Оборотни космоса

Блок 7

— «Произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь; и звёзды небесные пали на землю».

— Наверное, так и было, — отозвался Pax, осмысливая на ходу новый фрагмент из древней правды землян. — Дисковые пушки изменяли растворимость газов в магме, и под давлением земная кора вскрывалась. Как если бы одновременно проснулось множество вулканов.

Над касками Форта и Раха висела многосаженная толща горных пород. Давящий вес её так сжал крепления выработки, что ползущие по ним бесшумные струйки воды казались трещинами, разрывающими композит, — вот-вот недра вздохнут, и узкий коридор, проточенный механическим кротом в тверди земной, сомкнётся с хрустом, неимоверной тяжестью расплющив стойки, потолочные дуги и двоих эйджи, движущихся в могильной темноте.

— «И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих... и всякий раб и всякий свободный скрылись в пещеры».

— Верно. Никто не уцелел в зонах, которые обстреливали Диски. А на периферии зон поражения выжил лишь персонал подземных объектов. Эрке раньше был базой, хранилищем стратегических запасов. Многие рвались сюда... Вода, пища, очищенный воздух — спасение! Главные входы пришлось замуровать, прорыли тайные штреки — вроде этого, где мы идём.

Они шагали не останавливаясь и не забывая поглядывать на датчик — воздуха должно хватить до пункта, где лежат сменные баллоны. По канавкам, обгоняя Форта и Раха, спешила тёмная вода.

— «Я увидел звезду... она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи... И из дыма вышла саранча на землю».

— Мы продвигались медленно, под землёй. Ты говорил: «Прокладывать дороги на поверхности в пятнадцать раз дешевле», — а насколько дороже защищать наземные объекты?.. Чёрные текли по земле ордой, словно потоп. Они жгли, грабили — и шли дальше. Мы остановили их на периметре; они отхлынули и закрепились в Аламбуке, с тех пор он — Чёрный город. Тогда это был разрушенный, частью затопленный оборонный комплекс, ещё довоенной постройки.

Низко нависший свод тоннеля принуждал горбиться и склонять голову. Каменная тишина и вечное молчание, глухой мрак за спиной и робко дрожащие отсветы лучей впереди — горение маленьких ламп едва противилось властной тьме; стоит лампам угаснуть — и камень обхватит тебя, и твой крик задохнётся.

— «Царём над собою имела она ангела бездны».

— Царь саранчи? что такое саранча?

— Насекомые. Они нападают тучей и поедают растения. После них остаётся пустыня.

— Очень похоже. Саранча... Они явились с запада, где всё опустошили. Они разучились строить и работать; умеют только грабить, торговать награбленным и плесенью. Их бог — Тот, кто выходит из кладезя.

— «И поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему и кто может сразиться с ним?.. он имел два рога, подобные агнчим, и говорил как дракон».

— Когда это было написано?..

— Больше шестидесяти веков назад. Или больше полумириада лет — по-ньягонски.

— В самом деле, есть совпадение. «Два рога» — как два острия звезды, что глядят вверх.

Звуки были так редки и слабы, так чужды мёртвой глубине, что слышались необычайно громко, сужая и без того крохотное живое пространство до подшлемного чепца и дыхательной маски. Ритмично шипел редуктор, похлопывали лепестки клапанов — а казалось, кто-то дышит за спиной, слышался сзади крадущийся шаг. Водяная капель, отзвук шагов и скрип подошв о камешки — каждый звук стал рельефным, почти осязаемым.

— Что ещё тебе зачитать?

— Пожалуй, достаточно. Я ещё раньше понял, что книги землян содержат много важных откровений. Помню, ребята постарше выписывали самые волнующие строки в блокнот, а мы старались подсмотреть — что там у них?

— О звезде и радуге?

— Не только. Было и другое. «Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, на руку твою; ибо сильна, как смерть, любовь; жестока, как ад, ревность; стрелы её — стрелы огненные...» — Не закончив, Pax умолк.

— Ребята постарше... Слушай, а сколько тебе лет?

— Одиннадцатый год.

«Слишком упорно он держится местного счёта». Форта слегка раздражало настойчивое стремление Раха подражать ньягонцам.

— Никак не пойму — когда ты сюда переселился? или въехал с родителями?

— Private, — твёрдо и коротко ответил Pax, не оборачиваясь.

— Ладно, не стану докапываться. Но я представляю, как достаётся непохожему на всех. Мне это знакомо — я не раз жил среди чужих.

— Здесь дело обстоит иначе, — помедлив, заговорил Pax. — К рослым отношение особое. К примеру — ты вёл себя умно и заслужил всего одно нарекание...

— Ба! где это я проштрафился? кто меня застучал?.. Я хотел сказать — доложил.

— Однажды в поезде... кажется, в ночь десятого удара, ты спровоцировал ребёнка на неуместную считалочку.

— «Запирайте крепче...»

— Да, ту самую. Ребёнок мал и неразумен, с него спроса нет, но ты-то взрослый и должен понимать, что делаешь. Люди взвинчены, встревожены, а тут это: «В коридоре ходит...» Несколько человек пожаловалось на тебя.

— Так, а почему меня не наказали? у вас вроде безнаказанным никто не остаётся.

— Пока выясняли, кто ты, твоё имя появилось в реестре нао. Решено было оставить жалобы без последствий.

— А, корпоративная солидарность! я рад, что вовремя попал в реестр.

— Нет, просто нао щадит неопытных новичков.

Настал черёд Форта помрачнеть и замолчать.

— ...но ты заработал три благодарности, так что нарекание из личного дела вычеркнули.

Форт постоянно упускал из виду, что числится на службе кандидатом — наподобие солдата-стажёра — и состоит на довольствии; оказалось, на него уже завели табель л педантично вносят туда подвиги и ляпсусы.

— Не ожидал, что меня кто-нибудь похвалит. Сразу трое! что и кому я нечаянно сделал хорошего?

— Семья Родонов из корня Анда — ты отвадил их старшего сынка от подозрительной компании; от страха парень даже вступил в клуб диггеров, чтобы не видеться со старыми дружками. Затем от мужа Тими — благодарность за стремление её спасти.

После паузы Pax прибавил:

— Если б удалось — за заслугу тебя произвели бы в полные солдаты.

— А третий кто?

Pax не ответил.

Затем началось подводное плавание. Или подземное?.. короче, и то и другое вместе.

Нырять Форт не любил. При жизни у него была возможность записаться в секцию дайвинга, но он выбрал кружок «расширенного познания», где обещали за два года обучить методикам транса без всяких химических стимуляторов. Подумаешь, пятнадцать бассов в месяц — зато сможешь уходить в эфирный мир, не покидая квартиры. Один наладчик в фирме, много старше Албана, умел так делать — часок посидит как Будда, пропылесосит мозги от усталости, и снова свеж. Духовные методички Албан штудировал старательно, как технические справочники. Вход в Сияющий Эон казался ему чем-то вроде скачка космических судов, только с меньшими затратами. Овладеть катапультированием за грань миров он не успел, зато вскоре освоил квантовый переброс на «флэше».

Кто любил дайвинг — так это Альфер Даглас! До поступления в проект «Сефард» он вымучил у родителей абонемент на подводный спорт и истязал весь клуб дайверов — облачите меня, подключите меня, погрузите меня, я ведь немощный! И вдруг, отпетый и почивший в бозе, очнулся в новом теле. Едва ему позволили гулять по Баканару, Альф побежал к пруду. Как в воду вошёл, так с макушкой — удельный вес великоват. Побродив по дну, Альф вышел похожий на утопленника, вызванного на берег колдовством, — туфли чавкают, рожа унылая, изо рта вода льётся, на ушах водоросли. «Не пруд, а выгребная яма, — отчитался он с отвращением. — Банки, бутылки, нижнее бельё, дрянь всякая! тут что, каждый выходной устраивают пикник с дебошем?» Форт убедился, что под водой нет ничего хорошего. Значит, лазать туда незачем. И вот — пришлось!

— Отсюда, — деловито расписывал Pax, делая смелые пассы над траурно-чёрной водой, мерцающей бликами на дне провала, — мы опустимся на семь саженей и перейдём в сифон. Течение там сильное, может закрутить. Всего пятнадцать саженей с уклоном вниз. Так мы окажемся в пещере Водоворотного Стока. Очень красивое место.

— Обязательно полюбуюсь. — Форт заставил себя заглянуть в провал. Что ужасней — высота или глубина?.. здесь обе опасности слились в одну.

У подземелья есть свои тайники и гробницы. Люди ходят по поверхности, не догадываясь, что в каких-нибудь пятидесяти метрах под травой в полной тьме струятся реки, содрогаются своды и гремят обвалы, растут гипсовые и соляные колонны. Вековая борьба воды и камня вырезает в земной толще бассейны кристальных озёр и необъятные пещеры — дворцовые залы Владыки Тьмы, где отчаянные спелеологи крадутся и ползут, как тайком забравшиеся в чужой дом воришки. Не для людей эти места. Когда хозяин сочтёт, что чертоги готовы, он войдёт сюда л воссядет на каменный трон под балдахином сталактитов.

