Не время для одиночек

РАССКАЗ ТРЕТИЙ ВОЙНА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

1.

Первая половина августа в окрестностях Верного была, как и обычно, тёплой. Осень уже скоро, но природа этого словно бы и не замечает, и в листве деревьев лишь кое-где мелькают первые жёлтые листья. Впрочем, и осень будет долгой и тёплой — лишь в начале декабря наступит короткая, до конца февраля, но снежная и жестокая, зима. Говорят, раньше, до Безвременья, в этих местах была иная погода — лето жаркое и сухое, весна и осень короткие, а зима длинней, чем сейчас, но зато почти без снега… А за Хребтом Голодный — совсем рядом! — и сейчас другая погода: там и зима-то — сплошные дожди и почти так же тепло, как и летом.

Только-только рассвело, и на улице было совершенно пусто, лишь иногда цокали копыта конных казачьих патрулей. Элли Харзина проснулась, чтобы попить воды. С вечера её мучила обида на Кольку Стрелкова — обещал зайти и не зашёл, даже позвонить не удосужился. Обида была неожиданно глубокой, хотя Элли убеждала себя, что пара поцелуев в госпитальной палате и регулярные дружеские встречи ни к чему не обязывают. Ни его, ни её. А значит, и она тоже свободна, только… только вот ей не очень-то хотелось быть свободной от Кольки…

Вернувшись в постель, она улеглась поверх одеяла и, вздохнув, стала смотреть в окно, за которым, в сущности, начался новый день. Пятница…

А если с ним опять что-то случилось? Да нет, конечно, просто он наверняка заночевал у Славки или Стопа, а то и вообще в штабе отряда. Нет, в штабе — вряд ли. Может, он и изменился, но к пионерским реалиям относился по-прежнему с насмешливым пренебрежением. Отказался петь на концерте на Праздник воинов…

Элли усмехнулась в потолок. Отказался, и был в тот момент похож на принявшего боевую стойку боксёра, атакуемого со всех сторон, хотя никто на него особо и не наседал. А потом принёс Стопу картину, страшно смущаясь при этом. О небо, как этим мальчишками хочется, чтобы их считали железными, и как часто им не удаётся такими остаться…

Взгляд девушки — рассеянный, холодноватый — вперился в окно. И вдруг Элли вскочила с постели, протянув руку к столу, на котором лежал небольшой "байкал-441".

В окно стучалась человеческая рука.

— Элли, открой! — послышался знакомый голос, и Элли, оставив пистолет, распахнула створки. За ними — подбородком на уровне подоконника — маячило улыбающееся колькино лицо.

— Не ждала? — шёпотом просил он.

— Ой! — Элли оглянулась, словно сзади кто-то мог быть. — Четыре утра, ты почему не спишь?!

— У тебя сегодня срочные дела есть? — проигнорировал вопрос Колька.

— Нет, — пожала плечами девушка, становясь коленками на стул и заинтересованно нагибаясь вперёд.

— Никаких? — уточнил Колька.

— Никаких.

— Совсем никаких? — продолжал допытываться юноша, удобно устроившись за окном.

— Да нет же! — уже сердито сказала она.

— Фу! — картинно-облегчённо выдохнул юноша, опираясь сложенными руками на подоконник. — Собирайся, оставляй сообщение и поехали!

— Куда?! — ошарашенно спросила Элли.

— О. А разве я не сказал?! — поразился Колька. Элли испытала сильнейшее желание укокошить его на месте.

— Прекрати издеваться! — она стукнула парня кулаком по плечу.

— Ладно, ладно… — Колька скривился, потёр ушибленное место. — Дерётся ещё… Через полчаса отходит струнник, за час будем в порту Балхаша, а там два с половиной часа экранопланом — и мы на юго-западном побережье! А в воскресенье вечером или в понедельник утром вернёмся! Там сейчас здорово, и потом, — Колька прищурился не без ехидства, — это же уже Империя, на родине побываешь…

— Сейчас, — Элли соскочила в комнату. — Оденусь и деньги с документами возьму.

— Стой, дурочка, — Колька легко оседлал подоконник. — Насчёт денег. Деньги у меня есть свои. Ну, то есть… — он вдруг смутился. — Ну, на нас хватит. На всё.

— Из наших больше никто не едет? Отвернись, — приказала Элли.

— Человек двадцать собираются на трёхчасовой, на совете долго думали, кого коротким отдыхом-с премировать-с. В Империи. С. Да мы там раньше будем, не хочу со всеми толочься, — Колька говорил это, честно стоя спиной к окну. Элли между тем прыгала по комнате, влезая в белые шорты-юбку.

— Я сандалии надену?

— Лучше кеды. Вдруг по скалам полазать захочешь.

Элли засмеялась. Выдвинула из обувной полочки золотисто-алые кеды, весело сказала:

— А знаешь, ведь это первый раз, когда я соглашаюсь вот так куда-то ехать с парнем… ну, индивидуально. Не организованной группой.

Колька хмыкнул. Он считал имперские деньги, разложив их на подоконнике: четвертной, две десятки, пятёрка, шесть рублёвок, три рублёвых монеты, золотой червонец, кучка мелочи рублей на пятнадцать. Мысль о поездке с Элли стукнула ему в голову внезапно, и сейчас он весело думал, что после неё останется с почти пустыми карманами на полмесяца как минимум. Не брать же из "казённых сумм"… А, ерунда. Элли между тем затянула шнуровку и развила мысль о поездке:

— И от тебя зависит, насколько удачным будет этот мой первый опыт.

— Я постараюсь, — Колька сгрёб финансы и побарабанил ладонями по подоконнику. — Идёшь ты, или нет?!

— Вот, всё, — Элли магнитом прищёлкнула к спинке стула листок из блокнота с запиской, забросила на плечо сумку для теннисных ракеток, набитую разной мелочью. — Р-разойдись! — и она выпрыгнула в окно мимо отшатнувшегося Кольки. Он сразу же спрыгнул в сад следом за ней, захлопнув за собой окно. Спросил:

— Ничего не забыла? — он глянул на небо.

— Враньё, что девушки всегда и всё забывают, — Элли тоже посмотрела туда же. — Что, бомбёжка ожидается?

Колька опустил взгляд и оценивающе окинул им Элли. Медные волосы девчонки оттягивала за спину белая лента, там они рушились искристым водопадом до лопаток. Чёрная майка с алой надписью "ВРЕМЯ ЛЕТЕТЬ!" плотно облегала бюст и была подкатана под самую грудь, открывая плоский загорелый живот. Белые широкие шорты и лёгкие кеды дополняли весьма симпатичную картину, и Колька одобрительно кивнул. Элли погрозила ему пальцем:

— Ты на меня не смотри. Ты вези, куда обещал, и помни — я сейчас разъярённая девушка на выходных и мои ожидания обманывать опасно!

— Ну, побежали, — Колька подхватил с земли чёрную сумку с эмблемой дорожного корпуса Империи — чёрно-золотая кабина старинного грузовика "в лоб" с надписью золотом "ВСЕГДА В ПУТИ". Он сегодня тоже изменил своей обычной "коже", одевшись в жёлтую лёгкую рубашку навыпуск, бледно-голубые джинсовые шорты и белые кеды на босу ногу. Так он выглядел совсем мальчишкой, без "автоматной" угловатости, которую ему придавала кожаная "униформа". А то, что он улыбался — весело и немного смущённо — довершало это впечатление.

Они перескочили ограду, словно соревнуясь друг с другом — и также "соревновательно" побежали по улице плечо в плечо, перебрасываясь ничего не значащими короткими фразами. Солнце ещё только всходило, было прохладно. Очевидно, только что проехала "поливалка", асфальт зеркально поблёскивал и пахнул свежей водой и — немного — извёсткой.

— А почему ты решил пригласить именно меня?

— А у меня больше нет подружек. Ты ж знаешь, я одиночка.

— Я думала, я этим покончено. И вообще, хватит всё время это повторять. Забыть боишься?

— С одиночеством, если оно в крови, невозможно покончить.

— Великий философ Би?

— Я сам. Честно.

— И это единственная причина, по которой ты меня пригласил?

Колька удлинил шаг. Снова замедлил. Не оглядываясь на Элли, сказал:

— Не единственная. Мне с тобой хорошо. Спокойно… не знаю я, честное слово! Но когда я с тобой, у меня мысли только приятные… и солнце ярче светит…

Девушка фыркнула — громко, но, кажется, довольно. Ни она, ни Колька не сбились с дыхания, не отдувались, не покраснели — бежали, словно бегать для них было так же привычно, как ходить. Элли привыкла думать, что ребята из Империи сильней и выносливей тех, кто рождён и рос в других местах — но по Кольке этого было нельзя сказать. Кроме того, у неё на языке вертелся один вопрос — и она его, наконец, задала:

— Слушай, ты спортом занимаешься?

— Многим и понемногу, — ответил он.

— Лавров не пожинал, как я понимаю?

— Почему? — не обиделся Колька.

— Я не видела у тебя ни медалей, ни грамот, ни кубков…

— Если хочешь посмотреть — я тебе потом покажу. Достану, хоть обсмотрись.

Элли посмотрела поражённо и заинтригованно. Ну и парень! То, что его ровесники ставят на самое видное место и о чём постоянно говорят, он запрятал куда-то в шкафы… То ли это тоже такое своеобразное "напоказ", то ли он до такой степени лишён тщеславия, то ли ему конкретно это не интересно…

Город ещё спал и пока не ложился. Работали штабы, заводы, лаборатории, станции, учебные заведения. Взрослые, юноши, подростки, дети готовились к выходным. Кто-то проведёт их в загородном лагере. Кто-то отправится к морю, а кто-то — на сборы. Кто-то позволит себе ничегонеделанье, кого-то затянет шумный стадион… Кто-то отправится на охоту… В лабораториях, НИИ, колледжей и станций застыли, спорят, пишут, работают десятки увлечённых людей — они и не заметили, что ночь сменилась днём, у них свой ритм, они живут по принципу: "Очень интересно делать невозможное!" Штабные офицеры дневной смены бреются у зеркал, ночной — ещё работают на своих местах. За тем вон окном двое парнишек заканчивают расчёты по новому сварочному аппарату… За этим — молодой мужчина, оттянув затвор "калашникова", придирчиво смотрит в ствол… За тем — девушка, стоя перед мольбертом, опробует недавно смешанные краски… Проехал конный патруль, а над крышами домов к югу висел, чуть покачиваясь, раскрашенный в цвета имперского флага воздушный шар — в корзине движутся две фигурки…

Город жил. Для Кольки (несмотря на его индивидуализм) и Элли (несмотря на то, что формально она была гражданкой иного государства) им — Городом — было лишь это. А всё то мерзкое и грязное, что ещё таилось в трущобах и закоулках, ещё на что-то надеялось и строило свои поганые планы на "будущее" — было всего лишь грязью, которую надо убрать. И которая будет убрана.

Город делал. Делал Завтра.

Город защищал. Защищал Сегодня.

Вчера у этого Города было не очень светлым. И он — помнил. Помнил его.

А они — двое, бегущие по улице — были частью всего этого.

2.

В вагоне новенького струнника было полно народу. Привычный для Империи, в Семиречье этот вид транспорта считался ещё экзотикой, и многие ездили на нём "просто так".

Место нашлось. Колька и Элли устроились рядом со смешанной компанией — пионерами старшего возраста из отрядов имени Радия Погодина, имени Дениса Третьякова (1.), имени Андрея Колесникова (2.) и кадетами. Они ехали из столицы домой (пионеры) и в летние лагеря (кадеты) с какого-то важного спортивного матча и до сих пор продолжали выяснять отношения, но для девушки с парнем потеснились. Правда, особого внимания им никто не уделил.

1. О Денисе Третьякове можно прочесть в книгах Олега Верещагина "Горны империи" и "Песня Горна". 2.Андрей Колесников был одним из первых пионеров Алтая и своей деятельностью сильно задел интересы группы "сельхозпроизводителей", фактически державших в кулаке всю округу, где он проживал. В 15-м году Серых Войн 15-летний мальчик был похищен группой бандитов на окраине своего хутора и зверски замучен в лесу. Его гибель была одновременно концом и местной банды — её перебили стихийно поднявшиеся местные жители, возмущённые убийством. Надо сказать, в это время Алтай ещё не входил в состав Русской Империи.

Элли, привалившись к плечу Кольки, задремала. Он сам вполуха прислушивался к разговору ребят. С матча разговор этот наконец-то съехал на какие-то мелкие бытовые темы — об училищном казначее по имени Вовка и по прозвищу "Денехнет".

— Честно, не вру! Будят его ночью и спрашивают: "Вовчик, тебе чаю налить?" А он с закрытыми глазами, чётко так, решительно: "Денехнет"! — и опять дрыхнуть.

Хохот.

— А правду говорят, что он со своей девчонкой в закусочной пополам платит?

— Мамой клянусь, правда! Сам видел!

Хохот.

— А что, парни, сейчас приедем — и в бассейн…

— Ага, ага, тебе мало холодного душа от нас?

— А не спеши прыгать. Реванш через три недели.

— Ромкин, купи на вокзале что-нибудь спортивное. Ага?

— Мелочи нету.

— Дырка в кармане, что ли?.. Держи.

— Коль, — Элли проснулась так же быстро и неожиданно, как заснула, — попить нету?

— А вот, пей, — прежде, чем Колька успел отреагировать, мальчишка лет 12–13, в пионерской форме, сунул девушке только что открытую бутылочку ситро и широко улыбнулся.

— Спасибо, — поблагодарила его Элли. Попила и протянула бутылочку Кольке, но тот покачал головой, с улыбкой продолжая прислушиваться к разговору ребят.

— Вот ты о токсикоманах. Я не знаю, как и что, а у меня тётка — точно токсикоманка. Нажрётся аспирина и от радио не отходит, постановки слушает.

— Какая ж тут токсикомания? — невольно спросил Колька. Говоривший кадет ему пояснил:

— Не скажи. У неё ж радио-то нету!

Снова хохот.

— А заметили, мы спорить прекратили.

— А это потому, что дама тут.

— Ну как же, да, да, ведь всем известно — если двое мужчин дерутся, то даме достаточно бросить между ними гранату, чтобы всё прекратилось…

Хохот.

— Домой едете? — спросил парень-пионер примерно одних лет с Колькой и Элли. Ощущалось, что в компании он тут главный, хотя выглядел он вполне обычно… или нет. Это был имперец, Колька различал такие вещи отчётливо.

— На юго-западное побережье на выходные. Отдохнуть, — ответил Колька.

— Хорошая вещь, — пионер подмигнул. — Невесте понравится!

— (Я) (Она) не невеста!!! — голоса Кольки и Элли слились в единый испуганно-возмущённый вопль.

— О-о-о! — парень приосанился. — Для меня не всё потеряно, а?!

— Я Настьке-то всё расскажу, — ухмыльнулся сидевший рядом с ним рослый парень со светло-серыми глазами, смотревшими с узкого загорелого лицо из-под латунного цвета чёлки. — Она тебе устроит… вечер потерь.

— Заложишь?! — ужаснулся имперец, даже руку к сердцу приложил. — Ты ж мне почти как брат, Олег!

— Ради спокойствия в ваших рядах — заложу, — твёрдо и непреклонно отозвался Олег. Угощавший Элли ситро мальчишка воинственно придвинулся ближе к имперцу и заявил:

— Я за Дениса! Кто против нас?!

