Ночь! Наперсница тайн, что луной золотою
Свету преемствуешь дня! Вы, звезды! Геката с главою
Троичной, ты, что ко мне сообщницей дела нисходишь
Мне помогать! Искусство волшбы и заклятия магов!
Ты, о Земля, что магам даешь трав знанье могучих,
Воздух и ветры, и вы, о озера и реки, и горы,
Вы все, боги лесов, все боги ночные, явитесь!
Вами, по воле моей, возвращаются реки к истокам
На удивленье брегам; заклиньньями я усмиряю
Бурного моря волну и волную безбурное море;
Ветры зову и гоню, облака навожу и свожу я;
Лопаться зевы у змей заставляю я словом заклятья;
Дикие камни, дубы, что исторгнуты с корнем из почвы,
Двигаю я и леса; велю — содрогаются горы,
И завывает земля, и выходят могильные тени.
Жаркое дневное солнце стояло в зените, иссушая степь палящим зноем. Рыжевато-серый суслик, выглянувший из укромной норки под корнями засохшего дерева, на миг оказался ослеплен солнечными лучами, за что и поплатился: послышалось хлопанье крыльев и грозный клекот, солнце закрыла черная тень и острые когти стиснули тело испуганно пискнувшего зверька. Спустя мгновение кривой клюв пробил ему мозг и кость.
Спустя некоторое время степной коршун уже парил в небе, держа в когтях убитого зверька. Он сегодня удачно поохотился, сцапав двух полевок и одного суслика. Полевок он съел сразу, а суслика понес подруге, сидящей в гнезде на ветвях дуба на берегу реки. У самки со дня на день должны были вылупиться птенцы и коршун охотился за двоих.
Хищная птица парила над равниной, почти не взмахивая крыльями. Завидев ее мелкие грызуны с тревожным писком прятались в норы, неподвижно замирали, сливаясь с травой, ящерицы и змеи, в кусты зверобоя убирались мелкие птицы. Коршун равнодушно смотрел на эту привычную суматоху — он был уже сыт.
Неожиданно он заметил внизу нечто отличное от обычной степной суеты. По равнине скакали малорослые косматые кони, несшие смуглых всадников в шароварах и куртках-безрукавках, вооруженных луками и кривыми саблями. На скуластых, обветренных лицах читался охотничий азарт. Судя по тому, как они внимательно вглядывались в землю и примятую траву, наездники шли по чьим-то горячим следам.
Коршун, конечно, не знал, что под ним едет отряд ногайских татар. Но за свою жизнь он неплохо усвоил, что от людей нужно держаться подальше. Птица взмахнула крыльями, поднимаясь выше. Сейчас коршун видел, что охотники шли небольшими отрядами, растянувшихся широким фронтом, словно огромный полумесяц, с выдающимися вперед концами. Любой наблюдатель знакомый с охотничьей тактикой орды понял — идет облава. И судя по количеству всадников — на человека.
Коршун улетел вперед, оставив татар далеко позади. Однако вскоре впереди вновь замаячили всадники: на этот раз всего три ногайца, целеустремленно идущих по следу. Кочевники возбужденно переговаривались, показывая друг другу на землю. Похоже, что они, наконец, нашли того за кем охотились: один из татар что-то гортанно крикнул и стегнул коня, придавая ему ходу. Остальные последовали его примеру.
Но птица все же летела быстрее и вскоре эти преследователи такжеостались позади. Пролетев еще, коршун, наконец, увидел того, а вернее ту, за кем гнались ногайцы.
Под птицей виднелся холм или курган, один из многих, что молчаливыми исполинами возвышались вдоль реки. На вершине холма лежали каменные глыбы, почти незаметные в зарослях терновника и молочая. Человек непременно отметил бы, что очертания этих глыб слишком правильные для обычных камней. Да и сам камень был не из тех, что ожидаешь увидеть в степи — сквозь листья и стебли кустарника белел мрамор.
В расщелине между двух плит спала девушка лет двадцати. Сон её был неспокойным: она то и дело вздрагивала, переворачивалась с одного бока на другой, а если бы коршун спустился ниже, то услышал бы стоны и бессвязные слова, срывавшиеся с губ спящей. Похоже она принадлежала к иному народу, нежели её преследователи: кожа, пусть и загоревшая, все же была заметно светлее, чем у кочевников, да и лицо ничем не напоминало скуластые физиономии ногайцев. Прежде чем лечь спать девушка явно долго шла, а то и бежала по степи. Растрепанные, рыжевато-каштановые волосы покрывали пыль и репьи, босые ноги сбились в кровь, длинная белая рубаха, когда-то нарядная, с затейливой вышивкой, выглядела грязной и рваной.
Впрочем, коршуна это мало интересовало. Он сделал лишь один круг над странным холмом — точно убедиться, что лежащая еще не умерла. Убедившись, что девушка жива и пока здорова, а значит попировать на её трупе вряд ли удастся, коршун забрал влево и полетел к ждавшей его голодной подруге. Он был крылатым хищником и не отбирал добычу у хищников двуногих.
Марыся слишком поздно поняла свою ошибку. Заслышав конский топот, нужно было вжаться в землю, затаившись среди камней. Ногайцы могли и не осматривать холм, который мог оказаться курганом, насыпанным на могиле древнего вождя. Хотя степняки были не прочь пограбить старые захоронения, все же они опасались трогать их без своих шаманов. Сокровищ могло и не оказаться, а связываться с духами ханов никому не ведомых народов отваживался не всякий.
Но Марыся об этом не подумала. Она ничего не знала о суевериях степняков, а если бы и знала, то вряд ли упомнила, будучи уже не в состоянии здраво мыслить. Сбежав из плена ночью, к полудню девушка свалилась без сил, с трудом найдя подходящее место для укрытия. Стремительный бег под палящим солнцем, голод, жажда (за весь день она перехватила лишь пригоршню ягод да напилась воды из степной речушки), ежеминутное ожидание погони, незнакомая земля, — все это превратило её в затравленное, дерганое существо, с нервами, натянутыми как струны бандуры. Поэтому, заслышав самые страшные сейчас для неё звуки — стук копыт и звуки чужой речи, Марыся не выдержала. Словно испуганный зверь она выскочила из своего убежища и в слепом, не рассуждающем страхе кинулась вниз по склону.
Ногайцы сразу заметили фигурку в растрепанной белой рубахе. Предводитель кочевников, высокий степняк с золотой серьгой в левом ухе, бросил несколько слов другим кочевникам и те, пришпорив коней, с гиканьем стали огибать холм. Ногаец с серьгой остался на месте, готовый отрезать дичи путь, если та вздумает бежать обратно.
Марыся не успела пробежать и сотни шагов, когда ей стала ясна безнадежность её положения. Мимо неё промчались два татарина, сразу обогнав свою жертву. Разъехавшись в разные стороны, кочевники повернули своих коней и со свистом и улюлюканьем поскакали прямо на девушку, которой ничего не оставалось, кроме как карабкаться обратно на холм.
Ей удалось немного оторваться от преследователей, приостановивших коней, смеясь и наблюдая, как девушка карабкается вверх, цепляясь за пучки терновника и чертополоха, расцарапывая руки в кровь. Взобравшись, Марыся, наконец, поняла, что все её усилия бесполезны и не поймана она, лишь потому, что татарам захотелось поиграть с ней, как сытая кошка играет с полузадушенной мышью. Внизу у подножия холма ее уже поджидал третий ногаец, придерживающий коня, нетерпеливо переступающего с ноги на ногу. Заметив замершую в испуге девушку, кочевник довольно осклабился и небрежно махнул рукой: дескать, хватит, набегалась, давай спускайся.
Марыся обреченно взглянула на татарина. Деваться ей и впрямь было некуда и она это прекрасно понимала. Но все равно она не могла себя заставить спуститься к степняку. Она еще раз посмотрела на его надменное лицо. От всей мускулистой фигуры ногайца исходили презрение к жалкой рабыне из неверного племени. Кочевник выглядел, как символ торжествующей Степи, испокон веков посылавшей своих сыновей грабить и жечь поселения, убивать их жителей, уводить в полон их жен и дочерей.
Обжигающая волна ненависти к людокрадам застегнула Марысю, в ней взбурлила вольная кровь запорожских казаков и польских шляхтичей. Забыв о страхе перед татарами, она поддалась вперед и разразилась целой речью на ногайском, который научилась понимать за время плена. Так что ногаец узнал много нового и интересного о себе, своем появлении на свет и своих родственниках, среди которых оказалось немало домашних животных, регулярно болеющих похабными хворями.
Лицо татарина исказилось от ярости. Он издал безумный не то крик, не то визг, хлестнул свою лошадь и погнал её вверх по склону. Пылая жаждой мести, на ходу он вынул из колчана стрелу, накладывая ее на тетиву. Убивать или калечить девушку он, конечно, не собирался, хотя бы потому, что она принадлежала Нураддин — Султану, мурзе касаевской орды, к которой принадлежал и сам ногаец. Он собирался пустить стрелу совсем рядом с неверной сучкой, так, чтобы задеть щеку или мочку уха. Это неопасно, зато больно. Главное, чтобы эта девка поняла, — никто не смеет оскорблять безнаказанно воинов Аллаха. Кроме того, он надеялся этим поступком заставить Марысю еще побегать по степи, повеселив храбрых батыров. А когда потеха им надоест воинам, они накинут на беглянку аркан и отвезут мурзе.
Марыся подняла голову и увидела, как на неё смотрит наконечник стрелы, направленный, как ей показалось, прямо в глаз. И хотя девушка прекрасно знала, что ногайцы не станут её убивать, ее прошиб холодный пот и липкий страх зашевелился внутри неё, словно слепой червяк в гнилом яблоке.
Но степняк не успел выполнить свое намерение. Когда он уже был готов спустить тетиву, его скакун угодил ногой в щель между каменных плит. Раздался хруст ломаемой кости, конь упал на землю, громко ржа от боли и испуга. Не ожидавший этого татарин, державший поводья буквально двумя пальцами, вылетел из седла. Спущенная стрела вжикнула рядом с ухом Марыси, не задев его. Ногайцу пришлось гораздо хуже: он со всего маху врезался головой в мраморную плиту. Раздался треск раскалываемой кости, красные брызги вылетели из размозженного черепа, забрызгав мрамор, траву и Марысю. Ошметок мозга упал ей на лоб и она брезгливо сбросила его на землю, оставив на лице широкую красную полосу.
Несмотря на это Марыся ликовала. Карабкаясь сегодня на холм, она заметила, что его поверхность усеяна такими вот ловушками. Девушка и сама чуть не сломала ногу в одной из них, хотя двигалась несравнимо медленней ногайца и вообще чуть ли не вползала на вершину. Она не ожидала, что степняк разобьется насмерть, но, увидев это, оскалила зубы в мстительной ухмылке. Чтобы не случилось дальше, одна из татарских собак мертва, а значит, её побег уже был не напрасным.
Но радость девушки быстро улетучилась. Стоявшие с другой стороны холма ногайцы негодующе закричали. Игры кончились, теперь оба степняка не на шутку разозлились, погнав коней вверх по склону. Судя по лицам, искаженным в злобной гримасе, они всерьез вознамерились отомстить Марысе за смерть соплеменника, хотя вины девушки в общем то и не было — сам скакал как безумный. Другие ногайцы, видимо, учли его печальный опыт и все же старались, хоть иногда, смотреть куда ступает конь.
Сейчас, когда один из преследователей погиб у Марыси вновь появились желание и силы бороться за свободу, хотя она прекрасно понимала, что даже одного степняка ей хватит за глаза. Она оглянулась, высматривая наиболее удобный путь к бегству. Увы, вокруг была только голая степь. Единственный путь, суливший ей хоть какую-то надежду, находился за спинами ногайцев: в сотне шагов от кургана протекала небольшая река, окруженная камышами и небольшими деревьями. В них Марыся могла найти спасение. Но сейчас река была так же недоступна, как и Луна.
Продолжая оглядываться по сторонам, Марыся бросила взгляд на тело ногайца и пятна крови вокруг него. Вздрогнула и посмотрела еще раз, не в силах поверить в увиденное.
На её глазах кровь всасывалась в камень.
Марыся ожесточенно помотала головой, прогоняя наваждение, но оно не пропадало. Напротив стало еще видней как красные потеки бледнеют и исчезают, словно растворяясь в мраморе. Застывшая от ужаса Марыся наблюдала, как кусочек мозга, прилипший к одному из камней начал съеживаться, как если бы кто-то очень голодный высасывал из него все соки. Девушка была даже готова поклясться, что слышала доносящийся из-под земли омерзительный чмокающий звук и довольное урчание.
