На тихом перекрестке

ОТДАЙ, КОЛДУН, ТЕНЬ

Парень был какой-то странный.

Он вошел в бар, остановился на пороге, медленно обвел взглядом помещение, потом прошел к стойке и как-то неуверенно вскарабкался на табурет.

Сначала бармен подумал, что парень под кайфом. Однако он скорее был просто чем-то озабочен. Или расстроен.

Время было еще раннее, неурочное, и посетителей в баре было всего ничего: два каких-то типа устроились в дальнем углу за столиком и тихо беседовали, потягивая пиво, да девушка, которую, насколько знал бармен, звали Шано — она частенько забегала в бар перекусить или просто выпить кофе и имела свой кредит, — за другим столиком что-то втолковывала лысоватому пожилому мужчине. Поэтому бармен мог уделить больше внимания странному парню.

Как только не одеваются люди! Бармен всякого повидал в своем заведении, и все же не мог понять, с какой стати молодой человек разгуливает одетым по моде начала века. Вообще-то в моде бармен разбирался не особенно, но покрой пиджака, часы на цепочке, выглядывавшие из жилетного кармашка, трость и смешная шляпа-канотье — такое он видел только в старинных фильмах. Или в фильмах из старинной жизни — словом, в кино. Вот именно, в кино…

— С киностудии? — высказал догадку бармен.

— Угу, — подтвердил молодой человек, проведя глазами по рядам бутылок за спиной бармена.

— Чего-нибудь выпить? — осведомился бармен.

— Коньяку? — предположил молодой человек.

Бармен поставил на стойку пузатую рюмку.

— Поцапались с режиссером?

— Что-то вроде, — вяло отозвался актер. — Э-э… а это не газета у вас? Позвольте?

Парень прислонил трость к стойке и взял газету.

Бармен с любопытством следил, как тот читал; забавный все-таки попался посетитель, у него не только одежда необычная, но и манера изучать газеты: быстро, не задерживая взгляда на каких-то отдельных сообщениях.

Тем временем лысоватый собеседник (Клас Шуман, сыскное агентство «Шуман и сыновья») девушки по имени Шано (Шано Шевальер, сыскное агентство «Мюллер и Шевальер») встал и откланялся.

Еще беседуя с Шуманом, Шано привычно отметила странность парня и краем уха услышала его короткий диалог с барменом, а сейчас, оставшись одна и оглядев «актера» внимательней, решила, что парень, пожалуй, врет. Никакой он не актер, что-то тут другое.

В бар вошел полицейский и, остановившись рядом с «актером», попросил пива. Шано заметила, как дрогнула держащая газету рука парня, но лицо осталось таким же, как и было, — вялым и безразличным.

«У парня проблемы», — подумала Шано. Вся таинственность могла оказаться мыльным пузырем; но Шано не любила терять из виду любопытных людей, не зная их имени и домашнего адреса.

Полицейский выпил свое пиво и удалился, а парень просмотрел газету до последней страницы и попросил еще коньяка.

Шано оставила недопитый стакан с соком и перебралась на табурет рядом.

— Что-нибудь с вермутом, Джо, — заказала она. — Не очень крепкое.

— «Золотая долина»? — предложил бармен.

Шано чуть пожала плечами:

— Давай.

Бармен занялся коктейлем, а Шано обратилась к «актеру»:

— Что-нибудь не так, парень?

Вместо ответа «актер», даже не повернув к ней лица, сунул руку в карман, и по стойке в сторону Шано скользнула монета.

— Пожалуйста, поищи кого-нибудь другого, — равнодушно проговорил «актер».

— Ошибаешься, парень, я не шлюха, — с усмешкой произнесла Шано, подбрасывая и ловя монету.

Бармен подмигнул, подавая ей бокал.

— Ну, извини, — развел парень руками, не отрывая глаз от газеты.

Шано припечатала монету к полированной доске и подвинула к себе бокал. И только тут обратила внимание на аверс. Монета вполне соответствовала облику парня — тоже начала века, и ей, этой монете, полагалось бы быть золотой — если, конечно, она была настоящей.

— Двадцать крон… — задумчиво произнесла Шано, скосившись на парня. — Да, была эпоха… Что с тобой все-таки стряслось?

Парень повернулся к ней:

— Что тебе от меня нужно?

— Я коллекционирую интересных людей, — невозмутимо сообщила Шано. — Ты мне интересен.

— Я бы предпочел видеть на твоем месте свою бабушку, — задумчиво буркнул «актер».

— В чем же проблема? — с готовностью отозвалась Шано. — Езжай к своей бабушке.

— Увы, моя бабушка уже давно покойница.

— Соболезную, — сказала Шано без малейшего сочувствия. — Но похоже, тебе действительно нужна помощь.

Парень посмотрел на нее недоверчиво.

— Ты помогаешь всем, кто подвернется?

— Только тем, кто в моей коллекции, — сказала Шано. — Возможно, мне еще удастся на тебе подработать.

— Понятно, — кивнул парень, — деловой разговор. И чем ты промышляешь?

— Я решаю проблемы. Или создаю их, — туманно объяснила Шано.

Парень развеселился.

— О, проблемы у меня действительно есть! — сказал он.

— Какие же?

— Мне нужно жилье, обычная одежда и небольшой денежный заем.

— Надеюсь, ты не брачный аферист? — уточнила Шано.

— Избави боже! — преувеличенно ужаснулся «актер». — Есть масса других способов выманивать у людей деньги. — Он перешел на серьезный тон. — И раз уж у нас пошел действительно деловой разговор, я, пожалуй, даже готов выписать вексель.

— Вексель? — улыбнулась Шано. — Зачем вексель? Достаточно пока этого, — она подбросила и снова поймала золотой двадцатикронник с профилем Алексиса-Дольфиуса Четвертого и цифрами «1896». — Будем считать это авансом.

«Актер», казалось, несколько удивился, но согласно кивнул.

— А счет, — продолжала Шано, — я представлю после, за это можешь быть спокоен. И если тебе действительно нужно жилье, то пошли. У меня нет причин торчать в этом баре весь день.

Парень опять кивнул и поднялся с табурета.

— Сколько с меня? — спросил он бармена.

Шано, поняв, что странный парень намерен расплатиться очередным золотым, поспешно перехватила его руку:

— Приплюсуй его коньяк к моему счету. Потом сочтемся, — объяснила она «актеру», подхватывая его под локоть.

Тот добродушно пожал плечами, опуская обратно не успевший появиться из кармана кошелек. Так они вышли на улицу.

Шано завертела головой, подыскивая такси, и не упустила случая заметить:

— Ты, видно, с Луны свалился? Расплачиваться золотом в баре! Или они у тебя фальшивые?

— Проверь, — предложил парень, небрежно поигрывая тросточкой.

Подкатила машина. Таксист присвистнул, оглядев костюм парня.

— Это что, нынче мода такая? — спросил он.

— Нет, — сухо бросила Шано, садясь на заднее сиденье и отодвигаясь; парень опустился рядом и потянул на себя дверцу.

Такси тронулось.

— Бульвар принцессы Анны-Лотты, дом семнадцать.

Таксист кивнул, поглядывая на «актера» в зеркальце заднего вида.

Шано подумала, что стоит, пожалуй, дать таксисту простое объяснение странного облика пассажира. Тем более что его уже придумали за нее.

— Что вы сегодня снимали?

— А? — склонил к ней голову парень. — Извини, я не расслышал.

— Какой эпизод снимали сегодня? — повторила Шано.

— А, — взмахнул небрежно рукой «актер». — Очередное душещипательное приключение юной девицы.

— Так вы киноактер! — воскликнул таксист даже как-то разочарованно. — То-то я смотрю, где-то вас видел…

— Мы сейчас столкнемся с автобусом, — холодно заметила Шано. — Не отвлекайтесь.

Таксист отвернулся, и дальнейшее путешествие прошло в полном молчании. Шано с любопытством поглядывала на «актера», «актер» с любопытством поглядывал по сторонам. Лицо у него оставалось бесстрастным, только руки, скрещенные на рукояти трости, выдавали волнение.

Машина остановилась у подъезда многоэтажного дома. Шано сунула таксисту банкноту. Парень растерянно шарил по дверце, пришлось перегнуться и помочь.

— Актеры тоже поддают, — добродушно заметил таксист.

Шано, не ответив, вышла из машины и раздраженно хлопнула дверцей.

— Ты живешь здесь? — спросил парень.

— Иногда, — ответила Шано, направляя его к подъезду. — Но сейчас квартира свободна, можешь пожить.

Немолодая дама, выходившая из лифта, с изумлением воззрилась на странный костюм парня. Тот любезно приподнял шляпу и обворожительно улыбнулся.

— Тебе надо было переодеться на студии! — громко сказала Шано. — Что ты людей пугаешь!

Парень зашел вслед за ней в лифт. Шано нажала кнопку двадцать второго этажа.

Парень прислонился плечом к стене, наблюдая за сменой чисел на электронном табло.

Лифт остановился. Они вышли из кабины; Шано вынула из сумочки ключ и открыла дверь. В квартиру парень тоже хотел войти следом, но Шано уступила дорогу.

— Проходи, проходи, — приободрила Шано. — Поживешь пока здесь. Что тебе купить из одежды?

— На твое усмотрение.

— Курева принести? — спросила Шано.

— Я не курю.

— Ладно, не скучай! — и захлопнула дверь.

Пока она ходила за покупками, заметно стемнело; возвращаясь, Шано глянула на окна квартиры и увидела, что они темны.

«Ха, — мелькнула у нее мысль. — Обворовал и смылся!» Но эта мысль почему-то не расстроила — видимо, Шано сама не поверила ей.

Когда, войдя в квартиру, Шано бросила пакет с покупками на тахту, на фоне окна возник силуэт и «актер» вышел из балконной двери.

— Сумерничаешь? — не удивилась Шано, щелкая выключателем.

Парень зажмурился от яркого света.

Шано подошла к окну, дернула за шнур. Штора упала, закрывая комнату от посторонних взглядов.

— Приятно, оказывается, покупать мужскую одежду, — заметила она, выкладывая покупки. — Чувствуешь себя замужней женщиной. Вот джинсы, куртка, свитер, рубашки, носки, носовые платки, белье, пижама… Туфли — по-моему, тебе как раз. И домашние тапочки тоже. Забыла спросить, каким кремом для бритья ты пользуешься? — продолжала Шано. — Купила наугад. Подойдет?

— Подойдет, — согласился «актер», безразлично взглянув на тюбик.

— Одеколон — кажется, как раз тот, каким от тебя пахнет, — продолжала Шано. — Приятный запах. Ну, мыло, зубная щетка и прочее — это сам разберешься. В этом пакете еда — не морить же тебя голодом. Сейчас я поджарю бифштекс.

Шано подхватила продукты и скрылась в кухне. Пока она гремела там сковородками и хлопала дверцами холодильника, парень переоделся и вышел к ней.

— О! — сказала Шано, бросив на него взгляд. — Теперь совсем другое дело. Садись.

Готовя кофе, Шано посматривала, как «актер» ест мясо. Похоже, он был очень голоден, но о приличиях не забывал: ел красиво и неторопливо, как на дипломатическом приеме.

— Что будешь делать? Теперь у тебя есть жилье, одежда.

— Не знаю, — ответил парень, неопределенно повертев вилкой. — Пожалуй, пока ничего. Осмотрюсь.

— Будешь приходить в себя? Что все-таки с тобой случилось, а?

Парень промолчал.

— Только не говори, что ты поругался со своей девушкой, — проговорила Шано, поняв, что «актер» ничего не собирается рассказывать. — Это будет удар по моему самомнению!

Он улыбнулся, но опять ничего не ответил.

Шано допила свой кофе и встала.

— Ладно, мне пора. Постельное белье найдешь в шкафу. Надеюсь, постелить не поленишься? Кажется, я ничего не забыла. Еды тебе хватит на неделю, с голоду не умрешь.

Парень покивал головой.

— Выходить будешь?

— Вряд ли, — ответил он. — Не думаю, чтобы мне захотелось погулять.

— На всякий случай вот тебе деньги, — Шано положила на стол несколько бумажек. — Если что, позвони мне, телефон здесь, — она положила на стол визитную карточку.

«Шано Шевальер», — прочитал парень и улыбнулся.

— Я забыл представиться. Меня зовут Мартен Саба.

— Приятно познакомиться, — улыбнулась Шано. — Ну-ка вспомни, что тебе еще нужно?

— Если не трудно, принеси пару книг, — попросил Мартен. — Что-нибудь по истории синематографа и всемирная история за последние сто лет.

«Синематограф»… Шано кивнула.

— Каких авторов?

— Все равно. Главное — не очень кратко.

— Хорошо, — Шано вспомнила о ключе, заглянула в сумочку. — На всякий случай вот ключ. Завтра днем загляну.

Парень любезно сказал:

— До свиданья.

Все-таки этот «актер» был странным, даже если забыть одежду и старое золото. Какой-то он был… чересчур сдержанный, что ли. Словно боится сделать неверный шаг.

Спустившись вниз, Шано предупредила швейцара, что в ее квартире будет жить приятель; потом вышла на сияющую вечерними огнями улицу и прошла три квартала до своей постоянной квартиры.

Эту квартиру — на последнем этаже старого дома — она любила. Окна с одной стороны выходили на улицу, с другой — на плоскую крышу соседнего дома; в теплую погоду Шано открывала окно нараспашку и выносила на эту своеобразную веранду кресло и столик — окна других квартир сюда не смотрели, и Шано пользовалась «верандой» единолично.

Едва войдя в квартиру, Шано подошла к телефону.

— Алло, Виллем, как поживаешь?

— Отлично поживаю! — бодро отозвался Виллем Хорн, ее осведомитель в полиции.

— Завтра утром надо встретиться, — сказала Шано. — У меня есть чашка, а на чашке — пальчики. Надо бы проверить, не числятся ли они в картотеке.

— Нет проблем! — ответил Виллем. — Были бы пальчики, а дело найдется. Встретимся как обычно?

Шано переложила чашку, из которой «актер» Мартен пил кофе, в бумажный пакет, а пакет — чтобы не забыть — спрятала в большую сумку, с которой собиралась ходить завтра.

Следующий звонок был к Адаму Штреху, пожилому библиотекарю.

— Что вам нужно на сей раз, мадемуазель Шано? — деловито спросил господин Штрех.

— Что-нибудь по истории кинематографии и какую-нибудь книгу по истории двадцатого века. Не очень краткие, но и не слишком подробные.

— А конкретнее?

— Даже не знаю, — ответила Шано. — Это для одного моего приятеля. Он кинорежиссер, — попробовала объяснить она, — но, сами понимаете, человек далекий от реального. Художник…

— Ну, хорошо, — ответил господин Штрех. — Что-нибудь придумаю.

Назавтра Шано с самого утра встретилась с Виллемом, отдала пакет с чашкой и договорилась о новой встрече ближе к обеду. Потом она заглянула в библиотеку Музея естествознания.

Господин Штрех уже приготовил для нее два увесистых тома.

— Вероятно, это подойдет, — произнесла Шано, глянув на названия.

Однако господин Штрех всегда отличался особой добросовестностью.

— Я тут нашел еще одну книжку, — сказал он. — Очень наглядно, она для детей.

— Да?

— Но она по-французски, — продолжил господин Штрех, показывая книгу.

