Неладно что-то в нашем королевстве, или Гамбит Минотавра

Глава 24 Снова дома

Я торопилась домой, стремясь оказаться там раньше мамы, поскольку не знала, как она отреагирует при виде гориллы в няньках у Пятницы. Может, все и обойдется, но проверять не хотелось.

К моему ужасу, мама появилась дома первой, и не она одна.

Огромная толпа журналистов собралась у забора, ожидая возвращения нового менеджера «Молотков», и, только пройдя сквозь их строй с неизменным «без комментариев» на устах, я добралась до мамы, которая как раз вставляла ключ в замок.

— Привет, мам, — выдохнула я.

— Привет, дочка.

— Внутрь собралась?

— Именно так я обычно поступаю, когда прихожу домой.

— Как насчет того, чтобы прогуляться по магазинам? — предложила я.

— Что ты пытаешься скрыть?

— Ничего.

— Хорошо.

Она повернула ключ в замке и открыла дверь, одарив меня странным взглядом. Я метнулась мимо нее в гостиную, где на диване, положив ноги на кофейный столик, спала Мелани, а Пятница счастливо похрапывал у нее на груди. Я быстро захлопнула дверь.

— Он спит, — прошептала я маме.

— Ягненочек мой! Дай посмотреть!

— Нет, лучше его не тревожить. Он очень чутко спит.

— Я тихонько.

— Разбудишь!

— Я через кухонное окошко.

— Нет!

— Почему нет-то?

— Его заклинило. Намертво. Хотела тебе утром сказать, да как-то из головы вылетело. Помнишь, как мы с Антоном лазали в него? У тебя масло есть?

— Но его же никогда не заклинивало…

— Как насчет чайку? — весело предложила я, пуская в ход обычно беспроигрышный отвлекающий маневр. — Я хочу поговорить с тобой о своих эмоциональных проблемах. Только ты можешь мне помочь!

Увы, она слишком хорошо меня знала.

— Теперь я точно уверена: ты что-то скрываешь. Пусти меня!

Она попыталась протиснуться к двери, но тут меня осенило.

— Нет, мам, ты поставишь их в неловкое положение, и себя тоже.

Она остановилась.

— Что ты имеешь в виду?

— Эмму.

— Эмму? А что с ней?

— Гамлет.

Она ошеломленно воззрилась на меня и прикрыла рот рукой.

— Там? На моем диване?

Я кивнула.

— Занимаются… этим самым? Оба? Вместе?

— И абсолютно голые. Но покрывало они сняли, — добавила я, дабы не разбивать ее сердце окончательно.

Она печально покачала головой.

— Это плохо, Четверг. Ты сама понимаешь.

— Понимаю.

— В высшей степени аморально.

— Весьма.

— Ладно, давай попьем чайку, и ты расскажешь мне о своих эмоциональных проблемах. Это связано с Маргариточкой Муттинг?

— Нет. У меня нет никаких эмоциональных проблем.

— Но ты же говорила…

— Да, мам, но это чтобы ты не вломилась к Эмме и Гамлету.

— О, — сказала она, осознав ситуацию. — Ладно, пойдем все равно выпьем чайку.

Я выдохнула, и мы с мамой отправились в кухню… и увидели Эмму и Гамлета, мирно беседовавших за мытьем посуды. Мать застыла на месте и уставилась на них.

— Это отвратительно! — заявила она наконец.

— То есть? — не понял Гамлет.

— То, что вы делаете в гостиной, на моем диване!

— А что мы там делаем, миссис Нонетот? — спросила Эмма.

— Что вы делаете?! — побагровела мама, повысив голос. — Я бы сказала вам, что вы делаете. Но не стану, потому что… В общем, взгляните на себя!

И не успела я ее перехватить, как она распахнула дверь в гостиную и увидела… Пятницу, в полном одиночестве спящего на диване. Окончательно сбитая с толку, мама уставилась на меня.

— Четверг, что происходит?

— Не знаю, с чего и начать, — ответила я, гадая, куда подевалась Мелани. Места в гостиной хватало, но не настолько, чтобы в ней могла спрятаться горилла. Я просунула голову в дверь и увидела, что большое французское окно распахнуто. — Наверное, игра света.

