ФАНТАСТИКА


Александр Казанцев Мариан Сиянин
КОЛОДЕЦ ЛОТОСА


Фантастический рассказ

Рис. Б. Лаврова


Археолог Детрие стоял на берегу Нила и кого-то ждал, любуясь панорамой раскопок. Кожа его от загара так потемнела, что, не будь на нем светлого клетчатого костюма и пробкового шлема, его вряд ли приняли бы за европейца. Впрочем, холеные черные усы делали его похожим на Мопассана. Непринужденность гасконца и знание местных языков позволяли ему быстро сходиться здесь с людьми. Особенно помогало знание арабского и языка, на котором говорили феллахи, сходного с языком древнейших надписей.

Трудно ладить было лишь с турками. Кичливый паша, от которого зависело разрешение на раскопки в Гелиополисе, неимоверно тянул, потчуя Детрие черным кофе, сносно болтая по-французски и выпытывая у археолога подробности парижской жизни. Паша не преминул похвалиться, что знает наизусть весь Коран, хотя и не понимает ни одного арабского слова. Это, впрочем, не мешает ему править арабами. В душе паша, конечно, презирал неверных гяуров за их интерес к развалившимся капищам старой ложной веры, но обещал европейцу, обещал… Разрешение на раскопки было получено лишь после того, как немалая часть банковской ссуды, выхлопотанной парижским другом археолога графом де Лейе, перекочевала в карман толстого паши. Таковы уж были нравы сановников Оттоманской империи, во владениях которой скрещивались интересы надменных англичан и алчных немецких коммерсантов.

Детрие мало интересовался этим соперничеством. Как истого ученого, его больше волновала былая борьба фараонов и жрецов бога Ра, древнейший храм которого ему удалось раскопать. 1912 год был отмечен этим выдающимся достижением археологии.

Храм был огромен. Казалось, кто-то намеренно насыпал целый холм, чтобы скрыть в нем четырехугольные колонны и сложенные из каменных плит стены с бесценными для науки надписями. Но сохранил для потомков творение древнеегипетского зодчества не разум, а забвение и ветры пустыни.

Археолога Детрие заинтересовали некоторые надписи, оказавшиеся математическими загадками. Об одной из них и написал Детрие в Париж своему другу, математику, пообещавшему приехать к месту раскопок.

Его и ждал сейчас Детрие. Но меньше всего ожидал он увидеть всадника в белом бурнусе на арабском скакуне в сопровождении местного проводника в таком же одеянии.

Впрочем, не графа ли де Лейе можно было встретить весьма экстравагантно одетым в Булонском лесу во время верховых прогулок? То он щеголял в турецкой феске, то в индийском тюрбане, то еще в каком-нибудь немыслимом наряде. Ведь он прослыл чудаковатым человеком, который сменил блеск парижских салонов на мир математических формул. Кстати, в этом он был не так уж одинок, достаточно вспомнить юного герцога де Бройля, впоследствии ставшего виднейшим физиком (волны де Бройля!).

Детрие и граф де Лейе подружились в Сорбонне. Разные научные интересы не отдаляли, а скорее даже сближали их. Они частенько гуляли по бульвару Сен-Мишель, встречались на студенческих пирушках, пили вино, веселились, подолгу беседовали о серьезных вещах.

Граф осадил коня и ловко соскочил на землю, восхитив этим проводника, подхватившего поводья. Друзья обнялись и направились к раскопкам.

— Тебе придется все объяснять мне, как в лицее, — говорил граф, шагая рядом с Детрие в своем развевающемся на ветру бурнусе. Его тонкое бледное лицо, так не вязавшееся с восточным одеянием, было возбуждено.

— Раскопки ведутся на месте одного из древнейших городов Египта, — методично начал археолог. — Гелиополис — город Солнца. В древности его называли Ону или Ей-н-Ра. Здесь был центр религиозного культа бога Ра, победителя богов, который «пожирал их внутренности вместе с их чарами». Так возвещают древние надписи. «Он варит кушанье в котлах своих вечерних… Их великие идут на его утренний стол, их средние идут на его вечерний стол, их малые идут на его ночной стол…» — декламировал цитаты археолог.

— Прожорливый был бог! — рассмеялся граф.

— Эти религиозные сказания отражают не только то, что Солнце, всходя над горизонтом, «пожирает» звезды, но и, пожалуй, реальные события древности.

— Битву богов с титанами?

— Нет. Воевали между собой не столько сами боги, сколько поклонявшиеся им жрецы. С жрецами бога Ра всегда соперничали жрецы бога Тота Носатого, которого изображали с головой ибиса. Сыном его считался фараон Тутмос I. Любопытно, граф, что наследование престола у египтян шло по женской линии, как пережиток матриархата.

— По своей невежественности, — ответил де Лейе, — я слышал лишь о двух египетских царицах — Нефертити и Клеопатре.

— Была и другая, как раз дочь Тутмоса I, быть может, даже более прекрасная, чем прославленные красавицы, которых мы упомянули. Однако Клеопатра, как известно, была гречанкой. Нефертити же не правила страной — она была лишь женой фараона Эхнатона. А вот жившая много раньше Хатшепсут была единовластной правительницей, женщиной-фараоном, едва ли не единственной за всю историю Египта.

— Постой, постой! Не о ней ли говорят как об ослепительной красавице?

— Видимо, о ней.

— Как же она воцарилась? Как королева красоты?

Археолог не принял шутку друга.

— Сказалась матриархальная традиция наследования престола, который передавался не сыну, а дочери фараона. И чтобы стать фараоном, его сын должен был жениться на собственной сестре, которая уступала ему трон.

Графу оставалось лишь высоко поднятыми бровями выражать свое изумление столь странными обычаями.

— Хатшепсут, — продолжал археолог, — дочь Тутмоса I, раздвинувшего границы своего царства Та-Кем за третьи пороги до страны Куш и доходившего до Сирии, до Евфрата. Она наследовала от отца власть и передала ее по традиции своему супругу и брату Тутмосу II. Он был болезнен и царствовал лишь три года. А вот после его смерти Хатшепсут не пожелала передать при жизни власть фараона своей дочери и ее юному мужу, впоследствии Тутмосу III. За двадцать лет своего царствования опа прославилась как мудрая правительница и тонкая ценительница искусства.

— Так это про нее говорили, — воскликнул граф, — что она красивее Нефертити, мудрее жрецов, зорче звездочетов, смелее воинов, расчетливее зодчих, точнее скульпторов и ярче самого Солнца?

— Пожалуй, все это не такое уж преувеличение. Действительно, эта женщина далекой эпохи должна была обладать необыкновенными качествами, чтобы удержать за собой престол.

— Можно ли увидеть ее изображения?

— Здесь это не удастся. Большинство из них уничтожено мстительным фараоном-завоевателем Тутмосом III, захватившим трон после ее смерти. Но все равно тебе стоит посмотреть поминальный храм Хатшепсут в Фивах, грандиозное здание с террасами, где росли диковинные деревья, привезенные из сказочной страны Пунт. Увы, теперь вместо деревьев можно увидеть лишь углубления в камне для почвы, в которой они росли, да желобки орошения. Но и без садов зрелище великолепное — гармоничные линии на фоне отвесных Ливийских скал высотой в сто двадцать пять метров. Такой же высоты был и холм, который мы раскопали здесь. Под ним был погребен храм бога Ра. Его ты и видишь перед собой. В нем бывала сама Хатшепсут.



Археолог провел графа в просторный зал с гранитной стеной и остановился перед надписью, выбитой на камне четыре тысячи лет назад.

— Я переведу тебе эту странную надпись. Оказывается, жрецы не только сажали на трон фараонов, вели счет звездам, годам и предсказывали наводнения Нила. Они были и математиками! Слушай: «Эти иероглифы выдолбили жрецы бога Ра. Это стена. За стеной находится Колодец Лотоса, как круг солнца; возле колодца положен один камень, одно долото, две тростинки. Одна тростинка имеет три меры, вторая имеет две меры. Тростинки скрещиваются всегда над поверхностью воды в Колодце Лотоса, и от этой поверхности одна мера до дна. Кто сообщит числа наидлиннейшей прямой, содержащейся в ободе Колодца Лотоса, возьмет обе тростинки, будет жрецом бога Ра.

Знай: каждый может встать перед стеной. Кто поймет дело рук жрецов Ра, тому откроется стена для входа. Но знай: когда ты войдешь, то будешь замурован, выйдешь с тростинками жрецом Ра. Помни: замурованный, ты выбей на камне цифры, подай его через отверстие для света и воздуха. Однако помни: подать надо только один камень. Жрецы Ра будут наготове, первосвященники подтвердят, таковы ли на самом деле выбитые тобой цифры. Сквозь стену Колодца Лотоса прошли многие, но немногие стали жрецами бога Ра. Думай. Цени свою жизнь. Так советуют тебе жрецы Ра».

— Как это понять? — спросил граф.

— Ради этого я и просил тебя приехать. Очевидно, здесь проходили испытания претенденты на сан жреца бога Ра. Пролом замуровывали, и те или решали задачу, передавая через отверстие для света и воздуха камень с выдолбленным ответом, или умирали за этой стеной от истощения.

— И вы откопали эту экзаменационную аудиторию?

— Конечно. Мы можем пройти в нее. Тростинок там не сохранилось, как и колодца, но камень для ответа и даже медное долото лежат на месте. Пройдем, для нас это не так опасно, как для древних испытуемых.

— Прекрасно! — отозвался граф и храбро шагнул в пролом стены.

Они оказались в небольшом помещении — настоящем каменном мешке. Свет проникал в проем, через который они вошли, и маленькое отверстие, сделанное как раз по размеру лежащего на полу камня из мягкого известняка. Рядом лежало и древнее долото.

— Должно быть, немного верных ответов было выбито этим долотом, — сказал археолог, поднимая его с полу.

— Почему ты так думаешь?

— Я бился над этой задачей несколько дней. Но я завтракал, обедал и ужинал регулярно. Боюсь, что в этой камере испытуемых остались бы мои кости.

— Прекрасно! — невпопад произнес граф и задумчиво добавил — Попробуем перевести твою надпись еще раз, но на математический язык и сопроводим ее чертежом на этой тысячелетней пыли.

И граф попросил у Детрие долото, нарисовал на пыльном полу камеры чертеж, рассуждая при этом так:

— Колодец — это прямой цилиндр. Два жестких прута (тростинки), один длиной два метра, другой — три, приставлены к основанию цилиндра, скрещиваясь на уровне водной поверхности в одном метре от дна. Легко понять, что сумма проекций на дно цилиндра мокрых или сухих частей тростинок будет равна его диаметру — «наидлиннейшей прямой, содержащейся в ободе Колодца Лотоса».

— Мы обнаружили лишь остатки ободов колодца, а сам он, увы, не сохранился.

— А жаль! Можно было бы вычислить длину царского локтя, которая поныне неизвестна.

— Ты можешь вычислить?

— Если ты меня замуруешь здесь.

— Шутишь?

— Нисколько! Я уже считаю себя замурованным. Я мысленно возвожу в проеме каменную стену. И не проглочу ни крупинки, не выпью ни капли влаги — даже вина… — пока не решу древней задачи. Жди моего сигнала в окошечке «свет-воздух».

Детрие знал чудачества своего друга и оставил математика в древней комнате, напоминавшей склеп, наедине с древней задачей жрецов. Интересно, имел ли шансы математик двадцатого века пройти испытание на сан жреца Ра четырехтысячелетней давности?

Выйдя в просторный зал, Детрие оглянулся. Ему показалось, что вынутые его рабочими гранитные плиты каким-то чудом снова водрузились на место, превратив стену зала в сплошной монолит. Археолог даже затряс головой, чтобы отогнать видение, потом вышел на воздух. Пахнуло жарой. Солнце стояло прямо над головой. Проводник в бурнусе держал под уздцы двух лошадей. По Нилу плыли лодки с высоко поднятой кормой и загнутым носом. В небе — ни облачка. До обеда было еще далеко.

Детрие сел в тени колонны и погрузился в раздумье. Что происходило в каменном склепе Колодца Лотоса с замурованными там претендентами на сан жреца? Сначала из окошечка просовывался камень с выбитыми на нем цифрами, может быть, неверными. Потом через это отверстие могли доноситься крики, стоны, мольбы умирающих с голоду испытуемых, которым не суждено было стать служителями храма.

Тень колонны передвинулась. Археолог тоже пересел, чтобы спастись от палящих лучей.

Несколько раз он возвращался в зал, граничивший с комнатой Колодца Лотоса. Из нее не раздавалось ни звука.

Мучительно хотелось есть. Детрие, как истый француз, был гурманом. Он рассчитывал вкусно пообедать со своим гостем и никак не ожидал его новой эксцентрической выходки — лишить себя, да и его, обеда из-за какой-то древней задачи! А ведь они должны были поехать во французский ресторан мадам Шико. Она, верно, уже заждалась, исхлопоталась. Вчера она согласовывала с Детрие замысловатое меню, которое должно было перенести друзей на бульвар Сен-Мишель или на Монмартр. Креветки, нежнейшие креветки, доставленные в живом виде из Нормандии, устрицы. Спаржа под соусом из шампиньонов. Буйабэс — несравненный рыбный суп. Бараньи котлеты с луком и картофель по-савойски или бургундские бобы. И вина! Тонкие французские вина, для каждого блюда свои — белые или красные. Наконец, сыры. Целый арсенал сыров, радующих сердце француза! А потом кофе и сигареты во время задушевного послеобеденного разговора.

В сотый раз проходя по залу, Детрие вдруг услышал за спиной стук. Он оглянулся и увидел камень. Археолог нагнулся к нему. О боже! На нем зубилом были нацарапаны — кощунственно нацарапаны на бесценной реликвии! — какие-то цифры.



Детрие, возмущенный до глубины души, поднял камень и прочитал: «d= 1,231 меры!»

В «замурованном проеме» стоял сияющий граф де Лейе. Его узкое бледное лицо, казалось, помолодело.

Археолог с упреком протянул к нему камень.

— Ты исцарапал реликвию!

— Иначе мы не смогли бы обедать, — обескураживающе добродушно заявил математик и улыбнулся совсем по-мальчишески.

— Но я не могу проверить эти расчеты, — развел руками Детрие.

