Наука Плоского Мира III: Часы Дарвина

Глава 24. Когда не хватает сержантов

Что такого особенного произошло в истории викторианской Англии, что сделало её такой прогрессивной и инновационной? Почему она так отличалась от России, Китая и других стран, которые в протяжении девятнадцатого века кажется затормозили своё развитие, накопив значительные богатства, при недостатке среднего класса из инженеров, капитанов дальнего плавания, клерков и учёных? Мы не думаем, что на этот вопрос будет один простой ответ, один простой трюк, который удался только викторианской Англии, и который был удовлетворил вечное человеческое желание обнаружить одну единственную цепочку событий. Однако, как мы уже видели, история так не работает.

Хотя просто мало перечислить все способствующие этому причины — ост-индскую компанию, замечательный хронометр Харрисона, который настолько обогатил Британскую Империю, что верные сыны Империи из многих аристократических семей возвращались к родным берегам ещё умнее и богаче. квакеров и другие нонкомформисткие секты, к которым так терпимо относилась англиканская церковь. наследие Лунного Общества, включая и Королевское общество и Линнеевское общество. парламент с претензией на демократию, так что даже средний класс мог породнятся на ноги, слившись с мелкой аристократией. ремесленников, приехавших в города в поисках подходящей работы.

Мы можем продолжить этот список и дальше, однако в этом случае мы не будем совсем уверены относительно причинных связей. И даже назвав ещй в десять раз больше «причин», мы по прежнему будем вынуждены назвать в качестве причин «всё вышеперечисленное».

Являются ли это факторы причиной исторических различий, или же их следствием? Это не разумный вопрос, если вы настаиваете на ответе в формате да/нет. Скорее ответом будет «и то и другое».

Современным аналогом такого вопроса был бы вопрос о том являются ли современные ориентированные на космос учёные и инженеры причиной успеха фильмов о космосе и научно-фантастических историй или же первые научно-фантастические рассказы с их бесконечным удивлением обширности и таинственности открытого космоса вдохновили этих молодых инженеров воплотить вымысел в реальность? Конечно же, и то и другое.

Во времена ранней викторианской эпохи ученики, занятые в горшечном, железнообрабатывющем и даже в обжиге кирпичей уважали и были уважаемы своими мастерами. Вместе они закладывали прочное основание для будущих поколений. Таким же образом первые железные дороги и каналы соединяли все крупные города, все фабрики и заводы с их поставщиками и заказчиками. Эта транспортная система открыла путь для

чудесной экономической сети, которая Британия времён правления Эдуарда VII унаследовала от викторианской эпохи. Эти системы не были статичны чтобы останавливаться на достигнутом. Они были динамичны, они менялись, они являлись настолько же процессом, насколько и достижением. Они изменяли представления грядущих поколений о том где и как они жили. Даже сегодня наши города в значительной степени зависят от того, что было построено в викторианскую эпоху, особенно если это касается канализации и водоснабжения.

Изменения в мышлении порождают дальнейшие изменения. Комбинация из причин и следствий является примером того, что мы уже ранее называли комплицитностью.[86] Такой феномен возникает, когда две концептуально разные системы начинают рекурсивное взаимодействие, последовательно изменяя друг друга и таким образом эволюционируя сообща.

Обычным результатом является то, что они прокладывают себе путь туда, куда не смогли бы добраться поодиночке. Комплицитность это не только «взаимодействие», когда две системы объединяются силами ради достижения определённого результата, и только когда они сами зависят от результата. Всё куда более радикальнее, поэтому всё изменяется. Этот процесс может уничтожить даже исходный вариант, так что от первоначальных отдельных систем ничего не остаётся.

Социальные изменения, которые были вызваны (хотя и не исключительно) прорывом и находчивостью викторианской эпохи, очень на это похоже. Из-за возникшего отбора, а так же из-за того, что лучшее развитие получается при лучшем управлении и лучше всего задуманных частях растущей системы, возникла рекурсия. Успехи и благородные ошибки предыдущего поколения вдохновляет следующее на строительство нового мира. То, что можно назвать синдромом Евротоннеля, зачастую возникает в капиталистических, демократических обществах, а не в тоталитарных государствах вроде современных арабских стран или Индии двадцатого века. И точно не в России или Китае девятнадцатого века: обе страны были богаты, однако не имели респектабельного среднего класса.

