На тихом перекрестке

ОТЗВУК НЕБЕСНОЙ ОХОТЫ[2]

Майк вернулся под утро и, войдя в комнату, подумал, что ошибся дверью.

Все квартиры в этом доме выглядели одинаково — вероятно, домовладелец оптом купил партию мебели и оптом же закупил обои, занавески, половики и прочее. Однако небогатый скарб Майка красовался на месте, стало быть, ошибки не было. Где же, в таком случае, тот порядок, который он навел перед уходом?

Занавеска, наполовину оторванная от струны, задрана на шкаф, половик смят в гармошку, под окном — лужа. Ну, с лужей ясно — оставил окно открытым, а ночью была гроза. Сейчас она уходила на север вслед за порывистым ветром, который, должно быть, и натворил все это.

Майк вздохнул, сходил за тряпкой и принялся стирать воду с подоконника, но тут же остановился, озадаченный: светлая тряпка окрасилась розовым. Майк присмотрелся к подоконнику. Кровь? Он огляделся, потом присел возле лужи на полу. Да, дождевая вода явно разбавлена чем-то красным. Майк ткнул пальцем в одно из темных пятен, растер, поднес к глазам, даже лизнул.

Кровь! Самая настоящая кровь!..

Майк снова огляделся. Комната была слишком мала, чтобы в ней можно было спрятаться. В туалете он только что брал тряпку. Может, в шкафу? Майк с некоторой опаской потянул на себя створки — ничего, кроме старых брюк и стопки белья. Под кроватью? Под нее человеку нипочем не втиснуться. Но Майк все-таки присел на корточки и заглянул в пыльную темноту.

Точно — здесь!

Присмотревшись, Майк различил детское тельце.

— Э-эй… — тихонько позвал Майк.

Ребенок не шевельнулся. Было непонятно, мальчик это или девочка; Майку видны были только яркие фланелевые штанишки и маленькие босые ступни. Грязноватые несколько странно: влажные шлепки грязи, но не земли, а… цемента и мокрой штукатурки.

Майк осторожно протянул руку и взялся за щиколотку, но ребенок не вскрикнул, как можно было ожидать, не попытался поджать ногу. Майку даже подумалось, уж не труп ли он тащит из-под кровати — холодная кожа, мокрая, в пятнах крови и грязи одежда и, наконец, бледное, без кровинки лицо с короткими всклокоченными волосами…

Только трупа ему тут не хватало!

Но пульс, слава богу, бился, и Майк, бережно обернув свою находку курткой, понес ее вниз, где был телефон.

Четырьмя этажами ниже он кое-что сообразил и тут же споткнулся на ровном месте. Кое-как удержавшись на ногах, он прислонился спиной к стене и замер.

Ребенок никак не мог попасть к нему через окно: рядом не было ни окон, ни балконов, ни карнизов, ничего мало-мальски пригодного для того, чтобы добраться до окна его мансарды — только гладкая стена. А забраться на покатую крышу, чтобы оттуда спуститься по веревке — только это и пришло в голову Майку, — хватит ли детских сил? А на крыше ребенок как оказался?

Приняв наконец решение, Майк вышел из дома и из ближайшего автомата — беспокоить соседей не было никакого желания, да и ни к чему ему лишние разговоры — позвонил в полицию.

Пока Майк ждал машину, он все держал в руках свой сверток, боясь даже поглядеть, мальчик это или девочка.

Машина подъехала через пару минут.

— Я думаю, ребята, его в больницу надо везти, — сказал Майк, передавая полицейским свою странную находку.

Полицейский молча принял ребенка, чуть приподнял край куртки и крякнул.

— А ты кто… ему? — спросил второй. — Брат?

— Да никто. Вот здесь нашел, — Майк махнул рукой в тень у стены.

Первый полицейский поднял глаза на Майка и, судя по чуть изменившемуся прищуру холодных глаз, узнал.

— Микаэль Кушлер? — спросил он жестко. — А ну, Максимен, живо его в машину!

Майк безропотно полез в машину. Так ведь и знал, что без неприятностей не обойдется…

В общем, день был безнадежно потерян.

В этом тихом, почти пригородном районе Корисы редко случалось что-нибудь серьезнее квартирных краж или супружеских потасовок, так что израненная девочка на вид лет семи вызвала в местном полицейском участке настоящий переполох. Дурная репутация Майка сыграла с ним в очередной раз злую шутку; его допрашивали битых три часа, припоминали все старые грехи и грозили тюрьмой, если он не скажет правды. Майк уже начал склоняться к мысли, что не миновать ему срока за похищение, а то и — при таком-то везении — за изнасилование малолетки, как вдруг ближе к полудню его оставили в покое.

Один из полицейских принес ему в камеру бутерброды и кофе. Перекусив, Майк задремал — бессонная ночь и дневные допросы изрядно утомили его. Но отдохнуть не удалось: в три часа его растолкали и начали допрашивать по второму кругу. Теперь главным был старший инспектор Коэн из Главного полицейского управления; Майк знал его, хотя, слава богу, близко с ним не общался — Коэн работал в группе по расследованию убийств и тяжких преступлений. Сценарий допроса тоже изменился: прежде полицейские интересовались, откуда Майк увел девочку; Коэн же допытывался, как Майк провел предыдущий вечер. Алиби? Алиби у Майка было, хотя и небезупречное: весь вечер он слонялся по пивным и бильярдным, зато не меньше ста человек могли подтвердить, что Микаэль Кушлер — он же Майк Касслер — искал по кабакам некоего Рири Дюруа. В бильярдной «У Леона» он нашел означенного Рири Дюруа и устроил скандал с мордобоем, а когда их обоих выставили вон, изъял из карманов избитого Дюруа сто двадцать крон и пять баксов и отправился к небезызвестной Лизи-Румяные Щечки.

Коэн не был занудой: когда Майк откровенно поведал ему свои вчерашние приключения, он даже не стал записывать имена свидетелей, которые могли бы подтвердить алиби. Он устало слушал, корябая на бумаге небрежный график перемещений Майка по кабакам, кабачкам и прочим забегаловкам, и чашку за чашкой пил дрянной растворимый кофе.

— Да что случилось-то, шеф? — рискнул наконец спросить Майк. — Девчушка умерла?

— А? — Коэн очнулся от своих дум. — Нет, с девочкой все в порядке. Она спит.

— Группа расследования убийств теперь занимается и розыском детей?

Коэн ничего не ответил. Он почетче отчеркнул временную шкалу на своем графике, склонил голову к плечу, рассмотрел повнимательнее, потом аккуратно сложил листок и сунул в карман куртки.

— Ладно, Майк, пойдем посмотрим, где ты ее нашел.

По его тону Майк с облегчением понял, что более не является главным подозреваемым, и у него сразу возникло желание послать старшего инспектора ко всем чертям. Но это было бы неразумно, более того — глупо. И он поехал с Коэном к своему дому.

Коэн с кислой миной осмотрел тротуар в том месте, где указал Майк.

— Дождь, — пробормотал он с отвращением. — Следов, конечно, нет.

— Шутить изволите, шеф? — Майк усмехнулся. — Тут, разумеется, не моют тротуар с мылом, не тот район, знаете ли, но каждый день метут на совесть.

Коэн поднял безнадежный взгляд на расцвеченные предзакатным золотом далекие облака и произнес задумчиво:

— Э-э-э… а далеко отсюда до озера Сент-Этьен?

— По прямой — километра три, — отозвался Майк. — А если по шоссе и по улицам, так и все семь. — Он выписал в воздухе неопределенную закорючку и добавил: — Это если через Болотный мост, но его, говорят, на ремонт закрыли.

Инспектор принял это к сведению и замер — не то задумался, не то задремал с открытыми глазами. Майк полагал, что Коэн захочет побывать у него в гостях, но тот, словно вдруг пробудившись, спросил, где тут станция метро, и поспешно удалился в указанном направлении.

Майк смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за углом, а затем, хотя больше всего хотелось лечь поспать, отправился в ближайшее кафе почитать свежую газету и посмотреть новости по телевизору.

Слова «озеро Сент-Этьен» попались ему на глаза, едва он открыл страницу уголовной хроники: влюбленная норвежская парочка, остановившаяся в кемпинге у озера Сент-Этьен, купаясь на рассвете, обнаружила труп молодого мужчины. Неизвестный получил семнадцать ножевых ран, причем каждая была смертельной. Личность погибшего выясняется. И никакого упоминания о пропавшей девочке семи-восьми лет.

Майк дождался девятичасового выпуска новостей. И не зря — первый сюжет был о «Бойне на озере Сент-Этьен», как назвал это диктор.

Да, все началось с того, что молодожены, надумавшие романтически встретить зорьку, обнаружили на мелководье обезображенный труп мужчины лет тридцати с небольшим. Было высказано предположение, что жертвой стал один из обитателей кемпинга, однако администратор не смог опознать неизвестного, хотя и припомнил несколько постояльцев, которые по возрасту и внешним данным походили на погибшего. Немедленно был нарушен утренний покой еще четырех обитателей кемпинга, а в пятом домике, сколько ни стучали администратор и полиция, никто не отзывался. Дверь открыли запасным ключом — и к трупу на озере добавилось еще три мертвых тела: молодая женщина и трехлетний малыш лежали в проходе между кроватями, а в постели у окна полусидел, откинувшись на стенку, мальчик лет шести. Женщина и старший мальчик были застрелены, малышу перерезали горло, а мужчина был едва ли не разрезан на куски.

Бесстрастный взгляд камеры скользил по комнатке, задерживаясь на распростертых телах, лица которых были искусственно замутнены, и Майк понял, почему старший инспектор Коэн связал девочку-найденыша с «бойней на озере Сент-Этьен» — на старшем мальчике были точно такие же фланелевые штанишки с ярким рисунком.

Свидетелей не оказалось; никто не слышал ни выстрелов, ни криков. К тому же именно с двенадцати до половины первого ночи, когда, по заключению эксперта, были убиты эти люди, над кемпингом бушевала гроза, и за раскатами грома и визгом девиц из гулявшей по соседству компании трудно было расслышать что-то еще.

Репортеры отметили странную деталь: в такой поздний час дети не спали.

Дело было кровавое, грязное, громкое даже для большой страны, не то что для маленькой тихой Северингии, и Майк Касслер вляпался в него по самые уши, потому что какому-то подонку взбрело в голову подкинуть несчастную израненную девчонку к нему в квартиру.

О господи! Квартира! Майк похолодел. Каким же он был идиотом, когда рассказывал полицейским басни о том, что нашел девочку на улице — а у самого в комнате кавардак и потеки детской крови…

Он бросил на столик деньги и чуть не бегом бросился домой. У подъезда остановился. Квартира вдруг представилась ему ловушкой, из которой одна дорога — в тюрьму.

«Не паникуй! — уговаривал он себя. — В полиции ведь не спрашивали, что я делал в этом районе, и адрес я назвал другой». Благоразумие подсказывало отправиться именно по тому адресу, что был назван в полиции, но тут же нашептывало, что дождевая вода с кровью просочится этажом ниже, соседи вызовут домовладельца, тот вскроет дверь, увидит кровавые пятна и… Он поднялся к себе на пятый этаж, отпер дверь и застыл, не решаясь ни войти, ни убежать. У стены в расслабленной позе сидел в старом кресле Коэн и, казалось, дремал.

Молчание длилось несколько долгих секунд.

— Итак, Кушлер, где же вы нашли девочку? — не меняя позы, выговорил наконец Коэн.

Майк прошел в комнату, захлопнул за собой дверь, упал на стул напротив Коэна и сказал:

— А-а, плевать! Хотите верьте, хотите — нет! Дело было так…

Убийства на озере Сент-Этьен так и остались нераскрытыми. Не удалось найти преступников, не удалось определить мотив, ни даже установить личности погибших. Французские паспорта на имена Мариуса и Жанны Дюрок казались настоящими, но полиция Бордо сообщила, что Мариус и Жанна Дюрок преспокойно живут себе на улице Гюго и могут показать паспорта с точно такими номерами, а кроме документов, их личности могут подтвердить десятки соседей, знающих их едва ли не с пеленок.

Девочка, единственная оставшаяся в живых, молчала; не сказала даже, как ее зовут и сколько ей лет. В конце концов ее определили в приют и дали фамилию в честь Георга Шевальера, чьим именем называлась улица, на которой ее якобы нашел Майк Касслер. В приют ее принимали сестра Сандра и сестра Лузия, поэтому окрестили ее именами этих благочестивых невест Христовых.

Майк Касслер почему-то чувствовал себя обязанным заботиться о девочке и раз в месяц наведывался в приют с нехитрыми гостинцами. Свидания проходили в присутствии одной из сестер-воспитательниц. Майк неловко выкладывал на стол игрушки и лакомства, а девочка неизменно молчала, равнодушно глядя в пол.

Но через полгода Майк попался и сел в тюрьму за мелкий шантаж. Писать девочке письма он стеснялся, ограничивался открытками, в которых поздравлял то с Рождеством, то с Новым годом, то с Пасхой, а то с именинами — днями святых Сандры и Лузии.

В свои двенадцать лет Занни Шевальер была сущим исчадием ада, хотя по внешности ее ничего такого сказать было нельзя. За последние два года она заметно подросла и приобрела подростковую угловатость, но волосы ее остались на диво светлыми и пушистыми, и ангельски-невинным оставался ясный взор светло-карих глаз — хоть святую с нее пиши.

Когда-то воспитательницы пытались добиться от Занни хоть слова, а сейчас они были бы рады, если бы она замолчала. Ее ложь была изощренной, безупречно правдоподобной — и совершенно бескорыстной. Она сеяла вокруг себя дрязги и неприязнь, что называется, из любви к искусству. Сестры-воспитательницы не уставали дивиться: за что эта невинная девочка так ненавидит всех и вся? Впрочем, тут же припоминали, как она появилась в приюте, грустно вздыхали и смиренно крестились.

Несколько раз ее брали на воспитание в семьи, но быстро, самое большее через полгода, возвращали, жалуясь сестрам, что стоило Занни появиться в семье, как атмосфера становилась невыносимой: вспыхивали склоки, начинались скандалы, семья оказывалась на грани развала. Все попытки выяснить причину ее ненависти разбивались о невинный удивленный взгляд, как бы вопрошающий: «А что, разве я сказала что-то не так?»

Сама Занни предпочитала одиночество. В приюте у нее были свои потайные местечки, куда она пряталась от назойливой опеки сестер-воспитательниц. Ее не останавливали ни грязь, ни темнота, ни мыши, ни пауки; негодование воспитательниц при виде одежды, вываленной в пыли и паутине, тоже мало ее трогало — Занни ничего не боялась.

Точнее, почти ничего, потому что панически, всем своим существом, Занни боялась высоты. Она прекрасно понимала, что смешно бояться высоты так, как боится она: с колотящимся сердцем стоять на табуретке, доставая что-то с верхней полки шкафа, с зажмуренными глазами проходить по мостикам в парке, каждую секунду опасаясь, что кто-нибудь толкнет и она, потеряв равновесие, свалится за перила. Конечно же, все это было смешно, но Занни не смеялась и не допускала, чтобы над ней смеялись другие. Она тщательно избегала ситуаций, в которых могла бы выдать свой страх, а ее слава неуживчивой, капризной и даже скандальной особы помогала маскировать эту неподвластную разуму фобию.

