«Много есть вещей на небе и на земле, друг Гоpaциo, которых и не снилось вашим мудрецам».

(Гамлет, 1)


Итак, мы привели более сотни примеров явления умирающих. Еще столько же у меня имеется неизданных писем. Прочтя их добросовестно и без предвзятой мысли, вы убедитесь, что невозможно видеть в этом одни выдумки, подстроенные сказки или же галлюцинации со случайными совпадениями.

Голословное отрицание тут неуместно. Разумеется, эти явления переносят нас в область необычайного, неведомого, необъяснимого. Однако отрицание еще не есть решение загадки. По-моему, более разумно, более научно было бы постараться дать себе отчет в этих явлениях, чем отрицать их сплеча. Правда, объяснить их будет труднее. Как мы уже сказали вначале, чувства наши несовершенны и обманчивы; быть может, они так никогда и не раскроют нам истинную действительность, в этой области — еще менее, чем где бы то ни было.

Приведенные наблюдения были выбраны из числа других, гораздо более многочисленных. Читатели, интересующиеся свойством и разнообразием этих проявлений, наверное, прочли их внимательно и поняли, почему мы привели их в таком значительном количестве: мы именно хотели доказать, что случаи эти вовсе не так редки, не так исключительны, как многие воображают. Кроме того, ценность этих свидетельств возрастает пропорционально их численности.

Вы должны были заметить, что во всех рассказах подробности приведены с большой обстоятельностью, и что тут дело вовсе не в субъективных галлюцинациях, неопределенных, сомнительных и, главным образом, анонимных. Лично я испытываю непреодолимое отвращение ко всему анонимному, и я не понимаю, никогда не мог понять, как это у иных людей не хватает смелости отстаивать свое мнение и как, имея в запасе интересное сообщение, которое могло внести хоть какой-нибудь вклад в науку, иной господин не решается подписаться под своим рассказом; одни боятся скомпрометировать себя, не угодить влиятельным друзьям, другие не хотят очутиться в смешном положении, находятся под влиянием какого-нибудь суеверного предрассудка или другого несостоятельного соображения.

Еще раз приношу благодарность лицам, поделившимся со мной своими наблюдениями.

Со своей стороны, я старался следовать их указаниям, по возможности опуская личные обстоятельства. Мы уже говорили выше, что, в среднем, из 20 человек непременно найдется хоть один, который или сам испытал, или услыхал от кого-нибудь из близких о произошедшем с ними явлении такого порядка. Эта пропорция вовсе не мала. Вообще о таких приключениях почти никто не рассказывает иначе, как если его специально об этом попросят, да и то еще не всегда!

Теперь является вопрос: какова действительная ценность этих рассказов? Количества, очевидно, еще не достаточно — количество только коэффициент. Необходимо анализировать и качество. Предположение, что эти рассказы выдуманы с начала до конца с целью мистифицировать родных или знакомых, всерьез высказывалось, но мы с самого начала устраним такое подозрение. В некоторых случаях очевидцев было по нескольку человек. В других — свидетели испытывали такое потрясение, что даже заболевали. Первые из приведенных мною рассказов были сообщены мне лицами, за искренность и добросовестность которых я готов ручаться, как за свои собственные. Следующие за ними письма-свидетельства, очевидно, также вполне добросовестны. Приблизительно десятая часть сообщений проверены мной различными способами, и всегда эта проверка подтверждала правдивость рассказов, за исключением разве что каких-нибудь ничтожных вариантов.

Эти рассказы по свойствам своим, вообще, не отличаются от первых, слышанных мною от лиц, давно мне известных. Если первые правдивы, то нет основания предполагать, чтобы и аналогичные им не были точно так же правдивы. Шутники и врали редко изощряются в повествованиях, когда дело идет о смерти родственника, отца, матери, ребенка. Над своим горем редко кто потешается. Да и, кроме того, искренность слышится в самом тоне этих писем.

Отношения мои к авторам приведенных мною писем буквально таковы же, как и к тем корреспондентам, которые постоянно со всех концов земного шара шлют мне различные сообщения и наблюдения по астрономии и метеорологии.

Если какое-нибудь лицо пишет мне, что оно наблюдало затмение, болид, падающие звезды, комету, какое-нибудь изменение на Юпитере или Марсе, землетрясение, северное сияние, шаровидную молнию, радугу и т. п., то первым долгом я отношусь доверчиво к его показаниям, что не мешает мне, однако, рассмотреть и обсудить их. На это можно возразить, что положение не совсем одинаковое, потому что астрономическое или метеорологическое наблюдение может быть сделано одновременно и другими лицами, что уже вносит известную проверку. Без сомнения, это так. Но что касается мнения, какое я могу иметь об искренности наблюдения, то оно абсолютно одинаково: я принимаю показания на веру, но с правом свободной проверки. A priori у меня так же мало оснований не доверять ученому, профессору, судье, священнику, пастору, ремесленнику, земледельцу, когда они сообщают мне о явлении психического порядка, как и тогда, когда они рассказывают мне о каком-нибудь физическом наблюдении. Однако, так как психические явления встречаются реже и менее вероятны, то мы и относимся к ним строже, и, со своей стороны, я начал с того, что проверил значительное количество сообщений, наводя соответствующие справки. Я производил проверки, которые всегда приводили меня к полному подтверждению полученных мною сведений. То же самое делало, со своей стороны, Лондонское психическое общество.

