Неизвестные тайны России

На обратном пути

А-7 постепенно и общими усилиями становился на крыло. Сторонники гигантизма ликовали. Зачем строить сто маленьких самолетов, когда можно построить один и посадить в него столько же людей, сколько перевозят сто маленьких самолетиков. Разница в том, что маленькие самолетики развозят людей туда, куда людям нужно, а не в то место, которое может принять огромный самолет.

А-7 разрабатывался для перевозки ста двадцати восьми пассажиров на расстояние до пяти тысяч километров. Другой вариант — «люкс» — предполагал установку в крыле двухъярусных пассажирских кабин по восемь человек в каждой — всего шестьдесят четыре спальных места. В каютах были окна-иллюминаторы для осмотра местности. В фюзеляже размещались кают-компания, буфет, кухня и радиорубка.

Механики самолета могли подходить в полете непосредственно к работающему двигателю. И кто бы отказался от использования такого самолета в военных целях? Таких не нашлось. В военном варианте на самолете оборудовалось двенадцать огневых позиций (восемь пушек калибра двадцать миллиметров и восемь пулеметов калибра семь целых шестьдесят две сотых миллиметров). Даже была электротележка для доставки стрелков к хвостовым пулеметам.

Бомбардировочное оборудование размещалось в крыле. Запас бомб от десяти до семнадцати тонн. Использование подвесных баков гарантировало дальность полета в две тысячи четыреста километров с бомбовой нагрузкой в шесть тонн. Десантный вариант рассчитан на сто двенадцать парашютистов.

Стандартный А-7 имел размах крыльев пятьдесят три метра и длину двадцать восемь метров. При помощи специалистов из ерманской фирмы «Орнье» длину самолета увеличили до сорока пяти метров и количество двигателей с семи довели до двенадцати, увеличив площадь крыла.

Самолет стал взлетать, но никак не мог довести практический потолок полета хотя бы до десяти тысяч метров даже с кислородным оборудованием. А ведь самолет еще должен поднять пару платформ с лесом.

Летчики и конструкторы в один голос заявили, что это невозможно, я же убеждал их в обратном. И у нас получилось применением турбонаддува смешанного с кислородом воздуха. Я сам был в экипаже экспериментального самолета и видел, как тяжело взлетал самолет с огромным грузом, пытаясь все время свалиться то на одно крыло, то на другое. Все зависело от точности крепления груза.

Мы поставили самолет на крыло. У нас будет всего лишь одна попытка, чтобы вытолкнуть меня в космос.

Я не буду рассказывать о тонкостях крепления «бурана» на фюзеляже самолета. Дополнительно были укреплены два ракетных ускорителя. Созданное ракетное топливо было почти таким же. А в смеси с остатками практически таким же.

Старт назначен на завтра. Завтра мне исполняется пятьдесят лет. Я прилетел сюда, когда мне не исполнилось и сорока четырех лет. А завтра будет пятьдесят. Я не понимаю, с чего это люди устраивают торжества по поводу пятидесятилетий, дарят подарки, награждают орденами, радуются так, как будто человеку осталось жить еще лет пятьсот. А ведь не пятьсот. Кому-то двадцать лет, кому-то тридцать лет, единицам — сорок, но большая часть жизни прошла и нужно устраивать праздник не раз в году, а каждый день делать праздником, радоваться каждому дню и каждому утру. Вроде бы уже отбоялись и бояться уже нечего. Все, что ты делал, так и останется в состоянии работы, как будто ты просто отложил в сторону перо и вышел на кухню налить себе кружку чая…

Татьяна лежала в моих объятиях и говорила, чтобы я не беспокоился и что она утром разбудит меня вовремя, накормит завтраком и проводит до дверей, отставив у себя частичку меня. Я слушал и не понимал, что она говорит. Осознание придет потом. Я не улечу с планеты полностью, часть меня останется здесь, и будет жить вместо меня, созерцая, насколько быстро будет меняться жизнь после отлета диковинного летательного аппарата, прибывшего неизвестно откуда и улетевшего неизвестно куда.

Утром я встал сам. Пошел на кухню и приготовил кофе с булочками. Принес кофе Татьяне в постель. Я был в своем летном костюме. Присел рядом, пил кофе вместе с ней. Рассказал, что на улице прекрасное утро и попросил ее пожелать мне ни пуха, ни пера. Потом поцеловал ее, сказал «A bient?t» (Пока!) и вышел.

