейчас даже рада была, что так удачно выпуталась при встрече с тем диким лоселем на второй день после высадки.

Я сориентировалась по географическим картам мистера Куцова и, повинуясь порыву, скопировала их для себя.

И еще я обнаружила книгу, которую написал сам мистер Куцов. Это была старая книга, роман, называвшийся «Белый путь». Не очень удачное произведение — мистер Куцов пытался сказать в нем слишком многое, и это не получилось. Но его роман был намного лучше, чем книга моего брата Джо.

Сам мистер Куцов не отрицал, что он — автор.

— Знаешь, мне потребовалось сорок лет, чтобы ее написать. С тех пор я прожил еще сорок два года, пожиная политические плоды этого труда. Это были очень интересные сорок два года, но я не уверен, что, вернись я в прошлое, я стал бы писать эту книгу снова. Прочти ее, если тебе интересно. В книге была сплошная политика, и по кое-каким намекам мистера Куцова у меня сложилось впечатление, что последние сорок два года он жил так бедно и трудился так много совсем не случайно. Отчасти — из-за книги. Странная вещь — политика…

Потом я нашла свою одежду там, где мистер Куцов ее спрятал, и — очень важно! — ответ на вопрос, который я ни разу не задавала старику. Ответ содержался в газете, в последней фразе одной из статей: «После вынесения приговора Дентремонт отправлен в территориальную тюрьму города Фортона отбывать свой трехмесячный срок».

Обвиняли его в нарушении границы. Мне подумалось, что подстрекательство к беспорядкам обошлось бы Джимми дешевле, и самое малое, что им следовало бы сделать, это правильно написать его фамилию. Что это именно Джимми, у меня не возникало никаких сомнений.

И, лишь только представился случай, я, надев собственную одежду и куртку, ускользнула в город. Первым делом я выяснила, где находится тюрьма. По пути мне пришлось пройти мимо того места, где занимался своим бизнесом Хорст Фангер: там были дом, загон, сарай, конюшня и помост аукциона, и все это располагалось в самом худшем районе города. А худшим этот район был как раз потому, что именно там проживали Хорст и ему подобные.

Когда я вернулась, мистер Куцов встретил меня очень сердито.

— Нельзя, — выговаривал он мне, — ходить по улицам в такой одежде. Она же не женская.

Потом он несколько дней внимательно за мной следил, пока я наконец не убедила его, что отныне буду вести себя паинькой.

В один из дней, когда я, демонстрируя примерное поведение, сидела дома, я и обнаружила тот портрет-фотографию. На ней были изображены мистер Куцов, мужчина помладше, женщина и девочка примерно моего возраста, но гораздо упитаннее. Это был явно семейный портрет. На мой вопрос старик коротко и мрачно ответил:

— Они все умерли.

И все. Я и представить не могла, что этот портрет дает ключ к тому, зачем он ухаживает за мной и так оберегает. Мистер Куцов был милым и умным стариком, но в том, как он обращался со мной, было что-то необъяснимое. Быть может, он думал, что я останусь в его доме, хотя должен был бы знать, что я не сделаю этого, я просто не могу остаться. Когда я убежала в город, он выглядел очень несчастным, но потом… Просто жалко было смотреть на взрослого уже и пожилого мужчину. Сколь мало понадобилось заверений, чтобы все стало по-прежнему. Я думаю, он обманывал себя, причем — сознательно. Но, собираясь в очередное свое путешествие к побережью, он не мог взять меня с собой. Не позволяла, видимо, старомодная, пуританская натура. И — очень удачно! — мистер Куцов решил, что лучше я буду дожидаться его возвращения дома.

Старик долго объяснял мне — где что лежит и что делать, если кончится запас масла и яиц; я кивала в ответ, и он остался доволен моей понятливостью.

Но сразу, как только в полдень он уехал на своем фургоне загружаться товаром, я отправилась в город.

Чтобы добраться до тюрьмы, мне пришлось пройти пешком почти весь Фортон. Хоть он и был территориальной столицей, тем не менее это был скорее городок, чем город — в том смысле, как я понимала это слово. День стоял серый, влажный, именно такая погода заставляет меня ненавидеть планеты, и когда я дошла наконец до тюрьмы, над головой уже нависали тяжелые тучи.

Тюрьма была крепким, солидным зданием, выстроенным из крупных каменных блоков и окруженным железной оградой с острыми пиками. Все окна, от подвала до верхнего этажа, перекрывались двойными решетками. Как и в первый раз, я обошла все здание кругом. Оно выглядело неприступным. Между оградой и стеной пролегала дорожка, по которой неустанно бегали две огромные, полосатые и очень злые на вид собаки. Одна из них даже сопровождала меня лично вокруг всего здания…

Я уже собиралась пойти на второй круг, когда неожиданно начался дождь. Это послужило толчком, и, собравшись наконец с духом, я подбежала к главному входу и нырнула в дверь.

Не успела я отряхнуть с одежды дождевые капли, как вдруг из одного из кабинетов вышел человек в зеленой форме. Сердце у меня екнуло, но он лишь мельком взглянул на меня и пошел дальше, чеканя шаг, направо и вверх по лестнице — на второй этаж. Пронесло, подумала я и решила разнюхать подробнее, что здесь к чему.

Пока я читала записки на доске объявлений, в коридор вышел еще один человек. На нем была такая же зеленая форма, и…

Он направился прямо ко мне. Его походка очень живо напоминала походку миссис Кейтли из Инженерной. Я не стала ждать, двинулась навстречу, и когда мы поравнялись, спросила невиннейшим голоском:

— Не могли бы вы мне помочь, сэр?

— Ну, это смотря в чем. А какая помощь тебе нужна?

Это был крупный мужчина, жесты его были неторопливы, речь тоже. На одном из карманов его форменной рубашки виднелась нашивка углом, а на другом пластинка с надписью: РОБАРДС. Вблизи этот самый Робардс казался добродушным и совсем не похожим на миссис Кейтли.

— Понимаете, Джерри должен написать о мэрии, Джимми должен взять интервью у мэра, а мне достались вы…

— Погоди, погоди. Прежде всего, как тебя зовут?

— Билли Дэвидоу, — ответила я, припомнив автора какой-то газетной статьи. — Но честно говоря, сэр, я без понятия, что писать, поэтому я решил кого-нибудь попросить, чтобы мне показали, так сказать, что к чему… Конечно, если это можно.

— А ты не родственник ли Хобара Дэвидоу? А?

— Нет, — ответила я.

— Это хорошо. А ты знаешь, кто такой Хобар Дэвидоу?

Я покачала головой.

— Да, пожалуй, ты и не можешь этого знать. Это было давно. Мы казнили его лет шесть назад или семь. Впутался в нехорошую политику. — Затем Робардс сказал: — Мне очень жаль, сынок, но мы сегодня совсем зашились. Может, ты зайдешь в другой раз, на неделе, днем? Или, может, вечерком?

Я медленно произнесла:

— Мне бы надо сдать статью на этой неделе… И замолчала. Через минуту Робардс сдался.

— Ладно. Так и быть, устрою для тебя экскурсию. Но учти, у меня мало времени, все будем делать галопом.

Кабинеты располагались в основном на первом этаже, и еще несколько — на третьем. Арсенал и тир — в подвале. На втором этаже находилось большинство камер, а кроме того, на третьем этаже было оборудовано несколько специальных боксов для опасных преступников.

— Если судья назначает максимальный срок, — рассказывал Робардс, — то мы отправляем таких на третий этаж. Остальных — на второй, если там есть место. Сейчас наверху сидит только один парень. Настоящий негодяй. Он уже убил одного человека.

Сердце у меня екнуло, но сразу же успокоилось. Это наверняка был не Джимми с его нарушением границы.

