Неправильный солдат Забабашкин

Глава 22 День

Утренний сон пролетел мгновенно — не успел закрыть глаза, а уже день наступил. Все ожидали наступления противника, но, так как я был ещё ранен, отдыхать я остался в госпитале, а не вернулся в окоп. Согласно приказу, который мне дал лично комдив, на позиции расположения свой роты я должен буду прибыть, только если объявят тревогу.

Но, к счастью, её не объявляли, и я, после того, как помылся, и меня перевязали, с удовольствием поспал пять часов.

Услышав шум, открыл один глаз и, заметив на стуле, что стоял рядом с кроватью, мои солнцезащитные очки, уже на автомате надел их. После этого, буквально чувствуя чужие взгляды, ознакомился с обстановкой. Мне она показалась несколько странной — я лежал в палате с другими ранеными, а в дверях стояло ещё пять человек, которые беззастенчиво меня разглядывали во все глаза. Соседи по палате оберегали мой сон, как могли, но, тем не менее, наплыв желающих посмотреть на героя-снайпера просто зашкаливал. Собственно говоря, очень вероятно, что нескончаемый гул от перешёптываний типа: «Да не может быть!», «Неужели он⁈», «Такой молодой, а уже столько немцев укокошил!» и «Да пацан совсем зелёный, а гляди ты, чего учудил!!» и вывел меня из сна.

Посмотрел на толпящихся людей и перевёл взгляд на Апраксина, который лежал возле окна с закрытыми глазами.

Негромко кашлянул, как бы привлекая внимание раненого с забинтованной головой, который, сидя на койке, что стояла напротив моей, и так, не отводя глаз, смотрел на меня не моргая, после чего спросил:

— Товарищ, не подскажете, тот красноармеец, что с усами, жив?

Спросить-то спросил, но сам потом понял нелепость своего вопроса.

«Ясное дело, что Апраксин жив, если его положили в палату к раненым. Странно было бы, если бы было иначе. Нет, конечно, в суматохе и панике всякое могло бы быть, но сейчас-то всё за окном, вроде бы относительно спокойно. А раз так, то значит — точно живой».

— Жив, товарищ красноармеец Забабашкин, — подтвердил мои мысли сосед по палате, продолжая с благоговением смотреть на меня. — Вашего товарища прооперировали. Говорят, пуля навылет прошла. Лёгкие не задеты, так что должен поправиться.

— Это хорошо, — кивнул я, покосился на стоящих в коридоре бойцов и прошептал новому знакомцу: — Товарищ, простите, не знаю, как вас зовут…

— Сержант Тригубов, — с готовностью ответил тот, а затем, чуть помявшись, добавил: — Еремей.

Я тоже представился и, вновь покосившись на стоящую толпу, прошептал:

— Товарищ сержант, а вы не скажете, почему товарищи так на меня пристально смотрят?

Раненый улыбнулся и, подавшись вперёд, прошептал в ответ:

— Вы, Алексей, не взыщите, но люди именно что посмотреть на вас хотят. Видите, вон даже тяжелораненые и те подтянулись, чтобы увидеть вас своими глазами. Уж больно ваш героизм и те подвиги, что вы совершили, всем по душе пришлись. Уж будьте любезны, скажите что-нибудь товарищам.

— Гм, что сказать?

— Что-нибудь. Это очень воодушевит красноармейцев. Особенно сейчас, когда немец готовится к нападению. Ваши слова непременно пойдут во благо и поднимут моральный дух. Скажите пару слов о своём подвиге. Красноармейцы очень хотят это знать.

— Гм, о подвиге? — задумался я, поправив одеяло, а потом, ощущая всю неловкость ситуации, сказал: — Мне б одеться. А то как-то неудобно в нижнем белье пред обществом выступать.

— Да-да, — тут же спохватился Тригубов и принялся выгонять непрошеных зрителей в коридор. Когда в палате, кроме пациентов, никого не осталось, он присел на мою кровать, наклонился ко мне и на ухо прошептал: — К вам два раза лейтенант госбезопасности приходил. Я слышал, он доктору сказал, что, как ты проснёшься, то чтобы за ним послал. И меня попросил сразу по телефону позвонить. Номер свой записал.

— Ясно. Спасибо. Звоните, раз обещали, — поблагодарил я и потрогал забинтованную ногу.

К счастью, болело не очень сильно, и я стал надевать на себя чистую форму, которую мне заботливо положили на стул.

Сейчас меня ждали водные процедуры, закапывание глаз, перевязка, завтрак и отбытие на позиции.