Мосты ей снились. Пешеходные и автомобильные, каменные и железобетонные, арочные и висячие — неизменно высоко вознесенные над водой или бездонной пропастью, они вдруг начинали рассыпаться у нее под ногами: огромные куски бетона падали вниз, и Занни начинала падать следом. Но только начинала, потому что сразу же просыпалась. Но во снах она высоты не боялась. Ступая на очередной мост, Занни с интересом и удовольствием смотрела вокруг — на солнечный простор, на зеленые кроны деревьев внизу — и голова не кружилась, и не надо было унимать дрожь в ногах, не надо было бояться, что высота вдруг властно поманит шагнуть в пустоту… Нет, безмятежными и прозрачными были сны до той самой секунды, пока мост под ногами не начинал крошиться…

В один из летних дней Занни валялась на травке в саду приюта и размышляла о том, как приучить себя не бояться высоты. Можно, например, каждый день выбираться через чердачное окно на крышу, сидеть там, прижимаясь спиной к надежной стенке и привыкая к виду окрестностей внизу.

Тут, как назло, появилась сестра-воспитательница. Она с ходу начала выговаривать за испачканную одежку, а уж потом сообщила, что к Занни пришел посетитель.

— Новые родители? — вздохнула Занни.

— Нет, — поджала губы сестра-воспитательница.

Круг гостей у Занни был невелик: дамы из комиссии по надзору, детский психолог и старший инспектор Коэн. Впрочем, его, пожалуй, можно было и не считать — он появлялся не чаще раза в год, обычно под Рождество. Коэн стойко переносил ее неприязнь, все еще надеясь, что она проговорится о том, что случилось на озере Сент-Этьен. В прошлый раз Занни под видом воспоминаний наплела ему всякой чепухи, в которую он вряд ли поверил. Было куда интереснее, когда он рассказывал о криминалистике, но в прошлое Рождество Занни так и не удалось разговорить инспектора на эту тему.

Беседы с дамой из надзора были скучнее, хотя в свое время Занни изрядно поразвлекалась, с робким, запуганным видом сообщая разные гадости о сестрах-воспитательницах. Но, к немалому разочарованию Занни, чиновник, которому потрясенная дама пересказала всю эту чушь, оказался достаточно здравомыслящим и не поверил ни единому слову. После тонкого и деликатного внутреннего дознания за Занни закрепилась репутация злобной лгуньи. На ошибках учатся, и Занни сообразила, хоть и несколько запоздало, что лгать надо не так, чтобы верили дураки, а так, чтобы поверили умные, и клевета ее стала изощреннее.

А вот с психологом следовало быть поосторожнее: он ведь на этих штучках собаку съел, и опыта у него было побольше, чем у Занни, которая осваивала психологию методом проб и ошибок. Она быстро поняла, что врать ему бессмысленно, и вернулась к своей прежней тактике «молчи и выжидай». Психолога это смущало мало; он легкомысленно болтал с ней, а порой предлагал разные хитрые игры. Вот в играх-то и были всякие ловушки; Занни это сразу раскусила и стала играть по своим правилам. Дает он скажем, листочек с кляксами и спрашивает, на что кляксы похожи, — Занни честно отвечает: «На кляксы». Он объясняет, что в кляксах, при некотором воображении, можно узнать слона или крокодила. Занни поднимает ясный взор к облакам и молчит. Потом, когда психолог уже теряет надежду узнать, на что похожа клякса, Занни вдруг опускает взгляд на листок и роняет: «На слона». Он, бедолага, уже думает, что Занни капитулировала, но она и на втором листке видит слона, и на третьем, и на четвертом… а потом снова надолго замолкает. А однажды психолог дал стопку карточек с вопросами и попросил разложить по ответам: «да» — направо, «нет» — налево. Занни добросовестно читала вопросы и отвечала. В итоге четные карточки почему-то оказывались справа, а нечетные — слева.

Однако игры с психологом быстро утомляли. Хорошо бы сегодня пришла дама из надзора. А еще лучше — старший инспектор Коэн.

Но не было ни психолога, ни дамы из надзора, ни — увы! — старшего инспектора Коэна. Был щуплый невзрачный человек, лицо которого показалось Занни знакомым. Она напряглась, насторожилась. На глазах вдруг выступили слезы.

— Занни, что с тобой?! — встревожился посетитель.

— Кто ты такой? — требовательно спросила девочка.

— Я Майк, — объяснил он. — Помнишь, я нашел тебя на улице Шевальер…

Занни терпеливо выслушала его сбивчивый рассказ и даже, кажется, смутно что-то припомнила.

— А, так это ты мне открытки присылаешь? — сказала она, успокаиваясь.

— Да, я. Никак не мог, понимаешь, раньше тебя навестить… Ну, то я был занят, то потом тебя в семью отдавали…

Он неловко замолчал и начал выгружать из сумки конфеты, печенье, булочки, фрукты, большую коробку с куклой.

— Я в куклы не играю, — сообщила Занни. — Я уже взрослая.

Он огорчился. Было видно, что он представления не имеет, что нужно дарить двенадцатилетним девочкам, и все эти куклы-конфеты купил просто потому, что так принято… зато от чистого сердца. Занни даже пожалела его — распаковала куклу, подержала в руках.

— О какая красивая, — со сладкой улыбкой промолвила она. — У меня никогда такой не было.

Она лгала — бывали у нее куклы и получше этой. Однако гость был такой забавный, что стоило немного подбодрить его.

— Тебе нравится? — с радостной надеждой спросил Майк.

— Конечно! Я же сказала! — ловко изображая искренность, закивала Занни. — А конфеты вкусные?

— Фрукты в шоколаде, — проговорил Майк, протягивая коробку.

— Я их очень люблю, — объявила Занни, развязывая ленточку. — А миндаль в шоколаде там есть?

— Да, кажется, — неуверенно ответил Майк.

Занни открыла коробку, выбрала конфету с миндалем и протянула коробку Майку. Тот неловко тоже выбрал. Занни пошла с коробкой к воспитательнице, надзиравшей за встречей, сделала книксен, как благовоспитанная девочка, и предложила:

— Пожалуйста, угощайтесь, сестра Алиция.

Воспитательница взяла конфету, поблагодарила. Зная каверзный характер негодной девчонки, монахиня заранее сочувствовала посетителю — Занни наверняка затевала очередную жестокую шутку. Следовало бы предупредить Майка, и сестра хотела, улучив момент, тихо сказать ему об этом, но Занни уже кое-что понимала в психологии, поэтому сложила подарки в кучу и повела Майка гулять в парк.

Парк при приюте был старинный, взращенный не одним поколением садовников. В прошлые столетия по его аллеям чинно прогуливались благочестивые сестры, зорко присматривая за пансионерками, порученными их попечению. В те времена здесь проживало около полусотни юных девиц, которым прививались навыки, необходимые для достойного замужества. Однако мировые войны и последовавшие за ними перемены затронули даже патриархальную Северингию, и в монастыре расположился сиротский приют.

Занни знала в парке уйму укромных местечек, но гулять с Майком она вышла на главную аллею, окруженную ухоженным газоном и просматривающуюся насквозь. Майк чувствовал себя неуверенно; прошли годы, и маленькая девочка превратилась в подростка, а как обращаться с подростками, особенно с девочками, Майк не имел ни малейшего представления. Он покорно шел рядом с Занни, ведомый за руку, и отвечал на ее вежливые вопросы. О своем основном занятии, не вполне законном, а потому хоть и приносящем определенный доход, но порой приводящем его в тюрьму, Майк не упоминал, рассказывал о случайных заработках, об улице, на которой живет, о своей квартире.

Он даже немного увлекся, оттаял и заулыбался. А когда Занни заинтересовалась тем, что он живет прямо при въезде на Большой Корисский мост и, возвращаясь домой, почти каждую ночь проходит по нему, Майк охотно и даже увлеченно описал и сам Большой мост, и изгиб его старинного, еще булыжником мощенного горба, и старинного литья решетки, и вид, открывающийся с моста ночью…

Мосты вообще занимали Занни, а когда она услышала, что ночью, когда по всему городу зажигаются огни, высоты моста совсем не чувствуешь, и кажется, будто он лежит прямо на воде, потому что самой реки не видно, а видны только отраженные в ней огни, девочку это буквально зачаровало. Некая новая мысль овладевала ею все назойливее, и лишь привычная раздвоенность — в голове вертится одно, а губы говорят другое — помогла ей вежливо попрощаться с Майком, пригласить его заходить почаще и помахать ему вслед из-под арки ворот.

Вот теперь можно было и поразмыслить.

Занни опасалась, что автобус опоздает, и придется простоять на остановке лишних несколько минут, а ей и так было неуютно торчать у всех на виду — в любой момент рядом могла появиться воспитательница, схватить железной рукой — и откуда только у монахинь такая хватка? — и потащить обратно, в приют.

Но автобус подошел вовремя, в ту самую минуту, когда Занни подошла к остановке, и она поспешно шмыгнула в открывшуюся дверь. Водитель, седой худощавый дядька, принял деньги и спросил:

— А не слишком ли поздно тебе так далеко ехать?

Был уже десятый час вечера, время совсем не детское, но Занни спокойно и с улыбкой выдала заранее придуманную версию:

— А я как раз и еду домой, — улыбнулась она. — Я опоздала на восьмичасовой рейс.

— Твои родители, наверное, волнуются, — укорил водитель. — Позвонила бы ты… Я подожду.

— Я уже позвонила, — сообщила Занни, устремив на водителя чистый безгрешный взгляд. Это всегда срабатывало, сработало и сейчас.

Она выбрала место впереди справа. Сквозь лобовое стекло она видела дорогу ничуть не хуже, чем водитель; к тому же смотреть вперед было куда интереснее, чем, кривя шею, пялиться в боковое окно.

Солнце уже село, наступили долгие сумерки. Занни рассчитала, что к тому времени, когда автобус въедет в город и высадит ее у Большого моста, темнота как раз сгустится и наступит настоящая ночь.

Водитель время от времени искоса посматривал на нее. Возможно, у водителя были дети, а может, даже и внуки ее возраста. Во всяком случае, его всерьез волновало, ждут ли девочку на остановке — в ночное время детям не стоит ходить по улицам без взрослых.

Занни чувствовала и правильно истолковала этот его интерес. Однако она неплохо подготовилась к этой прогулке, изучив по плану города район, который объявила своим домом. Да и беседы с психологом не прошли даром. Поэтому, ощутив на себе очередной внимательный взгляд водителя, она улыбнулась ему и весело сообщила:

— У вас остановка через два дома после нашего. Как с моста съезжаете, так первый дом — это наш.

В ответ водитель молча кивнул.

Пригороды незаметно сменились городскими домами, дорога перетекла в улицу, вокруг прибавилось огней и автомобилей. Водитель перестал отвлекаться на нее, тем более что здесь, в городе, оказывается, недавно прошел дождь — асфальт блестел и умножал огни.

Припоминая карту и схему автобусного маршрута, Занни угадывала, по каким улицам они едут. По мере приближения к Большому мосту ее начало познабливать — мелкая дрожь против воли овладевала телом. Напряжение, которое она таила в себе последние четыре дня, теперь просилось наружу.

Однако поездка по мосту, как ни странно, не произвела на нее того впечатления, какого она ожидала — автобус шел во втором ряду, а в первом, колесо в колесо, шел такой же автобус и загораживал весь вид. Занни повернулась налево, но мост был очень широк, и реки она не увидела.

От волнения она чуть не забыла, какой адрес назвала водителю, и вскочила с места лишь тогда, когда он притормозил за два дома до остановки.

— Вот, — сказал он, — доставил прямо к подъезду.

— Ой, спасибо, — старательно изображая благодарность, пролепетала она и указала на освещенные окна во втором этаже. — А вот и наше окошко! Спасибо вам, до свидания!

Она выскочила из автобуса и побежала через тротуар. Но водитель не тронулся с места, пока не убедился, что она звонит в дверь.

На картонке, приколотой около звонка, который нажимала Занни, было небрежно накорябано «Майк Касслер». Занни надеялась, что его не окажется дома. Так и вышло — никто не отозвался.

Она оглянулась. Автобус был уже далеко, и улица казалось пустынной. Занни куда больше понравилось бы, будь тут побольше народу. Не то чтобы она всерьез опасалась нападения, но ведь дураков на свете много. Вечерами в спальне девчонки рассказывали друг дружке разные ужасные «случаи из жизни» и при этом много врали, конечно. Занни и сама привирала, но мало ли кто может прицепиться к одинокой девчонке посреди ночного города? На этот случай она запаслась оружием — в сумочке лежала фунтовая консервная банка сгущенки. Занни накрутила длинные ремешки сумки вокруг запястья, чуть крутанула рукой. Силы в девчоночьей руке маловато, но в обороне не сила главное, а умение. И быстрые ноги.

Она остановилась у светофора, пережидая, пока автомобили с моста свернут к спуску на набережную, и, когда загорелся зеленый сигнал, перешла улицу.

Мост полого уходил вверх, перегибался над серединой реки и спускался к площади Принцессы Виллеймы. Занни шла по кромке тротуара у самой проезжей части и смотрела под ноги, изо всех сил удерживаясь, чтобы не глянуть хоть краешком глаза влево, за перила. Рано еще. Уж если заглядывать, так только на середине моста, в самой высокой точке.

Середину она чуть не прошла — на мосту так мало ориентиров, — но что-то подсказало, что здесь и надо остановиться. Она встала как вкопанная, качнулась, прижала руку к бешено бьющемуся сердцу и шагнула влево. Взгляд опередил движение — Занни увидела черный провал, приглушенный блеск внизу и множество качающихся огоньков. Только непонятно было, какие огни настоящие, а какие — всего лишь отражения.

Занни обеими руками вцепилась в перила. Майк соврал. Мост вовсе не казался лежащим на воде — он висел в черноте, полной разноцветных огней.

И в то же время Майк сказал чистую правду — высота не ощущалась. Ее просто не было. Она не кружила голову, она не сдавливала сердце, была где-то рядом, но не здесь.

Темнота манила. Занни наклонилась вперед, приподнялась на цыпочки, перегнулась через перила.

— Э-эй! — тихонько позвала она нечто неведомое, таящееся в темноте.

Почему-то она знала, что там, в темноте, кто-то есть, слышит ее, и еще она знала, что темнота эта — густая, плотная, как вода, и что в ней, как в воде, можно плавать. Занни всей кожей ощутила, как погружается в темноту, по коже пробежал холодок…

И вдруг — резкая боль, рывок, разрывающий уши рев…

Впрочем, ничего этого на самом деле не было — ни боли, ни звука, а рывок, хоть и был энергичным, но кожу с тела не сорвал.

— Ты что? — бессмысленно спрашивал сиплый голос. — Ты что?..

Голова Занни моталась — кто-то, появившийся так некстати, тряс ее, держа за плечи.

— Не надо… — пролепетала она.

Боль исчезала. Это была скорее какая-то психическая боль, не телесная, однако свет ночных фонарей все еще казался таким ослепительным, что обжигал глаза. К горлу подступила тошнота.

— Ты что это задумала?! — прорвалось, наконец, у человека, вытащившего ее из-за перил.

Занни подняла на него мутные глаза.

— Майк? — узнала она. — Майк…

Он тоже узнал ее, охнул, выругался.

— Ты?! Откуда ты взялась? — потрясенно спросил он.

Она молчала. Не было слов, чтобы объяснить, что с ней творится.

— Боже мой, боже мой, дурочка, — растерянно бормотал Майк.

Какая-то машина, нарушая правила, развернулась и притормозила рядом с ними. Занни оглянулась.

Полиция!

— Какие-нибудь проблемы? — осведомился высунувшийся из машины патрульный.

Вид полицейского отрезвил Занни куда быстрее любой встряски. Она представила, как они выглядят со стороны, глазами полицейского: потрепанный пошатывающийся мужичок и бледная взъерошенная девчонка. Весьма подозрительная парочка.

Майк, растерявшись, молчал. Поняв, что от него сейчас не будет никакого толку, Занни проговорила, привычно наивно распахнув глаза и подавшись к Майку, будто испугалась патрульного:

— Нет. Мы просто идем домой.