— Нет, тут я не потяну, — неожиданно серьёзно сказал Олег. А имперец — Денис — приобнял младшего мальчишку и потискал его плечо. Колька только теперь заметил две не совсем обычных вещи в облике этого Дениса. Во-первых — его кинжал. Не пионерский "соболь" или ещё какой-то нож, который "просто нож", а — именно наградной кинжал — ножны чёрного дерева со скрепами из серебра, серебряная цепочка подвеса… обоюдоострое лезвие, похожее на клюв дятла — длиной где-то в хорошую мужскую ладонь — переходило в мощное рикассо, на котором у небольшой овальной гарды виднелся знак-ведаман… простая стальная рукоять, превращавшаяся в тяжёлое навершие, пропущена через шероховатое даже на вид дерево, несокрушимый дуб, обработанный до глубокого красноватого мерцания… А во-вторых — на груди Дениса, полускрытая разноцветными аксельбантами, видна была неприметная орденская планка. И, если Колька правильно помнил, что к чему, это была Рука Помощи (1.)

1. Один из орденов Русской Империи. Им награждаются за действия, изменившие к лучшему судьбу народа или страны.

Элли тоже всматривалась в парня, а потом уверенно сказала:

— Денис Третьяков, — в голосе её было восхищение и почти преклонение. — Ты — Денис Третьяков?!

— Ох, — парень вздохнул печально. Младший его спутник гордо ответил:

— Да, он Денис Третьяков! Мой брат!

— Володька! — строго прикрикнул Денис. Младший надулся:

— Я уезжаю в конце лета, уже уехал, можно сказать, а ты мне даже тобой погордиться не даёшь! — выпалил он под общий хохот. Но Элли не унималась:

— Последний комплект портретов-биографий "Слава Имперской Пионерии"…

— Это я, — кивнул Денис. — Умоляю, девушка, милосердия! Я самый обычный… вон, лучше давайте Володьку обсудим.

— Меня?! — мальчишка сделал большие глаза. — За чтоооо?!

— В сентябре он уже будет учиться в музыкальной школе в Великом Новгороде, — продолжал Денис. — Это будущий великий певец…

— Динь! — мальчишка начал краснеть, но потом внезапно раздумал и заявил: — Ну да. Я тоже так думаю.

— Хвастун, — усмехнулся Денис.

— И ничего не хвастун, — Володька решительно встал на ноги, отшагнул к окну и встал к нему спиной, держась руками за блестящий поручень. Постоял, чуть хмурясь, потом поднял подбородок…

…У мальчишки был замечательный голос. Колька сам умел петь и мог точно сказать — голос просто восхитительный. Наверное, насчёт школы в Великом Новгороде — правда, мелькнуло у него в мыслях, пока он слушал песню — кажется, он слышал её и раньше, но только точно не мог вспомнить…

И тут неожиданно откликнулась компания парней и девушек, на вид — рабочих, видимо тоже куда-то ехавших на выходные — в хвосте вагона —

Володька улыбнулся, бурно дирижируя — конечно, в шутку — руками. Потому что пели уже очень многие — не сказать, чтобы "весь вагон", нет, но — многие, а весь вагон — слушал…

1. Стихи Алисы Вагнер, Хайнриха Мюллера.

Весь вагон — вот теперь уже точно весь! — начал хлопать, а этот Володька, ничуть не смутившись, только улыбнувшись, сел на своё место. И заявил:

— Ну что, разве я для этой школы не подхожу?!

— Вот какой у меня младший брат! — с искренней гордостью сказал Денис. — А вы всё — Третьяков, Третьяков… — и смущённо махнул рукой. — Да я же самый обычный!

Город Балхаш — второй по величине город республики — промелькнул видением. На перекрёстках стояли дозоры — полиция с автоматическим оружием и спешенные Чёрные Гусары — а улицы патрулировали рабочие, тоже с оружием. Видимо, в городе никак не могли прекратиться волнения, о которых Колька слышал ещё в своих странствиях по берегам моря — волнения, связанные с национализацией почти всей местной промышленности, связанной с рыбным хозяйством, помноженные на раскрытие секты, приносившей в жертву детей и плотно связанной с частью верхов республики. Но увы, увы и ах, стыд и позор — политические дела тоже промелькнули мимо юноши и девушки, которые слишком спешили на утренний шестичасовой экраноплан.

По водам Балхаша бегали не привычные для жителей Империи турбовинтовые "Садко", ходившие, например, по Волге-Ра — не столь давно, какие-то месяцы назад, на рейсы между республикой и Империей были пущены четыре новеньких реактивных 4000-тонных "Нептуна", покрывавших огромное море по параллели за шесть часов. Комфортабельные, скоростные, дешёвые, экранопланы должны были представлять собой — и отлично справлялись с этой задачей — мощь Империи. Они на самом деле потрясали и поражали воображение — чуть ли не больше, чем космические корабли. Возможно, потому что имперские космодромы Парголово и Арконы были далеко, а "Нептун" мог увидеть каждый. Да и прокатиться на нём тоже было несложно.

Представьте себе, как после грохота ревуна, означающего полное окончание посадки, с мощным, утробным гулом, сотрясающим пространство, над береговым причалом приподнимается серебристая обтекаемая махина длиной в двести метров, украшенная на высоких тонких хвостовых стабилизаторах серебряным стилизованным силуэтом чайки на голубом поле с белым Андреевским крестом и надписью "ЧЕРЕЗ ПРОСТОР" — символами гражданского морского флота Империи. Гул перерастает в вой, потом — обрывается и остаётся только тихий свист. Но в это время экраноплан — в жёстких веерах брызг и многоцветном скрещенье десятков радуг — уже отошёл от берега, хотя этого никто и не заметил толком. Ещё миг — и он, оставляя за собой два гребня белой пены, уходит почти к самому горизонту… ещё один миг — и его уже нет.

Ну а пассажиры внутри не замечают ничего особенного. После того, как разгон закончен и погасли табло, можно встать, пойти в кафе, послушать музыку, полюбоваться видом из большого салона, похожего на прозрачную каплю и вообще наслаждаться жизнью…

…Однако Элли сейчас обратила внимание, что Колька не склонен ничем наслаждаться. Он сидел на своём месте, утонув в глубоком удобном кресле — и смотрел как-то напряжённо и пристально. Прямо перед собой, хотя там не было ничего интересного, кроме спинки точно такого же кресла, но — впереди. Тогда она наклонилась к своему спутнику и тихонько спросила:

— Тебе что, нехорошо?

— Нет, всё в порядке, — быстро ответил Колька. Элли покачала головой и положила ладонь на его руку на подлокотнике кресла:

— Ну я же вижу, что тебе нехорошо… Слушай, — её осенила внезапная догадка, девушка с трудом удержала голос тихим, — ты раньше никогда не путешествовал на экранопланах?!

— М-м-м-м… да. То есть, нет… ну да, не путешествовал, — признался парень.

— Так зачем нас сюда понесло-то?! — рассердилась, как это обычно бывает от беспокойства за кого-то у девушек, Элли. И спросила с настоящей тревогой: — Тебе очень плохо?

Колька явно усилием воли заставил себя улыбнуться:

— Всё нормально. Не волнуйся ты.

— А я и не волнуюсь, — ответила Элли. — Просто глупо мучиться так. Сейчас, посиди, я приду.

— Ты куда? — насторожился Колька, но девушка уже поднялась и, улыбнувшись через плечо, неспешно пошла куда-то, оставив его остро переживать свой позор и мысль о том, что он оказался фактически дикарём в этом чуде техники, о путешествии на котором столько мечтал…

…Элли заспешила сразу за дверью салона. До кафе было недалеко — спуск вниз, и она оказалась в неярко освещённом помещении. За столиками было почти пусто, у стойки бара, к которой подошла Элли, стояли двое — в отличных костюмах, молодой парень и мужчина средних лет. Он говорил, постукивая пальцем по стойке:

— …об этом поручено думать мне, вам это понятно?

Молодой ответил вежливо, не ядовито:

— Нет, не понятно, извините. Мне вообще непонятно, как можно кому-то поручить думать.

— Я четверть века работаю инженером, — чуть повысил голос старший.

— Тем хуже для вашей страны. Так высоко сидите и такой… ретроград, — Элли готова была поклясться, что молодой собирался сказать другое слово. Видимо, это уловил и старший. Он чуточку покраснел, но сказал спокойно, почти наставительно:

— Молодой человек, не знаю, как у вас в Империи, но я в самом деле сижу так высоко, что из окна моего кабинета видны виселицы перед президентским дворцом. И если эта конструкция рухнет — то вас отзовут в Империю, а меня…

— А если не рухнет?! Смотрите, — молодой резко пододвинул к себе салфетку, — 20–25 % повышение грузопотока. Паром пускаем на туристов. Выигрыш на горючем — семьдесят копеек с рубля, если считать по-нашему. Виктор же вам представил все расчёты! Хорошо, мне вы не верите! Я понимаю, "если не рухнет?" — не аргумент. Но он-то знает это дело "от" и "до"! Он, в конце концов, не просто так в двадцать два года первый класс в стройкорпусе получил! (1.) Мы вшестером работали. Мы рассчитали конструкции полностью — за неделю. А вы даже не дали труда своему референту проверить документацию по проекту, дающему общий выигрыш сиюминутно в 450 тысяч и дальше по сто пятьдесят тысяч в год на ближайшие пятнадцать лет…

1. Имеется в виду, что этот Виктор имеет звание офицера первого класса. По армейским рангам — полковника.

— Там пассажиру не по себе, — сказала Элли молодому (не старше себя самой) парню в безукоризненном синем кителе с белыми погончиками, перечёркнутыми продольной светло-голубой лычкой — стажёру. Он улыбнулся, подмигнул и, достав из горки за спиной две цилиндрических бутылочки голубоватого стекла с белой, окантованной синим, надписью "ВОЛНА", поставил их на стойку и сказал весело:

— В счёт стоимости билетов.

— Спасибо, — кивнула Элли. И ответила улыбкой…

…Колька по-прежнему молча страдал в кресле и на протянутую бутылочку, издававшую лёгкое шипение, покосился с недоверием. Но то, что сама Элли, устроившись рядом, со вкусом присосалась к чуть дымящемуся горлышку, помогло юноше перебороть гордость.

У слабогазированного холодного напитка оказался привкус мёда, и Колька почувствовал, как после первых же глотков неприятные, странные ощущения отхлынули. Он опасливо покосился на Элли — но она словно уже и думать забыла о его слабости.

— Есть будем тут, или подождём до места? — спросила она, вытягивая ноги под передней кресло и забавляясь опустошённой бутылочкой.

— Сударыня, — Колька быстро и окончательно обрёл душевное равновесие, — вам представляется возможность покапризничать. Решайте, я плачу! — и он лихо допил остаток из своей бутылки.

— Тогда лучше поголодаем, — решила Элли. — Пойдём в салон, посмотрим вокруг, а?

— Конечно, — тут же согласился Колька.

Объединённый (морской, железнодорожный и воздушный) вокзальный комплекс Ново-Каспийск располагался у начала южного берега Кавказского Залива, недалеко от того места, где когда-то стоял город Решт. Почти сразу за ним начинались горы, поросшие обычным лесом, но вдоль побережья полосой в несколько километров тянулись субтропические чащи. Автобусы, наземные инедавно разрешённые воздушные такси, вагончики местного струнника, немногочисленный личный транспорт развозили самых разных пассажиров — кого куда; кого — в прибрежные лагеря и дома отдыха, кого — в такие же места, но выше в горах, кого — в сам Ново-Каспийск, стоявший в пяти километрах от вокзала.

С открытой галереи, опоясывавшей вокзальные здания лёгкой спиралью, казалось, висящей в воздухе, открывался великолепный вид на окружающее. Особенно красива была портовая бухта со множеством кораблей: от маленьких парусных яхточек до гигантов-экранопланов и шестимачтовых крылатых парусников. Но акватория всё равно казалась пустой — настолько громадным было пространство спокойного морского залива, защищённого циклопическими валами волнобоев, в толще которых скрывались приливные электростанции.

Колька и Элли стояли на галерее, слегка потерянные — они никак не могли решить, куда им отправиться. Неизвестно, сколько они бы простояли так, если бы не резкий свист, заставивший их обернуться.

В нескольких метрах от них на проезжей части галереи стоял свинцово-серый вездеход — списанный армейский "гусар" с отрытым верхом. За рулём сидел парнишка — примерно их ровесник — в ослепительно-белой форменке кадетской школы военно-морского флота Империи. Вместо бескозырки на нём был лёгкий пробковый шлем разрешённого образца — тень козырька падала на смелое, красивое лицо.

Увидев, что на него обратили внимание, кадет улыбнулся и спросил:

— Вы не из Воронежа?

— Нет, друг, мы вообще из Семиречья, — откликнулся Колька. Кадет вздохнул:

— Обознался, значит… — и оживился: — А что, ищете, куда приткнуться на выходные?

— Вроде бы, — Колька пожал плечами.

— Если хотите — поехали с нами. Мы на выходные оккупировали "Дубовую рощу"… во-он там, — он вытянул руку по направлению к берегу.

Юноша и девушка переглянулись.

— Поехали? — кивнула Элли.

Колька кивнул:

— Едем…

…Тимур Левашов оказался очень общительным парнем. Он здесь родился, вырос, ловко вёл машину, не глядя на дорожный серпантин, и весело рассказывал случавшиеся с ним — на службе и вне службы — истории.

— Ехал я по дороге… дальше по берегу, из Тегерана. Вот на этой машине, она вообще-то школьная… Напарываюсь на пост. А пост наш, флотский. А я шёл километров сто сорок, где-то так. Совсем не быстро, но это для меня не быстро, а они рассердились… почему-то. Останавливаюсь, думаю: всё, — он шевельнул рукой, — нашивки сдерут. Делаю, значит, я обеспокоенное лицо, и старшему говорю: "Товарищ лейтенант, мы с одним парнем из гражданского флота поспорили, что мой "гусар" быстрей его "жигулей", я его на километр всего обошёл, он сейчас уже тут будет, вы его притормозите, пожалуйста!" Лейтенант мне только: "Понял, кадет, жми!"

Он первым засмеялся от души над своим рассказом и сообщил:

— Подъезжаем!..

…"Дубовая роща" оправдывала своё название. Небольшие домики были живописно рассыпаны-спрятаны между дубов — ещё совсем молодых, но уже мощных, с густыми тяжёлыми кронами. Два таких же дуба, но бронзовых, обозначали въезд на территорию — вместо воротных столбов.

— Так, — Тимур выпрыгнул на площадку, несколько раз прогнулся, достал пальцами носки форменных туфель и огляделся. — Наши не дождались. Умотали на пляж, конечно. Ла-адно… Вон там — два свободных домика, 17-й и 18-й. Устраивайтесь в любой, в конторе воооон там оформитесь и спускайтесь на пляж. Вон там вон, — все свои "вон там" он подкреплял резкими жестами, — начинается канатная дорога, как раз на пляж и ведёт. А хотя — как желаете, тут в любую сторону интересно. Давайте! — и куда-то зашагал.

— Ну, куда пойдём? — Колька подхватил обе сумки. — В 17-й или в 18-й?

— Они двухместные, я такие знаю, — сообщила Элли. И продолжала неуверенно: — Может, в разных?

Домики были вполне милые — крыша с пологими скатами почти до земли и большими окнами в торцах, которые и открывались, как двери. Колька удивился:

— В разных? Да… как хочешь, но зачем?

— Да, лучше в одном, — неожиданно согласилась Элли, и Колька наградил её ещё более удивлённым взглядом. — Мне 17-й нравится.

— Пошли в 17-й, — мотнул головой Колька. — А потом? На пляж?

— На пляж! — весело подхватила Элли. — Я мечтаю окунуться раньше всех! Ты, кстати, здорово придумал — так выехать. У нас сегодня даже ещё почти целый день! Ты тащи вещи, — Элли начала командовать, — а я схожу оформлюсь.

— Деньги возьми, — невозмутимо протянул ей бумажник Колька…

…Внутри 17-й оказался обставлен просто, но со всеми удобствами. Окна создавали впечатление простора, но в случае чего их можно было наглухо забрать шторами — тогда внутри воцарялась темнота даже днём. Две кровати стояли в нишах под скатами крыш.

