Неведомое

Глава пятая

Было бы совершенно ошибочно предполагать, на основании предыдущих глав, что мы не допускаем и существования галлюцинаций и что мы оспариваем у них принадлежащее им место. Но, по нашему убеждению, крайне необходимо установить кое-какие различия и определения.

Существуют настоящие галлюцинации, то есть иллюзии, заблуждения, ложные ощущения. Одни могут быть испытываемы субъектами нервными, утомленными, больными, сумасшедшими; другие — существами, вполне здоровыми и духом и телом. В былое время врачи допускали лишь первые, т. е. болезненные галлюцинации, а это грубая ошибка невежества.

Галлюцинации — это иллюзия мозга и мышления; весьма важно не придавать им другого смысла и не предполагать, например, что могут существовать галлюцинации реальные. Если испытанное впечатление считается реальным, как результат внешней причины, действующей на мозг или на мышление, оно уже утрачивает свой характер галлюцинации и входит в область «фактов». Это уже не «галлюцинация». Различие это имеет капитальную важность. Главная трудность для нас состоит именно в том, чтобы разграничить в этой довольно спутанной области явлений то, что есть действительность.

Академический словарь определяет галлюцинацию так: «Это заблуждение, иллюзия человека, у которого представления не согласуются с действительностью». Определение смутное, сбивчивое; оно может быть применимо и к чему-нибудь другому, помимо галлюцинаций. Такого определения никак нельзя допустить. Литре толкует это слово несколько иначе: впечатление чувств, не обусловленное никакой внешней причиной, которая могла бы его вызвать. Это уже немного яснее и точнее. В своем сочинении о галлюцинации зрения доктор Макси Симон пишет: «Галлюцинация заключается в впечатлении чувств без всякой внешней причины, которая могла бы породить его». Это определение, как и определение Литре, более всего соответствует общей идее, его-то мы и будем придерживаться. Важнее всего согласиться насчет того пункта, что галлюцинация есть, по существу своему, ощущение чисто субъективное, обманчивое, впечатление ложное.

Бриер де-Буамон написал о галлюцинациях сочинение чрезвычайно интересное и сделавшееся даже классическим; в нем врач-психиатр еще играет главную роль, но он уже настоятельно проводит ту мысль, что не все галлюцинации граничат с безумием; многие принадлежат вполне здравому состоянию мозга. Эта книга может считаться одной из первых попыток независимой научной мысли бороться против классической патологической теории и доказать, что в известных случаях галлюцинация может быть рассматриваема как явление чисто физиологическое. Автор, ярый сторонник принципа двойственности в человеке, отвергает мнение, усматривающее в сумасшествии один лишь невроз, а в причине его — лишь материальное физиологическое действие. «Мысли принадлежат к совсем иному порядку, чем ощущения. Психологические явления не могут быть поставлены на одну доску с впечатлениями чувств. Хотя мозг и есть центр мыслительных действий, но он не есть творец их». Бриера де-Буамона можно считать предтечей новейших исследователей в этой загадочной области, хотя слово «галлюцинация» сохранило и после его знаменитого сочинения свой патологический и медицинский характер.

Интересно привести несколько примеров различных родов галлюцинаций.

Галлюцинация — это сон наяву. Сны также производят в некоторых случаях галлюцинации, представляющие иногда все признаки реальной жизни.

Галлюцинации безумия так многочисленны, так разнообразны и так общеизвестны, что было бы излишним приводить их здесь. Медицинские сочинения о душевных болезнях полны ими, и каждый может легко познакомиться с этим видом явлений. К тому же они не имеют ничего общего с занимающим нас вопросом. Выберем лучше случаи, тщательно отслеженные и основательно описанные самими испытавшими их субъектами. Нижеследующее наблюдение мы заимствуем из сочинения доктора Ферриара из Манчестера, а ему случай этот рассказан писателем Николаи из Берлина. Случай старинный, но очень типичный.

