Новый Галлифрей

Хорошие люди идут на войну

коллаж-баннер: Brand Bariman

Это экстренное совещание не должно было пройти гладко. Возможно, все должно было разрушиться прямо сейчас — наш союз, который не успел стать ни крепким, ни плодотворным. Стал скорее помехой. Хотя это было так заманчиво — привлечь к восстановлению Галлифрея всех выживших таймлордов, дать новой цивилизации больше выбора, больше путей, куда можно двигаться. Но в случае прямой непосредственной опасности все это переставало иметь значение, если только он со мной не согласится… На что шансов я почти не видел, исходя из всех его прошлых действий.

И хотя совещание было экстренным, сразу по прибытии на Антею, кажется, чуть не каждый из нас успел слетать куда-то перевести дух и успокоиться, просто чтобы не наломать дров. Я заметил, что Харкнесс куда-то исчез, раньше он неотступно следовал за Доктором, по крайней мере, когда я был поблизости — охраняя его. А теперь, в по-настоящему сложной ситуации — нет. Видимо, что-то успело произойти. Может быть, Доктор послал его куда-то с поручением, как некогда Марту?

А вот Шестой Доктор все еще оставался с нами и явно никуда не отлучался, иначе потерял бы память. Которую не потеряет, пока остается в текущей ситуации непрерывно, несмотря на введенный препарат. Шестой — раздражающее живое напоминание, как все летит кувырком и к черту…

Ривер… Я набрал полные легкие воздуха и чуть улыбнулся, взглянув на нее. Почти зачарованно. Она была во всем белом и выглядела просто великолепно. И в знак начавшейся войны — с бластером в кобуре на самом виду. Демонстративно, вызывающе и определенно. Такое сочетание по-хорошему сводило с ума. И умиротворяло…

Я поправил узел свежего галстука, выдохнул и оглядел собравшихся.

— Дамы и господа, у нас чрезвычайная ситуация. В связи с этим, я хочу заявить… Это практически ультиматум. Мы должны довести до совершенства оборону наших баз. На определенном этапе, — я мрачновато глянул на Доктора, — я приостановил этот процесс, но теперь — все равно, как это прозвучит, — я намерен активировать машины парадоксов на каждой станции для связи с концом вселенной… — Доктор подался вперед и впился в меня внимательным взглядом, но почему-то пока не возражал, — где у нас есть шестимиллиардная армия, все еще ждущая, когда ее оттуда призовут.

— Токлафаны! — констатировал Доктор.

— Именно, — подтвердил я. — Ведь «ничего не было», и они по-прежнему там.

— Я против! — встрял Шестой, как будто понимал хоть что-то, о чем мы говорили. — Что это еще за ужасные монстры, о которых нам рассказывали сказки?..

— Это просто люди, — сказал Доктор. — Люди из конца вселенной.

— Тогда почему токлафаны?

— Они видоизменены. Превращены в совершенное оружие. Парящие в вакууме металлические сферы, снабженные клинками и бластерами.

— Видоизменены? — нахмурился Шестой. — Как далеки? Как кибермены? И вы думаете, они управляемы?..

Доктор кивнул на меня.

— Он создал их.

У Шестого слегка отвисла челюсть, когда он снова почти рефлекторно отпрянул от меня с отвращением.

— Я-ясно… — протянул он угрожающе.

— Ты не понимаешь, — серьезно продолжал Десятый, и я с изумлением не услышал в его голосе осуждения. — Там, в конце, вся вселенная гибнет и распадается. То, какими они стали, позволяет им еще существовать там, где нет ничего, в пустоте и во мраке.

— Потеряв свою человечность? Это что? Такое вот спасение? — ошарашенный Шестой как будто не верил, что может говорить себе такое, пусть даже из иной инкарнации.

— Может быть.

Я перевел взгляд на Десятого.

— Я согласен не использовать их сразу. Только подготовить связь, чтобы можно было вызвать их в любой момент. И конечно, не все шесть миллиардов, а только часть.

— Какую именно часть?

Я посмотрел на него еще пристальнее.

— Значит, ты говоришь, что никакие аномалии и парадоксы не регистрируются как таковые?

— Да.

— Значит, все что происходит, не имеет крепких причинно-следственных связей? Может быть, все происходящее абсолютно абсурдно и имеет отношение к другим вселенным, с которыми мы столкнулись в результате инцидента с Трещиной. Появление тут Давроса может быть как раз нерегистрируемой аномалией, и делать ему тут совершенно нечего. Как бы то ни было, лучше избавиться от него раз и навсегда. Иначе — ты ведь понимаешь альтернативу?