— Выбирай любую, — предложил Колька, вошедшей девушке. Он поставил сумки на стол и сейчас извлекал из своей плавки.

— Тогда моя — вот, — Элли перекинула свою сумку на левую кровать. — Не поворачивайся, я переоденусь.

Колька с усмешкой отвернулся и стал раздеваться, не упустив возможности подколоть:

— Не хочешь, чтобы я смотрел — а сама подсматриваешь…

— Не подсматриваю, а смотрю, — с сердитым смущением бросила девушка. И насторожилась: — А откуда ты знаешь?

— В стекле отражается…

— Колька!!! — возмутилась Элли.

— …твоя симпатичная физиономия.

— Уффф…

— А что ты так нервничаешь, у тебя и всё остальное красивое…

— Колька!!!

— … наверное, — юноша перехватил брошенную в него подушку и, уронив её на кровать, выскочил наружу. — Ну, ты идёшь?!

— Иду! — Элли тут же вышла, прикрыв дверь за собой жестом человека, который не привык, уходя, запирать что-то на замки.

Как-то само собой получилось, что они взялись за руки — и под страхом смертной казни не смогли бы сказать, кто первым это сделал. Так шагать по дорожке, присыпанной уже нагревшимся песком, было приятно, что же касается общей лёгкости одежды, то оказалось, что и остальные ехавшие на фуникулёре люди в основном… короче, они тоже ехали на пляж.

Элли, встав коленками на мягкий диванчик, буквой С изгибавшийся у задней стенки вагона, с интересом и восхищением рассматривала проплывавшие мимо красоты. То внизу в пене и брызгах гремел водопад — а потом фуникулёр спускался в ущелье, и над головой почти смыкался полог леса — но уже в следующую минуту в головокружительной глубине зеленела путаница прибрежных древесных крон — и тут же вагончик почти бортом задевал алые гранитные склоны скал, между которых сапфиром сверкало озеро, окружённое белыми домиками какой-то научной станции.

А впереди, медленно приближаясь, раскинулась бухта в окружении скал, усеянная белыми парусами яхт.

3.

Компания кадетов в самом деле веселилась на пляже. У берега на мелкой волне покачивались несколько моторных досок, некоторые ребята лениво загорали, но большинство играли в волейбол.

Колька и Элли повалились на песок — сухой и горячий, летний. Пляжи тут были песчаными в отличие от большей части побережья — там сильно портила жизнь или крупная галька, или — на севере — глина. Только этот не такой уж длинный кусок был покрыт обнажившимися и сползшими сюда во время катастроф прошлого залежами удивительно яркого жёлтого песка, в котором часто находили полудрагоценные камни.

Ранний подъём и долгий переезд сыграли свою роль — обоим захотелось спать, и Элли, не без труда сконцентрировав внимание, увидела, что Колька-то уже спит, закрыв локтем глаза. Тогда она устроилась удобней и почти тут же уснула тоже…

…Проснулись они одновременно часа через два. Колька, сладко зевнув, смущённо улыбнулся:

— Ну вот. Мы что, дрыхнуть сюда приехали?

Элли не успела ответить — Кольку окликнул Тимур. Кадеты перестали играть в волейбол и в основном сидели или лежали на песке, заинтересованно глядя в сторону проснувшихся новеньких, которых до этого не беспокоили.

— Коль! — повторил Тимур, улыбаясь, и Элли не могла не оценить атлетическое сложение кадета — он выделялся даже среди своих. — Сплаваем наперегонки вон туда? — он махнул рукой в направлении длинного пирса базы, выдававшегося в залив почти на километр.

— И обратно, — Колька встал. Кадеты засмеялись, Тимур махнул рукой снова:

— И обратно!

— А приз? — Колька прищурился, словно оценивал расстояние. Элли заметила, что губы у него подрагивают в сдерживаемой усмешке.

Тимур порылся в кармашке плавок. В пальцах его тяжело и ярко сверкнула золотая монета — имперский червонец.

— А вот!

— Принимаю, — кивнул Колька, — ставлю столько же.

Кто-то из кадетов присвистнул, кто-то крикнул:

— Пятнадцать человек на сундук мертвеца! — а ещё кто-то мелодично запел:

— Приятели, живей разворачивай парус —

Йох-хо-хо, веселись, как чёрт!..

— Идёт! — Тимур с пальца подбросил свой червонец назад, монету поймали. Колька кивнул на фуникулёр:

— Моя там, наверху. Но мне за ней бегать не придётся.

Теперь даже те, кто до последнего лениво валялся на песке, заинтересовались. Начиналось соревнование — то, что имперцы очень ценили. Парни вошли в воду по пояс и встали, чуть пригнувшись. Свисток в два пальца — и два тела бесшумно врезались в воду…

…Проплыть два километра — это не так легко, как кажется на первый взгляд. Колка не соврал и не переоценивал свои силы — он отлично плавал. Но и Тимур явно не только зачёты сдавал. И скоро даже головы плывущих было уже трудно различить среди сияющей, как хорошее зеркало на солнце, до боли в глазах, ряби.

— Это надолго, — сказал кто-то.

— Да, пока туда, обратно ещё…

— Тимур точно первым придёт…

— Погодите, смотрите, этот парень тоже здорово плавает…

В ожидании по рукам разошлись бутерброды, шоколадки, бутылки с ситро и лимонным соком — Элли тоже не обделили. Теперь все ждали молча, и лишь через какое-то время тишину нарушил чей-то крик:

— Плывут!

Элли вскочила с песка первой. Несколько минут она, по правде говоря, ничего не видела, но потом и она различила, что плывут двое — ритмично взмахивая руками. Отсюда было пока что неясно, кто впереди… но один из пловцов опережал другого на полсотни метров, не меньше.

Ещё минута, другая — и Элли гордо, радостно улыбнулась. Лицо плывущего первым было теперь очень хорошо различимо… и это был Колька. Он плыл кролем, широко выкидывая руки — и видно было, что он устал, очень устал, плыли-то на скорость… но Тимур его догнать явно не мог, хотя и старался изо всех сил…

…Когда Колька вышел, пошатываясь, на песок — тяжело дыша, мокрые волосы облепили лоб — Элли подскочила к нему и, обняв за шею, несколько раз поцеловала. Впервые поцеловала на людях. Лицо Кольки буквально озарила искренняя, широкая улыбка, но он, обернувшись, сказал Тимуру, стоявшему на мелководье и тяжело дышавшему:

— Я очень хорошо плаваю. А ты — отличный пловец.

— Похоже, я проиграл, — Тимур улыбнулся. — Прошу прощенья у тех, кто на меня ставил…

…С пляжа ушли только вечером, когда солнце начало садиться за горы, а животы по-настоящему подвело от голода. В парке за пляжем было уже совсем темно, таинственно шуршали кусты, пахло густо и сладко — и Элли приткнулась к Кольке, обняв его за пояс. Вряд ли, впрочем, только из страха. Ориентируясь по огонькам, Колька вышел точно к кафе — большой площадке с видом на море, где почти все столики были одеты столь же легко одетой публикой. Девчонки-официантки раскатывали между прозрачными столиками на роликовых коньках, ловко развозя подносы с заказами.

— Сядем сюда, — кивнула Элли на крайний столик, откуда как раз "снялась" компания из четырёх человек. Колька пожал плечами:

— Сколько угодно, — и пододвинул стул. Они ещё не успели даже толком осмотреться — подкатила рослая девчонка, улыбнулась:

— Заказ? — и откровенно посмотрела на Кольку.

— Что закажем? — лениво спросил Колька, по привычке вытягивая ноги.

— Беф-строганов с картошкой и с овощами… двойные порции. И чего-нибудь холодного попить. Пить хочется ужасно, — призналась Элли, и девушка, кивнув, ловко развернулась и умчалась.

— Что будем делать завтра? — Колька явно наслаждался отдыхом. — Предлагаю сходить в парк аттракционов, а там определимся.

— Может, лучше в горы? — предложила Элли.

— Пошли, — легко согласился Колька. — Мне с тобой везде хорошо.

— Правда? — быстро спросила девушка. Вместо ответа Колька наклонился к ней и поцеловал. Когда оторвался — заказ стоял уже на столе. Колька вознамерился повторить опыт — благо, Элли явно не возражала — но услышал весёлый возглас:

— Эй, да тут Ветерок! — и не менее весёлый ответ:

— С дочкой полковника!

— Очень некстати, — комично вздохнула Элли.

— Так кто же из нас индивидуалист? — насмешливо спросил Колька, наблюдая — без особого раздражения — как между столиками к ним приближается целая компания, возглавляемая Славкой Муромцевым. — Славян! — он махнул рукой. — Причаливайте сюда!

4.

Идею пойти вместо пляжа в горы независимо от Элли подал Славка. Девчонки её одобрили — точней, одобрили Элли и Лерка (заведующая Третьей пионерской столовой, она редко выбиралась "на природу", а горы между тем обожала) Ну а Кольке, собственно, было всё равно, хотя лазанье по горам никогда не относилось к его сильным сторонам.

Больше никто из приезжих из Республики к четвёрке не присоединился — "разложенцы", как обозвала их Лерка, намеревались купаться, загорать, слушать музыку, танцевать, есть мороженое и посещать аттракционы.

— А где Стоп? — спросил Колька, когда они со Славкой проверяли взятые напрокат ружья — ижевские двустволки-"вертикалки" 20-го калибра.

— Не поехал, — Славка посмотрел стволы на свет. — Да нет, ты не думай, он не из-за тебя.

— "Дети Урагана"? — быстро спросил Колька, перебрасывая ремень через плечо.

— Как застрелились, — покачал головой Славка. — Да… без них проблем хватает. Не знаю, как я уезжать буду… а мне уже скоро.

— А куда тебя? — заинтересовался Колька. Славка молча показал пальцем вверх.

Колька вздохнул…

…Полная гибель бесчеловечной глобальной системы контроля и лжи в ходе Безвременья, изменение рельефа Земли, при котором с морского дна поднялись считавшиеся легендарными земли, нёсшие на себе остатки пра-цивилизаций, и наконец — открытие в 20 году Реконкисты Петром Владиславовичем Крапивиным, капитаном исследовательского "Рубина", Города Рейнджеров на Хароне — всё это заставило людей совершенно по-иному взглянуть на свою историю и многое пересмотреть вплоть до перемены полюсов мнений, казавшихся незыблемыми. Но всё это проходило мимо множества людей там, где вопросы борьбы за повседневное выживание стояли на первом плане. Кольку это всегда бесило и заставляло себя чувствовать неполноценным по сравнению с имперцами, злиться на своих соотечественников, которые делят кто громадные прибыли, которые не заслужил, кто крохи до зарплаты, которых вечно не хватает — в то время, как другие люди, точно такие же, сплошь и рядом говорящие на том же самом русском языке, летают на другие планеты и исследуют древние города. Может быть, и его индивидуализм, и его стремление везде быть первым, как раз и происходили от этой неудовлетворённости жизнью вокруг и зависти к имперцам, глубоко спрятанной, но сильной — кто знает? Он сам не задавался этим вопросом никогда. И сейчас не собирался подавать виду, что завидует.

— И как мы без тебя будем? — озабоченно спросил он. — Я о чисто организационной стороне вопроса… О небеса, да во что же вы меня превратили?! — словно опомнившись, завопил Колька. — Я отдыхаю, отдыхаю, отдыхаю!!! Отдыхаю… и о чём я думаю?! Пошли вы все…

Славка звонко расхохотался, но вдруг, подняв брови, сдвинул на них пробковый шлем:

— Нет, ты только погляди, Николай!

— Ну как? — спросила Элли, подбочениваясь. Девчонки были одеты в "сафари" из лёгкой зеленоватой ткани: шорты до колен, рубашки с накладными карманами и короткими рукавами; даже шлемы на их головах сидели с недоступным мальчишкам изяществом. Колька выставил вечным жестом большой палец:

— Во! — а про себя отметил, что Элли намного красивей.

— Пошли? — деловито осведомился Славка, возвращая на законное место шлем.

Тропа, по которой они вышли на маршрут, в самом деле была красивой. Слева — белый скальный хребет со вкраплениями кварца, ослепительно сиявшими на солнце; за ним, внизу и до горизонта — морской блеск. Справа по таким же белым уступам с искрами солнца поднимались купы раскидистых невысоких деревьев. Судя по указателям, этот путь входил в туристские маршруты, поэтому уже через полчаса пути Славка, руководивший маленькой группой, решительно свернул на "неосвоенную территорию".

Тут идти стало трудней, но ещё интересней. Девчонки чуть поотстали, шумно восхищаясь то видами вообще, то какими-то цветами, то птичками — судя по всему, Элли и Лерка нашли общий язык и уверенно на нём общались. Мальчишки ушли вперёд — шагали, держа заряженные ружья на руку. В самом начале Колька сообщил, что у него пули в обеих стволах, Славка ответил, что у него — крупная картечь. Потом долго шли молча, ничуть не тяготясь этим молчанием — вокруг в самом деле было красиво, лениво думалось о сегодняшнем дне, о том, что завтра они всё-таки сходят с Элли в парк аттракционов… и хорошо бы ещё — на танцы. Потом шевельнулось нечто непривычное — мысли о безделье. Колька решил, что по возвращении надо плотно браться за дело. Работать с людьми — так работать, чего уж там!

— Если нужна будет какая помощь, — вдруг сказал Славка, — обращайся к отцу напрямую. Он поможет. Я с ним уже говорил. Всё сделает.

— Мысли читаешь?! — удивился Колька искренне.

— Да так… Смотри — тур! — Муромцев понизил голос и замер.

Колька остановился сразу. Опытный глаз охотника тут же остановился на крупном, жёлто-коричневой масти, козле, застывшем на уступе — полутора сотнями метров впереди и слева и в десятке метров над землёй. Горный тур стоял, весь напрягшись, отвернувшись от людей и чуть закинув голову с круто изогнутыми рогами.

Колька вскинул двустволку молниеносным движением — так, что верхний ствол наполовину закрыл бок козла и каменно застыл.

— Не стреляй, — рука Элли пригнула ружьё. Девушка заворожённо смотрела на словно из старой кости выточенную статуэтку на фоне ясного неба. Колька покосился на неё, пожал плечами и, тихо буркнув: "Ладно," — опустил ружьё. Стрелять ему и правда расхотелось — он смотрел, не отрываясь, на Элли и безотчётно улыбался. Славка, отступив чуть назад, повернулся к Лерке и с улыбкой приложил палец к губам. Та, кивнув, подошла ближе и тоже стала просто смотреть.

— Не обижайся, — шепнула Элли. — Не надо стрелять. Мы же не голодные…

— Ничего, — одним губами ответил Колька. Просто смотреть на тура ему было не очень-то и интересно — да он и не смотрел. Элли была куда привлекательней.

И, наверное, именно потому, что Элли смотрела на тура, а Колька — на неё, барса первым засёк Славка.

— Коль, — резко, но тихо сказал он, мягко, решительно отстраняя Лерку, — барюск. Выше, правее.

Барса Колька различил не сразу — тот лежал на скале, распластавшись по ней, как игривый котёнок, следящий за шелестящей на ниточке бумажкой. Только котёночек этот был больше полутора метров без хвоста и весил на первый взгляд килограмм сто. Даже отсюда было видно, как горят зелёные глаза огромной кошки, да подёргивается чёрный кончик длинного хвоста. В этих местах подобные охотники встречались очень часто, барсов в горных лесах были сотни.

Тур тоже видел хищника. И стоял смирно, явно пытаясь опередить прыжок врага, угадать его направление…

— Ты, я? — тихо спросил Славка, стоя неподвижно.