«Лица вещей», прочитала Шано название. Предисловие начиналось так: «Дорогой друг! Тебя окружает множество вещей, ко многим ты привык и не представляешь мир без них. А ведь еще сто лет назад мир был совсем иным. Прочитай эту книгу, и ты узнаешь, как изменялись в течение последнего века лица вещей!»

Шано пролистала книгу.

— Даже если ему не подойдет, я сама с удовольствием полистаю, — поблагодарила она.

Сложила книги в свою спортивную сумку, занесла их Мартену и отправилась на вторую встречу с Виллемом.

Виллем ожидал Шано в небольшом кафе недалеко от Главного полицейского управления.

— Неужели нельзя оставить этого дедка в покое? — с ходу поинтересовался он. — Не занимайся живодерством, старикан и так скоро сыграет в ящик. Я вообще удивляюсь, что он еще жив до сих пор! Хотя как профессионал я согласен — личность он весьма любопытная. Где ты его откопала?

— Погоди-погоди, — нахмурилась Шано. — Ты о чем?

— Да о пальчиках на твоей чашке!

— Ты хочешь сказать, они принадлежат какому-то старику? — спросила Шано.

— Какому-то! — фыркнул Виллем. — Не какому-то, а самому Мартену Саба!

— Самому? — переспросила Шано.

— Именно — самому! Плохо знаешь историю отечественной криминалистики, — укорил ее Виллем. — Этот парень в свое время едва не стал северингийским Аль-Капоне. Правда, он куда-то сгинул в одиннадцатом году и посмотри-ка когда объявился!

— Когда он сгинул? — снова переспросила Шано.

— В девятьсот одиннадцатом, — отчеканил Виллем. — Вот, я принес тебе копию досье.

Шано растерянно наморщила лоб:

— Послушай, сколько же ему сейчас лет?

— Точная дата рождения не известна, — отозвался Виллем. — Но никак не меньше ста.

Шано задумчиво покивала. Пропал в девятьсот одиннадцатом году… Да, все сходится: одежда, трость, золотые кроны… Чего-то подобного она подсознательно и ожидала. «А он неплохо сохранился для своего возраста, — подумала Шано и тут же задала себе вопрос: — Вот только интересно — как?»

Мартена Саба, который не успел стать северингийским Аль-Капоне, на самом деле звали Мартен Дюпон. Дюпон — была фамилия его матери; а отца у него не имелось. Рос он, как и прочие мальчишки в портовых пригородах Генотана, шалопаем; воровство считалось доблестью, драки — делом чести.

Когда Мартену было пятнадцать, он пырнул ножом своего недруга с соседней улицы и сбежал из Генотана в Корису. Генотан, конечно, был ему родным домом, но был он родным домом и для дружков убитого, которые поклялись отомстить Мартену; столица же была местом неизведанным, неизвестным, хотя и, по общему мнению портовой шпаны, скучным.

В Корисе Мартен скучал и скрашивал скуку чтением дешевых выпусков авантюрных романов; в романах действовали ловкие сыщики, которые с помощью самых современных средств — телефона, аэроплана и даже кинематографа — ловили самых невероятных злодеев.

Мартен, читая эти романы, делал свои выводы. Сыщикам, конечно, слава и почет, но больших денег — по-настоящему больших денег — этим ремеслом ни заработаешь. Это в романах благодарные графы одаривают их кольцами с бриллиантами в тридцать каратов, а знакомые Мартену сыщики были просто полунищими пронырами, которых презирали все. Нет, такой славы Мартен себе не желал.

Но был другой вывод: если ты будешь ловчей и хитрей, чем полиция, если ты будешь умнее, если будешь лучше вооружен — ты выйдешь победителем.

У кого-нибудь другого эти размышления так и остались бы мечтами; Мартен же был слишком энергичен, чтобы оставаться в бездействии. Вдобавок ко всему Мартен был наблюдателен и умен.

Первое крупное дело он провернул в магазине Ланеля: инсценировал пожар и благополучно смылся с дневной выручкой. Читая на следующий день газеты, Мартен веселился: у страха глаза велики — худенький парнишка в глазах ограбленного Ланеля превратился в здоровенного громилу. Однако тогда же, после этого ограбления, Мартен задумался о своем облике. Мятые штаны и куртка были хороши для генотанских улочек, здесь же, в зажиточных районах, они вызывают подозрение.

Следующий свой подвиг Мартен совершил, переодевшись гимназистом, — ему хотелось повторить трюк с пожаром, но он удержался и устроил наводнение.

Потом все покатилось как по маслу: в течение полугода, используя разные уловки, Мартен совершил с десяток ограблений, обнаглел и отправился на гастроли в Париж.

Там, однако, было хуже. Париж, в отличие от Корисы, был городом шумным, многолюдным; парижане посмеивались над северингийским выговором Мартена, а когда тот вздумал провести несколько ограблений, ему очень быстро указали, что Париж — для парижан, а не всяких там проходимцев; на память об этих гастролях у него остался небольшой шрам под нижним левым ребром.

Одним словом, парижское турне оказалось для Мартена убыточным, и он вернулся искать доходов в родном отечестве. По своей привычке учиться на каждом промахе Мартен впервые задумался о разделе сфер влияния. К тому времени он уже начал создавать свою банду и однажды нанес визит в Генотан, чтобы укрепить там свои позиции. Визит вылился в поножовщину, которую Мартен оборвал револьверной стрельбой; полиция по привычке вмешалась только тогда, когда порядок был восстановлен. Обе стороны горячо заверили представителей власти, что да, было небольшое недоразумение, но теперь все улажено — чего не бывает между старыми друзьями… Портовые кварталы Генотана приняли своего блудного сына.

В то время в книжках, которые все еще почитывал Мартен, и сыщики и преступники неизменно пользовались гримом и переодеваниями. Мартен со свойственным ему увлечением принялся экспериментировать над своими подручными и знакомыми гулящими девицами и очень скоро пришел к выводу, что на самом деле грим мало что дает. Оказалось, что люди практически не смотрят в лица друг другу. Загримируйте человеку лицо, но оставьте его в прежней одежде, хорошо знакомой в квартале, — и его будут узнавать на улице, даже не замечая измененного лица. Тогда Мартен обратил свое внимание на другие возможности: переодевание и изменение походки, осанки, жестов, — но коробку с гримом, как вспомогательное средство, держал под рукой. По старой памяти к нему порой обращались девицы, которым надо было замазать синяки, поставленные неделикатными дружками, и Мартен обычно им не отказывал, хотя в его положении главаря банды это казалось не очень солидным. Впрочем, он и не стремился выглядеть солидно — его по-юношески обаятельная улыбка не раз служила ему добрую службу в обращении с властями и конкурентами — разве можно было поверить, что человек с такой улыбкой может быть главарем банды или достойным соперником? Улыбка и беззлобный юмор действенны порой не меньше, чем наставленный в лоб револьвер.

К двадцати семи годам Мартен был уже столь крупной фигурой, что мог позволить себе не участвовать напрямую в делах, на которые посылал своих бойцов. Он стал осторожен; он, конечно же, уже попал в поле зрения полиции, но не давал теперь повода взять его на горячем. Деньги приходили в его руки уже чистыми, неоднократно обмененными; ни к чему, что могло бы послужить уликой против него, он не прикасался, а что касается его редких встреч с сообщниками — ну и что? нельзя уж и рюмочку пропустить с друзьями детства…

Ему становилось тесно в низах северингийского общества; не то чтобы он хотел громкой славы, но честолюбие у него имелось. А выбиться в верха с его происхождением шансов было мало. Даже деньги не могли помочь: в консервативной Северингии невозможно войти в респектабельное общество с капиталом сомнительного происхождения — нувориша все равно будут сторониться и тихо презирать.

Наметив путь через Париж и Амстердам, Мартен уже готовился превратиться в француза — к иностранцам люди не так придирчивы, — но случай помог ему легализоваться другим способом.

Однажды, зайдя в небогатый театрик на окраине города, он увидел в одной из лож элегантно, будто на большой бал, одетую женщину. Лицо женщины было закрыто вуалью, но Мартен сразу понял, что перед ним настоящая дама. Он, правда, уже видал кокоток, похожих на принцесс, но женщина в ложе не была ни кокоткой, ни принцессой — по мнению Мартена, это была настоящая светская дама.

Дама под вуалью была одна, без сопровождения.

Мартен, поведя глазами, нашел кого-то из служащих театра и поманил к себе. Всего за десять крон он выяснил, что дама приехала в наемном фиакре и купила место в ложе.

Недолго думая, Мартен прошел в ложу и заговорил с незнакомкой под вуалью.

— Прощу прощения, сударыня, — проговорил он учтиво. — Не знаю, что случилось с вами, что вы очутились в этой дыре, но мне кажется, это место для вас совсем не подходит.

— Да? — обернулась дама и благосклонно спросила: — А где же мне место?

Она слегка шепелявила; Мартену уже приходилось слышать нечто подобное — он сам много раз попадал в переделки, после которых челюсти плохо слушаются хозяина.

— В таком великолепном наряде вам бы сейчас блистать в «Принце Альберте», — Мартен имел в виду прием, который начинался как раз сейчас в самом фешенебельном отеле Корисы.

— В «Принце Альберте»… — горько повторила дама. — В таком вот виде?

Она приподняла вуаль. Света в ложе было мало, но Мартену хватило, чтобы убедиться в своих подозрениях: на лице дамы действительно были заметны синяки и ссадины.

Но главное — он узнал эту даму! Это была великая Анна-Эванжелина, звезда синематографа! И как раз на днях все газеты Европы трубили, что Анна-Эванжелина попала в автомобильную аварию; серьезных повреждений она не получила, но красивой женщине порой кажется, что лучше сломать ногу, чем оцарапать шею или сковырнуть ноготь.

Для Мартена вид синяков на женском лице не был внове, и, поужасавшись для виду, он сказал участливо:

— Не огорчайтесь. Немножко грима — и этого ужаса не будет видно вовсе. Уверяю вас!

— О боже! Да на мне уже столько пудры! — возразила Анна-Эванжелина.

— Пудра — это ничто! — горячо заверил ее Мартен. И с поклоном предложил: — Если вы не будете против, то я вызовусь вам помочь. Может быть, мы придумаем что-нибудь…

Почему Анна-Эванжелина согласилась пойти с ним? Что сыграло свою роль: любезный разговор, хорошая одежда или удивительная мальчишеская улыбка неизвестного ей кавалера? А может, несмелая надежда, что этот молодой человек в силах сотворить чудо?.. Как бы то ни было, но великая Анна-Эванжелина ухватилась за протянутую ей соломинку. И нисколько не пожалела об этом.

Тем более что Мартен позаботился о том, чтобы у великой Анны-Эванжелины не зародилось и тени подозрения относительно его намерений — в самом деле, не могла же звезда синематографа пойти куда-то невесть с кем?

— Вы простите, если я оставлю вас на минутку? — сказал он, будто не замечая ее колебаний. — Я здесь с сестрой и, если вы позволите, сейчас я позову ее.

Анна-Эванжелина улыбнулась и отпустила.

На его счастье, еще раньше Мартен заметил в зале одну из знакомых девиц. На проститутку, кем она была на самом деле, девушка не была похожа ни одеждой, ни поведением — лицо ее выглядело свежим и задорным, и, что весьма было ценно, она умела не теряться в затруднительных положениях. Звали девушку Кириена.

Мартен пробрался к Кириене, сунул в руку банкноту и шепотом быстро объяснил, что ей придется разыграть роль его сестры.

— Кого ты собираешься обжулить, красавчик? — спросила Кириена, вставая с места.

— Поскромней! — осадил Мартен. — Это тебе не лопухов на личико ловить.

— Ты хочешь кого-то разыграть, Мартен? — быстро сориентировалась девица.

— Уже лучше, — похвалил Мартен, ведя ее по проходу. — Пока никого. Главное, не забывай, что ты моя сестра.

— А какая у нас фамилия? — полюбопытствовала Кириена.

Мартен на мгновение задумался.

— Саба, — сказал он. — Мартен и Кириена Саба. Подходит?

— Саба? — попробовала она фамилию на вкус. — Почему бы не взять фамилию позвучнее?

— Например, Беллас де Карайи вад Лисакас? — спросил Мартен.

Они рассмеялись.

— Разрешите представить вам мою сестру, Кириену, — поклонился Мартен, галантно открыв перед самозванкой дверь в ложу Анны-Эванжелины.

Кириена, не ожидавшая такого, во все глаза уставилась на великую актрису и робко повторила свое имя.

— Но я еще не знаю, как зовут вас, молодой человек, — заметила приободрившаяся Анна-Эванжелина.

Мартен очень натурально смутился.

— Ах, простите. Мы здесь провинциалы… Мартен Саба, — представился он, чуть склонив голову.

Они покинули театр и, пройдя полквартала, оказались в квартире Мартена — скромной по меркам европейской знаменитости, но вполне приличной и аккуратной даже на ее взгляд.

Кириена, которая уже не раз бывала здесь, деловито, как будто была хозяйкой, зажгла газовый рожок и пригласила гостью в гостиную. Она назвала комнату как-то по-деревенски: «зало», и великая актриса, умиленная этой простотой, уже не обратила внимания на то, что в убранстве квартиры не чувствуется женской руки.

Кириена помогла актрисе смыть грим и непритворно охала и ахала, разглядывая синяки и ссадины. Мартен тем временем разложил на столе свой гримировальный набор.

Какое будет освещение в «Принце Альберте», Мартен знал и, исходя из этого, начал работу. Анна-Эванжелина не видела, что делает ее спаситель — он потребовал, чтобы глаза ее были закрыты, да и зеркала не предложил, — и она подчинилась его властной деловитости.

Когда Мартен занялся ее ресницами, он, наконец, послал Кириену за зеркалом, и Анна-Эванжелина увидела свое преображенное лицо. Она ахнула. Потом пригляделась — следов аварии как не бывало! Правда, когда Анна-Эванжелина захотела потрогать щеку, где еще час назад лиловел обширный синяк, из-за которого ей трудно было говорить, Мартен предупредительно перехватил ее руку.

— О, умоляю вас, только не прикасайтесь! — И велел «сестре» помочь даме поправить прическу.

Кириена засигналила ему из-за спины клиентки: что ты, мол, родной, ведь у тебя же нет обыкновенных щипцов для завивки! Тогда Мартен, поняв, что Кириена ничем помочь не может, присмотрелся к слегка растрепавшейся прическе актрисы и решительно стал переставлять гребни и заколки сам.

Анна-Эванжелина с интересом следила за тем, как ее растрепанная прическа превращается в нечто нетрадиционное, но очень привлекательное, так что, закончив, Мартен сам поразился тому, что удалось ему сделать.

— Эта прическа к фильму «Персидская княжна»! — воскликнула восхищенная Анна-Эванжелина.

Мартен, придя к выводу, что плоды его усилий выглядят вовсе не плачевно, сказал:

— Вы позволите проводить вас до «Принца Альберта»?

Анна-Эванжелина, конечно, не смогла отказать своему спасителю. Мартен водрузил на голову шляпу, взял трость и предложил руку великой актрисе.

В наемном фиакре они подъехали к гостинице. «Принц Альберт» по случаю приема сиял огнями; из распахнутых дверей доносилась музыка, фланировали богато одетые пары.

