Надлом

Данная книга предназначена только для предварительного

ознакомления! Просим Вас удалить этот файл с жесткого диска после

прочтения. Спасибо.

Элиза Крейв

Надлом

Надлом — 1

Оригинальное название: Eliza Crewe «Cracked» 2013

Элиза Крейв «Надлом»

Перевод: Варя Бородкина (1-17), Аня Фетисова (18-21)

Бета ридер: Isabella Axentseva

За обложку спасибо: https://vk.com/sixfearscovers

Переведено специально для группы: https://vk.com/youngadultfiction

Любое копирование без ссылки

на переводчиков и группу ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Аннотация

Знакомьтесь с Медой. Она ест людей.

Ну, точнее, их души. Но только души тех людей, которые того заслуживают. Она особенная, и не

ее вина в том, что она наслаждается этим. Она нехорошая девочка, да, но ничего не может с

этим поделать. К тому же, что ей еще остается? Ее мама убита, а других «пожирателей душ»

рядом что-то не наблюдается. Во всяком случае, пока она не встречает трех мужчин в костюмах.

Они могут делать то же, что и она. Они такие же, как она. Наконец-то, у Меды появилась

возможность узнать, кто же она на самом деле. Если бы только не одна проблема: они хотят ее

убить. До того, как они успевают это сделать, Меду спасают Тамплиеры, члены элитной группы,

посвятившие свои жизни истреблению таких, как Меда. Вот он — шанс! Прикинуться «хорошей

девочкой» и, в конце концов, узнать, кто же она такая.

Глава 1

Вы знаете, что есть люди, которых нельзя злить, потому что это нехорошо. Например, свою

маму… если она у вас милая.

Вы знаете, что есть люди, которых нельзя злить, потому что у них есть власть, чтобы вас

наказать. Полицейских, политиков, шизанутых санитаров психушек, свою маму… если она у вас

злобная.

Но вы не знаете, что есть и другие люди, которых злить нельзя, так как никто не выжил, чтобы

вас об этом предупредить.

Я из этих «других».

Я пожираю души. Оболочки, с которыми они идут в комплекте, могут быть не ахти, но, к

счастью, я обладаю способностью очищать свою еду от скверной шелухи. Мои зубы рвут кожу,

челюсти ломают кости. Я быстра, молниеносно быстра, убийственно — о-так-это-была-твоя-жизнь?

— быстра. В память о своей (милой) маме, я пытаюсь поедать только плохие души. Для того чтобы

делать это, есть и другие причины, но они для хороших людей. Я не такая.

Наверное, поэтому я тут чувствую себя как дома.

Маленькие комнаты, толстые стены. Приглушенный шепот и раздражающие завывания.

Симфония страданий в такт наказаниям.

Маллиганская Психиатрическая Лечебница — обычная, просто разрекламированная

психбольница — тюрьма из трещин и серости.

Треснувшие подоконники, треснувшие стены, треснувшие умы. Не зли тут никого, и тогда не

будет треснувших черепов.

Серые стены, серые полы. Серые — когда-то бывшие белыми — рубашки. Кожа больных?

Серая. Кровать с металлическим каркасом? Постельные принадлежности? Серые, серые, серые.

Решетки на окнах…

Черные.

Упс. Картинка разрушена.

Маленькая поправка: тюрьма из трещин, серости и черноты.

Звук хлопнувшей двери вибрирует в темном коридоре, и я приподнимаюсь, опираясь на локти.

Стоит громкому хлопку стихнуть, как снова воцаряется мертвая тишина. Сейчас середина ночи,

может быть, раннее утро, не слышно ни единого шороха. Я до боли напрягаюсь, вслушиваясь в

тишину, ожидая. Наконец раздаются тяжелые шаги — ботинки стучат по линолеуму точно

барабанная дробь.

Кто-то идет. Мои пальцы сжимают выцветшее одеяло. Надеюсь, это он.

В ночную смену работают два санитара, значит пятьдесят на пятьдесят на то, что это может

быть и Гидеон.

Мне нужен другой — Самсон. Я тут из-за него. Меня привела к нему девочка-призрак, Келли.

Сначала я не собиралась ей помогать, но она настаивала. Она все настаивала и настаивала, пока мне

2

не захотелось ее прибить. Они все такие — призраки, осознавшие, что я их слышу. Вечно что-то

требуют, и при этом их невозможно убить.

Обернувшись, я вижу в тенях полупрозрачное тело Келли. Она напряженно застыла, наклонив

голову и глядя сквозь стену на кого-то, невидимого мне. Кого-то в больших, громко стучащих по

линолеуму ботинках. При их приближении она отступает назад. Камера настолько крошечная, что,

сделав несколько шагов, она упирается в противоположную стену. Ну, вообще-то она проваливается

в нее.

Один взгляд на Келли, и я выпрямляюсь на постели. Возбуждение искрами бежит по венам.

Санитар, идущий по коридору — Самсон. Ее убийца.

Я бы могла схватить этого мерзкого санитара в его же собственном доме, спрятаться на

парковке у его машины, позвонить и сказать, что хочу купить его выставленный на продажу диван.

Мне не нужно было попадать в психушку, чтобы добраться до него. Просто в этом есть что-то

поэтическое — в воссоздании сцены, сыгранной санитаром с его собственной жертвой, но только на

этот раз с совершенно другой концовкой.

Келли со мной не согласна. Она хотела, чтобы я покончила с ним еще недели назад. Большую

часть времени здесь она прожигает меня нетерпеливыми взглядами и водит серебристыми пальцами

по грязным серым стенам. Однако если ей не нравится мой план, пусть ищет другого видящего

призраков пожирающего души монстра. Я за свои семнадцать лет ни разу на таких не наткнулась, но

она может попробовать поискать. Как говорила моя мама: есть два пути сделать что-то — легкий и

правильный. Хотя, с другой стороны, еще она говорила мне не играть с едой.

Я бы не сказала, что мы с Келли — друзья. А скорее, она бы не сказала, что мы друзья, даже

если бы могла говорить. Она же может только бомбардировать меня своими воспоминаниями. Келли

попала в психбольницу, потому что не могла принять то, насколько чудовищен мир. Я — одно из его

чудовищ, так что у нас с Келли мало что общего.

Но сейчас я — это все, что у нее есть, и, слыша, как приближается ее убийца, она смотрит на

меня, ища во мне успокоения.

— Расслабься, — успокаиваю ее я. — Ты уже мертва.

Ее глаза наполняются слезами, и я закатываю свои. Ох уж эти призраки.

Мои соседи по камерам молчат, едва дыша, и я практически слышу, как они кричат в своих

поврежденных умишках: «Только не меня, только не меня». Ботинки останавливаются дальше по

коридору. Я представляю, как коренастый, здоровенный как бык Самсон пристально смотрит сквозь

затянутое решеткой непробиваемое стекло, до ужаса пугая обитателя камеры. Раздается тихий,

размеренный стук — Самсон хочет быть уверен, что привлек внимание пациента. Келли морщится

от этого звука, но храбрится и, подняв подбородок, смотрит настолько грозно, насколько это может

сделать напуганная маленькая мертвая девочка. Но тут снова слышны шаги, и она съеживается от

страха у стены. Ее глаза теперь направлены на меня.

Я понимаю намек. Вскакиваю с кровати, подхожу к стене и, развернувшись, притуляюсь у нее,

опустившись на корточки и положив голову на колени. Какое сладкое чувство дежавю. Когда он

пришел за ней, Келли сидела точно так же, уткнувшись в колени и плача. С разбитым сердцем. Когда

он с ней закончил, она была уже просто разбита.

Линолеум ледяной, и тонкая ткань ночнушки не защищает от холода, но меня согревает

разгорающийся под кожей жар. Голод был очень терпелив, он недели спокойно дожидался, когда я

загоню свою добычу в ловушку, но теперь позевывает и потягивается, от чего покалывает кончики

пальцев.

Шаги Самсона все ближе, однако он снова останавливается и стучит в чью-то дверь. Я не

против. Периоды короткого ожидания приятны. Они заставляют меня задаваться вопросом: придет

он ко мне или нет? Похоже на предвкушение поцелуя: поцелует или нет? Вот только это не

любовная история.

Ботинки опять стучат, приближаясь, и по моей спине пробегает дрожь возбуждения. Девочка-

призрак вжимается в угол, проваливаясь в стену.

Тени закрывают полоску света под моей дверью, и меня опаляет огнем. Весь мир

окрашивается красным.

3

У меня гость.

Восхитительно.

Я не тороплюсь смотреть на него. Еще рано. Я чувствую, как его взгляд шарит по моей коже.

Я знаю, что он видит. Маленькую, худенькую, угловатую, хрупкую девушку. Мои темные волосы с

одной стороны подстрижены рваными прядями, с другой — длинны. Я сама так постриглась. Сюда

ведь не пускают абы кого. Это эксклюзивный гадюшник. Самсон видит человеческого подростка —

что верно лишь наполовину. Я подросток, но только не человеческий. Кем бы я ни была, я не

человек.

Я не позволяю ему видеть свои глаза. Говорят, глаза — зеркало души, а я не хочу себя выдать.

Раздается резкий стук в непробиваемое стекло. Он хочет моего внимания. Я уже вся внимание, но не

даю ему этого увидеть. Самсон снова стучит, уже настойчивее. Редко когда он не получает того, чего

хочет, но если он хочет моего внимания, то пусть войдет и получит его. Тени от его ботинок на полу

некоторое время не движутся, и хищно присевшая тьма в моей душе нетерпеливо ерзает и

шевелится, не в силах стоять на месте в агонии болезненного предвкушения.

Я жду, затаив дыхание. Звякают ключи, и я тихо выдыхаю. Голод издает победный вой, и я

проглатываю готовый сорваться с губ смех. Замок с металлическим скрежетом открывается, и

Самсон входит в камеру. Он останавливается. Разум этого бычары говорит ему, что меня нечего

бояться, но животные инстинкты чуют, что что-то не ладно.

Опасность! — кричат инстинкты.

Чепуха, — отвечает разум.

Я здоров как бык! — похваляется скотская сторона его натуры.

Я слышу, как он сглатывает в тишине. Затем дверь за его спиной закрывается. По моему телу

проходит дрожь, и Самсон это видит. Наконец он делает шаг ко мне, потом еще два, пока не

оказывается рядом со мной.

Он ждет, и я жду, оба в сильном возбуждении, но по совершенно разным причинам.

Мгновение тонко и длинно тянется подобно густому вареному сахару, и мы оба смакуем его. Голод

пульсирует в молчании, и хотя Самсон всего лишь заурядное чудовище, в отличие от особенной

меня, я знаю, что он чувствует его пульсацию.

Сахарная нить мгновения обрывается, и, схватив меня за волосы, Самсон рывком поднимает

мою голову. Его лицо с красными прожилками идентично тому, что я видела в воспоминаниях

Келли: среднего возраста, с огромными порами и обвислыми щеками. Только сейчас в его глазах нет

довольного блеска, а густые брови подняты в удивлении.

Подозреваю, что я первая жертва, которая улыбается ему.

И стопроцентно уверена, что я первая, кто вскакивает и припечатывает его за горло к стене.

Он пытается кричать, но я сжимаю пальцы на его шее, и крик с хриплым бульканьем умирает. В

глазах Самсона отражается потрясение и смятение. Он не понимает, как мои маленькие слабые руки

могут быть так сильны. Он много чего не понимает. И как же хочется его на этот счет просветить!

Я поднимаю его вверх по стене, пока его ноги не отрываются от пола. Его глаза округляются,

в них плещется паника, и я замираю, наслаждаясь этим мгновением — когда охотник осознает, что

сам стал жертвой, когда пытается уложить в голове, как такое могло произойти. Его лицо искажается

от ужаса.

Я оборачиваюсь и вижу, что Келли тоже наслаждается этим. Она сжала ладошки перед собой,

лицо светится оттого, что в этот момент совершается правосудие.

Мое внимание привлекают слабые попытки Самсона вцепиться мне в руку. Он выше меня и

умудряется встать на цыпочки. Этого достаточно, чтобы снять немного давления с его горла. Я не

против.

— Чтооо?.. — хрипит он.

— Любишь причинять боль другим, Самсон? — спокойно спрашиваю я, хотя сгораю в огне.

Голод пожаром бушует внутри.

— Ннн…

Я сжимаю пальцы на его горле, и он хватается за мое запястье, молотя ногами по стене.

4

— Шшш, все хорошо, — мягко, нежно говорю я, как будто мне не все равно. Затем перехожу

на шепот: — Я тоже люблю причинять боль другим. — Я еще сильнее сдавливаю его горло, и он

извивается, снова вставая на цыпочки, силясь вдохнуть воздух. Я бью его стопой по пальцам ног и

отпускаю.

Он с криком падает на пол и тут же отползает от меня, кашляя и хватая ртом воздух. Я

сдвигаюсь, перекрывая ему путь к двери, и он шарахается назад.

— Чт?.. — сипит он, хватаясь за свое измученное горло.

Я шагаю к нему, и он как безумный, задом, на карачках, отползает и забивается всей тушей в

угол. Я слышу его зашкаливающий пульс. Его сердце дико колотится, но кровь не достигает лица.

Оно смертельно бледное.

— Чт… что ты такое? — наконец хрипит он.

Я лишь качаю головой. Даже если бы знала сама, ему бы не сказала. Я здесь не для этого. Я

делаю к нему пару плавных шагов.

— Пожалуйста, нет! — кричит он, вытягивая перед собой руку, словно пытаясь меня

остановить. Оторвать ее, что ли? — Я никогда не причинял боли тебе! Я никому не причинял боли!

— Не смей мне лгать.

Он вжимается в стену.

— Пожалуйста… — Его челюсти работают, обвислые щеки дрожат, когда он отчаянно

пытается найти подходящие слова. Затем они льются из него, в спешке натыкаясь друг на друга: —

Это, должно быть, какая-то ошибка.

Я медленно и многозначительно качаю головой.

— Пожалуйста… Я даже не знаю тебя!

Я опускаюсь так, что наши глаза оказываются на одном уровне, и он дергается в сторону.

