Неправильные дети

3

После скудного обеда, состоявшего из фирменной капустной похлёбки Фенны, Милу целый час помогала Лотте спускать на лебёдках корзины чистого белья в сани, которые ждали на замёрзшем канале.

Следующий час девочка провела, вновь помогая Лотте, но уже с корзинами грязного белья, которые они поднимали с других саней. К тому времени, когда старинные часы пробили семь, руки Милу превратились в плети, а ладони покрылись ожогами.

– Святая Гауда, они онемели, – пожаловалась Лотта, шевеля всеми двенадцатью пальцами.

– По крайней мере, если Гассбик побьёт тебя, ты ничего не почувствуешь.

Вскоре после ухода Фортёйнов директриса отправилась куда-то в город и ещё не вернулась. Даже в отсутствие Гассбик её злобный дух по-прежнему витал в каждом затенённом углу и в каждой продуваемой щели «Малютки-тюльпана». Дети бы не удивились, окажись у директрисы глаза на стенах или шпионы на окнах. Она-то всё узнает, даже если они хоть на секунду пренебрегут своими обязанностями!

Поэтому сироты работали не покладая рук, как если бы Элинора Гассбик стояла над ними и выкрикивала бесконечные приказы своим хриплым голосом.

Милу очень беспокоилась по поводу наказания, которое припасено для неё. Гассбик придумает что-то ужасное, в этом девочка не сомневалась. Интуиция как будто разделяла её уверенность. От одного упоминания имени директрисы кончики ушей начинало покалывать.

– Может, она свалилась в Северный морской канал? – с надеждой предположила Милу, глядя в окно прачечной на затянутые дымом доки. – Пока мы разговариваем, она могла бы уплыть в какой-нибудь далёкий океан.

– Сомневаюсь, – ответила Лотта, переплетая распустившуюся косичку. – Она носит слишком тяжёлые юбки, чтобы далеко уплыть. Она бы сразу утонула.

Часы с маятником продолжали оглушительно бить, но Милу услышала быстрые шаги сирот, которые высыпали из рабочих комнат и спешили наверх. Она закрыла окно и почесала уши, которые до сих пор покалывало.

– Пойдём, – сказала Лотта с едва заметной ноткой раздражения в голосе. – Ляг в постель, пока уши не убедили тебя, что хозяйка замышляет твоё убийство.

Милу последовала за ней к двери. Ею одолевало беспокойство. Когда они зашли в спальню, у единственного ведра с водой толкались сироты: они окунали в воду зубные щётки, после чего шустро скребли ими зубы.

Когда толпа рассосалась, Милу заглянула в ведро. Вода слегка пожелтела от сгустков слюны, плавающих на поверхности.

Она направилась к окну и окунула щётку в снег на подоконнике. Эг сидел на карнизе и чертил углём на краю старой наволочки. Потом он вскинул самодельный телескоп, состоявший из металлической трубки и стёкол, вытащенных из очков, и навёл его на горизонт, словно не подозревая о присутствии Милу. Девочка положила щётку в рот, поёжилась, когда холод пронзил дёсны, повозила щетинками по зубам и сплюнула на снег.

– Эг, ты ещё больше холода напустишь.

– Да, но я почти закончил восточные доки. Видишь?

Милу посмотрела на карту, нарисованную на наволочке.

– Крошечные кораблики на реке выглядят замечательно, а у тебя ноги трясутся, поэтому кажется, что судёнышки прямо прыгают по воде.

Эг радостно ей улыбнулся, но затем опять задрожал.

– Думаю, сейчас слишком холодно. Закончу завтра.

Он аккуратно передал Милу картографические инструменты, залез в комнату и закрыл окно. Она спрятала всё в ведро из-под угля и, передвигаясь по узким проходам между кроватями, пробралась в заднюю часть комнаты. Матрасные пружины скрипели, когда сироты забирались в постели. Девочка устроилась между Лоттой и Фенной и вытащила из рукава «Книгу теорий».

– Может, почитаем на ночь весёлую историю? – спросила Лотта, стуча зубами. – Я не в настроении слушать про упырей и оборотней.

По всей комнате из-под одеял высунулись бледные лица, чтобы кивнуть в знак согласия. Фенна, лежавшая рядом, вздрогнула и придвинулась поближе к Милу, и та почувствовала, как гладкий мех крысы скользнул по её руке, когда подруга устраивала питомца у себя на груди.

