Насколько прочно Основание

Глава 2 МАРТ, Год божий 895

Доменная печь ревела, изрыгая в ночь раскаленную ярость, и резкий запах угольного дыма смешивался с запахом горячего железа, пота и, по крайней мере, тысячи других запахов, которые отец Пайтир Уилсин не мог определить. Смешанный запах целеустремленности и трудолюбия тяжело висел во влажном воздухе, слегка царапая горло даже через оконные стекла.

Он стоял, глядя из окна кабинета Эдвирда Хаусмина в жаркую летнюю тьму, и задавался вопросом, как он сюда попал. Не только о поездке в этот офис, но и о том, почему он был здесь… и к тому, что происходило в его собственном разуме и душе.

— Бокал вина, отец? — спросил Хаусмин у него за спиной, и священник отвернулся от окна.

— Да, спасибо, — согласился он с улыбкой.

Несмотря на все свое невероятное (и неуклонно растущее) богатство, Хаусмин предпочитал по возможности обходиться без слуг, и молодой интендант наблюдал, как он сам наливает вино. Железных дел мастер протянул один из бокалов своему гостю, затем присоединился к нему у окна, глядя на огромное пространство крупнейшего металлургического завода во всем мире.

Уилсин признал, что это было потрясающее зрелище. Ближайшая к окну печь (на самом деле она была не так уж близко, признал он) была лишь одной из десятков. Они дымились и дымили, как множество вулканов, и когда он посмотрел направо, то увидел поток расплавленного железа, светящийся белым сердцем ярости, вытекающий из печи, которую только что открыли. Сияние дымящегося железа освещало лица рабочих, обслуживающих печь, превращая их в демонов-помощников из кузницы самой Шан-вэй, когда раскаленная река вливалась в ожидающие формы.

Литейные заводы Хаусмина в Делтаке никогда не спали. Прямо на глазах у Уилсина тягловые драконы тащили огромные повозки, груженные коксом, железной рудой и дробленым известняком, по железным рельсам, проложенным Хаусмином, ритмичный стук и лязг молотов с водяным приводом, казалось, вибрировал в его собственной крови и костях. Когда он посмотрел на восток, то увидел сияние фонарных столбов, выстроившихся вдоль дороги до самого Порт-Итмина, портового города, который человек, ставший известным во всем Сейфхолде как «железный мастер» Чариса, построил на западном берегу озера Итмин специально для обслуживания своего комплекса. Порт Итмин находился более чем в четырех милях отсюда, невидимый на расстоянии, но Уилсин без труда мог представить фонари и факелы, освещающие его никогда не умолкающую набережную.

Если бы Клинтан мог это увидеть, он бы умер от апоплексического удара, размышлял Уилсин, и, несмотря на его собственные внутренние сомнения — или, возможно, даже из-за них — эта мысль доставила ему огромное удовлетворение. Еще…

— Я с трудом могу поверить во все, чего вы достигли, мастер Хаусмин, — сказал он, махая своим бокалом в сторону всего, что было за окном. — И все это из ничего, кроме пустой земли всего пять лет назад. — Он покачал головой. — Вы, чарисийцы, сделали много удивительных вещей, но я думаю, что это, возможно, самое удивительное из всех.

— Здесь была не совсем «пустая земля», отец, — не согласился Хаусмин. — О, — ухмыльнулся он, — правда, это была не более чем пустая земля, но здесь была деревня. И рыбацкая деревушка в Порт-Итмине. Тем не менее, я соглашусь с вашей точкой зрения, и, видит Бог, я, так сказать, оставил достаточно меток на этой земле.

Уилсин кивнул, принимая небольшое исправление. Затем он вздохнул и повернулся лицом к хозяину.

— Конечно, я подозреваю, что великому инквизитору было бы что сказать, если бы он мог это увидеть, — сказал он. — Что, скорее, и является целью моего визита.

— Конечно, это так, отец, — спокойно сказал Хаусмин. — Я не добавил ничего сверх того, что мы с вами обсуждали, но вы бы пренебрегли своими обязанностями, если бы не убедили себя в этом. Я думаю, что, вероятно, уже слишком поздно проводить какие-либо проверки сегодня вечером, но завтра утром мы посмотрим на все, что вы хотите увидеть. Я бы попросил вас взять с собой проводника — там есть некоторые опасные процессы, и мне бы не хотелось случайно испепелить интенданта архиепископа, — но вы можете сами решить, на что вы хотите посмотреть или изучить, или с кем из моих руководителей или сменных работников вы хотели бы побеседовать. — Он склонил голову в жесте, который не совсем походил на поклон. — Вы были исключительно вежливы и добросовестны в чрезвычайно трудных обстоятельствах, отец. Я не могу просить о большем, чем это.

— Я рад, что вы так думаете. С другой стороны, должен признать, что бывают времена, когда я задаюсь вопросом — беспокоюсь о — ящере, которого вы оседлали здесь. — Уилсин еще раз махнул бокалом в сторону освещенной огнем ночи за окном. — Я знаю, что ничто из того, что вы сделали, не нарушает Запретов, но сам масштаб ваших усилий и… инновационный способ применения ваших знаний вызывает беспокойство. В Предписании предупреждается, что перемены порождают перемены, и, хотя в нем ничего не говорится о масштабах, есть те — не все из них, безусловно, сторонники Храма, — кто беспокоится о том, что инновации такого масштаба неизбежно разрушат Запреты.

— Что должно поставить вас в крайне затруднительное положение, отец, — заметил Хаусмин.

— О, это действительно так. — Уилсин тонко улыбнулся. — Помогает то, что архиепископ Майкел не разделяет этих опасений, и он поддержал все мои решения, касающиеся ваших новых методов. Я не думаю, что это сделало бы великого инквизитора более благосклонным, но этого много для моего собственного душевного спокойствия. И, честно говоря, мысль о том, как отреагировал бы великий инквизитор, если бы он действительно знал обо всем, чем занимались вы и другие «новаторы» здесь, в Чарисе, мне очень нравится. На самом деле, боюсь, это часть моей проблемы.

Хаусмин пристально посмотрел на него мгновение, затем склонил голову набок.

— Я не бедардист, отец, — сказал он почти мягко, — но я был бы удивлен, если бы вы не чувствовали себя так после того, что случилось с вашими отцом и дядей. Очевидно, я не знаю вас так хорошо, как архиепископ, но, полагаю, что знаю вас лучше, чем многие, после нашего тесного сотрудничества последние пару лет. Вы обеспокоены тем, что ваш неизбежный гнев на Клинтана и храмовую четверку может заставить вас игнорировать нарушения Запретов из-за желания нанести им ответный удар, не так ли?

Глаза Уилсина расширились от уважения. На самом деле это не было неожиданностью; в конце концов, Эдвирд Хаусмин был одним из самых умных людей, которых он знал. И все же готовность железного мастера так прямо обратить внимание на проблемы посетителя и нотка сострадания в тоне Хаусмина были больше, чем он ожидал.

— Это часть проблемы, — признал он. — На самом деле, это очень большая часть. Однако, боюсь, это не совсем все. Правда в том, что я борюсь с собственными сомнениями.

— Мы все такие, отец. — Хаусмин криво улыбнулся. — Я надеюсь, что это не прозвучит самонадеянно со стороны неспециалиста, но мне кажется, что кто-то, особенно в вашем положении, счел бы это почти неизбежным.

— Я знаю, — кивнул Уилсин. — И вы правы. Однако, — он вдохнул быстрее, — в данный момент меня больше всего интересуют эти ваши «аккумуляторы». Возможно, я видел планы и одобрил их, но все же есть часть меня, которая действительно хочет их увидеть. — Он внезапно улыбнулся, и мальчишеское выражение лица заставило его выглядеть еще моложе своих лет. — Как вы заметили, трудно балансировать между моими обязанностями как интенданта и как директора патентного ведомства, но директор во мне очарован возможностями ваших аккумуляторов.

— Я чувствую то же самое, — признался Хаусмин с ответным проблеском юмора. — И, если вы посмотрите туда, — он указал в окно, — вы увидите аккумулятор номер три рядом с этой доменной печью.

Глаза Уилсина проследили за указательным пальцем и сузились, когда бурлящее свечение печи осветило массивное кирпичное сооружение. Как он только что сказал, он видел планы аккумуляторов Хаусмина, но простые чертежи, какими бы точными они ни были, не могли подготовить его к реальности.

Огромная башня поднималась на пятьдесят футов вверх. Вокруг нее сгрудились три доменные печи, а на дальней стороне тянулось в ночь длинное широкое строение — своего рода мастерская. Она была высотой в два этажа, ее стены были пронизаны огромными окнами, чтобы использовать преимущества естественного освещения в течение дня. Теперь эти окна светились внутренним светом, льющимся от фонарей и перемежающимся частыми, гораздо более яркими вспышками света от печей и кузниц внутри нее.