Средний класс викторианской эпохи был уважаем как стороны рабочих, жизни которых он эксплуатировал, так и со стороны аристократов, чьи взгляды на международную политику всё больше интегрировались со сферой торговли. В политических системах России и Китая не было экономически крепкого среднего класса которые могли следовать моде или создавать свою, которые могли поддержать романтические и рискованные начинания. Британцы будут продолжать поддерживать постройку туннеля под Ла-Маншем, или запуск на Марс Beagle-2, потому что такие вещи романтичны и даже героичны, хотя и вряд ли были бы очень прибыльными. Продолжительный исторический опыт ясно демонстрирует то, что первая попытка построить любой крупный тоннель обычно сталкивается с финансовыми проблемами (хотя даже после успешной постройки тоннеля) после целой серии попыток поддержать убыточное предприятие. Затем руины бизнеса будет проданы за бесценок, а иногда и национализированы или в значительной степени финансируются государством — в этом случае бизнес будет зиждиться на успехах своих основателей. Только благодаря такой деланная экономики в бизнесе до сих пор сохранились первоначальные компании участвующие в строительстве тоннеля под Ла-Маншем. По крайней мере с британской стороны тоннеля строительство вели частные компании.

Некоторые проекты настолько романтичны, притягательны и настолько трудны в исполнении, что для того чтобы раскачаться им необходимы три или четыре попытки. И рекурсивная структура комплицитого вида держит их на плаву.[87] Инженер Томас Телфорд знаменит в частности знаменит и своими мостами. Способность извлекать выгоду из своих успехов была и причиной и следствием его известности, которой он достиг за счёт того, что теперь называется «налаживаем связей» с аристократией, членов правительства и промышленников. Как говорят, он был знаменит своей знаменитостью. Похожие предприятия в Америке продемонстрировали большую финансовую отдачу при подсчёте итогов. Так что Джон Д. Рокфеллер, Эндр Карнеги и им подобные получали поддержку потому что это гарантировало получение выгоды, а не потому что это предприятие воодушевляло лозунгами вроде» За Королеву и страну». В начале двадцатого века в Америки существовал гигантский завод Форда, тогда как в Англии было множество машиностроительных концернов вроде Morris Garage (MG).

Ранее мы уже обсуждали другие главные причины того, почему общества вроде Англии викторианской эпохи были способны подобно барону Мюнхгаузену. вытащить себя за волосы. Они вырвались за рамки старых ограничений и создали новые правила. В первой и второй части «Науки Плоского Мира» мы объяснили почему космический болас (нечто вроде гигантского Колеса Обозрения на орбите) способен осуществлять перевозки людей в космосе более дешевым способом по сравнению с тем, который предполагает использование ракет — фактически даже используя гораздо меньше энергии, чем можно рассчитать используя ньютоновские законы движения и гравитации.

Мы пойдём ещё дальше и упомянем о космическом лифте — очень прочном тросе, спущенном с геостационарной орбиты — построить который было бы гораздо сложнее, но который требовал бы ещё меньше энергии.

Хитрость в том, что люди и груз, опускающиеся вниз, помогают поднимать других людей и груз наверх. В этом случае энергические свойства будут соответствовать всем основным математическим правилам, однако сама ситуация предоставляет неожиданный источник энергии.

Такие устройства будут работать лучше чем ракеты, однако не потому что будут использовать принципы теории относительности или хитрости вроде квантовой теории. Или потому что не будут подчинятся законам Ньютона (а они подчиняются) в области их применения. Напротив, в боласе и космическом лифте будет увековечено новое изобретение, так что космонавты, которые в тонких слоях атмосферы попадут в кабину боласа из космической ракеты вскоре могут покинут кабину в 400 милях выше. Двигаясь с нужной скоростью возможно будет поймать проходящую на высоте 400 миль кабину боласа, которая может вознести его спустя сутки на необходимую орбиту, чтобы поймать кабину боласа на высоте 15 000 миль, которая спустя две недели поднимет его до геостационарной орбиты высотой в 22 000 миль. Такие машины могут работать за счёт использования их для спуска ценного сырья (например астероидов) на Землю или (в случае боласа) подобно садовым качелям, используя менее мощные двигатели на солнечных батареях или отпуская привязь кабины по мере вращения боласа.

