Небесная Секира

Глава 12. Кхитайские пираты

"Нефритовый Дельфин", корабль с желтыми парусами, на который Конан поспел в самый последний момент, направлялся в Камбую с обычным грузом: партией звонких уттарийских колокольчиков и прочих изделий из бронзы и серебра, а также шляпами, шелковыми коврами и сарангами, изготовленными искусными прадешханскими мастерами. Конан без церемоний прыгнул на палубу, рассчитывая, что на этом купеческом судне не откажутся взять пассажира с тугим кошельком - либо, на худой конец, еще одного члена команды. Не успел "Дельфин" удалиться от берегов Прадешхана на десять полетов стрелы, как киммериец был уже нанят на службу - охранником корабельного груза и самой ценной его части, самого купца и хозяина корабля Райзата По Ле Кинаба Сана. На уттарийском это длинное имя означало: Тунец, Скользящий Среди Волн Морских.

Но на тунца, рыбу большую, сильную и подвижную, Райзат не походил, ибо отличали его изрядная тучность и невысокий рост. При том он оказался человеком добродушным, любителем выпить и закусить, порассказывать всякие морские байки и послушать истории заезжих людей. Конан произвел на него огромное впечатление - и могучей статью, и оружием, коим был он обвешан с ног до головы, и удаленностью родины своей, Киммерии, о которой Райзат не знал почти ничего. Как и другие уттарийские купцы и мореходы, плававшие от Вендии к Камбуе, он полагал, что на далеком севере, среди ледяных равнин и снегов, живут лишь гигантские обезьяны, покрытые шерстью, медведи о двух головах, волки-оборотни и прочие сказочные чудища. Но вот перед ним, словно по велению магического жезла, возник настоящий северянин, и на обезьяну он никак не походил: наоборот, саранг его отличался богатством и красотой, оружие - превосходным качеством, а речи были вполне разборчивы и занимательны. Беседовал же Конан с толстым купцом на смеси туранского и кхитайского; язык кхитайцев он немного помнил еще с тех времен, когда, нанявшись в армию Илдиза Туранского, ездил по королевским поручениям далеко на восток, в Меру и Кусан, на самую границу с Кхитаем.

На судне Райзата было человек тридцать матросов, выполнявших, при необходимости, и роль грузчиков, охранников, слуг и собутыльников хозяина. Все они взирали на рослого киммерийца с почтением, ибо слух о состязании во дворце раджассы и славной победе северного певца успел за ночь дойти и до них. Конан, однако, не откликнулся на робкие просьбы мореходов усладить их слух песнями далекой Киммерии, отговорившись тем, что его рабыня-переводчица осталась в Прадешхане, а без нее северные напевы могут показаться слишком дикими и грубыми. Зато он был готов рассказывать: о своих похождениях в Гиперборее и Заморе, в Туране и Коринфии, в Немедии и Аквилонии, в Офире, Стигии и Стране Чернокожих. Райзат и люди его слушали киммерийца с раскрытыми ртами, и купец то и дело подливал в кубок охранника сладкое пальмовое вино, от которого Конан и не думал отказываться.

На третий день плавания он решил сам порасспросить Райзата, в какие воды направляется "Нефритовый Дельфин". Купец принес из своей каюты яшмовую шкатулку, достал из нее шелковый свиток карт и принялся объяснять. По чертежам и словам Райзата выходило, что здесь, на востоке огромного материка, в Южный океан вдаются два больших полуострова, Вендийский и Камбуйский, а Уттара расположена меж ними, на берегу моря, простиравшегося от восточных берегов Вендии до западного побережья Камбуи. Но "Дельфин" шел дальше; ему предстояло обогнуть южную оконечность Камбуйского полуострова, войти в воды моря Лемуров и подняться на север до порта Сингла-Пурам, что лежал неподалеку от камбуйской столицы.

Тыча толстым пальцем в карту, Райзат толковал о морских змеях, подстерегавших путников в Лемурийском море, о гигантских осьминогах и акулах с зубами в локоть длиной, о коварных отмелях и рифах, о переменчивых ветрах и жестоких кхитайских пиратах, чьи огромные суда движут сотни гребцов. Все эти морские истории Конана не слишком интересовали; он пристально всматривался в нижний обрез карты, надеясь обнаружить там хоть небольшой островок. Но к югу от Камбуи расстилалась лишь океанская синь.

