Новые марсианские хроники

1

Иван Людвигович Кармазин-Риальдо с видом первопроходца вырубил движок своего изрядно побитого, арендованного флаера. Ещё бы, в эту деревушку, с числом жителей едва больше четырёх сотен, расположенную на самом берегу моря Удовольствий в это время года ещё никто не пробивался. Так во всех проспектах и было написано — местность закрыта с марсоноября до марсофевраля по разным причинам. Этих причин насчитывалось под два десятка, но ни одна из них не показалась Ивану настолько страшной, чтобы не попытаться совершить то, что он и сделал,— оказался здесь в самом начале пресловутого периода недоступности.

Удивительно, но посадку ему не давали с полчаса, пока он самовольно не уселся прямо перед полётной вышкой, чтобы все знали — он уже тут. Спустившись с трапа, Иван аккуратно включил автоматическую систему защиты флаера и посмотрел на красноватое Солнце, совершенно обычное в этих широтах Марса, по виду не обещающее ни одной из тех катастроф, о которых ему прожужжали уши перед вылетом в этом направлении. Закинул за спину рюкзак с личным барахлом, подхватил чемодан с техникой и отправился к зданию аэропорта, вернее, к тому строению, которое тут вмещало, видимо, всё на свете, от бара до автономной электростанции.

Странные представления у этих ребят о плохих метеоусловиях, решил Иван и вступил под своды относительно благоустроенного здания. Тут имелся даже кислородный обогатитель — дань моде или признак цивилизации для особо капризных туристов… А туристов тут должно было гулять немало даже в это не самое удачное время года, ведь море Удовольствий оставалось пока единственным на планете, и, согласно прогнозам терраформистов, следующее ожидалось не скорее, чем лет через четыреста… И что же в таком случае оставалось делать тем, кто не мыслил отдыха без возможности поваляться на пляже, поглазеть в морские просторы и повосхищаться голенькими красотками?

Но как бы там ни было, в этом городе, по крайней мере в настоящее время, туристов не наблюдалось. Как не наблюдалось и пассажирских лайнеров с чартерами, которые должны были буквально перекрывать посадочную полосу для такой мелюзги, как флаер Ивана… Но его леталка оказалась единственной — ЕДИНСТВЕННОЙ в пространстве на сотни километров во все стороны. Всё это было либо непонятно, либо… Он недооценил опасность местного климата именно в тот период, когда все стремились отсюда удрать, кроме тех, разумеется, кто не мог этого сделать — первопереселенцев, приноровившихся к местным условиям.

Иван прошёл через совершенно пустой зал ожидания и постучал по стойке бара, где в более благоприятные времена, вероятно, можно было заказать кофе или пива и съесть что-нибудь получше консервированных сосисок или зимовилового паштета. В дверях за стойкой, ведущих на кухню, никто не спешил появиться. Иван отыскал бронзовый колокольчик и постучал ещё раз, с тем же успехом.

Придётся смириться с тем, что вежливостью здешние ребята не утруждаются, но всё-таки, всё-таки… Что-то было не так. Сервис в курортной местности даже в мёртвый сезон должен оставаться на высоте, вернее, именно в мёртвый сезон.

К тому же, даже в этом Марсо-Урюпинске, если Иван правильно произносил хотя бы некоторые части этого названия, должны понимать, что прилетевшему туристу нужно помочь, и это будет неплохо оплачено. Тем более, что в путеводителе говорилось, дескать, в городе имеется даже гостиница.

Иван поёжился, над перевалом его действительно прихватила первая в этом году, ранняя метель, и, хотя он с ней справился, но часа два пришлось попотеть, выводя флаер на наиболее удачные траектории, чтобы можно было сфоткать витые косы снега, лупящего на порывах ветра по обрывистым горным кручам, отливающим всеми оттенками охры, от жёлто-оранжевых до тёмно-коричневых, лишь кое-где испачканных серыми наплывами кремниевых пород… Поэтому душ ему сейчас был нужнее, чем местная вежливость.

Постучав в третий раз уже кулаком, он пошёл к выходу, чтобы на площади, залитой лучами заходящего солнца, найти таксомобиль, но обернулся. Прямо на него смотрела седоватая, с живописными морщинами женщина, в глазах которой читалось отвращение, но не вообще к миру — для этого в лице было слишком много силы и упорства,— а именно к нему, Ивану, явившемуся сюда со своими причиндалами.

— Чего нужно?