Полицейский помолчал, соображая. Занни почти не видела его лица под черной тенью низко надвинутого козырька.

— И где вы живете? — спросил он наконец.

Занни назвала адрес. Полицейский повел козырьком в сторону Майка:

— Это далеко?

Майк, придя в себя, ткнул нетвердой рукой вперед:

— Да вон… первый дом.

— Ну-ну, — буркнул полицейский, — идите. Нечего посреди ночи на мосту торчать. — Его голова скрылась в машине.

Занни потянула Майка за рукав. Тот неуверенно оглянулся на патрульную машину и поплелся за ней. Машина не двинулась с места.

Отойдя на десяток шагов, Занни отчетливо произнесла:

— Па-ап, пойдем быстрее, я замерзла!

Майк прибавил шагу, для большей убедительности обхватив девочку за плечи и прижав к себе — она и в самом деле заметно дрожала.

Перед спуском на набережную Занни оглянулась. Машина все еще стояла на месте. Занни придержала Майка на тротуаре, пока не зажегся зеленый свет, и потащила через дорогу. В нескольких шагах от дома она выскользнула из-под его руки и громко сказала:

— Доставай ключи!

Пока Майк копался в карманах, Занни украдкой оглянулась еще раз. Машина медленно приближалась — полицейские явно ждали, когда они зайдут в дом. «Проверяют», — подумала она как-то отстрано.

Наконец Майк открыл дверь. Занни поспешно шмыгнула внутрь и успокоилась только тогда, когда услышала, что машина прошелестела мимо подъезда.

Майк зажег свет на лестнице, и они, торопясь, взобрались по крутым ступеням на третий этаж. Свет погас быстрее, чем Майк успел отпереть квартиру. Он чертыхнулся и открыл замок на ощупь.

На лестнице они молчали, но в квартире Майк, едва заперев за собой дверь, громко спросил:

— Ну, и что же это все означает?

Занни молча прошла в глубь комнаты, бросила по дороге свою сумочку на кушетку, без стеснения заглянула в холодильник.

— Пиво, — отметила она. — А у тебя нет сока или колы?

— Нету! — зло буркнул Майк, проходя в комнату. — Пей вон воду из-под крана!

Занни еще раз повела носом вдоль полок. Пустовато. Кофе, правда, имеется. Она подхватила банку и по-хозяйски направилась в кухонный закуток; зажгла газ. Краем глаза она следила за Майком. Вот он подошел к холодильнику, достал початую бутылку анисовой. Отхлебнул, не утруждая себя поисками стакана. Дрожащими руками сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой. Жадно затянулся. Похоже, ему полегчало. Несколько минут он сидел в убогом колченогом кресле, тупо глядя в стену, а за тонкой перегородкой слышалось деловитое постукивание, позвякивание, звуки льющейся воды и шипение закипающего кофейника.

— Ты кофе будешь? — донесся голос Занни.

— Господи! Какой там, к чертям собачьим, кофе, — устало проговорил Майк.

— Ну, как знаешь.

Она появилась из-за перегородки с надтреснутой чашкой в руке. Хлопоты по хозяйству, похоже, несколько привели ее в чувство — во всяком случае, руки у нее не дрожали.

— Детям кофе вреден, — буркнул Майк. — Особенно на ночь.

— Ничего, разок можно, — ответила она. Помешала в чашке ложечкой и отпила глоток. — Расскажи, как все было.

— Что?! — Майка будто током ударило. — Это я тебе должен рассказывать?

Занни пожала плечами.

— Мне-то и вовсе говорить нечего. Я стояла на мосту, смотрела вниз, на огни и воду. И все.

— Все?! — взвился Майк. — Дурочка! Я стащил тебя с перил! Ты же хотела вниз спрыгнуть!

— Нет! — крикнула Занни.

Спокойствие оказалось напускным, хрупким, как стекло. Она резко взмахнула рукой, и кофе выплеснулся на пол и на джинсики. Теперь у нее дрожали и руки и губы.

— Я никуда не хотела прыгать! Я не самоубийца!!!

— Не ори, — резко оборвал ее Майк. — Соседи…

Занни будто поперхнулась криком. Остановилась, сжала в руке уже пустую чашку. Лицо ее было таким бледным, что казалось прозрачным, но глаза блестели.

— Я не хотела прыгать, — уже тихо повторила она и всхлипнула. — Я просто хотела посмотреть, как это: ночь и мост. Ведь ты сам мне рассказывал… Помнишь?

Майк, честно говоря, уже и не помнил, что он плел, когда навещал ее в приюте. Он только сейчас начал толком соображать, что случилось — девчушка с лучистыми глазами опять втравила его в какую-то малоприятную историю. Сам, черт побери, виноват! И надо что-то делать.

— Бывает, — вздохнул Майк. — Это высота виновата. Это как гипноз, понимаешь?

Он начал шарить в карманах, но, как назло, не нашел ни одной мелкой монетки.

— У тебя не будет десяти денье? — спросил он.

Занни послушно пошарила в карманах курточки, потом опомнилась, выпрямилась:

— Зачем тебе?

— Надо позвонить в приют, — объяснил Майк и, подняв глаза, увидел, как мгновенно изменилось ее лицо — оно стало враждебным.

Она молчала.

— Надо же сообщить им… Ну, где ты находишься, — сказал он неуверенно.

Ее проклятые лучистые глаза теперь светились укором.

— Да если я сдохну, они только вздохнут с облегчением, — проговорила она. Как сплюнула.

— Ты что-то не так понимаешь, — покачал головой Майк.

— Я все прекрасно понимаю, — упрямо мотнула головой Занни. — Не могу я больше! Сначала: «Занни ангелочек, Занни куколка»… потом — «Сущий дьявол!»… Характер у меня такой! — сказала она с вызовом. — Мне плохо от него! И другим тоже, — призналась она неожиданно для самой себя. Вздохнула: — Надо бы его поменять… Да только как? Характеры, они так легко не меняются.

Майк потянулся к бутылке, зачем-то взболтал.

В том, что случилось сегодня, было нечто противоестественное. Вроде бы ничего особенного — ну, сбежала девчонка из приюта, ну, гуляла по мосту, ну, голова закружилась. И за что только ему такая напасть! Тогда, в первый-то раз, пять лет назад, когда он нашел ее еле живую в своей, так сказать, «рабочей» квартире, из-за нее была куча неприятностей. И вот сейчас… Вот она стоит перед ним, расписывает свой ужасный характер — а у него по спине холодок: «Опасность! Опасность! Опасность!..» Только вот откуда опасность — непонятно.

Нервы?

— Ты мне кофе не сделаешь? — попросил он, со вздохом ставя бутылку анисовки на столик. Кофе для нервов не лучшее лекарство, но Майк надеялся, что Занни хотя бы на минуту замолчит и немного отвлечется.

Она и в самом деле замолчала на полуслове, глянула на свою пустую чашку, видно, вспомнила, что сама так и не выпила кофе.

— Ладно, — сказала она. — Только… только я что-то посуды у тебя не нашла. Есть еще чашка, но в ней окурки.

Она пошла за перегородку, стукнула дверцами кухонного шкафчика.

— О! Тут есть еще банка из-под джема, — послышался ее голос. — Ты в ней ничего ядовитого не держал? Я тебе в нее налью, а?

— Ладно, — с облегчением сказал он.

Из крана опять полилась вода — Занни, не доверяя чистоте банки, решила ее сполоснуть как следует.

— Почему бы тебе не сменить имя? — спросил он, когда Занни вынесла из-за перегородки кофейник и скудную посуду — чашечку да банку. — У вас там это вроде не возбраняется.

Занни устроилась на кушетке, а Майк так и остался сидеть в своем кресле — поближе к бутылке. Занни не расслышала и переспросила.

— Сменить имя, — повторил Майк. — Говорят, это сильно влияет на характер, я где-то читал. Вот мне, например, от рождения досталось имя Микаэль Кушлер. Скажи на милость, годится это имечко для путного человека? Сразу чудится деревенщина с граблями в руках и с соломой в волосах. А вот если прочитать на английский манер, получится — Майкл Касслер. Это уже что-то американское, энергичное, как из боевика.

Занни, похоже, вовсе не считала, что перемена имени помогла Майку переломить судьбу, но сама идея пришлась ей по вкусу.

— Ненавижу имя Занни, — сказала она с отвращением. — Но что еще придумать, если эти дуры-сестры дали мне такое жуткое имя? Сандра-Лузия — это ж рехнуться можно! Лузи, пожалуй, похуже Микаэля будет!

— Люси? — предложил Майк.

Занни фыркнула и отпила кофе.

— Э-э-э… Сэнди? — выдал Майк другой вариант.

Занни помотала головой.

— Сэнди Шевальер? Не звучит. Фамилию я менять не хочу. Он ведь неплохой дядька был, этот Георг Шевальер, в чью честь меня назвали.

— Георгина?

— Я ведь не цветочек и не в прошлом веке живу, — резонно возразила Занни.

Майк задумчиво прихлебывал кофе из банки.

— Я недавно кино смотрел, — вдруг сказал он. — Там одного типа звали Шано. Правда, он был сиамцем или что-то вроде того… — добавил он.

— Шано? — с интересом переспросила Занни. — Шано Шевальер… — проговорила она, будто пробуя на вкус. Оно мягко прокатилось по небу и легко соскользнуло с языка.

Она хотела поделиться впечатлением, но какой-то неясный шум за дверью, на лестнице, насторожил.

— Ты никого не ждешь? — спросила она Майка. — По-моему, за дверью кто-то стоит…

В этот момент дверь отскочила в сторону, выбитая мощным ударом, и Занни даже испугаться не успела, как в комнату ворвались полицейские.

Исчезновение девочки было замечено уже минут через двадцать. Еще полчаса ушло у сестер-воспитательниц на то, чтобы проверить все укромные местечки на территории приюта, где так любят прятаться дети; после этого сообщили в полицию. Полицейские прежде всего проверили, какие автобусные маршруты проходят рядом с приютом. Запросили диспетчеров; те в свою очередь запросили работающих в эту смену водителей — и автобус, в котором Занни добралась до центра Корисы, был обнаружен. Водитель описал место, где высадил девочку. Связались с полицейским участком, на территории которого находился указанный дом, объяснили ситуацию и дали приметы. Почти в это же время в участок позвонила какая-то престарелая желчная дама и потребовала утихомирить соседа сверху: он привел к себе девицу, а теперь они кричат друг на друга и даже, похоже, дерутся. Дама назвала адрес — тот самый дом, куда, по словам водителя, вошла девочка.

Патруль прибыл на место тихо, без сирен и мигалок. Терпеливо поджидавшая дама открыла дверь в подъезд и указала квартиру, в которой якобы была драка.

Но за дверью было тихо. Там разговаривали двое, но тон разговора был вполне мирным. Полицейские не могли разобрать слов, хотя один из голосов показался детским. Дверь вышибли, и глазам патрульных представились встрепанный помятый Майк, благоухающий дешевой анисовой водкой и не менее дрянным кофе, и тоненькая хрупкая девчушка с надтреснутой чашкой в руке. Чашку немедленно отобрали, жидкость из нее слили на предмет лабораторного исследования, Майк же мигом оказался в наручниках.

В просвете между фигурами полицейских то и дело мелькало злорадное лицо дамы в бигуди — ее розовое кимоно просто невозможно было оттеснить от двери. «Совращает малолеток!» — слышался ее торжествующий голос, так она комментировала ситуацию выглянувшим на шум соседям.

Занни пыталась протестовать, но ее попросту не слушали, а вскоре и вовсе увели вниз, посадили в машину и отвезли в участок. Здесь сопровождавшая ее женщина в форме замешкалась. Ей представлялось совершенно невозможным оставить девочку сидеть в компании задержанных пьяниц, наркоманов и проституток. Впрочем, эту проблему решили быстро: дежурный открыл дверь в кабинет начальника — его пока не было, но он вот-вот должен был подъехать.

Занни прошла в глубь кабинета и села в лейтенантское кресло; полицейская дама села в кресло напротив. Девочка настороженно оглянулась, потом, приняв решение, облизнула губы и обратилась к ней:

— Простите, мне хочется пить. У вас не найдется молока?

Женщина внимательно посмотрела на нее.

— Конечно, деточка, — сказала она, — сейчас принесу.

И вышла, не забыв запереть за собой дверь. Оставшись одна, Занни набрала нужный номер, быстро отыскав его в списке служебных телефонов под стеклом. Занни повезло — трубку подняли после второго гудка.

— Алло? Слушаю! — голос инспектора Коэна был бодр.

— Добрый вечер, я вас не разбудила, извините, что так поздно, это Занни Шевальер! — на едином дыхании выпалила Занни.

— Занни? — голос Коэна стал напряженным. — Что случилось?

— Я втянула Майка Касслера в жуткую историю, — невинно призналась Занни, одновременно поглядывая в просвет жалюзи на стеклянной двери кабинета. — Помогите ему, пожалуйста.

— Где ты, Занни? — голос Коэна был строг, но внушал спокойствие.

— В полицейском участке, — ответила она.

— Номер участка?

— Я не знаю… Это недалеко от Большого моста.

— Двадцать шестой, — понял Коэн. — Что вы там натворили?

Сквозь щели в жалюзи Занни увидела, что женщина-полицейский возвращается с пакетом в руке.

— Я не могу больше говорить, — быстро сказала она. — Пожалуйста, помогите!

Занни бросила трубку и отвернулась к полке с книгами. В глаза ей бросилось слово «малолетних». Занни подумала, что эта книга может относиться и к ней, сняла ее с полки. Но открыть не успела — щелкнул замок, и женщина вошла в кабинет.

— Вот молоко и булочки, — сказала она, ставя пакет на стол. — Через пятнадцать минут за тобой приедет сестра Жанна.

Занни кивнула, вынула из пакета бумажный пол-литровый кубик с молоком, надорвала зубами. Женщина предложила пластиковый стаканчик, но Занни предпочла пить прямо из упаковки.

— Когда меня будут допрашивать? — спросила Занни между двумя глотками.

— Завтра, — ответила женщина. — Точнее, уже сегодня утром. Тебе надо успокоиться и поспать.

— Я спокойна, — сказала Занни. — И я хотела бы, чтобы меня выслушали прямо сейчас.

— Сейчас никто не будет с тобой разговаривать, — наставительно сказала женщина. — Детей, выступающих в качестве потерпевших, можно допрашивать только в присутствии хотя бы одного из родителей, поручителя, детского психиатра или адвоката из комитета по надзору за правами несовершеннолетних.

— Моих родителей убили пять лет назад, — сказала Занни, жестко глядя на женщину. — На озере Сент-Этьен. Может, слыхали?

Женщина ахнула, и официальность полицейской служащей мигом сменилась неподдельным участием.

— Ах! А что убийцы? — спросила она. — Их поймали?

Занни только пожала плечами и замкнулась — так бывало с ней всегда, когда ее расспрашивали о том времени.

Она молча допила молоко, гадая, кто явится раньше: сестра Жанна или старший инспектор Коэн. Монахиня сразу потащит ее обратно в приют. Но Занни просто необходимо поговорить с Коэном — ведь иначе Майку могут предъявить бог весть какие обвинения. Занни решила: если монахиня появится раньше, придется устроить что-то вроде истерики. Утихомирят ее не сразу, какое-то время удастся выиграть, а там, глядишь, и Коэн появится.

Однако устраивать спектакль ей не пришлось — Коэн приехал первым. Но прежде чем он подошел к Занни, его перехватил один из полицейских и долго говорил с ним о чем-то. А тут и сестра Жанна подоспела. Ее тут же вовлекли в разговор, и по реакции монахини Занни поняла, что ей наговаривают разные ужасы.

