На запретном берегу

Глава 9 ВВЕРХ ПО ТЕЧЕНИЮ

— Мы приближаемся к дельте Стикса, — доложил кормчий Гулизар. Он стоял рядом с Конаном на баке боевой галеры, указывая на черные струи, растворяющиеся в зелени морских волн. — Вот отсюда уже видно, где он впадает в Западный Океан. Пусть гребцы приналягут — сейчас придется разворачиваться против течения.

По его команде все гребцы левого борта опустили весла в воду и уперлись в них грудью, в то время как гребцы правого дружными взмахами принялись разворачивать галеру носом к протоку. За этими маневрами с интересом следили воины армии Конана, бездельничающие на палубе. Несколько человек полезли вверх по снастям — разворачивать парус.

Их совместными усилиями галера понемногу продвигалась туда, где маячили зеленые холмы далеко разнесенных берегов.

Один из солдат перегнулся через фальшборт и спустил в воду кувшин на веревке. Вытянув его полным темной воды, он отхлебнул глоток и во всеуслышанье объявил:

— Пресная! С каким-то гнилым привкусом, но пресная!

— Отлично! — отозвался Гулизар. — Теперь нам следует править к северному берегу и по возможности идти вдоль него. Так делают все купцы, плавающие в этих водах. Там течение тише, и выгребать против него легче, да и попутный ветер выдается чаще.

Он уже обернулся, чтобы отдать соответствующие распоряжения, но Конан остановил его:

— Пока еще рано, Гулизар. Вдоль того берега, я знаю, от самой дельты тянутся коварнейшие мели. К тому же северный берег всегда был прибежищем работорговцев и пиратов, промышляющих в здешних местах. Мы пойдем по самой середине, чтобы хорошо видеть, что творится впереди и позади нас.

— Но, мой господин, как можно вести речь о пиратах с тысячным войском на борту? — Гулизар, как это часто водится у опытных кормчих, полагал, что никто не может знать о водах Стикса больше, чем он сам. — Во всяком случае, — сказал он тоном ниже, видя сведенные брови Конана, — я знаю северный берег как свои пять пальцев и успею предупредить об опасности, если в том возникнет необходимость.

Маленький кормчий так надулся от самодовольства, что Конан не сдержал улыбки:

— Уж конечно, ты увидишь опасность первым! А вот видишь ли ты отсюда наш пятый корабль, идущий в самом хвосте? Если он вдруг наткнется на мель или получит пробоину на подводных камнях, в изобилии рассыпанных вдоль северного берега, мы и глазом моргнуть не успеем, как потеряем его из виду!

Гулизар с сомнением оглянулся на вереницу галер, плывущих за ними медленно и величаво, словно большие белые птицы, и пожал плечами.

Конан не стал упоминать о том, что Турио, да и остальные командиры отрядов, воспользовавшись своей труднодосягаемостью для Конана, могут поднять мятеж среди солдат. Но даже если подобная мысль и не приходила в голову молодому военачальнику шемитов, его солдаты, никогда прежде не выходившие в море, вполне могли, не расслышав или неправильно истолковав непривычную команду, посадить судно на мель или, перепутав паруса, направиться в другую сторону.

Из пятидесяти матросов команды Гулизара — по виду настоящих морских волков — Конан оставил на своем корабле десятерых, а остальных распределил по четырем другим галерам. Это давало некоторую надежду, что баалурцы, глядя на них, быстро научатся управляться с тяжело нагруженными судами. Помимо этого, Конан оставил Каспиуса на корабле Турио, с тем чтобы лекарь приглядывал за своенравным юношей.

Гулизар скорчил недовольную гримасу, но подчинился.

— Как тебе будет угодно, господин мой, — проворчал он, всем своим видом показывая, какой это позор для старого морского волка — подчиняться распоряжениям какой-то сухопутной крысы. — Но помяни мои слова: стигийские корабли в десять раз страшнее всех пиратов, вместе взятых. Их дромоны под полосатыми парусами день и ночь снуют вдоль дальнего берега. Их торговые пошлины высоки, и зачастую неразумные купцы расплачивались целыми кораблями, вздумав плыть вдоль южного побережья!

Но Конан настоял на своем, и флотилия взяла курс к дальнему берегу, пересекая дельту с севера на юго-восток. Зеленые берега Шема уже были едва различимы, а перед ними, темный на фоне заходящего солнца, вставал стигийский берег. Низкий и заболоченный у реки, он переходил в пустыню, и только невысокие дальние холмы нарушали его однообразие. Над стоячими водами царило безветрие, зловонные испарения поднимались к небу. В их сероватой дымке, разрастаясь по мере их приближения, словно волей неведомого колдуна, вставали черные стены города.