Конечно, может быть и другая оценка, пожалуй, еще более допустимая; она сводится к тому, что, пожалуй, причина этих явлений действительно имела место, но конкретные наблюдаемые факты могли быть дополненными и приукрашенными совершенно искренно для того, чтобы «подогнать» их к событиям. Словом, описываемые явления были не более чем галлюцинациями, которые были подчеркнуты лишь потому, что они совпадали с чьей-нибудь смертью.

Эту гипотезу я рассмотрел и обсудил с величайшей тщательностью и пришел к заключению, что и она несостоятельна: 1) в тех случаях, когда я имел возможность проверить факты, я удостоверился, что они происходили именно так, как изложено в показаниях; 2) лица, приводящие их, все поголовно заявляют, что они находятся в нормальном состоянии здоровья, что они не подвержены галлюцинациям, что они наблюдали, констатировали факты с полнейшим хладнокровием и уверены в них; 3) анализируя эти рассказы, я не принимал в расчет того, что было ощущаемо во сне, и оставил лишь случаи, испытанные наблюдателем в бодрствующем состоянии; 4) я устранил те впечатления, которые, по-видимому, могут быть приписаны фантазии, самовнушению или различному роду галлюцинаций.

Сообщенные факты эти очень разнообразны, они наблюдались лицами всех состояний и всяких степеней развития интеллектуального и морального, наблюдались как мужчинами, так и женщинами всех возрастов, во всех классах общества, людьми различных вероисповеданий, будь они равнодушные скептики или легковерные идеалисты, наблюдались на севере или на юге, в расах англо-саксонской и латинской, во всех странах и во все времена. Самая строгая критика не может их игнорировать, она обязана считаться с ними.

Приписывать их галлюцинациям немыслимо. В настоящее время мы знаем, что такое галлюцинации, они имеют свои причины (о них будет речь впереди). Субъекты, испытывающие их, бывают к этому более или менее склонны — с ними это случается не раз, а иногда и очень много раз в течение их жизни. Здесь же свидетели вовсе не принадлежат к такому роду субъектов; они наблюдали психическое явление точно так же, как если бы увидали явление физическое, и повествуют о нем просто, без всяких претензий.

Если б такого рода факты были галлюцинациями, иллюзиями, игрою воображения, то их оказалось бы значительно большее число без совпадений с чьей-нибудь смертью. А между тем происходит совершенно обратное.

Организованное мною исследование доказывает это до очевидности: я просил присылать мне сообщения о всех случаях — все равно, замечалось ли совпадение или нет. Из ста явлений попадалось не более 6–7 случаев видений, не совпадающих со смертью близких людей. Если бы дело касалось галлюцинаций, то должно было случиться как раз обратное.

Кроме того, пришлось бы допустить возможность галлюцинаций одновременно у нескольких лиц, находящихся иногда на расстоянии нескольких сотен километров друг от друга.

Все приведенные случаи были испытаны лицами в бодрствующем и совершенно нормальном состоянии, не хуже нас с вами в данную минуту. Я особенно старался не приводить ни одного примера видений или явлений, виденных во сне, и с самого начала пытался, по принципу, установить ясную, точную, методическую классификацию всех явлений, какие нам предстоит изучить. Наше исследование имеет строго научный характер, как если бы мы занимались астрономией, физикой или химией. Сны, видения в состоянии сомнамбулизма или гипноза, предчувствия и предвидения, вызывания духов через посредство медиумов составят предмет уже других глав. Теперь же мы занимаемся специально явлениями умирающих, то есть лиц, еще находящихся в живых. Далее мы займемся явлениями умерших, объяснение которых носит совсем другой характер. Последние из приведенных примеров заимствованы из сочинения «Phantasms of the Living», изданного в Лондоне в 1886 году Гернеем, Мейерсом и Подмором, огромного двухтомного труда, содержащего протоколы строгих исследований, предпринятых этими тремя учеными от имени общества «Society for psychical Research». Изучая этот сборник, выносишь такое впечатление, что тот, кто упорствует в отрицании этих фактов, похож на слепца, отрицающего солнце.

В этом исследовании перечислено 600 случаев упомянутого порядка. Что до меня касается, то я получил свыше 1100 сообщений, достоверность которых представляется сголь же неоспоримой.