Женщина, опекавшая Занни, отвлеклась на коллег и сестру Жанну. Занни решила, что не стоит туда пялиться, лучше проявить выдержку. Она опустила взгляд и, наконец, прочитала название книги, которую недавно сняла с полки. Это был сборник законов, касающийся прав малолетних. Занни подумала, взвесила книгу на руке и решительно засунула за ремень джинсов сзади, под куртку. Стало неудобно сидеть, и она распустила ремень на пару дырочек. Потом подошла к жалюзи и посмотрела в щель. Коэн покачивал головой. Похоже, ко всему, что ему рассказывали, он относился более чем скептически. Интересно, чего они ему такого наговорили?

Занни шумно вздохнула и решительно отрыла дверь.

— Ты куда?! — воскликнула женщина-полицейский.

Занни только махнула рукой и решительно вышла из кабинета.

— Добрый вечер, господин инспектор, — сказала она, подойдя прямиком к Коэну и игнорируя остальных. — Не знаю, что вам наговорили, но все было совсем не так.

— Ага, — у Коэна дерзко взлетели брови. — А как все было?

Местный полицейский деликатно кашлянул и произнес:

— Мы не имеем права допрашивать…

— Это не допрос, — перебил его Коэн. — Говори, Занни.

— Я сама сбежала из приюта, — сообщила Занни. — Майк случайно встретил меня. Увидел, что я совсем замерзла, и привел к себе домой. Он сварил мне кофе и как раз собрался сходить к автомату, чтобы позвонить в приют, а тут… — Она прервалась, выразительно глянула на полицейских и закончила: — Тут ворвались эти вот. Уж не знаю, чего они там себе навоображали. Может, решили, что Майк какой-нибудь маньяк?

— Именно так и решили, — кивнул Коэн.

У Занни не хватило слов, чтобы высказать переполнявшее ее презрение, — она просто выразительно фыркнула.

Коэн с интересом смотрел на девочку. Насколько он знал, это был первый случай, когда Занни решила кого-то защитить. Любопытно, чем это ей так понравился Майк? Или дело в том, что именно он ее нашел? А может, и вправду, как подозревал Коэн, в комнате Майка она тогда оказалась не случайно… Но ведь тщательнейшая проверка, проведенная после бойни на озере Сент-Этьен, не выявила никакой связи между Майком Касслером и семейством псевдо-Дюроков.

Коэну позвонили отсюда, из этого же участка, сразу же после звонка Занни и сообщили, что, возможно, задержан маньяк, который уже дважды нападал на малолетних. Коэн был бы только рад, если бы так оно и оказалось, — этот маньяк портил ему жизнь уже второй месяц. Но, предупрежденный звонком Занни, инспектор был почти наверняка уверен, что вся эта история лишь недоразумение.

Майка Касслера Коэн знал хорошо — никто чаще не умудрялся влипать в разные неприятности. В этом смысле Майк был своего рода феноменом. Вероятно, и в случае с Занни Шевальер сыграла роль его потрясающая невезучесть. Следовало, конечно, проверить его алиби на те два вечера, когда злодействовал маньяк, но инспектор был заранее уверен, что алиби у Майка есть — ведь он практически всегда околачивался в людных местах. Старшего инспектора Коэна интересовало другое.

Он взял Занни за руку и отвел в сторонку.

— Занни, — мягко сказал он, убедившись, что никто их не слышит, — то, что произошло сегодня… это как-то связано с тем, что случилось на озере Сент-Этьен?

— Никак, — отрезала Занни. Коэну даже показалось, что она слегка удивилась. — Что это вам в голову пришло?

Коэн помолчал.

— Ладно, — проговорил он. — Уже поздно, все устали. Отправляйся-ка ты спать.

Почему-то ему казалось, что Занни будет возражать. Но девочка лишь покладисто кивнула. Сестра Жанна крепко взяла ее за руку, Занни сказала в пространство «до свидания» и покорно последовала за монахиней к машине.

Коэн смотрел им вслед, пока они не отъехали, потом обернулся к сержанту:

— Вы что, всерьез намерены выдвинуть обвинение против Кушлера?

— Старая дура! — с чувством ответил тот.

…Ночи не было.

То есть не было никакой ночной тьмы. Вокруг были разлиты аметистовые сумерки; они, как клюквенное желе, налипли на город, глушили огни фонарей…

Гроза уходила на северо-восток; не было уже слышно раскатов грома, но зарницы еще временами блистали, освещая темные бока туч…

И где-то в этих тучах таилась страшная опасность. Гроза уходила — и вместе с грозой уходили силы.

Она висела над пропастью, вцепившись обеими руками в какой-то ржавый крюк, торчащий из кирпичной стены. Сил уже почти не оставалось, а воздух, еще недавно казавшийся плотным и надежным, как вода, с каждым мгновением становился все менее осязаемым, превращаясь в пустоту. Он уже не удерживал наливающееся свинцом тело, и когда онемевшие пальцы разожмутся, она просто соскользнет вдоль стены — и разобьется.

Она отчаянно заскребла босыми ногами по шершавой стене. Никакой опоры не было, хотя, когда она висела, вытянувшись в полный рост, ей казалось, что самыми кончиками пальцев она касается какого-то выступа. Скосив, насколько возможно, глаза, она увидела черный провал и только потом — узенький, в полкирпича, карниз. Будь она чуть повыше ростом, будь у нее руки чуть длиннее, она могла бы встать на этот карниз, чтобы руки хоть чуть-чуть отдохнули. Тогда можно было бы попробовать добраться до окна.

Оно было совсем рядом, метрах в двух, но сейчас куда ближе была пропасть под ногами.

Она наконец решилась и усилием воли заставила правую руку отпустить крюк. На мгновение показалось, что левая не выдержит, порвется кожа, мышцы, хрустнет тонкая кость или разойдется локтевой сустав, но вдруг ощутила правой ногой опору, и левой руке стало намного легче. Пальцы правой зашарили по стене, нащупали какую-то щель, где выкрошился цемент, и некоторое время она стояла так, отдыхая, прижимаясь щекой к шершавой стене, через минуту-другую, уцепившись правой рукой за кирпич, рискнула отпустить крюк.

Движение чуть не отбросило ее в темный провал…

Каким-то чудом ей удалось восстановить равновесие, обе ноги теперь стояли на прочной опоре. Но вот рукам по-прежнему было худо — приходилось цепляться за малейшие неровности стены.

Со стороны она, наверное, напоминала большую птицу, врезавшуюся с лету в этот старый дом, но почему-то не рухнувшую вниз, а так и прилепившуюся к стене на собственной крови, раскинув бесполезные уже крылья.

Пыль на карнизе после дождя превратилась в грязь, мелкая каменная крошка больно колола босые ступни.

Она вдруг обнаружила, что не стоит, а мелкими шажками продвигается к окну.

Окно приближалось, но тут обнаружилась еще одна проблема: подоконник был ниже карниза. Ненамного, но перебраться с карниза в оконный проем будет неудобно.

Остановившись у проема, она как могла уцепилась руками, а правую ногу медленно отвела от стены и резко пнула по тому месту, где смыкались оконные створки. Ей сперва даже в голову не пришло, что окно может открываться наружу — тогда пришлось бы как-то разбивать стекло. Она умоляла окно, чтобы оно открывалось внутрь, и уже поверила, что так оно и есть, потому что ни во что другое верить уже не было сил.

Ударила она не так уж сильно, но в окне что-то хрупнуло и створки подались.

Она ударила еще раз.

Окно открылось.

…Как она сползла вниз, как оказалась в темной комнате — этого она не запомнила и никогда уже не узнает.

Зато она отлично помнила, как метнулась к двери.

Та оказалась заперта.

Она давила на дверь ладонями, лицом, всем телом, бессмысленно билась в нее, как мошка о стекло, пока ее не окатила волна ужаса: там, за дверью послышались мерные шаги — кто-то неспешно поднимался по лестнице.

Спрятаться, спрятаться, спрятаться! — билась в голове единственная мысль.

Она рванула на себя дверцы шкафа — но огромный шкаф был практически пуст, и залезать в него было все равно что просто выйти в другую комнату, совсем пустую, где и укрыться-то негде.

Она в отчаянии огляделась. На глаза попалась низкая кровать. Она кинулась к ней, приподняла свисающий край покрывала. Щель была слишком узкой, но ничего другого уже не оставалось — ключ уже царапал по замку. Дверь начала открываться.

Наполовину втиснувшаяся под кровать, она последним, судорожным движением подтянула ноги и замерла.

В хрупкой, звенящей тишине послышались шаги…

Занни открыла глаза и оторвала голову от подушки. Комната была незнакома — так показалось с первого взгляда. Это была комната сестры Жанны; раньше Занни только заглядывала сюда. Ночью, когда они вернулись в приют, сестра Жанна, не желая беспокоить воспитанниц, отвела Занни не в спальню, а к себе. Она была добрая. Старая добрая курица.

Занни посмотрела на часы, мирно тикавшие на старомодном комоде, — одиннадцатый час. Похоже, на сегодняшний день ее освободили от обычного распорядка. Жаль. Лучше бы, как и всех остальных, ее подняли в семь утра — может, тогда не пришлось бы еще раз переживать этот кошмар. Занни знала, что это не столько сон, сколько воспоминание. Раньше оно мучило ее каждую ночь, но со временем приходило все реже, и наконец она почти забыла о нем.

И вот ей опять пришлось вжиматься в стену, мокрую от дождя и крови, стоять на узком карнизе, втискиваться в узкую щель под кроватью…

А она так надеялась, что все это ушло навсегда.

Оказывается, ужас все еще сидит в ней, дожидаясь случая напомнить о себе.

Занни встала с постели, босиком пробежала к умывальнику, сполоснула лицо и руки, пригладила волосы. Привычные движения успокоили ее. Она нашла на кресле в углу свою одежду и уже обувалась, когда дверь отворилась, и вошла сестра Жанна с подносом в руках.

— Доброе утро, — сказала Занни вполне искренне. Потому что сейчас нудная и докучливая сестра-воспитательница, Жанна-зануда, как за глаза звали ее девочки, была для Занни воплощением привычного мира, в который она спешила вернуться.

— Я думала, ты еще поспишь, — заметила сестра Жанна, ставя поднос на столик у кровати. — Позавтракай, но скоренько. Приехал старший инспектор Коэн. Он хочет поговорить с тобой.

Занни кивнула и спросила:

— Вы не знаете, Майка Касслера отпустили?

— Не знаю. Ешь, детка.

Булочка, кусочек масла, чашка какао; завтрак был не таким уж плотным. Времени на него ушло немного, и вскоре Занни под строгим присмотром все той же сестры Жанны вошла в комнату, где ожидал старший инспектор.

Поначалу Занни держалась настороженно: оказалось, что Майк еще в участке. Правда, Коэн заверил ее, что скоро его отпустят. Сам он был сегодня серьезен и настроен, казалось, решительно. Занни сразу заподозрила какую-то каверзу и оказалась права: судьба Майка ставилась в прямую зависимость от ее, Занни, поведения. Коэн хотел заключить с ней сделку.

Свое предложение он изложил в достаточно мягкой форме, и Занни даже не сразу сообразила, что ее упрямство будет угрожать и ей самой: Коэн как бы вскользь помянул исправительное заведение для малолетних. Все, что требовалось от Занни, чтобы не угодить туда, — вести себя разумно и не выкидывать больше фокусов, вроде вчерашнего. В таком случае Коэн готов был признать, что вчера не случилось ровным счетом ничего, что могло бы заинтересовать совет попечителей. Если же Занни попробует применить хоть один из своих обычных трюков — а ее характер прекрасно известен всем, кто давно ее знает, — Коэн лично употребит те меры, о которых упомянул, но без которых хотел бы обойтись.

— Ну-у, — протянула Занни, — вы меня совсем запугали.

— Разве можно тебя запугать? — усмехнулся Коэн.

Занни внимательно посмотрела на него. Похоже, ей удалось-таки допечь инспектора. Наконец-то он отбросил снисходительное сюсюканье и заговорил с нею, как со взрослой. Давно бы так!

— Хорошо, — сказала она спокойно. — С этой секунды я начинаю новую жизнь. Что я должна делать?

— Сейчас ты поедешь со мной к моим друзьям, — тем же тоном объявил Коэн. — Они приглашают тебя провести лето в их семье.

Занни вновь поглядела на инспектора, на сей раз с искренним удивлением. Она ожидала чего угодно, только не этого.

Впрочем… Занни тут же представила себе семейку, в которой ей предстоит провести лето: папа-полицейский, мама-полицейский, детки — сущие ангелочки, разве крылышек не хватает… И все вместе — ходят по струнке и поминутно козыряют. До полного комплекта остается добавить дедушку, отставного тюремного надзирателя, и добермана с кучей медалей. Словом, то же исправительное заведение, только на дому.

— Хорошо, — покладисто согласилась Занни. — Можно мне собрать вещи?

— Чуть попозже, — удержал ее Коэн. — Сестра, узнайте, пожалуйста, готовы ли документы?

Сестра Жанна ответила, что сейчас узнает, и вышла. Наступило молчание.

— Я все еще не теряю надежды, — сказал наконец Коэн, но уже другим тоном, — услышать от тебя, что случилось пять лет назад.

— Это тоже входит в условия? — спросила Занни.

— Нет, — покачал головой Коэн. — Но дело так и висит на моем отделе. Впрочем, даже если ты расскажешь, я все равно не смогу запротоколировать твои показания. — Он откровенно вздохнул. — Показания ребенка, да еще пять лет спустя, не считаются достоверными. Но если мне удастся хотя бы нащупать мотив убийств… — Коэн выжидательно замолчал.

— Личные счеты? — сказала Занни. — Это называется — личные счеты.

— Вендетта, что ли? — насторожился Коэн.

— Я не уверена, — откровенно призналась Занни. — Я знаю слишком мало…

Коэн напрягся:

— Но кто нападал? Ты их видела? Кто это был?

У Занни поплыла голова. Ей стало страшно.

— Темный человек….

— Негр?

Занни замотала головой.

— Нет… Не негр… Человек… совсем… Совсем без лица…

— В маске?.. В капроновом чулке?.. — настаивал Коэн.

— Не знаю я! — в отчаянии выкрикнула Занни.

Оно заплакала, и Коэн растерялся. Ему стало не по себе. Старший инспектор не привык бывать в таких ситуациях. Он заметил, что Занни нервно теребит серебряный браслетик. Ему вдруг вспомнилось, что он и раньше замечал, как неравнодушна Занни к украшениям. Колечки, браслетики, цепочки, и все из дешевенького, низкопробного серебра. Может, это неспроста? Может, Занни обвешивает себя серебром вовсе не ради невинного девчоночьего щегольства?.. Ох, не чисто здесь. Он всегда подозревал что-то подобное по отношению к Занни… А теперь вот еще какие-то типы без лиц… И девчонка зареветь готова. Это Занни-то!

— Ладно, — решил он, ожесточаясь, сколько его хватило. — Расскажешь как-нибудь потом, когда будешь в настроении.

Вошла сестра Жанна и протянула Коэну бумаги.

— Все в порядке, — сказал он, просмотрев их. Прокашлялся. — Занни, ты можешь идти собираться.

Занни как воспитанная девочка сделала книксен и послушно ушла.

Коэн посмотрел ей вслед.

— Вы не знаете, сестра, она не боится темноты? — спросил он.

— Она ничего не боится, — ответила сестра Жанна и поджала губы. — Она не боится ни Бога, ни…

Тут монахиня осеклась и перекрестилась.

— Шано! Шано! — донеслось от сборных домиков. — Обедать пора!