— Вы не зайдете? — вежливо спросила Анна-Эванжелина, когда Мартен помог ей выйти из экипажа, но от внимательного взгляда Мартена не ускользнуло, что великая актриса как будто невзначай окинула взглядом его скромный костюм, явно не подходящий к случаю; поэтому, внутренне усмехнувшись, он развел руками:

— Увы, я не могу сопровождать вас.

Анна-Эванжелина облегченно вздохнула, но тут же встрепенулась:

— Но вы придете ко мне завтра? — она обворожительно улыбнулась. — Ведь я и завтра хочу выглядеть красивой!

— Непременно зайду, — с поклоном ответил Мартен.

— Около одиннадцати, — попросила Анна-Эванжелина. — Я запомнила ваше имя, Мартен Саба.

Мартен еще раз поклонился и поцеловал поданную ему руку. Великая актриса благосклонно приняла его почтительность и направилась к дверям отеля.

Анна-Эванжелина… Живая легенда, «Сара Бернар из Северингии», «Звезда Корисы»… Восходящая звезда мирового экрана… Подумать только, еще год назад никто не знал этого имени, а теперь ее опьяняющая красота известна всему миру, всему цивилизованному миру, миру, который увлекся новым кумиром — синематографом. Еще три года назад казалось, что кино — это не более чем низкое, балаганное зрелище, что интерес к нему начал угасать, что возможности «движущейся фотографии» исчерпаны. Людям надоели незатейливые сцены прибытия поездов на вокзалы и простенькие инсценировки с садовыми шлангами, надоели бесконечные бытовые сценки — люди привыкли к тому, что можно воспроизвести движущееся изображение. И вдруг северингийские предприниматели отец и сын Готорны начали производство кинодрам.

Зрители с искренним удовольствием восприняли новое зрелище; бурные страсти, адюльтеры, немыслимые приключения захватили даже высшие слои общества. И немалую долю в шумном успехе кинодрам сыграла роковая красота Анны-Эванжелины, ее удивительное трагическое лицо потрясло всю Европу.

Почти сразу же начали возникать киностудии, где снимали бесчисленные подражания; эпидемия кинодрам переметнулась и в Америку.

Но первыми были фильмы «Готорн синема», фильмы, в которых играла Анна-Эванжелина.

Размышляя о случае, столкнувшем его с актрисой, Мартен Дюпон вернулся домой. В кухне горел свет. Мартен было по привычке насторожился, но вспомнил о Кириене. Когда Мартен вошел, она варила кофе на спиртовке; на столе лежала книжка.

— Хорошо, что ты не ушла, — проговорил Мартен, снимая в прихожей пальто и шляпу. — Завтра я подыщу квартиру поприличней, и мы переселимся. Добропорядочные люди в такой дыре не живут!

— Ты собрался ограбить Анну-Эванжелину? — вдруг фурией набросилась на него Кириена.

— Боже мой, сестренка! — воскликнул Мартен. — Ну, ограблю я эту даму, что в этом плохого?

— Послушай, красавчик, — зашипела «сестренка», — если ты сделаешь это, я убью тебя!

— Да не собираюсь я ее грабить! — смеясь, сказал Мартен. — У меня на нее другие виды.

Мартен уже давно присматривался к дому в Принц-Алекс-парке и теперь, когда появилась реальная возможность войти в респектабельное общество, решил, что пришла пора его купить. Поэтому с утра он заглянул к владельцу договориться о продаже. Потом направился к Анне-Эванжелине и около получаса поджидал, пока она проснется; впрочем, он не стал бы жаловаться, что эти полчаса он провел скучно. Прислуга была предупреждена и приняла его подобающим образом; Мартену подали кофе в той же гостиной, где точно так же, с кофе и газетой, ждал хозяйку дома сам Готорн-отец, который, надо заметить, был еще далеко не дряхл, и его такое раннее появление в этом доме могло послужить поводом для светских сплетен (впрочем, их было в достатке и без того).

Сначала ранние гости обменялись ничего не значащими дежурными фразами о политической обстановке, мельком коснулись дамских разорительных мод и незаметно перешли к обсуждению узкосинематографических вопросов. Когда Мартен позволил себе раскритиковать грим и костюмы актеров, Готорн поначалу слушал его снисходительно, но вскоре доводы Мартена стали задевать его, он отложил газету и с азартом принялся опровергать аргументы молодого синемана.

В самый разгар дискуссии, когда Мартен излагал экспромтом теорию синематографического грима, появилась служанка и пригласила его в будуар к хозяйке, что заставило Готорна удивленно поднять брови. Впрочем, вернувшаяся тут же служанка успокоила мэтра, объяснив, что Мартен всего лишь новый гример Анны-Эванжелины.

Ни одна красивая женщина не обидит невниманием человека, от которого зависит ее внешность. Правда, Анна-Эванжелина не стала бы приглашать на свои вечера, например, своего парикмахера или модистку, у которой шила платья, — парикмахер был слишком угодлив, а модистку, неряшливую толстуху с отменным вкусом и необузданной фантазией, было вообще опасно приглашать в приличное общество: она критиковала туалеты присутствующих дам во всеуслышание и не выбирая выражений.

Другое дело — Мартен Саба. Ей сразу понравились его манера держать себя, его бесстрастность и сдержанная вежливость. Так что вряд ли от него можно было ожидать каких-нибудь экстравагантных выходок. Поэтому, желая польстить его самолюбию, она решила принимать его как равного, ничуть не хуже прочих своих гостей.

Однако главным для нее все равно было привести себя в порядок, что Мартен, естественно, понимал и против чего не возражал.

Приступая к работе, он сразу предупредил, что при свете дня следы аварии все же будут заметны, но постарался успокоить Анну-Эванжелину:

— Если вы не будете смущаться, синяков никто и не заметит.

— Но их видно, видно! — капризно простонала Анна-Эванжелина, глядя на себя в зеркало, когда он завершил работу над ее лицом.

— Больше накладывать грим нельзя, — покачал головой Мартен. — Лицо станет похожим на маску.

— О-о!..

— Какое вы будете надевать платье? — спросил Мартен. — Попробуем сыграть на оттенках. А завершим композицию шляпкой!

Втроем — третьей была горничная — они добрых полчаса перебирали обширный гардероб кинозвезды. Несколько платьев удостоились пристального внимания Мартена; он придирчиво рассматривал их.

— Вот это? — робко спросила Анна-Эванжелина, указывая на платье, которое, как ей показалось, очень ей шло. Мартен разглядывал его особенно придирчиво.

— Нет, — возразил молодой человек. — Оно, пожалуй, грубовато. Лучше это, — предложил он. — А я, чтобы не мешать, пока побуду в гостиной.

Он вышел в гостиную, где к старшему Готорну присоединились еще двое: взъерошенный сценарист и томного вида юноша — наверное, партнер Анны-Эванжелины по следующему фильму. Представленный новым гостям как «новый гример нашей милой Аннет и завзятый синемафоб», Мартен с полчаса поддерживал свое второе реноме беззлобными подтруниваниями над продукцией «Готорн Синема», пока, по призыву горничной, не вернулся к выполнению первой его части.

— Очень хорошо, — отметил он. — Половину следов мы ликвидировали! Теперь займемся прической и шляпкой!

Прическа, по мнению Мартена, должна была быть простой, без всяких затей. Горничная, повинуясь его указаниям, собрала волосы Анны-Эванжелины в узел, оставив около лица несколько локонов. Локоны были завиты в спирали, и Мартен собственноручно крепил их заколками.

— А это что? — спросил он, заглядывая в шляпную картонку, которую поднесла горничная.

— Шляпка к этому платью.

Мартен подцепил шляпку, выволок ее на свет, придирчиво осмотрел, поднес к голове Анны-Эванжелины; однако шляпка явно ему не понравилась, и он швырнул ее обратно в коробку.

— Покажите остальные, — велел он.

Он переглядел все шляпки, но ему не понравилась ни одна; он задумчиво повертел в руках наиболее, по его мнению, подходящую, потом решительно отодрал цветочки и заломил вниз край поля.

Анна-Эванжелина в ужасе ахнула: Мартен бестрепетно корежил шляпку, выписанную из Парижа за бешеные деньги!

Мартен тем временем нахлобучил шляпку на голову Анны-Эванжелины, как на шляпную болванку, помял ее еще, придавая какую-то ведомую только ему одному форму и, взяв шпильки и булавки, принялся приводить голову великой актрисы в соответствие с созревшим в его воображении обликом. Содранные со шляпки цветы он пришпилил обратно — в другом порядке, правда, но по четкому плану. Наконец он разрешил Анне-Эванжелине посмотреть на себя в зеркало.

Анна-Эванжелина посмотрела.

Анна-Эванжелина восхитилась.

Мало того, что опущенное поле шляпки полностью замаскировало все следы аварии; вдобавок ко всему шляпка придала актрисе столько очарования, что сейчас она могла бы затмить красотой всех женщин Европы.

— Но… так не носят! — уже сдаваясь, произнесла она.

— Будут носить! — заверил ее Мартен. — Разве не вы сейчас законодательница мод?

Так началась карьера Мартена Саба в кинематографе. Его фантазия, его умение превращать обычные вещи в необыкновенные сослужили ему хорошую службу; он был не просто гримером — он создавал облик человека в целом. Однако имя Мартена так и осталось неизвестным широкой публике, хотя он и имел теперь некоторую долю в «Готорн Синема».

В это же время Мартен провернул серию операций с подложными документами; он торопился — от своих осведомителей он знал, что «венским методом» уже заинтересовались в полицейских кругах Корисы и велись переговоры о покупке аппаратуры. Мартен тщательно замел следы, затем и сам приобрел ультрафиолетовую лампу и занялся исследованиями. Он искал способ обмануть «невидимый свет», но научной подготовки у него не было, и кончилось все тем, что он получил довольно сильные ожоги. Тогда Мартен решил применить эту аппаратуру на новом поприще — предложил использовать ее в съемках фантастического фильма; фильм получился дорогим, но кассового успеха не имел. Это, пожалуй, был единственный его промах в «Готорн Синема», однако он не помешал Мартену вскоре стать совладельцем студии.

В неудачном фильме впервые играла Кириена; газеты писали, сетуя на то, что имя этой молодой блистательной актрисы не было указано в титрах: «Единственные удачные эпизоды скрашиваются участием прелестной мадемуазель, играющей роль фоторепортерши. Премилое лицо и бойкий, бесстрашный характер девушки — вот то, что вспоминаешь после просмотра фильма». В следующем фильме имя Кириены уже значилось в титрах; собственная ее фамилия (вернее, фамилия, выдуманная Мартеном) показалась неподходящей для актрисы, тогда Кириена добавила к фамилии одну букву и стала Кириеной Сабан. Анна-Эванжелина способствовала карьере «сестры» Мартена — с человеком, который в состоянии превратить ничто в нечто, стоило поддерживать самые лучшие отношения; к тому же Кириена работала в другом амплуа и не могла стать соперницей Анне-Эванжелине.

Кириена прославилась быстро, и быстро образовался вокруг нее сонм поклонников, хотя Кириена опасалась принимать их ухаживания, боясь гнева Мартена.

Впрочем, зря, потому что однажды на отдыхе в Ницце Мартен сам заговорил на эту тему.

— Ты не хочешь выйти замуж? — просто спросил он.

— За кого? — удивилась Кириена.

— Мне все равно, — ответил Мартен небрежно. — Выбирай сама. Неужели тебе никто не нравится?

— Я тебе надоела? — спросила «сестренка» осторожно. Она слишком хорошо знала Мартена и не верила в его альтруизм.

Так и сталось.

— Я собираюсь жениться, — объяснил Мартен. — Не могу же я в одном доме держать и жену и любовницу.

— Хорошо, — сразу все поняв, согласилась Кириена. — Как ты посмотришь на графа Бонаса? Он на днях сделал мне предложение…

— Безнадежно, — покачал головой «братец». — Его семья не допустит мезальянса. Поищи кого попроще.

— Бенедикт Бара?

— Это сколько же ему приданого потребуется? — протянул Мартен. — Или ты считаешь, что я должен отдать все тебе?

— Ну-у… Я выйду замуж против твоей воли, — предложила Кириена, — а ты оскорбишься и откажешь в приданом?

— Неплохо, — одобрил Мартен.

Дело было решено после того, как они посидели вечерок с карандашом в руках, подсчитывая средства, которые Мартен должен был потратить на замужество Кириены. Мартен поступил великодушно; он выделил Кириене полторы тысячи крон — якобы причитающуюся ей долю наследства от рано умерших родителей; с другой стороны, Мартен не мог отделаться от Кириены дешевле — это разрушило бы образ респектабельности, которым они оба были окружены.

Вскоре после этого Кириена разыграла шумную комедию с побегом и скромной свадьбой; Мартену же с тех пор приходилось с показной неприязнью относиться к Бенедикту Бара, хотя «зять», если признаться честно, ему нравился. Бара были одним из богатейших семейств Северингии, но Бенедикт никогда не пытался пускать пыль в глаза. Ему было около тридцати пяти; он был спортсменом-автомобилистом и авиатором, несколько месяцев помогал Лилиенталю, пока тот не погиб, потом сам занимался конструированием планеров и построил несколько на своем Лесном заводе… Грех было не использовать такого человека, и Мартен решил, что попозже попробует урегулировать свои отношения с Бенедиктом, «простив» «сестренку».

Что же до собственных устремлений, то Мартен не врал Кириене — он уже достаточно давно ухаживал за некоей Сузи Лагерлилиан. Это была сероглазая светловолосая девушка, очень милая, хотя и простого происхождения — из небогатой семьи потомственного аптекаря, что вполне устраивало Мартена. Конечно, он был бы не прочь взять невесту и побогаче, и познатнее, но уж больно много тогда будет хлопот с родителями. А так — милый романтический мезальянс, вполне в духе демократической эпохи. Да и девушка ему нравилась, хотя страстной любовью это назвать было трудно. Правда, о бабке Сузи поговаривали, что та ведунья, но Мартен встречал эту седовласую старушку и ничего зловещего в ней не заметил. Жаль только, что госпожа Феора ухаживаний Мартена за своей внучкой не одобряла, предпочитая преуспевающему деятелю синематографа простого ученика своего сына — Акила Героно.

Мартен мог бы уничтожить мальчишку одним щелчком; знал он его отлично — Акил снабжал ребят Мартена разными препаратами, в том числе и запрещенными, оказывал мелкие медицинские услуги — словом, парнишка не мог быть ему серьезным соперником.

Несмотря на молчаливое неодобрение бабки, отец и Сузи уже дали согласие на брак; да и могла ли юная девушка из небогатой семьи не соблазниться предложением, исходящим от одного из блистательных молодых людей Корисы. Был уже назначен день свадьбы, и Мартен, занимаясь предсвадебными хлопотами, уделил внимание и такому традиционному делу, как составление завещания: все, чем владел, он, как полагается, оставлял своей будущей жене Сузи Лагерлилиан и ее наследникам; все, за исключением небольшой суммы, отписанной «сестре», Кириене Бара, — чтобы соблюсти приличия.

Почему он поступил именно так? Был ли Мартен влюблен? Скорее — слишком самонадеян. Он был удачлив и всегда получал то, чего хотел, и полагал, что уже ничто не помешает ему получить в жены Сузи Лагерлилиан.