Конечно, не все эти рассказы, не все эти сообщения имеют одинаковую ценность. Надо было бы иметь возможность всегда контролировать их безусловную точность. Поражающая нас связь между видениями, слышанными звуками, испытанными впечатлениями и реальными событиями могла быть дополнена уже потом воображением самих повествователей, приукрашена ими, более или менее притянута к делу. Надо было бы иметь возможность сделать тщательное исследование по поводу каждого наблюдения, принять, словом, все предосторожности, какие мы привыкли принимать при наших астрономических наблюдениях и при физических или химических опытах, — и даже более того, потому что здесь прибавлен «человеческий» фактор, а с ним нельзя не считаться.

Такие предосторожности не всегда соблюдались и не могли соблюдаться, часто вследствие самого свойства этих явлений, связанных с кончиной близких людей, с огорчениями и тяжелыми воспоминаниями, — ведь с подобными вещами нельзя обходиться так свободно, как с лабораторными опытами. Но из того, что иные сообщения страдают кое-какой неопределенностью в подробностях, еще не следует, чтобы признавать их не стоящими внимания и не принимать их в расчет.

Наблюдения эти слишком многочисленны, чтобы не представлять собою чего-то реального. Кроме того, вековое предание, связывающее подобные явления с мертвыми, должно быть небезосновательно. Без сомнения, если бы каждый факт был вымышлен, то все целое не имело бы большой ценности. Но если даже свести их к их простейшему выражению, то и тогда останется известная суть. Эти факты в их совокупности можно сравнить с космическим характером Млечного пути. Каждая звезда, входящая в состав Млечного Пути и меньшая 6-й величины, не видима невооруженному глазу: она не производит впечатления на сетчатую оболочку. А между тем все целое прекрасно видимо простому глазу и представляет собой одну из дивных красот звездного неба. Именно численность этих фактов лишает нас возможности пренебрегать ими.

Великий философ Иммануил Кант писал по этому поводу:

«Философия, не боящаяся компрометировать себя рассмотрением различных ничтожных вопросов, часто становится в тупик, наталкиваясь на известные факты, в которых она не может усомниться безнаказанно, а между тем не может им и верить, не поставив себя в смешное положение. Так бывает с рассказами о привидениях. Действительно, нет упрека, к которому философия была бы так чувствительна как к упреку в легковерии и в приверженности к народным суевериям. Люди, щеголяющие дешевой славой и авторитетом ученых, насмехаются надо всем, что ставит обоих на один и тот же уровень. Вот почему истории о привидениях, всегда внимательно выслушиваемые в тесном кругу, беспощадно отвергаются перед публикой. Можно быть уверенным, что никогда никакая академия наук не выберет такого сюжета для конкурса, — и не потому, что каждый из ее членов был убежден во вздорности и лживости подобных повествований, а потому, что закон осторожности ставит разумные пределы рассмотрению подобных вопросов. Истории о привидениях всегда найдут тайных верующих, но в публике всегда будут предметом легковерия хорошего тона.

Что касается меня, то полное неведение насчет того, как дух человеческий вступает в мир и как он из него уходит, запрещает мне отрицать правдивость различных рассказов по этому предмету. Может быть, это покажется странным, но я позволю себе усомниться в каждом из отдельных случаев в частности и, однако, считаю их правдивыми в их совокупности».

К упомянутым явлениям можно отнестись тремя способами: или безусловно верить всему рассказанному, или безусловно отвергать все с начала до конца, или, наконец, допускать самые факты в их общей сложности, не подтверждая строгой точности всех подробностей. На этом последнем выводе мы и думаем остановиться. Все отрицать огульно было бы нелепо. Надо утратить всякую веру в человеческое слово вообще, чтобы сомневаться в правдивости вышеприведенных рассказов. Не много найдется фактов, исторических и научных, которые подтверждались бы таким большим числом свидетелей.

И что еще, с другой стороны, подтверждает их реальность — это обстоятельные подробности, часто отличающие эти рассказы и соответствующие действительным обстоятельствам жизни: рана, ружейный выстрел, раскроенная голова, труп на дне рва, тело, распростертое на берегу, утопление, повешенный, звук знакомого голоса, какой-нибудь головной убор, непривычная одежда, поза, дата смерти иная, чем та, которая была оповещена и т. п. Что и говорить, почти всегда можно усомниться в свидетельствах людских. Иногда на расстоянии нескольких дней самые ясные события переиначиваются до неузнаваемости, и вообще история народов и частных людей — великая лгунья. Но, однако же, надо принимать род людской таким, каков он есть, и, не требуя абсолютного, допускать вероятное и относительное. Трудно сомневаться, например, в том, что Людовик XIV отменил Нантский эдикт и что Наполеон покоится под куполом Инвалидов.

По-нашему, факты, которыми мы здесь занимаемся, неопровержимы, по крайней мере в общем. Всякий свободный от предрассудков ум не может отказаться допустить их.