В коридор третьего этажа можно было попасть через три двери, сделанные из стальных решеток. Между ними и вдоль стен стояли часовые, держа весь этаж под наблюдением. Коридор освещался желтым светом керосиновых ламп. Мы не прошли и за первую решетку, сержант Робардс показал мне все издали.

— Через неделю здесь все будет заполнено, — печально сказал он. — Антиредемпционисты[8] снова отбились от рук, придется охладить им немного головы. Э-э, не записывай это в блокнот!

— О, простите, — сказала я, зачеркивая только что написанные строчки. Обыкновенные камеры на втором этаже охранялись намного проще. Я шла между рядами камер по коридору, в ногу с сержантом Робардсом, вглядываясь в лица заключенных, и когда, не в силах с собой совладать, уставилась прямо в лицо Джимми Дентремонту, он, казалось, даже меня не узнал. Он просто замечательный парень! Умница!

— Это все краткосрочники. Сидеть им от недели до месяца или двух. — Сержант позвенел ключами. — Скоро я их выпущу.

— Они не доставляют вам беспокойства?

— Эти? Эти нет. Они сидят недолго. Они все хорошо понимают и ведут себя нормально. Большую часть времени, по крайней мере.

Спустившись обратно на первый этаж, я с энтузиазмом поблагодарила милого сержанта Робардса.

— Это было просто великолепно, сэр!

— Ничего особенного, сынок, — улыбнулся он. — Мне и самому понравилось тебя просвещать. Если будет время, заскочи как-нибудь, когда я буду на дежурстве. Расписание висит на доске объявлений.

— Спасибо, сэр, — поблагодарила я снова. — Может быть, я зайду.

Я побежала домой сквозь дождь, и когда мистер Куцов час спустя вернулся, я уже была переодета в надлежащую одежду и сидела, скромно листая книжку.

До посещения тюрьмы я имела лишь смутное представление о том, что можно сделать для освобождения Джимми. Я даже целый час просидела, обдумывая идею заставить Территориального Губернатора освободить Джимми под дулом пистолета. Это было хоть и заманчиво, но глупо. Наконец я выбрала, казалось, самый простой способ. Конечно, все могло закончиться плохо, но у меня не было выбора, времени оставалось с каждым днем все меньше. И недаром же я тщательно изучила расписание дежурств в тюрьме, как советовал мне сержант Робардс.

Мистер Куцов отбыл с нагруженным фургоном два дня спустя в полдень.

— Я вернусь через шесть дней, Миа, — сказал он. — Ты все хорошо запомнила, что нужно делать?

Естественно, я его в этом заверила. И, переодевшись в розовое платье (я знала, что старику нравился розовый цвет), вышла на крыльцо. Фургон тронулся, я помахала прощально рукой, и как только он скрылся из виду, ушла обратно в дом. И сразу же села писать письмо. Я не собиралась раскрывать мистеру Куцову свои планы, это слишком его огорчило бы, но я поблагодарила его за все, что он для меня сделал. Искренне. На душе скребли кошки, я знала, что мой уход будет для него ударом, но остаться я не могла.

Записку я оставила в библиотеке. Там мистер Куцов найдет ее сразу. Затем я пошла на кухню и начала собираться. Мне нужны были вещи, которые могли пригодиться нам с Джимми: спички, нож, свечи, топорик. Все это я сложила в сверток. И наконец я переоделась в собственную одежду.

Как только стемнело, я вышла из дома. Моросил мелкий дождик, и брызги его приятно освежали лицо. Как и прежде, для прикрытия у меня в кармане лежали карандаш и блокнот. В другом кармане были носок, несколько мотков крепкой веревки и спички.

Тюрьма была крепким орешком. Решетки, часовые, собаки, пистолеты и острые колья ограды… Все это предназначалось для того, чтобы удержать в тюрьме тех, кто был туда посажен. Но спасти от нападения снаружи это не могло. В романах-вестернах про ковбоев, которые я, бывало, читала на Корабле, герои постоянно врывались в тюрьмы, чтобы кого-нибудь из них вызволить. Это было обычным делом, банальной повседневностью. Но быть того не могло, чтобы на этой планете люди практиковали налеты на тюрьмы. И раз тут это не принято, значит, я получаю некоторое преимущество. Кроме того, когда я войду в тюрьму, то никто не увидит во мне отчаянного громилу, собирающегося отбить своего дружка-заключенного; они увидят подростка, школьника, снедаемого энтузиазмом. Это, пожалуй, был главный мой козырь. Ведь люди видят лишь то, что они хотят увидеть.

И еще: я знала план тюрьмы. Неплохо, правда?

С другой стороны, основным моим оружием была я сама, не очень-то удачливая, так сказать, фурия. И если я допущу ошибку, если мне не повезет, я окажусь в тюрьме вместе с Джимми, и, скорее всего, на третьем этаже.

На подходе к тюрьме я остановилась, опустилась на колени на мокрую землю и, вынув носок, наполнила его примерно наполовину песком. Это была последняя задержка.

Теплый свет масляных ламп горел только в двух кабинетах на первом этаже. Я заглянула в ближайший — сержант Робардс был там.

— Хелло, сержант Робардс! — сказала я. — Как дела сегодня?

— Хелло, Билли, — поздоровался он. — Сегодня вечером тихо. Но скоро будет шумно.

— Да?

— Точно. Сегодня ночью будут брать антиредемпционистов. Ребята только что за ними отправились. Так что ты долго здесь не задерживайся.

— А-а, — разочарованно протянула я.

— Как твоя статья?

На мгновение я стушевалась, но потом сказала:

— Закончил ее только днем. Завтра покажу.

— Ты все узнал, что хотел?

— Ага, — кивнула я. — Я сейчас просто так зашел, чтобы вас навестить. А помните, вы показывали мне тир? Вот было здорово! Я подумал, если, конечно, у вас есть время, вы бы могли показать мне, как вы стреляете. Помните, вы обещали?

Он посмотрел на часы, затем сказал:

— Конечно. Я, знаешь ли, местный чемпион.

— Вот это да! — восхитилась я. Точь-в-точь как какой-нибудь глупый мальчишка.

Мы спустились вниз. Сержант Робардс шел впереди, освещая дорогу лампой. Пока он подбирал ключ от тира, я вытащила свой носок. С минуту я колебалась, не так-то просто решиться кого-нибудь ударить. Но вот он стал поворачиваться ко мне лицом, собираясь, видимо, что-то сказать… Размахнувшись, я с силой опустила носок ему на затылок. Послышался шлепок, и сержант стал оседать. Он был слишком тяжел, я не могла его удержать, но потом умудрилась-таки уложить его на пол, не дав стукнуться головой. Рядом на полу спокойно светила лампа.

Оружейная была напротив. Я вынула ключи из руки сержанта и попробовала те, которые висели на одном кольце с ключом от тира. Дверь открылась со второй попытки. Оставив ее открытой настежь, я вернулась к распростертому на полу сержанту и, ухватив его за ворот и полы куртки, поволокла через коридор в оружейную. Затем, достав веревку, я связала ему локти и колени; вытряхнула песок из носка на пол и запихала носок ему в рот. Сердце у меня стучало, дыхание прерывалось.

Затем я торопливо осмотрела то, что мне досталось в трофеи. Ничего современного, конечно, только древности, свинцово-пороховой антиквариат. О таком оружии я только читала в книгах, и естественно, никогда из него не стреляла. Понятно, что оно не останется неподвижным, когда из него стреляешь, ведь действие равно противодействию, третий закон Ньютона, и именно поэтому из всего арсенала я выбрала пару самых маленьких пистолетов. Поискав, я нашла и патроны к ним и загрузила все это к себе в карманы.

