Нарисованная красота (СИ)

Глава 1

В следующий раз проснулась я от вони. Дикой и непереносимой вони грязного тела.

В комнатке размером максимум двенадцать квадратов стояло два мужчины. Один в серой от грязи заляпанной хламиде, которая, по всей видимости, некогда была белой мантией, а второй в неопределенного цвета жилетке, таких же свободных брюках и при здоровенном охотничьем ноже.

— На улице нашел ее, ни жива, ни мертва. Сам не знаю, как она теперь. — Вздохнул, второй.

— Ну ваша девочка живая. Здорова физически, ментально тоже проблем не нашел. Светлого дня. — Обладатель хламиды ушел, в комнате стало чуть полегче дышать.

Я, не двигаясь, вылупилась на оставшегося мужчину.

— Бедная Литточка, как же ты теперь без семьи? Даже я уезжаю, итак обоз на два дня задержал. — Продолжал сокрушаться мужик.

Лично я была готова заплатить ему, лишь бы он вышел из тесной и душной комнаты. Запах просто резал глаза.

— Гевген! Ну ты идешь?! Не помрет твоя сиротка за полгода! — Послышался вопль с улицы.

— Я справлюсь Гевген, идите. — Прошептала я. Глаза начинало резать.

Мужик в последний раз тяжко вздохнул и, грузно развернувшись, вышел, бросив на меня последний непонятный взгляд.

Я выждала несколько минут, и вдохнула полной грудью. Зря! Мое тело тоже воняло, да еще как! Тело, кстати, было совсем не мое, так что я вымелась из кровати. В комнатке зеркала не нашлось, и я рискнула выйти. Честно говоря, я была готова на все, лишь бы воздух не такой затхлый.

Во всем доме была духота. Деревянный двухэтажный дом. Не грязный, скорее пыльный, но затхлый и душный. На втором этаже было еще две комнаты и лестница, видимо, на чердак. На первом этаже была просторная кухня, умывальник, кокетливо отгороженный тряпочкой, спуск в подпол и небольшая гостиная. Все было очень миленьким и пыльным. В умывальнике нашлась отполированная пластина, которая была квалифицирована мною как исполняющая обязанности зеркала.

О том, где я, почему тело другое, почему меня назвали «Литточкой» и почему так люто воняет немытым телом, в частности, от меня, я старалась не думать. Пока была задача выяснить чуть более насущные вещи.

Внешность, отраженная в пластине, принадлежала мне в шестнадцать. Честное слово, лицо один в один, прыщей только больше (кто б сомневался, если мыться раз в столетие). От вида прыщавой физиомордии меня передернуло. А вот тело — пухлое, стремящееся к ожирению, лелеянное и не знавшее физической нагрузки сильнее, чем вилку ко рту нести, меня расстроило.

Я натянула на себя обратно грязную тряпку, которой надлежало прикрывать наготу, и проследовала к лавке у стола. Вопрос что происходит перешел в разряд насущных.

На столе, в пыли и заброшенности, нашлась бумажка. Больше привычного А4, грубая, рыхлая и желтая, на которой была картинка. Двое — мужчина и женщина, а между ними я нынешняя. Прочесть размашистый неравномерный почерк не получилось — буквы оказались не знакомыми. На фотографии, видимо, была я и мои родители.

Тема местонахождения интересовала теперь больше всего, но я почувствовала сильную головную боль и осторожно опустилась на лавку спиной и тут же провалилась в беспамятство.

Мне мерещились картинки чужой жизни, много разной информации и когда я пришла в себя, я попыталась рывком сесть, но ударилась о стол и шумно ссыпалась на пыльный пол.

По всей видимости, предыдущая хозяйка тела решила поделиться со мной информацией. Все-таки я нет-нет, да почитывала дома вариации фантазий разных авторов на тему других миров и попаданцев в них. Такой сценарий, конечно, был популярным.

Вскочив с пола, я схватила бумажку и, пусть не сразу, сумела прочесть текст под фото. «Купец Надср найден мертвым в канаве, в трех кварталах от него найдена половина его жены», — гласила первая строчка под фото, — «их дочь, Литта, считается пропавшей без вести», продолжать читать не стала. Я впечетлилась формулировкой «половина его жены», но решила не придираться.

Вот оно что. Я нынче Литточка-сирота, которая осталась бесприданницей.

Живот заурчал, прерывая мои мысли. Я потянулась было попить воды, как всегда до приема пищи, но увидела утопшего в ведре с ней паука, и решила не рисковать. Воду можно использовать для приведения в порядок дома. На вопрос о воде мозг выдал однозначное: «Колодец!».