Главное возражение, единственное даже, которое еще может возбудить спор, — это то, что их можно приписать случайности, нечаянным совпадениям. Рассуждают так «Ну, да, это правда, такой-то видал или слыхал то или другое; затем его родственник или близкий человек умер в тот же момент — ну так что ж! Ведь это случайное совпадение».

Ограничим срок времени, в течение которого происходит совпадение 12 часами до или после явления, — вообще же они совпадают гораздо ближе. Средняя цифра ежегодной смертности равняется 22 на 1000 человек Для периода в одни сутки эта смертность в 365 раз слабее, то есть равняется 22 на 365000, или одному человеку на 16591. Итак, значит, имеется 16591 шанс против одного на то, чтобы совпадения на один и тот же день не случалось. Да и то здесь взята общая цифра. Для лиц же молодых, в цвете лет, пропорция понижается до одного на 18000, 19000, 20000.

А так как явления без совпадений не в 20000 раз и не в 10000 раз, и не в 5000 раз, и не в тысячу, и даже не в 100 и не в 10 раз более многочисленны, чем явления с совпадениями, — мало того, не равны даже последним по числу, не составляют даже половины, четвертой доли, ни даже десятой доли всех явлений, то из этого мы заключаем, что между явлениями и смертями существует такая же связь, как между причиной и следствием.

Мы и не думаем отрицать случая нечаянных совпадений. То, что называется случайностью, то есть неведомая пружина действующих сил, иной раз творит просто чудеса. Я могу привести по этому поводу несколько замечательных примеров.

В то время, когда я писал свое большое сочинение об «Атмосфере» и как раз занимался составлением главы о силе ветра, где приводил любопытные примеры, произошел следующий случай.

Мой кабинет в Париже имеет три окна: одно обращено на запад и выходит на бульвар Обсерватории, другое обращено на юго-запад к самой обсерватории, а третье смотрит прямо на юг, на улицу Кассини. Дело было летом. Первое окно, выходящее на каштановую аллею, было отворено. Вдруг небо заволакивается тучами. Поднимается вихрь, который распахивает плохо притворенное третье окно и взбудораживает все бумаги на моем столе; ветер уносит листки с только что написанным мною текстом, и они летят вихрем поверх деревьев. Минуту спустя хлынул проливной дождь. Спускаться вниз разыскивать улетевшие листки казалось мне напрасным трудом, и я поставил на них крест. Каково же было мое изумление, когда несколько дней спустя я получил из типографии Лагюра, отстоявшей от моей квартиры на добрый километр, оттиск этой самой главы, всей целиком, без малейших пропусков! Заметьте, что в ней трактовалось именно о любопытных проделках ветра. Что же такое произошло? Вещь очень простая.

Рассыльный из типографии, живший в квартале Обсерватории и приносивший мне корректуру, пошел домой обедать, и на обратном пути увидел на земле перепачканные, измоченные страницы моей рукописи. Он вообразил, что сам растерял их, поэтому постарался подобрать их как можно тщательнее и отнес их в типографию, конечно, не думая хвастаться своим поступком. Право, точно сам ветер позаботился принести эти листки в типографию!

А вот и другой пример. Я обещал священнику, венчавшему меня (в благодарность за большое одолжение, которое он оказал мне), взять его с собой на экскурсию на воздушном шаре. Надо вам сказать, что мы с женой решили совершить свадебное путешествие по воздуху. Дней десять после свадьбы мы пускаемся в путь с Годаром в качестве аэронавта, предварительно известив о том аббата запиской. Но аббат, по неудачному стечению обстоятельств, как раз выехал из Парижа, чтобы провести несколько дней на даче у берегов Марны, и не получил моей записки. Не видя аббата на газовом заводе в момент отправления, я надеялся, что наше путешествие пройдет незамеченным, и что я исполню свое обещание когда-нибудь в другой раз. Но мне отнюдь не хотелось огорчать аббата. Существует бесконечный выбор направлений для шара, поднимающегося из Парижа. Надо же было, чтобы наш воздушный корабль направился как раз в сторону Марны и пронесся над самой дачей священника. В это время он сидел за столом в своем садике; увидав шар, медленно плывущий над его головой, и вообразив, что я прибыл за ним, он стал звать меня изо всех сил, умоляя, чтобы я спустился. Он пришел в отчаяние, увидав, что мы продолжаем свой путь. Кажется, сам черт не мог бы сыграть с нами такой лукавой штуки. А между тем все зависело от случайного направления ветра.

Эмиль Дешан, довольно известный в свое время поэт, автор драматического либретто «Гугенотов», рассказывал мне о целой серии курьезных совпадений.

Ребенком, воспитываясь в одном пансионе в Орлеане, он однажды случайно обедал с неким г. Фонжибю, эмигрантом, недавно вернувшимся из Англии, и тот угощал его плумпуддингом, блюдом, в то время не известным во Франции.