«За последние месяцы 1790 года, — повествует этот академик, — у меня были огорчения, сильно меня расстроившие. Доктор Делл, обыкновенно пускавший мне кровь два раза в год, счел нужным на этот раз произвести только одно кровопускание. 24 февраля 1791 года, после одной неприятности, я увидел вдруг на расстоянии шагов десяти фигуру мертвеца; я спросил жену, видит ли и она ее? Вопрос мой встревожил жену, и она поспешила послать за доктором. Видение продолжалось 8 минут. В четыре часа пополудни видение повторилось; я был один в ту минуту. Обеспокоенный этим явлением, я отправился в комнату жены. Призрак последовал за мной. В десять часов вечера я увидел несколько фигур, не имевших отношения к первой. Когда миновало первое впечатление, я стал усматривать в призраках то, чем они были в действительности, то есть последствия моего нездоровья. Проникнутый этой мыслью, я стал тщательно наблюдать их, доискиваясь, в силу какой ассоциации идей эти фигуры представляются моему воображению, однако не мог найти никакой связи между ними и моими занятиями, мыслями, трудами. На другой день призрак мертвеца исчез, но заменился множеством других фигур, в числе которых встречались иногда и друзья мои, но большей частью это были все какие-то незнакомые мне люди. Вообще людей, принадлежащих к моему кругу, я не замечал между ними, а если и попадались знакомые образы, то все они принадлежали людям, живущим в отдаленных местах. Я было пробовал вызывать произвольно сильным напряжением воображения знакомых, но мне не удавалось облечь эти образы в наглядную оболочку, хотя они и существовали в моих помыслах, между тем как в другое время мне ничего бы не стоило вызвать их воочию. Настроение моего ума позволяло мне не смешивать эти ложные представления с действительностью. Видения мои оставались одинаково ясными наедине со мной и при свидетелях, днем и ночью, на улице и дома. Когда я закрывал глаза, они иногда исчезали, хотя бывали случаи, что они оставались видимыми, но когда я открывал глаза, они немедленно опять появлялись. Вообще эти фигуры, мужские и женские, по-видимому, мало обращали внимания друг на друга и суетливо толклись, как на рынке. Несколько раз я видел всадников, собак, птиц. В их взорах, одеждах, росте не было ничего чрезвычайного, но только они казались слегка бледнее, чем нормальные люди. Приблизительно месяц спустя число этих видений еще более увеличилось; я уже стал слышать их разговор. Иногда они заговаривали со мной; их речи были кратки и почти всегда дружелюбны. Несколько раз мне казалось, что это нежные, участливые друзья, старающиеся утешить меня в моих огорчениях. Хотя в ту пору мой дух и тело находились в довольно удовлетворительном состоянии и вообще я так освоился с этими призраками, что они уже нимало не беспокоили меня, однако я старался избавиться от них разными средствами. Доктора решили поставить мне пиявки; это предписание и было исполнено однажды в 11 часов утра. Фельдшер был со мной один в комнате; во время операции комната наполнилась разнообразными человеческими фигурами. Галлюцинация продолжалась непрерывно до четырех с половиной часов. Я заметил, что движение этих призраков становилось все медленнее. Скоро они начали бледнеть, а в 7 часов приняли белесоватый оттенок Их движения стали менее быстрыми, хотя очертания все еще сохраняли ясность. Мало-помалу они стали туманными и начали сливаться с воздухом. В восемь часов комната моя совершенно очистилась от фантастических посетителей. С тех пор мне раза два-три казалось, что эти видения опять повторятся, но ничего подобного уже больше не случалось со мной».

Вот случай галлюцинации настоящей и бесспорной. Автор рассказа в точности анализировал свои ощущения и не преминул указать, что это удивительное умственное расстройство объяснялось влиянием огорчений и беспорядком кровообращения в мозгу.

Вальтер Скотт рассказывает в своей «Демонологии», что один больной знаменитого доктора Грегори так описывал ему симптомы своей странной болезни.