Как только мы инвестируем исходную крупную сумму средств в постройку таких механизмов, технология ракетостроения в значительной степени устареет, подобно тому как гужевой транспорт и тягловые животные были вытеснены двигателем внутреннего сгорания. Конечно, нельзя поместить 500 лошадей перед огромной баржей, потому что на берегу канала просто не окажется для них места. Однако двигатель в 500 лошадиных сил это уже совсем другое дело. Конечно, ракета использует слишком много топлива чтобы быть практичным методом для массовой доставки людей и груза на орбиту, однако это не единственный способ доставить их туда. Да, законы Ньютона по прежнему в силе, и за то, чтобы поднять всё конструкцию вверх придётся заплатить ту же цену, что и за доставку людей на орбиту. Однако как только техника будет установлена, больше никому платить не придётся. Если вы сомневаетесь, поднимитесь на верхний этаж небоскрёба на лифте, обратив внимание на то как противовесы опускаются вниз. А затем, что бы наш посыл достиг цели, поднимитесь вверх по лестнице.

Текстовый редактор, который мы использовали для написания этой книги является метафорическим космическим лифтом в сравнении с пишущей машинкой (помните такие? может быть и нет). Современный автомобиль это космический лифт в сравнении с Ford model T и an Austin-7, которые сами по себе были боласами, тогда как паровые двигатели 1880 были ракетами. Представляя себе инвестиции в систему железных дорог и каналов викторианской Англии, можно понять как эти огромные инвестиции изменили правила, чтобы последующим поколениям было доступно то, что было невозможным для их предков.

Викторианство не было ситуацией, оно было процессом. Рекурсивным процессом, которые сам создаёт новые правила и новые способности, подобно тому как предшествующий тяжёлый труд и инновации привели к новому капиталу, деньгам и инвестициям. Новые нищие возможно были лучше, чем сельская беднота. Именно поэтому люди стекались в города, где жить было проще и интереснее, чем в сельской местности.

Прибывшие в город становились рабочей силой для строительства новой индустрии. А так же обеспечивали потребительскую базу. В пригородах большинства городов до сих пор можно встретить дома для рабочих, которые являлись не только жильем для используемой рабочей силы, но и стали источником нового капитала для молодого аристократа, вернувшегося из Голд коста, и открывшего завод по производству солений. Он попробовал соусы приготовленные на Мадагаскаре или Гоа, оценил их вкус и подумал, что сможет продавать их рабочим в качестве приправы к колбасе и бекону. Представьте его на мгновение в виде слабовольного чуда, которое решило нанять тридцать человек чтобы смешивать тропические фрукты и варить их в больших чугунных чанах. Чаны были изготовлены в Шеффилде и были провезены на узкой лодке по каналам и таким образом дали заработок около пятидесяти рабочим, которые производили обычные чаны и котлы.[88] Его компания по производству солений поддерживала целую небольшую индустрию на протяжении нескольких поколений: поставка угля для топки, из привезённых и выращенные здесь фруктов и специй изготавливались соусы, производство стеклянной тары, печать этикеток..

На его фабрике были заняты полдюжины дам среднего возраста, выполняя различные задачи, в том числе и начальствуя над некоторыми из мужчин. Это было ново (по крайней мере вне дома и семьи). Женщины так же получала работу уборщиц, возможно секретарей некоторых старших сотрудников — женщина сама зарабатывающая деньги была массивным колом в спину патриархального общества. В этом обществе контроль над своими средствами был редкостью даже для куртизанок, так что Мими из «Богемы» куда более реалистичный персонаж, чем Флора из «Травиаты». Законы и обычая в то время значительно отличались от того, что считается «нормальным» сейчас: женщины всех возрастов сексуально угнетались, большое количество рабочих погибло из-за несчастных случаев на производстве и загрязнений.

[89] Путём их страданий и побед — были возможны победы и достижения следующего поколения.