Это был Кеми, древнейший город Стигии, прибежище жрецов Сэта, Змея Вечной Ночи, верховного бога стигийцев. Здесь, в лабиринте гробниц и склепов, раскинувшемся под городом, покоились останки бесчисленных поколений правителей Стигии, здесь творили черное колдовство жрецы в кровавых мантиях. Говорили, что большие бронзовые ворота Кеми стоят распахнутыми всю ночь, потому что по улицам ползают выпущенные из храмов змеи, и чужеземец, отважившийся нарушить ночной покой древнего города, ступив за ворота, не жил и часа.

— Если Стикс, как говорят стигийцы, и вправду воплощение змеиного бога, — пробормотал Гулизар, — то мы лезем прямо на его клыки! А черный Кеми, — он ткнул пальцем в отблескивающие красным в лучах заката стены города, — зеница его недремлющего ока!

Конан ожидал увидеть в гавани множество кораблей — больших и малых, но не насчитал и десятка. Большей частью это были весельные баркасы с одной мачтой или вовсе без мачт. Они мирно покачивались у причалов или неторопливо плыли вдоль берега.

Но один из кораблей вдруг поднял паруса и устремился навстречу пришельцам; на его высоких мачтах развевался флаг с изображением глаза, а вдоль бортов поблескивали наконечники копий. Конан прищурился, глядя на него против заходящего солнца, а затем повернулся и принялся распоряжаться:

— Все на весла! Барабанщики, задайте самый быстрый темп! Гулизар, сигналь остальным, чтобы немедленно поднимались вслед за нами вверх по течению!

Шкипер бросился к сигнальщику, а затем, вернувшись на бак, встал рядом с Конаном и счел нужным заметить:

— Я не вижу необходимости в такой спешке, господин мой! Конечно, этот корабль движется быстро, но это мирное судно, а не военная галера. Вряд ли они собираются причинить нам какой-либо вред, скорее, просто хотят посмотреть поближе, чтобы потом доложить о нас своим жрецам.

Возвышая голос, чтобы кормчий расслышал его за плеском весел и грохотом барабана, Конан ответил:

— Не так уж и безвреден этот корабль, Гулизар! Мне не хотелось бы прерывать поход в самом начале и лишаться большей части своих людей, обрекая их на пожизненное рабство в Стигии! — Он поднял руку, призывая всех к вниманию, и прокричал: — Гребцы, приготовиться к повороту! По моей команде начинайте разворачивать судно к гавани!

На пути из Асгалуна северянин заставил гребцов несколько раз отработать этот маневр, и потому сейчас он был выполнен быстро и слаженно, несмотря на сильное течение.

— Ну, а теперь гребите изо всех сил! И бросьте разговоры, эй, вы, там, по правому борту, поберегите дыхание!

Выкрикивая приказания, Конан в то же время следил за тем, как выполняют маневр четыре других корабля. Наконец все галеры встали поперек течения, и Конан удовлетворенно кивнул. Стигийский корабль шел прямо на них, и при той скорости, что развили его гребцы, Конан мог запросто протаранить его.

— Эй, что там творится, во имя Иштар? — вскричал Гулизар, щурясь на стигийскую галеру. — С чего это они взялись карабкаться по снастям?

— Не сбивайте темп, — кричал Конан, — слушайте барабанщиков! — Про себя он благодарил всех великих и малых богов, что гребцы сидят лицом к корме. Две галеры мчались друг на друга, грозя вот-вот столкнуться, как аквилонские рыцари на ристалище, и теперь все зависело от того, кто первым не выдержит и свернет в сторону. Вглядевшись, Конан тоже увидел какое-то странное шевеление на снастях летящего на всех веслах корабля, но из-за полоскавшего на нестойком ветру паруса — красного с чернозолотым глазом — невозможно было как следует разглядеть, что там творится.

Но по мере того как корабль приближался, Конан все яснее видел, что на снастях его, кривляясь и бесстыдно извиваясь, висят нагие женщины. Они призывно махали руками, они принимали самые развратные позы, какие только можно было представить, они облизывали розовыми языками полные губы. В волосах у каждой красовался огромный красный цветок; их призывные крики раздавались все громче, и гребцы начали ерзать на скамьях, пытаясь оглянуться через плечо.