«Я имею привычку, — говорил он, — обедать в пять часов, а когда пробьет шесть, я неизменно подвергаюсь фантастическому посещению. Дверь комнаты, даже если я имел слабость запереть ее на задвижку, внезапно отворяется, и появляется старая колдунья, вроде тех, что бродят по болотам Фореса; она входит с сердитым, раздраженным видом и приближается ко мне с угрожающими ухватками, потом она кидается на меня, да так проворно, что я не успеваю увернуться, и наносит мне сильный удар клюкой. Я падаю без чувств со стула и остаюсь в таком положении более или менее продолжительное время. Каждый день я подпадаю под власть этого видения. Вот в чем заключается моя диковинная болезнь».

Доктор тот час же осведомился, приглашал ли он кого-нибудь к себе обедать в качестве свидетеля этого посещения? Больной отвечал отрицательно. Свойство этих болезненных явлений такое странное, что всякий непременно припишет их мозговому расстройству, вот почему он всегда избегал говорить о них кому бы то ни было. «В таком случае, — сказал доктор, — если позволите, я сегодня же приду к вам обедать с глазу на глаз; посмотрим, явится ли злая ведьма нарушить наш tet-a-tet».

Больной принял это предложение с восторгом и благодарностью. После обеда доктор Грегори, подозревавший здесь какое-нибудь нервное страдание, пустил в ход свою блестящую, увлекательную беседу, чтобы отвлечь внимание хозяина дома от приближающегося рокового часа. Ему это удалось свыше его ожиданий. Настало шесть часов — и все ничего… Однако едва успело пройти еще несколько минут, как мономан воскликнул в смятении: «Вот она, ведьма!» И, откинувшись на спинку стула, он лишился чувств.

Этот призрак с костылем походит немного на то, что ощущаешь при кошмаре: удушье, стесненное дыхание иногда вызывают подобные образы в нашем мозгу. Всякий внезапный шум, услышанный спящим, который притом не сразу просыпается, всякое аналогичное ощущение осязания ассимилируется со сновидением, приспосабливается к нему, входя в течение мыслей сновидения, каково бы оно ни было; поистине замечательна быстрота, с которой воображение успевает найти полное объяснение этому перерыву, сообразуясь с ходом мыслей, выраженных в сновидении, хотя бы на это был дан ему один краткий миг. Если, например, человеку снится поединок, то какой-нибудь внезапный, посторонний стук мгновенно превращается в его сне в пистолетный выстрел; если видится сон, что оратор произносит речь, то услышанный шум превращается в рукоплескания; если спящий посещает во сне развалины, то шум представляется ему обвалом камней; словом, объяснительная система усваивается во сне с такой быстротой, что если предположить, что неожиданный, резкий звук, до половины разбудивший спящего, был громким зовом, то объяснение этого шума для спящего будет совершенно ясным и полным, прежде чем вторичный зов заставит его вернуться из мира сновидений к действительности. Последовательный ход наших мыслей во сне чрезвычайно быстр и индуктивен; это объясняет нам видение Магомета, который успел вознестись на седьмое небо, прежде чем кувшин с водой, упавший при начале экстаза, успел весь опорожниться.

Но пока оставим в стороне сны и сновидения — о них будет речь в особой главе, — а теперь обратим внимание исключительно на галлюцинации. Часто замечается одно явление, которому подвержены многие, между прочим, и Альфред Мори: с ним я часто беседовал по этому поводу. Оно бросает яркий свет на способ происхождения снов: это галлюцинации, предшествующие сну или сопровождающие пробуждение. Эти образы, эти фантастические ощущения возникают в тот момент, когда нами овладевает сон, или когда мы еще не совсем проснулись. Они составляют особый род галлюцинаций, которым принадлежит наименование гипногогических, — от слов «гипноз» — сон и «гогис» — производящий; соединение этих двух слов обозначает тот момент, когда обыкновенно и возникает галлюцинация. Люди, чаще всего испытывающие гипногогические галлюцинации, обыкновенно отличаются нравом раздражительным и по большей части подвержены перерождению сердца, воспалению сердечной оболочки или мозговым заболеваниям. Мори мог подтвердить это своим собственным примером.