Заперев дверь и оставив, таким образом, сержанта Робардса в оружейной, я постояла минутку в коридоре, дабы прийти в себя. В руке у меня были ключи, десять штук. Этого было явно мало, чтобы отпереть все одиночные камеры, но я помнила, как сержант, позванивая этими ключами на пальце, утверждал, что может отпереть любую. Да, задача… Может, стоило бы лучше прижать Территориального Губернатора?

С колотящимся сердцем я задула лампу и стала подниматься по лестнице. Первый этаж был пустынен, и, осторожно ступая, я поднялась на второй. Тут было темно, только с первого и третьего этажей просачивалось немного света. Сверху слышались голоса, кто-то там даже пел. Затаив дыхание, я добралась до камеры Джимми.

— Джимми! — прошипела я, и, надо отдать ему должное, он сразу вскочил и подошел к решетке.

— Я ужасно рад тебя видеть! — прошептал он в ответ.

— У меня есть ключи, — сказала я. — Который из них подходит?

— Ключ с литерой «Д». Он от всех четырех камер в этом углу.

Видно было плохо, но спичку зажигать я не хотела. Пришлось отступить к лестнице, к свету, чтобы найти нужный ключ. И наконец, стараясь производить как можно меньше шума, я открыла камеру.

— Идем, — шепнула я. — Мы должны убраться отсюда, и чем скорее, тем лучше.

Выскользнув в коридор, Джимми закрыл за собой дверь камеры. Но подойдя к лестнице, мы услышали вдруг, как кто-то поднимается снизу. Джимми схватил меня за руку, и мы прижались к стене, стараясь с нею слиться…

— Робардс, вы тут? — спросил полицейский, вглядываясь в темноту. Затем он увидел нас. — Что за черт…

Я сделала шаг вперед и навела на него один из пистолетов. Он не был заряжен, в оружейной я просто сунула его в карман.

— Потише тут, — сказала я. — Мне ничего не стоит тебя пристрелить. И если хочешь жить, подними руки вверх!

Полицейский повиновался.

— Отлично. Иди сюда.

Джимми открыл камеру, и полицейский шагнул внутрь. На миг он повернулся ко мне спиной, и я опустила ему на затылок рукоятку пистолета. Эта штука потверже, чем носок с песком, и ему досталось посильнее, чем добряку Робардсу. Но совесть меня не мучила, ведь я его не знала. Полицейский со стоном рухнул на пол, и я даже не подумала помешать его падению. Я просто закрыла камеру и повернула ключ в замке.

В соседней камере послышались голоса, и я отчетливо услышала, как кто-то прошептал:

— Заткнись…

Повернувшись, я спросила в темноту:

— Хотите получить пулю?

— Ничего, ничего, не беспокойтесь… — быстро ответили голоса.

— Может, вас выпустить? У меня есть ключ.

Их, казалось, позабавило это предложение. Затем голос ответил:

— Нет, спасибо. Меня должны завтра выпустить и так. Лучше мне, наверное, подождать.

— Ладно, брось, — сказал Джимми. — Идем.

— Нам нужно твое сигнальное устройство, — сказала я уже на лестнице. — Ты знаешь, где оно?

— У меня его нет, — ответил Джимми. — Солдаты забрали все мое снаряжение при аресте. В тюрьме только моя одежда.

— Черт. — Я закусила губу. — Тогда мы попали в беду. Мое сигнальное устройство разбито.

— Ничего себе, — встревожился Джимми. — А я рассчитывал на тебя… Придется нам попробовать вернуть мое.

Да уж, утешительная перспектива!

Забрав одежду и куртку Джимми, мы канули в ночь. И только в трех кварталах от тюрьмы мы остановились в какой-то боковой улочке, обнялись, поцеловались, а затем я отдала Джимми один из пистолетов и половину патронов. Он сразу же зарядил оружие. А потом спросил:

— Скажи, Миа, а ты бы действительно выстрелила в того полицейского?

— Я не смогла бы, — ответила я. — Пистолет был не заряжен.

Он засмеялся и спросил уже другим тоном:

— Ну, а что мы будем делать теперь?

— Украдем лошадей, — сказала я. — И я даже знаю, где и у кого.

— Надо ли? — В голосе Джимми слышалось сомнение.

— Этот человек сам вор. Он украл у меня Филю и все остальное. Он разбил вдребезги мое сигнальное устройство. И он избил меня…

— Что? Он избил тебя? — переспросил Джимми взволнованно.

— Уже все в порядке, — успокоила я его. — Больно было совсем недолго. Повсюду в этом районе висело страшное зловоние, и даже непрекращающийся дождь не мог его смыть. Сырость, наоборот, казалось, задерживала запах на месте, и все вокруг было словно укутано вонючим туманом. Загоны лоселей тянулись вдоль всей улицы. Подойдя к участку Фангера, мы проскользнули в конюшню. Джимми закрыл дверь. Лошади вели себя тихо. Лосели — тоже, хотя они наверняка нас услышали, когда мы крались вдоль их загонов.

— Покарауль снаружи, — сказала я. — Это подлые, отвратительные люди. А я пока найду лошадей.

Джимми согласно кивнул.

Когда дверь за ним закрылась, я чиркнула спичкой и зажгла лампу, весьма кстати валявшуюся на полу. Пройдя вдоль стойл, я нашла Филю, своего старого, доброго Простофилю, седло, надувную палатку — Хорст и компания явно не разобрались, для чего она нужна и как ею пользоваться. Еще я нашла свой спальный мешок и седельные сумки. Пистолета не было, одежды тоже, и я подумала, что придется мне попросить Джимми поделиться. Для него я выбрала небольшую черно-белую лошадку. И, подчиняясь мгновенному порыву, я вырвала из блокнота листок и карандашом написала: «Я девочка, грязеед!» И повесила записку на гвоздь.

Вскочив на лошадей, мы поскакали прочь от этого гнусного места. И почему-то я подумала, что «грязеед» — это слишком мягко сказано для Хорста Фангера.

— А как ты попался? — спросила я Джимми.

— Тут на севере недалеко есть армейский лагерь, — сказал Джимми. — Там у них есть разведкорабль с какого-то другого Корабля.

— Да, я его видела.

— Ну вот, пока я там все разглядывал, они меня и схватили. Там и находится мое снаряжение. По крайней мере, должно находиться.

— У меня есть карта, — сказала я. — Неважная, правда, копия. — И я рассказала Джимми о мистере Куцове. — Он уехал днем. Я потом собрала кое-чего, что нам может пригодиться, надо только это забрать, и чем быстрее мы уберемся из этого гадкого Фортона, тем лучше.

К дому мистера Куцова мы подъехали с тыльной стороны.

— Подержи лошадей, — сказала я Джимми. — Я сейчас вернусь.

Бросив ему поводья Фили, я поднялась на крыльцо и вошла в дом.

— Здравствуй, Миа, — сказал мистер Куцов.

Я растерянно закрыла дверь.

— Хелло…

— Я вернулся, — сказал он. — И прочел записку.

— Почему же вы вернулись?

— Знаешь, мне показалось, что это нехорошо — оставлять тебя здесь одну, на произвол судьбы, — печально проговорил мистер Куцов. — Мне жаль, что я недооценил тебя. Тот, другой ребенок, он тоже с Корабля?

— Вы не сердитесь на меня?

Он медленно покачал головой.

— Нет, я не сержусь. Я понимаю. Я и не мог удержать тебя. Я думал, что смогу, но я — просто глупый старый чудак.

Я вдруг разревелась. Никак было не остановиться, слезы катились по моему лицу градом.

