Нация веганов

ЧАСТЬ XVI

Современное движение за права животных началось с публикации книги «Освобождение животных» австралийского философа Питера Сингера в 1975 году. Старания ради животных с тех пор сдерживались строгим кодексом ненасилия. Освобождения животных с пушных хозяйств, сельскохозяйственных ферм и даже из лабораторий обозначали вехи в развитии движения. Периодически как инструмент применялось уничтожение собственности. Горстка скотобоен и лабораторий были сожжены до основания. Два года серийных убийств с пытками вивисекторов стали аномалией для строго ненасильственного движения. Но эти акты экстремального насилия оказали эффект, добиться которого десятками лет не могли ни сидячие забастовки, ни марши, ни голодовки, ни кампании по написанию писем. Последний отчет Министерства сельского хозяйства США о числе животных, используемых в лабораториях страны, дал понять, что их общее количество сократилось примерно на 50 %, а численность собак, кошек и приматов снизилась еще более внушительно. Утверждалось, что причины происходившего были сугубо финансовыми.

Короткие колючие волосы Сары были того же ярко-зеленого цвета, что сигнал светофора на оживленном перекрестке прямо рядом с дверью ее дома. Ее серьги в языке и ушах и кольцо в губе считались пределом конформизма в кругу ее друзей с бижутерией по всему лицу. С ними она сейчас и разговаривала.

— Я целиком за, чувак! — сказала она парню по прозвищу Визг.

Визг был почти знаменитостью. Однажды его довольно серьезно избила полиция, когда он заблокировал вход в универмаг в ходе антимеховой акции протеста. Этот факт придал ему определенного статуса среди друзей-активистов. Визг одевался во все черное. Несмотря на 45-градусную температуру в квартире на нем были черные джинсы, черная футболка и черная виниловая куртка. Образ завершала веганская версия тугих, высоких ботинок Dr. Martens и различные пуговицы и серебряные клепки, покрывавшие его куртку. Он брился наголо. На макушке у него была вытатуирована большая буква «V».

— А как насчет тебя? — спросил он у другой девушки.

— Говно вопрос, — ответила она. — Меня тошнит от всех этих стояний с транспарантами и попыток не огрести от полиции. На животных все хуй клали. Давайте сделаем это!

Визг был прагматиком в группе и заключил, что прежде чем разобраться с одним-двумя вивисекторами, нужно все хорошо спланировать.

— Слушайте. Единственная причина, по которой чуваку с гвоздями все сходит с рук, несмотря на столько проделок, это долгосрочное планирование. И нам нужно так же.

— Точняк!

И троица начала обсуждать, как убить вивисектора и не попасться.

Основным предметом Тарин в Колледже Рида в Портленде, штат Орегон, был английский язык. Она редко разговаривала с сокурсниками, и только ее профессоры имели представление о том, насколько она глубокомысленный человек — по сочинениям, которые она писала. У Тарин были длинные, прямые волосы. Ее переносицу и скулы покрывали светлые веснушки. Сокурсников мужского пола пленили ее величавые манеры, идеальные зубы и тихое поведение. Она совершенно ничего не знала о своей природной красоте.

Теленовости, затрагивавшие тему длинной и бесконечной череды зверских серийных убийств ученых оказали на нее существенный эффект. Она перестала есть мясо, потом все молочные продукты, а совсем недавно и мед. По мере того, как она узнавала, что делалось с животными в лабораториях страны, она начинала задавать себе вопрос о ее собственной бездумной поддержке всех тех индустрий, чьи прибыли напрямую зависели от эксплуатации животных.

Ей было приятно узнать, что в ее колледже почти не проводились опыты на животных. При этом ее беспокоила практика рассечений на занятиях по биологии. Чего Тарин никак не могла выкинуть из головы, так это ситуации с ее профессором, доктором Муриентом. Он был женат на вивисекторе, которая работала в лаборатории неподалеку от Портленда.

Жена Муриента, доктор Джейн Муриент, экспериментировала на детенышах обезьян. Тарин знала немного, но кое-что знала. Детеныши пребывали в ужасном стрессе и подвергались разнообразным мерзким операциям на мозге. Их забирали у матерей и держали в изоляции. Они проживали короткие, полные боли жизни — запуганные, страдающие, лишенные надежды на спасение.