Крики ногайцев раздавались совсем рядом, но беглянка почти не обращала на них внимания. Кочевники были грубы, жестоки, от них мерзко воняло, но все же это было зло земное, человеческое и грозило оно только телу девушки. Здесь же, среди развалин (а теперь Марыся ясно видела, что это именно развалины, а не случайное скопление невесть как сюда попавших мраморных глыб) таилась какая-то бесовская сила, грозившая погибелью ее бессмертной душе. У себя на родине Марыся часто слушала рассказы о нечистой силе, которую насылает на землю Враг рода человеческого: о ведьмах слетающихся к Лысой Горе под Киевом, об огненных змеях, вводящих в соблазн одиноких женщин и незамужних девушек; о Вие — мохнатом подземном чудовище с веками до самой земли. Но что-то подсказывало девушке, что кровопийца, живущий в мраморе намного страшней всей украинской нечисти.
Между тем мрамор полностью очистился от красных потеков. Тело лежащего рядом ногайца тоже стало необычайно бледным, словно и из него высосали кровь. Марыся почти физически ощущала, как неведомая тварь внутри холма рвется наружу в поисках новых жертв и новой крови. Беглянка почувствовала, как под её ногами начала дрожать земля.
Впрочем, возможно, она тряслась от топота коней кочевников. Один из ногайцев, подъехавший совсем близко протягивал руку, желая ухватить Марысю за волосы. Но ему, как и его незадачливому предшественнику не пришлось исполнить задуманного. Пальцы татарина почти коснулись девушки, когда земля под ногами его коня вдруг вспучилась огромным пузырем, лопнувшим как прорвавшийся нарыв. Из разверзшейся дыры пахнуло духом мертвечины, что-то огромное черное вырвалось снизу, ударило в брюхо коня, сбросив его к подножию холма.
Как ни странно, падение не убило и даже не оглушило ногайца. Но порадоваться этому он не успел: выбравшись из-под своего скакуна он встретился взглядом с полыхающим адским огнем глазами неведомой твари, разрывающей его коня.
На первый взгляд это создание походило на черную собаку, правда, размером с небольшую лошадь. Но сильные лапы с острыми когтями и длинный хвост, бивший по бокам чудовища, делали его похожим на черную пантеру, каких Марыся видела в клетках на базарах Бахчисарая.
У ногайца хватило времени только на один взгляд, он даже не успел открыть рот для крика. Потому что раскрылась клыкастая пасть, истекающая черной слюной, задние лапы напряглись, и чудовище прыгнуло. Могучие лапы смяли татарина, как былинка на ветру. Чудовище опустило морду, потом подняло, уже измазанную кровью и с хрустом разгрызло оторванную голову.
Стоявшие на холме Марыся и ногаец в немом ужасе смотрели на кровавую бойню. Конь степняка, напротив, громко заржал и рванулся вниз по склону в паническом страхе. Ногаец, еле успевший ухватить поводья, изо всех сил нахлестывал животное (хотя это и было совершенно излишне), стремясь поскорее уйти из проклятого места, где, разверзлась бездна Джеханнама. И казалось, ему это удастся: конь летел как птица по противоположному от зверя склону холма.
Но адская тварь снова показала проворство и скорость. Подняв голову, она прислушалась к стуку копыт, а затем, с невероятной быстротой, метнулась вокруг холма наперерез всаднику. Ногаец почти доскакал до подножия и уже возносил благодарственную молитву Аллаху, когда внезапно перед ним возникло чудовище, оскалив окровавленные клыки. Конь поднялся на дыбы, из его пасти закапала пена. Не сумев справится с обезумевшим скакуном, ногаец вывалился из седла. Почуявший свободу конь, помчался по степи и вскоре исчез вдали.
Не обратив на животное никакого внимания, адская собака прыгнула на пытающегося подняться степняка. Черное тело полностью скрыло человека, послышался душераздирающий крик, тут же оборвавшийся довольным чавканьем.
Как ни странно, расправа чудовища с третьим ногайцем вывела Марысю из оцепенения. Не отводя расширенных глаз от кровавого пиршества внизу, она стала медленно сползать с холма, цепляясь за стебли растений.
Но черная тварь вновь поняла, что еще одна добыча пытается ускользнуть от неё. Подняв голову, она пристально посмотрела на замершую девушку. Из пасти чудовища, подобно диковинным усам свисали, капая кровью на землю, ногайские кишки. Какое-то время славянка и адская собака молча мерялись взглядами, затем тварь, коротко рыкнув, бросилась вперед. Могучие лапы взрывали землю огромными комьями, вырванные кусты чертополоха разлетались в разные стороны.
И все же за Марысей чудовище мчалось не так скоро, как за ногайцами. Казалось, оно нарочно дает ей отбежать подальше, то и дело, останавливаясь, чтобы понюхать или полизать кровавые лужи. Марыся, кубарем скатившись с холма, кинулась бежать, не обращая внимания на колючие ветки, рвущие её одежду и тело. Лишь добежав до давно примеченных камышей и не слыша сзади звуков погони, девушка рискнула обернуться.
Зверь быстро добрался до вершины холма, но спускаться не торопился. Напротив, собака развалилась на мраморных плитах, положив морду и передние лапы на особо крупный обломок. Она смотрела на Марысю без злобы и даже на этом расстоянии девушка различала в глазах зверя какое-то непонятное выражение. Чудовище смотрело вполне осмыслено, в его глазах читался… интерес?
«Может она наелась?» — мелькнула в голове робкая надежда. Впрочем, она понимала, что это вряд ли. Выползшая из-под земли тварь была не просто диковинной зверюгой, оголодавшей за долгое время. Существо, высасывающее кровь через камни, двигающееся с такой скоростью и с таким непонятным взглядом могло быть только дьявольским отродьем, если не самим Дьяволом.
Тем не менее, Марыся попыталась сделать то, что она бы сделала, встретившись с просто большим зверем: продолжая смотреть в огромные желтые глаза, она медленно отходила в густые заросли.
«Собака» продолжала смотреть на неё, но когда ветви и стебли почти скрыли Марысю, зверюга вскинула голову и протяжно завыла. От этого воя, казалось, заледенел воздух, растительность на холме разом пожухла, насекомые и птицы замолчали, а пролетавшая над равниной белая цапля рухнула замертво.
Не прекращая своего жуткого призыва к неведомым силам, тварь мотнула лобастой башкой и ринулась вниз. На подгибающихся от ужаса ногах Марыся снова бросилась бежать, хотя и понимала, что это бесполезно. Она не пробежала и двадцати шагов, а сзади уже слышался треск ломающихся камышей, крики вспугнутых лягушек и грозное рычание. Сердце билось как зверек, попавший в западню, немилосердно кололо в боку. Марыся думала, что еще вот — вот — она рухнет от изнеможения. Про себя она начала читать все молитвы от нечистой силы, какие могла припомнить, но шум не прекращался. Тварь явно не собиралась исчезать или рассыпаться и имя Бога её не пугало. Тогда Марыся стала читать молитвы, готовясь к смерти.
Неожиданно заросли кончились. Перед девушкой несла свои воды довольно широкая река, в которую, не разбирая броду, и кинулась Марыся. Поскользнувшись на топком иле, она упала, сильно ударившись головой о невидимую под водой корягу. Одновременно позади послышался гулкий топот и торжествующий лай. «Прими мою душу, Господи» — мелькнула мольба в гаснувшем сознании Марьи, после чего она погрузилась в тьму беспамятства, вязкую и черную, словно болотная грязь.
Марыся не знала, сколько она пролежала без сознания. Когда она открыла глаза, солнце уже клонилось к закату. Девушка лежала на мокром песке и смотрела в небо. Над ней колыхались камыши, рядом слышался плеск воды и лягушачье кваканье.
«Значит, я все еще у реки — подумала Марыся. — И я жива. Интересно, где эта черная образина?»
Сильно болела ушибленная голова. Марья подняла руку, чтобы нащупать ссадину и охнула от боли.
— Что, очнулась, наконец? — послышался рядом насмешливый голос. — Долго провалялась, пора бы уже и вставать.
Слова «пора бы уже и вставать» только произносились, а Марыся уже подскочила, как ужаленная, разворачиваясь на звук голоса. Здесь на чужбине ей неоткуда было ждать помощи. А значит, любой человек мог оказаться врагом.
То, что она увидела, оказалось настолько необычно, что девушка раскрыла рот от удивления. Скорей она могла ожидать, что с ней заговорит одна из лягушек.
Неподалеку от неё на стволе поваленного дерева сидела молодая девушка, ровесница Марыси или чуть младше. Стройная и гибкая, она была одета в странную рубаху без рукавов, намного короче, чем та, что была у Марыси. Вызывал недоумение и цвет одеяния — черного, словно монашья ряса.
Однако монашкой девушка явно не была и в её взгляде, устремленном на славянку не было ничего похожего на христианское смирение, лишь жадное любопытство. Тонкие черты лица выглядели, пожалуй, слишком волевыми для классической красоты, но все же они сильно выигрывали по сравнению с симпатичным, но простецким лицом Марыси. Большие темно-синие глаза смотрели уверенно, пожалуй, даже дерзко. В них угадывался острый ум и живость характера, но виднелось в них и что-то еще, непонятное. Густые черные волосы были коротко обрезаны, причем довольно неровно, как если бы кто-то в спешке кромсал шевелюру тупым ножом. Это, впрочем, не портило девушку, напротив придавая ей какую-то особую прелесть.
Незнакомке скоро надоело безмолвное разглядывание.
— Почему ты молчишь? — недоуменно спросила она. — Не стой столбом, скажи что нибудь.
— Здесь бродит одна здоровая зверюга, — сказала Марыся первое, что пришло ей на ум.
— И мы с тобой ей на один зуб.
— Она давно убежала, — небрежно отмахнулась девушка, как будто речь шла о чем-то маловажном. — Не думай о ней. Разве тебе не интересно кто я?
— Слава Богу, хоть не татарка, — ответила Марыся. Она немного успокоилась: незнакомка выглядела, хоть и странной, но не опасной. — Ты, наверное, черкешенка?
— Кто? — с неподдельным интересом спросила девушка. — О ком ты говоришь?
— О черкесах. Они там за Куман-рекою живут, — Марыся махнула рукой на юг. — Еще в горах, у моря. Смуглые, но не такие страшные как татары.
— Меоты? — пожала плечами незнакомка. — А Куман — Гипанис? Неважно! Я не меотка и не чер… как его? И не татарка, если ты называешь татарами этих варваров на лошадях.
— Они самые, — кивнула Марыся, — нехристи проклятые. Так, кто же ты?
— А ты угадай, — лукаво прищурилась девчонка.
Марыся еще раз внимательно оглядела собеседницу. Странная черная рубаха ни о чем не говорящая славянке. На указательном пальце кольцо или перстень с квадратной печаткой. На ногах никакой обуви, изящные лодыжки забрызганы грязью.
Грязь! Марья вдруг ясно поняла, что вся одежда девушки усыпана сырой землей, еще не подсохшей и поэтому мало заметной на черном одеянии. Грязь на руках и на ногах, комья земли, запутавшиеся в волосах. Марысе даже показалось, что она видит, как в одном из комьев извивается дождевой червяк.
Малость отошедшая от пережитых недавно волнений, Марыся вновь до смерти перепугалась неожиданно пришедшего в голову прозрения. Теперь она замечала все новые детали, ускользавшие от нее раньше. И слишком мелкие и острые зубы девушки и её очень бледную, почти белую кожу, словно никогда не видевшую солнца. И резким контрастом — алые губы на мертвенно-бледном лице. И запах! Легкий, ненавязчивый, но все же ясно распознаваемый смрад могилы!
Должно быть на лице у Марыси ясно отразился её ужас, потому что девушка спросила:
— Что-то не так?
Это было сказано самым участливым тоном, но он несколько не успокоил Марысю, потому что в глазах у черноволосой не было ни проблеска сочувствия. В них светилось все то же неизменное любопытство и какое-то игривое веселье.
Именно с таким выражением смотрела черная тварь с вершины кургана.
— Да что с тобой? — повторила вопрос девушка. — Будто ламию увидела.
— На… на каком языке ты со мной говоришь? — едва шевеля губами, спросила Марыся.
Девушка звонко расхохоталась.
— Ну, что же, умница — отсмеявшись сказала она. — Это немногие замечают. Разговариваю я с тобой на эллинском языке, которого ты, как я вижу, не знаешь. Дело в том, что все, что я говорю на своем языке, у тебя в голове звучит на твоем… варварском — высокомерно добавила незнакомка.
Марыся была слишком напугана, чтобы оскорбиться.
— Как такое может быть? — запинаясь, спросила она.
— Это такое заклинание, — охотно стала рассказывать девушка. — Запомнить его нелегко, но польза от него огромная. Благодаря ему я свободно общалась и с римлянами и с парфянами и с армянами, хотя ни армянского, ни парфянского не знаю, да и по латыни говорю не очень хорошо.