— Через пару месяцев у меня будет девять таких, и они будут запущены, — продолжил Хаусмин. — Честно говоря, я бы хотел иметь больше, но в этот момент мы приблизимся к той мощности, которую может обеспечить река. Я подумывал о том, чтобы проложить акведук с гор, чтобы увеличить подачу, но, честно говоря, акведук, достаточно большой, чтобы обеспечить даже один аккумулятор, был бы слишком дорогим. Если уж на то пошло, это потребовало бы слишком много рабочей силы, которая мне нужна в другом месте. Вместо этого я рассматриваю возможность использования ветряных мельниц для откачки воды из озера, хотя там тоже есть некоторые технические проблемы.

— Я могу себе представить, — пробормотал Уилсин, задаваясь вопросом, что произойдет, если аккумулятор, который он мог видеть, даст течь.

Использование водяных цистерн и резервуаров для создания давления воды в водопроводных и канализационных системах отличало Сейфхолд с момента его создания, но никто никогда не рассматривал возможность их использования так, как применял Эдвирд Хаусмин. Вероятно, подумал Уилсин, потому что ни у кого другого никогда не хватало наглости мыслить в таких масштабах, как у железного мастера.

Новые доменные печи Хаусмина и «подовые печи» требовали такого уровня принудительной тяги, о котором никто никогда раньше не задумывался. Он доводил их до неслыханных температур, рециркулируя горячий дым и газы через дымоходы из огнеупорного кирпича, чтобы рекуперировать и использовать их тепло так, как никто другой никогда не делал, и его производительность стремительно росла. И казалось, что каждое новое достижение только открывало еще больше возможностей для его плодовитого ума, таких как новые массивные многотонные молоты и все более масштабные, все более амбициозные процессы литья, которые разрабатывали его рабочие. Все это требовало еще большей мощности. На самом деле гораздо большей, чем могли бы обеспечить обычные водяные колеса.

Вот откуда взялось понятие «аккумулятор».

Водяные колеса, как указывал Хаусмин в своих заявках на патент и проверку, были по своей природе неэффективны в нескольких отношениях. Самым очевидным, конечно, было то, что удобный водопад не всегда находился там, где он был нужен. Можно было бы построить удерживающие пруды, как он сделал здесь, в Делтаке, но существовали ограничения на напор, который можно было создать, используя пруды, и потоки воды могли колебаться в самые неподходящие моменты. Поэтому ему пришло в голову, что если бы он смог накопить достаточно воды, то, возможно, смог бы построить свой собственный водопад, который был бы расположен там, где ему было нужно, и не колебался бы непредсказуемо. И если бы он собирался это сделать, он мог бы также придумать более эффективную конструкцию для использования энергии этого искусственного водопада.

Во многих отношениях проверка заявления Уилсином в качестве интенданта была простой и понятной. Ничто в Предписаниях Джво-дженга не запрещало ни одного из предложений Хаусмина. Все они подпадали под триединство приемлемых сил архангела: ветер, вода и мускулы. Правда, ничто в Приказе, казалось, никогда не предполагало чего-то такого масштаба, что имел в виду Хаусмин, но вряд ли это было веской причиной отказать ему в подтверждении одобрения. И, надев шляпу директора по патентам, а не шапку священника, Уилсин был более чем рад предоставить Хаусмину патент, который он запросил.

А завтра утром я осмотрю один из них собственными глазами, — размышлял он сейчас. — Надеюсь, что не упаду внутрь!

Его губы почти дрогнули в улыбке. Он был довольно хорошим пловцом, но мысль о том, сколько воды может вместить сооружение такого размера, как аккумулятор, была пугающей. Он видел цифры — доктор Маклин из королевского колледжа рассчитал их для него, — но тогда это были всего лишь цифры на листе бумаги. Теперь он смотрел на реальность «цистерны» высотой пятьдесят футов и шириной тридцать пять футов, поднятой еще на тридцать футов в воздух. По словам Маклина, в нем содержалось около полумиллиона галлонов воды. Это было число, о котором Уилсин даже не мог подумать до введения арабских цифр, которым самим едва исполнилось пять лет. И все же вся эта вода и все создаваемое ею огромное давление были сосредоточены в единственной трубе в нижней части аккумулятора — единственной трубе, почти достаточно широкой, чтобы в ней мог стоять мужчина — ну, по крайней мере, высокий мальчик, — которая подавала отток аккумулятора не к водяному колесу, а к чему-то, что Хаусмин назвал «турбиной».

Еще одно новое нововведение, подумал Уилсин, но все еще вполне в рамках Предписаний. Джво-дженг никогда не говорил, что колесо — единственный способ генерировать энергию воды, и мы всегда использовали ветряные мельницы. Это все, чем на самом деле является одна из его «турбин», когда все сказано; она просто приводится в движение водой вместо ветра.

Однако расположение его внутри трубы позволило «турбине» использовать всю силу всей воды, проходящей по трубе под таким давлением. Не только это, но и конструкция аккумулятора означала, что давление, достигающее турбины, было постоянным. И хотя потребовалось полдюжины обычных водяных колес только для того, чтобы перекачать достаточное количество воды для питания каждого гидроаккумулятора, отток из турбины направлялся обратно в резервуары-отстойники, питающие и приводящие в движение водяные колеса, что позволяло рециркулировать и повторно использовать большую ее часть. Теперь, если планы Хаусмина по откачке воды из озера окажутся осуществимыми (как, казалось, большинство его планов), его снабжение водой — и мощностью — будет эффективно обеспечиваться круглый год.

Теперь у него также закончены каналы, — размышлял священник. — Теперь, когда он может доставлять железную руду и уголь прямо со своих шахт в горах Хант, он действительно может использовать всю эту мощь. Только архангелы знают, что это будет означать для его производительности!

Это была отрезвляющая мысль, и новое увеличение производства Делтака, несомненно, должно было сделать Эдвирда Хаусмина еще богаче. Что еще более важно, оно должно было сыграть решающую роль в способности империи Чарис выжить под безжалостным натиском Церкви Господа Ожидающего.

Нет, не Церкви, Пайтир, — еще раз напомнил себе Уилсин. — Храмовой четверки, кровожадного ублюдка Клинтана и остальных. Это они пытаются уничтожить Чарис и любого другого, кто осмелится бросить вызов их извращению всего, за что должна стоять Мать-Церковь!

Это было правдой. Он знал, что это правда. И все же ему становилось все труднее провести это разделение, когда он наблюдал, как все в церковной иерархии смиренно преклоняют колена перед храмовой четверкой, принимая зверства Клинтана, его искажение всего, чем должна была быть инквизиция и за что она выступала. Было достаточно легко понять страх, стоящий за этим принятием. То, что случилось с его собственным отцом, его дядей и их друзьями из викариата, которые осмелились отвергнуть непристойную версию Матери-Церкви Клинтана, было ужасным предупреждением о том, что случится с любым достаточно глупым, чтобы противостоять ему сейчас.

И все же, как он вообще смог занять должность великого инквизитора? Как могла Мать-Церковь быть такой слепой, такой глупой — такой глупой и потерянной в своей ответственности перед самим Богом, — чтобы доверить Жаспару Клинтану эту должность? И где были другие викарии, когда Клинтан убил Самила Уилсина, Хауверда Уилсина и других членов их круга реформаторов? Когда он применил Наказание Шулера к викариям Матери-Церкви не за какую-либо ошибку в доктрине, не за какой-либо акт ереси, а за то, что те осмелились противостоять ему? Никто из других викариев не мог поверить нелепым обвинениям инквизиции в адрес их собратьев-реформистов, и все же ни один голос не прозвучал в знак протеста. Ни одного, когда сам Лэнгхорн поручил священникам Матери-Церкви умереть, если это окажется необходимым, за то, что, как они знали, было правдой и правильным.

Он закрыл глаза, прислушиваясь к реву доменных печей, чувствуя, как дисциплинированная энергия и сила пульсируют вокруг него, собираясь, чтобы противостоять Клинтану и другим людям в далеком Сионе, которые поддерживали его, и почувствовал, как сомнение снова гложет его уверенность. Не в его вере в Бога. Ничто и никогда не сможет коснуться этого, подумал он. Но его вера в Мать-Церковь. Его вера в пригодность Матери-Церкви как хранительницы Божьего плана и послания своим детям.

Были люди, боровшиеся против коррупции храмовой четверки, но все же они были вынуждены делать это вне Матери-Церкви — вопреки Матери-Церкви — и в процессе они переносили Божье послание в другие воды, невольно меняя его направление и масштабы. Правильно ли они поступали? Собственное сердце Уилсина взывало двигаться в тех же направлениях, расширять сферу Божьей любви теми же способами, но был ли он прав, поступая так? Или все они стали жертвами Шан-вэй? Использовала ли Мать Обольщения лучшие качества реформистов, их собственное стремление понять Бога, чтобы привести их к противостоянию Богу? Поверить, что Бог должен быть достаточно мудр, чтобы думать так же, как они, вместо признания, что ни один смертный разум не был достаточно велик, чтобы постичь разум Бога? Что их работа заключалась не в том, чтобы читать лекции Богу, а в том, чтобы слышать его голос и повиноваться ему, независимо от того, соответствовал он их собственным желаниям и предрассудкам или нет? Их собственное ограниченное понимание всего, что Он видел и предопределил?