Я высунула нос в ближайшую дверь и обнаружила там только поле с начинающимся на том его конце лесом. Не очень густым на вид и не особо древним, но зеленым и звенящим от птичьего щебета.

Значит нужная дверь с другой стороны дома, куда я и направилась, прихватив еще какое-то ведро, нашедшееся по дороге.

Во дворе, в пяти метрах от дома, упираясь в забор, действительно стоял старенький такой колодец. С цепью, воротом и крышкой сверху, как положено. Я такие только в музее видела, нам даже давали ворот покрутить — школярам.

С энтузиазмом я взялась за дело, но быстро сообразила, что ворот в музее был пустым — без цепи, ведра и воды, а вот сейчас мне надо набрать и поднять наверх нормальный такой вес. Пока я кряхтела за своим нелегким занятием, у забора, мне по пояс высотой, столпились люди. Они перешептывались и гомонили. Я разобрала только «Ишь, бесстыдница, в одной ночной рубахе выперлась!». Успела даже расстроиться, но потом сообразила, что я потерявшая голову от горя сирота.

— Вот, сироту каждый осудить может! — Набрав воздуха в грудь, трагически изрекла я, и картинно всхлипнула. Толпа опешила. — Нет бы помогли, одна ж я осталась теперь… — И с особо страдальческим видом налегла на ворот.

Толпа снова загомонила, но теперь уже на нерадивых мужиков, коих тут толпилось порядочно. Пробивая себе дорогу плечами к забору вывалился, возможно, единственный, кому такая высота реально была преградой. Мужичок ростом метр с кепкой, с огромной самому до бедер бородищей, туго заплетенной в косы. «Гном!» — восхитилась я мысленно, продолжая вслух страдать.

Мужчина обошел забор и тронул калитку, чтобы внутрь попасть, но створка обвалилась, виновато скрипнув напоследок. Он растерянно посмотрел на дело пальца своего и, аккуратно переступив калитку, решительно направился ко мне.

Мне ворот доставал до талии, ему до носа, и я сомневалась в успехе предприятия. Но дяденька лихо прыгнул, направляя ворот, потом еще пару раз, и вот на свет показалось ведерко с водой. Я горестно вздохнула — первое ведро я хотела использовать на ополаскивание большого ведра. Гном вздох оценил правильно, и сам выплеснул ведерко в мою тару, принялся опускать сосуд в колодец. Я ополоснула ведро и вылила его целиком на свои грязные ноги. Чище они не стали, но мне стало как-то легче осознавать себя.

Гном меж тем уже набрал новое ведро и ждал, пока я верну на место тару, что я и поспешила сделать. Буквально за десять минут ведро наполнилось, а толпа рассосалась.

Я пыталась понять, будет ли уместно пригласить гнома внутрь, особенно с учетом состояния жилища.

— Тебе может еще помощь нужна, сиротинушка? — Насмешливо поинтересовался мужик.

«С чего бы начать», — оргызнулась про себя я, но вслух, похлопав ресницами, произнесла:

— Разве что воду в дом занести.

Гном хмыкнул и взял ведро в руку. Я поспешила вперед, чтобы дверь открыть.

Ведро было водружено на пол рядом с печкой. От него тут же растеклось мокрое пятно, немедленно перемешавшееся с пылью, образовав лужу жидкой грязи на полу. От этого зрелища я густо покраснела.

— Располагайтесь, я ненадолго. — Пригласила я и ушла на верх.

В одном толпа права — в ночной рубашке перед на людях появляться не стоит. Я об этом как-то не подумала, рубаха-то до пят. В комнатушке, где я очнулась, я нашла ларь, а в ларе тряпки. Поскольку понимания местной моды у меня не было, я надела оливковое (я так думаю, из-за гряди и пятен сложно определить) платье и скрутила волосы в кичку на голове. Проблему закрепления волос решил найденный тут же гвоздь. Пока закалывала волосы, я сделала открытие: в комнате было окно. Занавешенное очень плотными, почти свет не пропускающими тряпками, но все-таки было. Я тут же откинула тряпки в стороны и попыталась понять, возможно ли окно открыть. Стоило мне тронуть створку, как толстенное стекло, вставленное в раму, раскололось и со звоном разлетелось на осколки. Один из них попал в протянутую к раме руку, второй просто ее порезал.