«Мои галлюцинации, — пишет он, — гораздо многочисленнее и в особенности гораздо живее, когда у меня бывает расположение к мозговым приливам, что случается очень часто. Как только я начинаю страдать головной болью, как только почувствую нервные боли в глазах, в ушах, в носу и легкие судороги в мозгу, галлюцинации одолевают меня, стоит мне только закрыть глаза. Вот почему я всегда был подвержен таким галлюцинациям в дилижансе, проводя в нем ночь, так как недостаток сна, неспокойный сон всегда вызывает у меня головную боль. Один мой родственник, Густав Л., испытавший такие же галлюцинации, делает по этому поводу следующие замечания. "Если вечером, — говорит он, — я погружаюсь в усиленные занятия, то всегда у меня являются галлюцинации. Несколько лет назад я как-то два дня подряд занимался переводом одной довольно трудной выдержки из греческого сочинения; потом, когда я лег в постель, передо мной явились такие живые, многочисленные образы, сменявшиеся необыкновенно быстро, что я перепугался и приподнялся на постели, чтобы отогнать их. Напротив, в деревне, в спокойном состоянии духа, я редко наблюдаю такие явления".

Черный кофе, шампанское, употребляемые даже в небольшом количестве, постоянно вызывают у меня бессонницу, головную боль и сильное расположение к гипногогическим видениям. Но в этих случаях они являются через довольно продолжительное время, когда долго ожидаемый сон наконец начинает овладевать мной. В подтверждение этих наблюдений, стремящихся доказать, что прилив крови к мозгу является одной из главных причин галлюцинаций, я прибавлю, что их испытывают почти все, кто сильно подвержен головным болям, между тем как другие лица, в том числе и мать моя, почти незнакомые с головными болями, заявляли мне, что никогда не испытывали фантастических видений».

Из этих наблюдений видно, что галлюцинации должны иметь связь с возбуждением нервной системы и с расположением к мозговым приливам.

Гипногогическая галлюцинация является признаком того, что во время подготовляющегося сна деятельность чувств и мозга значительно ослаблена. Действительно, когда начинается галлюцинация, мозг уже перестал быть внимательным и напряженным; он уже не преследует логического, сознательного порядка мыслей и суждений; он предоставляет волю воображению и делается пассивным свидетелем образов, являющихся и исчезающих по воле фантазии. Это условие ослабления внимания, некоторой распущенности умственных способностей, в принципе, необходимо для того, чтобы вызвать данное явление; оно объясняет, каким образом галлюцинация может стать предвестницей сна. Для того, чтобы мы могли предаться сну, надо, чтобы ум наш некоторым образом стушевался, чтобы он ослабил свои пружины и пришел в полуоцепенелое состояние. А начало такого состояния именно и есть то, какое нужно для появления подобного рода галлюцинаций. Ослабление внимания может быть следствием или утомления органов мышления, непривычки их функционировать продолжительное время, или же следствием утомления чувств, которые мгновенно притупляются, уже не передают ощущений мозгу и уже не доставляют мышлению материала для деятельности. От первой из этих причин зависит сон, к которому привели нас предшествовавшие грезы. Ум, перестав быть внимательным, постепенно навеял сон. Вот причина, почему некоторые лица, не привыкшие предаваться размышлению и напрягать внимание, засыпают, лишь только задумаются или начнут читать. Вот почему от какой-нибудь речи или скучной книги клонит их ко сну: внимание, недостаточно возбуждаемое оратором или скучной книгой, стушевывается, и тогда сон не замедлит овладеть организмом.

В этом состоянии невнимания чувства еще не совсем притуплены: ухо слышит, члены осязают то, что находится с ними в соприкосновении, обоняние чувствует запах, однако их способность передавать впечатления уже не столь жива и остра, как в состоянии бодрствования. Что касается интеллекта, то он перестает иметь ясное сознание личного «я», он некоторым образом пассивен и весь уходит в предметы, его поражающие: он воспринимает, видит, слышит, но не сознает всего этого. Здесь задействован мыслительный механизм совершенно особенного свойства, во всем сходный с грезами.

Но лишь только опять блеснул ум, лишь только восстановляется внимание, сознание снова вступает в свои права. Можно сказать по справедливости, что в промежуточном состоянии между бодрствованием и сном ум является игрушкой образов, вызываемых воображением, что эти образы наполняют его всецело, ведут его за собой, похищают его помимо его воли, не позволяя ему в тот момент вдуматься в то, что он делает, хотя потом, придя в себя, он отлично может вспомнить испытанное.