Да, в госпитале хорошо, но войну никто не отменит. Очевидно, противник сейчас находится в поиске механиков-водителей, чтобы продолжить наступление. И как найдёт, непременно пойдёт в атаку. А потому, чтобы потом в спешке не бежать к себе в окоп, лучше мне прибыть туда заранее.

Однако перед этим необходимо было ещё кое-что сделать.

Как только открыл дверь в коридор, на меня тут же уставилось уже человек десять — все, кто не мог быть на позициях, но кое-как мог передвигаться.

Я понимал, что они хотят от меня услышать подробный рассказ о том, как именно я давеча уничтожал противника. Но дело было в том, что о своём секрете, о своей новой удивительной способности, которая появилась у меня при переносе в это время, я не мог им ничего рассказать. А потому ограничился более-менее правдоподобной историей:

— Зорко я видел с самого своего детства. В школьные годы, после учёбы любил ходить в тир, принимал участие в военно-спортивных играх, сдавал нормы ГТО, вот и наловчился.

Думал ещё что-то сказать, но понял, что ничего, кроме общих фраз, в голову не лезет. Поэтому решил заканчивать своё небольшое выступление пророческими словами:

— Товарищи! Нет сомнения в том, что враг силён и коварен. Но нет сомнения и в том, что мы сильнее его, ибо дело наше правое! А потому: враг будет разбит, и победа будет за нами!

Разумеется, моего общего рассказа всем показалось мало, и со всех сторон посыпалось огромное число вопросов, которые можно было свести к одной сути: «Скажи, как именно ты это сделал! Научи! И мы тоже будем нещадно бить захватчиков!»

К сожалению, я не мог им это объяснить и уж тем более научить. Мой перенос в это время был самым настоящим чудом. И точно таким же чудом была полученная при переносе удивительная способность, и даже не способность, а способности. Ведь, по факту, их было несколько. Я не только мог видеть в темноте, не только мог видеть на очень дальние дистанции, но и стрелять в цель с таким расчетом, чтобы пуля попала именно туда, куда я и планировал. Удивительно? Очень удивительно. Впрочем, не удивительней того факта, что я из две тысячи двадцать четвёртого года попал в самое пекло тысяча девятьсот сорок первого.

После водных процедур направился в перевязочную, но по дороге встретил Анну Ивановну Предигер.

— Герой, вот и ты, — увидев меня, произнесла главврач. — Как ты себя чувствуешь? Как глаза? Как нога?

— Глаза всё ещё слезятся без очков, — ответил я. — А нога нормально. Побаливает немного, но терпимо. Поэтому прошу меня перевязать и отпустить на позиции.

— Да-да, — кивнула та, — война, чёрт бы её побрал, — она показала рукой на дверь соседнего кабинета. — Проходи туда, сейчас посмотрим.

Осмотр занял не более пяти минут. К счастью, он не показал ничего, требующего внимания врача.

— Посиди тут пару минут, сейчас Алёна подойдёт, ногу перевяжет и глазки закапает. А я должна доложить о тебе товарищу в НКВД. Они очень просили.

Звучало зловеще, но я понял, что она имеет в виду тот же самый приказ, что Воронцов дал моему соседу по палате.

«А тут, значит, продублировал», — хмыкнул я и, проводив взглядом главврача, от нечего делать стал разглядывать убранство перевязочной.

Однако долго скучать мне не пришлось, вошла Алёна и, увидев меня, расцвела своей приятной улыбкой.

— Здравствуйте, Забабашкин. Как вы себя чувствуете?

— Здравствуйте! Нормально, — произнёс я, неожиданно ощутив, как сильно начало колотиться у меня сердце.

— Анна Ивановна сказала, что у вас рана открылась?

— Да она вроде бы и не закрывалась, — скаламбурил я и, сглотнув появившийся в горле ком, показал на ногу. — Говорят, до свадьбы заживёт.

— Давайте вас перевяжем. Снимайте штаны.

Алёна засуетилась, и начала рыться в шкафу, доставая оттуда банки с какими-то мазями и бинты.

«Штаны так штаны», — сказал себе я и разделся.

Перевязка заняла немного времени, и уже через пять минут я вновь был одет.

— Как у вас глаза? Вы закапывали капли?

Я ответил, что да, и она поинтересовалась, когда именно я капал в последний раз.

— Утром, — честно ответил я и посетовал, что когда ползал, потерял тот пузырёк, который мне был выдан.

— Это ничего. Для героя, о котором все говорят, мы найдём новые капли, — улыбнулась девушка. — Ведь вы же герой! Тут все только и говорят, что вы уничтожили много немцев! Это правда?