— А вообще ты молодец, наблюдательная, — похвалила девушка Марысю. — Обычно собеседник сразу все понимает и думает, что с ним говорят на его языке. Вслушиваться в чужую речь… Эй! Что за глупости? — удивленно перебила сама себя эллинка.
Бледная как смерть Марыся пятилась к камышам, лихорадочно крестя перед собой воздух.
— Чур меня! Ведьма! Сгинь, пропади чертово отродье! Да воскреснет Бог и да расточаться враги его! Отче наш иже еси на небеси! Да святится имя твое, да придет царствие твое. Не введи нас в искушение, но избави нас от лукавого! Богородица защити нас от козней Сатаны! Илья-пророк, порази молнией беса!
Девушка с интересом выслушивала Марысины молитвы. Только после одного особенно пылкого пожелания ей сгинуть и рассыпаться, она не выдержала и рассмеялась.
— Ну ладно, хватит! Ты же видишь, что твои заклинания на меня не действуют. Садись, поговорим. Сядь, я сказала! — уже строже прикрикнула она. Одновременно она сделала какой-то странный жест рукою и что-то прошептала.
Больше всего Марысе хотелось рвануть подальше от этого отродья оказавшегося каким-то необыкновенно древним упырем. Но неожиданно славянка почувствовала такую слабость в ногах, что просто села на песок, не в силах двинуться с места. Немного помолчав и успокоившись, она спросила:
— Это тоже твое ведовство?
— Что? — не поняла девушка.
— Ну, это с ногами?
— Аааа, это. Да, моё. Простенькое колдовство. Не бойся, оно скоро пройдет. Вообще успокойся. Тебя как зовут?
— Марыся, — настороженно ответила славянка и чуть не прикусила себе язык. Это же надо быть такой неосторожной! Ведь все знают: назовешь нечисти свое имя и все, потом не отобьешься.
— А меня Ниса, — беззаботно ответила девушка, — вот и познакомились. Ты мне Марыся, лучше вот что скажи.
В течении последующего времени Ниса задавала множество вопросов, больше половины которых славянка не понимала уразумев только, что её расспрашивают о невероятно древних временах. Больше всего девчонку интересовало, существует ли сейчас какое-то Боспорское царство, а если да, то кто там правит, а также, кто кесарь в Риме. Расспрашивала она вполне доброжелательно и вообще вела себя так будто они с Марысей давние подруги. Немного осмелев от такой непосредственности странной собеседницы, Марыся отвечала на вопросы, насколько ей позволяли её очень скромные познания по древней истории. Она говорила, что о Боспорском царстве слыхом не слыхивала, а Римское пало давным-давно и в Риме сейчас сидит папа римский, главный еретик и «латынник». Она видела, что Ниса то и дело недоуменно вскидывает брови, не понимая, о чем говорит славянка. Судя по всему ей трудно было понять, как далеко от своего времени она очутилась. Однако ничего похожего на испуг или раздражение у неё на лице так и не появилось. Она терпеливо выслушивала Марысю, иногда задавая наводящие вопросы, когда славянка путалась в датах и событиях. В общем, она мало походила на ту угрюмую седую старуху — ведьму, которой Марысю пугали в детстве. Видя это, девушка рискнула задать вопрос.
— А тебе сейчас не страшно? Все кого ты знаешь, умерли — и люди и царства.
Ниса снисходительно посмотрела на русинку.
— Нет времени для Тьмы, — пояснила она.
Подобный ответ вновь испугал Марысю. Она отстранилась от Нисы, вспомнив с кем имеет дело. Она была почти уверенна, что эллинка сейчас обернется кошкой или собакой и загрызет её. Но ничего подобного не происходило, и Марья успокоилась. Любопытство вновь победило в ней страх, и она задала ещё один вопрос:
— Так ты ведьма?
— Кто? — в свою очередь поинтересовалась девушка.
— Нуу, баба это такая… женщина. Порчу наводит, молоко у коров выдаивает. Обернуться может хоть кошкой, хоть свиньей или змеей. Собакой тоже может стать, — с некоторым вызовом сказала казачка. — В общем бесово отродье, душу Дьяволу продала.
— А это еще кто такой?
— Странная ты какая-то нечисть, — недоуменно сказала Марыся, расхрабрившись от такого почти детского вопроса. — Таких вещей не знать, да еще и тебе. Дьявол — искуситель, губитель, восставший на Бога и свергнутый за это в Преисподнюю, враг рода человеческого. Вся нечистая сила им рождена.
— Не то Тифон, не то Аид, — пожала плечами Ниса, — как у вас все перепуталось. А что за бог, которому он враг? Зевс? Аполлон? Митра?
— Это все идолы еллинские, которые пали перед Крестом Животворящим, — убежденно сказала Марыся. — А мы веруем в Иисуса Христа, Бога Единого, умершего за наши грехи и вновь воскресшего.
— А, ясно — со скучающим видом протянула Ниса. — Ты из этих придурковатых евреев, которые на каждом углу кричат, что спасутся только рабы да сумасшедшие. Так они все еще морочат людям головы? Странно только, что среди варваров эта вера тоже распространилась. Наверное, они стали еще тупее. А чернь во все времена одинакова.
— Я тебе не чернь! — огрызнулась Марыся, окончательно потерявшая страх. Выслушивать поношение своей веры и своего народа от девчонки, выглядевшей даже младше ее, она не собиралась. — И не с какими жидами мы не в родстве, они сами в Христа не веруют. Зато много кто другой верит. И на Украине и в Московии и в Сербии с Болгарией, что стонут под игом турецким, но от веры православной не отступают. И латынники, хоть и еретики, а все же в Господа нашего веруют и Крест святой чтут. А уж их еще больше: и Польша, и Неметчина, и Франция, и Гишпания. А твои боги суть идолы были, камень да дерево. Бесам греки кланялись, бесы ими владели, покуда Христос их своим светом не озарил. Я и читать и писать умею и о ваших делах греческих кое что знаю. Я тебе не сирома голозадая: мой отец войсковым судьей был в Запорожье, а сейчас он винницкий староста. И мать моя из шляхтичей, урожденная Вишневецкая. Я знатного рода, а не какой-нибудь упырь из могилы в голой степи, где и ногайцы редко ездят.
На последних словах Марыся осеклась. Ей вспомнилась черная тварь, разрывающая ногайцев как хорек цыплят. Она настороженно поглядывала на свою слушательницу, готовая чуть что скакнуть в камыши, благо ноги вроде бы обрели былую силу.
Однако в синих глазах девушки не было и тени гнева или раздражения. Скорее в них была снисходительная усмешка, словно ничего другого от Марыси Ниса не ожидала.
— Твой отец знатного рода? — как ни в чем ни бывало, спросила эллинка. — Он царь?
— Он не царь, он староста — обиженно ответила Марыся, поняв, что над ней подшучивают. — Из казачьей старшины вышел, крымцев резал, в Черное море ходил, турецкие галеры на дно пускал, с Сагайдачным Синоп брал. Уважали его и казаки и ляхи, особенно, после того как он вместе с королевскими войсками на Московию ходил. После похода получил шляхетство, Сечь оставил, семью завел. А шляхтич в Речи Посполитой важнее короля, паны у нас короля и выбирают. И если хоть один шляхтич скажет «вето» — король на престол не взойдет. И у казаков так же и даже еще вольготней, потому что в Сечи всем войском могут атамана избирать, а не только старшины.
— Так у вас республика, — протянула Ниса. — Какая скука. Впрочем, даже Рим прошел через это, прежде чем прийти к Империи. Где хоть живет твой народ?
— По берегам Днепра и дальше на запад.
— А где ваш Днепр?
— Там, — Марья махнула рукой на запад. — За морем Азовским самая большая река.
— Борисфен? — пробормотала себе под нос эллинка. — Ну да, вроде скифы и сарматы называют его Данаприс. А как получилось, что дочь такого важного человека, из такого знатного рода оказалась в голой степи?
— Когда польский король пошел воевать с турками, с ним ушел и гетман Сагайдачный, и отец мой ушел с казаками, — ответила Марыся. — А султан Осман взял да и спустил с цепи своего пса цепного — хана крымского, Джанибека. Думал, хоть так казаков уязвить. Самого султана под Хотином разбили, а вот набег отразить не сразу удалось. Пожгли нехристи хутора и многих христиан побили и девок в полон взяли и меня тоже. Привезли в Бахчисарай, столицу царства ихнего, басурманского, на невольничьем базаре выставили. На третий день меня купил Нураддин-Султан, мурза ногайский. А по дороге, когда в его кочевья ехали из-за реки черкесы напали, хотели ногайское добро себе забрать. Я тогда в суматохе и убежала — лучше уж в степи сгинуть, чем татарину ублюдков рожать.
— Видать, эти варвары сейчас по всему Боспору хозяйничают, — озадаченно произнесла Ниса. — Так много времени. Скажи, какой сейчас год?
— Одна тысяча шестьсот двадцать второй год от Рождества Христова — ответила Марыся.
— Вот как, — опешила Ниса, — вы даже от него летоисчисление ведете? Ладно, так тоже можно. Проповедники с которыми я общалась, говорили, что их учитель был распят лет так тридцать назад. И что было ему тогда тридцать три года. Это что же получается? Полторы тысячи лет?
Марыся с благоговейным ужасом посмотрела на собеседницу, только сейчас осознав, какая бездна времени их разделяет. И все же она не удержалась от очередного вопроса.
— Так ты с первыми из христиан разговаривала? С великомучениками?
— Да беседовала так, для интереса, — неохотно сказала эллинка, — они тогда и на Боспоре стали появляться, а в Риме их уже много было.
— И что они тебе говорили? — жадно спросила славянка, в которой неожиданно проснулось благочестие.
— Да я особо и не вслушивалась. Бред какой-то. Люди созданы иудейским богом и эллины и скифы и иудеи, а значит, все равны перед Иисусом. Все должны в него верить, чтобы спастись в каком-то там раю. У меня хватало дел, кроме как слушать эту чушь.
— Видать тебе хорошего батюшки не попалось, — с сожалением вздохнула Марыся.
— Кого мне не попалось?
— Батюшки… Ну, попа. Священника. Того, кто несет людям слово божье.
— Жреца что ли? — удивилась девушка. — Так на что он мне? Я и сама — жрица великой Гекаты, Трехликой Богини. Имя Нисы Горгиппской знал весь Боспор. — Эллинка протянула руку с перстнем к глазам Марыси. — Вот моя богиня.
Славянка внимательно осмотрела перстень. На огромной печатке было вырезано изображение женщины с тремя лицами и змеями в волосах.
— Бесовщина, — убежденно сказала Марыся, с отвращением отстраняя жуткий перстень. — Креста на вас не было, язычники!
— Зачем мне ваш крест, когда меня с рождения отметила Неодолимая? — пожала плечами Ниса. — Мои предки прибыли на Боспор из Карии сразу после Пелопонесской войны. Не слышала о такой? А об Александре Великом слышала?
Марыся кивнула, хотя знала о великом Македонце только то, что он много воевал и это было очень давно.
— Ну, так это было лет за семьдесят до него. Кстати, мои предки ведут род от царей Карии, а со временем мы породнились и со Спартокидами. Так что если ты еще хочешь поспорить, кто из нас более знатен… — Ниса посмотрела на Марысю.
— Та помотала головой, показывая, что спорить не собирается.
— Геката всегда покровительствовала нашему роду — продолжала Ниса. — В каждом поколении кто-то из наших мужчин или женщин начинал служить Трехликой. Мой отец стал жрецом храма Гекаты в Горгиппии задолго до моего рождения. Уже тогда ему были даны сны и знамения, что от его семени родится девочка, которой суждено будет стать самой могущественной жрицей Гекаты со времен Медеи. После этого он вывез мать, тоже жрицу, к фанагорийским грязевым вулканам, поближе к подземным богам. Он говорил, что в момент зачатия сама Трехликая воплотилась в женской плоти. Прежде чем родилась я, в нашей семье появилось на свет шесть дочерей. Моя мать тоже была седьмым ребенком в семье, а это означало, что её дочь станет очень сильной колдуньей. За неделю до моего появления на свет начались знамения: рухнуло несколько колонн в храме Зевса, а святилище Афродиты Апатур заполонили летучие мыши. В ночь родов под окнами дома выли собаки, а в небе взошла кровавая луна. На утро узнали, что в эту же ночь у одной из храмовых сук народился и сразу сдох трехглавый щенок и все стали говорить, что он родился от Кербера — трехглавого стража Аида. С пяти лет я воспитывалась в храме Гекаты, где меня учил колдовству отец.
Ниса улыбнулась, что-то припоминая.