— Я хотел бы добраться до гостиницы и…

— Парень, убирайся откуда прибыл, не то застрянешь тут на всю зиму,— в голосе мегеры даже самый тонкий анализатор эмоций не нашёл бы приветственных ноток.

— Я Иван…

— Знаю, пока ты заходил на посадку, Нечипор запросил планетарный главкомпьютер и вычитал про тебя всё, что доступно официальному запросу.

— Нечипор?.. Не тот ли человек, который основал этот город?

Разговора не получалось, притворной наивностью местных было не пробить.

— Ха, Карамзин, или как там тебя… Неужели ты не придумал ничего лучше, чтобы…— Мегера ещё раз пощурилась, и Иван отлично представил себе, как она целится, чтобы единственным безупречным выстрелом сразить прыгающую пиявку, причём не из гранатомета, а из обычного ружья, что намного труднее.— Ты фотограф, свои экспедиции готовишь на много недель вперёд и никогда никуда не прибываешь, не ознакомившись с историей места, где тебе предстоит работать. Поэтому ты не хуже меня знаешь, что наша дыра основана три поколения назад. И мой сын Нечипор,— она подняла глаза наверх, и Иван догадался, что она думает о том нелюбезном диспетчере, который так отчаянно не хотел давать ему посадку,— никак не может быть основателем города.

Иван виновато опустил голову. Если эта мегера знала его имя, тогда, действительно, прикидываться случайным туристом было глупо. Зато в своё оправдание, с полным на то основанием, он мог сказать:

— Мадам, но я совсем неплохой фотограф.

— Как написано в справочнике «Кто есть кто на Марсе», У тебя шестнадцать премий за лучшую иллюстрацию года, и все от журналов типа «Нейчур», «Нэшнл Джиогрэфик», «Внеземной ландшафт» и «Дип Спейс»… А по сводкам «Иллюстриера» ты три раза получал наименование самого высокооплачиваемого фотографа года. Кажется, за всю историю космическо-инопланетной фотографии большего добивался только Сэм Вашенмайер.— Мегера посмотрела на Ивана так, что ему и вправду захотелось тут же улететь.— Но если продолжишь в том же духе, и его заткнёшь за пояс.

— Оказывается, вы ориентируетесь в сфере, казалось бы, далёкой от вашей профессии,— он выразительно обвёл глазами убогий бар и пустынный зал ожидания за своим плечом.

— Мы не стремимся к многолюдству,— неожиданно пояснила мегера за стойкой, хотя, очевидно, сначала собиралась просто промолчать.— А вообще-то, как только ты попробовал заказать комнату в нашей гостинице, мы…

— Мне сказали, у вас неплохая гостиница, есть даже горячая вода.

— Горячей воды нет,— прозвучал голос от двери, ведущей на площадь.

Там стоял низенький толстяк, в духе Эркюля Пуаро, только неулыбчивый и жеёткий, словно тысячелетняя шкура тахорга. На его выцветшей синей гимнастёрке, заправленной в защитного цвета штаны, с портупеей и двумя тяжёлыми стволами на бёдрах, словно у американского шерифа времён Дикого Запада, поблёскивал относящийся примерно к тем же временам сизо-голубой значок полицейского… Нет, скорее, пустынного рейнджера, что было не менее круто, чем настоящий платный охотник за прыгающими пиявками. В руке коротышка поигрывал тяжёлой дубинкой со встроенным станнером, таким при определённом навыке можно было справиться с не слишком удачливой бандой ещё вернее, чем револьверами.

— Что вы сказали?

— Такси нет тоже,— пробурчал рейнджер.— Гостиница закроется через неделю, и никто, слышите — никто не пустит вас к себе на постой, когда пойдут дожди. К тому же, я сомневаюсь, мистер, что вы сможете снять здесь хоть один толковый кадр, ведь всё ваше время уйдёт на борьбу за существование.

— Дождь бывает фотогеничным,— высказал своё профессиональное мнение Иван.

В воздухе на миг повеяло каким-то напряжением, но догадаться о его причине было невозможно.

— Когда пойдёт дождь, вы не выберетесь отсюда ни за какие коврижки,— повторилась мегера за стойкой.

Определённо, она была из русских первопоселенцев, тех самых, которые и основали этот город почти сто лет назад.

— Я всего лишь хочу добраться до гостиницы, а потом мы бы договорились о том, когда и как я смогу удрать отсюда.