Наклонив голову, я мягко говорю:

— Нет. Но ты знаешь Келли. — Я бросаю взгляд в ее направлении. Она уже не кажется

довольной. Она смотрит на нас расширившимися глазами, зажав рот руками. — Вернее, знал Келли.

На лице Самсона отражается искреннее замешательство. Его губы двигаются, пока мозг

вспоминает, где мог слышать это имя.

— Келли Беллемор, — рычу я.

Его, наконец, осеняет.

— Это был несчастный случай.

— Что я тебе сказала по поводу лжи? — Я хлестко бью его рукой по лицу, оставляя на щеке

четыре красные линии. Комнату заполняет резкий запах крови. Я чуть ли не пританцовываю сидя на

корточках, мои губы изгибаются в улыбке.

Самсон замирает, видя эту улыбку. Он перестает строить из себя невинного.

— Ты наслаждаешься этим, — понимает он.

Моя улыбка становится еще шире. Знаю, что где-то мама сейчас прячет от стыда лицо.

— Ты любишь убивать точно так же, как я. — Самсон выпрямляется, возомнив, что общается

с равной. — И не только это. Ты любишь… — он замолкает, подбирая слово.

— Власть, — подсказываю я.

Его лицо просветляется.

— Я не знаю, что ты такое, но знаю, что мы похожи. — Он поднимает руки и спешит

добавить, будто боясь, что оскорбил меня этим: — Я не такой… особенный, как ты, но жажда

убивать… — Его взгляд становится отстраненным, уголки губ приподнимаются в жуткой улыбке.

Такой же, как у меня. Я проглатываю стыд и позволяю Голоду его поглотить.

Самсон мечтательно продолжает:

— Я не мог ничего поделать, она просто… — По его телу проходит дрожь. Затем его

внимание снова переключается на меня. — Я не смог бы остановиться, даже если бы этого хотел. —

Он сжимает и разжимает кулаки. — Это сильнее меня. — И смотрит на меня, ища во мне понимание.

И я понимаю его. Понимаю лучше, чем он может себе представить. Потому что для меня это

больше, чем ощущение власти. Я питаюсь душами. Без них я умру.

5

Конечно, это не объясняет, почему я так люблю их поглощать. Я провожу пальцем по щеке

Самсона, и он тихо поскуливает. Мама никогда не понимала ту чудовищную тьму во мне, которая

так жаждет убивать. Она хотела, чтобы я потребляла души так же, как овощи: без особого желания,

просто из необходимости. Самсон, этот отвратительный кусок дерьма, понимает меня лучше, чем

она. Но, в отличие от него, я хотя бы стыжусь своей слабости — во всяком случае, когда не отдаюсь

ей без остатка. Как барахтающаяся в луже собака, я люблю копаться в мерзком хлюпающем месиве

из человеческой плоти, но сожалею об этом, стоит крови высохнуть на мне и коже начать чесаться.

Такие дурные существа, как Самсон, не испытывают чувства вины. И у них нет воспоминания-мамы,

неодобрительно цокающей языком и качающей головой.

Вместо этого у них есть я.

Подозреваю, что они никогда не чувствуют вины за содеянное, но я делаю все, чтобы они

потонули в сожалениях об этом. В красных, липких сожалениях.

Так что Самсон прав, мы похожи. Однако, к несчастью для него, лицемерие — меньшее из

моих грехов. Он радуется тому, что нашел схожие у нас черты, я же ненавижу себя за это.

Я наклоняюсь к нему, пока нас не разделяют какие-то жалкие дюймы, и закрываю глаза. Я

ощущаю его дрожь, вдыхаю опьяняющий коктейль из страха и крови, и меня заливает жаркой

волной удовольствия. Самсон шевелится, и я резко распахиваю глаза, пригвождая его взглядом к

месту.

— Ты прав. Я такая же, как ты. — Я делаю вдох, затем медленно качаю головой, не отрывая от

него глаз. — Но тебе это нисколько не поможет.

Его глаза округляются, рот беззвучно открывается и закрывается. Я дарю ему еще одно

мгновение жизни, проведенное в панике. Потом Голод с ревом несется по венам, сметая все на своем

пути. Я выдергиваю Самсона из угла, разрываю его оболочку, как освобождала бы рака от панциря, и

он падает в мои руки. Так легко.

Представьте ребенка на его первом дне рождении.

Так вот Самсон в моих руках — торт.

Я слышу свой собственный смех, повизгивание и фырканье. Бардово-красный мир вокруг

пульсирует. Пылает.

Душа Самсона, выдернутая из оболочки — бурляще-серый эфир, похожий на грозовое облако.

Голод взвывает, и я поглощаю душу. Она течет внутрь, искрящаяся и прекрасная, наполняя,

растягивая меня, пока не возникает ощущение, что она не уместится внутри. Я выгибаюсь, широко

раскинув руки. Я — каньон, окружающий прекрасную реку. Когда ее воды отступают, все внутри

меня бурлит от удовольствия, бурлит от победы.

Я встаю, упиваясь восторгом, пьяная от сладости выпитой души и краем глаза улавливаю

сбоку мерцание — перекошенное от ужаса лицо девочки-призрака, проходящей сквозь стену. Ее

глаза снова наполнены слезами.

Я оставляю позади кровавый беспорядок и стены, окрашенные в стиле Джексона Поллока —

абстрактного экспрессиониста. Красный, серый, черный, коричневый цвета.

Больше красного.

Сама-то я предпочитаю неоимпрессионизм — Сёра, Синьяк!1 — но мои способности

ограничены. Обычно я стараюсь быть более аккуратной. Мне не хотелось бы видеть свое лицо в

новостях (особенно с такой прической). Но в этой психушке вряд ли захотят провести расследование,

так что я укладываю труп надлежащим образом (Пикассо!) и на случай если мой намек слишком

тонок, пишу кровью на стене:

«Я за вами слежу».

Под этим словами я прикрепляю «любовную записочку» для администрации психбольницы, в

которой даю понять, что знаю, где закопаны тела — в одном конкретном случае «закопаны»

буквально. Полицию после этого явно звать не будут.

Я пьяна от души. Мир слишком ярок, ощущения слишком остры. Душа не осела тяжестью в

желудке, нет, она пузырится в венах подобно шампанскому, щекоча окончания нервов. По меньшей

1 орж—Пьер Сёра , Поль Синьяк – художники—неоимпрессионисты.

6

мере час она будет застилать пеленой мой мозг, защищая от когтей стыда и беспокойства. Позже они

пробьются сквозь эту пелену и вопьются в меня когтями и клювами, но сейчас беспомощно кружат

наверху. Я смеюсь и глумлюсь над ними, забывая в эти мгновения, что у них будет время мне

отомстить.

Я не спеша иду по коридору, и мое шествие прославляет мерцающий флуоресцентный свет,

тихо жужжащий свою похвалу. Я кружусь, кланяюсь и подпеваю ему. По полу стелятся кровавые

следы ног, по стенам — кровавые отпечатки пальцев. Дойдя до двери, ведущей на лестницу, я

разворачиваюсь и иду обратно. Мне некуда спешить, потому что Гидеону тоже некуда спешить. Он

хороший напарник и не захочет портить Самсону веселье.

Что я очень с ним хочу обсудить.

Я берусь за ручку одной двери и отрываю ее. Затем то же самое проделываю с другой.

Большинство обитателей этой больницы далеко не убегут — в конце концов, их не зря запихнули в

лечебницу. Но у них будет возможность сбежать и, если они убегут далеко, то, может быть, в

следующий раз их упекут в другую психушку, с другой философией.

Некоторых больных я оставляю в их клетках. Даже борец за права животных не выпустит из

клетки тигра.

Меня распирает от сладости темной души Самсона. Я наполнена ею. Сильна ею. Как же давно

я не утоляла Голод. Как любой человек на диете я осознала, что полное воздержание никогда не

срабатывает — оно лишь ведет к плохим решениям, принятым позже. Конечно, такая пирушка не

отразится на моем весе, но приведет к неразборчивому убийству.

За спиной скрипит замок, затем доносятся шлепки босых ног. Кто-то убегает от меня, своего

спасителя.

Вернитесь, мы можем стать друзьями!

Хлопает дверь. Похоже, не можем. Ну и бог с ними, у Человека Паука тоже не было друзей.

Ну иди же ко мне, Гидеон! Пора поглядеть, что тут происходит!

Я подпрыгиваю, танцую на грязном полу. Месть сладка и приятна как музыка. Я кружусь,

раскинув руки. Стены проносятся перед глазами размытыми серо-белыми пятнами. Затем глаз

улавливает черное пятно — фигуру у двери. Пришел санитар! Я останавливаюсь и шиплю.

Это не Гидеон. И фигур три. В конце коридора стоят три незнакомца.

Глава 2

Люди не шипят. Ну, если это не дрянные девчонки, выцарапывающие друг другу глаза за

дрянных парней. Но взрослые мужчины в приличных черных костюмах не шипят на своих врагов.

Закрыв глаза, я трясу головой, пытаясь разогнать застилающий мозг дурман, но открыв веки,

вижу, что незнакомцы никуда не делись, хоть и не шипят. Может, они просто неодобрительно

шикнули, вроде: что-ты-делаешь-вне-своей-клетки? Может, мне вообще это шипение померещилось,

и от опьянения душой разыгралось воображение, а мозг жаждал с кем-то подраться?

Мужчины стоят в конце длинного коридора перед лестницей, ведущей на первый этаж.

Респектабельные — в костюмах, с аккуратно подстриженными волосами — современные городские

мужчины, выглядящие неуместно в этом темном и грязном прибежище для душевнобольных. Тот,

что слева, низковат и щекаст, справа — высок, с хищным ястребиным лицом. Стоящий в середине

ничем не примечателен и выделяется лишь тем, что его лицо пережило нашествие акне. Серое

пространство узкого коридора отделяет их кожу от моих когтей и мои ноги от выхода.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает тот, что в середине — по-видимому, главный. Он

выпрямляется, одернув полы своего пиджака.

Как будто это не они, а я — девчонка с дурацкой стрижкой и запятнанной кровью ночнушкой

— не вписываюсь в картину сумасшедшего дома.

— Тебя перераспределили? — задает новый вопрос главный. — Почему мне об этом не

сообщили?

Эм… Я тоже выпрямляюсь и расправляю плечи.

— Тебе послал зи-Бен? — спрашивает Ястреб.

7

— Кто?

— Это что, шутка такая? — злится Щекастый.

У них зи-Бен — главный шутник, что ли?

— И какого черта ты делаешь? — снова вопрошает главный.

Лучше не отвечать, хотя они и сами все поймут. Скрыть ведь этого невозможно. Раздумывая, я

внимательно осматриваю троицу. Нужно перед уходом преподать им урок осторожности. Не

смертельный урок. А-то маме не понравится.

Но в драке… может всякое случится. Голод тихо мурлычет.

Главный все гневается:

— Не знаю, откуда ты взялась, но мы рядом с Храмовниками. Ты врубила все установленные

нами сигналы тревоги, и если они установили свои…

Храмовники… Кто это, мать вашу? Хотя пофиг.

— Я сказал зи-Бену, что мы справимся, — продолжает он, качая головой. — Даже помогая при

этом в Поисках… В конце концов, у нас есть скайп, на дворе не средневековье. В этой клинике даже

наше управление не нужно. Не хватало только, чтобы какая-то мелочь здесь все испортила! — Он

машет рукой в мою сторону.

Щекастый проводит пальцем по кровавому следу на стене и слизывает кровь.

Фу блин! Может, я ошиблась, и им здесь самое место?

На лице Щекастого появляется шок — на моем, боюсь, отражается такой же. Я пытаюсь не

показывать охватившего меня замешательства. Если до этого Щекастый был тих, то теперь

взрывается:

— Это… это… Ты сожрала Самсона? — оглушительно ревет он. — Я месяцы потратил на

него. Почти заполучил его душу, был, черт побери, так близок! — Его лицо багровеет. — Вокруг

столько легкой добычи, а ты сожрала Самсона! Невероятно! Я уже не говорю о том, что некому

дорабатывать чертову смену!

Меня еще никогда не ловили на том, что я «пожираю» людей, но реакция на это мне почему-то

представлялась другой. На короткий момент мир стал четче и что-то забилось на краю сознания —

это беспокойство пыталось пробить себе путь сквозь дурманящую пелену.

Но оставим беспокойство людям, которые не могут голыми руками разодрать взрослых

мужиков на части.

Щекастый широкими шагами направляется ко мне, и я пригибаюсь и снова шиплю. Он тут же

останавливается и троица многозначительно переглядывается.

— Как ты сказала, тебя зовут? — спрашивает главный, сузив глаза.

Солгать? Но какой в этом смысл? Даже если я оставлю их в живых (я правда оставлю, мам!), с

их стороны будет глупо следовать за мной, зная, на что я способна.

— Меда, — отвечаю я, и они опять переглядываются.

— Зи-Меда или пол-Меда? — медленно спрашивает главный.

Хммм… пятьдесят на пятьдесят, что я выберу правильный ответ.

— Зи, — говорю я. Судя по тому, как они тут же оскаливаются, обнажив зубы, ответ был

неправильным. Кажется, они только что поняли, что никакой зи-Бен меня сюда не посылал. Похоже,

драки не избежать. Прости, мам, я пыталась.

Разве?— шелестом проносится в голове ее голос.

Да! Так и вижу, как она стоит, скрестив руки на груди и постукивая ногой по полу. А вот

выражение лица не улавливаю. Время стерло его. Ну хорошо, не пыталась.

Как же мне хочется, чтобы она все еще была жива. Ее памяти я лгать не могу.

— Зи-Бен не посылал тебя, так ведь? — подтверждается мое подозрение. — Так кто ты там, ты

говоришь?

Ваша смерть, странные людишки. То есть, это… ваши увечья. Никаких убийств, только легкое

калечение. Чтобы я могла уйти. Покалечить ведь не так страшно.

Мужчины пригибаются, принимая такую же позу, как и я, и начинают двигаться по узкому

коридору ко мне. Они крадутся плавными, скользящими шагами. Отлично, люблю, когда еду

доставляют прямо в руки, особенно если при этом не нужно платить чаевые курьеру.