— Я оказалась очень способной ученицей. Мне еще и десяти не исполнилось, а я уже могла гадать по внутренностям животных и наводить порчу лучше любой из храмовых жриц. Когда мне исполнилось тринадцать лет отец сказал, что рассказал все что знал и я начала постигать тайны Трехликой самостоятельно. Тогда же отец снял свой сан и верховной жрицей в Горгиппии стала я. А на следующий год мою власть признали и жрецы храма в столице. Тогда я была почти всемогуща. Я могла умертвить любого человека: хоть в Пантикапее, хоть в Риме. По моему зову из Аида являлись призраки и эмпусы и набрасывались на того, кого я им укажу.
Лицо Нисы было прямо таки одухотворено воспоминаниями, она говорила с пафосом и гордостью. Правда, могущество, какое приписывала себе Ниса, плохо сочеталось с её юностью. Один раз Марыся чуть не прыснула: с такой комической важностью девушка рассказывала о себе. Но взглянув в лицо Нисы, славянка сразу передумала смеяться. Лицо эллинки было сейчас необычайно серьезным и… значительным. Казалось, что устами Нисы сейчас говорит кто-то другой — могучий и жестокий.
А девушка продолжала вдохновенно рассказывать: о жутких обрядах в честь подземных богов, о кровавых жертвоприношений в подземельях храмов, о неведомых бесах приходящих на зов угрюмых колдуний.
От этих рассказов у Марыси по спине ползли крупные мурашки, а со лба ручьями тек холодный пот. В её памяти ожили страшные воспоминания сегодняшнего дня: черная бестия, сжирающая людей, кровь, просачивающаяся сквозь камни и прочие мерзости. Марыся ясно осознавала, что та, что находиться рядом — зло, настолько древнее и могучее, что в сравнении с ним все нечистые казачьих побасенок, как мышь рядом с волком.
— Моё могущество знали даже в Риме, — продолжала хвастаться Ниса. — Наш род был издавна предан Империи: мой дед получил римское гражданство еще при Октавиане, а я — лично от Нерона. Он сам пригласил меня в Вечный Город. Он знал, что нужно империи — мощь римских легионов должна соединиться с мудростью Гекаты и других подземных богов. Именно они помогли бы Нерону превзойти славу Александра, как он мечтал. Кесарь пообещал, что когда границы империи раздвинутся до Вистулы и Инда, он сделает меня августой и верховной жрицей Богини, — не только Гекаты, но и Беллоны, Дианы, Кибелы, Исиды и прочих ликов Неодолимой.
Марысю трясло от всего сказанного. Про себя она истово благодарила Бога, за то, что колдунья не смогла выполнить задуманное. Даже ей приходилось кое-что слышать о кровавом тиране Нероне, первом гонителе христиан. Если бы ему с Нисой удался их замысел, то Рим стал бы поистине царством Сатаны. Самое страшное царство, какое знала славянка — Турция, была бы лишь бледной тенью этого Ада на земле.
— Нерон отправлял меня с тайной миссией к Тиридату, царю Армении, — сказала Ниса, — именно я убедила царя, что Рим станет лучшим защитником для Армении, чем Парфия. Именно я помогла Нерону превратить в провинцию Боспор, откуда готовился удар на Кавказ, в Парфию и дальше — Великий Восточный поход. Перед тем как вернуться на Боспор я оставила императору амулет — собственную фигурку в образе Гекаты, которая должна была хранить Нерона, пока я жива. И все равно, кесарь с такой неохотой расставался со мной, будто предвидел, что мы больше не увидимся.
— А что случилось на Боспоре? — спросила Марыся. — И как ты оказалась погребенной в этой глуши?
Почти сразу она пожалела о своем вопросе. Глаза Нисы потемнели от гнева, пальцы прочертили глубокие борозды в коряге, на которой она сидела. На ее лице проступила гримаса такой нечеловеческой злобы, что оно стало похоже на звериную морду. Глядя на неё, Марыся вновь вспомнила черную собаку.
— Меня предали, — почти прорычала Ниса. — Предали те, кто должен быть мне верен до последнего вздоха. Жрецы пантикапейского храма завидовали мне и боялись моего могущества. Эти старые мумии не могли перенести, что богиня избрала не их, умудренных опытом старых интриганов, а молодую соплячку своей наместницей на земле. На самом деле они боялись воцарения Трехликой — оно казалось им слишком ужасным. Да и Рескупорид, сын старого Котиса хотел избавиться от меня, чтобы вернуть свое ничтожное царство. Он лебезил перед Римом, а сам мечтал выскользнуть из-под дружественной лапы римской волчицы. Даже в жены взял царицу сираков, врагов Рима со времен Митридата, Котиса и Аквилы. Это она связалась с Статирой — верховной жрицей богини в Пантикапее и пообещала двадцать тысяч золотых ауреусов за мою смерть.
— И жрецы согласились, — с возмущением сказала Ниса. — Ради золота и своих дурацких страхов они изменили богине. Статира подмешала мне яд в ритон с кровью и вином, который я должна была осушить в честь Гекаты во время обряда. Когда я упала замертво, жрецы не посмели уничтожить мое тело, так как знали, что тем самым освободят мой дух. Аид все равно не удержал мою тень и я очень быстро бы нашла себе новое тело. И тогда жрецы решили связать меня заклинаниями. Понимаешь, яд эти изменники сделали какой-то хитрый, с магической силой. Он не только умертвлял тело, но и оставлял в нем скованную душу. Но когда закончится действие зелья никто не знал и жрецы, конечно, торопились. Изготовили кипарисовый саркофаг и положили меня туда. Самое смешное, что я все видела и слышала. Как обрадовалась эта гадюка Статира, когда я упала. Как пришел Рескупорид, чтобы посмотреть на меня мертвую. Засмеялся паскуда, в лицо мне плюнул и сказал своим казначеям, чтобы выдали жрецам ауреусы. Видела как сколачивали саркофаг в огромной спешке, все боялись — вдруг я встану. Царевич, хоть и храбрился, но трусил еще больше жрецов. Знал ведь, скотник паршивый, что не пощажу ни его, ни Пантикапей, — выморю так, как никакой Зевс или Христос не сможет. Пришли жрецы: Аристипп, жрец из фиаса Бога Высочайшего, Гелиандр, — служитель Аполлона, Статира и три варвара: сарматский шаман, иудей-христианин и перс. Начали всей толпой ворожить. Сначала шаман свои заклинания стал бормотать, корешки какие-то жечь, дымом меня окутал. Кстати это он меня и обкорнал, — Ниса подняла руки к своим отрезанным космам. — По их варварским верованиям, в волосах — вся сила колдуньи.
— У нас тоже в это верят, — заметила Марыся. — Говорят, что все ведьмы с длинными распущенными волосами и вся нечисть тоже косматая.
— Не спорю, для мелких колдуний, которые только и могут, что коров выдаивать да порчу наводить это очень важно, — презрительно согласилась Ниса. — Но не для той кто стоял перед тронами владык Аида. Сармат мог меня хоть наголо обрить, да еще и скальп содрать для верности, — он бы никак не подорвал моего могущества. Ладно. После шамана вылез христианин со своим кадилом, тоже окуривал, да и еще и брызгал чем-то.
— Святой водой, должно быть, — подала голос Марыся, завороженная жуткой историей.
— Не знаю, святой не святой, знаю только, что брызгал на совесть — видать заплатили не скупясь. Потом Аристипп с Гелиандром стали меня отчитывать. К ним и перс присоединился, разрисовывал саркофаг колдовскими знаками, персидскими и халдейскими. Ну, а последней Статира вылезла. Надеюсь, Геката ей в Аиде все припомнила. Эта сука приготовила пять серебряных гвоздей толщиной в палец. Каждый гвоздь она смочила в крови девственного черного козленка и расписала заклятиями, которые знают только служители подземных богов. Потом меня лицом вниз перевернули, как всегда с мертвыми колдунами поступают.
— У нас тоже так делают, — кивнула Марыся. Она уже привыкла к тому, что говорит её собеседница и вполне могла поддерживать разговор.
— Да, это, наверное, вне времени. Дальше я не видела, но догадаться можно было и так. Боли я не ощущала, но как мне в руки, ноги и хребет гвозди заколачивают, почувствовала. Ну, а потом меня вывезли подальше от Боспора и зарыли. Навалили курган по сарматскому обычаю, а на нем построили храм Аполлона, чтобы он меня под землей держал. Ублюдки! Вот так и лежала, покуда ты и твои ногайцы на меня не наткнулись.
— Как же ты наверх пробилась? — поинтересовалась Марыся. — Ведь говоришь на тебя такие сильные заговоры накладывали.
— Да есть здесь одна лазейка, — заговорщески подмигнула Ниса. — Совсем вылезти из могилы я не могу — разве что звезды займут в небе то положение, как и в ту ночь когда я появилась на свет. А такое бывает примерно раз в две тысячи лет, так что лежать мне здесь еще долгонько. Но в ночь полнолуния или в канун такой ночи я могу выйти наружу. Правда, только до рассвета, когда я вновь окажусь в могиле, прибитая гвоздями. И еще для этого выхода на мою могилку нужно пролить человеческой крови. А если её будет много, так еще лучше. Кровь это жизнь, если ты не знала.
— Ну, ладно — решительно сказала Марыся. — С тем, что ты впервые за столько лет можешь размять кости, я тебя, конечно, поздравляю. Хотя по мне, уж если честно, такие как ты должны в земле лежать, а не ходить по ней.
— Так ведь это же ты меня и выпустила, — рассмеялась Ниса.
— Вот уж нет, — возмутилась славянка. — Ты сейчас со мной говоришь, потому, что тупой татарин помчался на холм, не глядя, треснулся башкой об камень и мозгами по стене раскинул. Я здесь не причем.
— Не причем говоришь? — спросила Ниса. — А за кем он тогда полез на холм?
— Ну, я же не знала — пробормотала Марыся.
— Незнание не освобождает от ответственности, — назидательным тоном произнесла Ниса и, не выдержав, рассмеялась. — Так говорят римские крючкотворы. А если серьезно, то ты мне нравишься, несмотря на все твое невежество и глупую веру.
— Ну, спасибо, — хмыкнула Марыся. — Чем же интересно, я тебе угодила?
— Хотя бы тем, что разговариваешь со мной вот так, — весело произнесла эллинка. — В мое время десять из десяти эллинских или римских девушек, увидев и услышав, хоть часть того, что слышишь ты, уже умерли бы от страха. Ты ведь тоже меня боишься, — еще и потому, что ваша нелепая религия внушает, что мирная беседа с такими как я еще хуже чем если бы я… попыталась убить тебя и съесть, например.
— А ты можешь? — испуганно спросила славянка.
— Да как тебе сказать, — замялась эллинка, потом решительно махнула рукой. — Не бери в голову! Все равно ты говоришь со мной, даже вон спорить пытаешься. Это хорошо, мне нравятся те, кто не боится заглядывать во Тьму. Поэтому я решила помочь тебе.
— Интересно чем? — спросила Марыся. — Что ты можешь сделать за одну ночь? Убить меня, чтобы не мучилась.
— Это всегда успеется, — серьезно сказала жрица Гекаты. — Но не стоит торопиться. Вообще я имела в виду небольшую проблему с твоими узкоглазыми друзьями.
Страх вновь ледяной рукой сжал сердце девушки. За разговорами она и думать забыла о татарской орде, которая до сих пор, наверное, ищет её.
— Они проезжали здесь, пока ты валялась без сознания, — с деланным равнодушием — сказала Ниса, — ломились такой толпой. Я им глаза отвела, и они нас не заметили. Но, по-моему, до завтра они не угомонятся. Я их разговоры послушала немного. Эти… как их ты называешь, татары думают, что ты где-то здесь спряталась. А завтра на рассвете я исчезну, и глаза отводить будет некому. Или ты думаешь, что сможешь долго прятаться в этих камышах? Ты в этой степи чужая, а они дома и тебя вмиг найдут.
При одной мысли о новом ногайском плене, Марысю била крупная дрожь. Но еще больше она боялась того, что эта юная и одновременно старая ведьма потребует взамен.
— С такими как ты связываться — только душу свою губить, — неуверенно сказала украинка. — Так все наши попы говорят, да и ксендзы латинские тоже.
— Да ерунду они вам говорят, — досадливо поморщилась девушка. — Ни один мало-мальски значимый бог не станет гоняться за человеческими душами. В мире постоянно сражаются две силы, два начала. Одна из них мир Дня, Света, Аполлона. Митры… или твоего Христа. Люди обычно обращаются к этим силам, им молятся и все такое прочее. Другая сила — Ночь, Тьма, мир Аида и подземных богов… Дьявола, если хочешь. Эту силу боятся и ненавидят, но всё таки к ней тоже обращаются, приносят жертвы, чтобы отвратить гнев сил разрушения. А когда небесные боги не могут помочь, обращаются за помощью к силам Аида и Тартара. Потому что Тьма старше и сильнее, а День и Свет всего лишь дети Ночи и Мрака — Никты и Эреба.