— Слушай, уступи, — не поворачиваясь и заворожённо глядя на барса, попросил Колька.

Славка не успел ответить. Барс прыгнул.

Старик Би умел стрелять навскидку ночью на звук. Без промаха. Колька стрелял намного хуже. Но и это "хуже" для обычного, даже хорошего, стрелка — выглядело чудом.

Мягкая пуля в двадцать грамм весом встретила барса в прыжке — под левой лапой. Тяжёлый удар подбросил зверя вверх и вбок, он извернулся, яростно мяукнул и тяжко рухнул на камни.

Тур напрягся, как струна — и через миг уже стоял пятью метрами выше, на скальной площадке. Ещё прыжок — и он скрылся из глаз людей.

Переломив ружьё, Колька нажал экстрактор — стреляная гильза выскочила, дымясь, мягко защёлкала по камням.

— С первого выстрела, в прыжке, навскидку, — сказал Славка. — Золотой выстрел.

— Сниму шкуру, — Колька достал нож. — Девушки, советую не подходить, это весьма неаппетитное зрелище.

Они заночевали на площадке, посреди которой рос приземистый старый бук, наверное, видевший ещё очень и очень давние времена — а со скалы в небольшое озерцо падала струйка чистой воды. Вода была ледяной, искупаться никто не рискнул. Работы по лагерю было всего — развести костёр и приготовить консервы.

С темнотой резко похолодало, как обычно бывает в горах. Славка соорудил охотничий костёр, и все четверо весьма охотно влезли в лёгкие, тёплые спальные мешки и разлеглись у огня квадратом, попарно голова к голове.

Ночь была парадоксально тихой, лишь странно перекликались ночные птицы, да издалека еле уловимо доносился шум курортного берега. Небо словно посыпали крупной солью — так много на нём было звёзд, особенно хорошо видных тут, на высоте почти в два километра.

— Не может быть, — сказал Славка непонятно, но с глубочайшей убеждённостью в голосе.

— Что? — откликнулась Лерка.

— Не может быть, чтобы мы не добрались до звёзд. Должно получиться.

— Получится, — отозвался Колька. — По-моему, разработки уже ведутся, нет?

— Ведутся, — подтвердил Славка. — И у нас, и у англосаксов (1.). Но скорости так себе… это полёты на десятилетия. Хотя… я бы всё равно полетел.

1. Речь идёт о попытках Империй достичь звёзд ещё до ухода Медленной Зоны, которая очень долгое время перекрывала Земле выходы в Дальний Космос.

Летом 25 года Промежутка (через 54 года после описываемых здесь событий) с англосаксонского космодрома в поясе астероидов к звезде Альграб, дельте Ворона, стартовал фотонный звездолёт "Челленджер" с экипажем из сорока человек. Грандиозный проект был рассчитан на полвека полёта с околосветовой скоростью, большую часть этого времени астронавты должны были провести в криостатах, посменно дежуря. На осуществление проекта были брошены лучшие силы, а "Челленджер" для своего времени являлся превосходным кораблём.

Неплохо начинавшийся проект оборвался через три месяца вместе со связью. Учёным осталось лишь строить предположения, что же случилось с "Бросающим вызов; лишь поздней стало ясно, что это как раз и есть эффект Медленной Зоны.

Через полгода практически та же судьба постигла русский "Рейд" с экипажем из пятидесяти двух человек и второй английский корабль-гигант — "Стар хоум", осуществлявший принцип самовоспроизводящегося социума: на нем летели больше трёх тысяч человек. Оба корабля пропали бесследно.

А вот "Челленджер" был обнаружен в 202 г. Галактической Эры недалеко от исследованных зон кораблём скиуттов. Из экипажа, для которого к тому моменту прошло по биологическому времени всего два года (вместо двух с половиной веков!), осталось восемь человек. Они достигли Альграба, произвели высадку и первичное исследование, но на обратном пути стали жертвой поломки двигателя и каких-то необъяснимых сил Космоса. Трагедия в том, что в системе Альграба (семнадцать планет) в 109 г. Г.Э. англосаксы "застолбили" две своих Луны, и этот полёт занимает всего несколько суток от Земли…

— Может, ещё и полетишь, — заметила Элли. — Ты ведь уже первый шаг сделал, разве нет?

Славка усмехнулся, хмыкнул:

— Ну… да. Только таких, как я… — он тихо присвистнул. Помолчал грустно и добавил: — Давайте-ка спать, а?..

…Сон, который приснился Кольке, был жутким. Он лежал лицом к огню, слышал, как дышит Элли и чувствовал: нечто, стоящее на границе светового круга, смотрит ему в спину. И надо повернуться, чтобы встретить эту жуть лицом к лицу… но сил нет, страх крутит его, выжимая волю и отвагу, а то, что смотрит в спину, подбирается всё ближе и ближе…

…Колька проснулся с усилием, тяжело дыша. Было очень холодно, совершено тихо и почти светло; над морем всходил краешек солнца. Юноша приподнялся на локте. Все остальные спали, из-под глубоко надвинутых капюшонов спальников вырывался парок.

Ёжась, он выскользнул наружу. Камень обжёг ноги, воздух — всё тело, зубы застучали сами собой, но остатки сонливости и страха начисто вымело из сознания. Вздрагивая на ходу, он прошёлся к озеру, чтобы умыться…

На камнях лежала изморось. Совершенно не летняя, такой тут не бывает даже в горах, даже настоящей зимой, а уж в августе!.. Странно она лежала, кстати — пятнами. Двумя цепочками пятен, похожими на…

На след, вот на что. Словно кто-то вышел из рощи и, обогнув площадку, лагерь, по самой границе скалы, ушёл вверх по откосу. Кто-то, оставляющий такие следы.

Колька перевёл дыхание. Его выдох показался страшно громким ему самому. Он вспомнил — отчётливо вспомнил бывшее не так уж давно…

…Это было уже весной, незадолго до того, как они с Би расстались. Они возвращались из глуби заморских лесов, из глухой, ещё толком никому не принадлежащей, тайги, в которой поселения людей редки и окружены морем девственного леса, поглотившего остатки древних городов.

Он в тот вечер развёл костёр — он это всегда делал — и готовил ужин, а Би ушёл в деревеньку неподалёку, за хлебом. Они подъедали крошки сухарей, а Би обожал русский чёрный хлеб, да и Колька по нему соскучился.

Вернуться охотник должен был в темноте, но Кольку это совершенно не беспокоило, уже давно. Да он, собственно, никогда в жизни не боялся ни ночи, ни просто темноты. Поэтому он, услышав шаги на тропе неподалёку, свистнул и окликнул:

— Би! — больше тут ближе к полуночи некому было ходить.

В ответ послушался свист и голос старика:

— Иди сюда, Ник, помоги тащить, тяжело!

— Что там у тебя? — осведомился Колька, включая фонарик и направляясь через кусты на тропу.

Там было пусто. То есть — вообще никого, и луч фонарика напрасно метался по утоптанной земле и казавшимся чёрными кустам. В деревне выли собаки — уныло, дружно. А вокруг было очень тихо. Лес умер, затаился.

— Би? — спросил Колька, кладя ладонь на рукоять ножа на голенище сапога и выключая фонарик.

Никого не было. Никого, кроме холода, наползавшего спереди тягучей медленной волной… словно там стояла… стояла работающая на всю мощь рефрижераторная камера с распахнутой дверью. На тропе были он, Колька — и источник этого холода.

Мальчик не потерял самообладания. Он много слышал рассказов о разных странных и страшных существах, созданных Безвременьем и таящихся тут и там по всей планете — существах, которым нет научного объяснения, а то и вовсе — нет названия. Колька вновь — резко — включил фонарик и успел заметить что-то… словно темнота не успела отдёрнуться от луча света. Пятясь, он вернулся к костру и сел к огню спиной, держа оружие наготове.

Би снова начал его звать. Он просил помочь, ругался, грозил, умолял спасти, кричал, что сломал ногу… Это продолжалось, казалось, очень долго и становилось невыносимым. Тем не менее, Колька не двигался… пока Би не вышел к костру собственной персоной и не спросил:

— Ты чего с ружьём сидишь?

Колька рассказал сразу всё. Би выслушал внимательно, потом спросил:

— Нож покажи, — рассмотрел его и кивнул, щёлкнув ногтем по кольцам, стягивавшим рукоять. — Самородковое серебро… От костра не вздумай больше отходить.

Они бодрствовали всю ночь, до рассвета. И всю ночь кто-то бродил вокруг — уже молча, невидимый в темноте, но отчётливо слышимый, а главное — ощущаемый, как леденящий страх, волнами катившийся из тьмы на людей у огня…

С рассветом они обшарили всё вокруг. Таких следов было много — пятен инея на убитой морозом траве. В нескольких местах кусты почернели и пожухли, как от сильнейшей стужи. Следы уводили в чащу всё глубже и, пойдя по ним, старик и мальчик наткнулись на убитого медведя. Кто-то вырвал ему грудину, оторвал лапы и голову.

Именно — оторвал…

Колька хорошо помнил, как старик пристукнул прикладом своей винтовки оземь и прорычал — никогда раньше Колька не слышал у Би такого голоса:

— Тварь! Не прячься! Выходи!

В лесной чаще забилась и заухала какая-то птица. Би выстрелил на звук, лязгнул затвором, вздёргивая дымящийся ствол в небо, плюнул. Крикнул снова:

— Тебя найдут! И прикончат! А если пойдёшь за нами — я сам уничтожу тебя!..

…Он так и не объяснил, что к чему, и Колька, пару раз заведя разговор и наткнувшись на каменное молчание, перестал расспрашивать. Но случай запомнился…

…Вздрогнув, Колька повернулся, как ужаленный. Но подросток, вышедший на площадку — одетый, как обычный турист в горах — с улыбкой вытянул перед собой пустые руки:

— Я безопасен. Привет.

Он был помладше Кольки, русый, курносый, с весёлыми светлыми глазами. Но теперь Колька различил, что под глазами у него — синеватые круги от недосыпа, а левая ладонь перевязана грязным бинтом. Колька перевёл дух:

— Это не ты ночью вокруг нас бродил? — спросил он, хотя и понимал: нет, конечно.

— Да нет, не я… — мальчишка внимательно осматривался. — Охотитесь, что ли?

— Ага. Ну так… ходим больше. Ты из пионерского патруля, что ли?

— Угу, — кивнул мальчишка. — Из патруля по борьбе с особо опасными хищниками… Дальше полезете?

— Слушай, — Колька нахмурился, — а что тебе за дело-то?

Он смерил мальчишку внимательным взглядом — от вихра на макушке до подошв видавших виды, но крепких горных ботинок.

— Да уж есть, раз спрашиваю, — голос мальчишки стал на миг жёстким, однако, тут же он улыбнулся: — Я не хочу никого обидеть… Просто я собираюсь тут поохотиться и не хочу подстрелить кого-то… или быть кем-то подстреленным.

— Нет, мы вниз после подъёма пойдём, — пояснил Колька. Мальчишка кивнул и вдруг сильным звериным прыжком скакнул по камням вверх. — Постой!

— А? — тот обернулся ещё в прыжке, блестяще сохранив равновесие.

— Оно боится серебра, — тихо сказал Колька.

Глаза мальчишки благодарно сощурились:

— Я знаю, — кивнул он. — И знаю, что оно шло за вами, но не напало, потому что с вами дворянин. Так что будьте всё-таки поосторожней, хорошо?

— Ты кто? — спросил Колька слегка ошарашенно.

— Охотник, — откликнулся мальчишка. — Счастливо отдохнуть!

— Удачи, — кивнул Колька. И внимательно, долго смотрел вслед мальчишке, пока он не исчез в скалах.

Так его и обнаружил подошедший Славка — хмурый, молчаливый. А Колька — Колька ничего не стал ему рассказывать.

5.

Воскресенье промелькнуло молниеносно. Конечно, невозможно за один день побывать везде, где можно побывать в этих местах — и вот уже Колька и Элли складывают неспешно немногочисленные вещи. И это немного грустно.

— Тебе тут понравилось? — неожиданно робко спросил Колька. Элли повернулась — он стоял возле своей кровати в одних шортах, держа рубашку в руках — и какими-то глубокими глазами смотрел на неё.

— Всё было великолепно, — ответила она дежурной фразой, вполне передававшей, тем не менее, её настоящее настроение.

— Я рад, — Колька широко улыбнулся. — Ну что, пошли? Пора возвращаться к делам.

— Ох, — вздохнула Элли, — надеюсь, там ничего не случилось, пока мы тут бездельничали… Ты взял шкуру?

— Да, — кивнул Колька. — Я её тебе подарю. Когда обработаю как следует…

— Правда?! — Элли искренне обрадовалась. — Она такая красивая… А ты здорово стреляешь.

— Ты раньше что, не охотилась?

— Нет, не приходилось…

Колька положил рубашку на кровать и несколько секунд смотрел на неё. Потом резко повернулся, так же резко, почти зло, сказал:

— Почему мы говорим о разной ерунде?!

— О чём же ты хочешь говорить? — тихо спросила Элли, рассматривая мальчика странным взглядом.

— О нас, — колькин голос был решительным. — О тебе, обо мне — о нас! Это банальные слова, да, да, да, но я тебя люблю.

Он умолк и смотрел беспомощно и… требовательно, словно ждал важного приказа. И Элли услышала свои собственные слова:

— Почему же банальные? Просто это не стоит произносить, не подумав. Ты подумал?

— Подумал?! — Колька странно булькнул горлом. — Да я ни о чём другом думать не могу! Элли! — он поднял перед собой ладонь и сжал её в кулак, словно окаменел.

Девушка подошла к окну и закрыла шторы. В комнате стало темно.

— Поедем завтра, — тихо сказала она, не поворачиваясь и держа руку на мягкой толстой ткани. — Поедем завтра, и у нас будет ещё целая ночь.

— Ночь? — тихо спросил Колька. Повернувшись, Элли, мягко ступая, подошла к нему, обняла и молча прижалась щекой к его плечу…

…Стрелков не появлялся, и Славка, оставив остальных на остановке, помчался бегом в "Дубовую Рощу". Ему пришлось даже не звонить, а стучать в дверь. И Колька соизволил появиться далеко не сразу — с какой-то идиотской улыбкой он посмотрел на Муромцева отсутствующим взглядом, кивнул и снова вернулся "в выси горние".

— Мы тебя ждём вообще-то, — напомнил Славка. — Полчаса осталось до…

— Славян, ты иди. В смысле — поезжай… ну, то есть, плыви… короче, вали отсюда, — сообщил Колька. — Мы завтра приедем. Передай там.

Муромцев тихо свистнул:

— "Вы" — это…

— Мы — это мы. Я и она. Парень и девушка, Николай и Элли, — Колька засмеялся — весело, звонко — и, ловко щёлкнув опешившего окончательно Славку в лоб, захлопнул дверь перед самым носом дворянина. Слышно было, как внутри засмеялась и Элли, а потом началась бурная возня с обоюдными угрозами, одышливыми от смеха.

Славка потёр лоб и вздохнул. Потом хмыкнул и засмеялся тоже. Сказал нарочито громко, чтобы точно услышали за дверью: "Идиоты!" — и побежал обратно по тропинке. Надо было спешить, чтобы самому-то не опоздать.

Ему было хорошо. Непонятно, почему — а анализировать свои чувства он сейчас ну совершено не желал…

1. Стихи А.Мартынова.

Колька умолк и слышал, как рядом вздохнула Элли:

— У тебя не серые глаза… И почему стихи такие грустные?

— Их сложил один поэт… почти неизвестный. Точней, он так и не успел стать известным, — Колька поерошил её волосы. — Он был офицером Конфедеративных Рот и погиб 24 июня 28 года Серых Войн… Знаешь, что случилось в этот день?