— Игра света?

— Да. Можно?

Я прикрыла раму и замерла: Мелани на цыпочках шла по лужайке, прекрасно видимая из любого кухонного окна.

— Это ж какая должна быть игра света!

— Не знаю, — пробормотала я. — Ты не меняла тут шторы? Они какие-то другие.

— Нет. Почему ты не хотела, чтобы я заглядывала в гостиную?

— Потому… потому что попросила миссис Битти посидеть с Пятницей, а ты этого не одобрила бы, но теперь она ушла, и все в порядке.

— А-а, — протянула мама, наконец-то удовлетворенная ответом.

Я облегченно вздохнула. Пронесло!

— Господи! — воскликнул Гамлет, показывая в окно. — В саду горилла!

Все посмотрели туда, где Мелани замерла с занесенной над турецкими гвоздиками ногой. Она застенчиво улыбнулась и помахала нам.

Мелани замерла с занесенной над турецкими гвоздиками ногой. Она застенчиво улыбнулась и помахала нам.

— Где? — спросила мама. — Я вижу только очень волосатую женщину, которая на цыпочках пробирается по моим гвоздикам.

— Это миссис Брэдшоу, — прошептала я, сердито глянув на Гамлета. — Она иногда помогает мне с ребенком.

— Ну так зачем же держать ее в саду, Четверг? Позови ее! — Мама поставила сумку с покупками и наполнила чайник. — Бедняжка миссис Брэдшоу сочтет нас ужасно негостеприимными! Как думаешь, она не откажется попробовать кусочек кекса?

Гамлет с Эммой уставились на меня. Я пожала плечами, позвала Мелани в дом и представила ее маме.

— Очень приятно познакомиться, — сказала Мелани. — У вас очаровательный внук.

— Спасибо, — ответила мама, словно в этом была исключительно ее заслуга. — Мы стараемся.

— Я только что вернулась с Трафальгарского сражения, — обратилась я к леди Гамильтон. — Папа восстановил вашего мужа и обещал забрать вас завтра утром, в восемь тридцать.

— О! — воскликнула она, отнюдь не выказав ожидаемого восторга. — Это… замечательная новость…

— Да, — еще угрюмее поддакнул Гамлет, — восхитительная.

Они переглянулись.

— Пойду собираться, — сказала Эмма.

— Да, — подхватил Гамлет, — я тебе помогу.

И они оба вышли из кухни.

— Что с ними такое? — спросила Мелани, беря предложенный кусочек кекса и усаживаясь в кресло, зловеще при этом заскрипевшее.

— Любовь, — ответила я.

Думаю, они и вправду были тогда влюблены.

— Кстати, миссис Брэдшоу, — начала мама, переключаясь на деловой тон, — я недавно стала агентом-распространителем косметической продукции, большая часть которой совершенно неприемлема для лысых — надеюсь, вы уловили, о чем я.

— О-о-о! — выдохнула Мелани, подаваясь вперед.

Уж она-то знала, как трудно бороться с волосами на лице — а как же, если ты горилла! — и при этом никогда не имела счастья побеседовать с консультантом по косметике. Под конец мама наверняка попытается всучить ей еще что-нибудь из пластиковой посуды.

Я поднялась наверх, где препирались Гамлет с Эммой. Леди Гамильтон заявила, что ее «дорогой адмирал» нуждается в ней больше всего на свете, а Гамлет стал настаивать, чтобы она ехала с ним в Эльсинор и «к черту эту Офелию». Эмма возразила, что это нецелесообразно, и тогда Гамлет разразился чрезвычайно длинной и маловразумительной речью, сводившейся, как я поняла, к сетованиям на несовершенства реального мира. Он, мол, оплакивает тот день, когда покинул свою пьесу, и уверен, что Офелия с Горацио обсуждали у него за спиной дела страны. Эмма растерялась, вообразив, будто он бранит ее Горацио, а когда принц объяснил, что речь идет о его Горацио, сменила гнев на милость и согласилась поехать с ним в Эльсинор, но тут уже Гамлет решил, что идея не блестящая, и пустился в очередные разглагольствования. Наконец даже Эмме это надоело, и она бочком выбралась на лестницу за пивом, а он и не заметил. Принц еще некоторое время поговорил сам с собой, а потом затих, так и не придя ни к какому решению — и слава богу, поскольку возвращаться-то ему было некуда.