— Послушай, парень, удирай прямо сейчас, причём во все лопатки,— почти зарычал шериф. Одновременно с ним мегера за стойкой тоже едва ли не выплюнула слова:

— Тут нечего снимать, совершенно нечего!

Вот тогда-то Иван выпрямился, потому что именно эти слова задели в нём гордость профессионала, а этого он не прощал никому на свете. Иначе какой бы он был фотограф?

Молча, не обращая внимания на мегеру за стойкой, хотя ещё пяток минут назад казалось, что отказаться от кружки кофе выше его сил, он протопал на площадь, за которой начинался городок.

И к чести Ивана следует признать, что он почти не извивался, когда проходил мимо шерифа, но, скорее всего, это достижение следует отнести в адрес строителя, который сделал проём таким широким, что даже толстяк в гимнастёрке не сумел перекрыть его целиком.

2

Когда наступили знаменитые на все Внеземелье марсианские сумерки, равным которых действительно не было даже на спутниках Сатурна, он вышел из гостиницы, в которую устраиваться пришлось с не меньшим боем, чем садиться в аэропорту.

Городок укладывался спать, хотя кое-где ещё теплилась обычная, провинциальная, неспешно-вечерняя жизнь. В иных окнах светились экраны спутниковых визоров, хотя тут принимались лишь четыре сотни программ, притом, что даже на Венере можно было уже настроить антенны на все шестьсот, транслируемых «Интерспейсом». Кое-где на кухнях при свете экономичных ламп телесного цвета ужинали, где-то лаяла собака, совсем недалеко шумело море Удовольствий, то самое, которое потребовало от переселенцев на Марс почти триста лет усилий и невиданных расходов по перегонке подгрунтового льда в воду.

Иван потянулся, мир в его душе, поколебленный недружелюбием аборигенов, восстанавливался. Он спустился с гостиничной веранды по мерно поскрипывающим доскам, ещё раз поднялся и снова спустился. Каждая из ступеней поскрипывала своим голосом. При желании, на них можно было сыграть что-нибудь простое, например, пару тактов «Реквиема» Шмуля.

Потом Иван двинулся по улице, от фонаря к фонарю, которые, как было когда-то давным-давно, предположим, в двадцатом веке, светили с высоких столбов, и даже похожим, искусственно-марсианским спектром Солнца. Под фонарями уютно расположились овалы света, но между ними стояла такая темень, что впору было натянуть ночные очки. Но Иван не полез за ними в карман, не хотел создавать преграду между собой и миром, а потому и не высмотреть чего-нибудь интересного об этих тенях, об овалах света, о выступающих углах простеньких оград перед палисадничками домов, спрятавшихся за кустами жасмино-сирени.

Автоматически он пошёл к центру города, мимо школы и больницы. За ними, согласно плану, который Иван помнил довольно хорошо, находилась городская площадь, где проводились местные праздники и по воскресеньям устраивался «базар» — что-то, дохнувшее едва ли не средневековьем и пасторальной простотой нравов. Обойдя площадь и здание, здорово смахивающее на административный центр, он вдруг услышал чуть более внятные, чем прежде, звуки. Слова, произнесённые знакомым, уже слышанным голосом. Это была та самая мегера, которую он увидел первой в этом городе:

— А я вам говорю, он — опасен!

Здание местной администрации было построено по типовому проекту, поэтому позади него находился почти нормальный по общим меркам спортзал. Сейчас, конечно, в нем не должно было никого оказаться, и тем не менее окна зала были широко открыты, в них горел свет, и даже слышались голоса множества людей. Не нужно было защищать степень по социальной психологии, чтобы понять — люди эти были чем-то серьёзно недовольны.

И ещё, почему-то Иван был уверен, что говорят о нём. Поэтому он прислушался, а потом весьма решительно, но и осторожно подошёл к одному из открытых окон. Хотя правильнее было бы сказать — он подкрался.

— Анна, ты преувеличиваешь.

— Не преувеличиваю ни на йоту.

— Ладно, так мы ни до чего не договоримся,— прозвучал чёткий, властный голос, и тогда Иван понял, что и этот голос ему знаком, именно он протестовал против того, чтобы флаер с фотографом совершил посадку.

— Ты бы уж, Нечипор, помалкивал. Ты что, не мог его как-нибудь отогнать? Для чего мы тебя послали на полётную вышку?

Снова голоса, из дружного биения которых выделить отдельные слова простым человеческим ухом было невозможно. Тут требовался анализатор речи, и более мощный, чем тот, который на скорую руку Иван соорудил из своего переносного компьютера, поставив там только пару звукопринимающих программ.