Наконец он спросил Райзата о южных водах, и тучный купец, округлив глаза, принялся повествовать о беспредельных пространствах соленой воды, по которым можно плыть до самого края земного круга, не встретив ни единого острова, ни даже утеса или кораллового рифа; но, скорее всего, храбрый мореход, решивший отправиться в такое гибельное странствие, не сумел бы пересечь океан, а попал бы в страшное море Му, заросшее местами бурой травой, что поднимается с самого дна. Там, среди прочных стеблей, в темных гнилых водах, застрянет любой корабль, ибо ни сила ветра, надувающего паруса, ни руки гребцов не продвинут судно сквозь водоросли вперед и не позволят выбраться назад. А потому те, кто попался в плен бурой травы, не сумели вернуться и рассказать подробнее о южных морях; то ли они погибли от голода и жажды, то ли плотью их насытились неведомые твари, страшные чудовища и призраки, обитающие на краю мира.

Но если никто не возвращался из моря Му, - спросил Конан, недоверчиво изогнув бровь, - то откуда же стало известно про бурые губительные травы, гнилые воды, призраков и чудовищ? Быть может, храбрые мореходы видели все это за окнами портового кабака, расправившись с дюжиной-другой винных кувшинов? Или нанюхавшись черного лотоса?

Нет, - сказал Райзат, - море Му и в самом деле существует. Во-первых, кое-кто из отчаянных храбрецов, плававших на юг, видел его окраины - лес бурых толстых стеблей, что вздымался из воды на три длины копья, и неких жутких тварей, что вились над ними словно чайки над рыбьим косяком. А во-вторых… - тут купец основательно приложился к чаше с пальмовым вином, - во-вторых, в далекие-предалекие времена, еще до Великой Катастрофы, что потрясла мир, приходили с юга странные корабли со странными существами, не совсем похожими на людей. Тогда море было чистым от травы, и на юге лежал огромный континент, где обитали те нелюди; потом же сгинули они вместе со своей землей, а в южных водах, полных грязи да ила, выросли бурые травы. Что же касается странных пришельцев, осевших на камбуйских и кхитайских берегах, то говорят о них разное: одни называют их лемурами и почитают прародителями всех восточных народов, другие же утверждают, что жестоко угнетали они предков камбуйцев и кхитайцев, пока те не восстали и не перерезали нелюдей всех до последнего.

Выходит, заметил Конан, за морем Му может находиться какая-то земля? Скажем, остатки материка, на котором жили когда-то эти странные, не похожие на людей?

Вряд ли, ответствовал Райзат; уж очень страшной была та катастрофа, когда боги разгневались на людей и стали трясти горы и колебать моря. Говорят, что на далеком западе обширные земли тоже опустились в океан? (Тут Конан утвердительно кивнул.) Ну, чего же удивляться? - заметил Райзат. Гибли земли в Западном океане, гибли и в Южном, и один Асура ведает, что от тех земель сохранилось.

Затем купец разлил вино, предложив выпить за устойчивые берега Уттары и за спокойное ее море. Потом пили они за успех в торговле, за благополучное возвращение из опасных лемурийских вод, за тугие паруса "Дельфина", что позволят ему ускользнуть от пиратских кораблей, за секиру и меч Конана, которым найдется работа, если ускользнуть от разбойников не удастся. В результате, когда киммериец пошел на покой в свою каморку под палубным настилом, в голове у него шумело преизрядно; Райзат хоть и был ростом невелик, но пил крепко.

Тем не менее Конан не лег сразу спать, а вызвал духа.

Рана Риорда явился перед ним в полумраке, сверкая сапфировыми зрачками; вид у призрака был довольный, хотя крови он не пробовал уже дней пятнадцать.

– Готовься! - объявил дух Конану. - Готовься, ибо близок день битвы, в которой многих отправит во тьму твоя рука!