— Войска Империй взяли Шамбалу (1.), — тихо откликнулась Элли.

1. Город, основанный на берегу Тибетского Моря в 5 г. Безвременья приверженцами религии Бон, местопребывание последнего далай-ламы. На протяжении всего периода Серых Войн был "духовной столицей" всех сил Азии, противостоявших Империям, центром человеческих жертвоприношений, рабо- и наркоторговли и людоедства.

— Да. Он предчувствовал свою смерть, видно по стихам. И всё равно пошёл в бой… — голос Кольки был печальным. — Я иногда думаю, сколько же людей… — он не договорил.

— Отец был совсем мальчишкой, младше нас. Он участвовал в боях за Шамбалу, был офицером инженеров… — по-прежнему тихо сказала Элли. — Он рассказывал, что, когда они взяли Дворец, то пошёл дождь. Чистый дождь, они такого в тех местах никогда не видели. Настоящий ливень. Шёл, шёл и шёл, а потом разом вышло солнце, яркое-яркое… А ты воевал, Коль?

— Я? Почему ты так решила? — Колька повернул голову и всмотрелся в почти неразличимое в темноте комнаты лицо девушки.

— Я не знаю. Мне так показалось… Ты что, не хочешь вспоминать?

— Да нет, просто ерунда… — Колька пошевелился, чтобы лечь удобней. Элли положила руку ему на грудь. — Не война, так… Гробокопатели, разные мелкие бандюги… В тайге такое бывает. Да ну, ерунда. Тут много кто успел пострелять.

Он говорил отрывисто, неохотно, и Элли поняла, что всё-таки ему не слишком хочется обо всём этом рассказывать. С чисто женской мудростью девушка решила сменить тему и потянулась полураскрытыми губами к губам Кольки…

… - Ты не считаешь, что мы сделали глупость? — тревожно спросил Колька, когда смог оторваться от губ Элли. Девушка вздрогнула — он ощутил:

— А что тут такого? Нам не по десять лет…

— Я не об этом, Элли, я тебя люблю — я это сказал, я это повторю где угодно и перед кем угодно… А ты? Ты?

— Если бы не я… Мы бы сейчас летели… то есть — плыли… короче говоря, возвращались бы домой и мило болтали. А мы лежим здесь…

— …мило болтаем, — завершил Колька с вернувшимся к нему обычным своим юмором.

— А ты можешь предложить ещё что-то? — коварно-вкрадчиво спросила Элли. — Я, например, уже отдохнула.

— Я вообще-то тоже… А?.. — Колька повернулся на бок.

— Подожди немного, — попросила девушка. — Дай я на тебя посмотрю.

— Темно же, — хмыкнул Колька.

— Это не важно, — в голосе девушки прозвучал отчётливый лёгкий смешок. — Дурачок. Не важно. Я всё равно вижу тебя.

6.

Лёжа на кровати, Колька перечитывал недавно изданное "Слово Одноглазого" — найденное в руинах древнего Туле, это предсказание предписывалось не кому-нибудь, а лично Одину, с которым историки ещё не разобрались: кто он был на самом деле и какую роль играл в истории мира до того, как стал северным богом? Поэма увлекала, она казалась — зримо! — рядами древней дружины, отчеканенной из стали, строки выстраивались, как ряды могучих витязей…

Колька перелистнул несколько страниц, повёл взглядом…

Что знал о будущем в своём настоящем — недобром, сейчас уже известно, что недобром, в сотрясаемом чудовищной войной и природными катаклизмами мире под стремительно приближающейся луной-Перуном — писавший это человек? Сколько непокорной силы и неколебимой веры в этих строках… Колька снова перевернул листы…

Колька заглянул в конец. Он уже читал эту книгу, но тянуло перечитывать снова и снова…

Звонок телефона раздался из коридора снизу. Шёпотом ругнувшись, Колька соскочил с кровати и выбежал, скатился по лестнице на непрекращающийся настырный трезвон. Схватил трубку:

— Да?!

Звонил Живко Коробов, командир "Теней".

— Сожгли гостиницу на северо-западной подъездной дороге, — сообщил он. — Колька, в смысле, Райко, сейчас там. И десять минут назад стреляли в Сашку Герасимова.

— Где? — деловито спросил Колька.

— А прямо у штаба пальнули. Из кустов, с другой стороны. Шлем разворотило слева, а сам цел, только контузило. И ещё — Славян велел передать, что везде распространяют письма с угрозами всем, кто, дескать, помогает предателю Бахуреву в предательстве нашей республики Империи. Массово. Взрослым, детям, вообще всем, кому нравится его власть. Как на бумаге-то не разорятся, сволочи…

— Ясно, — Колька покусал уголок губы. — Спасибо за сведения.

— Что думаешь делать-то? — после короткого напряжённого молчания в трубке спросил Живко. — Поделись, мы ж, всё-таки, к тебе прикомандированы вроде. А ты ни мычишь, ни тел…

— Решим, — туманно ответил Колька, перебил Живко. — Ну, пока…

Он вернулся в комнату и первым делом убрал книжку. Потом — в такой же задумчивости — спустился за почтой, достал из ящика серый конверт. Без марок, адресов, штемпелей. Просто конверт, явно брошенный вручную. Колька усмехнулся, пощупал его, открыл — прямо у ящика. Вытряхнул на дорожку рыхлый сероватый кусок плохого картона. Нагнулся, перевернул носком.

На фоне разлапистой перевёрнутой звезды чернела надпись:

ТЫ ПРИГОВОРЁН К СМЕРТИ, ГАД.

БЕРЕГИСЬ!

Посвистывая сквозь зубы, Колька задумчиво смотрел на картонку. Потом — наступил на неё. С брезгливой яростью, словно на ядовитого паука. И вскинул голову зло, услышав от калитки:

— Николай!

Но злость Кольки тут же сменилась смущённой радостью. За калиткой стоял и улыбался Родион Петрович Жалнин. Учитель рисования смотрел на юношу.

— Родион Петрович! — вырвалось у Кольки. Он на миг снова ощутил себя совсем маленьким и очень обиженным — потому что старшие ребята посмеялись над его рисунками, которые он им так наивно показал… и в этот момент, когда он, тихо всхлипывая, раздумывал: разорвать рисунки или просто забыть про них навсегда — над его головой послышался заинтересованный мужской голос: "А можно посмотреть?" — Вы вернулись?!

— Как видишь, — развёл руками учитель. — И очень рад, что и ты, как оказалось, вернулся. Впустишь?

— Да, конечно… — Колька смутился. — Только у меня… мне надо кое с кем встретиться…

— Ну — ничего, — Родион Петрович кивнул. — Поговорим по дороге.

— А… о чём? — осторожно спросил Колька, спускаясь с крыльца. У него зачесались пятки, он ждал ответа, как приговора, потому что такого не могло быть, в общем-то… Жалнин усмехнулся.

— О Дне Солнца (1.). Я предполагаю именно к этому дню организовать твою выставку, раз уж ты так удачно вернулся. Нужно кое-что подготовить, ну и твои работы привести в порядок, отобрать самые достойные… Да ты, говорят, привёз много новых?

1. День Солнца — 22 сентября. В этот день на исходе пятого года Безвременья впервые ненадолго проглянуло Солнце.

— А… где выставка? — Колька, закрывая калитку, не удержался, задал этот вопрос. — Ну, в смысле — будет?

Жалнин, смерив его взглядом, заметил:

— Да… на плечо руку тебе уже не положишь. А выставка — в президентской галерее. Где же ещё? Вот обо всём этом и поговорим, вчерне, так сказать. Пошли?

7.

Если бы совещание проходило в Империи — пионеры собрались бы скорей всего в молодёжном центре. Их там уже начали строить массово. Но в Семиречье подобные проекты существовали ещё только на бумаге, поэтому встреча состоялась в… Третьей пионерской столовой. Это была вотчина Лерки. Как правило, тут кормили бездомных и полубездомных детей, взамен чего они должны были содержать столовую в порядке и вообще заниматься тут хозработами, но в последние полгода проблема эта резко ослабла, хотя и не исчезла совсем — и столовая слегка перестроилась на обслуживание "учащейся и рабочей молодёжи" вообще, и пионеров — в первую голову. Тут всегда были отличные продукты и очень высокое качество готовки, хотя набор блюд отличался крайней скромностью; главным поставщиком продуктов был знаменитый в Семиречье кооператив "Колос".

В городе как раз заканчивался августовский слёт пионеров республики — и поэтому присутствовали представители всех пионерских отрядов Семиречья (больше двадцати), то есть — весь состав совета дружины, а вдобавок работала селекторная связь с Великим Новгородом, где у микрофона находился сам Мирослав Волк (1.). Колька "Ветерок" Стрелков явился тоже, вызвав своим появлением волну приветствий и саркастических замечаний. Он с порога заявил, что не пришёл бы, если бы его не позвали Элли Харзина и Славка Муромцев — откликом было многозначительное: "Оооооооо!!!" — прокатившееся по помещению.

1. Мирослав Николаевич Волк (6 г. Серых Войн — 1 г. Экспансии) Пилот, пилот-космонавт, позже — косморазведчик на лунах Сатурна, а в 14–35 г.г. Реконкисты — центральный лидер пионерской организации.

В полном составе наличествовала "бредколлегия", как их нередко называли, республиканского пионерского ежемесячника "Семь рек" — коллективного члена редакции имперского "Пионера". "Семь рек" недавно отметили своё трёхлетие и третий случай поджога редакционного помещения, чем все страшно гордились (а ещё у них был большой скандал, потому что точно такое же название носила недавно созданная государственная киностудия — и "Семь Рек" заявили, что название у них спёрли, не спросясь…) Их приветствовали многочисленными репликами типа: "А вот и стервятники на халяву налетели… девчонки, отсядьте, клюнут…", "Лучшие друзья самих себя припёрлись…" — а из угла, где сидели недавно "обиженные" журналом балхашские пионеры, раздалось хоровое:

— Доля журналистская — грязный маскхалат —

Мы такое тискаем, что рыдает ад…

Все трое журналистов сделали вид, что они выше этого.

Тут же находились мальчишки из юношеского следственного комитета "Гончая". Они были не пионерами, а "вели родословную" от "гончих" — юных разведчиков местного славянского ополчения времён Безвременья и начала Серых Войн. "Гончие" гордились своей на самом деле славной и боевой историей и работали "на справедливость", хотя первоначально с пионерской организацией у них было немало трений. Молчаливые, очень обычно одетые, хмуроватые, они были хорошо знакомы Кольке, с ними он не раз имел полузаконные дела.

Все долго рассаживались за столами, на которых были расставлены тарелки с бутербродами, и сок. Когда установилась почти полная тишина — поднялся Муромцев, и стало полностью тихо. Он обвёл взглядом помещение, отдал салют знамени Семиреченской Дружины, установленному между окон, потом вздохнул и негромко сказал:

— Прошу всех, прежде чем мы начнём разбираться с тем, что происходит в нашем, — он выделил это слово, — городе — встать. Гимн.

Все поднялись — дружно и тихо. Замерли вдоль столов. Из динамика раздались первые ноты "Взвейтесь, кострами…", и ребята и девчонки дружно подхватили:

— Взвейтесь, кострами,

Синие ночи…

Колька не пел. Он знал слова, но не пел… и всё-таки вдруг поймал себя на том, что на строчке "клич пионера "всегда будь готов!"" его губы зашевелились сами собой…

— Прошу садиться, — Славка подождал, пока все снова займут свои места, сел сам. — Итак, я приступаю на правах вашего вожатого и куратора от Империи к сути вопроса. Мы — представители, наверное, самой мощной молодёжной организации Земли. Это возлагает на нас определённые обязанности, особенно учитывая, что мы — именно мы! — находимся на переднем краю борьбы за лучшее будущее для всех. Всех вообще. Тут все свои, я могу говорить открыто, Мирослав Николаевич?

— Да, конечно, — раздалось из динамика. — Пользуясь случаем, приветствую всех пионеров Семиречья. Слава, все слушают.

— Вы все знаете, — Муромцев обвёл сидящих в зале пристальным взглядом, — что одна из наших задач — охрана правопорядка в меру наших сил и ведение разведки в интересах… вы знаете, в чьих интересах, — общий, но негромкий, смех. До недавнего времени мы с этим вполне справлялись. Но вы так же знаете, что было сделано этим летом и какой удар был нанесён по всем тем, кто пытается помешать строительству нового мира. Теперь те из них, кто уцелел, стараются перед неизбежной гибелью нагадить как можно серьёзней. Вы все это хорошо знаете и это тоже. И теперь нам точно известно, что принятая всеми первоначально за дорожную банду группа "Дети Урагана" на самом деле является боевой ячейкой этих сил.

— Это на самом деле известно точно? — подал голос Гришка Мелехов, председатель совета Первого казачьего имени Дениса Третьякова отряда из станицы Лихобабья.

— Точно, — кивнул Славка. — Причём это не обычная ячейка, а ячейка с очень хорошим прикрытием. Вы сами знаете, что они занимались и занимаются погромами в тех местах, где подозревают "сотрудничество с имперцами", а подобраны не из местных — но при этом хорошо знают местность и имеют какие-то базы, о которых никому ничего не известно. Не столь давно мы захватили двоих из этой банды, спасибо Ветерку, — Колька лениво поднял руку и помахал ею. — Захваченных мы передали полиции… и больше их никто и никогда нигде не видел. По своим каналам мы узнали, — там, где сидели "гончие", прошло лёгкое быстрое движение, — что их никто никуда не доставляли. Они просто пропали вместе с нарядом, который их конвоировал. Дело взял на личный контроль генерал Полоцкий (1.). И напомню, что через несколько дней Ветерка пытались убить в Стрельцово. Выжил он чудом… Димка! Димка, ёрш тебе в бок — убери блокнот!

1. Всеслав Брячиславич Полоцкий, казачий генерал Империи, в это время возглавлял глава МВД Республики Семиречье. Именно под его руководством была проведена Большая Чистка весны-начала лета 25 г. Реконкисты.

— Привычка, — хладнокровно сказал Димка Островский, главред "Семи рек", убирая блокнотик и карандаш.

— Отвыкай… Но и это могло бы — пусть и с трудом! — лечь в рамки деятельности обычной вполне безыдейной банды. И вот тут нам выдали интересный факт… — Славка постучал по микрофону: — Беловодье (1.)? Ау, вы тут?

1. Город-колония Русской Империи, основанный в 20 г. Серых Войн примерно на месте современного китайского города Дали. Первоначально — фактически крепость, но в указанное время — уже просто столица одной из губерний Империи.

— Беловодье слушает, привет семиреченским братьям по оружию и знамени, — послышался весёлый мальчишеский голос, чуть прицокивавший на некоторых звуках. — И к делу. "Дети Урагана" почтили вниманием не только ваши места. Они странствуют по юго-востоку уже почти полгода, с момента разгрома антиимперского подполья в вашем Семиречье. У нас тут полагают, что они финансируются по оставшимся каналам из Золотого Треугольника на деньги наркодельцов и рабовладельцев. Мы вам выслали материалы, если наложите их путь из приблизительно наших мест на карту, то увидите, что они очень уверенно перемещаются по старым трансконтинентальным шоссе, где те ещё уцелели, где их уже нет — так же уверенно пользуются объездными дорогами, о которых зачастую люди и думать-то забыли.

— Есть некоторые данные, — говоривший не представился, голос похрипывал от помех, — что банда составлена из русских детей, похищенных или купленных на рабских рынках 12–15 лет назад.

В помещении столовой сделалось очень тихо. Все хмуро переглядывались. Истории "синих беретов" Африки или бэйпиньских "молодых негодяев" были хорошо памятны всем людям Земли — истории тех, кого лишили Родины и памяти, превратив в наиболее опасных врагов нового мира. Может быть, именно поэтому работорговцев ненавидели чуть ли не больше, чем людоедов.