8

Тьфу, не еду, противников. Я не собираюсь их убивать. Правда.

Ко мне, кис, кис, кис.

Они подходят ближе. Я уже могу атаковать их отсюда, но они пока до меня достать не могут.

Не со своими человеческими конечностями, не оттуда. Они подходят еще ближе, их шаги так тихи,

что я практически не слышу их за клокочущим рычанием в горле. Идите ко мне. Ближе, ближе. Я

прыгну. Может, прыгну и пару раз ударю. Только пару раз! Просто чтобы растрепать их волосы и

располосовать костюмы. Чтобы дать понять, что здесь было и чего они избежали. С моей стороны

это очень гуманно — дать им осознать, как им повезло, оценить то, что у них есть — к примеру,

головы на плечах. Чересчур много людей принимают это как должное.

При их приближении я пригибаюсь совсем низко, одновременно поднимаясь на пятках.

Готовая прыгнуть, готовая рвануть. Готовая показать этим дурням, что они не могут меня

контролировать. Я не какой-то там слабый маленький человечек. Я особенная, уникальная.

Обладающая мощью, которую они никак не могут от меня ожидать. На самом деле, я еще никогда не

ощущала себя столь могущественной. Должно быть, свежая душа Самсона была невероятно сильна.

Они идут ко мне. Двенадцать футов, десять, восемь. Они рычат, обнажая зубы, и воздух в узком

коридоре вибрирует от нашей вражды. Они подгибают пальцы, так же, как я. Подражают мне?

Надеюсь на это. Лопнувшее самомнение прекрасно смотрится на тарелке победителя.

Они уже близко.

Шесть футов. Я прыгаю, с точностью рассчитав, что окажусь между их головами и подвесным

потолком. В смертельном танце я балерина. Хочу увидеть их округлившиеся глаза, шок,

благоговейный страх. Но вместо этого, взглянув вниз, вижу кулак, и перед глазами все взрывается

красным.

Раздается хруст и тихий фыркающий смех.

Я отлетаю назад и ударяюсь о стену, затем падаю лицом в пол, хватая ртом воздух. Не могу

дышать. Я переворачиваюсь на спину и пытаюсь сморгнуть с глаз темноту.

Как?.. Мой пораженный мозг смертельной хваткой цепляется за только что пошатнувшийся в

сознании мир. Как? Я же одна такая. Мама говорила, что я особенная. Но доказательство обратного

стоит надо мной, зубоскаля и злобно смеясь.

Моя добыча не смеется, я смеюсь.

Однако сейчас вместо этого лежу в луже своего собственного лопнувшего самомнения, и до

меня медленно и жутко доходит очевидное.

Они такие же, как я. Как я.

— Что это было? Ты только что пыталась нас перепрыгнуть? — прорезает сумятицу в моей

голове насмехающийся голос главного, и я фокусирую свое внимание на его лице. — И ты всего

лишь полукровка. «Зи», как же, размечталась, — со смехом подвывает он.

И еще они говнюки. Я с рыком вскакиваю на ноги, но, к несчастью, они дрожат, и я шатаюсь,

вызывая этим новый приступ хохота.

Щекастый сгибается, пытаясь отдышаться от смеха, но Ястреб, поймав его взгляд, изображает

девчачий мелкий прыжок, и тот снова ухохатывается.

Я сужаю глаза.

— Ооооо, не злите ее! — выдыхает главный сквозь смех.

Ярость бушующим потоком затмевает сознание, и я прыгаю, целя в его жирный рот. Он с

молниеносной быстротой делает шаг в сторону и со всей силы впечатывает меня в стену, даже не

переставая смеяться. Ястреб хлопает его по спине, держась за живот и радостно булькая смехом.

Вы. Перестанете. Смеяться.

Резко крутанувшись, я делаю обманчивое движение, будто собираюсь снова двинуть главного,

но в последнюю секунду прыгаю на его не подозревающего подвоха дружка, cмачно давая Ястребу

по морде. Ноготь большого пальца вскользь проходит по его щеке, на которой тут же вспухает

тонкая красная линия. Я ухмыляюсь.

И тут же осознаю, что я идиотка. Пьяная от поглощенной души идиотка.

О чем я думала? У меня, наконец-то, появилась возможность найти ответы на кое-какие из

вопросов, и что же я делаю? Даю этой возможности по морде.

9

Черт.

Они перестают ржать и, шипя, хищно пригибаются. Кажется, профуканая возможность

получить ответы сейчас самая меньшая из моих проблем. Они превосходят меня числом, они сильнее

меня и они взбешены.

Черт.

Когда они прыгают, я срываюсь с места и бегу, пригибаюсь, подпрыгиваю. За спиной слышен

рык и топот. Добежав до лестницы, я перепрыгиваю сразу первый пролет ступеней, затем второй.

Они несутся за мной. Я впечатываюсь в дверь, и при столкновении она вылетает вместе с косяком.

Это замедляет меня всего лишь на полсекунды, но этого достаточно. Меня хватают сзади. Ярко

раскрашенная мебель и оранжевая стена цветным пятном пролетают мимо, когда мы падаем и

катимся по полу. Приемная — единственная гостевая комната в психушке и, конечно же не

случайно, единственное комната, которую посетители могут увидеть. В том, что я умру в

единственной комнате, где можно было бы на самом деле жить, есть какая-то ирония.

Я переворачиваюсь, чтобы увидеть, кто меня схватил — тот, кому я порезала щеку. Ястреб.

Он швыряет меня в стену.

Больно.

Обхватывает пальцами мое горло. По его лицу течет кровь.

— Думаешь, можешь драться со мной, полукровка? — Ястреб наклоняется, почти тычась своим

похожим на клюв носом в мой нос.

Я полукровка. Половина чего-то. Половина того, что представляют собой они.

Ястреб медленно ведет пальцем по моей щеке, в том же месте, где я ранила его. Я открываю

рот, чтобы извиниться, чтобы задать вопрос, на который до смерти хочу получить ответ всю свою

жизнь.

Но его вопрос предупреждает мой, черные глаза жестко смотрят в лицо:

— Думаешь, можешь порезать меня, полукровка?

Он нажимает большим пальцем на мою щеку, и ноготь вспарывает кожу. Легкое жжение

начинает гореть огнем, когда он вдавливает ноготь глубже. По щеке бежит кровь, и вопросы,

начинающиеся с «кто» и «что», вянут и умирают на моем языке. Он собирается меня убить.

Словно в доказательство этого, он проводит пальцем по щеке. Моя, как сталь, кожа

вспарывается ногтем словно шелк. Взвизгнув, я пытаюсь вырваться из его хватки. Он наклоняется

вперед, излучая опасность и угрозу. Так вот как чувствовали себя мои жертвы? Беспомощными?

Взмокшими? До одури испуганными?

— Пол-Карим, нам нельзя убивать своих, — произносит главный, входя в приемную.

Да, вам нельзя убивать своих! Каких «своих» — сейчас совсем не существенная деталь.

— Но может произойти несчастный случай, — с рыком отвечает Ястреб.

Мое сердце останавливается.

— Она всего лишь полукровка. Мы скажем, что она — предатель. Что она перебежчик, —

предлагает Щекастый. Видимо, он все еще злится из-за Самсона.

— И это, кстати, может оказаться правдой, — говорит Ястреб и гладит пальцами другую мою

щеку. Его ногти сдирают кожу, и я пытаюсь вывернуться из-под них. — Иначе с чего это она

выбрала Самсона?

Перебежчик? Откуда и куда? Понятия не имею, но это мой единственный шанс.

— Я никуда не перебегала! Я просто не могла устоять! И он первым на меня напал!

Он не купился на это, и мне знакомо выражение его глаз. Он жаждет крови. Я часто видела

такие глаза у своего отражения в зеркале. Слишком поздно. Насмешка судьбы — узнать, что я такая

не одна перед самой своей смертью.

Когда мама говорила, что я особенная и уникальная, я думала, что это так и есть. К тому же, я

никогда не встречала других детей, которые могли бы поднимать машины или жевать стальные

гвозди.

Оказалось, что я такая особенная только для своей мамы. Такая же особенная, как снежинка.

Такая же особенная, как имя ребенка в школьном списке отличников.

Есть другие, такие же, как я. И они хотят меня убить.

10

Было бы неплохо меня об этом предупредить, мам!

— Пожалуйста… — не сдаюсь я. — Это правда. Я не…

— Шшш… — Голодные глаза жадно вглядываются в мои. — Правда не имеет значения, когда

ты так… вкусна. — Он наклоняется ко мне и глубоко вдыхает. Его язык влажно скользит по моей

щеке, слизывая текущую по ней струйку крови. Он ухмыляется, насмехается. Затем замирает. Его

глаза расширяются, и он снова проводит языком по моей щеке.

Его большие, злые глаза встречаются с моими.

— Ты?..

Эхо громкого удара проносится по приемной, и мы все поворачиваемся к входной двери. Она с

треском распахивается.

Похоже, кто-то решил присоединиться к нашей вечеринке.

Глава 3

Хотя гости только прибывают, а еда очень даже хороша, хозяева — полные мудаки.

Новый участник, мужчина, нагибается в дверном проёме. Ну, на самом деле не мужчина, а

человеческий подросток. Одно из самых ни на что не годных божьих созданий — большой как

взрослый и тупой как ребёнок. Эгоистичный, угрюмый, безрассудный, склонен слишком долго спать

и слишком часто жаловаться. Я тоже подросток, за исключением человеческой части.

Ему около восемнадцати. Поношенные джинсы, полинявшая чёрная толстовка под кожаной

безрукавкой. Блондин, волосы до плеч. Попытка отрастить бороду (провальная).

Вопрос на миллион долларов — на чьей он стороне? Вряд ли на моей, так как я никогда в

действительности не была командным игроком.

— Борец! — шипит один из нападающих на меня.

Слова соскальзывают с его губ не раньше, чем парень забрасывает в комнату коричневый мяч

размером с грейпфрут. Когда тот летит над нами, вошедший достаёт пистолет и стреляет в него. Мяч

взрывается, и на нас обрушивается ливень. Я ныряю за Ястреба, но на обнаженное плечо все равно

попадают капли, и оно начинает жечь. Мой захватчик кричит и корчась падает на пол: он принял на

себя основной удар разлетевшейся жидкости. Я не вижу двух других, должно быть, они спрятались

на лестничной клетке или в одном из коридоров, ведущих в главный зал.

— Ты хочешь стать едой для демонов? Беги! — кричит мне парень.

Едой для демонов? Однако это стоит обдумать в другое время. Я не нуждаюсь в дальнейшем

стимулировании и несусь к выходу. К моему спасителю.

Это необычное чувство.

Удары ботинок позади меня предупреждают о том, что один из "демонов" преследует меня.

Его когти задевают мою спину, и я проношусь мимо парня и ныряю из приемной в дверь, заставляя

моего спасителя и демона столкнуться. Они с грохотом падают в гостиную и начинают кататься,

борясь друг с другом. Я осторожно подхожу к двери, чтобы одним глазком посмотреть на действие.

Главный стоит на коленях перед своим падшим товарищем, который всё ещё корчится на

полу. Он приподнимается, но Ястреб хватается за его шею и шепчет ему на ухо. Главный в шоке

смотрит на своего друга, затем, рыкнув на меня, рисует что-то на линолеуме, и они оба исчезают в

сопровождении громкого, как удар грома, звука.

Пууф. Как-то так.

Грохочущий шум притягивает моё внимание туда, где столкнулись новичок и Щекастый.

Кушетка ржавого цвета перевёрнута, и бойцы катаются на остатках того, что когда-то было

кофейным столиком. Освободившись от Щекастого, парень подскакивает на ноги. Он достаёт из-за

ремня длинный, изогнутый и на вид неприятный нож. Я пробираюсь обратно в приемную, но

сохраняю дистанцию, взвешивая свои варианты. Закрываю входную дверь. Неважно, что я решу, я не

хочу ещё свидетелей.

ажда мести пульсирует в венах. Я хочу наказать демона. Раздавить! Убить! А больше всего

— захохотать. Утверждают, что месть — это блюдо, которое лучше всего подавать холодным, но я

нахожу ее в равной степени восхитительной и горячей. Два на одного, мы с парнем, возможно,

11

сможем его взять. Помимо всего прочего, парень сможет послужить для отвлечения внимания, когда

демон будет терзать его в клочья.

Но чувство самосохранения сдерживает меня. Я уже узнала на своей шкуре, что демоны

сильнее меня, или, по крайней мере, больше приспособлены бороться с теми, кто может дать отпор.

Так что я стою. В нерешительности.

Демон выглядит так же нерешительно, его глаза мечутся между мной и парнем, а затем

возвращаются в то место, где исчезли его друзья. Парень стоит на его пути.

— Ты же не думаешь сбежать? — дразнится он, и его голубые глаза сужаются, когда он

перекидывает нож из одной ладони в другую. — Я даже не Борец, а всего лишь ребёнок. Ты же не

боишься детей?

Рычащий прыжок, похоже, означает «нет». Двигаясь слишком быстро для обычного человека,

парень отпрыгивает в сторону, плавным движением поворачивается и запрыгивает на спину демона,

всаживая в него нож. Демон кричит, его спина выгибается, словно натянутая тетива. Парень

прижимает лицо демона к полу, обездвиживая, и кладёт свои руки на его голую шею. Чернильно-

чёрный дым клубится из демона там, где его кожа соприкасается с парнем. Затем дым исчезает в

кончиках пальцев парня. В какой-то момент весь дым всасывается, и парень отпускает уже

безвольного демона и встаёт. Он немного шатается и упирается в стену рукой. Затем запрокидывает

голову и выдыхает длинную струю светло-серой дымки, которую я тут же распознаю. Я распознаю

её потому, что обычно я это ем.

Это квинтэссенция человеческой души.

Я сажусь. Тяжело.

Парень отталкивается от стены, морща в волнении лоб. Волнение — это хорошо. Волнение

означает, что он не собирается разобраться со мной прямо сейчас, пока здесь никого нет.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

В порядке? Я считала себя Супервумэн (ну, или её злобным двойником), а теперь не знаю, как

спасать свою собственную задницу. Я узнала, что моя любимая мамочка была большой лгуньей, и

прямо здесь и сейчас находится выдыхающий души парень, который может попытаться убить меня в

любую минуту. Это черт знает что такое.