Я как раз прикидывала, где бы раздобыть клонированного Шекспира и возможно ли такое вообще, когда услышала тихое хныканье. Я спустилась и увидела в дверях гостиной Пятницу. Он смотрел на меня, чуть растрепанный и немного сонный.

— Хорошо поспал, малыш?

— Sunt in culpa qui official deserunt mollit, — ответил сын, что я интерпретировала как: «Я спал хорошо и теперь не прочь перекусить, чтобы продержаться еще пару часов».

Я вернулась на кухню, ловя ускользающую мысль. Мама что-то такое мне сказала… Или Брекекекс… А может, Эмма? Я сделала Пятнице бутерброд с шоколадной пастой, и он тут же размазал ее по мордашке.

— Кажется, я нашла цвет, который вам понравится, — щебетала мама, доставая серый лак, идеально сочетавшийся с черной шерстью Мелани. — Боже мой, какие шикарные ногти!

— Я уже не копаю так часто, как прежде, — с некоторой ностальгией сказала Мелани. — Траффорду это не нравится. Он опасается, что пижоны-соседи начнут шептаться.

Сердце у меня екнуло, и из груди вырвался невольный крик:

— А-а-а-а-а!

Мама подскочила, мазнула лаком по руке Мелани и опрокинула флакончик на ее платье в горошек.

— Смотри, что ты натворила! — рассердилась она.

Мелани тоже явно не обрадовалась.

— Пижжон! Мюррей Пижжон, Маргариточка Пижжон, Маргариточка Муттинг! Почему ты упомянула о Маргариточке Муттинг несколько минут назад?

— Ну, я думала, тебе неприятно, что она все еще тут ошивается.

К вашему сведению, Маргариточкой Муттинг называлась особа, на которой Лондэн чуть не женился под конец нашей вынужденной десятилетней разлуки. Но суть не в этом. Суть заключалась в том, что без Лондэна не было бы никакой Маргариточки. А раз Маргариточка присутствовала, то и Лондэн тоже должен был существовать…

Я посмотрела на руку. На безымянном пальце блестело… кольцо. Обручальное кольцо. Но если так…

— Где сейчас Лондэн, мам?

— Дома, наверное, — сказала мама. — Ты останешься на ужин?

— Значит… его не устранили?

Она недоуменно воззрилась на меня.

— Господи, конечно же нет!

— Значит, я никогда не ходила на заседания Анонимных утратотерпцев? — прищурилась я.

— Разумеется, не ходила, дорогая. Сама знаешь, туда ходим только мы с миссис Битти, да и то миссис Битти лишь за компанию. Да о чем ты говоришь? Ну-ка вернись! Куда ты…

Я открыла дверь и уже сделала пару шагов по дорожке, когда вспомнила про Пятницу. Я вернулась назад, обнаружила, что сын, несмотря на слюнявчик, весь перемазался в шоколаде, надела ему свитер поверх футболки, обнаружила, что он и ее вымазал, достала чистую, сменила подгузник и… где все носки?

— Что ты делаешь, дорогая? — спросила мама, увидев, что я роюсь в корзине с грязным бельем.

— Лондэн, — возбужденно бормотала я, — его устранили, а теперь он вернулся, и все так, словно ничего и не было, и я хочу познакомить его с Пятницей, но он сейчас слишком липкий, чтобы встретиться с отцом.

— Устранили? Лондэна? Когда? — недоверчиво спросила мама. — Ты уверена?

— Но разве не в этом смысл устранения? — ответила я, найдя шесть носков, и все непарные. — Никто ничего не помнит. Ты очень удивишься, если я тебе скажу, что в Обществе анонимных утратотерпцев некогда состояло сорок человек. Когда я пришла, там оставалось меньше десяти. Ты сделала замечательное дело, мама. Они все будут по-настоящему тебе благодарны — если только вспомнят.

— О! — воскликнула мама в редкий момент полного просветления. — Значит, когда устраненные возвращаются, все становится так, словно ничего не случилось. Следовательно, прошлое автоматически переписывается под не-устранение!