– Я думала над новой теорией, – Милу улыбнулась, все мысли о директрисе разом испарились, стоило ей открыть самодельный блокнот и пролистать потрёпанные, исписанные небрежным почерком страницы. – Согласно ей, мой отец, Брэм Поппенмейкер, днём шьёт кукол, а ночью запускает воздушные шары.

По спальне пронеслись заинтересованные шепотки, Милу облизнула губы и начала читать.

– «Двенадцать лет назад, лунной ночью семья из трёх человек парила в небе над Амстердамом. Они летели выше ястребов, ловчее скворцов и быстрее соколов».

Лотта нарочито кашлянула.

– Я не уверена, что воздушные шары так летают…

– Этот летел именно так, – Милу перевернула страницу и продолжила своим «сказительским» голосом, который представлял собой нечто среднее между хрипловатым шёпотом и напевом. – «Шар был чёрен, как полночь, с точками серебристых звёздочек. Внизу висела самая большая гондола из всех, какие когда-либо были. На её носу красовался оскалившийся волк, вырезанный из чёрного дерева, с двумя изумрудами вместо глаз. В задней части, на горизонтальном шесте, покачивалась моя корзинка, и я могла любоваться мерцающими в небе звёздами… Поппенмейкеры только что пролетели над Центральным вокзалом и Королевским дворцом, но вдруг совершенно неожиданно началась гроза», – и Милу понизила голос.

В комнате стояла тишина. Милу вновь начала читать.

– «Сверкали молнии, грохотал гром. С востока прилетел свирепый, неистовый вихрь. Моя мама решила, что надо снижаться. Она надеялась избежать гнева бури, но внезапно гондола ударилась о крышу приюта. Корзинку со мной откинуло на трубу, и она застряла крепко-накрепко. Когда наполненный горячим воздухом шар взлетел ввысь, верёвки оборвались, и я осталась на крыше».

Милу сделала паузу для пущего эффекта и улыбнулась, прикрываясь блокнотом. Остальные взволнованно затаили дыхание. Крыса на руках Фенны тихо пискнула, словно её слегка прижали. Девочка выдержала ещё несколько напряжённых секунд, после чего продолжила.

– «Мои родители ничего не могли сделать. Ветер уносил их всё дальше и дальше от единственного ребёнка, мама изо всех сил старалась развернуть шар, а отец готов был спрыгнуть ко мне, когда гондола опустится достаточно низко. Но гроза распорядилась иначе».

Милу опять сделала паузу.

– «Воздушный шар взлетал всё выше и выше над океаном, крутился и менял направление, а через несколько дней разбился на Северном полюсе, на виду у семейства очень удивлённых белых медведей. В шаре оказалась большая прореха, он лежал, пустой и обмякший, рядом с перевёрнутой гондолой. Но мои родители уцелели. Они были сообразительны и обладали превосходным умением выживать в непростых ситуациях, поэтому не отчаялись и соорудили дом изо льда. Папа сделал рыболовные лески из старых ниток для кукол, а мама подружилась с медведями и пела им колыбельные».

Милу обвела взглядом тех сирот, которые высунули носы из-под одеял.

– «Но в Арктике сложно найти всё необходимое для починки воздушного шара. По сей день они продолжают его латать и всей душой хотят вернуться ко мне».

– Это не объясняет, почему твоя корзинка похожа на гроб, – раздался слегка приглушённый, отстранённый голос Сема, который устроился на противоположной кровати.

– Ну… над этим я ещё думаю, но…

– И следы от когтей эта история тоже не объясняет, – добавил Эг.

– Признаю, я изложила не самую убедительную теорию, но…

Речь Милу оборвалась, как только левое ухо начало нещадно колоть. Девочка посмотрела на закрытую дверь спальни. Спустя мгновение по коридору прокатился знакомый звук.

Цок-цок-цок.

По комнате разнёсся дружный шорох – каждый воспитанник спрятал голову под одеяло. Крошечные лапки грызуна пробежали по руке Милу, и крыса Фенны метнулась куда-то прочь. Милу услышала тихий выдох, сорвавшийся с чьих-то губ, и единственная свеча, озарявшая комнату, зашипела и потухла.