Тут мне приходит в голову, что он, возможно, имел в виду кровь на мне, а не моё

эмоциональное потрясение.

Я киваю, затем хватаюсь за свою ночнушку.

— Это не моя кровь. Другой мужчина был атакован.

Парень направляется к лестнице. О нет, нельзя его отпускать!

— Не оставляй меня!

Он останавливается, и я мотаю головой.

— Он мёртв. Он был… разорван.

При воспоминании об этом во мне вспыхивает Голод, и я опускаю глаза, чтобы скрыть

возбуждение.

— Прости, — извиняется парень, и я украдкой смотрю на него. — Должно быть, это тяжело.

Я стараюсь не фыркнуть.

Я изучаю парня из-под рваной завесы волос. Не похоже, чтобы он что-то подозревал.

Несмотря на его неопрятный вид, глаза бесхитростны, а лицо открыто. Меня одолевает

головокружение. Передо мной стоит второй шанс на получение некоторых ответов, завёрнутый в

простоватую обёртку.

Мне надо действовать осторожно. Только то, что он против моих врагов, не означает, что он

на моей стороне. В самом деле, если бы он появился на полчаса раньше, думаю, у нас с ним вышел

бы совсем другой разговор. Если он почувствует, что я больше, чем просто беспомощная жертва, это

обернётся мне боком.

Но возможность получить кое-какие ответы…

Вопросы про мою «особенность» обычно заканчивались «мы-поговорим-об-этом-когда-ты-

станешь-старше» ответом. Оказывается, проблема была не в моём возрасте, а в маме. К сожалению,

нет книги а-ля «Откуда берутся дети», которая бы восполнила пробелы в моём образовании. Я знаю,

12

мама не планировала, что её убьют, но я всё ещё проклинаю её за недальновидность. И сегодня

больше обычного.

У этого парня, возможно, есть ответы; мне просто надо у него их забрать. Я подсчитываю все

средства, которые есть в моём распоряжении, разглядываю его забрызганную кровью фигуру и

останавливаю свой выбор на оружии, которое использую так редко, что, прежде всего, нужно

смахнуть с него пыль.

Мои глаза наполняются слезами.

— Что… — Я тяжело сглатываю. — Что это такое было?

— Демоны.

Спасибо, Эйнштейн. Это я поняла.

— Видишь ли, духовная битва намного менее теоретическая, чем ты, возможно, думаешь.

Сколько раз он репетировал эту фразу? Я бы не стала делать суждения о том, что я думаю,

глупый мальчишка. Я позволяю скатиться слезе.

Он спешит успокоить меня:

— Не плачь, я защищу тебя.

Унизительно. Ужасно унизительно.

— Чего они хотят? — спрашиваю я.

Парень садится на пол рядом со мной и успокаивающе гладит мою ушибленную спину. Я

стараюсь не морщиться и смотрю на него так, словно он мой герой, что не менее болезненно.

— Разрушить мир, — говорит он.

Видимо, подражатели охотникам на монстров склонны к драматизму. Чтобы скрыть своё

раздражение, я переключаю своё внимание на лежащее напротив нас тело.

— Разрушить мир? — подталкиваю я парня.

Он видит, куда я смотрю, и встаёт. Идёт туда, где лежит тело, и достаёт из-за пояса сферу.

Нечто похожее он бросил в приёмную, нечто похожее обожгло моё плечо. Он откупоривает пробку и

поливает жидкостью весь труп. Тело начинает дымиться и пузыриться. Парень поворачивается ко

мне, подносит шар к губам и делает глоток. Я задыхаюсь.

— Не переживай! Это всего лишь вода! Ну, святая вода. Но она ранит только демонов.

Я осторожно поправляю вырез на ночной рубашке, чтобы лучше скрыть ожоги на своём

плече.

Он предлагает шар мне.

— Попьёшь?

Я стараюсь не выглядеть повергнутой в ужас.

— Так как они пытаются разрушить мир? — спрашиваю я снова. Придется рассмотреть

другие средства из моего арсенала. Говори же, парень!

Он садится на корточки и свободной рукой убирает волосы себе за ухо. Мы оба наблюдает за

тем, как разлагается тело.

— Захватив его. Подавляющее число тех парней изначально не были такими. Большинство

демонов когда-то были обычными людьми, которых убедили продать их души. Затем, умерев, они

стали демонами и начали убеждать других.

Наконец какая-то полезная информация. Я не продавала свою душу, но, возможно, это не

относится к полукровкам. Мне кажется, это определение вполне говорит само за себя. И хотя моя

мамочка оказалась большой выдумщицей, я уверена, она не была демоном.

— А остальные? Откуда берутся другие демоны?

— Некоторые демоны просто существуют. Я не знаю точно, но есть куча теорий. Ангелы,

ставшие на сторону Люцифера во время его падения, слуги, созданные Сатаной таким же образом,

как Бог создал Адама. — Он пожимает плечами. — На самом деле, я не очень запариваюсь по поводу

всяких теорий, мне достаточно того, что я знаю, кого убивать, — он улыбается во все зубы.

При других обстоятельствах, возможно, мы смогли бы стать друзьями.

— Ещё есть полукровки, — продолжает он, — они уже такими рождаются. Суккубы и инкубы

пытаются расширить свои ряды «естественным путём».

13

Та-дам! Я пытаюсь справиться с любопытством, чтобы произнести вместо скажи-мне-прямо-

сейчас-прежде-чем-я-откручу-тебе-голову-и-попытаюсь-высосать-из-неё-всю-правду:

— Пожалуйста, продолжай.

Должно быть, это сработало, потому что он продолжает говорить, а не пытается убежать.

— Также демоны подпитываются душами хороших людей, которых не могут переманить на

свою сторону — это для них своего рода наркотик. Главным образом они пытаются уничтожить

Маяки — людей особенно хороших или имеющих позитивное влияние на мир. Да Винчи, Ганди,

Бетти Уайт и Мать Тереза являются классическими примерами, но существует ещё куча других,

менее известных представителей.

Он посылает мне многозначительный взгляд, и я замираю. Он не может знать, что я ем души.

Никоим образом. Всё, что он видел — демонов, пытающихся меня убить. О боже, должно быть он

имеет в виду…

Ахахахахаха. Он думает, я — Маяк. Я смотрю вниз, чтобы скрыть свои блестящие глаза.

Плохой день или нет, это весело.

— Всё в порядке. Ты не должна бояться. Я тебя защищу.

Большой сильный мужчина защитит девушку! Я стараюсь смотреть ангельски беспомощно,

по-Маяковски. Что вряд ли возможно при моей стрижке и покрывающей меня крови. К счастью, он,

видимо, непробиваемо туп.

— И что… что ты, собственно, такое? — мой голос сладок. Робок. Благоговенен.

— Малахай Дюпейнс, но ты можешь называть меня Хай.

Я спросила «что», а не «кто». Забавно, что его прозвище рифмуется со словом «умирай».

Должно быть, это знак? Мы пожимаем руки, и они слегка прилипают друг к другу, наверное из-за

крови.

— Я Борец. Или, как минимум, стану им, когда завершу обучение.

Он гордо выпячивает грудь.

— Но ты силён, — я подлизываюсь, я трепещу. — Достаточно силён, чтобы сразиться с тем

монстром… ты не можешь быть обычным студентом, — я видела, как он двигается, он не просто

человек.

— Нет, это у меня в крови. Мои предки боролись с демонами на протяжении веков. Нам были

даны определённые… дары… чтобы помочь нам.

Вот дерьмо. Мне это не нравится.

— Как ты узнал, что я нуждалась в помощи?

— Я могу чувствовать демонов, это тоже часть дара.

Дважды дерьмо. Это мне ещё больше не нравится. Эта «чувствительность к демонам»

выбивает из колеи, мне конец.

— Я знал, что они здесь, поэтому пришёл сюда, чтобы спасти тебя, — он снова выпячивает

грудь. — Это то, что делают Борцы.

Парень наклоняется, сокращая дистанцию со мной, полу-демоном, и я думаю о том, что

впереди его ждёт короткая и невпечатляющая карьера. Потому что, хоть он и сохранил мне жизнь, он

делает карьеру, охотясь за моим видом. И дело не в том, что я ощущаю хоть малейшую преданность

к своему «виду», а в том, что возникнет проблема, как только он почувствует, кто я такая. На самом

деле, выбора нет.

Я собираюсь его убить.

Глава 4

Маме бы это не понравилось, но я слегка раздражена на нее после встречи с демонами,

которые чуть меня не угробили. Что больше всего меня убивает в этом (смешно, правда?), так это то,

что мне выпал второй шанс узнать, кто же я такая. Я почти два месяца бесцельно бродила в

окрестностях Северной Каролины, а теперь за какие-то два часа у меня появилась возможность

узнать правду аж дважды. И вот во второй раз за два часа я собираюсь врезать этой возможности по

морде. Если бы плечо не саднило так сильно, я бы с досады схватилась за волосы.

14

Но, в действительности, у меня нет выбора. Этот парень один справился с тремя демонами; с

тремя демонами, которые ловко схватили меня за задницу. А мёртвой мне ответы совершенно не

пригодятся.

Даже при том, что мама уже ничего не скажет, я всё же чувствую вину за то, что придется

убить моего спасителя. Но что я могу сказать? Да, я кусаю руку, которая меня кормит. И, в любом

случае, он бы не спас меня, знай он правду. Мой спаситель бы тут же попытался стать моим

убийцей, если бы только её узнал.

Я пойду на компромисс и сделаю всё быстро. Это меньшее, что я могу сделать, сама испытав

страх и боль перед неминуемой смертью. Мне просто надо, чтобы он повернулся ко мне спиной, и

тогда это закончится прежде, чем он поймёт, что произошло. Я внимательно осматриваюсь, ища, чем

бы его отвлечь, и мой глаз натыкается на самое очевидное в этой комнате.

Я указываю на тлеющее тело.

— Ты уверен, что он мёртв?

Он дымится и истекает слизью, так что да, он совершенно точно мёртв, но я надеюсь на то,

что Хай больше одарён в физическом плане, нежели в умственном.

— Да.

— Может, тебе следует удостовериться?

— Нет, я достаточно уверен, — его глаза сверкают.

— Мне показалось, что он шевелится.

— Вряд ли.

— Просто иди и проверь его! — рявкаю я, не выдержав, затем откашливаюсь и, всхлипнув,

кладу ладонь на его руку. Поднимаю взгляд из-под опущенных ресниц и взмахиваю ими несколько

раз для пущего эффекта. — Прости, я просто хочу убедиться, что он не вернётся за мной.

Хай улыбается как парень, которого глупая девчонка попросила наступить на паука, и я знаю,

что победила.

Какая досада, у него действительно симпатичная улыбка.

Хай вскакивает на ноги, и я протягиваю ему руку, чтобы он помог мне подняться. Он

проходит несколько метров по направлению к телу, а я отступаю назад.

Я смотрю на его широкую спину и думаю о смерти. О цветах, ароматах, хлюпанье и брызгах

крови. Я думаю о Голоде и силе. О контроле. Кровожадность растёт и пульсирует в венах,

распространяясь подобно горячему и пьянящему яду. Я позволяю ей захватить меня, и веселье

заменяет приступы сожаления.

Я припадаю к полу и перекатываюсь на подушечки пальцев ног. Напрягаюсь. Прищуриваюсь,

фокусируясь на задней части его шеи, где мозговой ствол переходит в позвоночник. Тонкая кость,

которая так жизненно, так жизненно важна, тем не менее очень, очень хрупка.

Я отступаю назад, готовясь к прыжку. Пригибаюсь ниже, ниже, ниже. Я гибкий чёрный

леопард, бесшумный хищник, нападающий внезапно и приносящий безболезненную смерть…

БАМ! Дверь с громким хлопком снова распахивается. Я отпрыгиваю за перевёрнутый

двухместный диван, вместо того чтобы двигаться по направлению к своему противнику.

Пять незваных гостей за ночь? Похоже, тут действительно вечеринка.

Хай оборачивается на звук, одной рукой хватаясь за шарик со святой водой, находящийся у

него на ремне, другой — за пистолет. Но, увидев, кто пришел, расслабляется и выпрямляется.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает он.

С лестничной площадки ковыляет ещё один подросток. На этот раз это девчонка с

металлическим корсетом на ноге, надетым от бедра до лодыжки поверх дешёвых джинс. У неё

волосы, как у дикарки, оливковая кожа и свирепый взгляд, который заставляет меня удивляться

храбрости Хая. На ней такой же кожаный пиджак, как и на нём, только с рукавами. Из-под него

выглядывают ножны.

— Что я здесь делаю? Какого чёрта ты здесь делаешь? — Она идет к нам, и я ползу глубже в

тень диванчика. — Я пришла притащить тебя обратно, ты должен был… это демон? — Ускорив шаг,

она оказывается рядом с пузырящейся массой. — Ты что, сражался с демонами? — Она произносит

это обвинительно, но Хай гордо выпячивает грудь.

15

— Их было трое. Другого я ранил, но он убежал с третьим, — хвастается Хай.

Девчонка не может сдержать любопытства:

— Ты… — Она поднимает руки и шевелит пальцами. — Очистил его?

— Да, — отвечает Хай, сжав края кожаного пиджака и качнувшись вперёд. — Он не

переродится.

Девчонка несколько секунд выглядит поражённой, но затем снова хмурится.

— Что ж, прийти сюда самому было глупо. Все слишком заняты, чтобы спасать какого-то

идиота, который хочет поиграть в героя. К тому же, предполагалось, что ты будешь охранять школу.

— Серьёзно? Тогда почему ты не осталась в школе, если им так сильно нужна защита? Или ты

сама планировала сыграть в маленького «героя»?

— Я не уверена, что сохранение твоей тупой задницы зачтётся за героизм. Кроме того… — её

рот зло изгибается, и она хлопает по своему ножному корсету, — они бы не позволили мне помочь,

даже если бы школа находилась в осаде. Они бы даже не позволили мне пойти за тобой, если бы

знали, что ты вытворяешь.