— Сбавить темп вполовину! — распорядился Конан. — Просигналить остальным, чтобы поднимали паруса и уходили вверх по течению!

Гулизар, стоявший рядом с ним, жадно сглотнул, не отрывая глаз от бесчинствующих красоток.

— Они, верно, наелись красного лотоса, того самого, что у них в волосах! Его запах слышен даже здесь! Если женщина наестся этого цветка или просто нанюхается его, она не успокоится, пока не получит мужчину. Мне уже рассказывали о таком, да я не верил. Эти девицы — из храма Идрис-гадюки, младшей дочери Сэта.

— Могу себе представить, что будет с тем мужчиной, который сейчас попадется к ним в руки, — пробормотал Конан. — Полагаю, очнется он уже в цепях — на рудниках или галерах!

Расстояние между кораблями по-прежнему сокращалось, хотя уже не столь стремительно.

— Лучше оставить их в покое, пусть убираются подобру-поздорову, — пробормотал Гулизар. — Если мы их подцепим на свой бушприт, потом хлопот не оберемся.

Конан смотрел не на девиц, а на гавань, в которой откуда ни возьмись оказалось уже добрых три десятка кораблей, явно выжидая, когда иноземцы клюнут на приманку.

— Да, если этих женщин увидят наши молодчики, они передерутся и не успокоятся, пока не поделят их меж собой! — сказал он. — Но напрасно думают жрецы Сэта, что мы так легко попадемся на их крючок. — Обернувшись к нижней палубе, он крикнул: — Эй там, готовьте катапульту!

Гулизар одобрительно кивнул:

— Прекрасная мысль, господин мой, нельзя подпускать их слишком близко. — Тут он неожиданно рассмеялся: — А то вот ведь какой стыд-то будет — великий поход, снаряженный двумя королями, бесславно окончится. Воины повстречались с лодкой, набитой голыми бабами!

Крики и пение женщин приближались. Теперь их могли расслышать все гребцы на обеих палубах. Ритм сбился, люди начали выворачивать шеи, силясь разглядеть поющих.

— А ну за дело! — рявкнул Конан. — На весла, Нергал вас всех побери! Если у кого увижу еще глаза на затылке — врежу так, что они там останутся навсегда!

На остальных галерах, державшихся поодаль, призывные вопли любительниц лотоса слышны не были, но этого и не требовалось. Оглянувшись, Конан увидел, что команды в полном составе навалились на правые борта, тараща глаза и прищелкивая языками. Казалось, еще чуть-чуть, и они перевернут суда.

Но что бы ни вытворяли женщины на снастях стигийского корабля, правила им рука твердая и уверенная: дромон, чуть развернувшись, шел теперь наперерез всем пяти судам Конана. Киммериец еще раз провел маневр, прибавил скорости — и окованный медью бушприт пробил огромную дыру в раскрашенном борту. Стигийская галера вздрогнула и остановилась, как осаженная на полном скаку лошадь. Несколько женщин попадали в воду — или, скорее, были сброшены, подумал киммериец. Конан подал свою галеру назад, высвобождая стигийца, и тот начал заваливаться на пробитый бок. Парус его бессильно повис, трюм наполнялся водой.

И тут серые бревна, до тех пор неподвижно плававшие на поверхности реки, зашевелились и устремились к упавшим в воду. Раздались женский визг и крики, совсем непохожие на те, что доносились со стигийской галеры совсем недавно. На палубе показались прятавшиеся до сих пор мужчины, они бестолково метались туда-сюда, не зная, эа что хвататься — вычерпывать воду из трюма или вытаскивать женщин. Только один смельчак прыгнул в воду им на помощь, но тут же был утащен на дно крокодилом.

Гулизар, взявшийся было за лук, увидев, что один из стигийцев прыгнул в воду, опустил его.

— М-да, — хмыкнул Конан, — если у стигийцев есть свой путь на Серые Равнины, этот малый уже на нем! По счастью, мало кто из наших умеет плавать, не то наверняка бы попрыгали за этими девчонками. А откушенную ногу обратно не приставишь!

Четыре меньших галеры шли теперь впереди, а корабль Конана замыкал строй. Корабли подгонял попутный ветер с моря, они почти не пользовались веслами, неспешно поднимаясь вверх по течению. Черные стены Кеми остались позади, за ними вставали четырехгранники пирамид, окрашенные с одного боку розовым — солнце садилось. Здесь дельта разделялась на несколько рукавов, и трудно было сказать, по которому из них смогут пройти галеры, а в котором увязнут в жидком иле.