Однажды под влиянием голода, которому он подверг себя из диетических соображений, ради здоровья, Мори увидел в переходном состоянии между бодрствованием и сном тарелку с кушаньем и руку, вооруженную вилкой. Заснув несколько минут спустя, он очутился за обильным столом и во сне слышал стук вилок обедающих гостей.

И не только образы, более или менее странные, звук, ощущения вкуса, обоняния, осязания осаждают нас в тот момент, когда овладевает нами сон; иногда какие-нибудь отдельные слова, фразы внезапно возникают в голове, когда человек задремывает, — и это происходит без всякого внешнего побуждения. Это настоящие галлюцинации мысли, ибо слова звучат во внутреннем ухе, точно их произносит какой-то посторонний голос.

Итак, явление происходит одинаково — все равно, имеет ли оно предметом какой-нибудь звук или мысль. Мозг получил сильное впечатление от внешнего ощущения или мысли, потом это впечатление воспроизводится самопроизвольно, путем отражения мозгового действия, которое порождает или гипногогическую галлюцинацию, или сон. Эти отражения мыслей, это возрождение образов, уже ранее воспринятых умом, часто бывают независимы от последних его соображений и забот. Они зависят тогда от внутренних движений мозга, находящихся в соотношении с движениями остального организма, и происходят путем сцепления с другими образами, поразившими ум, точно так же, как это бывает с нашими мыслями, лишь только мы предадимся мечтаниям, дадим волю своему воображению.

Видения, являющиеся во сне, могут тоже быть лишь галлюцинациями, вызванными каким-нибудь прежним, давно забытым воспоминанием, притаившимся в памяти. Приведем в пример следующее наблюдение Альфреда Мори:

«Первые годы жизни я провел в Мо и часто посещал соседнюю деревню Трильпорт на Марне, где отец мой строил мост. Недавно как-то ночью я во сне перенесся в дни детства; мне приснилось, что я играю в этой самой деревушке Трильпорт. Вдруг я вижу перед собой человека, одетого в форменное платье, и спрашиваю, как его зовут. Он отвечает, что его зовут С., что он сторож порта, затем исчезает, уступая место другим лицам. Я просыпаюсь с именем этого С. в голове. Было ли это чистейшим воображением, или действительно существовал в Трильпорте человек по имени С.? Я этого не знал, решительно не помня такого имени. После я расспрашивал одну старую служанку, бывало, часто водившую меня в Трильпорт. Она мне отвечала, что действительно С. был сторожем порта на Марне в те времена, когда отец строил там мост. Разумеется, я его видел когда-то, но воспоминания о нем сгладились у меня совершенно. Сон, воскресив его, как бы разоблачил мне то, что я уже не знал».

И это тоже несомненный тип галлюцинаций, в прямом смысле этого слова. Надо относиться осторожно к скрытым образам, полузабытым и бессознательным воспоминаниям. Много впечатлений подобного рода попадаются мне в рассказах моих корреспондентов. Публиковать их все было бы бесполезно. Однако не безынтересно будет привести следующие рассказы:

«Однажды, находясь в переходном состоянии, обыкновенно следующим за пробуждением, и когда человек еще не совсем очнулся от сна, я вдруг ясно увидел среди почти полной темноты человеческую фигуру, неподвижно стоявшую передо мной на расстоянии метра. Явление длилось несколько секунд, затем образ исчез, но через несколько минут опять явился, сохранив те же черты. Я никого не узнал в этой фигуре и, вероятно, по этой причине не констатировал совпадения ни с чьей смертью. Несколько месяцев спустя мне опять являлась при тех же условиях уже другая фигура, также мне незнакомая. Должен прибавить, что еще раньше этих явлений я имел случай увериться, что, сразу проснувшись среди сновидения, можно продолжать видеть, уже в бодрствующем состоянии, в течение краткого мига те предметы, какие видел во сне. Но в двух вышеприведенных случаях видение явилось после пробуждения и не было продолжением впечатления, испытанного во время сна. Вероятно, можно установить какое-нибудь различие между этими двумя родами явлений».