Взгляд Хая скользит к её ноге, а потом — неловко — в сторону. Затем он снова переходит в

наступление:

— Зачем ты пришла? У меня всё было под контролем. Я не нуждаюсь в помощи.

Она скрещивает руки на груди.

— Дело не только в тебе, мистер Герой. Борцов не было на месте, так что старшеклассники,

— она фыркает и поправляет себя: — здоровые старшеклассники должны были стоять на охране.

Хай закатывает глаза.

— Это работа BS, и ты это знаешь.

— В твои обязанности входит защита школы, нравится тебе это или нет.

— На Школу Борцов веками никто не нападал, если вообще когда-либо нападали. Я нужен на

поле боя, и я лучше любого из прошлого выпуска, им следовало позволить мне завершить обучение

раньше.

— Что ж, они этого не сделали, — отвечает девчонка, ничуть не впечатленная его тирадой.

— Арр, ну же, Джо, на этот раз демоны практически пришли на нашу территорию, — не

унимается Хай. — Здесь не было никого, кто бы смог об этом позаботиться, поэтому я должен был

это сделать.

— Ты не должен был ничего делать, демоны нападают на людей повсюду. — Она

выговаривает ему как непослушному школьнику. Ловкий трюк, поскольку он выше её на шесть

дюймов. — Ты пошёл сюда только потому, что мог вернуться в школу, прежде чем тебя поймают, —

она сужает глаза, глядя на него. — Во всяком случае, ты так думал.

Хай решает сменить тактику и теперь выглядит очаровательно-глуповатым. Он делает шаг

вперёд и чешет затылок, демонстрируя красивые мускулы.

— Что ж, я не собираюсь говорить, что это не было очень удобно…

К несчастью для него, её не так-то просто очаровать.

— Это было безрассудно и безответственно…

Он обрывает её стоном и закатыванием глаз.

— Раньше с тобой было весело, Джо, у тебя были яйца.

— Я обменяла их на мозги. А ты, как вижу, всё ещё думаешь своими.

Ха-ха, я борюсь с желанием полюбить её.

— Если бы не я, она бы умерла. — Он указывает туда, где я, припав к полу, выглядываю

украдкой из-за диванчика.

Я съеживаюсь, делая вид, что мне страшно. Джо поворачивается и удивленно таращится на

меня.

— Кто это? — Если бы рыба могла выглядеть яростной, она бы была похожа на раскрывшую

рот Джо.

— Девушка, которую я спас, — хвастает Хай.

О, моему бедному эго было дано определение!

— Как твоё имя? — спрашивает Джо.

16

Я хочу солгать, но передумываю — в любом случае, они оба умрут. Кроме того, мама всегда

говорила, что честность — лучшая политика. Я хмурю брови. Очевидно, что она сама этой политики

не придерживалась.

— Меда, — шепчу я, возвращаясь к разыгрыванию невинной жертвы. Я ёрзаю за диванчиком,

держа голову опущенной, опустив глаза в пол.

— Ты здесь живёшь? — спрашивает она со всей добротой испанского священника

пятнадцатого века.

— Да.

В каком-то роде это правда. Я жила здесь две недели, нигде дольше я в последнее время не

задерживалась. Безмолвные секунды проходят, и я смотрю украдкой, чтобы увидеть, что происходит.

Джо изучает меня, останавливаясь взглядом на лице и окровавленной ночной рубашке.

— Что с тобой произошло? — В ее тоне явно слышится подозрение.

Я добавляю в голос дрожи во время ответа. Я и в самом деле слегка дёрганная, нападение

несколько травмировало мою психику.

— На меня напали демоны. — Тоже в каком-то роде правда, хотя в кровище я не из-за этого.

Джо разглядывает меня, и мне не нравится выражение её лица. Анализирующее, расчётливое.

— Чья это кровь?

— Здешнего санитара, — отвечаю я, опуская глаза. — Он не спасся. — И то, и другое —

правда.

— С чего бы демонам приходить сюда?

— Убить меня. — А вот это едва ли правда. Они пришли, потому что из-за меня сработала их

сигнализация, но я не знаю, планировали они убить меня или нет. Просто все чуть не закончилось

этим. Я балансировала на самом краю.

Я открываю рот, чтобы солгать, когда Хай обрывает меня, спасая положение:

— Это же очевидно. Она — Маяк.

А вот это вообще не правда, но это сказала не я. Полагаю, всё зависит от того, где ты стоишь

на минном поле обмана-по-умолчанию. Лично я нахожусь на заграждении.

— Мы должны взять её с собой в школу, — добавляет он.

Джо пристально смотрит на меня в течение нескольких секунд, прежде чем повернуться к

нему.

— Могу ли я поговорить с тобой минутку? Наедине? — Одарив меня слабой улыбкой, она

хромает из приемной в коридор. Улыбнувшись более искренне, Хай следует за ней.

— Мы сейчас вернемся, — заверяет меня он, и они исчезают за углом.

Настало время убить их, пока они говорят. Хотя, если их оставить одних на достаточно долгое

время, появится прекрасный шанс, что они убьют друг друга.

Хай будет первым, как б ольшая угроза, чем девчонка. Я подкрадываюсь к углу, ступая мягко

и бесшумно. Заглядываю за угол и не могу их видеть, однако, слышать могу. Я двигаюсь к голосам,

доносящимся из комнаты через несколько дверей.

— Ты встретила её, можно сказать, две секунды назад, как она может тебе не нравится? —

Хай — мой верный защитник от недоверия.

— Я не говорила, что она мне не нравится, я сказала, что я ей не доверяю.

— Всё равно!

Пауза, затем Джо произносит:

— Она слишком… скользкая. Гладкая. — Она знает, что во мне что-то не так, но не может

понять, что именно.

Хе-хе, потому что это «что-то» слишком скользкое.

— Что? Что вообще это значит?

Ах, этот пренебрежительный тон я-всё-знаю парней. Я-то понимаю, что она имеет в виду.

Конечно, я скользкая и гладкая. Моя душа скользит, моё лицо — фарфоровая маска. Все

свидетельства моих изъянов зашпаклеваны и отшлифованы — так продавец дома прячет

неприглядные трещины, свидетельствующие о плохом фундаменте. Ложь и обман скользки и гладки,

и Джо чувствует во мне что-то такое же неправильно скользко-гладкое.

17

Она издает разочарованный стон, то ли из-за своей неспособности найти слова, то ли из-за

неспособности Хая найти свои мозги, я не уверена. Я подкрадываюсь ближе и заглядываю в комнату.

Они в поле моего зрения, всего в нескольких метрах, и стоят напротив единственного предмета

мебели — серой металлической кровати. Хай стоит спиной ко мне. Идеально.

— А почему ты доверяешь ей так сильно? Ты только что встретил её.

— Я просто так чувствую.

— Ты — идиот!

Я с ней полностью согласна, но она почему-то думает, что это плохо, тогда как мне это на

руку.

— Она может быть демоном, чтобы ты знал! — продолжает Джо.

Да, да, могу быть. Злым, сидящим на корточках демоном, собирающимся выпрыгнуть из

темноты.

— Нет, не может. Я бы узнал, если бы она была демоном. — Хай вынимает из джинсов что-

то, крепящееся к ним на цепочке, и машет им перед ней. Я перекатываюсь на носочки. Сейчас,

прежде чем он это использует…

— Да, но ты не можешь узнать этого, если она полукровка!

Подождите, что? Он не может этого узнать?

БАМ. Снова входная дверь. Вы что, смеётесь надо мной? Это уже просто нелепо.

Я делаю два гигантски прыжка по коридору, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и

притворяюсь, что бегу из приемной, когда Хай и Джо выбегают из спальни, с шарами со святой

водой и пистолетами в руках. Я решаю позволить им двоим разведать личность счастливого гостя

номер шесть, так что становлюсь за ними.

Мои глаза сосредоточены на входе, но мысли заняты другим. Девчонка сказала, что Хай не

может распознавать полукровок. Предоставляемая мне этим возможность узнать о себе соперничает

с риском, когда я мысленно перебираю разные варианты. Я могла бы внедриться к Борцам, вырвать

секреты у них из-под носа и исчезнуть. Если они поймают меня, то я — труп. Но если нет…

Как не воспользоваться случаем? Существует целое сообщество, которое тренируется, чтобы

убить меня, а я не имею о нём никакого понятия. И это ещё не учитывая обозлённых демонов.

К тому же, все это сулит большое веселье. О, и мне не придётся убивать Хая. Это плюс. С

другой стороны, это значит, что я не убью и девчонку. Это минус.

Но мама была бы счастлива.

Хммм.

— Эй? — доносится из приёмной девчачье-мальчишеский голос, призывая моё внимание в

настоящее. Я наблюдаю за Джо и Хаем, присев за их спинами, и вижу, что они переглядываются. —

Эй? Здесь кто-нибудь есть?

Пистолеты и шарики опускаются.

— Ури? — зовёт Хай.

— Хай? — взвизгивают в ответ.

— Всё хорошо, — заверяет меня Хай.

Джо уже шагает — если можно так сказать при ее поврежденной ноге — вперёд, по

направлению к гостевой.

— Уриэль Грин, что ты здесь делаешь? — спрашивает она, как только исчезает за углом.

— Эээ, эм, ааа, — заикается Ури, но Джо, должно быть, исцеляет его смертельным взглядом:

— Я, э-э, думал, что здесь Хай.

— Это не ответ на мой вопрос.

Такое недовольное рявканье вырывалось у мамы, когда она находила меня… ладно,

достаточно сказать, когда она была зла. Мы с Хаем огибаем угол. Там стоит красный, как свекла,

мальчик. Напуганный и робкий, как щенок, обмочившийся на полу. У него растрёпанные,

каштановые, как у кокер-спаниеля, волосы и слишком большие для его тела руки. Я бы дала ему

двенадцать или тринадцать, он едва-едва примкнул к обществу половозрелых. Куда уж ему тягаться

с разъярённой Джо. Она съест его живьём — не буквально, конечно. К сожалению.

— Эй, приятель, — зовёт Хай.

18

— Хай! — В его облегчении можно потонуть.

Хай делает шаг к нему, и они ударяют по рукам.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Хай. Похожий вопрос задала Джо, но этот был без

оттенка предстоящего насилия. Разница разительна, и теперь Ури чуть ли не бурлит, спеша

рассказать:

— Я хотел посмотреть, как ты дерёшься, и, ну знаешь, подстраховать тебя. — И спешит

добавить: — Не то чтобы тебе это было нужно!

Со стороны Джо раздаётся рычание, и Ури отступает назад и указывает на меня:

— Кто это?

— Маяк, которого я спас, — невозмутимо отвечает Хай.

Ури выражает то самое благоговение и поклонение перед героем, которого от Джо Хай так и

не дождался.

— Вау! Правда? — Парень смотрит на меня так, словно я очаровательное животное из

зоопарка, а затем смотрит на Хая так, словно тот рок-звезда.

— То пятно — это всё, что осталось от демона, которого я поджарил, — показывает Хай, и

Ури слишком потрясён, чтобы говорить. Он лишь восхищенно ахает и охает, танцуя вокруг лужи

слизи так, будто ему надо в туалет.

Джо фыркает от отвращения.

— Мы можем идти? Те демоны могут вернуться с друзьями. И потом, мне бы хотелось

вернуться до того, как кто-нибудь заметит, что мы ушли. Я не хочу провести остаток жизни под

стражей.

— Обломщица, — бубнит Хай себе под нос.

Судя по убийственному взгляду Джо, она тоже его слышала.

— Пойдем, Меда, — зовет Хай. — Ты можешь поехать со мной.

Джо открывает рот, но я её опережаю:

— Куда?

— Домой, в штаб-квартиру Тамплиеров и школу Борцов, — отвечает Хай.

— Подожди, Тамплиеров — это Рыцарей Тамплиеров? — Для монстра я хорошо образована.

Домашнее обучение, конечно же. С другими у меня учиться как-то не выходило.

— Именно, — он улыбается, наверное, радуясь тому, что я о них слышала. — Мы всё ещё

существуем, только в наши дни Тамплиеры являются секретным сообществом. Мы…

— Секретным, Хай. Секретным сообществом. Мы не можем ей рассказать.

Хай закатывает глаза.

— Она Маяк. Мы можем ей рассказать.

— Ты даже этого не знаешь! Ты просто так считаешь.

— На неё охотились демоны. Демоны охотятся на Маяки. Плюс я нашёл её в сумасшедшем

доме. Ты прекрасно знаешь, Маяки часто попадают в сумасшедшие дома, потому что их гены путают

с безумством.

— Знаешь, кто чаще всего попадает в дурдом? — внезапно нежным голоском спрашивает

Джо. — Сумасшедшие люди!

Хай продолжает так, словно не слышал ее, но я вижу, как его губы напряглись:

— Мы не можем просто оставить её здесь. Посмотри на неё. Что ты думаешь, она может

сделать? Уничтожить целую школу?

Какая наивность! Мои прелестные ресницы порхают на моих беззащитных щёчках.

Беспомощные руки сжимают край невинной, пропитанной кровью ночной рубашки. Красивые губы

подрагивают над жемчужно-белыми зубками.

Джо не купилась.

— Демоны совершают разного рода сумасшедшие вещи. Это может быть ловушка.

Проклятье, эту сучку тяжело надуть. Хай колеблется; неужели он не видит, что я совершенно

безобидна? Я протягиваю когтистую… эээ, нежную руку и кладу её ему на плечо, отвлекая его

внимание от умных мыслей Джо и привлекая к моей прелестно-девчачьей беспомощности. Моя

19

нижняя губа подрагивает, и я слышу, как Джо фыркает от отвращения. А теперь апогей моего

творчества!

— Ты… — Горло так и сжимается, когда я строю из себя фальшиво-храбрую жертву! — Ты

можешь оставить меня здесь. Я… — Пускаю слезинки, тяжело сглатываю. — Понимаю.

Он сдаётся, мои крошечные слёзы смыли его нерешительность мощной волной.

— Нет, — говорит он. — Ты идёшь с нами.