– Я всегда готов, - буркнул киммериец. - Что же до битвы, то не о пиратах ли ты толкуешь? И не о красном ли сундуке с сотней весел?

– Именно о нем, - проклекотал призрак. - Ты захватишь этот корабль, и мы двинемся на юг. На юг! Я чувствую, что надо поворачивать, ибо на востоке нет ничего, кроме беспредельных пространств океана.

– И на юге то же самое, клянусь челюстью Крома! - сказал Конан. - Если верить россказням Райзата…

– А ты не верь. Теперь я знаю, куда ушли корабли Таванны… И знаю, к каким они пристали берегам, и где люди Южного Ветра нашли новую родину. Земля эта уже близка! Куда ближе, чем была от нас в Иранистане или Вендии… И сил у меня прибавилось; еще немного вражеской крови, и я перенесу и тебя, и себя в нужное место, на край далекой земли… Таванна не смог добраться к ней, но его потомки и по сей день обитают там.

– Кто этот Таванна, которого ты помянул?

Лицо призрака стало печальным.

– Ты не слышал о нем? Так же, как об Отце Гидалле, могучем Сархабе и других героях, великих воинах и властителях, предках твоих?

Конан покачал головой.

– Я знаю своего отца. Был он не героем, а кузнецом, но меч в руках держал так же крепко, как молот. Еще знаю деда, тоже кузнеца и воина. Отец и дед рассказывали мне о прадеде - и он был кузнецом. Об остальных предках мне ничего не ведомо… Ведь я не король, и моя родословная не расписана в древних книгах!

– Ты еще будешь королем, - сказал Рана Риорда. - Что же о предках твоих, о кузнецах, воинах и всех прочих… - тут он тяжело вздохнул и промолвил: - О, память людская! Она коротка, как ваша жизнь! И потому, большой ли грех отнять ее, чтобы напиться крови? Днем раньше, днем позже…

– Перестань болтать о крови, - рявкнул Конан, - кровью мы разживемся на том красном сундуке! Лучше расскажи, что знаешь о прежних временах!

– Расскажу, - в глубокой задумчивости призрак кивнул головой. - Расскажу, потомок Гидаллы…

И он принялся рассказывать - о том, как ковал Небесную Секиру прародитель Гидалла, Великий Кузнец; ковал ее на бесплодной вершине Айи, возносившейся некогда над волнами морскими на две сотни бросков копья. Небо в тот день было безоблачным и ясным, но чудилось, что земля, воды и воздух содрогаются под напором яростной бури: удары чудовищного молота разносились вдоль побережья подобно грому, а искры, срывавшиеся с наковальни, блистали как всполохи молний. Колебалась почва, трескались прибрежные утесы, высокие деревья раскачивались словно трава на ветру, и реки выходили из берегов.

Говорил он о Древних Богах, хранителях Равновесия; говорил о том, как сошлись они в схватке с Демонами Хаоса и долго бились в мрачной пустоте, что лежала за гранью хрустального купола небес, жгли друг друга звездным огнем, морозили глыбами вековечного льда, метали огромные каменные глыбы; и один осколок тех небесных глыб пал на землю, в ослепительной вспышке врезался в гранитную твердь Айи и застыл там, чтобы по прошествии времен превратиться в лезвие Небесной Секиры.

Говорил он о заклятьях, наложенных Гидаллой, о тайных символах божественных братьев Кователя, о знаках Четырех Ветров и Семи Звезд, о том, что не должна Секира покидать род Южного Ветра, а буде так случится, надлежит ей странствовать по свету, убивая чужаков, пока не вернется она к роду и племени Гидаллы.

И еще говорил Рана Риорда о днях своей славы, когда воитель Сархаб вздымал огромный топор над шеренгами валузийских колесниц, над темными ордами пиктов в волчьих шкурах; говорил, как рассекало стальное лезвие доспехи и шеи боевых жеребцов, окованные бронзой колесничные борта и валузийские шлемы, пиктские черепа и пиктскую плоть.

Говорил он о временах своего крушения, когда, в день божьего гнева, погибла земля Атлантиды, и чудовищные волны разбросали корабли Таванны, старейшего в роду Гидаллы; говорил, как умерли Таванна и спутники его; вспоминал о долгих годах, проведенных на мертвом судне, среди высохших мумий, наполнявших корабельные трюмы.