Воспоминание об этом угощении почти изгладилось из памяти Дешана; но вот однажды, лет десять спустя, проходя мимо ресторана на бульваре Пуассоньер, он увидел в окне пуддинг очень аппетитного вида.

Он входит, спрашивает себе порцию этого кушанья, но ему отвечают, что пуддинг раньше был заказан одним посетителем.

— Г. Фонжибю! — восклицает конторщица, заметив досаду Дешана. — Не будете ли вы так добры уступить часть вашего плумпуддинга вот этому господину?

Дешан не без труда узнал г. Фонжибю в этом пожилом, почтенном господине, напудренном добела, в мундире полковника, обедавшем за соседним столиком. Полковник любезно уступил ему часть своего пирожного.

Протекло много лет, у Дешана совершенно вылетели из головы и пуддинг, и г. Фонжибю. Но однажды его пригласили обедать в один дом, где должны были подавать за столом настоящий английский плумпуддинг. Дешан принял приглашение, но, смеясь, предупредил хозяйку дома, что без г. Фонжибю дело никак не обойдется, и позабавил все общество, рассказав о своем приключении.

В назначенный день Дешан является. Десять человек гостей занимают приготовленные им места за столом и ждут появления великолепного плумпуддинга. Кто-то из гостей стал поддразнивать Дешана по поводу его рокового Фонжибю, как вдруг лакей докладывает: «Господин Фонжибю!» Появляется старик, еле передвигающий ноги, и медленно обходит вокруг стола со смущенным видом. Что это — призрак? Или чья-нибудь шутка? Время было масленичное. Сперва Дешан вообразил, что это непременно шутка. Но, когда старец подошел ближе, он вынужден был признать в нем самого г. Фонжибю. «Волосы у меня поднялись дыбом, — пишет Дешан. — Сам Дон-Жуан, наверно, не так испугался при виде Каменного гостя». Все, однако, объяснилось очень просто. Г. Фонжибю, приглашенный обедать к одному из жильцов дома, ошибся номером квартиры.

В самом деле, во всей этой истории встречается целая серия совпадений самых поразительных, и мы вполне понимаем восклицание Дешана при одном воспоминании об этом приключении: «Три раза в жизни мне случалось есть плумпуддинг, и всякий раз при этом присутствовал г. Фонжибю! Почему? Случись это в четвертый раз, я, кажется, сошел бы с ума!»

Другая игра случая: за игорным столом в Монте-Карло один и тот же номер рулетки вышел пять раз подряд [Этот выход понтированного номера дает в первый раз 35 луидоров на один, то есть 700 франков; второй выход того же номера, на котором оставлена сумма выигрыша, дает уже 24500 франков. Если оставить ставку и на третий раз, то в случае выхода того же номера она дала бы 857500 франков. Но устав банка этого не допускает и определяет максимум ставки в 9 луи; однако он допускает выигрыш до 120000].

Случалось на той же рулетке, что красная выходила двадцать один раз подряд. А между тем здесь имеется два миллиона шансов против одного на то, чтобы номер этот не выходил подряд.

Не проходит года в Париже, чтобы откуда-нибудь с пятого этажа не упал горшок с цветами и не убил наповал мирного пешехода. Нельзя, следовательно, отрицать, что бывают изумительные совпадения; что и говорить, — случай проделывает иногда необыкновенные штуки. Я первый готов с этим согласиться, но ведь все можно объяснить случайностью.

Случайность можно выразить цифрой, — это и есть, как говорится, теория вероятности. Так, если я наугад вытаскиваю карту из полной колоды, и она оказывается шестеркой червей, то я вывожу заключение, что это случай дал мне эту шестерку, — один только случай, потому что я не знал, одинаковы ли карты, хорошо ли стасована колода и почему мне попалась именно шестерка, а не какая-нибудь другая карта.

Итак, случайность дала мне шестерку червей; но эту случайность можно выразить цифрами. На получение шестерки червей из колоды в 52 карты у меня был один шанс против пятидесяти двух; на получение шестерки — один шанс против тринадцати, на получение червонки — один шанс против четырех, а на получение красной карты — один шанс против двух. Наконец, у меня был 51 шанс против 52 на то, чтобы не вытянуть какую-либо карту, заранее намеченную.

Итак, математически я могу приурочить к тому или другому событию вероятность, выражающуюся в цифрах. Но трудность состоит не в исчислении различных математических вероятностей, хотя это тоже вещь мудреная и может поставить в тупик гениальнейшего математика, главная же трудность — в применении этих математических законов к реальным событиям.

В математике доказывается, что исчисление вероятностей применимо только в том случае, если опыты повторяются бесконечно, и тогда только оно бывает верным.