Доктор кивнул. Надо же…

— Они будут выбираться снова и снова, и это означает временную войну, которая кончится тем же, чем кончилась прежняя. И так до бесконечности. Или до самого конца — пространства и времени как таковых.

Он снова кивнул!

— Мы должны извлечь Европу из временного пузыря и покончить с далеками. Решение, конечно, радикальное, но Верховный Совет принимал в свое время и не такие, еще в старые добрые времена. А теперь Верховный Совет Галлифрея — это мы. Потому что никого больше нет.

— Я согласен.

Я еще немного посмотрел на него. Кажется, Шестой что-то возражал. Но я не слушал. Это было неважно.

— Хорошо. В таком случае, рассчитав время появления Давроса — как раз перед полученным нами сигналом, — мы откроем пузырь, наши спутники-преобразователи, заранее нацеленные, выкачают из флота всю энергию без остатка, тысяча… скажем, тысяча токлафанов, блокируют саму станцию и захватят Давроса.

— Мне все это не нравится! — снова вмешался Шестой. — Почему токлафаны?! Это ведь его личная армия, как я понимаю.

— Токлафаны стоят далеков, — спокойно ответил Десятый. — Они отлично приспособлены для того, чтобы противостоять им. Каждый может стоить двух или трех — они прекрасно бронированы и очень подвижны.

— Я знаю других противников далеков! И ты их знаешь, раз я — это ты.

— Не в этот раз, — задумчиво проговорил Доктор.

— Старые враги не подойдут, — кивнул я. — Совсем другой уровень развития. Или о старых мы ничего не слышали, и они здорово отстали от далеков, либо они — участники той самой последней войны в которой погиб и Галлифрей, и доставать их — бессмысленное самоубийство. К тому же, ими я не управляю.

Десятый Доктор кивнул. Шестой пожал плечами и махнул рукой. «Что ж, раз уж вы из будущего и больше знаете, разбирайтесь, как знаете».

— Далее. Машину парадоксов можно использовать и в качестве временной пушки. Весь обездвиженный флот далеков я предлагаю выбросить дальше конца вселенной — за пределы пространства и времени.

— Что мы будем делать с Давросом? — спросила Рани.

— Его мы оставим тебе. Если он так хотел эволюцию, может быть, он ее получит. В любом случае, на твое усмотрение.

— Хорошо, — зловеще кивнула Рани.

— Так что, ни у кого нет возражений?

— У меня есть условие, — сказал Доктор.

Ага.

— Какое?

— Что ты намерен делать с токлафанами потом, когда используешь их? Отправишь обратно, в конец вселенной?

Он спросил это совершенно без выражения. Интересно, какой ответ он хотел услышать? Что да — отправлю? Это было бы не очень хорошо.

— Если, конечно, ты будешь настаивать…

— То есть, ты собираешься использовать их, а потом выбросить? Может быть, за пределы пространства-времени, вместе с далеками, когда они сделают свою работу?

Шестой в стороне усмехнулся, буркнув что-то вроде:

— А ты что, сомневался? Хотя я думаю, он захочет оставить себе эту персональную армию. Я ведь прав?

— Прав, — ответил я. — Мы можем оставить их здесь, на базах, они могут нам всегда пригодиться.

— А что ты сделаешь для них? Какую награду они получат?

— Возможность жить в этом мире, который не распадается, и не распадется еще очень долго, в мире, в котором есть звезды.

— И люди. У которых есть то, чего ты их лишил. И на этот раз они не мишени. Или все-таки мишени? Ты изменил токлафанов так, что — какой у них остался главный инстинкт?

— Разрушать. Я понимаю, что ты хочешь сказать. Если я не предлагаю им завоевывать вселенную и уничтожать ради забавы когда-то себе подобных, то какая цель может их удержать и сделать счастливыми?

— Именно. Когда-то ты превратил людей в токлафанов. Теперь, если ты их используешь, ты должен превратить их снова в людей.

— Они уже другие. Они практически неуязвимы. Они способны автономно перемещаться в пространстве, они почти всесильны по сравнению со слабыми людьми. Думаешь, они будут счастливее, если забрать у них это?

— Они смогут жить.

— Они и так живут. И они могут быть нам полезны.