Внезапно из всего шума выплыла хрипловатая, но и резкая, как лай, речь пустынного рейнджера:

— Что я в него, по-вашему, стрелять должен был?

— А хоть бы и стрелять!

В зале на миг установилась тишина.

— М‑да,— проговорил Нечипор,— стрелять, конечно, было бы можно, да что толку? Репортёров налетело бы ещё больше, и уж они никак не убрались бы отсюда до начала дождей. И потом, как бы тупы не были эти городские, кто-нибудь из них непременно заметил бы…

— Положеньице,— буркнула мегера-Анна, определённо авторитетная в местном обществе,— хуже прокурорского.

Иван понимал почти всё, большинство слов звучало с ясно различимыми интонациями того всеобщего марсианского произношения, которое, пожалуй, в последнее время не только на Марсе получило признание. Теперь всё чаще даже в космосе на нём говорили, заменяя более привычную англо-русско-китайскую скороговорку.

И снова последние слова пресловутой Анны подтвердили, что этот уголок Марса был колонизирован преимущественно выходцами из России. У другого племени просто не существовало таких фольклорных определений.

Внезапно кто-то взвизгнул, словно собаке на хвост наступили. И Иван понял, что его увидели. Как и почему так получилось, он не успел разобрать, просто чьё-то лицо смутно выглянуло в окно, потом створки захлопнулись со сладким чмоканьем отличной гидроизоляции.

Иван поёжился, как ни крути, а услышал он слишком много, хотя при всём при том и слишком мало. Размышляя на эту тему, он пошёл назад, в гостиницу, решив впредь не выходить на улицу после наступления темноты.

И ещё он подумал, что недаром про русских испокон веков говорят как о крайне нелюбезных, малоприятных людях, у которых желание отгородиться от всего мира превосходит даже возможность заработать на хорошем воспитании.

Ведь всю экономику этого берега составляло только разведение не слишком продуктивных пород скота да ещё слабенькое рыболовство… Нет, особых денег эти люди у Центрального правительства не клянчили, обходились тем, что у них имелось, но всё равно… Зарабатывать деньги — священная обязанность каждого неглупого человека, но почему-то здесь это не прижилось. Как иначе объяснить, что даже возможность фотокорреспонденции одного из лучших мастеров Внеземелья, способная открыть всему цивилизованному миру прелесть этого уголка Марса, встретила такую враждебность?

Перед сном Иван как следует запер дверь, и даже поставил пару датчиков, поднимающих тревогу в присутствии любого животного крупнее кошки, как привык делать в совершенно диких джунглях и пустынях. Как говорили те же русские — бережёного и беречь не следует. Хотя расшифровывать нюансы этой поговорки Иван, несомненно, предоставил бы специалистам.

Иначе он непременно что-нибудь напутает, а в данном случае любые ошибки могли окончиться плачевно, вплоть до стрельбы от бедра того же рейнджера-шерифа… Или вообще линчеванием. Поди потом, объясняйся в канцелярии Всевышнего, что лично он, Иван, не хотел ничего другого, кроме как пощёлкать своими камерами на марсианской натуре, зарабатывая себе на хлеб.

3

А потом началась работа, привычная, с маленькими сложностями и неожиданными находками, которые обожает каждый фотограф. Иван бродил по окрестностям, иногда для общего плана взбирался на холмы, иногда летал в своём флаере на редкие у этого берега островки, пару раз нырял в аквастате, чтобы запечатлеть жизнь морского дна, и старался как можно меньше контактировать с местными. Это было непросто, но он умел этим заниматься, и даже в ледяных пустынях Сатурна продержался в полном одиночестве три недели, пока не кончился кислород.

Но как бы «весело» ни было на Сатурне, здесь, на тихом и относительно ухоженном Марсе, пусть даже и в окружении этих малопонятных старорусских, пожалуй, было хуже. Нет, разумеется, ни о каком гиде или помощнике после всего, что случилось в первый же вечер, Иван не заикался, скорее всего ему просто отказали бы, а убеждаться в резкости и особенной выразительности этого отказа у него не было желания.

Кроме того, он-то летел в место, где, как полагал, всегда можно поутру заказать кофе, к обеду получить бифштекс хотя бы из мороженного мяса, а на ужин выпить бокал-другой марсианского вина или, на худой конец, пива… Пиво же, как говорили все рекламы на свете, везде одинаковое, даже если приходится пить его из банок с гарантией от порчи в три года. Поэтому он не сделал даже минимального запаса провизии, даже необходимого набора этого самого пива, плёнок и пробных «поляроидных» карточек.