— И все же я еще раз советую подойти к северному берегу и плыть вдоль него, — снова принялся за свое Гулизар. — Там идет судоходный проток, и первое правило корабельщика в этих местах: если в чем-то сомневаешься — сворачивай налево.

— Мы определим главный проток по самой холодной воде, — ответил на это Конан, — и будем следовать по нему, покуда возможно.

Гулизар оценивающе оглядел Конана с головы до ног и наконец кивнул, соглашаясь:

— После всего того, что я услышал от тебя нынче, господин мой, — заявил он, — трудно поверить, что ты никогда не плавал в этих водах прежде!

— После всего того, что я нынче выслушал от тебя, — насмешливо парировал Конан, — трудно поверить, что ты здесь когда-либо был! Я исходил все южные моря и пил во всех портах Юго-Запада начиная с Аргоса и Барахских островов и кончая Кушем и Черными Королевствами!

— Хорошо, хорошо, — проворчал уязвленный кормчий, — но сейчас нам в самом деле надо выйти в боковой канал и найти приличное место для стоянки.

— Вот тут ты прав, — милостиво кивнул ему Конан. — Действуй, шкипер!

Воды Стикса, светлые в горсти, но темные даже на небольшой глубине, становились очень опасными ночью, поскольку даже близкая к поверхности мель делалась невидимой с заходом солнца. Ночью в его водах отваживались плавать только стигийцы, знавшие наизусть все ловушки родной реки; а потому Конан запретил своим людям даже купаться и заставил Каспиуса дважды проверить, пригодна ли эта вода для питья.

Солнце тонуло в водах Моря Запада, окрасив их в цвет крови. Блестящая лента реки плавно изгибалась к югу. Из-за пирамид на путешественников наваливалась ночь.

Четвертый день поднимались они по реке, четвертую ночь вставали на якорь у южного берега, и до сих пор никто не потревожил спокойствия их неторопливого, однообразного плавания. Корабль Конана шел впереди, за ним плотной цепью следовали остальные. На ночевках северянин оставался на своем корабле, на первой из четырех галер ночевал Турио, а на третьей спал Гулизар, имея возможность быстро перейти на вторую или четвертую в случае, если бы вдруг пришлось срочно сниматься с якоря среди ночи. Солдаты откровенно скучали, ибо дни тянулись бесконечно, похожие один на другой, как близнецы братья.

Но вскоре сильные ветра с суши, заросли зеленых водорослей и сильное, холодное течение сделали продвижение вверх по реке почти невозможным. Какое-то время Конан пытался плыть вечерами, когда в спину начинал дуть ветер с моря, но это было слишком опасно, поскольку шли первые дни новолуния и ночи стояли темные.

Ночевки на берегах тоже превратились в сущее мучение. По мере того как путешественники продвигались в глубь страны, пустыня все ближе подходила к берегам Стикса, и по ночам их лагерь атаковали целые полчища змей, скорпионов и прочей пакости, которую так любили обожествлять стигийцы.

И если ночами донимали их ядовитые твари, то днем они мучились от зловонных испарений стоячей, несвежей воды под почти отвесными палящими лучами солнца. Корабли двигались медленно, с трудом пробивая себе дорогу среди водорослей и тины. И напрасно пытались моряки поймать ветер в праздно повисшие паруса галер — лишь изредка удавалось им пройти лигу-другую без помощи весел, бесшумно скользя по зеркальной поверхности воды, в которой отражались огромными белокрылыми птицами все пять кораблей.

Заросли белого лотоса начали попадаться им уже здесь, но Каспиус утверждал, что этот цветок не подходит и нужно искать непременно серебряный. Изредка однообразие пустынных берегов нарушалось какими-нибудь древними руинами пышной гробницы или заброшенного храма, вся паства которого теперь состояла лишь из змей да ящериц.

За зарослями белого лотоса последовали заболоченные низины, заросшие ивами, где русло реки подчас становилось таким узким и мелким, что галеры едва могли пройти. Каспиус высказывал предположение, что вода, видимо, выходит какими-то подземными протоками, а солдаты шептались, что отсюда берет начало тот Стикс, который течет через Серые Равнины.

Главный проток петлял от одного берега к другому, отклоняясь то к северу, то к югу, и Гулизар только разводил руками, повторяя, что он не может отвечать за реку, фарватер которой меняется после каждого разлива. Юркие баркасы высылались вперед каждые несколько часов, но и тогда не обходилось без ошибок: казалось бы, широкий и глубокий проток приводил их в настолько заросшую лагуну, что по ней не прошла бы и лодка. Иногда застрявшую в водорослях галеру приходилось брать на буксир остальным и вытягивать усилиями всех гребцов.