Говорил он о днях своих странствий и плена, о рыбаках и охотниках Черных Земель, о степных воинах, о людях Востока и Запада, Севера и Юга, прикасавшихся твердому топорищу, ласкавших лунную сталь… Он убивал почти всех; немногим удавалось избежать его сверкающего лезвия. Еще говорил он о трех стигийских жрецах, о Хор-Анабасе, Рамесисе-Пта и Нем-Эхатоне; говорил о забвении своем, о снах, о пробуждении и жажде мести.

Страшен и мрачен был тот рассказ, но Конан привык к страшному, а потому повествование о древних мертвецах, из коих Рана Риорда выпил влагу жизни, не пугало, а веселило его варварскую душу. Когда же призрак помянул Файон, киммериец расхохотался.

– Мы странствуем с тобой без малого месяц и, клянусь Кромом, все это время Шапшум сидит в Файоне! У него отличный аппетит… Хотел бы я знать, много ли солдат осталось в файонском гарнизоне!

– Быть может, и никого, - мрачно ухмыльнулся Рана Риорда. - Зато там остались сокровища.

– Сокровища? Хмм… - буркнул Конан, подумав, что он, наверно, поторопился покинуть стигийскую цитадель. Призрак прав: в ней наверняка были сокровища. К примеру, войсковая казна…

Дух словно прочитал его мысли:

– Говорил я тебе, не спеши. Вдвоем мы разметали бы этот гадючник по камешкам… мне досталась бы кровь, тебе - золото… - Рана Риорда призадумался на миг и решительно закончил: - Ну, ничего, киммериец; сие удастся исправить.

– Исправить? Как?

– Когда сила моя возрастет, я смогу вернуть прошлое. Помнишь, я уже говорил тебе об этом?

Конан пожал плечами.

– Зачем возвращать прошлое? Лучше перенеси меня в Файон. Думаю, мы с Шапшумом не поссоримся из-за стигийского мяса. Мне оно не нужно, а хейворку не к чему сокровища.

– Быть может, и так, - с загадочной улыбкой протянул дух, - быть может, и так…

Когда "Дельфин" оказался у южной оконечности Камбуйского полуострова, ветер стих, и желтые паруса бессильно повисли. Корабль едва двигался вперед - под вопли толстого купца и его моряков, моливших Асуру послать благодетельный бриз. Но вместо ветра явились пираты.

Судно их, как и ожидал Конан, было галерой с красными бортами и рядами весел; его угловатый корпус напоминал плавучий сундук. При хорошем ветре эта неуклюжая посудина никогда не нагнала бы "Нефритового Дельфина", но сейчас корабль Райзата беспомощно покачивался на волнах, превратившись в легкую добычу. И хоть экипаж его не собирался сдаваться, у тридцати мореходов не было шансов выиграть схватку с двумя сотнями разбойников.

Однако они облачились в бамбуковые панцири и шлемы, и вытащили на палубу связки пик и стрел. Конан, приняв команду, расставил свое немногочисленное воинство вдоль бортов и строго наказал: на вражеский корабль - ни ногой, стрелять и колоть из-за укрытий, стрелы с огнем не метать и не лезть на рожон.

Райзат, забыв на время о молитвах Асуре и Лакшми, подошел к нему. В лице хозяина не было ни кровинки, пальцы цеплялись за горлышко винного кувшина - в нем купец черпал и храбрость, и красноречие, с которым то упрекал богов, то сулил им щедрые приношения во всех прадешханских храмах.

– Что ты собираешься делать? - спросил Райзат своего охранника.

Конан ухмыльнулся.

– Когда они бросят абордажные крючья и сходни, поднимусь на борт и прикончу половину шайки. Только и всего! Остальные, я думаю, напугаются.

– Но их не меньше двух сотен! - в панике воскликнул купец. - Ты умрешь, брат мой!

– Все мы умрем когда-нибудь, - заметил Конан, - однако мой срок еще не пришел. Кром хочет, чтобы я еще пошатался по свету… И потом, у меня есть незавершенные дела, - тут он погладил древко своей секиры.

