Новые марсианские хроники

Мальчик заразился любовью к карточным фокусам. Ему хотелось показывать их, выступать на арене и казаться настоящим волшебником. Но научить его фокусам было некому. Он приставал к родителям, ко взрослым парням во дворе и даже к школьным учителям, фокусов не знали ни те, ни другие, ни третьи…

Однажды мальчик валялся в пустой комнате, устроившись с дымчатым котом Филимоном на диване, и просто играл сам с собой. Положил перед котом колоду и объявил:

— Внимание, внимание! Колдовство начинается! Сейчас я вытащу даму червей!

Он вытянул из колоды карту, перевернул… Это была дама червей. Филимон удивленно повёл ухом. Мальчик непроизвольно рассмеялся, хоть удивился и не особенно. Обычное совпадение. Но проверить стоило. И он объявил вновь:

— А теперь, дамы и господа, я достаю валета пик!

Он вытянул карту, перевернул… Валет пик. Филимон оскорблённо поднялся, отряхнулся, спрыгнул с дивана и вышел из комнаты. По спине у мальчика пробежали мурашки.

Он повторил так ещё раз десять и ни разу не ошибся. Перепуганный, он показал это отцу. Подряд у него на глазах угадал три карты.

— Молодец,— сказал тот.— Вот, что значит, упорно идти к своей цели. Захотел и научился.

— Папа,— попытался объяснить мальчик,— это не фокус. Это само получается…

Но отец только потрепал его по волосам и сказал:

— Покажи-ка маме.

Мальчик показал. Она в тот момент беседовала в гостиной с соседкой. Обе умилились:

— Какой умница! — восхитилась соседка.

— А ведь никто его не учил,— заметила мама,— сам дошёл, своим умом…

Мальчику хотелось крикнуть: «При чем здесь ум?! Это страшно!» Но удержался. Он понял, что они всё равно никогда ему не поверят. Не поверят, что это чудо, а не фокус…

«С другой стороны,— решил он чуть позже, успокаивая себя,— я ведь хотел прослыть фокусником, и, пожалуйста, прослыл… Чего же расстраиваться?»

Но на самом деле он так перепугался, что не притрагивался к картам целый месяц. Потом снова попробовал. Сам с собой, в пустой комнате. Но нет, больше не работало. «Пропала чудесная способность»,— с облегчением и в то же время с разочарованием понял мальчик.

1

«Первые В Истории Человечества Космические Гастроли»! Ура!.. Раньше до этого никто просто не додумался. Со стороны «Р55» это чистейшей воды рекламный трюк. О прибыли и речи не шло. Но надо отдать должное нашему коммерческому директору Аркаше Афраймовичу по прозвищу Ворона, которое он получил за соответствующий профиль. Благодаря его долгим и нудным переговорам с управлением «ГлавКосмМос», оплату перелёта, а это сумма, которая вам и не снилась, вышеназванная мега-контора взяла на себя. А питание и проживание закрыли наши постоянные спонсоры-рекламодатели.

Вдруг, буквально в последний момент, когда всё уже было улажено, без всякого разумного объяснения, от полёта отказался Петруччио. Это было, как гром среди ясного неба. Упёрся, и всё: «Не полечу. Не могу». «Да почему?!» — поражались мы. «Не знаю»,— говорит, а у самого глаза затравленные, аж смотреть на него жалко. «Боишься, что ли?» «Чего мне бояться? Если бы я боялся, я бы и вас не пустил. Считайте, что заболел».

Вообще-то Петруччио (Пётр Васькин) — не исполнитель, он наш генератор идей, и если при подготовке программы, при записи альбомов он нам необходим однозначно, то живьём мы, казалось бы, вполне можем работать и без него. Но вот именно что «казалось бы». На практике, если за пультом нет Петруччио и если он не кидает нам в гарнитуры разного рода наставления, на сцене мы чувствуем себя, как потерявшиеся дети.

Короче говоря, в полёт мы отправлялись следующим составом. Музыкантов, как всегда, трое: я — ритм-басист, мелодист Пиоттух-Пилецкий (Пила) и самый молодой из нас — немного глуповатый вокалист-«подкладочник» Сергей Чучалин, которого мы называем то Серж, то Чуча, то даже Чуч. Из многочисленной технико-обслуживающей кодлы мы смогли взять только «студийного мастера», звукоинженера Боба.

Трезвых (это специально оговорённое в контракте условие) рабочих сцены, квалифицированных осветителей и охрану нам должны были предоставить на месте. Собственно, мы вполне могли бы обойтись и без Боба, но была задумка записать «зальник», назвать его «Live on the Moon & Mars» и заработать позднее хотя бы на его продаже. А для записи Боб необходим. К тому же в полёт мы брали только инструменты, а весь аппарат будет выставляться местный, и было всё-таки не лишним захватить своего звукотехника, чтобы он со всем этим хламом разобрался.

Но Боба мы всё равно взять не смогли бы, если бы не освободилось место Петруччио. А тот за день до вылета устроил нам подготовительный «разбор», который, правда, тоже как следует не удался.

— Ещё раз прошу извинить меня за то, что не могу лететь с вами,— начал он и даже как-то осунулся сразу.

— Проехали,— оборвал его Пила.

— Да,— согласился Петруччио,— всё это уже проговаривалось. Ребята! — он стряхнул с лица озабоченность.— Вы всё сможете сами. Каких-то два концерта — один на Луне и один на Марсе. На Луне — перед горсткой учёных, это вообще интимная ситуация, можно отнестись к ней как к репетиции. Отработать тихо, но с душой. Ведь мы — «Russian Star’s Soul», так? А выкладываться будете только на Марсе, перед колонистами, их там всё-таки целый город. Вот скажите, почему в нашей музыке так много диссонанса? Почему, Чуча?

Отвлёкшись от каких-то своих мыслей, Серж встрепенулся.