— Простите, — лепетала я, — простите меня…

— Видишь, — сказал мистер Куцов, — ты даже говоришь уже по-своему, все мои уроки пропали…

В этот момент в передней раздался сигнал, удар молотка. Мистер Куцов подошел к двери, открыл — в проеме стоял полицейский в зеленой форме, лицо его в свете свечи отливало желтизной.

— Даниэль Куцов? — спросил он.

Инстинктивно отпрянув назад, я вытерла лицо рукавом. Полицейский, шагнув через порог, сказал ровным голосом:

— У меня ордер на ваш арест.

Я в страхе следила за ними обоими. Мистер Куцов, казалось, забыл о моем присутствии. У полицейского было молодое суровое лицо, и ничем, кроме формы, он не походил на сержанта Робардса. Робардс был добрым человеком, но в этом типе никакой доброты не было и в помине.

— Снова в тюрьму? За мою книгу? — Мистер Куцов покачал головой. — Ну уж нет.

— Книга здесь ни при чем, Куцов. Я ничего о ней не знаю. Это превентивный арест всех диссидентов по приказу Губернатора Морея. Известно, что вы являетесь антиредемпционистом. Идемте, Куцов. — Полицейский протянул руку и схватил мистера Куцова за плечо.

Старик вырвался.

— Нет. Я не пойду опять в тюрьму. Выступать против глупости — это не преступление. Я никуда не пойду.

— Вы пойдете со мной, нравится вам это или нет, — сказал полицейский. — Вы арестованы.

Мистер Куцов был всего на несколько лет младше моего отца, но по здешним меркам он был глубоким стариком. И я подозревала, что разум у него уже не так ясен, как когда-то, сказывался возраст. Отступив на пару шагов, старик проговорил дрожащим от гнева голосом:

— Вот из моего дома!

Полицейский сделал еще один шаг. Словно завороженная, я стояла как столб, не в состоянии ни говорить, ни двигаться. Я могла только следить за происходящим. Такое со мной происходило впервые, и я поняла, что должна была испытывать Зена Эндрюс там, на лестнице между уровнями. Правда, мною владел не один лишь страх. Просто события, выйдя вдруг из-под контроля, понеслись мимо вскачь — ты словно тщетно ждешь, когда остановится бешеная карусель, хочешь соскочить с нее, но никак не можешь отважиться на прыжок…

Полицейский вытащил из кобуры пистолет.

— Вы пойдете со мной, или я вынужден буду стрелять.

И мистер Куцов ударил полицейского в лицо. Конечно, тот ответил, и если бы старик упал сразу, этим бы все и кончилось, но он не упал и получил еще удар, еще, еще… И только потом он упал.

Должно быть, я закричала, хотя я этого не помню. (Джимми потом уверял, что я кричала, именно поэтому он и вошел в дом.) Но во всяком случае, полицейский отвлекся от мистера Куцова и уставился на меня в упор. Этот взгляд я никогда не забуду. Потом он поднял пистолет, рукояткой которого только что бил мистера Куцова, и направил на меня.

Что-то трижды щелкнуло за моей спиной; полицейский с минуту постоял, сохраняя равновесие, затем сила воли, державшая его на ногах, ослабла, и он рухнул, так и не выстрелив из своего пистолета. Еще секунду назад он мог отнять у меня жизнь; сейчас он был мертв.

Я переступила через труп, даже не взглянув на него, и склонилась над мистером Куцовым. Глаза старика открылись, и он посмотрел на меня. Держа его голову, я снова заплакала без остановки.

— Простите… — бормотала я, — простите…

Он улыбнулся и слабо, но отчетливо произнес:

— Все в порядке, Наташа.

Он закрыл глаза, словно страшно устал. И умер.

Через минуту Джимми коснулся моей руки. Я подняла взгляд. Лицо его было бледно.

— Ничего нельзя сделать, Миа, — сказал он. — Давай уходить, пока можно.

Он задул свечу. Мы сели на лошадей, а дождь все продолжал лить.

Много часов мы скакали на север сквозь ночь и дождь. Сначала мы придерживались дороги, но когда начался подъем и местность стала пересеченной, съехали с нее и стали медленно прокладывать путь через холмы и лес. Это было тяжелое путешествие. Дождь лил не переставая, мы промокли до костей. Часто нам приходилось спешиваться и вести лошадей через мокрый и жесткий кустарник, нещадно хлеставший и царапавший ноги. Ледяной ветер визгливо выл на одной ноте в кронах деревьев, швыряясь сорванными ветками. Единственное, что радовало: при таком дожде преследовать нас было почти невозможно. Впрочем, если учесть характер местности, это было бы трудно и в хорошую погоду.

Наконец, почувствовав, что теперь уж мы точно находимся вне досягаемости погони, мы решили остановиться. До военного городка, где нас ждало снаряжение Джимми, оставался еще целый день пути, но мы выдохлись окончательно.

Я видела, что Джимми переживал: у него не было ни практики в убийстве людей, ни пороху для этого. В книгах, которые мне доводилось читать, убийство представлялось эдаким забавным действом, а трупы были просто способом учета очков. Но настоящая смерть оказалась другой, и никакому нормальному человеку убийство не может доставить удовольствия. Конечно, кому-то может показаться элегантным навести на человека револьвер, а в плавном нажатии на курок кто-то усмотрит забавное развлечение, но результат останется неизменным… Тот полицейский больше не поднимется на ноги, никогда, и мистер Куцов тоже. Оба они были мертвы — отныне и навсегда. И этот факт терзал нас обоих, Джимми и меня.

Меня всегда занимал вопрос: каково это — быть копьеносцем в чужой драме? Кто такой копьеносец? Это тот, кто стоит в коридоре и, когда мимо проходит Цезарь, вытягивается по стойке «смирно» и стукает копьем об пол. Копьеносец безымянный персонаж, закалываемый героем, когда он рвется вперед, чтобы спасти попавшую в беду героиню; это персонаж, вставляемый в произведение в качестве половой тряпки — вытер и выбросил. Копьеносец никогда не «качает права», отбрасывая в сторону копье и заявляя: «Я ухожу в отставку. Я не хочу, чтобы меня использовали». Они и существуют для того, чтобы их использовали, они обречены быть мелким препятствием на пути главного героя. Беда, однако, в том, что каждый из нас сам для себя главный герой, живущий в мире копьеносцев. Мы не испытываем никакой радости, когда нас используют и отбрасывают другие, мнящие себя подлинными героями. Но той несчастной и ненастной ночью я поняла, что то, как используют и отбрасывают других людей, мне не нравится тоже.

Мистер Куцов для полицейского был именно копьеносцем, который в неподходящий момент стал отстаивать свои права и потому подлежал ликвидации. Но неожиданно для себя полицейский вдруг оказался разжалованным из героев, и пьеса, в которой он так замечательно играл свою роль, кончилась…

Я не винила Джимми. Будь я тогда в состоянии действовать, я сделала бы то же самое — просто для того, чтобы остаться в живых. И Джимми не видел в полицейском копьеносца. Он всегда был более гуманным, более открытым человеком, чем я, и ему было тяжело стрелять в человека. Признаюсь, в моих глазах полицейский был скорее именно копьеносцем. Но тем не менее обе смерти на меня очень сильно подействовали.

Будь это реально, я предложила бы вот что: любого человека должен убивать только тот, у кого есть очень веские причины для совершения этого акта. Ничья смерть не может быть просто плевком. Смерть — слишком серьезная вещь, слишком сильно она действует на душу того, кто совершает убийство, пусть даже вынужденно.