Девочка, лежавшая на камнях у моря, закрыла книгу. Вообще-то для обеда было еще рановато, но лучше поспешить: Ян-Поль и Самуэла не страдают отсутствием аппетита, их только подпусти к столу — мигом сметут все самое вкусное. Стол был накрыт в тени раскидистого платана, Франк и Самуэла уже сидели на своих местах, но тарелки перед ними были еще пусты, а Ян-Поль кричал из своей комнаты, что никак не может найти рубашку. Самуэла так же громко посоветовала ему поискать среди грязных носков.

Шано прошла в домик, сказав, что только помоет руки, бросила книгу на кровать, небрежно ополоснула ладони, подобрала в углу душевой скомканную рубашку и на обратном пути кинула ее Ян-Полю.

— Что сегодня на обед? — спросила она, опускаясь на походный складной стульчик. — Опять, наверное, макароны?

— Естественно, макароны, — подтвердила Самуэла. Она подняла крышку кастрюли и начала раскладывать по тарелкам спагетти. Франк готовил удивительно вкусные соусы, но на исходе второй недели макаронной диеты даже эти изыски не доставляли удовольствия.

Шано подумала, что придется ей, наверное, взять готовку на себя. В этой безалаберной семье и к питанию относились бестолково: Франк умел готовить только макароны — правда, под разными причудливыми соусами; Дели, его жена, мастерски тушила мясо, а еще у нее получался гороховый суп; Самуэла была довольно изобретательна по части салатов, а Ян-Поль при острой необходимости мог разогреть пиццу. Все они, конечно, симпатичные, но такое легкомысленное отношение к жизни порой раздражало Шано.

Она еще помнила, с какой настороженностью вошла в их дом, еще не зная, что ее ожидает. Она думала, что в этой семье царит строгий, почти тюремный надзор, а оказалось, здесь разве что на головах не ходят.

Когда Коэн подвез ее к старому дому в центре Корисы и позвонил по домофону, Занни мрачно прикидывала, каковы будут ее надзиратели и как себя с ними вести. Величественный темно-серый дом, казалось, подтверждал самые худшие опасения.

Лифт был старого образца и тащился неторопливо, как будто до самого пятого этажа сомневался, стоит ли везти в себе этих двоих. Занни показалось, что они поднимаются целую вечность, а когда наконец приехали, все оказалось совсем не так, как ей представлялось.

Дверь на площадку была распахнута; на полу прямо перед лифтом валялся небрежно свернутый ковер, а в самой квартире гомонили люди и лаяли собаки; судя по звуку — никак не доберманы.

Коэн со смешком подтолкнул растерявшуюся Занни к двери. Не успел инспектор поставить на пол ее чемоданчик, как на него вихрем налетела высокая красивая женщина лет тридцати пяти.

— О, Бернар! Наконец-то! Мы уже заждались! А это, значит, Занни? Здравствуй, Занни. Ян-Поль! Самуэла! Франк! — закричала она в глубь квартиры. — Занни приехала!

Гомон тут же переместился в прихожую. Стало тесно. За толкотней Занни так и не поняла, кто здесь Ян, кто Поль, кто Франк, а кто Самуэла; тем более что людей здесь было куда больше, чем названных имен.

И не успела она опомниться, как ее уже потащили в комнаты. Инспектор зайти отказался, ссылаясь на дела, он лишь о чем-то перешепнулся с мужчиной, видимо, хозяином этого бедлама, помахал Занни рукой и исчез, будто растворился в воздухе.

Немного придя в себя, она выяснила, что собака в квартире только одна — нечто среднее между шпицем и спаниелем, но голоса у нее хватило бы на двоих; людей же оказалось всего пятеро: трое взрослых и двое подростков — мальчик и девочка, ровесники Занни.

В руках у нее оказался большой картонный стаканчик с мороженым и пластмассовая ложечка. Занни задвинули в дальний угол — сидеть в кресле, есть мороженое, посматривать по сторонам, осваиваться и привыкать. Особого внимания на нее никто не обращал, если, конечно, не считать нескольких доброжелательных вопросов, что называется, общего характера: не скучно ли ей, не голодна ли, не нужно ли ей чего-нибудь… и тому подобного. Как-то само собой выяснилось, что они пакуют вещи, потому что уже нынешним вечером всей семьей едут в Тунис на какие-то раскопки. «В Тунис? Интересно, — подумала Занни. — А со мной что сделают? Вернут Коэну или поручат вниманию соседки, которая будет меня поливать вместе с цветочками?» Соседкой оказалась одна из двух женщин; другая, Дели, действительно умоляла ее вовремя поливать цветы, но про Занни ничего не говорила.

«Сумасшедший дом, — решила Занни, с часок понаблюдав за этим семейством. — Интересно, они все время живут в режиме стихийного бедствия или случаются затишья?»

Впоследствии оказалось, что затишья здесь бывают только перед бурей. Если где-то собиралось более двух Даламберов — фамилия Франка, Дели, Самуэлы и Ян-Поля была Даламбер, — в этом месте тут же зарождался настоящий торнадо. Такой вот торнадо и вымел Занни из единственного тихого места в этой квартире, когда Дели решила, что скромные вещички Занни мало подходят для путешествия на юг. «Ага, меня все-таки берут с собой», — успокоилась Занни, и это было, пожалуй, все, о чем она успела подумать. Ураган по имени Дели потащил ее из дома Даламберов в ближайший универмаг. Близнецы Ян-Поль и Самуэла увязались за матерью, явно намереваясь захватить и свою долю трофеев. Дели в бешеном темпе обвешала всех троих свертками и пакетами, и Занни даже не успела разобрать, чего ей накупили, как вдруг обнаружила, что снова сидит в «своем» углу, на этот раз с апельсином в руке.

— Надеюсь, у тебя нет аллергии на апельсины, Занни? — услыхала она над собой доброжелательный голос Дели.

— Меня зовут Шано, — вместо ответа твердо сказала Занни и надкусила оранжевую кожуру. «Занни? Ну уж нет! Я теперь Шано, отныне и навсегда. Если уж начинать новую жизнь — так с нового имени».

— Шано? — удивленно переспросила Дели. — Почему Шано? Бернар говорил… — она вдруг мгновенно исчезла, но тут же вновь оказалась рядом, держа в руке какую-то бумагу. — Сандра-Лузия Шевальер? — прочитала она. — Значит, Занни?

— Да, Сандра-Лузия Шевальер, — подтвердила девочка. — Но не Занни, а Шано.

— Ага! — приняла к сведению Дели. — А я уж испугалась, что в документах какая-то ошибка… — И тут же унеслась куда-то.

А новоиспеченная Шано спокойно доела апельсин, передвинула кресло, отгораживаясь от разгула стихий, разложила вокруг своего чемодана обновки и тоже начала собираться. Быстро все уложив, она, наконец, отважилась исследовать квартиру, куда ее занесло волею старшего инспектора Коэна.

Всюду царил ужасающий кавардак. Монахини из приюта, случись им увидеть такое, разом хлопнулись бы в обморок — они-то приучали своих питомцев к скрупулезной аккуратности. Однако Шано этот беспорядок даже забавлял. Впрочем, было похоже, что в диком хаосе есть своя система, потому что нужные вещи быстро извлекались из самых невероятных мест и укладывались в сумки и чемоданы.

Потом Дели вдруг объявила, что ей пора поспать, и исчезла. Шано обшарила всю квартиру, но хозяйка пропала совершенно бесследно, ее не было ни в одной из комнат, разве что существовала еще какая-нибудь потайная каморка, дверь в которую скрывалась… ну, хотя бы за книжными стеллажами. Стеллажей было много, и книги на них стояли аккуратно, но, как и следовало ожидать, совершенно бессистемно. Самуэла, которую попутный торнадо на мгновение остановил рядом с Шано, посоветовала выбрать что-нибудь в дорогу, поинтересовалась, что гостья любит читать, и, не дождавшись ответа, унеслась дальше.

Ближе к вечеру суета в квартире начала стихать, но это означало лишь, что тайфун переместился на кухню. Вскоре оттуда позвали ужинать, и Шано пошла, но никакого ужина не обнаружила. Франк разогревал какие-то полуфабрикаты, а близнецы громко спорили, как ловчее готовить омлет, Шано, махнув рукой на твердое решение сидеть тихо и ни во что не вмешиваться, взяла дело в свои руки. Самому Франку она доверила приготовить какао, и он с этим справился. Близнецы с явным почтением следили за тем, как она готовит омлет. Удивительно — дом Даламберов даже притих на какое-то время.

После ужина галдеж грянул с новой силой, но скоро шум начал смещаться ближе к лифту, а потом и вовсе во двор: Франк начал сносить вещи в машину.

Примерно в это же время из ниоткуда возникла отдохнувшая и посвежевшая Дели. Шано сообразила, что в путь семья Даламберов отправляется ночью, и Дели спит среди дня потому, что ей придется сидеть за рулем. Так и оказалось. Франк загнал близнецов на заднее сиденье и попробовал загнать туда же Шано, но та напросилась вперед.

— Вы все равно спать будете, — резонно заявила она позевывающему Франку, — а я пока не хочу.

Так они и выехали за пределы Корисы — сзади трое спящих, а впереди Дели и Шано. Дели волновалась, что девочка, вверенная ее заботам, не выдерживает режим. Шано прикинула, что такое режим по-даламберовски, но вслух сказала, что сегодня спала чуть не до полудня и пока ей спать не хочется.

— Вообще-то, — добавила она, — сплю я очень мало. Пяти часов мне вполне хватает.

Это была сущая правда, но Дели приняла слова Шано за обычную детскую браваду — ее близнецы тоже уверяли, что ночами глаз не смыкают, но она прекрасно знала, что они засыпают, едва коснутся ухом подушки, и будить их утром — занятие не для слабых духом.

Однако девочка не казалась сонной, и Дели приспособила ее в штурманы: пусть смотрит на карту, пока не заснет.

Примерно через час они въехали во Францию. Граница была отмечена всего лишь ярко освещенным щитом со словами «Добро пожаловать!» на четырех основных европейских языках. Ни шлагбаумов, ни пограничников — Европа вовсю готовилась к объединению.

Спустя сорок пять минут впереди высветился ночной Реймс.

— Дальше через Эперне или через Шалон? — деловым тоном осведомилась Шано, осваиваясь в роли штурмана.

— Шалон, — коротко ответила Дели.

Шалон-на-Марне, Витри, Сен-Дизье, Шомон…

Шано все еще не хотелось спать, и они с Дели разговаривали о всякой всячине. Дели, например, говорила, что любит вести машину ночью: темно, спокойно, и только огни вдали помигивают.

— Я по натуре сова, — призналась она. — Ночью у меня активность повышается.

Шано, как-то незаметно расслабившись, вдруг ни с того ни с сего рассказала ей о пережитом прошлой ночью. Говорить об этом было просто, как будто все произошло не вчера, а много-много месяцев назад. Дели посочувствовала бедняге Майку, посочувствовала и Шано.

— Попасть в нашу семейку — это почище исправительного дома, — улыбнулась она. — Чистый бедлам! Говорила я Бернару…

Бернаром она называла старшего инспектора Коэна. Кстати, этой ночью Шано узнала о Коэне много нового. Например, что в юности он вовсе не отличался примерным поведением — но кто же не хулиганил в студенческие-то годы? И еще, за двадцать с лишним лет работы в полиции он получил два огнестрельных, два ножевых ранения и всего лишь одну медаль — да и ту за выслугу лет.

Незадолго до рассвета они остановились на заправке где-то перед Дижоном. Шано пошла в туалет, а когда вернулась, увидела, что Дели стоит шагах в десяти от машины и что-то высматривает в начинающем светлеть небе. Шано подошла и встала рядом.

— Что там? — спросила она.

— Странно, — пробормотала Дели. — Такие большие птицы…

— Мадам? — окликнул ее парень, заправлявший машину. — Что-то случилось?

Дели обернулась к нему.

— Ничего… Померещилось, наверно, — сказала она. — Показалось, что… — Дели замялась и покачала головой.

— Показалось, что по небу летают люди? — спокойно спросил тот. Это был обыкновенный молодой парень, но то, что он сказал, скорее подошло бы какому-нибудь убеленному сединами старцу. Дели и Шано удивленно посмотрели на него. Девочке вдруг почему-то стало страшно, по спине пробежали мурашки.

— Ничего странного, — продолжал парень. — Первое мая давно прошло, а до тридцать первого июля еще далеко. Ничего страшного, — повторил он.

— Послушайте! — попробовала возмутиться Дели.

— Это ведьмы, — перебил ее заправщик. — Ведьмы и ведьмаки. Летят себе с Лысой горы.

— Вы что, серьезно?

Парень улыбнулся, пожал плечами — понимайте, мол, как хотите.

Шано потянула женщину за руку.

— Дели, поедем.

Дели расплатилась и села в машину. Шано заняла свое «штурманское» место — точнее, свернулась клубочком на сиденье. Дели заметила, что девочка дрожит.

— Ты замерзла? — спросила она. — Вон возле тебя куртка, накинь.

Девочка послушно закуталась в куртку, но дрожала она явно не из-за ночной прохлады. Удивленная Дели заметила, что Шано теребит свои браслетики и что-то шепчет. Дели прислушалась. В еле слышном бормотании ей почудился «Патер ностер».

— Ну-ну, что это ты так напугалась? — ободряюще сказала она. — Каких только сказок не рассказывают ночные заправщики! Помню, ехала я однажды…

Дели начала пересказывать шоссейный фольклор, всякие байки — их хватило бы на целую книгу. Шано молча слушала ее и понемногу успокаивалась.

— Как нам ехать дальше? — спросила Дели на въезде в Дижон.

Шано завозилась, расправляя карту.

— По А31 до Бона, а потом по Е15, - подсказала она вполне обычным голосом.

Дели улыбнулась — девочка, кажется, пришла в себя.

Рассвет окончательно вернул Шано уверенность; при свете солнца она уже ничего не боялась, ночные страхи ушли вместе с темнотой.

Они миновали еще один Шалон, на этот раз Шалон-на-Соне, затем Макон и Вильфранш.

Слева почти все время поблескивало — Сона текла почти параллельно магистрали, и Шано, задумчиво улыбаясь, смотрела на игру солнца на воде. После Лиона вода заблестела справа — это была уже Рона. В седьмом часу на заднем сиденье заворочались.

— Где мы? — раздался сонный голос Франка.

— Проехали Вьенн, — проинформировала его Дели, не оборачиваясь.

— Ага, — удовлетворенно сказал он. — Значит, пора вставать, — и снова затих.

Окончательно он проснулся лишь час спустя, на подъезде к Балансу. Пока Дели и Шано завтракали в придорожном кафе, он побрился и привел себя в надлежащий порядок. От еды он отказался, сказал, что еще слишком рано. От Баланса машину повел Франк, а Дели тут же заснула на заднем сиденье.

— Пост сдал — пост принял, — прокомментировал Франк и покосился на Шано. — А ты чего? Или уже поспала?

— Поспала, — соврала Шано. Спать ей ни чуточки не хотелось.

Однако после Оранжа она начала поклевывать носом и все-таки задремала. Разбудили ее дружные горестные вопли. Ян-Поль узнал, что машина подъезжает уже к Марселю, и поднял крик, потому что ему, видите ли, очень хотелось увидеть Авиньон. Тут же проснулась Самуэла и с ходу подхватила: оказывается, и она всю жизнь мечтала осмотреть город пленения пап.

Шано, в досаде, что ей не дали толком вздремнуть, потянулась за картой и в две минуты доказала, что Авиньона они все равно бы не увидели, потому что Е714 проходит в десяти километрах к востоку от города, а съезжать с магистрали и осматривать достопримечательности некогда — билеты на паром уже куплены, так что прибыть в Марсель надо в срок.