— Ну да… вроде того.

Я напялила на Пятницу непарные носки (он отнюдь не облегчал мне задачу, растопыривая пальчики) и отыскала его ботиночки, один из которых оказался под диваном, а второй на книжном шкафу (все-таки Мелани лазала по мебели!). Затем я нашла щетку и кое-как попыталась причесать отпрыска, но подозрительно пахнущая жареными бобами затвердевшая прядь упорно торчала вверх. Оставив ее в покое, я вымыла сыну мордашку, чем страшно его обидела. Уже вылетая из дому, я взглянула в зеркало и рванула назад по лестнице. Плюхнув Пятницу на постель, я натянула чистые джинсы и футболку и попыталась что-то — ну хоть что-нибудь! — сделать со своими слишком короткими волосами.

— Ну, как тебе? — обратилась я к Пятнице, который сидел на туалетном столике и смотрел на меня.

— Aliquippa ex consequat.

— Надеюсь, это означает: «Мама, ты восхитительна».

— Mollit anim est laborum.

Я накинула пиджак, вышла из комнаты, вернулась, чтобы почистить зубы и подхватить белого медведя Пятницы, и наконец отчалила, сообщив маме, что вряд ли вернусь на ночь.

Когда я выскочила из дому, сердце все еще колотилось как бешеное. Не обращая внимания на журналистов, я сунула Пятницу на пассажирское сиденье «спидстера», подняла крышу — пусть все будет стильно — и пристегнула сынишку. Потом сунула ключ в замок, и тут…

— Мама, не заводи.

Пятница заговорил! Я на миг онемела, рука на зажигании замерла.

И тут у меня в груди похолодело. Сын смотрел на меня так серьезно, как никогда за всю свою двухлетнюю жизнь. И я поняла почему. Синди! Сегодня день второго покушения! В пылу восторга я совсем об этом позабыла. Очень медленно и осторожно я убрала руку с ключа и, оставив все как есть, с мигающими поворотниками, индикаторами уровня масла и зарядки аккумулятора, осторожно отстегнула Пятницу. Затем, не рискуя трогать двери, опустила крышу и вылезла вместе с ребенком через верх. Мы были на волосок от гибели.

— Спасибо, малыш, я в долгу перед тобой. Но почему ты раньше-то ничего не говорил, все до этого момента тянул?

Сын не ответил, сунул пальцы в рот и принялся их сосать с самым невинным видом.

— Молчишь как партизан? Ладно, вундеркинд, давай-ка вызовем ТИПА-14.

Полиция перекрыла дорогу. Через двадцать минут, к великой радости журналистов и телевизионщиков, приехали саперы. Тут же полетели в прямой эфир сообщения, связывающие появление саперов с моим новым положением в качестве менеджера «Молотков», причем все белые пятна в этой истории успешно заполнялись домыслами или — в одном случае — цветистыми фантазиями.

Четыре фунта взрывчатки подсоединялись к реле стартера. Еще секунда — и мы с Пятницей уже стучались бы в райские врата. Делая официальное заявление, я буквально подпрыгивала на месте от нетерпения. О том, что эта попытка не первая и что в конце недели ожидается еще одна, я благоразумно умолчала. Но записала у себя на запястье, чтобы не забыть.

— Доитель… да, без обеих «в», не знаю почему. Да, да… но если считать Сэмюэла Принга, то шестьдесят восемь. Причина? Кто знает. Я та самая Четверг Нонетот, которая изменила конец «Джен Эйр». Никогда не читали? Предпочитаете «Профессора»?[61] Ничего, ничего. Это появится в моем личном деле. Нет, я служу в ТИПА-27. Виктор Аналогиа. Его зовут Пятница. Два года. Да, очень мил. Серьезно? Поздравляю. Нет, я с удовольствием посмотрю фотографии. Его тетя? Правда? Можно, я уже пойду?

Через час меня отпустили, я сунула Пятницу в коляску и поспешила к дому Лондэна. По пути туда я слегка запыхалась, поэтому пришлось немного постоять, чтобы восстановить дыхание и собраться с мыслями. Дом снова стал таким, каким я его помнила. Ходули и кадка с тиккией часовитой исчезли с крыльца. За гораздо более удачными занавесками мелькнула тень. Я одернула футболку, попыталась пригладить Пятнице волосы, подошла по садовой дорожке к дверям и позвонила. У меня вспотели ладони, а лицо против воли расползлось в дурацкой улыбке. Пятница, для пущего эффекта извлеченный из коляски, весил немало, и мне приходилось пересаживать его с одного бедра на другое.