Наконец мы разбили лагерь и, как могли, позаботились о лошадях, укрыв их под кронами каких-то деревьев. Установили на ровном месте палатку, Джимми принес седла, сумки и спальный мешок, и когда мы рассовали вещи по углам, места в палатке осталось как раз на этот самый спальный мешок. Дождь выбивал по палатке барабанную дробь, ветер завывал на всех нотах. Мы не гасили в палатке свет, пока не стащили с себя всю мокрую насквозь одежду. Раздеваться было неудобно, места не хватало, а холодное седло — не самая приятная штука, чтобы садиться на него голым задом. Джимми оказался волосатым, чего я совсем не ожидала. Но в конце концов мы умудрились развесить одежду на просушку, выключили свет и забрались в спальный мешок.

Дрожа от холода, я обняла Джимми, прижавшись к нему всем телом. У него были удивительно твердые мышцы. Это почему-то успокаивало, а я как раз нуждалась в утешении. Впрочем, он, кажется, тоже.

— Знаешь, я больше не сержусь на тебя, — сказала я, коснувшись ладонью его щеки.

— Ага, — ответил он. — Я и не думал, что ты злишься. Но ты все равно извини меня. Я должен принимать тебя такой, какая ты есть, даже если ты глупости говоришь… Ты же ничего не можешь поделать со своими убеждениями…

Он нежно поцеловал меня, и я ответила на поцелуй.

— Я рад, что ты меня нашла, — сказал Джимми. Он провел ладонью мне по спине и плечам. Я вздрогнула.

— Тебе холодно? — спросил он.

— Нет. Ты ждал, что я приду?

— Я надеялся. И я рад, что ты пришла. И что пришла именно ты.

Он подвинулся и положил руку мне на грудь, а я прижала ее своей.

— Ты очень красивая… — проговорил Джимми.

— Ты мне никогда не говорил этого раньше… Почему?

Я поцеловала его в щеку и в губы. Мне было хорошо: Джимми словно излучал тепло и безопасность, с ним рядом мне даже не хотелось вспоминать прошедшие дни. Я выпустила его руку, и она нежно заскользила по моему телу.

— Я боялся сказать, — шепнул Джимми. — Ты бы надо мной посмеялась, разве нет? А знаешь, вот странно, когда я прикасаюсь к этой груди, я слышу твое сердце, а когда к этой — то не слышу.

— Я тоже слышу твое сердце, — сказала я. — Тум-тум-тум.

Поцеловав кончики своих пальцев, я провела ими по его лицу.

— Тебе нравится, как я выгляжу?

— Очень. Ты очень красивая. У тебя приятный голос, и тело, — Джимми погладил меня, — и волосы, у них такой запах… — Он зарылся лицом в мои волосы.

— Странно, правда? Ведь мне тоже нравится твой запах, а я раньше никогда об этом не думала. А почему ты решил, что я бы над тобой посмеялась?

— Конечно. — Джимми дернул плечом. — Сказала бы какую-нибудь гадость. Я просто не мог рисковать.

Джимми был прав. В самом деле, язык у меня подвешен неплохо, поддеть кого-нибудь мне ничего не стоило. Но я и представить не могла, что он так раним.

— Я ни за что не обидела бы тебя, если бы ты мне так сказал, — призналась я.

Он поцеловал мне грудь, пробуя, провел языком по соску, и тот набух против моей воли. Сердце, казалось, сейчас просто разорвется на кусочки. Стиснув друг друга в объятиях, мы принялись исступленно целоваться. И я сама не заметила, как колени мои раздвинулись…

На Корабле секс — это для взрослых. Если ты взрослый, то никакого значения не имеет, с кем ты спишь. Никого это не волнует. Но, как и везде, на Корабле люди тоже довольно последовательны и небезразличны к тому, что они делают. Не думаю, что мне захотелось бы сойтись с человеком, который ставит зарубки на спинке кровати по числу женщин, с которыми он спал. Те, кто только и ищет где бы да кого бы, те, кому все равно — где и с кем, слишком легкомысленно относятся к сексу. Я так не могу, я слишком уязвима. Мне нравится секс, но я никогда не стану им заниматься без симпатии, доверия и уважения к партнеру. Я знала Джимми почти два года, и почти все это время он мне нравился, но я не стала бы заниматься с ним любовью раньше, чем это произошло, так сказать, естественным путем.

В определенном смысле мы с Джимми были предназначены друг для друга. Встретились бы мы или нет, понравились бы мы друг другу или нет, но мы обязаны были бы произвести на свет минимум одного ребенка. Такова была рекомендация Корабельного Евгеника. Но это — почти механический процесс, не имеющий никакого отношения ни к совместной жизни, ни тем более к любви. И это прекрасно, что, узнав друг друга, мы смогли полюбить. В четырнадцать лет любовь еще не зрела, но не вечно же нам будет по четырнадцать лет. Официально мы еще не были взрослыми, но мы нуждались во взаимной поддержке, и к тому времени я уже не видела особого смысла в суровом соблюдении всех канонов. Если мы не вернемся на Корабль, то какое кому до нас дело? А если мы все-таки вернемся, то официально станем взрослыми, и вопрос вообще снимается.

И мы занимались любовью в палатке, под стук дождя и завывание ветра, и в объятиях друг друга мы чувствовали себя в безопасности. Это было здорово! Ни один из нас не знал — что и как нужно делать, только теоретически, и мы были неуклюжи, словно слепые котята. Но платой за нашу неопытность была радость познания, и в самой высшей точке наслаждения таился намек на нечто еще не достигнутое.

Позже, когда мы тихо лежали, обнявшись, Джимми спросил:

— Ну, как оно было?

— Нужна постоянная практика, — ответила я. И, уже засыпая, добавила: — Это здорово утешает.

На следующую ночь мы привязали лошадей в лесу — за много миль от того места, где разбивали лагерь вчера. Достигнув склона гигантской горы в конце дня, мы затем прокрались сквозь подлесок — посмотреть на армейский комплекс. Внизу, в чаще между холмов, купаясь в золотистом закатном свете, лежал городок. На окраине его, ближе к нам, находилась наша цель — военная база, которая, как и положено, охранялась часовыми со всех сторон, а на плацу стоял тот самый разведкорабль.

— Любопытство, понимаешь, меня одолело, — рассказывал Джимми, — откуда у них взялся разведкорабль. Я туда прокрался, чтобы все рассмотреть, и попался по глупости, совершенно случайно.

С трех сторон плац окружали здания. Открытый торец его был дальним от нас и, соответственно, ближайшим к городку. Среди построек базы росло несколько деревьев, и вся ее территория была обнесена частоколом из металлических пик. От ограды до ближайших зданий было примерно футов сто. Джимми показал сквозь листву:

— Видишь, вон там, прямо, двухэтажный дом? Это их штаб. Они меня держали там, пока из города не прибыла полиция. Там и должно быть мое снаряжение.

Двухэтажное из красного кирпича здание штаба было самым большим на базе. Остальные постройки почти все были одноэтажными — казармы, конюшни и прочее.

Мы засекли, сколько времени нужно часовым для обхода, — медленным шагом они промеряли свои участки из конца в конец минут за двадцать, останавливаясь поболтать при встрече на границе участков. Так они коротали дежурство.

— Если даже мы оглушим часового, больше чем на двадцать минут рассчитывать нельзя, — сказала я.

— Да, — согласился Джимми. — Но лучше никого не глушить, а проскочить незаметно.

Все тщательно осмотрев, мы уползли обратно в лес, к привязанным лошадям, и наскоро перекусили. Ошибка Джимми заключалась в том, что он сунулся в лагерь слишком рано, когда часовые были настороже. Оба мы устали от езды верхом и поэтому отправились спать задолго до темноты.

Проснулась я от толчка.

— Подъем, — шепнул Джимми. — Пора.

Мы не пожалели времени, чтобы спуститься с горы как можно тише. Я радовалась, что рядом со мной идет Джимми, вместе мы составляли отряд, и я чувствовала себя тигром и «сущей фурией» в гораздо большей степени, чем если бы шла на штурм базы в одиночку.