Итак, передо мной колода карт; у меня всего один шанс против пятидесяти двух на то, чтобы вытащить шестерку червей, а между тем очень может быть, что я и вытащу эту карту. Этому ничто не мешает, и это столь же вероятно, как и получение всякой другой карты. Этой маленькой вероятностью нельзя пренебрегать. Поэтому с моей стороны было бы неразумно заключать что-либо из того, что я, наметив заранее шестерку червей, вытащу именно эту карту.

Если, взяв другую колоду и хорошенько стасовав ее, я опять вытащу шестерку червей, то вероятность становится очень малой: (52x52=1/2704).

Но невозможности все же нет. Это может случиться; это случалось, и комбинация шестерки червей, за которой следует другая шестерка червей, — так же точно вероятна, как всякая другая комбинация двух карт, следующих друг за другом.

Если я возьму третью колоду карт, потом четвертую, пятую — то вероятность того, что я вытаскивал бы все ту же шестерку червей, становится все слабее и слабее, потому что число различных комбинаций возрастает до фантастических размеров. Но ни в каком случае мы не дойдем до невозможности. Всегда будет возможным, чтобы случай привел определенную комбинацию, и она будет иметь столько же шансов, как и всякая другая данная комбинация.

Чтобы добиться невозможности, надо дойти до бесконечности. Другими словами, уверенность в том, что я не вытащу постоянно одной и той же шестерки червей явится лишь тогда, если я повторю эти вытаскивания до бесконечности. Никогда я не приду к уверенности математической или же я приду к ней лишь в том случае, если у меня в запасе бесконечное число опытов.

Итак, если бы для вывода заключения требовалась математическая уверенность, то нельзя было бы прийти к заключению, потому что бесконечного числа опытов все равно никогда не достигнешь.

К счастью, можно прийти к заключению, ибо уверенность математическая и уверенность нравственная имеют совершенно различные требования.

Предположим, что мне надо поставить на карту мою честь, мою жизнь, и все, что у меня есть дорогого на свете.

Конечно, у меня не будет математической уверенности в том, что на сто случаев шестерка червей не выйдет сто раз подряд. Математически и даже практически такая комбинация возможна; а между тем я охотно готов заложить честь свою, жизнь, состояние, отечество — все, что мне дорого, — против вероятности, что шестерка червей выйдет сто раз подряд.

Нет даже надобности доводить число опытов до сотни. Если даже я десять раз кряду вытащу шестерку червей, то не скажу: «Какой странный случай!», а предположу нечто другое, ибо случай не дает такой удивительной последовательности; скорее я предположу, что тут присутствует какая-нибудь причина, мне неизвестная, и что благодаря ей вынулась десять раз подряд одна и та же карта. Я буду в этом так уверен, что буду доискиваться до этой причины, рассмотрю, все ли карты одинакового крапа, не подшутил ли надо мной какой-нибудь фокусник, состоит ли, наконец, колода из различных карт, а не исключительно из одних шестерок червей.

Возьмем даже большую вероятность, например, вероятность вынуть одну и ту же карту два раза подряд. Это вероятность все еще очень слабая — 1 на 2704. Если б пари соизмерялось математически, то можно было бы заложить один франк против 2704, что не вынется из одной колоды два раза кряду одна и та же карта.

В действительности, в нашей повседневной жизни нашими поступками, нашими убеждениями и решениями руководят вероятности еще гораздо слабее этой вероятности, равняющейся 1/2704. Человек тридцати пяти лет, здоровый и не находящийся в какой-либо особенной опасности, подвергается риску 1 на 100 умереть до конца года и риску 1 на 3000 — умереть через две недели. Кто же из нас, однако, не считает себя почти что уверенным в том, что проживет еще две недели? Если сопоставить шансы на жизнь с выниманием карты из колоды, то выходит, что вероятность вынуть четыре раза подряд одну и ту же карту почти равняется вероятности для человека прожить еще хоть один час, притом для человека тридцатипятилетнего, вполне здорового и не подвергающегося никакой особенной опасности. Математически никто не может быть уверен, что он проживет еще один час, но нравственно в том имеешь почти полнейшую уверенность.

Возьмем еще для примера присяжных, которым надлежит присудить обвиняемого к смертной казни. Помимо редких исключений, они не бывают совершенно уверены в виновности субъекта; как ни слаба вероятность его невиновности, все же она почти всего более 1/2704. Такая масса побочных обстоятельств могла повлиять на исход дела! Может быть, в деле были лжесвидетели? Или свидетели ошибались? Искренно ли было признание обвиняемого? Кто знает, не было ли тут каких-нибудь махинаций? Словом, есть пропасть неведомых данных, уничтожающих всякую математическую уверенность и оставляющих уверенность лишь нравственную.