Современные англичане являются неотъемлемой частью этого процесса, и для того, чтобы понять, почему достижения нашей викторианской эпохи будут поучительны для нас, мы должны понимать что происходило тогда.

За исключением множества крошечных, между Викторианской Англией и Россией (или Китаем) существовало одно большое отличие.

Британская нация имеет несколько источников социальной разнородности, диссидентства и демонстрации обществу разных образов действий и понимания. Религия была очень разнообразна: начиная от Баптисткой церкви и дома для встреч квакеров и заканчивая католическим собором и синагогой с её странно одетыми прихожанами, один из которой может оказаться вашим адвокатом и бухгалтером. В России и Польше случались погромы (в частности в конце девятнадцатого века), в Англии же были только пошлины. Даже в английских тюрьмах были уважаемы разнообразные религиозные обряды, возможно даже больше в отношении нарушений, чем практики, хотя теория была хорошо известна, и поощрялось (если не предписывалось) соблюдение закона. Существовала свобода слова, мысли и дела. После Второй Мировой войны и победа над нацизмом великой ценой, когда Лондон всё ещё находился в руинах, а продовольствие было нормированным, сэр Освальд Мосли был известным фашистом, чей отряд чернорубашечников отправился в Ист Энд для пропаганды расистских взглядов. Джек участвовал в уличных столкновениях с ними примерно раз в месяц. Он был доволен, что их ужасные речи были разрешены законом. В США или России Мосли соответственно отправили бы за решетку или избрали президентом. Таков был контекст более чем принятой неоднородности и разницы. И он был частью традиции, восходящей к Викторианской эпохе.

Большое различие, которое сделало Викторианскую Англию такой успешной, само по себе рекурсивно способствовало всем историям успеха, и благодаря разрозненному характеру этих успехов, таких как квакеры, железные дороги, прекрасные мосты, меньшее количество голодающих детей, успехов в лечении некоторых болезней, само по себе было окружающей средой и контекстом, который обеспечивал разницу.

Для особенно наивного вида историков было модно указывать на социальный контекст научных теорий, и утверждать что из этого следует что наука социально обусловлена. По той же причине утверждается, что в подобных источниках отрицается авторитетность науки, а поэтому её истины следуют социальным соглашениям.

Эволюционисты Викторианской эпохи являются точным опровержением таких взглядов.

К примеру, Уоллес родился в бедной семье, некоторое время был учеником часовых дел мастера (очевидно добиться этого было поручено одному из наших волшебников), а затем стал успешным (но неимущим) агентом по продаже земельных участков, а после более успешным ловцом диких животных и коллекционером растений. Ему не удалось заработать достаточно денег, чтобы оказаться в верхних слоях среднего класса, хотя его звезда загорелась одновременно со звездой Дарвина.

Дарвин происходил из семьи мелких аристократов, его родители жили в достатке и самым подходящим для него было стать священником и на самом деле написать Теологию Видов. Другие проэволюционисты как Оуэн (по ошибке принятый Дарвиным за анти-эволюциониста из-за своего тщательного анализа анатомических следствий идей Дарвина и Уоллеса о естественном отборе), Спенсер, Кинглсли происходили из различных слоёв общества. Мы уже видели, что первый тираж «Происхождния видов» не соответствовал рынку и все экземпляры были раскуплены на следующее утро после выхода книги в продажу. Произошло бы такое в 18-ом веке в Индии? В царской России или после революции? В Соединённых Штатах — возможно. И в немецкой части Пруссии. Историй Диккенса, критически настроенных по отношению к существующему порядку, с тревогой ожидали все слои общества в Англии и большая часть на востоке США.

Не было бы удивительно, если бы различные группы этого разнородного общества подхватили бы разные идеи в соответствии с их верой и философией. Однако то, что на самом деле случилось и с Дарвиным и с Диккенсом (а позже и с Уэллсом) было общим признанием их радикальных идей среди всего разнообразия социальных групп. Похожие альтернативные взгляды приветствовались во множестве разнообразных слоев общества. И более того, что в любом другом обществе, поскольку инакомыслие было почти правилом. Клубы рабочих стали очагами разумных споров благодаря тому что Образовательная Ассоциация Рабочих организовала вечерние занятия. Образованию обычного человека способствовали новые колледжи и Британская Ассоциация Содействия Развития Науки.