— Боюсь, что ты, археолог, не больше древних жрецов разбираешься в аналитической геометрии. Но войдем в склеп, я все написал там на полу. Смотри, обозначим расстояние от точки пересечения тростинок до конца короткой тростинки на дне через r.

Теперь представим, что тростинка скользит одним концом по вертикали, а другим — по горизонтали, по дну колодца. Из высшей математики известно, что точка на расстоянии r будет описывать эллипс. Я записал уравнение этого эллипса. Вот оно:



— Теперь все очень просто, — продолжал граф де Лейе. — Нужно решить это уравнение при у=1 и х=r2-1, после преобразований получаем уравнение. Правда, четвертой степени, к сожалению: 5 r4-20r3+20r-16r+16=0. Как тебе нравится? Красивое уравнение?

Детрие почесал затылок, рассматривая формулу на пыльном полу.

— И такие уравнения решали древнеегипетские жрецы?

— Ничего не могу сказать. Совершенная загадка! Формулы для их корней были получены в XVI веке итальянским математиком Феррари, учеником Кордано.

— И ты решил?

— Конечно! Считай меня отныне жрецом бога Ра. Диаметр колодца равен 1,231 метра, то есть меры. Мы не знаем, чему она равна. Дай мне найденные здесь ободы, и я скажу тебе, какова была эта мера, скорее всего длина царского локтя древних египтян.

— Увы, я уже говорил, что ободы не сохранились, так же как и тростинки. Именно поэтому ты не сможешь стать жрецом Ра.

— Как так? — возмутился граф де Лейе.

— В записи сказано, что жрецом станет тот, кто, решив задачу и сообщив ее ответ, выйдет из камеры с тростинками. А где твои тростинки? Какой же ты жрец?

И оба расхохотались.

Проводник уступил свою лошадь археологу, и ученые поехали в ресторан мадам Шико. Но оба были еще во власти далекой эпохи.

— Дорого бы я дал за то, чтобы узнать, — сказал математик, — как они умудрялись три с половиной тысячи лет назад решать уравнения четвертой степени.


Когда жрецы с бритыми головами без париков ввели черноволосого юношу в Зал Стены, его охватил ужас. На гранитной плите грозной преградой встала надпись.

Он постигал жуткий смысл иероглифов, и колени его подгибались. Если бы Прекраснейшая знала, на что он обречен! Своей Божественной властью Она спасла бы его, отвратила бы неизбежность гибели, уготованной ему бессовестными жрецами, обманувшими Ее!..

«Сквозь стену Колодца Лотоса прошли многие, но немногие стали жрецами бога Ра. Думай. Цени свою жизнь. Так советуют тебе жрецы Ра». Совет жрецов! Совет нечестивцев! Удар копьем в спину!

Если бы знала Прекраснейшая о существовании Зала Стены, о Колодце Лотоса, об этой надписи и неизбежной теперь судьбе Ее юного друга, которого через три тысячи ударов сердца заживо замуруют в каменном колодце смерти!..

Юноша тупо смотрел, как жрецы вынимают из стены тяжелые камни, чтобы потом, когда он «пройдет сквозь нее», водворить их на место, отрезав от всего мира, оставив без еды и питья в каменном мешке его, живого, сильного, ловкого, которого любила сама Прекраснейшая, подняв с пыльных плит, когда он целовал следы Ее ног!..

Могла ли подумать Живая Богиня, что жрецы Амона-Ра предадут Ее? Не они ли по воле Ее отца Тутмоса I, после кончины Ее супруга и брата Тутмоса II возложили на голову Прекраснейшей бело-красные короны страны Кемт? Не они ли присвоили Ей мужское имя Видящего Истину Солнца — Маат-ка-Ра, которое не смел произнести вслух ни один смертный? И не они ли отвергли притязания на престол юного мужа Ее дочери, которая при жизни матери не могла наследовать фараонову власть и передать ее супругу? И не жрецы ли Амона-Ра объявили святотатством богослужение жрецов Тота Носатого, провозгласивших этого самозванца фараоном Тутмосом III?

Ужель теперь жрецы Амона-Ра устрашились любви Божественной к низкорожденному, поднятому Ею из праха, в котором надлежало пребывать каждому неджесу или роме[6], жителю страны Та-Кем?

О чем можно передумать за три тысячи ударов сердца? Какие картины короткой своей жизни снова увидеть?

Дом родителей, простых нечиновных роме, на берегу царицы рек Хапи. Ночи на плоской кровле с любимой звездой Сотые на черном небе. Пыль окраин Белой Стены — Мемфиса, где только улицы перед дворцами и храмами были залиты вавилонской смолой, глушившей стук копыт и шум колес. Тайная дружба с детьми домашних рабов. Рабы в каменоломнях, измученные, безучастные к побоям и окрикам надсмотрщиков. Уединение в заброшенном каменном карьере, где он, еще мальчишка, пробовал высечь голову прекрасной женщины. И когда, уже повзрослевший, способный перегнать любого из эфиопских скороходов, бежавших впереди колесницы властителя, побороть любого из его стражей или соперничать с ваятелем любого храма, он увидел Ее, Прекраснейшую, узнав в ней свою Мечту. Она снизошла до того, чтобы посмотреть игры юношей, и отметила его среди победителей. Он лежал в пыли и надеялся поцеловать след несравненной ноги, изваять которую достоин лишь лучший из оживляющих камень.

Сначала она сделала его своим скороходом. Однажды жрецы Тота Носатого пытались отнять у него царский папирус. Получив несколько ран, он все же отбился от нападающих и доставил послание в храм Амона-Ра. И тогда в одной из комнат храма, где жрецы Ра пытались спасти ему жизнь, Она удостоила его светом своих глаз. Она была Живой Богиней, Видевшей Истину, а пришла в келью к раненому юноше. Оп попросил у жрецов мягкой глины и к следующему приходу изваял Ее лицо, попросив позволения перевести изображение в камень. Прекраснейшая смеялась, говоря, что Она словно смотрится в зеркало. И в знак своего восхищения работой юноши подарила ему отшлифованную пластинку редчайшего нетускнеющего металла — железа, оправленного в золотую рамку. В нее можно было смотреться, как в поверхность гладкой воды.

Потом царица сделала его ваятелем при Великом Доме — так иносказательно надлежало говорить об особе фараона.

Прекраснейшая сама владела тайной верного глаза. Ее руки были безошибочно точны. И они были еще и нежны, что узнал Сененмот в самый счастливый день своей жизни. Он делал одно изваяние царицы за другим и не переставал восхищаться Божественной, не смея даже и помышлять о земной любви. Но Живой Богине было дозволено все. Однако Она стала не только возлюбленной сильного и талантливого юноши, но и его заботливой наставницей. Она не уставала учить его премудростям, доступным только Ей и жрецам.

Жрецы узнали об этом и встревожились. Слишком большую власть мог получить этот избранник Прекраснейшей. Но никто не в силах удалить его от Божественной. Кроме тех, кто… обладал хитростью и лукавством.

Жрецы, советники Прекраснейшей, льстиво хвалили Сененмота, одобряя внимание к нему Хатшепсут. Они поощряли даже Ее занятия с ним, уверяя, что Высшее Знание может оправдать близость низкорожденного к ярчайшему Светилу, каким была царица.

И тогда царица Хатшепсут дозволила Ее ваятелю стать жрецом бога Ра. Казалось, в этом нет ничего плохого. Обретя жреческий сан, Сененмот входил в высший круг, очерченный вокруг золотого трона.

Сененмот подчинился. Его пока не побрили наголо, а лишь подстригли черные кудри и повели в священный город храмов Ей-н-Ра, к северу от Мемфиса, столицы владык Кемта.

Великий храм бога Ра не просто потряс Сененмота. Он пробудил в нем страстное желание создать еще более величественный и прекрасный храм, посвященный Прекраснейшей. Ее бессмертной красоте. И не из холодного камня создал бы он его, не мрачными статуями и колоннами украсил, а живыми растениями, которые террасами спускались бы с огромной высоты, равной высоте величайшей из пирамид.

С этими мыслями юный ваятель Великого Дома вошел в храм бога Ра, чтобы стать его жрецом.

Но… Его провели в Зал Стены, где он прочитал холодящую сердце надпись.

Оказывается, чтобы стать жрецом бога Ра, Сененмот на правах испытуемого должен пройти через каземат Колодца Лотоса, откуда не было выхода замурованному, если не решена неразрешимая для простого смертного задача жрецов.

Но был ли Сененмот простым смертным? Помнил ли он то, чему учила его Божественная Наставница, повелевающая видимым миром, равная богам, непостижимая для людей? Но если Она равна богам, неужели не придет к нему на помощь? Он устремит к Ней свою мольбу, свой зов, который не может не услышать любящее сердце женщины.

Думая о Ней, юноша Сененмот храбро переступил порог проделанного в стене жрецами проема. Он увидел перед собой круг колодца, рядом небольшой кусок известняка и медное долото. И даже небольшой камень, чтобы ударять по долоту при выбивании цифр.

Света становилось все меньше. Жрецы за его спиной с удивительной быстротой заделывали стену, замуровывая его, как в могиле, куда запрятан отныне неугодный жрецам любимец Живой Богини. Она сама одобрила решение сделать его жрецом Ра, правда, не подозревая какой ценой он за это заплатит…

Сененмот верил, что Она даст о себе знать, потребует от жрецов, чтобы он вернулся, узнает об их коварном заговоре и придет к нему на помощь! Он верил в это, и силы не изменяли ему.

В камере становилось все темнее. Только небольшое отверстие, через которое едва можно было просунуть припасенный для ответа камень, пропускало теперь солнечные лучи. За стеной слышались глухие удары. Жрецы завершали свою мрачную работу…

Глаза постепенно привыкали к полумраку. Напротив оставленного отверстия для света и воздуха у стены что-то белело.

Сененмот сделал шаг вперед, впервые после того как он застыл перед кругом колодца. Он шагнул и остановился. Перед ним был человеческий череп и кости скелета. Видимо, несчастный умер, скорчившись на полу. Немного поодаль лежал еще один скелет… и еще…

Жрецы, впустив его сюда, не позаботились о том, чтобы убрать останки его предшественников, которые не смогли решить непосильную для них задачу.

Впервые Сененмот подумал о ней. До сих пор он даже не допускал мысли, что ее можно решить. Надпись на стене, отделившей его теперь от мира, отпечаталась в мозгу всеми своими иероглифами. Он мог бы начертать их на каменном полу.

Сененмот взглянул на пол и увидел две тростинки неравной длины. Ах вот они! Одна в две меры длиной, другая в три. Если их опустить в колодец, они скрестятся на поверхности стоящей там воды в одной мере от дна.

Сененмот встал на колени и заглянул в колодец. Было слишком темно, чтобы разглядеть, где в нем вода. Ее не удалось зачерпнуть и ладонью, чтобы напиться. Губы у Сененмота ссохлись, и он провел по ним языком.

Он встал и прошелся по темнице. В противоположном углу он обнаружил еще несколько человеческих черепов и груду костей. Было похоже, что кто-то намеренно свалил все эти останки в одну кучу. Это могли сделать лишь те, чьи кости лежат сейчас в стороне… или те, кто счастливо вышел отсюда жрецом бога Ра.

Может быть, они изучали науку чисел? А он, Сененмот, имевший лишь одну учительницу в Любви и Знании, что вынес он из преподанных уроков? Он постиг счет, познал части целого и умеет соединять и разделять их. И только… О тайне, скрытой в треугольниках, он лишь мельком слышал от своей Наставницы. В священном треугольнике, если одна сторона имела три меры, а другая — четыре, третья непременно должна была иметь пять мер! Такова магическая сила чисел! А как связать наидлиннейшую прямую, содержащуюся в кольце обода, с его выпрямленной длиной? Эту тайну, говорят, знали жрецы, но таили ее, как святыню. Как же стать жрецом, не зная этих тайн?

Время шло. Глаза юноши привыкли к полутьме, и он вместо решения задачи, от которой зависела его жизнь, стал рисовать на полу воображаемый уступчатый храм, который бы построил своей Богине, если бы остался жив и вышел отсюда.

Однако выхода из колодца не было. Гармоничные, задуманные им линии уступов не будут волновать людей в течение тысячелетий, они умрут вместе с незадачливым ваятелем и несостоявшимся зодчим у этого Колодца Лотоса. И какой-нибудь другой приговоренный к смерти несчастный или вразумленный Знанием будущий жрец соберет его истлевшие кости, свалит их в кучу вместе с останками других неудачников.

«Нет!» — мысленно воскликнул Сененмот и вскочил на ноги.

Он стал яростно метаться в каменном мешке, как неприрученная гиена, натыкаясь на стены.

Сколько времени прошло? Село ли солнце? Он ощутил голод и жажду.

Где же Прекраснейшая? Неужели Богиня не чувствует его беды? Придет ли Она? Может быть, Она уже идет сюда, выступая своим царственным шагом, заставляя падать ниц, распростершись на земле, всех встречных жрецов, включая самого Великого Ясновидящего.

Но Хатшепсут не шла.

Сененмот сел у колодца, взял долото и малый камень, придвинул к себе камень побольше и стал что-то выбивать на нем. Он выбивал на мягком камне силуэт своей Божественной Возлюбленной, профиль Хатшепсут.

Но нет! Нельзя надеяться, что жрецы, завороженные знакомым лицом, возникшем на камне, освободят его. Не для того они бросили его сюда!

Однако Хатшепсут не может не хватиться своего любимца. Она придет, непременно придет. И тогда услышит его голос. Он откроет Ей через отверстие для света и воздуха коварный замысел жрецов. Она спасет его, спасет!

Страшно хотелось есть и пить.

Сколько времени можно бесполезно просидеть у колодца, в котором где-то внизу есть вода? Но как достать ее, если рукой не дотянуться?

Тростинки! Две тростинки разной длины! Кстати, задача требует назвать длину найдлиннейшей прямой, заключенной в ободе колодца! Можно измерить ее тростинкой. Но как? Какими мерами он располагает? Тростинка в две меры, тростинка в три меры и… можно еще получить и одну меру, как разность их длин. Достаточно ли это для измерения, если не знаешь магических чисел?

Сложив вместе две тростинки, Сененмот убедился, что поперечник обода колодца несколько больше одной меры. Но на сколько? Как это определить?

Он представил себе, как тщетно силились решить это те, от кого остались здесь черепа и гнилые кости.