Осколки еще не до конца осыпались, а по лестнице уже бухали шаги приземистого мужика. Дверь открылась резко, сильно бухнув в стену. Я стояла у разбитого окна, с наслаждением вдыхая воздух с поля, на которое выходила эта сторона дома.

— Вот невезучая сиротинушка. — Пробурчал гном.

С видом волшебника он достал откуда-то из-за пазухи чистую на вид тряпицу и, быстро вынув осколок, перемотал мне руку. Рука начала саднить сразу после этого, но я постановила, что так лучше, чем заливать спаленку кровью.

Теперь, когда в нее попадал яркий солнечный свет, комнатка казалась крошечной и заброшенной. Везде пыль и грязь, в углу под потолком паук, ларь и тахта занимают почти все пространство.

Критически оглядев платье, на которое добавились еще и пятна крови, я пришла к выводу, что первый день какой-то неудачный.

Гном тем временем, ласково бурча, отвел меня вниз и посадил на лавку.

— Ты прости, сиротка, но мне идти надо. Я заверну к тебе, коли рядом буду. Не против? — Он заглядывал в глаза, и весь его вид был извиняющимся.

— Да, конечно. — Горько улыбнулась я.

Мужчина, так и не представившийся, громко бухая тяжелыми ботинками, ушел, оставив меня одну с раненой рукой.

На улице был яркий день, я все еще хотела есть и пить, рука начала болеть, а я сидела и, не шевелясь, смотрела в одну точку. Не знаю сколько сидела.

— Так, — вслух начала рассуждать я, — возможно, я сплю, а сны должны быть только хорошими. Так что, Ирина Петровна, прекрати раскисать и выпей, наконец, воды, а то до еды не доберешься.

Мысль о том, что в таком запустелом доме может не оказаться еды, я малодушно затолкала подальше.

Сосуд для воды я нашла быстро — над печью была прикрытая грязной занавеской полка, где стопками теснилась едально-питейная посуда. Вся она была из обожженной глины, что навевало определенные мысли. Особенно в купе с дикими ароматами, которые издавало мое и чужие тела. Гном, кстати, плохо не пах и я запоздало покраснела еще раз, сообразив какое амбре от меня исходит.

Вода была выпита — вполне вкусная, кстати, и я хотела было приступить к поискам еды, но решила сперва и тут разшторить окна.

Их было два, они были грязные, но свет пропускали. Тряпки, изображавшие шторы, тоже были очень плотными.

Теперь, когда комнату стало видно, и ее состояние еще больше бросалось в глаза.

Я уже некоторое время обдумывала вопрос о том, как такое могло получиться. Все мои представления о таком укладе жизни пока что шли в разрез с суровой реальностью. О моем странном положении старалась не думать, мысленно переводя все это в сон. Хотя визг тормозов и звук удара машины о мое тело то и дело всплывал в памяти, я не хотела думать, что я умерла там дома. Там оставались родители и учеба, которую я вполне искренне любила. Я не была готова со всем этим расставаться.

Собравшись с мыслями, я решительно пошла в атаку на неисследованную дверь в пределах кухни. Как я и полагала, за ней пряталась лестница вниз. Дверь давала немного света, но рассмотреть отсюда, что там внизу мне не удалось. Спускалась аккуратно и очень медленно — саднящая рука не давала возможности забыть о состоянии всего вокруг. Внизу нашлись шкафы, лари и полки, было замогильно холодно. Особых пищевых богатств не было, но была мука, небольшой камешек соли и несколько банок с соленьями. Ничего из содержимого опознать в неверном свете не удалось. В лари заглядывать не стала, во избежание дополнительных неприятных сюрпризов.

Наверх я утащила самый большой бочонок и в нем на поверку оказалась квашенная капуста. На голодный желудок не комильфо, конечно, но ничего лучше у меня не было. Выпив еще кружку воды, я с опаской сковырнула крышку с бочонка и первое, что увидела — это пузырики на поверхности.

Когда моей маме хотелось капустки, наша кулинарка-волшебница Лада всегда готовила ее в похожем бочонке. В первые дни после утрамбовывания засола она ее не трогала, а потом несколько раз в день протыкала до самого дна длинной деревянной палочкой. «Чтоб продышалась», всегда приговаривала она. Когда я была маленькой, а Лада молодой, мне доставалась почетная обязанность обеспечивать капусту дыханием и я с радостью тыкала в нее палочкой. Судя по пузырькам, эту капусту поставили давно, а продышаться ей не дали. Значит, она может оказаться очень горькой. Но желудок непрозрачно намекал, что его устроит и это.