— Потому что-о…— протянул он и искательно посмотрел на остальных.— Ну-у…

— Баранки гну,— оборвал его Петруччио.— Диссонанс — это звуковой мусор, это враг музыки, это апофеоз безобразного. Но мы делаем безобразное красивым, понимаете? С нашей помощью в борьбе красоты и безобразия побеждает красота. Всегда, выходя на сцену, помните, что главное — вечная тема: борьба добра со злом.

Он смолк. Молчали и мы, переваривая услышанное.

— Странная тема,— сказал Чуч.

— Что в ней странного? — удивился Петруччио.

— Ну-у… Борьба бобра с ослом… Как-то неактуально.

— Ты это серьёзно или шутишь? — подозрительно спросил его Петруччио, в то время как остальные, хохоча, сползали со стульев.

— Чего мне шутить? — пожал плечами Серж.— А вы что ржёте? С чего это борьба бобра с ослом стала такой уж актуальной? В ⅩⅩⅠ веке,— добавил он язвительно, словно подчёркивая, что в более ранние времена такая тема вполне могла быть актуальной.

— До-бра,— по слогам произнёс Петруччио,— со злом! Ясно тебе, чёрт губастый?!

— А‑а,— насупился Чуча,— так бы и сказал.

Вздохнув, Петруччио продолжил:

— Главное — помнить и никогда не забывать… Да перестаньте вы ржать, уроды! Успокойтесь… Так вот, когда вы стоите на сцене, вы не должны относиться к публике, как к безликой массе. Вы должны постараться почувствовать, что каждый человек — это целый мир. Особенно ты, Серж, когда поёшь, должен обращаться не ко всем, а к каждому, ты должен помнить, что у каждого, даже у самого низкого человека, есть в душе хотя бы какие-то зачатки нравственности.

— Опять,— обиженно выпятил нижнюю губу Чуч.

— Что опять?! — не понял Петруччио.

— Опять звери какие-то непонятные! Какие ещё зайчатки нравственности?! Что это ещё за зайчатки такие, и почему они есть у каждого?

— Всё! — ударил Петруччио ладонью по столу.— Инструктаж окончен! Пойте что хотите!..

…Не самым приятным сюрпризом стало для нас то, что в силу вступил пункт контракта, на который ранее мы особого внимания не обратили: к нам приставили сопровождающего от «ГлавКосмМоса». Это был по-военному подтянутый улыбчивый мужчина лет тридцати пяти со шрамом посередине лба, оставшимся от операции по вживлению нейрочипа. Это сейчас такую операцию делают бесследно, а лет пятнадцать назад ещё не умели.

Впервые мы увидели его за полчаса перед стартом. Знакомясь, он назвался Валерием Смирновым, инструктором отдела по связям с общественностью. И добавил: «Можете звать меня просто Чекист». Думаю, так мы его прозвали бы и без подсказки.

За день до отлёта позвонил Козлыблин:

— Ну че, козлы, блин! — заорал он.— На Марс попёрли?! К покойничкам?! Завидую!

— Почему к покойничкам? — удивился я.

— Да это я так. Тут недавно одну сеть взломал, а там игрушка чумовая, там убитых на Марс ссылают.

— Как это, «убитых ссылают»? И почему на Марс?

— А я откуда знаю?! Все геймеры — уроды. Ладно, прилетишь, расскажешь, чего там. А то я, честно, по-страшному завидую. С детства босоногого мечтал на Марсе побывать.

Мне даже неудобно стало. Мне-то совсем не хотелось никуда улетать. А человек, вот, хочет, а не может.

— О’кей,— говорю.— Расскажу.

⁂

Не буду описывать, как мы стартовали, замечу только, что не так страшен чёрт, как его малютка. Лично я в этот момент смотрел в записи последний выпуск «Новостей мира глазами свиньи» и даже похохатывал.

Странно, но факт: от Земли до Луны и от Луны до Марса лететь нам предстояло примерно одинаково — соответственно двадцать пять и двадцать восемь часов. Сам я мало понимаю в технике и могу только, как попутай, повторить то, что сказали мне более сведущие в этом люди: «К Луне вы полетите традиционным способом, а к Марсу — используя антигравитационный привод, что позволит на порядок увеличить скорость. Если бы вы и к Марсу летели по старинке, путь занял бы почти полгода».

…В полёте главным нашим развлечением было тестирование Смирнова на предмет его усиленных нейрочипом возможностей.

— Пятьсот тридцать три тысячи двести двадцать два умножить на двести пятьдесят шесть тысяч триста двадцать четыре! — орал я, судорожно набирая эти числа на калькуляторе. Но Смирнов всегда успевал первым:

— Сто тридцать шесть миллиардов шестьсот семьдесят семь миллионов пятьсот девяносто пять тысяч девятьсот двадцать восемь.

Или Чуч неожиданно швырял в стенку цветастый мяч, а Смирнов, и бровью не поведя, выставлял руку и ждал, когда тот, несколько раз рикошетом ударившись о перекрытия, ляжет прямёхонько ему на ладонь. Этот его чип моментально рассчитывал траекторию полёта мяча с поправкой на невесомость.

Лично я никогда не пошёл бы на такую операцию. Быстро считать?.. Музыканту это ни к чему. Что-то я не заметил, чтобы люди с вживлёнными чипами были умнее, добрее, талантливее или хотя бы счастливее других. Но — каждому своё…

Не буду тратить время и на рассказ о полете, и даже о концерте на Луне. Всё прошло достаточно удачно, если не считать, что было нам слегка скучновато, а меня на Луне к тому же ещё и тошнило всё время, так на меня подействовала пониженная гравитация. Что-то вроде морской болезни.

Говорят, что позднее это должно было пройти, но проверить у меня времени, слава Богу, не хватило.

