Неправильные дети

1

Приют «Малютка-тюльпан» представлял собой на редкость высокое здание, втиснутое в середину длинного ряда тоже на редкость высоких домов. На самом верхнем этаже девочка с удивительными тёмными глазами смотрела из маленького окна на замёрзший канал.

Милу следила за падающим снегом, который оседал на затейливых крышах, точно слой глазури на торте. На льду внизу собрались толпы людей, их лица с покрасневшими носами лучились радостью. На смену велосипедам и башмакам пришли санки и коньки, весёлые крики звучали вперемешку со ржанием запряжённых в повозки лошадей.

Чем дольше Милу дышала на холодное стекло, тем более туманным и размытым становился городской пейзаж. Тяжело вздохнув напоследок, девочка отвернулась от окна. В тот же миг замёрзший кусок отслоившейся краски на стене с хрустом упал на пол. Деревянный пол в спальне был покрыт тонким слоем инея: у Милу мёрзли даже глаза, и ей стало больно моргать. Небольшой камин у соседней стены оказался пуст и тёмен, как и всегда.

– Замёрзшая сирота, – сказала Милу рыжеволосой девочке, сидевшей на кровати напротив. – Звучит, как название необычного десерта, верно, Фен? Я думаю, не новый ли это план хозяйки: раз уж из нас не удались потенциальные сыновья и дочери, она, наверное, надеется продать нас в качестве мороженого.

Фенна скорчила рожицу, закатила глаза и снова принялась кормить зачерствелыми крошками серую крысу, устроившуюся у неё на коленях.

Милу сморщила нос и поджала губы, сложив их клювиком.

– Замёрзшие сироты! – каркнула она, в точности подражая визгливому тону директрисы. – Подходите и покупайте замёрзших сирот! Лучшие сироты в Голландии! Всего пять центов за порцию!

Хмурый лоб Фенны разгладился, а уголки рта дёрнулись. Милу сразу ощутила, как приятное чувство согревает её изнутри.

– Нам лучше поторопиться, – добавила она серьёзным тоном.

Девочка вытерла запотевший кружок на окне и, прищурившись, посмотрела на часовую башню на другой стороне улицы.

– Проверка начнётся через четыре минуты, Гассбик нам волосы из подмышек повыдирает, если мы снова опоздаем и не сдадим бельё…

Лёгкое покалывание, начавшееся от кончиков ушей, спустилось на шею Милу. Это мурашки не от холода, а самое настоящее предчувствие.

В коридоре послышались шаги. Девочки испуганно переглянулись. Милу спрыгнула с подоконника. Фенна перекатилась на кровати, прижав крысу к груди.

Милу схватила в охапку бельё для стирки, лежавшее на краю кровати, а Фенна спрятала крысу в корзинке с едой: всё это было проделано прямо за мгновение до того, как дверь спальни распахнулась.

Сначала в комнате появилась мальчишеская голова с двумя несуразно расположенными ушами и всклокоченным чубом светлых волос. Следом показалось долговязое тело с тонкими длинными конечностями.

– Вот вы где! – выдохнул мальчик, теребя пальцами край заляпанной жиром рубашки.

– Сем, это всего лишь ты, – облегчённо выдохнула Милу. – В чём дело?

Сем криво ухмыльнулся.

– У нас посетители.

Он произнёс это с такой затаённой надеждой, что Милу почувствовала, как у неё в груди тоже затрепетало что-то неуловимое. Случайные посетители не могли привести Сема в сильное волнение.

Только те, кто готов забрать детей с собой.

– Посетители, – повторила Милу, а Фенна едва слышно вздохнула.

Минуло несколько месяцев с тех пор, как визитёры в последний раз приходили в «Малютку-тюльпан», чтобы посмотреть на сирот. Вдруг сегодня наступил тот самый день и родители наконец-то заберут её? Конечно, она их не помнит, но у неё есть некоторые теории. Целая «Книга теорий», если быть точнее, которая в данный момент спрятана в левом рукаве платьица.

Абсолютно во всех случаях её родители оказывались храбрыми и умными. Во всех, кроме одного, когда они отчаянно пытались вернуть её. Может быть, спустя двенадцать долгих лет ей улыбнулась удача?