И насколько его собственное стремление принять это изменившееся направление проистекало из его собственного жгучего гнева? От ярости, которую он не мог подавить, как ни старался, когда думал о Клинтане и о том, как он издевался над инквизицией? От его ярости на викариев, которые стояли сложа руки и смотрели, как это происходит? Кто даже сейчас молча соглашался с каждым злодеянием, которое Клинтан провозглашал во имя своего собственного извращенного образа Матери-Церкви, архангелов и самого Бога?

И, хотя ему было ужасно страшно и стыдно задавать этот вопрос или даже осмеливаться признать, что он мог чувствовать такие вещи, насколько это было вызвано его гневом на самого Бога и на его архангелов за то, что они позволили этому случиться? Если бы Шан-вэй могла соблазнять мужчин по доброте их сердец, тонко извращая их веру и любовь к ближним мужчинам и женщинам, насколько легче ей было бы соблазнить их темным ядом гнева? И куда слишком легко может завести такой гнев, как у него?

Я знаю, где лежит мое сердце, где живет моя собственная вера, — подумал Пайтир Уилсин. — Даже если бы я хотел притвориться, что это не так, что меня не так сильно тянет к посланию Церкви Чарис, не было бы смысла пытаться. Правда есть правда, как бы люди ни пытались ее изменить, но стал ли я частью Тьмы в своем стремлении служить Свету? И как любой человек пытается — какое у него право пытаться — быть одним из Божьих священников, когда он даже не может знать, какова истина в его собственном сердце… или исходит ли она от Света или Тьмы?

Он снова открыл глаза, глядя на огненный простор огромного литейного комплекса Эдвирда Хаусмина, и забеспокоился.

Лампы в каюте бешено раскачивались, отбрасывая свой свет на богато сотканные ковры и блестящее дерево полированного стола. Стеклянные графины пели безумную песню вибрации, обшивка и прочные шпангоуты корпуса жалобно стонали, завывал ветер, дождь бил ледяными кулаками по световому люку, и устойчивые пушечные удары, когда нос КЕВ «Ройял Чарис» врезался в одну высокую серую волну за другой, эхом отдавались в корпусе ныряющего в них корабля.

Сухопутный житель нашел бы все это ужасно тревожным, если предположить, что морская болезнь позволила бы ему прекратить рвоту достаточно надолго, чтобы оценить это. Кайлеб Армак, с другой стороны, никогда не страдал морской болезнью, и он видел достаточно плохую погоду, чтобы нынешние неприятности казались относительно легкими.

Ну, если честно, может быть, немного больше, чем относительно мягкими, — признался он себе.

Был только поздний вечер, но, когда он смотрел через кормовые иллюминаторы на бушующее море в кильватере «Ройял Чарис», это могло быть ночью. Правда, по меркам его собственной родины, в этих относительно северных широтах в середине зимы ночь наступала рано, но даже для канала Уэст-Айл было рано. Плотный облачный покров, как правило, приближал темноту, и если эта погода была просто… исключительно оживленной, то достаточно скоро наступит худшее. Фронт, катящийся ему навстречу через море Зебедия, должен был сделать это похожим на прогулку в парке.

— Прекрасную погоду вы выбрали для путешествия, — заметил ему на ухо женский голос, который не мог слышать никто другой на борту «Ройял Чарис».

— Я ее точно не выбирал, — заметил он в ответ. Ему приходилось говорить довольно громко, чтобы коммуникатор, спрятанный в его украшенном драгоценными камнями нагрудном скипетре, мог уловить его голос среди всего этого фонового шума, но вряд ли кто-нибудь подслушивал его в такую погоду. — И твое сочувствие не впечатляет меня, дорогая.

— Чепуха. Я знаю тебя, Кайлеб. Ты прекрасно проводишь время в своей жизни, — едко ответила императрица Шарлиан из кабинета, расположенного через холл от их апартаментов в императорском дворце. Она сидела в удобном кресле, стоявшем рядом с чугунной печью, наполнявшей библиотеку долгожданным теплом, а их маленькая дочь мирно спала у нее на плече.

— Он действительно с нетерпением ждет этих волнующих моментов, не так ли? — заметил другой, более глубокий голос по той же сети связи.

— Нападаешь на меня, Мерлин? — спросил Кайлеб.

— Просто излагаю правду так, как я ее вижу, ваша светлость. Болезненно очевидную правду, я мог бы добавить.

Обычно Мерлин находился бы на борту королевского корабля вместе с Кайлебом в качестве личного оруженосца и телохранителя императора. Однако обстоятельства не были нормальными, и Кайлеб с Шарлиан согласились, что в ближайшем будущем ему важнее присматривать за императрицей. Телохранителю нашлось бы не так уж много дел на борту корабля, борющегося с зимними встречными ветрами через девять с лишним тысяч миль соленой воды от Черайта до Теллесберга. И даже сейджин, который также был ПИКОЙ на термоядерной энергии, не мог ничего поделать с зимней погодой… кроме, конечно, того, чтобы увидеть, как она проходит через снарки, развернутые по всей планете. Однако Кайлеб мог отслеживать эту информацию так же хорошо, как и Мерлин, и он был так же способен получать прогнозы погоды Филина из компьютерного убежища под далекими Горами Света.

Не то чтобы он мог поделиться этой информацией с кем-либо из команды «Ройял Чарис». С другой стороны, имперский чарисийский флот питал почти идолопоклонническую веру в морское чутье Кайлеба Армака. Если бы он сказал капитану Жирару, что чувствует приближение шторма, никто бы с ним не стал спорить.

— Возможно, он не возражает против такой погоды, — вставил значительно более кислый голос. — Некоторым из нас не хватает желудков, которые, похоже, выдаются чарисийским монархам.

— Тебе пойдет на пользу эта погода, Нарман, — ответил Кайлеб со смешком. — В любом случае, Оливия добивалась, чтобы ты похудел. И если ты ничего не сможешь есть, то к тому времени, когда мы доберемся до Теллесберга, ты, вероятно, станешь не более чем половиной того человека, которым ты являешься сегодня.

— Очень забавно, — почти прорычал Нарман.

В отличие от Кайлеба, который вглядывался в темноту, чтобы лучше оценить погоду, пухлый маленький князь Эмерэлда свернулся на своей качающейся койке калачиком в жалкий узел так плотно, как только мог. Его не так сильно укачивало, как предполагало довольно грубое замечание Кайлеба, но достаточно для нахождения в койке.

Его жена, княгиня Оливия, с другой стороны, была так же устойчива к морской болезни, как и сам Кайлеб. Нарман счел это особенно несправедливым проявлением божественного каприза, поскольку она заявила ему почти то же самое, что император только что сказал ему тем же утром. В данный момент она сидела в кресле, надежно прикрепленном к палубе, и вязала, и он услышал ее тихое хихиканье по связи.

— Я полагаю, что на самом деле это не так уж и смешно, дорогой, — сказала она сейчас. — Тем не менее, мы все знаем, что ты справишься с этим через пятидневку или около того. Ты будешь в порядке. — Она подождала полминуты. — При условии, конечно, что корабль не затонет.

— В данный момент это было бы своего рода облегчением, — сообщил ей Нарман.

— О, перестань жаловаться и подумай обо всех интригах, планах и мошенничестве, которыми тебе придется заняться, как только мы снова вернемся домой!

— Оливия права, Нарман, — сказала Шарлиан, и ее голос был гораздо серьезнее, чем раньше. — Кайлебу понадобится твоя помощь, чтобы разобраться в этом беспорядке. Поскольку я не могу быть там, чтобы помочь сама, я так же счастлива, как и ты.

— Я ценю комплимент, ваше величество, — сказал Нарман. — И все же я не могу не думать о том, насколько удобнее было бы оказывать всю эту помощь из милой неподвижной спальни в Черайте.

— Связь — замечательная штука, — ответила Шарлиан, — но ему понадобится кто-то, с кем он, очевидно, мог бы посовещаться, а не просто слушать голоса из воздуха. И наличие еще одного теплого тела, которое он может послать по делам, тоже ни капельки не повредит.

— Я должен согласиться с этим, — сказал Кайлеб. — Хотя попытка представить реакцию любого чарисийца на идею использования князя Эмерэлда Нармана в качестве официального представителя и эмиссара пару лет назад поразила бы воображение.

— Я уверен, что это поражает вас меньше, чем меня, — едко ответил Нарман, и настала очередь Кайлеба усмехнуться. — С другой стороны, это сработало лучше — и намного более удовлетворительно — чем несколько альтернатив, которые я мог придумать сразу, — продолжил князь немного серьезнее.

— Я тоже должен согласиться с этим, — признал Кайлеб. — Хотя я бы чертовски хотел, чтобы нам с тобой не пришлось идти домой и помогать друг другу в этом беспорядке.