Верхний слой я сняла, побоявшись его есть, и аккуратненько пальцами вытянула из серединки немного тоненько нашинкованной капусты. Цвета она была хорошего, не очень обильно облепленная морковью, но, тем не менее, не «продышавшаяся». Ожидаемо: она была горькой. Вприкуску с ней я выпила еще несколько стаканов воды, перестала чувствовать себя голодной, и переключила внимание на следующие насущные проблемы.

Первым делом, я пошла обследовать вторую комнату на втором этаже. Там была тахта побольше, такой же ларь и несколько гвоздей на стене, на которых раньше, видимо, что-то висело.

Окно тут тоже было, тоже зашторенное, что я поспешила исправить. Помещение, едва на него попал свет, тоже стало еще менее привлекательным.

В ларе нашлось несколько шкатулок. В одной пара серег, громоздких и наверняка очень тяжелых, на вид из не очень благородных металлов; в другой документы на дом, судя по заголовку; а в третьей два холщовых мешочка — в одном золотые кругляшки, в другом серебряные. Все богатство я аккуратно вернула на места.

Внизу меня ждала необследованная гостиная. Там была обитая тканью в несколько слоев лавка со спинкой, небольшой столик, пара кресел, обитых так же, как и лавка, и буфет. Все выглядело тяжеленным, монументальным и грязным. Окна тут так же были жестоко расшторены. Лезть в буфет пока не стала.

На самом деле дом-то получился не маленьким, просто из-за его обстановки создавалось очень неприятное впечатление.

Я чувствовала себя уставшей, но понимала, что мне необходимо хотя бы тряпкой обтереться. Что мне не удастся какое-то время взаимодействовать с колодцем, я уже осознала, так что моя «ночная рубаха», точнее подол от нее был поименован тряпкой. Я выполоскала ее в ведре с утопленником (вода помутнела) и постановила, что для обтирания пойдет.

По пол стакана смачивая тряпку, и иногда заново ополаскивая ее в ведре с пауком, я вытерла все свое пухлое тельце, даже до спины худо-бедно дотянулась. Как только я сняла с руки тряпку, которая была там с момента получения порезов, они снова немного закровили. Вода, которую я вылила на порезы, принесла много неприятных ощущение и одно, просто ошеломляющее, открытие. Прямо на моих глазах, пока на ранения лилась вода, они немного затянулись. Спало воспаление и отек, а сами порезы притянулись краями друг к другу. Эксперимента ради, я не пожалела еще немного воды на раны и за два стакана стянула их полностью. Какое-то время я, стоя голышом посреди дома, пялилась на руку, поворачивая ее так и эдак.

После этого, обрадованная, выпила еще стакан воды. Посмотрела в окно и осознала, что на улице стремительно вечереет, а в моей спаленке до сих пор осколки лежат. Как я не напоролась ни на один из них ногой — ходила-то босяком — тайна, но я почти побежала наверх. Скорее собирать последствия моей неосмотрительности.

Крупные осколки, как всегда в таких случаях, собрались и нашлись без проблем, а вот с мелкими была засада. Пришлось спускаться обратно, мочить тряпочку в воде, настоянной на паучьем трупе и тщательно размазывать грязь, пытаясь собрать мелкие осколки. Уверенности мне эти манипуляции не прибавили, но когда я закончила уже стемнело.

Решительно отложив все проблемы на завтра, я аккуратно собрала одеяло, перетряхнула постель и улеглась спать, укрывшись одеялом без тряпки, в которую то было завернуто.

***

Я сидела на кухне, такой же пыльной, на лавке. По другую сторону стола сидела тоже я, только пухлая. Со стороны я выглядела совсем не радужно.

— Привет. — Грустно поздоровалась пухлая я.

— Привет. — Удивленно ответила я, которая я.

— Ты теперь я. Завтра проснешься — ты останешься, а меня не будет. — Все так же грустно проговорила визави.

— Это как?

— Я не до конца понимаю, но вроде как, что наши души поменялись в момент смерти. Мы с тобой отражения друг друга в наших мирах и умирали мы непредвиденно и в один момент. Поэтому наиболее жизнеспособная из нас заняла наиболее жизнеспособное тело. То есть ты и мое.

Я не вежливо вылупилась на собеседницу.

— Это мне так сказали, я и сама не до конца понимаю, как это. — Пожала плечами девушка. — Назавтра моя память станет твоей, а я сама отправлюсь дальше. Кто его знает, что меня ждет.

Девушка улыбнулась, олицетворяя собой печаль, и медленно растаяла. А я осталась.