— Когда ж с этим будет покончено-то… — пробормотал кто-то зло.

Поднялся с места председатель совета отряда Пограничников, Павел Баторгин. Отряд, базировавшийся на юго-западной границе, был небольшой, но боевой во всех смыслах и отношениях, состоял из сыновей и дочерей охотников, хуторян и мелких горнопромышленников. Упершись в стол левой рукой в высокой краге из толстой кожи (на ней, нахохлившись, сидел Снег — белый охотничий ястреб, любимчик Павла), Баторгин окинул всех взглядом. Он всегда нравился Кольке — очень умный, никогда не щеголявший умом не к месту, а главное — он был одним из тех немногих, кто никогда не трепал ему, Кольке, нервы.

— Давайте не отвлекаться, — сказал Павел. — Ясно же, что сейчас мы не поймём ничего — ни системы, ни целей, ни задач "Детей Урагана". Но нам это и не нужно, если подумать. Нам нужно просто решить проблему, насущную проблему, стоящую у нас перед глазами, а не философствовать… Беловодье, какие там у вас соображения?

— У нас нет соображений, — отозвалось Беловодье, не без юмора, отчётливо прозвучавшего в голосе говорившего. — У нас есть вялотекущая военная операция, в которой заняты все старшие ребята, "юнармия" мобилизована приказом губернатора… И тьма насущных ежедневных дел. А всё, что знаем, мы вам выслали.

— В таком случае, как я понимаю, нам с этим делом так и так разбираться, — Баторгин почесал грудку склонившего хищную клювастую головку сокола. — У нас военной операции нет, и ну никак не стоит их пускать дальше, куда они ещё там собрались ехать.

— Логично, — признал Муромцев. Голос Мирослава Николаевича добавил:

— Но всё-таки стоит предупредить всех за пределами Семиречья.

— Едва ли они уберутся от нас целыми, Мирослав Николаевич, — вежливо возразил Баторгин, садясь.

В зале тут и там засмеялись — дружно, весело и зло.

— Но понять, кто за ними стоит точно — всё-таки было бы неплохо, — сказал знакомый Кольке парень — и в следующую секунду Колька сообразил, что видел говорившего в вагоне струнника, когда ездил отдыхать. Денис… Денис Третьяков. Стоп, и этот казачонок Мелехов возглавляет отряд имени Дениса Третьякова. Совпадение такое? Вряд ли… Видимо, не зря у него "Рука помощи" и наградной кинжал… и не зря Элли так млела от знакомства…

— Неплохо, — снова согласился Муромцев. — И я буду просить, невзирая на близкое начало учебного года, редакцию нашего журнала и "гончих" откомандировать своих людей, хотя бы человека по три, в ближайшие к нам города, которые "Дети Урагана" уже успели посетить. Пусть покрутятся там и посмотрят… поговорят… Это будет сделано?

— О чём разговор? — охотно откликнулся Островский. — Тем более, и правда начало учебного года скоро. Вот и пошлю писать про это.

Лёвка Ившин, командир "Гончих", кивнул:

— Пошлю троих.

— Ты настоящий патриот, — торжественно-иронично заявил под общий смех Славка. Лёвка ухмыльнулся:

— Легко и приятно быть патриотом на хорошем финансировании…

Последнее замечание многих покоробило. Впрочем, хотя Ившин и отпускал нередко циничные реплики, действовал он вовсе не как циник.

— Если мы закончили с делами, — раздался чей-то жалобный голос, — то, может быть, приступим к еде?! Я, между прочим, дома поесть не успел, а Ветерок жрёт вон и разрешения ни у кого не спрашивает!

— А я, между прочим, — Колька дожевал остаток бутерброда, — ни у кого разрешения спрашивать и не собираюсь. Я индивидуалист. И вообще, они слишком близко ко мне стоят и сами виноваты… — он тщательно облизал пальцы и встал. — И ещё вот что. Я тут вас всех слушал. Долго, внимательно. Вы много умного сказали. Но я спросить хочу. Вот, как я вижу, есть у нас свой журнал, я его даже иногда читаю, когда перебои с туалетной бумагой… шучу, шучу, не надо доставать блокнотики и смотреть на меня такими глазами. Для бодрости шучу. Газеты тут и там выходят. Но я хочу спросить: а почему у нас нет своей радиостанции?

Наступила абсолютно полная и совершенно растерянная тишина. Такая, что в неё хоть гвозди вбивай, что называется. По радио кто-то прокашлялся. Колька с удовольствием послушал эту тишину и продолжал:

— Центральная станция в Петрограде — "Пионерская Зорька" — есть, я знаю. Но её и в Верном-то не везде принимают! А за его пределами… увы. Полное радимолчание. Почему бы нам не учредить… гм… станцию пионерского вещания?

— …визжания… — добавил кто-то тихонько. Колька хмыкнул:

— А это как получится, от нас зависит. Местные новости и мировые новости, хорошая музыка, радиоспектакли, конкурсы… ну и пропаганда. Куда без неё.

— Хорошая идея, — сказал Мирослав Николаевич, и Колька вдруг понял, что смутился. Необычно и непохоже на себя. Поэтому уже следующая фраза получилась какой-то скомканно-умоляющей:

— Ты вы… поддерживаете?

— Вполне, — отозвался по радио Волк. — И окажем всемерное содействие.

— Нет, затея и правда хорошая, — сказал Колька Райко. — Но помещение?.. Нет же ничего подходящего.

— Найдём, — сказал Муромцев. Но тут Колька продолжил — честное слово, сам только теперь про это подумав и придя в восторг от своей же идеи:

— И искать не надо! Вы же знаете — у меня дом почти пустует. Вот в зале и развернём всё, что нужно, почему нет?

— А назовём, — это опять был Третьяков, — назовём…

— Только не "Семь рек", — предупредил Островский.

— Не бойся, очень надо… Назовём — "Наш дом"! Разве плохо?!

— Хорошее название, — Баторгин поглаживал своего ястреба. — И хозяину не обидно.

— Часа четыре по вечерам… — развивал мысль Колька. — Да! — вспомнил он. — А министерство связи согласится?

— Согласится, — кивнул Муромцев уверенно.

— Ну вот… И час ночью хотя бы. Совсем ночью. Для музыки… ну, вроде как для тех, кто ночью не спит…

— Например — совет дружины, — вздохнул кто-то в полутьме.

— Кстати, а кто будет этим делом заведовать? — спросил Мелехов.

— Элли Харзина, — предложил Колька безо всякой задней мысли. — Она лингвист, сумеет всё правильно наладить…

— …и будет к тебе поближе, — уточнил Райко. Колька пожал плечами:

— Ну да. И что?

— Да ничего, — в ответ точно так же пожал плечами тёзка. — Мы, кстати, ещё собирались обсудить День Жатвы и сентябрьские праздники… (1.)

1. День Жатвы — 25 августа, символический день начала уборки урожая. Праздник в своём начале очень торжественный и даже суровый, но уже с середины дня, как правило, переходящий в полумаскарад. (У англосаксов ему соответствует Сайклз Ринг) Сентябрьские праздники: День Знаний — 1 сентября (в этот день во всех учебных заведениях начинаются занятия. Но это не только "школьный" праздник — даже не столько. Это праздник Знания — оружия, которое подняло человека над остальным миром.); Праздник мальчиков — 14 сентября (четвёртый из "семейных" праздников. Посвящён мальчику — символу развития будущего. В этот день принимают в пионеры мальчиков и проводят массовые спортивные состязания. Помимо прочего, в этот же день устраиваются дворянами Большие Осенние Турниры); День Солнца — 22 сентября (в этот день на исходе пятого года Безвременья впервые ненадолго проглянуло Солнце.) В Республике Семиречье День Жатвы и Праздник Мальчиков официально не были праздничными днями, но все про-имперские силы и отдельные граждане их отмечали и всячески пропагандировали.

— О-о-о, без меня, — Колька встал. — Вы обсуждайте, а у меня дела. Серьёзно. И серьёзные. Совет дружины Семиречья может быть уверен, что я оправдаю возложенное на меня доверие и ни единого доверенного рубля не потратил и не потрачу не на дело, — с этими обтекаемыми словами он поспешно убрался.

8.

В школьном штабе отряда "Охотников" царила пустота. У выезда, правда, дежурили двое Городских Теней — в юнармейской форме, с "сайгами" 20-го калибра на бедре. Шестеро их приятелей-сменщиков гоняли себе мяч на освещённой прожектором площадке. В вестибюле на диванчике спали двое дежурных-новичков. В остальном оказалось пусто. Часть помещений была закрыта, часть — открыта, но нигде — ни души. Один из знамённой группы дежурил у отрядного знамени, двое — у арсенала, но с ними не поговоришь и даже не заговоришь. В полной растерянности Колька шагал по коридору, и со стен на него смотрели картины, лозунги, портреты, карты и прочая наглядная агитация и пособия.

Он уже совсем было решил вернуться и расспросить футболистов, почему в час ночи в августе, когда ещё и слёт не окончен — тут никого нет? Обычно здесь по делу и без дела слонялись толпы людей, самых разных, а в кабинетах непременно кто-то спорил, кто-то чертил, кто-то работал на чём-то или просто пел… Но тут он увидел, что из закоулка, где располагался штаб звена Городских Теней, падает свет…

…Внутри был сам Живко Коробов, командир звена, а с ним — Гай Маковкин, его верная тень. Собственно, раз звено Живко дежурит, то и его присутствие тут понятно… Живко сидел на диванчике в полной мотоциклетной форме, только без шлема, и читал последний номер "Пионера". Гай возился за столом, прилежно составляя какой-то разноцветный график.

— Где остальные-то? — Колька развёл руками, чтобы полней отразить размеры своего удивления. — Пусто почему?

— И тебе привет, — Живко бросил журнал на стол и потянулся с треском и воем. — Все на химстанции в школе сеттельмента. Премьера фейерверка.

— На праздники, что ли, на сентябрь?

— Угу.

— Ясно… — Колька плюхнулся на диван. — Я тут подожду кое-кого?

— Да хоть живи, — зевнул Живко.

— Погоди, — Колька оглянулся, — а в дежурке есть кто-нибудь?

— Я есть, — не поворачиваясь, сказал Гай. — У меня всё сюда подключено, — он ткнул в сторону самодельного телеэкрана. — И вообще я работаю, не мешай.

— Работай… Дай журнальчик.

— Держи, — Живко протянул максимально удобно устроившемуся на диване Кольке "Пионер". Тот зашелестел страницами:

— Говорят, скоро к нему аудиоприложение будут выпускать… О. Трансевразийский мотокросс финишировал… — Колька пошелестел страницами, вздохнул печально, глаза его стали мечтательными. — У вас пожрать и попить нечего? Я за последние полдня один бутерброд съел… пойду поищу…

— Сиди, — Живко дотянулся до сигнальной кнопки. — Молодёжь принесёт, а то они скоро диван до пола продавят… Слу-ушай, — он с интересом посмотрел на Кольку, — а ты чего, собственно, сюда припёрся в час ночи? Да ещё пешком… А. Я понял. Тебя Элли вышибла из дома и ключи от "харлея" забрала?.. Это кто? Борис? Какой из семи? Борис Соколов, вот теперь понял. Вот что, Соколов, занеси-ка к Теням чего-нибудь горячего попить и два бутерброда, с чем есть, — он отпустил кнопку и кивнул Кольке. — Сейчас всё будет.

— Спасибо… Никто меня не выгонял, никто ничего не отбирал, кроме покоя… Элли уже у себя дома, наверное, а я просто пешком тут гуляю, ночь хорошая. Звездопад, между прочим…

— Готово, — Гай с удовлетворённым выдохом распрямился. — Закажу тысячу штук, везде развесим.

Они с Живко стали что-то обсуждать. Колька в "Пионере" наткнулся на отрывки из дневников последней марсианской экспедиции в Долину Маринера (1.) и уткнулся в журнал снова.

1. Гигантская система каньонов на Марсе. Единственное место на планете, где ещё до терраформирования текли постоянные реки, росли леса и было сосредоточено 90 % всей марсианской фауны. В процессе терраформирования регион был поставлен под угрозу затопления, но спасён при помощи постройки каскадов шлюзов, плотин и дамб — чтобы сохранить этот уникальный уголок планеты.

В коридоре застучали быстрые шаги. Все трое переглянулись. Колька завёл руку за спину, где за брючным ремнём торчал трофейный пистолет (это был старый мелкокалиберный ПСМ). Гай повернулся к экрану. Живко быстрым движением извлёк из-под лежавшего на спинке дивана шлема "наган". Но в следующую секунду все трое переглянулись и захихикали:

— Заказ, — фыркнул Живко. — Ох и дам я ему сейчас… Медленно ходит.

— Оставь, — буркнул Колька.

Вошёл мальчишка, помпезно-представительно нёсший на растопыренных пальцах правой руки жестяной поднос. Лицо у вошедшего было торжественно-серьёзным. На подносе стояла чашка с дымящимся чаем и лежали два бутерброда с ветчиной.

— Прошу, — мальчишка приземлил поднос на столик и поклонился, заложив левую руку за спину, а правую прижав к груди.

— Вторая линия обороны, — сердито спросил Живко, — вы какого чёрта так долго не откликаетесь?! Спали?!

Мальчишка покаянно вздохнул. Живко показал ему кулак, потом — распрямил в ладонь, махнул:

— Брысь.

— "Вторая линия обороны"! — передразнил его Колька, беря один бутерброд и провожая взглядом поспешно удалившегося младшего. — Воспитатель…

— Приходится, — вздохнул Живко. — На посту спать — не дело… Меня за такое вообще лупили…

— Время было тяжёлое. Ладно, — Колька отхлебнул чаю. — Тут вот какое дело. Я тут по дороге позвонил одному человечку… не очень хорошему, но нужному. Он сейчас сюда придёт.

— Ты начальник, — Живко пожал плечами. — Кстати… я так и не пойму, как ты собираешься использовать моё звено? — он выделил слово "моё". — Время идёт, мы ждём, а ты только вот с загадочным лицом появляешься время от времени…

— Как загонщиков на охоте, — без тени юмора ответил Колька, жуя. — И да, ещё. Когда этот человечек сюда придёт — ты сделай так, чтобы его не растерзали… Он, впрочем, уже опаздывает.

— Кто-то подъехал, — Гай щёлкнул связью. — Подъехавшего — пропустить. Проводите его сюда, парни.

— Ты хоть скажи, кто это? — поинтересовался Живко.

— Один типчик, который, возможно, поможет нам разобраться до конца с "Детьми Урагана", — рассеянно сказал Колька. — В случае чего — подыграйте, как поймёте.

В коридоре снова зазвучали шаги, и один из пионеров, молча открыв дверь, так же молча пропустил посетителя вперёд — и удалился. Тоже молча.

Вошедший в комнатку молодой мужчина был одет со щёгольской аккуратностью, совершенно не соответствовавшей выражению его лица — раздражённо-опасливому. Он отрывисто поздоровался и сел, не спрашивая разрешения; карие глаза перебегали с одного парня на другого, на третьего — и обратно, без остановки. Живко и Гай изучали ночного посетителя без малейшего проблеска интереса, зато Колька — с удовольствием, совершенно явным. Выждав хорошую паузу, он провозгласил:

— Позвольте вам представить, это — Николя — именно Николя, и не путать! — Сахно. В прошлом — мелкий жулик, шестёрка у намного более крупных и ныне большей частью покойных гадов, ныне — серый пан (1.) рынка несовершеннолетней рабочей силы нашей столицы.

1. На жаргоне — лидер какого-то незаконного занятия. Эпитет "серый" означает, что "пан" не занимается откровенной уголовщиной.