Движение очень замедляли постоянные промеры глубин и исследования боковых ответвлений, но без них было не обойтись. Каждый раз, выходя на открытое пространство, где русло было глубоким, а течение — сильным, Конан старался наверстать упущенное, но такие отрезки пути встречались все реже. Порой солдаты могли пройти по берегу пешком столько же, сколько проходили за день корабли. Глянув на эту ленивую, скучающую толпу, которой нечем было себя занять, кроме купания лошадей и рыбной ловли, мало кто опознал бы в ней одну из самых дисциплинированных армий Шема.

Но Конан каждый час помнил о том, зачем они отправились, ибо черные птицы по-прежнему кружили у них над головами день и ночь. Первые дни Конан еще пытался подстрелить какую-нибудь из них, но вскоре оставил напрасные попытки: стервятники парили слишком высоко.

Но что бы ни означали черные птицы, кошмары, похоже, оставили сны баалурцев навсегда. Жирея от ничегонеделанья, они лишь ели и спали, и по ночам их тревожили только надоедливые москиты.

Даже часовые, сначала не спавшие ночами, теперь дремали на своих постах, оставляя бодрствующим кого-нибудь одного, кто мог бы быстро поднять их при внезапном появлении Конана. Лагерь на стоянках не охранял никто, а вся охрана кораблей состояла из трех зевающих воинов на каждый, и никому такие посты не казались беспечными или недостаточными.

Маалюс, по прозвищу Рыжий, призванный в воинство Конана из отряда городской стражи, дремал на корме, уютно устроившись под тонкой москитной сеткой. Он полагал, что достаточно натрудился за день, чтобы отдохнуть ночь, и был весьма недоволен тем, что его определили в караул.

У себя в городе он неоднократно слышал жуткие россказни про Стикс, который на поверку оказался самой мирной речушкой из всех, какие он когда-либо видел. Болтали, будто бы над ней ходят по ночам мертвые, которые не совсем мертвые, громыхают костями призраки, летают колдуны верхом на болотных ибисах, и прочую ерунду в том же духе. Подумать только, когда-то он слушал эти байки с раскрытым ртом и верил каждому слову!

Теперь все это ему казалось байками, не стоящими внимания настоящего мужчины. Мертвые не летали над рекой, а спокойно спали в своих четырехугольных гробницах; ни один колдун до сих пор не пролетал над его головой; и даже крокодила он видел один-единственный раз, и то было похоже, что отвратительный ящер испугался этой встречи больше, чем он сам. Не-ет, теперь он знал цену этим россказням: пусть ими пугают маленьких детей и дураков — а он не дурак.

За все тридцать с небольшим лет своей жизни действительно страшные вещи видел Маалюс лишь во сне в своем родном доме, в Баалуре. Ничто не пугало его так, как эти кошмары. Но теперь они были позади, а скоро будут позади и для всех остальных, когда они с помощью пресветлого Митры доберутся наконеи до зарослей серебряного лотоса.

Встав, чтобы пройтись и размяться, он увидел Травика, сидящего с лампой на корме и глазеющего на черные, пустые воды, словно он надеялся высмотреть там что-нибудь ценное. Но, подойдя поближе, он увидел, что голова у Травика запрокинулась, а челюсть отвисла. Спит, подумал Маалюс. Ну и всыплет же ему военачальник Конан, если увидит на посту спящим!

— Эй, Травик! Сладко ли спится в дозоре? — весело окликнул он приятеля. — Мышка тут не пробегала? Лягушка не проплыла незамеченной?

Но приятель не шевельнулся. Подойдя ближе, Маалюс потряс его за плечо — голова часового откинулась назад, и стало видно, что горло у него взрезано от уха до уха. Кровь заливала его кольчугу и палубу под ним.

Какой-то неясный шум, тихий, как плеск воды, послышался у Маалюса за спиной. Он вздрогнул, сорвал колпак с лампы — и прямо перед собой увидел страшную рожу — бледную, с копной мокрых волос, облепленную водорослями и тиной. Рожа ухмыльнулась, и над фальшбортом показались плечи и огромные руки. Маалюс раскрыл рот, чтобы крикнуть. Чья-то рука с размаху зажала ему рот. Маалюс дернулся и почувствовал холодную сталь кинжала у самого уха.