Лунные учёные — классные ребята. Но толк в хорошей музыке из них знает человек десять, не больше. В основном народ тут прибивается по «костровым» песням под акустическую гитару. Они, конечно, нам были ужасно рады и приём устроили королевский, но музыка тут ни при чём, могли бы и вовсе не петь. Просто они там уже так достали друг друга, что готовы таскать на руках любого нового человека.

Короче, как и предрекал Петруччио, главные события произошли с нами на Марсе, сразу про них и буду рассказывать.

2

Итак, посадка произведена. Хотя лично мне показалось, что мы просто-напросто упали. Однако как раз это тут и называется «посадка». Нам дали часок отдышаться. В ушах звенело, и болела каждая косточка. Сила тяжести тут меньше, чем на Земле, но после Луны казалось, что нас заковали в свинцовые латы.

— Привыкнете, клоуны,— снисходительно махнул нам рукой капитан корабля, тусклый человечек, должность которого я определил только по форме.— Айда в автобус.

Во время полёта ни с капитаном, ни с другими членами команды мы не общались. В ходовой отсек мы, согласно подписке, заходить не имели права, а они к нам в пассажирский тоже ни разу не зашли. Вот какие нелюбопытные.

«Автобусом» оказался громадный вездеход на гусеничной тяге. Он со скрежетом и грохотом пристыковался к нашему шлюзовому модулю, потом минут десять с шипением и свистом между ним и кораблём устанавливался баланс давлений, затем, наконец, расползлась диафрагма, и из неё высунулась чья-то лысая голова с сизым шрамом посередине лба. Как будто тут тоже был когда-то нейрочип, но его выдрали щипцами.

— Привет, смертнички, хе-хе,— сказала голова и весело нам подмигнула,— добро пожаловать в ад!

Мило.

…Саунд-чек прошёл нормально. Залом нам служил огромный прозрачный купол-пузырь диаметром километров в десять. Нам объяснили, что сооружён этот ангар буквально только что, да чуть ли не специально для нас. То есть соорудили бы его так и так, ведь позднее тут будет возделываться хлебное поле. Но именно из-за нас срок сдвинули на два месяца раньше проектного, а уже на следующий день после концерта пол здесь начнут засыпать грунтом, насыщенным мутантными геобактериями. Эти твари способны превращать в землю и кислород не только пластик и отходы нефти, но даже стекло.

Я спросил у чекиста Смирнова, из какого материала сделан прозрачный купол, и тот, как ни в чём ни бывало, бросил:

— Искусственный алмаз.

Я только присвистнул. Сколько же на Марсе стоит хлеб, если для его выращивания возводят алмазный парник?!

Но Смирнов тут же меня «успокоил»:

— В здешних условиях выращивание искусственных алмазов обходится дешевле изготовления пластика.

Не успел я уточнить, в силу каких факторов, как Смирнов опередил меня:

— Это-то ладно, алмаз искусственный. Вы ещё увидите здесь унитазы из золота.

Вообще-то я уже видел, потому отозвался:

— Это, по-моему, позолота. Я ещё подумал: ну и вкусик у местных дизайнеров…

— Золото, золото. Вкус тут не при чём. Экономически оправдано и не ржавеет. Оно тут дешевле алюминия. Потому Марс и осваиваем, и колонию здесь держим. Плюс природный плутоний.

Небольшую сцену нам соорудили прямо по центру ангара. Мощность и качество фронта приятно удивили. Десяток колонок, выставленных вокруг сцены, легко прошибали помещение и заставили нас поломать голову: зачем сюда заброшена эта специфическая техника шоу-бизнеса, кому и для каких целей она могла здесь понадобиться? Но думали мы недолго, потому что всякие вопросы отступали на второй план перед величием открывшегося нашим глазам пейзажа. Он был просто потрясающим.

Мы знали, что температура сейчас по Цельсию снаружи — почти сто градусов ниже нуля, но поверить в это было трудно. Потому что марсианская пустыня, искрясь, сияла разноцветьем и была насквозь пронизана солнечными лучами. Всюду виднелись бесконечные леса «марсианских кораллов» или «марсианских сталактитов» — каменных подобий деревьев самых разнообразных расцветок и форм, в зависимости от состава примесей к их основной субстанции — кристаллическому аммиаку.

Одно дело видеть всё это в записи и на стерео, другое — своими глазами. У нас захватывало дух и даже тянуло отправиться туда порезвиться… Но мы прекрасно понимали, что эта разноцветная картинка — лишь пёстрая маска, за которой прячется смерть.

…Ночь наступила резко, без всякого перехода. Солнце выключилось моментально, как электрический светильник. Техники притушили освещение и под куполом. Мы стояли на сцене в полутьме и чувствовали себя довольно дико. Обычно мы выходим на сцену уже после того, как зал битком набьётся публикой, но тут этот вариант не пройдёт: когда купол наполнится людьми, на сцену будет не протолкнуться. Ведь даже если на концерт явится только каждый десятый колонист, все равно их соберётся тут около десяти тысяч. Управлять такой толпой довольно трудно. Могут и помять.

Глаза привыкли, и оказалось, что не так уж тут и беспросветно: марсианская пустыня за прозрачными стенами мерцала, словно фосфор. Пиоттух-Пилецкий закурил. Не по себе было всем, даже «чекисту» Смирнову, тем более что на время концерта ему придётся со сцены соскочить и сесть возле пульта с Бобом. Туда, где обычно сидит Петруччио.

— У вас лишней сигаретки не найдётся? — обратился чекист к Пиле.

— Говно — вопрос,— отозвался тот и одарил Смирнова куревом.

— Что-то не нравится мне тут,— вздохнул Чуча, глянув на часы.

— Не бери в голову,— посоветовал ему я.— Вспомни про борьбу бобра с ослом… Сколько у нас ещё?

— Двадцать минут.