— Их шесть миллиардов. Ты можешь, если понадобиться, выпустить других.

И так раздробить исподволь прекрасную армию?

— И сделать затем то же самое?! Куда мы денем столько людей, которых тут быть не должно?

— И я против, — сказала Ривер.

— Хотя, наверное, мы как-то можем рассмотреть возможность, на одну-то тысячу… Но я не уверен, что мы этим сделаем им подарок.

— А если спросить их самих? — поинтересовался Шестой.

— Их мозг изменен, — ответил Десятый. — Их агрессия повышена, они практически возвращены в детское состояние — дети жестоки. И они ничего не могут знать о собственных человеческих желаниях…

— А почему бы не спросить наконец людей? — нахмурившись, спросила Ривер. — Среди нас есть представитель человечества. Это капитан Харт. Почему бы не спросить его, что бы он предпочел? Оставаться человеком? Или оставаться смертоносной машиной, если уж кто-то стал подобной машиной и, может быть, вошел во вкус?

Капитан Харт присутствовал на Совете как глава службы безопасности на Антее (глава под моим непосредственным руководством, разумеется). Когда он появился тут впервые, то сделал это случайно, выслеживая своего бывшего коллегу Харкнесса. Теперь Харкнесса среди нас не было, а Харт оставался. Харкнессу нам предложить было практически нечего, а Харту было предложено почти бессмертие — возможность стать повелителем времени, после достаточного времени, которое он будет помогать нам. Он проживет спокойно свою человеческую жизнь, но из образцов его тканей мы готовим особого клона, в которого затем будет перемещено его сознание, как было уже перемещено сознание доктора Сьюзан Келвин. И его следующая жизнь может быть совсем другой. Если, конечно, он не сделает ничего такого, что даст нам повод с чистой душой в любой момент разорвать контракт. Но в любом случае, тут он наверняка может получить больше, чем где бы то ни было, даже на самых обычных условиях. Да и шансы у него, как у агента времени, которых тоже во вселенной почти не осталось, были неплохие.

Харт, как действительно разумный человек, проявил к гуманизму Доктора естественное недоверие, заверив его, что человеческие желания и помыслы далеки от совершенства, и он не видит причины, по которой токлафаны должны быть несчастными в своем теперешнем состоянии.

— Вот видишь, Доктор, — засмеялся я. — А ты еще сомневался, что они самые страшные существа во Вселенной. Они и сами готовы сказать тебе это! И подумай, неуязвимость!

— Я бы оставил все как есть, — сказал разумный Харт. Я одобрительно улыбнулся ему и кивнул.

— Но они не могут жить нормальной жизнью, — возразил Доктор. — Ощущать ее вкус, прикасаться к чему-то, дышать полной грудью, предаваться вредным привычкам, пить вино, заниматься сексом, наконец. Неужели вы бы променяли все это на существование какой-то сферы в вакууме?

— Послушай, — снова сказал я. — Мы можем сделать это с ними позже. После какого-то определенного срока службы.

— Во время которого они будут убивать?

— Ну… не обязательно.

— Тогда — зачем? Оставим детей детьми. И сделаем их детьми. Пусть не во всем, но проект Утопия осуществится. Не все, но хоть кто-то из них, действительно получит жизнь, будущее в здоровой нераспадающейся вселенной, в которой есть звезды!

— И оставят потомков, целые поколения, которых быть не должно, но теперь будут.

— Мастер, с каких пор ты вдруг стал так чувствителен к парадоксам?

— С тех пор, как ты пытаешься мне сказать, что их не существует прямо здесь, в этой комнате.

— Я просто говорю о показаниях сканеров.

— И это еще более странно и ненормально! Но хорошо. Согласен — тысяча токлафанов, затем становящихся людьми — это действительно пустяк! — Для меня. Если он согласен в принципе со всеми моими машинами парадоксов и самим по себе использованием токлафанов, это совершенно ничтожная уступка, хотя и будет лишняя возня для не очень довольной этой идеей Ривер. — Пусть будет продолжение проекта Утопия!

— А еще мы можем использовать их для сдерживания развития далеков. Например, токлафаны станут народом талов…

А Доктор разошелся… Но почему бы и нет. Если в этом будет что-то неправильное, мы узнаем об этом первыми.

— Я против, — снова мрачно сказала Ривер.

— Мы попробуем, — сказал я. — Посмотрим, что получится с нашей экспериментальной тысячей.

— А я хочу изучить далеков, — вмешался Шестой.