Он встал и собрал все одиноко лежавшие скелеты в еще одну кучу. Кто перенесет его останки, когда оборвется его жизнь?

Смертельно хотелось пить.

Как там сказано в надписи? «Сквозь стену Колодца Лотоса прошли многие, но немногие стали жрецами бога Ра. Думай. Цени свою жизнь. Так советуют тебе жрецы Ра».

«Думай!» До сих пор он не думал, он только ждал помощи извне. А если надеяться не на что? Тогда надо думать, как советуют жрецы! Думать! Но что может придумать он, знающий лишь части целого числа, не прикасавшийся к магическим числам?

Нет! Он может придумать многое, очень многое! Аллею статуй Прекраснейшей… Сады на уступах храма, который он для Нее выстроит! Постой же, постой! Если тебе известны части целого, то вспомни: как раз частей целого и не хватало при измерении поперечника обода колодца! Частей целого! Но как эти части определить? Чем?

Пить! Пить! Только пить! Очевидно, солнце перевалило зенит и все живое спряталось в тень, предаваясь дневному сну. Сененмот спать не мог. Он хотел пить!

Ему пришло в голову, что у него есть тростинки, достающие до дна колодца. Их можно смочить в воде, а потом обсосать.

Спеша, он опустил в колодец обе тростинки сразу, вынул их и жадно обсосал. В рот попали капли влаги, но и это было наслаждение.

Сотни раз, не меньше, опускал Сененмот тростинки в Колодец Лотоса, прежде чем немного утолил жажду.

Теперь он умрет не сразу — не от жажды, а от голода… Жить без пищи можно много дней. Неужели же Она не придет?

Нет! Жрецы не допустят Ее в Зал Стены, скроют его существование… или покажут, чтобы прочитала надпись с заданием испытуемому и узнала его судьбу.

Но если Она будет рядом, он должен почувствовать Ее близость!

Выглянуть в отверстие для «света-воздуха» невозможно, до него едва дотянешься руками, чтобы выбросить камень с ответом… И даже голоса Ее он не услышит, потому что Она в немом молчании прочитает надпись и с поникшей головой выйдет из зала.

Хатшепсут, Хатшепсут, моя Хатшепсут! Отзовись! Ведь тебя любит твой Сененмот! И ради любви к тебе не хочет умереть!

А если не хочешь умереть, то внемли жрецам, которые написали: «Думай. Цени свою жизнь».

Думать? Думать, думать, ради нее и ради себя!



Прекраснейшая учила, что Наука чисел построена на измерении. На измерении! Все, что познает человек, все, что он постигает, он измеряет! Должен измерить! Быть мудрым — значит уметь измерять! Разве не так Она сказала? Измеряют уровень воды в Ниле, измеряют наделы земли феллахов, измеряют ожидаемый урожай, измеряют богатства храмов и фараонов, число рабов и число талантов золота. Измеряют высоту пирамид и длину их теней.

Но чем измерять ему, замурованному? Измерять есть чем, только надо подумать как! Есть ведь две тростинки. Их можно использовать для измерения требуемой наидлиннейшей прямой — поперечника обода колодца!

На тростинках есть меры: одна, две, три, но нет частей целого. А нельзя ли получить эти более мелкие меры?

Вооружившись медным долотом, Сененмот прежде всего отметил на тростинках величину одной меры, двух мер, трех мер. Затем он отметил и величину наидлиннейшей прямой, заключенной в ободе колодца, которую нужно было измерить. Вычтя из нее одну меру, он получил ту часть целого, которую пока не знал, как измерить. Он стал ломать голову над тем, какие величины для измерений может он получить. Он начал думать, действовать… И уже одно это придало ему силы.

В голове прояснилось, и как-то сама собой пришла мысль, что если тростинки опускать в воду наклонно, то мокрые части на них будут разными.

Он тотчас опустил тростинки одну за другой, вынул и примерил. Оказалось, что разность длины мокрых частей будет для него новой мерой, малой мерой, как он назвал ее.

Отметив ее насечкой, он стал размышлять, что бы измерить этой новой мерой. Ведь она же была долей целого, долей одной меры. Интересно, сколько раз уложится новая мера в одной мере?

Он тщательно измерил половину короткой тростинки, где поставил отметину одной меры.

Радости его не было границ!

Малая мера уложилась в одной мере ровно шесть раз!

Работа уже увлекла Сененмота. Он представил себе, что Прекраснейшая руководит им, находится где-то рядом. Но на самом деле она была далеко, и он доходил до всего своим умом.

В его руках уже была одна шестая меры. Можно ли ею измерить наидлиннейшую прямую — поперечник круга? Эта длина была у него отмечена на длинной тростинке. И он тотчас приложил ее к своим новым мерам. И сразу уныние овладело им. Все напрасно. Ничего не получилось. Малая мера уложилась семь раз, а восьмой раз вышла за пределы отметины.

Сокрушенно смотрел Сенеимот на лишний отрезок, который невольно тотчас отметил долотом. И вдруг понял, что обладает еще одной мерой. Надо было определить, какую часть главной меры она составляет. Он судорожно стал измерять, не веря глазам.

Его новая, самая маленькая мера (лишнего отрезка) уложилась в главной ровно десять раз! Итак, как учила Прекраснейшая, он имеет в измеряемом поперечнике одну целую (шесть малых мер) и еще две лишних меры — то есть одну треть. Однако из этой трети нужно вычесть одну десятую.

Теперь ученику Хатшепсут ничего не стоило сосчитать, что наидлиннейшая прямая, заключенная в ободе колодца, имеет длину в одну и семь тридцатых (37/30) меры. Это и есть ответ. Его теперь нужно лишь выбить на мягком камне, который послужит ключом к запертой двери в мир, где властвует Божественная!

Сененмот принялся за дело. Он торопился. Торопился выйти из склепа.

Современники Сененмота, как и он сам, не знали и десятичных дробей, не умели выразить одну треть как 0,3333 в периоде и не догадались бы вычесть из этой величины одну десятую, получив поперечник обода колодца, равный 1,233 меры. Это на две тысячных меры отличало измеренную юношей величину от той, которую люди почти через четыре тысячи лет научатся вычислять с помощью математики, названной ими высшей. Но для жителей древнего царства Кемт полученный Сененмотом результат был практически точен. Более точного они и представить себе не могли. И жрецы, задумывая задачу, очевидно, и рассчитывали, что найденные дополнительные меры целое число раз уложатся в основной.

Сененмот вытолкнул камень через отверстие для света и воздуха.

Теперь оставалось ждать, чтобы жрецы выполнили то, что гласит надпись, встретили его с тростинками как нового жреца бога Ра!

А если они не выполнят этого? Если они предпочтут, чтобы он остался в каменном мешке Колодца Лотоса?

Но до его слуха донеслись глухие удары. Жрецы стали размуровывать узника, ставшего их новым собратом.

Они вынули гранитные плиты, образовали проем.

Юноша с огромными продолговатыми глазами, держа в каждой руке по тростинке, стоял в образовавшемся проеме. В его черных волосах серебрилась седая прядь.

— Приветствую тебя, новый жрец бога Ра! — встретил его Великий Ясновидец. — Ты показал себя достойным служению богу Ра и Божественной. Жрецы сейчас обреют твою голову и дадут тебе парик, но прежде взгляни на свое отражение. — И он передал Сененмоту отобранную у него же золотую рамку с зеркальной пластинкой из редкого нетускнеющего металла. И он увидел свою седину, которой заплатил за найденное решение.

Божественная будет видеть его отныне лишь в парике жреца. Она не узнает, чего стоило ему возвращение к Ней.


На следующий день, после обеда в ресторане мадам Шико археолог Детрие и его гость математик граф де Лейе отправились в Фивы.

Граф непременно хотел увидеть чудо архитектуры, гениальное творение древнего зодчего — поминальный храм великой царицы Хатшепсут в Дейр-эль-Бахари.

Они выбрали водный путь и, стоя на палубе под тентом небольшого пароходика, слушали усердное хлопанье его колес по мутной нильской воде и любовались берегами великой реки. Графа интересовало все: и заросли камышей на берегах, и возникавшие нежданно скалы, и цапли, горделиво стоявшие на одной ноге, и волы феллахов, обрабатывавших поля. В заброшенных каменоломнях он воображал толпы рабов, трудившихся во имя величия жесточайшего из государств, как сказал о Древнем Египте Детрие.

Двести пятьдесят с лишним километров вверх по течению пароходик преодолевал целый день.

Бородатые феллахи то появлялись на палубах, то сходили на берег. Арабы, истые магометане, расстилали на нижней палубе коврики для намаза и в вечерний час возносили свои молитвы Аллаху. Важные турки в фесках делали в эти минуты лишь сосредоточенные лица, не принимая молитвенных поз.

Худенький чернявый ливанец-капитан предлагал европейцам укрыться в его каюте, рассчитывая выпить с ними вина, но они отказались, предпочитая любоваться из-под тента берегами.

Граф восхищался, когда Детрие бегло болтал с феллахами на их языке.

— А что ты думаешь, — сказал Детрие. — Когда я бьюсь над непонятными местами древних надписей, я иду к ним для консультаций. Сами того не подозревая, они помогают мне понять обороты древней речи и некоторые слова, которые остались почти неизменными в течение тысячелетий.

К сохранившемуся древнему храму Хатшепсут в Фивах французы добрались лишь на следующий день.

Как зачарованные стояли они на возвышенности, откуда открывался вид на три террасы бывших садов Амона. Садов, конечно, не было и в помине, но чистые, гармоничные линии террас, как и обещал Детрие, четко выступали на фоне отвесных Ливийских скал, отливавших огненным налетом, оттененным небесной синевой.

— Это в самом деле восхитительно, — сказал граф.

— Теперь представь себе на этих спускающихся уступами террасах благоухающие сады редчайших деревьев, их тень и аромат.

— Великолепный замысел! Кто построил этот храм? Мне кажется, его должна была вдохновлять красота Хатшепсут.

— Храм сооружен для нее гениальным зодчим своего времени Сененмотом. Он был фаворитом царицы Хатшепсут, одновременно ведая казной фараона и сокровищами храмов бога Ра.

— Он был кастеляном?

— Он был художником, ваятелем, зодчим и жрецом бога Ра.

— Жрецом Ра? Значит, ему пришлось пройти через каземат Колодца Лотоса! — воскликнул граф.

— Я не подумал об этом. Но, очевидно, это так. Строитель этого храма, по-видимому, был неплохим математиком, решив уравнение четвертой степени, доступное лишь вам, современным ученым.

— Нет, скорее всего, он не вычислял диаметр колодца, как это делал вчера я, а измерял его, как было принято в Древнем Египте. За время пути я не просто любовался берегами, я многое передумал, решил. Но не все…

— Как? — удивился Детрие. — Ты не все решил?

— Задача жрецов таит в себе неразгаданные тайны геометрии. Я успел вычислить в уме, что расстояние от поверхности воды в колодце до верхнего конца длинной тростинки равно корню квадратному из трех. А до верхнего конца короткой — ровно в три раза меньше.

— Корень квадратный из трех? А что это означает?

— Этой величине большое значение придавал Архимед. Это длина большого катета прямоугольного треугольника с углом в 60 градусов, в котором малый катет равен единице, а гипотенуза — двум. Думаю, что геометров двадцатого века заинтересует, как построить Колодец Лотоса с помощью линейки и циркуля, найти связь между 60-градусным прямоугольным треугольником и хитрой фигурой жрецов.

— И Сененмот все это решил? Как он смог?

— Шершё ля фам, как говорим мы, французы, — ищите женщину! Ведь его любила красивейшая женщина мира. Чего не сделаешь во имя любви? И этот созданный математиком храм я решусь назвать Храмом Любви.

— Да, храм в Дейр-эль-Бахари достоин этого, — вздохнул археолог Детрие. — Он может считаться одним из чудес света.

— Ну, конечно же! — подхватил граф. — Любовь — это и есть самое удивительное чудо света!


ОБ АВТОРАХ

Казанцев Александр Петрович. Родился в 1906 году в городе Акмолинске (Целинограде). Член Союза писателей СССР. По образованию инженер, окончил Томский технологический институт в 1930 году. Работал в промышленности, руководил научно-исследовательским институтом. Автор популярных научно-фантастических романов: «Пылающий остров», «Подводное солнце» («Мол Северный»), «Арктический мост», «Льды возвращаются», «Сильнее времени», «Фаэты» и других. Его произведения переведены более чем на двадцать иностранных языков. Активный публицист. Автор ряда научно-фантастических гипотез, член редколлегий нескольких журналов и сборников. Действительный член Московского общества испытателей природы (секция физики). В нашем ежегоднике публиковался неоднократно.

Мариан Сиянин. Родился в 1938 году. Офицер запаса Советской Армии. Окончил военное училище по специальности электроники, работал программистом электронно-вычислительных машин. В настоящее время занимается исследованием древних сооружений и цивилизаций. Публикуется впервые.

Александр Абрамов Сергей Абрамов
ГДЕ-ТО ТАМ ДАЛЕКО


Фантастический рассказ

Рис. Р. Хурашвили


I

Для ночлега выбрали проплешину в двухметровом колючем кустарнике. В костер пошли сухие банановые листья, куски коры и высохшие обрывки лиан. Костер пылал оранжево-желтым пламенем: он щелкал, трещал, верещал и хихикал, как живое существо, выпрыгнувшее из непроницаемой черноты леса. Несло каким-то душным смрадом.

— Что это воняет? — спросил Брегг.

— Трясина, — сказал Женэ. — Она под боком.

— Хорошо хоть дождя нет. Может, засну без снотворного.

Женэ раскурил индейскую трубку: сигареты давно уже кончились.

— Дождей долго не будет: не сезон, — сказал он. — Собери сушняку и ложись. Через три часа разбужу, как условились.

Брегг выругался и сплюнул в костер.

— Ни забыл, что мы теперь одни. Индейцы нас бросили в лесу, как щенят. Высадили на берег и — назад. Даже прощального костра не зажгли.

— Они боятся, Брегг. Боятся чего-то в этом районе. Ты заметил, что они даже не разговаривали, когда высаживали нас с лодки.

— До урановых руд еще далеко, — сказал Брегг.

— Как знать…

— Во всяком случае индикаторы ничего не показывают.

— Впереди еще цепь болот, — указал Женэ на иссиня-черную стену леса. — Переберемся через них, тогда будет видно. Дозиметры не ошибаются.