В какой-то степени это относится ко всем зачаткам университетов викторианской эпохи, которые были порождены благотворительными дискуссионными кружками в крупных городах. Эти здания из красного тёмного кирпича, которые можно было найти в центре любого промышленного города Англии, очень отличались от древних университетов. Половина здания (или другое здание напротив) зачастую являлась городской библиотекой — тем самым учреждением, которых в то время ещё не было в России или Китае. Эти организации открывали путь развития для многих ремесленников. По всей Викторианской Англии были сотни таких учреждений.

Реальные университеты среди которых Оксфорд, Кембридж, Эдинбургский Университет и Университет Сент Эндрюса поддерживали традиционность посредством классической литературы и управленческих искусств. Медленно появляются науки, в основном в качестве теоретической физики и астрофизики для которых необходимы только мозги и грифельная доска. Практические науки вроде геологии, палеонтологии, химии и зоологии имели место в пробирках тёмных и грязных лабораторий. Душистым гербарием расцветала ботаника. Такие занятия имели довольно низкий статус по сравнению с математикой и философией и ассоциировалась с работой руками в грязи. Однако археология, в силу своей продолжительной связи с классическим миром и артефактами имела более высокий статус.

В общем и целом процветающий средний класс не стремился к этим тайным искусствам. Им была необходима техническая и научная информация, не возня с теориями а что-то важное и романтическое. Они не хотели ничего классического, и уж точно не классиков. Университеты по прежнему требовали классического образования от всех заинтересованных студентов, и даже в 1970-ых годах от абитуриентов требуется знание иностранного языка (в качестве доказательства кажется некоторой культуры. от проступающих на художественные специальности не требуется знаний по математике или других точных наук).

Профсоюзы и гильдии ремесленников образовали систему ученичества, и во многом это была модель их собственной образовательной системы.

Эти организации, особенно WEA, обеспечивали как раз то что нужно при направлении и контроле со стороны гильдий ремесленников и избранными представителями в совете, которые помогали контролировать их отношения с представителями местной промышленности, особенно в отношении ученичества. Экзамены «City&Guilts», выдача сертификатов и дипломов были образовательной валютой этих самоорганизующихся образовательных систем и просуществовали до 1960-ых годов. Они были свидетельством того что бывшие ремесленники а теперь квалифицированные рабочие достойны уважения со стороны своих коллег.

Такая тактика вытягивания себя за волосы к респектабельному и цивилизованному образу жизни контрастирует с отношением университетов к выбранным членам в местный совет. Подобно древним университетам, новые университеты вроде Бирмингема и Манчестерского университета награждают выбранных сановников, мэров и членов совета почётными степенями. Эти пустые титулы контрастируют с полученными сертификатами ремесленников и почётными степенями для выдающихся учёных в знак признания и уважения, обеспечивают лояльность политических властей и в целом обесценивают академию. К сожалению, обилие таких молодых университетов в Англии конца двадцатого века привело к тому, что в моду снова вошли не-техические и даже не-научные дисциплины, за исключением разве что образования ремесленника, которое в конце викторианской эпохи было довольно полезным. Девальвация всех видов учёных степеней продолжается с довольно быстрой скоростью, тогда как альтернативные и более достойные пути саморазвития уже атрофировались.

Важно ли это?

На самом деле важно. Оуэн Харри родился в бедном местечке близ Кардиффа и стал самым молодым среди старших техников зоологического отдела Джека в университете Бирмингема, а позже стал старшим преподавателем в Университете Белфаста. И возможно это он наиболее точно описал главное негативное последствие всей ситуации как «недостаток сержантов».