— Хорошо, получишь далеков. Усовершенствованных. — О которых тебе незачем знать. Но ладно уж… сами разберутся. — Так значит, все за?!

— Единогласно! — сказал Шестой.

Ничего себе…

— Что ж, тогда я вас покидаю, мне надо кое-что подготовить с технической точки зрения.

Я забежал в свою Тардис, и замер перед консолью, с вытянутой уже было рукой, чтобы сразу нажать нужную кнопку — уставившись на здоровенный черный куб, загромождающий пространство. Откуда тут взялась эта штука? Я недоверчиво обошел неизвестный объект, покрытый расположенными кольцом письменами на его боках. Со всех сторон он был одинаков и казался монолитным, хотя на самом деле явно таковым не был. Что следовало и из надписей, в которых содержалась какая-то не в меру пафосная чушь об абсолютном зле. Спасибо за намек, дорогое мироздание, но если ты думаешь, что я буду трогать эту штуку… Я осторожно просканировал куб отверткой, пятясь, вышел из Тардис, запер ее, выдохнул, и, чувствуя, как нарастает не то злость, не то растерянность, поспешил снова к залу заседаний.

— Кто входил в мою Тардис?! — вопросил я сходу, туда ворвавшись.

Естественно, мне ответили только недоуменные взгляды.

— Доктор, ведь ты не?!.. — не договорив, я безнадежно махнул рукой. Кажется, это было явление той же природы, что неожиданно сваливающиеся на голову галлюцинации, лишние Доктора и далеки с дикими идеями. — У меня в Тардис появился объект…

— Объект? — переспросил Доктор.

— Объект? — с абсолютно непередаваемым выражением лица повторил наш относительно свежеиспеченный шеф безопасности.

— Именно, предлагаю всем пойти посмотреть на него и устроить мозговой штурм, что это за дрянь. Лично я хочу вышвырнуть ее куда-нибудь в космос, может быть, в черную дыру, но сперва давайте посмотрим.

— То есть… — вкрадчиво проговорил Доктор, — ты предлагаешь нам войти в твою Тардис, и тебя даже паранойя не грызет?

— На этот раз — нет. Вы — не самая большая проблема. Да. Предлагаю.

И мы дружно отправились на исследования непонятного куба.

— Вот, полюбуйтесь! С тех пор как мы раскрыли Трещину, отовсюду валится черт-те что!

— Кажется, у тебя действительно огромные проблемы с нервами, — съехидничал Шестой. — Во вселенной все время что-нибудь происходит, например, ты мне все время подворачиваешься.

Я только покрепче стиснул отвертку, сдерживаясь.

«Из несинхронизированных линий?!.. Это еще кто кому подворачивается!»

— И между прочим, она появилась именно в твоей Тардис, — заметил Десятый. — Я предупреждал, что именно она — источник резонанса.

— Все было прекрасно, пока мы случайно не спровоцировали этот резонанс. В любом случае… От этой штуки я хочу избавиться. Как вы полагаете, может, стоит спихнуть ее в Трещину? Или отправить на солнце, или в черную дыру, или за пределы континуума…

— Не надо, — перебила Ривер. — Я знаю, что это за вещь, я видела ее раньше. Это Пандорика. Временная тюрьма, абсолютная изоляция от времени и пространства, для… — Она опустила свою отвертку и посмотрела на Доктора. — Я думаю, для того, чтобы ее открыть, надо, чтобы ты к ней прикоснулся.

— А что оттуда появится? — спросил я.

— Если я не ошибаюсь, все должно быть хорошо. — Она снова пристально посмотрела на Пандорику, пробормотав тихо что-то вроде «так вот как это случилось в первый раз…»

Доктор немного помялся, выбирая, к какой стороне куба лучше прикоснуться, пожал плечами и приложил ладонь к стенке. Раздались щелчки и лязганье. Доктор отступил на шаг, я на всякий случай поднял отвертку. Из раскрывающегося куба полилось яркое сияние, а потом раздалось что-то вроде:

— Йо-хо! Джеронимо!!!

Одиннадцатый??? И точно из соседней вселенной!

— Я жив?! Где это я? На Земле? Нет, не на Земле… А где тогда? Вселенная же взорвалась! Ривер! Ура!.. Ого! А это я!.. И это я!.. Ух ты… А где это мы?

— Эй! — позвал я. — Что значит, «вселенная взорвалась»?!