Но он недооценил седую древнюю старуху и хилого ученика аптекаря.

За два дня до свадьбы в дом Мартена Саба в Принц-Алекс-парке неожиданно явился Акил Героно. Когда Мартену доложили, он досадливо поморщился и вышел в сад: принимать это ничтожество в своем доме он не желал, к тому же собирался уходить.

Они встретились на дорожке почти у самой калитки.

Был вечер, солнце клонилось к закату, тени стали длинными.

— Зачем пришел? — пренебрежительно спросил Мартен.

Акил не ответил. Он смотрел под ноги Мартену, на лежащую между ними тень и шевелил губами.

— Ну, так в чем дело? — нетерпеливо повторил Мартен. — Что ты там бормочешь? Мне некогда тратить на тебя время!

Мартен полагал, что знает, зачем пришел Героно: конечно, опять просить, чтобы он отказался от Сузи. Он уже открыл рот, чтобы в очередной раз высказать, что думает по этому поводу. Но Акил вдруг сделал шаг вперед, и что-то длинное и темное полетело Мартену под ноги.

Мартен не успел даже отшатнуться — резкая боль в области сердца парализовала его и пригвоздила к месту. Перед ним, в песке садовой дорожки, там, где лежала его тень, торчал острый деревянный шип — как раз в области сердца! Другим, точно таким же шипом Акил, быстро нагнувшись, будто ножом, «отрезал» тень от ног ее обладателя…

Мартен был не в силах пошевелиться, он только с ужасом и недоумением следил глазами за происходящим. «Что он делает?! Боже, что происходит?!!» — стучало в голове.

Акил тем временем выпрямился и, глянув парализованному Мартену в глаза своим ненавидящим взором, зло и торжествующе выплюнул ему в лицо странные и жуткие слова:

— Тень твою беру себе! Тень твою беру себе! Тень твою беру себе!.. А ты сам тенью растворись…

Темнота будто выплюнула Мартена, и тут же отпустила острая боль в груди. Он оперся о трость и отдышался. Пока он стоял с закрытыми глазами, послышались голоса.

— Посмотри, как чудно одет, — сказал молодой женский голос.

— Наверное, он из театра, — равнодушно ответил другой, тоже молодой, но принадлежащий мужчине.

«Кто это ходит по моему саду?» — подумал Мартен.

Он открыл глаза.

Стоял он вовсе не в своем саду.

Это было совершенно незнакомое место — не то пустырь, не то начинающаяся стройка. Впереди виднелись высокие дома странной архитектуры, справа — деревья; правда, слева высились знакомые башни княжеского замка. Мартен оглянулся.

По тропинке, пересекавшей пустырь, в нескольких шагах от него шли двое — вероятно, те самые, что только что прошли мимо, обсуждая его костюм. Сами они, однако, были одеты куда более странно: и на девушке, и на ее спутнике были почти одинаковые штаны и куртки из какой-то грубой синей ткани. Мартен повел взглядом дальше. Он узнал это место, хотя оно разительно изменилось: перед ним была улица Декарта, а там, где он стоял, должен был находиться дом его невесты Сузи Лагерлилиан. Но дома не было, да и сама улица выглядела неожиданно чужой. По широкой, гораздо более широкой, чем помнилось ему, мостовой сплошным потоком двигались автомобили очень непривычной формы; не было заметно ни одного конного экипажа. Дома вдоль улицы, такие, казалось бы, привычные, выглядели необычно: выкрашенные в слишком яркие цвета первые этажи сплошь изуродованы аляповатыми вывесками, к тому же то там, то тут среди знакомых очертаний попадались совершенно неуместные пристройки и веранды.

Словом, город был тот же, но за несколько мгновений он сильно переменился.

Мартен ни на секунду не допускал мысли, что он спит или сошел с ума. Этого не могло быть: слишком отчетливо он помнил все, что было с ним до того момента, как Акил Героно произнес свои слова, и слишком реально было все, что окружало его сейчас, — звуки, запахи, ощущения тела.

«Спросить у кого-нибудь, какой нынче год, — трезво решил Мартен. — Но тогда меня примут за сумасшедшего. Хотя одежда… Что они там говорили о театре?»

И как ни в чем не бывало, Мартен начал спускаться к улице.

Но куда идти? Мартену настоятельно требовалось выпить, чтобы спокойно обдумать положение, и он надеялся, что нюх приведет его к какому-нибудь кабаку.

Людей на улице было немного, и все, как один, с любопытством глазели на костюм Мартена. Для него, который терпеть не мог выделяться, было невыносимо вдруг оказаться белой вороной; но он решил не замечать удивленных взглядов. Двое мальчишек, забыв про свои дела, даже побежали рядом, во всеуслышание обсуждая «классный прикид» Мартена; они сошлись на том, что Мартен — киноартист и что где-то рядом снимают кино, после чего и оставили его в покое, побежав искать кинокамеры.

Вскоре Мартен заметил вывеску «У Джо» и вошел в бар. Кабаки он привык видеть другими, но и этот был неплох — во всяком случае тут он получил рюмочку коньяку и газету.

Газета оказалась привычной «Куриэр вад-Корис», но все, кроме заголовка, в ней было другим: иные шрифты, оформление, цветные, немыслимо четкие фотографии… Все объясняла дата, на которую Мартен обратил внимание в первую очередь. Теперь у него не оставалось ни малейших сомнений в том, что Акил Героно каким-то немыслимым способом отправил его в будущее. И нечего надеяться, что это всего лишь сон — такой плохой коньяк Мартен не стал бы пить и в кошмаре.

Бойкую девицу, подсевшую к нему, Мартен принял за проститутку — не будет же, в самом деле, порядочная девушка ходить в публичном месте в юбке, не закрывающей даже колени. Однако, вероятно, понятия о женской скромности за прошедшие десятилетия сильно изменились; девица рассмеялась, ничуть не обидевшись его предположению, и, более того, предложила ему помощь, что было как нельзя кстати.

Ее намерений относительно себя Мартен понять не мог, но кто знает, что за нравы приняты здесь, в конце пропущенного им века? В любом случае он ничего не терял.

Девушка расплатилась и за себя и за него, не позволив ему достать свои деньги. Потом, в такси, он подсмотрел, какими бумажками она расплачивалась; банкноты лишь отчасти были похожи на прежние. Мартена удивило, что за проезд в такси пришлось заплатить так много, и отметил, что цены за это время тоже изменились, и не в лучшую сторону; хотя золото, кажется, по-прежнему в цене.

Поездка по городу ему не понравилась. Его одолевали непривычные запахи, в автомобиле Мартен старался дышать через рот; и хотя езды было от силы минут десять, его едва не укачало.

После душного автомобиля воздух на улице показался лесным ветерком; девица же не обращала на запахи никакого внимания. Дом показался ему богатым, хотя и непривычным с виду; просто каким-то шестым чувством он понял, что тут живут не бедняки: не могло быть в доме для бедняков столько света, стекла, такого просторного вестибюля, да и лифт, который был предельно простым в управлении — им пользовались даже без помощи лифтера, — был отделан добротным деревом и зеркалами. Мартену, правда, не понравилось, что после того, как за его спиной сами сомкнулись двери, лифт превратился в наглухо замкнутую коробку, но такова сейчас, видимо, была мода.

Квартира гостеприимной девицы свидетельствовала о достатке, хотя и не очень большом: небольшая комната, очень маленькая кухня и совсем уж тесные ванная комната и туалет. Обстановка тоже была скромная: тахта, два встроенных шкафа, приземистые мягкие кресла, низенький стол; в отдельной нише стоял еще один стол, на нем расположились какие-то белые ящики, перед которыми лежала плоская доска с клавишами, как на пишущей машинке. Нечто похожее, но темного колера и без клавиш, стояло и на низкой тумбочке возле стены. И никаких картин, никаких фотографий на стенах, никаких безделушек на полках и столе; зато на полу — хорошего качества яркий ковер.

Пока девица ходила за покупками, Мартен осторожно, не нарушая порядка, обыскал шкафы. В одном, пустом, висели плечики для одежды, на полке для шляп стояла коробка с инструментом: молоток, несколько отверток, кусачки, плоскогубцы, рулетка и набор надфилей. Мартен было подумал о мужчине, но во втором шкафу на полках лежало только то, что могло принадлежать исключительно даме. Правда, в одном из ящиков, под грудой самого интимного женского белья, Мартен нашел коробку из материала, немного напоминающего слоновую кость, в которой лежал пистолет. Не прикасаясь к оружию, Мартен осмотрел его. Мартен не был большим знатоком оружия, но даже профан мог бы понять, что вороненый ствол калибра 7,65 вовсе не походил на дамский револьвер с перламутровыми накладками. Это был такой же мужской инструмент, что и найденные им в первом шкафу. «Однако, — отметил он про себя, — каково дополнение к лифчикам и панталончикам! Девица-то, видно, не из простых…»

Больше неожиданностей Мартен не обнаружил. В ящиках стола, на котором стояла неизвестного предназначения аппаратура, лежали бумаги, но читать их Мартен пока не стал: в комнате становилось темно, а как в этой квартире зажигается свет, он не знал. В ящике тумбочки тоже лежали бумаги и стояли на ребристой подставке какие-то штуки в полупрозрачных коробочках.

Закончив первичный осмотр, Мартен подошел к широкому окну. За шторой оказалась дверь на балкон. Мартен повернул ручку и вышел. Непривычно далеко внизу лежала улица, за ней — парк, за парком блестела водой узкая извилистая Форана, а за ней виднелось здание, такое же высокое, как и то, в котором сейчас находился Мартен, но, как он почему-то решил, казенного назначения. В городе зажигались огни; они расстелились во все стороны, сколько хватало глаз, до самого горизонта — Кориса заметно выросла не только в высоту, но и вширь.

Мартен с интересом смотрел вниз, стараясь узнавать то, что осталось в городе знакомого, читал светящиеся вывески, пока сзади, в квартире, не послышался шум.

Это вернулась с покупками его добрая фея. Добрая ли? — Мартен вспомнил про пистолет в шкафу. Она включила свет, нажав большую клавишу около двери, и начала выгружать из — клеенчатых, что ли? — пакетов покупки.

Штаны и куртка из плотной синей ткани — ладно, очень многие, как видел уже Мартен, носят именно такую одежду… Свитер — на ощупь он был какой-то не такой… Клетчатые рубашки — странного покроя, но ничего, сойдут… Носки опять-таки из какого-то странного материала… Носовые платки — так себе, дешевка… Белье несколько трансформировалось за прошедшие десятилетия и, как бы это сказать, сильно полегчало — Мартен уже отметил это, перебирая дамские принадлежности… Пижама неожиданно понравилась Мартену расцветкой — она была сочного оранжевого цвета с узенькими синими полосками… Туфли оказались без шнурков и без пуговиц, вместо застежек — квадратики забавной «липучки». Мартен решил, что после ухода девицы рассмотрит их повнимательней… Тюбик с кремом для бритья внимания Мартена не привлек — зато предмет, которым, как предполагалось, он будет бриться, вызвал у него некоторое недоумение. Впрочем, он быстро сообразил, что перед ним просто усовершенствованный «жиллет» — разрекламированная новинка, которую он там, в прошедшем времени, так и не собрался испробовать. Одеколон сменил название, но запах, слава богу, сохранил.

Когда его голоногая фея отправилась на кухню, Мартен переоделся. Надел новенькие, оказавшиеся даже удобными, трусы; с рубашкой и носками проблем не возникло, зато обычные нынче штаны оказались с секретом: пуговиц не оказалось, а вместо них была дорожка из металлических звеньев, начинающаяся странной фитюлькой. Оказалось, фитюльку надо тянуть вниз, и тогда дорожка расходится. Если фитильку тянуть в обратном направлении, дорожка опять становится единым целым. Разобравшись с этой мудреной застежкой, Мартен торопливо сунул ноги в штанины и застегнул пояс. Штаны показались ему неудобными, слишком тесными; но раз уж у них здесь такая мода… Потом он с трудом отыскал в свитере, где зад, где перед, и натянул его на себя.

Если Мартен и опасался, что в его наряде что-то будет не так, то его фея ничего такого не заметила. Она угостила его жареным мясом и кофе, помыла посуду, оставила деньги, ключ от квартиры; напоследок Мартен попросил ее принести книги по истории, может быть, с их помощью удастся разобраться в окружающем новом мире, и она ушла.

Когда коробка-лифт увез таинственную фею по имени Шано Шевальер вниз, Мартен еще раз прошел по квартире, щелкая выключателями. Он выключил свет в кухне, включил и выключил свет в ванной и туалете, включил кондиционер, испугался шума и поспешно выключил.

Дернул за шнурок и зажег бра у тахты. Погасил верхний свет в комнате.

Мартен полез в шкаф за коробкой с пистолетом — и не нашел ее на прежнем месте: похоже, Шано забрала опасную игрушку во время ужина — она пару раз выходила из кухни. Тогда он достал из тумбочки бумаги и прилег с ними на тахту.

Это оказались технические паспорта и инструкции по эксплуатации того, что называлось «телевизор», «магнитола», «видеомагнитофон» и «персональный компьютер». Сверяясь с фотографиями и картинками в этих бумагах, Мартен определил аппаратуру на рабочем столе как персональный компьютер, а то, что стояло на низкой тумбочке, было магнитолой, телевизором и видеомагнитофоном. Выяснение сущности магнитолы и видеомагнитофона Мартен решил пока отложить, а сначала посмотреть, что такое телевизор. Он сильно надеялся, что это не новомодный аналог телефона — хотя телефон, правда, мало похожий на те, к которым он привык, стоял тут же, у тахты.

Оказалось, что телевизор — это какой-то чудовищный гибрид телеграфа и синематографа. От синематографа был экран, на котором двигались люди; от телеграфа то, что на этом экране показывали не только кино, но и новости, концерты и прочие представления. Разобравшись, что к чему, Мартен включил телевизор и угодил как раз на программу новостей. Вдобавок экран не был немым, а изображение на нем не было черно-белым — телевизор давал и четкий звук, и сочные (даже, пожалуй, чересчур сочные) цвета. Новости окончились, началась реклама; у Мартена чуть было челюсть не отвисла, когда он понял, что именно рекламирует излишне сухопарая девица. Усилием воли он вернул челюсть на место и стал смотреть начавшуюся фильму.

Но фильма была из современной жизни, практически непонятной для Мартена, и он решил не напрягать воображение — с этим успеется. Он оставил телевизор включенным и взялся за просмотр бумаг из стола.

Большая часть их была на английском языке, которого Мартен почти не знал. Другие же тексты были столь невразумительны, что Мартен забросил их. В одном из ящиков нашлись две книжки в мягких обложках с завлекательными картинками. На одной был нарисован мрачный тип в шляпе и мешковатом пальто, вонзающий нож в грудь какого-то хиляка во фраке; называлась книжка «Убийство назначено на полночь». На другой обложке нюхала с томным видом розу практически голая девица, бедра ее были чуть прикрыты буквами заглавия; книжка называлась «В раю тоже убивают». Мартен опять прилег на тахту и, изредка поглядывая на экран, погрузился в изучение некогда любимого им жанра полицейского романа.