Все, что говорила Ниса, настолько противоречило тому, что внушалось Марысе с раннего детства, что казалось безумным бредом. Но веяло от этого бреда какой-то древней богохульной, но всё таки правдой, замогильной бесстыдной откровенностью, на которую способны лишь могильные черви. В любом случае выбор у Марыси был не богат — либо согласиться с тем, что предлагает ей жрица, либо оставаться непреклонной к бесовским искушениям и тогда сразу покончить с собой, не дожидаясь ногайцев. К тому же у Марыси было сильное подозрение, что Ниса может и обидеться, если славянка отвергнет её помощь и тогда все, что с ней могут с ней сделать татары, покажется ей детским лепетом. И ко всему прочему, несмотря на всю свою набожность, Марыся была молодой, красивой девушкой и не хотела умирать.
— А что ты можешь сделать? — недоверчиво спросила она. — Обморочишь ногайцев и дашь мне убежать подальше?
— Я же объяснила, я могу действовать только этой ночью, потом мои чары рассеются. Нет, я могу сделать кое-что получше. Я истреблю этих варваров.
Марыся с сомнением посмотрела на гречанку. Она уже поняла, что внешний облик Нисы обманчив и все же мысль о том, что эта тоненькая как тростинка, девушка сможет расправиться с татарской ордой, показалась ей нелепой.
— Не надо на меня так смотреть — усмехнулась Ниса. — В свое время мне приходилось уничтожать сарматские конные отряды. А ваши татары, я смотрю, на них малость похожи, так что с этим проблем не будет. Но за мою помощь придется заплатить.
— всё таки душу заберешь — обреченно вздохнула славянка.
— Душу оставь себе, — отмахнулась Ниса. — У тебя есть кое-что более ценное.
— Что? — недоверчиво спросила Марыся.
— Кровь конечно, — усмехнулась эллинка. — Что еще может хотеть мертвец, пролежавший полторы тысячи лет в земле? Твоя кровь в обмен на твою свободу, — по-моему, справедливая сделка.
— А тебе… много надо? — испуганно спросила Марыся.
— Не бойся, до смерти не заем, — снисходительно сказала Ниса. — Но крови придется дать немало, тут проголодаешься в этом могильнике.
— Разве тебе ногайцев мало? — пытаясь выкрутиться, спросила Марыся.
— Одно дело когда кровь берешь силой, совсем другое — тебе её дают добровольно — пояснила девушка. — Если бы Геката и другие боги хотели, они истребили человечество и вдоволь упились алым нектаром. Но они предпочитают вкушать его от жертв.
Подобное сравнение не понравилось Марысе — получается она как бы приносит ведьме жертву. Но, похоже, что особого выхода у неё не было: Ниса уже подошла к ней вплотную и в её глазах читался чудовищный, непостижимый голод. Было видно, что ей действительно это необходимо. Украинка подумала, что если она откажется, то её может постичь участь тех ногайцев.
Тонкие холодные руки с нелюдской силой обхватили тело Марыси и она почувствовала на шее неожиданно теплые губы. На русинку пахнуло запахом сырой земли, плесени и мокрой псины.
— Расслабься, — приказала Ниса. — Больно не будет.
Острые зубы прокусили нежную кожу и тонкий, холодный язычок стал слизывать вытекающие капли крови. Боли действительно не было, — скорее даже приятно. Ниса начала негромко постанывать, упиваясь любимым лакомством. Руки эллинки оглаживали тело девушки, не избегая даже самых интимных уголков. Марыся почувствовала как её тело охватывает приятная истома и одновременно — страх и стыд. Пунцовая от смущения, она попыталась вырваться, но Ниса еще сильнее впилась в шею Марыси, усилив свои объятия. Язык жрицы ласкал кожу девушки, заставляя её забыть о том, что из неё, капля за каплей, уходит влага жизни. Алая жидкость стекала ручьями, хотя ранка и была не слишком большой, так что Марыся испугалась, что истечет кровью. У нее закружилась голова, ноги уже не держали, она упала на землю и тут же на нее навалилась боспорянка, впившись с голодным причмокиванием. «Заест меня упыриха греческая» — мелькнуло в голове славянки. Последнее, что увидела Марыся, перед потерей сознания — ставшие ярко-желтыми довольные глаза Нисы.
Корень, подобный куску кровавого мяса и полный
Сока (похож он на сок темноцветный горного дуба).
Сок собирала для чар в ракушку каспийскую дева,
Семь раз омывши себя водой, неустанно текущей,
Семь раз призвавши Бримо, что юношей бодрых питает,
Мертвых царицу, Бримо подземную, ночью что бродит,
Мрачною ночью призвав, одетая в темное платье.
— Так что все таки мы ищем? — в очередной раз спросила Марыся, едва поспевая за Нисой.
Когда она очнулась, то, как и в прошлый раз, увидела, что лежит на сырой земле рядом с рекой. Шея побаливала, но, нащупав рану рукой, Марыся с облегчением поняла, что кровь больше не течет. Над ней стояла эллинка, довольно осклабившись. Пока украинка лежала без сознания, Ниса сумела как-то поймать зайца и теперь бросила безжизненную тушку с оторванной головой Марысе, чтобы та подкрепила свои силы. Превозмогая отвращение, та принялась высасывать кровь из шеи зверька, усмехнувшись про себя тому, что сейчас она уподобляется жрице. Столь же жадно она глотала сырое заячье мясо и потроха — «чтобы вобрать жизненную силу», пояснила жрица. Потом Марыся решила поспать, так как все еще ощущала слабость. Однако Ниса не дала ей этого.
— Некогда разлеживаться, — сказала она. — Если ты хочешь, чтобы я тебе помогла, то пойдешь сейчас со мной. Мы должны добраться до места и все сделать до полуночи, а ведь уже темнеет. Да и эти варвары шляются неподалеку. Так что подымайся и пойдем.
— Откуда ты знаешь про татар? — спросила Марыся.
— Знаю и все, — отрезала Ниса.
Теперь они шли по ночной степи. Причем Ниса, словно нарочно выбирала самые ухабистые и заросшие места. Марыся не считала себя неуклюжей неженкой, однако сейчас она бы предпочла более ровный путь. И хотя небо было на редкость безоблачным, луна и звезды прекрасно все освещали, тем не менее Марыся то и дело спотыкалась. Колючие растения царапали тело и рвали рубаху, превращая её в лохмотья. Какое-то время казачка пыталась выбирать более-менее ровную дорогу, но вскоре поняла, что так безнадежно отстанет от Нисы. Эллинка шла прямо, не замечая ухабов и колючих трав. Причем, как заметила Марыся, на её бледной коже не было ни малейшей царапины и черный хитон не то, что не порвался — к нему даже репьи не цеплялись.
«Конечно, ей нежити ничего не сделается, — думала Марыся, пробираясь сквозь заросли ежевики. — А на меня ей наплевать, что хотела она получила. Тоже мне! Панночка!»
— Так куда мы всё таки идем? — повторила свой вопрос Марья.
— На перекресток двух дорог, — не оборачиваясь бросила Ниса. — Там обычно приносят жертвы Гекате.
— Откуда дороги в этой степи? — недоуменно сказала Марыся, — быть их тут не может.
— Это ты так думаешь, — ответила Ниса, внимательно всматриваясь в землю. Нагнулась и подобрала какой-то белый предмет.
— Это так и есть — парировала славянка. — Немногого стоит видно твоя помощь, если для неё нужно то, что и найти нельзя. Правду видать говорят: Дьявол обещает золотые горы, а платит битыми черепками.
Ниса остановилась и медленно повернулась. Взгляд её не предвещал ничего хорошего и Марыся, оробев, отступила на пару шагов.
— Мне не нравится твой тон, — процедила Ниса. — Думаю тебе нужно кое на что посмотреть. Может тогда ты поймешь, что будет, если ты лишишься моего расположения.
С этими словами она начала подниматься на вершину ближайшего холма и Марысе ничего не оставалось, как следовать за ней. Когда она, наконец, продралась сквозь заросли низкого кустарника, колдунья показала на что-то рукой.
— Видишь? — спросила она.
Марыся посмотрела куда указывала эллинка и увидела как далеко в ночи мерцает рыжий огонек — костер.
— Это татары? — испуганно спросила украинка.
— Они самые, — ответила Ниса. — Так что если тебе надоело мое общество — иди, я тебя не держу. Хочешь к ним?
Марыся в страхе помотала головой.
— Вот то-то, — назидательно сказала эллинка. — Ладно, пошли, уже скоро.
Она начала спускаться с холма. Марыся догнала её и спросила:
— Но ведь мы не идем в их сторону?
— Конечно, идем, — досадливо дернула плечом колдунья. — А как, по-твоему, я должна решать твои проблемы? Даже не видя тех, на кого насылаю чары?
— Но если мы подойдем слишком близко, нас могут увидеть!
— Нас увидят не раньше, чем я захочу. Мне надоела твоя болтовня, помолчи немного.
Марысе ничего не оставалось, как подчиниться, но на сердце у неё оставалось неспокойно. Огонь приближался, становясь все ярче. Постепенно он распался на множество костров, и стало ясно, что впереди большой лагерь. Вскоре Марыся могла различить темные силуэты, двигавшиеся на фоне костров. Ветер иногда доносил людские голоса и конское ржание.
Неожиданно эллинка остановилась.
— Все, — сказала она. — Пришли.
— Здесь? — растерянно оглянулась Марыся, видя вокруг все ту же степь. — Где перекресток?
— Мы на нем стоим.
Перечить опять Марыся не решилась. Но, по-видимому, её взгляд был красноречивей любых слов, потому что Ниса внезапно рассмеялась.
— Не бойся, я не сошла с ума. Видишь полоса, на которой почти нет больших кустов. Здесь проходил торговый путь, начинающийся в Фанагории, идущий через земли меотов, сираков, аланов и дальше на восток. Я часто бывала в этих местах — ведь именно отсюда должен был начаться Великий Восточный Поход. А теперь глянь сюда, — палец Нисы указал на узкую полоску, едва заметную среди густых трав. — Здесь звери ходят на водопой, а варвары гонят свои стада. Вот тебе и перекресток.
Марыся недоверчиво посмотрела на довольно сомнительные дороги, но опять промолчала. Вообще если приглядеться, то полоса низкорослой растительности действительно могла быть старой дорогой, заросшей еще Бог знает в какие времена. Ну, а звериную тропу и вовсе легко было разглядеть.
— Перекресток здесь, — повторила эллинка. — Я отлучусь ненадолго, а ты пособирай травы. Мне нужны дурмана, белладонна, белена, мандрагора. Сможешь найти?
— Думаю, да, — кивнула Марыся.
— Вот и хорошо. Кроме того, найдешь мне куст дикой руты, чем больше, тем лучше. Главное, чтобы корень был большой. Сделаешь?
— Да.
— Держи, — Ниса кинула ей белый предмет, подобранный ею на дороге. Славянка поймала его и недоуменно посмотрела на эллинку: это была верхняя часть черепа лошади.
— Зачем мне это? — брезгливо спросила Марыся.
— Выроешь им яму на перекрестке, чуть длиннее тела человека, чуть шире — в общем, как могилу. Вот столько в глубину, — Ниса развела руки, показывая сколько.
— Да с этой черепушкой я тут и до утра не управлюсь! — воскликнула славянка.
— Ничего, копай, пока копается, — неожиданно добродушно сказала Ниса. — Когда я вернусь, тебе помогут. Давай работай. За татар не бойся, они тебя не увидят. Я скоро.
Сказав все это, Ниса развернулась и исчезла в зарослях. Марыся посмотрела ей вслед и досадливо сплюнула. Настороженно оглянулась на мигающие вдали огни, но никаких новых движений там не наблюдалось и славянка, успокоившись, начала собирать травы. Найдя то, что велела Ниса, Марыся с тоской посмотрела на низкую, но густую траву, покрывавшую перекресток и, вздохнув, начала рвать жесткие стебли, упорно цепляющиеся за родную почву. Это заняло много времени, но, наконец, площадка была расчищена. Вновь вздохнув, Марыся на глазок разметила землю и, ухватив поудобнее лошадиную кость, начала копать. Это оказалось не так трудно, как ей показалось вначале: вырывая с корнем кусты и траву, она уже взрыхлила почву и ей оставалось лишь углублять начатое. За этим занятием её и застала вернувшаяся Ниса.
— А вот и мы, — весело сказала она, подходя сзади.
Казачка раздраженно развернулась в её сторону и слова «Ну, хватит уже?» застыли у нее на языке. Эллинка пришла не одна: за её спиной, в тени небольшого деревца, маячила чья-то темная фигура.
— Это кто? — Марья ткнула пальцем в непонятного визитера.
— Яму роешь? Молодец, — похвалила её жрица. — А это… ты с ним уже знакома. Я зову его Нарциссом, потому что он красавчик. Нарцисс, покажись Марысе.