Кое-что удалось купить в местной лавочке на следующий же день, и опять же, преодолевая неприязнь, а порой и откровенную грубость продавца, молодого парня, которому только инструктором в лагере для отмороженных бандитов следовало бы служить.

Через пару дней к нему в номер ввалился всё тот же рейнджер и попытался вызнать, что и как у Ивана выходит. Пришлось ему кое-что продемонстрировать, хотя бы для того, чтобы отбить у местных варваров желание испортить работу, в которую он вкладывал что-то совершенно для себя новое — тайное неудовольствие от этого места, от города, от всех его обитателей. Он-то знал, если уж его вывели из равновесия, это каким-то образом непременно отразится в фотографиях, но поделать что-нибудь с этим было уже невозможно. Оставалось только примириться.

— Значит, вы теперь даже пробных снимков не делаете? — спрашивал рейнджер, бестолково покручивая дорогущую цифровую камеру в пальцах, более привычных к рыболовным сетям и оружию.

— Делаю,— ответил Иван, бесцеремонно отбирая камеру из рук гостя.— Но у вас приходится обходиться самым дешёвым, так сказать, туристическим классом, вот получается… Если бы я знал, что у вас в магазине даже плёнки толковой не имеется, я бы запасся.

— У нас многого нет,— с непонятной радостью констатировал рейнджер.— А отсутствие плёнки не остановило вашу работу?

— От плёнок пришлось отказаться,— буркнул Иван, демонстративно отрывая дверь, чтобы даже этому дурелому было понятно, что разговор затягивается.— Я просто снимаю, а потом по спутниковой антенне пересылаю цифровой сигнал на базовый спутник, кажется, «Марс‑27», он над вами чаще других проходит.

— Пересылаете в цифровом виде…— задумчивости Рейнджера могла бы позавидовать иная скала из пустыни.— Кажется, вы опасаетесь, что если оставите свои плёнки тут, с ними что-нибудь случится?

— Именно эта идея, причём не только по поводу плёнок, но и в отношении моей техники, постоянно приходит мне в голову.

— Странно,— пожал плечами рейнджер,— последний случай воровства у нас случился ровно сорок лет назад, да и то… Украли нитки и машинку для ремонта сетей. Потом машинку вернули, конечно, без ниток. Разве это считается воровством?

— У меня о вашем городке сложилось иное впечатление,— ответил Иван тоном, в котором, как он надеялся, прозвучал металл.

— Уехали бы вы,— вдруг устало высказался рейнджер и ушёл, потирая глаза.

Иван поработал после этого непонятного посещения ещё немного, а утром уже следующего дня случилось… То есть, это невозможно было назвать даже происшествием. Когда он стал копаться в своих прежних снимках, отбирать те, которые можно было признать приличными, внезапно обнаружилось, что краски на фотографиях недавней поры становятся интенсивнее, чище и сложнее одновременно.

Иван даже опоздал к утреннему солнцу, вышел, обвешанный аппаратурой, когда время уже уверенно подкатывало к местному полдню, но делать было нечего. Определить ошибку, где, как и когда он «перегрузил» краски — тоже было необходимо. К сожалению, он не нашёл причину, а это могло значить только одно — у него медленно, но уже довольно заметно ломалась аппаратура, та самая, отремонтировать или заменить которую тут было негде.

Так он оказался перед небольшой парикмахерской, в витрине которой стоял плакатик с глуповатой рекламной надписью — «Мы угадываем характер ваших волос»… Но не обычные самодовольные лакированно-зализанные красавицы с гривами, уложенными немыслимым образом, иллюстрировали этот плакатик. А снимок кусочка морского берега. Сразу было видно, что этот снимок сделан любителем, но… Это было замечательное любительство!

Камни, отрезающие сушу от моря, высились как зубы неведомого чудища, чуть в сторонке, в кляксе относительно плодородной почвы росла плакучая берёзка, невысокая, как все здешние берёзы, едва ли не карликовая, а в море, над редкими, но очень выразительными тучками, светило солнце. И в его свете становилось видно, что из тучек идёт настоящий дождь. Такого почти не могло быть — чтобы на Марсе шёл дождь. Тут слишком мало воды в воздухе, тут имелись районы, где облаков не бывало десятилетиями. И вдруг — сразу дождь!