Еще год назад Тарин не задумалась бы об этих детенышах. Но теперь, узнав столько подробностей из теленовостей о том, что пресса окрестила Атаками на лаборантов, она начала верить, что судьбы животных — это по меньшей мере отчасти ее ответственность. Она решила убить и Муриента, и его жену; любой, кто мог жениться на человеке, делающим то, что делала эта женщина, был немногим лучше ее. Тарин поняла, что их убийство по меньшей мере положит конец конкретно экспериментам миссис Муриент.

Тарин начала скрупулезно планировать преступление, караемое смертной казнью.

— Блядь!

С костяшек руки Джона съехала кожа, и, прежде чем потекла кровь, побелевшая дерма сыграла на контрасте с черной смазкой, которой была покрыта неповрежденная кожа.

Джон перехватил гаечный ключ и докрутил последний болт на стартерном двигателе старенького Chevrolet. Только после этого он вытолкнул себя из-под грузовика. Он пошел в подвальный, чумазый, обитый плиткой туалет и полил холодную воду на поврежденную руку.

— Ебаная дрянь! — сказал он громко, пока вода смывала отжившие свое ткани с костяшек.

Он взял почти пустой тюбик со ржавой полки над раковиной, наложил остатки мази на пальцы и сделал повязку на каждую из ран.

Джон взглянул на часы: пятнадцать минут седьмого. Он решил, что рабочий день закончился, закрыл мастерскую и прошел два здания до бара. Когда он толкнул дверь, восемь или девять пар глаз устремились на него. Бармен сразу начал наливать ему холодное пиво. Двое мужчин у бильярдного стола с вопросом, застывшим на лицах, в унисон сказали «Джон!», стоило ему сесть на стул напротив пенящегося пива.

Джон проглотил половину кружки в один глоток.

— Чемпион! — сказал один из игроков в бильярд.

— Не сегодня ребята, спасибо. Нужно поразмышлять кое о каком дерьме.

Люди у бильярда переглянулись, но оставили догадки при себе.

Джон сидел и смотрел на медленно исчезающую пену в пиве. Почти тридцать лет он жил, как жили его соседи: охотился на оленей в лесу, ходил на барбекю каждый год все лето, отпускал глупости про «этих чертовых зеленых» и в целом считал себя одним из старых добрых парней. Но в последние несколько месяцев его начали здорово тревожить новости, которые он смотрел по ТВ.

Он бы никогда не подумал, что причинение боли животному — это хорошо. Когда он стрелял в оленя, он был уверен, что попадет точно в цель. Когда он покупал говядину, он знал, что она поступила с местного ранчо; он бы никогда не взял мясо из гадюшника под названием скотобойня, какие он наблюдал за окном машины, едучи по шоссе в Де-Мойн. Стейк попросту не стоил таких страданий.

И чем больше он думал об обезьянах, пристегнутых к стульям, тем большее беспокойство испытывал. Он не мог представить себе, насколько бездушным человеком нужно быть, чтобы экспериментировать на животном, смотрящем тебе в глаза. Его волновал тот факт, что чертово правительство платило за это богом проклятое дерьмо. И чем больше он тревожился, тем больше злился.

— Я безумно зол, — медленно проговорил он.

— Что стряслось, Джон? — спросил бармен.

— Все эти сраные Атаки на лаборантов.

— Они должны поймать этих ублюдков и перестрелять их в прямом эфире, а? — выразил мысль очень толстый человек, сидевший в трех стульях от Джона.

— Вся эта история просто пиздец, — отреагировал бармен.

— Я считаю, они должны прекратить эти треклятые эксперименты, — пророкотал Джон.

Комната погрузилась в гробовую тишину. Тощий коротышка в камуфляжной кепке, сидевший достаточно далеко, чтобы сейчас усомниться в надлежащей работе органов слуха, спросил:

— Что? Ты стал зеленым, Джон?

— Это сводит меня с ума, — сказал Джон и начал думать о том, как поставить оптический прицел на свое ружье.