— Потом будет тоннель Кривая Кишка, его пройти нетрудно. В зале Адских Челюстей передохнём и закусим. Оттуда поплывём на надувной лодке — река Путь Злых Смертей приведёт нас в Слепую пещеру, там мы свернём и Проточный лаз. Маршрут извилистый, зато надёжный — выйдем прямо в Отхожее Жерло, это один из ассенизационных коллекторов Аламбука. Главное — оказаться там во время днёвки, когда чёрная братва дрыхнет, а рабы перестают таскать к Жерлу вагонетки. Мы поднимемся из Жерла незаметно, его никто не сторожит.

— Ещё бы его сторожили! Выставлять караул у помойки — рафинированное пижонство. А нас не отследят по запаху? я так понял, остаток пути мы пройдём не в воде.

— Увы, придётся поплавать в отбросах.

— Надеюсь, возвращаться будем не через Жерло.

— В Аламбуке кое-кто работает на нас. Они подготовят путь отхода.

— Ты уверен — они ничего не напутают? Им сообщили, что я вешу сто семь килограммов?.. э-э, то есть два кентаря и пять восьмериков? и что я тяжелее воды?

— Именно так я велел передать, — успокоил Pax.

Вздохнув от тяжести сомнений, Форт потрогал миниатюрный гравитор, закреплённый спереди на сбруе акваланга. Машинка сильно уступала ранцевому варианту и обеспечивала всего несколько часов частичной плавучести, то есть путь в одну сторону. Без этого устройства Форт плавал как наковальня.

Встав в ластах на край бездны в обнимку с непромокаемым тюком снаряжения, Pax кивнул и канул вниз. Вода в провале охнула и забурлила; потом голова Раха, словно поплавок, показалась над волнующимся водяным зеркалом, блеснуло стекло его маски и раздался крик:

— Теперь прыгай! я отплыл!

«Легче в космос на стуле взлететь! — застонал Форт. — О, почему мне страшно?! почему я никогда не лазал в ямы, не рыл подкопы и не стремился в подвал? Потому что это ненормально! Пусть мне не говорят, что внизу чисто, мёртво и спокойно. Мне туда не пора! Может, вернуться? Нет уж, отступать поздно. Зачем я вызвался, зачем шумел на совете? почему я не подумал, что понадобится плыть по рекам, которых нет и которые текут в клоаку? Всё, хватит!.. с меня довольно! Контракт не учитывал чрезвычайный риск, я буду требовать прибавки!»

После этих невысказанных слов Форт мысленно воззвал к богу и сиганул вслед за Рахом. Он не успел поклясться что-нибудь пожертвовать церкви, как полёт закончился. Толчок включившегося гравиполя и гроздья пузырей кругом. Невидимые в прозрачной воде конические лучи фонарей, отражаясь от стен, наполняли всё вокруг мягким таинственным свечением. Гидроакустический телефон скрипнул, крякнул, и Pax заговорил неземным голосом:

— Порядок?.. Тогда следуй за мной по ходовому концу. Моя метка — треугольник голубых огней. Остальные метки — это глаза викусов, не гляди на них. Поплыли.

Отрегулировав плавучесть, Форт осознал, что гнетущее ощущение глубокого подземелья и зловещего колодца быстро исчезает. Вода была настолько чиста, что плывущий впереди Pax казался парящим в воздухе на фоне драпировки из причудливых бледно-лиловых водорослей. Ядовито-жёлтый ходовой конец, изгибаясь, уходил вниз — свет фонаря легко проникал вглубь, где плавно шевелился молочный туман. Что это?.. Поперёк колодезного ствола торопливо проскользнула извивающаяся белёсая тень, за ней другая... между слабо колеблющимися прядями водорослей стремительно сновали какие-то существа — то мелкие, прозрачно-розовые, то величиной с ладонь, чёрные и блестящие. Хвостатый викус — Форт разглядел выпученные бирюзовые глаза и широкую белую пасть — схватил чёрного плавунца и поспешил скрыться, а добыча ещё дёргала ногами у него во рту.

Навыки работы в невесомости и сопротивление воды сложились в расчётном секторе мозга как схема эргономически выгодных движений. Ориентируясь по ходовому концу и голубому треугольнику, Форт перешёл на свободное падение. Он опускался мимо зияющих входов в боковые отнорки — а может, в огромные пещеры, — различая каждую трещинку на стенах.

Pax рассказывал, что карты естественных подземных переходов и пещер вне града, а тем более вне периметра, приравнены в Эрке к государственным секретам. Сколько пещерных рек, озёр и карстовых каверн разведано — знают одни военные и безопасники. Сотки вёрст тайных тоннелей, ведущих во все стороны; речные потоки, уходящие на север к океану... Сюда проникают и разведчики из Аламбука — ищут лазейки в град, присматривают места водозабора и удобные пещеры для стоянок. Стычки градских и чёрных разведгрупп беспощадны.

Достичь белого облака внизу было не суждено; для Форта осталось загадкой, что представляет собой зыбкая туманная пелена — то ли муть от разложения органики на дне, то ли границу между пресной и солёной водой. Поток, будто ветер, стал увлекать Форта в зияющий зев; в сифоне пришлось двигаться, держась за прикреплённый к скобам ходовой конец. Фонарь Раха едва высвечивал завихрения воды. Пловцы плотно лепились к стенам, распластавшись по камню.

Пещера Водоворотного Стока открылась внезапно — свод над головой исчез, и Pax скомандовал всплытие. Поток из сифона замедлялся во впадине округлого пещерного озерца. Мокро блестящие партнёры выбрались на берег. Форт невольно обвёл пространство фонарём.

Величественный зал был украшен шпилями сталагмитов и сосульками сталактитов, кое-где соединявшимися в точёные столбы причудливой формы — словно колоннада готического храма. Наплывные камни в глазури тысячелетних натёков восходили ступенями к сказочным алтарям и кафедрам, выступающим из наклонных стен. Пологая гряда, на которой оказались напарники, разделяла дно пещеры на тихую заводь, уходящую под низко нависший скос стены, и широкий каскад. Вода, ускорившись на нескольких порогах, вливалась в чашу водоворота. Направив луч в зеркало заводи, Форт пронизал её светом до дна — там рос целый лес тонких сталагмитов травянисто-серого цвета. Вода, повинуясь многовековым колебаниям уровня и обвалам, изменяющим русла рек, однажды поднялась и затопила эту поляну каменных трав... Великанский размах сводчатого зала и хрупкая тишина серо-зелёной лужайки под слоем хрустальной воды очаровали Форта; он понял, что нетерпеливо ждёт нового погружения. Должно быть, так и заболевают дайвингом.

В тоннеле Кривая Кишка он увидел на дне череп ньягонца, а следом — костяк в колышущихся обрывках одежды. Голодные викусы и плавунцы давно обглодали всё, что смогли, оставив на скелете только несъедобное снаряжение: ремни, баллоны, шланги и гарпунное ружьё.

— Это не наш. — хрипло заметил Pax по телефону. — Чёрный лазутчик.

Зал Адских Челюстей был ниже; вид его подавлял сумрачной и угрожающей тяжестью свисающих зубастых гребней. Здесь Форт распаковал и надул лодку, а Рах приготовил горячий обед на топливных таблетках.

— Конечно, внешность сказывается на репутации. — Поев, Рах стал немного разговорчивей. — Рослые очень заметны...

— Я бы сказал — вопиюще заметны! мы прямо-таки в глаза бросаемся.

— ...поэтому жаловаться на рослых удобнее. Проще. Не «какой-то наоси Унгела», а «тот самый Пятипалый».

— И ты на эту кличку отзываешься?

— А что в ней особенного? Это самая яркая черта внешности. — Подняв левую руку, Рах весело пошевелил расставленными пальцами. — Как у вас говорят: «Что естественно, то не позорно».

— А корноухим не кличут?

Рах полуприкрыл глаза и молча повернул голову к левому плечу. Форт понял, что поступил невежливо, и надо либо промолчать, пропустив ход в разговоре, либо как-то оправдаться.

— Знаешь, люди всегда различали друг друга по цвету кожи, но с выходом в Большой Космос наша братия сплотилась крепче. Синие, красные, жёлто-зелёные — кого мы только не встретили... То выродком, бывает, обзовут, то недомерком. Порой приходится давать отпор. Так что — извини, если я некстати примерил на тебя свои проблемы. Может, у тебя на сей счёт всё давно уладилось.

— Пожалуй, да... — покивал Рах, словно прислушиваясь к внутреннему голосу. — Нареканий было много... поначалу. Но в нао жалобы граждан придирчиво анализируют. Известно, что половина доносов — всегда лживые, будь то в делах фиска или в делах нравственности. Если какой-то дознаватель допёк чёрных, подпольные торговцы могут подкупить лжесвидетелей и попросту выжить неугодного им офицера. Чтобы этого не случилось, жалобы расследуются. А потом на меня пошли заказы.

— Как — заказы?