Иван, опомнившись, попробовал понять, не монтаж ли он видит перед собой. Угловые замеры для солнечного диска, рефракция света, расположение обычного на Марсе затемнения от близкого космоса, придающего атмосфере мрачноватую тяжесть… Фотография определённо была снята здесь, и очень просто, без последующей обработки. Но что совсем не укладывалось в сознании — она была чёрно-белой. Не цветной и обесцвеченной, а изначально чёрно-белой, в этом Иван был уверен.

Сбоку раздалось покашливание. Иван посмотрел, рядом стоял, смущённо покачивая головой парень лет двадцати с небольшим, высокий и тонкокостный, как часто случалось среди марсиан третьего-четвёртого поколения.

— Нравится? — спросил паренёк.

— Не очень,— буркнул Иван, ему показалось, что волшебное настроение, которое лилось с этой фотографии, вряд ли теперь вернётся.— К тому же, я не понимаю, почему она чёрно-белая?

— Так видел автор.

— Не ты ли?

— Этот снимок у меня самый удачный…— Парень вдруг протянул руку.— Пётр Самсонов-Ларге, здешний методист-учитель.

Методистов Иван уважал, потому что эти люди казались ему представителями вымирающей породы. Вот фотографы, вероятно, всегда будут нужны, а учителя… Более сотни постоянно действующих образовательных каналов, на всех основных языках, по всем отраслям знания, на любом пятачке, где только в Солнечной системе успевало закрепиться беспокойное человечество, привело к тому, что обучение сделалось поточным. Иногда, в наиболее сложных случаях, бывали нужны педагоги… И методисты. Их работой был подбор самых необходимых и успешных для каждого из подростков программ обучения. То, что в таком мизерном городке имелся методист, свидетельствовало, что Урюпинск этот был не так прост и груб, как показалось Ивану. Или он чего-то не понимал? Поэтому и проговорил с изрядной горечью:

— Должно быть, вы не слишком хороший методист, если…

— Как я понимаю, вы не собираетесь улететь сегодня…— словно бы во сне, проговорил Самсонов-Ларге.

— И не подумаю,— буркнул Иван.

— Понимаете, мы немного ошиблись в сроках,— непонятно сказал методист. Посмотрел на фотографа, потом на небо, покачал головой и предложил: — Пойдёмте в гостиницу, а то через четверть часа дождь зарядит.

— В гостинице мне не подают даже кофе,— честно предупредил Иван.

— Сегодня подадут.— Методист хмыкнул, потом ещё раз посмотрел на Ивана и совершенно спокойно, словно они были уже не один день знакомы, принялся объяснять: — Мы надеялись, что вы, как и многие из того, другого мира, ну, предположим… обидчивы. Что вы быстренько улетите, или вам покажется, что место не подходит для фоторепортажа.

— Меня не очень легко своротить с пути, если я его выбрал.

— К сожалению — да. Но мы надеялись. И приложили к этому все силы. Теперь остаётся только…— Методист подумал, потом вздохнул, признавая, что ничего другого, кроме откровенности, не остаётся.— Что вы знаете о дожде?

Пока они шли к гостинице, Иван рассказывал о голубых дождях на Сатурне, о разноцветных дождях Земли, об искусственном дождевом павильоне на Луне, о кислотных дождях Венеры и ртутных метелях Урана, которых не выдерживали больше пяти сезонов даже защитные бункеры.

А ещё он сказал, что фотографировать дождь так, как ода увидел на снимке перед парикмахерской, без цвета, всего лишь с одной игрой ветра, света и воды — немыслимое расточительство. Что необходимо было проявить глубину воды, зелень берёзки, переливы капель на её коре, освещённых Солнцем… И тогда услышал в ответ:

— Никаких переливов нет,— сказал Пётр Самсонов-Ларге.

— То есть? — спросил, остановившись, Иван.

— Скажите, ваша аппаратура считается эффективной в вашем искусстве?

— Несомненно,— признал фотограф.— Разумеется, в некоторых деталях сейчас есть машинки и получше, но сверхновые штуки возникают чуть не каждый месяц, за всем не угнаться.

— Сколько цветов способны улавливать ваши камеры?

— По паспорту, кажется, 256 миллионов оттенков. Разумеется, в руках опытного человека, но к ним я отношу и себя.

— Вы имеете для этого все основания,— отозвался методист. Ивану показалось, что он отчего-то грустнеет, хотя разговор был для него интересен.— Но вот что бы вы сказали, если бы разом, без всяких причин эти камеры, вся эта сложнейшая, совершенная и очень дорогостоящая техника стала фиксировать мир без цвета?