— Я бы тоже хотела, чтобы тебе не пришлось этого делать, — мрачно согласилась Шарлиан, — но этот беспорядок намного менее уродлив, чем тот, который у нас мог бы быть.

Кайлеб кивнул с серьезным выражением лица, оценив точность ее замечания.

Флот Бога превосходил численностью имперский чарисийский флот с ужасающим перевесом, когда они встретились в заливе Таро всего два месяца назад. Из двадцати пяти вступивших в бой чарисийских галеонов один был полностью уничтожен, одиннадцать превратились почти в обломки, еще пять потеряли мачты и рангоут, и только восемь вышли более или менее целыми. Чарис потерял более трех тысяч моряков, более половины из них погибшими… включая двоюродного брата Кайлеба, верховного адмирала Брайана Лок-Айленда. И все же, какой бы чудовищно дорогой ни была победа, она также была ошеломляющей. Сорок девять галеонов флота Божьего были захвачены. Четырнадцать были уничтожены в бою, еще семнадцать были затоплены после их захвата как слишком поврежденные, чтобы с ними стоило возиться, и только девяти действительно удалось сбежать. Также был захвачен сорок один харчонгский галеон, и удар по военно-морской мощи Церкви был сокрушительным.

Кайлеб Армак никогда не чувствовал себя таким бесполезным, как тогда, наблюдая за этим титаническим сражением сквозь снарки Мерлина. Он видел каждое мгновение этого, включая смерть своего двоюродного брата, но большую часть времени находился за восемь тысяч миль оттуда, не в силах ничего сделать, кроме как наблюдать за смертью и разрушениями. Что еще хуже, для него и Шарлиан не было приемлемого способа даже дать понять, что битва состоялась. Им пришлось притворяться, что они ничего об этом не знали, понятия не имели, насколько это было отчаянно или сколько людей погибло, выполняя их приказы. Даже когда адмирал Коди Нилз прибыл с подкреплением, отправленным в Чисхолм, когда они ожидали, что Церковь направит свои корабли на запад, чтобы присоединиться к адмиралу Тирску в Доларе, а не на восток, в Деснаирскую империю, они никак не могли обсудить это с ним.

Потребовалось еще целых две с половиной пятидневки, чтобы потрепанная погодой шхуна прибыла с официальными депешами адмирала Рок-Пойнта, и единственной хорошей вещью было то, что к тому времени у их внутреннего круга было достаточно времени, чтобы посовещаться по своим каналам связи и составить планы. Вот почему Кайлеб уже возвращался в Теллесберг, несмотря на первоначальный план, что они с Шарлиан должны были остаться в Черайте еще на полтора месяца. И это также было причиной того, что Шарлиан не поехала с ним обратно в Теллесберг.

Один из них должен был вернуться. Теоретически, они могли бы использовать свои коммы из Черайта для координации действий с Рок-Пойнтом, архиепископом Майкелом Стейнэром, бароном Уэйв-Тандером и другими членами внутреннего круга в Теллесберге. На самом деле, во многих отношениях они уже так и делали. Но существовали ограничения на то, что могли делать самостоятельно их подчиненные, а это означало, что либо Кайлеб, либо Шарлиан должны были присутствовать лично. Если уж на то пошло, весь мир ожидал бы, что один или оба из них вернутся на Старый Чарис после такого катастрофического изменения военно-морского баланса. Они не могли позволить себе возникновения таких вопросов, если бы они не вернулись, и правда заключалась в том, что Кайлеб хотел быть там. Не то чтобы он собирался добираться туда в какой-то спешке. В это время года им повезло бы, если бы «Ройял Чарис» смог совершить плавание менее чем за два месяца, хотя Кайлеб ожидал, что они смогут прибыть раньше, чем кто-либо другой, минимум на пять дней или около того.

К сожалению, Шарлиан не смогла поехать с ним. Он был так же рад избавить Алану от трудностей и потенциальных опасностей этого зимнего путешествия, но не это было главной причиной, по которой она и ее мать остались в Черайте. И не по этой причине Мерлин остался с ними. Шарлиан достаточно скоро отправится в самостоятельное путешествие, и Кайлеб не завидовал задаче, с которой ей предстояло столкнуться в его конце.

Ну, никто никогда не говорил тебе, что это будет легко… или приятно, напомнил он себе. Так что перестань думать о том, как сильно ты завидуешь Нарману и Оливии, по крайней мере, за то, что они вместе, и сосредоточься на выполнении своих задач. Шарли прекрасно справится со своей частью работы, и чем скорее она это сделает, тем скорее присоединится к тебе.

— Я согласен, все могло быть намного хуже, — сказал он намеренно более жизнерадостным тоном, затем зловеще улыбнулся. — Например, я мог бы быть таким же плохим моряком, как Нарман!

И разве мы, четверо бедных, жалких сукиных сынов, не самые могущественные люди в мире? — кисло подумал викарий Робейр Дючерн, оглядывая зал совещаний. Никто в этот момент не смотрел на него в ответ, и на всех других лицах виднелись выражения, в которых смешались различные степени шока, смятения и гнева.

Атмосфера в роскошно обставленном, слабо освещенном, мистически уютном помещении была похожа на жестокую метель, которая даже сейчас бушевала на улицах Сиона за пределами Храма. Неудивительно, учитывая сообщение, которое они только что получили… и тот факт, что ему потребовалось так много времени, чтобы добраться до них. Плохая видимость была самой большой слабостью церковной семафорной системы, и погода этой зимой, по-видимому, оказалась хуже, чем обычно. Так, безусловно, было в самом Сионе, что Дючерну было слишком хорошо известно. Его усилия по обеспечению городских бедных и бездомных достаточным количеством тепла и пищи для выживания до сих пор спасали десятки, если не сотни, жизней, но худшее было еще впереди, и он знал, что не собирается спасать их всех.

Однако, по крайней мере, в этом году Мать-Церковь действительно пыталась выполнить свой долг по оказанию помощи самым слабым и уязвимым из детей Божьих. И наблюдение за тем, что она делала, отнимало у Дючерна много времени. Это также выводило его за пределы Храма гораздо чаще, чем удавалось кому-либо из его коллег, и он подозревал, что это давало ему гораздо лучшее представление о том, как граждане Сиона на самом деле относятся к джихаду Матери-Церкви. Инквизиторы Жаспара Клинтана всюду прочесывали город, и Клинтан имел доступ ко всем их отчетам, но Дючерн сомневался, что великий инквизитор уделял большое внимание тому, что говорили беднейшие жители Сиона. Однако собственная деятельность Дючерна привела его к гораздо более частым контактам с теми же бедняками, и, по крайней мере, кое-что из того, что они действительно чувствовали, должно было просочиться сквозь уважение и (как бы ему ни было неприятно признавать это) страх, который внушал его высокий церковный ранг. Он мог бы узнать еще больше, если бы его постоянно не сопровождал назначенный ему эскорт храмовых стражников, но об этом не могло быть и речи.

Что довольно неприятно говорит о том, как наши любимые подданные относятся к нам, не так ли, Робейр? — Он почувствовал, как его губы пытаются изогнуться в горькой улыбке от иронии всего этого. Все, что он действительно хотел сделать, это обратиться к народу Сиона так, как полагалось наместнику Божьему, но попытка сделать это без телохранителей со слишком большой вероятностью привела бы к его убийству теми же самыми людьми. — И полагаю, это имело бы смысл с их точки зрения. Не думаю, что некоторые из них сейчас сильно отличаются от нас, и, учитывая идею Жаспара о том, как внушать послушание, кто-то, вероятно, вонзил бы нож мне в ребра, если бы только у него была такая возможность. Не то чтобы Аллейн и Жаспар ни за что не выпустили бы меня без моих телохранителей, даже если бы все любили и лелеяли всех нас четверых так же сильно, как Чарис, похоже, лелеет Стейнэра.

Дючерн прекрасно знал, почему Аллейн Мегвейр и Жаспар Клинтан считали капитана Канстанцо Фандиса идеальным человеком для того, чтобы командовать его телохранителями… и внимательно следить за его действиями. Как офицер, который помешал побегу братьев Уилсин от инквизиции — и лично убил Хауверда Уилсина, когда «отступник» викарий сопротивлялся аресту, — он был без сомнения надежен.

Конечно, в наши дни такие вещи, как надежность и лояльность, были почти так же подвержены изменениям, как погода в Сионе, не так ли? И не только в том, что касалось стражников. Чтобы понять это, достаточно было перехватить устремленный на Мегвейра неприятный взгляд Клинтана.

— Скажи мне, Аллейн, — сказал теперь Клинтан. — Вы со стражей можете сделать что-нибудь правильно?

Мегвейр густо покраснел и попробовал открыть рот. Но затем он остановился, сжав губы, и Дючерн почувствовал дрожь сочувствия. Как генерал-капитан Церкви Господа Ожидающего, Мегвейр командовал всеми ее вооруженными силами, за исключением небольшого элитного вооруженного подразделения инквизиции. Это сделало его ответственным за создание, вооружение и подготовку флота Бога, и во время его плавания в Харчонг им командовали офицеры стражи.