По прошествии часа он понял, что сам жанр мало изменился с его времен — разве что в самую худшую сторону: теперь внимание уделялось не столько расследованию преступления, сколько описанию убийств, погонь и прочих приключений. Причем убивали теперь гораздо чаще, и описывалось все это куда подробнее и с самыми пикантными деталями. В книжке с девицей на каждую главу приходилось по убийству и постельной сцене; впрочем, постельной — не совсем точно: главная героиня занималась любовью не только в постели, а где придется и с кем попало, в финале она раскрывала патологического убийцу, отвлекая его своими прелестями до прибытия полиции. Второй роман был поскромней; там убийств было меньше, да и герой-сыщик, повествуя о своих отношениях с актрисой кабаре, скромно умалчивал о том, что там происходило у них после долгого-долгого поцелуя. Что обратило на себя внимание Мартена и заставило его задуматься, так это способ расследования, о котором говорилось, как о давно известном и общепринятом. В обоих романах отпечатки пальцев упоминались как абсолютно реальная улика, в полиции были картотеки, и преступника можно было установить в считанные минуты, если его отпечатки имелись и в картотеке, и на месте преступления.

А вот в его время… Тогда суд не верил в эти самые отпечатки, и сторонникам новинки приходилось доказывать, что на всем белом свете не найдется двух человек с одинаковыми рисунками линий на подушечках пальцев. Да и сам Мартен не очень этому верил, пока однажды — довольно уже давно, даже если не принимать в расчет эти внезапно куда-то выпавшие десятилетия, — Гийом Бираен не начал рассказывать об английском убийце, которого повесили именно из-за оставленных отпечатков пальцев. Тогда их собралось человек десять — обыкновенная дружеская вечеринка после удачного дела, и кому-то пришло в голову посмотреть, насколько разнятся у них эти отпечатки. Они вымазали пальцы сажей и добрый час развлекались, требуя от Гийома, чтобы он различил, где чьи. Гийом, вооружившись лупой, изображал из себя эксперта, все веселились, пока Мартен не решил, что хватит и — так, на всякий случай — не сжег эти листки.

Мартен и не догадывался тогда, что вся эта игра «в пальчики» не была случайностью. Ее затеял давний враг Мартена, инспектор Жове, который испробовал все возможные способы разоблачения коварного Мартена Дюпона и готов был хвататься за любую соломинку. Это он поймал на мелочи Гийома Бираена и сделал того осведомителем. Гийом сумел тогда припрятать часть листков, и на следующее же утро отнес их в комиссариат. Инспектору это мало чем помогло — неуловимый Мартен не оставлял отпечатков своих пальцев на местах преступлений, он давно не принимал в них непосредственного участия. Да и в суде отпечатки не могли служить достаточным доказательством — не было соответствующего законодательства, и в полициях Европы отдавали предпочтение бертильонажу. Но собранные Гийомом отпечатки стали основой будущей дактилоскопической картотеки: почему, собственно, не использовать способ идентификации преступников, пусть даже и неприменимый в суде?

Так и лежали эти листочки в архиве, пока вдруг не пропал без вести Мартен Саба, человек в Северингии достаточно известный.

Было заведено уголовное дело; и тут некий энтузиаст-инспектор собрал все имевшиеся в доме Саба отпечатки, сличил их на всякий случай с имеющимися в комиссариате и с изумлением обнаружил, что несомненные отпечатки пальцев хозяина дома совпадают с отпечатками известного бандита Мартена Дюпона! Пройти мимо этого факта было уже никак невозможно! И привлеченный в качестве эксперта бывший инспектор Жове (он к тому времени был уже на пенсии) начал выкапывать такие подробности из скрытой жизни видного деятеля синематографа, коллекционера и мецената Мартена Саба, что тут же началось другое расследование. Учитывая деликатность ситуации — негласное.

У дома Саба-Дюпона было установлено наблюдение. С трудом верилось, что такой человек исчез просто так; отрабатывались версии похищения, убийства из мести или по иным причинам; ведь Дюпон был заметным деятелем преступного мира не только Северингии, но и всей Европы. А его идея объединения банд в крупные синдикаты по типу американских была не всем по душе; словом — его могли убрать, или же он мог исчезнуть сам, поняв, что пахнет жареным. Увы, принятые меры ничего не дали.

Двусмысленность ситуации, в которой оказалась полиция, усугубилась вмешательством в дело большой политики. Свидетелем по этому расследованию проходила сестра пропавшего, Кириена Сабан, звезда экрана и жена Бенедикта Бара. Ее осторожно, чтобы не возбудить ненужного ажиотажа вокруг одного из самых почтенных семейств Северингии, допросили. Кириена, естественно, изобразила из себя святую невинность: знать ничего не знаю, и с чего это вы решили, что мой брат — бандит? Тогда ей быстро объяснили, что сказки она может рассказывать мужу; в прошлом ее «честной, порядочной семьи» уже как следует покопались, и только из уважения к семейству Бара, да и к таланту самой госпожи Сабан это дело расследуется тайно, без огласки.

«Ваш последний фильм понравился его высочеству, — намекнули ей в комиссариате, — но будет лучше, если вы сами покинете страну. Князь полагает, — сказали ей, — что вы еще долго будете радовать зрителей своей игрой… но, к сожалению, не в «Готорн Синема»…»

«Я должна покинуть страну в двадцать четыре часа?» — уточнила Кириена.

«Что вы, мадам Бара! Контракт с «Готорн Синема» у вас Заканчивается почти через пять месяцев… А вот через шесть — желательно, чтобы вас в Северингии уже не было».

Кириена не спорила. До окончания контракта она развила необыкновенно бурную деятельность, связалась с американскими кинопромышленниками, прожужжала мужу все уши о возможностях самолетостроения в Северо-Американских Соединенных Штатах — и не прошло и полугода, как умчалась в далекую калифорнийскую деревеньку вблизи Лос-Анджелеса, где ее уже с нетерпением ожидали, чтобы начать съемки «Двенадцатой ночи» по пьесе Шекспира.

По неофициальным сведениям, промелькнувшим в европейских газетах, Великий князь Северингийский заметил по этому поводу: «Это большая потеря для «Готорн Синема»! Ах, как жаль!..»

А расследование по делу Мартена Дюпона-Саба так и закончилось ничем. Ни сам Дюпон, ни его тело обнаружены не были, принадлежность отпечатков пальцев известному кинодеятелю Мартену Саба доказать было невозможно, за отсутствием самих пальцев, — никаких оснований для опротестования его завещания или конфискации имущества не имелось. И в предусмотренный законом срок Сюзанна Лагерлилиан, несостоявшаяся супруга пропавшего без вести Мартена Саба, вступила в права наследования.

Утром Мартен проснулся от щелчка замка. Быстро вспомнив, что сейчас он находится в далеком будущем, Мартен не стал вскакивать и беспомощно озираться в ожидании неприятностей: «Я в гостях у своей знакомой, любезной мадемуазель Шано Шевальер, и никто не имеет права нарушать мой покой. Да, а как в этом мире звонят в полицию?»

Полицию звать не пришлось. Это явилась сама любезная мадемуазель Шевальер, вошла, заглянула в комнату, оценила мускулистый, хотя и несколько бледноватый торс гостя, спящего на тахте в одних пижамных брюках, пожелала ему доброго утра и отправилась на кухню, крикнув:

— Я пока тебе кофе приготовлю.

Мартен решал задачу, насколько прилично пройти мимо нее в ванную без пижамной куртки, потом подумал, что, если мадемуазель начнет возмущаться неотесанностью, он всегда сумеет вывернуться и, захватив с собой джинсы и туалетные принадлежности, невозмутимо отправился приводить себя в порядок.

Сомнения были напрасными; его вид не оскорбил стыдливости Шано; она спокойно спросила, не сделать ли ему к завтраку яичницу.

Мартен не стал отказываться и героически вступил в схватку с бритвенными принадлежностями. В общем-то как будто ничего сложного, но память о бритве, которой он брился последний раз прошлым — много десятилетий назад! — утром, еще оставалась в его руке, и та постоянно сбивалась с необходимого новому инструменту направления. Все же выбрился он, насколько мог, тщательно, но пообещал себе, что, как только обзаведется деньгами, отыщет старинный добрый, без всяких новомодных ухищрений, «золинген».

Он вышел из ванной, чувствуя себя в новой одежде форменным бродягой; утешило только то, что юбка Шано оказалась еще на дюйм короче, чем вчера.

— Психи, — сказала Шано, ставя перед ним чашку и тарелку с бутербродами. — Какого черта они напялили на тебя это старинное шмотье? Без него ты смотришься куда лучше!

Мартен с натугой обдумал сказанное и решил промолчать, занявшись бутербродом. Тот оказался каким-то безвкусным. Шано, однако, с аппетитом поедала свой; пила она не кофе, а подогретое молоко.

— Я принесла тебе книги, — сообщила она. — Ты по-французски читаешь?

Мартен подтвердил. Она подтянула к себе стоящую на полу сумку и вывалила книги на стол.

— Ну, кирпичины, — заметила она. — Если тебе эти камни не нужны, я тебя ими убью!

— Нужны, — заверил ее Мартен. — С удовольствием почитаю.

— И эту?

«Лица вещей». Мартен заглянул в середину книги и решил, что эта детская книжка нужна ему больше, чем увесистые фолианты по истории.

— Ты прелесть! — заявил он. — Это именно то, что нужно. Я и не думал, что бывают такие книги.

— Я еще и газеты принесла.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Мартен.

— Да ладно, — улыбнулась Шано и напомнила: — Все будет поставлено в счет.

Мартен кивнул и развернул газету. Ломать голову над содержанием он решил попозже, а пока больше просматривал рубрики и заголовки. Ближе к последней странице глаз зацепил в мелком шрифте знакомое имя — «Акил Героно».

Мартен остановился и, вернувшись к началу страницы, начал читать внимательней. Неужели имя мальчишки-аптекаря ему причудилось? Но нет: «…на сто четвертом году жизни умер старейший житель нашей столицы Акил Героно…»

Ах ты, аптечная склянка! Сколько ухитрился протянуть! А жил-то, жил где — в его, Мартена, доме на тихой улочке в Алекс-парке!!!

Мартен спохватился, не заметила бы всплеск его чувств Шано. Однако та была занята своим молоком, а вскоре нетерпеливо глянула на часы и убежала, бросив на прощание:

— Ну, посуду ты сам домоешь…

Мартен вяло прополоскал чашки под проточной водой, убрал продукты в холодильник и ушел из кухни. Холодильник, электрокофемолка, непонятная белая с экраном, как у телевизора, печь-микроволновка и висящий на стенке коробок с мигающими цифрами нервировали его. Коробок, впрочем, оказался хитрой конструкции часами, но от него, как и от всех прочих непонятных предметов, Мартен старался держаться пока подальше.

Мысль об Акиле Героно не оставляла его, он снова взял в руки газету и еще раз прочел заметку. Собственно, сам Акил мало его волновал, даже забавно было представить этого мальчишку дряхлым стариком. Однако вот совпадение: вчера Мартен очнулся и оказался здесь, в другом времени — и вчера же умер тот, кто, судя по всему, был повинен в этом. Случайность? Нет, Мартен не мог поверить в такую случайность… Впрочем, спешить с выводами все-таки не стоило.

Он почитал «Лица вещей» и немного поэкспериментировал с магнитолой и видеомагнитофоном; на магнитофонных кассетах были записаны причудливые новомодные песни, ни ритм, ни мелодии которых не понравились Мартену, слишком они были непривычны и причудливы, а тексты примитивны и бессвязны. Гораздо больше его заинтересовало видео. Среди кассет с фильмами, мало отличавшимися от тех двух книжек в пестрых обложках, что он листал вчера вечером, попалось несколько весьма любопытных. Эти ленты были сняты на улицах города; объектив обычно выбирал из толпы какого-нибудь человека и неотвязно следил за ним. Удивительно, что Шано бросила эти записи без присмотра; если она проявляла интерес к некоторым людям, вряд ли это следовало афишировать, но может быть, эти записи уже потеряли свою ценность.

Мартен задумался: пистолет — вовсе не дамский, заметьте! — слежка за людьми на улицах и странный аппарат под названием «компьютер» — все это как-то не очень сочеталось с образом легкомысленной девицы в короткой юбке.

Мартен полистал историю двадцатого века. Что карта Европы за истекшие десятилетия изменилась, его не удивило. Труднее было понять то, что за эти десятилетия в мире были две мировые войны одна страшнее другой. Да как же так?! Тогда, в начале века, почему-то все твердили, что войны уже быть не может, потому что средства войны стали настолько изощренными, что воевать в таких условиях решатся только безумцы. Впереди были целые десятилетия мира — а оказалось, до мировой войны оставались считанные годы…

Ближе к вечеру Мартен взялся за «Историю кинематографа». В первых главах, посвященных Патэ и Мельеру, Мартен нашел подглавку о «Готорн Синема». Здесь как о равных говорилось об Анне-Эванжелине и Кириене Сабан, рассказывалось о фильмах, в которых снимались эти замечательные актрисы, подчеркивался приоритет «Готорн Синема» в создании жанра кинодрамы. Мартен нашел там имена знакомых ему людей и фамилии тех, кто появился в кинофирме уже после того, как он исчез; Мартен Саба не упоминался, но Мартена это не обидело.

Фотографии-вклейки он рассматривал с живым, можно даже сказать — с профессиональным интересом. Было любопытно следить, как меняются одежды, декорации, актеры, годы. Под одним снимком Мартен увидел подпись:

Кириена, Кириена Сабан… Мартен подсчитал: к моменту съемок «Злого солнца» ей было уже за пятьдесят, но выглядела она куда моложе — не юная, конечно, девушка, однако зрелая дама, а не дряхлая старуха.

Далее он узнал, что карьера Анны-Эванжелины закончилась с появлением звукового кино — дикция у нее оставляла желать лучшего; расцвет же популярности Кириены Сабан пришелся на двадцатые — тридцатые годы; она продолжала сниматься, но успех и слава сопровождали теперь других актеров, умерла она в тысяча девятьсот восемьдесят втором году в Нью-Йорке.

В остальном «История кинематографа» мало заинтересовала Мартена; он предпочел бы более детальное описание технических приемов, а не перечисление фильмов, режиссеров и актеров.

Мартен отложил том и пошел на кухню. Подкрепившись, он решил, что пора, пожалуй, выглянуть на свет божий. Тем более что в связи с заметкой о Героно у него появились кое-какие идеи.

Прежде чем уйти, Мартен переложил деньги, оставленные Шано, в свой бумажник, проверил, как открывается замок незнакомой конструкции.

За этим занятием его застал сосед — он внезапно вышел из лифта и остановился у двери своей квартиры. Мартен на всякий случай поздоровался. Сосед — высокий человек с темно-русыми, чуть рыжеватыми волосами — помедлив, сказал: «Добрый день» и поинтересовался, что с замком.

— Все в порядке, — ответил Мартен. — Мне показалось, что заедает.

Сосед открыл свою дверь и спросил с нескрываемой иронией, не вышла ли Шано замуж.

— Не слыхал об этом, — осторожно отозвался Мартен.

Сосед кивнул и исчез за дверью.

Лифт вновь вызвал у Мартена неприятный приступ клаустрофобии, но глупо было сбегать по лестнице бог весть с какого этажа. Мартен спустился, неспешно прошел через сквер, по узкому пешеходному мостику миновал Форану и с интересом поглядел в сторону высокого здания, вокруг которого сновали люди в форме и автомобили с надписью «полиция» на гладких боках. Так и есть, угадал: мало того, что здание казенного вида, так вообще, оказывается, самый настоящий «казенный дом»!