Прошло секунд десять — мне они показались часами, — и на пороге появился… Лондэн, все такой же высокий и красивый, такой же настоящий, каким я жаждала увидеть его все эти годы. Он был не таким, как я его помнила, — он был еще лучше. Любовь моя, жизнь моя, отец моего сына — живой! В глазах защипало, я открыла рот, но вместо слов вышло какое-то дурацкое хрюканье. Он смотрел на меня, а я на него, потом он еще посмотрел на меня, а я на него, затем я подумала, вдруг он меня не узнаёт с такой короткой стрижкой, и попыталась придумать нечто забавное, емкое и умное, так и не придумала и, перекинув на другое бедро Пятницу, с каждой секундой становившегося все тяжелее, тупо брякнула:

— Это Четверг.

— Знаю я, кто это, — неприветливо сказал он. — Ну ты и нахалка!

И захлопнул дверь у меня перед носом.

На мгновение я остолбенела, и мне пришлось собраться с мыслями, прежде чем снова позвонить. Опять тишина, тянувшаяся для меня целый час, хотя вряд ли прошло больше прежнего — максимум секунд тринадцать. Затем дверь снова открылась.

— Значит, — сказал Лондэн, — это Четверг Нонетот.

— И Пятница, — сказала я. — Твой сын.

— Мой сын, — повторил Лондэн, нарочно не глядя на него. — Верно.

— В чем дело? — спросила я. В глазах снова защипало. — Я думала, ты мне обрадуешься!

Он выдохнул, потер лоб.

— Это трудно…

— Что трудно? Какие тут могут быть трудности?

— Ну, — начал он, — два с половиной года назад ты исчезла из моей жизни, и о тебе не было ни слуху ни духу. Ни открытки, ни письма, ни звонка — ничего. И вдруг ты, как ни в чем не бывало, объявляешься у меня на пороге, и я должен тебе обрадоваться!

Я издала вздох облегчения. Почему-то я все время думала, что, когда Лондэна восстановят, нам обоим покажется, будто мы встретились после долгой разлуки. Мне даже в голову не приходило, что Лондэн не будет иметь ни малейшего понятия об устранении. Когда он исчез, никто и не помнил, что он вообще существовал, а теперь, когда он снова здесь, никто и не подозревает, что он куда-то девался. И в первую очередь он сам.

— Тебе приходилось слышать об устранениях? — спросила я.

Он покачал головой.

Я набрала побольше воздуха.

— Два с половиной года назад один хронумпированный агент ТИПА-12 сделал так, что ты погиб в возрасте двух лет в результате несчастного случая. Попытка шантажа со стороны члена корпорации «Голиаф» по имени Тубзик Дэррмо-Какер.

— Его я помню.

— Вот именно. Он хотел, чтобы я вытащила его сводного братца из «Ворона», где его заперли мы с Безотказэном.

— Это я тоже помню.

— Отлично. Ты исчез внезапно. Все, что мы сделали вместе, кануло в небытие. Я пыталась вернуть тебя, отправившись вместе с отцом в прошлое, на место несчастного случая в тысяча девятьсот сорок седьмом году, но мне помешали. Пришлось перебраться в литературу и жить там, пока не родился Пятница и я не почувствовала, что готова вернуться. Это время настало. Все. Конец истории.

Мы смотрели друг на друга еще некоторое время. Мне снова показалось, что минул целый час, хотя на самом деле прошло, наверное, секунд двадцать. Я опять пересадила Пятницу на другое бедро, и наконец Лондэн сказал:

— Беда в том, Четверг, что все переменилось. Ты ушла из моей жизни. Исчезла. Мне пришлось продолжать жить без тебя.

— Ты о чем? — спросила я, охваченная внезапной тревогой.

— Понимаешь, — медленно продолжил он, — я не думал, что ты вернешься. Поэтому я женился на Маргариточке Муттинг.