От кустарников до ограды было футов двадцать расчищенного пространства, и мы скорчились на последней линии кустов, с трудом различая в темноте за оградой контуры двухэтажного здания.

— Тихо, ш-ш-ш, — прошипел Джимми, сжав мою руку. — Часовой…

Дождавшись, когда часовой прошел мимо, мы, пригнувшись, подбежали к ограде. Джимми подсадил меня, и я ухватилась за острые кончики пик. Последовал толчок вверх, я подтянулась, встала на верхнюю связку между пик и легко соскочила на землю; только одна штанина, зацепившись, слегка порвалась.

Осмотревшись по сторонам и прислушавшись — не насторожил ли кого шум моего падения, я повернулась к ограде и просунула на ту сторону сцепленные в замок руки. Джимми встал на них одной ногой, я подтолкнула его вверх, и он без труда перелетел на мою сторону. Приземлился он, правда, потяжелее, чем я, но сразу вскочил, и мы, не теряя ни секунды, помчались в тень здания штаба.

Над нашими головами неслись клочья облаков; лунный свет, и без того тусклый, то и дело пропадал, заслоненный серой пеленой туч.

Джимми шел первым. Осторожно завернув за угол здания, мы увидели пустынный плац и пару слабых огоньков в домах по сторонам. Стоящий на грязной площадке разведкорабль был едва различим. Заглянув за следующий угол, мы, словно призраки, проскользнули вдоль фасада штабного здания.

— Там должен дежурить один человек, — сказал Джимми. — Его кабинет сразу за дверью, справа.

Он показал на окно над нашими головами, оно слабо светилось, и на потолке комнаты маячила тень. Мы поднялись на крыльцо, бесшумно просочились в дверь и вытащили пистолеты. Холл был темен и тих, но дверь в комнату направо была открыта.

Джимми возник на пороге с пистолетом в руке.

— Руки вверх! — приказал он.

Сидевший за столом человек явно дремал, но, услышав голос Джимми, моментально проснулся и посмотрел на нас.

— Опять ты, — произнес он.

Дежурный офицер оказался маленьким кругленьким человечком, на вид совсем невзрачным, одетым в зеленую форму с красными нашивками и красными же, шнурованными эполетами на плечах. В просторной комнате стояло несколько столов. Лампа, чадящая на столе офицера, была в комнате единственным источником света.

— Советую не повышать голоса, — сказал Джимми. — Я вас застрелю, если понадобится. Мне нужно мое снаряжение. Где оно?

— Не знаю, — ответил офицер, но в голосе его особой уверенности не чувствовалось. Наверное, он еще не до конца проснулся или от удивления не очухался.

Джимми кивком показал, чтобы я обошла вокруг стола, — и вовремя. Офицер попытался было подняться со стула, но я толчком заставила его сесть обратно. Больше он не дергался, только проговорил грубовато:

— Потише, ты, щенок!..

Я вытащила нож и слегка кольнула его в ухо, чуть-чуть, даже кровь не показалась, просто для острастки.

— Где снаряжение, ну?!

Человечек кашлянул, прочищая горло, которое сжалось от страха (я так полагаю).

— В разных местах, — проговорил он. — Я не знаю, где что.

— Где мои седельные сумки? — спросил Джимми.

Офицер беспомощно пожал плечами.

— В конюшне, наверное.

— А их содержимое?

— Кое-кто развлекался с этим в офицерской столовой…

— Ведите нас туда.

— Я не могу, — сказал офицер. — Я не могу оставить свой пост.

Я потыкала ножом его эполет.

— Вам придется это сделать.

— Не порежь эполет, мальчик… — заволновался офицер.

— Веди нас в столовую! — Я подняла нож перед его лицом и с удовлетворением отметила, что он не сводит с него глаз.

— Ладно. Ваша взяла, — сказал он. — Это на втором этаже.

Я взяла со стола лампу, и Джимми тычком поднял офицера на ноги. Следом за ним мы прошли по коридору, затем поднялись на второй этаж и остановились у одной из дверей. Шаги наши эхом отдавались в пустынном здании.

— Вот, — произнес толстяк, отпирая дверь. — Рядом есть комната отдыха.

Свет лампы озарил длинный зал, в центре которого стоял почти столь же длинный стол, окруженный рядами стульев. Стол был накрыт белой скатертью. Пошли дальше, — велел Джимми.

В комнате отдыха были газеты, игры, а на одном из столов лежали…

Шахматы Джимми, та самая доска. Уж не знаю, с кем Джимми собирался здесь играть. Остальные его вещи были разбросаны вокруг.

— Джимми, — сказала я полным страха голосом, — я его не вижу…

Джимми быстро просмотрел все сам.

— Да, — сказал он и повернулся к офицеру. — Мы ищем маленький кубик. Примерно вот таких размеров. — Джимми показал на пальцах. — Вы его не видели?

— Нет. Я не занимался вашим добром.

Я ткнула его ножом.

— Вы в этом уверены?

— Уверен! — ответил он злобно. — Я не видел ничего подобного.

— Что же нам теперь делать? — спросила я Джимми.

— Не знаю. Оно должно быть где-то здесь, но где его искать? — Он пожал плечами.

Я здорово испугалась. Мы не могли оставаться тут слишком долго без риска попасться, но если мы не отыщем сигнальное устройство, то никогда больше не увидим дом.

Мы спустились обратно в дежурку, и тут меня осенило!

— Да ведь здесь есть разведкорабль! Мы его захватим! Если уж эти люди могут на нем летать, то мы и подавно сможем!

— Черта с два! — заявил вдруг коротышка офицер. — Вы, с Кораблей, думаете, что можете все на свете, но мы вам еще покажем! Вы не захватите наш корабль! Он наш, и мы теперь померяемся силами…

— Не нужен нам ваш корабль, — сказал вдруг Джимми, беря с одного из столов пресс-папье. И это было пропавшее сигнальное устройство! Джимми повернулся к офицеру. — Так, говорите, вы не видели ничего подобного? — спросил он с усмешкой.

— Вы эту штуку искали?! Я никогда не обращал на нее внимания…

Он очень удачно стоял ко мне спиной, и я аккуратно стукнула его рукояткой пистолета чуть ниже уха.

— Джимми, — сказала я, — раз сигнализатор у тебя, то уходим отсюда.

Мы выскочили в ночь. Но лишь только завернули за угол здания, как вдруг Джимми заставил меня остановиться и прошептал прямо в ухо:

— Часовой, видишь?

Скорчившись в тени, мы терпеливо ждали, пока часовой неторопливо шел вдоль ограды к другому концу здания. И тут, совершенно неожиданно, темноту прорезал вопль:

— Охрана!! Охрана!!

Крик доносился с крыльца. Часовой моментально обернулся, но как хороший солдат, он не покинул свой пост — тем самым отрезав нам путь к отступлению.

— Идем, — шепнул Джимми, и мы прошмыгнули вдоль какого-то домика, расположенного параллельно ограде. В углу плаца Джимми остановился. Отсюда нам была видна ограда в двух направлениях.

— Неужели ты не могла врезать этому толстяку посильнее? — спросил он. — Не хотела гробить человека.

Отовсюду доносились крики. Что происходит, видеть мы не могли, но зато могли слышать. Что-то надо было предпринимать.

— Джимми, ты знаешь, что это за дом? — спросила я.

— Нет.

— Это же склад боеприпасов. Видишь, знак опасности? Давай устроим диверсию? Давай взорвем разведкорабль?!

Джимми улыбнулся, протянул руку и на миг коснулся моих волос. Я не ошиблась!