Брегг повернул другим боком тушку птицы, которую жарил над костром на вертеле, повел носом:

— Запах аппетитный. А почему индейцы так боятся урановых руд? Радиация? Могли бы и ближе подойти, уровень ее здесь ничтожен.

— Вероятно, местные охотники подходили к ним слишком близко, а потом заболевали и умирали. Вот отсюда и страх, навеваемый здешними местами. Теперь за многие века он стал у индейцев, наверное, просто суеверным.

Помолчали. Брегг взглянул поверх костра в сторону леса и поежился.

— Жуть, — сказал он, — и зачем только подписали мы контракт?

— О чем ты раньше думал? — усмехнулся Женэ. — Наверное, тебя заворожила проставленная в нем сумма.

— О, я тогда не знал сельвы. А побывавший в ней не предупредил меня. Проведя два года в тропических лесах Южной Америки, он не счел нужным пугать меня.

— Сельва еще не самое страшное, — сказал Женэ.

— Не знаю, — Брегг опять повернул жаркое на вертеле. — Я подыхаю в этой влажной духоте. Идти — мука. Ноги ватные. Думать не хочется, в черепе — вакуум. Ночью не сплю, даже приняв медвежью дозу снотворного. Говорю гадости. Иногда мне хочется запустить в тебя бутылкой — так раздражают меня твое спокойствие и терпеливость. Скажешь, психую? Да! Неврастеник? Хуже.

Все это Брегг произнес почти спокойно, но с каким-то надрывом. Внутренняя истерика, подумал Женэ и сказал себе: помолчи, не вмешивайся, дай выговориться — пройдет.

— Ты же знаешь, — вздохнув, продолжал Брегг, я никогда не был таким. С этим молотком всю Африку исходил, тонул в горных речках, отсиживался в дырявых палатках в сезоны дождей, погибал от голода и жажды. И никогда ничего не боялся. А здесь свихнулся.

Женэ подбросил сухих сучьев в костер, разжег потухшую трубку, подождал немного, не скажет ли еще чего-нибудь Брегг.

— Ты просто злоупотребляешь психотропными средствами, они здесь не успокаивают, а взвинчивают. И я тоже не супермен — побаиваюсь, как и всякий другой, если чую опасность. Конечно, мы здесь, как в парной бане, тучи насекомых, змеи… Но отбрось пустые страхи. Вспыхнут тусклые огоньки в кустах, ты уже вздрагиваешь: анаконда! Милый мой, анаконда уползает от человека, а не лезет к костру. Или хрустнет что-нибудь, а ты уже…

— Стой! Слышишь? — первым вскрикнул Брегг.

В больших кустах что-то действительно хрустнуло: сломанная ветка или сушняк под ногой. Брегг, пытаясь вскочить, оперся рукой о землю и тут же вскрикнул: на пальце повисла зубастая лягушка. Мерзко пискнув, она свалилась в огонь костра.

— Эта тварь не ядовита, сеньор, — сказал кто-то по-испански. Ранка крохотная, быстро заживет.

В полосе света от пламени костра возник худощавый человек в высоких болотных сапогах с охотничьим ружьем и рюкзаком за плечами. На поясе в чехле болтался нож-мачете, которым в джунглях прорубают дорогу. Густые, неухоженные борода, усы. «Зарос, как и мы», — подумал Женэ. Схватившись было за двустволку, он снова расслабился.

— Присаживайтесь к огню, сеньор, — сказал он тоже по-испански.

Незнакомец присел на корточки, не приближаясь к огню: и так жарко.

— У меня тут есть кое-что, — сказал он, снимая рюкзак.

— Не трудитесь, — остановил его Женэ, — еды хватит. Есть сардины, анчоусы, индюк на вертеле.

— Это не индюк, сеньор, это бразильская кариаму. Не пережарьте. Мясо у нее нежнее, чем у индейки.

Заметив настороженный взгляд Брегга, незнакомец представился:

— Пако Санчес, такой же лесной скиталец, как и вы. Фактически иду по вашим следам.

— Почему? — протянул Брегг. — Разве вы тоже геолог?

— Нет, я зоолог и член географического общества. Еще в столице узнал, что два законтрактованных нашим правительством геолога отправились в сельву на поиски урановой руды. Американцы предположительно засекли уран в этом районе во время полета их новой орбитальной станции. Для проверки этого и пригласили двух известных специалистов: один из вас бельгиец, другой — француз.

Санчес не ошибся. Парижанин Женэ очутился в сельве совершенно случайно. Он приехал в эту страну по семейным делам, но тут для него нашлась выгодная работа. Правда, организовывалась не солидная, хорошо оснащенная экспедиция, а всего лишь поисковая партия. Но задача была серьезная: проверить, есть ли в указанном районе сельвы уран и можно ли начать его разработки. Женэ тут же телеграфировал Бреггу, с которым подружился раньше во время георазведки в Западной Африке. Брегг тотчас же прилетел из Бельгии самолетом по зову товарища. Профессионально опытные, выносливые и привычные к походным условиям, они отлично дополняли друг друга — добродушно сдержанный и спокойный Женэ и всегда настороженный, с богатым воображением и интуицией Брегг. Испанским владели оба, и встреча с зоологом их не смутила. Женэ только спросил:

— А почему же вас, зоолога, заинтересовала георазведка?

— Меня давно интересует, какие представители южноамериканской фауны уживаются рядом с урановыми рудами. Как переносят радиацию. Догонял вас на вертолете, в Бичико пересел на индейский катамаран. Почти догнал в Муссаибо, а дальше пришлось двигаться в одиночку пешком. Проводников здесь не найдешь ни за какие деньги.

— Мы знаем, — сказал Брегг, — индейцы нас бросили в пяти километрах отсюда, на берегу мутной речки с аллигаторами и прочей нечистью. Кажется, ко всему привычные люди, эти индейцы, а чего-то боятся.

— Как сказать, — вздохнул загадочно Санчес, — может быть, там и есть что-то такое, страшное…

— А вы не боитесь? — спросил Жепэ.

— Только радиации, но у вас, наверное, есть счетчики.

— У нас есть и медицинская новинка — таблетки, устраняющие действие радиации на организм. Гамма-стимулятор. Поделимся.

Санчес благодарно кивнул головой. Не отказался он и от ужина. Мясо кариаму оказалось темнее и, действительно, нежнее индейки. Холодный мартини из трехлитрового термоса в рюкзаке Санчеса был особенно желаем в эту душную тропическую ночь. Потом все стали устраиваться на ночлег. Дежурство Санчес уговорил не устраивать.

— Зачем? Крупных хищников здесь нет, а мелкие не тронут, если вы их не заденете.

— А змеи? — спросил Брегг.

— Обычно они первыми не нападают на человека. В дождливый сезон еще могут заползти в нагретую телом постель, а в такую ночь предпочитают болотную траву.

Вскоре Санчес безмятежно храпел.

Бельгиец тоже заснул: очевидно, подействовало снотворное. А француз все лежал без сна. Какая-то смутная тревога наполняла сердце. Почему Брегга так взвинтила сельва? Может, действительно, есть что-то гипнотическое в этих южноамериканских лесах? В их томительных, душных ночах. Вот и сейчас повсюду странные пугающие звуки, загадочные завывания, осторожные шаги, стоны, шорохи. Что их ждет в этом уголке сельвы, который так пугает здешние племена?

Кто знает?

II

С утра начали мастерить плот для переправы через болото. Это была не обычная в умеренных широтах трясина, а цепь вонючих разводий со стоячей водой. Ярко-зеленая диковинная трава так и норовила зацепить плот, с трудом выдерживавший тяжесть троих людей с их геологическим скарбом и рюкзаками.

— Не расползется? — спросил Брегг.

— Не думаю, — откликнулся Санчес. — Все связки — на совесть. А эти лианы крепче любой веревки.

— Тишина-то какая, — заметил Женэ, орудовавший веслом-шестом, — ни рыба не плеснет, ни лягушка не прыгнет, только трава скрипит под плотом.

Санчес встал во весь рост, по щиколотку в воде, заливающей плот, достал бинокль, осмотрел окрестности.

— И птиц нет, — резюмировал он. — Ваша кариаму была, по-видимому, последней. Не узнаю сельвы.

— Может быть, сказывается близость урановых руд? — предположил француз. — Странно: уровень радиации лишь чуть-чуть превышает норму.

— Живая тварь чувствительнее любого дозиметра. Что-то в округе должно препятствовать развитию животной жизни. Ушла рыба, ушли пресмыкающиеся, не летают птицы.

— Даже комаров нет, — добавил Брегг. — В таком виде сельва меня вполне устраивает.

— А меня удивляет, — Санчес был задумчив и хмур.

Больше к этой теме не возвращались. Тишина не пугала, а отсутствие комаров даже радовало. Только преследовал неприятный запах гниющих трав, болотных испарений.

За час до наступления темноты подошли к пологому каменистому берегу, именно каменистому, а не мангровому, как часто бывает в здешних заболоченных озерах. Голый плоский подъем к нагорью, а может быть к скалистому плато. Но там оказалось не плато, а крутой обрыв, уходивший глубоко вниз. То был каньон — внушительных размеров разрыв земной коры, шириной по верху около километра и такой же глубины. Его стены конусообразно сходились книзу, так что дно его выглядело тропкой — не тропкой — узкой полоской земли. Воздух был до того чист, что казался голубой стеклянной призмой, глубоко вдавленной в землю. Обрыв же спускался уступами, поросшими какой-то странной растительностью: не то лиловой, не то коричнево-желтой.

До быстро наступающей в тропиках темноты оставалось немного, надо было решать, где расположиться биваком — здесь, у обрыва, или спуститься двумя уступами ниже. Здесь мешал сильный, пронизывающий, но совсем не освежающий ветер, «как в преддверии ада», по выражению Брегга. Внизу же могла значительно увеличиться радиация. Проверить это вызвался тот же Брегг («размяться больно хочется после болотной Одиссеи»). Он спустился на первый, довольно широкий уступ, потом, привязав веревку к дереву, еще на несколько метров ниже — в общем на высоту шестиэтажного дома.

— Местечко подходящее, — крикнул он снизу, — радиация так себе: одной таблетки хватит.

Эхо повторило фразу слово за словом.

— Сколько? — спросил Женэ, когда бельгиец поднялся к краю обрыва.

— Около двухсот рентген. Терпимо.

— Не опасно? — спросил Санчес.

— Легкий лейкоз заработаете, — сказал Женэ. — Надо таблетки глотать.

— Ну что ж, рискнем.

До наступления темноты успели спуститься на облюбованное Бреггом место и поставить палатку. Костра не разжигали. Наскоро поужинали и легли: усталость все-таки взяла свое. Но храпел один Санчес, Женэ и Бреггу не спалось. Ночь не пугала ни стонами, ни свистом, ни шуршанием, ни шорохами, и все же было беспокойно — какая-то странная, тревожная ночь. Бельгиец первым не выдержал тишины и окликнул товарища.

— Женэ, спишь?

— Нет, — буркнул француз, — и едва ли засну.

— Почему? Здесь же явно безопасней, чем по ту сторону болота.

— Не убежден. Ты же знаешь, я не неврастеник, но вот подымается в сердце беспричинная, непонятная тревога.

Брегг сел, обхватив колени руками.

— У меня то же самое. Думал, обычный, приобретенный в сельве страх, — ан нет. Здесь не сельва пугает.

— А что?

— Какое-то подсознательное предчувствие. Что-то должно случиться. Нехорошее, страшное.

— Мистика.

— Но ведь и ты боишься.

— Может, микроклимат другой? Длительное влияние радиации?

— Так действуют же таблетки…

— Они оберегают кровь, но не защищают нашу психику.

И тут вдруг Санчес приподнялся и сел на своем ложе.

— Может, будем говорить по-испански, сеньоры?

— Мы вас разбудили, профессор? Простите, — извинился Женэ.

— Я уже давно проснулся и не из-за вашего разговора. Просто защемило сердце.

— Нездоровится?

— Нет, что-то беспричинное. Не то тоска, не то страх. А почему, не знаю. На нервную систему не жалуюсь. Да и пугался я только тогда, когда опасность была реальной, ощутимой, — проговорил Санчес с тревожно звенящими нотками в голосе, — а здесь словно в старинном замке, где вот-вот должно появиться привидение.

— Да и у нас похожее состояние, — сказал Женэ.

— Может, это из-за близости урановой руды?

— Я уже предположил это, а Брегг не согласен. Все же лучше разведать, откуда следует ждать привидений.

Француз зажег фонарик и не спеша подошел к краю уступа. Крохотный огонек не пробивал темноты, а над черной бездной каньона не горели даже звезды. Вероятно, их скрыл поднимающийся из глубины каньона туман.

— Осторожнее ходите завтра по краю уступа, — предупредил Женэ, возвращаясь. — Там кустарник какой-то странный. Будто без корней. Густые шарообразпые сплетения очень жесткой травы. Я тронул ногой один куст, легонько так тронул, а он тут же взвился и пропал в темноте.

Сообщение встревожило. Бреггу хотелось вскочить и палить в ночь, во тьму, в туманную бездну каньона. На секунду показалось, что по ребру уступа, над кустами, проскользнуло что-то белесое, еле заметное в темноте. Все трое напряженно вглядывались в темноту, боясь пошевелиться. Ничего. Значит, почудилось.

А как долго еще до рассвета!

III

Бельгиец проснулся первым. Ему показалось, что кто-то коснулся его влажным холодным носом и смрадно дохнул. Что это: во сне или наяву? Брегг протер глаза и приподнялся на локте — никого. Ни одной живой твари, только невысокие пузатые кусты на краю уступа.