Итак, нами никогда не руководит уверенность математическая. Постоянно, даже в случаях самых несомненных, нами руководит уверенность нравственная. Ее нам достаточно, другого мы ничего не требуем для наших действий. Даже ученый, производящий опыты материальные, по-видимому, безукоризненно, должен дать себе отчет, что для него нет уверенности математической; всюду впутываются бесчисленные неизвестные и отнимают характер той безусловной уверенности, какую может дать только математика.

Теперь остается только узнать, правы ли мы, довольствуясь этими вероятностями, положим, сильными, но все же еще очень далекими от уверенности.

Неужели мы так легкомысленны, неосторожны? И можем ли мы заключать, как это делается сплошь и рядом, что проживем на свете больше часа, что на железной дороге не будем раздавлены, что обвиняемый, уличенный всеми свидетелями, невиновен, и т. п.?

Это кажется очевидным. Невозможно было бы жить на свете, если бы приходилось считаться только с уверенностью. На свете ни в чем нет уверенности; все только приблизительно, и мы правы, поступая так, потому что опыт почти всегда оправдывает наши притязания.

Вот что говорит по этому поводу Ш. Рише: «Мы не имеем право требовать от психических явлений более сильной степени вероятности, чем от других наук, а при вероятности немного большей одной тысячной уже получается доказательство достаточно точное.

Такое огромное количество фактов не поддается объяснению иначе, как с помощью телепатии, так что приходится допустить психическое действие на расстоянии. Какое дело до теории! Факт является, по-моему, доказанным и положительно доказанным».

На основании общей сложности телепатических наблюдений вычислено, что вероятность случаев явлений умирающих равняется нескольким миллионам против одного, при условии, что совпадение явления со смертью приходится не совсем точно, а в промежуток времени более часа, и что нет никакой причины предполагать, чтобы данному лицу угрожала смертельная опасность.

[Исследование, предпринятое Лондонским психическим обществом, привело к следующим результатам: на 248 лиц наблюдался лишь один случай зрительной галлюцинации. Доискиваясь вероятности нечаянного совпадения между смертью А и галлюцинацией субъекта В, пришли к следующему результату:

1/248x22/1000x1/365=1/4 114 545.

Из этого следует, что гипотеза о действительном телепатическом явлении в 4 114 545 раз более вероятна, чем гипотеза о нечаянном совпадении. Четыре миллиона сто четырнадцать тысяч пятьсот сорок пять раз — цифра, как хотите, внушительная! Получается уже достаточно фантастическая вероятность, если предположить, что во всех случаях совпадение галлюцинации и самого события произошло на протяжении двенадцати часов раньше или позже, т. е. в промежутке времени в 24 часа; но насколько вероятность становится еще фантастичнее, если принять в расчет совпадения более близкие, как это всегда и бывает, а в особенности если вычислить цифру вероятности случаев, когда совпадение приходится точка в точку.]

Это — пропорция гораздо более крупная, чем та, что руководит всеми нашими суждениями и поступками в жизни. Здесь уже является так называемая «нравственная уверенность».

В итоге оказывается: теория случайностей нечаянных совпадений не может объяснить приведенных фактов и должна быть устранена. Мы вынуждены допустить между умирающим и наблюдателем такое отношение, как между причиной и следствием. Это первый пункт, который надлежало установить в нашем научном исследовании.

Да, случайность, нечаянное совпадение, несомненно, существуют; но в данном случае это объяснение непригодно. Существует прямое соотношение между умирающими и впечатлениями, ощущаемыми его родственниками в этот момент.

По поводу одного случая, приведенного в «Phantasms of the Living», о котором будет речь впереди, Рафаэль Чандос писал в «Revue des deux Mondes» в 1887 году:

«Нельзя усомниться ни в добросовестности рассказчиков, ни, до известной степени, в точности наблюдений. Но это не все. Г. Бард видел возле кладбища призрак г-жи де Фревилль, блуждавший перед ним как раз в тот момент, когда эта дама, о болезни которой он и не подозревал, скончалась? Почему бы, говорят на это, данный пример не мог быть случайной галлюцинацией, учитывая, что случай способен иногда творить изумительные чудеса?

По правде сказать, этот аргумент, по-моему, прескверный, и его гораздо легче опровергнуть, чем аргумент о неполном и недостаточном наблюдении. А между тем оказывается, что это вздорное возражение приводится всего чаще. Вот что говорят: «Это галлюцинация! Хорошо! Но если эта галлюцинация совпала с таким-то реальным фактом, то это зависело от случайности, а не от того что существовало такое соотношение между фактами и галлюцинацией, как между причиной и следствием».

Случай — божество очень покладистое, на него всегда можно сослаться в затруднительных обстоятельствах. Однако здесь случай не при чем. Я предполагаю, что г. Бард, например, испытал за 60 лет своей жизни одну-единственную галлюцинацию, и это составит 1/22000 долю шанса на то, чтобы иметь одну галлюцинацию. Допустим, что совпадение между часом смерти г-жи де Фревилль и часом галлюцинации было полным: это составит, принимая в расчет 48 получасов в сутки, вероятность, равняющуюся одной миллионной доле.