— Погибла! — сокрушенно и устало ответил Одиннадцатый. — Взорвались звезды. А, это опять ты? Привет.

— Вы что, уже встречались? — спросил Шестой.

— Было дело.

— Какой бардак!..

Согласен.

— Вечно с тобой так…

— А ты закрыл Трещину?

— Трещину? — Одиннадцатый потряс головой. — Ах да, Трещина! А ты откуда знаешь про Трещину?

— Ну, здравствуйте, мы говорили совсем недавно, когда наш Десятый оказался в твоей вселенной, а ты в этой. Ты тогда потерял свою отвертку…

— Эту? — Одиннадцатый вытащил из кармана в точности такую отвертку, какая была теперь у Десятого. Десятый посмотрел на свой эквивалент и сделал большие глаза.

— Наверное, предыдущую… Но кусок обшивки Тардис нашего Доктора ты унес с собой.

— А какой Доктор ваш?

Я молча указал на Десятого. Ривер кивнула и заботливо взяла Одиннадцатого под руку.

— Пойдем, надо привести тебя в себя.

— И судя по тому, что ты, Ривер, помнишь эту штуку, и что взорвались звезды, и это в твоем прошлом, все кончится благополучно, да? Он вернется, и вселенная восстановится.

— Спойлеры, — проворчала Ривер. — Сперва я должна о нем позаботиться.

— Конечно. Иначе мы рискуем целой вселенной с твоим прошлым, а значит, и нашим тоже…

— А мы пока снимем чертежи! — оживился Десятый, оглядывая Пандорику внутри и снаружи и вовсю жужжа отверткой во всех ее углах и стыках.

— Может еще и применим для чего-нибудь, — заметил Харт. — Например, для Давроса?

— Вариант… В любом случае может пригодиться. И ведь это в моем будущем? Хотя нет, уже вряд ли в моем… Мы в разных вселенных, и у нас разные истории…

Я нажал пару кнопок на консоли — для полной съемки «объекта», кое-что заблокировал и временно сосредоточился на других нужных мне расчетах. Судя по всему, основной работой придется заняться позже. Весь день мы блуждали вокруг ошарашенного Одиннадцатого, Ривер хлопотала над ним с такой теплотой, что страдающий ревностью Десятый поделился со мной печальной мыслью, что, похоже, нам обоим не на что надеяться, на что я намекнул ему, что тем или иным Одиннадцатым он когда-нибудь, конечно, наверняка еще будет (если, конечно, звезды не взорвутся), и пытались выяснить подробности произошедшего. А заодно пришли с Десятым к мысли, что аномалии в нашей зоне не регистрируются потому, что мы находимся в узловой точке пространства-времени, в области разделения вселенных, причем соседняя является в данный момент погибшей начисто. Потому и никаких парадоксов и аномалий… все, что есть, то есть — и практически никаких причинно-следственных связей. На данный момент.

Хотя мы и знали уже, что и та вселенная должна восстановиться. Значит, нам надо отправить Одиннадцатого обратно. Единственный путь в его измерение — через Трещину. Значит, нам опять нужно в Библиотеку… И там нужно будет переправить через Трещину и Одиннадцатого, и Пандорику, но отправить по отдельности, чтобы он был снаружи и мог что-то на этот раз предпринять. И даже замкнуть свои действия в автономный замкнутый цикл. Погибшей вселенной это не грозило абсолютно ничем. Кроме того, что Одиннадцатый скорее всего опять забудет нашу встречу. Но уж вселенную-то восстановить он наверняка не забудет, и это главное.

Наконец мы снова собрались у меня в Тардис, с вечными подколками Шестого, что он всегда хотел увидеть, как я это делаю — управляю машиной времени, и мы отправились в Библиотеку. Эффекты мы почувствовали сразу же — тряску, нечеткость в контурах, а кроме того, у меня снова что-то приключилось с головой.

— Мастер!.. — Снова это бледное лицо с ритуальными линиями и горящими глазами. — Мастер!.. Ты слышишь меня?

— Мистер Харт! — позвал я. — Я вам показывал, как пользоваться подъемником. Переместите этот куб в Трещину!

— Ты доверяешь это кому-то другому?.. — чуть не возмутился Десятый Доктор.

— Я не могу сам. — Я отошел в сторонку и присел на стул. — У меня снова видения. Мало ли что мне померещится.