Путешествия, которое, как ясно указывалось в депеше, послужившей поводом для этой встречи, не увенчалось успехом.

— Я думаю, что это может быть немного чересчур сурово, Жаспар, — услышал Дючерн свой собственный голос, и великий инквизитор обратил на него свой зловещий взгляд. Тяжелые челюсти Клинтана сжались от гнева, и, несмотря на свои мысли, Дючерн почувствовал страх, когда эти пылающие глаза обратились к нему.

— Почему? — потребовал инквизитор резким, уродливым тоном. — Они снова явно облажались с цифрами….

— Если сообщение отца Грейгора является точным, а у нас пока нет оснований полагать, что это не так, епископ Корнилис снова явно столкнулся с новым и неожиданным оружием чарисийцев… — Дючерн намеренно сохранял свой голос ровным и неконфронтационным, хотя и видел, как глаза Клинтана сердито сузились от намеренного повтора его слов. — Если это оружие столь разрушительно, как предполагает послание отца Грейгора, неудивительно, что епископ потерпел крупное поражение.

Крупное поражение, — подумал он. — Боже, какой деликатный способ описать то, что, должно быть, было резней. Похоже, у меня все-таки есть дар слова.

Тот факт, что отец Грейгор Сироуз, командир галеона флота Божьего «Сент-Стивин», оказался старшим выжившим офицером всего флота епископа Корнилиса Харпара — и что ни один командующий эскадрой, похоже, не добрался до безопасного места — подразумевал всевозможные вещи, о которых Дючерн действительно не хотел думать. Согласно семафорной депеше Сироуза, только семь других кораблей выжили, чтобы присоединиться к «Сент-Стивину» в бухте Бедард. Восемь из ста тридцати. Тот факт, что они ожидали совсем другого сообщения в течение пятидневки — уведомления о том, что Харпар достиг места назначения и объединил свои силы и имперский харчонгский флот в неодолимую армаду, — только усилил шок от сообщения, которое они получили в действительности. Неудивительно, что нос Клинтана был не в порядке… Тем более, что именно он настоял на том, чтобы первым делом отправить их в залив Таро, а не к герцогу Тирску в залив Горат.

— Робейр прав, Жаспар, — тихо вставил Замсин Трайнэр, и настала очередь инквизитора пристально посмотреть на канцлера Церкви, последнего члена храмовой четверки. — Я не говорю, что все было сделано идеально, — продолжил Трайнэр. — Но, если чарисийцам каким-то образом удалось заставить наши корабли взрываться во время боя, вряд ли удивительно, что мы проиграли битву. Если уж на то пошло, — выражение лица канцлера было озабоченным, — я не знаю, как отреагируют люди, когда услышат о взрывающихся в море кораблях! Только Лэнгхорн знает, какая дьявольщина, порожденная Шан-вэй, была замешана в этом!

— Здесь не было никакой «дьявольщины»! — рявкнул Клинтан. — Вероятно, это было…

Он замолчал, сердито взмахнув правой рукой, и Дючерн задумался, что он собирался сказать. Практически все шпионы Матери-Церкви отчитывались перед великим инквизитором. Возможно ли, что Клинтан получил какое-то предупреждение о новом оружии… и не передал его Мегвейру?

— Я тоже не думаю, что это было дьявольщиной, Жаспар, — мягко сказал он. — Однако у Замсина есть мнение о том, как это могут видеть другие, в том числе довольно много викариев. Так как же нам убедить их, что это не так?

— Во-первых, указав, как четко установлено в Писании, что искусство Шан-вэй не может победить благочестивых и верных людей, а тем более флот, посланный во имя самого Бога, чтобы сражаться в его джихаде! — выстрелил в ответ Клинтан. — И, во-вторых, указав, что ничто другое, что выплевывают эти проклятые еретики, не является настоящим колдовством или дьявольщиной. Да, сжимая и искажая границы Запретов до визга, но до сих пор все это было тем, что могли воспроизвести наши собственные ремесленники, не попадая в когти Шан-вэй!

Это было интересное изменение точки зрения со стороны Клинтана, — подумал Дючерн. — Вероятно, это вызревало с тех пор, как инквизитор решил, что у Матери-Церкви нет другого выбора, кроме как самим принять нововведения чарисийцев, если они надеялись победить еретиков. Странно, как начала стираться грань между приемлемым и преданным анафеме, как только Клинтан понял, что у королевства, которое он хотел убить, действительно может быть шанс на победу.

— Очень хорошо, я приму это, — ответил Трайнэр, хотя, судя по его тону, он все еще лелеял несколько оговорок. — Однако убедить в этом простых людей может оказаться немного сложнее. И «дьявольщина» или нет, шок от этого — не говоря уже о его очевидной разрушительности — несомненно, объясняет, как были побеждены епископ Корнилис и его воины.

— Я думаю, что почти наверняка так и произошло, — голос Мегвейра был непривычно тих. Наименее одаренный воображением член храмовой четверки ясно осознавал, насколько тонок лед под его ногами, но выражение его лица было упрямым. — Харпар никак не мог этого предвидеть. Мы сами этого не сделали! И, честно говоря, я готов поспорить, что харчонгцы мешали больше, чем как-либо помогали!

Взгляд Клинтана стал еще острее. Монолитная верность империи Харчонг Матери-Церкви занимала видное место в мышлении великого инквизитора. Харчонг, самое густонаселенное из всех царств Сейфхолда, представлял собой почти бездонный резервуар рабочей силы, из которого могла черпать Церковь, и географически защищал западный фланг земель Храма. Однако, возможно, еще более важным, с точки зрения Клинтана, было автоматическое, глубокое отвращение Харчонга к такого рода нововведениям и социальным изменениям, которые сделали Чарис серьезной угрозой в глазах инквизиции.

Несмотря на это, даже он не мог притвориться, что вклад Харчонга во флот епископа Корнилиса Харпара представлял собой что-то иное, кроме препятствия. Плохо укомплектованные, со слабо подготовленными офицерами и в слишком многих случаях почти безоружные из-за неэффективности литейных цехов Харчонга, они, должно быть, были подобны камню, привязанному к лодыжке Харпара, когда чарисийцы набросились на него.

— Я немного устал слушать о недостатках Харчонга, — резко сказал великий инквизитор. — Я согласен, что они не лучшие моряки в мире, но, по крайней мере, мы можем на них рассчитывать… в отличие от некоторых людей, которых я мог бы упомянуть. — Он издал резкий, сердитый звук глубоким горлом. — Забавно, как из всех проклятых мест Сироуз очутился в Сиддармарке, не так ли?

Дючерну удалось не закатить глаза, но он предвидел, что это произойдет. Отвращение и подозрение Клинтана к Сиддармарку было столь же глубоким и автоматическим, как и его предпочтение Харчонга.

— Я уверен, что дело было просто в том, что Бедард-Бей был ближайшим безопасным портом, куда он мог добраться, — сказал Трайнэр.

— Может и так, но я был бы едва ли не счастлив видеть их на дне моря, — прорычал инквизитор. — Последнее, что нам нужно, это чтобы наш флот — наш выживший флот, полагаю, я должен сказать — был заражен этими ублюдками. Эмбарго уже просачивается, как гребаное решето, только Лэнгхорн знает, как плохо все будет, когда люди, ответственные за его соблюдение, подпишут соглашение с этой занозой в заднице Стонаром!

— Жаспар, ты же знаешь, что мы должны поступать взвешенно, когда дело касается Сиддармарка, — сказал канцлер осторожным тоном. — И я понимаю, что Стонар явно потворствует своим собственным торговцам и банковским домам, чтобы избежать эмбарго. Но Робейр тоже прав. На данный момент Сиддармарк и Силкия обладают самой процветающей экономикой среди всех материковых государств именно потому, что эмбарго в их случаях «протекает как решето». Ты знаешь, что это правда.

— Что же, мы должны просто сидеть на задницах и позволять Стонару и остальным смеяться над Матерью-Церковью? — резко бросил вызов Клинтан. — Чтобы они попирали законную власть Матери-Церкви в разгар первого настоящего джихада в истории и разбогатели на этом?!

— Ты думаешь, мне это нравится больше, чем тебе? — спросил Трайнэр. — Но мы уже держим за хвост одну косую ящерицу. По одной войне за раз, пожалуйста, Жаспар! И если тебе все равно, я бы действительно хотел позаботиться о том, с кем мы уже сражаемся, прежде чем открывать еще один фронт с Сиддармарком.

Клинтан нахмурился, и Дючерн мысленно вздохнул. Церковь уже потеряла десятину с разбросанных земель, которые присоединились или были завоеваны империей Чарис. Это был немалый кусок дохода сам по себе, но из всех материковых государств только республика Сиддармарк, великое герцогство Силкия и Деснаирская империя умудрялись платить что-то вроде своей довоенной десятины, и было сомнительно, как долго это будет верно в случае Деснаира.