Победа! Получи, заумная калека!

Хай поворачивается к ней.

— При первой же возможности мы проведём проверку, чтобы убедиться, Маяк она или нет.

Что?

Эм.

Ничья.

Глава 5

Упоминание теста на выявление Маяка подбросило на весы несколько «гирек» в сторону

«риска», но их оказалось недостаточно, чтобы перевесить сторону «возможностей». Что бы этот тест

собой не представлял, очевидно, что приспособления для его проведения в данный момент у них нет,

иначе бы девчонка, без сомнений, вытащила его и разобралась со мной на месте. В любом случае, я

могу исчезнуть или, ещё лучше, заставить исчезнуть приборчик до того, как он станет проблемой.

Говорят, любопытство сгубило кошку, но меня это не волнует. Я умнее, хоть и чуть менее

злее, чем любая кошка.

Покопавшись в кабинете врача, Джо появляется с аптечкой первой помощи. Она протирает

порез на моем лице со всей мягкостью мародёра-захватчика и прихлопывает его пластырем, сообщая

радостную новость о том, что швы мне не понадобятся. Плечо сильно болит, но я не упоминаю о

нём, и не только потому, что её манеры сиделки — полный отстой.

Выйдя из фойе, мы сбегаем вниз по полуразрушенной лестнице. Другой санитар — Гидеон, —

с которым бы я с нетерпением поиграла, связан и спрятан во мраке с завязанными глазами. Я

чувствую его страх. Хорошо, что я уже насытилась.

— Где вы припарковались? — шепчет Хай.

Не понимаю, неужели он боится, что кто-то может нас подслушать? Психбольница

расположена в предгорье Северной Каролины, в тридцати километрах от Мариона. Сумасшедшие

дома, похоже, всегда заставляют своих соседей кричать в знак протеста.

— Я припарковалась возле тебя, — отвечает Джо.

— Я тоже, — скулит Ури.

— Что ж, так проще, — произносит Хай, и мы весьма странной процессией выходим на

извилистую чёрную подъездную дорожку: потрёпанный парень, девочка в окровавленной ночнушке,

скачущий щенок и киборг.

Сумасшедший дом находится прямо у проезжей части, в полумиле от конца большой дороги.

Обветшалое здание огорожено проволочным забором с колючей проволокой и деревцами из

разрастающегося леса. Ворота, блокирующие проезд, закрыты на цепь, но как только мы подходим

ближе, я улавливаю среди ржавчины светло-серебристый блеск недавно перерезанного металла.

Должно быть, мои спасители перерубили цепь, чтобы попасть внутрь, а потом обернули, чтобы

выглядело так, будто ворота всё ещё закрыты. Мы останавливаемся, чтобы раскрутить цепь, и Ури

рвётся вперёд помочь.

— Ой, ты, наверное, замёрзла, — говорит мне Хай, пока мы ждём. Я не замёрзла даже

несмотря на то, что сейчас только середина марта. Холод не тревожит меня, когда я наполнена

горячим супом из плохих душ. И всё же я делаю вид, что дрожу. Он снимает свой кожаный жилет, и

я держу его, пока он освобождается от толстовки, вместе с которой приподнимается и футболка.

Мне открывается прелестное зрелище на потрясающий пресс, и я сдерживаю себя, чтобы не

присвистнуть. Охота на демонов, должно быть, благотворно влияет на физическую форму. И хотя у

него внешность ангела, она искушает меня совершить грех.

20

Я замечаю выражение лица Джо. Уверена, она думает о том же самом.

Интересно.

Хай бросает мне толстовку, и я натягиваю её, пытаясь не показать, что у меня болит рука.

Толстовка всё ещё тёплая от его тела и липкая от крови демона — прямо как я, только я такая

внутри. Он снова надевает чёрный жилет, но уже поверх чисто-белой футболки, и мы пускаемся на

поиски наших машин для побега.

Наши машины для побега оказываются мотоциклами американского типа: большими,

хромированными, с высоким рулём. Три таких припарковано прямо за растущими вдоль шоссе

кустами. Теперь кожаные куртки обрели смысл, и если бы я обратила на них внимание раньше, то

заметила бы байкерские нашивки: в центре чёрный крест, выделенный красным, вверху надпись

дугой «Ночные рыцари», внизу — «Горный парк МС».

Вблизи я вижу, что в действительности, это два мотоцикла и один гигантский трицикл.

— Мотоциклы? — шепчу я.

— Борцы были рыцарями, и из того, что мы имеем в наши дни, это больше всего похоже на

кавалерию, — объясняет Хай.

— Они достаточно маленькие и могут проехать там, где не смогут машины. Плюс мотоциклы

дешевле, да и пробег у них хорош, — сухо добавляет Джо. — Но машины у борцов тоже есть.

Мотоциклы. Я могла бы раздавить их своими маленькими ручками, лопнуть их словно

воздушные шарики. Вполне возможно, я могла бы их съесть, хотя, переваривать их, должно быть,

будет неприятно. Наверное, я могла бы их обогнать. Но пока Меда человек, она скулит и хнычет:

— Разве мотоциклы не... опасны?

Бвахахахаха.

— Нет, если ты знаешь, как на них ездить, — подмигивает Хай.

Джо поворачивается к Ури.

— Кстати говоря, у тебя ведь даже нет прав.

— Ну, вообще-то нет… — Он стреляет в Хая взглядом, взывающим к помощи.

— Да ладно тебе, Джо. Мы с тобой катались на байках, когда были намного младше...

Её убийственный взгляд заставляет его заткнуться.

— И если бы были пойманы взрослым, нас бы просто сгрызли.

— И что же, ты теперь играешь роль взрослого?

— Один из нас должен им быть.

— Говорит девчонка, сбежавшая сражаться с демонами.

— Я не... — начинает Джо, затем закрывает рот и делает глубокий вдох. — Надень шлем.

Поехали.

Она забирается на трицикл. Думаю, ей добавили дополнительное колесо, когда она повредила

ногу.

— Ты уверена, что хочешь, чтобы я надел шлем? — насмехается Хай. — Ты можешь

подавиться, когда всё-таки решишь откусить мне голову.

Не удостоив его ответом, Джо заводит трёхколёсный мотоцикл и с рёвом трогается с места.

Хай, конечно же, передаёт свой шлем мне. Я не ортачусь и, надев его, забираюсь на место позади

Хая. Я достаточно выносливая, и как-то раз имела удовольствие «поцеловать» асфальт. Конечно, я не

умерла, но приятного в этом было мало.

Хай ждёт, пока Ури сядет на свой байк, затем следует за Джо.

Свист ветра крадёт все мои попытки начать разговор, так что я сдаюсь и вместо этого начинаю

размышлять. Продолжительный эффект опьянения душой давно прошёл, сознание не затуманено и

думать мне ничего не мешает.

Как и любого ребёнка, выросшего без отца, меня всегда интересовало, какой же мужчина

подарил маме такое чудо, как я. Разумеется, новость о том, что он, возможно, ест своих детёнышей,

оказалась разочаровывающей.

Я всегда знала, что я монстр. Моя кожа жёсткая, как металл, а кости практически невозможно

сломать. Я могу бегать быстрее и прыгать выше, чем любой спортсмен Олимпийских игр. Моя сила

поразительна. И давайте не забывать, я ем людей (хотя говоря о мотоциклах я преувеличивала).

21

Но совершенно другое дело знать, что ты не просто монстр, а ходячее воплощение дьявола.

Хотя опять же, я не должна быть потрясённой. По крайней мере, не теми вещами, которые я

совершала. Меня они нисколько не смущают. Моя совесть настолько мизерна и тиха, что только

мама могла её оживить, делясь со мной своей добродетелью, как с паразитом, который высасывает

всё, чего у него самого нет.

Мама знала. Мне неизвестно, как много она знала, но она всегда понимала, что я не такая, как

все. Плохая. Она наблюдала за моими злобными выходками, склонностями к насилию. Голоду. Она

ни разу не удивилась, когда во мне стали появляться дурные черты, однако была все время

встревожена. Полагаю, она не знала, как много ДНК мне перепало от моего дорогого папочки.

Теперь понятно, почему она хотела подождать, пока я стану старше, прежде чем рассказать

мне об этом. Она не хотела говорить своей дочери-школьнице, что та дочь демона. Возможно, она

думала, что если я узнаю, что я полу-демон, то перейду на демоническую сторону. Использую это в

качестве оправдания, совершая всякие пакости, о которых только мечтала.

Неплохая идея...

Позвоночник Хая всего в нескольких сантиметрах от моего рта. Он так и кричит: «Укуси

меня!». Но я этого не делаю, а лишь размышляю об этом. Хай же за рулём.

Хотя я в любом случае так бы не поступила, ведь он не собирается и даже не пытается пока

меня убивать. Мама хотела, чтобы я убивала только тех людей, которые этого заслуживают, мои же

моральные принципы гибки как акробаты: убивать только в случае самозащиты? Пожалуйста! Ведь

лучшая защита, как всем известно, — нападение.

В память о маме я стараюсь держать свою тёмную грязную душу настолько чистой, насколько

того позволяет моя сущность. Я пытаюсь, я действительно пытаюсь, но мне все тяжелее проливать

свет на тёмные пятна своей души, особенно без яркого сияния, которое излучала доброта моей мамы.

Именно по этой причине я приехала в Северную Каролину, туда, где выросла мама. Я хотела

почувствовать себя ближе к ней, найти какую-то правду, возможно, даже семью. Потому что даже

если мама и лгала мне, то её грех передо мной слишком мал по сравнению с моим грехом перед

ней... Но я не хочу об этом думать.

Мама, какие ещё ты хранила секреты? Действительно ли мой отец мёртв? Что, если нет? У

мамы была причина на то, чтобы держать меня вдали от него, но я не знаю, делала ли она это для

сохранения меня в безопасности или для сохранения мира в безопасности от меня?

Конечно же, я спрашивала об отце, особенно, когда была помладше. Мама всегда

отказывалась отвечать, одних вопросов было достаточно, чтобы омрачить её лицо. Я думала, что

такое выражение у нее вызывает воспоминание о трагической любовной истории, но сейчас

понимаю, что скорее от истории ужасов.

Мне не нравится думать о том, каково ей было растить меня.

Пролетают мили, мимо проносятся огни. Временами я замечаю искрящуюся серебром дымку

привидений. Они всегда поднимают головы, как испуганные олени, когда мы проезжаем мимо.

Каким-то образом они знают, что я могу их видеть. Я смотрю в сторону. Сейчас я не хочу иметь дело

ни с одним из них.

Мы направляемся на запад, к трассе I-40, в горы. Я уделяю особое внимание нашему

маршруту. Мне кажется вполне разумным узнать, где околачиваются охотники на демонов.

По мере того как мы поднимаемся в горы, воздух становится холоднее. На Хае перчатки, но

его руки по-прежнему обнажены. Если бы он был обычным человеком, к этому моменту он бы их

себе уже отморозил, он же лишь периодически прикладывает к груди то одну, то другую руку.

Мы сворачиваем на трассу I-74 к Вейнесвилю, затем едем дальше в горы к шоссе 23. Мы

проносимся через гигантский мегаполис Силву (население — 2,435 человек, с гордостью

провозглашает указатель), затем переезжаем с одной извилистой дороги на другую. Позади нас небо

уже начинает светлеть. Джо останавливается у обочины, мы присоединяемся к ней, а за нами и Ури.

Джо снимает шлем, её вьющиеся волосы торчат во все стороны.

— Нам надо, чтобы наши истории совпадали, — говорит она.

Получается, не я одна размышляла во время пути.

Хай слазит с мотоцикла и держит его прямо, чтобы я тоже с него поднялась.

22

— Я подумал, что мы могли бы провести её, как мою кузину Кассию, — говорит он. —

Скажем, что она приехала в гости. Она ходит в школу в Калифорнии и не навещала нас уже много

лет. Никто не знает, как она сейчас выглядит.

— И что мы потом будем с ней делать?

Хай пожимает плечами. По-видимому, на этом его план закончился.

Джо не оценивает его беспечности.

— Ты не можешь просто оставить её.

— Почему нет? — спрашивает Хай чересчур невинно.

Джо не ведётся на это и сладким голосом произносит:

— Потому что в школе запрещается иметь домашних питомцев.

Я высовываю язык, и Хай смеётся.

— Со временем они поймут, что она не из твоей семьи, и нас раскусят, — морщится Джо.

Хай размышляет в течение минуты, потом его лицо просветляется.

— Через неделю должен вернуться Аса. Ему ещё никого не назначили, так что он позаботится

о ней ради нас. — Хай поворачивается ко мне. — Он мой брат, и у него всё ещё нет Маяка. А ещё из

всех членов нашей семьи он самый безумный, так что он нас не сдаст.

Аса2 — самый безумный? Боже, помоги этим хороший людям.

Джо выдыхает, и её плечи расслабляются. Похоже, она действительно расстроена из-за того,

что её зажали в угол.

— Это сработает.

Хмм. Выходит, у меня всего лишь неделя. Я надеялась на большее. В моей крови бурлит душа

Самсона. Это значит, что пропитание мне не понадобится ближайшие четыре недели, а если

постараюсь, то и все шесть. Но неделя — лучше, чем ничего. И, на самом деле, слишком уж

утомительно притворяться святой даже с моими супер-способностями скрывать правду. Предел

возможностей у каждого свой — у меня это святость.

Джо поднимает голову и изучает меня.

— Но она не может быть Кассией. Кассия пай-девочка.

— И? — спрашивает Хай.

Я понимаю, в чём проблема, и снимаю шлем. Хай может и не быть гуру моды, но он должен

понимать, что моя стрижка не соответствует образу пай-девочки.

— Она может быть моей кузиной Эммой, — предлагает Джо.

— Эммой? Но она ведь отказалась от Наследия, с чего бы ей приезжать сюда? — И тут до него

доходит. — Именно поэтому она может приехать сюда, даже не являясь Борцом. — Хай улыбается,

и Джо невольно улыбается ему в ответ. Улыбка Хая становится ещё шире, и Джо, спохватившись,

прочищает горло и смотрит в сторону.

Интересно.