— Обычные заявки — граждане требовали, чтобы с их делами разбирался рослый, точнее — я, Пятипалый. — Рах лукаво улыбнулся, гордясь собой. — Это престижно, когда рослый занимается расследованием. В результате я довольно быстро выдвинулся в офицеры. Если говорить искренне, я бы предпочёл работу в дипкорпусе, не раз туда просился, но...

— Всё-таки дискриминируют? — спросил Форт с сочувствием и скрытой надеждой хоть так пробиться к братским чувствам землянина.

— Нет, сразу повышают на разряд в офицерском звании. — Почему-то в устах Раха это прозвучало печально. — Ещё два разряда — и я старший офицер, начальник отдела. Затем, по мере выслуги, — полковник... даже генерал; препятствий не будет. Но не дипломат. Наши стараются не допускать, чтобы я долго находился среди эйджи.

— По-моему, ваши боятся того, что в тебе заговорит кровь, — откровенно выложил Форт, поняв, что Раха не вдруг сломишь и принцип единства землян ему с разбега не внушишь. — Хороший ты малый — но слишком ньягонский!

— Как знать, — хитро усмехнулся Pax, — а вдруг это — моё преимущество?

Собрав вещички, напарники погрузились в лодку и поплыли по Пути Злых Смертей.

— Я уполномочена советом града Эрке вручить вам протест по поводу передачи неорганизованному населению так называемой гуманитарной помощи, — отчеканила наогэ Ава, твёрдо глядя на стоящих перед ней троих эйджи.

Ава держалась прямо и строго; гордая осанка подчёркивала её достоинство дамы клана. Её блуза, жилет, шаровары и туфли были протокольно тёмными и однотонными, отчего ярко выделялись клановые узоры на жилете. Разумеется, она явилась в кают-компанию носителя барж «Леди Гилфорд» со свистком и кортиком, а сопровождающие её наоси вдобавок были вооружены пистолетами-автоматами. На своей орбите, на луне и в колониях Ньяго люди нао вправе носить оружие, как это предписано традицией.

Один из тех, к кому обращалась Ава, был капитаном «Леди Гилфорд». Сердитая ньягонка, дружелюбная ньягонка, рогатая или хвостатая, орехового цвета или цвета морской волны — ему было без разницы. «Всеобщее Помилование» зафрахтовало носитель барж, судовладелец распорядился, значит, капитан должен доставить груз по назначению — и точка.

Другим был второй помощник капитана — суперкарго. На уме у него вертелась старая пословица: «Больше суток — больше денег». Плевать на всех, не различая ни видовой, ни половой принадлежности, и думать исключительно о приёме и выдаче грузов — вот каким было его кредо.

А третий являлся главным представителем «Помилования» на Ньяго — Борин Хау, полный блондин со светлым лицом и звучным, сочным голосом телевизионного проповедника, со здоровой чистой кожей, с ясными глазами и парой лишних подбородков, всегда в отглаженном костюме и при галстуке. Безупречная сорочка, чистый воротничок, белозубая улыбка, то возвышенное выражение лица и та работоспособность, что бывают лишь при внутривенном введении тэльхина, — вот слагаемые неизменного успеха.

Борин принял бумажный протест, с глубоким сожалением прочёл его — бегло, наискосок — и вздохнул:

— Мотагэ Ава...

— Эрке Угута Ава, — резко поправила его госпожа старшая секретарша совета.

— Да. Я так и хотел сказать. Если не ошибаюсь, от периметра международно признанных владений Эрке до Аламбука — около тридцати пяти вёрст. То есть Аламбук находится на нейтральной территории. Моя организация крайне возмущена тем противодействием гуманитарной миссии, которое вы оказываете нам через Триумвират.

— Объединённое правительство Трёх Градов может запрещать тому или иному судну посадку на Ньяго, тем более — в зоне стратегических интересов.

— Но на сей раз оно недолго злоупотребляло своей властью. — Главный представитель ВП смотрел на Аву ласково и снисходительно. — Всего две с половиной недели. Надеюсь, в дальнейшем проволочки будут становиться короче. Я искренне рад, что вы мало-помалу идёте навстречу международным усилиям, направленным на улучшение условий жизни тех, чьи человеческие права оказались ущемлены.

— Мистер Хау, здесь нет репортёров и телекамер. Мистер капитан и мистер суперкарго — наёмники, им всё равно, что и куда возить; идейные обоснования ваших гуманных акций им глубоко безразличны. Не так ли?..

— Совершенно верно, мадам. — Капитан согласно наклонил голову. — Если у меня возникнет мнение, я его оставлю при себе. Пока не случилось ничего, о чём надо докладывать в ситуационной комиссии.

— Благодарю вас, капитан. Мистер Хау, без свидетелей и без записи вы могли бы опустить официальную версию своих действий и говорить более откровенно, ближе к истине. Вы отчётливо сознаёте, что в Аламбуке живут не ущемлённые и не обиженные, а пираты и террористы, которых вы — «Всеобщее Помилование» — подкармливаете и снабжаете, а сверх того, даёте им информационную поддержку на межпланетном уровне. Благодаря вам они могут уделить больше сил и средств снаряжению боевых кораблей, которые завтра — или через неделю, через луну — возьмут на абордаж суда эйджи. Людей помоложе продадут в рабство, остальных убьют, суда присвоят или вынут из их движков кериленовые стержни. Грамм керилена стоит двести пятьдесят бассов, умелый раб-пилот при перепродаже — в двадцать раз больше. Вы серьёзно полагаете, что, получив от вас галеты, волокнистый белок и сухое молоко, бандиты откажутся от своего промысла, станут учиться мирным профессиям и честно зарабатывать?

— Вы, мотагэ, огульно обвиняете целый народ и объявляете его преступным. — Борину Хау нужна была трибуна; за неимением её он красиво опёрся о стол. Лицо его выражало грусть и озабоченность. — Говорить об этнической преступности — не цивилизованный подход. Преступники есть в каждом мире, это всеобщая проблема, не имеющая видовой окраски и специфики. А наша помощь адресована конкретной части населения — той, что лишена доступа к благам развитого мира. И здесь, в этом существенном гуманитарном вопросе, мы рассчитываем добиться взаимопонимания с вами. Когда вы обеспечите тем, кого презрительно зовёте «неорганизованными», равенство, все виды социальной помощи, обучение, жильё, свободу слова — тогда наша цель будет достигнута.

Поза и интонация его последних слов говорили о том, что Борин ждёт аплодисментов, но в кают-компании не оказалось его пылких сторонников. Суперкарго тайком зевнул в ладонь.

— Кажется, вы не слышали того, что я сказала, — негромко заметила Ава. — Или не захотели услышать. Но свою задачу я выполнила — позволю себе откланяться. Прощайте, мистер капитан и мистер суперкарго. Вы можете чувствовать себя в безопасности... пока возите грузы ВП. На время фрахтового договора «Леди Гилфорд» — дойная свинка. Затем — добыча. Надеюсь, что не встречу ваших лиц в каталогах аламбукского рынка.

— Оставьте, мадам, — капитан усмехнулся. — Я не из пугливых.

— Рада за вас. — Ава пристально поглядела на него. — А как насчёт Бренды Хенкок? что стало с Лесли Турпином? здорова ли Дорис Гурден? Вы не забыли тех, с кем заканчивали академию?

Капитан изменился — на лбу и у глаз проступили неожиданные для такого безмятежного лица морщины, брови сдвинулись. Его мимолётный страх и нарастающая ненависть были направлены на аккуратную маленькую женщину с длинными ушами, но он сдержался, и голос его прозвучал спокойно:

— У нас опасная профессия, мадам. Бывают катастрофы и потери; с этим ничего не поделаешь.

— Все они пропали без вести. Нашли пару обломков «Звёздного Флага», на котором Дорис была навигатором. — Ава повернулась, чтобы уйти, но не завершила движение. — Экипажи, пассажиры, грузы — всё исчезло. Кое-что всплыло позже на чёрных рынках в Шаровом скоплении — но вы же не читаете отчётов наших расследователей, верно? это так скучно — чьи-то чужие отчёты... Лучше не знать. Так гораздо спокойней жить.

Теперь улыбалась Ава, но глаза её были холодны и жестоки.

— Где публиковались отчёты? — помрачнев, глухо спросил капитан.

— Я вам не справочное бюро. Я — старшая секретарша градского совета. Обращайтесь куда следует.

— Капитан, — добрым голосом вмешался Борин Хау, — это ничего не значит. Пиратство — преступная отрасль без границ, где замешаны все. Нельзя обвинять кого-то конкретно.

— Да, я читала ваши книжки и смотрела ваши передачи, — небрежно отозвалась Ава. — Мне знакомы рассуждения о том, что у бандитов нет ни фамилий, ни имён, ни наций, ни отца, ни матери, ни рук, ни ног, ни отпечатков пальцев. Вы присягнёте на Библии, что «Звёздный Флаг» взорвали не ваши подопечные из Аламбука?.. нет? Прошу прощения, что задержала вас своей длинной беседой.

— Ведьма, — процедил капитан, когда Ава с ушастыми сопровождающими покинула кают-компанию.