В конце квартала он обратил внимание на киоск и спросил по-французски с неопределенным резким акцентом, нет ли карты города. Киоскер, с трудом подбирая французские слова, назвал цену и протянул карту; Мартен разменял бумажку в сто крон.

Найдя поблизости скамейку, он сел и неспешно разобрался в карте. До Алекс-парка предлагалось доехать на автобусе номер 27, но как попасть на этот автобус, Мартен понял плохо. Он обратился к прогуливающемуся у перекрестка полицейскому, опять-таки по-французски. Полицейский вежливо ответил ему и даже указал на приближающийся автобус и место его остановки. Мартен, поблагодарив, успел вскочить в автобус и еще раз уточнил у кондуктора, доедет ли он до Алекс-парка. Кондуктор подтвердил. Мартен выгреб из кармана мелочь и поинтересовался, сколько стоит проезд. Кондуктор взял с его ладони крону двадцать денье и выдал билет.

Мартен устроился на сиденье и, поглядывая то на карту, то в окно, стал сравнивать то, что видел, с тем, что было здесь в начале века.

Изменения были значительными. Там, где когда-то были пустыри и поляны, стояли дома; у реки, у Нового моста, куда прежде выезжали на пикники горожане, раскинулся огромный завод — «авиационных двигателей», прочел Мартен на карте.

Потом слева проплыла серо-розовая громада княжеского замка Геллон-Дамиан и начались чистенькие улочки Принц-Алекс-парка. Здесь изменений было куда меньше; глаз отдыхал на маленьких садиках и одноэтажных домах.

Мартен вышел на углу Меллер-Страт и Гаага-Страт; прошел квартал, свернул на улицу канцлера Хендрикса, где стоял дом, в котором он когда-то жил. Деревья изменили улицу: дома были старые, но выкрашенные в другие цвета; в остальном все осталось прежним.

У калитки бывшего его дома стояли две женщины; старшая закрывала калитку ключом, молодая держала в руках пухлую сумку. Старшая была в трауре.

— …Она поживет пока у тетушки Тины в Альта-Леве, — говорила младшая. — Здесь, в доме, жутковато одной в такое время…

Проходя мимо, Мартен глянул на медную табличку на калитке — «Акил Героно». Одновременно он заметил, как пожилая женщина передала ключи молодой, и та опустила их в карман. Мартен прошел еще немного и остановился у следующей калитки. В этом доме, несмотря на сгущающиеся сумерки, огня еще не зажигали; похоже, дома никого не было.

Мартен сделал вид, что звонит, а сам наблюдал за неспешно удаляющимися женщинами. Выждав несколько минут, он направился вслед за ними. Женщины шли к автобусной остановке; Мартен, заметив вдали на улице автобус, рассчитал скорость так, чтобы оказаться на остановке одновременно с ним.

Выходивший из автобуса старик нечаянно толкнул молодую женщину, та отшатнулась к Мартену, и Мартен ее любезно поддержал. Женщина извинилась. На своем испорченном французском Мартен спросил, не идет ли автобус к площади принцессы Виллеймы.

— Нет-нет, — поспешно ответила женщина, — вам надо в противоположном направлении.

— Спасибо, мадемуазель, — улыбнулся Мартен. Он сделал вид, что идет к другой остановке, но едва автобус тронулся, вернулся к калитке, на которой висела табличка «Акил Героно».

Ключи были уже у него; руки не потеряли прежней сноровки. Он отомкнул калитку и по мощенной камнем дорожке прошел к дому. Проходя мимо того места, где два дня — и много-много лет назад — с ним случилось нечто странное и страшное, он невольно глянул под ноги, но тут же взял себя в руки и прошагал мимо не останавливаясь.

Взбежав на крыльцо, Мартен отпер дверь и проскользнул в дом. Какое-то время он стоял, прижавшись спиной к двери и прислушиваясь. И в доме, и снаружи было тихо. Тогда Мартен аккуратно вытер ноги о половик и шагнул в прихожую.

И опять почувствовал себя странно. Прихожая была почти та же, даже мебель была похожа, но ясно чувствовалось, что это уже давно не дом Мартена Саба. Пахло травами, какими-то незнакомыми духами и чем-то вовсе непонятным.

Мартен прошел в комнату, которая много десятилетий назад была его кабинетом, пошарил у двери, зажег свет.

Здесь тоже мало что изменилось. Разве что прибавилось шкафов с книгами да исчезли громоздкий диван и огромное не очень удобное, но жутко дорогое кресло времен какого-то из Людовиков. Зато его большой рабочий стол со множеством потайных ящичков был на месте, и главное, — на месте был встроенный в стену сейф. Естественно, новые хозяева изменили комбинацию — дверь сейфа не открылась.

Но это было неважно — в комнате был еще один сейф, тайный; только панель, за которой он скрывался, была сейчас закрыта книжным шкафом. Мартен поднапрягся, попробовал сдвинуть шкаф — тяжеловато. Тогда он стопками выложил из него на пол книги и подналег снова. Шкаф подался и, скрипя и царапая ножками паркет, отодвинулся.

Мартен подошел к открывшейся стене и, чуток повозившись, снял одну из дубовых панелей. Внимательно присмотревшись, он увидел, что спичка, которую он оставлял как сигнальный знак, осталась на прежнем месте, правда, она совершенно заросла пылью, но это значило, что за все эти годы его тайник так и не был обнаружен.

Мартен набрал заветную комбинацию. Замок открылся, хотя механизм, судя по звуку, был тронут ржавчиной.

На верхней полке сейфа лежали сафьяновые футляры.

Мартен открыл один из них. В свете электрической люстры засияло бриллиантовое колье. Мартен пожалел, что не взял с собой сумки. Он глянул в нижнее отделение, где находился его личный «джентльменский набор». Саквояж стоял на месте. Вынув сверкающие никелем инструменты, Мартен переложил в саквояж футляры с драгоценностями и стопку бумаг из среднего отделения, закрыл сейф, где оставались теперь только инструменты, вернул на место панель и придвинул к стене шкаф. Книги в шкафу он расставил в прежнем порядке. Среди многих царапин на паркете ярко сияли четыре свежие. Мартен старательно затер их пылью. Напоследок он тщательно протер носовым платком все, к чему прикасался, еще раз осмотрелся, погасил свет и на ощупь вышел из дома, закрыв за собой дверь и калитку. На улице уже совсем стемнело, и Мартен не глядя бросил ключи в траву.

Не торопясь, он прошел до остановки, сел в автобус, идущий к центру, и сошел с него на бульваре Анны-Лотты.

Лифт, к замкнутости которого он, кажется, начал привыкать, поднял Мартена наверх; выйдя из лифта, он шагнул к двери, без всяких проблем вставил ключ в скважину, повернул его и, когда дверь приоткрылась, увидел, что в квартире горит свет.

— Это я, Мартен, — раздался из комнаты голос Шано.

Он вошел и закрыл за собой дверь. Оказалось, что Шано не одна; в комнате, развалясь на тахте, смотрел телевизор широкоплечий увалень в обычном для современности синем потертом костюме.

— Это Виллем, — представила увальня Шано.

Парень воззрился на Мартена с нескрываемым интересом. Мартен любезно кивнул, но парень не ответил.

— Тебе кофе? — спросила Шано.

— Я бы чего-нибудь съел, — отозвался Мартен. — Но можно и кофе.

— Хорошо, — кивнула Шано, скрываясь в кухне.

Мартен поставил саквояж в шкаф.

— Интересно бы знать, — произнес Виллем, — что это у тебя в баульчике…

— У вас есть право на обыск? — с холодной учтивостью спросил Мартен.

Виллем молча показал ему удостоверение.

— А, полицейский, — поднял на него глаза Мартен. — Возможно, я плохо знаю законы, но мне кажется, это не дает вам права шарить в моих вещах.

— Не дает, не дает, — послышался веселый голос Шано. — Пошли его к черту, Мартен! Но поговорить нам все-таки надо.

— А ты тоже из полиции? — спросил Мартен.

Шано появилась в дверях кухни и протянула ему визитную карточку:

— Ага, — удовлетворенно сказал Мартен, прочтя карточку. — Вчера, помнится, вы мне тоже давали карточку, только без таких уточнений.

Шано пожала плечами:

— Обстоятельства бывают разными. И что это ты перешел на «вы»? — удивилась она.

— Мадемуазель — сыщик, — заметил Мартен довольно ехидно. — А я, надо полагать, преступник, которого вы долго заманивали в расставленные сети.

— Никто тебя никуда не заманивал, — сказала Шано. — Но есть ряд вопросов, на которые ты должен ответить.

— Должен? — Мартен удивленно поднял брови.

— Да, — подтвердила Шано. — Иначе я умру от любопытства.

— Ты же сыщик, — ответил Мартен, улыбнувшись, — вот и расследуй!

— Проще узнать от тебя самого, — ответила Шано и вдруг, вспомнив: «Ах, кофе!», исчезла на кухне. Оттуда донесся ее голос, но Мартен не расслышал, что она сказала.

— Что ты говоришь? — спросил он, подходя к дверям кухни.

Шано уже сняла с плиты кофе и готовила бутерброды.

— Я говорю, что кое-что я все-таки расследовала. — Она достала чашки для кофе. — И пригласила сюда правнучку Акила Героно.

— Героно? — встрепенулся Мартен. — При чем здесь какой-то Героно?

Шано махнула рукой.

— Не притворяйся. Я же видела, как ты даже в лице переменился, когда прочитал некролог в газете, — сказала она. — Ну, а когда я узнала, что Акил Героно в молодости был знаком с неким Мартеном Саба…

Договорить она не успела. Мартен выскочил из кухни и в два прыжка оказался около шкафа, где стоял его саквояж, от которого только что отскочил Виллем.

— Я же тебе сказал, не лезь в саквояж! — грозно крикнул Мартен.

— Эй-эй, потише! — сказала, возникая в дверях кухни, Шано. — За стенкой Рыжий Долем живет. Не хватало еще, чтобы он здесь появился!

— Кто такой этот Рыжий Долем? — спросил Мартен.

— Инспектор Карс Долемгамель из отдела убийств, — ответил Виллем. — Незатмеваемая звезда Главного полицейского управления. — В его голосе слышались нотки откровенной завистливой неприязни, и Мартен, усмехнувшись, обернулся к Виллему:

— Своих же боишься?

Виллем не ответил.

Из кухни появилась Шано с подносом в руках. Она поставила его на низенький столик перед тахтой, а сама по-турецки села прямо на ковер, благо на ней сейчас тоже были джинсы.

Мартен присел на тахту. Оживленно зашевелился было и Виллем, но, потянувшись к кофейнику и обнаружив рядом с ним только две чашки, удивленно посмотрел на Шано.

— А тебе пора домой, дружочек, — ответила на его немой вопрос девушка, беря с подноса бутерброд с ветчиной. — Время за полночь, Нелли уже наверняка волнуется.

Виллем открыл было рот, чтобы возразить, но тут зазвонил телефон.

— О! — сказала Шано, будто ждала этого звонка. — Возьми-ка трубку.

Виллем повиновался.

— Да? — сказал он и надолго растерянно замолчал. Из трубки доносилось невнятное, но явно недовольное бормотание.

— Да… да… — несколько раз повторил в трубку смущенный Виллем, пытаясь прервать весьма неприятную, похоже, для него речь. — Не волнуйся, Нелли. Мы тут с Шано… работали… Что ты, что ты! Я как раз собирался тебе позвонить… Да… — еще раз повторил он. — Уже иду.

Он положил трубку и зло глянул на невозмутимо жующую бутерброд Шано.

— Лгун, — произнесла та с ехидной усмешкой; в глазах у нее так и прыгали веселые чертенята. Она передразнила: — «Не волнуйся, я как раз собирался позвонить, уже иду…»

Виллем резко встал из кресла, схватил свою куртку и решительно зашагал из комнаты. Но все-таки не выдержал. Уже из коридора донеслось раздраженное: «Ведьма! Ведь специально подстроила!», и дверь за ним громко захлопнулась.

Мартен и Шано переглянулись и, не выдержав, громко рассмеялись.

— Слушай, — выговорил сквозь смех Мартен. — А ты действительно подстроила?

— Ей-богу, нет, — давясь смехом, ответила Шано. — Случайно. Я сама чуть не поперхнулась, когда зазвонило… — она снова заразительно прыснула хохотом.

Это, казалось бы, совершенно незначительное происшествие что-то изменило в Мартене Саба. Простой смех, такой неожиданный и потому естественный, дал ему разрядку от свалившихся на него событий последних двух суток. Только сейчас, на мгновение забыв о том, что с ним случилось, он вдруг ощутил — не умом, а всем своим существом, — что он, Мартен Саба, в этом времени уже не пришелец из прошлого, а часть этого, пока еще странного, не совсем понятного, но уже его, Мартена Саба, мира.

Он все еще продолжал смеяться, но уже ощутил в себе это новое чувство. Так бывает, когда долго и нудно чем-то болеешь и вдруг в одно прекрасное утро просыпаешься совершенно здоровым: никакой болезни нет, есть воспоминание о ней; тело и душа помнят ее тяжесть, но теперь об этой тяжести уже можно говорить в прошедшем времени, можно даже посмеяться над ней.

Видимо, и Шано уловила эту перемену в своем странном знакомце.

Сочтя это добрым знаком, она живо вскочила с пола, сбегала на кухню и вернулась с бутылкой в одной руке и двумя пузатыми бокалами в другой.

— Я, конечно, не врач, — сообщила она, расставляя все это на столике, — но думаю, нам с тобой не помешает принять по рюмочке лекарства.

— Это точно, — приветствовал ее решение Мартен. — Только давай-ка вот так… — Он снял со стола поднос, коньяк и фужеры, поставил все это на пол перед усевшейся на ковре Шано и сам опустился по другую сторону.

— А то как-то неловко смотреть на даму сверху вниз, — объяснил он с чуть смущенной улыбкой.

— И то верно, — в тон ему согласилась Шано.

Она сама плеснула в фужеры коньяк.

Они одновременно подняли бокалы, улыбнулись друг другу, сдвинули их, на что стекло ответило легким тонким звоном, а лужицы янтарной жидкости на дне синхронно плеснулись, сверкнув чистыми искрами, и одновременно выпили.

— О! — Мартен одобрительно поднял брови: коньяк был куда лучше того, что он попробовал в баре «У Джо». «В самом начале этой новой жизни», — мелькнуло в голове.

— Еще? — предложила Шано, видя, что пациенту лекарство понравилось.

Мартен согласно кивнул.

— За начало века, — предложила Шано, когда они подняли бокалы.

Мартен согласился, и они пригубили за начало века.

— Неплохое, наверное, было времечко? — осторожно спросила Шано, опуская свой бокал.

Мартен чуть заметно пожал плечами:

— Время как время. Мне пока рано сравнивать. — Он еще раз пригубил коньяк и вдруг спросил, меняя тему: — Сколько сейчас зарабатывают сыщики вроде тебя?

— Не так чтобы много, — ответила Шано. — Вообще-то хватает, хотя жить в такой квартире мне не по карману.

— Это не твоя квартира?