Ш.Туш.

Секретарь ученого Фламмарионовского общества в Марселе,

член астрономического общества Франции

и общества психических исследований в Марселе

По всей вероятности, это была галлюцинация гипногогического свойства. Еще один рассказ:

«Однажды, месяца два тому назад, я лежал в постели, но еще не заснул; вдруг чувствую ощущение чего-то тяжелого, опустившегося мне на ноги. Вслед за тем я совершенно отчетливо увидел спеленатого младенца, который, улыбаясь, смотрел на меня. Испуганный этим видением, я живо протянул руку и ударил кулаком в сторону ребенка. Ребенок валится с постели и исчезает. Это происходило совершенно наяву. Луна достаточно ярко освещала комнату, и я отчетливо различал видение. Вдобавок двери комнаты были плотно затворены, туда не могло проникнуть никакое животное и прыгнуть мне на постель. На другое утро я убедился, что все было в порядке. Добавлю в виде дополнения, что мысль моя инстинктивно обратилась к моему маленькому племяннику, которому тогда было три месяца; слава Богу, он и теперь жив и здоров.

Ж.М.

Манаск

(Письмо 393)

Также вид галлюцинации:

«Недели две назад, ночью, лежа в постели с открытыми глазами, еще не успев заснуть, испытал такое впечатление, как будто передо мной находится какое-то человеческое существо. Впечатление это продолжалось с минуту; мне казалось, что я вижу медальон с женским поясным изображением в натуральную величину. Медальон перемещался, как световое отражение, бледнел, изменял форму. В течение этой минуты я успел собраться с мыслями и вспомнить, что мое наблюдение может быть вам интересно в ваших изысканиях. Фигура эта не пробудила во мне никаких воспоминаний и показалась мне вполне незнакомой. Не могу судить, совпадало ли это видение с чьей-нибудь смертью, во всяком случае, оно не совпало со смертью кого-нибудь из моих близких. Я подумал, что это не видение, а скорее иллюзия зрения. Должен прибавить, что темнота в комнате была полная и что я очень отчетливо различал черты видения.

Анрио,

ветеринар в Шаванже. (Письмо 473)

Здесь также, очевидно, был род полусна, граничащего с галлюцинацией.

Предыдущие примеры могут быть объяснены с помощью теории галлюцинаций. Некоторые не оставляют на этот счет никаких сомнений. Является даже соблазн поставить на одну доску все эти интересующие нас явления, и вообще таково общее мнение. Но этому препятствует множество возражений, если только дать себе труд основательно проанализировать имевшие место факты. Некоторые примеры, по-видимому, можно было бы подвести под предыдущую категорию. Так, г. Керков, находясь в Техасе и спокойно покуривая трубку, после обеда, на закате солнца, видит вдруг в амбразуре двери своего деда, оставшегося в Бельгии. Автор письма мирно дремал после сытного обеда и находился в условиях гипногогической галлюцинации. Можно было бы допустить такого рода галлюцинацию, если бы его дед не умер как раз в этот самый час. Почему же явилась галлюцинация именно в этот момент? На это возразят, что именно благодаря такому совпадению и было замечено это явление. Вовсе нет. Автор больше никогда в жизни не испытывал ничего подобного, то же самое можно сказать и про авторов других рассказов. Очень редко случается, чтобы одно и то же лицо имело несколько видений: обычно испытывают только одно видение в жизни, и оно совпадает с чьей-нибудь смертью. Это вовсе не то же самое, что бывает с предчувствиями, более или менее смутными, из коих одно случайно исполняется и поэтому отмечается не в пример другим. Вдобавок г. Керков вовсе не тревожился о здоровье деда, точно так же ничего не предчувствовала и г-жа Блок, увидев в Риме своего четырнадцатилетнего племянника, умиравшего в то время в Париже, тогда как она оставила его совсем здоровым; то же можно сказать и о г-же Берже, услыхавшей в Шлесштадте, как поет ее подруга-монахиня, в тот момент, когда та умирала в Страсбургском монастыре. Таков же случай с молодой девушкой, которая после веселого обеда увидела призрак своей матери; или с Гарлингом, встретившим также среди бела дня двойник своего друга Гаррисона, умиравшего в то время от холеры. Все наши 100 с лишним случаев стоят вне этих физиологических объяснений. Здесь нет ни одного из условий и ассоциаций идей, свойственных гипногогическим снам.