– Милу, – напомнил Сем, – нам нужно спешить.

– Да, сейчас.

Она перелезла через три кровати, чтобы добраться до той, которую делила с Фенной и Лоттой, и вытащила из-под неё корзинку в форме гроба. Там всё всегда лежало на своих местах. Простая необходимость. На самом верху покоилась тряпичная кошка. Милу провела пальцем по лапке, на которой красной нитью было изящно вышито имя: «Брэм Поппенмейкер, кукольник». В лапах игрушечная кошечка держала прядь рыжих вьющихся волос, перевязанных изумрудно-зелёной лентой. Девочка отложила её в сторону и передвинула лежавшие в корзине листы бумаги: портрет углём маленькой Милу и афишу с рекламой знаменитой парижской цирковой труппы Цирка де Люмьер. Под этими сокровищами скрывалась аккуратно сложенная ткань: отличный чёрный амстердамский бархат.

Сем сел на кровать рядом с Милу и упёрся локтями в колени.

– Милу…

– Одну минуту.

Он пристально посмотрел на неё. Девочка знала, что означает этот взгляд: он считает, что с её стороны глупо цепляться за надежду, будто мама и папа придут за ней. Он не питал подобных чаяний: своих кровных родителей Сем, похоже, презирал. Милу полагала, что, если бы её оставили в мешке из-под муки, наверное, она бы чувствовала то же самое.

Сем не понимает: она просто-напросто знает, что однажды найдёт свою семью.

Вопрос лишь в том, когда это произойдёт. И никаких но.

Милу надела чёрное бархатное платье поверх приютского, хлопкового и пожелтевшего. Если на сей раз действительно приехали её настоящие родители, они, конечно же, узнают её старое детское одеяло. Платьишко оказалось довольно тесным: все эти годы Сем часто перешивал его, но скоро оно станет совсем ей мало.

Мальчик хмуро оглядел её наряд, после чего аккуратно поправил воротничок. Она опять положила вещи в корзинку, взяла в руки тряпичную кошку и прижала её к колотящемуся сердцу. Когда Милу была крохой, то была уверена, что у кошки есть собственное сердце. Её пульс согревал девочку в течение долгих холодных бессонных ночей, пока несколько лет назад он не остановился: вот тогда Милу поняла, что, пожалуй, сама всё выдумала.

Может быть, сейчас придёт конец холодным бессонным ночам. Вероятно, сегодня наступил тот день, когда она покинет приют.

– Нам надо поторопиться, – нетерпеливо сказал Сем, вместе в Фенной направляясь к двери.

Милу последовала за ними. Спальня находилась на пятом этаже старого узкого дома, построенного у канала. Здание практически целиком состояло из густых теней и расшатанных досок, едва державшихся вместе под пластами отслаивающейся краски. Дети бежали вниз по крутым, коварным лестницам, мимо мастерской на четвёртом этаже, прачечной – на третьем и классных комнат – на втором. Сем буквально летел впереди остальных, перепрыгивая через три ступеньки зараз. Фенна ступала плавно, двигаясь быстро и бесшумно.

Во всём приюте только первый этаж не выглядел так, будто мог рассыпаться от простого чиха. Пол в вестибюле оказался вычищен до блеска, стены выкрашены в чудесный фиолетовый цвет, а в углу размеренно тикали высокие часы с маятником. Вдоль стены самостоятельно выстраивалась в шеренгу пёстрая компания детей: младшие – с одной стороны, старшие – с другой. Все лихорадочно пытались привести себя в порядок: оттирали грязные пятна, заправляли рубашки, одёргивали юбки, подтягивали носки. Но этим никак нельзя было скрыть их настоящее положение: здесь собрались грязные, голодные, отчаявшиеся сироты.

Сем и Фенна скользнули в шеренгу, и три коричневые крысы сразу же побежали налево и направо по мраморному полу. Девочка в безрукавке, надетой поверх синего хлопкового платьица, стояла рядом с мальчиком с ярко-чёрными волосами и пыталась отчистить рукав его рубашки. Она метнула на Милу встревоженный взгляд.