Цок-цок-цок.

Пружины стонали и скрипели под трясущимися телами.

Цок-цок-цок.

Гассбик вторглась в комнату и обошла все кровати, то и дело останавливаясь.

Цок-цок-цок.

Сквозь дыру в одеяле Милу видела, как острые носы туфель директрисы замерли у её постели. В ушах закололо, когда туфли по очереди развернулись, указав прямо на неё.

– Вставай, – прошипела Гассбик и вырвала одеяло у Милу из рук. – Лотта и Фенна, вы – тоже.

Она ударила два куля, дрожащих на другой кровати.

– Сем и Эг – и вы!

– А они-то почему? – спросила Милу, её сердце часто забилось, когда она вылезала из кровати.

Директриса только улыбнулась своей фирменной улыбочкой: сплошные зубы и ни на грош душевности. А потом зацокала к выходу.

В бледном свете луны, сочившемся сквозь ветхие занавески, Милу посмотрела на своих друзей. На их лицах застыло одинаковое выражение ужаса.

Что Гассбик задумала?

Директриса ждала в вестибюле. Чёрные следы на мраморном полу вели в столовую. Тот самый пол, который совсем недавно Сем и Эг выскребли начисто. Разумеется, они бы не пропустили такую явную грязь. Гассбик поэтому их вызвала?

Все пятеро выстроились в ряд, ёжась от холода в своей старенькой одежде. В воздухе висел странный маслянистый запах, неприятно щекотавший ноздри Милу.

– Сегодня утром вы вели себя непростительно, – сказала Гассбик, по очереди буравя взглядом каждого.

Милу нахмурилась.

– Но… хозяйка, только я вела себя плохо.

Взгляд Гассбик стал ещё более жёстким.

– Вы пятеро пробыли здесь двенадцать лет. Раньше никто из сирот не оставался у меня дольше, чем на десять! Но вы каждый раз с завидным упорством демонстрировали, что являетесь маленькими отродьями, которых никто брать не захочет. А ты, Милу, самый неисправимый и чудовищный ребёнок из всех, кого мне, к сожалению, довелось знать.

Милу прерывисто вдохнула. Если спорить с Гассбик сейчас, то будет только хуже. У её друзей – перепуганный вид, и это она виновата. Директриса собирается наказать их всех, только чтобы унизить её.

Милу вытянула руки.

– Пожалуйста, просто побейте меня. Я вела себя плохо. Они не сделали ничего дурного.

Гассбик осклабилась.

– Сегодня никто никого бить не будет. Я поняла, что таким образом не решу проблему. Нет, у меня иной план. Я думаю, что вы слишком долго пользовались моим гостеприимством.

У Милу застучало сердце.

– Что вы имеете в виду?

– Закон гласит, что сироты могут оставаться в приюте до совершеннолетия, – встряла Лотта. – Вы не можете нас вышвырнуть. Органы опеки этого не допустят.

– Они смотрят лишь в свои бумажки, – хмыкнула Гассбик. – Для них вы – просто имена и цифры в тетради. А пока на бумаге всё гладко, они не станут разбираться. Я могу делать всё что захочу.

– Но это незаконно! – возмутилась Лотта.

– Я дам вам последний шанс исправиться, – продолжала директриса, не обращая внимания на Лотту. – Я позволю вам пройти ещё одни смотрины. Те, кого не выберут, станут безымянными и бездомными.

– Вы не можете так поступить! – взмолился Эг. – Мы умрём с голоду, если прежде не замёрзнем.

– Тебе следовало подумать об этом раньше.

– До следующих смотрин могут пройти ещё недели, – произнесла Лотта, повернувшись к остальным. – Эг, может, ты нарисуешь нам веснушки? Нам надо лучше стараться.

Милу не сводила глаз с директрисы. Ещё до того момента, как она заговорила, девочка поняла, что худшее впереди. Она видела, как дёрнулся уголок сухого рта Гассбик. Милу снова посмотрела на следы и внезапно поняла: они – слишком большие, чтобы их могли оставить дети, и не такие заострённые, как от туфель Гассбик. К тому же она заметила, что на полу темнели две дорожки следов.

– Собственно говоря, liefje, – каркнула Гассбик, уставившись на Лотту, – смотрины начнутся прямо сейчас.