Другое возражение: это точные даты смертей, узнаваемые через посредство видений и часто не согласующиеся с документами; возьмем, например, случай с г-жей Уиткрофт, которая увидела своего мужа, капитана, убитым 14 ноября, между тем как позднее в бумагах военного министерства дата его смерти была ошибочно показана на 15-е и только впоследствии исправлена на основании показаний очевидцев. Объяснение этих явлений путем галлюцинаций явно несостоятельно. Хотя в числе многих приведенных происшествий попадаются кое-какие случайные совпадения, однако, в общем, эти явления не поддаются такому толкованию. Бесспорно, бывают настоящие, несомненные галлюцинации, а также бывают и совпадения чисто случайные; но ни те, ни другие не мешают телепатическим явлениям умирающих. Все три рода явлений изображены в серии наших документов. Вскоре мы, впрочем, докажем, что психическое действие одной души на другую, на расстоянии, — факт неоспоримый.

Бриер де Буамон рассказывает следующий случай, который Ферриар, Гибберт и Аберкромби толкуют каждый по-своему.

В середине прошлого века один офицер английской армии, близкий знакомый моей семьи, был послан гарнизоном в местность, соседнюю с имением одного шотландского помещика, обладавшего, по слухам, способностью двойного зрения. Однажды, когда офицер, познакомившийся с ним, читал вслух дамам, хозяин дома, прохаживавшийся по комнате, вдруг круто остановился с каким-то вдохновенным видом и, позвав лакея, приказал немедленно съездить верхом в соседний замок справиться о здоровье его хозяйки. Если же в данном замке все будет благополучно, то ему следует сейчас же скакать в другой замок, — узнать о другой леди, имя которой было названо. Офицер закрыл книгу и попросил хозяина объяснить ему эти внезапные распоряжения. Тот сначала отнекивался, но, наконец, признался: ему показалось, что отворилась дверь и вошла дама маленького роста, имевшая сходство с обеими названными им знакомыми дамами; такое явление, объяснил он, есть признак внезапной смерти кого-нибудь из его знакомых. Несколько часов спустя слуга вернулся с известием, что одна из упомянутых дам внезапно умерла от удара, как раз в тот момент, когда явилось видение.

Невозможно относить насчет галлюцинаций все то, что для нас необъяснимо. Вот также поразительный факт. Кардан рассказывает, что во время его пребывания в Павии он вдруг заметил на своем указательном пальце красную точку. В тот же вечер Кардан получил от своего зятя письмо, сообщившее об аресте его, Кардана, сына, и о горячем желании последнего повидаться с отцом в Милане, где он был приговорен к смерти. В течение 53 дней красный знак все разрастался и, наконец, достиг оконечности пальца: он был красен, как кровь. После того, как сын Кардана был казнен, алое пятно на пальце у отца немедленно стало уменьшаться; на другой день после казни оно почти совсем исчезло, а через два дня от него не осталось даже и следов.

Бриер де Буамон относит это странное явление к категории галлюцинаций. Но с какой стати? Иллюзия зрения, продолжающаяся целых 53 дня! А совпадение? Можно ли его и здесь оставить без внимания? Разве не могла душа приговоренного к смерти сына оказывать психическое действие на своего отца, прекратившееся только с его смертью?

В своем сочинении о мозге Гратиолэ ставит следующие наблюдения в разряд галлюцинаций, и, по нашему мнению, совершенно напрасно.