— Я бы решил, что у меня в голове образовалась какая-нибудь гематома, которая блокирует способность опознавать и наслаждаться цветом, что я стал в некотором роде дальтоником… Для моей профессии это было бы ужасно, непоправимо, гибельно.

Оказавшись в кафе гостиницы, Самсонов-Ларге уселся в одно из кресел, стоящих у окна, и обычно неприветливая официантка мигом принесла две дымящиеся чашки с отличным кофе, пожалуй, даже с добавками натурального.

— А что бы вы подумали, если бы приборы работали адекватно, а цветов по-прежнему не различали?

— Что у вас в городе свирепствует какая-то страшная болезнь,— Иван мельком улыбнулся,— затронувшая все население.— Подумав, добавил: — В моих глазах это объяснило бы вашу нелюбезность, как следствие болезни… Стоп,— его глаза округлились,— что значит — «приборы работали бы адекватно»?

— Дело вот в чём,— начал методист медленно, не притрагиваясь к кофе,— когда у нас идут дожди, самые обычные по виду и составу воды, самые обыкновенные при приборном их рассмотрении, предположим, с метеоспутников, у нас… В это нелегко поверить, но у нас исчезают… Дождями смываются все краски.

— Я жил тут недолго, всего несколько дней, и могу свидетельствовать своим честным профессионализмом, что они у вас тут, пожалуй, даже слегка более интенсивные, чем в других краях.

— Это происходит за несколько дней до периода дождей. Иногда всего лишь за несколько часов.

Теперь поразмыслить над услышанным решил Иван. Но ни к какому разумному пониманию этого разговора не пришёл.

— Вы перестаёте видеть цвета?

— Некоторое время они остаются, например, во внутренних помещениях домов, иногда до пары недель с момента первого дождя удерживаются на экранах мониторов. Зато потом всё равно… исчезают.

— Так не бывает,— твёрдо произнёс Иван.

— Так было всегда, едва у нас появились эти дожди. Едва котловина моря Удовольствий стала наполняться водой, едва круговорот воды стал принимать настоящие формы. У нас каждый год возникает этот феномен.

— Кто-нибудь его исследовал?

— Разумеется, и даже не одну сотню раз… Нет, пожалуй, если считать, сколько мы сами вбухали в эти исследования, можно говорить о тысячах таких попыток. И каждый раз — безуспешно.

— Послушайте,— Иван вдруг понял, что начинает волноваться.— Да послушайте же!.. Это очень важно, это неслыханно, это… Перевернёт всю экономику вашего городка! Представляете, если кому-то станет известно, что никаких метелей над перевалами зимой не существует… Вернее, они существует, но всё равно преодолимы даже в не слишком мощном флаере, какой использовал я.

— Дальше,— уронил Самсонов-Ларге.

— Да к вам бросятся все сколько-нибудь понимающие люди со всего Марса! И что там — с Марса, к вам начнут прилетать охотники за непонятным из всей системы, вы разбогатеете так, что сможете нанять самых лучших специалистов, сможете организовать, при желании, такие исследования, что чертям тошно станет!

— Вы полагаете?

— Не полагаю, а предлагаю вам объявить, что именно ваш городок является самым странным местом изученной Вселенной, и тогда… Да только за счёт торговли окрестными землями каждый из вас сделается миллионером.

Внезапно он умолк. Потом, вытянув шею, так что она едва не оторвалась от туловища, попробовал выглянуть в окно, как туда смотрел Самсонов-Ларге. И увидел — первые тучи, серовато-голубого ещё цвета. Но в них угадывалось стремление стать серыми, и когда это произойдёт, на эти холмы, на; город и на крошечный кусочек моря у берега прольётся первый в эту зиму дождь.

— Я понял,— с виноватой интонацией проговорил Иван.— Вы боитесь, что именно так всё и случится.

— Да,— коротко согласился методист.

— Возможно, потому что вы все тут старорусские, впрочем, как и я, поэтому… Да, в этом всё дело.

— Возможно,— кивнул Самсонов-Ларге.

— Вы не хотите, чтобы здесь болтались бесчисленные толпы туристов, чтобы окрестные холмы украсили особняки и стилизованные под земное средневековье замки, чтобы сюда каждый сезон прибывали сотни тысяч не очень понимающих людей…

— Потому что тогда среди них может оказаться один, всего лишь один… Который не увидит того, что видим мы. И тогда дожди могут не вернуться. Или не вернётся то, что они с собой приносят.