Коренастая фигура неуклюже вышла на свет и казачка почувствовала, что ее волосы встают дыбом. Она раскрыла рот, чтобы закричать, но только сдавленный хрип вырвался из внезапно пересохшего горла. Марыся ясно поняла, что сейчас как никогда близка к тому, чтобы сойти с ума, хотя казалось её уже ничего не должно пугать, после всего, что она видела. Но это уже слишком! Существо, стоявшее перед нею, не должно было ни ходить, ни исполнять приказы, ни, собственно, существовать.
Пред ней, нарушая все законы Божьего мира, стоял труп ногайца с золотой серьгой в правом ухе, разбившего себе башку о мраморные плиты. Побелевшая от ужаса Марыся я разглядывала мертвенно-бледную кожу, покрытую засохшими потеками и сгустками крови, неестественно вывернутую шею и голову, верхняя часть которой представляла месиво из крови, мозга, волос и обломков кости, по которым ползали какие-то насекомые. Запах же исходивший от мертвеца, полдня пролежавшего под палящим солнцем, был таков, что Марыся с трудом сдерживала рвотные позывы.
Колдунья, видимо поняла, что славянка близка к обмороку. Она подошла к ней и встряхнула за плечи.
— Не бойся. Он теперь никому не опасен. Это просто труп и ожил он потому, что я этого захотела. Мне нужна эта дохлятина для ритуала, а чтобы не тащить эту тушу на себе, я и оживила его. Ну всё, всё! Успокоилась?
Марыся слабо кивнула, но продолжала со страхом глядеть на былого преследователя. Тот стоял, безучастный ко всему, что происходит вокруг. Из трещины в черепе выполз большой черный жук, пробежал по серой щеке, огибая торчащие из неё осколки кости и спрятался в приоткрытом рту, в котором чудом сохранилось несколько зубов. Марья отвернулась — её всё таки вырвало.
Ниса мягко вынула из пальцев славянки обломок лошадиного черепа.
— Хватит, ты уже хорошо поработала. Пусть теперь он копает, — она протянула кость мертвецу, — Ты слышал? — строго прикрикнула она. — Копай! Я скажу, когда хватит.
Труп послушно взял неказистое орудие и, косолапо загребая ногами, пошел к яме. Склонившись над ней, он начал выгребать пригоршни земли, сваливая их рядом с собой. Мертвец не чувствовал усталости и глядя на его размеренные, мощные движения, Марыся поняла, что ногаец сделает свою работу намного быстрее, чем она.
Так и оказалось. Спустя некоторое время Ниса подошла к яме глянула в неё, потом на Марысю и убедилась, что та по-прежнему на грани истерики.
— Все, хватит пугать мою девочку, — усмехнулась эллинка. — Она еще не привыкла к таким как ты. Ничего это ненадолго.
Жрица махнула рукой и ногаец свалился в яму грудой покореженной плоти.
— Руту нашла? — деловито спросила она у Марыси. Та протянула ей растение. — Ладно, пока от тебя ничего не требуется. Посиди, отдохни. Посмотри, если хочешь.
Ниса взяла куст руты и отломила от него большой толстый корень.
— Пойди ополосни его, — сказала она казачке. Та послушно пошла к реке. Вернувшись, она увидела, что Ниса полностью погрузилась в работу. Колдунья уложила в яму мертвое тело, так, чтобы его руки высовывались наружу и лежали ладонями вверх. В пробитый череп она напихала белены и болиголова. В правую руку мертвеца она сунула корень мандрагоры, в левую — стебель белены и рассыпала по всему телу листья дурмана. Потом она полезла в сумку, снятую с убитого и вынула нож. Орудуя им, как заправский мясник, она вскрыла брюшину ногайца. Затем она вытряхнула из сумки груду каких-то предметов.
— Подобрала рядом с этой падалью, — не оборачиваясь, сказала Ниса. — Надеюсь Геката не разгневается. Это дерьмо даже звери есть не стали.
В зияющую рану она положила кусок овечьего сыра, две вяленных рыбы, головку дикого лука и несколько грязно-белых яиц.
— Это из гнезда перепелки, — пояснила эллинка. — Удачно наткнулась по дороге.
Следом из сумки Ниса достала и саму перепелку со свернутой шеей. Колдунья, ловко орудуя ножом, распотрошила птицу, вырезав сердце, которое и положило в вспоротое брюхо. Такая же судьба постигла еще двух мертвых птиц. Затем жрица взяла мертвого паука и уложила на пах степняка, а мертвого нетопыря с раскрытыми крыльями — на лицо. Вырезала ножом на руках и ногах трупа какие-то знаки и слова на незнакомых Марысе языках. И в завершение всего, на груди ногайца Ниса старательно вырезала изображение женщины с тремя ликами и шестью руками, верхняя пара которых держала факелы, а нижняя и вовсе напоминала змей. Еще несколько символов и знаков ведьма начертила на земле вокруг ямы.
— Дай корень — сказала Ниса Марысе, смотревшей на занятие эллинки со смесью страха, отвращения и интереса. Казачка быстро протянула корень жрице и та начала что-то вырезать на нем, иногда откладывая нож и применяя ногти и зубы.
— Поймай мне пока несколько ящериц, — бросила она Марысе.
Та послушно пошла выполнять довольно сложное поручение: в темноте было непросто найти ящериц. Много раз юркие гады ускользали от из рук Марыси, оставляя ей извивающиеся хвостики. Но все же украинке удалось поймать трех ящериц и вернуться к Нисе. Та продемонстрировала ей свое творение: искусно вырезанное изображение трехликой женщины. Большой корень изображал тело богини, кора — плащ. Отсекая все ответвления главного корня, Ниса оставила лишь три, самых крупных. На них жрица с необычайным искусством вырезала три женских лица, с тщательно прорисованными чертами. Концы этих ответвлений Ниса расщепила на множество волокон, призванных изобразить волосы. На концах этих волокон Нисе даже удалось изобразить что-то вроде змеиных голов. В целом фигурка была вырезана с большим старанием, представляя настоящее произведение искусства.
— Меня научили делать такие статуэтки, раньше чем ходить, — снисходительно усмехнулась эллинка на восторг славянки, — где мои ящерицы?
Марыся протянула извивающихся в её руках рептилий. Ниса быстро умертвив их, уложила на ближайший валун и, выбрав подходящий камень, размолола крошечные тельца вместе с собранными травами. Получившейся красно-зеленой смесью жрица смазала изваяние Гекаты и поставила его на грудь мертвеца.
— Что же, пора звать гостей, — негромко сказала колдунья. Она отошла подальше в степь и, собрав в кучу несколько сухих кустов, наклонилась, что-то шепча про себя. Сначала ничего не происходило, потом среди сухих веток вдруг вспыхнуло пламя. Огонь разгорался все сильнее, выбрасывая языки в ночное небо.
Нураддин — Султан сидел в своем походном шатре и при свете горящего у входа костра срывал крепкими желтыми зубами мясо с вареной конской ноги. Горячий жир капал на расшитый золотыми нитками парчовый кафтан и шелковые шаровары, но мурза не обращал внимания на испачканный костюм, всецело погруженный в мрачные думы.
С тех пор как он выехал из Бахчисарая, его преследуют одни неудачи. Сначала на него нападают бжедухи, эти языческие шакалы и лишь с большим трудом удается уничтожить врага. Потом сбегает неверная девка, которую он купил в Крыму для своего гарема. Пытаясь её найти, он сначала теряет еще трех воинов, а потом натыкается на сотню всадников из личной гвардии ногайского хана. Сотник сказал, что они выполняют какое-то важное поручение и, именем властителя Улуса Гази, потребовал от Нурадин — Султана присоединиться к его отряду.
По большому счету Нурадин-Султану было наплевать на распоряжения хана. Тот уже давно «царствовал, но не правил», а Казыев улус распался на полунезависимые кочевья, слабо связанные как с верховным правителем, так и между собой. Находящиеся во главе улусов мурзы, стали наследственными владыками, подчинявшимися приказам хана только когда находили нужным. Сейчас был явно не тот случай и мурза уже хотел проигнорировать приказы, сославшись на неотложное дело в родном улусе. Но с ногайцами ехало двадцать нукеров крымского хана Джанибек-Гирея, а вместе с ними и вовсе большой человек — турок Исмаил-паша, сераскир крепости Копыл. Противиться приказаниям из самой Порты Нурадин-Султан не мог и поэтому, скрепя сердце, присоединился к сотне, выполнять все еще неведомое ему поручение, — никто не позаботился объяснить ему, что понадобилось турецкому паше в куманской степи.
Аллах разгневался за что-то на бедного мурзу и что самое обидное, тот не мог понять, — за что? Да пускай он не чтил законы шариата, так как подобает правоверному мусульманину: не всегда делал намаз, пробовал, да что там — напивался трофейным вином взятым с боем в землях неверных, ел свинину, когда его нукеры убивали кабанов в пойме Кумана, обращался за помощью к шаманам-бахсам. Да, грешен, но кто же без греха?! И потом разве Нурадин-Султан не искупил его славными походами в земли неверных: черкес, казаков, московитов. Разве мало сжег он сел во славу Аллаха, мало голов неверных срубил? А сколько детей неверных он привел на аркане на невольничий базар в Бахчисарае, а сколько их женщин сейчас ублажает правоверных в гаремах?
Нет, Нурадин-Султан искупил свои грехи перед Богом. А значит, все, что с ним происходит не воля Аллаха, а козни Шайтана. Это по его вине мурза, вместо того, чтобы дома развлекаться с новой наложницей вынужден шляться по этой степи, выполняя утомительное и может, даже, опасное поручение турецкого султана, да продлит Аллах его годы. Это Шайтан подсунул ему эту негодную девку.
При мысли о сбежавшей наложнице он скрипнул зубами. Если бы не она, то мурза давно бы находился в становище и не наткнулся на посланцев хана. Нурадин-Султан поклялся, что сдерет кожу с сучки, если только она попадется ему на пути.
От этих кровожадных мечтаний его отвлекли взволнованные крики нукеров снаружи. Мурза откинул полог шатра и высунулся наружу.
— Что случилось? — раздраженно рявкнул он.
— Костер, там костер, — вразнобой ответило ему несколько голосов.
Мурза выскочил из шатра и нос к носу столкнулся с Исмаил-Пашой. На красивом, высокомерном лице турка читались одновременно обеспокоенность и охотничий азарт.
— Там в степи горит костер, — сказал сераскир, — надо бы глянуть кто это. Будет лучше если мы поедем все вместе — вдруг это те, кого мы ищем.
Нурадин-Султан кивнул и пошел седлать коня. Кто бы там не был в ночной степи, на нем мурза может отыграться за свое плохое настроение.
«… нечистая сила металась вокруг его, чуть не зацепляя его концами крыл и отвратительных хвостов… во всю стену стояло какое-то огромное чудовище в своих перепутанных волосах, как в лесу; сквозь сеть волос глядели страшно два глаза, подняв немного вверх брови. Над ним держалось в воздухе что-то в виде огромного пузыря, с тысячью протянутых из середины клещей и скорпионьих жал..»
Марыся услышал громкие крики со стороны татарского лагеря, а чуть позже топот множества копыт. Ей тут же вспомнились все перипетии её плена. Она почти хотела, чтобы Ниса начала колдовать: сейчас татары казались ей страшнее любых адских чудовищ. Марыся оглянулась назад: эллинка подбрасывала в огонь стебли дурмана и прочих ядовитых трав, из костра шел удушливый дым от которого у Марьи кружилась голова и подкашивались ноги. На красивом лице Нисы не отражалось и тени тревоги, — да и чего ей бояться? Что ей сделает оружие смертных?
— Иди сюда, — она протянула приблизившейся Марысе нож, — режь руки.
— Зачем? — испуганно отшатнулась казачка.
— Кровь, дура! — рявкнула Ниса. — Моей Геката не примет, она у меня вся чужая. А твоя будет в самый раз.
У Марыси мелькнуло в голове, что еще одно кровопускание, добьет ее окончательно. Затем она глянула на приближающуюся улюлюкающую орду и решительно полоснула себя: раз, другой. Вскоре кровь обильно закапала, заливая фигурку Гекаты и тело ногайца.
— Хватит, а то опять сознание потеряешь, — сказала эллинка, отнимая нож у казачки. — Пойди перевяжи себя чем нибудь, от подола тряпку оторви, что ли.
Сама Ниса встала над мертвым телом. Сбросив одежду и воздев руки к полной луне, она начала читать страшную молитву:
— Приди, подземная, земная и небесная, Геката, богиня широких дорог и перекрестков, ты которая, ездит туда и сюда ночью с факелом в руке, враг дня. Друг и возлюбленная Ночи, ты, которая радуется, когда суки воют и льется теплая кровь, ты, которая бродит среди призраков и могил, ты, что приносишь смертным ужас и взамен берешь кровь, которая вызывает страх в смертных душах людей, Горго, Мормо, тысячеликая Луна брось свой милостивый взгляд на наше жертвоприношение.