Внезапно двери ангара со скрежетом распахнулись, и мы рефлекторно уставились туда. Затылок в затылок, колонной по четыре под купол лёгкой трусцой вбегали бойцы спецназа в полной боевой оснастке. Я таких только по стерео видел. Пуленепробиваемый скафандр, тяжёлый армейский бластер… Две центральные шеренги бежали к нам, две крайние — растекались влево и вправо по периметру вдоль стены.

Охрана. Но зачем её так много? Первая пара уже почти поравнялась со сценой, а из дверей сыпались всё новые и новые воины. Их было не меньше тысячи. Да нет, значительно больше. Тысячи две, наверное. По периметру они стояли плечо к плечу, а сцену окружили аж тремя кольцами… Я глянул на наших. Пила стоял с отвисшей челюстью, и недокуренная сигарета болталась, прилипнув к нижней губе.

— Так, ребята,— сказал чекист Смирнов,— приготовьтесь.

Они с Бобом спрыгнули со сцены и направились к пультам. Чуча щёлкнул выключателем гарнитуры под подбородком, и его голос, тысячекратно усиленный колонками, прогрохотал под куполом:

— Мы уже готовы. Ко всему…

И оказался неправ. К следующему сюрпризу мы готовы не были. Дикий рёв и топот возникли из тишины и достигли апогея буквально за несколько секунд. Охранники ощетинились бластерами. Вспыхнул свет. И тут всё из тех же дверей хлынул поток зрителей.

Передние неслись так, словно боялись быть задавленными задними, да, скорее всего, так оно и было. Пространство между сценой и периметром купола стало быстро заполняться людьми, одетыми почти одинаково. Разница была лишь в цветах: грязно-коричневый комбинезон и блекло-зелёная рубашка, блекло-жёлтая рубашка и грязно-синий комбинезон, серый комбинезон и грязно-голубая рубашка…

Народу становилось всё больше. И вот, в считанные минуты, они уже заполнили всю площадь под куполом… Каждый десятый? Да нет, какое там… Хорошо, если не все поголовно… Толпа становилась всё плотнее и плотнее. Кто-то выкрикнул нашу аббревиатуру:

— Эр-эс-эс!

И тысячи глоток тут же подхватили, скандируя:

— Эр-эс-эс! Эр-эс-эс!

Такая толпень, и все как один — наши фанаты? Я вышел из оцепенения, схватил с подставки свой ритмер-балисет «Fernandes-Classic» и тут же почувствовал себя в своей тарелке. Хотите скандировать? Пж-жалуйста! Я помогу вам, это мне раз плюнуть, это мы проходили. Вы, главное, не передавите друг друга, лучше уж пойте…

И я стал поддерживать пульсацию их выкриков простеньким, но заводным ритм-басовым рифом. Тут же включился и Чуча, его «Simpho» выплеснул мне в поддержку курчавую волну струнных и духовых… «Молодец, Серж!» — глянул я на него и хотел подмигнуть, но он покосился на меня такими дикими глазами, что я сразу же отвёл свой взгляд в сторону. Похоже, не скоро он запоёт. Ладно, будем тянуть вступление пока он не оправится. Где Пила? Где его соло?!

Мелодист очнулся только такте на двадцатом, но там уж запилил — будь здоров! Народ даже притих — заслушался. Теперь главное не дать им опомниться. Дождавшись удобного момента, когда Пилецкий сделал в своём проигрыше паузу, я сменил основу на ритм нашего коронного хита — «Ангелы в аду», который критики окрестили «пост-н-роллом». Очень удобная песня для этого случая: никаких эмоциональных тонкостей, сплошной истошный крик. И в нужный момент Серж заорал на автомате:

— Мы их ловили в сети, Ощипывали враз, Наивные, как дети, Они молили нас…

— А‑а!!! — услышав первую строчку, заревела публика, чуть ли не заглушая фронт. Хорошо ещё, что звук с пульта идёт на гарнитуры прямо нам в уши, и Чуч не сбился:

—…«Пожалуйста, отпустите, Мы так боимся тьмы…» А мы: «Ну нет, простите, Вас слишком любим мы!»

Кивком головы я нажал кнопку включения гарнитуры, и припев мы заорали в три голоса:

— Гей, гей, веселей, Что за черт там сто-онет?! Гей, гей, веселей, Жар костей не ло-омит!

И снова Чуч один стал выкрикивать незатейливые рубленые фразы:

— Перо пойдёт в перины, Мясцо на шашлычок, Уже стоят графины, Горчица и лучок.

Какой там «отпустите»… Не надо слезы лить, И хватит, не учите Нас, как нам надо жить!

Когда Петруччио только-только сочинил это и впервые показал нам, Чуч сказал: «Живодёрская какая-то песенка». «Дурак ты,— отозвался Петруччио.— Тут показана сила духа, сила святой идеи. Просто она показана от противного». «От очень противного»,— понимающе кивнул Чуч.

— Гей, гей, веселей, Что за черт там сто-онет?! Гей, гей, веселей, Жар костей не ло-омит! —

снова прокричали мы хором, и на этот раз толпа внизу орала вместе с нами. И мне подумалось, что, наверное, зря мы начали с этой песни, в которой есть нечто первобытное. Нет чтобы исполнить что-нибудь любовно-лирическое со щемящим соло на терменвоксе… Эту толпу разогревать не надо, она и без того чересчур горячая. А главное, людей СЛИШКОМ МНОГО. Такое количество уже может перейти в неожиданное и опасное качество.

— Когда-то все мы были,— продолжал Чуч,— Такими же точь в точь, Но вовремя сменили Ваш «божий день» на ночь.