— Ты так говоришь, Ветерок, словно в работорговле меня обвиняешь, — нервно сказал Сахно, пряча руки в карманы брюк. — Я законов не нарушаю.

— Конечно, ты в дырки в них проскальзываешь, — кивнул Колька. — Сколько ты со своих сопляков берёшь? Девять из десяти?

— Я никого на меня пахать не заставляю.

— Смотрите, он ещё огрызается! — весело удивился Колька. — Да не дёргайся ты, не дёргайся, Николя. Я твои законные дела прикрывать не собираюсь. Пока.

— Да ты кто такой вооб… — взвился тот, но Колька тоже повысил голос:

— А сейчас у меня дело.

— Слушаю, — буркнул Сахно, усаживаясь поудобней. Вид у него был довольно унылый.

— Завтра вечером в восемь собери у себя на дачке всю вашу уцелевшую шушеру. Кто по краю бегает и не падает… пока. Я подъеду, мне поговорить с дядями надо. Лучше ведь я, чем… — он показал глазами в потолок.

— Коль-Коль-Коль, — зачастил Сахно, вскакивая и разводя руками, — ну о чём ты, ты о чём вообще?! У меня дача есть, машина есть, деньги — да! — есть, у нас пока не Империя и это не запрещено. Какая шуш…

Колька вытянул ногу и лениво пнул Сахно в пах. Скучно понаблюдал, как тот, несолидно попискивая, корчится в кресле, встал, подошёл, оперся на спинку:

— Завидую, — сказал он грустно. — Всё у тебя есть. Дача, машина… деньги. А у меня ничего нет… — он вздохнул. — Только вон — Живко и Гай, — и вдруг, рывком вскинув голову Сахно за волосы, тихо добавил, глядя ему прямо в глаза: — Но здесь, — и, отпустив голову мужчины, продолжал: — Завтра, в восемь вечера, у тебя на даче. Или я твой бизнес прикрою. Не как полиция, нет. Даже не как имперцы, нет. Ты знаешь — как. Будет вечер, будет ночь и утро, день второй — и твою башку найдут в унитазе с твоими же яичками на ушах вместо серёжек. Ну а теперь — пошёл отсюда. И делай, как я сказал…

… - Ты умеешь с ними разговаривать без кулаков, — заметил Живко, когда Сахно убрался — совсем не так помпезно и претенциозно, как появился. — У наших на районе никогда не получалось, я это ещё хорошо помню… — он смотрел, как Колька допивает чай. — Не один поедешь, надеюсь?

— Один. А как же иначе? — улыбнулся Колька. — Ладно, пойду… проводи, что ли?..

… - Живко, твои ребята драться готовы? — спросил Колька уже у самого выхода. — Не кулаками, по-настоящему, наверное. С оружием.

— Конечно, — без удивления откликнулся Коробов.

— Прикажи им всё время носить с собой что-нибудь серьёзное.

— Есть, понял, — кивнул Живко. Серьёзно кивнул, подобравшись, как хорошая гончая. — Ты домой сейчас?

— Да, пойду, — кивнул Колька. — Пройдусь…

…Он в самом деле был без мотоцикла. Пожалуй что — и к лучшему, он давно не ходил пешком по ночным улицам, а это было здорово. Тишина, только еле слышный шорох в кронах деревьев, да стук собственных шагов по мостовой. И мысли о том, что скоро осень… А над головой, в просветах между кронами — звёзды. На самом деле звездопад, яркие мгновенные штрихи часто рассекали небо… Если забыть о домах за кустами и деревьями слева и справа, то немного похоже на антураж "Ночных улиц" (1.) — имперского сериала, новые выпуски которого Колька ловил по кинотеатрам, чуть ли не от самого себя прячась. Глупость, конечно, а вот же ж…

1. Детский сериал из 24 часовых серий, сделанный кинокомпанией "Луч" в 23–24 г.г. Реконкисты. Посвящён приключениям группы мальчишек и девчонок из Петрограда, которые оказались в некоем параллельном измерении, в городе, как две капли воды похожем на Петроград, но с царящей вечной ночью и населённом чудовищами. 24 песни-заставки к сериалу написал 13-летний петроградский школьник Саня Лобов — и тогда не предполагалось, что он станет одним из самых знаменитых поэтов второй половины Реконкисты.

Странно. Колька даже сбил шаг. В окнах его дома — он видел их сквозь дикие заросли — горел свет.

— М? — осведомился он сам у себя, на секунду приостановившись. Ещё секунду думал про пистолет — чем чёрт не шутит? Но в конце концов решительно пересёк улицу и открыл калитку.

Дверь была не заперта, и он вошёл бесшумно. В коридоре пахло чем-то очень вкусным. Колька не успел сориентироваться в обстановке, потому что из зала появилась Элли.

— Ты? Здесь? Сейчас? — только и смог спросить Колька, растерянно закрывая за собой дверь. Девушка весело улыбнулась:

— Ты же назначил меня руководить радиостанцией? Не отпирайся, я ж сама слышала… Вот я и решила познакомиться с местом работы. Давай, мой руки и садись за стол, я рагу приготовила.

— Ты же, наверное, спать хочешь? — неуверенно предположил Колька, слегка оробев от такого напора.

— Успею выспаться, жизнь длинная… Давай, давай, всё остынет! — она подтолкнула Кольку в спину, причём чувствительно. — Я кладу! — крикнула Элли уже вслед ему.

Колька испытал странное чувство. Очень странное. Прийти домой, где тебя ждёт любимая девушка и приготовленный ею ужин… или завтрак уже? Не важно… Он дольше обычного плескался под краном и, отфыркиваясь, вышел из ванной всё ещё в задумчивости.

Элли накрывала на стол. За окнами уже потихоньку начинало светать, но в зале с его электрическим светом они казались по-прежнему ночно-чёрными. На столике обложкой вверх лежала старая книга, алые в золотой окантовке буквы, похожие на штыки, на тёмной обложке: "НА ОСТРИЕ УДАРА". Название Колька не вспомнил, но увидел иллюстрацию — трупы в развалинах, горящий танк, ещё один — идущий на двоих парней, целящихся в него из РПГ — и вспомнил книгу.

— Ты куда пропал? — Элли появилась рядом.

— Читала? — тихо спросил Колька.

— Да, — так же тихо ответила ему девушка, кладя ладони на его плечо. — Это про либерийцев (1.). Которые сражались против наших.

1. Возникшее в 16 г. Серых Войн на западном берегу Африки (на месте частей современных Гвинеи, Сьера-Леоне и Либерии) государство. Среди прочих "бандитских государств" Либерия стояла особняком, так как население её составляли бежавшие с севера политические противники англосаксов из "Фирда", не практиковавшие людоедство и старавшиеся придерживаться нормальной законности. Тем не менее, Либерия находилась в союзе с классическими бандгосударствами и в 26 г. С.В. была уничтожена десантами Англо-Саксонской Империи.

— Я тоже читал… а потом забыл про неё, — признался Колька.

— Мне их жалко, — вдруг сказала Элли. — Может, это и неправильно, но я почти плакала, когда читала некоторые места. Так их жалко… Они такие гордые и храбрые, а ничего не могут понять. И сделать ничего не могут, только погибнуть… и гибнут. Не сдаются, не убегают, а гибнут. Против наших…

Колька взял в руки книгу, полистал страницы. Запнулся о строчки…

"Я стоял, опустив бесполезный гранатомёт, ещё курившийся кислым дымом частых выстрелов, и смотрел, как все три танка идут к нам через развалины, раскачиваясь, ныряя и поднимаясь. Страшно не было. Я рассматривал их пятнистые носы без мыслей, с некоторым интересом.

— Будешь?

Я повернулся. Ян протягивал мне сигарету. Отчуждённо я заметил, что на левой руке, замотанной какой-то бумагой, у него нет большого и указательного пальцев, и левого глаза на перепачканном кровью и копотью лице не было тоже — я не мог поверить, что это Ян.

— Давай, — я принял сигарету, хохотнул: — Рак заработать всё равно уже не успею…

Он засмеялся в ответ, словно закашлялся или залаял. Затянувшись, я передал сигарету ему — мы так и стояли, так и курили её. Последнее, что нам оставалось в жизни — эта сигарета.

Или что-то ещё? Что-то, державшее нас на земле, даже когда надеяться было уже не на что, не во что и незачем стало верить? Честь — не зависит от того, что снаружи. Честь — внутри нас. Навсегда. Навечно. Смерть тут тоже ничего не способна изменить.

Я вспомнил легенду, рассказанную Яшкой. Танки шли, и всё кончалось, и очень хотелось верить, что там, в легенде — правда. Не потому, что я вдруг испугался смерти, совсем нет. Обидно было бы умереть совсем под гусеницами этих машин, зная, что враг — победил.

Пусть та легенда станет правдой. Мы все в душе верили, что она — правда.

И если она правда, если достичь того фантастического дворца могут после своей смерти лишь отважные — нам не о чем беспокоиться.

Не о чем."

Колька положил книгу на столик и вздохнул:

— Пошли есть…

9.

Разбудил Кольку шум внизу. Он едва не грохнулся с кровати, забарахтался и, сохранив-таки равновесие, услышал весёлый голос Славки:

— Заноси туда!.. Осторожней, черти, эта штука стоит больше, чем мы за всю жизнь заработаем!.. Куда к окну?! Чехол сюда!

— Славя-ан! — заорал кто-то. — Провод привезли!

— Сгружай и тяни сразу!.. Сто-ой! Куда?!

— Интересно, — признал Колька. Потёр лоб. — Ах, да! Конечно…

Натянув штаны, он спустился вниз. Около телефона слабо знакомый парень разговаривал с абсолютно незнакомой девушкой. По полу из открытой двери змеился армейский кабель. В распахнутые настежь окна было видно вездеход на дороге и кого-то из ребят — поднявшись на столб перед домом, он орудовал тестером и распевал во всё горло, не проявляя особых музыкальных данных:

— А я плыву, куда хочу, а я пою, я не молчу,

И шар земной не сам кружится, это я его верчу,

А я рыба без трусов, а я рыба без трусов,

А я рыба, а я рыба, а я рыба без трусов!!!

В зале было человек семь. Точней сказать оказалось просто невозможно — они постоянно перемещались, таскали мебель, бесцеремонно вгоняли в стену крепления для кабелей, волокли аппаратуру, кто-то орал весело:

— Раз-два-три-четыре-пять вышел зайчик погулять даю пробу даю пробу дали зайчику "сайгу" лисы из лесу бегут как слышите как меня слышитееееее?!

Кто-то, стоя на стремянке, пневматическим пистолетом вбивал гвозди в щит с гербом новой радиостанции: золотые на чёрном с белой окантовкой буквы "НАШ ДОМ", а между словами вместо дефиса золотистое окошко дома. У второго окна зала почему-то стоял РПД, обвитый лентами, как знаменитый Лаокоон — змеями.

В коридоре, посреди всего этого хаоса, стоял, уперев руки в бока и держа под мышкой берет, Муромцев. На лице его сияла улыбка творчества.

— Ясно, — сообщил в пространство Колька и, поздоровавшись со Славкой, заглянул на кухню.

Элли была там — она и ещё две девчонки в бешеном темпе готовили обед (было уже около полудня!) Элли сделала Кольке ручкой, но всем видом изобразила, что крайне занята.

— Жил тихо-мирно, так нет — на тебе… — проворчал парень и побрёл наверх — одеться, как следует. Только на это времени и хватило — появился один из Теней и притащил с собой донельзя сопливого мальчишку лет десяти, грязного, как уйгурский шаман на пятом месяце медитации.

— Вот, — заявил парень, — тебя искал.

— Слушаю, — Колька пристегнул к сапогу нож.

— Уди! — соплемастер выдернулся из руки пионера. — Пусть свалит!

— Иди, — кивнул Колька и, когда Тень вышел, поинтересовался у гостя: — Зачем я тебе?

Мальчишка бестрепетно вытер рукавом нос и сообщил "секретным" голосом:

— Сахно велел передать — всё будет, как ты сказал.

— Давай отсюда, — разрешил Колька и следом за ссыпавшимся вниз мальчишкой (он, впрочем, никуда не "свалил", а застрял на крыльце, очарованно наблюдая за царящей суматохой) спустился сам. Задержавшись около Славки, сказал: — Я уезжаю, буду, наверное, только ночью. Начнёте без меня работать?

— Какие разговоры, — кивнул Муромцев. — Только один ты никуда не поедешь, и не мечтай… — и, видя, что Колька приготовился спорить, добавил спокойно: — Иначе тебя привяжут к кровати, понял?

— Понял, — хмыкнул Колька.

Дача Сахно стояла далеко за городом, за Медео, в предгорьях Голодного. Эскорт из двух мотоциклов Колька оставил-таки у въезда на дачную тропку, куда свернул в одиночестве.

Своё обиталище Сахно, откровенно обалдевший от вольной волюшки после ликвидации его прежних хозяев, спешно возвёл аж в два этажа. На подъездной площадке стояли экипажи и две машины. За прибывшим Колькой наблюдали охранники-водители-кучера — но он прошёл мимо этой публики, как мимо пустого места. Те, кто собрался тут сейчас, были вымирающим видом — холуями денег. А эти… холуи холуёв — что может быть презренней? Никто ничего ему не сказал — юношу с жестокими и мечтательными глазами цвета фиалок все знали хорошо.

В большой горнице, куда прямиком прошёл Колька, сидели в мягких креслах одиннадцать человек. Всех их Колька знал по самым разным делам ещё с самого раннего детства — это были остатки преступного мира Семиречья, спасшиеся в последнее время тем, что спешно переквалифицировались за "околозаконные дела": спекуляция, эксплуатация малолетней рабсилы, какие-то ещё мутные затеи… После недавнего крушения монстров типа "Энергии" или "Плоды Азии" эти казались пескарями, пытающимися изобразить из себя акул.

Но от них ещё кое-что зависело… а главное — они о многом знали.

Кольку они знали тоже — не раз и не два сталкивались то тут, то там с неуступчивым мальчишкой, потом — юношей. Ему было дело до самых разных вещей, и никто не мог точно сказать, чем — и кем! — он заинтересуется в следующий момент. Теперь все присутствующие гадали, что нужно Стрелкову? И никто не воспринимал его тем, кем он, в сущности, был — пятнадцатилетним парнем.

Колька мягко перешагнул через порог и прошёл на середину зала, где и встал, широко расставив ноги в подкованных сапогах, начищенных до лунного сияния. Коротко зевнул и резко махнул рукой:

— Я всегда думал, что вы умные люди. Тихие сволочи, но — умные. А вы связались с политикой… — присутствующие возмущённо и недоумённо загудели. — Что "нет!"? — уловил это слово Колька и повысил голос. — А кто покрывает "Детей Урагана"? — он прошёлся по комнате, резко остановился: — Знаете, чем это кончится? Они укатят дальше, у них тут — ни детей, ни плетей, ни б…й… то есть, жён и подруг. А по ваши души Бахурев пришлёт Чёрных Гусар, и они вас даже на площадь перед дворцом не поведут — на ваших же воротах перевешают. Или, кто вас там знает, за вами вовсе имперская ОБХСС явится… Были — и нету. Неужели никто из вас не понимает, что жить, как раньше — нельзя? И кто не хочет жить по-новому — жить не будет вообще?

— Короче, — буркнул Абакумов. Он снабжал ширпотребом Верный и окрестности через сеть "точек", и ширпотреб шили в его собственных полуподпольных мастерских, — что от нас хотят? Нас уже и полиция тягала. Теперь ты. Нам и на "Детей" этих и на политику вообще — положить с прибором, у нас своих забот хватает.

— Так вот если вы хотите, чтобы заботы и дальше были, а не кончились раз и навсегда, — Колька улыбнулся, — то я подам вам идейку. Узнайте, кто наклал вам на порог и из-за кого вас полиция… тягает, гм. В благодарность лично мне. И живите потом спокойно, даже можем о сотрудничестве поговорить… по ряду пунктов.