Единственная причина, по которой империя сводила концы с концами, заключалась в глубине и богатстве ее золотых приисков, и это золото текло, как вода, в то время как остальная экономика Деснаира сильно замедлилась. Результатом стал резкий рост цен, который придавил бедноту и небольшой средний класс Деснаира, и, в конце концов, вместе от них поступала гораздо большая часть общей десятины, чем от аристократии. Если они больше не могли сводить концы с концами, если их доходы падали, то падала и их способность платить десятину, и Дючерн уже видел, где начинается нисходящая спираль.

Все это делало еще более важным тот факт, что республика и великое герцогство смогли полностью выплатить свою довоенную десятину. И причина, по которой они платили, как только что напомнил Клинтану Трайнэр, заключалась именно в том, что они были единственными двумя материковыми государствами, продолжающими вести оживленную торговлю с Чарисом. На самом деле, несмотря на значительное снижение общего уровня их торговли из-за необходимости обходить запрет Клинтана на любую торговлю с Чарисом, Сиддармарк, в частности, был на самом деле более процветающим, чем три года назад.

Все знают, что Сиддармарк всегда был главным связующим звеном между Чарисом и землями Храма, хочет ли Жаспар признать это или нет, — с отвращением подумал казначей. — Их фермеры, конечно, избавлялись от необходимости снабжать все наши вооруженные силы, но теперь, когда товары Чариса нельзя легально ввозить на земли Храма — благодаря глупому эмбарго Жаспара — торговцы и банковские дома Сиддармарка зарабатывают на нелегальных сделках еще больше. И покупка чарисийских товаров по-прежнему обходится нам дешевле, чем покупка чего-либо произведенного здесь, на материке. Так что, если мы разрушим экономику Сиддармарка, мы разрушим и нашу собственную!

Он знал, как сильно эта ситуация бесила Клинтана, но в кои-то веки великий инквизитор столкнулся с объединенной оппозицией всех трех своих коллег. Они просто не могли позволить себе убить виверну, которая приносила золотых кроликов, — не тогда, когда Мать-Церковь вкладывала столько золота в создание оружия, необходимого ей для джихада. Это был аргумент, который в конце концов привел его — неохотно, с сопротивлением изо всех сил — к признанию того, что у него не было другого выбора, кроме как закрыть глаза на систематическое нарушение его эмбарго.

И тот факт, что это именно его эмбарго, на котором он настаивал без каких-либо прецедентов, только еще больше выводит его из себя, — подумал Дючерн. — Достаточно плохо, что они должны пренебрегать Божьей волей, но Лэнгхорн запрещает им осмеливаться оспаривать волю Жаспара Клинтана!

— Думаю, нам нужно снова вернуться к рассматриваемому вопросу, — сказал он, прежде чем Клинтан смог выстрелить в ответ Трайнэру и загнать себя еще дальше в неприемлемое положение. — И, хотя знаю, что никто из нас не хотел слышать ни о чем из этого, я хотел бы отметить, что все, что у нас есть на данный момент, — предварительный отчет отца Грейгора по семафору. Отчеты по семафору никогда не бывают такими подробными, как отчеты, передаваемые курьером или виверной. Я уверен, что он отправил курьера в то же время, когда передал свое предварительное сообщение клеркам семафора, но, учитывая погоду, оно не доберется сюда какое-то время, поэтому я думаю, что нам, вероятно, немного рано пытаться решить, что именно произошло, или как, или кто виноват в этом. Для этого будет достаточно времени, как только мы узнаем больше.

На мгновение он ожидал, что Клинтан начнет новую словесную атаку. Но затем другой мужчина заставил себя глубоко вздохнуть. Он коротко кивнул и откинулся на спинку стула.

— Столько я тебе дам, — неохотно сказал он. — Однако, если окажется, что все это произошло из-за чьей-то небрежности или глупости, будут последствия.

Говоря это, он не смотрел на Мегвейра, но Дючерн увидел, как глаза капитан-генерала вспыхнули собственным гневом. Это было так похоже на Клинтана — удобно не помнить, кто изначально придумал план, который не сработал. Пугающая вещь, по мнению Дючерна, заключалась в том, что он был почти уверен, что великий инквизитор действительно помнил вещи так, как он их описывал. Возможно, не сразу, но, если бы у него было хоть немного времени, он мог бы искренне убедить себя, что правда была такой, какой он хотел ее видеть.

Вот как мы все попали в эту переделку в первую очередь, — с горечью подумал казначей. — Ну, это и тот факт, что ни у кого из нас не хватило смелости, сообразительности или унаследованной от родителей смекалки, чтобы понять, куда мы все четверо направляемся, и остановить дурака.

— О чем нам придется подумать, и быстро, — продолжил он вслух, — так это о последствиях того, что произошло. Боюсь, чисто военные последствия выходят за рамки моей компетенции. Финансовые последствия, однако, ложатся прямо на меня, и они будут ужасными.

Трайнэр выглядел угрюмым, Мегвейр обеспокоенным, а Клинтан раздраженным, но никто не возразил ему.

— Мы вложили буквально миллионы марок в строительство этих кораблей, — непоколебимо продолжал Дючерн. — Теперь все эти инвестиции пропали. Хуже того, я думаю, мы должны предположить, что, по крайней мере, очень многие из потерянных нами кораблей будут приняты на службу чарисийцами. Мы не только столкнулись с необходимостью восполнить наши собственные потери, но мы только что дали чарисийцам эквивалент всех этих денег в корпусах, которые им не придется строить, и орудиях, которые в конце концов им могут пригодиться. У нас все еще есть деснаирский и доларанский флоты, однако если чарисийцы смогут найти экипажи для укомплектования всех галеонов, которые у них есть сейчас, у них будет сокрушительное преимущество над Деснаиром или Доларом по отдельности. На самом деле, они, вероятно, превысят численностью все наши силы вместе взятые, даже если мы включим наше собственное незавершенное строительство и корабли, которые Харчонг еще не закончил. Честно говоря, я совсем не уверен, что мы сможем исправить это положение в ближайшее время.

— Тогда вам все равно придется найти способ, чтобы мы это сделали в любом случае, — решительно сказал Клинтан. — Мы не сможем добраться до ублюдков без флота, и полагаю, как только что стало очевидно, что нам понадобится еще больший флот, чем мы думали.

— Легко сказать, Жаспар: — Все равно найди способ сделать это, — ответил Дючерн. — Выполнить это на самом деле намного сложнее. Я казначей Матери-Церкви. Я знаю, как глубоко мы забрались в наши резервы, и я знаю, как пострадал наш поток доходов с тех пор, как мы потеряли всю десятину от Чариса, Эмерэлда, Чисхолма, а теперь Корисанды и Таро. — Он тщательно воздерживался от упоминания последующей важности любых мест с такими названиями, как Сиддармарк или Силкия. — Я не зайду так далеко, чтобы сказать, что наши сундуки пусты, но я слишком ясно вижу их дно. У нас нет средств, чтобы заменить даже то, что мы только что потеряли, не говоря уже о том, чтобы построить «еще больший флот».

— Если мы не сможем построить достаточно большой флот, Мать-Церковь потеряет все, — парировал Клинтан. — Ты хочешь предстать перед Богом и объяснить, что мы были слишком заняты, собирая монеты и марки, чтобы спасти его Церковь от ереси, богохульства и отступничества?

— Нет, не думаю. — И не хочу сталкиваться с инквизицией, потому что ты думаешь, что я делаю именно это, Жаспар. — С другой стороны, я не могу просто взмахнуть руками и волшебным образом пополнить казну.

— Но ты, конечно, уже наверняка думал об этом непредвиденном обстоятельстве, Робейр? — миролюбивым тоном вставил Трайнэр. — Я знаю, что тебе нравится заранее решать проблемы, и ты, должно быть, уже давно предвидел это.

— Конечно же, думал. На самом деле, я регулярно упоминал об этом всем вам, — немного едко заметил Дючерн. — И я действительно вижу несколько вещей, которые мы можем сделать, но, к сожалению, ни одна из них не будет приятной. Одна, боюсь, состоит в том, чтобы занять денег у светских лордов и светских банков, а не наоборот.

Трайнэр скорчил гримасу, а Мегвейр выглядел крайне несчастным. Ссуды светским князьям и дворянам были одним из наиболее эффективных способов Матери-Церкви держать их послушными. Ясно, что никому не хотелось найти эту туфлю на другой ноге. Однако твердое, решительное выражение лица Клинтана ни разу не дрогнуло.

— Ты сказал, что это одно, — сказал Трайнэр. — Какие еще варианты ты рассматривал?

Он явно надеялся на что-то менее экстремальное, но Дючерн почти мягко покачал головой.

— Замсин, это наименее болезненный вариант из доступных для нас, и нам, вероятно, все равно придется это сделать, независимо от того, к каким другим путям мы обратимся.

— Конечно, ты не серьезно! — запротестовал Трайнэр.