Скажите, что мешает Вам сделать тот же шаг? Но каждый вновь решает Быть твёрдым, как ишак…

И мы опять заголосили припев, но тут что-то грохнуло, да так, что подпрыгнула сцена, и у меня заложило уши. Фронт обесточился, и музыка смолкла. Теперь-то я уже понимаю, что в какой-то степени нам даже повезло, что мы начали именно с этой песни. Если бы мы, например, поставили её в конец, мы отыграли бы весь двухчасовой концерт, прежде чем вся эта буча началась. А так хоть зря не мучились.

Ведь, как стало ясно позже, никому тут наша музыка не нужна была, и возбуждение толпы имело совсем иной характер. Просто какое-то ключевое слово, «ишак» например, или сочетание «быть твёрдым, как ишак», было назначено командой к началу бунта, и когда мы начали именно с той песни, в которой эта команда содержалась, они и возликовали.

Сразу за грохотом и вспышкой сверху раздался оглушительный хруст, это из чего-то пальнули в алмазный купол. Наверху в нём появилась дыра диаметром в несколько метров, и во все стороны от неё протянулась паутина играющих разноцветными искрами трещин. А вниз, в толпу, полетели осколки — куски с тазик величиной. Толпа взвыла и колыхнулась. То, что сейчас погибнет несколько десятков человек, было неизбежно.

Одна такая стеклень, ударившись о какую-то протянувшуюся под потолком балку, изменила траекторию полёта и, бешено вращаясь, под углом помчалась в нашу сторону. Мы замерли, задрав головы. Было ясно, что осколок упадёт где-то в районе сцены, но бежать мы не пытались. Ведь, где точно он упадёт, было не ясно, и можно было прибежать точняк на собственные похороны.

Я глянул на «чекиста». Уж кто-кто, а он-то должен моментально вычислить, куда рухнет осколок. И действительно, похоже, он уже определил это, потому что вскочил со своего места, отпрыгнул на несколько шагов в сторону и что-то кричал сейчас Бобу. Но тот не слышал его и, оцепенев, сидел, уставившись вверх. Обсколок стремительно приближался. Вдруг Боб обхватил руками голову и повалился лицом на то место, где Смирнов только что сидел.

И тогда «чекист» совершил совсем уже неожиданный для меня поступок. В два скачка он вернулся обратно, а третьим — упал сверху на Боба. И в тот же миг осколок вошёл в его спину и остался торчать между лопатками.

Я вскрикнул и оглянулся на Чуча с Пилой. Похоже, они ничего этого не видели. Их взгляды так и остались прикованными к куполу. В отверстие наверху с гулом и свистом уходил воздух. Вокруг дыры образовалось облако какой-то бурлящей субстанции, и из него на нас уже сыпались едко-вонючие капли.

⁂

Внизу бушевала паника. Пытаются люди спастись или просто бессмысленно калечат друг друга, понять было невозможно. Однако на многих лицах я с удивлением увидел что-то вроде респираторов. То есть, кое-кто был готов к тому, что случилось. Охранники перед сценой задраили забрала скафандров и эпизодически попаливали из бластеров. Но вряд ли они надеялись навести порядок, скорее они защищали собственные шкуры. Их ещё три минуты назад идеально ровный строй скомкался.

Чуч что-то крикнул мне, я услышал только:

— …кальная ситуация.

— Уникальная? — переспросил я.

— Нет, кальная,— пояснил он, приблизившись.

Я увидел, что Боб выбрался из-под тела Смирнова, подскочил к сцене, и мы с Чучем, побросав инструменты, помогли ему забраться к нам. И вовремя. Ситуация внизу стала совсем уже кальной, охранники окончательно смешались с толпой, и та бурлила под самой сценой. Температура под куполом основательно упала, холодный ветер носил по воздуху какие-то обломки и ошмётки, от едких примесей дышать становилось всё труднее. Пилецкий стоял, согнувшись от кашля в три погибели.

Тут случилась новая напасть. Один за другим к нам на сцену забрались трое в робах и респираторах, и я сразу приготовился драться. Но они вели себя миролюбиво, и один из них протянул нам гроздь таких же намордников, что были на них. Я наивно возомнил, что это маленькое приспособление каким-то чудесным образом вырабатывает воздух, но оказалось, что это именно респиратор — всего лишь фильтр, частично устраняющий примеси марсианской атмосферы из земного воздуха. А фильтры имеют свойство забиваться. Значит, уносить ноги отсюда нужно как можно скорее.

Чуч так спешил натянуть намордник, что забыл сперва снять гарнитуру и теперь, чертыхаясь, пытался вытащить её прямо из-под маски. Пила перхал и в респираторе. Один из колонистов жестом предложил нам двигаться за ним, и мы послушались. Соскочив со сцены, наши спасители стали пролагать дорогу через толпу, размахивая и нанося беспощадные удары обрезками металлической трубы.

Точнее, обрезки были у двоих, а третий дубасил соотечественников иным увесистым инструментом — чем-то средним между газовым ключом и монтировкой. Эта штуковина была даже поопаснее труб, потому вооружённый ею абориген шёл впереди, а двое других — по бокам и чуть поодаль. Похоже, эта троица была хорошо подготовлена, и сквозь бестолково буйствующую толпу мы продвигались легко, как стальной клинок через подтаявшее масло. По ходу двое боковых ухитрились оглоушить двоих охранников и завладеть бластерами, но в ход их не пускали.

Мы ломились не к выходу, а куда-то вбок. Но не успел я задуматься, почему, как это стало ясно. Мы добрались до еле различимой квадратной крышки в полу. Оказалось, что хреновина, которой дрался передний колонист, и правда — ключ. Он припал на одно колено и, пока остальные двое отгоняли от нас народ, вставил ключ поочерёдно в четыре отверстия по углам и несколько раз проворачивал его. Потом сунул ладонь в паз посередине и потянул. Но крышка с места не сдвинулась. Он поднял голову и сделал знак Чучу, который был ближе. Мол, пособи.