Но и это еще не все: г. Бард, действительно, мог иметь и другие галлюцинации, потому что у него есть сотня знакомых помимо г-жи де Фревилль. Вероятность увидать в данный день, в данный час именно г-жу де Фревилль, а не кого-то другого, равняется приблизительно одной стомиллионной.

Если я возьму четыре аналогичных факта и соединю их все вместе, то вероятность испытать все четыре совпадения будет выражаться уже не одной стомиллионной, а такой дробью, в которой числителем будет единица, а знаменателем число с 36 нулями, число, которого не постигнет никакой разум человеческий и которое равняется абсолютной уверенности в том, что этого никогда не будет.

Следовательно, оставим в стороне гипотезу о случайности. При таких условиях не может быть случайности. Если кто-либо с этим не согласен, то мы приведем ему старинное сравнение о буквах азбуки, брошенных на воздух. Нельзя допустить, чтобы буквы, падая на землю, сложились в целую «Илиаду».

Итак, нельзя ни заподозрить недобросовестности со стороны наблюдателей, ни ссылаться на случайность неожиданных и необыкновенных совпадений. Приходится допустить, что дело касается реальных фактов. Как бы невероятно это ни казалось, эти правдивые галлюцинации несомненно существуют; они прочно обосновались в науке и удержатся на своем месте.

Читатели, которые потрудились прочитать вышеприведенные письма, должны были прийти к заключению, что на свете есть много вещей, объяснения которым мы не имеем. Область телепатии открывает перед нами целый новый мир для исследования.

Факты неоспоримы в их общей совокупности.

Среди горячего спора, поднявшегося в главных органах всемирной печати в июле прошлого года по поводу моего мнимого отречения от психических исследований, я не раз встречал следующее возражение, выставляемое против телепатических явлений: «Для того, чтобы эти факты могли быть допускаемы научно, необходимо было бы иметь возможность воспроизводить их по желанию, потому что таково свойство научных фактов».

Здесь очевидная ошибка в рассуждении. Эти факты относятся не к сфере опыта, а к сфере наблюдения.

Подобное рассуждение равносильно тому, как если бы кто-либо сказал: «Я поверю в действие молнии только тогда, если ее воспроизведут на моих глазах; я допущу северное сияние лишь в том случае, когда его воспроизведут тут же, сейчас. Пусть мне смастерят комету с ее хвостом или завтра же произведут затмение, иначе я ничему этому не поверю».

Такая путаница относительно наблюдения и опыта встречается довольно часто.

Зачастую люди удивляются, почему совершаются какие-нибудь факты более или менее странные, необъяснимые, нелепые, тогда как факты, которые кажутся, на их ребяческий взгляд, более естественными, более простыми, не совершаются. Почему, например, отворяется тяжелая, плотно запертая дверь? Почему появляется какое-то сияние, почему слышатся какие-то звуки? Почему является видение? Однако наука, наблюдение явлений природы или искусства приглашают нас умерить наше удивление и расширить поле наших представлений. Вот, например, бочка с динамитом, веществом в сто раз более страшным, чем порох, по своей разрушительной силе. Это вещество отличается чрезвычайной чувствительностью, и у всякого сохранились в памяти катастрофы, причиненные малейшей неосторожностью в обращении с динамитом. Этой бочкой можно разрушить целый город! И что же — попробуйте поджечь это взрывчатое вещество, и не получится никакого результата. Но простого удара молотком будет достаточно, чтобы произвести взрыв. Наряду с этим попробуйте приблизить зажженную спичку к бочонку пороха, зажгите крошечный фитиль, сядьте на бочонок и увидите, что выйдет!

Не будем же поражаться странностью психических явлений.

Разумеется, люди склонны отрицать все то, что кажется невероятным, что еще не изведано, что еще не постигнуто. Если бы мы прочли у Плиния или у Геродота, что у одной женщины был сосок на левом бедре, — сосок, которым она кормила своего ребенка, то мы расхохотались бы от души.

А между тем такой факт был подтвержден Парижской Академией Наук на заседании 25 июня 1827 года. Если нам расскажут про человека, у которого при вскрытии нашли ребенка внутри его тела; если нам скажут, что это был брат-близнец, заключенный в его организме, что этот младенец постарел, оброс бородой, то мы прямо назовем это сказкой. А между тем мне самому довелось видеть, много лет назад, 56-летнего мертворожденного. Один переводчик Геродота спокойно изрекает: «Что Роксана родила младенца без головы, — это такая нелепость, которая одна способна дискредитировать Ктезия». Нынче же во всех медицинских лексиконах говорится о безголовых младенцах. Эти примеры и еще многие другие склоняют нас к разумности и осторожности. Одни разве невежды способны все отрицать невозмутимейшим образом.

Загрузка...