Ужасные слова древнего заклинания, звучали силой пришедшей из глубин преисподней, растекались над равниной и взмывали к луне. Все живое в степи смолкло, раздавленное тяжестью страшного призыва. Молитва Гекате донеслась и до ушей кочевников, смутив даже их, закаленных в битвах и грабежах. Храбрые воины, ногайцы, как и все кочевники ужасно боялись всего сверхъестественного. Не понимая слов молитвы, они, тем не менее, начали замедлять своих коней.
— Кажется, наши гости стесняются подойти, — насмешливо сказала Ниса. — Марыся, тебе нужно их очень попросить.
Эллинка подскочила к девушке и резко дернула за рубаху. Изрядно потрепанная ткань затрещала и соскользнула с тела славянки. Не давая ей опомниться, Ниса ухватила Марысю за плечи и вытолкнула её навстречу ногайцам, так, что она оказалась прямо пред костром. Яркое пламя осветила обнаженную фигуру, давая степнякам возможность беспрепятственно разглядеть все Марысины прелести. Вой сотен глоток огласил ночь. Все сомнения и страхи степняков исчезли, затопленные вихрем вожделения. Нурадин — Султан хлестнул своего коня и помчался вперед, кипя гневом. Вслед за ним, стараясь не отставать неслись и остальные кочевники.
Ослепленные похотью, ногайцы не видели того, что открылось глазам Марыси и Нисы. Что-то странное происходило с нависшей над степью Луной: поверхность бледно-желтого диска пришла в движение, словно Луна превратилась в некий сосуд, наполненный клубами желтого дыма, медленно перетекавшими друг в друга. Постепенно эти клубы меняли цвет, из желтого становясь ядовито-зелеными.
Марыся смотрела на все эти превращения разинув рот от удивления, Ниса — с скучающим видом, как на давно знакомое зрелище. Мельком взглянув на эллинку, Марыся вспомнила байки о ведьмах, крадущих с неба месяц.
Тем временем движение на Луне прекратилось, — она вновь сияла неподвижным светом, только на этот раз зеленым, словно болотная тина. В иное время Марыся могла найти такое зрелище интересным, но сейчас она чувствовала, что это лишь начало и что самое страшное еще впереди. Луна уже стала раза в три больше чем обычно и напоминала огромный глаз, насмешливо следящий за тем, что происходит внизу.
Вскоре и ногайцы заметили, как степь заливает бледно-зеленое свечение. В воздухе начали появляться зеленые огни, летавшие подобно огромным светлякам. Такие же огоньки начали вспыхивать и на земле: сначала отдельными точками, потом целыми созвездиями. Зеленые язычки вспыхивали на верхушках трав и кустарников и от этого, казалось, что вся равнина горит зеленым пламенем.
Неладное почуяли не только люди, но и их скакуны. Кони степняков начали ржать и вставать на дыбы, из ртов у них начала капать пена. Проклиная все на свете татары попытались плетками привести лошадей в чувство, но без особого успеха.
Вот один из коней взбрыкнул особенно сильно. Сидящий на нем ногаец не удержался в седле и упал на землю. Громко ругаясь, он попытался подняться, но запутался ногами в траве и опять упал.
Рядом с ним вдруг зашевелилась земля, вздуваясь небольшим бугром. На глазах у застывшего от удивления степняка он лопнул и из почвы стало рости покрытое ржавчиной металлическое острие, венчавшее рассыпающийся шлем с каркасом из железных пластин.
Ниса узнала бы шлем гоплитов Боспорского царства. Ногаец ничего не знал ни о каком царстве, но это вряд ли его сейчас беспокоило, потому, что под шлемом оказался человеческий череп, лязгающий челюстями с прекрасно сохранившимися зубами.
Побелевший от ужаса татарин опомнился слишком поздно. Когда над ним навис, наполовину вылезший из земли скелет, степняк попытался вскочить, но цепкие фаланги пальцев успели схватить его за ногу, подтаскивая к себе. Вот уже белые зубы вонзились в ногу повыше колена и с силой, которой никак нельзя было ожидать от высохших костей, разгрызли степняку плоть и кости. В то же время пальцы скелета вцепились в бок ногайца, вырывая из него кусок мяса.
Истошно орущий кочевник молотил по ожившему остову всем, что попадалось под руку. Отчаянно извернувшись, ногаец всё таки сумел сапогом со здоровой ноги пробить скелету ребра и даже перебить позвонки. Но это было его единственной и последней удачей: костистая рука вцепилась в его горло и дернулась вырывая у несчастного кадык.
Кровь хлынула рекой, заливая остов древнего боспорца. Тот подполз еще ближе к телу и прижал оскаленный рот к ужасной ране. Его видно не смущало, что текущая кровь свободно хлещет через все кости и орошает землю. Скелет, будто и не понимая бессмысленности своих действий, начал рвать тело ногайца зубами, проглатывая тут же вываливающиеся куски плоти. При этом оставалось непонятным, на чем держится его нижняя челюсть, которой полагалось давно утратить все связующие сухожилия и затеряться в земле.
Вскоре, однако, стало ясно, что действия скелета вовсе не так нелепы, как могло показаться. Чем больше крови и мяса налипало на древних костях, тем больше они менялись. И Ниса и Марыся и ногайцы вскоре заметили шевеление на высохших ребрах и позвонках. Еще через некоторое время стало ясно — скелет обрастает плотью. Среди суставов зазмеились белые нитки сухожилий, потом красные — мускулов и кровеносных сосудов. Мертвец поднял голову и все увидели, как в глазницах черепа двигаются окровавленные глазные яблоки.
Наблюдавшие за этой жуткой сценой кочевники, наконец, вышли из ступора, в котором пребывали до сих пор. Некоторые их них разворачивали коней, пинками и ударами стараясь их вывести из того оцепенения, в котором находились сами (Марыся мельком подумала, что в этом тоже надо винить колдовство Нисы). Другие степняки выхватывали сабли и с криками неслись вперед, желая разрубить на мелкие кусочки гнусное чудовище, ворочающееся среди останков их погибшего сородича. Но труп в гоплитском шлеме недолго оставался в одиночестве. По всему залитому зеленым светом полю шевелилась земля, возникали черные провалы и из них, словно гигантские уродливые черви выползали мертвецы: как люди умершие недавно, так и давно сгнившие трупы, а то и вовсе скелеты. В рассыпающихся от ржавчины боспорских доспехах, генуэзских латах, русских кольчугах, в панцирях степняков — все они объединялись в один устрашающий легион Смерти. Многие держали в руках ржавое оружие или более менее сохранное бронзовое, которым они воинственно размахивали.
Некоторые из восставших недосчитывались той или иной части тела, а то и вовсе не могли подняться на ноги из-за отсутствия таковых. Но и они ползли, вцеплялись в ноги коней, заставляя их сбрасывать с себя татар. Зубы вгрызались в тела людей и животных, костяные фаланги разрывали плоть, вспарывали животы, вытаскивали внутренности. И чем больше людей убивал такой не-мертвый, тем больше он становился похож на человека. Даже скелеты обрастали плотью, мышцами и сухожилиями. Впрочем, плоти на всех не хватало и поэтому по земле бродили невообразимые существа: частично покрытые здоровой плотью, частично прогнившей, съедаемой червями.
Иногда земля выбрасывала отдельные части тел: конечности, зубы, внутренности и прочую дрянь. Но и эти ошметки не оставались бесхозными: на глазах у Марыси, с ужасом наблюдавшей за этой вакханалией Смерти один из мертвяков без нижней челюсти, подобрал челюсть какого-то хищного зверя вроде волка и воткнул себе под основание черепа. Тут же выросли связующие сухожилия, тем самым узаконив появление уродливого гибрида.
Ногайцы еще пытались вырваться с места, где разверзлись врата Преисподней. Но вскоре стало ясно, что мертвецы их не выпустят. Они постепенно сбивались по краям зеленого круга, очерченного колдовским светом Луны. А в центре оказались татары, которым отсекли все пути к бегству. В действиях оживших мертвецов просматривалась система, будто имелся полководец, умело командовавший омерзительной армией.
Впрочем, Марыся, бросив взгляд налево поняла, что так оно и было.
Только сейчас славянка осознала, что за исчадие Ада находилось с ней все это время. Ниса энергично с безумной страстью в глазах, размахивала руками, выкрикивая заклятия. Человек из будущих, более просвещенных времен, сказал бы, что эллинка дирижирует этим преисподним оркестром. Марья только заметила, что мертвецы двигаются в такт движениям рук Нисы.
Поняв, что бежать им не удастся, степняки сбились вместе, ощетинившись саблями во все стороны. Когда, повинуясь невидимому ритму, мертвецы двинулись вперед, словно приливная волна, переползая через растерзанные трупы людей и животных, кочевники с безумным криком обрушили на них сабли. В разные стороны летели руки, ноги, головы, мертвяки разрубались пополам, тем более, что они и не увертывались. Благодаря этому, а также своей сплоченности, кочевники почти сумели вырваться из окружения.
Но это был уже последний отчаянный рывок. Из земли вылезали все новые орды, оживленные нечистым искусством. Некоторые из мертвецов поднимались на лошадях — останки киммерийцев, скифов и сарматов, похороненных вместе со своими конями. Многие из новых отродий обрастали плотью, даже без пожирания оной у ногайцев. Порой даже из земли они выходили уже во плоти, — похоже, что чудовищная магия, вызвавшая эту омерзительную пародию на всеобщее воскрешение набирала все большую силу.
А из земли уже лезли скелеты невиданных зверей, также быстро обретающие тела: огромный медведь, почти вдвое больший, чем те, которых казаки и шляхтичи иногда убивали на охоте; здоровенная зверюга, похожая на волка, только величиной с осла и с пятнистой шкурой; чудовище, напоминающее помесь медведя и рыси с огромными саблевидными клыками; исполинский зверь, с длинной рыжей шерстью, завитыми клыками и длинным гибким носом. А следом поднимались уже и вовсе невероятные твари, напоминающие уродливые помеси ящериц, змей, птиц, рыб.
Однако Ниса, видимо, решила, что и этого ногайцам будет мало. С её губ полились новые заклинания и другие твари полезли из-под земли. Эти выглядели вполне живыми, но не менее отвратительными, чем мертвяки: волосатые сатиры с козлиными рогами и копытами, птицы со злыми старушечьими лицами, химеры, огромные змеи и драконы, капающие ядом из зубастых пастей и многие другие.
Эти существа никогда не принадлежали миру людей. Порождения Аида и Тартара, отродья Тифона и Ехидны, извечно таящиеся во мраке подземного царства, пока их не вызвало оттуда злое колдовство.
Теперь у степняков исчезла последняя надежда на спасение. В отличие от толп мертвецов, напирающих с тупым упорством неодушевленного механизма, в глазах новых чудовищ светились коварство и хитрость. Они старались напасть незаметно, со спины, пока степняк отбивался от наседавших мертвецов. Если тварь обладала крыльями, то она атаковала сверху, улучшив подходящий момент. В результате такой тактики единый монолит ногайского войска оказался разбит на отдельные очаги сопротивления, уничтожение которых пошло намного быстрее.
Смотревшая на эту кровавую оргию Марыся, случайно подняла голову, посмотрела на небо и замерла, не в силах оторвать глаз от нового ужасающего зрелища.
Огромная, раз в десять большая, чем обычно, Луна вновь поменяла цвет. Теперь она стала ярко-красной, словно напитавшись всей пролитой кровью. И на фоне ночного светила, превратившегося в какое-то вурдалачье солнце, виднелась фигура трехликой женщины со змеями в волосах. Страшным огнем светились три пары глаз, длинные руки с когтистыми пальцами простирались вперед, благословляя своих детищ.
С Марыси было довольно. Она упала на колени, уткнув лицо в землю, лишь бы больше не видеть этих ужасов. Но это не укрылось от зорких глаз эллинки. Одним тигриным прыжком она преодолела расстояние, отделяющее её от девушки. Упершись коленом ей в спину и вдавив в землю, Ниса ухватила славянку за волосы, заставляя задрать голову.
— Не смей прятать лицо! — прошипела она. — Не смей отводить глаз! Владычица Мрака, Трехликая, пришла, чтобы спасти твою никчемную жизнь! Сделает ли это когда-нибудь твой Христос? Захочет ли твой варварский бог спуститься на землю, ради того, чтобы ты и дальше влачила свое жалкое существование? Смотри! Смотри на торжество Гекаты!
И Марыся смотрела. Она видела, как ногайцев разрывают на части клыкастые твари, вроде тощих карликов, с телами поросшими серой шерстью и крысиными мордами. Видела, как Исмаил-паша падает на землю, разрубленный надвое мечом всадника с длинными светлыми волосами. Приглядевшись, Марыся с удивлением заметила, что это женщина, — голубоглазая, стройная и почти красивая, если не замечать большой дыры в щеке, через которую проглядывают белые зубы.