Они потянули за рукоятку вдвоём, и крышка сдвинулась вбок, открывая жерло провала. Когда щель стала достаточной, командир, а он явно был командиром, подтолкнул к ней Чуча. Тот без разговоров полез вниз, и я разглядел обыкновенные железные скобы лестницы. Следующим полез я, за мной Пила и Боб. Было тут не слишком высоко, метров семь-восемь.

Когда я спрыгнул с лестницы на пол, Чуч уже был там, а остальные висели на ступеньках. Последний из колонистов пальнул из бластера вверх, по-видимому, кто-то непрошеный хотел составить нам компанию, затем вдвоём аборигены задвинули крышку и легко закрутили какие-то барашки: изнутри ключ был не нужен. Всё это я сумел разглядеть потому, что внизу было довольно светло, свет давали продолговатые технологичные бра.

3

И вот мы все стоим на дне колодца — четверо землян и трое марсиан. Они сдёрнули с себя маски, и мы последовали их примеру. Воздух вонял мерзко, но дышать можно. Было приятно, что тут почти тихо, лишь что-то гудит и булькает во множестве тянущихся вдоль тоннеля труб, да сверху толпа уже топчется по металлической крышке.

«Командир», оказавшийся лысоватым голубоглазым мужчиной лет сорока с тонкими губами, выхватил из рук одного из своих помощников, черноволосого усатого парня помладше, бластер и скомандовал:

— Бегом вперёд! Ты — первый,— добавил он, обращаясь лично ко мне. Это фамильярное «ты» меня слегка покоробило.

— Я никуда не пойду, пока вы не объясните нам, что здесь происходит,— отозвался я.— Я не потерплю…

Но договорить я не успел, потому что голубоглазый резким движением вскинул бластер, одновременно с этим снимая его с предохранителя, и ткнул его ствол мне в лицо. Я машинально отшатнулся и слегка развернулся, так, что моя щека прижалась к шершавой бетонной стене. А ствол бластера упёрся мне в челюсть, чуть ниже левого уха. И я подумал о том, что всё на этих гастролях пошло у нас наперекосяк. С самого начала. Голубоглазый процедил:

— А мне насрать, что ты потерпишь, а чего нет. Мне вообще насрать на тебя. Вы — заложники и больше ничего, запомни это.

С перепугу я начал мыслить абстрактно. «Мы спустились сюда с неба, как ангелы,— думал я,— знать не зная, что это ад. Наши пёрышки пойдут на перины, а наше мясо — на шашлычок…» Командир продолжал:

— Если будете слушаться, выполнять команды быстро и беспрекословно, можете остаться в живых. Нет — сдохнете точно. Это единственное правило. Ясно?

— Якхно,— выговорил я перекошенными губами, чувствуя, как струйка пота ползёт мне с позвоночника в задницу.

— Тогда бегом! — рявкнул голубоглазый, опуская бластер.— Вы,— обернулся он к нашим,— за ним!

И мы помчались по этой коммуникационной шахте и бежали минут пятнадцать, пока не упёрлись в наглухо закрытую типовую титановую дверь шлюза. Мы во множестве видели такие в этом «турне». «Командир» выругался и приказал:

— Всё. Отдыхать,— и сам первый выполнил свою команду, опускаясь на пол. И добавил безнадёжно: — Не успели.

— Что теперь, Веня? — спросил его, падая рядом, колонист, которого я без маски ещё не видел, а теперь узнал в нём ту самую рожу со шрамом во лбу, которая встречала нас, когда мы только прибыли на Марс.

— Будем ждать,— отозвался командир.— Если это наши почему-то закрыли, откроют. Если нет… Подождём.

— Может быть, сейчас, раз уж мы сидим…— начал, было, я, но «командир» оборвал меня:

— Заткнись!

Мы просидели так минимум минут двадцать, утирая липкий пот и озираясь по сторонам. Сбоку от двери я заметил стандартный модуль переговорника. Почему они не воспользуются им? Ах, да, они же не знают, кто их запер, «свои» или чужие, не хотят выдавать своё присутствие…

Безмолвие нарушил бородач:

— Похоже на абзац,— сказал он.

— Очень,— отозвался «командир».

— Слишком! — отчего-то радостно добавила рожа со шрамом.

И вновь повисла тишина. Вдруг переговорник зашипел, а затем раздался голос с поразительно будничными интонациями:

— Вениамин Аркадьевич, вы меня слышите? Это вас Потехин беспокоит.

«Потехин» — фамилия губернатора Марсианской колонии. Я ни разу не видел и не слышал его, но сразу понял, что это именно он. Аборигены переглянулись. Голубоглазый тяжело поднялся, подошёл к двери и коснулся сенсорной клавиши.

— Да? — отозвался он.

— Хорошо,— донеслось из коммуникатора,— рад вас слышать.

— А я не очень,— признался голубоглазый.

— А я вот, представьте, рад. Что не заставляете нас действовать вслепую. Спасибо.

— Не за что,— усмехнулся командир.

— Ну, не за что, так не за что,— согласился губернатор.— Давайте-ка вот что. Есть предложение. Ваших всех мы уже отловили, мятеж подавлен. Затея с захватом заложников и корабля провалилась. Так что, давайте так. Наши люди открывают шлюз, и вы без шума сдаётесь.

— Вообще-то заложники пока у нас. Наши требования…

— Бросьте, Вениамин Аркадьевич,— перебил его губернатор.— Какие они, к собакам, заложники? Добрались бы вы до корабля, тогда — да: связались бы с Землёй, показали бы их всему миру. Тогда бы и требования диктовали. А сейчас, если сдадитесь, мы их на Землю отправим, а не сдадитесь,— перестреляем вместе с вами.

— Надо сдаваться,— тихонько сказал Чуч, словно бы разговаривая с самим собой. Но никто на него не обратил внимания. А губернатор продолжал:

— На Земле прекрасно знают, что Марс — место опасное. Несчастные случаи тут — дело привычное…

— С‑суки,— сквозь зубы сплюнула рожа со шрамом.