– Дело у нас сейчас одно - готовиться к странствию в Вечную Тьму! - Райзат безнадежно махнул рукой и присосался к кувшину.

– Вот и готовься, а я займусь своей работой. И коль путешествие на твоем корабле для меня заканчивается, давай попрощаемся, толстяк. Ты был хорошим хозяином, и мы выпили вместе немало вина.

С этими словами Конан хлопнул купца по плечу и направился на корму, к деревянному дельфину, что выгибался над морем упругой дугой. Там он и стал ждать, сжимая в правой руке секиру, а в левой - иранистанский клинок.

Красный корабль приближался. Нос его напоминал плосковатый передок колесницы, и там, на алом фоне, была изображена высокая лесистая гора, над которой свивал кольца чешуйчатый дракон. Еще выше громоздилась надстройка, похожая на огромную лакированную шкатулку; на крыше ее толпились бойцы - тоже в бамбуковых доспехах, скрепленных ремнями, как и команда "Дельфина". Было их около сотни - остальные, видимо, сидели на веслах, - и они показались Конану довольно рослыми людьми. Конечно, по сравнению с уттарийцами, ибо любой наемник из варварских стран вроде Асгарда или Киммерии превосходил бы кхитайцев на целую голову. Большинство пиратов держали в руках трезубцы и пики с широкими волнистыми наконечниками; кое-кто размахивал шипастым цепом или топориком на длинной рукояти. Мечей Конан не заметил; похоже, с этим воинским оружием кхитайские разбойники обращаться не умели. Мысленно он начал прикидывать, скольких из них придется уложить, вселяя в души оставшихся благодетельный страх и вразумляя неразумных. Выходило, не меньше половины, как он и обещал Райзату.

Само же кхитайское судно показалось ему достаточно большим, устойчивым и надежным, чтобы выдержать долгое плавание в океане. У него были две мачты, сейчас лишенные парусов, и по пятьдесят весел с каждого борта. Правда, гребли кхитайцы не очень искусно, и Конан решил, что не раз прогуляется плетью по спинам гребцов, когда этот корабль поступит под его команду. Затем, измерив опытным взглядом расстояние до носа с горой и драконом, он велел своим уттарийцам стрелять.

Но мореходы оказались плохими лучниками: из тридцати стрел половина пролетела мимо, а большинство остальных нанесли легкие раны, не столько напугав, сколько ожесточив пиратов. К тому же двое или трое из них были поражены насмерть, что лишь подлило масла в огонь: разбойники принялись размахивать трезубцами и пиками, делая вид, что пронзают неприятеля и выворачивают из него внутренности. Самое удивительное, что эта пантомима шла при полном молчании; Конан не слышал ни воплей, ни ругани, ни даже боевых кличей. Кхитайские разбойники вели себя гораздо сдержанней, чем их собратья где-нибудь в Туране, Аргосе или Зингаре.

Киммериец погрозил им секирой, затем повернулся к морякам и рявкнул:

– Стреляйте! И не цельтесь в головы и ноги, вам туда не попасть, обезьянье отродье! Бейте в брюхо! В грудь!

Второй залп был удачнее: человек десять схватились за животы, а остальные стали еще энергичней потрясать оружием. Среди кхитайских копьеносцев появились лучники, но Конан вскоре убедился, что стреляли они столь же плохо, как и его команда - их стрелы по большей части падали в воду. Да, решил он, этим неуклюжим ублюдкам не сравниться с чернокожими, что плавали на "Тигрице"! На судне Белит были отборные парни, и они с одинаковой ловкостью управлялись с веслом и парусом, с топором и арбалетом… При мысли о своей погибшей возлюбленной Конан тяжело вздохнул, и тут же над ухом у него раздался хриплый голос Рана Риорды:

– Скоро?

– Скоро, Рорта. Клянусь бородой Крома, на этот раз останешься доволен. Ты видишь, сколько там добычи? - киммериец вытянул секиру в сторону кхитайского корабля.

– Вижу! - проклекотал дух.

– И что скажешь?