Мы нашли вход, и Джимми сбил замок рукояткой пистолета. О соблюдении тишины мы больше не заботились: производимый нами шум никто не заметил бы в общем кавардаке. Мы ввалились внутрь и, заперев дверь, принялись наблюдать сквозь небольшие оконца, как бегают по плацу солдаты, зажигая лампы и факелы. В их резком свете разведкорабль с выпущенным трапом был виден как на ладони. Солдаты наконец выстроились на плацу в шеренгу, и им растолковали, что произошло.

— Сейчас они начнут обыскивать все вокруг, — сказал Джимми.

Найдя небольшой бочонок с порохом, я вставила в него примерно пятифутовый фитиль. Принцип действия этой нехитрой штуковины достаточно прост, я много раз читала об этом в книгах. Единственное, чего я не знала, — сколько времени будет гореть фитиль. Здесь был определенный риск.

Пока мы с Джимми соображали, что нужно делать, солдаты на плацу получали приказы. Это было похоже на старинную игру «бумага — ножницы — камень», где обе стороны сперва загадывают предмет, затем раскрывают карты одновременно, и тут выясняется, кто победил…

Я отдала свой пистолет Джимми, он его зарядил, и мы снова выскользнули через заднюю дверь, таща за собой кончик фитиля. В руках у меня был еще один, маленький, но тяжелый, бочонок с порохом.

— Начинай стрелять секунд через сорок, — велела я Джимми.

Он кивнул и, пригибаясь, побежал прочь вдоль шеренги зданий.

Скрючившись в темноте спиной к ограде, я достала спичку и, старательно загородившись от ветра, чиркнула ею о коробок. Со второго раза огонь вспыхнул, и я поднесла его к фитилю. Раздалось громкое шипение, и я, подхватив свой второй бочонок и не теряя ни секунды, устремилась прямо на плац. Бочонок был тяжел, и я забыла обо всем, кроме своей цели — трапа разведкорабля. Не знаю, может быть, в меня даже стреляли, я ничего не замечала, сосредоточившись только на беге. И я уже ступила на трап, когда склад боеприпасов взорвался с ослепительной вспышкой и чудовищным грохотом. В воздух полетели обломки здания. Взрывная волна сбила меня с ног, но я сразу же вскочила и ринулась по трапу вверх.

Справа Джимми стрелял по солдатам из двух пистолетов, не стараясь попасть, а просто — поверх голов. Солдаты, лежа, вели ответную стрельбу, и я подумала, что Джимми догадается пригнуть голову.

Свой бочонок я установила прямо возле главного пульта, на сиденье пилота. Сквозь прозрачный купол я видела мечущихся в суматохе солдат. Никто уже не стрелял — с порохового склада огонь перекинулся на одну из казарм, и солдаты бежали за водой.

Я подпалила фитиль и бросилась вниз по трапу. На тусклом металле бортов разведкорабля метались отблески пламени и огромные тени.

— Прочь с дороги! — заорал кто-то и, толкнув меня в бок, побежал дальше. По плацу взад и вперед сновали солдаты.

Я уже начала отчаиваться, вообразив, что придется снова подняться в разведкорабль и поджечь погасший фитиль, как вдруг послышалось глухое «бум-м-м»… Больше этим воякам не придется пользоваться своим разведкораблем.

С трудом в одиночку перебравшись через ограду, я медленно стала подниматься по косогору, петляя меж кустов и деревьев и периодически оглядываясь на освещенный армейский лагерь. Огонь перекинулся уже на вторую казарму, и люди, словно муравьи, кишели вокруг пожара. Несколько минут понаблюдав за ними, я подошла к нашей палатке. Джимми ждал меня возле лошадей.

— Все в порядке? — спросила я.

— Да, со мной все в порядке, но я обронил сигнальное устройство…

Я ахнула.

— Шутка, — улыбнулся Джимми.

Я обессиленно присела на камень, завернула порванную штанину и робко дотронулась до ноги.

— Что случилось? — спросил он.

— Да, порезалась, когда в первый раз через ограду лезли.

Джимми осмотрел мою ногу.

— Ничего страшного. Хочешь, я ее поцелую, и все сразу пройдет?

— Правда?!

Джимми вдруг встал и показал рукой на озаренное далеким пожаром небо. Видишь, как много хлопот возникает только из-за того, что не можешь себя заставить как следует трахнуть врага по голове…

Последнее утро на Тинтере было прекрасным. Вместе с лошадьми мы сидели в окруженном со всех сторон скалами «орлином гнезде» недалеко от побережья. На небольшой площадке росла трава, струился горный ручеек; день был ясным, и только далеко в вышине плыло несколько кучевых облаков. Было тепло, и мы, сняв куртки, позавтракали, упаковали вещи и теперь просто спокойно сидели и грелись на солнце.

С одной стороны наша скала круто обрывалась к океану, серому, с белыми барашками волн, накатывавшихся на узкий пляж. Редкие птицы парили на ветру, и нам казалось, что мы слышим их крики. Взглянув в глубь материка, можно было увидеть луга в предгорьях и прорезанные долинами холмы, покрытые волнующимся морем деревьев ровного оливкового цвета. Где-то в этом море бродили дикие лосели и рыскали охотящиеся за нами люди. Лоселей мы видели, и они видели нас; они пошли своей дорогой, мы — своей. Людей за последние четыре дня мы не встречали совсем. И где-то в этом лесном море затерялись другие ребята с Корабля. Их мы не нашли тоже. Жаль. Свое сигнальное устройство — одно на двоих — мы включили рано утром.

Но прилетели за нами только через шесть часов. И все это время мы оставались настороже, изредка переговариваясь вполголоса.

Возвращение прошло удивительно буднично. Разведкорабль сел, выпустил трап, и мы, поднявшись на борт, отвели в стойла лошадей. Мистер Писарро отметил нас в списке — шестым и седьмым номерами.

— Пойду наверх, поговорю с Джорджем, — сказала я Джимми.

— Ладно, — он кивнул, — а я пока расскажу мистеру Писарро, что с нами было.

Почему-то нам казалось, что они должны об этом узнать. И, пожалуй, действительно, на нашу долю выпало больше приключений, чем хотелось бы.

— Поздравляю тебя, Взрослая, — сказал Джордж, когда я появилась в рубке. Я так и знал, что ты преуспеешь в Испытании.

— Спасибо, Джордж, — ответила я ему. — Скажи мне, у тебя пока не было затруднений с подъемом ребят?

— Нет пока, — ответил он. — Но я беспокоюсь. Смотри. — Джордж показал на координатную сетку, которая служила ориентиром для посадок. На ней не горели двенадцать лампочек из двадцати девяти. — Последняя зажглась всего два часа назад. Боюсь, мы не досчитаемся слишком многих.

Вкратце я рассказала ему о том, что с нами произошло, и сверху наблюдала, как поднимали Вени Морлок и еще двоих. Затем я спустилась вниз и села рядом с Джимми.

— Осталось поднять только шестерых, — сказала я. — Смотри, как нас тут мало.

— Неужели так плохо?! Хотел бы я знать, что по этому поводу скажет Совет.

На борту находились всего десять ребят. Из нашей шестерки я сама, Джимми и Вени были в безопасности, но Ат, Эллен и Ригги все еще оставались внизу.

Вдруг по внутренней связи Джордж потребовал общего внимания.

— Эй! Заткнитесь и слушайте! Один из наших там, внизу. Не знаю, кто это, но по нему стреляют. Придется нам его отбивать. Даю вам две минуты, чтобы разобрать оружие. Потом я спикирую, выброшу трапы, вы выскочите наружу и поведете настильный огонь. Ясно?