Странные кусты, лохматые пучки травы, прижавшиеся друг к другу, как биллиардные шары вдоль борта. Брегг встал и, стараясь не разбудить товарищей, подошел к диковинному кустарнику. Он пнул ногой один из кустов-шаров, и тот взмыл над обрывом, не падая, а плавно опускаясь вниз и подрагивая на ветру, как воздушный змей. Брегг оглянулся и обомлел: такой же диковинный пейзаж окружал их всюду, словно они попали на другую планету. Трава, на которой они спали, оказалась совсем не травой, а высоким мхом. Его ворсистый ковер протянулся по все. му скалистому уступу, заползая неровными стрелками вверх. Под ногами он издавал тихий, свистящий скрип, как стекло, если провести по нему мокрыми пальцами. Да и цвет его был непривычный, не свойственный мхам, не зеленый или пепельно-серый, а васильковый. «Может быть, медные руды в подпочвенном слое?» — подумал Брегг, но тут другое привлекло его внимание — деревья. Низкорослые, кривые уродцы с обилием корней, как лапы, цепляющиеся за камни, они росли даже на отвесных скалистых спусках. Листьев у них не было — тонкие рыжие ветви скручивались друг с другом вроде шаровых кустов, напоминая спутанные мотки ржавой проволоки. Росли они редко, а меж корнями-лапами бугрились какие-то оранжевые образования, похожие на клумбы густо посаженных цветов. Но вблизи оранжевая окраска словно порозовела, цветы же оказались не цветами, а пузыриками-грибками, плотно прижатыми друг к другу.

Брегг осторожно ступил ногой на край такой «клумбы» — и произошло неожиданное. Она, вздрогнув, подпрыгнула и отскочила метра на полтора. Бельгиец выждал: не произойдет ли еще что-нибудь удивительное. Ничего более не случилось. «Клумба» продолжала «цвести» на другом месте, словно там и пребывала вовеки. Тогда Брегг повторил опыт. И снова «клумба» отпрыгнула по прямой, ловко проскользнув между скелетами-деревьями. Именно на скелеты деревьев были похожи уродцы, лепившиеся по уступам каньона, как выжженный лес, чудом сохранившийся после бушевавшего когда-то пожара. Мертвый лес? Да нет, совсем не мертвый, рядом с уродами-дедами подымались уроды-внуки, подставляя солнцу свои ржавые ветки-проволочки. А «клумбы» казались даже не растительными, а животными организмами. Может быть, они всегда так лежат, именно лежат, а не растут, пока их кто-то не потревожит, подумал Брегг.



Сейчас он совсем не боялся. Обилие диковинных неожиданностей не подавило, а приободрило его, заинтриговало, возбудило острое любопытство. Ему захотелось узнать поближе этот удивительный мир, познакомиться с ним, пока еще спят товарищи, и, вернувшись, рассказать обо всем, что видел. Он вырвал листок из блокнота, написал, что скоро вернется, а если они услышат выстрелы, пусть идут на звук — далеко он не забредет, незачем. Записку придавил зажигалкой, натянул болотные сапоги («черт знает, могут все-таки встретиться какие-нибудь ползучие твари»), взял ружье, нож и спустился уступом ниже.

Пейзаж был все тот же: деревья-уродцы, шары-кусты, только вместо коврового синего мха торчали травянистые побеги, жесткие и колючие, как жестяные обрезки. «Хорошо, сапоги надел», — похвалил себя за предусмотрительность Брегг. Он сразу подметил и другое — не было прыгающих оранжево-розовых «клумб», зато от дерева к дереву тянулись лианы, тоже не зеленые, а фиолетовые и тонкие-тонкие, вроде нейлоновой лески и такие же крепкие — не разорвешь. Он попробовал это сделать и не смог, лишь запутался в них, как в паутине.

А то, что могло играть роль паука, больше походило на черепаху и появилось не сверху, а выкатилось из шаров-кустов, лежавших, как и на верхнем уступе, по краю обрыва. Именно выкатилось, а не выползло, потому что тоже было шаром, но не растением, а явно живой тварью, фиолетовой, как и ее паутина. Шар был величиной с большой арбуз, у него и полосы были похожие, только не зеленые, а темно-лиловые. Из середины шара высовывалась острая черепашья мордочка, отнюдь не свидетельствовавшая об агрессивности твари. Увы, впечатление было ошибочным, и Брегг тотчас же понял это, когда шар вдруг остановился и прижался к земле, как кошка перед прыжком. В это мгновение Брегг и успел вскинуть двустволку. А когда шар стремительно прыгнул, оба ствола ружья изрыгнули пламя. Что было потом, бельгиец уже не видел: от удушающего смрада, внезапно его окутавшего, он потерял сознание.

Очнулся он от того, что Женэ лил ему на голову из фляжки воду.

— Не трать воду! — крикнул он. — Ее на этом Сириусе вообще нет.

— На каком Сириусе? — не понял Женэ.

— А разве мы на Земле? Погляди на эту тварь, на эти деревья-скелеты, на эти шары-кусты! А там, наверху, прыгающие «клумбы», видел? А гадость, которая на меня напала? Кстати, где она?

— Вы ищете это животное, если я вас понял правильно? — осведомился по-испански Санчес. — От него, увы, остались только клочья.

— Стрелял разрывными, — пояснил Брегг.

— Вот кусок, — Санчес протянул ему кусок синего мяса с запекшейся синей кровью и с обломком металлически поблескивающей фиолетовой корки. — Почти металл, — постучал он по ней пальцем, — только не знаю какой. Медь, должно быть. У нас в крови железо, а у этого животного, как и у спрутов, — медь.

— Корка — не медь, — усомнился Женэ. — Я думаю, тут что-то другое. Как он выглядел, этот зверь?

— Прямо как арбуз.

— Занятно. Что же они пьют, если здесь воды нет?

— Может, на дне каньона? Проверим?

— Ты сколько таблеток принял? — осведомился Женэ.

— Две.

— Проглоти еще пару. Счетчик показывает уже почти триста рентген, а ниже, думаю, будет больше. Радиация в этом каньоне повышается с каждым шагом.

— Триста семьдесят, — сказал Брегг, сверившись с дозиметром, когда они спустились на десяток метров. — И обрати внимание на лес.

Уступ здесь был шире, и лес сплошным массивом выстроился по краю. «Не пробиться, — подумал Женэ, — бульдозер нужен, а не наши ножи».

— Придется возвращаться наверх, — сказал он, — на следующем уступе уровень радиации уже почти смертельный. На троих таблеток не хватит — надо спускаться одному.

Санчес сделал несколько снимков опутанного лиловой паутиной леса и полез на верхний уступ.

— Взгляну на сороконожку, — пояснил он.

— Какую сороконожку? — спросил Брегг.

— Санчес подстрелил наверху еще одну здешнюю тварь, многолапую, величиной с хорька и в панцире, похожем на фольгу, — сказал Женэ.

Но сороконожки на месте не оказалось. Кто-то унес ее. Но кто? Мох вокруг не был примят, только возле скалистого выступа, где она лежала, остались глубокие треугольные следы неведомого хищника.

— Хорошо, что хоть снимки есть, — чуть не плакал Санчес, — какой экземпляр потерян.

— Арбуз и сороконожка — это мелочь, — закричал, перебивая зоолога, Брегг. — А если тварь — с бочку? Если на вас прыгнет «клумба», что тогда?

— Тихо, сеньор Брегг, — остановил его Санчес, — мы не глухие. То, что вы называете «клумбой», просто странствующая колония грибовидных организмов. По-моему, она не опасна.

— Здесь все опасно, — не унимался бельгиец, — а вы уверены, что синий мох, на котором мы спали, не ядовит?

— Не паникуй, — сказал Женэ, отшвырнув ногой консервную банку. — Опаснее всего радиация. С каждым уступом уровень ее повышается почти на сто рентген, а таких уступов десяток, а то и больше.

— А действуют ли таблетки? — спросил Санчес. — Мне что-то стало не по себе.

— Тошнит?

— Нет.

— Лихорадит?

— Тоже нет. Просто сонливость.

— У меня, между прочим, тоже, — заметил Брегг.

— Первый признак лучевой болезни — тошнота и рвота через час-полтора после облучения, — сказал Женэ. — К вечеру лихорадка и боль в горле.

— Нет этих симптомов, — удовлетворенно повторил Санчес. Женэ не ответил, чувствуя, что и его неудержимо клонит ко сну, хотя день еще только начинался. «В схватке с каньоном, — подумал он, — мы, кажется, терпим поражение».

IV

Очнулись все почти одновременно и в темноте.

— Уже ночь? — растерялся Санчес.

Бельгиец осветил зажигалкой часы.

— Половина второго. Проспали двенадцать часов.

Разговор сразу принял резкий, обостренный характер. Двенадцатичасовой каменный сон не освежил и не успокоил. Наоборот, взвинтил. Испанский и французский языки смешались. Все кричали, перебивая друг друга.

— Опять страх! Почему? Так с ума сойдешь!

— Я же говорил: радиация.

— Какая еще радиация?! Сириус это, Дантов ад.

— Не глупи.

— А где ты видел на Земле эту дьявольщину?

— Спроси зоолога.

— Я подавлен, сеньоры.

— Попробуем зажечь костер.

Дымное пламя осветило шарообразные кусты и деревья-уродцы. Над каньоном по-прежнему висела тьма. И вдруг в этой непроглядной мгле вспыхнули огоньки. Их можно было легко сосчитать — не больше десятка. Неподвижные, иногда чуть-чуть смещавшиеся, они висели на высоте человеческого роста или выше, на уровне вцепившихся в камни деревьев, и горели, не мигая, тусклым зелено-оранжевым светом.

— Это глаза, — раздался свистящий шепот бельгийца.

— Вздор, — отозвался Женэ.

— Похоже на глаза, — тоже шепотом произнес зоолог. — Только это не ягуар.

— А вдруг здешние твари? Покрупнее?

Бельгиец вскочил, выхватил тлеющую головешку из костра и бросился навстречу немигающим огонькам.

— Жрите, гады! — крикнул он. швырнув головешку в темноту. Глаза погасли.

— Испугались, — сказал зоолог.

— Неужели вы верите в тварей-гигантов? — спросил француз.

— Не знаю, сеньор Женэ, я ничего не понимаю.

— А я знаю, кто это, — заскрипел зубами Брегг. Даже в свете угасающего костра было видно, что он дрожит, точно в ознобе. — Это ОНИ.

Он схватил двустволку, проверил, заряжена ли, но Женэ тут же отнял у него оружие.

— Не дури. Их уже нет. Видишь — темно? Ни одного огонька. Ты лучше ляг и прими снотворное. В таком состоянии можешь сорваться с кручи. А мы с профессором подежурим.

— Прости, я опять взорвался. Дай таблетки, — Брегг вдруг обмяк и сел, едва не свалившись в костер. Минут через десять снотворное подействовало — он уже снова спал, вздрагивая даже во сне.

— Надо уходить отсюда, — сказал Санчес.

— Утром уйдем, — согласился Женэ, — я только еще раз проверю уровень радиации.

В чаще кривобоких деревьев снова зажглись огоньки. Столько же, а может и больше. Глаза? Вероятно. Неподвижные, пристально наблюдающие за ними.

— Опять, — сказал Санчес.

— Вижу.

— С ружьем в руках легче дышится.

В сельве тоже было страшновато. Но там им угрожали змеи, ядовитые улитки, кровожадные пираньи — не дай бог, свалишься в воду с плота или перевернется лодка! Здешний страх был особым, гипнотическим, внушенным. Женэ стыдно было признаться самому себе, что он, победитель соревнований в скоростной стрельбе по движущимся мишеням и призер велогонок на треке, сейчас трясется от страха, сжимая скользкими от пота руками ружье. Диковинные растения? Да бог с ними, с растениями, мало ли незнакомцев в сельве — все равно в ботанике он профан. Зверье? Против него есть оружие. Глаза? Тускло-зеленые с оранжевым ободком — они висели в воздухе, как фонарики. Живые фонарики. Не светят, а всматриваются, не вспыхивают, а приближаются, не блестят, а приказывают. А ему не хочется подчиняться, не такой он человек, чтобы смириться со всей этой мистикой. Пусть кто угодно думает, что глаза таинственных лесных существ, о которых говорят предания индейцев, наблюдают за ними. Мифологическое выдает за действительное, сказку — за реальность. Ну а ему, геологу, исходившему тысячи километров в дебрях трех континентов, это все ни к чему. Сейчас он подойдет поближе к этим пугающим глазам и выпалит по ним из обоих стволов. А там посмотрит, уберутся ли они подобру-поздорову.

Женэ встал, перепрыгнул через тлеющие угли костра и шагнул навстречу глазам-фонарикам. Теперь он знал точно — волны страха идут от них. Телепатия? Но кто кого боится: он — их или они — его?

Геолог шагнул еще ближе — и произошло неожиданное. Огни отодвинулись, меняя места, уменьшаясь в объеме, превращаясь из фонариков в светлячки и совсем уже угасли, отступив в темноту. Женэ вздохнул облегченно, дрожащие руки опустили двустволку. И тут случилось то, что можно наблюдать только в тропиках.

Над каньоном включили свет.

Еще невидимое солнце осветило половину порозовевшего неба. Утро наступило, и в каньоне проявилась детская пестрота красок, положенных невпопад, — синева мха, ржавчина леса, оранжевые тона камня, фиолетовые плетения лиан. «Сириус, — усмехнулся Женэ, — наблюдателен все-таки Брегг». Он оглянулся: тот спал, оглушенный удвоенной дозой снотворного; Санчес же, мирно дремавший у потухшего костра, открыл глаза.

— Куда вы? — спросил он шепотом, увидав геолога у обрыва.

— Еще раз проверю уровень радиации на уступах и сейчас же вернусь.

Захватив кроме ружья нож и моток веревки, Женэ прошел по краю поросшего мхом обрыва. Шаровидных кустов уже не было: кто-то согнал их или они сами спорхнули вниз. Но мох был примят треугольными следами, похожими на лапы большой птицы, и широкими плоскими вмятинами. «Их» следы, подумал геолог и спустился, не прибегая к веревке, на нижний уступ. С дозиметром он не сверялся: и так знал, как повышается по мере приближения ко дну каньона уровень радиации. Его интересовало другое: изменения в ландшафте, тонах, появление новых диковинок флоры. Животные, оставив ночные следы, утром не появлялись. Но лес густел. Начиная примерно с пятого уступа, он уже непрерывным массивом тянулся ко дну, шевеля на ветру потрескивающими ветвями. Женэ взглянул на дозиметр и криво усмехнулся: больше четырехсот. Смертельная доза! Но горстка таблеток, проглоченных перед спуском, делала свое дело. В кончиках пальцев покалывало — первый признак действия гамма-стимулятора. Однако дальнейший спуск был уже невозможен.

Хотя бы взглянуть, что там, на самом дне каньона? Только подойти к обрыву трудно: лес сплошной, тянется далеко и слишком густ. Может быть, по верху, по кронам?