– Не пикты и не валузийцы, - вынес приговор Рорта. - Да и стигийские солдаты будут покрепче.

– Зато их много, - возразил Конан, поглядывая на палубу приближавшегося корабля. Он был уже совсем рядом, в четырех-пяти длинах копья, и часть пиратов стояла наготове с абордажными крючьями в руках.

Борт уттарийской ладьи был гораздо ниже борта преследователя, но к форштевню и корме ее корпус круто выгибался вверх, оканчиваясь двумя резными дельфинами. Конан, ухватившийся за кормовое украшение, стоял почти на уровне носовой надстройки пиратского корабля. Дождавшись, когда тот приблизится на шесть локтей, он вытянул длинную руку с секирой, зацепил перильца фальшборта и мощным прыжком перелетел на палубу врага.

– Жаль, кольчуги нет, - пробормотал Конан сквозь зубы и повел плечом. Пара кхитайцев, уже заносивших абордажные крючья, полетела в воду.

– Мое лезвие - твоя кольчуга! - зарычал Рана Риорда. - Руби! Руби их! Кровь! Крр-роовь!

Лязгнул меч, отбивая выпад трезубца, секира ринулась вниз, и два мертвых тела рухнули на палубу: одно с разрубленным плечом, второе - с пробитым виском, в который угодило четырехгранное острие. Затем меч и секира вновь поднялись и закружились вокруг Конана двумя сверкающими веерами; с каждым их взмахом в воздух взлетали обрубленные наконечники пик, отсеченные руки и головы, обломки бамбуковых панцирей, окровавленное тряпье и ремни.

Кхитайцы, ошеломленные, отступили. Ни один абордажный крюк не успел зацепить уттарийскую ладью, зато под ногами пиратов, на залитых кровью досках, валялось уже одиннадцать трупов, и два десятка человек лишились оружия - их копья, трезубцы и топоры стали теперь бесполезными палками. Раненых, однако, не было: и меч, и страшная секира разили насмерть.

За разбойничьими шеренгами раздался громкий визгливый голос. Конан не разобрал слов, но повелительная интонация сделала ясным их смысл: главарь приказывал идти в атаку. Ряды воинов в бамбуковых панцирях послушно качнулись вперед. Похоже, кхитайцы приободрились, то ли оправившись от шока, то ли почерпнув отвагу в своей многочисленности, то ли вдохновленные голосом вожака. Конан оглянулся, увидел медленно дрейфовавшего на север "Нефритового Дельфина" и довольно кивнул. Вся команда уттарийского судна сгрудилась у левого борта, но никто не стрелял - боялись попасть в Конана. Киммериец усмехнулся и помахал им мечом.

Но улыбка его тут же перешла в злобный оскал, когда один из пиратов метнул ему в висок шипастый шар на цепи. Серебристое лезвие топора взлетело навстречу, звякнула перерубленная цепь, жутко вскрикнул человек, захрипел, схватившись за горло. Отшвырнув обескровленное тело, Конан ринулся вперед. В ушах его гремел дьявольский смех Рана Риорды, ярость кружила голову: огромный, с черными развевающимися волосами, с блистающим оружием в могучих руках, он был страшен. Он косил воинов в бамбуковых панцирях словно траву; мерно вздымались меч и секира, с сухим треском разрубая доспехи и кости, хлестала кровь, с предсмертными криками падали люди, свистели стрелы и копья, но ни одно острие не коснулось киммерийца. Хранил ли его в этом бою дух Небесной Секиры? Или воинская удача витала за спиной, храня от ран? Или спасало от гибели собственное боевое искусство?

Конан не думал об этом; он рубил. Врагам не удавалось отступить ни к левому борту, ни к правому; удары секиры и длинного меча настигали повсюду. Постепенно оставшиеся в живых начали пятиться, очищая носовую надстройку, и вскоре Конан сбросил их вниз, к передней мачте корабля, на доски палубного настила, еще не залитые кровью. На мгновение он опустил клинок и топор, окинул взглядом морскую даль, мысленно попрощавшись с "Нефритовым Дельфином", потом спрыгнул на палубу.