— Нет, я здесь почти не живу. Агентство снимает ее… для некоторых нужд. — Она поглядела на Мартена и улыбнулась: — Не совсем то, что ты подумал. Например, для деловых встреч. Правда, это дорого, и при всех ее достоинствах нам придется от нее отказаться.

— Каких достоинствах? — поинтересовался Мартен.

— Центр города, — объяснила Шано, — престижный дом, подземный гараж, гарантия от воров… Наконец, соседство с Карсом Долемгамелем.

— А это-то здесь при чем? — удивился Мартен.

— Полезно, знаешь, быть к нему поближе, повертеться иногда на глазах. Я иногда общаюсь с не очень-то законопослушными гражданами. А он человек в полиции весьма влиятельный.

— Ты хорошо знакома с ним?

— Да, — ответила Шано. — И достаточно давно, хотя и не люблю об этом вспоминать.

— Скажи-ка, — переменил тему Мартен. — А этот Долемгамель не из тех ли Долемгамелей, что со Старой Голландской улицы?

— Из тех, — кивнула Шано. Она не удивилась этому вопросу: семейство Долемгамелей было одним из старейших и богатейших родов Северингии. И ответная реакция Мартена была вполне естественной.

— Все-таки мир переменился, — покачал он головой. — Долемгамель — в полиции! Скажи еще, что принц-наследник женат на актрисе…

— Ну, до этого еще не дошло, — засмеялась Шано. — Но никто не удивится, если так и произойдет. Насколько я знаю молодого принца, — добавила она не без кокетства, — он свойский парень.

— Ты знакома с принцем? — Мартен был поражен.

— Мы с ним в одном стрелковом клубе и оба входим в сборную страны, — объяснила Шано, довольная произведенным эффектом. — Я, правда, во втором составе — мне европейская слава без надобности.

— Любишь стрелять?

— Должно же быть у человека какое-нибудь развлечение.

— Пистолет — развлечение?

— А ты думал, он мне для дела нужен? — усмехнулась Шано.

Мартен внимательно посмотрел на нее.

— Да-да, я заметила, что ты уже успел познакомиться с моими вещами.

Мартен пожал плечами и плеснул в опустевшие фужеры еще коньяку.

Шано едва пригубила и больше пить не стала; Мартен выпил медленно, смакуя вкус напитка, задумчиво повертел в руках пустой бокал.

— Хочешь — наливай еще, — подбодрила его Шано. — На меня не смотри.

— Нет, — решительно сказал Мартен. Он отставил в сторону пустой бокал, встал и подошел к шкафу. Порылся в саквояже и протянул Шано пачку каких-то бумаг.

— Посмотри, это можно как-нибудь использовать?

Шано просмотрела; это были ценные бумаги — старые, начала века.

— Я вообще-то не специалист, — проговорила она задумчиво, — но кое-что, думаю, за это выручить можно… Попробую-ка поглядеть в сети, — сказала она, вставая.

— Сейчас, наверное, уже поздно, — выразил осторожное сомнение Мартен. — Я имел в виду на будущее…

— Ты что, спать собрался? — удивилась Шано. — Разве ты забыл: мы ждем в гости правнучку Героно.

— Ты думаешь, она придет? Время уже не для визитов. Может…

Договорить ему помешал звонок, донесшийся из коридора.

— А вот и она, — сказала Шано, легко вскакивая.

— Не слишком ли много совпадений для одного вечера? — отозвался Мартен, покосившись на девушку. — Может, ты и вправду ведьма?

— За себя не скажу, — отозвалась Шано, — а вот она точно ведьма. Да еще с дипломом.

Она вышла в коридор, откуда донеслось ее: «да?», и после короткой паузы, будто она выслушала ответ по телефону, «открываю».

— Это она, — сообщила Шано, вернувшись.

— А разве это был не звонок в дверь? — спросил Мартен.

— Нет, это домофон. Ну такой телефон: по нему звонишь, а хозяева разрешают войти, — объяснила Шано и, поглядев на поднос, все еще стоящий на полу, сказала: — Давай-ка я поставлю еще кофе. А ты тут приберись.

Она подхватила кофейник и убежала на кухню. Мартен вернул поднос на столик, поставил туда же коньяк и бокалы. В бутылке оставалось чуть меньше половины; он налил себе на самое донышко и выцедил напиток, размышляя, а чего он, собственно, ждет от встречи с правнучкой человека, отправившего его на много лет вперед? Разъяснений? — они ему, пожалуй, ни к чему. Оправданий? — в чем? Оправдываться должен был бы ее прадед, а он уже мертв. Вот если бы Мартен очнулся от своего забытья на пару дней или недель раньше… Тут бы этому ученику аптекаря не сдобровать! «На пару дней или недель? — подумал Мартен. — Но ведь очнулся-то я как раз в день его смерти. И вряд ли это простое совпадение».

В дверь позвонили спустя минуту.

— Открой! — крикнула Шано из кухни. — Я сейчас иду.

Мартен пошел открывать. И сразу узнал стоящую перед дверью девушку.

— Сузи! — невольно вырвалось у него.

Но тут же все понял. Девушка, стоявшая сейчас перед ним, только с первого взгляда напоминала Сузи Лагерлилиан: такая же светловолосая и синеглазая, она была выше ростом, чуть пополнее и немного старше той Сузи, которую он знал когда-то.

— Извините, мадемуазель, я ошибся, — растерянно произнес он.

— Ошиблись? — тоже, казалось, растерялась девушка. — Но меня действительно зовут Сузи. Сузи Героно. Может быть, это я ошиблась? Меня пригласила сюда некая мадемуазель Шевальер…

— Нет, вы не ошиблись, — сказала появившаяся в дверях Шано, оттесняя Мартена. — Я и есть мадемуазель Шевальер, Шано Шевальер. А это господин Мартен Саба. Проходите, мы вас давно ждем.

— Спасибо, — ответила Сузи, перешагивая через порог. Обе девушки прошли в комнату, оставив Мартена запирать дверь.

Когда он вернулся, Сузи объясняла причину своего опоздания:

— Я сейчас у подруги живу, за городом, в замке Альта-Леве. Там моя дочь. Нельзя же оставлять ребенка в доме, где только что кто-то умер. А я задержалась в городе… по делам. И вот приехала и узнала, что звонила тетушка Мадлен и передала, будто вы срочно разыскиваете меня, и это касается моего деда…

— Прадеда, — поправила Шано.

— Да, прадеда, конечно, — согласилась Сузи, поглядев на нее. — И я решила не откладывать визит сюда. Тем более вы сами настаивали, чтобы я связалась с вами в любое время.

— Посреди ночи — из Альта-Леве? — подвела итог Шано. — Значит, вы сочли мое приглашение важным и, полагаю, догадываетесь, по какому делу я вас позвала?

— Возможно, — несколько резко ответила Сузи. — Но я хотела бы услышать об этом от вас.

— Мартен, — обернулась Шано ко все еще стоящему в дверях квартиранту. — Ты ничего не хочешь сказать мадемуазель Героно?

— Хочу, — ответил Мартен.

Однако прежде, чем начать разговор, он прошел в комнату и сел в кресло.

— Мадемуазель, — обратился он к Сузи. — Не была ли вашей прабабушкой Сузи Лагерлилиан?

— Да-а, — протянула Сузи. — Она была женой Акила Героно, моего прадеда.

— За два дня до моей свадьбы с Сузи Лагерлилиан, — твердо сказал Мартен, — ваш прадед — как я теперь понимаю, — чтобы заполучить вашу прабабушку, избавился от меня с помощью колдовства.

Сузи удивленно уставилась на него и вдруг расхохоталась. Мартен вздрогнул. В ее смехе чувствовалась накатывающаяся на девушку истерика.

Выручила Шано. Она шагнула к столу, налила почти полный бокал коньяку и ткнула его в руки Сузи.

— Пей! — приказала она.

Сузи выпила коньяк большими глотками, не чувствуя, что она пьет. Ее сразу отпустило. Шано усадила гостью на тахту и стала успокаивать.

— Извините, — наконец произнесла Сузи. — Извините. Я могла бы и сразу догадаться… Я и догадалась, но не поверила… Значит, это вы, — она посмотрела на Мартена.

— Что значит «вы»? — нервно переспросил Мартен. — Выразитесь, пожалуйста, яснее.

Но вместо объяснений Сузи потребовала:

— Встаньте! — Мартен повиновался.

— И вы, Шано, встаньте рядом… А теперь — посмотрите на свои тени!

— О боже! — воскликнула Шано.

Мартен опустил глаза. Рядом с плотной четко очерченной тенью Шано его тень казалась серой и размытой, будто тело Мартена было полупрозрачным.

— «Тень твою беру себе. А ты тенью рассыпься», — пробормотал Мартен завороженно.

— Вы знаете эти слова? — встрепенулась Сузи.

— Да, — кивнул Мартен. — Ваш прадед сказал их… тогда.

— Значит, это точно вы, — произнесла Сузи.

— Постойте, постойте, — вмешалась Шано. — Выходит, ваш прадед действительно заколдовал Мартена в тысяча девятьсот одиннадцатом году?

Сузи кивнула.

— И когда он умер, его колдовство исчезло, потеряло силу?

— Если бы так! — горько воскликнула Сузи. Она поглядела Мартену в глаза и сказала: — Завтра вы станете призраком… Это вас опасался дед. Он мне говорил, что из-за глупости, которую он совершил в молодости, после его смерти должен появиться призрак, который будет угрожать смертью его потомкам. Я не верила, посмеивалась над ним… А оказалось вот как.

— Но я не призрак! — возмутился Мартен.

— Пока — нет, — согласилась Сузи и продолжила: — В завещании деда было письмо для меня, где он оставил инструкции на тот случай, если удастся найти вас до его похорон. — Сузи подтянула к себе сумочку и, достав из нее конверт, протянула его Мартену. Пока тот читал, она вздохнула и задумчиво продолжала: — А я-то, с тех пор как стала кое-что понимать в колдовстве, все гадала: откуда у деда такая огромная сила? А он, оказывается, чужую тень украл…

— А что дает чужая тень? — спросила Шано — скорее автоматически: внимание ее было приковано к письму, которое читал Мартен.

— Чужая тень — это чужая жизнь, — философски произнесла Сузи. — С помощью чужой тени можно совершить очень многое. Только расплачиваться за кражу тени приходится потомкам.

— Вам? — оторвался от чтения Мартен.

— Мне, — ответила Сузи, — моей дочке, всем потомкам Акила Героно до седьмого колена.

— Дикость какая-то! — вырвалось у Шано.

— Дикость, — согласилась Сузи.

— Но чего же мы тогда сидим? Надо же, наверное, что-то делать!

— Успокойся, — остудил ее Мартен. — До утра мы все равно ничего сделать не сможем.

— Почему? — удивилась Шано.

— На, почитай, — Мартен протянул ей письмо.

Шано вырвала у него из рук мелко исписанный лист и стала читать.

Письмо было пространное, во многом непонятное из-за обилия специфических, видимо, чисто магических терминов и значков, но Шано по давней привычке выделила для себя главное. А главное сейчас заключалось в следующем: оказывается, чтобы спасти Мартена от превращения в призрак, а Сузи и ее родных от смертельной опасности, необходимо было в первую очередь разыскать предметы, с помощью которых Героно лишил Мартена тени. «Что это было?» — быстро спросила Шано, оторвавшись от письма. «Два деревянных… шипа, что ли, — ответил Мартен. — Одним он пригвоздил мою тень, вторым отсек ее…» — «Ага», — кивнула Шано и вернулась к письму.

Амулеты эти были зарыты Акилом сразу же после совершения колдовства в саду дома семьи Лагерлилиан в присутствии бабушки Сузи, ведьмы, которая, собственно, и подбила молодого Героно на этот шаг, чтобы избавить свою внучку от сомнительного, на ее взгляд, замужества. Старого дома уже не существовало. На его месте сейчас раскинулся так называемый Спорный пустырь, неподалеку от которого и располагался бар «У Джо», тот, где Шано повстречала Мартена. Акил достаточно точно описал место. Почему он сам не откопал амулеты, Шано не поняла; уловила только, что это как-то связано со старухой-ведьмой, которая вроде бы обещала Героно свою помощь, да так вскоре и умерла, не раскрыв секрета. Так что, возможно, Акил Героно стал таким сведущим в колдовстве как раз из-за того, что сам попытался раскрыть унесенный старухой в могилу секрет и избавить своих детей от накликанного проклятия.

Амулеты надо было сложить крестом на груди покойника, положить сверху камень и произнести: «Возьми, колдун, кремень, отдай мою тень». Это должен был сделать Мартен. А торопиться не стоило, потому что взять эти самые шипы-амулеты возможно было только после восхода солнца и до его заката.

Шано посмотрела на часы. До рассвета оставалось еще по крайней мере два часа.

— Ну что же, — констатировала Шано, возвращая письмо Сузи. — Дело ясное. Время у нас еще есть, поэтому предлагаю как следует подкрепиться и спокойно обсудить проблему. Идет?

— Идет, — первый раз за все время улыбнулась Сузи.

— Пожалуй, — согласился Мартен, вздохнув.

— Тогда пойду опять готовить кофе, — сказала Шано. — Вы мне поможете, Сузи? Надо бы еще что-нибудь приготовить вместо этих бутербродов.

— Конечно, — живо откликнулась внучка колдуна. — Давайте-ка я возьму поднос…

На кладбище они успели вовремя. Мартен и Шано остались стоять у ограды, а Сузи подошла к небольшой группке, человек пять, пожилых людей, стоящих у открытой могилы. Видимо, церемония уже закончилась, и у гроба остались только родственники. Самого гроба видно не было — его уже, наверное, опустили в могилу; не было видно и священника, тоже, наверное, удалившегося, исполнив обряд. «А может, его и не было, — подумал Мартен. — Ведь наверняка в городе знали, что Героно колдун». Впрочем, тогда его просто не похоронили бы на этом кладбище. Ведь это тоже, как выразилась бы Шано, «престижный адрес». Мартен грустно усмехнулся и вдруг подумал, что где-то здесь должна была быть и его могила, ведь он тоже был не из последних людей города и страны.

Могла бы быть… Если бы не Акил Героно.

Мартен поправил на плече сумку Шано, в ней находились два потемневших от старости деревянных шипа — те самые орудия, благодаря которым он, живой и здоровый, стоит сейчас здесь, а не лежит под одним из этих каменных надгробий, — и увесистый кусок кремня, необходимый для того, чтобы окончательно уничтожить колдовство.

…На пустырь они приехали, едва рассвело; по дороге Шано хотела заехать к себе в агентство, чтобы взять лопатку, но Сузи сказала, что в этом нет необходимости — лопатка у нее с собой. «А-а, — догадалась Шано, — так вот по каким делам ты допоздна задержалась в Корисе!» — «Да, — подтвердила Сузи, — я искала амулеты». Оставив «ситроен» Сузи на обочине, они долго ходили по пустырю, примерно там, где, как помнил Мартен, он очнулся «в этой жизни». Сузи велела ему скрестить руки и, держа их около земли на уровне коленей, искать место, где ладоням станет холодно, а сама она медленно водила вокруг прутом, зажатым в ладонях, как это во все века делали лозоходцы в поисках подземных вод. Шано, не мешая им, тоже бродила вокруг, вроде бы просто так, но время от времени то замирая на месте, то что-то высматривая в траве.