Вот вам история о подготовке и экзаменовке офицеров Британской армии 1950-ых годов. Одним из важных вопросов был: «Как вы будете копать траншею?». Правильным ответом был: «Я скажу, «Сержант, выкопать траншею!»». Сержанты устраивают все дела. Они не разбираются в том что и когда делать: это прерогатива офицеров, которые теоретически должны составлять мозг организации. Офицеры решают что делать, однако не имеют представления о том, как это сделать. На самом деле сержанты не делают все дела сами, за исключением редких случаев, когда им приходится это делать. Их роль в том, чтобы организовать кооперацию зачастую некомпетентного, но хорошо вышколенного взвода солдат. Сержант — это прослойка необходимая для эффективного взаимодействия: они знают как всё сделать. Рядовые умеют делать только то, что им скажут. Их не учат ничему другому.

Мы ничего не говорим об эффективности. Обычная ошибка считать эффективность тем, к чему нужно стремится. Понятие «эффективность» заимствовано из машиностроения и физики как мера того что вы получили по отношению к тому, что вы вложили. В некоторых отношениях сержанты — это наименее эффективный способ добиться цели. Они имеют склонность к повторению и сарказмам, уверенные в том, что только некоторые из новобранцев освоят основной уровень подготовки с некоторой степенью компетенции. Однако сержанты очень эффективны и являются частью надёжной системы.

Дарвин и Уоллес, Спесер и Уэллс прошли через такую надёжную систему. Какими бы разными они ни были все они знали, что написать книгу было главным способом воздействия на общество. Тогда не было ни телевидения, ни кинотеатров, в театры и оперу ходила лишь небольшая часть людей — и то в основном на музыкальные концерты и пантомиму под Рождество. Диккенс, Кингсли, сестры Бронте и Томас Харди заставили множество людей начать думать и жить по-новому. Клубы для рабочих и их связь с городскими библиотеками вознесли навыки чтения на качественно новый уровень.

Так что публика вполне созрела для убедительных текстов, которые могли растревожить их упрощённые библейские знания новыми верованиями и даже атеизмом. Хаксли, бульдог Дарвина, продвигал дарвинизм как альтернативу созданному Богом миру. Из заинтересованного среднего класса викторианской Англии возник наш с вами современный светский век, где Бог остался уделом чуть менее современного духовенства. Современное духовенство не верит в двенадцати-футового англичанина на небесах с Царством Небесным и вечной коктейльной вечеринкой Букингемского дворца. В частности благодаря французским философам, которые продолжали свою изощрённую богословскую критику ещё со времён Вольтера, наше духовенство отступило от строгого стиля викторианского христианства. Такая форма англиканства утверждала, что Бог действительно присматривает за британским народом сверху, и не обременяла себя прилюдными молитвами. Вполне хватало и ритуалов, если они были не такими шумными как у валлийцев или эффектными как у католиков.

Мы утратили строгие, но простые религии, мы утратили успехи в образовании, однако обрели светское общество, неоднородность которого сделала его настолько надёжным не только в викторианскую эпоху, но и позже. Тем не менее мы проводим реформы в сфере образования, которая не способна подарить обществу столь образованных людей, которые способствовали материальному и теоретическому прогрессу как викторианской, так и последующей эпохи.

Есть два пути выхода из такой плачевной ситуации. Во второй части «Науки Плоского Мира» мы называли человека — Pan narrans — шимпанзе рассказывающим. Наш общий посыл сводится к тому, что людям необходимо сочинять истории чтобы мотивировать самих себя, намечать цели и отличать добро от зла.

Мы продолжим.

Мы верим, что прогрессивный и цивилизованный человек должен называться Polypan multinarrans[90], если можно продолжить нашу метафору. Человеческие существа должны стать более разнообразными, уважать и радоваться непохожестям друг друга, а не боятся и не притеснять их. И простого объяснения не достаточно. Чтобы понимать (а это полезное философское умение для принятия важных решений) в большей части случаев, одного объяснения бывает недостаточно.

Людей вполне устраивают простые объяснения, потому что они оперируют тонкими причинно-следственными связями, похожими на наши собственные воспоминания и логические выводы. Однако реальный мир, и даже мир человеческих предпочтений, неприязней и предрассудков (настолько сильных, что наша и жизнь и жизни наших близких, не имеют смысла без них) устроен совсем не так.