— Капитан, пора готовить баржи к отстыковке, — напомнил Борин Хау. — Аламбук расчистил нам посадочное место на двое суток, а нормально оборудованных крупнотоннажных площадок у них мало.

Командир «Леди Гилфорд» смерил его медленным взглядом, хотел что-то сказать, но промолчал.

Корни либеральной организации «Всеобщее Помилование» кроются во тьме веков. Очевидно, когда-то в древности состоялся форум интеллектуалов нестандартной ориентации, с руками разной длины и глазами врозь, с пузырями в голове и мыслями шиворот-навыворот. Они решили, что раз в природе нет ничего лишнего, то аномалии так же нужны, как норма, и их следует усердно оберегать. Напротив, пороком в лексиконе ВП стало всё, что препятствует свободе торговли, секса и беспредельного самовыражения. К слову — именно лобби Помилования добилось признания проституции профессией; особенно этому рады те, кому предлагают такой род занятий на бирже труда.

Среди долговременных акций ВП особое место занимает щедрая гуманитарная помощь народам, которые приникли к халяве, как к наркотику. Благодаря дармовому корму и безделью эти несчастные плодятся намного быстрей работящих соседей и требуют всё больше помощи, а в свободное время (которого у них хоть отбавляй) развлекаются поглощением плесени, бледных грибов, галофорина и локи или раздобывают деньги на их приобретение. Это и есть хранимое ВП священное право на естественное выражение и утоление потребностей.

Три баржи с «Леди Гилфорд» доставили в Аламбук тринадцать с осьмухой восьмириадов возков или, по земному счету, сто сорок тысяч тонн продовольствия, топлива и предметов первой необходимости. Попробуйте-ка разгрузить это за две ночи!.. Но у Папы столько народа, что с любым делом справятся.

Дело разворачивалось на поверхности, точнее — в здоровенном плоском кратере, игравшем роль Шестой посадочной площадки Чёрного города. Солнце уже закатилось; небо на западе пылало красным пламенем, над головами оно уходило в бескрайнюю синюю высь, а с потемневшего востока натягивались, наползали хмурые низкие тучи. Веял осенний ветер, уныло завывая среди каменных нагромождений. Озарённое прожекторами дно каменной чаши и откосы кратерного вала были хаотически изрыты входами, способными впустить даже крылатый люгер; повсюду коряво громоздились механизмы взлётно-посадочных, заправочных и грузовых терминалов.

В космосе, окружающем Ньяго, — и тормозя на подлёте, и нарезая витки по орбите, — матерились шкиперы. Внеочередная посадка барж многим поломала график приземлений, приходилось срочно договариваться с диспетчерами и грузополучателями о том, куда бы вписаться со своей посудиной. Неразбериха в небе, толкотня на земле — и всё из-за единственного судна, которое не вовремя скинуло носимые объекты!

— Рабов к баржам на версту не подпускать, — командовал Папа Мусултын, морщась от давящего света прожекторов. — Особенно эйджинских! Все врата площадки закодировать, чтоб мимо чип-зеркала ни один клеймёный скот не проскочил!

— Коды введены. В петли слежения на подступах к площадке — тоже, — доложил Маджух Венец, папина правая рука, удалец с подрезанными наискось ушами и шикарно рваными ноздрями. — Вся меченая животина будет отсекаться.

— Мелюзгу на поле вывести — и погрязней, с болячками! — Папа продолжал со знанием дела режиссировать назревающее действо. — Пусть побираются и клянчат. Баб брюхатых напоказ выдвинуть, они в кино конкретно выглядят. Эйджи, дурачьё, слабы на малявок и баб — сразу в слёзы, кошель нараспашку. А, вот чего — надо коробку жратвы уронить, вдребезги, чтоб пацанва с земли по-псиному лизала. Нам нужен этот... химитш.

— Имидж, — вполголоса подсказал Маджух.

— Терминалы вряд ли к сроку справятся, товара много. — рассуждал Папа. — Гони мужиков! чтоб мелкие ящики передавали по цепочкам на электрокары. Кто сопрёт хоть горсть из груза — хвост отрежу. Ну, пойду ынтырью давать! — Мусултын заглянул в шпаргалку, где шибко грамотный Маджух крупными печатными буквами записал основные пункты публичного выступления Папы.

— Интервью, — поправил Маджух, но Мусултын отмахнулся:

— Учить ты будешь Папу! пся безмордая...

Мусултын недовольно оглядел кратер, заполнявшийся народом. Он бы с радостью отдал приказ: «Гаси прожекторы!», но любимые ньягонцами сумерки не годились для съёмок телекамерами эйджи, будь они неладны. Ишь как все веки сжимают... нетелегенично это. Надо под конец отрубить свет, оставить одни бортовые огни на баржах, чтоб камера запечатлела море глазных бликов. С непривычки это выглядит потрясно, эйджи такого сроду не видели. Даже Хау однажды сказал: «Жуть! словно миллион кошек на тебя таращится».

Послышались приветственные крики; люд расступился, пропуская Зурека Быстрого — старшего братка из обширного клана Окурков, который Мусултын готовился представить перед мировым сообществом. Рядом с Зуреком шли, поглаживая рукояти автоматов, насмерть верный ему пистолетчик и пяток бойцов пониже рангом.

— Добрая ночка, Мусултын!

— Опаздываешь, Зурек.

— Удальцы, стоять на месте, — приказал Быстрый своим. — Неча с пушками на всю вселенну рисоваться. Мы к людям — с пустыми руками!

— И с бритым хвостом, — фыркнул Маджух, провожая Папу и старшего братка взглядом в спину. Уж такой он был нахал — смело мог и о мужском хвосте высказываться.

— Эй, мужики! — крикнул Зурек, шествуя за Мусултыном к первой барже. — Чего прищурились?!

Толпа загоготала; среди скандирования: «О-кур-ки! О-кур-ки!» порой прорывалось:

— Свету б поменьше!

— Зенки жжёт!

— Чую, привезли сухое молочко, — пошевелил ушами и лоскутными ноздрями пистолетчик, классный стрелок, но тупой по жизни. — Ых, эмульсию взболтаем! чтоб ложка стояла...

— Погоди взбалтывать, — осёк его Маджух. — Самое важное — чтоб Папа на бумажке не запнулся. Если своими словами начнёт излагать, на два года минусовый имидж обеспечен.

На Шестую посадочную из нор Чёрного города лезла и лезла без остановки суматошная, галдящая толпа. На подмогу бойцам Окурков прислали людей дружеские кланы — Гвозди, Поджигалы, Неминучие Ножи, — но оттеснить крикливое людское стадо от барж «Леди Гилфорд» стоило немалого труда. То и дело раздавался писк шокеров, и кто-нибудь отлетал с визгом, скорчившись от разряда. Рядом ржали, курили; одни забирались на плечи другим и орали, размахивая флажками и поднимая над головой картонки с лозунгами:

«АЛАМБУК НЕЗАВИСИМЫЙ!»

«Чёрная Звезда встречает Белого Орла!»

«Спасите нас от голода, заразы, угнетения!»

«Удальцы — владыки всей земли от гор до моря!»

«Хотим Президента — Папу Мусултына нашего Отца!»

— Чего это они понаписали? — недовольно скосился на манифестантов Зурек. — Папа, не рано ли в президенты метишь?

— Это пияр, — кратко пояснил невозмутимый Мусултын. — Так полагается. Если федералы проплатят нам выборы, устроим всё как надо. Будет сходка, грибов пожуём, потолкуем по-братски... кого-нибудь двоих и выдвинем, чтоб конкуренция была. Скажем, меня... и тебя. Я выиграю выборы, а тебя вицем назначу.

— Виц? — Зурек набычился. — Чтоб я таким поганым словом назывался?..

— Не смыслишь ты в политике. Виц президента — это местоблюститель, самый близкий человек.

Борин Хау радушно заулыбался, раскинув руки, словно для объятия. Как опытный шоумен, он встал так, чтобы камера захватывала и его, и борт баржи, где ниже обычного «Дальний носитель „ЛЕДИ ГИЛФОРД" — Баржа-челнок № 1 JS-17244. Колумбия, Сэнтрал-Сити» было крупно написано: «ВСЕОБЩЕЕ ПОМИЛОВАНИЕ». Каждый шаг, каждый жест, каждый кадр должны прославлять ВП.

— Я с восторгом приветствую делегатов, единодушно избранных народом Аламбука! Преодолев все преграды, мы сегодня говорим лицом к лицу! Сейчас вам будет передан гуманитарный груз от граждан Федерации. Что вы хотите сказать им?

— От лица народа я сердечно благодарю федеральных землян за помощь. — Папа тщательно придерживался текста на бумажке. — Эти продукты, одеяла и медикаменты будут розданы нуждающимся, в первую очередь детям. Но чтобы мы выжили, — Папа распрямился, озирая кратер, — требуем признать нас самостоятельным градом!

Толпа взвыла, прыгая и вскидывая руки, флажки, плакаты.

— Мы готовы создать своё государство и правительство!