— Ладно. — Она поворачивается ко мне. — Сможешь притвориться плохой девочкой? Она

своего рода сучка.

Смех чуть ли не душит меня, пытаясь вырваться наружу. Через силу мне всё же удаётся

ответить серьёзно:

— Я могу попробовать. — Я даже умудряюсь сохранить бесстрастное лицо, добавляя: —

Может, научишь как?

Ури и Хай не настолько талантливы, как я, поэтому начинают задыхаться от смеха. К моему

удивлению, Джо не сердится. Она прекрасно поняла подколку, но виду не подает, хотя и не может

скрыть смеха в глазах.— Нам надо достать тебе что-нибудь из одежды.

— Тебе не нравится эта? — Я сжимаю серую окровавленную ткань.

— Окровавленная ночная рубашка — это прошлый век.

— Где мы достанем одежду? — спрашивает Хай.

— В доме моих родителей. У меня ещё остались старые вещи.

Должно быть, что-то в её ответе оказалось неожиданным для Хая, потому что он вздрогнул.

После недолгого молчания он произносит:

2 Аса – (библ.) сын Авии, царь Иудеи, благочестивый и богобоязненный.

23

— Надо бы вернуть мотоциклы в гараж, прежде чем кто-то заметит, что мы уезжали.

—Могу поспорить, профессор Палмер уже встал, так что лучше их до гаража дотолкать, —

говорит Джо.

Хай допускает ошибку, спрашивая её:

— Ты сможешь это сделать? — И получает в ответ Убийственный Взгляд.

Дальше каждый играет свою роль.

Все толкают свои мотоциклы, а я плетусь следом, как слабый человек, каковым и являюсь.

Вскоре мы сворачиваем с мощёного шоссе на проложенную в лесу дорогу. На самом деле, она

больше походит на посыпанную гравием тропу с двумя глубокими колеями, в которых колёса

измазываются в грязи. Дорога изгибается, и толкать мотоциклы становится тяжелее. Я с парнями

прохожу мимо Джо с левой стороны. Никто из нас не оказывается настолько глуп, чтобы спросить

её, не нуждается ли она в помощи. Хотя это они не оказываются глупыми, я же просто не хочу ей

помогать.

Я немного волнуюсь, когда мы подходим ближе. Секретное общество сверхлюдей,

охотящихся на демонов и прячущихся в горах Северной Каролины? Безумие. Как же будет

выглядеть их убежище? Есть ли у них замок, как у Тамплиеров? Или, быть может, современный

подземный комплекс, как в фильмах про шпионов? Мы заходим за поворот, и теперь я могу его

видеть. Перед нами простирается...

Трейлер-парк.

Нет, я не шучу. Полное разочарование.

Перед нами небольшая долина, переполненная трейлерами, словно их туда высыпали и

разбросали по близлежащим горам. Тут есть несколько покрытых металлом зданий, гаражи,

алюминиевые сараи, хранящие нажитое имущество, и огромное здание, расположившееся в самой

дальней части. Однако я не могу разобрать ни единой детали. Солнце уже встаёт, но его лучи всё ещё

не достигают долины, придавая ей вид тёмной тарелки с супом из трейлеров.

— Вы живёте в трейлер-парке? — спрашиваю я Ури, который оказался ко мне ближе всего.

Извилистая дорога уходит вниз в сторону долины.

— Лично я — нет, — отвечает Ури. — Я всё ещё живу при школе. А вот мои родители, когда

находятся здесь, живут именно там. То же самое и со всеми моими братьями и сёстрами. Они старше

меня. — Он забавно подпрыгивает, поскальзывается и чуть не роняет мотоцикл. Поймав его с

ворчанием, он добавляет: — Намного старше.

— Ури был их «о-о» ребёнком, — вставляет Хай. — Не переживай, — оглядывается он через

плечо, — такое происходит с лучшими из нас.

— «О-о» ребёнком? — переспрашиваю я.

— Ну да, знаешь, бывает родители, узнав о беременности, говорят «о-о». Родителям Ури было

около сорока, когда он родился.

— Чтобы вы знали, я не «о-о» ребенок, — говорит Ури надменно, но тут же ухмыляется. — Я

спрашивал папу, и он сказал, что я был больше «о черт!» ребенком.

Хай смеётся, и я тоже не могу сдержать смеха.

— Что касается трейлер-парка, — объясняет Хай. — Борцы дали обет бедности, и, по крайней

мере, наше подразделение относится к этому серьёзно.

— Подразделение? — Что, существует множество подразделений для убийц демонов?

— Да, наше базируется в Горном Парке. Но существует множество филиалов, разбросанных

по всей стране, по всему миру.

Теперь я вижу указатель. На деревянной табличке написано «Горный парк». Кто-то

инициативный между этих двух слов дописал баллончиком с краской слово «Трейлер».

— То есть не все подразделения — байкерские трейлер-парки?

Хай улыбается.

— Нет. Борец, основавший Горный Парк, был немного неформалом. Он с приятелями

занимался мотоциклами, и это обеспечило им удобное прикрытие при основании подразделения.

Мало кто отваживается разнюхивать что-то в трейлер-парке байкеров.

— Эй, ребята, — доносится со стороны замыкающей шествие Джо. — Мы тут стараемся,

24

чтобы нас не поймали.

Мы все замолкаем, входя в городок трейлеров. Единственный звук — дорожный гравий,

хрустящий под шинами и ногами. В нескольких трейлерах горит свет, но большая их часть ещё

спрятана во мраке.

Мы подходим к трём стоящим в ряд, покрытым металлом зданиям. Большая изящная вывеска,

которой, очевидно, уже не один год, провозглашает: «Ремонт Мотоциклов Динкина». Хай поднимает

вверх ворота гаража. Джо открывает рот, словно хочет шикнуть, но затем закрывает его. Наверное,

поняла, что тихо поднять гаражные ворота никак нельзя.

Внутри находятся мотоциклы. Много-много мотоциклов и необходимое оборудование для их

починки. Просто мечта фанатика-мотоциклиста. Большинство из них с эмблемой — крестом, чаще

всего красным на белом фоне. Хай, Джо и Ури быстро закатывают свои мотоциклы на место,

постоянно оглядываясь по сторонам. Хай опускает ворота, и мы переходим ко второму пункту —

моему внешнему виду. Что носит плохая девочка, притворяясь хорошей девочкой, которая

притворяется плохой?

Джо идёт впереди, придерживаясь окраины городка, так как у нас уже нет мотоциклов,

которые надо было бы толкать. Её хромота сейчас намного заметней, должно быть, толкать

мотоцикл было тяжелее, чем она это показывала. Небо начинает проясняться, освещая скрытые

прежде от глаз части трейлер-парка. Чем больше я приглядываюсь, тем больше понимаю, что

трейлеры не просто запущены, а заброшены. Напротив дверей проросли сорняки, слишком много

окон остаётся тёмными. Машин мало, никаких разбросанных игрушек или чего-то подобного. Кто

бы не жил в большинстве этих трейлерах, он уже давно отсюда уехал.

В конце концов мы возвращаемся к главной дороге и останавливаемся напротив бежево-

красного трейлера, который был новым, наверное, где-то в 1970х годах. Сорняки кучатся у его

основания, а деревянное крыльцо выглядит прогнившим.

Дом, милый дом.

Хай, храбрый парень, запрыгивает на ветхое крылечко в два счёта. Он протягивает руку, и

напряжённая Джо бросает ему вытащенную из кармана карточку. Хай подхватывает её в воздухе и,

используя в качестве отмычки, открывает замок с легкостью, говорящей о долгой практике.

И это хорошие парни? Человечество обречено.

— Прямо как в старые времена, да, Джо?

Он удостаивается натянутой улыбки. Джо, очевидно, не рада оказаться дома.

— Эй, Хай, научишь меня, как это делать? — спрашивает Ури, осторожно забираясь по

разрушенной лестнице, чтобы заглянуть за плечо Хаю.

— Конечно, дружище.

— Почему вы взламываете замок? По-моему, вы сказали, что это ваш дом? — спрашиваю я.

— Он принадлежал моим родителям, и я предполагаю, что сейчас он мой. — Джо пожимает

плечами так, словно её это не волнует, однако движение получается слишком натянутым. — Но я

здесь не живу. Нельзя, пока не завершу обучение.

— У тебя даже нет ключа? — удивляюсь я.

— Большинство родителей в отъезде, охраняют Маяки. Именно поэтому все дети живут в

школе. Родители не хотят, чтобы здесь была куча неконтролируемых мест для сборищ, поэтому мы

не получаем ключи до окончания обучения.

Отлично же это работает — вместо того, чтобы устраивать неконтролируемые сборища, дети

знают, как тайком свалить и как взломать замок. Дверь открывается с мягким щелчком, и Хай

проскальзывает внутрь. Мы с Ури следуем за ним.

Спёртый, затхлый воздух ударяет мне в лицо. Этим местом явно не пользовались долгое

время. « Он принадлежал моим родителям», — сказала Джо. Я оборачиваюсь к ней, она стоит возле

двери неподвижно. Хай тоже смотрит на неё.

— Джо? Ты в порядке? — мягко спрашивает он.

Джо поднимает взгляд.

— Конечно, — резко отвечает она, однако, колеблется, прежде чем зайти внутрь.

Трейлер точно такой же, как и множество обычных домов, только размером поменьше и

25

загажен больше. Тут есть диван и телевизор (не с плоским экраном). Крошечная кухонька. На стене,

ведущей в прихожую, расположен экскурс в жизнь семьи. На большинстве фотографий

улыбающиеся мужчина и женщина. Судя по её бурным кудрям и его карим глазам, это родители

Джо. Маленькая Джо улыбается со школьных фотографий и снимков с софтбола. Счастливая Джо, с

двумя здоровыми маленькими ножками.

Хай исчезает за боковой дверью, и я следую за ним. Детская спальня Джо. Фактически,

кровать- шкаф. Настоящие спальни гораздо больше. Я осматриваюсь. Не ожидала, что она будет

сиреневой.

Кровать, аккуратно застланная выцветшим фиолетовым ватным одеялом, занимает

практически всё пространство. Магнитофон (можно подумать, что он сохранился ещё с эпохи

динозавров) стоит на низком столике рядом с коллекцией дешёвых книг в мягкой обложке,

резинками для волос, дисками и другими свидетелями детства Джо. На одной из стен есть пробковая

доска, завешанная постерами, поздравительными открытками и фотографиями. Это опять же

фотографии семьи и школьные снимки, но на них уже фигурируют двое других людей. Один из них

— Джо, а другой…

Хай.

Хмм. Судя по тому, что я видела, я бы не назвала их лучшими друзьями.

Парень со снимков копается в шкафу.

— Джо! Ты идёшь? Я не знаю, что ей дать!

Джо забирается внутрь. Комната настолько мала, что не может вместить нас всех. Я сажусь на

кровать.

— Иди возьми в кухне ножницы, и… — Джо сглатывает, — …папину машинку для стрижки

из-под раковины в ванной. Нам надо что-то сделать с её волосами. — Она смотрит на меня. —

Бунтарки не выглядят так. — Рада видеть, что она снова «жизнерадостна и весела». — Что

случилось с твоими волосами? — Затем ей на ум приходит более очевидный вопрос: — И почему ты

вообще оказалась в сумасшедшем доме?

Меня так и подмывает сказать: «Потому что я сумасшедшая», — просто для того, чтобы

увидеть её реакцию, но мне удаётся побороть это желание. Вместо этого я заимствую историю,

которую слышала от одной встреченной на улице девочки.

— Мне некуда было идти, — пожимаю я плечами. — Я думала, что в больнице будет…

безопаснее… чем в доме моей последней приёмной семьи … — Я показываю на свои оборванные

волосы и шрамы, позволяя ей самостоятельно заполнить пробелы.

На ее лице написано: «Чушь собачья», но рот остаётся закрытым.

Джо вытаскивает Хая в коридор и, заняв его место, принимается копаться в шкафу. Она

вслепую кидает в мою сторону джинсы, а за ними чёрную футболку с нарисованным на ней неоново-

зелёным кроссовком, от которого разбегается куча таких же неоновых молний. Видно, вытащила

наугад. Покопавшись глубже, она достаёт потрепанную куртку в военном стиле: армейско-зелёного

цвета, с заклёпками и поясом на талии. Хоть рукава её и потёрлись, выглядит она очень даже круто.

Маме нравилось одевать меня в пастельных тонах, как будто вся эта нежность могла в конечном

итоге впитаться в меня.

— Переодевайся, — приказывает Джо и, выйдя наружу, закрывает за собой дверь.

Я переодеваюсь. Джо выше и грудастее меня, поэтому джинсы мне приходится подвернуть, а

рубашка оказывает немного свободной, но сидит всё это достаточно хорошо.

Хай и Джо ждут меня в ванной комнате. Точнее, в ванной комнате находится Джо, и так как

помещение слишком мало, Хай смог ступить туда только одной ногой. Если быть честной, то нога у

него, действительно, большая.

Джо держит ножницы, за которыми посылала Хая. Обычно я не позволяю девчонкам, которые

не испытывают ко мне симпатии, находиться рядом со мной с чем-нибудь острым, а уж тем более, я

не позволяю им стричь мои волосы. Протиснувшись в ванную, я забираю у неё ножницы. Она

пожимает плечами, кладёт машинку для стрижки на раковину цвета авокадо и оставляет меня одну.

Да уж, постаралась я изуродовать свои чудесные чёрные локоны. Искромсала их так, что с

одной стороны они совсем короткие, длиной всего несколько сантиметров, а с другой — длинные. К

26

счастью, я мастер своего дела, поэтому приступаю к работе.

Моя новая стрижка осталась ассиметричной, но теперь создает впечатление, как будто так и

было задумано. Между модой и безумством всегда лежит тонкая грань. Думаю, я на правильном

пути. Длинная сторона достигает до конца скулы. Короткая сторона подправлена и подстрижена

ярусами. Очень модная плохая девочка.

Я перехожу к косметике: сильно подвожу глаза контурным карандашом сверху и снизу и

покрываю ресницы тушью. К сожалению, чёрного лака для ногтей нет, поэтому я быстро наношу

слой тёмно-фиолетового.