— Это настолько…— Иван проглотил внезапно возникший в горле комок, он вдруг испугался.— Чудесно?

— Это то, без чего ни один из нас уже не может жить,— спокойно сказал методист.— Вы — фотограф, вы поймёте, когда увидите.

— Я уже видел на фотографии… Очень красиво,— отозвался Иван.— Хотя я не понимаю, почему её поместили перед парикмахерской.

— Она стоит там просто так, но когда в городе много туристов, а для нас уже сотня человек — много, приходится её снимать. Понимаешь,— методист не заметил, как перешёл на «ты»,— вдруг кто-нибудь догадается?

— Об этом невозможно догадаться… И всё-таки,— Иван стал решительным, как ледокол, когда он врезается в особенно крупное ледяное поле,— когда придут дожди, я буду снимать.

— Пока мы не поймём, что это ничего не испортит, мы вполне можем арестовать твою аппаратуру,— как оказалось за соседним столом сидел пресловутый рейнджер.

Самсонов-Ларге поморщился.

— И что потом? Ты застрелишь его или пришьёшь дело, которое потянет на пожизненный срок? Всё равно не существует такого заключения, при котором ему запретили бы разговаривать с юристами.

— И всё-таки я…— рейнджер был упрям не меньше, чем фотограф.

— Ты можешь остаться в городе,— повернулся Самсонов-Ларге к Ивану,— можешь даже фотографировать. Такая красота не должна оставаться незапечатлённой. Но обещай мне, как бы ты обещал всему городу, что не опубликуешь ни одной фотографии, даже кусочка её не используешь… по крайней мере пока мы не поймём, как и почему наши дожди смывают все краски.

— Сфоткать такую экзотику, определённо, единственное место во Вселенной… Нет, это можно было бы объяснить тем, что все русские привыкли к своим зимам, когда мир чёрно-белый или серый, возможно, даже небо серое… А может, это из-за присутствия неведомого художника, мастер какого-то неведомого нам искусства, выходец из прежней расы…— бормотал себе под нос Иван.

— Вот если выяснится, что присутствие туристов не приносит вреда дождям, тогда, возможно, мы введём на них квоты.

Но Иван уже ни о чём не думал, тем более вслух. Потому что… голубая гимнастёрка этого чересчур крутого коротышки неожиданно стала выцветать на глазах. И свет лампы над барной стойкой медленно, но необратимо становился не таким, как обычно, не жёлто-розовым, а жемчужным. Даже краснота марсианского солнца неуловимо менялась, превращаясь в серебро.

И лица людей тоже неуловимо менялись. Отпечаток прожитых лет остался на них, но они становились яснее и дисциплинированнее, строже и… мудрее. Глядя на них, Иван понял, почему они боялись, что слишком большое количество людей может все разрушить.

Это было чудо, едва зарождающееся, но уже обещающее нечто необыкновенное, даже по марсианским меркам замечательное, поразительное, небывалое. Вернее, конечно, небывалое нигде во Вселенной, кроме… крохотного старорусского городка у марсианского черта на рогах, точнее, на самом берегу терраформированного моря.

В стекло с той стороны стукнула первая капля, потом вторая, потом ещё одна… Осень, как сказал методист, в этом году пришла раньше обычного, Иван не смел надеяться, но всё-таки мельком подумал, что дождь торопился встретиться с ним, фотографом, чтобы быть запечатлённым.

— Если я почувствую, что не смогу удержаться от публикации,— сказал Иван сведёнными губами,— я останусь тут. Навсегда. Только не запрещайте мне… фотографировать. Пожалуйста.

— Такой оборот событий нас устраивает,— кивнул рейнджер. И вытянул для рукопожатия ладонь: — Альметьев-Мартинсон, к твоим услугам.— Он помедлил и добавил: — Знаешь, о чём я хотел тебя просить? Ты уж фотографируй как следует, сынок, а то иногда в межсезонье так паршиво бывает, хоть волком вой… А на фотку посмотришь, и всё представляется не зря. Только у нас аппаратура — не ахти. Да и фотографы…— он скептически посмотрел на Самсонова-Ларге.

— Я постараюсь, сэр,— Иван знал, что говорит священную правду.— Уж я-то постараюсь.

Дождь за окном набирал силу. Новая, невозможная красота предельного контраста вступала в мир.