Марсель, кстати, был уже рядом.

На пароме Шано удалось, сбежав от «штормового квартета», уединиться на корме и полюбоваться морем, которое она видела впервые в жизни; но едва паром прибыл в Тунис, ей пришлось вернуться к шумной семейке.

Впрочем, ко всему можно привыкнуть, и неделю спустя Шано уже вполне освоилась.

Жили они на пустынном берегу прямо у раскопа. Лагерь представлял собой нечто среднее между курортом и музеем. Сами ученые осторожно копались в земле, метелочками и кисточками расчищали черепки древних сосудов, а члены их семейств, не обремененные историческим образованием, загорали и купались.

В семействе Даламберов археологом был Франк, близнецы целыми днями не вылезали из воды, а Дели, обвешанная фотоаппаратурой, то и дело срывалась в ближние городки снимать арабскую экзотику. Шано иногда отправлялась с ней, но больше ей нравилось валяться одной на камнях у моря. На том месте, которое она для себя облюбовала, сразу от берега начиналась глубина, но как-то не верилось, что тут добрых пятнадцать метров — вода была на диво чиста и прозрачна.

Обычно она брала с собой книжку в яркой суперобложке со стилизованной под арабскую вязь надписью «Турецкие народные сказки». Суперобложка, в свое время изъятая из библиотеки Даламберов, отбивала у близнецов всякое желание интересоваться, что именно читает Шано. А читала она тот самый сборник законов и постановлений, касающихся прав несовершеннолетних, позаимствованный в двадцать шестом участке; так она готовилась к новой встрече со старшим инспектором Коэном.

Шано не знала, что Дели, улучив момент, позвонила Коэну и выяснила точную дату «бойни на озере Сент-Этьен».

— Это была ночь на первое мая? — спросила она уверенно.

— Нет, — мрачно ответил Коэн. — Это было тридцать первое июля.

Даже спустя годы дело об убийствах на озере Сент-Этьен, формально давно закрытое и сданное в архив, не давало ему покоя. Черт возьми, это было единственное его провальное дело за всю его многолетнюю карьеру!

Чрезвычайным оно было с самого начала — еще бы, четыре трупа сразу. И это в тихой патриархальной Северингии! А то, что за несколько километров от места преступления была найдена явно связанная с этим делом девочка, придавало ему оттенок какой-то чертовщины. Впрочем, об этом знал и этим мучился только сам инспектор Коэн, да еще, возможно, Микаэль Кушлер. Оба они, хотя каждый по-своему, принимали участие в судьбе Сандры-Лузии Шевальер и оба надеялись хоть что-то прояснить для себя.

Правда, со временем первоначальная цель отступила для инспектора на второй план, едва ли не забылась. Он просто привязался к девочке, хотя и скрывал это, напуская на себя строгий вид. Коэну нравился ее независимый характер, а ее выходки — взять хотя бы недавний случай с побегом — часто напоминали ему о тайне ее появления на улице Георга Шевальера. Но все это ни на шаг не приближало инспектора к разгадке трагедии на озере Сент-Этьен. Скорее наоборот — мистический туман, которым эта история была окутана с самого начала, с годами все более сгущался.

Звонок Дели удивил его. При чем тут первое мая? Он припомнил события той летней ночи.

…Судя по следам, найденным на месте преступления, убийца был один и действовал при этом весьма хладнокровно, но при этом был на удивление беспечен, чтобы не сказать, самонадеян — он, похоже, нисколько не скрывался и оставил четкие отпечатки подошв и массу так до сих пор и не идентифицированных «пальчиков». Реконструируя картину преступления, можно было достаточно уверенно предположить, что первыми были убиты женщина и мальчик, которых преступник просто расстрелял; оружие, к слову, тоже было не найдено и не идентифицировано по пулям. Младшего мальчика преступник вытащил из постели и перерезал ему горло. Мужчина в это время, видимо, отсутствовал — возможно, гулял на берегу у озера, где и встретил его убийца его жены и детей, и убивал долго и тщательно, судя по всему, не встречая особенного сопротивления. В качестве оружия убийства эксперты единодушно предполагали довольно большой нож с тяжелым и толстым лезвием; оружие слишком громоздкое, чтобы носить его при себе без определенной цели. Да и действовал убийца, как типичный маньяк, — его даже окрестили в газетах «Сент-Этьенским мясником». Вот только за все прошедшие годы «Сент-Этьенский мясник» не совершил больше ни одного убийства — за все пять лет не было зафиксировано ничего даже отдаленно похожего на его кровавый почерк.

Газетчики ничего не знали о девочке — Коэн не сообщил газетам эту деталь, исходя из соображений ее безопасности. Появление в деле девочки исказило всю достаточно логичную картину преступления. Скорее всего она гуляла вместе с мужчиной — было точно установлено, что на ней была и его кровь. Но то, как невероятно быстро она оказалась в городе, наводило на мысль, что кто-то отвез ее туда, что уже никак не вязалось с обликом маньяка, а попахивало групповым и тщательно, хотя и с непонятной логикой, подготовленным преступлением.

И уж никак не походил на маньяка Микаэль Кушлер — у Майка хоть и была дурная репутация, но алиби тоже было, причем твердокаменное алиби. Разве что он мог прикрывать кого-то, кто перевез девочку и передал ее Майку. Однако улик против него не было никаких.

Когда Майк показал место, где якобы нашел девочку, Коэн якобы удовлетворился его объяснением и отпустил Майка на все четыре стороны, сделал вид, будто направляется в метро, а сам, проследив за ним до ближайшего кафе, вернулся назад, чтобы показать продавцу табачного киоска, у котором Касслер по дороге на минуту остановился, фотографию. Расчет оказался верным — здесь все знали друг друга если не по имени, то в лицо, и Коэн легко выяснил, в каком доме живет этот парень, который чуть не каждый день покупает здесь сигареты. Дом, как и следовало ожидать, оказался именно тем, у стены которого Майк показывал «то самое» место, и совершенно не совпадал с адресом, указанным в карточке Майка. Расспросив удачно подвернувшуюся соседку, Коэн нашел и квартиру Майка и хотя и не законно, но без особого труда проник в нее — замок не открывался разве что на «пожалуйста».

Следы, оставленные в квартире, были настолько красноречивы, что воссоздать по ним картину случившегося не смог бы разве слепой. При свете дня Коэн обнаружил то, чего Майк не заметил в спешке ночью: следы на подоконнике, пятна крови, грязи и кирпичной пыли, лоскуток ткани, зацепившийся за гвоздь рамы. Осторожно, чтобы не смазать следы, Коэн выглянул в окно.

Вот тут-то и началась мистика.

Он увидел на узком карнизе отпечатки маленьких босых ног, взявшихся как бы ниоткуда; выше по кирпичной стене виднелись отчетливые свежие царапины, будто кто-то с силой провел жесткой тряпкой по многолетней пыли и копоти. Коэн посмотрел вверх, на крышу — исключено: на такую не подняться и оттуда не спуститься никому, кроме опытного альпиниста, да и то со снаряжением. Как же семилетняя девочка очутилась на карнизе? Создавалось впечатление, что ее зачем-то выставляли на карниз, а потом она сама вернулась в комнату. Именно выставляли, ведь следы были видны только возле самого окна, буквально на расстоянии вытянутой руки, не дальше. Не могла же она просто прилететь сюда и встать на карниз, как какой-нибудь голубь или воробей?

Первым побуждением Коэна было уйти, сделав вид, будто никогда здесь не был, оформить ордер на обыск и вернуться уже во всеоружии, с бригадой экспертов. Пожалуй, так и следовало бы поступить, но Коэн понимал, что никакой эксперт не скажет ему главного: кто это сделал? И зачем? Прояснить это мог только сам Майк Касслер. Значит, экспертиза подождет. Значит, следует браться за Майка — браться прямо сейчас, немедленно, пока он тепленький и ничего не подозревает.

И Коэн схватился за эту соломинку, остался ждать Майка. Хотя внутренним чутьем понимал, что вряд ли это что-нибудь ему даст: Майк ведет себя так странно только потому, что сам ошарашен и ничего не понимает.

Так оно и оказалось: Майк в отчаянии рассказал, как обнаружил девочку, и Коэн был вынужден ему поверить — так врать было глупо и невозможно; еще раз перепроверенное алиби подтвердило каждый его шаг, а экспертиза показала, что окно несомненно было разбито снаружи — словно девочка действительно невесть откуда появилась на карнизе и уже оттуда проникла в комнату; причем Майка в это время дома не было; ничего не дали и проверки соседей, от которых — хотя бы теоретически — могла бы пробраться девочка…

Вот и получается, что будущая Занни Шевальер неведомо каким, просто-таки мистическим образом, исчезла с озера Сент-Этьен и материализовалась на карнизе дома под окнами квартиры Микаэля Кушлера.

А теперь вот Дели явно намекает, что эти убийства как-то связаны с Вальпургиевой ночью. Чертовщина ведь!

Дели упомянула о разговоре, который вечером слышала в городке археологов. Вечерние беседы на открытом воздухе со стаканом вина или холодного пива — кому что нравится — были здесь в обычае, причем говорили вовсе не об одной археологии: болтали, сплетничали, трепались о чем угодно. В тот вечер разговор зашел о суевериях. Дели со смехом вспомнила случай на автозаправке около Дижона.

— Он, конечно, шутил, но…

— Вовсе не обязательно, — возразил профессор Жаккар. — Трудно представить, но в ведьм верят многие наши современники…

Поговорили об официально зарегистрированных колдунах и ведьмах, причем тот же профессор Жаккар с некоторой патриотической гордостью упомянул, что в Северингии живет некий Акил Героно, лучший в Европе специалист по магии и колдовству, хорошим знакомым коего он, профессор Жаккар, имеет честь быть, так что может лично засвидетельствовать глубокие познания старика в этих вопросах. Вспомнили спиритов и телепатов, потом поговорили о шаманах и языческих верованиях; не остались в стороне и германские предания о валькириях и норнах. Жаккар заметил, что германские народы в свое время испытали сильное влияние балтских племен.

— Балты, — разглагольствовал он, словно на кафедре перед студентами, — дольше других европейских народов сопротивлялись христианству. Ведь балты жили в самом центре Европы, их окружали христиане — католики и православные, против них предпринимали крестовые походы, но они крепко держались за языческие верования вплоть до пятнадцатого века…

Высшую ступень в мифологии балтов, продолжал Жаккар, поощряемый явным интересом слушателей, занимал верховный бог Андай, ниже него стояли Перкунас-громовик и бог-кузнец Телявель. Ступенью ниже стояли боги, покровительствующие природным явлениям или хозяйству человека, их было слишком много, чтобы все их имена сохранились до наших дней. Еще ниже, примерно на одном уровне, находились люди и духи. Иные духи были мало похожи на людей; других можно, пожалуй, назвать бесами; третьи были чем-то малоосязаемым и больше походили на призраков. Но были и другие существа — полулюди-полудухи. Ведьмы и колдуны, по мнению древних балтов, относились именно к этой категории. Ничем не отличаясь от обычных людей, они умели, например, летать, знали магию и могли вызывать наваждения. Дружественными человеку были так называемые кауки, дейве и мауве, нейтральными — ведьмы-раганы, враждебными — слогуты и мани, насылающие кошмарные сновидения. А еще были мурги, воздушные духи, спутники Дикого Охотника. Эти были самыми опасными, особенно в зимние непогоды, а также в ночи на первое мая, тридцать первое июля и первое ноября. От них, как и от всех прочих духов, можно было защититься серебром, но мурги славились хитростью и способны были придумать какую-нибудь каверзу, чтобы обойти обереги…

Все это Дели и пересказала Коэну.

— Шано неспроста носит, не снимая, всякие серебряные безделушки, — сказала она.

— Дели, — со вздохом сказал Коэн, — зачем ты мне все это рассказываешь?

— Ну-у, — протянула Дели. — Ты же сам рассказывал про Занни и Сент-Этьен…

— И что? — спросил Коэн. — Этих самых мургов можно арестовать и посадить в тюрьму?

— Не знаю, — призналась растерянная Дели.

— Вот и я тоже, — отрезал Коэн. — Пусть с духами воюют священники.

Если не считать того случая близ Дижона, Дели ни разу не замечала, чтобы Шано чего-то боялась. Она, правда, не любила лазить по высоким скалам у моря, зато с удовольствием плавала там, где глубина была большая, а вода прозрачна, как воздух.

К концу лета Дели начало казаться, что плохая репутация Шано попросту надумана: девочка ни разу не попыталась нарушить равновесие в их семье, а уж о том, чтобы всех перессорить, и речи быть не могло. А может, те семейства просто пришлись ей не по вкусу?

В конце августа Дели решилась-таки поговорить с Шано на эту тему и впервые увидела, как Шано покраснела.

— Все это правда, — призналась она. — Но с вами-то зачем так шутить? В вашей семье и без того такой шум, будто сто человек ссорятся.

Дели взволновалась:

— Это плохо?

— Я уже привыкла, — улыбнулась Шано. Она чуть помялась и спросила: — Дели, а когда мы вернемся в Корису… можно мне будет приходить к вам в гости?

— Разумеется! — радостно воскликнула Дели. — Да мы не решились предложить тебе переселиться к нам насовсем только потому, что с нами не всякий уживется. Мы ведь та еще семейка!

— Я уживусь, — уверенно сказала Шано. — Наверняка.

В самом деле, когда сезон закончился и они вернулись в Корису, Шано легко и естественно вписалась в семейство Даламбер; в шум, который безраздельно царил в квартире, она привнесла и свою долю. А когда она все-таки уставала от шума, у нее, как, впрочем, и у всех остальных, была возможность укрыться на чердаке, где у Дели была оборудована студия. Здесь шуметь разрешалось только Дели, беготня и всякие проказы не поощрялись — везде стояла фотоаппаратура. Позже, когда Шано стала учиться в старших классах, она отгородила себе место у чердачного окна и устроила что-то вроде кабинетика — жизнь Даламберов, у которых все было общее, все-таки была не совсем по ней: временами она нуждалась в уединении.

Семью Даламберов Шано оставила, только поступив в университет — она переселилась в общежитие студенческого городка. Как сироте ей полагалось бесплатное обучение, стипендия и скидка с платы за жилье. Конечно, при условии успешной учебы, но с этим у Шано проблем не было. Она не упускала возможности подработать, хотя потребности у нее были весьма скромные — из всех излишеств она позволяла себе разве что, изредка, пирожные, да по воскресеньям расстреливала в тире по коробке патронов. Стрельбу из пистолета она любила, но, чтобы заниматься спортом всерьез, надо было завести собственное оружие, а хороший спортивный пистолет был ей пока не по карману. Не было у нее денег и на взнос для вступления в стрелковый клуб, а значит, не было и возможности выступать в соревнованиях.

В тире Шано вновь повстречала Майка. Судя по всему, он был там нечастым гостем, зато частым гостем был его спутник — Шано много раз видела его здесь раньше; правда, он не стрелял, а просто беседовал с хозяином оружейного магазина, на задах у которого в старинном подвале располагался тир.

Когда Шано поднялась в магазин из подвала, Майк, скучая, рассматривал оружие, выставленное в витрине, а его приятель о чем-то разговаривал с хозяином.

— Майк, здравствуй, — сказала она.

Майк не узнал ее. По правде сказать, трудно было узнать в юной студентке нескладную девочку Занни.

— Шано… Занни Шевальер, — напомнила она.

Майк начал ее мало-помалу признавать, но был явно смущен, так что Шано решила прежде вернуть хозяину пистолет, из которого только что отстрелялась в подвале. Хозяин осведомился об успехах, и Шано показала ему мишени.

Приятель Майка — респектабельный господин лет около пятидесяти — глянул на подошедшего друга.