– Чего вы так долго? – спросила Лотта, но тотчас заметила платье Милу и тряпичную кошку у неё в руках. – Понятно. Быстрее, помогите мне счистить уголь с рубашки Эга.

Милу взялась за другой рукав Эга и принялась тереть его. Уголь размазывался, отчего ткань на манжетах приобретала любопытный сероватый оттенок.

– Гассбик захотела ещё один портрет, – заявил Эг взволнованным голосом.

Он высвободился и осторожно поправил заляпанный сажей платок, обвивавший шею.

– Не переживай, – сказала Милу. – Это просто…

Кончики ушей снова начало неприятно покалывать. Ощущение всё усиливалось, пока девочке не стало казаться, что тысячи иголок впиваются ей в мочки. Милу потянула Лотту за собой и толкнула её в шеренгу, где уже стоял Сем. Едва она успела встать рядом с Лоттой, как по коридору, ведущему в Запретную зону, разнёсся знакомый звук.

Цок-цок-цок.

Все двадцать восемь детей вытянулись, словно их дёрнули за невидимые ниточки.

Цок-цок-цок.

Раздались двадцать восемь резких вдохов.

Цок-цок-цок.

Двадцать семь пар широко раскрытых глаз были прикованы к противоположной стене. Милу из-под полуопущенных ресниц наблюдала за тёмным коридором слева.

Цок-цок-цок.

Туфли госпожи Гассбик появились мгновением раньше её самой. Узконосые, сделанные из гладкой кроваво-красной кожи и с низкими зауженными каблуками… они казались такими же хищными, как и выражение лица директрисы, когда она вошла в вестибюль.

Все чудовища, которых Милу придумывала для своих сказок на ночь, так или иначе вели происхождение от Гассбик: грубая ухмылка горгульи, бездушные глаза оборотня, пробирающий до костей визг призрачных плакальщиц банши. Не будь директриса преисполнена ненависти и злобы, она бы, конечно, выглядела как обычная женщина средних лет, но в её чертах сквозило нечто зверское, а виной тому был желчный характер.

Гассбик два раза мучительно медленно прошла вдоль шеренги. Попеременно она то кривила губы, то сдвигала брови. Милу опустила взгляд и держала спину прямо, не сутуля плечи, но и не вздёргивая их к ушам, которые до сих пор покалывало. Наконец директриса недовольно цыкнула и топнула ногой.

ЦОК!

Все двадцать восемь детей вздрогнули.

Динь-дон! Это задребезжал дверной колокольчик.

– Наши гости уже здесь, поэтому не разочаруйте меня! – каркнула директриса, по виду которой можно было заключить, что она в высшей степени разочарована в каждом воспитаннике.

Гассбик процокала к входной двери, помедлив, чтобы поправить волосы, скрученные в тугой узел, и натянуть на лицо омерзительную улыбочку.

Дверь распахнулась, и в помещение ворвался снег. Милу не могла удержаться и вытянулась, стоя в дальнем конце шеренги, когда посетители переступили порог: два тёмных силуэта в снежном облаке. Девочка прижала тряпичную кошку к груди, прямо к лихорадочно колотящемуся сердцу. Покалывание в ушах возобновилось, дыхание стало частым и поверхностным.

Дверь захлопнулась, и снежинки упали на пол, предоставив всем возможность лицезреть две высокие фигуры в чёрных плащах с накинутыми на головы капюшонами. Даже со своего места Милу видела, что одеяния сшиты из амстердамского бархата: приятный глазу блеск яснее ясного свидетельствовал об этом.

Её пальцы нащупали метку на лапе игрушечной кошки. Может, это Брэм Поппенмейкер? Он привёл её маму? Милу не сомневалась, что узнает их. Они будут похожи на неё. И нисколько не похожи на других.

Когда оба посетителя подняли руки, чтобы снять капюшоны, Милу почудилось, будто у неё в животе затрепетало целое кладбище призраков. Но из-под капюшонов показались вовсе не чёрные, как полночь, волосы и не почти такие же чёрные глаза.

Призраки в животе Милу превратились в плотные, тяжёлые надгробия.

Две головы с волосами соломенного оттенка.

Две пары светло-голубых глаз.

Две до отвращения радостные улыбки.