— Вы не посмеете…— начал командир.

— Легко! — вновь перебил его губернатор.— И не надо горячиться, Вениамин Аркадьевич, мы же с вами интеллигентные люди.

— Если сдадимся, что они обещают? — тихо спросил бородатый, обращаясь к командиру.

— Я расслышал вопрос,— отозвался губернатор.— Мы ничего не обещаем. В случае, если вы сдадитесь, ваше будущее неопределённо. Но это, друг мой, очень много в сравнении с тем, что известно о вашем ближайшем будущем, если вы НЕ сдадитесь. По большому счёту, мне всё равно. Но мне жалко моих людей, я не хочу, чтобы вы стреляли в них. Вы и так погубили сегодня многих. Да и наши гости тут ни при чём. Короче,— в голосе губернатора появилось нетерпение.— На обсуждение вам — пятнадцать минут. Если через пятнадцать минут вы не дадите определённого ответа, мои ребята будут штурмовать.

И разговорник отключился.

Голубоглазый обернулся к своим.

— Вот так,— сказал он. Потом, помолчав, добавил: — Я живым не сдамся.

— Я тоже,— отозвался бородатый.— Рудники. Лучше уж сразу.

— А я бы сдался,— сказала рожа со шрамом.— Душа — не воробей, вылетит, не поймаешь. Хоть месяцок, да пожить ещё.

— Хорошо, договорились,— вдруг заторопился командир,— это твой выбор. Сделаем хотя бы что-то.— Он обратился к нам, точнее ко мне: — Слушайте меня. Мы умрём, но вы — единственная надежда, что это будет не зря.

За ухом ещё саднило, и мне сильно хотелось сказать что-нибудь злорадное, типа: «А‑а, вот ты как запел, когда прижало…» Но удержался, понимая, что им сейчас много хуже, чем нам.

— Земля должна знать правду,— продолжал «командир».

— Какую правду? — впервые за всё это время открыл рот Боб. Я глянул на него. Видок у него был не самый бравый. Ещё бы. Каково это — сознавать, что только сейчас кто-то погиб, закрыв тебя своим телом.

— Что на Марсе нет свободных колонистов,— ответил голубоглазый.

— Заключённые-смертники? — догадался Боб.

«Командир» отрицательно покачал головой. Тут влез Чуч:

— А спецназ?

— Да, вольнонаёмную охрану с большой натяжкой можно назвать свободными колонистами. Но основная часть населения — убитые на войне.

— Как это? — не поверил я своим ушам и вспомнил Козлыблина с его игрушкой.

— Вы вообще-то знаете, что на Земле идёт война? — устало спросил командир.

— Когда мы улетали, никакой войны не было,— возразил Чуч.

— А я что-то такое слышал,— вмешался Пилецкий.— Но не поверил. Глупость какая-то. Будто идёт война, но она виртуальная. Вроде компьютерной игры.

Повстанцы переглянулись и невесело посмеялись.

— Значит, информация всё-таки просачивается,— сказал командир.— Я тоже ничего толком не знал, пока сам не попал сюда. И это при том, что я больше десяти лет преподавал в университете историю. На Земле, милые вы мои заложники, идёт мировая война. В ней участвует двенадцать держав. Но, как вы верно заметили, никто никого не убивает, никто не портит технику и не сносит с лица земли города. Война ведётся на виртуальном уровне. Но периодически подводятся итоги в реале. Во-первых, выплачиваются контрибуции, во-вторых, в программах этих виртуальных войн фигурируют реальные люди…

— И всех, кого «убивают», отправляют на Марс! — догадался я.

«Командир» покачал головой:

— Всей Солнечной системы не хватило бы. Слава Богу, отправляют не всех, а только разность. Например, в определённый период с одной стороны погибло три миллиона двести человек, а с другой — три миллиона сто восемьдесят. Вот эти двадцать человек разницы и изымаются. Из обращения. И тут они работают в пользу противника.

— Ужас какой-то,— сказал Чуч.

— Это не ужас. Ужас был, когда их изымали, но никуда не отправляли, а просто убивали. Так было лет двадцать назад, ещё до колонизации Марса.

— Как выбирают, кого из «погибших» отправить? — спросил Пилецкий.

— Имена всех виртуально погибших известны. Но это сотни тысяч, а то и миллионы. Вычисляют разницу, а потом конкретные имена получают с помощью жребия. Точнее, методом случайных чисел.

— Как вы узнали, что вы… погибли? — спросил я.

— Вы военнообязанный?

— Да.

— Я тоже. Меня призвали. А о том, что я убит, я узнал уже на Марсе.

— Дикость какая-то,— потряс головой Чуч.

— Война — всегда дикость,— возразил командир.— Сейчас человечество пришло к самой, пожалуй, гуманной её разновидности.

— Колония международная? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Боб.

— Да, она делится на двенадцать губерний.

— Если вы сами говорите, что нынешняя война — самая гуманная, чего же вы тогда хотите? — спросил Пиоттух-Пилецкий.— Дезертировать из мертвецов?

— Это было бы неплохо,— сказал командир,— но сейчас — неактуально. Мы хотим, чтобы эта информация была открытой. Нельзя превращать людей в стадо, из которого на убой берут по жребию. А если уж это неизбежно, то человек должен хотя бы знать о такой возможности. Мы имеем сведения, что уже несколько лет жребий проходит нечестно, и случаи, когда правительство устанавливает бронь задним числом — в порядке вещей.

Меня осенило:

— А почему вы не торгуетесь? Поставьте условие, чтобы вас отправили с нами, дайте подписку о неразглашении…

Командир покачал головой:

— Во-первых, я просто не могу так поступить. Мятеж готовили сотни людей, я не могу их предать. Пусть лучше улетите вы, а с вами правда, чем мы с завязанными ртами. Во-вторых, живыми нас с Марса не отпустят всё равно, скорее перебьют вместе с вами, вы же слышали… Да я не уверен, если честно, что и вас-то отпустят.