Теперь кхитайцы уже не молчали; они пятились перед ним с перекошенными от ужаса лицами, тыкали в него пальцами и тонко протяжно визжали: "Ци-гум! Ци-гум!" Дракон, понял Конан. В Кхитае все великое сравнивали с драконом; солнце и луна были драконами дня и ночи, ветер - поднебесным драконом, а огромные волны, что иногда накатывались на берег - морскими драконами. Были драконы и среди людей: мудрецы и чародеи, драконы знания; военачальники, бесстрашные драконы; главы провинций, верные драконы императора. И сам император был драконом - Великим Яшмовым Драконом, Восседающим в Нефритовом Дворце. Что же касается Конана, то противники его пока не решили, к драконам какого сорта он относится, но уже не сомневались, что перед ними настоящий дракон. Дракон из драконов, самой безжалостной породы!

Он возвышался над толпой воинов в бамбуковых доспехах словно огромный дуб над порослью трепещущих осин. Он видел, как внезапно распахнулся люк между мачтами, и на палубу повалили вооруженные пиками гребцы - и тут же остановились, застыли, устрашившись: вся кровля носовой надстройки была завалена трупами, а по стене ее на палубу ручейками стекала кровь.

Над сгрудившимися у мачты пиратами взметнулся трезубец и повелительный голос отдал команду. Шеренга воинов разошлась, отступила; теперь перед Конаном стоял довольно рослый кхитаец, бамбуковый панцирь которого усеивали серебряные бляшки. Голову его прикрывал шлем непривычной формы, похожий на перевернутое воронье гнездо, в руках угрожающе поблескивал трезубец с волнистыми лезвиями, на грудь свисало ожерелье из зеленоватого нефрита, наполовину занавешенное густой черной бородой. Подобная борода являлась редкостью для кхитайцев и служила свидетельством доблести; богатое же ожерелье и решительный вид воина подсказали Конану, что перед ним вожак пиратской шайки. Вероятно, этот разбойник тоже считал себя драконом из драконов: зрачки его горели темным огнем, а яркие сочные губы презрительно кривились.

Не спуская глаз с Конана, бородач сделал несколько ловких выпадов трезубцем. Казалось, он не старался задеть противника, а лишь удивить и напугать его этой демонстрацией боевых приемов. Трезубец летал в сильных руках, то поворачиваясь к киммерийцу своими отточенными лезвиями, то угрожая обратным концом древка, увенчанным стальным шипом, то вдруг исчезая за спиной бородатого пирата, когда тот быстро перебрасывал оружие из руки в руку.

Конан, опустив меч и оперевшись на топор, с интересом следил за этим представлением, пока яростный голос призрака не прошипел:

– Кончай с ним! Тут не базар, чтобы любоваться жонглерами!

Безусловно, Рана Риорда был прав. Конан воткнул в палубу свой клинок и, выхватив из-за пазухи метательный нож, послал его в горло бородача. Тот всхлипнул, с недоумением выкатил глаза, потом содрогнулся всем телом, выронил трезубец и осел на палубу. Темная его борода окрасилась багровым.

В три шага киммериец очутился рядом с ним и сорвал с шеи побежденного нефритовое ожерелье. Оно, вероятно, служило знаком власти, потому что пираты, побросав оружие, тут же опустились на колени и начали кланяться. Конан довольно кивнул головой. Ему больше не хотелось убивать; он вспомнил, что должен ведь кто-то управляться с веслами и парусом, с якорем и рулем. На большом судне много работы…

Протянув клинок, он хлопнул по плечу одного из пиратов, костлявого и сухого, выглядевшего постарше прочих.

– Как твое имя, верблюжий кал?

– Хо, дракон драконов!

– А твое? - он пнул ногой другого разбойника.

– Хо, владыка гнева!

– Твое? - Конан поворотился к третьему.

– Хо, нефритовый светильник!

Некоторое время Конан взирал на первого Хо, поигрывая секирой, потом грозно оскалился.

– Клянусь Кромом, сейчас на десяток Хо станет меньше, если вы, ублюдки, не назовете мне свои настоящие имена!

Пожилой Хо начал кланяться и приседать.