Я слишком худая, практически тощая из-за пребывания в психбольнице, и бледная. Худоба и

бледность наркомана. Порез на щеке больше не кровоточит и теперь служит прекрасным

дополнением к моей дурной славе, так что я сдираю пластырь, чтобы выставить его напоказ. С

ассиметричной стрижкой, подведёнными глазами и выданной мне одеждой я выгляжу как какая-

нибудь старшеклассница, заставляющая своих родителей уважать собственных детей. Идеально.

Я присоединяюсь к остальным, сидящим в гостиной, которая (едва ли) похожа на комнату.

— Вау! — Ури разевает от изумления рот. Галёрка одобряет. — Как ты это сделала?

— У меня хорошо получается резать… — кратчайшая пауза — …волосы.

Думаю, Джо оценила мою многозначительную заминку, так как в её глаза возвращается

жесткость. Тем не менее, ничего не говоря, она протягивает мне мужские носки и потрёпанную пару

чёрных кед.

Хай, плюхнувшись на диван, пытается удержать ручку на кончике языка. Оглядев меня,

восклицает:

— Очень плохая девочка!

Ури плюхается рядом с ним и что-то ищет — вероятно, ручку.

Джо падает в желчно-бежевое кресло, устремив глаза на колени.

— Нам надо выбраться отсюда до завтрака и присоединиться ко всем в столовой.

Я сажусь на пол и надеваю обувь. Ури находит ручку, и они с Хаем начинают соревноваться в

балансировании ручки на языке. Джо отрывает липучку с корсета на ноге и прикрепляет её обратно,

затем снова отрывает. Проходит несколько бесшумных, если не считать повторяющегося звука,

издаваемого липучкой, минут.

— Сколько осталось времени до завтрака? — спрашиваю я.

— Мно-о-ого, — предполагает Ури, роняя ручку из-за бесполезного ответа. Он вытирает с

лица слюни. — Завтрак в 9.30.

Сейчас должно быть около 8. Убейте меня.

— Итак, что я должна знать, чтобы быть Эммой? — спрашиваю я. Это должно отвлечь Джо от

её занятия. Она моргает, но не отвечает. — Джо?

— Хорошо. — Она выпрямляется. — К счастью, Эмму никто не любит, поэтому тебе не

придётся много говорить.

— Как они могут не любить её, если даже не могут её узнать?

Джо пожимает плечами.

— Она отказалась от Наследия.

Я понятия не имею, что это означает, поэтому Джо разъясняет:

— Она не хочет быть Борцом.

Умная девочка. По мне так жизнь Борцов — полный отстой.

— Кажется, это тяжелая работа, — замечаю я.

Этого достаточно, чтобы заставить Хая убрать ручку в сторону.

— Как можно решить не сражаться с дьяволом?

У Хая, действительно, доброе сердце, но, возможно, на его храбрость повлиял тот факт, что он

не знает, сколько раз за эту ночь он едва не умер.

И давайте будем честны, у него всё ещё есть возможность умереть.

Меда!

Шучу, мама. Шучу.

— Нас и так мало. Чем больше тех, кто отказывается помочь, тем опаснее это становится для

27

остальных из нас. — Слова прагматика Джо. — В любом случае, ты — позор своих родителей, своей

общины, никто тебя не любит. Твой отец, Илия, и мой отец — братья. Твоя мать, Бека, стала

Тамплиером после замужества, поэтому у тебя есть много кузенов, которые не являются

Тамплиерами.

— Ужасное имя, — добавляет ребёнок, которого назвали Уриэлем.

Я растеряна.

— Что?

Они объясняют, что Тамплиеры происходят от настоящих Рыцарей Тамплиеров, религиозного

ордена, сформировавшегося в двенадцатом веке. Их первоначальной целью была защита

паломников, которые хотели посетить святые места. Паломники чаще всего были хорошими людьми,

готовыми рисковать жизнью, поклоняясь Богу. Некоторые из них даже обладали потенциалом

сделать мир лучше, их называли Маяками. Демоны узнали об этом и начали их отлавливать. В те

тёмные и опасные времена им удавалось это без особого труда.

Чтобы уровнять силы демонов и рыцарей, первых членов ордена Тамплиеров небеса наделили

особыми способностями, а вместе с ними и обязанностями уничтожать демонов и защищать Маяки.

Проблема была в том, что они хорошо справлялись со своей работой. Слишком хорошо, хотя и

смогли сохранить причину своего успеха в секрете. Религиозные и мировые лидеры

заинтересовались ими и начали использовать Тамплиеров в личных целях. Они заставили их

вербовать новых членов, чтобы расширить их ряды, но новые члены не имели сил, которыми

обладали основатели ордена и их потомки. Постепенно в орден просочились люди,

контролируемыми демонами, после чего всё пошло не так, как надо. Настоящие тамплиеры

попытались вернуться к их первоначальной цели, и в результате были практически ликвидированы в

четырнадцатом веке. Многих казнили, но некоторым удалось уйти в подполье. Выжившие потомки

перегруппировались. Так что только потомки настоящих Тамплиеров обладают особыми силами.

— Ой, и все, кто вступают в брак с Тамплиерами, — добавляет Ури.

— Но как? — спрашиваю я.

Все смотрят на меня.

В итоге, Ури отвечает:

— Так угодно Богу.

Ладно.

— Тамплиеры рождаются с минимальными сверхспособностями (мы немного сильнее,

немного быстрее), а потом в наш тринадцатый день рождения мы проходим церемонию, —

продолжает Джо.

— Некоторые потомки настоящих Тамплиеров ещё не с нами, но они просто не знают, кто они

такие, — объясняет Хай, наклонившись вперёд и положив локти на колени. — Мы пытаемся

отследить их, а обнаружив, стараемся вернуть в орден. Обычно это целые семьи, в которых все дети

обладают сверхъестественными атлетическими способностями. К сожалению, иногда нам не удаётся

добраться до них вовремя.

— Их настигают демоны?

— Иногда да, а иногда это делает слава.

— Слава? — Я бы не возражала, чтобы меня настиг этот враг.

— Да, например Серена и Венера Виллиамс, — говорит Хай. — Мы уверены, что они

Тамплиеры.

— Или Пейтон и Эли Мэннинг, — добавляет Ури, и Хай кивает.

— Они слишком известны, чтобы вернуть их в орден сейчас. — Хай прискорбно качает

головой.

Вряд ли бы супер-звёзды миллионеры разочаровались, узнав, что вместо роскошной жизни

могли бы иметь короткую и полную насилия жизнь, отягощённую обетом бедности.

— А Тамплиеры могут быть Маяками? — спрашиваю я.

Хай обдумывает это, затем качает головой.

— Никогда об этом не слышал.

— В любом случае, — направляет нас в нужное русло добрая Джо, — когда нам исполняется

28

тринадцать лет или же когда нас приводят сюда, мы проходим церемонию, принимаем наше

Наследие и обретаем супер-способности. Или, как в случае с Эммой, не получаем ничего.

— Так что, никто не будет ожидать от меня каких-либо супер-способностей?

— Нет. Возможно, лишь немного атлетизма, — Хай подмигивает. — Мы удостоверимся,

чтобы никто не предложил тебе сыграть в какую-нибудь спортивную игру.

Похоже, сейчас у меня прекрасная возможность узнать побольше достоверной информации о

своих естественных врагах.

— А какие необычные способности получают Тамплиеры во время церемонии?

Хай и Ури одновременно открывают рты, чтобы ответить, но Джо обрывает их, сверля меня

взглядом:

— Это не имеет значения, у тебя нет ни одной из них.

О-па! Кажется, чтобы выведать побольше информации, мне придётся потерять свою дорогую

кузину. У меня есть только одна неделя, а чтобы завладеть доверием Джо, потребуется гораздо

больше времени. Я не удивлюсь, если она обменяла свою ногу на дополнительные мозги.

К счастью, парни сливают информацию так же быстро, как я сливаю кровь. К сожалению,

объединить эти наши два хобби не выйдет, поэтому просто нужно отделить Джо от остальных.

Всё оставшееся время меня мучают унылой биографией Эммы. Ей семнадцать (хотя, никто не

может вспомнить, когда у неё день рождения), у неё есть брат и кот (оба очень большие) и бла-бла-

бла, кого вообще это волнует?

В конце концов, часы показывают 9.15, настало время покидать эту дыру и направляться в

школу. Хай и Ури идут впереди, Джо замыкает шествие. Думаю, она хотела бы взять руководство на

себя (она до сих пор не соглашается признать во мне невинный цветочек), но с её ногой не особенно

повышагиваешь впереди, а она скорее задохнется, чем попросит замедлить темп ради неё, так что

довольно скоро она исчезает из нашего поля зрения.

Хе-хе.

Мы бежим рысцой между трейлерами, нагибаясь под их окнами. Солнце уже полностью

встало, однако воздух всё ещё холодный и при выдохе у нас изо рта идёт пар. Мы сворачиваем влево,

к противоположному концу от того места, где зашли в долину, и идём прямо вперёд между

трейлерами. Теперь мне видно большое здание: должно быть, это школа. Мне приходится

замедлиться, чтобы рассмотреть его целиком.

Здание школы — разрушающаяся каменная коробка высотой в четыре этажа с

расползающимися в стороны двух- и трёх-этажными пристройками с нечётным количеством углов.

Когда его расширяли, никто не принял во внимание стиль первоначальной постройки (если только

«большую коробку» можно счесть за стиль), материалы не сочетаются совершенно. Одно крыло

выглядит так, словно его отлили из обычного цемента, или вообще привезли из СССР, когда СССР

ещё существовал. Несколько стоящих близко друг к другу корпусов обернуто предупредительной

лентой, их окна забиты досками. Ржавеющий труп качелей трогательно склоняется возле входа.

Этот монстр создан архитектором Франкенштейном.

«Проект Просветительской Благотворительной Школы» — провозглашает большой и ещё в

большей степени прогнивший деревянный указатель.

Они шутят, что ли?

Я так пристально разглядываю эту уродливую школу, что не замечаю под ногами железную

цепь, пока не спотыкаюсь об неё. Она гремит и бряцает, пробуждая спящего монстра — тощего

маленького любителя вцепиться в щиколотки с короткой, но объёмной седой и кудрявой шерстью.

Он разражается безумным лаем и дергается на цепи так, словно хочет разорвать меня в клочья. Это

чувство взаимно, но сейчас не время для этого.

Я смотрю на Хая и Ури, стоящих в двадцати шагах от меня и замерших в нерешительности, не

желая бежать без меня. Входная дверь трейлера распахивается от удара. Я всё ещё нахожусь позади

трейлера вместе с сумасшедшим зверем, а вот Ури и Хай стоят прямо напротив входа. Они

собираются бежать, но уже слишком поздно.

— Не двигаться, я вооружён, — произносит голос из трейлера.

Вот дерьмо, нас поймали.

29

Глава 6

Гав, гав, гав, гав, гав.

— Малахай? Уриэль? Это вы? — По крайней мере, кажется, именно это сказал тот человек.

Мне едва удаётся услышать что-либо за лаем собаки, похожей на мокрую крысу.

С того места, где я нахожусь, прямо за трейлером, мне видно Хая и Ури, но не стоящего в

дверях владельца трейлера. Поза Хая сменяется с изогнуто-вороватой на ручки-за-спиной

ангельскую. По его лицу расплывается милая улыбка, и Ури пытается скопировать её, но уже с

меньшим успехом. То немногое, что я смогла услышать, было произнесено старым голосом, так что,

возможно, у его обладателя достаточно плохое зрение, чтобы Ури показался ему убедительным.

Кажется, они обмениваются любезностями, но даже мой суперслух не может ничего разобрать из-за

этой чёртовой собаки.

Быстро взглянув на Хая и Ури и убедившись, что их внимание сосредоточено не на мне, я

протягиваю руку и хватаю маленькую собачонку. Прежде чем я успеваю сделать что-то ещё, Хай

стреляет в мою сторону взглядом, и мне приходится невинно улыбнуться и потрепать противное

животное по голове. Зверь отвечает на мою доброту брыканием и рычанием, пытаясь цапнуть меня

за запястье. Как только внимание Хая возвращается к мужчине, я вздёргиваю животное за загривок и

поднимаю до той поры, пока его мокрый чёрный нос не оказывается в нескольких сантиметрах от

моего. Мы пристально смотрим друг другу в глаза, и я вижу, как они у него расширяются, когда я

рычу ему в лицо. Собака мочится, но ведёт себя неимоверно тихо. Я швыряю его обратно в будку.

Иногда плохишам надо напоминать, что они не единственные, кто может укусить. Хай

разворачивается ко мне из-за того, что пёс внезапно заткнулся. На моих губах сахарная улыбка.

Чтобы положить конец некоторым спорам, могу сказать точно, что у собак действительно есть

души. Правда, не такие аппетитные и сытные, как у людей. С питательной точки зрения, я бы

сказала, что на дюжину собачьих душ приходится одна человеческая. Полагаю, я могла бы

совершить такой обмен и даже выжить, но я этого делать не буду. Хорошая собака всегда ценнее

плохого человека. Я могу положить конец ещё одному спору: не все собаки отправляются в Рай,

большинство из них такие же ужасные, какими и кажутся.

Позади доносятся неровные шаги, и, развернувшись, я вижу догоняющую нас Джо.

— Их застукали? — шепчет она. Я киваю. — Что ж, по крайней мере, это всего лишь

Фредерик. Он уже через пять минут забудет о том, что видел. Будем надеяться, что их больше никто

не заметит. — Она опускает взгляд на собаку, которая скулит и копошится в грязи, и поспешно

делает пару шагов в сторону от неё.

— Тьфу, ненавижу домашних животных, — бормочет она.

Интересно. Большинство девчонок любит животных. А домашних — особенно. Я смотрю на

неё с любопытством.

— Почему люди платят столько денег за эту обузу, — шепчет она. Вау, да в ней меньше

человеческого, чем во мне. Я, по крайней мере, ценю хороших собак. Хотя и от плохих получаю

удовольствие, только другим способом.

Мы ждём, пока Хай и Ури закончат врать Фредерику и весело помашут ему на прощание. Мы