У некоторых ребят оружие было при себе, а мы с Джимми бросились к козлам со снаряжением и вытащили свои пистолеты. Я сама зарядила свой. Нас было одиннадцать человек, включая мистера Писарро. Мы разбились на группы; Джимми, я и Джек Фернандес встали у одного трапа. Затем Джордж спикировал до земли, как перышко посадив Корабль, и выбросил все четыре трапа одновременно. Мы сбежали вниз: Джимми в центре, Джек слева, я справа. Корабль опустился на вершине покрытого лесом холма, и инерция моего тела плюс наклон отправили меня по назначению — носом в землю. Но именно это мне и было нужно. Откатившись за ближайшее дерево, я оглянулась и увидела почти скрытого кустом Джимми.

Здесь, в сотнях миль от того места, где подобрали нас, в воздухе висел туман и знакомые серые облака закрывали небо. С другой стороны Корабля снизу доносилась стрельбы. Нашего парня прижали к земле в пятидесяти ярдах под нами среди каких-то камней, которые вряд ли могли послужить укрытием кому-нибудь, кроме того маленького зверька, которого я накормила крошками от завтрака еще в «орлином гнезде». Крошечное такое было создание… Парнем среди камней был Ригги Аллен, и он отчаянно отбивался. Я видела, как хлестал луч его ультразвукового пистолета, а примерно в тридцати футах выше по склону лежал труп его лошади.

Ригги повернул голову и посмотрел на нас.

Нападавшие укрывались за деревьями и валунами. Отчасти это спасало их от огня Ригги, но с того места, где находись мы, они были видны как на ладони. В несколько секунд оценив ситуацию, я подняла свой пистолет и выстрелила, целясь в солдата с винтовкой. Дистанция была больше, чем мне показалось, пуля вспахала землю футов на десять ближе, но солдат отпрянул назад.

Из порохового пистолета я стреляла впервые. Он с грохотом дергался в руке, и, однако, это доставляло определенное удовольствие. Ультразвуковой пистолет бесшумен, и если промахнешься, то получишь какой-нибудь увядший и пожелтевший листок, не более того. Этот же револьвер даже в случае промаха производил куда больший эффект — пули поднимали фонтанчики пыли, зарываясь в грунт, смачно визжали, рикошетируя от камней, и оставляли на деревьях заметные царапины: вполне достаточно, чтобы заставить пригнуть голову даже самого стойкого человека.

Взяв прицел повыше, я начала выпускать пулю за пулей. Джимми делал то же самое, и огонь по Ригги сразу прекратился, солдаты попрятались в укрытия. Ригги понял нас, вскочил и рысью понесся в гору. И вдруг мой пистолет щелкнул вхолостую, джиммин тоже. Из нас троих продолжал стрелять только Джек из своего ультразвукового, но, за исключением одной обожженной руки, результат был нулевым. Нападавшие его не воспринимали, если говорить точнее. И лишь наш огонь прекратился, они опять подняли головы и принялись стрелять. Ригги дернулся, прыгнул назад и распластался за трупом своей лошади. Как можно быстрее перезарядив пистолеты, мы с Джимми снова открыли стрельбу. И снова Ригги вскочил и побежал к Кораблю. Хладнокровно поразмыслив, я решила подождать, пока у Джимми не кончатся патроны, и, как только его револьвер сухо щелкнул, я снова открыла огонь, нажимая и нажимая на курок, не заботясь о том, чтобы в кого-нибудь попасть, стараясь лишь прижать к земле этих солдат.

Так мы стреляли по очереди, пока Ригги не промчался наконец мимо и не взбежал по трапу. Распластавшись в проеме люка, он стал прикрывать нас; я отступила первой, затем поднялся Джек, за ним Джимми. Я крикнула Джорджу, что можно убирать трап, и — либо он услышал, либо следил за нами с самого начала трап медленно поднялся и замер в своем гнезде.

С других сторон все еще доносилась стрельба, и, крикнув Джимми, чтобы он бежал налево, я рванула через центральный отсек и чуть было не сломала себе шею, налетев на кресло.

В проеме люка я затормозила, уткнулась носом в пол и, почти не целясь, принялась стрелять. Те трое, которых я прикрывала, все оценили верно и один за другим проскочили на борт. В промежутке между выстрелами я слышала голос Джимми: он кричал, чтобы Джордж поднимал трап с его стороны. Последней из прикрываемых мною ребят на борт взбежала Вени Морлок, и я не смогла удержаться, чтобы не подставить ей ножку. И только потом я дала команду Джорджу.

Вени прожгла меня взглядом.

— Зачем ты это сделала? — процедила она сквозь зубы, когда трап встал на место.

— Для гарантии, что тебя не подстрелят, — ответила я, конечно, соврав.

Мгновение спустя послышался крик Джека, четвертый трап поднялся, и последней картиной Тинтеры перед моими глазами остался мокрый склон горы и люди вокруг… Люди, которые изо всех сил старались нас убить, и это почему-то казалось самым для них подходящим занятием.

Ригги совершенно не пострадал при обстреле, но на руке у него был довольно глубокий порез, который только-только начинал заживать.

Вот и все преимущества политики черепахи, по крайней мере на Тинтере. Про свой порез Ригги рассказывал так: однажды в лесу, когда он занимался какими-то своими делами, из-за кустов вдруг выскочил лосель и цапнул его за руку. Я бы поверила, если бы не знала, что такое Ригги. Скорее всего, было иначе: мирный лосель шел по лесу, а из-за кустов, напугав его, выскочил Ригги. Он частенько проделывает такие шутки.

— Где ты достала этот пистолет? — спросил Ригги. — Можно посмотреть? Минуту повертев револьвер в руках, Ригги предложил:

— Хочешь, давай на что-нибудь поменяемся, а?

— Можешь взять его себе просто так, — сказала я, зная, что никогда больше им не воспользуюсь. Револьвер меня не привлекал.

На борт разведкорабля было принято семнадцать ребят. Остальных двенадцати либо не было в живых, либо они не сумели включить свои сигнальные устройства. Размышляя об этом по пути к Кораблю, я подсчитала, сколько раз могли убить меня саму. Получилось, что не меньше пяти. И если допустить, что шансы пережить каждую из этих опасностей в отдельности были девять из десяти, то для всех пяти ситуаций их оставалось лишь из десяти шесть. Пятьдесят девять из ста, если точнее. И если у каждого из ребят был такой же опыт, как у меня, то понятно, почему не смогли вернуться эти двенадцать. Среди них был и Ат, и это не давало мне покоя.

Прибыв на Корабль, мы сдали своих лошадей, быстро прошли дезинфекцию, а затем нас провели в Зал Встречи. На стенах по случаю Конца Года висели украшения, над головой мерцали разноцветные фонарики. Играл оркестр, и Папа, как официальный представитель Совета, приветствовал новых Взрослых. Мне он пожал руку.

Нас встречали многие: там была и моя мать, и мать Джимми с мужем, и его отец с женой. Заметив Джимми, они замахали руками. И еще я увидела мать Ата.

— Встретимся позже, — шепнула я Джимми и, подойдя к матери Ата, сказала: Мне очень жаль, что его с нами нет…

Голос у меня дрогнул. Я не хотела причинить ей боль, но мне было больно самой, слова давались с трудом. Она должна была догадаться, что я хочу сказать… Коснувшись моего плеча, она заплакала и отвернулась. Постояв немного рядом, я подошла к своей матери, и она, улыбнувшись, взяла меня за руку.

— Я рада, что ты вернулась домой, — сказала она и вдруг, совершенно неожиданно, расплакалась тоже.

Подошел Папа, обнял меня и провел рукой у меня над головой.

— Э, Миа, да ты, кажется, подросла! — сказал он весело, и я кивнула в ответ, потому что и сама думала так.

Как это здорово — снова вернуться домой!