— Замсин, я говорю, что мы потратили миллионы на флот. Миллионы. Просто чтобы вы поняли, о чем я говорю, каждый из этих галеонов обошелся нам примерно в двести семьдесят тысяч марок. Это за корабли, которые мы построили здесь, на землях Храма, те, что мы построили в Харчонге, обошлись Матери-Церкви более чем в триста тысяч за штуку, как только мы закончили выплачивать все взятки, которые были заложены в цену.

Он увидел, как глаза Клинтана вспыхнули при упоминании о харчонгской коррупции, но не было смысла пытаться игнорировать уродливые реалии, и он мрачно продолжил.

— Корабли доларанской и деснаирской постройки находятся где-то между двумя крайностями, и эта цена не включает оружие. Для каждого из наших пятидесятипушечных галеонов артиллерия добавила бы примерно еще двадцать тысяч марок, так что мы могли бы с таким же успехом назвать это тремя сотнями тысяч за корабль к тому времени, когда мы добавим порох, дробь, мушкеты, сабли, абордажные пики, провизию и все другие «дополнительные расходы». Опять же, это цифры для кораблей, которые мы построили прямо здесь, а не для Харчонга или одного из других королевств, и наш флот вместе с флотом Харчонга только что потерял где-то около ста тридцати кораблей. Это дает сорок миллионов марок потерь только на этих кораблях, Замсин, и не забывай, что мы фактически заплатили за постройку или переоборудование более четырехсот кораблей, в том числе потерянных. Таким образом, общий объем инвестиций Матери-Церкви в них достигает, по меньшей мере, ста двадцати миллионов марок, и, как бы ни была плоха эта цифра, она даже не начинает достигать полной стоимости, потому что в нее не входит строительство верфей и литейных заводов, чтобы прежде всего запустить их и перейти к производству. Здесь не учтены заработная плата рабочих, затраты на найм рабочей силы, оплату экипажей, приобретение дополнительного полотна для парусов, изготовление канатов, покупку запасного рангоута. И это также не включает все другие расходы джихада, как субсидии на создание армий светских королевств, проценты, которые мы простили по кредитам Ранилда в Доларе, или десятки других, которые мои клерки могли бы перечислить для нас.

Он сделал паузу, чтобы эти цифры дошли до их сознания, и увидел шок на лице Трайнэра. Мегвейр выглядел еще более несчастным, но гораздо менее удивленным, чем канцлер. Конечно, ему приходилось жить с этими цифрами с самого начала, но Дючерн поймал себя на мысли, что задается вопросом, смотрел ли Трайнэр на них вообще когда-нибудь по-настоящему. И даже осведомленность Мегвейра, вероятно, была скорее теоретической, чем реальной. Ни у одного викария не было реального опыта того, что такого рода цифры значили бы для кого-то в реальном мире, где шахтер из Сиддармарка зарабатывал не более марки в день, и даже квалифицированный рабочий, например, один из их собственных корабельных плотников, зарабатывал не более полутора марок.

— Нам пришлось собрать все эти деньги, — продолжил он через мгновение, — и до сих пор нам это удавалось. Но в то же время нам пришлось удовлетворять все другие финансовые потребности Матери-Церкви, а они не исчезли волшебным образом. Есть предел сокращениям, которые мы можем сделать в других областях, чтобы оплатить наращивание нашей военной мощи, и все они вместе взятые даже близко не приблизятся к восполнению дефицита наших доходов. Не так, как сейчас устроены наши финансы.

— Так что же нам делать, чтобы изменить эту структуру? — категорично потребовал Клинтан.

— Боюсь, во-первых, — сказал Дючерн, — нам придется ввести прямое налогообложение земель Храма.

Лицо Клинтана напряглось еще больше, а глаза Трайнэра испуганно расширились. Рыцари Храмовых земель, их светские правители, также были викариями Матери-Церкви. Они никогда не платили ни единой марки налогов, и простая угроза того, что им придется сделать это сейчас, могла гарантированно вызвать всевозможное негодование. Их подданные должны были платить им налоги плюс десятину Матери-Церкви; они не должны были платить налоги никому.

— Они будут кричать о кровавом убийстве! — запротестовал Трайнэр.

— Нет, — резко сказал Клинтан, — не будут.

Канцлер собирался сказать что-то еще. Теперь он закрыл рот и вместо этого посмотрел на великого инквизитора.

— Ты что-то говорил, Робейр? — подсказал Клинтан, даже не взглянув на Трайнэра.

— Думаю, вполне возможно, что нам также придется начать избавляться от части имущества Матери-Церкви, — казначей пожал плечами. — Мне не нравится эта мысль, но Мать-Церковь и различные ордена владеют обширными наделами как в Хейвене, так и в Ховарде. — На самом деле, как все четверо из них знали, Церковь Господа Ожидающего была крупнейшим землевладельцем во всем мире… с огромным отрывом. — Мы должны быть в состоянии собрать довольно много денег, даже не прикасаясь к ее основным владениям на землях Храма.

Трайнэр выглядел почти так же огорченным этой мыслью, как и идеей обложить налогом рыцарей земель Храма, но лицо Клинтана снова даже не дрогнуло.

— Уверен, что ты еще не закончил с этим неприятным на вкус лекарством, Робейр. Дальше, — сказал он.

— Я уже предупредил всех наших архиепископов, чтобы они ожидали увеличения десятины своих архиепископств, — категорично ответил Дючерн. — В настоящее время мне кажется, что нам придется повысить ее как минимум с двадцати до двадцати пяти процентов. В конце концов, она может дойти до тридцати.

Он отметил, что это обеспокоило Трайнэра и Мегвейра меньше, чем любое другое его предложение, несмотря на серьезные последствия, которые это окажет на людей, вынужденных платить эти увеличенные десятины. Клинтан, с другой стороны, казался таким же невосприимчивым к его последствиям, как и ко всем остальным.

— Все это способы собрать деньги, — заметил он. — А как насчет способов сэкономить деньги?

— Нам доступно не так много средств без неприемлемого сокращения основных расходов. — Дючерн спокойно встретился взглядом с Клинтаном через стол для совещаний. — Я уже резко снизил субсидии на все заказы, сократил нашу поддержку заказов на обучение в классах и финансирование больниц паскуалата на десять процентов.

— И вы могли бы сэкономить еще больше, сократив финансирование драгоценных «пенсий» Тирска, — проскрежетал Клинтан. — Или прекратив нянчиться с людьми, слишком ленивыми, чтобы зарабатывать на жизнь прямо здесь, в самом Сионе!

— Мать-Церковь обязалась выплачивать эти пенсии, — непоколебимо ответил Дючерн. — Если мы просто решим, что в конце концов не будем этого делать, почему кто-то должен доверять нам в выполнении каких-либо других наших обязательств? И как, по-вашему, повлияет наше решение не заботиться о вдовах и сиротах мужчин, погибших на службе Матери-Церкви, после наших обещаний сделать это, на лояльность остальных сыновей и дочерей Матери-Церкви, Жаспар? Я понимаю, что вы великий инквизитор, и, если вы настаиваете, я прислушаюсь к вашему мнению, но такое решение нанесет удар по тому, что всем благочестивым людям дороже всего в этом мире: их ответственности перед своими семьями и близкими. Если вы будете угрожать этому, вы подорвете все, за что они крепко держатся, не только в этом мире, но и в следующем.

Мышцы челюсти Клинтана напряглись, но Дючерн продолжал тем же ровным, уверенным голосом.

— Что касается моего «нянчения с людьми, слишком ленивыми, чтобы работать», то это то, что мы с вами уже обсуждали. Мать-Церковь несет ответственность за заботу о своих детях, и это то, что мы слишком долго игнорировали. Каждая марка, которую я потратил здесь, в Сионе, этой зимой, — каждая марка, которую я мог бы потратить здесь следующей зимой или зимой после этого, — была бы не больше, чем каплей воды в Великом Западном океане по сравнению с затратами на этот джихад. Это затеряется в бухгалтерии, когда мои клерки проверят свои счета, Жаспар. Вот насколько это незначительно по сравнению со всеми остальными нашими расходами. И я был там, в городе. Я видел, как люди реагируют на приюты и столовые. Я уверен, что ваши собственные инквизиторы тоже докладывали вам и Уиллиму об этом. Неужели вы действительно думаете, что ничтожные суммы, которые мы тратим на это, не являются стоящими инвестициями с точки зрения готовности города не просто терпеть, но и поддерживать то, что мы требуем от них, их сыновей, мужей и отцов?

Их взгляды встретились, и в углах комнаты повисло напряжение, как дым. На мгновение Дючерну показалось, что ярость Клинтана подтолкнет его к черте, которую они провели год назад, к компромиссу, который позволил Дючерну согласиться — своим молчанием — в том, что касалось погромов и наказаний великого инквизитора. В более разумные моменты Клинтан, вероятно, понимал, что Церкви необходимо показать более доброе, более мягкое лицо, а не полагаться исключительно на железный кулак инквизиции. Однако это не означало, что ему это нравилось, и его негодование по поводу «отвлечения ресурсов» было вызвано только презрением к слабости Дючерна. За усилия казначея успокоить собственную совесть, проявив сострадание ко всему миру.