– Не гневайся, почтенный родитель наш, увенчанный сединой мудрости! Мы все - Хо! Все из одного селения под горой Синь Цзя, и промысел наш наследственный и давний, о яшмовый ларец спра…

Конан прервал его, опустив меч плашмя на тощие ягодицы, обтянутые синей тканью штанов.

– Почему ты называешь меня родителем? Ты, сын ослицы и облезлого шакала?

– Как же иначе, господин мой? Ты победил Предводителя Хо, и теперь ты - наш старший, наш почтенный отец, источник нефритовых щедрот и скорпионных плетей, солнце ласки и вулкан гнева… Все мы - мягкий воск в твоих руках!

Это Конану понравилось, и он милостиво кивнул.

– Хорошо! Сразу видно, Старый Хо, что ты разбираешься в людях! А теперь скажи, как называется ваш красный сундук и много ли припасов на борту.

– Не наш, твой сундук, князь доблести, - уточнил пожилой Хо, кланяясь. - Зовется же он "Ле Ци-гум Си-са Сянь Цзя" и снаряжен для плавания сроком в две луны… Теперь уже - в три, - поправился он, обозрев гору трупов на кровле носовой надстройки.

"Алый Дракон Горы Сянь Цзя," - перевел Конан название судна и, удивленно нахмурившись, спросил:

– С драконом все ясно, тощий пес. Но при чем тут гора Сянь Цзя?

– Как же, благороднейший господин! Ведь деревья для этого судна, палубу которого попирают твои яшмовые стопы, срубили именно на горе Сянь Цзя! И назвав его так, мы чтим духа горы, своего хранителя и защитника, посылающего удачу!

– Сегодня он послал ее вам с избытком, - буркнул Конан, в свою очередь покосившись на трупы. - Ну, ладно… Пусть мертвых сочтут и сбросят в море; живых сочтут тоже и сообщат мне, сколько людей осталось на веслах и сколько - в палубной команде.

Старый Хо вновь начал приседать и кланяться.

– Прости, блистающий плод персикового дерева, как твое почтенное имя? И где ты впервые увидел свет дня и насладился прохладой ночи?

Киммерийцу было нечего скрывать.

– Зовут меня Конан, а свет дня я увидел в далеком северном краю, где прохладой ночи наслаждаются только волки, а люди сидят по домам, у жарких очагов.

Хо подпрыгнул и вскинул вверх тощие руки - и вместе с ним подпрыгнули все остальные Хо, испустив дружный вопль:

– Здравствуй десять тысяч лет, господин Хо-На-Ла, Великий Северный Ци-гум! Почтенный родитель наш, смилуйся над своими покорными детьми!

Милостиво кивнув, Конан отправился на корму, где справа от рукоятей рулевых весел стояло ложе, накрытое алым шелковым ковром - несомненно, место пребывания капитана. Он уселся там, поглядывая, как Старый Хо, с тремя-четырьмя уцелевшими главарями, пересчитывает мертвых и живых, а рядовые члены экипажа сваливают трупы за борт. Вскоре пожилой пират уже приседал и кланялся перед киммерийцем, докладывая:

– Павших от твоей нефритовой руки, достойный отец наш - семьдесят восемь. И ста тридцати пяти ты позволил сохранить свои ничтожные жизни.

– Позволил, - кивнул Конан. - И пусть они помнят об этом!

Хо поклонился.

– Где же нашему новому отцу, мудрому и доблестному дракону, благоугодно поискать теперь добычи и пропитания для детей своих?

Конан оглядел далекие горизонты, где сине-зеленые небеса смыкались с голубым хрусталем небес, глубоко вдохнул соленый и свежий морской воздух, вспомнил пышные сады под Базрой, обильные деревьями и травами вендийские джунгли и яркие цветы на улицах Прадешхана. Тут, в теплых краях, все зеленело и плодоносило, обласканное щедрым солнцем, но в далекой Киммерии давно наступила осень.

И, подумав об этом, Конан задумчиво протянул:

– Осень… осень пришла, Хо… А осенью мудрые драконы улетают на юг. Так что прикажи-ка разворачивать корабль, старый пес! Мы пойдем в море Му.