Ради самих себя и ради всех за кого мы несём ответственность, ради тех кто уважает нас мы должны развить в себе такое понимание. Мы можем сделать, одновременно охватив несколько не согласующихся между собой объяснений каждой головоломки. Мультиповествование: много историй. Так что вопреки истории, которую мы вам сейчас рассказали, одного человека никогда не будет достаточно, будь-то Ньютон, Шекспир или Дарвин. Наш вымышленный Дарвин это символ бесконечного потока всех Дарвинов, бросающих вызов ортодоксальности, великолепной сети всех мыслителей-новаторов и радикалов. Люди которые с помощью скандалов стараются сохранить древние культуры не получают ничего кроме общего презрения к своим целям. Своими же методами, они губят собственное дело, кроме того их выдаёт ужасная нехватка уверенности в том, что всё, что для них имеет значение, может сохраниться и без применения принуждения и насилия.

Вернёмся снова к сержантам, как к способу в самом деле что-то выполнить: «Сержант! Выкопать траншею!». Именно так действует Polypan multinarrans. Сколько людей требуется чтобы понять устройство авиалайнера? А чтобы его построить? Рекурсия в технике действительно похожа на биологическую эволюцию и в самом деле расширяет фазовое пространство. И она расширила его настолько, что большинство из нас практически не понимает того, как устроен наш мир. А фактически это важно, что мы этого не понимаем, потому что для одного человека это было бы слишком много.

Но мы в самом деле должны понять, на что похож наш мир. В противном случае мы не просто потеряем сержантов: мы не сможем построить самолётов, которые будут летать, посудомоечных машин, которое будут мыть посуду, машины, которые не будут загрязнять воздух (как сейчас). Мы не сможем лечить (некоторые) болезни, кормить (большую часть) населения планеты, строить дома, одевать и чистить процветающее человечество.

Наш мир меняется, меняется очень быстро, тогда как мы сами являемся неизбежными участниками таких изменений. Если мы остановимся в развитии, подобно нашей вымышленной викторианской Англии, то мы погибнем. Оставаться там, где мы сейчас — это не подходящий вариант. Мы не можем существовать за счёт статических ресурсов.

Мы заставляем наш мир вращаться изобретая новые, невообразимые правила и возможности, рассматривая альтернативы и принимая решения, которые выглядят и действуют как проявление «свободы воли», если они действительно детерминированы. Мы создаём своё настоящее чтобы создать её большее будущее. В основе науки лежат технологии, а в основе технологий — наука, ступеньку за ступенькой, создавая устойчивую лестницу к экстеллекту.

Является ли это ещё одной ступенькой?

Если прошлая это чужая страна, то будущее это другой мир.

А кроме того..

Как однажды заметил Эйнштейн, самое замечательное, что вселенную можно постигнуть. Не во всех тонкостях, но хотя бы для того чтобы не чувствовать себя в ней неуютно. И в этом есть смысл — так же как и в историях о Плоском мире. Который удивителен, потому что факты не имеют смысла: таким жёстким правилам может подчинятся только хорошо созданная выдумка.

Часть этой постижимости можно объяснить. Мы эволюционировали во вселенной, и эволюционировали с тем чтобы выживать в ней. Для выживания было крайне важным умение рассказывать самим себе истории на тему «а что если..». Мы были отобраны природой чтобы рассказывать такие истории.

Тем не менее, ничуть не проще объяснить почему вселенную можно представить в виде историй, рассказанных человеком. Но если бы это было не так, мы бы не смогли их рассказать, верно?

И это вновь возвращает нас к Дарвину, архитектора нашего с вами настоящего и своего будущего, и без сомнения чуждого любому жителю викторианской Англии. В 18-ой главе он сидит на «густо заросшем берегу», наблюдая за птицами и насекомыми, и размышляет о природе жизни. Последний параграф «Происхождения видов», который начинается с лёгкого размышления о живописных берегах, завершается революционным выводом: «Таким образом, из борьбы в природе, из голода и смерти непосредственно вытекает самый высокий результат, какой ум в состоянии себе представить, — образование высших животных. Есть величие в этом воззрении, по которому жизнь с ее различными проявлениями Творец первоначально вдохнул в одну или ограниченное число форм; и между тем как наша планета продолжает вращаться согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала развилось и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и самых изумительных форм.»