— Насчёт немцев — правда. Уничтожил некоторое количество, — скромно ответил я и, вновь сглотнув застрявший в горле комок, негромким и немного растерянным голосом продолжил говорить в духе этого времени: — Ну а что же касается того, что я, мол, герой, то и это правда. Я герой. Точно такой же герой, как и вы, как другие медсёстры и врачи в этом госпитале. Как все доктора, как все красноармейцы, командиры и генералы, как все граждане и гражданки, а также братья и сёстры нашей великой страны. Все мы герои, которые воюют за свою прекрасную Родину.

— Вы правы, Забабашкин, — вздохнула она и, шагнув ко мне, оказалась совсем рядом. — Вы правы, Алексей.

«Боже, как же она мне нравится. Возможно, нравится так, как никогда не нравился никто в той моей жизни. Наверное, я влюбился. Влюбился, как мальчишка. Влюбился так, как никогда не влюблялся», — пронеслись мысли в голове.

Я снял очки, закрыл глаза и, чуть разомкнув губы, приготовился к волшебному поцелую.

Прошла секунда, другая, третья, но, к моему удивлению, ничего не происходило. Но глаза я не открывал, а всё ждал и ждал, боясь спугнуть счастье.

И наконец, когда прошло пять томительных секунд, я дождался реакции возлюбленной.

Правда реакция оказалась не совсем такой, на которую я рассчитывал.

— Забабашкин, зачем Вы зажмурились? Я так не смогу вам закапать капли. И сядьте ровнее, а то Вы так вперёд подались, что сейчас упадёте,– произнесла она.

«Вот облом так облом», — расстроился я и сел, словно школьник, прижавшись спиной к спинке стула.

Алёна поднесла к моему лицу пипетку и закапала лекарство в левый глаз. Её лицо было совсем рядом с моим. Казалось, что между нашими носами нет даже миллиметра. Я слышал её дыхание. Её красивые добрые глаза смотрели на меня и словно бы смеялись над моими чувствами, которые я так опрометчиво выставил напоказ.

Стало как-то горько и обидно. Ведь то, что происходило сейчас, было настоящим. Живым. И то, что я пришёл сюда из другого времени, уже даже мне самому казалось каким-то выдуманным, неправдоподобным, хоть и прошло с того момента всего несколько дней. В туманной дымке воспоминаний в том будущем не было места вот таким вот простым и чистым чувствам.

И когда я уже собрался расслабить губы, которые до этого специально свернул в «дудочку», она взяла и чмокнула меня в щёку.

Её поцелуй был детским и наивным, но был он самым сладостным и самым желанным из всех поцелуев, которые были в моей прошлой жизни. Такого умиления, восторга и радости чувств я ещё никогда не испытывал.

И хотя этот поцелуй и поцелуем-то в общепринятом, взрослом понимании, назвать было нельзя, весь мир у меня перевернулся, сердце ухнуло куда-то, то ли в бездну, то ли в высь, а перед глазами заплясали солнечные зайчики.

Теперь я окончательно понял, что о такой женщине я мечтал всю жизнь.

Но, увы, времени на то, чтобы хотя бы даже поговорить, ни у неё, ни у меня сейчас не было. Меня ждали на позициях, на которые немцы могут начать атаку в любую секунду, а она должна была продолжать оказывать нуждающимся медицинскую помощь.

— Тогда, может быть, встретимся вечером и погуляем, э-э, — я замялся, не сразу сообразив, где тут можно погулять, но всё же, через секунду нашёлся, — вокруг госпиталя?

— Я не знаю, во сколько мы вернёмся. Сегодня две операции были сложные. Кровотечение у двух раненых еле остановили, и теперь каждому из них нужна дополнительная операция. Их будем эвакуировать. Кстати один из тяжелораненых лежит в вашей палате. Утром ранение получил сквозное в грудь. К тому же у нас не хватает медикаментов. Через час мы поедем в Чудово, — сказала она, отклонив моё предложение. Затем вздохнула и устало повторила: — Так что я не знаю, во сколько мы вернёмся.

— Хорошо. Я буду ждать! — произнёс я, словно забыв, что немцы в самое ближайшее время, наверняка, всей массой навалятся на Новск, и нам уже будет и не до гуляний, и не до поцелуев в щёку.

Но именно сейчас мне было не до немцев. В душе теплилась надежда всё же попробовать получить ещё один поцелуй, и я, вновь свернув губы трубочкой, закрыв глаза, приготовился ощутить блаженство.

Однако и в этот раз ничего не вышло, потому что Алёна сказала:

— Не здесь и не сейчас, Лёша. В любой момент может кто-то зайти. Так что открывай свои глазки, я тебе в другой глазик капельки закапаю.

Пришлось подчиниться.