Снова шквал криков и кипение людей, орущие, оскаленные рты.

— Призываем все миры заявить Эрке: «Не троньте Аламбук!» Триста годов мы добиваемся справедливости, а нам в ответ — огнемёты и крысиный газ! Так больше продолжаться не может!

Оператор поспешил отвести камеру от скопища ражих мордастых удальцов с рваными ноздрями, с воплями потрясающих кинжалами и пистолетами. Для новостей надо фиксировать босых грязных детишек и беременных ньягонок, чьи выпуклые животы и исхудавшие лица напоминали о больных на последнем издыхании.

— Мы доверяем «Всеобщему Помилованию» представлять нас на международной арене. Мотаси Борин Хау! я вручаю вам список наших требований.

Ревущий прилив голосов был так силён, что почти заглушил голос Папы, разносившийся из динамиков по всей Шестой посадочной и за её края.

— Эрке должен искупить историческую вину перед нами, — продолжал Папа но списку, — провести к нам стель — воду, газ, электричество — и бесплатно снабжать нас, пока не искупит. В счёт компенсации град должен поставить сотку мириадов возков еды и столько же бочек топлива. Наши убытки, включая неродившихся детей, насчитывают много квадратных мириадов крин; град обязан это возместить. Плюс вечная аренда градских космодромов.

— Многоуважаемый мотаси Мусултын, — бархатным голосом пропел Борин Хау, — ваш список мы передадим в комиссию по угнетению. Данный вопрос войдёт в повестку дня ближайшей сессии парламента, после чего Триумвирату и совету Эрке будет высказан протест и сделаны рекомендации. Если же власти планеты не примут во внимание послание конгресса, мы поставим вопрос о санкциях против Эрке...

Обещания красавца-представителя воодушевили публику до крайности. Многим показалось, будто Эрке уже сдался. Дети от безмозглой радости стали танцевать, кривляться и выламываться, распевая во весь голос какое-то «Айя-айя-ай!». Взрослые удальцы с гиканьем собирались в цепочки и, положив руки на плечи впередистоящему, принялись плясать змейкой, вместе выбрасывая вбок то одну, то другую ногу и глухо выкрикивая хором: «Уга-уга! У-га-га!» Затем, отключив прожекторы, Папа показал операторам кошачье море.

Бойцы кланов быстро организовали разгрузку барж — им, опорожнившим трюмы множества судов, было привычно загребать чужое и властно распоряжаться мужиками-грузчиками. Ликующий, вопящий от восторга кратер вмиг стал деловитой рабочей площадкой, где слаженно действовали и мириады людей, и громады механизмов. Терминалы вертелись как заведённые, контейнеры сновали в воздухе, опускались в захваты транспортёров и проваливались в ямы приёмников. Живые цепи прытко передавали коробки из рук в руки. Кое-что уронили, как велел Папа, но за вычетом запланированных потерь штучный груз перемещался прямиком на склады Окурков и сдавался под охрану.

Выйдя из-под обстрела телекамер в тень баржи и оставшись вдвоём, Мусултын и Борин Хау заговорили проще, без публичной ажитации.

— Подкуримся? — Затянувшись, Папа по-братски протянул Борину вторую папиросу. Тут не стоило сомневаться — братьям Мусултын отраву не подсовывал.

— Давай. Густо намешано? — Борин вдохнул как знаток и, задумчиво глядя барже в брюхо, стал понемногу выпускать дым изо рта.

— Шестнадцатая доля тёртого лишайника. Специально для меня сготовлено, ручной замес. Как раз чтоб до ужина мозги прочистить.

Нависшая баржа зримо полегчала и начала отдаляться от мистера Хау. Лишайник уверенно проникал в сознание, не затемняя его.

— Оружие в третьей барже, — сказал он, любуясь изменяющимся миром. — Контейнеры с двойной маркировкой — синяя и оранжевая, номера с двести седьмого по восемьсот двенадцатый. Пусть твои сверятся по каргоплану и выгружают отдельной бригадой.

— Когда дойдёт до тех контейнеров, я сменю грузчиков командой из арсенала. Вас не досматривали на орбите?

— Как можно?! гуманитарный груз не подлежит досмотру! — искренне возмутился Борин Хау. — Они пытались войти в трюмы, но не слишком рьяно. Мы тотчас пригласили репортёров и встали живым безоружным заслоном. Женщин вперёд — пусть таможенные рискнут их тронуть...

— Верно задумано. Лучший бруствер — из чужих баб.

— У нас эти приёмы отработаны. — Борин следил за причудливо вьющейся струйкой дыма. — Сцепив руки, распевая песни, помахивая цветами... и побольше визга, если заденут. Даже если б они прорвались — куда им отыскать! сто сорок тысяч тонн, в трёх баржах... пять кериленовых боеголовок спрятать можно.

— Провези нам на спор, — пошутил Мусултын, и оба собеседника рассмеялись.

— Кроме того, о чём было условлено, — двадцать танкеток. — Борин блаженно прислушивался к своим ощущениям. — Сделаны на ЛаБинде для хэйранских туземных войск. Газонепроницаемый корпус, противолучевая защита, высокая проходимость... прыжком перескакивают препятствия высотой до двух саженей. Теперь скажи, что дашь взамен.

— Двадцать семь тонн хорошо просохшей плесени. — Папа легко оперировал мерами землян. — Порошок лишайника, восемь тонн. Бледный гриб сушёный — пятнадцать тонн...

— Мало, Папа. Очень мало.

— Борин Хау, зачем обижаешь? Я ведь радировал тебе — неурожай, троглодиты ленивые, мародёры отнимают порошок у троглодитов...

— Это не мои проблемы, Папа. Продай часть стволов троглодитам, пусть учатся стрелять и отбиваются от мародёров.

— Троглодиты — продажные твари, — доверительно сказал Папа. — Их сбивают с панталыку градские. Дают им жетоны на жратву, лекарства; кого поумнее — зазывают в городцы... Из них выходят хитрые и ловкие солдаты. Они знают все подземные ходы и могут обращаться с градской техникой.

— Но не я же должен объяснять тебе, как с этим справиться? Ты — Папа, не сегодня-завтра президент, у тебя полторы сотки боевых кораблей и как бы не мириад боевиков. Действуй методически и поэтапно устраняй эту помеху. Помни, что на тебя сделаны определённые ставки; заинтересованные лица пристально следят за твоими успехами... и за неудачами.

Ни гриб, ни плесень, ни другие средства не лишали Борина Хау здравого смысла и целевой установки на победу. Папа ещё раз убедился, что этот двуногий откормленный свин цепок, как злобная пся.

— В другой раз вместо танкеток привози хай-тэк. Молекулярные сепараторы, химические нанопроцессоры... позарез нужны! а рабсила у меня дешёвая. Мы можем вместо сырья гнать очищенный продукт. Прикинь, для перевозки хватит клипера, баржевоз не понадобится...

— Вам — хай-тэк? а кто его обслуживать будет? Твоё мужичьё в неделю всё сломает, ты на запчастях разоришься. У тебя не народ — пеньки!

— Э, если бы пеньки, а то поганки... Пеньки — древесина, полезная вещь; можно опилки спрессовать, продать. Ладно, повременим с процессорами. Вот разживусь штатом химиков, тогда не откажи в любезности. Но профильные инженеры редко попадаются! а на заказ их красть — накладно...

— Будем считать, что это ты сказал на языке, которого я не знаю. Где и как ты берёшь инженеров — меня не касается.

— Я всё думаю, — с улыбкой поводил головой Папа, — и никак додуматься не могу — которую спецслужбу Федерации ты представляешь на Ньяго?

— А ты, Папа, не думай. Не тяготи мозги, — тихо просиял лицом главный агент «Всеобщего Помилования». — Если ты станешь здесь верховным человеком, тебе придётся создавать свои ведомства и косоухих братков переделывать в специалистов. Тогда ответ на твой вопрос сам придёт.

— Какую девочку ты хочешь после ужина? — спросил Мусултын, изящно сменив тему. — Есть большой выбор.

— Как и в прошлый раз — стерилизованную. — Подмигнув, Борин наполовину вынул из нагрудного кармана гормональный тестер, изготовленный по туанской технологии. — Старый хитрец!.. любишь воспитывать из эйджи сильных боевых рабов, да? Но моего отпрыска в твоей команде не будет.

Друзья захохотали, довольные своим остроумием, но когда Борин изображал похлопывание по плечу Папы, он лишь обозначил движение, не прикасаясь к телу, — тщательно подготовленный к своей миссии, мистер Хау знал обычаи ньягонцев так же глубоко, как их язык и его диалекты.

Они направились к приземистому оголовку лифтовой шахты, ведущей в скрытые от глаз и радаров подземелья Аламбука — там, в глубине, в потёмках низких бункеров, где тайна и уединение, деловые люди могут говорить открыто и развлекаться без стеснения при свете Чёрной Звезды.