Женэ критически оглядел вставший на его пути ржавый лесной заслон и лишь сейчас заметил что-то новое в его облике. На первый взгляд — все тот же скелетообразный лес с кривыми стволами, паучьими ветвями-щупальцами и корнями-клещами, цепко ухватившимися за камни. Ни одного листика. Как и на верхних уступах. Он был прозрачнее любой лиственной рощицы поздней осенью. Но тут, в глубине каньона, он почему-то казался живым сборищем не деревьев-растений, а деревьев-существ. Стволы походили на тела, выраставшие прямо из камня, они покачивались, сгибались, вытягивались, стараясь коснуться друг друга скрюченными ветками.



Страх у геолога давно прошел, он только раздумывал, как бы удобнее пробраться по этим кронам к обрыву. Веревку и ружье он оставил на камнях: в паутине ветвей они будут только мешать. Он легко вскарабкался по ближайшему стволу на верхние сучья и, запутавшись в сплетении веток, лег на них, как в гамак. И тут он почувствовал, как «гамак» качнулся под ним, вытянулся, спружинил и подвинул его ближе к обрыву. Еще минута — и его сдвинули еще на несколько сантиметров. Женэ попробовал оттолкнуться от толстого сучка под ногами, но тот тоже спружинил и отбросил его еще ближе к обрыву. Женэ начал вырываться из цепких ветвей, но те не отпускали. Может, это и не ветки вовсе, а чьи-то щупальца, которые норовят скинуть его в пропасть? Ведь крайние деревья лепятся на самом карнизе! И тут Женэ вспомнил о ноже. С трудом вытащил его из чехла и рубанул по опутавшим тело жгутам. Они отвалились, «гамак» уже не спружинил. Женэ стал яростно рубить направо и налево, пока не почувствовал, что освободился. Медленно, от сучка к сучку он стал спускаться вниз. А ветки-щупальца еще боролись, даже обрезанные, они сгибались в его сторону, пытаясь сжать, сдавить, сдвинуть его. Но он уже пробрался к противоположному от обрыва краю. Вон и двустволка вместе с веревкой на каменистом выступе. С трудом перебирая исцарапанными руками, он вырвался наконец из объятий деревьев-убийц. Его шатало. Он поднимался вверх по уступам как во сне. Видно, он отсутствовал очень долго. Обоих, и Санчеса и Брегга, он нашел растерянными, встревоженными, готовыми спускаться в каньон на поиски.

— С ума сошел, — ворчал бельгиец, — какого черта надо было проверять радиацию? Вчера же точно определили по дозиметру.

— Я не радиацию проверял, — Женэ тяжело дышал, натруженные руки дрожали, — а одну идею, все объясняющую.

— Какая еще идея?

— Сейчас скажу.

Женэ вздохнул и рассказал все, как было. Его оба спутника долго молчали, пораженные. Брегг даже не ругался, а так и стоял с раскрытым ртом, не решаясь спросить о том, что выговорил наконец Санчес.

— Значит, они… живые, да?

— Все растения здесь живые, ни одно не умерщвлено радиацией.

— Я не об этом. Деревья ли они?

— Безусловно.

— А как же вы объясните их попытку сбросить вас в пропасть?

— Защитной реакцией от вторжения в их микросферу постороннего организма. Известно, что корни иногда пробивают камень, а листья мимозы, например, свертываются от прикосновения. Любопытно другое. Когда Брегг запутался в паутине ветвей и лиан, его ничто не отбрасывало в сторону. Значит, на верхних уступах каньона у тех же деревьев нет такой защитной реакции, какую природа выработала у них на более глубоких уровнях. Что-то меняется в этом мире вместе с усилением излучения.

— Почему?

— Так сразу не ответишь, надо подумать.

— А делать что?

— Уходить.

V

Когда опять переправлялись через болото на обратном пути, больше молчали. О каньоне никто даже не упоминал, словно бы и не было в их жизни этих зловещих трех дней. Но все обдумывали увиденное, сопоставляли с известными им фактами. Работали по очереди веслом, отталкивались от травяных заслонов, перекликались, закуривали, механически жевали наспех приготовленные Санчесом сэндвичи.

С радостью увидели низко пролетевшую над водой серую цаплю. И тут как прорвало — опять заговорили о пережитом.

— Первая птица за эти дни, — сказал Санчес.

— А вы обратили внимание, что в каньоне нет птиц потому, что нет насекомых, — задумчиво проговорил Женэ. — Вероятно, есть какие-то низшие организмы, приспособленные к растительной пище, а все остальные — хищники. Один пожирает другого.

— А не объяснишься ли ты в конце концов, — упрекнул его Брегг, — мы с Санчесом так и не разобрались, что к чему. Может быть, действительно, споры неземной жизни?

— Видоизмененной — да, но вполне земной, даже ровесницы нашей привычной. Ей тоже, наверное, миллионы лет. Что же приключилось в каньоне в далекую геологическую эпоху? Урановые руды здесь есть. Это теперь мы твердо знаем. Но обычный распад ядер урана принял иные, быстротечные формы. Почему? Не знаю. Я не физик и не химик и могу лишь предположить, что в каньоне не тысячи и не сотни тысяч, а миллионы лет наблюдается очень высокий уровень радиации, изменивший структуру белковых молекул. Так шла эволюция в этой природной колбе, где самовоспроизводящий белковый цикл приводил к образованию молекул-мутантов. Мутации — вот вам объяснение загадок каньона. Именно мутации и взрастили его животный и растительный мир. Отсюда — и свинцовая фольга сороконожки, и безлиственный лес, не поддающийся излучению. Миллионы лет эволюции создали и шаровидные кусты, и прыгающие грибовидные колонии, и выродившиеся до нейлоновой паутины лианы. Все то же, что и в сельве, но все иное, не подвластное радиации и одновременно порабощенное ею, потому что вне ее, за пределами каньона не смогут жить ни деревья-скелеты, ни черепахи-шары. Вот так-то, друзья, не пришельцы и не споры инопланетной жизни, а миллионолетний каприз природы.

— Значит, — начал было Брегг. — будем искать урановые руды где-нибудь в других местах, — закончил за него Женэ.

— Что же мы будем докладывать о результатах экспедиции?

— Тут надо крепко подумать, время у нас еще есть. Я уверен, что не надо трогать этот каньон. Он ценен сам по себе! Не как атомное горючее, а как единственный в мире заповедник мутантов…

Еще удар шеста, и плот прочно застревает в черной грязи у берега. Здравствуй, сельва! Женэ смотрит на индикатор и говорит;

— Норма, друзья. Никакой радиации!


ОБ АВТОРАХ

Абрамов Александр Иванович. Родился в 1900 году в Москве. Окончил Литературный институт имени В. Я. Брюсова и Институт иностранных языков. Член Союза писателей СССР. Печататься начал в 20-х годах как журналист, театральный критик и как автор повестей и рассказов. В жанре научной фантастики работает с 1966 года совместно с С. А. Абрамовым.

Абрамов Сергей Александрович. Родился в 1942 году в Москве. Окончил Московский автодорожный институт. С 1961 года выступает в периодической печати с репортажами, очерками, критическими статьями. Член Союза журналистов СССР. В соавторстве со своим отцом А. И. Абрамовым опубликовал сборник научно-фантастических рассказов «Тень императора», фантастические романы «Всадники ниоткуда», «Рай без памяти», «Селеста-7000», «Все дозволено».

В нашем ежегоднике авторы печатаются четвертый раз.


Юрий Моисеев
ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ ПАТРУЛЬ


Фантастический рассказ

Рис. А. Болотникова


— …С появлением человека на Земле возникла проблема: шить ли ему в мире с природой, с мудрой осмотрительностью вмешиваясь в ее процессы, или же «покорять» ее… На огромных пространствах вырубались леса. Безвозвратно погибали многие виды животных и растений. Изменялся состав атмосферы, и все чаще тревожил «парниковый эффект»: казалось, еще немного — и начнется необратимое таяние ледяной брони Гренландии, Антарктиды и волны затопят материки. Мировой океан терял свою способность к самоочищению. Все чаще землю опустошали наводнения, циклоны, пыльные бури…

Голос прервался, и я, осторожно повернув верньер, опять настроился на волну Экологического центра.

— …Возникновение всепланетной цивилизации избавило нас от необходимости скрупулезно контролировать чистоту атмосферы, океанов, морей и рек. Теперь не надо поднимать тревогу из-за эрозии почвы в Аризоне или на равнинах Центральной Азии, спасать вымирающие виды животных. Человечество поистине сделало скачок от биосферы к ноосфере, переступив порог «экологического сознания» и вплотную подойдя к «галактическому». Это, наверное, единственный путь в грядущее, логическое условие самой возможности наступления такого «завтра». Пароль будущего! Но ни на минуту нельзя забывать, что оно возникает уже сегодня: мост в завтрашний день создается усилиями всего человечества…

— Алеша, занимай высоту три тысячи метров, — перебивая передачу Центра, ворвалась в наушники шлемофона стремительная скороговорка, — постараемся посадить тебя вне очереди.

Мой гравиплан, преодолевший нелегкий путь в три минуты — скорости так возросли, что давно уже стало бессмысленным измерить расстояние в километрах, — от Заилийского Алатау до Олимпа, сделал перед посадкой круг. Легкое восьмилепестковое здание с овальным вырезом на крыше словно парило подо мной в прозрачном воздухе. По радиусу расходились поля антенн, принимавшие информацию от тысяч спутников-автоматов. Каждый из них «висел» над определенным квадратом Мирового океана или суши, с зеркальной точностью воспроизводя его на экранах глобальной системы наблюдения. На ночной стороне Земли включались инфракрасные системы слежения, выводя на экраны изображение в лучах видимого диапазона спектра.

— Переключайся на автопилот! — снова прервал мои размышления насмешливый девичий голос. — Приземлишься у главного входа.

— Ладно, но почему такая спешка?

— У нас тяжелый день, Алеша, — озабоченно сказала встречавшая меня Джоанна, дежурная по посадке. Задвинув антенну в гнездо, она нетерпеливо поправила ремешок радиофона на плече.

— Как поживает твой обожаемый ледник Туюк-Су?

— Что ж, там все в порядке. Ледопады, моренные озера, эдельвейсы. Местные гравилетчики — ребята лихие и селевую волну не проглядят, мы напрасно беспокоились.

— Все это прекрасно, но не торопись освобождаться от своих доспехов, — добавила она, увидев, как я с облегчением расстегнул молнию высотного костюма. — Отдыхать тебе сегодня едва ли придется. В районе Бермуд замолчал грузовой лайнер-автомат. На ноги подняты все сотрудники нашего и Ураганного центров. По-моему, подключается и Космический центр. Тебя тоже наверняка привлекут к операции.

За крутой дугой командного пункта управления расположились восемь секторов Центра. Над пультами памятных машин склонились операторы, и даже издалека угадывался напряженный ритм их работы.

Координатор — высокий, грузный, пепельноволосый — крепко пожал мне руку.

— Ты вовремя, Алексей. Мы только что закончили передачу по сети всепланетной связи. — Указав мне на кресло рядом с пультом, он негромко произнес: — Внимание! Сигнал!

Густой торжественный гул медного гонга поплыл в пространство, поднимаясь по восходящей гамме, и резко оборвался. Между секторами возникло голографическое изображение земного шара диаметром в несколько десятков метров. Отдельные квадраты его поверхности мгновение колебались, смещаясь и перекрывая друг друга, пока контрольные системы не стабилизировали голограмму. Я не раз видел это «рождение» планеты из пламени солнца и звездного света и всегда с некоторой досадой ощущал свою, как мне думалось, непрофессиональную восторженность. Однако, оглянувшись, я увидел взволнованные глаза Джоанны и — что окончательно сняло мои сомнения — неожиданно мягкое, почти нежное выражение на лице Координатора.

А планета плыла, парила перед нами, жила, дышала, окутанная облачными полями, и, казалось, едва заметно поворачивалась. Но уловить этого мы, конечно, не могли: полный оборот голограммы был синхронизирован с реальным суточным вращением Земли. С осязаемо-зримой реальностью проплывало перед нами восточное полушарие. Торосы Северного полюса, левее — ослепительный панцирь Гренландии, синий блеск Средиземноморья, буйное цветение прибрежий Северной Африки, четкие линии трансконтинентальных магистралей. Экваториальную зону материков пересекало ожерелье солнечных станций, которые принимали поток энергии от конвоя спутников Космического центра. Орбиты спутников Экологического центра пролегли несколько ниже, поэтому сам конвой не попал в поле их зрения. А южнее Индостана — завораживающее сияние океана в разрывах тысячекилометровых турбулентных вихрей атмосферы, караваны грузовых лайнеров-автоматов на воздушной подушке, гирлянды плавучих островов-баз для переработки рыбы и планктона, извлечения металлов, растворенных в морской воде. И словно знобящим холодом потянуло от великих льдов Антарктики.

— А теперь, Алеша, — произнес Координатор, с трудом отрываясь от созерцания голограммы, — отправляйся на Бермуды. Но пока обстановка там не прояснится, поможешь спасти семейство дельфинов, выбросившихся на берег Новой Зеландии; координаты — у Мадлен. Ради тебя я даже расстаюсь с Джоанной, — усмехнулся он. — Она только недавно получила права на пилотирование гравипланов. Пусть покажет свои способности.

— Есть, Антон! — весело отозвался я. — С таким помощником берусь выручить даже стадо китов.


— Нужна новая программа для автопилота, — едва поспевая за мной, озабоченно говорила Джоанна. — Ну куда же ты так торопишься, Алеша?..

— Прости, Джо! — спохватился я, останавливаясь у сектора стихий, где слышался уверенный баритон оператора.

— Вызываю Ураганный центр! Прием! — На секунду он повернулся к нам, приветственно махнул рукой и снова наклонился к пульту.

— Ураганный центр на связи! — отозвался густой, спокойный голос. — Что ты, Майкл, поднимаешь панику на всю планету? Прием!

— Патрик, северо-западнее Реюньона возник циклон. Как же твои ребята проморгали?

— Майкл, побереги нервы на случай землетрясения. Родионов уже повел эскадру на перехват циклона.

— О’кей! Патрик, напоминаю, в районе Бермуд, кажется, оживает «треугольник смерти». Один из грузовых лайнеров-автоматов перестал подавать позывные.