Повезло Мартену. Он, как и говорила Сузи, вдруг ощутил в ладонях отчетливый холод, исходящий из земли; повел еще раз руками — холод вновь пронзил ладони. «Здесь!» — крикнул он девушкам. Подбежавшая первой Сузи схватила лопатку и вонзила ее в дерн. Вскоре под лезвием что-то заскрежетало. Они вместе расчистили небольшую гранитную плиту — не больше полуметра в диагонали, и когда Мартен поддел ее и отвалил в сторону, Сузи достала из ямы темный сверток, обернутый полуистлевшим кожаным лоскутом, схваченным совсем уже сгнившей бечевкой. Когда Сузи размотала кожу, под ней оказался кусок плотной шелковой ткани, а в нем — два шипа, перевязанные крест-накрест красным шелковым шнурком с кисточками. Те самые, что лежали сейчас в сумке у Мартена…

Из задумчивости его вывел голос Шано.

— Пойдем, они ушли, — сказала Шано.

У могилы действительно уже никого не было. Только одинокая фигурка Сузи стояла на краю ямы.

— Может, подождем? — сказал Мартен, догоняя Шано. — Пусть попрощается…

— Потом попрощается, — буркнула Шано, не сбавляя шага. — Ей сейчас о себе и о дочке думать надо.

Подойдя к могиле, Шано и Мартен все же немного помолчали, глядя на гроб с телом Акила Героно. На его лакированной крышке были видны россыпи земли, которую по горсти бросали родственники и друзья, и эти трогательные комочки вдруг примирили Мартена с Акилом Героно. «Может, я не прав, — подумалось ему. — Может, он всю свою жизнь искупал зло, которое причинил мне? Да и зло ли это? Ведь в конце концов все, что ни случается, случается к лучшему».

— Что теперь? — спросила Шано, стоя на краю могилы.

— Надо открыть гроб и положить на его грудь крест и камень, — тихо ответила Сузи.

Мартен посмотрел вниз.

— Это надо сделать вам, Мартен, — сказала Сузи.

Он вздохнул и, приноровившись, чтобы не наступить на гроб, неловко спустился в яму. Тут было влажно. Мартен невольно поежился. Он не был сентиментален и видел на своем веку не одного покойника, но то, что предстояло, было крайне ему неприятно и даже казалось кощунством. Но сейчас от этого зависела не только его жизнь, но и жизнь девушки, которая могла бы быть его правнучкой, и ее дочери, и еще многих людей, которые даже не подозревали об опасности.

Он завозился, открывая крышку гроба. Комочки, недовольно шурша, скатились на землю.

— Помочь? — деловито спросила Шано сверху.

— Не надо, — Мартен приподнял крышку, с любопытством глянул в пожелтевшее ссохшееся лицо старика. «Господи, что делает с нами время», — подумал он.

Сузи протянула сверху крест.

— Кладите обеими руками, — предупредила она. — Обязательно обеими руками, понятно?

Мартен кивнул и взял крест. Положил крест покойнику на грудь, чуть выше аккуратно сложенных сухих ручек, и разогнулся, чтобы взять булыжник. Не было ни жутко, ни противно, даже страшно не было — Мартен просто выполнял необходимые действия.

— Теперь положите камень на крест и скажите: «Возьми, колдун, кремень, отдай мне мою тень» — три раза скажите, пока держите руки на камне, а камень на кресте.

— Тоже двумя руками за камень держаться? — уточнил Мартен.

— Да, да, обязательно!

И когда он исполнил все, когда были произнесены слова и Мартен выпрямил затекшую спину, вот тогда ему стало по-настоящему страшно: ему показалось вдруг, будто резкий порыв холодного ветра пронесся над ним, над могилой, над всем кладбищем, жиденькие волосы на голове мертвеца колыхнулись, и Мартен резко отшатнулся к земляной стене…

Но ничего не произошло. Мертвец не открыл глаза, не восстал из гроба; наоборот, показалось, что он даже как-то осел в нем, усох за один миг: скулы заострились, глазные яблоки под веками стали более отчетливо выпуклыми, а чинно сложенные руки превратились в куриные лапки, словно мертвый Акил Героно опал сам с себя.

И Мартен не мог бы поручиться, что это ему не показалось, что это не игра света и тени от набежавшего облака.

Мартен сглотнул.

— Все? — задрав голову, спросил он.

— Все, — тихо ответила Сузи.

Дрожащими руками Мартен с облегчением опустил на место крышку гроба, закрыл замки и разогнулся.

Сверху на него смотрели четверо: Сузи, Шано и двое могильщиков.

Могильщики молчали. Их, похоже, не очень интересовало нарушение обычаев и ритуалов — лишь бы хорошо заплатили.

Сузи протянула руку и с помощью могильщиков помогла Мартену выбраться из ямы. Мартен отошел на несколько шагов и сел на скамейку у недалекого надгробия. Ноги его подкашивались, руки мелко дрожали, и вообще он чувствовал себя не самым лучшим образом.

Подошел один из могильщиков, присел рядом, протянул початую бутылку. Мартен хлебнул прямо из горлышка дешевой анисовой водки.

— Старичок-то, верно говорят, колдуном был? — тихо осведомился могильщик.

Мартен кивнул.

— А он, того, беспокоить не будет? — продолжал могильщик.

Мартен пожал плечами.

— У нее спроси, — махнул он в сторону Сузи. — Я не знаю.

Он опустил взгляд и увидел свою тень.

Она и тень могильщика лежали рядом, одинаково вытянутые к открытой могиле, одинаково обрывающиеся возле ее края, одинаково черные, четкие.

Подошла Шано, вынула из его окаменевшей руки бутылку и тоже отхлебнула.

— Вот так и начинаешь верить в чертовщину, — сказала она могильщику.

Тот молча с ней согласился.

Сузи стояла над могилой прадеда и беззвучно шевелила губами. Потом нагнулась, зачерпнула горсть земли и бросила на крышку гроба.

Мартен отвернулся и перевел взгляд на надгробие, у которого сидел.

— Боже мой, Сузи, — прошептал Мартен.

Сузи Героно услышала и подошла.

— Двадцать пять лет… — выговорил Мартен, умерла совсем молодой… От чего?

— От испанки, — тихо ответила Сузи.

— От испанки? Что такое — испанка?

— Грипп, инфлюэнца, — объяснила Сузи.

— Боже мой, Сузи… — он обращался не к той, что стояла рядом, а к той, которая стала уже младше своей правнучки.

— Пойдем, — Шано потянула за руку Сузи и кивнула могильщикам.

Те деликатно отошли в сторону; первый что-то тихо шептал второму; второй могильщик молча глядел на предстоящую работу.

— Пойдем, — повторила Шано. — Оставим его одного. Для него только что умерла невеста.

Вместе они вернулись в квартиру Шано. У дверей подъезда их поджидал Виллем Хорн. Заметив выходящих из машины девушек и Мартена, он жизнерадостно атаковал их:

— О! Где вы пропадали? Я вас целый час дожидаюсь, я тут такую штуку отыскал…

Но Шано пресекла его излияния:

— Утихни, Виллем, а то прогоню к чертовой матери.

Виллем незамедлительно утих. К чертовой матери ему не хотелось, а кроме того, его одолевало любопытство, тем более жгучее, что в компании появился новый симпатичный персонаж. Он догадался, что это и есть правнучка Акила Героно, и понял, что сможет услышать много чего любопытного.

Поэтому Виллем вел себя очень тихо. Тихо — хотя его, вообще-то, не приглашали — поднялся вместе со всеми в лифте, очень тихо вошел в квартиру, вежливо пропустив вперед дам и даже Мартена, а потом беззвучно прикрыл дверь. Молча он сидел в уголке, пока Шано и новый симпатичный персонаж, скупо переговариваясь, накрыли все тот же низенький столик у дивана, а Мартен тем временем стоял на балконе, облокотясь на перила и мрачно глядя куда-то в сторону Фораны. Виллем вел себя так тихо, что о нем почти забыли, и если бы он не напомнил о себе легким покашливанием, Мартен, пожалуй, и не налил бы ему старого больянского, когда они уселись за стол.

Выпили молча, молча закусили.

Наконец Шано прервала молчание.

— Что вы, в самом деле! — сказала она неожиданно громко. — Сидите как… Как на похоронах. Не обижайся, Сузи, я не это имела в виду. Но ведь нам все удалось, черт подери! Все получилось! Тебе радоваться надо! И тебе, Мартен!

— Да, — согласилась Сузи. — Наверное, ты права. Я тоже так думаю. Просто я устала.

— Я подвезу тебя, — сказала Шано.

— В Альта-Леве? Это далеко. Не стоит, поеду автобусом. Можно, машина несколько дней постоит здесь?

— Конечно, — сказала Шано. — Я предупрежу швейцара. Все равно бокс в гараже свободен.

Мартен, до того сидевший в глубокой задумчивости, покачал головой, как будто отгоняя невеселые мысли.

— Странно чувствую себя, — сказал он. — Не то спящий проснулся, не то машина времени сработала. — Мартен со смущенной ухмылкой развел руками. — Надо начинать жизнь сначала.

— Надеюсь, законопослушную жизнь? — осмелев, ввернул Виллем.

— Помолчал бы уж, — быстро осадила его Шано. — А то дождешься — донесу в дисциплинарную комиссию. Кто здесь регулярно совершает должностные преступления? А если серьезно, Мартен, я тебе как юрист советую по крайней мере первое время держаться в рамках закона. Пока не привыкнешь.

— Кстати, а каковы сейчас законы насчет кладов? — спросил Мартен, странно усмехнувшись.

— Клад — собственность нашедшего и хозяина владения, на территории которого найден, в равной доле, — сказала Шано. — Только налоги надо уплатить.

— Налоги жуткие, — печально произнес Виллем, как будто он сам нашел клад, а государство его безжалостно ободрало.

— Кому принадлежит дом в Алекс-парке? — повернулся Мартен к Сузи.

— Мне, — сказала Сузи. — Дед… прадед подарил мне его шесть лет назад с условием, что буду за ним ухаживать до самой своей смерти, — она чуть усмехнулась. — Дядюшка Рене и тетка Сесиль до сих пор в жуткой обиде. Они полагали, дом перейдет к ним.

— Что ж, предлагаю вам половинную долю, — сказал Мартен. — Все эти годы в месте, не известном вашему прадеду, лежали спрятанные мною ценности.

— А с чего это вы прятали ценности в нашем доме? — изумилась Сузи.

— А с чего это Акил Героно стал жить в моем доме? — в тон ей ответил Мартен.

— Этот дом — приданое прабабушки.

— Значит, она получила дом по моему завещанию, — сказал Мартен. — А когда дом принадлежал мне, я положил в тайник кое-какие вещи, и теперь, полагаю, они мои… и ваши.

— Если уж на то пошло, то и дом, и клад принадлежат вам, — нахмурившись, проговорила Сузи.

Мартен покачал головой:

— Я не собираюсь объяснять всему свету, каким образом я так хорошо сохранился с тысяча девятьсот одиннадцатого года. Дом юридически принадлежит вам — ну и бог с ним, мне он уже все равно чужой. Я достаточно молод, чтобы заработать еще не на один дом. Но мне нужен стартовый капитал… Хотя бы для того, чтобы заплатить долг Шано. Кстати, ты обещала выписать счет.

— Непременно, — кивнула Шано. — Завтра представлю.

— Я бы хотел снять эту квартиру до конца месяца.

— Учту, — сказала Шано. — А помощь в извлечении клада не нужна? Обожаю искать клады!

Мартен встал, достал из шкафа саквояж и сказал:

— Клад уже здесь.

— Эти бумажки? — разочарованно протянула Шано.

Вместо ответа Мартен стал выкладывать на столик футляры с драгоценностями. Шано открыла один и присвистнула.

— Ни-че-го себе. Действительно — клад.

Сузи почти равнодушно открывала футляр за футляром.

— Так эти побрякушки, наверное, в розыске с одиннадцатого года, — с надеждой протянул Виллем, глядя на драгоценности жадным взглядом.

Мартен постучал пальцем по одному из сложенных вчетверо листков бумаги, которые лежали в каждом футляре:

— Все честно куплено у Бертена Герца. А это — чеки.

Шано развернула листок и даже присвистывать не стала, покачала головой.

— Герц? Это теперь «Лаворель-Денвиль»? — спросила она, задумчиво почесав в затылке. — Я даже не знаю, у кого проконсультироваться по этому вопросу. Ладно, спрошу у господина Мюллера. Давайте составим опись, — сказала она Мартену. — А ты, Виллем, пока подумай, как без шума внести Мартена в полицейский компьютер.

Это только считается, что Северингия — свободная страна; практически же здесь невозможно оказаться вне поля зрения полиции: нет северингийца, который не имел бы в кармане водительских прав или заграничного паспорта, или листка социального учета, или военного билета — а наличие любого этого документа означает, что его обладатель числится в электронной картотеке Главного полицейского управления. Рано или поздно перед Мартеном встанет необходимость получения документов, а Виллем за соответствующую мзду мог подготовить для этого почву безукоризненно.

Шано вывела опись на принтер и сложила футляры обратно в саквояж. Туда же последовали ценные бумаги, на которые была составлена отдельная опись. Несколько секунд она критически рассматривала саквояж, потом, в свою очередь, засунула его в свою объемистую сумку. Призадумалась на минутку, подтянула к себе телефон, набрала номер:

— Алло, сосед! — Ей ответили что-то, она рассмеялась. — Нет, а что? Ну-ну, а сам-то?.. Ага, нужен. Ты можешь прямо сейчас уделить мне полчаса своего времени? Нет, не спрашивай… Да… Да… Я сейчас выйду.

Она положила трубку и объявила:

— В соседнем доме есть отделение «Банк вад-Корис». Сниму там сейф и оставлю на хранение саквояж.

— А звонила кому? — ревниво спросил Виллем.

— А тебе что за дело? — отрезала Шано. Она оглянулась на Мартена. — Позвоню из банка, тогда можешь отпустить Виллема.

— Ты что, мне не веришь? — патетически воскликнул оскорбленный до глубины души Виллем. — За кого ты меня…

— Ладно, — сказала, не обращая внимания на этот вопль оскорбленной души, Шано, — можешь и сейчас его выставить. Только, чур, я не виновата, если меня обворуют по дороге в банк. Знаешь, спокойнее, когда все заинтересованные лица в поле зрения. Пока!

Она повесила сумку на плечо, прижала локтем к боку, потом передумала, взяла сумку в охапку. Мартен открыл ей дверь. Одновременно открылась дверь соседа — давешний рыжеватый парень вышел за порог и приветливо улыбнулся Шано и Мартену.

— Мартен — это Карс Долемгамель, Карс — это Мартен Саба, — быстро представила их друг другу Шано и направилась к лифту. Карс кивнул Мартену и последовал за ней.

Мартен закрыл дверь и прислонился к ней спиной — постоять, подумать. Из прихожей ему был виден профиль Сузи, устало откинувшейся в кресле; по полу беспокойно перемещалась туда и сюда тень обиженного Виллема.

«Бедняга. Переживает, — подумал Мартен. — Что это Шано на него набросилась? Безвредный тип».

Потом он подумал, что скоро Шано позвонит, сообщит, что бриллианты благополучно доставлены в банк.

И что вот и закончилась первая жизнь Мартена.

И началась вторая.