Он внезапно появился из бокового прохода и повернул навстречу Борину, шагая быстро и решительно, но при этом держась обочины коридора; руки его были пустыми. Через пару секунд они поравнялись — представитель ВП и долговязый эйджи в поношенном комбинезоне с морально устаревшей нашивкой на плече: «ИГЛАНД — ИМПЕРИЯ, РОДЖЕР ВУЛЬФ — ИМПЕРАТОР!» Борин едва успел подумать: «Заваль явно куплена на распродаже», и ещё: «Куда смотрит охрана?»

Как иллюзионист, долговязый извлёк откуда-то бумагу и тотчас подал её Борину, причём таким умелым жестом, что мистер Хау невольно взял протянутый лист, словно выхватил на бегу агитку у рекламного агента.

На третьей секунде ринулись вперёд охранники — отсекли долговязого от шествия, схватили и убрали с глаз долой; он успел только крикнуть:

— Это — вам! Прочтите!..

Замешательство, столь неожиданно возникшее на пути Барина Хау и Папы к трапезной, угасло так же стремительно, как началось. Ускорив ход, чтобы поскорей покинуть место встречи, представитель ВП вкратце ознакомился с бумагой, недовольно буркнул: «Разберитесь!» и передал лист Маджуху, немедля оказавшемуся рядом.

— Ну, что там? — скосив рот на сторону, процедил Папа. Он не унизился до чтения, тем более что письменное линго понимал не очень,

— Петиция от меченых. Весь список жалобщиков, как подарок, — нервно усмехнулся Маджух. За безопасность гостя отвечал он и потому ждал расплаты за промашку. Ведь к драгоценному мотаси Хау мог подкрасться и убийца. — Пятнадцать подписантов, остальные просто перечислены. Похоже, они долго к этому готовились.

— Выясни, как они прознали день прилёта и маршрут. Займись сейчас же!

— Я этой писульки не видел, — заметил Борин, чтобы все запомнили его позицию. — Ничего не прочёл. Какая-то бессмыслица...

Маджух отстал и остановился, перечитывая документ. Уши его подёргивались от волнения; пальцы правой руки бегали по сенсорам поясного блока, а левая водила телефонной камерой над петицией, считывая имена и координаты, которые превращались в цифровой поток и улетали к ищейкам Маджуха; стебель микрофона вытянулся, застыл ртутной каплей в воздухе у самых губ и ловил каждое слово хозяина:

— Всех, кто здесь назван, — взять! Если хозяева будут мешать — скажите: «Срочная акция Окурков, приказ Мусултына».

Наушники трещали ответами: «Есть!», «Будет исполнено!».

Как не вовремя это случилось! У Борина могут испортиться и аппетит, и настроение, а ведь Папе предстоит умасливать гостя, чтоб Хау принял партию наркотиков и не ворчал.

— Тащите рабов ко мне в нору и ввалите им маленько по дороге — для нача...

— Долго провозишься, кой, — напевно произнёс Бо Арангак, неслышно вырастая за спиной. Маджух споткнулся на слове — он тоже умел подкрадываться, но жрецы перемещались так легко и тихо, словно были бесплотны, как тени, а для призраков не существует ни преград, ни расстояний. Три сотки шагов назад Бо Арангак кадил мотаси Хау, пророча тому счастье и здоровье; исполнив молитву, которую дозволено читать для иноверцев, жрец удалился в противоположную сторону... и он уже здесь!

Можно ставить крину против камешки, что Бо Арангак осведомлён о происшествии, насколько позволяет телефонный перехват.

— Есть другие способы познавать истину... — Жрец уделил Маджуху снисходительную улыбку.

Тем временем Борин старательно вытирал ладони платком. Бумага с пламенными мольбами, совсем недолго находившаяся у него в руках, словно оставила на пальцах пятна, которые необходимо удалить прежде, чем вернёшься на «Леди Гилфорд». Так и казалось, что все будут принюхиваться и приглядываться, отыскивая на тебе след нехорошего поступка. Впрочем, сила психического вытеснения позволит избавиться от нечаянного события куда раньше. Забыть! и никаких там угрызений. «Этого не было».

К столу! скорей к столу! «Жрать-жрать-жрать», как говорил процессор, созданный из тараканьих мозгов. Папироса с лишайником и пряный дым жреческого кадила подхлестнули желудок, заставив его сокращаться от предвкушения. Вроде бы поел совсем недавно, а ощущение такое, будто с утра постился! О-о-о, у чёрных всё тонко продумано!.. После ужина Папа велит раздуть дымарь, и воздух помутится от курений...

Маджух осмотрелся — один за другим, беззвучно воплощаясь из сгустившегося сумрака, жреческие слуги в чёрном, с закрытыми лицами, скользили мимо него по коридору, молча устремлялись за охранниками, утащившими долговязого; часть слуг в почтительных позах обступила Бо Арангака, внимая его кратким указаниям, другие окружили Маджуха, всё ещё державшего в руке петицию рабов.

— Мне. — Бо Арангак повелительно простёр длань. Маджух с поклоном подал бумагу жрецу.

— Кто главный смутьян и зачинщик? — Чёрный чудотворец брезгливо воззрился на петицию.

— Тот, кого взяли бойцы.

— Отдай его моим людям. Распорядись, чтобы не возникло недоразумения.

— Но... необходимо дознание!..

— Все остальные — твои. Разве этого мало?.. Тот, кто предназначен богу, должен быть чист и невредим.

Похоже, для Бо Арангака происшествие вовсе не выглядело досадным.

— Проступок наглого раба не омрачит добрую ночь. Я вижу сокрытую волю Всесильного. Он указал нам, кто ему угоден. А мой совет тебе таков... — Поманив пальцем, жрец дал понять, что надо приблизить ухо к устам мудрецу и прислушаться.

Обожаю приглашения, от которых нельзя отказаться. Это похоже на смерть.

Крутишься, говоришь без умолку, планируешь на целую луну вперёд, но вот на повороте натыкаешься на нечто тёмное, и оно говорит: «Пойдём со мной, пора!..» Какое, к псям, «пора»?! Тут падает ток в сети, лампы еле тлеют, всё делается плоским, серым, как камень. Только слухом и волосяной дрожью понимаешь, что пока ещё существуют выступы, объёмы и углы, что мир не сплющился в бумажку, на которой ты нарисован... но в следующий миг тебя сотрут.

Разводья от сочащейся воды, что расплылись и высохли на стенах, отлепляются и набухают, становясь людьми... чем-то похожим на людей — они неправильные, у них на ушах бахрома, как на обтрёпанных штанинах, вместо глаз впадины. Они ходят на цыпочках, не оставляя следов. Манят и водят руками, рисуя в воздухе круги морока. Они провожают тебя, скользя рядом, и ведут, пока ты не окажешься у врат.

Когда Юада скроется за окоёмом, на холмах воют ветры. Или не ветры?.. Иные смельчаки кидаются догнать, увидеть, кто там голосит. Я тоже кидался. Никого. Только тихий смех издалека, из-за камней. Поймай красотку! Ох, и долгим будет поцелуй!.. Глядите-ка, вон он, счастливчик, — под камнем валяется. Обглодан, глаза высосаны.

Нельзя ходить ни в мужицкие костницы, ни в склепные тоннели знати. Там живут наоборот. Плохо встретить там кого бы то ни было — нипочём не догадаешься, кто перед тобой, если не предложишь ему поесть. Увидишь, как он отшатнётся от людской пищи. Да и зубы его...

Есть врата, сквозь которые можно войти совсем не туда, куда хочется. Через них проталкивают по рельсам людей, холодно и неподвижно лежащих на платформе тролика, а по другую сторону ждут чёрные с закутанными лицами. Ртов и зубов у них не видно, слов они не произносят. А черту, идущую от столба к столбу по полу, точно под перекладиной врат, они переступают спокойно, тогда как другие должны прыгнуть через неё, поджав ноги, и приземлиться на обе сразу.

Я прыгаю. Я не спешу вступить на тёмную сторону.

Готово. Теперь я живой среди чёрных. Почему-то прошибает мысль: «Я мог и не пойти!» Как же, «мог»... А нацеленный ключ? «Замыкаю от счастья, замыкаю от страсти, замыкаю тебя своей властью». И жрать не сможешь, горло спазма пережмёт. Сколько даров принесёшь, прежде чем тебя отомкнут.

Побывать тут — вовсе не просто. Нельзя ни пить, ни есть, ни заговорить первым. Нельзя отвечать «нет» или «да». Никого нельзя касаться. Конечно, и на белом свете за людей хвататься не положено, но здесь древняя правда соблюдается с величайшей тщательностью.

Нет, это всего лишь преддверие! Переходная зона. Дальше — допуск по соизволению жреца... без гарантии, что вернёшься. Чёрные, непроницаемые со всех сторон. Протянутые вверх ладонями руки. Выкладывай.

До чего же непрочная малость связывает нас с миром! Проводок, крохотный фирменный чип. Потом эфир хоть надорвись: «Эй, ты где? ты слышишь?!» — а ты словно на свет не рождался, глух и нем.

Ковш воды выливается на голову; вода сбегает на плечи, капает с подбородка, проникает сквозь платье. Я сжимаю губы, чтобы ни капли не попало в рот, а сзади строгий голос спрашивает:

— Омыт ли он водой кончины?