— Патрульная эскадра на пути к Бермудам. Надеюсь, мы разберемся наконец, в нем там дело…

Оператор сбросил наушники, с подчеркнутым вниманием оглядел нас и улыбнулся:

— Джо, твой друг — мой друг! С обстановкой вы, надеюсь, успели ознакомиться? Все наши резервные гравипланы вместе с эскадрой Ураганного центра патрулируют район бедствия.

— Что же там стряслось? — спросил я.

— История долгая, но ты должен был слышать о ней, хотя тебе, конечно, ближе космические течения, гравитационные вихри, звездные коллапсы и прочие чудеса. Словом, район между Бермудскими островами, центральной частью Флориды и Пуэрто-Рико давно пользуется плохой репутацией. Здесь бесследно исчезали суда и самолеты, погибали люди. Недаром его прозвали «треугольником смерти». Самый загадочный случай, когда в ясную, безветренную погоду пропало пять самолетов и гидроплан, вылетевший на их поиски. И никаких следов, никаких обломков. Осталась только запись драматического сигнала экипажа самолета на контрольный пункт. Я помню ее дословно: «С нами несчастье! Мы сбились с курса, земли нигде не видно! Не можем определить, куда нас занесло. Кажется, что…» Фраза оборвалась на полуслове.

Таким же необъяснимым было исчезновение двух самолетов-бензозаправщиков возле Ямайки. Обнаружили только их обломки в сотнях километров друг от друга, поэтому версия об их столкновении сама собой отпала. И в других случаях также находили иногда обломки судов, самолетов, останки же людей — никогда. Любопытно, что каждый раз сначала отказывали все средства связи и навигационные системы.

— Как же объясняли это?

— По-разному. Меня, однако, мало убеждают рассуждения о внезапных титанических турбулентных вихрях в атмосфере или водоворотах в океане. Почему вдруг возникают эти мгновенные циклоны или водовороты? Почему так внезапно выходят из строя все приборы?..

— Но все-таки были же какие-то разумные предположения?

— Интересное соображение высказывалось о таинственных взрывоподобных инфразвуковых пиках в океане. Некоторые ученые выдвинули гипотезу о существовании некоей «дыры» в небе в районе Бермудских островов. Но их и слушать не стали. Однако вот что любопытно! Когда на карту нанесли координаты катастроф за многие годы, выявилась поразительная закономерность. Получились, правда, не «треугольники», а, скорее, «ромбы смерти». В 250 милях к югу от острова Хонсю обнаружился район, по частоте катастроф сходный с Бермудами. Самолеты исчезали на линии, проходящей южнее острова Гуам. И эти «ромбы» расположились точно один против другого по обе стороны северного полушария — возле тридцатого градуса северной широты, вытянуты градусов на тридцать с востока на запад. Такая же аномалия и в Средиземном море. Возникло предположение, что должны быть аналогичные зоны и в южном полушарии. И в самом деле, у восточных берегов Южной Америки, Южной Африки и Австралии те же роковые координаты.

— А сопоставляли, — нетерпеливо перебил я, — температурные инверсии воздуха и воды? колебания атмосферного давления? характер поверхностных и глубинных океанских течений? геомагнитные аномалии? К каким же выводам пришли кроме самых общих?

— Не так уж все было безнадежно. Высказывалась довольно убедительная гипотеза, Алеша. Электромагнитологи объясняли все эти странности существованием пяти пар диполей. И действительно, когда через глобус проткнули спицы, соединявшие попарно противоположные «ромбы смерти», то они прошли точно через самый центр Земли. Но опять-таки никто не взял на себя смелость предположить, что или кто «включает» эти диполи, — почему их действие непостоянно.

— М-да, наверное, имеет смысл выяснить в конце концов природу этих аномалий, попытаться нащупать их ритм.

— Вот-вот, Алеша, — с готовностью подхватил Майкл, покосившись на меня. — Ты уж, пожалуйста, постарайся это сделать. На то ты и командир Экологического патруля.

— Ладно, ладно, воодушевился, — проворчал я, вставая, — не перекладывай своих забот на меня. Если что-то произойдет, немедленно сообщи. Мы будем в Новой Зеландии.

— Опять Мадлен тебя эксплуатирует ради спасения очередной живности, попавшей в беду?

— Что делать! — примирительно улыбнулся я. — Дельфины, конечно, не вулканы или циклоны, но все-таки…

Когда мы вошли в сектор охраны животных, помощники оператора, взволнованно переговариваясь, столпились у пульта. Клочья грозовых облаков неслись на экране над скалистым берегом. Несколько дельфинов, задыхаясь, бились на песке, и их прерывистый отчаянный свист заполнял комнату.

— Мадлен! — коснулся я плеча оператора. — Координатор направил меня в твое распоряжение.

— Алеша! Ты снова наш спаситель! — обрадовалась она. — Вот программа для автопилота: я сама приготовилась к вылету. Пусть Джоанна возьмет мой высотный костюм.

…Подняв гравиплан, я повел его по кругу. Машина Джоанны подстроилась к моей, и через несколько минут мы уже приземлились на пустынном морском берегу, около старой бревенчатой фермы. Еще издалека мы разглядели детей, растерянно сбившихся возле дельфинов. Когда волны набегали на песок, дельфины, взмахивая хвостовыми плавниками, окатывали друг друга. Дети обрадованно подбежали к нам. Насквозь мокрые, окоченевшие от холода, они заговорили одновременно, но мальчик постарше остановил товарищей.

— Мы им не можем помочь: они такие тяжелые! Одного мы спихнули в воду, но он опять с разгона выбросился на берег.

— Наверное, не хотел расставаться с друзьями, — тараща на нас глаза, перебила его крохотная девчушка.

Джоанна наклонилась над маленьким дельфином.

— Да, ведь это новорожденный! Вероятно, он первым оказался на берегу и начал звать на помощь. Тут уж, конечно, все стадо устремилось на выручку… Дельфиненка в первую очередь и надо спасать, тогда успокоятся и все остальные. Ах ты, дуралей! Да какой же ты гладкий, теплый, — приговаривала Джоанна. — А ну-ка, ребята, помогите!

Очутившись в воде, дельфиненок то ли от ласкового голоса, то ли от прикосновения заботливых рук стал посвистывать уже не так жалобно, а скорее вопросительно: «Где же вы, родители?» Поодиночке мы перенесли дельфинов в родную стихию. Поддерживая за грудные плавники, водили их вдоль берега, стараясь, чтобы их дыхала оставались над волнами. Постепенно они оправились от шока, стали плавать вдоль берега, нырять и наконец, окружив дельфиненка, устремились в открытое море.

Мы стояли на берегу и, не замечая шквалистого ветра, бросавшего клочья пены в лицо, провожали глазами дельфинов, пока те не исчезли среди волн. Потом направились к дому, но Джоанна, вдруг обернувшись, помахала кому-то рукой и послала воздушный поцелуй в сумрачное небо. Я удивленно взглянул на нее и, сообразив в чем дело, тоже поднял голову, представив радостное оживление в секторе Мадлен. Обходя острые камни, мы шли к ферме, и как же странно выглядели рядом с нею наши гравипланы!

— Хорошо, что вы подоспели, — встретил нас на полпути хозяин фермы, задыхаясь от бега. — С городом невозможно связаться. Тераи! — представился он.

— Все в порядке! — весело бросила Джоанна. — Дельфины в безопасности. Вот только на нас сухой нитки не осталось, да и ваши дети изрядно промокли, как бы не заболели.

— Просушите здесь ваши доспехи, обогрейтесь, — говорил старик, распахивая дверь дома. — Уложу внуков спать, и тогда все будет действительно в порядке.

Переодевшись, мы расположились у жарко полыхавшего камина. После сочного бифштекса пили крепчайший индийский чай и благодушествовали. Разрумянившиеся ребята сидели рядом и, несмотря на уговоры деда, никак не хотели идти спать.

— Когда я вырасту, — с важностью изрек мальчик, поглядывая на Джоанну, — то буду гравилетчиком.

Джоанна улыбнулась:

— Ну тогда дельфины под надежной охраной. А знаете, ребята, как писали о них в глубокой древности: «Еще ничего не было создано на свете прекраснее, чем дельфин! Хотя ему ничего не нужно от людей, он их великий друг и многим оказывал помощь».



— Мои предки, полинезийцы, в давние времена умели разговаривать с дельфинами, — сказал Тераи. — Вот вы что-нибудь слышали о «вызывателях дельфинов»?

— Что-то малоправдоподобное, — призналась Джоанна.

— А ведь здесь и до сих пор немало необъяснимого. Так вот. Вождь племени на атолле Бутаритари в архипелаге Гилберта владел этой тайной. Она передавалась по наследству. «Чтобы вызвать дельфинов, — говорил он, — мой дух должен во сне покинуть тело, полететь к ним и пригласить на празднество в деревню». Когда солнце проходило зенит, вождь выходил на берег лагуны и возглашал: «Явитесь! Явитесь, наши друзья с запада!..» Сотни людей в нарядных одеждах, украшенные цветами, ждали, стоя по грудь в воде, в величайшей тишине. И вот в волнах появлялись стремительно летящие дельфины. Люди медленно отступали к берегу, приглашая их за собой. Нежно поглаживая, выносили на руках к линии прибоя, набрасывали на них гирлянды цветов. Женщины, дети, мужчины радостно танцевали вокруг дельфинов, не проявлявших ни малейших признаков тревоги.

— Дельфинам нравится играть, и они любят людей, — задумчиво произнес мальчик, глядя на ревущее пламя в камине, — поэтому их нельзя не любить.

— Молодец, малыш! — положив ему руку на голову, серьезно сказала Джоанна. — Когда вырастешь, приходи к нам, в Экологический центр. А пока отправляйся-ка в постель, ведь растут-то дети во сне.

То ли из-за этого несокрушимого довода, то ли усталость взяла свое — у ребят уже совсем закрывались глаза — все они гурьбой пошли спать, а Тераи на руках унес самую маленькую, уже крепко уснувшую.

— Я биолог по образованию, много возился с дельфинами, — заговорил он, вернувшись. — Меня долго занимала одна проблема. В течение долгих веков люди отмечали неизменную общительность, добродушие, какой-то игривый юмор и даже поражающую снисходительность дельфинов по отношению к человеку. В чем разгадка такого поведения?

— Да, дельфины стоят особняком в животном мире, — подхватил я. — Их можно научить различать предметы и цвета, считать…

— Написал же один из первых исследователей, — вмешалась Джоанна, — что ему иной раз становилось не по себе, когда он видел поразительную целенаправленность в их поведении. Казалось, не человек, а дельфин ставит над ним эксперименты.

— Вот, вот! — согласился Тераи. — И все-таки человек продолжал загонять электроды под черепную коробку дельфинов в поисках центров радости или угнетенности. Снимал электроэнцефалограммы, которые практически не поддаются расшифровке. Чего стоят, скажем, такие выводы: «Большинство млекопитающих смиряется с ограничением свободы… каждое разумное животное, будучи побежденным и сознавая это, занимает выжидательную позицию». И, знаете ли, не выходит у меня из головы предположение, по сути дела пророчество моего коллеги-дельфинолога. Он говорил, что при встрече с гипотетической суперцивилизацией она может расценить людей примерно так же, как мы рассматриваем животных нашей планеты. Она будет ставить на нас эксперименты, и мы окажемся вне каких бы то ни было, пусть даже непонятных нам, галактических норм…

Тревожный сигнал радиофона прервал Тераи. Джоанна нажала кнопку приема.

— Алексей! — раздался голос Координатора.

— Слушаю, Антон! — невольно вздрогнув от неожиданности, шагнул я к радиофону.

— Звездолетчики изучили данные нашего и Ураганного центров, сопоставив всю информацию о «треугольниках смерти». Результаты очень противоречивы. Одна из крайних гипотез — гиперпространственный зондаж Земли инопланетной суперцивилизацией. Сейчас из этих районов эвакуировано население, изменены маршруты лайнеров. Кстати, исчез один из патрульных гравипланов. Видимо, совершил вынужденную посадку. Космический центр выделяет для патрулирования «треугольников» твой старый «Перун». Он недавно вернулся из экспедиции к Титании. Командором назначен Стоян. Хотя твои обязанности как командира Экологического патруля значительно расширяются, но тебе придется присоединиться к экипажу Стояна. Ведь ты участвовал в межзвездных экспедициях! Словом, отправляйся утром на гравидром Флориды. Там тебя будут ждать.

— Вот так история! — озадаченно пробормотал Тераи. — Зондаж? Это немыслимо!

— Кибермозг учитывает все, в том числе, казалось бы, и немыслимые возможности, — сказал я. — Ну ладно, пожалуй, все-таки надо отдохнуть перед вылетом.

— Побереги себя, Алеша, — проговорила Джоанна, легко коснулась моего плеча и вышла. Тераи смущенно помялся и с явной неохотой тоже удалился.

Пока я укладывался на диване, затухающий камин отбрасывал странные мятущиеся тени. Я лежал с закрытыми глазами, но сон долго не приходил. Слишком много событий произошло в этот день. Одна версия фантастичнее другой невольно приходили в голову. Бермуды… «дыры» в небе… улыбающийся дельфин с электродами в черепе… стена пламени… на фоне ее неведомые межзвездные корабли… тишина… падающие капли дождя…


— Откуда ты взялся на мою голову? — с холодной досадой сказал Стоян. Широко расставив ноги и положив руки на пояс, он в упор смотрел на меня. Огромный звездолет с могучим гребнем гиперпространственного преобразователя и тройными кольцами защиты стоял поодаль на плитах гравидрома. Мощность корабля, видимо, превосходила все резервы обычных звездолетов.

— Всегда Совет планеты навязывает мне инспекторов, — продолжал Стоян.

— Я командир патруля Экологического центра.

— Час от часу не легче! На борту опытного корабля нет ни одного лишнего места.

— Но ведь должен был идти «Перун»?

— Космический центр отдал для операции экспериментальную эскадру.

— А где остальные корабли? — недоумевающе спросил я.

— Не слишком ли много вопросов? — бросил Стоян и, повернув голову, крикнул;

— Бранимира!

Невысокая, плотная женщина подошла к нам, с удивлением рассматривая меня.

— Алексей? Я слышала, ты ушел из Звездного Флота?

— Вот думаю вернуться.