— Ага, — согласился кто-то, — а они подпалят. За ними не заржавеет. Такие же цветочки, как и ваш брат…

— О, — Колька поднял палец. — Точно. А теперь слушайте и думайте. Мне можете не возражать, не соглашаться, не отвечать вообще ничего. Просто делайте выводы для себя. Никто из вас не верит, что вернётся прежняя жизнь, в которой вы были королями… или шестёрками королей. Все вы понимаете, что Империя — даже не Империя, идеи Империи! — не остановится и никто её не одолеет. Вы лишены даже утешительной возможности жадных ничтожеств прошлого — предать Родину, перебежать на сторону врага, потому что у Империи нет на самом деле сильного врага, а её соперник — англосаксы — мало чем от неё отличаются. То есть, вас ждёт гибель, — Колька помолчал сам, вслушиваясь во внимательное молчание вокруг. — Но я хочу предложить вам шанс. Это даже не ваша помощь в поимке "Детей Урагана", нет. Вам себя не переделать… хотя я не знаю, я никогда не был таким, как вы. Но у вас есть дети. Есть деньги. Есть предприятия, торговля, "дела", как вы любите выражаться. И у вас есть на самом деле шанс — последний, может быть. Постарайтесь хотя бы внешне выглядеть людьми. И дайте возможность вашим детям стать людьми. Помогайте нам. Именно нам. Пионерской организации Семиречья.

— С каких пор ты себя с ними в один ряд ставишь? — быстро спросил Абакумов. Колька растерянно моргнул, потом улыбнулся:

— Да. Подловили. Но в таком случае — я и есть пример того, что может поумнеть даже дурак. Я вас знаю. Ни на ком из вас нет ничего такого, что было бы на самом деле непрощаемым. А за помощь нашей организации вам может легче проститься то, что на вас висит. Вы спокойно доживёте свой век и оставите своих детей в мире, где им не нужны будут ваши крысиные храбрость, чутьё и планы на будущее. Своих детей, повторяю. Я знаю вас. Вы отвратительны. Но человеческое в вас есть. Я — сын Семиречья и я помню все последние десять с лишним лет. Помню, как очевидец и как участник. Вы делали и хорошие вещи. Зачастую словно бы стыдясь сами себя, но — делали. Так воспользуйтесь, чёрт вас возьми, возможностью делать их открыто и гордиться этим! — Колька перевёл дыхание. Вокруг по-прежнему было тихо. С него не сводили глаз. — И, возвращаясь к теме… особенно буду я благодарен за бывшего владельца бара "Радуга" Степана Прокудина и одного из "Детей Урагана" по имени Анатолий. Толик, — Колька ещё раз обвёл всех взглядом и улыбнулся очаровательной широкой улыбкой, которая на самом деле способна была нагнать жуть. — Это всё, о чём я хотел вас просить.

— Интересное у тебя представление о просьбах, — беззлобно сказал Сахно. — Но знаешь, ты прав. Мы поможем…

…Уже седлая мотоцикл, Колька достал радиотелефон.

— Алё… Да, я… Послушайте, пожалуйста, кто и зачем сейчас будет звонить с дачи Сахно… Да, я уже еду. Пока.

10.

В полутора километрах от дачи Колька остановил свой эскорт. Было прохладно, дул неприятный сырой ветерок. Упершись сапогом в асфальт, он несколько секунд вслушивался в ночную тишь, потом негромко сказал:

— Съедем-ка на обочину.

Пионеры повиновались молча — скатили своих "орлят" за кусты. Колька, утвердив "харлей" в стоячем положении, спросил:

— Что там у вас?

Мальчишки поняли вопрос сразу. Они все были старшего возраста и теперь молча и быстро продемонстрировали старые, но надёжные "наганы", которые официально выдавали юнармейцам в Семиречье с недавних пор.

— Перекиньте трос через дорогу, — так же ничего не объясняя, скомандовал Колька — это была именно команда. Двое перебежали через дорогу, через десяток секунд вернулись.

— За дуб закрепили, — сообщил белобрысый паренёк, подбежав и отсалютовав Кольке.

— Высоко? — осведомился тот. Белобрысый чиркнул себя по поясу. — Отлично. Подождём. По моей команде быстро натягивайте и крепите трос вторым концом… ну, хоть сюда, — он ткнул пальцем в развилку ясеня. — И ещё один подальше положите. На всякий случай… ты и ты.

Какое-то время было тихо. По дороге с гулом пронёсся автопоезд, снова стало тихо… но уже совсем ненадолго. Новый гул — слитный гул мотоциклов — услышали все сразу.

— Пять штук, идут без огней, — сказал один из мальчишек, а белобрысый спросил, крутя в пальцах гибкую дубинку:

— Они?

— Угм, — хмыкнул Колька.

Все четверо мальчишек надели шлемы, опустили забрала. Колька напряжённо вслушивался в нарастающий звук — певучий и мощный гром пяти сильных моторов. Наконец в какой-то сотне метров через лунный свет перекошенными тенями мелькнули пять чёрных силуэтов.

— Давай, — сказал Колька. Без напряжения, без команды на этот раз — просто сказал.

Трос отделился от земли и замер тугой струной неподвижно буквально в метре от колеса первого мотоцикла. Страшный тугой удар, похожий на взрыв гранаты, на долю секунды опередил взлёт — похоже, стокилограммовой машине с двумя седоками захотелось полетать на самом деле. Она сделала два оборота в воздухе — отдельно от своих беспорядочно кувыркающихся седоков — прежде чем грохнуться на асфальт.

Двое, ехавших следом, круто отвернули влево-вправо, укладывая свои машины на бок, не удержались, сами покатились по дороге отдельно от мотоциклов. Лишь двое последних успели остановиться нормально.

— Ловушка! — прокричал кто-то. Мотоциклы взревели, разворачиваясь на задних колёсах, но перед ними возник, словно по волшебству, ещё один трос.

Через секунду на дороге дрались одиннадцать человек. Схватка окончилась очень быстро, впрочем — на стороне засады было полное преимущество и во внезапности, и в решительности действий. Ни одного выстрела не прозвучало.

— Все целы? — деловито осведомился Колька, рассматривая уже хорошо знакомую алую "униформу" преследователей — это были "Дети Урагана". Ответ оказался разноречивым, но положительным.

— Что с этими делать будем? — спросил кто-то из пионеров, кивая на разбросанные по дороге тела и мотоциклы. Три или четыре человека слабо возились.

— Оставим тут, пусть их переедут к чёртовой матери, — посоветовал ещё кто-то. все нервно засмеялись.

— Мотоциклы на обочину и поджечь, — скомандовал Колька. — Этих… связать и свалить где-нибудь в кустах подальше от огня.

— Может, поближе к огню?

— Точно, такая куча жареной свинины…

— Ха. Ха. Ха, — раздельно сказал Колька. — Займитесь делом.

— Прихватим парочку с собой и поговорим, — предложил белобрысый.

Идея была заманчивой. Колька покусал губу, кивнул:

— Хорошо. Берите двоих, в хозяйстве пригодятся, — он снова достал радиотелефон. — Да, я… Кому?.. А, конечно… А кто?.. Кто?.. Интересно… Да, спасибо, до встречи… Ребята, — окликнул он свой эскорт, "кантовавший" "Детей Урагана", — я тут проедусь кое-куда.

— С тобой поехать? — спросил белобрысый, и Колька наконец вспомнил, как его зовут: Митька Шеин.

— Нет, Мить, не надо, — он с улыбкой покачал головой и уселся в седло. — Я сам. Это недолго, недалеко и безопасно.

С этими словами Колька нахлобучил шлем — и "харлей" рывком взлетел на откос дороги.

По телефону Кольке назвали фамилию Вольского — человека, который занимался торговлей стройматериалами. Сейчас, проносясь по шоссе, Колька вспоминал всё, что ему о Вольском было известно. Во время беседы тот выглядел совершено спокойно, ничем среди остальных не выделялся. Даже благожелательное у него было лицо…

Колька ощутил злую тоску. Ведь он им всем предоставлял шанс. На самом деле шанс. Кем же нужно быть, чтобы…

Нет, пожалуй, нужно торопиться и не дать ему заложить всех участников встречи. Иначе она становится бесполезной. Если он уже не сделал этого… нет, вряд ли. Вряд ли. Слишком быстро обернулись "Дети Урагана", с Вольским ещё явно не встречались, а по телефону такие беседы не ведут…

Колька прибавил газу, плавно доведя скорость почти до двухсот километров в час. Камешек навстречу, пригорок под колесом… и всё. И не во время такой ли гонки погибла Лариска? Сейчас вылетит навстречу тяжеловоз… интересно, она что-нибудь успела почувствовать?

Но он был слишком увлечён даже не целью, к которой мчался — просто скоростью, просто равной дрожью лошадиных сил, загнанных под ним и в его руках в сталь, хром и кожу. Все эти силы были послушны ему и только ему — и он продолжал выжимать из "харлея" всё, на что тот был способен…

…Вольский проснулся от того, что девчонка, приведённая с улицы, трясла его за плечо:

— Проснись, проснись… я боюсь, тут кто-то есть…

— Заткнись, — Вольский отпихнул её, желая одного — уснуть снова. — Никого тут нигде нет. Спи.

Никого и не могло быть. По двору и саду бегали два здоровенных пса. Трое охранников — дежурят внизу, в зале.

И всё-таки в следующий миг Вольский заставил себя проснуться. Потому что…

…чёрт возьми, потом что в спальне и правда кто-то был! Вольский поспешно зажёг свет у кровати и мельком остро пожалел, что так и не приобрёл привычки держать пистолет под подушкой.

Около открытого настежь окна стоял Колька мать его Ветерок. Стоял, скрестив руки на груди. И изучал постель и лежащих в ней. Девчонка, заскулив, сползла под одеяло.

— Привет, — вкрадчиво сказал Колька, отталкиваясь задом от подоконника, где остался след его сапога. — Дождь пошёл… А ты чего в спальне-то запираешься? Видишь, в окно лезть пришлось…

— Я тебя в гости не звал, — напружиненно ответил Вольский, соображая, можно ли незаметно дотянуться до кнопки вызова охраны. "Откуда он знает, что дверь заперта?! — мелькнула мысль. — Неужели… Не может быть!!!"

— Так меня и не зовут, я сам прихожу, — Колька подошёл совсем близко, от него пахло тугой кожей куртки и маслом. — Что, решил на ходу спрыгнуть?

— А если и так? — сипло спросил Вольский, следя за пустыми руками Кольки. — Живи и радуйся, мальчик.

— А не боишься? — дружелюбно спросил Колька. В его голосе был интерес.

— А чего мне бояться? — Вольский перевёл дух. — Отобьюсь, если что.

— Ну смотри, — Колька пожал плечами. — Тебе жить. Да и умирать тебе.

Девушка, выглядывавшая из-под одеяла, ничего не успела понять — просто Вольский рухнул рядом, и белую подушку тут же залило мгновенно почерневшим алым. Ещё одна струя плеснула на золотистые обои, Вольский забился, комкая одеяло и выталкивая ртом кровавые пузыри. Он что-то силился сказать, но только громко булькал — и затих, хотя кровь ещё текла.

— Замолчи, — сказал Колька визжащей девушке и вытер нож краем одеяла. Она тут же умолкла. — И не бойся. Я не убиваю женщин. Но сейчас оденься и убирайся как можно быстрей и дальше. И потеряй память, хорошо?

Убрав нож, он вышел. Девушка тут же выскользнула из-под одеяла и заметалась по комнате, собирая в охапку одежду, движимая только одним желанием — как можно скорей убраться из этого места…

…Пройдя через зал, Колька мельком посмотрел на троих охранников и ухмыльнулся. Тупая пьянь. Охранник не имеет права быть тупым. А эти — были. Он убил всех троих тем же ножом раньше, чем хоть один успел встать из-за стола — так и лежали они рядом с опрокинутыми стульями, в лужах стынущей крови, разлитых по паркету. В распахнутое окно дул ветерок. Ветерок в окно… каламбур, надо же. Стихи попробовать сочинять, что ли?

Собаки — большущие сторожевые — лежали мёртвые на тропинке посреди парка. Это были единственные живые существа, убитые сегодня, которых Колька жалел. Люди очень боятся собак, не задумываясь, что человек — даже с голыми руками — сильней почти любого пса. Человека с пулемётом боятся меньше, чем человека с ножом. Человека с ножом — меньше, чем собаки. Абсурд, Смешно. А вина собак в том, что люди — их боги. Боги не могут быть неправы… верность богам не ставится под сомнение…

Он поморщился, бросил ещё один взгляд на заколотых псов. Нет. Их было очень жалко.

11.

Окна в зале светились. На подъездной дороже стояли несколько мотоциклов. Слышно было, как кто-то играет на гитаре.

— Привыкай, — сказал сам себе Колька, ставя мотоцикл в общий ряд. — Ты сам этого хотел.

Сняв шлем и бросив в него краги, Колька вошёл в коридор. Тут отирались человек восемь, причём из них — несколько младших пионеров. Им тут было совершенно нечего делать в такой час… Около лестницы кто-то дрыхнул на спальном мешке, на кухне неразборчиво бубнили два голоса. Но основное внимание было сконцентрировано на Мелехове — непонятно что тут делающий казачонок сидел на ступеньках и, подыгрывая себе на гитаре, напевал:

— Я, между прочим, это место под студию отдал, а не под пионерскую ночлежку имени Вселенского Хаоса, — вклинился Колька. Гришка опустил гитару, вздохнул укоризненно:

— Такую песню поломал, ирод…

— А моя бабушка тоже казачка, — сообщил один из младших, с обожанием глядевший на Гришку. — Из Зареченской.

Мелехов с холодным прищуром посмотрел на него и, запустив большие пальцы за пояс, сообщил:

— Зареченцы нам — кровники.

— А… — мальчишка сглотнул, моргнул и улыбнулся: — Какие зареченцы? Ой, я ошибся, она из Дальнереченской!

Губы Мелехова зловеще скривились:

— Это ещё хуже.

Мальчишка с испугом повертел головой, но Гришка захохотал, растрепал ему волосы и снова взял гитару наперевес…

…Колька тихо вошёл в преобразившийся зал. Тут работали — двое или трое сидели за пультами, Славка просто стоял у косяка с чашкой чая и вскинул ладонь к губам, когда вошёл Колька — потому что Элли как раз заговорила в микрофон, искоса поглядывая на хронометр:

— Ну что же — это снова мы, радиостанция "Наш дом" — ваш новый друг, спутник и помощник в любых делах и начинаниях! Это мы — а вы оставайтесь с нами ближайшие полчаса или хотя бы пять минут, чтобы послушать одну старую песню — песню для тех, кто ещё не встретил своё счастье или потерял его, но не потерял надежду обрести вновь…

Она кивнула и повернулась к Муромцеву — но увидела Кольку и счастливо улыбнулась, а из контрольного динамика послышался голос женщины, певшей — негромко и печально…

Стены словно бы исчезли. Отложив шлем, Колька пересёк комнату и с поклоном подал руку Элли.

Они кружились в вальсе, и Славка у косяка смотрел на них с улыбкой, обняв чашку ладонями, пока кто-то не сказал:

— Элли, пять секунд! — и она отшагнула от Кольки, резко остановилась… но ещё какую-то секунду он держал её пальцы в своих ладонях.

— С вами снова мы, радиостанция "Наш дом"…

Славка показал в сторону кухни. Колька покрутил головой и, потянувшись, ткнул наверх. Славка кивнул и, вопросительно подняв брови, ткнул себя в грудь. Колька махнул рукой — и они пошли к лестнице.

Но Колька всё-таки оглянулся ещё раз.