Если бы дело дошло до открытой конфронтации между ними, Дючерн точно знал, как плохо это закончится. Однако были некоторые вещи, которыми он больше не был готов пожертвовать, и через мгновение Клинтан отвел взгляд.

— Будь по-твоему, — проворчал он, как будто это не имело значения, и Дючерн почувствовал, как его натянутые нервы слегка расслабились.

— Я согласен, что нет реального смысла сокращать такую небольшую сумму из наших расходов, — сказал Трайнэр. — Но ты думаешь, мы сможем восстановить флот, даже если сделаем все, что ты только что описал, Робейр?

— Об этом лучше спросить Аллейна, чем меня. Я знаю, сколько мы уже потратили. Я могу сделать некоторые предположения о том, сколько будет стоить замена того, что мы потеряли. Хорошей новостью в этом отношении является то, что теперь, когда у нас собрана опытная рабочая сила и разработаны все планы, мы, вероятно, сможем строить новые корабли дешевле, чем строили первые. Но Аллейн уже переключил финансирование стражи с военно-морских расходов на расходы армии. Я не вижу никакого способа, которым мы сможем выполнить его прогнозы в отношении таких вещей, как новые мушкеты и новая полевая артиллерия, если нам одновременно придется восстанавливать военно-морской флот.

— Ну что, Аллейн? — неприятно спросил Клинтан.

— Все пришло ко мне так же быстро и неожиданно, как и к любому из вас, Жаспар, — сказал Мегвейр необычно твердым тоном. — Мне придется взглянуть на цифры, особенно после того, как мы узнаем, насколько на самом деле точна оценка наших потерь со стороны Сироуза. Всегда возможно, что они были не так ужасны, как он думает. В любом случае, пока у меня не будет точных цифр, невозможно узнать, сколько нам на самом деле придется перестраивать.

— Тем не менее, сказав это, нет никаких сомнений в том, что вполне возможно продвинуть развитие структуры военной поддержки стражи так, как мы изначально планировали. Во-первых, полевая артиллерия будет прямо конкурировать с морской артиллерией при замене на любую новую конструкцию. Нам понадобится множество ремесленников и мастеров для изготовления нарезных мушкетов, а штыки нового образца также пригодятся судостроительным программам. Как говорит Робейр, мы с самого начала планировали сместить акценты, как только покончим с планами судостроения. На самом деле, я уже начал размещать новые заказы и назначать работников. Вернуть их и перетасовать заказы будет непросто.

— Должны ли мы просто отложить сухопутные вооружения в пользу замены наших потерь на флоте? — спросил Трайнэр.

— Я думаю, что это то, о чем нам всем придется подумать, — сказал Мегвейр. — Мое собственное мнение, принимая во внимание, что у нас нет тех определенных цифр, о которых я упоминал, состоит в том, что нам придется сократить производство мушкетов и полевой артиллерии и перенести большой акцент обратно на верфи. Однако я не думаю, что мы захотим полностью отменить новые программы. Нам нужно, по крайней мере, начать, и нужно достаточное количество нового оружия, чтобы стража начала тренироваться с ним, изучая их возможности. Найти баланс между удовлетворением этой потребности и восстановлением военно-морского флота будет непросто.

— Это действительно имеет смысл, — сказал Клинтан, как будто мысль о том, что что-то, исходящее изо рта Мегвейра, может сделать это, поразила его. — С другой стороны, — продолжил он, игнорируя вспышку гнева в глазах капитан-генерала, — по крайней мере, Кайлеб и Шарлиан не собираются высаживать какие-либо армии на материке. Даже если добавить чисхолмскую армию к морской пехоте чарисийцев и предположить, что все возмутительные сообщения об их новом оружии верны, у них слишком мало войск, чтобы противостоять нам на нашей собственной территории. Особенно, когда им приходится держать такие мощные гарнизоны в Зебедии и Корисанде.

— В этом что-то есть, — признал Мегвейр. — Конечно, это не значит, что они не будут пытаться совершать рейды типа набег-отход. Они сделали это против Гектора в Корисанде. И если они готовы затевать подобную чушь на материке, то наша проблема будет заключаться в мобильности, а не в живой силе. Они могут просто перемещать отряды рейдеров на кораблях быстрее, чем мы можем маршировать с ними по суше, и печальная правда заключается в том, что на самом деле не имеет значения, насколько хорошо наше оружие, если мы вообще не можем догнать их. Это одна из причин, по которой я склонен думать, что в ближайшем будущем нам придется уделять больше внимания кораблям, чем мушкетам. Нам нужно иметь достаточный военно-морской флот, чтобы, по крайней мере, заставить их выделить крупные подразделения из своего собственного флота для поддержки любых операций вдоль наших берегов.

— И насколько это реально? — вопрос Клинтана был чуть менее едким. — Нам придется перестраиваться — в этом нет сомнений, если мы когда-нибудь собираемся вести с ними войну так, как того требует Бог, — но насколько вероятно, что мы сможем достаточно быстро построить флот для замены, чтобы они не совершали набеги на наши побережья, когда захотят?

Недовольное выражение лица Мегвейра было достаточным ответом, но Дючерн покачал головой.

— Я думаю, что Аллейн, возможно, слишком сильно беспокоится об этом, по крайней мере, на данный момент, — сказал он. Остальные посмотрели на него, и он пожал плечами. — Они, вероятно, могут совершить набег на побережье Деснаира, если действительно захотят, но, если они не нападут на один из крупных портов — для чего потребуется больше войск, чем у них может быть, — простые набеги вряд ли сильно нам повредят. То же самое относится и к Делфераку. — По крайней мере, сейчас, добавил он про себя. В конце концов, Ферайд был единственным «крупным портом», который был у Делферака, и теперь его больше нет… благодаря тебе и твоим инквизиторам, Жаспар. — Долар находится далеко от Чариса и хорошо защищен, особенно с учетом того, что флот Тирска все еще невредим, чтобы защитить Доларский залив. И хотя я знаю, что ты не захочешь это слышать, Жаспар, никто не собирается совершать набеги на Сиддармарк или Силкию, пока они торгуют с Чарисом.

Он сделал паузу, оглядывая их лица, затем снова пожал плечами.

— Я согласен, что нам нужно перестроиться, но я также думаю, что у нас есть некоторое время в запасе, прежде чем нам действительно понадобится флот для чего-либо, кроме наступательных операций. Простое укомплектование всех кораблей, которые у них есть сейчас, будет огромной тратой их рабочей силы. Как ты сказал, Жаспар, они не смогут создать армию, достаточно большую для любого серьезного вторжения на материк, поэтому, если их набеги могут только причинить нам неудобства, без нанесения нам реального ущерба, я не вижу необходимости паниковать над ситуацией. Да, она серьезна, и нам придется приложить усилия, чтобы справиться с ней, но все далеко не безнадежно.

— Это здравые рассуждения, — сказал Клинтан через мгновение, бросив редкий одобрительный взгляд на казначея.

— Согласен. — Трайнэр тоже выглядел более счастливым и твердо кивнул. — Паника нам не поможет, а вот ясное мышление пригодится.

— Я тоже согласен, — сказал Мегвейр. — Конечно, одна вещь, которую нам нужно будет сделать, это выяснить, как на самом деле работает это их новое оружие. До тех пор, пока мы этого не узнаем и не создадим собственное аналогичное оружие, встреча с ними в море будет верным путем к катастрофе. И это, вероятно, будет иметь большое значение и для сражений на суше, если уж на то пошло. — Он посмотрел на Клинтана. — У меня есть разрешение начать работу над этим, Жаспар?

— Инквизиция не возражает против того, чтобы вы, по крайней мере, заставляли людей думать об этом, — ответил великий инквизитор, его глаза были непроницаемыми. — Я, конечно, хочу, чтобы меня держали в курсе событий, и я назначу одного или двух своих инквизиторов следить за происходящим. Но, как я уже говорил, наши собственные ремесленники смогли выполнить многое из того, что делали еретики, не нарушая Запретов. Я не готов сказать, что они справились с этим полностью без нарушений, но мы справились, и я уверен, что мы сможем продолжать это делать.

О, я уверен, что мы тоже так сделаем, — подумал Дючерн, даже когда он и двое других кивнули в серьезном согласии. — Ваши инквизиторы одобрят все, что вы им скажете, Жаспар, и вы скажете им одобрить все, что придумает Аллейн, даже если это противоречит Предписаниям. В конце концов, кто такой простой архангел Джво-дженг, чтобы накладывать на вас какие-либо ограничения, когда дело доходит до поражения ваших врагов? Во имя Господа, конечно.

Он снова задался вопросом, чем закончится все это безумие. И снова он сказал себе то единственное, что знал с абсолютной уверенностью.

Как бы это ни закончилось, все должно было стать намного, намного хуже, прежде чем станет лучше.