Марыся наблюдала как окровавленные останки турка растаскивают мерзкие существа вроде женщин с ослиными ногами и собачьими головами. Видела и как Нурадин-Султан из последних сил отбивается от отступивших его адских тварей и как огромная многоголовая змея стаскивает его с коня и душит в могучих кольцах, а коня разрывает на части остальная адская свора.
Кровавая бойня еще не окончилась, когда многие из её участников потеряли к ней интерес. В то время как одни чудовища добивали последних степняков, другие уже нашли себе новую забаву. Марыся видела, как носится по полю золотоволосая всадница, рубя всех на своем пути, уже не разбирая своих и чужих. Внезапно за её спиной вырос великан, заросший черной шерстью, с одним глазом во лбу. Ухватив безжалостную наездницу за светлые волосы, он выдернул её из седла и швырнул на землю От удара голова женщины неестественно дернулась, послышался сухой треск. Подскочив к пытающейся подняться живой мертвой, гигантский циклоп заставил ее встать на четвереньки, одним махом сорвал ветхие шаровары и с рычанием навалился сверху.
Марыся с отвращением отвела взгляд, но увидела, что великан был отнюдь не одинок в своих желаниях. Рядом с ним чудовище со змеиным хвостом, но головой и телом прекрасной женщины сливалось в сладострастных объятиях с мертвым воином в обрывках ржавой кольчуги. Чуть подальше сношались черный козел и эмпуза.
Позади славянки послышалось сопение: глядя на разворачивающуюся перед ней вакханалию, Ниса тоже пришла в возбуждение. Марыся чувствовала на себе руки, нетерпеливо мявшие её груди и зубы в приступе страсти кусавшие ее затылок. Марысе было страшно и стыдно, но она боялась пошевелиться, чувствуя, как прохладная женская плоть вдруг меняется и девушка уже чувствует на шее жаркое дыхание и острые клыки, а на спине — нечто поросшее грубой шерстью. Но и это ощущение очень быстро исчезает, сменяясь сначала холодным, чешуйчатым телом, затем мокрым, скользким, пупырчатым. И самое страшное было в том, что все мохнатые, скользкие, чешуйчатые, когтистые конечности, продолжали сладострастно поглаживать и похлопывать тело славянки.
Неожиданно все это прекратилось, — рычащее и лязгающее клыками существо на спине Марыси вдруг замерло. Каким-то непонятным чутьем Марья поняла, что Ниса вглядывается во что-то поверх её головы. Казачка посмотрела на разворачивающийся перед ней шабаш более внимательно, пытаясь понять, что так заинтересовало эллинку.
Среди беснующихся чудовищ, резко выделялась женщина, бестолково бросающаяся из стороны в сторону. От окружавших её мертвецов она отличалась вполне осмысленным взглядом и относительной телесной целостностью. На нечисть она тоже не походилак: высокая, статная, средних лет, с длинными черными волосами. На ее, по всей видимости, некогда надменном лице, теперь читались страх и растерянность, большие глаза округлились от ужаса, хотя никто из беснующихся чудовищ не пытался причинить ей вред. Женщина металась, будто не понимая, где она и что с ней происходит. За её спиной, словно огромные вороньи крылья, развевались черные одеяния.
Марыся не успела вспомнить, что ей это напоминает, когда позади раздался торжествующий крик, перешедший в пронзительный визг и шипение:
— Статира!!! Благодарю тебя Геката!!!
Что-то длинное, темное переметнулось через голову Марыси и бросилось к замершей в немом страхе жрице — изменнице. Короткие когтистые лапы выбрасывали огромные комья земли, чешуйчатое тело бросало из стороны в строну от скорости. Клацнули зубастые челюсти, отрывая кусок ткани от черных одежд. Дальше Марыся не смотрела, отметив только, что не в пример другим мертвецам Статира не потеряла способности чувствовать боль. Славянка устало вздохнула и уронила голову.
Видимо, она недолго так пролежала, потому, что когда она очнулась, было все еще темно и светила кровавая луна, правда жуткий трехликий призрак уже исчез. Марыся встала, чувствуя невероятную опустошенность, и оглядела недавнее поле битвы. Кое-где еще дрались мертвецы с подземными тварями, но в целом сражения и безумства закончились. Она прошла мимо трех гарпий, дерущихся из-за чьей-то оторванной кисти, мимо гигантской черной собаки с упоением пожиравшей слабо шевелящееся месиво из сломанных костей и гниющей плоти, по которой ползали большие белые черви. Отстраненно Марыся заметила на этом крошащемся остове обрывки черного одеяния Статиры. Но почему-то это уже не вызывало у неё ни ужаса, ни отвращения. Что-то исчезло в казачке: то ли страх Божий, то ли страх вообще. Равнодушно она вспомнила слова Нисы о людях, которые не боятся заглядывать во Тьму и подумала, что это всё таки о ней. Любой из людей, которых она знала раньше, давно бы сошел с ума, увидев хоть треть того, что она сегодня.
Нису она нашла на самом краю поля битвы. Утолив жажду крови и жажду мести, жрица спешила утолить и третий голод — плотский. Сейчас она развлекалась с двумя ожившими трупами и мохнатым красноглазым сатиром, явно стремясь получить до рассвета, все чего она была лишена полторы тысячи лет. Увидев Марысю эллинка попыталась что-то сказать, но поскольку ее рот был занят, лишь досадливо отмахнулась: дескать, не мешай. Марыся хотела сказать какую-нибудь колкость, но, заметив, что сатир и её ощупывает похотливым взором, поспешила ретироваться.
Славянка вдруг почувствовала, что давно коченеет от ночного холода, и поспешила одеться. Закутавшись в какое-то татарское тряпье, порванное и в крови, она нашла укромную канавку, в стороне от всех, и завалилась спать.
Разбудило казачку, что-то твердое, настойчиво тыкающее её в бок. Ожидая самого худшего, Марыся обреченно повернулась и почти обрадовалась, увидев всего лишь Нису, пинающую её босой ногой.
— Вставай, соня. — весело сказала колдунья. — Хватит дрыхнуть.
— Аа, что? — Марыся повернулась на другой бок, морщась от покалывающих её тело колючих стеблей. Посмотрела на степь, на которую вчера извергся Ад. Земля была изрыта, словно её пахало стадо бешеных волов, запряженных в плуг размером с дом. Все вокруг толстой коркой покрывала запекшаяся кровь, кое-где еще поблескивающая маленькими лужицами. Но ни мертвых тел, ни чудовищ не было видно.
— А где все эти? — Марыся обвела рукой поле.
— Где-где, — усмехнулась Ниса. — Ушли обратно под землю. Рассветает уже, — она кивнула на горизонт, где занималась заря. — И мне тоже пора.
— Так скоро, — не без сожаления протянула Марыся. Как ни странно, она уже успела привязаться к этому взбалмошному и жестокому, но в чем-то внушающему невольную симпатию существу. Оно конечно, Ниса ведьма и от того, что она вытворяет, хватит удар Илью-пророка, но, по крайней мере, с ней не соскучишься. К тому же Марыся понимала, что без Нисы её дальнейший путь станет намного труднее.
— Я тут тебе одежку присмотрела. Самое чистое, что я здесь нашла, — Ниса бросила Марысе ворох тряпья.
Казачка внимательно рассмотрела предложенную обновку: синие шелковые шаровары, не то рубаха, не то кафтан, расшитый золотыми нитями (видно принадлежавший какому-то бею) и небольшие сафьяновые сапоги. Марыся быстро скинула вонючие рваные тряпки и оделась в то, что предлагала ей жрица. Шаровары оказались слишком широки, рукава кафтана длинны, но носить было можно. Сапоги неожиданно пришлись впору.
— Верхом ездить умеешь? — спросила Ниса, когда Марыся переоделась.
— Что? — не сразу поняла Марья. — А… Да, немного.
— Тут одна лошадь сумела вырваться, когда твоих татар ели. Я её поймала и заклятием связала, она сейчас за холмом стоит. У неё в сумках еда, какая там у варваров была, правда немного. Все что мои друзья не сожрали. Кстати, может ты мне объяснишь, что это такое? — Ниса протянула казачке бурдюк, в котором что-то булькало.
— Кумыс, — попробовав, ответила Марыся. — Перебродившее молоко, конское.
— Фу, какая гадость, — скривилась жрица в непритворном отвращении. — Я было подумала вино, потом понюхала, — нет какая-то дрянь.
— Вера басурманская запрещает им вино пить, — пояснила славянка. — Бог-аллах не велит.
— Слышал бы это Филофит, мой знакомый жрец Диониса, — усмехнулась Ниса. — Да он бы утопился с горя, только узнав, что такая вера вообще есть на свете. У вас хоть не так?
— Нет, — покачала головой Марыся. — Мы вином причащаемся.
— Ну, хоть что-то хорошее у вас осталось, — вздохнула Ниса. — А ты знаешь, я бы сейчас не отказалась от чаши с вином. Пусть не родосского, хотя бы нашего боспорского. Великий Аид, да я бы сейчас и скифского неразбавленного выпила.
Она что-то еще беззаботно болтала, но Марыся её уже не слушала, все более одолеваемая мрачными думами. Что ей делать дальше она представляла с трудом. Ну, хорошо, сейчас у неё есть еда, а что дальше? Охотиться она не умеет, да и не с чем, ягодами сыт не будешь. Да и куда ехать? Она даже не знала где находиться её дом, знает только, что где-то на Западе. Но между нею и родиной степь, и Азовское море. А еще татары и турки… как ей проскочить мимо них Марыся не представляла.
С трудом она заставила себя прислушаться к тому, что говорит Ниса.
— Смешно, конечно, что татары эту речку, возле которой мы познакомились, Черной Водой прозвали. Ведь знать не знали, что рядом мой могильник стоит, а все же, смотри. Что-то чуют видать. Может, поэтому курган так никто и не пытался разграбить.
— А откуда ты знаешь, как они речку прозвали? — без особого интереса спросила Марыся.
— А я тут одного оживила и поговорила немного, — непринужденно сказала Ниса. — Ты, кстати, особо не задавайся. Думаешь, это они за тобой такую орду послали? Как бы не так. Они бы уже давно домой повернули, да встретились с людьми своего владыки. Соль то в чем? Где-то тут вожди меотов или черкесов как ты их называешь, встречаются с послами какого-то царя с Запада. Ну, а татарам это не понравилось потому, что речь должна была пойти о союзе против них и какой-то Порты.
— Подожди, подожди, как звали-то его? — оживилась Марыся.
— Кого? — недоуменно спросила Ниса.
— Ну, царя, от которого послы.
— Подожди, сейчас… Сизимун, Зигимонт…, как-то так, в общем.
— Сигизмунд, может? — волнуясь, спросила Марыся.
— Может быть. А тебе то что?
— Так ведь это и мой король. Хоть и латынник, не приведи Господь, — со вздохом добавила Марыся. — Может, если я с этими ляхами поговорю, они меня и домой возьмут? Хоть до Киева, а дальше я сама доберусь. Где сейчас эти послы, ты не знаешь?
— Да вроде они с меотами собирались встретиться там, где эта Черная Вода в Гипанис впадает — пожала плечами Ниса. — Они, наверное, там несколько дней проведут, теперь никто не помешает. Езжай вниз по течению, думаю, к вечеру нагонишь.
— Спасибо, — растрогалась Марыся, наконец, обретая надежду. — Что бы я без тебя делала? Почему ты мне помогаешь?
— Ну, как ни крути, если бы не ты, я еще Тифон ведает сколько в земле бы пролежала, — усмехнулась жрица. — А так хоть поднялась наверх, повеселилась. Благодаря тебе заклятье частично разрушено и я теперь могу отправлять свой дух хотя бы в Аид. Степнякам напомнила их место: пусть и не те, что в мое время, а все равно приятно. Надеюсь, что ваш народ когда-нибудь вышвырнет их отсюда и сам поселится на землях Боспора. Если судить по тебе он больше этого заслуживает. Да и с тобой занятно было поговорить, ты вообще занятная. Ладно, мне пора. А это тебе на прощание.
С этими словами она неожиданно привлекла к себе казачку и впилась ей в губы долгим жадным поцелуем. Застигнутая врасплох, Марыся даже не пыталась сопротивляться.
Так они стояли довольно долго. Наконец Ниса отстранилась от Марыси, насмешливо глядя на неё, как и тогда, когда они впервые увидели друг друга.
— Ну, вот и все, — сказала она.
И исчезла, как будто её и не было, только длинная черная тень скользнула по земле. В этот момент над горизонтом появился узкий край восходящего солнца. Марыся какое-то время смотрела на него, потом развернулась и пошла седлать лошадь, нетерпеливое ржание которой уже раздавалось из-за кургана.