— Да-а-а! — скорбно поёт юноша поодаль.

— Всегда почитай царство полуночи. Молись, чтобы тебя омыли влагой пробуждения. Возьми плат живущих вспять.

Протягивают платок, похожий на лоскут тьмы. О, пся рогатая, вот это я люблю меньше всего! Охота мне, что ли, выряжаться тем, кто лежит пластом на тролике?!.. Однако придётся. Отовсюду нацелены дыры их глаз, следят, послушен ли я тёмному миру. Я послушен.

Я сам себе кажусь кем-то другим. Меня уже водит, как дистанционно управляемого. Завязываю концы плата на мокром затылке. Чтобы выполнить обряд, надо пройти все ступени вниз. Вниз?.. а чувства на подъёме! я не накурен, не жевал грибов, но меня прёт всё сильней. Лицо сводит гримасой превосходства, я почти похож на божьих слуг. Я сойду на край бездны, сойду! Я увижу там истину. Омытый и повязанный, я принадлежу Всесильному и могу различать малейшие колебания на лицах неомытых и неосиянных Звездой. Как ультра-сканер, я считываю проступившие на них шифрованные коды.

Они идут сюда иначе. Их не оберегают ни вода, ни плат, ни поцелуй Бо Арангака. Они бегут, подгоняемые палками, под выкрики конвоя:

— Ишь чего удумали! Прошение совать! Стакнулись, чтоб на наши уши галактические полицаи обвалились? а вот вам хвост от викуса! Гость дорогой сам вашу бумажонку Папе отдал, на том всё и покончилось. Живей! шевелись!

— Куда?.. зачем?!

— В Чёрное святилище! У нас радость, ночь гуманитарной помощи! Кого-нибудь уроним в кладезь... может, и тебя!

Храмовое владение невелико, но охраняется крепко. Как на подступах к энергостанциям, стража стреляет без предупреждения.

Тщательный обыск во тьме; пальцы обшаривают тела, водят детектором от головы до пят — карманный телефон, наладонник, серьги, браслеты, всё долой! Они поймут, что нынешняя ночь для них — особая, без милости и снисхождения, а древняя правда «К телу рук не простирать!» к ним не относится. Они подзабыли, как их выбирали на рынке, но сегодня вспомнят. А затем их передадут людям в чёрном, без лиц! Все знают, что означает, когда тебя берут за локти слуги бога.

«Проверяйте реакцию, — наставлял я. — Следите за лицами, за позами».

Надо высмотреть слабых духом. Затем — слабейших из слабых.

Низкие, узкие коридоры беспросветно черны, они веду; только вниз, вниз, вниз. Конвой подгоняет, не давая ни сориентироваться, ни подумать. Бег вслепую, каждый миг боясь споткнуться и упасть, а впереди гулкие, частые удары барабана, возвещающие: «Близится последний час!»

Впереди — свет, кровавый и тяжёлый. Никогда не приходилось мерить жизнь шагами? осталось шестнадцать... восемь... надо успеть вспомнить всё хорошее, да что-то память барахлит... Ноль!

Врата, льющаяся на глаза вода, вылезшие из стен фигуры слуг — это ничего, это вступление. Здесь, где дальше некуда, мой пыл меняет знак на минус. Все врата пройдены, впереди круг пустоты, зев истребления. Всесильный не охотится за нами! мы сами валим к нему толпами и как песок сыплемся в бездну, которая не наполняется. От неё не увернёшься. И пока я по эту сторону, чёрный круг меня здорово волнует. Так волнует, что руки дрожат. Меня бесит, что я не могу понять — полый он или жидкий? В нём ни лучика света; глаза болят, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь в ровной черноте, где нет размеров, нет глубины, прямо-таки ничего нет! От этой неприступности начинает трясти. Появляется дикое, сперва смешное, а потом всё более жгучее желание потрогать издевательскую, непроницаемую пустоту. Или хотя бы подползти к краю и позвать. Нет, я вовсе не хочу, чтобы мне кто-то ответил! просто почуять, оценить по эху, велика ли пропасть...

Велика ли смерть? большая она или маленькая? как успеть разглядеть её, когда явится? залюбоваться или обмереть — неважно, но я должен знать, проглотит она меня равнодушно или заметит, что кто-то в неё провалился, какой-то живой человек с лицом, с именем?

Я выкликал. Не здесь. Это было давно. Не люблю вспоминать. Наверх я выбрался другим. Всесильный научил, как жить. Меня ломало. Хуже всего далось убийство; потом стало легче, но первый убитый иногда снится. Он является мне по-всякому. То скажет: «Я выжил, я прятался», то начинает рассказывать всякую чушь, словно мы друзья, то возится в соседней комнате, скребётся в дверь — я не вижу, но знаю: это он, и вовсе не живой. Противно. Надо войти и добить, искромсать его кинжалом, а я не могу. Кажется, открою дверь, а там...

...вот этот зал, и он, стоя на краю бездны, делает мне знак: «Пойдём, пора. Хозяин ждёт».

Тень сна срывается с глаз, как повязка, — да, я нахожусь в зале.

Здесь всё иначе, всё по-другому — и звук, и свет. Я повязан, омыт, я принадлежу Учителю, таящемуся в кладезе. Никто не скажет, что я плохой ученик.

Невысокий, но обширный зал под сводом цвета угля озаряют скрытые светильники; здесь всё алое и чёрное, иного цвета нет. По кругу в стенах багровеют ниши, где стоят слуги жрецов, вдоль стен тянется ровная площадка, а в центре покатого пола зияет кладезь. Над краем обрывается платформа без перил, напротив возвышается кафедра. Торчащие друг против друга, они обозначают два пути — падение и взлёт.

Тем немногим, кто призван сюда, отведены две ниши на черте, идущей под прямым углом к линии кафедры и платформы. Я — в открытой нише. Выемку напротив отделяет силовой барьер, обозначенный контрольными лучами, похожими на светящиеся прутья решётки.

Вот они! Их вталкивают одного за другим. Они рыскают глазами, взгляды беспомощные и затравленные. Только эйджи. Ни слишком молодых, ни пожилых. Одеты беспорядочно, в нарядах попадаются части полётной формы — тонкие палевые, серо-синие или перламутрово-серые брюки с узкими тёмными или серебряными лампасами, лёгкие куртки со стоячими воротниками, с множеством пристяжных лямок и карманов...

Оказавшись в закрытой со всех сторон нише, они судорожно оглядываются, переговариваются шёпотом, стараясь держаться ближе к стенам и друг к другу, но в нише нет ни тени, ни углов, где можно спрятаться в надежде, что тебя не заметят. Как свины или кролы, которых живьём предназначили псям.

Обычно чужакам хватает одного захода, чтоб нанюхаться духа Чёрного святилища. Даже в Эрке вздрагивают, когда слышат о нём. Наша детвора вникает сызмала — есть алтарь Звезды, в начале рейда там гадают об удаче, а в конце благодарят Всесильного. Дары всегда одинаковы, разница лишь в числе и качестве. Толков и слухов об этом — не счесть! Перед удальцами мужичьё расступается, но появись отряд чёрных слуг — всех как пылесосом в норы втянет. Кого чёрные уводят, тот не возвращается. Бывает, слуги приносят обратно скелет для погребения в костнице.

Вот бы послушать, что бормочут эйджи в нише. Всем сделали намёк на то, чем может кончиться прогулка. Йо, как их давит! вон, одна стучит кулаками в стену, только что головой не бьётся. Мается. Другой снуёт из стороны в сторону, руки напряжены, скалит пасть; руганью душу отводит. Третий обхватил голову, зажмурился, раскачивается и, похоже, воет. Четвертый на коленях, рукой тычет в лоб, в живот и от плеча к плечу, потом поклон; губы что-то постоянно проговаривают. Ага, этого можно исключить из списка на допрос — того, кто закинул якорь в облака, не прошибёшь. Кто-то сидит, уныло свесив голову, другой тормошит его...

А вот эта не труслива, выходит почти к самым лучам — молодая эйджа в грубой вязаной кофте поверх кирпичного полётного комбеза, в раздолбанных спортивных туфлях. Причёска гладкая, узел на затылке сколот деревянной шпилькой, а на лоб свисает высветленная чёлка. Лицо словно холодом стянуто, широкие глаза застыли — смотрит в кладезь.

Тоже вычисляешь, как он тебя встретит? Не догадаешься, не надейся — человечьего ума не хватит. Я и сам теряюсь.

Лучи и силовой барьер не держат меня. Кладезь — рядом, он открыт. Только на миг заглянуть... Неужто смелости не хватит?.. о чём я? разве можно туда смотреть? Плат, ковш замогильной воды, сухое касание губ Бо Арангака — я уже отдан склепу, я прописан в нём, как гражданин в граде, я свой среди умерших! Мне ли бояться?!.. Я хочу, я хочу раньше срока узнать, чем Всесильный воздаст верному ученику!

Эйджи? они просто провалятся, как грязь в Отхожее Жерло. А я? разве я не удалец, не воин?! я сделал всё, что велел Учитель!