— Это Занни, — объяснил тот. — Помнишь, я рассказывал о ней?

— Как же, как же, — заулыбался тот. — Приятно познакомиться.

— Мюллер, — представил его Майк, — Карел Мюллер.

Звучало солидно.

Как-то так получилось, что из оружейного магазина они зашли в кафе, и там Майк, робеющий, словно был моложе ее на несколько лет, расспросил Шано, как она поживает. Когда господин Мюллер услышал, что Шано учится на юридическом факультете, он усмехнулся.

— Хотите стать адвокатессой? — спросил он.

У Шано были несколько иные планы, но она не стала распространяться.

Майк нерешительно спросил, хватает ли ей стипендии. У Шано создалось впечатление, что он готов поделиться с ней своей последней десяткой.

— Я не жалуюсь, — улыбнулась девушка, — но подзаработать не против.

Тут господин Мюллер спросил, не пойдет ли она к нему в секретари — плата небольшая, но и работы немного. — Можно попробовать, — согласилась Шано.

Профессия господина Мюллера называлась романтично и заманчиво — частный детектив; на деле же все оказалось таким же пресным и обыденным, как его фамилия. Да, он был частным детективом, но если в воображении возникали крутые парни, вооруженные «люгерами» и «магнумами», то к Карелу Мюллеру они не имели ровно никакого отношения. Карел Мюллер принадлежал к европейской разновидности частных сыщиков, а они практически никогда не расследуют кровавые бандитские разборки: в Европе сыщики по традиции заняты вопросами добросовестности деловых партнеров. Иногда, хоть и редко, к господину Мюллеру обращались родители невест, желающие побольше узнать о женихах, или, наоборот, родители молодых людей, чтобы узнать о девицах, с которыми их сынки предпочитают проводить время. В общем, на пиво господину Мюллеру хватало, а в большем он, кажется, и не нуждался. При таких делах секретарши ему не требовалось бы, но в последнее время его допекли ревматические боли в правой руке, он даже не мог управляться с пишущей машинкой и компьютером, а отчеты печатать как-то было надо. Работать Шано приходилось не больше часа в два-три дня. Иногда к Мюллеру заглядывал Майк; как поняла Шано, он поставлял детективу кое-какую информацию.

А однажды Шано и сама выступила в роли частного детектива. В контору Мюллера пришли адвокат и его клиентка. Надо было разыскать мужа этой женщины и вручить ему повестку в суд. Жена требовала развода, а он разводиться не желал, и, хотя он жил отдельно, признать его по суду отсутствующим было невозможно: он регулярно присылал самые теплые письма, в которых постоянно упоминал о встречах, которые якобы продолжались у них с супругой. Его адвокат всякий раз предъявлял суду копии этих писем, поэтому судьи затруднялись установить факт раздельного проживания, чтобы произвести развод в отсутствие одной из сторон. Был выход — вручить ему повестку, и вот тогда, если он не явится в суд, супруга наконец-то получит развод.

— Но курьер суда все время опаздывает! Луис успевает сменить квартиру, и его надо разыскивать заново, — убито объяснила свое безвыходное положение женщина.

Пока излагалась суть дела, Шано тихонько сидела в углу и листала справочники, но когда Мюллер собрался было отказаться — возни много, толку чуть — Шано, как примерная школьница, подняла руку:

— Можно спросить?

Все оглянулись на нее.

— А письма, которые посылает ваш муж, обычные? Не заказные?

— С вручением под роспись, — ответил адвокат. — Чтобы мы не могли сказать, что никаких писем не получали.

— Понятно, — кивнула Шано.

Мюллер сообразил: Шано что-то придумала.

— Прикинь-ка, во сколько обойдутся поиски, — обратился он к девушке.

Шано еще раз перелистала справочник.

— Ну, примерно… — она замялась. — Нет, сначала надо поговорить с секретарем суда. И еще несколько вопросов…

Ее интересовало, насколько пунктуален блудный супруг и не присылал ли иногда свои письма откуда-нибудь из-за границы. Оказалось, господин Луис Деверо предпочитает жить в Корисе и что посланий из-за границы до сих пор не было. Особой пунктуальностью он не отличался, но письма свои неизменно отправлял не позже второй недели каждого месяца.

Шано сказала, что позвонит завтра, прихватила пакет с двумя справочниками и ушла.

Господин Мюллер развел руками и сказал обнадеженным посетителям:

— Это очень разумная девушка, сударыня. Завтра она сообщит, насколько выполним ее план. Тогда и поговорим о стоимости услуг. Опасаюсь, что издержки будут несколько выше обычных, — добавил он на всякий случай.

На следующий день Шано сообщила Мюллеру, что секретарь суда — довольно строгая дама, и пришлось изрядно потрудиться, чтобы из чувства женской солидарности она согласилась собственноручно подписать добрую сотню повесток — закон, увы, не признает факсимиле.

Господин Мюллер ошарашенно посмотрел на стопку официальных бумажек.

— И что дальше?

— А дальше — мы устроим почтовую лотерею, — весело ответила Шано. Она расстелила на полу подробную карту Корисы и, сверяясь со справочниками, отметила жирными красными точками все почтовые отделения.

Ее замысел был прост и потому надежен. Почтовая служба «Особая доставка» недавно отметила свое стопятидесятилетие и все еще пользовалась популярностью у коренных корисцев. Им казалось куда надежнее пойти на почту, заполнить специальную квитанцию и вместе с квитанцией отдать письмо в руки почтовому работнику. Корисцам постарше трудно было втолковать, что такого же результата можно добиться, просто наклеив на конверт марку и опустив письмо в обычный почтовый ящик. Юному же поколению горожан нравилась пестрая бандеролька, которая наклеивалась на конверт вместо марки. Кое-кто из ребят помладше всерьез бы разобиделся, получи он в день рождения письмо без такой бандерольки. В общем, «Особая доставка» была такой же достопримечательностью Корисы, как статуи фонтана на Ратушной площади или колокола собора святого Йоргена.

Шано собиралась объездить все почтовые отделения города и раздать повестки всем служащим, оформляющим «Особую доставку». Когда господин Луис Деверо в очередной раз надумает воспользоваться этой услугой, работник почты вручит ему повестку и известит об этом Шано, чтобы получить с нее свой выигрыш в «почтовой лотерее». С точки зрения закона все было в порядке: работники почты являются государственными служащими, и все формальности в таком случае будут соблюдены — суду вполне достаточно показаний почтовика, данных под присягой и подтвержденных квитанцией «Особой доставки», собственноручно заполненной господином Деверо.

Для господина же Мюллера вся работа свелась к тому, что он составил счет и предъявил его госпоже Деверо; сумма выигрыша в «почтовой лотерее» вошла в него значительным слагаемым. У Мюллера, правда, возникло подозрение, что «лотерея» может не сработать — вдруг в Корисе есть еще какой-нибудь Луис Деверо и именно ему во вторую неделю месяца вздумается воспользоваться услугами «Особой доставки»? Он поделился сомнениями с Майком Касслером, и тот его успокоил. Выслушав Мюллера, он отлучился минут на десять к телефону, а после возвращения сообщил, что фамилия Деверо встречается в Корисе очень редко, а второго Луиса Деверо нет не то что в Корисе, но и во всей Северингии.

— Конечно, может заехать какой-нибудь иностранец, — сказал он глубокомысленно. — Но ведь иностранцы, как правило, не пользуются услугами «Особой доставки»…

— Как это ты все так шустро разузнал? — уже в который раз подивился господин Мюллер.

Майк не впервые так быстро и оперативно доставал информацию, и господин Мюллер пользовался этим, хотя и не часто: Майк старался обращаться к своему источнику как можно реже — то ли берег, то ли попросту не имел возможности беспокоить по всякому поводу. Вот и на сей раз Майк привычно отшутился:

— Секрет фирмы.

— У тебя есть доступ к полицейскому компьютеру?

— У меня есть доступ кой к чему получше, — самодовольно усмехнулся Майк.

За исход операции «Почтовая лотерея» Мюллер и Майк беспокоились куда больше, чем сама Шано, поэтому и приняла сообщение, поступившее в следующую среду, как нечто само собой разумеющееся. Она была совершенно уверена: ее схема не может не сработать. И сработала!

Оплатив счет, госпожа Деверо долго и прочувствованно благодарила Шано.

После этого господин Мюллер стал давать своей секретарше небольшие поручения, а через несколько месяцев признался, что не может оплачивать ее работу так, как она того заслуживает, и предложил стать официальной совладелицей бюро. Денежные выплаты при этом оставались пока на прежнем уровне, но само сознание, что теперь у нее есть свой собственный бизнес, стоило немало.

— Ничего, ничего, — сказала Шано Майку, обеспокоенному очевидной хитростью Мюллера. — Первый год я могу поработать хоть и вовсе бесплатно. — Мой патрон щедро делится своим опытом. А там потребую прибавки и, если он посмеет отказать, оставлю его и создам свою фирму!

Майк покачал головой.

— «Мюллер и Мюллер. Фирма основана в 1897 году» — это хоть звучит солидно. А кто такая Шано Шевальер? Девица-детектив? Клиентов не будет.

— Кстати, а кто этот второй Мюллер? Что-то я его никогда не встречала.

— Я тоже. Он умер где-то в конце шестидесятых. Это был старший брат нашего Карела.

— Ага, — приняла к сведению Шано.

Она училась, работала на господина Мюллера, по воскресеньям тренировалась в тире. На Рождество господин Мюллер расщедрился и подарил ей спортивный пистолет. Шано подозревала, что этот подарок стоил ему куда меньше, чем если бы он купил его в магазине. Впрочем, Шано мало волновал вопрос, откуда он его взял, раз это позволило ей выступить на университетских соревнованиях, где она без труда заняла второе место. А потом и на первенстве страны — там результат был поскромнее, но Шано все же вошла в первую десятку. По этому поводу, счастливо совпавшему с днем рождения Шано, в конторе Мюллера устроили вечеринку.

Всех развеселил Майк — он притащил неизвестно откуда коробку с огромным розовым бантом и, по обыкновению смущаясь, вручил ее Шано.

Заинтригованная, она развязала затейливый бант. В коробке лежал старинный пистолет. Потертый, обшарпанный, он тем не менее производил впечатление благородством линий; чувствовалась, что называется, порода — рука старого мастера.

— Реставрировать позолоту — это бы в целое состояние встало, — смущенно объяснил Майк. — Так что ты уж сама этим займись, как разбогатеешь. Зато я принес тебе порох и пули! Самые для него подходящие!

— О боже, да как его заряжают?! — вскричала Шано. Она была в полном восторге.

— Я покажу… — оживился Майк, довольный, что угодил ей.

Он разложил на столе рожок с порохом, коробочку с пулями и несколько крошечных фунтиков — какое-то подобие патронов. Посмеиваясь над собой, он поведал, что обладает даром нравиться женщинам старше семидесяти, вот одна из таких почтенных дам и презентовала ему этот пистолет со всеми полагающимися аксессуарами, принадлежавший, по ее словам, аж ее прадеду!

Шано покатала пальцем пули в коробочке.

— Они серебряные, что ли? — спросила она с изумлением.

— Какие уж были, — отвлекся на мгновение Майк. — Похоже, прежний хозяин был охотником на оборотней. А ты, если хочешь, можешь стрелять шариками от подшипников, я их тебе хоть гору принесу.

Ох, лучше бы он не упоминал об оборотнях! Шутку тут же подхватили, и, будь Шано пообидчивей, вечеринка могла бы закончиться плохо. Однако смеяться над человеком, которого это мало трогает, — удовольствие небольшое, поэтому насмешки быстро завяли. Шано заметила лишь, что стрелять шариками от подшипников последнее дело — мигом изуродуешь любой ствол. Она спрятала пистолет в ящик стола, и скоро о нем все забыли.

В двенадцатом часу компания начала расходиться, и к полуночи Шано осталась одна. Ехать в университетский городок было далековато, а с самого раннего утра предстояли дела в Корисе. Шано было не привыкать ночевать в конторе, хорошо выспаться ей не мешали ни жесткий кожаный диван, стоящий здесь чуть ли не со времен основания агентства, ни возня мышей, обосновавшихся в диване, наверное, в те же годы.

Она достала из шкафа небольшую подушку и шерстяное одеяло, положила на диван и подошла к столу выключить настольную лампу — раздеваться при свете было неосторожно: прямо напротив было окно одного слишком любопытного типа. Шано не знала, как его зовут, но, встречаясь с ним взглядом, неизменно вежливо кивала.

Шано нажала кнопку выключателя. Свет погас, и одновременно начали бить солидные стенные часы. Полночь.

Шано улыбнулась совпадению, но тут же насторожилась — в коридоре послышались шаги, а ведь на этаже не должно было быть ни души: она собственными руками запирала дверь, выходящую на лестничную площадку. Дверь в контору тоже была заперта, но ночного гостя это не остановило. Шано не слышала характерного скрежета ключа в замочной скважине, но дверь с тихим скрипом отворилась.

В дверном проеме возник мужской силуэт.

Шано положила руку на старинное массивное пресс-папье, а другой рукой нажала выключатель лампы.

За какое-то мгновение до того, как вспыхнул свет, Шано показалось, что она видит желтые, волчьи огоньки глаз; но тут зажглась лампа, и теперь Шано ни за что не потушила бы свет, чтобы проверить, так ли это.

На пороге стоял мурги.

— …Попробуй все-таки собраться с мыслями и рассказать, как все было, — старший инспектор Коэн остановился перед диваном, на котором скорчилась Шано.

Ночь была теплой, даже душной, но ее бил нервный озноб, она куталась в одеяло и все равно никак не могла согреться. Врач накапал в стаканчик какого-то лекарства и заставил выпить. Ей как будто полегчало, во всяком случае, Коэн уже не видел в ее глазах того смертельного ужаса, который встретил его полчаса назад, когда он вошел в эту комнату.

Все произошло быстро: в двадцать минут первого здесь уже были полицейские, а в ноль тридцать пять подъехал Коэн.

Он остановился на пороге и увидел распростертое на полу тело. Оно принадлежало ничем не примечательному мужчине лет сорока с небольшим. И одет он был вполне обыкновенно. Крови видно не было, как не было, по крайней мере на первый взгляд, никаких ранений. Около правой руки на полу лежал «люгер». Впечатление было такое, будто покойный держал его в руке и выронил при падении.

— Мне сказали, что здесь была перестрелка, — сказал Коэн в пространство.

— Преувеличили, — ответил склонившийся над телом медэксперт. — Впрочем, огнестрельное ранение имеется.

Он показал инспектору дырочку на ткани пиджака убитого, а потом, отведя ворот расстегнутой рубашки, обнажил чуть пониже ключицы дырочку с запекшейся кровью. Это было не первое огнестрельное ранение, которое видел на своем веку старший инспектор Коэн, и оно не производило впечатление смертельного. Так он и сказал доктору. Тот пожал плечами и ответил, что пока затрудняется назвать причину смерти.

— А это? — Коэн показал на «люгер».

Врач пожал плечами:

— Речь шла об одном выстреле.

— Из него не стреляли, — коротко сказал колдующий над оружием стажер группы насильственных преступлений младший инспектор Долемгамель.

— Ладно, — сказал Коэн медику, — забирайте его, он ваш.

Тело упаковали и унесли.

Только после этого инспектор повернулся к Шано, на которую до сих пор старался не обращать внимания. Она сжалась в комочек на диване в темном углу комнаты. Ему с самого начала показалось, что она близка к истерике, и он решил дать ей время прийти в себя. Но понадобилось еще около четверти часа, чтобы она начала понимать обращенные к ней слова. Узнать у нее, что же, собственно, произошло, стоило немалых трудов. Коэн впервые видел Шано в таком состоянии, но знал — нужно нечто пострашнее пистолета, чтобы так напугать ее.