Знаменитый химик Шеврель однажды сидел, задумавшись, у своего камина. Это было в 1814 году, незадолго до занятия Парижа союзными войсками. Царствовало всеобщее смятение. Шеврель поднялся с кресла, обернулся и между двумя окнами своего кабинета увидел вдруг какую-то бледную, белесоватую фигуру вроде продолговатого конуса, увенчанного шаром. Эта фигура, довольно расплывчатая, стояла неподвижно, и Шеврель, глядя на нее, испытывал все время какое-то особенное, тоскливое чувство. На мгновение он отвел глаза и перестал видеть призрак, но когда взглянул по тому же направлению, то опять увидел его все в том же положении. Этот опыт был повторен им несколько раз. Утомившись настойчивым видением, ученый решил уйти в свою спальню. В то время, как он проходил мимо, призрак тотчас же скрылся.

Месяца три спустя Шеврель получил запоздалое известие о смерти одного старого друга, завещавшего ему на память свою библиотеку. Сравнив даты видения и смерти, он убедился, что они почти совпадают. «Будь я суеверен, — прибавил Шеврель, — я подумал бы, что это было реальное явление».

В этом-то и весь вопрос было это видением или галлюцинацией?

Другой факт, о котором упоминает Гратиолэ, также был сообщен ему Шеврелем.

Ребенком он однажды катал шары в комнате, где несколько лет тому назад умерла его тетка; один из шаров закатывается в альков. Мальчик бросается за ним, нагибается, чтобы поднять шар, но в ту же минуту чувствует, как по его голове пробегает как бы дуновение и легкий поцелуй касается его щеки. Он ясно слышит голос, шепчущий ему на ухо: «Прощай!»

Гратиолэ к этому прибавляет: «Очевидно в этом случае галлюцинация развилась под влиянием сцепления идей».

Но, позвольте, это вовсе не очевидно!

А вот еще интересный пример, заимствованный из сочинения Б. Де Буамона "Галлюцинация".

Девица Р., особа очень рассудительная, набожная без ханжества, жила до замужества в доме своего дяди, знаменитого доктора, члена Института. Она в то время была в разлуке с матерью, жившей в провинции и страдавшей довольно серьезной болезнью. Однажды ночью молодой девушке приснилось, что она видит свою мать, бледную, изможденную, умирающую и в особенности огорченную тем, что ее дети далеко: один сын ее, священник, переселился в Испанию, а другой находился в Париже. Далее она слышала во сне же, как мать несколько раз звала ее по имени: люди, окружавшие постель больной, думали, что она зовет свою внучку, носившую то же имя: но больная заявила, что она желает видеть именно дочь, живущую в Париже. На лице ее появилось выражение сильного горя; вдруг черты ее исказились и покрылись смертельной бледностью, она безжизненно упала на подушки. Все это молодая девушка ясно видела во сне.

На другое утро она вышла к дяде очень печальная и расстроенная: тот осведомился о причине ее огорчения, и она рассказала ему все подробности поразившего ее сна. Тогда дядя обнял ее и сознался, что сон открыл ей сущую правду: мать ее только что скончалась. При этом он не входил ни в какие подробности. Несколько месяцев спустя девица Р., пользуясь отсутствием дяди, чтобы привести в порядок его бумаги, нашла какое-то письмо, брошенное в уголок. Каково же было ее удивление, когда она прочла в нем все те подробности, какие сама видела во сне; дядя нарочно скрыл их от нее, чтобы не произвести слишком тяжелое впечатление на ее ум, и без того уже потрясенный горем.

К чести своего независимого и просвещенного ума, Бриер де-Буамон делает по этому поводу следующие замечания: «Конечно, следует держаться в этом вопросе осторожной сдержанности, но скажем откровенно, что приводимые до сих пор объяснения не могут удовлетворить нас, — этот предмет касается самых глубоких тайн нашего бытия. Если бы мы стали перечислять имена всех известных лиц, занимающих высокое положение в науке, обладающих просвещенным умом и обширными познаниями, имена всех лиц, которые имели подобные предчувствия, подобные предостережения, — то уж одно это заставило бы нас крепко призадуматься».

Итак, уже с полвека тому назад физиологи готовы были отвести подобающее место «неведомому» в теории галлюцинаций. Теперь читателю известны рамки и границы теорий физиологической и патологической. Галлюцинация не объясняет телепатических явлений. Нам предстоит задача искать иного объяснения.