— Отпустят,— возразил бородатый.— Если бы они хотели…

Но тут снова ожил коммуникатор:

— Что решили? — спросил губернатор.— У вас осталась одна минута.

— Сдаёмся! — крикнул «командир» и взглянул на бородатого: — Ты не передумал?

Тот покачал головой.

— Тогда отойдём. Стреляем на счёт «три». Режим поражения максимальный. Пока, ребята,— кивнул он нам, а «роже со шрамом» сказал: — Если получится, передай привет нашим. Сейчас посчитаешь нам.

— А может…— начал, было, я, но «командир» перебил:

— Не надо нас жалеть. Мы уже давно умерли.

Взяв по бластеру, они с бородатым отошли от нас на несколько шагов и встали друг против друга, прижавшись спинами к стенам тоннеля.

— Давай, считай,— скомандовал «командир».

— Раз.

Щёлкнули предохранители.

— Два.

Они направили стволы друг на друга.

— Три!

Короткая вспышка, звук, словно пламя вырвалось из огромной газовой горелки, и два обугленных тела повалились на пол.

— Что у вас там происходит?! — раздался встревоженный голос губернатора.— Мы вскрываем дверь!

— Валяйте! — отозвалась рожа со шрамом.

⁂

Потом был приём у губернатора русского сектора генерала Потехина, извинения за беспорядки и возмещение нам стоимости сломанных инструментов. Потом мы дали подписку о неразглашении по форме 001.

Нам сообщили, что погибшие повстанцы будут похоронены с почестями, как солдаты, убитые в бою. Нам сказали также, что, оказывается, «чекист» Смирнов был приставлен к нам, охранять наши жизни, и он с честью справился со своей задачей. Его тело будет отправлено на Землю, несмотря на дороговизну. Правда, Пила дал довольно циничное объяснение такой расточительности: «Его живого ведь должны были на Землю доставить. Так что — уплочено».

…Зальник мы всё-таки выпустили, только называется он «Live on the Moon», без Марса. Мне он не очень нравится, вялый какой-то и камерный. Но расходился он неожиданно хорошо, и, говорят, ряды наших поклонников пополнились любителями самодеятельной «костровой» песни. Что-то они в этом альбоме своё услышали.

А вот про наше пребывание на Марсе нигде никаких материалов не было. Вообще. Так что весь рекламный эффект, на который рассчитывал Ворона, пошёл насмарку. Я спросил его:

— Аркаша, а что, о Марсе совсем писать не будут?

Он наморщил лоб и переспросил:

— О Ма‑марсе? — Он у нас заикается, когда волнуется.— О каком Ма‑ма‑марсе?

Похоже, нет такой планеты в Солнечной системе.

Так что остались мне на память об этом полете, как единственный его результат, только длинные курчавые волосы на заднице. Оказывается, у всех космонавтов такие отрастают, так как в невесомости люди не сидят, не лежат и не травмируют тем самым луковицы волос.

…Иногда меня мучает мысль о том, что мы «не оправдали…», не стали борцами за справедливость и не пытаемся рассказать всем и каждому правду. Но я не представляю, как бы мы это сделали. Подписанные нами бумаги выглядели весьма недвусмысленно, и если бы я, например, выступил с публичным разоблачением, то меня просто-напросто засудили бы за разглашение государственной тайны на абсолютно законном основании. И по закону военного времени я однозначно схлопотал бы «вышку».

Правда, когда меня особенно прихватывает, я вспоминаю фразу «командира»: «Не надо нас жалеть. Мы уже давно умерли». И мне становится легче. В конце концов, они сделали свою игру и проиграли. Нам же они назначили роль бессловесных пешек, и мы её с успехом исполняем.

Но как-то, за бутылочкой, я всё-таки не удержался и рассказал обо всём этом Петруччио. Как ни странно, его больше всего зацепило, что обломок алмазного купола упал на то место, где должен был сидеть он.

— Опять я вытянул верную карту,— сказал он удручённо, почёсывая за ухом кота Филимона Второго.— Выходит, зря я надеялся, что утратил эту способность навсегда. Хорошо ещё, что я не знал этого вашего «чекиста» лично, а то бы совесть замучила.

А потом мы выпили ещё, и он предложил мне написать обо всём этом песню и даже название придумал: «Мертвецы на Марсе». Говорит:

— И разоблачим их всех к чёртовой матери!

Но я возразил:

— Никого мы не разоблачим. Никто даже и внимания не обратит, решат, что эти наши откровения — поэтический вымысел. Да и вообще, песни я хочу исполнять про живых и на Земле.

Потом мне ещё одна идея в голову пришла: связаться с Козлыблиным, да похимичить в той его «чумовой игрушке». Я говорю Петруччио:

— Дай-ка я от тебя Козлыблину позвоню.

А он — хлоп себя по лбу:

— А я-то никак вспомнить не могу, что мне все эти твои марсианские хроники напоминают! Когда вас не было, мне он среди ночи позвонил. «Поздравь,— говорит,— я послезавтра тоже на Марсе буду!» — и рожа у него от счастья сияет, как начищенный пятак. «Как это так? — спрашиваю.— Что за гон?» «Да я тут одну игрушку взломал окончательно, а главный бонус в ней — отправка на Марс!» «Ну, поздравляю,— говорю,— удачи тебе». А сам, конечно, не поверил ни фига, решил, что он переел чего-то, и у него крышу сорвало…

Я тут же позвонил Козлыблину. Но его ДУРдом[1] ответил, что хозяина забрали в армию и он велел передавать всем приветы…

Ох, и нажрались же мы с Петруччио в тот вечер.