Я не был уверен в том, что старт будет удачным и втайне надеялся вернуться снова сюда, сказав всем, что я все сделал, чтобы выполнить мое задание, но уровень развития техники не позволил мне это сделать.

Огромное сооружение из самолета АO-7 (буква «O» добавлена для признания работы соавтора фирмы «Орнье») и оседлавшего его «бурана» казалось фантастическим сооружением, неизвестно как оказавшимся на аэродроме Ле Урже. Никто не верил, что эта этажерка взлетит. Меня и командира самолета соединял телефонный кабель. Связь работала. Самолет начал прогревать двигатели, включил свои двигатели и «буран», буду помогать своей тягой самолету.

Самолет набирал обороты своих двигателей и дрожал мелкой дрожью. Эта дрожь передавалась и мне. Двигатели «бурана» работали на треть мощности. «Tout doucement» (потихоньку) сказал командир самолета, и мы двинулись в разбег по взлетно-посадочной полосе.

Взлет был тяжелым, но мы оторвались от земли, а воздух все-таки более родная стихия для самолета, чем земля. Мы медленно карабкались в высоту. Примерно через час мне сообщили, что выше подняться не удается. На счет «три» будут освобождены замки крепления.

Я громко стал считать: раз, два, три, затем лязгнули замки и я включил ракетные ускорители. Последнее, что я услышал по телефону, это пожелание мне счастливого пути — «Bon vojage».

«Буран» по пологой траектории полз вверх. 15, 20, 25….100, 200, 300 км и я приступил к активации фотонного двигателя. В невесомости скорость не ощущается, но приборы показали, что двигатель включился. Я отключил маршевые двигатели, и наступила полная тишина. Корабль взял курс на землю.

Я посмотрел на часы. Был полдень двадцатого века. Вероятно, пора уже переключать часы на обратный ход. Я повернул рычажок и часы на какое-то время остановились, но затем снова пошли, только стрелки стали двигаться в обратном направлении. Я улыбнулся. Все это детские игрушки. Вперед ли стрелки идут, назад ли стрелки идут, время-то все равно идет вперед. Никто еще время не останавливал и не закручивал вспять. Даже с такими часами как у меня.

Однажды Татьяна попросила меня снять часы, чтобы внимательнее рассмотреть их. И я никак не мог снять их. Она немного оттянула часы от руки и увидела на задней крышке голографическое изображение снежинки.

— Снежинин, у тебя даже часы именные? — вопросительно улыбнулась она.

— Да, снежининские, — поддержал я ее шутку. — Пока эти часы идут, я буду жить. Как остановятся они, так остановится и моя жизнь.

— Как жаль, что эти часы находятся не у меня? — сказала Татьяна. — Я бы их берегла сильнее своей жизни.

— Ох, и фантазерка же ты у меня, — сказал я и поцеловал ее вкусные губы.

Емля скоро превратилась в маленькую светящуюся точку, а моя Земля даже не показывалась на горизонте электронного оборудования. С Земли улетал юнец, а возвращается умудренный опытом седеющий человек.

Мне удалось разогнать фотонный движитель до 1,98 света. (Любое транспортное средство имеет двигатель и движитель. Двигатель — это источник энергии, сердце машины. А движитель — ее «ноги» (колеса, гусеницы, пропеллеры, гребные винты, фотоны… Вот и фотонный двигатель одновременно и движитель, поэтому я не делаю никакой ошибки называя его то двигателем, то движителем). Значит, в полете я буду не менее пятнадцати лет. Мне к прилету домой лет будет шестьдесят пять. Можно сказать, что вся жизнь прошла вне земли.

Так ли читателю интересно, чем занимается космонавт во время полета? Не думаю, что повседневное описание кого-то заинтересует. Ладно, я бы делал какой-то значительный научный эксперимент и ежедневно информировал о результатах работы. Например, я бы выращивал алмаз в открытом космосе. И к прилету на Землю он был весом килограммов в шестнадцать (куда ни кинь, кругом шестнадцать, и куб четыре на четыре). Вот и полет бы мой окупился без всякой интенсификации производства.