Неподвижная эйджа в нише напротив шевелит губами. Тоже молится? или проклинает? на каком языке она шепчет?..

«А ты пройдёшь по семицветному мечу на облака?»

Она не могла этого сказать. Это не линго! не её голос!..

Голос парня.

«Меч-радуга острый. Ты будешь идти босой по лезвию. Я уже пробовал. Кровь текла по радуге. Каждый раз я срывался и падал в подземное пламя. Оно очень жаркое. Я горел. И опять шёл по мечу...»

Я делаю движение вперёд — голос, льющийся издалека, слабеет и тает. Я в самом деле слышу или мне блазнится?.. Ещё шаг. Какие-то неслышные слова... я ловлю исчезающий шёпот убитого.

Кладезь надвигается. Он слегка покачивается бездонным зеркалом, он поворачивается ко мне — большая линза пустоты.

За барабанными ударами возникает тонкая звенящая мелодия; затем всё обрывается, и раздаётся угрюмое многоголосое пение. Я отдёргиваю ногу — ещё шаг, и я ступил бы на скат. Спев призыв, голоса смолкают, но вдруг возникают вновь — нездешние, тягучие.

Жрецы в глухих островерхих куколях выплывают из мрака, совершая тайный, кружащийся, медленный танец.

Они ведут бессловесную подземную песнь, похожую на долгий сдавленный вой заживо погребённого. Словно в каком-то неживом громадном теле, в бесформенной глыбе, рудной жиле или механизме, возникла душа — и она слепо мучается в сердцевине холодной недвижимой массы, терзаясь вне времени во мраке охватившей её скорлупы.

Хоровое пение крепнет, становится отчётливей, страшней. Я слышу в нём пробуждающийся гнев, напряжение горячих мышц, скрип великанских суставов. Вот впервые разинуласъ жаркая пасть — нота отверстого горла звучит мощным «Ааааа!». Гигант распрямляется, горбатая спина его становится гибкой и могучей, угольная плоть его сочится и парит едким кипящим потом, низкая голова ворочается на вершине широкого торса, вырастая из необъятных плеч.

Хор переполнен яростью убийства и радостью мести. Из слитных, ожесточившихся голосов как будто вырастает фигура, устремлённая с угрозой к небу. В лютой злобе и пылающей боли лопаются пузыри глаз на взбухающем лице. Кратеры глазниц извергают багровое сияние, лава стекает по каменным щекам. Голоса взвиваются криками, вспыхивают восклицаниями, сплетаются в судорогах первых слов: Я! Я! Ты — это Я! Сила во мне! Сила Твоя!

Это песня? разве это жрецы поют?.. Голоса уже не принадлежат певцам, они складываются в гулкие, громовые слова Всесильного, овладевают всем — и камнем, и живыми тварями. Он является на зов великого выкликания и заполняет собой мир. Нет сил устоять. Я дышу им, живу им, он мной правит. Я растворяюсь в нём, я почти исчез...

Меня начинает затягивать, я клонюсь и едва могу удержать равновесие — или пол колыхнулся под ногами?.. На спине и затылке зашевелились мурашки. Танец и пение вот-вот закружат, поведут к бездне. Я до боли сжимаю зубы, чтобы подавить желание завыть вместе с певцами, вскинуть руки и завертеться... Впереди колеблется, мерцает скат пола — ступи на него! ты заскользишь, будешь напрасно хвататься за гладь...

Гиблые желания приходят здесь на ум!

Иди на зов бездны. На край. А с края — прыгни! Ты узнаешь всё, что хочешь!

Я отшатываюсь и припадаю к стене, часто дыша. По лицу, словно вода кончины, сбегают капли пота. Нет!.. Лучше оказаться за одной решёткой с эйджи.

С той стороны слышен с трудом сдерживаемый стон, чей-то плач — а, наконец выводят долговязого! Но что это с ним?.. скованная походка, отсутствующий взгляд, рот полуоткрыт... чтобы он двигался прямо, его сопровождают стражники.

Оу, мне бы ваши зелья!..

Но у напитка безволия скверное свойство — с безразличием ко всему, даже к жизни, приходит молчание. Жги, режь — в ответ тупой взгляд и односложные слова без смысла. «Это — тело; дух ушёл. Душа и плоть соединятся в другом мире», — скажет Бо Арангак.

Жрецы кружат у кафедры, вскрикивая и вздымая руки.

Эйджи двигаются; даже совсем понурые встают и стягиваются к решётке, поглядеть напоследок на своего героя. Кое-кто буквально бросается к барьеру, но отскакивает, налетев на контрольные лучи. Теперь видно все лица — они покрыты мраком и тоской. А та, что первой подступила к силовому полю, садится на корточки, прячет лицо в коленях, обхватив свои ноги. Похоже, она плачет.

То-то, дурья голова лохматая. Чуешь? зоркие братки не дремлют! Мониторинг рабов действует как часы, сбои бывают крайне редко.

Пока долговязый, волоча ноги, под конвоем взбирается к концу ступенчатой платформы, один из жрецов, откинув куколь на спину, всходит на кафедру. Бо Арангак.

— Благодарение Всесильному, — возглашает он, подняв лицо и руки, — за помощь, нам ниспосланную! Приносим жертву как залог надежды на божественную милость!

Стражники отстают на ступень от длинного эйджи, чуть пригибаются и, качнувшись вместе по команде, выбрасывают руки вперёд, толкая его в спину.

Он зависает над провалом. Наверное, от чувства опасности опоённый зельем мозг просыпается в момент падения — пока ноги касаются платформы, долговязый делает полуоборот всем телом, взмахивает руками и поднимает голову, но он уже летит, не может удержаться. Голова его поворачивается, взгляд оживает, а изо рта вырывается громкий крик — то ли он называет имя, то ли кого-то зовёт.

Он застревает в глазах. Рокочут барабаны. Платформа пуста; стражники сходят по неогороженным ступеням, а я почему-то вижу его, застывшего над чёрным зеркалом в неустойчивой позе, в движении, с поднятыми руками — словно он собрался взлететь на крыльях. Красиво!..

Крик гаснет в бездне. Удара не будет — из кладезя никогда не доносится ударов падающих тел.

Рабы в нише напротив подавлены — кто опускает голову, кто отворачивается, кто вновь садится и закрывает лицо, подобно эйдже с чёлкой. Однако баба с деревянной шпилькой в волосах, набравшись смелости, встаёт, выпрямляется и отдаёт косменский салют. И не одна! шестеро повторяют жест правой рукой, согнув её и сжав кулак у плеча.

Меня обжигают восхищение и злость. Йо, эти Рослые!.. обламываешь, усмиряешь — вот вроде бы добился послушания! и вдруг кто-нибудь так на тебя посмотрит, словно скажет: «Всё равно я на голову выше».

С этими, салютовавшими, и время тратить без толку. А вот по жирной чёрной метке в их рабочие карточки надо влепить!

Почему-то ноги мои — ватные. Держусь за стену. Я чувствую подлость, как будто меня обманули. Кладезь зияет, его не насытишь, но я вижу, что он закрыт намертво. Слегка трясёт, я ощущаю — он меня не примет. Всё, что вело и плющило, чуть не с ума сводило, вмиг пропало, стоило долговязому нырнуть туда. Он исчез, перешёл на другую сторону.

Если я сейчас взбегу на платформу и кинусь в кладезь, меня ждёт другое — не вход в иной мир, а каменная скважина с конкретным дном, о которое я шваркнусь, как мясо. Наверху услышат обычное «Шмяк!», словно не человек погиб, а куль с отбросами спустили. Я распластаюсь посреди изломанных мослов и треснувших черепов, выхаркав на истлевшие останки кровь и желчь. Мои кости превратятся в зубчатые обломки и будут торчать из разрывов кожи на боках и бёдрах; минуту-две я повою, пытаясь двигать вывернутыми, хрустящими конечностями, обмочусь и нагажу себе в штаны — и так, лёжа в гниющей мертвечине, мочевине и дерьме, я потеряю сознание, после чего сдохну, захлебнувшись кровавой рвотой. Явятся пси, посапывая мокрыми носами, оценят мою упитанность и примутся рвать на мне одёжку, чтобы добраться до самых мясистых частей. Им ведь надо спешить, пока я свеженький.

А долговязого я там не встречу. Он не там.

Но почему? Почему я знаю это точно, как число патронов в магазине?!

Почему я не услышал, что было за словами: «И опять шёл по мечу»?

— Каждого, кто осмелится противостать нам, ждёт та же участь! — Бо Арангак повышает голос. — Нет возврата тем, кто дерзает противиться воле Всесильного!

Отступив с кафедры и поклонившись бездне, он манит меня: «Подойди». Я иду, едва различая зал и его лицо. Я обманут, я пуст. Вот зачем при входе в святилище сдают оружие — чтоб кто-нибудь сразу не...

— Маджух, возьми запись обряда, отредактируй и найди возможность переслать её полковнику Ониго. Пусть и он приобщится к нашим таинствам.