— Не особо-то он стал нормальнее с годами, — посочувствовал Шестой. — Похоже, совсем хорош…

— Перестань, — остановил его Десятый. — Как раз сейчас он не безумен. А был — да. И ты еще не знаешь, по какой причине. Уверяю, она была серьезней некуда.

— Ты слышишь меня?.. — Бледное лицо, руки, призрачные языки пламени, серебряный дым… я вздрогнул. На этот раз не только слышал и видел. Я буквально ощутил ее прикосновение к своей руке. Что-то тонкое, сухое, отзывающееся внутри электрическими искрами, пальцы с острыми ногтями, покрытыми черным лаком. Я попытался вздохнуть, и мне показалось, что я делаю это в двух разных местах одновременно. И в том, другом месте, я умирал. Поэтому было так трудно дышать. Я вдруг ощутил себя находящимся там так отчетливо, что мне стало страшно, что я могу оказаться там и остаться навечно. И в то же время, я хотел осмотреться… понять, что происходит, но все прочее было в тумане, и мне даже не хотелось знать… и хотелось одновременно. Что с Рассилоном? Я убил его? Израсходовав всю энергию без остатка? Если повезло, может быть даже дважды, и он не успел регенерировать?.. Или лучше бы успел, чтобы знал, где он находится — навсегда…

— Да. Зачем я тебе? Что ты хочешь сказать?

— Спасай их.

— Спасать? Кого?

— Детей Галлифрея.

— Детей? На этот раз «детей»? Почему ты мне это говоришь? Ты знаешь, что здесь происходит? Что мы собираемся спасти планету?

— Да, спаси их.

Она внезапно исчезла. Десятый Доктор тряс меня за плечо.

— Все в порядке?

— Да. — Я потер лицо руками, дрожь не унималась. Я встал, и меня здорово повело в сторону. Доктор деликатно поддержал. Я кивнул ему и потряс головой энергичнее. Так. Все. Уже лучше. — Одиннадцатый?

— Ушел через Трещину. Пандорика тоже там.

— Отлично. Будем надеяться, у него получится. — Я облизнул пересохшие губы, перевел дух и усмехнулся. — Жаль, пропустил самое интересное…

— Трещина закрылась.

— А, то-то так хорошо. Прекрасно. Ну что ж, теперь к осуществлению нашего плана?

— Теперь — да!

«Спаси детей Галлифрея». Зачем это им? На чьей она стороне? А может быть, просто предзнаменование, что все получится? Или предупреждение? К лучшему, к худшему? К спасению вселенной или ее разрушению?.. Да к черту видения! Мы уже решили всё сами! И неважно, кто теперь хочет сбить меня с толку! Неважно, чего хотят все погибшие миры. Если даже Доктор согласен, мы это просто сделаем.

И мы это сделали. Все по моему плану. Доктор раскрыл временной пузырь. Спутники ударили по далекам в их прошлом, в котором они не ждали нападения. Токлафаны захватили Давроса. Теперь, надежно замороженный, он временно хранился в лаборатории Ривер. Пока мы не придумаем, что с ним сделать необратимого или не построим для него Пандорику, по схемам, которые мы сохранили. Судя по всему, это действительно очень надежная штука — если только не взорвутся звезды, и она не выпадет через какой-нибудь провал в какое-нибудь удачное измерение вроде нашего. Но Даврос, в конце концов, не таймлорд, и у него нет при себе взрывающейся Тардис. Мы спасли взорванную Европу — так, будто ничего плохого с ней не случилось. Все получилось. Все задуманное. И даже больше. Ривер в белом. В белом — потому что мы только что вернулись со свадьбы. Нашей с ней свадьбы. Внезапной и захватывающей как взрыв, на волне ярости, печали, и внезапного ощущения, что никого нет ближе, и мы хотим одного и того же — все-таки создать этот новый мир. Это было волшебно и упоительно.

Но теперь, когда я действительно победил, я не чувствовал победы. Ее у меня украли. Я снова обманут. Обречен. И со мной все остальные — кто бы ни был рядом. И Доктор, который вдруг стал со мной соглашаться, и Ривер… Я искажаю пространство и превращаю — во что? Я их всех обманываю? Что бы я ни делал — неужели я все еще действую по проклятому старому плану? Чужой инструмент, доведенный до безумия, лишенный собственных желаний, управляемый так или иначе запечатанным во временном пузыре меня же отвергшим старым миром? По-прежнему?

Нет уж. Хватит. Оставайся там. Теперь у меня есть совсем другой план.