Стоян посмотрел на Бранимиру, на меня, и теплый огонек блеснул на мгновение в его взгляде.

— Кольца Сатурна? Титания? Лебедь-61?

— Второй пилот, командор. Сейчас Экологический центр.

— Во-от как! — протянул он. — Это меняет дело. Прости, Алеша, я не сразу узнал тебя.

— Тяжелый ты парень, Стоян.

— Космический центр тоже так считает, — с мрачным удовлетворением кивнул он. — Моя пресловутая агрессивность, некоммуникабельность и заставила Совет остановиться на моей кандидатуре. Одно дело встречать гостей, а другое — провожать непрошеных. Ну хорошо, переодевайся, твой высотный костюм пригоден только для гравипланов.

Властный тон Стояна показывал, что командор принял меня в экипаж. Мы бегом направились к кораблю, который стоял под защитой излучателей гравитационного поля. Я первым поднялся по трапу. Бортинженер, коротко представившись: «Мигуэль», — подвел меня к нише, где стояли скафандры высшей защиты, пришпиленные магнитным полем. Мигуэль жестом указал мое место и снова встал за пульт управления, полыхавший рубиновыми огнями.

— Командор! Готовность тридцать минут! — раздался из микрофона напряженный голос. — Замолчало еще несколько спутников над «ромбами».

— Вас понял! — отозвался Стоян. — Закрыть люки! Двигатели? Защита? Системы жизнеобеспечения?

— Норма! — бросил бортинженер.

— Бранимира! Связь? Излучатели?

— Норма!..

— Командор, готовность десять минут!

— Вас понял… Приготовиться к взлету!.. Старт!..

Кибермозг поднял корабль на двадцать тысяч метров и повел его к Бермудам. Я отложил полетное задание и, взглянув на непроницаемое лицо командора, решился высказать мучившую меня догадку.

— Стоян!

— Слушаю, Алеша! Несколько минут в нашем распоряжении еще есть, — с неожиданной мягкостью откликнулся он.

Бранимира испытующе взглянула на него и поспешно повернулась к пульту.

— В этой программе, — начал я, — ряд интересных вариантов, но нет одного. Если это эксперимент супер цивилизации, нужно, по-моему, действовать так: одновременный прорыв эскадры в гиперпространство, затем суммарный удар гравитационным полем.

При мощности эскадры этого будет достаточно, чтобы остановить любого, с позволения сказать, исследователя.

— Связь с эскадрой! — резко бросил Стоян.

На приборной панели вспыхнули индикаторы контакта. Командор коротко изложил мое предложение экипажам кораблей. Последовал быстрый обмен мнениями.

— Твое предложение принято, — обернулся ко мне Стоян. — Связь на кибермозг! Излучатели в режим! Защита!

Бортинженер не успел шевельнуться: кибермозг включил защитное поле. Но на долю секунды мы ощутили тяжкое угнетение психики.

— Так! — удовлетворенно произнес Стоян, глядя на заметавшиеся стрелки приборов. — Это инфразвуковая волна. Бранимира, возьми пеленг. Гиперсвязь! Сними мощность с защиты, Мигуэль! Нужны несколько секунд.

Мгновенная дрожь пронзила корабль, когда бортинженер отобрал часть мощности на передачу. Медленно, как бы с ощутимым усилием, загорелись индикаторы контакта.

— Эскадра! По корабельному времени через пять секунд после окончания связи прорыв по пеленгу инфразвуковой волны в гиперпространство. Затем короткий выход на связь. Если понадобится, снять всю защиту. И сразу же одновременный залп излучателей поля. Подтвердите прием!

— Есть подтверждение, командор… — слабо отозвалась Бранимира, бледнея. Пробившаяся волна инфразвука словно сгибала ее, гася сознание. Когда защита восстановилась, девушка постепенно пришла в себя.

— Алеша, займи место рядом с Бранимирой, — спокойно сказал Стоян. — Не забыл еще систему управления излучателями?

— Нет! Нет! Точно такая же была на «Перуне», — ответил я, непослушными пальцами защелкивая замки пояса и осматривая пульт.

— Внимание! — загремел жесткий голос Стояна. — Входим в гиперпространство!

И все пережили долгое, растянутое на века и парсеки мгновение. Иглы звезд превратились в снопы ослепительного света. Звездолет будто падал в раскаленное горнило Вселенной, полыхавшее первозданным пламенем, в котором рождались и погибали галактики…


…Я с усилием открыл глаза, еле переводя дыхание, как после стремительного бега. Еще не придя в себя, ошеломленно посмотрел на потолок, на котором полыхнул последний отблеск пламени. Я распахнул окно, в комнату вошло размеренное дыхание океана. Взлетела над прибрежными скалами волна, с размаху ударилась о них грудью и, пенясь и шипя, отхлынула. А на смену ей торопилась следующая. Наши гравипланы, словно пригнувшись под гребнями преобразователей поля, прижались к дому, и почудилось мне в их облике что-то сиротливое и беззащитное. «Черт побери, не хватало еще только очеловечивать машины», — с досадой подумал я, кутаясь в одеяло. И снова будто провалился в какую-то бездну.


…Внезапно в поле зрения появилась армада шарообразных межзвездных кораблей, построенных в форме гигантского ромба. Они начали стремительно подтягиваться к флагману, который, почти вдвое превосходя по размеру остальных, замыкал пространство общим силовым полем.

Гневно выпрямился Стоян, разгадав замысел пришельцев.

— Эскадра! Снять защиту! Всю мощность отдать излучателям! Бить по флагману!

Корабль снова вздрогнул. Я почувствовал, как пот заливает глаза. Руки словно окаменели на рычагах излучателя. В течение нескольких секунд мы видели на наших экранах командный пост флагмана. И ускользающие заметавшиеся тени — хрупкие тела, непомерно тяжелые купола черепов, как бы надвинутых на горбатые носы. Ближайший к нам, видимо, командир, со злобным недоумением поднял голову, и его немигающие, словно покрытые пленкой глаза, уставились прямо на нас. Судорога исказила его лицо, он рванулся к пульту.

Бранимира слабо вскрикнула. И мы одновременно увидели в чужом звездолете распростертого в кресле человека в таком же, как у нас, скафандре высшей защиты, связанного по рукам и ногам, опутанного датчиками, провода от которых шли к пульту. Его голова беспомощно свесилась на грудь» Внезапно он очнулся, и яростным торжеством вспыхнули его глаза, когда на экране он увидел нашу эскадру. Могучим усилием он разорвал путы, поднялся с кресла, шагнул к пульту, схватил командира флагмана и швырнул его в толпу бросившихся на него чужих звездолетчиков. Последнее, что мы сумели уловить: его гордо вскинутая голова и рука, поднятая в прощальном приветствии…



Сокрушительный смерч суммарного излучения нашей эскадры смял силовое поле армады и ударил по флагману, который не успели прикрыть другие звездолеты. Экраны прорезала беззвучная черная молния. Пламя вырвалось из облака, возникшего на месте флагмана. Оно разрослось в объеме, поглощая остальные корабли, запоздавшие с маневром. Мгновенные разряды вырвались из них, искривляя и свертывая космическое пространство.

— Эскадра! Прорыв на Землю! — скомандовал Стоян.

Снова то же ощущение бесконечности мгновения. Потом на наших экранах в разрывах далеких облаков внезапно появилась синева земного моря.

— Да! Да! — хрипло отозвался командор на вызов руководителя операции. — Задача выполнена! Идем на гравидром!

Связавшись с эскадрой и выяснив, что все корабли и экипажи целы, Стоян повернулся ко мне и сказал:

— Возвращайся-ка ты в Звездный Флот, Алеша. Хватит бездельничать. Придешь в форму, возьму вторым пилотом в свой экипаж.

— Договорились, Стоян! — устало ответил я. Перед моими глазами стоял землянин, который, жертвуя собой, возможно, спас нашу эскадру от гибели, а мы не могли даже попытаться выручить его: слишком жестокий выбор был поставлен перед нами.

Стоян уловил мои мысли и нахмурился:

— Зачем он понадобился им, Алеша, как ты думаешь?

— Может быть, как индикатор нашего биоизлучения, как эталон сравнения, как настройка на Землю. — Кто знает?

— Да, теперь у Совета планеты забот прибавится, — задумчиво произнес Стоян. — Значит, снова гиперпространственный патруль.

— Может быть, это какое-то недоразумение. Высокая цивилизация, вышедшая в космос, вряд ли станет экспериментировать над другим миром.

Стоян пожал плечами. Едва звездолет приземлился, мы услышали взволнованный голос руководителя операции:

— Стоян! Алексей! Немедленно в командный пункт. Вас вызывает Совет.

Освободившись от скафандров, мы сошли на землю, только сейчас ощутив, как изломали нас перегрузки и нервное напряжение. Расстегнув воротники, мы полной грудью вдохнули свежий морской воздух.

Совет очень редко собирался в полном составе, но сейчас руководители всех Центров планеты внимательно смотрели с экрана. Координатор Совета не сводил с нас тяжелого пристального взгляда во время наших сжатых докладов. Сухие вопросы. Точные ответы. Короткие реплики. Выкладки. Справки. И на мгновение я почувствовал себя словно в командном посту звездолета. Но это и был командный пост космического корабля по имени Земля.

После короткой напряженной паузы заговорил Координатор:

— Возникло парадоксальное положение. Мы на Земле создали Экологический центр и заботимся о сохранении живых существ и растений. И чуть ли не вооружаемся веничками, как некогда монахи секты Дзен, чтобы осторожно убрать с дороги какого-нибудь заблудшего жука. А нами тем временем занялись галактические экспериментаторы. Твоя гипотеза, Алексей, — обратился он ко мне, — довольно логична. В самом деле, трудно предположить, что это посланцы какой-то суперцивилизации.

— Может быть, с помощью главного кибермозга планеты попытаться определить принципиальную возможность их появления? — спросил Координатор Социологического центра. — Они могут долго оставаться незамеченными, так как слишком похожи на нас. И тогда начнется цепь неуправляемых событий. Скажем, попытки разрушить или извратить наши идеалы, исказить прошлое, отвлечь людей от реальной действительности ложными целями. Человек, лишившись корней, неизбежно превратится в перекати-поле.

— Мыслить историческими категориями, конечно, полезно, — хмуро улыбнулся Координатор Совета. — Но не слишком ли далеко простирается наша предусмотрительность? Не слишком ли это отдаленные аналогии?

— Об этом необходимо помнить! — настаивал социолог. — Мы уделяем много времени и энергии защите биосферы и, пожалуй, слегка забыли о человеке. Никаких тревожных симптомов нет, но их не стоит дожидаться. Ведь мы не знаем, к какому методу проникновения могут прибегнуть эти «экспериментаторы».

— Во всяком случае, раз эта точка зрения высказана, ее следует изучить, — спокойно согласился Координатор Совета. — Однако сейчас перед нами другая задача. До сих пор мы отправляли в глубокий космос Галактические патрули с чисто научными целями или же откликаясь на призыв других цивилизаций о помощи.

Кстати, пока мы так и не получили сообщений от «Святогора» — флагмана Патруля из четырех звездолетов. Кто знает, может быть они также столкнулись с такими же «исследователями»? Что ж, экспериментальные звездолеты показали себя неплохо. Будем закладывать на стапелях целую серию таких кораблей, учтем все замечания экипажей. И, видимо, — с сожалением добавил он, — придется пока свернуть наши планы окончательного освоения бассейна Амазонки, борьбы с наводнениями. Землю мы уберегли от самих себя, и «экологическое сознание» дало человечеству пароль будущего. Теперь предстоит отвоевать право на «галактическое сознание», получить пароль Галактики — уважение ко всему живому, разумному в космических пространствах. Звездному Флоту надо готовиться к глубокой разведке, может быть, разведке боем. Галактический гиперпространственный патруль должен прочесать весь доступный нам космос на много световых лет… Как только имя землянина, попавшего в чужой звездолет, выяснится, немедленно сообщите в Совет…

Экран погас, и операторы командного пункта окружили пас, требуя все новых и новых подробностей нашей схватки. Но постепенно их лица стали как бы расплываться, словно затягиваясь туманом. Стало казаться, что все это произошло не со мной, а с кем-то другим.

— Алеша! — донесся до меня откуда-то издалека голос Джоанны.


…Я с трудом пришел в себя от странного сновидения. И окончательно очнувшись, с таким недоумением стал вглядываться в синие глаза Джоанны, наклонившейся надо мной, что она расхохоталась.

— Алеша, ну можно ли так безбожно спать? На что это похоже, прозеваешь все на свете. Во всяком случае, Бермуды.

— Это все перегрузки, черт бы их побрал, — оправдывался я, одеваясь. — Наши гравипланы так малы, что при всем желании в них не встроишь компенсационные установки. Даже во сне о них не забудешь. Бермуды… Бермуды… Постой-ка!..

Я бросился к радиофону и набрал позывные гравидрома.

— Дежурный гравидрома Флорида на связи. Прием!

— Говорит Экологический патруль. Мне нужен командор «Перуна».

— Стоян на связи. Алексей?

— Да, да, Стоян. Как там дела? Нашелся наш гравиплан?

— Все в порядке, Алексей. Пока ищем у моря погоды, плохой погоды. Но «треугольники смерти» притихли. Нашелся и грузовоз, и ваш гравиплан. Хотя патрульный, кажется, страху натерпелся. Когда ты появишься?

— Сегодня, Стоян, — с невольным облегчением сказал я, — через час буду.

— До встречи, — в голосе командора почувствовались теплые нотки.

Страшные ночные видения окончательно рассеялись.

Я взглянул в окно. И открылась затягивающая глубина утреннего неба. Оно приглашало, звало в полет — синее небо родной планеты.


ОБ АВТОРЕ

Моисеев Юрий Степанович. Родился в 1929 году в городе Кургане. Окончил металлургический факультет Московского института цветных металлов и золота и факультет журналистики МГУ. Член Союза журналистов СССР. Работает в журнале «Гражданская авиация». Автор многих статей, репортажей и очерков, популяризирующих достижения советской науки и техники. Опубликовал несколько фантастических рассказов в разных сборниках. В нашем ежегоднике выступал трижды (выпуски 1970, 1972, 1974 годов). В настоящее время работает над новыми научно-фантастическими рассказами, посвященными проблемам взаимоотношений человека с природой.


Загрузка...