От коллег Коэн уже знал, что в ноль шестнадцать отсюда поступил вызов. Напряженный женский голос отчетливо сказал в трубку: «Помогите! Скорее!» и назвал адрес. В ответ на вопрос дежурного, что случилось, послышался только судорожный всхлип. Прибывшие спустя три минуты полицейские обнаружили мертвое тело и девушку в совершенно невменяемом состоянии. Далее действие пошло обычным путем.

Коэн остановился и с интересом осмотрел лежащий на столе пистолет.

— Ну и старье, — заметил он. — Для такого даже разрешения не нужно. Это уже не оружие, это антиквариат.

— Тем не менее выстрел был произведен именно из него, — заметил Долемгамель.

Коэн оглянулся на Шано.

— Шано, это ты стреляла из шомпольного пистолета?

— Да, — неожиданно четко ответила девушка.

Коэн внимательно посмотрел на нее. Кажется, она наконец пришла в себя. Он сел на диван рядом.

— Расскажи, что здесь произошло.

Она ответила не сразу. Коэну показалось даже, что она опять впала в прострацию, но тут Шано сбивчиво заговорила:

— Я не знаю… плохо помню… Я собиралась лечь спать… Часы пробили полночь… И тут вошел… этот. Он что-то говорил, смеялся надо мной. Сказал, что всегда знал, где я. Сказал, что мой отец… нет, никак не вспомню… что-то обидное. Еще сказал, что я стала взрослой, значит, опасной. Он поднял пистолет… И тогда я выстрелила. Он удивился и… и… умер.

— Как ты говоришь, — переспросил Коэн. — Удивился?

— Да-да, удивился. Он не думал, что я сумею убить его. Он… — Шано вдруг истерично рассмеялась. — Пули! Серебряные пули!.. Сувенир, понимаете?.. Мне сегодня подарили этот пистолет. И серебряные пули к нему… Майк подарил… Остроумно, да?..

Она зашлась в приступе истерического смеха.

Коэн растерянно оглянулся. Рядом оказался Долемгамель со стаканом воды в руке. Шано жадно, в пару глотков осушила его.

— Нашелся свидетель, — тихо сказал Долемгамель Коэну и кивнул на окно.

Коэн встал с дивана и подошел. Он повел взглядом по окнам дома напротив, потом вышел в коридор.

Свидетель — Виллем Гройте, тридцати пяти лет, слесарь, разведен — показал, что с госпожой Шано Шевальер не знаком, хотя в лицо, по-соседски, знает — они раскланиваются при встречах. Вчера у госпожи Шано — точнее, не у нее, а в конторе господина Мюллера, где она работает, — был какой-то небольшой праздник… Нет, Гройте приглашен не был, просто видел в окно. Трудно не заметить, понимаете — окно в окно, поневоле увидишь, особенно когда там включен свет… Да… Так вот, около двенадцати — по телевизору как раз закончился боевик, и он курил у окна — гости госпожи Шано разошлись, и она осталась одна. Он видел, что госпожа Шано достала из шкафа спальные принадлежности и постелила на диване, что стоит в углу… Нет, дивана из окна не видно, но когда госпожа Шано стояла перед диваном… ну, понимаете?.. Потом она подошла к столу и потушила лампу… Что? Нет, у него в комнате света тоже не было — комары, знаете ли… Он уже собрался было, отойти от окна, но свет в окне вдруг зажегся снова и он увидел, что госпожа Шано не одна: в комнате появился этот вот тип… Виллему он сразу не понравился, недобрый какой-то. Они о чем-то говорили с госпожой Шано; она, как показалось Виллему, этому визиту не обрадовалась… А потом… — все произошло за какие-то несколько секунд… Этот, недобрый, вынул пистолет, а госпожа Шано медленно, как в трансе, открыла ящик стола и тоже вынула пистолет — старинный такой, как в кино… Знаете, в исторических драмах?.. Тот тип, как увидел этот пистолет, рассмеялся, недобро так рассмеялся… Он сказал что-то и собирался уже выстрелить, но госпожа Шано вдруг подняла свой старинный пистолет… Выстрел был, облако дыма… Виллем даже через улицу почувствовал кислый запах… Конечно, это ему почудилось, наверное, хотя… улица-то в этом месте совсем узкая… Незнакомец покачнулся, сказал что-то и упал. Это было как в фильме, честное слово!.. А госпожа Шано положила пистолет на стол, пододвинула к себе телефон, набрала номер, сказала в трубку несколько слов, а потом разрыдалась, шлепнула трубку на рычаг и бросилась в угол… Наверное, к дивану — Виллем ее больше не видел… А спустя пару минут появились полицейские, и Виллем пошел к ним… Вот и все.

Утро старший инспектор Коэн встретил в своем кабинете в Главном полицейском управлении Северингии. Шано сидела в комнате инспекторов; невозмутимый Долемгамель поил ее чаем и рассказывал дурацкие истории о своей тетушке. Карс Долемгамель, как всегда, был свеж и элегантен, будто не провел на ногах бессонную ночь. Сам же Коэн был небрит и чувствовал себя так, будто дня три не заходил в ванную.

Личность погибшего установить пока не удалось, однако его отпечатки пальцев в архиве ГПУ обнаружились — они принадлежали «Сент-Этьенскому мяснику». И пистолет идентифицирован по пулям…

Теперь можно было вполне уверенно утверждать, что именно он много лет назад устроил бойню на озере Сент-Этьен. Причины же его ненависти к расстрелянной семье псевдо-Дюроков остались невыясненными. Сама Шано просто ничего не знала.

Задерживать ее в управлении не имело смысла — она рассказала все, что могла рассказать. Обвинение против нее не выдвигали: было очевидно, что она стреляла в порядке самообороны, да и причиной смерти ее ночного гостя могло быть что угодно кроме пулевого ранения. Оно было не то что не смертельным, а попросту пустяковым. Патологоанатом затруднялся установить причину смерти, пришлось собрать целый консилиум, и спецы сошлись на том, что человек этот скончался от болевого шока.

Шано едва держалась на ногах, и Коэн намекнул Долемгамелю, что неплохо бы проводить девушку домой.

Карс кивнул. Шано покорно пошла за ним, но уже на первом этаже, выйдя из лифта, вдруг остановилась и спросила:

— Куда мы?

— Домой, — успокоил ее Долемгамель.

— Ага, — кивнула Шано, но не тронулась с места.

Долемгамель терпеливо ждал. Приняв наконец какое-то решение, Шано сказала:

— Мне нужно позвонить.

Долемгамель подвел ее к таксофонам в глубине вестибюля, нашел в кармане жетон, опустил его в щель и протянул ей трубку.

Шано медленно, как-то заторможенно, набрала номер.

Долго никто не отвечал. Потом прозвучал заспанный женский голос:

— Алло?

— Это я, Шано. Извини, что разбудила. Можно мне к вам приехать?

— Да, конечно! Что-то случилось, милая?

— Потом, — сказала Шано устало. — Все потом, ладно?

Она повесила трубку.

— Куда? — спросил Долемгамель.

Шано ответила не сразу; она словно размышляла, стоит ли говорить.

— Это около часовни Креста святого Гиндельбрандта, — наконец проговорила она. — Улица Гете, дом сто тридцать семь.

Долемгамель кивнул и повел ее по лестнице вниз, в гараж. Там стоял его мотоцикл, который он считал лучшим транспортным средством для передвижения по городу; это был шикарный, мощнейший и моднейший образчик, на который точили зубы все рокеры Северингии.

Пять минут быстрой езды по каким-то задворкам — и они покрыли расстояние, на которое автомобилю понадобилось бы от пятнадцати минут до часа, в зависимости от ситуации на улицах. Мотоцикл хорош еще и тем, что ему не нужно много места для парковки — Карс просто завел своего железного «Буцефала» в подворотню и поручил вниманию консьержки, которая приняла молодого человека за парня Шано, а потому сочла его почти родственником Даламберов. Карс не стал разочаровывать почтенную даму и вежливо улыбался, пока она расспрашивала отрешенную Шано насчет здоровья. Но когда молодая пара скрылась в лифте, консьержке пришло в голову, что этот парень мог угостить девочку наркотиками, вот ей и стало так плохо… Дели, еще сонная, кутаясь в домашний халат, встретила их у двери; Карс буквально сдал ей Шано с рук на руки. Дели переглянулась с ним, хотела что-то спросить, но тут Шано подала голос:

— В ванну… Дели, можно мне в ванну?

Дели тут же без слов увела девушку в глубь квартиры, откуда тут же послышался шум воды.

Карс остался топтаться у дверей.

Дели появилась спустя несколько минут, вытирая руки полотенцем.

— Что с ней? — спросила она требовательно. — И кто ты, парень?

Долемгамель показал удостоверение и кратко рассказал, что произошло этой ночью. Когда он упомянул о серебряной пуле из старинного пистолета, Дели сказала медленно:

— Это был мурги.

— Мурги? — встрепенулся Карс, решив, что она знает имя убитого. — Кто он такой?

— Скорее уж «что он такое», — вздохнула Дели. — Я говорила про них Бернару несколько лет назад. Спросите у него.

— Бернару? — опять переспросил Карс.

— Старшему инспектору Коэну, — уточнила Дели, и Карс замолк и кивнул. Он вспомнил, что Коэн как-то раз проговорился о каком-то мистическом тумане, окутывающем Сент-Этьенское дело, и решил не настаивать.

— Вы приютите госпожу Шевальер на день-другой? — спросил он.

— Вы тоже не верите в злых духов, — покачала головой Дели, а Карс, будто не расслышав ее реплику, продолжил:

— …Возможно, опасность для нее еще не миновала.

— Миновала, — сказала Дели. — Сегодня уже тридцать первое июля.

— Мы установим внизу полицейский пост, — сообщил Карс солидно.

— Валяйте, если вам так спокойнее, — согласилась Дели, пожав плечами.

Он попрощался, спустился вниз, улыбнулся консьержке и направился было к своему мотоциклу.

Тут-то старая дама и спросила его о наркотиках. Есть что-то восхитительное в том занудстве, с каким немолодые женщины допытываются до истины. Карс показал ей свое полицейское удостоверение, солидно объяснил, что госпожа Шевальер чуть не стала жертвой покушения, и предупредил, что сейчас прибудут полицейские для скрытой охраны. Это произвело на консьержку должное впечатление, и Карс, ухмыляясь, завел своего «Буцефала».

Вернувшись в управление, Долемгамель пересказал мнение Дели Даламбер старшему инспектору Коэну.

— Да-да-да, — задумчиво покивал тот, выслушав. — Это все объясняет. И смерть от серебра, и необычайно быстрое трупное окоченение… Только попробуй объяснить все это экспертам…

— Ого! — воскликнул Карс. — Да вы что, всерьез поверили во всю эту чертовщину, шеф?

— Я бы и рад не верить, — ответил Коэн. — Но она так и прет из всех щелей.

…На пороге стоял мурги.

Шано сразу поняла, кто это, хотя тогда, на озере, она не рассмотрела его лица — видела только нож, широкий, длинный и окровавленный, нож, который едва не впился в ее тело.

Машинально она подняла со стола пресс-папье, за которое схватилась, когда услышала шаги.

Мурги расхохотался ей в лицо:

— Ты думаешь одолеть меня этой медяшкой? Дура!

Она уронила пресс-папье на стол. Мурги был прав.

— Красавицей ты так и не стала, — удовлетворенно проговорил мурги, критически рассматривая ее. — Да и ума у тебя не больше, чем у мамочки. Хитрой себя считаешь, да? Обвешалась серебром с головы до ног и решила, что я до тебя не доберусь?

Шано молчала.

— Твой отец поумнее был: сам к серебру не прикасался и вам не давал. Серебро, всем известно, силы лишает, с ним уж не разлетаешься, будь ты хоть трижды мауве! — Он хохотнул, будто вскаркнул. — Впрочем, его и это не спасло. От Небесной Охоты не уйдешь! А ты в себе мауве сама убила. Или думала, что простых смертных мурги не тронет?

— Я надеялась, — глухо произнесла наконец Шано. — Ведь ты к серебру прикоснуться не можешь — оно тебя убьет.

— Ты дура! — рявкнул мурги. — Я, может, и не могу, но ведь ты больше не мауве, теперь тебя убьет не только холодное железо. Смертные уязвимы для всего!

Он медленно вынул из-за пазухи «люгер» и показал Шано.

Она так же медленно протянула руку и потянула на себя ящик стола. Там лежало единственное, что могло ее спасти. Не глядя она нащупала древний пистолет, несколько часов назад подаренный Майком, и подняла его. Мурги это развеселило еще больше.

— Все-таки ты даже большая дура, чем я думал!.. Ладно, хватит болтать! — Он поднял «люгер» и направил на нее ствол. — Пора докончить то, что осталось недоконченным! — произнес он патетично, чуть ли не театрально.

Это и сгубило его.

Серебряные украшения, которые носила Шано, сыграли с мурги злую шутку — он не почувствовал на этом фоне маленькую серебряную пульку, которой был заряжен пистолет. Он еще смеялся, когда она выстрелила.

— Серебро? — тень удивления скользнула по его лицу. Он повторил: — Серебро… — и повалился возле двери.

Шано опустила нелепый раритет, из которого только что смогла убить мурги. Этот пистолет был ее единственной надеждой, но до последнего момента она не знала, выстрелит он, взорвется у нее в руке или же просто случится осечка… Она ни в чем не была уверена… Но вот факт: мурги, вот он, лежит убитый.

Мертвый.

А ночь еще только начинается…

— Шано, Шано, девочка моя, — Дели легонько тормошила ее за плечо. — Тебе снится дурной сон?

Шано приподнялась на локте, потянулась за стаканом, что стоял на столике. Дели держала в руке аптечный пузырек.

— Давай накапаю?

Шано кивнула и протянула стакан.

— Дели, — проговорила она. — Помоги мне уговорить Коэна.

— Помогу, конечно, почему не помочь, — откликнулась Дели. — А что тебе от него нужно?

— Волосы мурги, или клочок одежды, или еще что-нибудь, что можно сжечь, да хоть носовой платок, понимаешь? Только именно его.

— Хорошо, — согласилась Дели. Она даже не удивилась. — А зачем?

Шано выпила помутневшую от капель воду.

— В новолуние надо выйти на перекресток, сжечь, пепел смешать с солью, — прошептала она. — С крупной солью, серой такой… а потом развести все это в растительном масле… хоть в оливковом, хоть в кукурузном, все равно… И этой смесью нарисовать на левом запястье тройной браслет… Ну, три кольца вокруг запястья, понимаешь? И тогда ни один мурги мне не страшен, хоть с ножом, хоть с пистолетом… У них просто рука не поднимется.

— Понимаю, понимаю, — кивала Дели, поглаживая руку Шано.

Шано уронила голову на подушку. Теперь можно было спать спокойно. Дели поможет. Коэн отдаст что-нибудь из вещей мурги.

И ни один мурги больше не станет на дороге. Можно будет снять давящий груз серебра, и ходить свободной, легкой, невесомой.

Невесомой…

Нет, это уже не получится. Поздно. Столько лет прошло…

Да, поздно.

Теперь она никогда не сможет летать.

В. Черных. Игра должна продолжаться…………….3

Предупреждение авторов………………………..5

Вместо эпиграфов………………………………5

Вместо пролога: Тихоня………………………….9

Эпизод первый: Сузи Героно…………………….26

Эпизод второй: Сузи……………………………81

Эпизод третий: Сузи и Шано……………………110

Эпизод четвертый: Сузи………………………..188

Эпизод пятый: Шано и Сузи…………………….202

Эпизод шестой: Шано Шевальер………………..338